- Нет, ты послушай... - Веня уже прикинул, о чем он будет рассказывать. - Снится мне однажды, что летим мы куда-то на задание... А я к тому времени уже года три как на заводе "летал" - с напильником в руках. А сны мне такие снились, что хоть... Расскажу вам для ясности, какая жизнь психическая была у меня после той аварии. Когда списали меня из авиации вчистУю, тяжко мне было жить, да так, что выл по ночам в подушку. Себя жалко, ребят моих погибших жалко... Жизнь, в моем понимании, для меня кончилась. Эх, ребята - вы не представляете, что за жизнь у меня была, какая работа... Такую и за тысячу лет не сыщешь!
- Здорово это, наверное - летать, да? - мечтательно спросил Вовка. - А я вот ни разу не катался.
- Здорово, это совсем не то слово, Вова. Это тебе не игрушки-покатушки, это - совсем другая жизнь! - продолжал Веня. - Но сперва, конечно, когда я только начинал учиться в аэроклубе, то совсем не до красот было: напряжение страшное, боязнь ошибиться, мандраж постоянный... А тут еще и инструктор нашей группе попался - чистый зверюга, и с фамилией соответствующей - Обломов. Ну и кличка, соответственно, Облом. Мы, как и все, на кукурузнике "У-2" летать учились... И вот он, бывало, из задней кабины указкой по башке ка-ак лупанет, с-сучий потрох... У него такая железная указка была - из учебного класса, гад, спёр. А уж про разборы полетов лучше и не вспоминать... Вообще, романтикой, поначалу, и не пахло. Думаешь только: ну, попал! И куда только рвался, зачем...? А на пилотаже, помню, первый раз, и вовсе - облевался! Может, если бы только на себя, то еще ничего - дело-то привычное, а то ведь все инструкторское ветровое стекло залепил, и даже на Облома малость попало. Знаете, на "штопорной бочке" тебя так крутит, не хуже, чем то говно в универсальном английском нужнике. Ох, и было же вони! Во всех смыслах...
Отовсюду послышались негромкие смешки, а Вовка серьезно протянул:
- Во дела-а-а...
- Оборотная сторона героической профессии, Вова! - улыбаясь, сказал Йосич.
- Ну, - продолжил Веня, - а потом начинаешь постепенно привыкать к приборам, к распределению внимания, и уже остается немного времени на приятные ощущения. А дальше, с опытом, когда все твои действия происходят уже механически, тогда уже, конечно... Но вы не поверите: летишь, бывало, и думаешь о всякой земной ерунде. Ну там: скорее бы получка, у кого бы перехватить немного денег, как в общагу к девкам лучше пролезть... Вспоминаешь теперь и думаешь - вот же дурак был! Сейчас бы я... всеми фибрами души впитывал... Каждое мгновение... Нет, конечно же, общее состояние в полете всегда приподнятое, и, помимо легкого напряжения и осознания ответственности за технику и экипаж, чувствуешь себя чуть ли не царем мира. И вообще: сверху ведь все не так видится, как на земле. А взлет! Я любил стремительный взлет. Отрываешься от земли, разгоняешься на двух-трех метрах до предельной скорости, и свечой вверх... И весь мир проваливается куда-то ко всем чертям! А полет на малых высотах с огибанием местности, с прыжками через посадки деревьев, с пролетом под проводами... Все аттракционы мира отдыхают! Будто и впрямь, не человек ты уже, а птица какая-то...
Веня глубоко, судорожно вздохнул.
- Эх, что-то я увлекся, прощения прошу...
- Ничего, Палыч, хорошо излагаешь! - сказал Йосич ободрительно. - Продолжай, пожалуйста!
- В общем, могу путем сравнения сказать, что пока дышишь, то и не замечаешь своего дыхания, а вот когда тебе перекрывают кислород, то... - Веня закашлялся и на некоторое время замолчал.
- Короче, ребята, тяжко мне было первые годы. Почти каждую ночь мне снилось - да и сейчас еще иногда... - что я вернулся в авиацию. Смеюсь во сне, вспоминая говенную, прибитую к земле жизнь, завод этот..., с планами, перепланами, обязательствами долбанными... Думаю: ну вот, опять мне подфартило, опять я на коне, а они все там, внизу, в говне своем копошатся, как черви. А как проснешься... Ох, ребята - лучше бы и вовсе так не просыпаться, когда через несколько секунд до тебя доходит, ЧТО ты и ГДЕ... Потом полдня ходишь, как мешком прибитый.
Веня опять замолчал, а через минуту продолжил:
- И вот снится мне однажды тоже что-то в этом ключе... Летим мы, вроде бы, куда-то на пяти тысячах над землей... И я, такой счастливый, говорю своему Сереге - штурману: "Серега, знаешь какой мне нынче сон дурацкий приснился?". А он смотрит на меня своими серыми, среднерусскими глазами и улыбается. А я дальше говорю: "Снится мне, что я ушел из авиации и устроился работать на завод, слесарем. Ох, и хреновая же работенка, Серега!". Ну, и давай ему рассказывать про все прелести нашей бригадной жизни: про сук начальников, про алкашей работяг, про стукачество, падлянки, там, всякие... А сам так и цвету от счастья, что всё это уже кончилось для меня. Говорю: "Серега, ты не представляешь, в каком говне там, внизу, люди живут - света белого не видят: завод - общага - водка... Завод - водка - общага... Иногда баба... А мы тут, как сыр в масле катаемся! И за что нам такое счастье?". А он мне, хитро так улыбаясь: "А почему ж ты тогда ушел-то от нас на землю, а, Палыч?". Тут я недоумеваю: "Как это почему? Говорю ж тебе - сон это, Серега!". А он: "Вот именно, СОН!" Тут я будто онемел, а он: "Ну, что же ты замолчал, Палыч?". И тут я всё вспоминаю... И я кричу: "Сережка, я сейчас проснусь, а вас не станет, вообще! Вы живые, только пока я сплю... Вы ведь с Левкой тогда...". "Я всё знаю, Веня, - говорит он мне тихо. - Спасибо тебе, что мы хоть иногда с тобой летаем, как прежде...". И тут я как будто уже не в кабине самолета, а в общаге, на кухне сижу. А они в открытом окне, обнявшись за плечи, на меня смотрят и удаляются в темноту... И Левка машет рукой и кричит: "Палыч, давай к нам! Мы без тебя тут тоже ерундой занимаемся, всё больше на месте сидим, в темноте... Потому что экипаж-то наш неполный, без командира. А так - летать снова будем, как раньше... Брось ты этот гребаный завод, не ходи туда больше!". И вдруг взрыв страшный, и огонь... И ребята опять горят живьем, как тогда... Я проснулся, как мышонок мокрый. Плачу, словно неврастеничная баба... И вот иду я утром на завод, а думы всё давят, на сердце тяжесть непомерная. Дошел до проходной, и подумал: "А горит оно всё синим пламенем! Пошли они все к такой-то матери!". Завернулся и в пивнушку свою разлюбезную.... А что мне было терять-то, а? Больше, чем уже потеряно... Напился я в тот день капитально, в общагу на рогах пришел. Упал на койку и до утра..., как в яму черную провалился. А наутро пошел на завод, за документами - у нас за прогулы было строго: чуть что, сразу за ворота! Прихожу, а там суета, беготня..., на меня ноль внимания. Оказывается: вчера, уже к концу смены, взорвался кислородный баллон в нашей слесарке. Все, кто был рядом, четыре человека - в клочья! Я знаю: я бы там был сто процентов...
Веня перевел дух и закончил свой рассказ:
- Вот так, мужики... Спасли меня тогда ребятки-то мои. А я их не уберег...
Веня опять закашлялся, и в землянке повисла тягостная тишина.