Луиза-Франсуаза : другие произведения.

Глава 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  - Ничтожный еретик! Презренный отступник!
  Папа поднялся с трона, белоснежное одеяние взметнулось за его плечами, подобно ангельским крыльям.
  - Склони голову пред священным престолом!
  Фридрих Гогенштауфен, император и король, повелитель большей части христианского мира, сжал кулаки в бессильной злобе. Пальцы его от напряжения и едва сдерживаемой ярости побелели, словно у покойника, губы дрогнули. Император набычился, метая молнии из-под кустистых бровей. Однако Григорий IX не убоялся гнева и злобы мирского владыки.
  - На колени! - воскликнул понтифик, устремив к небу костистый, сухой кулак. И хотя папа уже пребывал в почтенном возрасте, здесь и сейчас будто бы сам Господь осенил его своей дланью. Взор старческих глаз пылал священным, не мира сего, огнем. Не просто князь церкви, но сама Церковь, единственно верная и благочестивая, встала ныне против короля-отступника, что позволил себе умалить силу Дома Господнего.
  - На колени, грешник! - прогремел нечеловечески прекрасный и грозный глас Григория. Яростный ветер налетел на императора, рванул за вызывающе роскошное одеяние бесплотными когтями, словно сам сатана примеривался к душе великого грешника. Седые волосы растрепались и обвисли, будто водоросли на лице утопленника. Взгляды папы и короля скрестились, подобно мечам. Но первый клинок был выкован из стали бесконечной любви к Господу, в горниле послушания и верности, а закален всей жизнью понтифика, принесенной в дар великому служению. На второй же пошло железо негодное, суетного мира сего, изъеденное раковинами тщеславия и кислотой скверноверия. И слабое уступило сильному.
  - Пади не предо мной, - возвестил Pontifex Romanus. - Но пред Господом нашим!
  Ослепительная молния рассекла темное небо, злобный ветер дергал и рвал одежды. Но платье императора буквально трещало по швам, готовое разлететься лоскутьями, как вороньи перья, а красная накидка папы вилась ровными складками, как закатная волна. И едва заметное сияние струилось от тончайшей шерсти, окрашенной в цвет крови, пролитой Спасителем во искупление людских грехов.
  - Ибо Господь справедлив, но гневен, - голос понтифика упал до шепота, прорезающего гул беснующейся стихии. - И кто встает против Его наместника на земле, тот отрицает Отца нашего на небе. И если ты не боишься наказания при жизни, так убоись возмездия посмертного!
  Фридрих вытянул вперед дрожащие руки. Длинные пальцы словно вытянулись, удлинились, будто и не человеку принадлежали, но древнему, иссохшему вурдалаку. Казалось, что император вот-вот вцепится в горло старому понтифику и задушит викария Христова. Однако бессильные руки императора пали, будто плети свисая вдоль туловища.
  Вторая молния полыхнула небесным огнем, фиолетово-красным, одновременно и сгущая тьму, и рассеивая ее. Замогильный алый свет прыгнул, заплясал в зрачках короля, усугубляя его сходство с нежитью. Однако папа не дрогнул ни душой, ни телом, и владыка Германии, император Священной Римской империи, король Сицилии - уступил той воле, что стоит превыше мирской и человеческой.
  - На колени, - изрек Григорий. И тот медленно склонился, судорожными, дергаными движениями, обуреваемый страхом и растерянностью, ибо не привык уступать ни единой живой душе.
  - Восславим же Господа нашего! - воскликнул понтифик, раскидывая руки в стороны и закинув голову, молясь, обращаясь к самому небу. Третья молния словно зажгла разом все низкие, сумрачные тучи, воспламенила их гроздьями праведного гнева. Но даже сквозь оглушительный гром были слышны пронзительные слова Григория. Фридрих Гогенштауфен в ужасе пал ниц, цепляясь за каменные плиты, будто стремясь скрыться от Божьего гнева, зарыться вглубь, как настоящий вампир.
  - Confracta est superbia (сломлена гордыня) ... - возвестил папа. - Ибо...
  
  Небеса вздрогнули, смешались кривыми полосами и рассыпались, тая серыми осколками. Со звуком тоже происходило нечто неправильное, неестественное. Вой мятущегося ветра глох, звенел тусклыми колокольчиками и умирал. Божественная сила более не струилась по кончикам пальцев князя Церкви. Все вокруг становилось зыбким, нереальным.
  - Брат Гильермо... Брат Гильермо...
  Голос назойливо бился в уши, исходя со всех сторон одновременно. Но это был явно не божественный глас, а скорее брюзгливое ворчание. И при чем здесь какой-то "Гильермо"? Его имя - Григорий IX, сто семьдесят восьмой понтифик, победитель еретика и отступника Фридриха, учредитель инквизиции, благословитель нищенствующих орденов...
  - Леон...
  А понтифик словно поднимался вверх из глубокого колодца, пытался сбросить вяжущие путы - и не мог. Где-то там, вдалеке светился бледно-желтый кружок, как олицетворение спасения и освобождения. Но добраться до спасительного сияния казалось совершенно невозможным.
  - Брат Гильермо, черт тебя побери!
  Он проснулся, теперь уже окончательно. Не папа и не победитель владык мирских, но смиренный брат Гильермо, монах-доминиканец сорока восьми лет от роду, из скромной обители, что расположена близ тех мест, где сходятся границы Германии, Франции и Швейцарии.
  Монах встрепенулся, ошалело посмотрел вокруг и чуть не упал с удобного деревянного кресла. Изрядно закопчённая керосиновая лампа казалась невыносимо яркой и резала глаза, как молния из сна. В ее свете страницы раскрытой на пюпитре книги казались темно-желтыми, а буквы - черными букашками, ведущими геометрически строгие хороводы.
  - Брат Гильермо, нехорошо вводить в грех собратьев, - трагическим шепотом воззвал старенький настоятель-приор, набожно крестясь и всматриваясь в низкий потолок, словно там можно было обрести божественное откровение. Или хотя бы прощение за невзначай вырвавшееся крепкое словцо кое, как известно, есть добровольно отверстые ворота для дьявола.
  - Грех, простите... - Гильермо все еще пребывал на узкой грани, что отделяет сон от яви и хотя склонялся к миру людей, а не грез, но все еще плохо понимал, что происходит вокруг.
  - Вам следовало бы уделять больше внимания молитвам, а не этим! - возмутился приор, потрясая схваченной с пюпитра книгой. На темно-коричневой обложке отчетливо читалось название "Guerre de l'Empereur et le Pape. 1229 - 1241" (Война императора и Папы - фр.)
  Хотя старый упитанный монах не закончил фразу казалось очевидным, что он глубоко не одобряет ознакомления с мирскими текстами, пусть даже на вполне богоугодные темы.
  - Простите, - повторил Гильермо и осенил себя крестом. - Я решил почитать немного после повечерия и молитвы... и заснул...
  Ему захотелось добавить "и немудрено", потому что монастырская библиотека была маленькой - под стать самой обители - но дивно уютной. Тринадцать монахов и столько же послушников могли приобщиться не только лишь к душеспасительным текстам, но и к хорошей подборке исторической литературы, составленной по образцу лучших французских и немецких "collection de livres". Однако незадачливый чтец воздержался от сего комментария, ибо здраво расудил, что "non tempus aut locum" (не время и не место).
  Тем более, что пребывая в душевном расстройстве приор иногда совершал скоропалительные действия. И вполне мог вспомнить, что среди книг сокрыт маленький радиоприемник с приводом от ручного маховика - вещь не запрещенная явно, однако весьма предосудительная. А собратья не будут благодарны Гильермо, если из-за него они более не смогут потакать малой слабости и узнавать, что происходит в мире... Особенно сейчас, когда понтифик Пий XI намерен произнести проповедь о неверии как "Petra scandali", камне преткновения современного мира. И говорят, что все это будет происходить в радиоэфире...
  - Идите, скорее идите за мной, - торопливо приказал приор, подхватывая лампу. - Вас ждут.
  - Меня? - не понял Гильермо. За много лет, посвященных служению Богу и Ordo fratrum praedicatorum, Ордену братьев-проповедников, он привык, что старый приор есть высшая власть с коей приходится иметь дело скромным братьям. Конечно где-то есть провинциальный приор (то есть глава провинции - объединения нескольких монастырей), а еще выше - генерал и прокурор Ордена, но кто их видел?.. Столь высокие персоны далеки, как, скажем... да хоть Франсуа IV, он же король Луизианы, герцог Акадии, маркиз Квебека и прочая, и прочая...
  Чтобы настолько взволновать брата Арнольда, настоятеля монастыря и заставить всегда степенного и довольного служителя церкви метаться, словно испуганная курица - для этого следовало произойти чему-то крайне странному. Необычному.
  Гильермо устыдился недостойных мыслей, в особенности сравнения настоятеля с курицей. Поправил хабит - белого цвета, как и положено по уставу, однако изрядно поношенный и по совести говоря не столько белый, сколько однотонно-серый из-за почтенного возраста и многократной стирки. Пропустил меж пальцев крупные деревянные четки, отполированные четвертью века службы до зеркального блеска. Эти привычные, отточенные до автоматизма действия вернули монаху душевное равновесие.
  - Я готов, - мирно и спокойно ответствовал Гилермо. - Но кто призывает меня?
  - Beata stultica (блаженная глупость)! - нетерпеливо отозвался настоятель, всплеснув руками. - Тот, кто имеет право звать и не любит ждать! Поспешите! Кардинал Эрнест Морхауз посетил нас нынче...
  Пока приор вел Гильермо к скрипторию (который давно превратился в нечто подобное комнате для особо важных гостей), он бегло просветил монаха относительно сути происходящего.
  Кардинал слыл весьма современным человеком, не чуждавшимся веяний времени и технического прогресса. Однако в одном отношении Морхауз оставался безнадежно консервативным. Из всех возможностей для путешествий он признавал исключительно свой "Späher-Skarabäus", автомобиль, сделанный по специальному заказу, преподнесённый Ватикану германскими промышленниками - тех из них, что продолжали оставаться верными Святой Матери-Церкви своих предков. Это был настоящий домик на колесах в котором не имелось разве что ванны. Кардиналу приходилось много ездить по Центральной и Северной Европе, улаживая многочисленные дела Ордена и Престола, поэтому "Späher" проводил в пути гораздо больше времени, чем в гараже.
  Но даже строжайший график и предусмотрительные служки вынуждены были смириться с путями Господними, кои, как известно, неисповедимы. Кардинал к великому своему неудовольствию оказался задержан неотложными делами и был вынужден остановиться на ночлег в маленьком монастыре, что незаметно притаился близ пересечения границ трех стран. Этим фактом прелат был крайне недоволен, что сказывалось на скромной и упорядоченной жизни обители самым ярким образом.
  И вот теперь Морхауз потребовал встречи с Гильермо...
  
  В миру, перед фотокамерами и микрофонами кардинал был обаятельным, очень дружелюбным человеком. Мужчина в возрасте, однако весьма далекий от старческой дряхлости. Взор открыт и доброжелателен. Легкая полуулыбка крайне располагает к общению и ни в коем случае не переходит в ироническую, а уж тем более - не выражает сарказма, боже упаси. Хорошо поставленный, размеренный голос проповедника - но без какого либо следа той толики менторства, что неосознанно вызывает раздражение у людей образованных или имеющих положение в обществе. Такому человеку искренне хочется довериться, поведать все сокрытые в памяти тайны и грехи. Юные девы вклеивают его фотографии и ленты речей в альбомчики с виньетками, а зрелые матроны ... впрочем не будем о них.
  "Благообразный" и "достойный" - были самыми лучшими определениями для всемогущего кардинала.
  В миру.
  Сейчас же Гильермо видел совсем иного человека. Чуть растрепанные от долгого путешествия волосы встопорщились у висков, приподняв линию прически, так что голова казалась почти квадратной, а уши - заостренными. Словно у кота или филина. Горизонтальные морщины пересекли лоб, а брови хмуро насупились. Левый глаз щурился, что в сочетании с линией бровей превращало его в узкую щелочку, сквозь которую холодно сверкал зрачок. Улыбка покинула лицо кардинала, губы сжались в тонкую бледную линию с чуть опущенными краями. Перед монахом сидел угрюмый, властный человек, привыкший к послушанию окружающих и не считающий нужным надевать безупречную маску смирения. Он даже не удостоил Гильермо достодолжным приветствием, просто махнув в сторону крепкого деревянного стула. Монах осторожно опустился на него, выбитый из колеи и откровенно растерянный.
  - Я приветствую... - Гильермо замялся, вспоминая канон обращения. - Ваше преосвященство, Высокопреподобный кардинал...
  Тут он совсем сконфузился, забыв имя собеседника (если так можно назвать человека, пока что не проронившего ни единого слова). Монах почувствовал, как густая краска заливает лицо. Такого позора ему еще не доводилось переживать... А ведь буквально четверть часа назад он грезил о карах для нерадивых государях.
  - Александр, - брюзгливо подсказал кардинал, мрачно хмурясь. Хотя это казалось совершенно невозможным, его губы утончились еще больше.
  - Александр... - послушно повторил монах и в очередной раз запнулся, думая, что же делать дальше. Наконец он решил, что молитва - это всегда хорошее решение в любых сложных ситуациях и начал. - Господи, вот уже заканчивается этот день, и перед ночным покоем я хочу душою вознестись к Тебе...
  - Оставьте, брат мой, - все так же брюзгливо и мрачно оборвал его кардинал. - Не сомневаюсь, что вы в должной мере благочестивы, и я вызвал вас не для молитвы.
  Ошеломленный Гильермо закрыл рот, открыл и закрыл вновь. Видимо со стороны это казалось потешным, потому что Морхауз усмехнулся. При его насупленной физиономии выглядело это страшновато, а прозвучало скорее как злобное фырканье. Однако настроение кардинала похоже несколько улучшилось, и он начал разговор чуть более дружелюбно:
  - Скажите, брат Гильермо...
  Кардинал рассеянно погладил мягкую ткань перелины с откинутым капюшоном, которую не снял даже несмотря на очень теплый вечер. Глянул на лампу, что стояла у самой двери - в монастыре не было электричества и даже самым важным гостям приходилось довольствоваться керосиновым светильником. Вздохнул с плохо сдерживаемым раздражением, как человек, вынужденный мириться с нечеловеческими условиями быта.
  - А почему вас назвали Леоном? - неожиданно сменил тему разговора кардинал.
  - Гильемо Леон Боскэ, - машинально ответил монах, все происходящее удивляло его безмерно. Обитель была маленькой и практически никогда не удостаивалась визитов сколь-нибудь высоких особ. Поэтому Гильермо очень слабо представлял себе, как должны выглядеть и вести себя столь близкие к святому престолу люди, как епископы и кардиналы. Но в любом случае - как-то совершенно по-иному.
  Он устыдил себя за недостойные, неправильные мысли и склонил голову под пронизывающим взглядом Морхауза.
  - Я подкидыш и не знал своих родителей. "Bosque" по-испански "лес", меня нашли на окраине города, почти в лесу ... кажется. А Леоном меня назвали в честь Леона Тавматурга...
  - Святого из Равенны, - продолжил кардинал, перебирая четки из розового коралла на шелковой нити. - Умер в семьсот шестьдесят пятом году.
  Гильермо никогда не считал себя знатоком человеческих душ, но ему показалось... показалось, что могущественный князь церкви испытывает странное неудобство. Словно ему что-то нужно от обычного монаха, и сия нужда с одной стороны велика, с другой - крепко смущает нуждающегося.
  - Скажите, Гильермо, - на этот раз Морхауз решил обойтись без "брата", и это немного укололо монаха. - Я слышал...
  Кардинал резко поднялся со стула и прошелся по маленькому скрипторию. Яркий огонек керосиновой лампы запрыгал в стеклянной трубке, скрипнули гладко оструганные и пригнанные доски пола. Гильермо невольно отметил, что у кардинала немного укороченная дорожная сутана и отменно сшитые кожаные туфли с длинными носами и рантом. В кожевенном деле монах чуть-чуть разбирался, монахи вели почти что натуральное хозяйство, обеспечивая себя большинством повседневной утвари. Кардинал остановился у высокого стола, старого и буквально черного от времени. В задумчивости постучал по дереву костяшками пальцев. На пальце сверкнул перстень с рубином, большой граненый камень поймал луч света и метнул в глаз Гильермо, словно беспощадную стрелу.
  - Скажите... до меня дошли слухи, что вы играете в го?
  - Нет, простите, это ошибка, - качнул головой Гильермо, морща лоб в недоумении. - Я не знаю, что это такое.
  - Я так и думал, - досадливо махнул рукой Морхауз. - Так и думал, - повторил он с неприкрытым разочарованием. - Ступайте, брат, простите, что задержал вас на ночь глядя.
  - Я не знаю, что такое го, - на всякий случай уточнил Гильермо. - Я умею играть в сеги. И даже немного ... играю по переписке.
  - Сеги?.. - поднял лохматую бровь кардинал. Его прищуренный глаз сверкнул, соперничая в яркости с рубином в перстне. В голосе князя разочарование смешалось с малой толикой любопытства. - Первый раз слышу об этой... сеге.
  - Я могу показать, - несмело улыбнулся Гильермо. - С вашего дозволения, сейчас принесу все необходимое.
  
  - Это похоже... на шахматы и шашки одновременно, - отметил кардинал, всматриваясь в доску и горстку пятиугольных деревянных плашек на ней. Он провел рукой по доске в то время, как Гильермо разделял плашки на две группы - одна с красными значками, другая с зелеными. - Вы сами все это сделали?
  - Да, - ответил монах, стараясь побороть приступ гордыни. - Я немного столярничаю, а здесь не сложная работа. Канон требовал, чтобы клетки не рисовались, а вырезались особым образом, лезвием меча. Но я подумал, что обычный нож тоже подойдет.
  Он ловко расставил фигурки - плоские, похожие на маленькие наконечники стрел. Кардиналу красные, себе же оставил зеленые.
  - Это похоже на шахматы, - вымолвил Гильермо. - И даже фигуры именуются сходным образом. Но есть два основных различия. Первое - "съеденные" фигуры не "умирают" безвозвратно.
  Как бы иллюстрируя сказанное монах взял плашку с красной закорючкой и положил ее по правую руку от себя.
  - Допустим, я ее "съел". Она снимается с доски и теперь находится в моей руке, так и называется - "в руке". Или "в резерве". И теперь, в любой момент, когда сочту нужным, вместо своего хода я могу выставить ее на доску, уже как свою.
  - А если в резерве или "в руке" несколько фигур? - уточнил кардинал, в чьих глазах мелькнул отблеск интереса.
  - Одну, любую, по выбору игрока, за один ход. Это первое ключевое отличие. А второе - на каждой стороне три последние линии называются "полосой переворота". Фигура, которая дошла до вражеской полосы, не обязана, но может быть перевернута.
  Гильермо поднял одну из своих плашек и покрутил ее, показывая, что символы на обеих сторонах разнятся.
  - То есть каждая фигура имеет alter ego, вторую ипостась, скрытую до времени?
  - Да, так и есть.
  - То есть... - кардинал в задумчивости погладил подбородок. - Следует одновременно держать в уме обстановку на доске, взятые противником фигуры и возможные превращения на "полосе"?
  - Именно так! - подтвердил монах. - Мой соперник говорит ...
  - Соперник?.. - с непонятным выражением протянул Морхауз.
  - Да, игрок ... он с другого конца света... - смутился Гильермо. - Я нашел описание этой игры в одном старом журнале, немецком. Написал в редакцию, там неожиданно ответили и даже подсказали, как найти партнера и сыграть по переписке. Есть игрок, в Японии, мы списываемся и так разыгрываем партию. Обычно получается один ход в две-три недели. Но мы никуда не торопимся. Я отправляю и получаю почту в городке, что по дороге дальше к северу, он называется...
  - Я знаю, как он именуется.
  - Да, простите, - Гильермо виновато улыбнулся. - Простите.
  - Переписка с неизвестным японцем, - критически заметил Морхауз. - Может быть даже буддистом? Или... женщиной?
  - Я не знаю, - еще более виновато сутулился Гильермо, проклиная ту минуту, когда решился признаться в своем скромном увлечении. - Мы только обмениваемся записями ходов...
  - Так или иначе, - неожиданно сказал кардинал, улыбнувшись чуть-чуть дружелюбнее. - Переписка не есть прегрешение пред Богом или проступок пред Церковью. А в этой игре я не вижу пагубного азарта, который способен привести к дурным последствиям. Успокойтесь, брат, я не считаю ваше увлечение чем-то недостойным и не стану вас порицать. Более того, слово Господне сейчас проникает в самые дальние уголки мира, и в той же Японии премьер-министр - католик. Как знать, быть может и Ваша невинная игра приближает какую-нибудь заблудшую душу к свету истинной веры.
  - Спаси... бо, - с искренней радостью выдохнул монах, запнувшись от избытка чувств. С его плеч словно гора свалилась.
  Кардинал встал и наконец скинул пелерину, оставшись в дорожной сутане из тонкой шерсти, окрашенной в темно-фиолетовый, почти черный цвет.
  - Интересная игра, - задумчиво поразмышлял вслух Морхауз, приглаживая встопорщенные волосы над ушами. Теперь он чуть меньше напоминал сердитую сову. - Она чем-то похожа на сражение... Хотя нет. Даже не поле боя.
  Кардинал прищелкнул пальцами, словно пришпилив мысль громким звуком, не дав ей сбежать.
  - Твоя фигура всегда может сыграть против тебя, там и тогда, когда этого захочет противник. Но и ты сам решаешь, убрать ли его фигуру в небытие или со временем использовать в своих целях. А то, что на виду и кажется очевидным, всегда имеет оборотную сторону и готово открыть ее в любой момент. Знаете, Леон...
  Морхауз улыбнулся. На этот раз почти тепло, почти радушно. Почти совсем искренне.
  - Если бы вы не находились на своем месте, а были, скажем, моим э-э-э... оппонентом в некоторых... сугубо богословских спорах, я бы, пожалуй, испугался ad extra, то есть до крайности. Человек, который играет в такую игру - должен быть весьма опасным противником. Игра дипломата, интригана...
  Морхауз сделал многозначительную паузу. Похоже капризное раздражение покинуло его окончательно, уступив место саркастическому добродушию.
  - Убийцы, наконец.
  - Suum cuique, - ответил Гильермо, которому с одной стороны стало радостно из-за того, что гроза вроде прошла, а с другой - было немного обидно из-за того, что кардинал расшифровывает простейшие латинские обороты, словно недоучке какому. - Каждому свое.
  - Отнюдь, - коротко отрезал Морхауз. - Более точный перевод - "каждому по заслугам". Что впрочем весьма справедливо в нашем случае, так что благодарю за точную формулировку.
  Гильермо не ответил, четко уяснив для себя, что в разговоре с кардиналом не стоит обманываться сиюсекундными переменами в его настроении. Он лишь склонил голову ниже, стараясь уподобиться раскаявшемуся грешнику.
  - Не обращайте внимания, брат, - вымолвил Морхауз. - Иногда я бываю... чрезмерно резок и несдержан. К сожалению мне приходится видеть слишком много глупых и жестоких людей, с которыми приходится разговаривать на понятном им языке. Это ожесточает, поневоле. Теперь же вернемся к нашим насущным заботам.
  Кардинал осторожно - по-настоящему аккуратно, стараясь не стронуть плашки - передвинул доску сеги подальше, на противоположный угол стола. Достал откуда-то из-под стола и поставил на гладкие черные доски два странных горшка.
  Гильермо вспомнил, что под столом укрывался дорожный саквояж Морхауза. Видимо оттуда кардинал и достал горшки. Были они довольно странные - гладко-коричневые, глазированные, словно сплющенные сверху. Под глубоко утопленными крышками побрякивало, как будто внутри пересыпались мелкие камни.
  - Я вижу, сложные восточные игры вам не в новинку. Это хорошо. Мы вернемся к вашим японским шахматам, но как-нибудь в другой раз. А теперь приобщимся к иному занятию, ab origine, с азов. Вы показали мне игру ассассина и разведчика. А я научу вас го. Это игра стратегов. Людей, которые меняют себя и мир.
  Кардинал достал и разложил довольно большую деревянную доску, расчерченную клетками. Отчасти игровое поле было похоже на то, что использовалась для сеги, только не прямоугольное, а квадратное. Доска даже на беглый взгляд казалась очень дорогой - полированная, переливающаяся перламутровыми отблесками благородного дерева, покрытая тонким слоем идеально прозрачного лака.
  - Забавно, что в одном месте и в одно время сошлись два человека со столь экзотическими увлечениями, - сообщил Морхауз. - Истинно говорю, это промысел Божий и грешно было бы ему противиться. Правила го крайне просты, однако вы увидите, что эта игра неисчерпаема, как любовь Господня.
  - Боюсь, я не сумею, - растерянно проговорил Гильермо, нервно хрустя суставами, будто ломал пальцы. - Я плохо познаю новое и бываю рассеян.
  - Gutta cavat lapidem, капля долбит камень, - обнадежил его кардинал, и в тоне князя монах ясно прочитал отнюдь не просьбу. - Мне крайне трудно найти достойного партнера и думаю, что вы сможете стать сильным ...
  Кардинал сделал короткую паузу, открывая горшки. В них на самом деле оказались камни - белые и черные, маленькие, гладкие, похожие на большие пуговицы или медицинские пилюли.
  - Врагом? - спросил монах.
  - Соперником, - уточнил кардинал, и хотя холодок в его голосе был едва ощутим, Гильермо почувствовал озноб.
  - Приступим.
  
  * * *
  
  - Есть в этом что-то от притчи, - хрипловато сообщил слепой отшельник. - Старая добрая moralité давних времен. Ландскнехт, монах и ... хм, солдат?
  - Нет, я думаю, скорее подмастерье, - сказал пришелец, немного изменив позу, для большего удобства. - На тот момент.
  - Отлично, - искренне восхитился слепец. - Ландскнехт, подмастерье и монах. Дальше по традиции их должны ждать встреча и обмен назидательными историями. Или даже совместные приключения.
  Невидимый гость усмехнулся. Безрадостно, горько. Впрочем его голос не изменился.
  - Их ждали и встреча, и назидательные истории, и приключения. Более того, они даже вполне канонично встретились со Смертью. Но это было после. Один день отметил и связал их судьбы, но в единую нить означенные судьбы сплелись позже, гораздо позже.
  - И что же было дальше? - старик тоже сел удобнее, дав отдых незаметно затекшей ноге.
  - Дальше?
  - Дальше...
  Пришелец сделал длинную паузу, дыхание его стало глубже и одновременно прерывистее. Отшельник терпеливо ждал, пока человек во тьме приведет в порядок свои воспоминания. выстроит их по ранжиру и позволит стать чужим достоянием.
  - Далее минуло три года...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"