Или как 22 июня 1941 г. наши войска подставили под внезапный удар врага.
В приграничных сражениях наши войска потерпели крупное поражение. Была потеряна основная часть кадровой армии - 100 дивизий из 170, принимавших участие в боях. Из них 28 были полностью уничтожены, а 72 потеряли от 50% и более своего состава в людях и боевой технике . Наши войска были отброшены от границы на глубину 450-600 км. При этом были потеряны (захвачены противником и уничтожены его авиацией, взорваны при отступлении своими войсками и по другим причинам) 32 склада с горючим из 45 и все склады боеприпасов .
За первые 18 дней боевых действий потери Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов по официальным данным составили 747 870 чел., в том числе безвозвратные - 588 598 (79% от общих), санитарные - 159 272 (21%). На самом деле потери наших войск в людях в начальный период воны были ещё больше, так как авторы приведенных источников в своих расчётах исходили из первоначальной численности войск фронтов и не учитывали маршевое пополнение, а также потери соединений, введенных в сражение в этот период. Потери в боевой технике составили: свыше 11,7 тыс. танков, около 4 тыс. самолетов и 18,8 тыс. орудий и минометов .
Вынужденное отступление наших войск и большие потери не могли не вызвать у личного состава чувства величайшей тревоги и неуверенности. Господство авиации противника в воздухе, непрерывные бомбежки и обстрелы, недостаток боеприпасов, частые перерывы связи и отсутствие твердого управления породили у воинов немало недоуменных вопросов. Ветераны вспоминали, что причиной тяжелых поражений многие тогда считали измену. Эти разговоры обрели реальную почву после приказа Љ 0250 от 28 июля 1941 г. с объявлением войскам приговора Верховного суда СССР о расстреле генерала армии Д.Г. Павлова, генерал-майоров В.Е. Климовских, А.Т. Григорьева и А.А. Коробкова. О приговоре сообщили только командно-начальствующему составу от комполка и выше. Но от личного состава действующей армии скрыть это было невозможно.
Проведенное в 1956-1957 гг. расследование по материалам следственного дела показало:
"Анализ всех имеющихся в нашем распоряжении документов и многочисленные свидетельства участников начального периода войны опровергают утверждение обвинительного заключения о том, что ПАВЛОВ, КЛИМОВСКИХ, ГРИГОРЬЕВ, КОРОБКОВ и КЛИЧ повинны в проявлении трусости, бездействия, нераспорядительности, в сознательном развале управления войсками и сдаче оружия без боя <...>" .
Споры о причинах неорганизованного вступления наших войск в войну и последующего их сокрушительного поражения в приграничных сражениях в среде историков не прекращаются до сих пор. В качестве основной причины чаще всего называют ВНЕЗАПНОСТЬ НАПАДЕНИЯ врага. Красная армия не была приведена в полную боевую готовность и поэтому не смогла отразить его удар. В то же время можно встретить противоположные утверждения, что никакая "внезапность нападения" никакими документами, кроме "воспоминаний и размышлений" тех, кто позорно проиграл начало войны, не подтверждается. Какая может быть внезапность, если те, кому это положено, знали о скором начале войны?
Данных о явной подготовке немцев к нападению в ближайшие дни, поступающих из различных источников, было много. Но что характерно - на многих донесениях, упоминаемых в сборнике документов НКГБ по этому поводу, нет, не только резолюций руководящих лиц, но и пометок об их прочтении . Немцы в последние дни перед вторжением вели себя предельно нагло: за 20-21 июня немецкие самолеты 60 раз нарушили воздушную границу СССР. Совершая разведывательные полеты над советской территорией, немцы одновременно рассчитывали вызвать ответные действия с нашей стороны, чтобы использовать их в качестве предлога для развязывания войны. Наши пограничники с 1 по 10 июня задержали 108 вражеских лазутчиков и диверсантов . Захваченные ими во второй половине июня диверсанты даже называли дату нападения - 22 июня. Характерно, что их засылали на короткий срок - на 3-4 дня.
18 июня 1941 г. на Украине был задержан перешедший границу немецкий фельдфебель, который на допросе показал, что в четыре часа утра 22 июня немецкие войска перейдут в наступление на всем протяжении советско-германской границы. Свое заявление он повторил командиру 15-го ск полковнику И.И. Федюнинскому. Видя его, немец добавил: господин полковник, в пять часов утра двадцать второго июня вы меня можете расстрелять, если окажется, что я обманул вас. На доклад комкора командующий 5-й армией генерал М.И. Потапов по телефону ответил: "Не нужно верить провокациям! Мало ли что может наболтать немец со страху за свою шкуру" .
А что мог ответить Потапов после заявления ТАСС от 14 июня и указаний "сверху" о борьбе с паникерскими настроениями в войсках? Но командарм в тот же день - 18 июня - приказал вывести 45-ю сд в леса в 8 км от границы. Он разрешил также Федюнинскому отозвать артиллерию корпуса с полигона. К сожалению, большинство командующих оказалось не столь предусмотрительными.
21 июня стало известно, что находившиеся в рижском порту более двух десятков немецких судов вдруг прекратили все работы по разгрузке и погрузке, подняли якоря и попытались выйти в открытое море. Начальник порта на свой страх и риск запретил им выход в море и позвонил по телефону в Наркомат внешней торговли, запросив дальнейшие указания. Об этом было сразу доложено Сталину. Опасаясь, что Гитлер может использовать задержку немецких кораблей в целях военной провокации, Сталин немедленно приказал снять запрет с выхода кораблей в открытое море, чтобы не провоцировать немцев .
Таким образом, налицо были явные и неопровержимые признаки непосредственной подготовки Германии к нападению на СССР. Российская историография, повторяя зады советской, продолжает обыгрывать версию вероломного и внезапного нападения Гитлера. Утверждают, что руководство СССР ошиблось лишь в определении сроков нападения. И Сталин, осознававший отставание Красной армии в боеспособности и развертывании войск, любыми способами старался оттянуть начало возможной схватки с Германией. Он хотел выиграть время для завершения намеченных мероприятий по повышению боеспособности армии и укреплению обороноспособности страны. К несчастью, его терпение вышло далеко за разумные пределы.
Маршал А.М. Василевский, в силу своего служебного положения прекрасно осведомленный о сложившейся тогда обстановке, писал по этому поводу:
"Доказательств того, что Германия изготовилась для военного нападения на нашу страну, имелось достаточно - в наш век их скрыть трудно. Опасения, что на Западе поднимется шум по поводу якобы агрессивных устремлений СССР, нужно было отбросить. Мы подошли волей обстоятельств, не зависящих от нас, к Рубикону войны, и нужно было твёрдо сделать шаг вперёд. Этого требовали интересы нашей Родины" .
Для этого было достаточно передать в округа сигнал или шифртелеграмму за подписью народного комиссара обороны, члена Главного военного совета и начальника Генштаба Красной армии следующего содержания: "ПРИСТУПИТЬ К ВЫПОЛНЕНИЮ ПЛАНА ПРИКРЫТИЯ 1941 ГОДА".
Но такой шаг в ночь на 22 июня так и не был сделан: советское военное командование без санкции Правительства страны (то бишь, Сталина) не могло дать приказ на ввод в действие плана прикрытия. Дело в том, что с получением такого приказа соединения и части, не ожидая особых указаний, из районов сбора по боевой тревоге начали бы выдвигаться к госгранице, в назначенные им районы прикрытия и оперативного предназначения. По этому сигналу одновременно начинался их перевод на штаты военного времени с осуществлением мероприятий по отмобилизованию. И, главное, планом прикрытия госграницы предусматривалось нанесение ударов силами авиации по целям и объектам на сопредельной территории! Вождь так и не решился на столь решительный шаг, так как это неизбежно привело бы к военному столкновению с немцами, чего он желал избежать любыми средствами. Он был убежден, что Гитлер не решится на войну на два фронта и сможет напасть на СССР только после окончания войны с Англией.
Жуков в своих неопубликованных воспоминаниях написал:
"Сейчас бывшего наркома обвиняют в том, что он слишком поздно дал директиву о приведении войск прикрытия в их окончательную боевую готовность (выделено мною - Л.Л.). Видимо, не многим известно, что проект такой директивы не раз докладывался Сталину, но им не разрешалось давать войскам такой директивы, чтобы не спровоцировать на контрдействия германские войска" .
Вариант же, при котором можно было бы занять войсками полосу прикрытия и привести войска в боевую готовность к отражению возможного внезапного удара противника без объявления боевой тревоги, проведения мобилизации и нанесения ударов по сопредельной территории, не был предусмотрен. Тем самым наши военные руководители стали заложниками собственного плана, который предусматривал только один вариант действий, исходивший из устаревших взглядов на начальный период войны. Пришлось импровизировать. С.К. Тимошенко и Г.К. Жуков разработали директиву войскам, чтобы снять возникшее противоречие: привести войска в боевую готовность к отражению возможного нападения противника, одновременно исключив из нее осуществление мероприятий, которые могли бы спровоцировать немцев. И такая директива была послана в округа. Но, как мы знаем, она запоздала.
Все известные факты подтверждают, что нападение 22 июня действительно оказалось неожиданным для наших войск, застало их врасплох. Но в какой степени, для кого и почему оно оказалось неожиданным? С военной точки зрения под внезапностью подразумевается более сложное явление, нежели простая неожиданность (кстати, эти два слова в русском языке - синонимы). Ведь здесь речь идет не о действиях отдельного преступника или организованной банды, а о нападении огромной, хорошо подготовленной и полностью отмобилизованной армии страны, с которой у нас были заключены договоры "О ненападении" и "О границе и дружбе".
В СТРАТЕГИЧЕСКОМ ОТНОШЕНИИ война для нашего военного и политического руководства не была неожиданной. К ней готовились и готовились серьёзно. Однако проведенные мероприятия оказались запоздалыми и неадекватными наметившейся угрозе. В результате Красная армия с самого начала не смогла реализовать свои огромные потенциальные возможности.
Войска приграничных округов не были своевременно предупреждены о возможном нападении врага. Это не позволило им осуществить мероприятия, предусмотренные планом прикрытия границы. Немцы же в полной мере использовали неготовность наших войск к немедленным действиям. Тем самым им удалось достичь ТАКТИЧЕСКОЙ ВНЕЗАПНОСТИ.
Гальдер в первый день войны записал в своем дневнике:
"Тактическая внезапность привела к тому, что сопротивление противника в приграничной зоне оказалось слабым и неорганизованным, в результате чего нам всюду легко удалось захватить мосты через водные преграды и прорвать пограничную полосу укреплений на всю глубину (укрепления полевого типа). <...> Наши наступающие дивизии всюду, где противник пытался организовать сопротивление, отбросили его и продвинулись с боем в среднем на 10-12 км! Таким образом, путь подвижным соединениям открыт" .
Но это не все. Упредив наши войска в развертывании оперативных объединений и захватив инициативу, немцы в первый же день ввели в сражение крупные силы своих подвижных войск. Используя подавляющее превосходство в силах и средствах на избранных направлениях ударов и захваченное господство в воздухе, противник обеспечил высокий темп наступления, который в полосе Западного фронта за первые два-три дня наступления составил более 50 км в сутки. Тем самым они добились и ОПЕРАТИВНОЙ ВНЕЗАПНОСТИ.
Г.К. Жуков признал, что главной неожиданностью для нашего командования стал не сам факт нападения, а сила армии вторжения и мощь нанесенного в первые дни удара.
"Внезапный переход в наступление в таких масштабах, притом сразу всеми имеющимися и заранее развернутыми на важнейших стратегических направлениях силами, то есть характер самого удара, во всем объеме нами не предполагался. Ни нарком, ни я, ни мои предшественники Б.М. Шапошников, К.А. Мерецков, ни руководящий состав Генерального штаба не рассчитывали, что противник сосредоточит такую массу бронетанковых и моторизованных войск и бросит их в первый же день мощными компактными группировками на всех стратегических направлениях с целью нанесения сокрушительных рассекающих ударов" .
Позднее Жуков вынужден был признаться:
"И самым крупным пробелом в нашей военно-политической стратегии было то, что мы не сделали надлежащих выводов из опыта начального периода второй мировой войны, а опыт уже был налицо. <...> Наш Генеральный штаб, нарком обороны не изучили новые методы ведения начального периода войны, не преподали войскам соответствующих рекомендаций по их оперативно-тактической переподготовке и переработке устаревших планов оперативно-мобилизационных и иных, связанных с начальным периодом войны" .
Здесь просматривается явное желание начальника Генштаба снять с себя ответственность за поражение наших войск. Но в главном он, конечно, прав.
Попробуем разобраться, почему же опоздали с предупреждением войск о возможном нападении немцев. Кто виноват в этом? Наши представления о деятельности политического и военного руководства в последние часы перед началом Великой Отечественной войны в основном основаны на воспоминаниях участников тех далеких событий. Наиболее известными из них являются мемуары тогдашнего начальника Генштаба Г.К. Жукова. Обратимся к его рассказу.
"Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М.А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик - немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня.
Я тотчас же доложил наркому и И.В. Сталину то, что передал М.А. Пуркаев.
- Приезжайте с наркомом в Кремль, - сказал И.В. Сталин.
Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность.
И.В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
- А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? - спросил он.
- Нет, - ответил С.К.Тимошенко. - Считаем, что перебежчик говорит правду.
Тем временем в кабинет И.В. Сталина вошли члены Политбюро. Сталин коротко проинформировал их.
- Что будем делать? - спросил И.В. Сталин.
Ответа не последовало.
- Надо немедленно дать директиву войскам о приведении всех войск приграничных округов в полную боевую готовность, - сказал нарком.
- Читайте! - сказал И.В. Сталин.
Я прочитал проект директивы. И.В. Сталин заметил:
- Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос ещё уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.
Не теряя времени, мы с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.
Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить.
И.В. Сталин, прослушав проект директивы и сам ещё раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи. <...>
С этой директивой Н.Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота .
Так, по версии Жукова, родилась пресловутая директива о приведении войск западных приграничных округов в боевую готовность. Она не имела номера. Но поскольку следующая директива НКО была направлена в войска под Љ 2, этой директиве от 21 июня историки присвоили Љ 1. Просим извинения у читателя за слишком пространную выдержку из мемуаров Жукова. Это необходимо, чтобы выявить некоторые противоречия, как в воспоминаниях маршала, так и в самом тексте директивы, об обстоятельствах принятия и смысле которой исследователи спорят уже несколько десятилетий. Дело в том, что документов, связанных с приведением войск Красной армии в боевую готовность, нет и в Архиве Президента РФ, Это подтвердил в ответ на мой запрос (от 02.04.2013) начальник департамента по обеспечению деятельности этого архива А. Степанов .
Читатели и историки обратили внимание на то, что маршал, рассказывая об этом драматическом моменте, нигде не называет время, когда он получил известие о перебежчике, когда он и нарком Тимошенко приехали к Сталину, и, наконец, когда была подписана эта важнейшая директива. Это не свойственно профессиональному военному, каким был начальник Генштаба Г.К. Жуков (далее он, как и положено военному, везде указывает время). А ведь счёт в это время шел уже не на часы, а на минуты!
Когда стало известно содержание записей в Журнале посещений кабинета Сталина, оказалось, что Жуков в субботу 21 июня был у вождя только один раз - на совещании с 20.50 до 22,20. Поэтому описанные им события уже после его смерти без должного анализа текста мемуаров приписали ко времени этого совещания. Этот вывод, за редким исключением, под сомнение никем не ставился . Хотя следовало бы задуматься, почему редакторы, работавшие с рукописью маршала, не захотели указать время проведения этого совещания в кабинете Сталина, на котором, якобы, была подписана директива.
Но, если согласиться с тем, что директива была откорректирована, одобрена вождем и подписана военными на этом совещании, то не понятно, почему передавать ее в округа начали только в 0.25 22 июня. Ведь с момента окончания совещания у Сталина и до начала ее передачи в округа прошло более двух часов. На эту задержку с передачей столь важной директивы обратили внимание многие историки. Начни ее передачу на два часа раньше, ее, наверняка, успели бы довести до каждого соединения. Ведь массовый вывод из строя проводных линий связи в округах начался примерно за два часа до немецкого вторжения - в 2.00 22 июня. Это позволило бы нашим войскам более организованно действовать при отражении нападения немцев. А так бойцы и командиры многих соединений утром 22 июня были разбужены разрывами немецких снарядов и бомб. Даже немцы были удивлены беспечностью русских.
По этому поводу разыгрались и продолжаются до сих пор яростные баталии между исследователями, которые по-разному пытались объяснять задержку с передачей директивы войскам. Особенно отличились на этом поприще апологеты Сталина, несколько оправившиеся после осуждения его культа личности. Они обвинили Жукова (и Тимошенко) во лжи, в сознательном саботаже своевременного оповещения войск о возможном нападении немцев и даже в предательстве. Не буду называть здесь их фамилии, чтобы не рекламировать их бредни.
Ниже приводится копия рукописного текста директивы с исправлениями и дописками. По мнению исследователя Сергея Чекунова, впервые опубликовавшего этот документ, он представляет собой новый, написанный в явной спешке текст, представленный в последний момент Сталину:
"Шифром. Расшифровать немедленно
Военным Советам ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО
Копия Народному Комиссару Военно-Морского Флота
1. В течение в ночь на 22.6.41 23.6.41 возможно внезапное нападение немцев на фронтах участках ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО, ЛВО.
Нападение немцев может начаться с провока- Сегодня 22.6.41г. на рассвете рассредоточить ционных действий. Особенно со стороны Румынии.
2. Задача наших войск не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.
Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности встретить возможный внезапный удар немцев, или их союзников.
3. Приказываю:
а) В течении ночи на 22.6.41г. скрытно занять укреплен огневые точки укрепленных районов и полевые сооружения вдоль на государственной границе.
б) Перед рассветом 22.6.41г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать.
в) Все части расположенные в лагерях привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточено и замаскировано и зарывшись в землю.
г) В случае каких либо провокаций со стороны немцев, или их союзников ни на какие провокации, не поддаваться, приняв все меры к немедленному урегулированию недоразумений мирным путем.
г) Противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов.
д) Эвакуац Ни каких других мероприятий без особого разрешения не проводить.
Тимошенко Жуков 21.6.41"
На директиве, не имеющей номера, есть служебные пометки:
Директива поступила в шифровальный отдел в 23.45 21 июня 1941 года.
Машинистка Грибкова отпечатала две копии в 23.50.
Первый экземпляр машинописной копии передан в НКВМФ. Второй экземпляр машинописной копии передан Покровскому
Директива отправлена в 00.30 в ЛВО, ЗОВО, КОВО, ОдВО, ПрибОВО под номерами: 19942, 19943, 19944, 19945, 19946 соответственно.
Таким образом, согласованная с вождем и подписанная Тимошенко и Жуковым директива была доставлена в шифровальный отдел Генштаба в 23.45. Далее началась рутинная и достаточно отлаженная работа специалистов Генштаба, где все было готово к получению текста директивы, ее шифровке и передаче в войска. Узлы связи округов также были предупреждены о готовности к принятию важного документа. Об этом есть несколько свидетельств, в том числе и в воспоминаниях М.В. Захарова, который был тогда начальником штаба ОдВО. Около 22.00 командующий округом генерал-полковник Я.Т. Черевиченко приказал ему по телефону: "Ожидайте поступления из Москвы шифровки особой важности" . Так что списывать задержку с передачей директивы на несогласованную работу отделов оперативного управления Генштаба не уместно.
Здесь стоит вести речь о промежутке времени между подписанием директивы на совещании у Сталина и доставкой ее в шифротдел Генштаба продолжительностью не менее 1 час 25 минут (время окончания совещания - 22.20). Некоторые историки попытались объяснить задержку временем, необходимым на передвижение военных из наркомата обороны в Кремль и обратно. По их расчетам получалось, что поездка от Генштаба до кабинета Сталина (и обратно) каждый раз занимала не менее 20-25 минут. Они включили туда все, что нужно и не нужно, вплоть до времени, необходимого для проверки документов руководителей НКО при въезде в Кремль. Но остается ещё целый час, куда его девать?
Но вот, что пишет по поводу поездок в Кремль нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов:
"Около 10 часов утра 22 июня я поехал в Кремль. <...> Как всегда в выходные дни, в центре было малолюдно. <...> Столица ещё не знала, что на границах уже полыхает пожар войны.
<...> В Кремле все выглядело как в обычный выходной день. Часовой у Боровицких ворот, подтянутый и щеголеватый, взял под козырек и, как всегда, заглянул в машину. Немного сбавив скорость, мы въехали в Кремль. Я внимательно смотрел по сторонам - ничто не говорило о тревоге. Встречная машина, поравнявшись с нашей, как было принято, остановилась, уступая дорогу. Кругом было тихо и пустынно" .
Так что на самом деле поездка от Наркомата обороны на ул. Знаменка до кабинета (квартиры) Сталина в Кремле через Боровицкие ворота (и обратно) в конце субботнего дня 21 июня не могла занять более 5 минут. Исходим из следующего: выход со второго этажа здания НКО к машине - до 1 мин., передвижение на машине по охраняемой правительственной трассе (улицы Знаменка и Манежная) на расстояние 1200 м с приостановкой у поста охраны - 2 мин., подъём на второй этаж к квартире Сталина - 1,5. Этот расчёт подтверждается теми, кто сам неоднократно совершал подобные поездки даже по заполненным транспортом улицам современной Москвы.
Некоторые из историков предположили, что Сталин мог распорядиться задержать передачу уже подписанной директивы до особого указания. Мол, он как раз в это время ждал сообщение из Берлина от советского посла Деканозова, которому было поручено лично выяснить создавшуюся обстановку у Риббентропа. Существовала вероятность того, что текст директивы придется ещё раз править в зависимости от ожидавшейся информации. Лишь получив известие о том, что Риббентроп явно избегает встречи с нашим послом, Сталин сопоставил это с уклончивой позицией германского посла Шуленбурга во время встречи с Молотовым и с другими ставшими известными ему фактами и лишь тогда распорядился отправить директиву в войска.
Сторонники подобного объяснения задержки с передачей директивы в приграничные округа учитывают в воспоминаниях Жукова и других участников событий только то, что играет на их версию развития событий, отбрасывая явные нестыковки, отмеченные внимательными читателями в первых изданиях мемуаров маршала. Жуков сдал рукопись в издательство АПН объемом 1400 страниц текста в 1966 году. После этого редактора и многочисленные "рецензенты вышестоящих организаций" в течение трех лет (1966-1969 гг.) "трудились" над его рукописью.
Небольшое отступление, характеризующее обстановку тех лет. Именно в этот период - 3 марта 1968 года Л. Брежнев заявил своим соратникам по Политбюро:
"У нас появились за последнее время много мемуарной литературы <...>. Освещают Отечественную войну вкривь и вкось, где-то берут документы в архивах, искажают, перевирают эти документы. Где эти люди берут документы? Почему у нас стало так свободно с этим вопросом?" .
Тогдашний министр обороны А. Гречко взял по козырёк, и допуск к архивным документам был снова ограничен - до важных документов допускались только официальные историки, умеющие держать нос по ветру. Конечно, надо же было готовить почву для воспевания подвигов очередного вождя и вошедших в фавор военачальников, чему могли помешать настырные исследователи. Но указания касались не только архивов. В стране "развитого социализма" слово "цензура" было под запретом. Но был Главлит с огромным штатом, который на практике осуществлял цензурование произведений, которые предварительно сумели пройти сквозь сито Госкомиздата. В каждом издательстве в отдельном кабинете сидел сотрудник Главлита, с которым общались только избранные редакторы. О существовании цензоров авторам знать не полагалось. Замечания до них доводились в качестве мнений редакторов или "рецензентов" различных ведомств. В Воениздате и во всех ВУЗах МО имелись штатные военные цензоры. Кроме того, в Главном политическом управлении СА и ВМФ была создана нештатная группа составе опытных "специалистов" для отслеживания отклонений от идеологических установок ЦК КПСС.
Особое внимание было уделено и рукописи Г.К. Жукова. Дело дошло до того, что его заставили включить в мемуары фразу: "... я поехал в 18 армию перед тем, как завершать операцию на Кавказе, мне надо было посоветоваться с полковником Брежневым".
В 1990 году вышло 10-е издание, исправленное и дополненное по рукописи автора (все последующие воспроизводили именно его). В нем были восстановлены многочисленные купюры, удаленные из текста рукописи сверхбдительными цензорами и назначенными редакторами. Следы их "работы" прослеживаются и в рассказе Г.К. Жукова о директиве Љ 1. Однако сторонники рассматриваемой версии не хотят замечать и оценивать восстановленные купюры. Не потому ли, что они не вписываются в их версию? Между тем, эти купюры дают нам возможность поразмышлять над тем, ЧТО И ЗАЧЕМ вычеркивала военная цензура руками назначенных редакторов.
Прежде всего, не ясно, о каком перебежчике и КОГДА доложил Жуков Сталину 21 июня. Но в рукописи маршала была зацепка: после его доклада о перебежчике вождь ответил:
- "Приезжайте с наркомом минут через 45 в Кремль, - сказал И. В. Сталин.
Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н.Ф. Ватутиным (здесь и далее выделено мною. - Л.Л.) мы поехали в Кремль" .
Г.К. Жуков не мог ослушаться. Он прибыл в кабинет вождя в 20.50. Значит Сталин вызвал его и наркома примерно в 20.05-20.10. Откуда и с каким проектом директивы военные руководители могли выехать в Кремль, если Тимошенко с 19.05 до 20.15 находился на совещании в кабинете Сталина? Их совместная поездка в Кремль могла состояться только после возвращения Тимошенко в НКО с этого совещания - не раньше 20.25. но к этому времени еще не было доклада Пуркаева о перебежчике! Слова "минут через 45" никак не вписывались в ситуацию, изложенную в препарированном тексте мемуаров, поэтому их и убрали.
На роль перебежчика, о котором доложил Жукову генерал Пуркаев больше всего подходит А. Лисков. Именно его советские пропагандисты назвали первым немецким перебежчиком с начала войны. Для пущей важности они ему "присвоили" звание фельдфебель. Но доклад о нем в Москву к началу совещания у Сталина (20.50) с участием Жукова прийти не мог: его задержали 21 июня в 21.00, когда тот переплыл Буг. Лисков начал давать показания только после доставки его в штаб пограничной комендатуры и вызова переводчика - в час ночи 22 июня . Доклад о его показаниях был доставлен в Москву ещё позже . Это первая, но не последняя неувязка.
Слова Жукова: "Сталин встретил нас один" - ещё одна загадка: как он мог "не заметить" 8 человек, которые находились в кабинете ещё с 19.05, в том числе Молотов, Берия, Ворошилов и Маленков . Потом к ним прибавились ещё 5, в том числе С.К. Тимошенко и С.М. Буденный. На совещании у Сталина с самого начала присутствовало 13 человек, но Н.Ф. Ватутина, о котором говорит Г.К. Жуков, там не было. Между тем Жуков пишет:
"Не теряя времени, мы с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома.
Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить" .
То есть вариант, при котором его заместитель Н.Ф. Ватутин во время совещания отсиживался в приемной, исключен.
Зато на совещании у Сталина был первый заместитель наркома обороны СССР С.М. Буденный, который, согласно записи в журнале посещений, вошел в кабинет вождя одновременно с Жуковым! О нем и его предложениях, касающихся мер по подготовке к отражению возможного нападения Гитлера, включая предложение объявить мобилизацию, Г.К. Жуков вообще не упоминает .
Присутствовавший на совещании Г.М. Маленков, как член Главного Военного Совета РККА вместе с военными должен был бы подписать столь важную директиву (также, как он позже подписал директивы Љ 2 и Љ 3). Но директива ушла без его подписи! Все это говорит о том, что доклад о перебежчике и свои предложения в связи с этим Г.К. Жуков сделал не во время упомянутого совещания у вождя.
Но главное, изложенная выше версия противоречит, по крайней мере, двум солидным источникам, имеющим официальный характер. Так, согласно труду "1941 год - уроки и выводы", созданному и опубликованному под эгидой Генштаба, предложенный военными проект директивы никак не мог быть одобрен вождем на совещании, окончившемся в 22.20 21 июня. Авторы его свидетельствуют:
"Наступил последний предвоенный субботний день. С поступлением непосредственных данных из разных источников о нападении на нашу страну нарком обороны и начальник Генерального штаба вечером 21 июня предложили Сталину направить в округа директиву о приведении войск в полную боевую готовность. Последовал ответ: "Преждевременно", а до начала войны оставалось не более 5 ч." .
Из этого следует, что на совещании у вождя, окончившемся в 22.20, предложенные военными меры по повышению БГ войск Сталин отверг. При этом, скорее всего, он дал указание доработать директиву округам с указанием ограничений, чтобы не провоцировать немцев. Между тем, из рассказа Жукова вполне определенно следует, что Сталин лично внес некоторые поправки в текст директивы, после чего она была подписана им и Тимошенко. Значит, военные после упомянутого совещания у вождя ещё раз встречались с вождем. На этот счет в упомянутом труде сделан вполне определенный и однозначный вывод:
"Военно-политическое руководство государства лишь в 23.30 21 июня приняло решение, направленное на частичное приведение пяти приграничных военных округов в боевую готовность (выделено мною. - Л.Л.). В директиве предписывалось проведение только части мероприятий по приведению в полную боевую готовность, которые определялись оперативными и мобилизационными планами. Директива, по существу, не давала разрешения на ввод в действие плана прикрытия в полном объеме, так как в ней предписывалось "не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения". Эти ограничения вызывали недоумение, последовали запросы в Москву, в то время как до начала войны оставались уже считанные минуты" .
Авторы этого труда знали о версии, согласно которой директива Љ 1 была утверждена и подписана на совещании у Сталина. Тем не менее, они через 23 года после первого издания мемуаров Жукова сочли возможным назвать время принятия важнейшего решения. К сожалению, по каким-то причинам они не указали источник (но об этом ниже), на основе которого был сделан столь определенный вывод. Поэтому апологеты Сталина поспешили поставить утверждение авторов труда под сомнение. И это понятно: в противном случае они лишались возможности и дальше обвинять генералов и маршалов в неумении организовать дело и даже в саботаже, и которые "подвели" Сталина. С уходом из жизни академика А.Н. Яковлева и окончанием периода "перестройки и гласности" упертые сторонники вождя набросились на того и его последователей, осмелившихся опубликовать документы, до того тщательно скрываемые от народа в "особых папках" и в "закрытых пакетах".
Вывод, сделанный в упомянутом выше труде был подтвержден авторами другого официального издания - новой "Истории Великой Отечественной войны" (12-томник) Видимо, и они имели для этого основания:
"В 23.30 21 июня 1941 г. руководство страны приняло решение о частичном приведении войск приграничных округов в боевую готовность, поскольку противник мог перейти в наступление в ближайшие часы. Этот документ, известный как директива наркома обороны Љ 1, не давал разрешения на ввод в действие плана прикрытия госграницы в полном объеме, поскольку предписывал "не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения... " .
Игнорировать выводы двух солидных научных коллективов невозможно. В связи с выявленными противоречиями и отсутствием точно установленных фактов относительно того, как и когда было выработано решение, от которого во многом зависело, в каком состоянии встретят наши войска нападение врага, я имею полное право выдвинуть на обсуждение читателей альтернативную версию. Она основывается на утверждении, что решение о частичном приведении войск приграничных округов в боевую готовность было принято в 23.30 21 июня. А из этого следует, что никакой задержки с доставкой одобренной вождем и подписанной военными директивы в шифровальный отдел Генштаба и началом ее передачи в округа не было.
Но тут возникает естественный вопрос, каким образом С.К. Тимошенко и Г.К. Жукову удалось согласовать с вождем директиву и организовать ее передачу в округа в столь короткий срок - всего лишь за 1 час 55 минут (с 22.30 до 00.25 22 июня). Попробуем представить, как могли развиваться события в этом случае.
На совещании у Сталина, продолжившегося с 20.50 до 22.20 уже с участием С.К. Тимошенко, С.М. Буденного, Г.К. Жукова и Мехлиса, несомненно, обсуждались тревожные данные о подготовке Германии к нападению. Не осталось без внимания и сообщение начальника штаба ЗапОВО генерал-майора Климовских, который в 3.20 21 июня доложил в Генштаб, что "По докладу командующего 3-й армией, проволочные заграждения вдоль границы, у дороги Августов - Сейны, бывшие ещё днем, к вечеру сняты" .
Поступившие по всем каналам сведения, конечно, сопоставлялись друг с другом, в том числе и с показаниями фельдфебеля, задержанного на участке 15-го ск 5-й армии КОВО ещё 18-го июня, и захваченных в последние дни диверсантов. В связи с этим, несомненно, обсуждался и вопрос, как повысить боевую готовность войск на случай возможного нападения немцев.
Мы уже знаем, что предложение военных о вводе в действие плана прикрытия или принятии других кардинальных мер на совещании не прошло. Тем более не могло пройти предложение Буденного о мобилизации (если таковое было сделано), при объявлении которой план прикрытия автоматически вводился в действие в полном объеме. Видимо, тогда же С.К. Тимошенко и Г.К. Жукову было предложено подготовить директиву о приведении войск в боевую готовность с ограничениями, которые должны были исключить саму возможность провоцирования немцев. Не исключено, что именно этим они и намеревались заняться сразу после совещания,
Возможно, доклад генерала Пуркаева о перебежчике Лискове стал известен Тимошенко и Жуков с возвращением их в наркомат (не ранее 22.25, т.е. примерно через 1,5 часа после его задержания). Известно, что на доставку Лискова в штаб погранотряда для допроса с участием переводчика и оформления факта перехода госграницы по обычной в таких случаях процедуре затратили три с половиной часа (расстояние от Сокаля до Владимир-Волынского не более 45 км). Пограничникам не обязательно быть полиглотами, чтобы понять важность заявления Лискова. Трудно допустить, что они (верили или не верили перебежчику), в течение почти 4-х часов стали бы утаивать столь важную информацию от военных. Они были просто обязаны, в соответствии с инструкцией по взаимодействию с армейскими частями поддержки Красной армии, доложить о нём по линии военного командования. Только в этом случае они могли надеяться, что не останутся без поддержки выделенных отрядов, если нападение немцев действительно произойдет в 4 часа утра.
То, что доклад о Лискове дошёл до Генштаба задолго до официального сообщения о нём по линии НКГБ, можно понять из слов Г.К. Жукова. Он пишет, что примерно в 24 часа 21 июня М.П. Кирпонос доложил по ВЧ, что, кроме перебежчика, о котором сообщил генерал М.А. Пуркаев (здесь и далее выделено мною. - Л.Л.), в наших частях появился ещё один немецкий солдат - 222-го пехотного полка 74-й пехотной дивизии. Он <...> сообщил, что в 4 часа немецкие войска перейдут в наступление. М.П. Кирпоносу было приказано быстрее передавать директиву в войска о приведении их в боевую готовность.
Об этом в 00.30 было доложено И.В. Сталину, который спросил, передана ли директива в округа. Жуков ответил утвердительно, хотя ее только начали передавать в 0.25-0.35 .
Таким образом, нарком и начальник Генштаба начали работу над проектом директивы с 22.25. С момента доклада Сталину о перебежчике счет пошел на минуты. И удаленные редакторами слова из фразы Г.К. Жукова "Приезжайте с наркомом "минут через 45" здесь встали на свое место. Чтобы не опоздать в Кремль, в их распоряжении оставалось не более 30 минут. В ходе работы С.К. Тимошенко пригласил к себе наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова, который вспоминал:
"Около 11 часов вечера зазвонил телефон. Я услышал голос маршала С.К. Тимошенко:
- Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне...
<...> Через несколько минут мы уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С.К. Тимошенко.
Генерал армии Г.К. Жуков сидел за столом и что-то писал. Перед ним лежало несколько заполненных листов большого блокнота для радиограмм. Видно, Нарком обороны и начальник Генерального штаба работали довольно долго.
Семён Константинович заметил нас, остановился. Коротко, не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну. Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов. Помнится, она была пространной - на трёх листах. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.
Непосредственно флотов эта телеграмма не касалась. Пробежав текст телеграммы, я спросил:
- Разрешено ли в случае нападения применять оружие?
- Разрешено.
Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:
- Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности, то есть о готовности номер один. Бегите! ..."" .
Нарком ВМФ явно ошибся, решив, что оба военачальника работали довольно долго: они могли вернуться с совещания у Сталина не раньше 22.25. По словам Кузнецова, Жуков показал ему пространный, подробный вариант. Значит, у военных ещё не было правленого Сталиным и достаточно короткого текста директивы, но тоже на трёх листах. Времени для подробных объяснений не было и общение с Кузнецовым не могло занять более 5 мин (примерно в период с 22.45 до 22.50).
Но здесь важно другое: "разрешив" флоту применять оружие в случае нападения на флот, С.К. Тимошенко не дал команду на немедленную отправку директивы в округа: у него к 23 часам ещё не было текста, согласованного с вождем, а был только проект документа, с которым он вместе с Г.К. Жуковым собирался отправиться в Кремль по вызову Сталина. Тимошенко был уверен, что на этот раз он получит санкцию вождя на приведение войск в боевую готовность, пусть и с ограничениями. Поэтому он и ответил так Кузнецову, хотя флот не подчинялся наркомату обороны. А как же иначе - база флота, это не погранзастава или приграничная часть, которые немцы могли обстрелять с целью провокации.
Оппоненты альтернативной версии, ссылаясь на рассказ адмирала, утверждают, что на общение с Тимошенко у него ушло много времени. И тот не мог разрешить применение оружия флотом, не имея на руках одобренной вождем директивы. Об этом писал Кузнецов задолго до выхода мемуаров Жукова:
"<...> Когда я возвращался в наркомат, меня не покидали тяжелые мысли: когда Наркому обороны стало известно о возможном нападении гитлеровцев? В котором часу он получил приказ о приведении войск в полную боевую готовность? Почему не само правительство, а Нарком обороны отдал мне приказ о приведении флота в боевую готовность, причем полуофициально и с большим опозданием?" .
Но Тимошенко никакого приказ о приведении флота в боевую готовность не отдавал, Получив сообщение о возможном нападении немцев, он решил предупредить об этом наркома ВМФ. К сожалению, так бывало и раньше. Это подтверждает и Кузнецов: "<...> Пугала мысль, что, как во время войны с Финляндией, меня станут от случая к случаю вызывать в кабинет Сталина или еще куда-нибудь, чтобы дать запоздалые указания. Ничего доброго это не сулило".
На доработку текста директивы на трех листах ушло 25 минут. Опаздывать по вызову Сталина было не принято.
Г.К. Жуков продолжает:
"Захватив с собой проект директивы войскам, вместе с наркомом и генерал-лейтенантом Н. Ф. Ватутиным мы поехали в Кремль. По дороге договорились во что бы то ни стало добиться решения о приведении войск в боевую готовность" .
Сталин в это время в своем кабинете обсуждал с Молотовым и Берия последние тревожные сообщения, в том числе и сообщение агента Г. Кегеля о том, что в германском посольстве уже жгут секретные документы . Сопоставив это с другими данными, вождь понял, что дальнейшее промедление опасно. Последние посетители покинули кабинет вождя в 23.00 . Приехавших С.К. Тимошенко и Г.К. Жукова он принял уже не в кабинете, а на квартире.
Г.К. Жуков:
"И.В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
- А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? - спросил он.
- Нет, - ответил С.К. Тимошенко. - Считаем, что перебежчик говорит правду<...>" .
Остальные участники совещаний в Кремле вечером 21 июня 1941 г., к великому сожалению, ничего не рассказали об обстоятельствах принятия Директивы Љ 1. Но зато весьма важное свидетельство оставил нам тогдашний член Политбюро, нарком внешней торговли и заместитель председателя СНК СССР А.И. Микоян. А он был не просто членом Политбюро, а входил в 1941 г. в узкую группу особо доверенных людей, в т.н. пятерку (Сталин, Молотов, Маленков, Берия, Микоян), которая занималась вопросами "по внешним делам" или "по оперативным вопросам". Сталин нередко после окончания рабочего дня приглашал некоторых своих соратников на поздние ужины. На них в неофициальной обстановке иногда решались важнейшие вопросы внутренней и внешней политики страны. Так что А.И. Микоян знал многое из того, что не знали другие высокопоставленные соратники вождя. Поэтому его рассказ о встрече на квартире вождя в самый канун войны вовсе не случайно был включен в качестве документа в труд "1941 год".
А.И. Микоян вспоминает:
"В субботу, 21 июня 1941 года, вечером мы, члены Политбюро, были у Сталина на квартире (здесь и далее выделено мною. - Л.Л.). Обменивались мнениями. Обстановка была напряженной.
Сталин по-прежнему думал, что Гитлер не начнет войны. Затем [туда] приехали Тимошенко, Жуков и Ватутин. Они сообщили о том, что только что получены сведения от перебежчика, что 22 июня в 4 часа утра немецкие войска перейдут нашу границу.
Сталин и на этот раз усомнился в правдивости информации, сказав: а не перебросили ли перебежчика специально, чтобы спровоцировать нас?
Поскольку все мы были крайне встревожены и требовали принять неотложные меры, Сталин согласился "на всякий случай" дать директиву в войска о приведении их в боевую готовность.
<...> Мы разошлись около трех часов ночи 22 июня 1941 года, а уже через час меня разбудили: война!" .
Отметим, что Микоян, расписывая подробности встречи, явно преувеличил роль членов Политбюро, которые якобы что-то "требовали" от вождя! Но здесь важно другое: вторая встреча вождя с Жуковым произошла не на совещании, а позднее - примерно через 65-70 минут. И слова маршала встали на свое место:
"И.В. Сталин встретил нас один. Он был явно озабочен.
- А не подбросили ли немецкие генералы этого перебежчика, чтобы спровоцировать конфликт? - спросил он.
- Нет, - ответил С.К.Тимошенко. - Считаем, что перебежчик говорит правду.
Тем временем в кабинет И.В. Сталина вошли члены Политбюро".
На квартире Сталина не было ни Маленкова, ни Буденного и других участников совещания, а только члены Политбюро. Скорее всего, те из них, кто входил в "узкую группу" особо доверенных лиц, в том числе и Микоян. Поэтому под директивой и не оказалось подписи члена Главного Совета РККА Г.М. Маленкова.
Долго обсуждать обстановку не потребовалось: вождь, выслушав доводы военных, понял, что с принятием решения тянуть дальше нельзя. Он лишь потребовал сократить доложенную ему директиву, подчеркнув требование ни в коем случае не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Г.К. Жуков с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату. Жуков быстро продиктовал более короткий текст директивы, в который вождь внёс некоторые поправки.
Текст директивы, исполненный на трех листах шифровального блокнота для радиограмм, по количеству строк в совокупности занимает менее двух третей страницы. Характер правок текста говорит о том, что работа над формулировками велась в крайней спешке. Так что все это заняло не так много времени, как иногда представляют - порядка 20 минут. Именно это и хотел подчеркнуть Г.К. Жуков в абзаце, также удаленном редакторами из текста его рукописи в первых изданиях книги, так как он не вписывался в версию о принятии директивы на совещании у вождя.
"Сейчас бытуют разные версии по поводу того, знали мы или нет конкретную дату начала и план войны. Генеральному штабу о дне нападения немецких войск стало известно от перебежчика лишь 21 июня (здесь и далее выделено мною - Л.Л.), о чём нами тотчас же было доложено И.В. Сталину. Он тут же дал согласие на приведение войск в боевую готовность. Видимо, он и ранее получал такие важные сведения по другим каналам <...>" .
О решении вождя и подписании директивы, видимо, сразу же доложили наркому ВМФ. И на Балтийском флоте в 23.37 была объявлена оперативная готовность Љ 1.
Жуков продолжает:
"С этой директивой Н. Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать её в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года (здесь маршал ошибается, но об этом ниже. - Л.Л.). Копия директивы была передана наркому Военно-Морского Флота.
Что получилось из этого запоздалого распоряжения, мы увидим дальше (эту фразу по настоянию цензоров или "рецензентов" из ГлавПУРа удалили из первого и последующих изданий книги потому, что в годы ее создания избегали говорить о грубых просчетах политического и военного руководства, которые привели к трагическим последствиям. Её восстановили через 20 с лишним лет после выхода в свет первого издания. - Л.Л.).
Испытывая чувство какой-то сложной раздвоенности, возвращались мы с С.К. Тимошенко от И.В. Сталина.
С одной стороны, как будто делалось все зависящее от нас, чтобы встретить максимально подготовленными надвигающуюся военную угрозу: проведен ряд крупных организационных мероприятий мобилизационно-оперативного порядка; по мере возможности укреплены западные военные округа, которым в первую очередь придется вступить в схватку с врагом; наконец, сегодня получено разрешение дать директиву о приведении войск приграничных военных округов в боевую готовность
Но, с другой стороны, немецкие войска завтра могут перейти в наступление, а у нас ряд важнейших мероприятий ещё не завершен. И это может серьезно осложнить борьбу с опытным и сильным врагом. Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать и даже не дойти до тех, кто завтра утром должен встретиться лицом к лицу с врагом (и этот кусок фразы редактора удалили. - Л.Л.)
Давно стемнело. Заканчивался день 21 июня. Доехали мы с С.К. Тимошенко до подъезда наркомата молча, но я чувствовал, что и наркома обуревают те же тревожные мысли. Выйдя из машины, мы договорились через десять минут встретиться в его служебном кабинете" .
Редакторы и цензоры и в этом отрывке не упустили возможность проявить свою "бдительность", удалив из текста мемуаров маршала "крамольные" фразы. Не исключено, что в его рукописи были и другие попытки привязать описываемые события к определенному времени, чтобы читателю было понятно выражение - "запоздалого". Отмеченные фразы были исключены, так как прямо указывали на виновника затягивания решения вопроса о предупреждении округов о возможности внезапного нападения врага - Сталина. Но цензоры и дотошные "рецензенты" проморгали главное: Жуков и Тимошенко возвращаются от Сталина в момент, когда Генштаб, по мнению маршала, уже передавал директиву в округа. Одна эта фраза Жукова опровергает все доводы апологетов Сталина, о том, что директива Д 1 была принята на совещании у вождя, вместе взятые.
На шифровку текста директивы, видимо, ушло около 30 минут, и передавать директиву начали в 0.25 22 июня. Это время подтверждает и А.М. Василевский, который в ночь на 22 июня безотлучно находился на своем служебном месте:
"В первом часу ночи на 22 июня нас обязали в срочном порядке передать поступившую от начальника Генерального штаба Г.К. Жукова подписанную наркомом обороны и им директиву <...>.
В 00.30 22 июня директива была послана в округа" .
В наркомате ВМФ шифровать документ не потребовалось. Военным Советам Северного, Балтийского и Черноморского флотов, командующим Пинской и Дунайской флотилий приказ-сигнал "Немедленно перейти на оперативную готовность Љ 1" был передан с его узла связи в 23.50 21.06.1941 г. .
Только с его получением флоты и флотилии стали реально переводить корабли и другие объекты в готовность Љ 1. До этого на основе указаний должностных лиц из руководства ВМФ по телефону, видимо, проводились подготовительные мероприятия разного рода, начиная со сбора личного состава, для чего в зависимости от условий размещения личного состава (главным образом - офицеров) в гарнизонах требуется от одного до двух и более часов. Поэтому надо различать разницу между записью в Журнале боевых действий "Объявлена боевая готовность Љ 1" и понятием "Флот приведен в боевую готовность Љ 1", на перевод в которую требуется несколько часов.
Лишь изучив врученную ему копию директивы Љ 1, нарком ВМФ в 01.12 отправил более подробное распоряжение Љзн/88:
"В течение 22.6-23.6 возможно внезапное нападение немцев. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Наша задача не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения. Одновременно флотам и флотилиям быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников.
Приказываю, перейдя на оперативную готовность Љ1, тщательно маскировать повышение боевой готовности. Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить"
Затем в 01.20 последовало ещё одно распоряжение Кузнецова (б/н):
"Западные фронты переведены в готовность. В случае необходимости получите указания. Оставаясь в прежней готовности, примите меры осторожности" .
Основной довод противников выдвинутой мной альтернативной версии - недостаток времени. Но 80 минут (с 22.25 до 23.45) - не так уж и мало. С.К. Тимошенко, Г.К. Жуков и Н.Ф. Ватутин лучше Сталина понимали, чем всё это может закончиться для войск, если не предупредить их о возможном нападения немцев. И они сделали всё возможное и невозможное, чтобы как можно быстрее передать директиву Љ 1 в округа. Но произошло то, что произошло ...
Высказанная версия позволяет снять отмеченные выше нестыковки в тексте мемуаров маршала. В отличие от неопределенных выражений типа - "вечером", "около 11", "примерно" и т.д. (оставим их на совести авторов мемуаров и их редакторов), она опирается на три вполне определенных момента, упомянутых в серьезных исследованиях:
- на совещании, окончившемся в 22.20, Сталин предложение военных о приведении войск в боевую готовность отверг, как преждевременное;
- политическое решение на частичное приведение войск в боевую готовность им было принято в 23.30;
- текст директивы поступил в шифровальный отдел Генштаба в 23.45.
Так что не было никакой задержки с передачей подписанной директивы. А было преступное запаздывание с принятием важнейшего политического решения. А это, в свою очередь, наложилось на имевшиеся недостатки в системе приведения войск в боевую готовность и привело к тяжелейшим последствиям. С учетом указанных временнЫх рамок версия имеет полное право на существование. Более того: я уверен, что примерно так и развивались события на исходе последнего мирного дня.
К сожалению, прямой телеграфной связи со штабами ПрибОВО и ОдВО не было. Она осуществлялась соответственно через Минск и Киев. Поэтому при передаче директивы Љ 1 в штаб ЗапОВО зашифрованный текст директивы начали передавать сначала на Ригу (в 0.50 22.06.1941 г.) и только потом на Минск (в 01.00). Штаб ЗапОВО получил ее в 01.45 22 июня и продублировал текст в армии только в 02.45. Но проводная связь в округе была в основном уже выведена из строя. В 4-й армии директиву командующего войсками округа получили в 03.30 и расшифровывали ее уже под бомбами врага, Это еще более усугубило трудности с оповещением войск. По свидетельству генерал-полковника Ю.А. Горькова, штаб 10-й армии получил директиву только в 16.20 22 июня. Штаб 3-й армии вообще не смог ознакомиться директивой, так как связь с началом боевых действий так и не была восстановлена .
В этом свете становится более понятным подлинный смысл ключевой фразы Г.К. Жукова: "Что получилось из этого запоздалого распоряжения, мы увидим дальше". "Запоздалого" - здесь явно просматривается желание маршала переложить вину за опоздание с предупреждением войск о возможном нападении немцев на Сталина. Большего маршал не мог сказать в годы правления Л.И. Брежнева, когда партийное руководство страной решило, что не следует показывать народу, что важнейшее решение было принято с запозданием, в самый последний момент. А редакторы мемуаров лишь выполнили заказ, не позволив сделать это и самому Жукову. А правду же можно узнать не из мемуаров, а из рассекреченных документов Генштаба, в том числе его шифровального отдела и узла связи.
Таким образом, большая часть вины за то, что войска западных приграничных военных округов оказались не готовы к отражению вражеского нападения, лежит на Сталине, как руководителе государства. В решающий момент перед фактом неизбежного нападения агрессора он проявил преступное бездействие, своевременно не дав санкции на приведение войск округов в боевую готовность.
Маршал А.М. Василевский по этому поводу писал:
"<...> хотя мы и были ещё не совсем готовы к войне, о чем я уже писал, но, если реально пришло время встретить ее, нужно было смело перешагнуть порог. И.В. Сталин не решался на это, исходя, конечно, из лучших побуждений. Относительное спокойствие Сталина в этот критический момент можно объяснить уверенностью его в том, что при благоприятном для нас соотношении в дивизиях и танках ничего страшного при нападении немцев не случится. В отличие от него, Г.К. Жуков и С.К. Тимошенко понимали, что не отмобилизованные и вытянутые в ниточку вдоль госграницы наши дивизии могут не устоять против массированных ударов немцев. Они вовсе не желали оказаться крайними в этой опасной ситуации и хотели хотя бы предупредить войска о возможности внезапного нападения противника, привести их в боевую готовность. Но в итоге Вооруженные Силы СССР вступили в схватку с агрессором в значительно менее выгодных условиях и были вынуждены с боями отходить вглубь страны" .
Сталин, не зная реального состояния мобилизационной и боевой готовности войск, довольно упрощенно понимал возможность и порядок их повышения в короткие сроки. Своими ограничениями, изложенными в директиве, он в последний момент связал руки командующим войсками приграничных округов, не позволив им принять более решительные меры по подготовке к отражению нападения. не зная реального состояния боевой готовности войск, он довольно упрощенно понимал возможность и порядок ее повышения в короткие сроки.
Вот и нарком ВМФ Н.Г. Кузнецов считал, что Сталин переоценивал истинную степень боеготовности советских войск:
"Анализируя события последних мирных дней, я предполагаю: И.В. Сталин представлял боевую готовность наших Вооруженных Сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах...
<...> одной из причин было то, что никто из руководителей государства не сказал твердо и громко "Отечество в опасности!" .
И он же отметил:
"Генштаб, сам связанный по рукам и ногам, не имел возможности распорядиться без Сталина своими армейскими делами <...>" .
Следует признать, что и нарком обороны и начальник Генерального штаба перед лицом опасности, угрожавшей стране, проявили, по крайней мере, малодушие, не настояв на заблаговременном принятии более решительных мер по подготовке войск к отражению нападения противника, уже готового нанести удар. При посещении редакции Военно-исторического журнала 13 августа 1966 года Г.К. Жуков в минуту откровенности сделал характерное признание, записанное на магнитофон:
"Тимошенко кое-что начал двигать, несмотря на строжайшие указания. Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал: вот, мол, военные не выполняют, провоцируют, я имею донесение от <...> (неразборчиво. - Ред.). Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует нахлобучку. Этот удар спустился до меня. Что вы смотрите? Немедленно вызвать к телефону Кирпоноса, немедленно отвести, наказать виновных и прочее. Я, конечно, по этой части не отставал. Ну и пошло. А уже другие командующие не рискнули. Давайте приказ, тогда ... . А кто приказ даст? Кто захочет класть свою голову? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: "развернуть". Сталину докладывают. На каком основании? На основании опасности. Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал. <...> Я, конечно, не снимаю с себя ответственности <...>" .
Здесь Г.К. Жуков признался, что у него не хватило гражданского мужества для того, чтобы сказать вождю правду о действительном положении вещей. Что войска армий прикрытия по своему составу и группировке были не способны отразить массированные удары немцев и обеспечить мобилизацию и развертывание основных сил Красной армии. Свою безопасность и личное благополучие он поставил выше государственных интересов, не захотел класть на плаху свою голову. Это сделали за него сотни тысяч советских воинов и граждан.
Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский, оценивая обстановку, создавшуюся в приграничных округах к 22 июня, пришел, по существу, к такому же выводу:
"Войска продолжали учиться по-мирному, артиллерия стрелковых дивизий была в артиллерийских лагерях и на полигонах, зенитные средства - на зенитных полигонах, саперные части - в инженерных лагерях, а "голые" стрелковые полки дивизий - отдельно, в своих лагерях. При надвигавшейся угрозе войны эти грубейшие ошибки граничили с преступлением" (выделено мною. - Л.Л.) .
В результате, по существу, преступных действий и политического и военного руководства СССР войска армий прикрытия приграничных округов встретили вторжение врага, находясь, за редким исключением, на положении мирного времени - в пунктах постоянной дислокации, в лагерях, на полигонах и в учебных центрах. В связи с задержкой оповещения о возможном нападении 22 июня в свои районы прикрытия и оперативного предназначения (в основном на флангах советско-германского фронта) была выведена только четвертая часть из 57 дивизий первого эшелона (14 расчетных дивизий) . Немцы же в полной мере использовали все выгоды внезапности и в короткие сроки превратили тактический успех в оперативный.
Ответственность за поражения в приграничных сражениях нельзя снимать и с командования военных округов, во многом дезориентированных мнением вождя о невозможности ведения Германией войны на два фронта и заявлением ТАСС от 14 июня. Они не проявили настойчивости и должной предусмотрительности в деле поддержания боевой готовности войск. Это по их вине артиллерия РГК и армий, а также артполки стрелковых дивизий оказались на полигонах, а зенитчики и связисты - на сборах в отрыве от своих частей. И это делалось в нарушение директивы Генштаба от 15 мая, которой во избежание срыва плановой боевой подготовки частей и их мобилизационной готовности запрещались какие-либо перемещения в пределах западных округов. Наконец, из-за низкой исполнительности командующих войсками военных округов так не был выполнен повторный приказ наркома обороны от 19.6.41 о рассредоточении и маскировке самолетов приграничных округов, что привело к тяжким последствиям.
Надо признать, что вермахт на голову лучше был подготовлен к современной войне, нежели Красная армия. На стороне Германии в тот решающий момент оказались весомые стратегические преимущества над СССР: наличие полностью развернутых армий Германии и её союзников, действовавших по единому плану, удачный выбор момента для нападения и направлений ударов. Это позволило вермахту с самого начала захватить инициативу, добиться больших успехов не только в приграничном сражении, но и в дальнейшем, когда в борьбу вступили войска второго стратегического эшелона Красной армии и ее вновь мобилизованные резервы.
Таким образом, основная причина нашего поражения летом 1941 г. заключается не столько во внезапности нападения, сколько в НЕГОТОВНОСТИ Красной армии не только к отражению внезапного нападения, но и вообще к той войне, которая была навязана Советскому Союзу Гитлером и его генералами.
На наш взгляд, из-за присущих Красной армии и ее руководству многочисленных органических недостатков сражения в начальный период войны ни чем другим, кроме поражений, кончиться не могли. Выражаясь современным языком, поражение было запрограммировано. Грубейшие ошибки и просчеты политического и военного руководства страной и армией в последние месяцы и дни перед войной усугубили масштабы катастрофы, в результате которой были в значительной мере выбит кадровый состав соединений и частей Красной армии. Громадные людские, материальные и территориальные потери, оправиться от которых СССР удалось очень нескоро, в свою очередь, стали одной из причин проигрыша всей летне-осенней кампании 1941.
Не все согласятся с моим мнением. Читатель имеет возможность сделать свой вывод, когда ознакомится с развитием обстановки с начаом вражеского вторжения.
Ветеран ВОВ, профессор Академии военных наук РФ,
член Союза журналистов России полковник в/о Л.Н. Лопуховский