Человек и кошка Представьте себе микрорайон, хаотично застроенный типовыми двенадцатиэтажными домами-башнями. Представили? Это не сложно - такие есть в любом городе с населением более двухсот тысяч человек. Здания построены довольно давно по типовому проекту кооперативного дома семидесятых годов, поэтому представляемый вами микрорайон должен быть неплохо озеленен и сравнительно чист. Летом там непременно цветут тополя, забивая пухом решетки радиаторов машин, припаркованных на узких тротуарах, а металлические оградки, установленные вокруг газонов и деревьев, мешают тем же машинам парковаться где-либо еще. Сами дома еще не полностью заселены армиями пришельцев с Востока и Юга, но их присутствие с каждым годом становится все ощутимее. Думаю, этого описания достаточно, чтоб нарисовать себе примерную картину. В одном из таких микрорайонов живу и я. Но речь сейчас не обо мне. Итак, стояла теплая и сухая осень, такая же золотая, как нынче. Охрюндин вышел на балкон двенадцатого этажа, вышел просто покурить. На вид ему было лет сорок, на нем был черный махровый халат, который он тотчас распахнул, подставив под последние теплые лучики свой голый волосатый живот, прочие "прелести" были надежно скрыты от взора соседей под объемными семейными трусами. Ему нравилось подолгу стоять на балконе: по утрам он пил там чай, вечерами - пиво или портвейн, наблюдая сквозь негустые кроны деревьев проходящую мимо жизнь. Знакомые и незнакомые прохожие. Собаки и кошки. Деревья и кусты. Наблюдать за ними было интересно. Люди разговаривали, выгуливали своих чад, порой ругались. Собаки бегали за хозяевами, кошки рылись на помойке. Растения меняли цвет, покрываясь весной прозрачным зеленым пухом, который потом превращался в густую зелень, осенью вспыхивающую красным и желтым. При этом все они: деревья, кусты, животные и проходящие мимо люди казались Охрюндину живыми, а он сам себе - не вполне. Физиологически все было в порядке, охрюндинское тело отлично функционировало: пило, ело, ходило в туалет и на работу, смотрело телевизор и обсуждало результаты футбольных матчей, а вот душа... Душа его, когда-то рвавшаяся к прекрасному и не нашедшая последнего в окружающем пространстве, находилась в неком анабиозе, но на стенах однокомнатной бетонной коробки, доставшейся Охрюндину от матери, все еще висели выцветшие портреты Вознесенского и Евтушенко, апостолов бунтарской поэзии шестидесятых, некогда воплощавшей для охрюндинской души то "прекрасное". Стоя на балконе и смотря вниз, охрюндинская душа порой испытывала почти непреодолимое желание перекинуть через ограждение одну ногу, потом вторую, отпустить руки и испытать ни с чем не сравнимое чувство полета. Полет казался ей прекрасной возможностью ощутить то, чего она была лишена. Полет представлялся парой секунд настоящей жизни. Но всякий раз он откладывался, душа засыпала вновь и Охрюндин возвращался к своему обычному бездушному функционированию. В тот день, когда мы застали его курившим сигарету, душе опять пришла мысль о полете. Докурив, Охрюндин бросил окурок вниз, наблюдая, как тот спланировал на газон и остался желтой точкой среди зелени. Пару секунд спустя, когда душа приняла свое самое главное окончательное и бесповоротное решение, а тело глубоко перегнулось через ограждение и собралось резко оттолкнуться ногами, мимо Охрюндина с воем пронесся предмет, детали которого он различить не успел. Предмет упал на крышу контейнера возле самой стены, в котором сантехники хранили свои трубы и инструменты, и забился в предсмертной судороге. Приглядевшись, Охрюндин увидел внизу умирающую кошку, и услышал шаги над своей головой, что было непривычно -- этаж был последним и на крышу редко кто забирался. Послышались смутные нетрезвые голоса. Судя по интонациям и тембру, они принадлежали подросткам или очень молодым людям, но слов было не разобрать, да и зачем, вряд ли те отроки говорили что-то существенное. Охрюндин опять посмотрел вниз и увидел, что несчастное животное затихло. Испуг от проносящегося мимо предмета, голоса с крыши, вид мертвой кошки - все эти явления были столь необычны для него, что он на миг усомнился в реальности происходящего, и в душе вновь затикали маленькие механические часики. Как-то совсем некрасиво получается, - подумал Охрюндин, - я лечу вниз, а там эта дохлая кошка, и я весь краткий миг своей жизни наблюдаю бедное животное, убитое ради забавы местным хулиганьем. Нет, так не пойдет. Он отошел от края вглубь, туда, откуда кошку не было видно, решив выкурить еще одну сигарету и обдумать ситуацию более тщательно. Но пачка "Кэмела" была уже пуста. Охрюндин вышел с балкона, прошел через кухню, в углу которой громыхал, вколачивая последние гвозди в головы соседей, допотопный холодильник "Юрюзань", и вышел в прихожую. Счас, счас, где-то здесь на антресолях должны быть, - думал он, вдруг ясно вспомнив, как много лет назад прятал от матери дешевые (по 20 копеек за пачку) вьетнамские сигареты "Dallat", которые он тайком смолил на том же балконе. Мысль о том, чтобы сходить в магазин и купить курево там после происшедших событий казалась ему кощунственной. Из темного, затянутого паутиной антресольного чрева на свет постепенно извлекались предметы далекого прошлого: лыжные ботинки 38 размера, коньки, стопка журналов "Наука жизнь", банки для домашнего консервирования, велосипедный насос, и... вот она, та заветная пачка, положенная под какую-то зеленую тетрадку. Охрюндин взял сигареты и тетрадь, а весь остальной хлам забросал обратно. Вернувшись на балкон, он достал из пачки толстенькую сигарету без фильтра, щелкнул зажигалкой, вдохнул дым и тотчас закашлялся: даже после более двадцати лет выдержки создавалось впечатление, что проворные вьетнамцы сбывали добрым и доверчивым советским людям завернутый в папиросную бумагу навоз. Возможно так это и было, культура выращивания табака в социалистических странах никогда не была не на высоте. "Дым отечества нам сладок и приятен", какой нахуй приятен, дерьмо оно и есть дерьмо, - сигарету Охрюндин, тем не менее не бросил, но вдыхать стал осторожнее. В руках он держал зеленую ученическую тетрадь. Она была пыльной, на обложке круглым ученическим почерком было выведено: "...по физике ... -ка 9 "А" ... Охрюндина Михаила". На обороте был напечатан текст песни "С чего начинается Родина". Охрюндин рассеянно прочел слова, подумав, что его некогда любимые поэты-шестидесятники неплохо устроились в семидесятых, и раскрыл тетрадь. Блядская термодинамика, так и не понял, что там к чему. - Охрюндин всю жизнь прожил весьма далеким от физики человеком. Он перевернул несколько страниц. Физика неожиданно кончилась и глазам предстали неровные зубчатые строфы. Мои эксперименты в стихосложении, - Охрюндин углубился в чтение. Ну и дерьмо, такое же дерьмо, как эти сигареты, глупый юношеский пафос, - он отшвырнул тетрадь, выбросил сигарету и уставился на ярко желтый клен. Охрюндин думал, как же глупо и не интересно прошла его жизнь: он закончил школу, институт, сменил несколько работ, ни одна из которых его не увлекала, никогда не выезжал дальше дачи под Дмитровом, даже в Питере никогда не был, хотя не раз собирался, и стихов после девятого класса не писал. Никчемный, абсолютно никчемный человек, - от жалости к себе на глаза навернулись слезы, - и нахрена все это? И тут произошло неожиданное: разбуженная охрюндинская душа неожиданно подала голос. В голове застучал ритм и начали появляться строки. Охрюндин поднял тетрадь и бросился к белому кухонному серванту, где помимо посуды в отдельном ящичке хранились квитанции на оплату квартиры и коммунальных услуг. Он помнил, что там должна быть авторучка. Да, вот она,- Охрюндин бросился записывать:
От перигелия к афелию, От апогея к перигею - Мечутся души наполнены гелием.
А те, кто мудрей - Стоят в стороне, Не стоит искать покоя в волне.
Они много знают И много изведали, Гордясь не напрасно своими победами.
А от апогея к перигею И от перигелия к афелию Движутся те, кто уже не успеет.
Со стороны это походило на автоматическое письмо. Глаза Охрюндина были по-прежнему сосредоточены на желтом клене, а рука двигалась по бумаге совершенно самостоятельно. Видимо дух покойного поэта-бунтаря шестидесятых Евгения Александровича Евтушенко пролетал мимо балкона и хлопнул ладошкой Охрюндина по темечку, - Не спать! Закончив, Охрюндин отложил перо и уставился на написанный текст. А ведь не хуево! - подумал он, и прочел еще раз, но уже вслух, с выражением. Рваные охрюндинские строфы гулким эхом отразились от стен соседних домов. - Охрюндин, ты че, напился или охренел совсем? - на соседнем балконе появилась заспанное и обрюзгшее лицо соседки. - Я с дежурства, а ты тут разорался! - Ей было пятьдесят лет, она работала медсестрой в больнице и часто брала дополнительные ночные дежурства, в результате чего хронически не досыпала. - Я, это... в общем извини, Оль, сам не знаю чего нашло. - Ни днем ни ночью покоя от тебя нет, холодильник-то когда починишь, он ведь у тебя, когда работает в мою стену молотит? Хоть бы отодвинул! - Скоро, Оль, скоро. Проворчав что-то нечленораздельное соседка удалилась. Охрюндин еще раз взглянул на желтый клен и вспомнил про кошку. Непорядок, надо бы похоронить. Он взял средних размеров коробку из-под магнитофона, достал из чулана стремянку, стоя на которой он раз в пять лет переклеивал дома обои, меняя цвет стен от светло-коричневого до темно-зеленого, и небольшую саперную лопатку, подаренную братом-военным для выездов на рыбалку и шашлыки. Экипированный он спустился вниз, прислонил стремянку к ржавому боку контейнера и залез на крышу. Кошка лежала точно посредине. Ее лапы были стянуты стальной проволокой. Тело еще хранило тепло. Охрюндин развязал лапы и положил зверя в коробку. Сверху он положил свою зеленую тетрадь, после чего тщательно обмотал коробку скотчем и спустился вниз. Стремянка осталась стоять у контейнера. Затем он направился в небольшой сквер около расположенной неподалеку школы, решив закопать коробку под развесистой дикой яблоней, справедливо полагая, что под ней покой кошки никто не потревожит. Сняв дерн, он углубился на метр в плотный утрамбованный грунт, после чего положил на дно вырытой ямы коробку и тщательно заровнял место погребения, не забыв вернуть снятый дерн на место. Теперь никто не узнает моей тайны, - подумал он, куря на могиле очередную вьетнамскую сигарету. Докурив он направился домой. Нижний замок двери квартирного блока, уже год не работавший, к немалому удивлению Охрюндина оказался запертым. Он долго выбирал из связки тусклый ключ, который в обычные дни всегда оказывался в руке первым и, естественно, никому не нужным. Охрюндин даже хотел было его снять, но всякий раз, переступив порог квартиры, забывал это сделать. В квартире Охрюндин сбросил прям у порога перепачканные землей и ржавчиной рубашку и брюки и переоблачился в привычный удобный халат. После он выдернул из розетки холодильник и снова вышел на балкон, где в темнеющем небе загорались первые крупные звезды. Переступив через ограждение, он встал снаружи лицом к балкону и спиной ко двору. Так и стоял некоторое время, держась за перила. Легкий ветер развивал полы халата и холодил икры. Затем он отпустил руки и полетел. В короткие секунды свободного полета Охрюндину казалось, что он летит вверх к звездам в черную тишину неба. И прежде, чем небо накрыло и поглотило его, он успел встретить только что похороненную кошку и узнать, насколько она была ему благодарна.