События, что привели меня к гибели, начались довольно обыденным и скучным осенним днём 1925 года. День выдался не по сезону жарким, но не слишком. Первую его половину я провёл в клубе, читая утренние газеты и оживлённо беседуя с парой постоянных членов. Мы обсудили снижение всеобщего оптимизма в стране после убийства преемника президента Уинтропа итальянским анархистом, а также растущую напряжённость в отношениях между молодым негритянским штатом Суани и республикой. Тёмные тучи нависли над нацией, которая всего несколько лет назад пребывала в эйфории благодаря вдохновляющему руководству таких политических деятелей, как президент Уинтроп и его избранный преемник Ричард Торндайк.

Обсуждение этих тем привело меня в подавленное расположение духа, поэтому из соображений сохранения душевного здоровья я решил развеяться и просмотреть запасы книготорговца Рубена Ротштейна. Я регулярно посещал его магазин в надежде приобрести какое-нибудь лёгкое чтиво, чтобы поднять себе настроение. Покинув клуб, я пошёл пешком и вскоре оказался на южной стороне Вашингтон-сквер, в непосредственной близости от государственного Зала упокоения. Я медленно приблизился к позолоченным железным перилам, которые окружали небольшое белое здание смерти, но мне совершенно не хотелось прикасаться к ним. Прекрасные сады, цветы и фонтаны, окружавшие здание в строгом классическом стиле, мало чем могли смягчить моё отвращение к тому, что такое место вообще существует в городе. В то время я наивно считал жизнь священным даром и факт того, что мои налоги шли на разрешённое правительством самоубийство, вызывал моё негодование. Я немного успокоился, увидев мраморную скульптурную группу "Фатум" Бориса Иврэйна[1], расположенную перед блестящей бронзовой дверью обманчиво безобидного здания.

Это место только усугубило моё мрачное настроение, и потому я поспешил дальше по тротуару до Вустер-стрит. Повернув на север, я направился в район города, известный своим обилием галерей, магазинов и книготорговцев. К счастью, теперь я находился в старой части города, где улицы были слишком узки, чтобы вместить презренные самоходные экипажи, становившиеся всё более популярными. Этот вид транспорта не приносил никакой пользы, только портил воздух, вызывая жжение в глазах и носу, и усиливал общий шум города, который, казалось, становился всё более беспорядочным.

Пребывание в этой части города немного подняло моё настроение. Я неторопливо прогуливался мимо антикварных, ювелирных и бакалейных лавок, пока, наконец, не добрался до магазина Ротштейна. Не торопясь, я разглядывал книги на его витрине. Большую часть из того, что можно было увидеть с улицы, представляли обычные любовные и исторические романы, пользовавшиеся большой популярностью. Признаюсь, в своё время я прочёл несколько подобных книг, но сейчас искал что-то совершенно другое. Удовольствие, получаемое от таких визитов, отчасти заключалось в том, что нельзя было знать заранее, какую книгу в конечном итоге я здесь куплю.

Сняв шляпу перед симпатичной женщиной с ребёнком, я вошёл в магазин под вывеской "РУБЕН РОТШТЕЙН - КНИГОТОРГОВЕЦ". Мелодичный звон колокольчика над дверью незамедлительно привлёк внимание владельца, который деловито распаковывал коробку с книгами, очевидно, доставленную ранее утром. Узнав меня, он оставил своё занятие и вышел из-за стойки, чтобы поприветствовать с искренней улыбкой на старческом лице.

- А, мистер Холлистер! Я не ожидал, что вы вернётесь так скоро.

Улыбнувшись в ответ, я произнёс:

- Боюсь, сегодня у меня плохое настроение, старина, но посещение вашего магазина всегда действует на него самым благоприятным образом.

- Да, - весело ответил он, - книги могут творить настоящие чудеса с душой человека.

- Книги и беседа с человеком острого ума, - ответил я, расстёгивая пальто.

Мистер Ротштейн, казалось, был чрезвычайно рад встрече и указал на большой стол в центре магазина. Уставленный всеми популярными в настоящее время изданиями, стол был расположен таким образом, чтобы привлекать внимание входивших в магазин покупателей. Романы, сборники рассказов и множество научно-популярных книг. У мистера Ротштейна был большой выбор литературы, но я не мог не заметить, что он заказывал лишь один или два экземпляра каждой книги. Он никогда не говорил об этом, но я знал, что он едва держится на плаву. С тех пор как правительство приняло закон об ограничении миграции родившихся за границей евреев, что было опрометчивым актом самосохранения, времена для мистера Ротштейна и других представителей его веры становились всё более трудными. Новая эра нетерпимости поднимала свою уродливую голову, и у меня были серьёзные опасения по поводу будущего.

Звон дверного колокольчика отвлёк внимание Ротштейна, возвестив о приходе ещё одного покупателя. Я же внимательно просмотрел выставленные на столе книги, но не нашёл ничего, что привлекло бы мой интерес. Напротив, присутствие книги Говарда Лавджоя "Герберт Истман: Воскреситель" вызвало у меня вздох недовольства. По непонятным мне причинам произведения этого новоанглийского автора пользовались огромной популярностью у читающей публики. Это во многом укрепило моё убеждение, что в последние годы у моих сограждан развилась нездоровая тяга ко всему болезненному и гротескному. Первый роман Лавджоя "Возлюбленные мертвеца"[2] стал сенсацией после выхода в свет, и каждое из его последующих произведений превосходило предыдущие по продажам и популярности. Однако я полагаю, что любое общество, способное с энтузиазмом принять идею создания в своей среде Зала упокоения, наверняка не побрезговало бы рассказами о гулях, некрофилии и зловредных существах из отдалённых уголков космоса. Из-за своих размышлений я не заметил возвращения Ротштейна, и с некоторым замешательством переспросил заданный им вопрос.

- Не нужно извиняться, дружище, - сказал он добродушно. - Вы не нашли здесь ничего, что могло бы вас заинтересовать?

Прежде чем я успел ответить, он предложил мне пройти за прилавок и просмотреть несколько коробок с подержанными книгами, которые он недавно приобрёл у вдовы своего старого знакомого, оказавшейся в затруднительном финансовом положении.

- Я не хотел брать у неё книги Сэмюеля, - сказал он с грустью. - Однако она гордая женщина и не примет подачек.

Я понимающе кивнул в ответ.

- Может быть, вы найдёте здесь что-нибудь интересное? - спросил он.

Ротштейн тоже был человеком, не желавшим принимать подачек, и я уверен, что он заплатил вдове больше, чем стоили эти книги, а потому я сразу же решил проявить к ним интерес и купить как можно больше, не делая свои мотивы слишком очевидными. Ротштейн направился к кассе, чтобы помочь другому покупателю, а я начал рыться в коробках, в конце концов, остановившись на пяти биографиях и одном художественном произведении. Ни один из томов не представлял для меня особого интереса, за исключением романа "Жёлтый цвет завтрашнего дня", явно фантастического, автором которого являлся покойный Генри Литтон Уодделл. Прочитав две предыдущие книги Уодделла, я был очень впечатлён его неподражаемым стилем и удивительно живым воображением. Быть может я, наконец, отыскал средство от своего мрачного настроения.

Когда Ротштейн вернулся, закончив с покупателем, я выложил стопку выбранных книг перед ним на прилавок. Он взглянул на них в приятном удивлении.

- Рад, что вы не уйдёте из моего магазина с пустыми руками, - заметил он.

- Кажется, я нашёл несколько любопытных вещей, - ответил я.

Пожилой книготорговец протёр очки чистым носовым платком и начал подсчитывать стоимость покупки. Он на мгновение остановился, держа книгу Уодделла в дрожащей руке.

- Прекрасный писатель, - сказал он. - Хотя я не знаком с этой его работой.

- Я тоже, - заметил я, - но другие его произведения весьма интересны.

- Очень, жаль, - сказал Ротштейн, медленно покачав головой.

- О чём вы? - Переспросил я, не понимая, что имеет в виду старик.

- Такой многообещающий молодой автор, и окончил свои дни в сумасшедшем доме, крича о бледных масках и жёлтых лохмотьях. Интересно, что, во имя всего святого, значила вся эта чепуха?

- Понятия не имею, - сказал я, недоумённо пожав плечами.

Я заплатил Ротштейну за книги и пообещал вскоре вернуться. Он попрощался со мной, когда я вышел из магазина и направился в небольшой офис на Тессье-стрит, именно здесь я чаще всего рисовал свои карикатуры, которые регулярно появлялись в таких журналах, как "Truth" и "The Saturday Evening Post".

Я провёл в своём офисе всего пару часов, потратив время и силы на карикатуру, в публикации которой, наверняка, отказали бы многие издания, где чаще всего печатались мои работы. Она называлась "Ужас в Провиденсе" и была вдохновлена моим отвращением к новой книге Лавджоя, которую я увидел в магазине Ротштейна. На ней в карикатурном виде был изображён Лавджой, душащий красивую молодую девушку, олицетворяющую "хороший вкус". Это действо совершалось в свете полной луны на церковном кладбище, изобилующем склепами и надгробиями. Две центральные фигуры были окружены группой гротескных созданий, представляющих современное поколение литературных критиков, и все они призывали Лавджоя к ещё более порочным действиям. Закончив набросок, я почувствовал лёгкое раздражение на самого себя за потраченное впустую время, хотя, признаюсь, это дало желанный выход моим неприязненным чувствам к работам популярного писаки.

Немного прибравшись, я вышел из своего кабинета и спустился на лифте в вестибюль здания. На выходе, мне посчастливилось поймать одну из конных повозок, которые всё ещё ездили по улицам города, и отправился домой. Кучер, крупный молчаливый парень с неприятным лицом желтушного цвета, не был расположен к разговорам, поэтому моя поездка прошла в тишине и покое. Вскоре повозка остановилась перед коваными воротами моего дома. Я заплатил кучеру за проезд и дал щедрые чаевые. Он уехал, но прежде произнёс несколько странных слов:

- У тебя есть Жёлтый Знак.

Я понятия не имел, что, чёрт возьми, это значило. Скорее всего, бедняга на протяжении дня не раз прикладывался к бутылке и к вечеру хорошо набрался.

Открыв ворота, я поднялся по цементным ступеням к парадному крыльцу, и вошёл в пустой дом. Экономка уже ушла, но оставила для меня лёгкий ужин. Я снял пальто, повесил его на вешалку возле двери и направился на кухню, чтобы поскорее расправиться с едой. Я не видел необходимости пользоваться столовой, поскольку всегда ужинал в одиночестве.

Покончив с трапезой, я удалился в свой кабинет, чтобы расслабиться за бокалом бренди и хорошей сигарой. Достаточно отдохнув, я решил изучить книги, которые купил у Ротштейна. Биографии принадлежали второстепенным политическим деятелям и второсортным композиторам. Они не представляли для меня особого интереса, но книга Уодделла была совсем другим делом. Сравнительно небольшой томик оказался вовсе не романом, как я предполагал, а произведением, которое вскоре окажет самое глубокое и трагическое влияние на всё моё существование. Впрочем, я забегаю вперёд.

Книга Уодделла не имела суперобложки, но это не было чем-то необычным для подержанной книги. Однако меня несколько смутил неприглядный вид её жёлтого переплёта. Название "Жёлтый цвет завтрашнего дня" было тиснено золотом над именем автора, а под ним напечатан странный символ, похожий на свастику, распространённую в древнеиндийском мистицизме. "Как любопытно", - подумал я, открывая книгу.

На титульном листе значилось, что книга выпущена ограниченным тиражом в издательстве Carcosa Press, с которым я не был знаком. Как ни странно, там не было указано ни даты первой публикации, ни почтового адреса издателя. Это сбивало с толку, поскольку большинство работ Генри Литтона Уоддела, хотя и в жанре фэнтези, были довольно популярны и обычно публиковались крупными издательствами. Под заголовком шли две причудливые строки:

"Не задерживай взгляд на Бледной Маске,
Или Жёлтом Короле, но моли о пощаде."

Это двустишие, пусть и плохо написанное, вызвало чувство тревоги, которому я не мог дать рационального объяснения. Было что-то чертовски тревожное в словах "Жёлтый Король" и "Бледная Маска", которые эхом отдавались в моей памяти, но оставались вне досягаемости, как имя знакомого, которое вертится на кончике языка, но никак не приходит на ум.

Отложив книгу, я на мгновение задержал взгляд на круживших над моей головой клубах сигарного дыма. Затушив сигару в квадратной мраморной пепельнице, я сделал последний глоток бренди, прежде чем погрузиться в чтение книги, которой было суждено безвозвратно изменить мой мир.

Представьте себе мой шок и ужас, когда прочитав первые несколько страниц, я обнаружил, что текст на них были не чем иным, как полным описанием моих дневных дел и мыслей до этого самого момента. "Что за безумие?" - бормотал я себе под нос, пока мой разум лихорадочно искал логическое объяснение происходящему. Я снова перечитал страницы книги, почти уверенный, что всего несколько мгновений назад мне всё приснилось. Однако текст невероятным образом всё также описывал мой визит в клуб, мысли о Зале упокоения, визит к Ротштейну, за которым последовало время, потраченное на карикатуру, высмеивающую Лавджоя, и, наконец, поездку домой. То, что подобное вообще возможно, было выше моего понимания. Я хватался за соломинку, полагая, что за этим невероятным абсурдом стоит сам Ротштейн. И только безумие или какая-нибудь шутка вселенной могли бы служить более разумным объяснением.

Трясущимися руками я положил проклятую книгу на столик рядом с креслом. Затем налил себе ещё один бокал бренди в тщетной попытке успокоить разыгравшиеся нервы. Собравшись с духом, я снова открыл книгу и продолжил читать.

Наконец я понял, что угодил в настоящую адскую бездну. То, что я прочитал, было печально известной двухактной пьесой под названием "Король в Жёлтом", запрещаемой и уничтожаемой в большинстве цивилизованных стран мира. Каким-то неведомым образом она попала в мои неосторожные руки, и я, как глупец, прочёл её кощунственные истины, погубившие души и умы многих несчастных мужчин и женщин. Кто-то однажды сказал, что в словах пьесы "кроется сущность чистейшего яда". Эта гнусная работа приоткрыла завесу над истинами и материями, знать которые мне было невыносимо. Закрыв проклятую книгу, я пил бренди, пока не погрузился в блаженное забытьё.

Мой беспокойный сон был наполнен самыми отвратительными и нечестивыми кошмарами. В них я уносился за пределы Чёрных звезд, что сияют в небе над Каркозой, пока, в конце концов, не оказался в Хастуре, недалеко от берегов Хали. Находясь в этом городе зла, я стал свидетелем самых невероятных деяний, когда его жители с радостью и жестокостью причиняли друг другу физические и психические страдания самого отвратительного характера.

Из Хастура я перенёсся в место под названием Итхилл[3], обитель легендарного Короля в Жёлтом. Я отчётливо помню, как стоял на коленях перед величественным троном, а существо в жёлтых изорванных одеяниях зловеще возвышалось надо мной. Из-за страха я не мог ясно разглядеть его лицо, но от этой внушающей ужас фигуры исходили столь мощные волны злобы, что я уподобился кролику во власти удава.

- Взгляни же на Бога живого[4] и трепещи, - произнёс он голосом, не похожим ни на один человеческий.

Изо всех сил я попытался вымолвить хоть слово, но замолчал, когда король в шёлковых одеяниях заговорил снова.

- Ты существуешь и перестанешь существовать по моей царственной прихоти. Поди же прочь, но знай, что жёлтый - это цвет завтрашнего дня.

Я кричал, подобно истеричной женщине, пока не проснулся и обнаружил, что снова нахожусь в кабинете. Однако произошли ужасные перемены. Теперь на мне был забрызганный кровью жёлтый халат, казалось, изрезанный в лохмотья острой бритвой, а лицо закрывала дешёвая маска из папье-маше в виде черепа, вроде тех, что надевают дети на Хэллоуин. Отбросив маску в сторону, я принялся искать книгу. Она лежала раскрытой на восточном ковре, покрывавшем большую часть пола. Паника охватила меня, ведь я знал, что причина моего нынешнего состояния кроется на её отвратительных страницах.

Боже, я молился о том, чтобы ошибаться, но знал, что найду в ней ответы, которых боялся больше всего. Трясущимися руками я схватил книгу, оставив следы крови на отвратительном жёлтом переплёте.

Я читал и плакал от открывшегося мне.

На страницах книги было описано то, как я вернулся к Ротштейну в состоянии алкогольного опьянения. Как пробрался в магазин и тихо поднялся по покрытой ковром лестнице, ведущей в жилые помещения над магазином. Во всех подробностях в книге описывалось, как я выбил дверь и изрезал Ротштейна на куски, когда он неуклюже поднялся с кровати с выражением ужаса на лице, едва понимая, что вот-вот умрёт.

Я рыдал, как ребёнок, читая злые слова, красноречиво описывавшие выражение боли и недоверия, отразившиеся на лице Ротштейна, когда сброшенная бледная маска открыла личность напавшего на него злодея.

- Холлистер, дружище... почему? - были последние слова, которые он произнёс.

Мне не нужно было читать дальше. Я уже знал, что совершив это ужасное деяние, незамеченный, я каким-то образом вернулся домой, оставив за собой труп Ротштейна и кровавый след.

Сейчас 4:12 утра, и нечестивая книга на полу, без сомнения, расскажет о том, как я умылся и переоделся, готовясь отправиться в Зал упокоения. Теперь я смотрю на это, ранее презираемое мной место, как на путь к избавлению от поглотивших меня боли и безумия. Я встретил живого Бога и теперь знаю, что уготовано человечеству.

Жёлтый - цвет завтрашнего дня, но для меня это не будет иметь значения. Как только я доберусь до Вашингтон-сквер, то распахну позолоченные бронзовые ворота и пройду по садовым дорожкам, пока не достигну белого здания с шестью ионическими колоннами. Я войду в его бронзовую дверь и покончу с собой. Но я молюсь лишь об одном, чтобы моя душа каким-то образом ускользнула от Короля в Жёлтом.

Перевод: Алексей Лотерман, 2024

Примечания переводчика:

[1] Борис Ивэйн (Boris Yvain) - молодой скульптор русско-французского происхождения, персонаж рассказа Роберта Чемберса "Маска" (The Mask) из сборника "Король в Жёлтом" (The King in Yellow) 1895 года. Не ясно, изменил ли Шифлет его фамилию на Иврэйн (Yvrain) намеренно, или же это ошибка Питера Уорти, редактора сборника "Репетиции Забвения, Акт I" (Rehearsals for Oblivion, Act I) 2006 года, в котором публиковался рассказ.

[2] Говард Лавджой (Howard Lovejoy) и его произведения "Герберт Истман: Воскреситель" (Herbert Eastman: Resurrectionist) и "Возлюбленные мертвеца" (The Beloved Dead), являются очевидной пародией на Говарда Лавкрафта, уроженца новоанглийского города Провиденс, и его сочинения "Герберт Уэст - реаниматор" (Herbert West - Reanimator) 1922 года и "Возлюбленные мертвецы" (The Loved Dead), написанного в соавторстве с К.М. Эдди-мл. в 1923 году.

[3] У Чемберса Ихтилл (Yhtill) упоминается в неясном значении, но последующие авторы использовали его как имя или топоним, связанный с Каркозой, Хастуром и Королём в Жёлтом. Здесь также не ясно, изменил ли Шифлет написание на Итхилл (Ythill) намеренно, или это тоже ошибка редактора.

[4] Фраза служит отсылкой к словам, произносимым Королём в Жёлтом в финале рассказа Чемберса "Во Дворе Дракона" (In the Court of the Dragon) - "Страшно впасть в руки Бога живого!" - которая является строкой из библейского "Послания к евреям" (10:31).