Аннотация: Самолёт падал. А я сидел в хвосте этого самолёта.
Брутальный сорокапятилетний мужчина, реклама сети магазинов 'Бонд' (отделов для суперменов с пивным животиком), трижды женатый отец двух дочерей (старшей - двадцать, младшей - пять), обожающий читать бумажные книги любимец секретарш и редакторов, заядлый курильщик, хаотический спортсмен, пьяница и бабник, эксперт и консультант, политолог и публицист сидел в 'Ту-134', в неудобном кресле последнего пассажирского ряда, за которым уже ватерклозет. И двигательный отсек, или как оно там у специалистов называется. Похоже, непорядок случился именно с двигателями и самолёт падал. Вместе с ватерклозетом, неудобными креслами и мной. До слёз жалко мальчика Артошу. Папа с мамой, зачем вы учили меня гаммам и кормили геркулесовой кашей? Конец фильма.
Ни жаль себя, ни страшно за себя не было, и не было удивления, почему так. Какое могут быть удивление? За что меня жалеть, особенно мне, я-то себя знаю: не за что. Более того, ещё буквально три дня назад я полагал себя никчемным, никому не нужным существом, которому остаётся только умереть. Наверное, я даже хотел умереть. Не наложить на себя руки, а как-нибудь вот так, нечаянно, по доброй своей воле, но не по своей вине. Фактически сам заказал собственную смерть. Чего же мне было бояться?
Не было воспетого романистами-кинематографистами чувства нереальности происходящего. Какое ж оно нереальное? вот оно, я в самолёте, самолёт падает. Не проносилась канонически перед глазами вся многотрудная, полная невзгод и опасностей, приключений и удовольствий жизнь. О себе не думалось и не чувствовалось ничего.
А мысль о родителях если и имелась в моём сознании, то очень глубоко, в дальних ящиках, как память о ещё одном фрагменте всего огромного живого многообразного разноликого разноцветного мира, который через несколько минут останется без меня. Мир будет и родители мои в нём будут, а меня не будет. Как только самолёт упадёт.
Самолёт падал.
Через проход, на четырёх креслах последнего и предпоследнего рядов разместилась забавная компания, словно попавшая в самолёт прямо с пляжа, - два рослых парня и девица, загорелые (не дочерна, а слегка, по холодному лету), одетые в шорты, футболки, сланцы, бейсболки (девица, впрочем, была без бейсболки, светлые волосы её были собраны в пучок на затылке). На одном парне была золотая цепочка (не массивная, но крупная), другой носил золотую цепочку на запястье; манерами и речью они производили впечатление реальных пацанов 'на районе', но не гоповская босо́та, а приблатнёные мажоры, сынки мелких нуворишей, уставшие от южного солнца и по приколу решившие вдруг слетать в холодный Жанглевал.
До непрестижной, негламурной кормы самолёта компания во время посадки добралась после меня, шумно пересаживаясь с ряда в ряд в поисках наиболее комфортных мест. Кто летал - знает, в самолёте комфортно, если можно ноги вытянуть и не тесно, а в 'Ту-134' это невозможно практически. Некоторого удобства можно добиться лишь при отсутствии соседей спереди и сзади, если повезёт и салон не будет полон. В этот раз повезло, я, как опытный путешественник сразу определился, где проведу ближайшие три часа. Мажоры же привередничали, словно в супермаркете.
Поначалу такое соседство, пусть даже через проход, меня раздражало, потом - когда компания притихла (может, подействовал собачий холод в салоне, из-за которого я, коренной северянин, и то мёрз, жалея, что плаз сдал в багаж вместе с сумкой) и даже заговорила человеческими словами, - они меня стали забавлять. Изредка поглядывая на компанию (изредка - чтобы не выглядеть навязчивым, мажоров это вряд ли бы смутило, но вопрос не в них, а во мне), я стал развлекать себя, придумывая парням и девице биографии и сочиняя сюжет, при котором они оказались вместе и в этом самолёте.
Парни-то понятно, давние приятели, а вот девица с ними знакома, видимо, недолго. Жонесдуру девушка не напоминала, хотя и печатью высокого интеллекта её чело не было отмечено, в общем, если и дура, то никак не jeunesse dorée. Похоже, золотые мальчики прихватили с собой грудасто-задастую тёлку, чтобы не напрягаться в чужом краю насчёт физиологической разрядки. Вероятно, дворо́вая подруга или по дороге в аэропорт подсняли. А возможно, и вовсе, мажоры пикапили в районе пляжа, клеили на романтику, типо, покатаемся на самолёте, а девица поймала на слабо́, а потом - хоть было очевидно, что пикап затянулся и пора бы заканчивать шутку - отступать было неловко всем (типичное поведение понтярщиков, сам таким был), а ближайший рейс со свободными местами был только на Жанглевал.
Во всяком случае, когда автобус подвёз нас - мимо роскошных, сверкающих на солнце, разукрашенных надписями и гербами лайнеров с гордыми названиями на бортах ('Властелин неба', 'Иван Жуков', 'Непотопляемый Титаник' и всё такое) - к нашему стоянке нашего самолёта, один из мажоров капризно сказал:
- Это наш самолёт? Чего это он такой обшарпанный? Как на таком девушку катать?
Сказал он чистую правду - ветеран пассажирской авиации выглядел облезлым, унылым и неумытым. Будто его только что вынули со склада, где он спал последние десятилетия, и, чуть стряхнув нафталин, отправили на работу, от которой он давно отвык, да и радикулит не позволяет. Или ревматизм, или всё вместе, плюс тахикардия и болезнь Паркинсона-Альцгеймера.
И теперь этот ревматический старичок падал. Может быть, собачий холод, царивший в салоне всю дорогу, был как раз признаком неполадок в двигателях. Кстати, заметно потеплело и мы начали быстро снижаться (ещё не падать) практически одновременно, я сопоставил. Может быть, система охлаждения перестала справляться, двигатели окончательно перегрелись, перегорели и расплавились.
Самолёт падал.
Я не орал в панике, не истекал потом, не обмочился и не затрясся. Я сидел и смотрел в иллюминатор. Затылком я чувствовал, что соседи прилипли к иллюминаторам со своей стороны, наверняка, другие пассажиры - тоже. Но это было знаете как... Побочным ощущением, даже не наблюдением. Примерно как человек, вокруг которого то и дело бьют молнии, машинально замечает, что он ещё и промок.
Я сидел и смотрел на приближающуюся землю. На тот участок земли, который был мне виден в промежутке между крылом впереди и турбиной, или как там оно называется, позади. На быстро приближающийся участок земли.
Я сидел, смотрел и понимал... Нет, не понимал, а СОЗНАВАЛ, что от меня ничего не зависит. Что я, весь такой крепкий здоровый мужик - на самом деле просто козявка в чреве железной птицы, которая сейчас быстро падает вниз. Чувствующая, мыслящая, живая козявка, в силах которой только беспомощно, бессильно дожидаться, когда сорок тонн стали и железа встретятся, наконец, с твердью, сгорят, сплющатся, сдавятся, передавятся, искорёжатся и перекорёжатся, равнодушно не внимая пискам ужаса и боли, которые будут издавать зажатые внутри, сжимаемые, раздавливаемые, ломающиеся козявки. Наверняка, это будет очень больно. Но, может, хотя бы быстро?
Из-под крыла показалось шасси, это могло быть утешительным признаком, но даже мне, несведущему в авиации человеку, было понятно, что на такой высоте шасси не выпускают. Да, мы падаем быстро, но до земли пока что слишком далеко, до аэродрома - тоже. Под нами только-только окраины, я много раз летал, видел город сверху, карту помню, мы даже не в сторону аэропорта движемся. Зачем шасси выпускать? Ещё одна неполадка? Пилот решил успокоить прилипших к иллюминаторам пассажиров? Шасси замерло, выдвинувшись едва на две трети колеса. Всё-таки неполадка? Вышла из строя автоматика? Сколько мы ещё будем падать? Где упадём?
На мастерство пилотов, которые вырулят нас из нештатной ситуации, надежды я не питал. Шесть лет назад такой же пассажирский самолёт... хотя нет, не такой же, а солидный 'Боинг-737' едва не рухнул на Жанглевал. То есть, он всё-таки рухнул в городской черте, но не на жилые дома и вообще не на постройки. Крутанулся в воздухе (кажется, это называется, 'бочка', и спикировал в землю). Девяносто человек, среди них семеро детей, один вообще младенец, превратились в куски обугленного мяса. Жанглевал выл от горя по погибшим близким, рыдал от сочувствия к погибшим дальним, и седел от появившихся в Сети кошмарных фотографий с места трагедии. Трагедии по вине пилотов.
Были слухи, что в 'Боинге' случилась авария - как сейчас у нас - и его сбили истребители ПВО. Чтобы предотвратить падение аварийного самолёта на нефтеперерабатывающий завод - тогда пришла бы хана миллионному городу. Может, и не всему, но жертвами стали бы тысячи. Поэтому воздушные власти выбрали меньшее из зол. Сплетничали и про теракт - тем рейсом летел генерал, совсем недавно завершивший победоносную карательную операцию в одной из провинций, то есть у него непременно имелись кровники. И обязательно были политические враги, на самом-самом, наверняка, верху, - генерал-то был прославленный и амбиций не скрывал.
А потом в Сеть попала (или была слита, чтобы рассеять слухи) расшифровка записи чёрного ящика. И стало ясно, что причина катастрофы находилась в пилотской кабине. Сидела за штурвалом. Может, даже три причины - два пилота и бортинженер (по нормативу - два, но в расшифровке были слышны три голоса). Судя по голосам, попросту бухие были или под кайфом. То есть, конечно, настоящих конспирологов таким банальным доказательством не обломаешь - легко додуматься, что террорист нынче ловок, незачем подкладывать бомбу, если можно подарить бутылку или шприц с веселящим наполнителем. Но с подачи супостатов или по собственной дурости, а всё же тот 'Боинг' в пике направили сами пилоты.
В общем, уповать можно было только на удачу. Только если вдруг повезёт. Вдруг пронесёт. Вдруг Бог милует. Хотя с чего бы Ему это стало нужно? И с какой сырости должно вдруг повезти и пронести, а удача почему должна улыбаться? Впрочем, о Боге я не думал, и не подумал, и ни разу не вспомнил - честно. И ни на что не уповал, не надеялся, не чаял, не тщил. Просто сидел и смотрел в иллюминатор.
Самолёт накренился, резко пошёл крылом с моей стороны вниз, как атакуют бомбардировщики в старинных фильмах про войну. Ещё несколько минут тому назад я, разглядывая внизу кукольные домишки, деревьица, улички Жанглевала, ручеёк Бояны с переброшенными через неё миниатюрными мостиками, умилялся, пытался определить, где там, в игрушечном городе мой дом, и был недоволен, что крыло закрывает мне панораму. Теперь панорама открылась, и земля, деревья, дома, город, увеличиваясь в размерах устремились мне в лицо. Через две секунды, а может двадцать две минуты самолёт выровнялся, но земля стала уже очень близко и продолжала приближаться. Неумолимо приближаться. И мы были над городом, а не на подходе к посадочным полосам аэропорта.
Вот же блин, подумалось где-то на заднем плане, только-только начало́ складываться, немножко получилось (это 'немножко получилось' включало билет на этот самый рейс до Жанглевала, был шанс не успеть и застрять на целую неделю, а я соскучился), а жизнь-то налаживается, и можно не умирать, и на тебе, задница фортуны. Получается, и в долг взял напрасно - не отдам, а то, зачем взял, не куплю. И никто не узнает, где я сгинул. Никто не знает, что я в этом самолёте. Я же сюрпризом хотел, блин, затейник. Друзьям, которые меня провожали, я настрого велел не предупреждать. Впрочем, о катастрофе-то они определённо узнают, хотя бы из новостей. А узнав - сообразят позвонить. Непременно сообразят, они-то знают, что никто не знает. Потом и списки погибших будут опубликованы. Словом, пропавшим без вести не останусь. Кто как помянет - не суть, но всяко не безвестно.
Эта мысль странным образом принесла некоторое успокоение - одной заботой меньше, хотя бы на данную тему можно не тревожиться.
- 'Боинг' сбили, чтобы он сюда не упал? - звонкий голос девушки за моей спиной перекрыл гудение моторов. Парни, вероятно, что-то ответили, но не в пример тише - их слов я не услышал.
Под нами проплывали заводские корпуса. Слегка накренившись, самолёт изменил курс и продолжил уверенное снижение уже над руслом Бояны, приближая теперь нас не к земле, а к воде. Нашли решение, подумал я. Если падать, так чтобы всё-таки не на город, а в реку. Если бы у меня оставались сомнения в катастрофичности нашего положения, сейчас они должны были полностью отпасть: по-над Бояной самолёты не летают. Фиг его знает, почему, но не летают. А мы сейчас летели.
В принципе, почувствовать неладное можно было раньше, не только по обшарпанности внешней обшивки, были и другие приметы. Тот же собачий холод в салоне. Ведь это же было невозможно терпеть! Словно авиастроители создавали данное конкретное воздушное судно исключительно для эксплуатации в жарких странах, где температура всегда на сорок цельсиев выше нуля, даже на высоте одиннадцати тысяч метров. А про существование северных стран те авиастроители никогда не подозревали. Но, ведь, так не бывает! Значит, что-то заставило экипаж включить систему охлаждения на полную мощность.
И поведение экипажа - несколько раз мимо меня проходил с озабоченным видом мужик, явно из пилотской кабины, но не в форме, а в рабочей спецовке. И нервическое поведение стюардесс, я - наблюдательный, приметил. И объявление о турбулентности, которой не было. И отсутствие объявления о том, что наш самолёт приближается к Жанглевалу и начинает снижение. И всякое прочее по мелочи, короче, почувствовать неладное было можно раньше. Только толку-то? Ну вот, теперь я заметил, не только я, что самолёт падает. А ce qu'il faut faire? Фер-то ке?
Самолёт стремительно снижался на реку. Или в реку. Для нас хрен редьки не слаще, но логично: город, как в той песне, подумает - ученья идут. Это значило, что пилоты ещё рулили, стараясь спасти хоть что-то. Что? Честь гражданской авиации? Велика важность.
Не-не-не, я с таким решение был полностью согласен. Пускай, я погибну, пускай, пропаду, но внизу люди, они не виноваты в том, что у меня наступила чёрная полоса и моя судьба дохромала по извилистой дорожке до такого, вот, неожиданно (для меня - неожиданно) эпического финала.
Финал, конечно, приближался не только ко мне, а ещё к полусотне пассажиров, но, может быть, Он нас, лядей, три года на этот рейс собирал. Может быть, для того Он и подкинул вумному администратору авиакомпании идею расконсервировать дедушку 'Ту-134', как раз для нашего полёта. Может быть, я не случайно, а по Его замыслу успел именно на этот рейс. И мажоров, наверное, дурацкая мысль покататься на самолёте посетила неспроста, и неспроста им встретилась такая девица, что поймала на слове. Молодые, конечно, ещё, но современный темп жизни стремителен, поэтому не исключено, что эти золотые мальчики, да и девочка с ними, нагрешили на батальон, таких, как я. А я грешил много, так что тут без вопросов. А невинных детей (я всегда обращаю внимание на детей) в нашем самолёте не было, так что и тут без вопросов.
Впрочем, нет, я не думал ни о Боге, ни о грехах, ни о воздаянии, ни о покаянии. Я смотрел в иллюминатор на приближающуюся воду и думал, что решение упасть в реку, в принципе, правильное. Справедливое.
Вот только долго мы так протянуть не могли. Я перестал ориентироваться, в какую сторону - на север или на юг - мы летим, но к северу от нас была плотина Боянского водохранилища. Если бы самолёт врезался в неё или даже упал вблизи, она была бы разрушена. Жанглевалу в таком случае предстоял disaster ничуть не меньших, а скорее, больших масштабов, чем если бы тот 'Боинг' успел на нефтезавод. Город бы попросту смыло волной из водохранилища. А к югу - мосты и активное судоходство. Расчистить акваторию к нашему прилёту/падению - невозможно. Словом, что на север, что на юг - невинные жертвы. Плюсом к нам, обречённым.
Избежать этого можно было только одним способом - бросив самолёт отвесно вниз, в воду. Каждую секунду я ждал, что вот, сейчас пилот двинет штурвал от себя и...
Самолёт снова изменил направление полёта и под нами оказалась зелень суши. Домов, строений уже не было, лишь деревья и поля. Они быстро слились в сплошную неразборчивую зелень, эта зелень стремительно заполняла всё пространство, которое я мог видеть через иллюминатор. Вот уже остался виден лишь небольшой кусочек серого пасмурного неба, или голубого солнечного - я не смотрел на небо, а видел только зелень. Которой была покрыта земная твердь. С которой мы уже через несколько мгновений должны были встретиться. С ней поцеловаться. С ней обняться. И быть раздавленными в её объятиях.
Пару дней назад я хотел умереть. Потому что мне казалось, что она навсегда ушла из моей жизни, и жизнь мне стала ни к чему. Но это было очень давно, сорок восемь часов до нашей эры. Глупости выветрились из головы, жизнь налаживалась и я первым возможным рейсом полетел к ней, к моей любимой. Но, видимо, судьба устроена так, что собственный заказ на собственную смерть отменить непросто. Видимо, просто нельзя. Чёртова небесная или, не знаю уж, адова бюрократия.
Самолёт падал.
...Всё-таки жаль, она не узнает, что я хотел извиниться и сказать, что очень-очень её люблю...
Я попытался сгруппироваться и накрыть голову руками, и выглядел, наверное, очень нелепо, чертовски смешно, невероятно глупо.
Эксперт и консультант, политолог и публицист, отец двух дочерей, пьяница и бабник, брутальный сорокапятилетний мужчина пытался пригнуть голову через стянутый ремнём безопасности пивной животик к коленям, одновременно стараясь достать головы руками и не дотягиваясь. Наверняка, со стороны это выглядело очень смешно, нелепо и глупо.
Я закрыл глаза.
Самолёт встретился с землёй.
- Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершил посадку в аэропорту города Жанглевал...
Если вам понравилось произведение, сообщите об этом автору: