За этот случай говорили долго, и даже сейчас продолжают говорить во всем городе. Сразу после карнавала Молодого вина, в осеннюю безлунную ночь, когда у полицгомункулов клинили и отваливались конечности от перегрузок при доставке в участок пьяных бионатуралов, некие бандиты ухитрились проникнуть на борт "Абупаши Салладина" стоящего на погрузке у Пятого причала, отключили големов портовой охраны и связали команду, непостижимым образом сломали охранные печати механиков и за каких-то полчаса разгрузили судно обратно, прихватив золота и ценностей на немножко больше чем на полмиллиона крейцеров.
Во всем городе сделался большой, просто небывалый переполох и халоймес. В каждом заведении в Палевансале, на бульваре Поэтов и на Пароходной площади сидело по угрюмому сыщику-полугомункулу, зыркающему линзами в любого забулдыгу из бионатуралов, докера, моряка или просто халамидника, зашедшего за промочить горло. В подворотнях и в закоулках Припорта, Ковальского подола и Готской слободки шастали подозрительные типы, у которых из-под капюшонов одинаковых темных плащей поблескивали гермоочки, а из-под фалд показывались форменные сапоги на шарнирах и рукояти полицейских стимшокеров. Было несколько широких облав; сильно пострадало пару румских кокаиновых притонов; на рынке выросли цены на курятину, кофе, африканский рис и на патроны к револьвэрам. Публичные дома на Красном спуске, как всегда бывало в тяжелом для города положении обложили новыми взятками и напрягли бесплатным обслуживанием бионатуральных чинов из Департамента.
Следствие по такому вопиющему делу делалось что-то около полугода, но таки никуда и не продвинулось и упрямо топталось на месте. Кто-то куда-то слал какие-то депеши, приезжали и уезжали следователи из столицы, бледнолицые военные атташе и чернокожие султанские посланники; в конце концов, уже сейчас, весной, недавно, по этому случаю на военном пароходе прибыли несколько зловещих фигур в белых хламидах - Суперинтендантов-инженеров из метрополии.
Неизвестно, то ли помогли расчеты и прогнозы Суперинтендантов, то ли еще что-то случилось, но внезапно паротяговых сыскарей словно осенило. Были проведены множественные аресты. В сторону Оспяной тюрьмы потянулись конвои, ведущие под стимшокерами многих известных в городе бандитов. Утром одного дождливого дня жители домов, окна которых выходили на Цеховой рынок, и тех, что стоят возле Портовского сквера имели возможность за утренней чашкой контрабандного моджанского кофе наблюдать картину, как по семнадцатой стрелке проплывают один за другим три эшафотных трамвая, сплошь увешенные какими-то малопонятными личностями. Было объявлено, что банда Ворошилы, ограбившая галеон, изловлена, и вся "предана суду и возмездию". Самому Карпу таки удалось скрыться - на всех городских тумбах красовалось плохое фото на дешевой департаментской бумаге, предназначенное, по идее, изображать обличье знаменитого разбойника, но больше похожее на неудачный детский рисунок, изображающий голову спящей усатой обезьяны. Из груза галеона нашли только какую-то крупногабаритную чепуху, то, что вылезло на базарах и у скупщиков; главный приз - золото и драгоценности из магических хранилищ Абупаши пока нигде не обнаруживались.
Но сам факт задержания банды, цитируя опубликованный в городских газетах официальный отчет Департамента "давал надежду" и "вселял уверенность". В городе поползала любопытная сплетня: будто сам бургомистр на каком-то приеме, когда речь зашла о дерзком налете и последовавшей скорой расправе над бандитами, расхваливая "магию, стоящую на страже" по простоте душевной обмолвился о "скромной помощи" в раскрытии преступления со стороны "простого гравёра".
Моментально связав слова бургомистра с личностями известных ювелиров, часовщиков и ваятелей надгробий, перебрав всех, молва неотвратимо остановилась на Ямике Пуцалсе, скульпторе, имеющем гешефт на Втором готском кладбище.
Буквально на следующий день после роковой оговорки бургомистра, приоткрывшей тайну следствия, хорошим прозрачным и солнечным весенним утром в дверь мастерской Ямика Пуцалса на Третьей набережной постучался его давний, давно не появлявшийся знакомый - Гарри Комарнос.
- Ямик, - сказал гость просто и вежливо. - На улице чудесный воздух. Ты себе имеешь друга, который способен вот так вот, запросто, пойти в Палевансаль посидеть на скамейке с полбутылкой и закуской, и посмотреть на море. И можешь с меня смеяться, но у меня есть пару мыслей, которые тебе стоит обязательно послушать.
Почему-то побледневший Ямик посмотрел на белые с рыжим лаковым низом штиблеты Комарноса, сумасшедшие полосатые брюки-дудочки и на отверстие в стволе револьвэра под полой щегольского лапсердака у друга, молча оделся и закрыл на ключ мастерскую. Вместе с Гарри они вышли на улицу и сели в стимбомбер, который их поджидал.
Они гуляли целый день. Вечером тот же цвета кофе с молоком паровой бомбер подкатил к калитке.
- Ой, вы даже не поверите, мадам Пуцалс, как мы бесподобно провели время, - сказал Гарри, войдя в комнату, где в это время мадам имела скандал с шестнадцатилетней своей дочерью. - В этом воздухе хочется говорить стихами, дарить цветы и делать дамам комплименты. Однако ваш муж имеет некрасивый характер. Надо накушаться гороху, чтобы с ним разговаривать.
- Вы нашли с кем разговаривать, - сказала дебелая Ханна Карловна, продолжая удерживать дочь за волосы в согнутом положении. - Они оба меня скоро сведут с ума и у меня произойдет мигрень на всю голову. Вот, полюбуйтесь, это точная копия Пуцалса. Взяла моду шляться по ночам неизвестно где и еще больше неизвестно - с кем. - Мадам потянула за косу, стараясь повернуть голову девочки так, чтобы Гарри мог рассмотреть ее лицо. - Иона, шалопайка, скажи джентльмену "добрый вечер". И где этот недоделанный мошенник?
- Он отдыхает в палисаднике, - сказал гость. - У вас дочь растет красавицей. А на кухне что-то пригорело.
Гарри, прощаясь, вежливо приподнял шляпу, вышел, сел в стимбоб и укатил.
Ханна Карловна только услышав о пригорело, спохватилась, выпустила косу шалопайки Ионы - девушка, мелькнув крепкими ягодицами из-под тесноватой детской юбки моментально дрыснула за дверь - и кинулась в кухню. Справившись с пирогом, мадам, захватив скалку, ворча о своей горькой судьбе, вышла в палисадник, чтобы справиться с пьяным телом супруга.
Если бы в это время кто-то захотел проследить дальнейший путь Гарри Комарноса и трех его попутчиков, то этот кто-то обязательно бы обратил внимание на тот самый новенький кофейный с открытым верхом бомбер, который, отчалив от мастерской Ямика Пуцалса, сверкая шинами и выпуская клубы пара проделал недолгий путь по Староконной улице, подрезав восьмёрку-трамвай, идущий на Третью заставу свернул на Гужевую, выскочил на Панкратовскую стрелку и очень скоро подкатил прямо к воротам Второго готского биокладбища. Звук рожка вспугнул стайку одичавших механических ворон, сидящих на заборе, и заставил насторожиться троицу замшелых древних големов-старух, которые неизменно продавали сирень у кладбищенских ворот в любую погоду, в любое время суток, и, казалось, с момента основания самого многовекового места упокоения.
Безразличный, медлительный и сонный гомункул, пожевав ртом, открыл кованные витые с виноградом створки, подождал, пока стимбоб проедет внутрь кладбища, и, моментально забыв о своей медлительности, ловко поймал залихватски выщелкнутый Гарри Комарносом из салона крейцер.
Остановившись в самом конце центральной аллеи, цветущей сиренью - той самой, кстати, которую продавали мадам у ворот, - там, где дальше проехать, не повалив надгробий, было уже некуда, Гарри Комарнос и его подручные - Шомчик Зуб, Костя Галамак, толстый Марсель Бык и водитель бомбера по имени Анатоль, недолго о чем-то посоветовавшись между собой, рассматривая приметные памятники будто ориентиры, шкодливыми котами шмыгнули вглубь кладбища, туда, где заросли сирени, молодые клены и поросль вишен смыкались поперек могильных заброшенных плит, а лабиринт надгробий был особенно замысловат и непроходим.
После достаточно длительных блужданий они, наконец, выбрали нужную им скульптуру.
- Моё почтение, - богобоязненно сказал Гарри, притрагиваясь к шляпе перед черного гранита памятником, изображающим скорбящего ангела. Неуверенно повернул что-то там возле каменной босой ноги, вытащил какой-то стержень. Оказалось, что плита вместе с ангелом достаточно легко уходит в сторону, открывая лаз.
- Зачем здесь на ступеньке свежая грязь? - спросил всегда любопытный Костя Галамак, нацеливая револьвэр вглубь темноты. - Разве это место популярно?
- Это ангел по ночам сюда ходит отдыхать, - зло и неудачно пошутил Шомчик, предчувствуя нехорошее.
Внутри склепа был установлен постамент с криво положенным на него гробом. Гроб отодвинули совсем и сразу о нем забыли - припортовских джентльменов в основном интересовал бронированный люк, который был спрятан под гробом. Гарри достал из кармана ключ. Открыли. Посветили фонарем. Там было пусто. Вместо полмиллиона крейцеров на Гарри и на его друзей смотрели лишь жалкие слезы в виде нескольких затерявшихся золотых монет и безделушек из груза "Абупаши Салладина".
- Нет, ну это сильно меня расстроило, - сказал Гарри. - Такое впечатление, что кто-то меня держит за поца. И мне отчего-то очень хочется посмотреть такому человеку прямо в его бесстыжие глаза.
Пока Гарри Комарнос расстраивался под скорбящим ангелом, на Третьей набережной в палисаднике у мастерской Ямика Пуцалса продолжали происходить немножко другие события. Ханна Карловна, выйдя во двор, имея в руке скалку наподобие меча правосудия, обнаружила, что "простой гравер" действительно сидит на скамейке под виноградом в какой-то неестественной позе, словно мертвецки пьяный бионатурал. Мадам Пуцалс еще кипела от ссоры с дочерью и от пригоревшего пирога.
- Ты имеешь шляться под забором, пока я вставляю мозгов твоей дочке! - накинулась Ханна Карловна на мужа, забыв о скалке, сходу ударяя его широкой своей ладонью по щеке. И от этого удара ваятель надгробий стал медленно заваливаться на бок. А когда он свалился, то обнаружилось, что в груди у него торчит нож. Чистый и приятный весенний воздух на Третьей набережной разорвал, будто сирена парохода терпящего крушение, крик мадам Пуцалс; начали сбегаться соседи.
Вызвали дознание; вместе с полицгомункулами отчего-то приехал сам Горше Чубчик, знаменитый дока-криминалист из института убитых тел Бодельсона.
- Мадам, вашему супругу очень повезло. Его убили стилетом, за которые я знаю, как за свои пять пальцев, - сказал Чубчик, упаковывая вещь в вощеную бумагу. - Эти стилеты делает только один кустарный полуслесарь в этом городе - Сёма Беспалый с Яхтенной. Очень популярная вещь у парней Коли Факира, можно сказать - их фирменный знак. И если Гарик Комарнос зачем-то стал работать на Факира, то я вообще ничего не понимаю в этой жизни. Но вам таки повезло - мне интересно разобраться в этом деле.
Горше Самуилович зачем-то выгреб все записи покойного, все ключи, сложил в саквояж и испарился.
Очень скоро после этого случая на городских тумбах поверх объявлений о похоронных услугах, утилизации гомункулов и гастрольных афиш кимерийского "Цирка с механическими львами" появилось фото Гарри Комарноса, и вполне неплохого качества: отчетливо можно было разглядеть выбритые в ниточку усы и широкий утиный нос вежливого припортовского джентльмена.
В Соленую балку въехал на древней гужевой одноколке странствующий магмеханик. Колесо брички скрыпело и вихляло, словно вот-вот должно было отвалиться; малорослая усталая румская лошадь тоскливо вздыхала и косилась глазом на чахлые кустики лебеды под забором. Старик был дряхл и стар; на голову был наброшен капюшон, половину его лица закрывала пышная и длинная борода; над бородой тускло отсвечивали круглые гермоочки, закрывающие вторую половину, оставляя только утиный нос.
Одноколка остановилась возле дома старшины солеварной артели. Над степью полыхала летняя жара, гудели осы над рыбными сетями и возле длинных вязанок тарани.
- Карп, - сказал дед-магмех, оторвавшись от кружки с холодным красным шарским вином и снимая очки. Борода у него после вина оказалась мокрой и красной, а глаза - злые. - Карп, мне сильно не нравится то что происходит. Мне интересно получить свою долю и сделать на время ноги из города. Я излазил весь склеп до самого маленького уголка. Но золота там осталось совсем мало. И хочу тебе сказать, что там не было левых лыгарей - склеп не вскрывали насильно; его отрывали ключом, а ключ был только у Ямика.
На этих словах магмех откинул фалду серой длинной мантии, обнаружив ветхие, великоватые для его ступней подвязанные бечевкой сандалии и подкатанные до колен полосатые шикарные брюки-дудочки, достал из брючного кармана и высыпал на стол несколько монет и пару золотых цацек.
- Это все.
Ворошила, сидя на колоде, задумчиво играл с большим кривым ножом, которым разделывают панцири синеморской камбалы.
- Карп, если ты считаешь, что это я мог убить Ямика, так это был не я. Покойный Ямик - мой друг, и сказал все, о чем его спрашивали; его, может, и стоило убить, но зачем? Разве я похож на душегуба из Гнилой балки? Я отлично знаю мадам Пуцалс, и зачем мне делать ей горе? Я видел его дочку - она растет красавицей. Да, Ямик всегда работал на Колю Факира, и в этом его сложно попрекнуть - каждый ищет себе где заработать на кусочек хлеба и на булку с маслом. То, что он навел на нас фараонов - факт, хотя Ямик клялся и божился, что этого не делал. С другой стороны, если Факир хотел нас через кого-то сдать и подставить, то почему именно Ямик? У Ямика под боком - склеп с золотом, и рисковать казначеем - ничего глупее быть не может. Я не знаю, кто и зачем убил Ямика Пуцалса.
- Значит, это кто-то из тех, кто был с тобой. Ты оставил его, зашел в комнату попрощаться с мадам Пуцалс, а кто-то из парней пырнул Ямика. Больше некому.
- Даже не так: я пошел вперед, и вошел в комнаты поговорить с Ханной Карловной за всякую чепуху. А Ямика, который за трудным нашим с ним разговором серьёзно принял на грудь, отводили в палисадник Шомчик и Марсель.
- Хорошо, бог с тем Ямиком, но кто же тогда забрал клад?
- Что-то мне это сдаётся загадочным недоразумением.
- Видно, люди Факира и забрали... - стал вслух размышлять Карп Ворошила. И тут же сказал уверенней: - Таки да: узнали, что ты поехал гулять в Палевансале с Пуцалсом, и в тот же день забрали.
- Но полмиллиона "кряков" - пусть даже и в немалой части в "камешках" - это немалый вес, - возразил Гарри. - И если бы кто-то вынес такую ношу, то Иосиф, кладбищенский сторож, только косящий под гомункула, об этом бы знал и мне бы намекнул, потому что я его знаю, и он меня знает, и он кушает с моей руки. А если бы об этом не сказал Иосиф, то сообщили бы цветочницы, потому что они знают всегда и все, а я знаю, как их заставить разговаривать. Одно дело занести покойника на кладбище, и совсем другое - вынести груз из кладбища.
Карп рубанул ножом по колоде.
- Нужно искать того, кто убил гравёра. И от этого найдется ниточка к султанскому золоту. Мне обидно, что моих хлопцев, не обидевших и мухи, развесили как гирлянды на эшафотном трамвае.
Многих интересовало, кто убил гравёра с Третьей набережной. И одним из таких любознательных людей был Горше Чубчик.
Горше Самуилович был умен и любопытен. Кто-то, наверное, думает, что криминалист из института мертвых тел Бодельсона первым делом стал ловить биндюжников и всяких бандитов с Припорта и Чумки и расспрашивать у них, кто зарезал Ямика Пуцалса? Тот, кто так смешно думает, глубоко ошибается. Горше Чубчик был действительно умен. Он первым делом пошел в Департамент, и стал разговаривать с медмуазель, которая принимала почту, и, подобно големам-призракам у кладбищенских ворот знала всегда и все. Работница департаментской канцелярии, как и многие в городе, только притворялась бездушным созданием каббалы и алхимии - это было модно, а на самом деле была живой и имела в себе замочную скважину, к которой умный человек всегда мог подобрать ключик.
Горше Самуилович был умный человек.
- Розочка, вы, как всегда, красавица; я ослеплен и имею в душе волнение, - начал проворачивать заветный ключик в душе сорокалетней девушки Чубчик. - Роза, вы полностью соответствуете имени, и, как всегда, цветете и пахнете. Вам так идут эти гермоочки и трубка для дыхания. Скажите мне, Розочка, что-нибудь такое, отчего мне стало бы интересно и я бы написал за это в своих мемуарах.
- Так я вам скажу, Горше Самуилович, что действительно был донос, написанный от руки каким-то детским почерком и под этим доносом стояло имя Ямика Пуцалса.
А потом Гаврик Самуилович, поцеловав медмуазель Розе ручку, вышел из Департамента, и поехал в трамвае на Яхтенную улицу. И там он постучал в окно одного малоприметного домика.
- Я, конечно же, ничего не знаю ни за какие бандитские ножики, и никогда в жизни не занимался подобными глупостями, - уверенно сказал Сёма, вытирая руки о слесарный фартук. Бегло взглянул на клинок, предъявленный из вощенной бумаги. - Но из-за уважения к вам, Горше Самуилович, скажу только одну вещь - такой стилет был в руках у Гарри Комарноса.
Вскоре из города пропал Костя Галамак. Шомчик Зуб и толстый Марсель Бык встретились в пивной в подвале на углу Сеновальной и Шкиперского переулка с одним престарелым странствующим механиком в бороде, серой мантии и сандалиях, подвязанных бечевкой.
- Мы притащили Ямика, и усадили его на скамейку. Потом мимо нас к Ямику зачем-то подошел Костя Галамак - что он там делал мы не видели.
- Костя должен был воткнуть в скамейку стилет, который я нарочно заказал у Сёмы с Яхтенной, чтобы навести фараонов на Колю Факира. И мне сейчас очень хочется спросить у Кости, куда именно он воткнул этот ножик, - сказал старик-мех, отрываясь от пивной кружки, осторожно вытирая бороду и набирая синеморской малосольной тюлечки.
Костю Галамака приняли спустя неделю по доносу в Староказачьих катакомбах, взяли в участок, и обвинили в убийстве. Свидетельствовали граждане Анатоль Куличок, Шимон Зуб и Марсель Быкович.
Перед казнью к Косте в камеру, выпросив разрешение у следователя-гомункула, пришел Горше Чубчик.
- Мне дал ножик Гарри Комарнос, и я все сделал так, как он сказал - воткнул нож в скамейку.
- Костя, я тебе верю, как себе, только все это - пара пустяков. Скажи мне, куда вы спрятали золото, и у тебя не будет никакой казни.
- Сначала никто ничего не знал за золото. После ограбления люди Коли Факира начали дешево скидывать товар - многие из нас взяли на перепродажу. А потом взяли почти всех наших. Мы услышали за донос и взяли Ямика, и он нам рассказал за склеп. Гарри вытряс из него ключ, и описание, как найти памятник. Там сначала нужно обойти Черного моряка, потом пройти восемнадцать могил до Заходящего солнца с пальмами...
Чубчик записывал.
- И что было дальше?
- А дальше ничего не случилось. В склепе золота не было - там побывал кто-то до нас. Там кто-то ходил, сдвинул гроб и оставил грязь на ступеньке. Мы ушли с кладбища и ничего не взяли - так, пару завалящих монет, которые Гарри собирался кое-кому показать. А потом сказали, что убили Ямика, и я понял, что меня подставили и решил пока спрятаться. А потом меня взяли - и я знаю, кто на меня донес. За место в Староказачьем знал только Гарри.
- Так ты говоришь, на ступеньке была грязь? - уточнил Чубчик.
- Да, это была засохшая кладбищенская глина.
Костю повесили на другой день в Припортовском сквере.
Гарри сняли с розыска.
Горше Чубчик был умный человек. Утром, когда из тюрьмы выехал эшафотный трамвай с одиноко висящим халамидником, Чубчика это никак не взволновало. Одев походные сапоги Горше Самуилович приехал ко Второму готскому кладбищу.
Издалека игнорируя ворота, Чубчик стал терпеливо обходить кладбище вдоль забора со стороны Панкратовской стрелки, и дальше, там, где к кладбищу примыкала территория бывшей кожевенной мануфактуры. И вскоре обнаружил место, где через забор можно было перелезть - недалеко, но в то же время на приличном расстоянии, там, где от ворот точно нельзя было ничего рассмотреть. Безусловно, это место было востребовано: здесь перелезали не один раз - на каменной стене виднелись потертости от обуви. Чубчик полез через забор.
Очутившись, так сказать, инкогнито на территории кладбища, осмотревшись, сыщик обнаружил, что от места перелаза вглубь кладбища пролегает едва приметная, но уверенная тропинка. И он пошел по ней, иногда ее теряя, путаясь в чащах, но все-таки удачно вышел на центральную аллею.
Посмотрев на приметные памятники, вспомнив подробности из рассказа Кости Галамака, посмотрев на портрет Черного шкипера, выгравированный на камне, Чубчик нырнул в старую часть кладбища. Вы не знаете случайно, отчего люди, которые, спеша и стараясь быть незамеченными что-то ищут в зарослях, похожи на шкодливых котов?
У скорбящего ангела черного гранита Чубчик остановился, и стал осматриваться. Достал связку ключей и листочки, изъятые в мастерской у Ямика Пуцалса. И принялся сверяться с местностью.
Целый день до самой темноты Горше Самуилович пробыл на кладбище, перекусив лишь один раз вареной курицей с меркой коньку из своего саквояжа и обходив все окрестности. И обнаружил множество интересного и любопытного. Но наиболее любопытное Горше Самуилович обнаружил не в кладбищеских склепах и не в лабиринтах. Самое интересное он обнаружил в тетрадке, где Пуцалс делал наброски. Несколько страниц из тетради было вырвано. Горше Самуилович был умный человек. Приняв еще мерку хорошего султанского коньяку, ему отчего-то представилось, как кто-то, кто очень хорошо знает Ямика Пуцалса, узнаёт о том что гравёр прячет ценности, украденные Колей Факиром на "Апупаше Салладине". Этот кто-то находит и перепрятывает золото, задействовав, скорей всего, другой тайник, нарисованный в недостающих листочках из тетради. Пишет донос на Карпа Ворошилу, подписавшись Ямиком Пуцалсом. Воспользовавшись моментом, убивает гравёра. И теперь спокойно наблюдает, как две банды уничтожают друг друга. Конечно, неясной оставалась роль во всем этом Гарри Комарноса. Но, скорей всего, его использовали по-темному.
Горше Самуилович глубоко вздохнул. Глянул еще раз на непроходимые лабиринты, принял в себя остатки возбудителя для мозга, махнул рукой на бесполезные поиски, пробрался на центральную аллею, и, не прячась, пошел к выходу.
- Моё почтение, - сказал запачканный в кладбищенской глине Чубчик гомункулу, удивленно приоткрывшему ему для выхода створку ворот. Приветливо помахал ручкой вытаращившимся на него старухам-големам.
В один из дней Гарри Комарнос открыто, уже не прячась под личиной магмеханика, приехал в солеварную артель. Здесь было много народу. Поминали Карпа Ворошилу, которого недавно кто-то таки зарезал таким стилетом, которыми орудуют, как известно, бандиты Коли Факира.
- Здесь все перерыли, - говорили между собой выпившие гости. - И все из-за пары золотых монет и пустяковых цацек. Кто-то подложил Карпу какую-то мелочь из украденного на галеоне, и сказал этому зверью, что в Соляной находится клад.
На Третьей набережной, возле мастерской покойного Ямика Пуцался стоял роскошный белый длинный лакированный стимбоб.
- Дорогая, мне уже скучно и мы опаздываем в оперу, - возмущался Гарри, лениво развалившись в салоне и посматривая в золотые часы.
- Девочка моя, тебе только восемнадцать лет, а ты уже имеешь обижать свою маму, - говорила постаревшая и убитая жизнью Ханна Карловна, просительно и заискивающе семеня за решительно шагающей к калитке дочерью. - Дай мне еще пару крейцеров, чтоб я могла спать спокойно и чувствовать безбедную старость.
- Мама, чтобы спать спокойно в старости, нужно шевелить мозгами, месить кладбищенскую грязь ногами, таскать тяжести и не спать по ночам в юности. Не морочьте мне голову, - на ходу бросила мадам Комарнос, в роскошной лисе и умопомрачительной шляпке, выходя из калитки и садясь в лимузин рядом с супругом. - А не то я сдам вас магмехам в богодельню на опыты.