Аннотация: Небольшая зарисовка о жизни людей без опредеденного места жительства
НЕСЫТЫЕ ГЛАЗА
Их было трое: толстый, смахивающий на бомжа, мужик с красно-синим, в крупных оспинах, лицом, и жидкой, цвета перца с солью, бородкой, тощая, как вяленая вобла, баба, конвульсивным жестом прижимающая к иссохшей груди рваный полиэтиленовый пакет, в котором, судя по виднеющимся сквозь дыры сплющенным алюминиевым бокам, находилось энное количество металлической тары, и маленькая, дворовой породы, собачка, с черной, облезлой шерстью. Стояла поздняя осень, и в стылой темноте наступающего вечера медленно, в сомнамбулическом танце кружились первые предзимние снежинки, оседая в складках грязной одежды бомжей. Рядом на замызганной скамье, покрытой местами облупившейся темно-зеленой краской, стояла початая упаковка салата и наполовину пустая бутылка с оторванной этикеткой, к которой оба бродяги поочередно прикладывались.
Бомжи молчали, - то ли от того, что оба всецело были поглощены любимым делом, то ли от того, что не о чем было говорить. Но вот, наконец, бутылка опустела. Исчез и салат.
Только теперь парочка, наконец, обратила внимание на вьющуюся у ног собаку.
- Ишь, смотрит... - Проворчала Вобла, с трудом ворочая неповоротливым языком, и демонстративно разводя руками. - Нету больше ничего. Не-ту! Да если б и было...
- Ты хрен бы получила. - Закончил за нее Бородач, вяло усмехнувшись. И, обращаясь в никуда, добавил: - Несытые глаза.
- Че-че? - Переспросила Вобла. На ее пустом, рыбьем лице возникло странное выражение, отдаленно напоминающее удивление. - Какие еще глаза?
- Несытые. - Смачно харкнув, бомж сплюнул себе под ноги. - Так еще мать моя говорила. Жрут, жрут, а им все мало. Так и норовят кусок урвать.
- Прям как дети. - Равнодушно кивнув, заметила собутыльница. И, икнув, будто нехотя, проговорила: - Вот мой-то сын, - и тот был такой же. Дашь ему конфету или там чего еще, а он все просит и просит.
С этими словами она привычным жестом протянула руку к бутылке, чтобы лишний раз убедиться, что та пуста.
- Во-во, - кивнул бич, - и я о том же. Постой, Ленка, - у тебя че, и сын есть?
Бомжиха, которой, судя по ее виду, было никак не меньше пятидесяти, равнодушно кивнула.
- Есть.
- А че ж ты мне о нем ничего не говорила?
- А зачем? - Прошамкала та. И, промолчав, добавила: - Да какой он мне сын... теперь-то...
- Выгнал? - зачем-то переспросил Бородач.
- Выгнал. Вот как старик-то мой умер, - тогда и выгнал. Мол, на кой черт мне пьющая мать... - Надтреснутым голосом ответила Вобла. - Он у меня большой человек, банкир! В пиджаках, при галстуке.. И машина у него была... Две машины! А он мне: ты, мать, сама виновата! Да где ж моя вина-то? Ну, била я его, - это верно. Ну а кто ж детей своих не бьет-то?.. Зато он у меня всегда умненьким был... В школе одни пятерки... А он мне: бросишь пить - тогда пущу!
- Так ты бы бросила. - Равнодушно заметил бомж.
- А я бросала! Не, вот честно тебе говорю: бросала! Да только толку-то... - И Вобла, тихо всхлипнув, закрыла испитое лицо грязными руками.
Заметив это, Бородач дрожащей с перепоя рукой похлопал ее по плечу.
- Да ладно, Ленка... Будет тебе...
Но та продолжала всхлипывать. Было заметно, что плакать ей неохота, - как неохота было выходить из растянувшегося во всю длину жизни запоя. Да и собутыльнику было на нее глубоко плевать. Но Вобле нравилось чувствовать на себе чужую жалость, а Бородач успокаивал ее только потому, что так было проще.
Но вот, наконец, пьяные рыдания стихли. Однако Вобла все еще ощущала в себе потребность высказаться. Похоже, в лице Бородача она неожиданно для себя обнаружила подходящую жилетку для того, чтобы выразить свое негодование происходящим вокруг. Прервать ее словесный поток было невозможно.
- Вот ты скажи, - скажи, где здесь справедливость-то? - Заикающимся голосом простонала бомжиха, уткнувшись носом в замызганный, насквозь пропахший помойкой и от того особенно вонючий бушлат Бородача. - Ты их растишь, растишь, а они тебе - фигу к морде! И ведь все, все у них... И деньги, и жрачка... А ты, мать, - ходи, побирайся! Бутылки пивные, банки вот эти... А много с них поимеешь, с банок-то? Я вот и на литруху и то насобирать не могу...
- Да уж, не говори. Время сейчас такое. Нелегкое. А главное что? Главное - люди другими стали. Не то, что раньше. Помню, как в переходе стоял, - так обязательно или стольник, или десятку кинут. А щас - одна перхоть, и то ведь, прежде чем дать, по полчаса в карманах копаются. Ищут, что помельче. - Сипло пробормотал Бородач. И, погрозив невесть кому кулаком, со злобой добавил: - У, жлобы! Чтоб вам всем...!
- Совести у них нет. Со-вес-ти! - Кивнув, подтвердила Вобла. И, дыхнув на озябшие руки, добавила: - Э-эх... Сейчас бы еще по одной. А, старик?
- Верно говоришь. Да где взято-то, а?
В стылом воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь жалобным поскуливанием дворняги.
- Что, Жулька? Тоже, небось, замерзла? - Ласково проворчал Бородач, и. словно в подтверждение своих слов, потрепал собачку по загривку. - А ведь когда-то и у меня была квартира... Жена...
- А дети? - Насторожившись, вставила Вобла.
- Не-а... Детей не было...
- Жена не хотела?
- Да нет... Это я... Жена-то моя только о детишках и говорила. Давай да давай. А какие мне дети? Я ж тогда деловой был... Не до этого... Все денег мечтал раздобыть, чтоб жить по-человечьи. Чтоб все, как у людей. Ну, и попался по неосторожности. Дружбан один подставил. Подлюка! А ведь все ради нее, ради жены... В меха хотел одевать... Колечки чтоб там, брюлики... Зато когда срок дали, - она быстро все прибрала к рукам. И машину, и квартиру... А сама блажила, что любит!
- А любила? - с сомнением в голосе переспросила Вобла.
- Любила, - криво усмехнулся Бородач. - Но не долго. Как узнала, что я нескоро еще выйду, - так быстренько подсуетилась, хахаля себе нашла. Подала на развод, а мне написала, чтоб я и думать забыл о ней. Но я не забыл. Как срок отмотал, - так сразу к ней. А там - бычара ее на пороге стоит, лбом потолок подпирает. "Иди, - говорит, - мужик отсюдова, пока еще ходить можешь. А не уйдешь сам - так вынесут. Ногами вперед". Сказал - и ржет, что твой мерин.
- И ты ушел.
- Ушел. - Пожал плечами Бородач. - А что мне еще оставалось?.. Это раньше он бы от таких слов у меня через голову с восьмого этажа летел, а теперь... Туберкулез - это тебе не шутки.
С этими словами бомж закашлялся, прикрывая обветренный рот покрытой струпьями ладонью.
- Э-эх, Ленка! Ну вот скажи ты мне, - чем мы хуже других? В чем провинились?
- Не знаю, - ответила та. И, зябко поежившись, сиплым голосом пробурчала, - Жрать охота. А?
И, обернувшись к проходившему мимо парню с перекинутой через плечо синей спортивной сумкой, нарочито жалобно простонала:
Парень остановился, и, пошарив в карманах кожаной куртки, протянул Вобле потертую монету. Та по-сорочьи скрюченными пальцами схватила кругляк, и, пряча его за пазуху, все еще продолжала смотреть на парня своими покрасневшими от холода глазами.