Эти места чем-то напоминают карельскую тайгу: земля, одетая ковром ломких седых лишайников и зелёным мхом, в котором прячутся коренастые боровички со шляпками цвета поджаристой хлебной корочки. Горы, покрытые сосновым лесом, черничник и совершенно не характерные для этой местности торфяные болота, где ещё, говорят, водится клюква. Стремительные речки и тихие лесные ручьи моют узловатые корни деревьев. И россыпи гигантских валунов среди сосен, оставшиеся, как утверждают старожилы, "после потопа". С доледникового периода сохранились здесь и некоторые сообщества растений, реликтовые боры, которые учёные считают уникальным памятником природы. Щепки от древних сосен, сохранившие всю структуру дерева: с сучками, годичными кольцами и даже прожилками смолы, - можно найти на полях и в дорожной пыли; вот только на растопку такие "деревяшки" не годятся, и не берёт их ни нож, ни топор - окаменели за тысячелетия, подобно древним ракушкам-белемнитам, встречающимся на берегах Волги. Не с ними ли связан встречающийся в русском фольклоре сказочно-мистический образ волшебного "деревянного камня", исполняющего желания и раскрывающего тайны?
"Рачейские Альпы" - так называют это место - находятся на западе Самарской области, на самой границе с Ульяновской. От Сызрани на электричке - минут сорок, а дальше - на попутках или, если повезёт, на автобусе. Можно пешком или на велосипеде. Именно этот последний способ дал мне возможность ещё по пути оценить изобилие этих мест: отойдя с дороги в глубину леса, я через несколько минут вернулась к своему рюкзаку с целой охапкой отборных рыжиков и маслят. И первое, что бросилось в глаза, едва я въехала в село, были опять-таки грибы: белые, подберёзовики, опята, - они сушились на всех завалинках и крышах, на разостланной мешковине в сенях у местных жителей (дело было в конце сентября).
Село Смолькино находится в десяти километрах от Старой Рачейки, ближайшие населённые пункты в пяти километрах к северо-западу - Алёшкино и Ерёмкино - уже на территории Ульяновской области. Прежде, когда Смолькино также принадлежало Симбирской губернии, три села связывал общий церковный приход - храм Николая Чудотворца в Ерёмкине, - но и после революции, когда церковь была разрушена, а административная граница сместилась к западу, сохранилась прежняя дружба, семейные и соседские связи. Сейчас церковь в Ерёмкине восстановили, но смолькинскую паству духовно окормляет теперь священник из Космо-Дамиановской церкви в Старой Рачейке.
Смолькино - село по нынешним временам небольшое, большую часть его населения составляют чуваши. Есть магазин, школа, правда, только начальная, старших детей возят на автобусе в Рачейку, - фельдшерско-акушерский пункт и Дом культуры, в котором действует библиотека и даже свой чувашский фольклорный ансамбль, неоднократно выступавший в Сызрани, Тольятти и Самаре. От бабушек записали уже полузабытые песни, те вспомнили, как водили хороводы, справляли праздники. По немногим найденным в селе старинным образцам заказали в ателье костюмы, те получились красивые, яркие и очень похожие на настоящие, только вышивка не ручная, а машинная.
Ансамблем руководит Зинаида Семёновна Молькова, они поют вместе с мужем Захаром Васильевичем. Зинаида Семёновна - библиотекарь и староста села, уже много лет она собирает воспоминания старожилов, которых с каждым годом становится всё меньше и меньше, записывает легенды, рассказы о знаменательных событиях. И пишет историю Смолькина. Именно благодаря её бескорыстной помощи и появился на свет этот материал: Зинаида Семёновна не только позволила мне пользоваться сведениями из её архива, но и выступила в роли добровольного посредника и переводчика в разговорах с жителями: многие старики здесь с трудом понимают и говорят по-русски.
Первые записи о селе датируются 1733 годом, но сами жители считают, что первыми поселенцами на этих землях были предки нынешних чувашей - те, что уцелели после разгрома Волжской Болгарии. Опасаясь преследования, селились в глухих лесных уголках, вдоль оврагов, на малоплодородных землях. Поля в окрестностях Смолькина и правда - песок да камень, хорошо родились лишь неприхотливые культуры: рожь, овёс, просо, горох, чечевица да конопля, из которой ткали полотно, вили верёвки. Одна из окрестных лесных деревушек так и называется - Конопляный. За лучшие поля даже устраивали кулачные бои с мордвой из соседних Алёшкина и Ерёмкина. Была и примета: хорошо парни подерутся - уродится в этом году горох...
Скудными были и луга - скотину: коров, овец, - пасли на лесных полянах. До революции лучшие луга принадлежали священнику церкви в Ерёмкине: название Пуп-Сярань - "Попов луг" - сохранилось до нашего времени.
По некоторым версиям, название село Смолькино получило от имени или прозвища первого жителя, охотника Смоляна, Смолько. В соседней Ульяновской области часто встречается фамилия Смолькины. Другая версия напрашивается сама по себе: кругом на много вёрст сосновые леса, где издавна добывали смолу-живицу в промышленных масштабах. На старых деревьях до сих пор видны следы подсочки, и тут и там под ногами валяются проржавевшие жестяные конусы, в которые стекала живица, и более современные - из пластмассы. И сейчас здесь у многих старших женщин заболевание вен на ногах - профессиональный недуг, заработанный ими во время работы сборщицами живицы, когда приходилось таскать по лесу тяжеленные вёдра, наполненные смолой.
Лес кормил лесных жителей, лес и обувал, одевал. Из липового лыка плели лапти, заготавливали мочало, на специальных станках ткали рогожи, шили мешки на продажу. Как рассказала одна из старейших жителей Смолькина Матрёна Алексеевна Хованова, рогожный промысел долгое время существовал и при советской власти, за сто рогож колхоз платил полпуда муки. Из берёзовой коры гнали дёготь. Очень распространённым до революции было ремесло углежога: звонкий, дающий много жара берёзовый уголь охотно раскупали для самоваров жители купеческой Сызрани. Многие держали лошадей, занимались извозом, нанимались на лесозаготовки. Между Ерёмкиным и Старой Рачейкой существовала деревянно-рельсовая дорога, по которой возили брёвна с лесных делянок, зимой дорогу из досок поливали водой, чтобы лошадям легче было тащить тяжёлые сани.
Почти до начала ХХ века избы в Смолькине отапливались по-чёрному. Дед одной из старожилок, Ксении Матвеевны Исаевой, научился в русском селе класть печки-голландки, а потом стал подряжаться класть их односельчанам. За что за его семьёй на долгие годы закрепилась уличная фамилия-прозвище - Голландские.
1921 год был трагическим в истории Смолькина. Лето выдалось засушливым, хлеба высыхали, не созрев, и одна из жительниц, принеся сноп с поля, решила подсушить его в устье печи: может быть, после этого зёрна можно будет смолоть? От случайной искры сгорела половина села, многие семьи остались без крова, а лесной пожар, бушевавший несколько дней, дошёл почти до Алёшкина.
В 1929 году в селе был образован колхоз. Первые два года многие были рады; и не только, как принято считать, пьяницы и лодыри: прежде, до 17 года, земельные наделы давали по числу мужчин в семье, и те, у кого было много дочерей, голодали. Революция упразднила этот, действительно несправедливый, закон, а с колхозом, как казалось многим, жизнь и вовсе пошла на лад: каждой бригаде дали корову, колхозников кормили на полевых станах. Старые бабушки пекли хлеб для работников, свежие караваи привозили в поле и складывали в общественном шалаше - это казалось символом сказочного изобилия... Но в 1932 году начался голод. Особенно тяжело было весной: чтобы прокормиться, собирали в поле прошлогоднюю прелую картошку, ели липовые листья, сушили и толкли почки орешника, чтобы добавить в муку. Спасаясь от голода, многие уходили на заработки в Ульяновскую область и дальше, в богатые чувашские сёла, брались за любую работу, просили милостыню...
Трудно было и в военное и послевоенное время, однако, как вспоминает Мария Тимофеевна Якунина, молодёжь не унывала: в свободное время на полевых станах разыгрывали самодеятельные спектакли, устраивали концерты, привозили кино.
Во время войны многие женщины, заменившие в поле своих мужей, братьев и отцов, сели за руль трактора. И потом, в мирное время, профессия трактористки продолжала привлекать девушек, несмотря на трагическую гибель молодой жительницы Смолькина: от самодельного факела, которым девушка пыталась осветить в сумерках механизм, вспыхнул и взорвался бак с горючим...
Коснулась Смолькина и волна раскулачивания, хотя по-настоящему богатых людей практически не было: так, у отца Клавдии Ивановны Архиповой, Ивана Васильевича Коновалова, раскулаченного в 1931 году, было всего две коровы и две лошади, да крашеные полы в доме, что тоже считалось признаком достатка. Чтобы прокормить шестерых детей, нанимался на лошади возить лес, но добро, нажитое честным трудом, отобрали, а всю семью отправили в Карагандинскую область. Клавдию Ивановну вырастили дядя с тётей: в ссылке, в бараке из земляных кирпичей умерли мать, отец и брат...
По данным переписи 1958 года, в Смолькине было 414 дворов, в которых проживало 293 колхозника и 121 рабочий, люди держали 227 коров, 896 овец, 54 козы и 9 лошадей. Сейчас постоянных жителей здесь - около 300 человек, в личных хозяйствах около 100 коров и 70 овец. Жители - в большинстве своём пенсионеры. Лишь у немногих пенсии выше минимальной - 660 рублей, хотя трудиться приходилось очень тяжело. Как, например, тёте Лизе Игошкиной, всю жизнь проработавшей дояркой, или Матрёне Алексеевне Ховановой, которой довелось и рогожи ткать, и на мельнице работать, и в леспромхозе, и даже грузчиком, - и вырастить при этом девять детей, десятый, мальчик, умер в детстве. Как и многие женщины старшего поколения здесь, Матрёна Алексеевна неграмотная - походила немного в школу, потом мать не пустила - много работы было дома: пряла кудель, шила домотканую одежду...
Главным подспорьем для сельчан является огород и, как и встарь, лес. В хороший год сушёные грибы запасают мешками, собирают ягоды, лечебные травы: зверобой, бессмертник - от печени, липовый цвет - от простуды... Клавдия Ивановна Игошкина, 87 лет, например, вплоть до этой осени ни разу не покупала дрова - натаскивала вязанками из леса, благо он рядом - поле перейти.
* * *
Гремячий - деревенька в двух километрах от Смолькина, на самом берегу Усы. Улочка вдоль реки - три-четыре жилых дома, да ещё один, недостроенный, кирпичный, принадлежащий некоему "арендатору". Постоянных жителей нет - наезжают летом и по выходным, - и потому в Гремячем нам встретился один только местный абориген - рыжий пёс, который страшно обрадовался появлению людей и, увязавшись, бегал за нами весь день. Баба Зина хотела забрать его к себе, но уже у околицы Смолькина пёс отстал от нас и потрусил обратно.
По традиции русской топонимики слово "гремячий" обычно фигурирует в названиях тех мест, где когда-либо ударила молния ("гром"); например, "Гремячий ключ" - родник, образовавшийся от удара молнии. Когда я спросила об этом бабу Зину, она тут же припомнила случай, когда молния убила мужа и жену, и четверо детей остались сиротами. Но, проходя мимо Гремяченского оврага, баба Зина назвала мне его чувашское имя: Киреметь-варе. Ну конечно, раз это место первыми обживали чуваши, то и первоначальное название деревни было чувашским - Киреметь, - а русские потом уж переиначили на свой лад. Да и какое имя первым просится на язык в этом скрытом от глаз лесном уголке?
У ближайших соседей чувашей - марийцев и мордвы (население соседних со Смолькиным сёл Алёшкина и Ерёмкина составляет в основном мордва-мокша) - имя Кереметь носит языческое лесное божество; причём не сказать, чтобы доброе: в марийской мифологии оно противостоит верховному богу-творцу Кугу-Юмо, хотя Кереметь - это не сатана и вообще не бес в христианском понимании, а скорее - олицетворение стихийных сил, которые могут быть и дружественными, и враждебными человеку, и которые следует всячески задабривать, ублажать приношениями. У чувашей Киреметь - понятие более широкое. Как говорит соответствующая статья "Мифологического словаря" под редакцией Е.М.Мелетинского, это "название категории духов, в которых превращались души почитаемых людей (в частности, предков, колдунов), а также название святилища, связанного с поклонением им". Наверное, что-то вроде славянских чуров или щуров (отсюда пращур).
Зинаида Леонтьевна Коновалова - родом из Гремячего. Маленькая, проворная, с живыми тёмными глазами и смешливым характером. И чрезвычайно легконогая для своих семидесяти - я поспеваю за ней с трудом. С бабой Зиной мы познакомились накануне вечером у водопроводной колонки, и она, узнав о цели моего визита в Смолькино, тут же вызвалась сводить меня к "самому большому камню" и к пещере Стеньки Разина, "через которую Уса течёт". Как выяснилось, для неё самой эта вылазка была удобным поводом навестить дорогие с детства окрестности Гремячего, и потому любая остановка в пути обставлялась как некий торжественный ритуал: в каждом памятном месте непременно нужно было сесть, оставить кусочек хлеба, попросить доброй дороги у тех, кто жил здесь когда-то, и, конечно, выпить за помин глоток-другой из бутылочки, которую баба Зина прихватила с собой в дорогу. Так что очень скоро мне приходится прилагать немалые усилия, чтобы держаться твёрдо, и хвататься за крапиву, прогоняя туман перед глазами, а ей хоть бы что - шагает себе неутомимо, болтает, поёт и весело матерится по-чувашски и по-русски в ответ на карканье ворона (считается, что тот кричит "Гроб, гроб!", - и если в этот момент не "послать" его как можно дальше, то гроб в деревне обязательно будет). Умело передразнивает крик какой-то лесной птицы и радуется, как ребёнок, когда та откликается.
Баба Зина - в своей стихии. Все эти места исхожены ею ещё в детстве, вместе с дедом, который во время войны охотой добывал пропитание для большой семьи (отец погиб на фронте). Дедушка для неё - не просто близкий и любимый родственник, он - глава семьи в каком-то высшем смысле этого слова, непререкаемый авторитет во всём, что касается традиций и жизненного устроения, вроде древнего старейшины рода, и после смерти не оставляющего потомков заботой и покровительством ("Киреметь"!). Перебираясь по жёрдочкам через речку, одолевая крутой склон или перегородивший дорогу ствол упавшего дерева, баба Зина приговаривала: "Ой, дедушка, помогай мне!"...
Первая достопримечательность, у которой мы останавливаемся, находится примерно на полпути к Гремячему - "сосна, к которой некрутов водили". Учёный, специалист по языческим верованиям, сказал бы, наверное, что сосна эта обладает всеми признаками священных деревьев, которым поклонялись наши предки: выросла наособицу, на опушке леса, да к тому же на пригорке, у перекрёстка дорог, и, судя по росту и обхвату, намного старше всех ближайших деревьев. Наверное, помнит времена, когда в солдаты брали не на 2 года, как сейчас, а на 25. Новобранцы - "некруты", как их здесь называли, - обнимали огромное дерево и просили: "Сосна, сосна, верни меня домой!".
Смолькинские "некруты" ходили в другое место - к Семиключью, - так называется овраг, где сливаются семь родников. "Вдоль Семиключья ольха растёт, ветер качает верхушки. Наши молодые головушки меч посечёт", - поётся в старинной чувашской песне, сложенной в этих краях и бывшей неотъемлемой частью обряда проводов в армию, бытовавшего здесь вплоть до наших дней - сейчас просто некого стало провожать, молодёжи в селе почти не осталось. Песня эта звучит теперь только на выступлениях смолькинского фольклорного ансамбля, восстановившего обряд проводов, благо воспоминания об этом сохранились в каждой семье: до недавнего времени парень, не прошедший через воинскую службу, считался в селе незавидным женихом, вроде бы и не вполне мужчина. Потому и проводить старались достойно: специально откармливали и резали быка, готовили угощение, гуляли несколько дней. На лошади, украшенной лентами и цветами, ездили по селу и в гости, девушки дарили новобранцу платки, вышитые своими руками, он угощал ребятишек конфетами. Парня выводили из дома спиной вперёд - чтобы вернулся, - люди выстраивались вдоль улицы, прощаясь с солдатом, давали наказы - чтобы не посрамил родное село, хорошо служил, слушался командиров, а если надо - не струсил в бою...
Есть в репертуаре ансамбля и чувашский свадебный обряд с традиционным выкупом невесты, её плачем и утешениями подружек: мол, не плачь, подруга, а то глаза будут некрасивые, люди скажут: невеста слепая... Свадебные гуляния продолжались около трёх дней, с обязательным застольем, катаниями на лошадях и посещениями родных. А водки тогда даже на свадьбе пили мало - не больше рюмки. Традиционным напитком было чувашское пиво, но чаще праздники и заключение сделок отмечали квасом или чаем с кренделями. Сейчас, к сожалению, дело обстоит иначе, и пьянство - настоящий бич для села. Не было принято делать дорогих подарков молодым, скромным было и приданое: обычно сундук с одеждой и постельным бельём, тулуп, перина...
Во время свадьбы полагалось посещать священные и памятные места - может быть, именно от этого пошла современная свадебная традиция возложения цветов у Вечного огня, памятников и монументов? В окрестностях Гремячего таким местом был огромный - выше избы - камень на склоне горы, но к нему, как рассказывала баба Зина, дедушка разрешал ходить только членам их семьи, - видимо, это всё-таки была родовая святыня. Внизу, у подножия, лежит другой, плоский камень - на нём невеста плакала. И Зина-апа, вспомнив молодость и накрывшись платком, очень искусно воспроизвела этот плач - с лукавым блеском глаз из-под платка, но с настоящей слезой в голосе...
У камня испрашивали благословения и счастья на долгую жизнь - и, конечно же, побольше сынков и дочек; потом молодые поднимались наверх и целовались. На верхушке камня раньше было гнездо какой-то большой птицы. Во время войны баба Зина с братом ходили сюда за яйцами, оставляя в благодарность горсть фуража, и птица привыкла к ребятишкам и, видимо, не обижалась, продолжала нестись, как домашняя курица...
Что касается пещеры Стеньки Разина, у которой баба Зина бывала в юности, то она находится далеко в лесу, почти у истока Усы. Однако в этот раз наша попытка найти её не увенчалась успехом: мы долго продирались вверх по течению реки через густой кустарник и свирепую крапиву в человеческий рост и наконец, потеряв терпение, выбрались на просеку (как сказал приехавший вечером из Старой Рачейки брат бабы Зины, не дошли метров двухсот).
По-чувашски название Смолькина звучит примерно как "Аса Пусе" - "начало Усы", хотя через село протекает не сама Уса, а её приток Каргалка; Уса начинается выше, за Гремячим, почти у посёлка Дружба. Легендарная разбойничья речка, впадающая в Волгу у Молодецкого кургана, в окрестностях Смолькина больше похожа на тихий ручей, петляющий меж ольховин, однако именно здесь в ней, в чистой и холодной воде лесных родников, до сих пор водится форель. Несколько лет назад, когда мы с друзьями стояли лагерем в походе недалеко от Гремячего, я видела стайку из трёх пятнистых рыбок, державшихся на перекате, куда мы ходили мыть котелки: пугливых форелей приманили остатки каши. В доме бабы Зины сохранилась старинная рыболовная снасть под названием атма - разновидность верши, нечто вроде лубяного решета с высокими стенками.
Возле Гремячего в Усу впадает Винная речка - во времена советской власти на её берегах тайно гнали самогон. Ниже Смолькина в неё вливаются воды Каргалки, которая, в свою очередь, имеет два притока, один из которых берёт начало у Семиключья. Вообще ручьёв, родников и речушек здесь не счесть, несколько полноводных ключей есть и в самом селе, у некоторых из них сохранились выдолбленные из цельных древесных стволов колоды, в которых до сих пор полощут бельё. В старину на берегах ручьёв и речек стояло много водяных мельниц; половинку мельничного жернова я видела возле дома бабушки Матрёны. А вообще, как утверждают геологи, в глубине, в карстовых пустотах, здесь протекает большая подземная река. Немало и пещер, большинство из которых местные жители почему-то связывают с именем Степана Разина. Самую известную из них, находящуюся в окрестностях Смолькина, я нашла случайно ещё в том памятном походе, отправившись побродить и наткнувшись на интересное явление: будто растрескался цельный скальный массив, образовав живописный каменный лабиринт, в одном из закоулков которого обнаружился ход, ведущий под камень. Но забраться далеко не удалось: ни фонарика, ни свечки с собой не было.
Со смолькинскими карстами связана и одна из местных легенд, страшноватая и таинственная, как и все остальные. О том, как когда-то давно в яму, разверзшуюся внезапно на дороге, рухнул целый свадебный поезд - молодые, гости и лошади с телегами. Несколько дней из-под земли слышались стоны, потом всё стихло. Не знаю, правда ли это, но у дороги к Алёшкину, возле лесного питомника действительно есть карстовая воронка, заросшая лесом. Многие смолькинцы помнят, что ещё лет двадцать назад в её центре был глубокий провал - колодец метров 15 глубиной, потом его затянуло песком. И дорога там делает резкую петлю - так, словно раньше пересекала место провала...
О том, почему провалился под землю свадебный поезд, старики говорят почти одинаково: проклял их кто-то; может быть, неудачливый соперник, а может, и другие недоброжелатели, - мало ли завистников у чужого счастья? В силу проклятия чуваши вообще очень верят; в старину, например, в семейных ссорах старались не употреблять бранных слов, чтобы не притянуть злые силы, обходились безобидными оскорблениями: ты зерно, ты рожь, ты овёс... Верили, что словом можно причинить серьёзный вред и даже убить: проклянёшь - и человек станет болеть и умрёт, а то и вовсе земля его живым возьмёт, или в камень обратится. Есть на околице Смолькина камень, который местные жители называют "Бабай-тюле" или, попросту, "бабайкой". Напоминает он какого-то древнего идола, а скорее - надгробную плиту, на одном конце которой можно различить полустёртое изображение человеческого лица в остроконечном головном уборе с орнаментом, в котором ясно просматривается колесо с шестью спицами - солярный или громовой знак; ниже лица - выступ, будто сложенные на груди руки. Зинаиде Семёновне Мольковой даже удалось раскопать в этих краях историю о некоем старике-татарине ("бабай" по-татарски - старик), который помогал разбойникам и за это не удостоился погребения на общем кладбище (старинное татарское кладбище сохранилось в окрестностях). Однако есть и другая версия: камень-де вовсе не надгробие, а... окаменевшая женщина в остроконечном чувашском сарпане, а "бабай" - мордовское произношение слова "баба". "Проклинали эту бабушку, говорили: "Будь камнем", - она и окаменела...".
Жертвой проклятия почитают здесь и местную языческую святыню - Каменного Коня. Коню этому, как утверждает главная хранительница лесных тайн Малка-апа - Меланья Андреевна Ионова, - две тысячи лет, есть у него и имя - Самеле. По преданию, конь, даже несмотря на побои, не смог сдвинуть с места слишком тяжёлый воз с дровами, и тогда жестокий хозяин, потеряв терпение, проклял верного труженика. И живёт теперь в Каменном Коне дух дождя - Киреметь. Во время засухи Коню до сих пор приносят дары (считается, что необходимо что-нибудь "живое" - яйца, рыбу и т.д.) и с помощью специального берёзового веника омывают его водой от Семиключья. Омывают водой и "бабайку", благо она совсем рядом; к Коню, находящемуся в глубине леса, в нескольких километрах от села, восьмидесятипятилетней бабушке Меланье ходить уже тяжеловато... Но когда я в разговоре, выясняя религиозную принадлежность своих собеседниц, назвала этот обычай языческим, на меня едва не обиделись: какое же язычество, если молитвы при этом читаются самые что ни на есть православные - "Отче наш", "Богородице", "Святый Боже"...
Наверное, истинно церковный человек с этими доводами не согласится. Но мне думается, что в нехитром крестьянском двоеверии куда больше праведности, чем в лукавом магизме многих современных людей, относящихся к православию как к страховке или счёту в банке; я давно подозреваю, что самое большое общество обманутых вкладчиков находится в аду. Я думаю, что есть два вида язычников: одни в богах и лесных святынях ищут истинного Бога, праведного и милосердного, Творца всего сущего (земли, леса и камней - в том числе), а другие - места, где можно от Него спрятаться. Первыми движет любовь к земле-кормилице и всему, что на ней живёт и произрастает, вторыми - поклонение силе, откуда бы она ни происходила. Поэтому я не верю современным неоязычникам, хотя сама, каюсь, прошла через эту ступень (потому, собственно, и не верю). Хотя преклонение перед творением Божьим тоже может быть одним из путей к смирению - мы ведь не язычники, мы хуже, мы поклоняемся творению рук человеческих и во имя его бездумно разрушаем всё, что нас окружает... Оттого-то и приходит в упадок село.
И в Смолькине, как и везде, самая большая проблема - это работа и, конечно же, люди. И прежде-то цвет сельской молодёжи, выучившись, стремился осесть в городах, не видя для себя иных перспектив, а теперь, после развала колхоза, и подавно. Те, кто не может найти работу, пропивают родительскую пенсию. Хотя, как считает Зинаида Семёновна Молькова, какая может быть безработица в селе: земля есть, сажай себе картошку на продажу, как делают многие. "Чтобы изменить жизнь к лучшему, нужно начинать с деревни. Знаменитый агроном Терентий Мальцев всегда призывал к тому, чтобы земля у нас была в почёте. Приучать детей к земле, к тому, что её нужно любить, тогда она и родит урожай, прокормит народ...". Кое-кто неплохо зарабатывает на заготовке леса: местный лесхоз продаёт делянки под вырубку, но, как считают разумные люди, процесс этот чем дальше, тем больше становится бесконтрольным и грозит самому существованию уникальных реликтовых боров. Как мне сказали в Жигулёвском государственном заповеднике, чтобы сохранить их, есть планы открыть филиал заповедника в районе Смолькина, но главное - переменить сознание людей, их отношение к земле.
И для этого совсем не обязательно купать Каменного Коня.