Ранко осторожно катил тележку по раскисшей после дождя тропинке. Помоги, светлый Фан, не дай опрокинуть. Кирпичики-то вон какие, ровнёхонькие, один к одному. Просушены до звона. Госпожа Трохна за них десять монет отдаст, одна из которых причитается Ранко. И для чего ей новый подвал? Поди, и старый неплох. Люди говорили, что всё на Трохнином подворье: дом из серого камня, хозяйственные постройки - на века сделано. Только вот на тележке много не увезёшь, а гончар Видор запряг свою лошадку в возок да наладился в город. Мог, конечно, поручить доставку кому-нибудь из работников или братьев. А выбрал Ранко, которого не считали даже подмастерьем. За дурачка держали, сваливали всю грязную работу и донимали по-всякому. Думали, что Ранко глуп и недалёк, не может отличить доброго слова от злого. Оттого и терпит всё. Но это не так.
***
Шестнадцать лет назад этот край был пустынным -- кому придёт в голову селиться там, где весенние паводки и потоки талых снегов с гор превратили земли в болото? Но люди пришли -- с семьями, со скарбом на плечах, с одной-двумя головами живности, спасаясь от Чёрной смерти, которая превращала в кладбища города и сёла. Прибилась к ним и та, которую все очень скоро стали звать госпожой Трохной. Тогда она ещё не куталась в чёрные платки, смотрела на мир светло-голубыми, почти белыми, глазами. Подсказывала, где поставить шалаши или палатки, лечила, помогала голодным куском хлеба из своей неоскудевавшей котомки, а неимущим -- монетой из непустевшего кошеля. Взамен не просила ничего, разве что принести камень с гор -- для строительства её дома.
Люди всё прибывали, стены Трохниного дома росли, да и сам он, казалось, врастал в болотистую почву корнями -- каменной кладкой подвалов. И оставался одиноким, подобным бородавке на щеке. Соседствовать с Трохной избегали. Почему? Кто знает... Есть вещи, которых все боятся, - беды, хвори, несчастья и смерти. А Трохна словно одной рукой давала, а другой забирала. Не оставалось ни одной семьи, которой не коснулось бы горе.
Так случилось и с Лытарем. Он, его жена, костлявая Лытариха, и дочка Вальга поселились в самом захудалом домишке, поставленном кем-то рядом с жилищем Трохны. Просто пришли однажды из-за гор, где до сих пор лютовала Чёрная смерть, заночевали в хибарке с окнами из бычьих пузырей, да так и остались.
Наутро Лытарь распахнул щелястую дверь и нос к носу столкнулся с высокой дамой в тёмных одеждах. Она властно отстранила его жестом руки и прошла в жилище, где не было ни печки, ни лавок, ни стола. Оглядела замусоренный пол, жалкие одеяла в углу, из-под которых опасливо высунулась Лытариха, прикрывая голову дочки, и сказала:
- Поди сюда, девочка. Вот тебе хлебец с тёртыми орехами. Поешь...
Голодная Вальга тут же выскользнула из-под материнской руки, чуть ли не на четвереньках бросилась к даме, приняла из её рук хлебец и вцепилась в него зубами. А дама -- это и была Трохна -- стала гладить её по русым кудрям и приговаривать:
- Ешь, ешь, бедняга. Набирайся сил...
У Лытарихи нехорошо зашлось сердце: голос дамы был нежен, а вот глаза...
Уходя, Трохна расстегнула кошель и вытащила три золотые монеты, протянула их Лытарю:
- Купишь подводу леса -- обустраиваться. Ещё и на скотину останется.
Лытарь от её щедрости точно лишился языка, едва ли не кинулся в ноги Трохне.
С той поры Вальга заладила бегать на соседний богатый двор. Каждый раз Трохна самолично выносила ей хлебец. И Вальга месяцев через пять так раздобрела, что вся одёжка ей стала мала. Лытариха косилась на четырнадцатилетнюю дочку и холодела: ой, не к добру эта пышность... Уж не нагуляла ли мерзавка ребёнка? Да и когда только умудрилась -- ведь целый день на глазах. Может, кто из плотников, которые хибару достраивали, соблазнил дурочку? Опять же Лытарь всё время с ними хлестался в работе -- холода скоро, нужно поспешать.
Однажды Лытариха натаскала воды из только что отрытого колодца и сказала Вальге:
- Иди в дом, сейчас я тебя вымою. Носишься замарашкой.
А когда Вальга скинула панёву и рубашонку, приложила руку к животу дочери.
И обмерла: в её ладонь изнутри вздутой плоти что-то слабенько торкнулось.
Ох, и досталось же Вальге от матери! По всему дому полетели клочья волос, а щёки негодницы расцветили сине-багровые пятна.
А девчонка словно ничего не поняла: плакала в голос и просила прощения незнамо за что.
Приехал с подводой брёвен Лытарь, услышал скандал. Отвесил гулёне оплеуху и занялся работой. Что тут голову ломать -- дело житейское. Но Лытариха призадумалась. Больно уж легко принял новость отец. Как бы не скрывался за этой лёгкостью страшный грех...
И будто нечистый Гук услышал её мысли. По селу поползли слухи, плотники один за другим попросили расчёта. Кто-то поджёг новый овин, и семья осталась под зиму без хлеба. А тут и Вальге пришла пора опростать чрево. Заметалась по новому дому Лытариха: то к дочке, исходившей криком, то к мужу при последнем издыхании.
И вот тогда-то раздался властный стук в дверь. Лытариха сначала выглянула в окно -- не явился ли кто с огнём вершить суд над грешными. Темень и тишина. Дверь сама собой распахнулась, и на порог ступила Трохна. Лытариха упала ей в ноги: помилосердствуй и помоги!
Трохна приказала: "Отрекись от дитяти, отдай его мне". И бедолага завопила:
- Отрекаюсь! Забирай! Только пусть муж и дочь будут живы!
- Скажи: да пребудет в этом мире нечистый Гук! - потребовала Трохна.
И Лытариха повторила её слова.
Тут же заплакало новорожденное дитя. Лытариха не нашла ножа, который загодя положила на видное место, перегрызла пуповину зубами и в каком-то беспамятстве передала ребёнка Трохне.
Когда очнулась, увидела остывавшие тела.
И, наверное, схватила из печки головёшку и подожгла дом.
Никто не вышел с подмогой на пожар, и к утру всё подворье превратилось в пепел.
С тех пор на месте пожарища стоит холм, поросший травой. Словно тройная могила.
Надо же такому случиться, что в этот же день швея Илида нашла у себя под дверью младенца. Мальчика, хорошенького, льноволосого. Бобылка сочла это подарком самого Фана. И не позволила ребёнку замёрзнуть. Взяла к себе, хотя сама жила голодно.
Только вот иной радости с тех пор не знала: ослепла от работы, состарилась от нужды. Да и ребёнок оказался порченым. Такому жить -- только мучиться. Зато найдёныш был наречён Ранкором, в честь одного из светлых воинов могучего Фана. Хотя какой воин из сельского дурачка?..
***
Ранко подставил лицо солнцу и ветру. Кто-нибудь со стороны посмотрит и скажет: вот ненормальный, уставился в небо и шепчет. А Ранко известно, что у всего в мире есть душа. Даже у злобной мошкары, которая кружится над его головой. Даже у прошлогодней листвы, которая питает землю. Тем более -- у солнца и ветра. Они живые. И, как сам Ранко, людям ничего не говорят. Точнее, никто их не хочет слышать.
Оставив обочь лесную чащу и ольховник, Ранко покатил тележку по взгорку, потом вниз. Вот уже виден дом госпожи Трохны. Как же похоже её подворье на те ядовитые грибы, что растут кучкой из одного кусочка коры! Хотя и у грибов есть душа -- скользкая, едкая. И споры есть, которые разносит ветер. Иногда кажется, что этих спор нанюхались некоторые люди. Но Ранко им не судья. Только светлому Фану известно, для чего на белом свете есть ядовитые вещи и души.
Уже возле каменного забора Ранко услышал лошадиное ржание. Лугва? Норовистая кобылка гончара? Она ж с Видором должна быть в городе.
Ранко весело свернул к хозяйственным воротам, поклонился им. И снова кто-то покрутит пальцем у виска -- мол, порченый, скорбный головой.
А вещи чувствуют отношение к ним. Вон как широко и радостно распахнулись створки -- заезжай, Ранко, разгружай кирпичи, бери свою монетку!
На балкончике под самой крышей послышался разговор вполголоса:
- Ну как, госпожа Трохна? По рукам?
- Пожалуй... оставь-ка ты его дня на три. А там видно будет.
- Это он, точно он. Давно за ним замечал: огонь в его присутствии как ручной, любую живность понимает, из пересохшего колодца черпает воду полными вёдрами. Вчера грозу остановил -- жёнкины цветники пожалел. Каждый помятый лепесток погладил. И ведь ожили!
- Я сказала: посмотрим... Держи свои деньги.
- Так мне через три дня вернуться?
- Зачем? В любом случае ты его больше не увидишь.
- Но... госпожа Трохна... у него мать есть. Пойдёт искать, шум поднимет.
- Вот тебе ещё три золотых.
- Нет, так нельзя...
- И ещё один.
- Ну... Илида слепа. Буду присылать к ней старшего парнишку. А там, глядишь...
- И ещё два.
- Спасибо, госпожа Трохна!
2
Ранко изумлённо вертел головой -- на мощёном дворе ни одного работника. Как же так? Можно ли ему пойти поискать госпожу Трохну? Не возвращаться же назад с кирпичами...
- Как тебя зовут, молодец? - раздался голос.
Но рядом никого не было!
Ранко сделал так, как поступал всегда, когда хотелось узнать суть какой-либо вещи: посмотрел не глазами, а душой. И остолбенел.
Перед ним возвышалась закутанная в чёрное фигура. Из-под густой вуали смотрели тёмные, как глубь омута, глаза. Ранко потупился.
- Здра... - хотел поприветствовать госпожу Трохну Ранко, но, как всегда, рот подвёл его и не захотел дать слова душе. А может, она ушла в пятки от страха.
- Вигнор не ошибся... - процедила Трохна. - Ну что ж, Ранко... Хочешь заработать много монет? Для голодной матушки?
Ранко кивнул, не поднимая глаз.
- Вот и славно, - сказала Трохна. - А теперь ступай в кухню, поешь. Потом выгрузишь кирпичи и стаскаешь их в новый подвал.
Ранко помотал головой.
- Что?.. Не станешь есть? Не упрямься. С пустым животом много не наработаешь. Зато если постараешься, слепая Илида ляжет спать сытой.
Ранко затоптался на месте. Он привык к тому, что не всякое угощение можно принять, ведь вместе с ним люди передают что-то от себя. Лучше уж ходить голодным. С другой стороны, так и весь белый свет можно оттолкнуть.
- Ступай же, ступай, - ласково пропела Трохна и взяла Ранко за руку холодными и цепкими пальцами, потянула за собой. Так, уставив глаза в землю, Ранко и поплёлся за ней.
В кухне от необычных запахов закружилась голова. Ранко поднял взгляд.
Вот это да! Таких фруктов и пирогов видывать не довелось! Но уж слишком всё яркое, броское... Не чувствуется в крупных глянцевитых яблоках трудов садовника, его заботы о дереве, ночных бдений у дымных костров, когда нужно прогнать от нежных цветков кусачий заморозок. И корочки пирогов не впитали хозяйкину заботу, мастерство широких ладоней, которые вымешивали тесто.
- Ну что же ты? - спросила Трохна. - Ешь то, на что глаза поглядят. Не хочешь?.. Да, силён... Возьми хоть хлебец с тёртыми орешками.
Трохна протянула ему маленькую коврижку, тёмную, кособокую, но с таким острым и притягательным ароматом.
Ранко смутился -- его руки задрожали, когда в них лёг ещё тёплый хлебец. Ох, и вкусный же он был! Очень быстро от него остались только крошки.
- Куда ты?! - удивилась Трохна.
А Ранко посмотрел на неё сиявшими мокрыми глазами.
- Крошки птицам отдать? - вновь изумилась Трохна. - Хорошо, брось во дворе, склюют, когда прилетят.
Ранко высыпал крошки на невысокую густо-зелёную траву и тихонько, чтобы не спугнуть нескольких пичужек, вернулся к хозяйке.
Трохна дала ему напиться из прохладного кувшина, а потом сказала:
- Вот теперь иди, поработай. Только не смей трогать ни одну из дверей в подвале.
Ранко выбежал во двор. Силы так и кипели в нём.
Подкатил тележку к ступенькам, ведущим вниз, к двери недавно отрытого подвала у серой стены, быстро разгрузил звонкие кирпичи, взял несколько штук и осторожно, чтобы не выронить невзначай, спустился.
Странное дело, в подвале было холодно, как зимой. Возле губ сразу закружилось облачко пара. Стены из разноцветных кладок -- серой каменной и рыжеватой кирпичной -- напоминали полосы чудовищной величины половика и уходили в такую даль, что Ранко подивился: это же целю версту нужно пройти, чтобы достичь другого конца. Но делать нечего, и Ранко осторожно двинулся вперёд.
Под сводчатым потолком горели плошки. Уж очень их свет был похож на синеватое тление болотных гнилушек в безлунную ночь. Через несколько шагов Ранко увидел первую дверь. Потом -- ещё одну, и ещё... Пальцев на руках не хватит сосчитать, сколько их было.
И так стало страшно, что Ранко рванулся вперёд -- скорей добежать да оставить кирпичи. Даже шлёпанье его собственных босых пяток по каменному полу показалось жутким. Ранко так и ждал, что вот-вот кто-то дотронется до взмокшего затылка. Или положит ледяную руку на плечо...
Но наконец он добежал до земляных стен. Ранко уложил кирпичи как полагается и отправился назад. А вот теперь он уже ничего не боялся. Думал о том, кто же этот каменщик, которому под силу такая работа.
И вдруг в тишине словно кто-то простонал. Ранко остановился и прислушался. Тишина. Да и кто здесь может быть? А что или кто за дверьми -- не его дело. Побыстрей бы перетаскать кирпичи, получить монетки да вернуться домой.
Уже стемнело, когда Ранко поднялся по лестнице из подвала и вышел во двор. Он очень удивился. Трава порыжела. А далёкая-далёкая гора покрылась жёлто-оражевым пламенем осенних деревьев.
Ранко хотел пройти в раскрытую дверь кухни -- доложить Трохне, что закончил, но случайно посмотрел туда, где поутру насыпал крошек. Птичьи скелетики уставили в небо высохшие когтистые лапки.
Как так случилось, что лето обернулось осенью? Почему птичьи души покинули тельца? И почему он всё видит и слышит по-другому, не так, как раньше?..
Ранко поднял глаза: перед ним стояла чёрная фигура.
Ранко хотел возразить, но Трохна показала рукой на спуск в подвал. Около него стояла тележка с горкой кирпичей. Ранко протёр глаза -- ничего не изменилось. Тележка полна, работа не сделана.
Навалилась такая усталость, такое бессилие, что по Ранковым щекам потели слёзы. Как же так?.. Что-то ужалило в сердце. Наверное, обида или отчаяние. Ранко попробовал не всхлипывать -- разве можно быть недовольным белым светом, жизнью, величайшими дарами светлого Фана? Это ведь грех. Но снова не смог удержаться.
Госпожа Трохна проследила, чтобы он улёгся, и осталась наблюдать. Ранко уже вовсю сопел носом, когда высокая фигура у окна будто слилась с ночной теменью и исчезла.
***
А две луны назад в своём доме слепая женщина сидела у окна на стуле и прислушивалась: когда же раздадутся шаги сына? Она не ляжет, пока он не придёт. А если задержится так надолго, что у неё не хватит сил жить, то...
Дверь заскрипела, и кто-то ступил на порог.
- Ранко? - обрадовалась слепая, протянула руку.
В её ладонь положили хлебец -- тёплый, душистый.
- А сам-то ты ел? - спросила мать, вдыхая запах печки, масла, пряностей.
- Конечно, мама, - ответил ей сын. - Ешь на здоровье.
Женщина, прежде чем откусить мягкий рассыпчатый бочок выпечки, снова понюхала его:
- Счастьем пахнет...
И стала медленно, растягивая удовольствие, жевать. Но вскоре её губы застыли, запрокинулась назад голова. Из недвижной руки выпал хлебец. Она ещё жила, и в последнюю минуту думала о том, что никогда не слышала голос сына ушами. Только сердцем...
Через десять дней, учуяв тяжёлый смрад тела, покинутого душой, в дом вошли соседи. Печальные ахи и вздохи заглушило гудение тьмы жирных мух. Как печать забвения, голову покойной покрывал кокон паутины.
***
Ранко проснулся с первыми трелями птиц, ещё до света. Скорей, скорей за работу! Он должен перетаскать кирпичи. Зачем?.. Да неважно. Главное -- выполнить работу.
Ранко бодро сбежал по лестнице, заглянул в кухню. На столе -- молоко, гора румяных булочек, виноград. Каждая ягода величиной с голубиное яйцо. Ранко сунул в карман несколько штук -- подкрепиться, если уж очень проголодается, и отправился во двор.
Кирпичи блестели от росы и казались тяжелее, чем обычно. "Не открывай двери!" - прозвучал в ушах повелительный голос хозяйки. Но Ранко тут же забыл предупреждение и спустился в подвал. И работа, точно холодная, властная сила омута, затянула его.
Когда он в очередной раз шлёпал босыми ступнями по каменному полу, раздался тихий плач. Всё же за одной из дверей кто-то есть... А ему какое дело? Но ведь любопытно! И Ранко спросил:
- Кто здесь?
Пустота ответила молчанием.
Ранко уже хотел двинуться дальше, как снова раздался плач. Кажется, вот за этой дверью. Да на ней и запора нет! Взять да заглянуть -- что тут такого?
Ранко осторожно тронул дубовую, обитую полосками железа, створку. Она подалась со скрипом. Ой, как же темно -- ничего не разглядеть. Ранко распахнул дверь шире, чтобы внутрь темницы проник печальный свет синих огоньков в плошках.
На полу, на куче подгнившей соломы, сидела старуха. Её белые волосы паклей свисали на костлявые плечи. На шее, тонких руках - страшные багрово-красные шишки. Некоторые взмокли, а часть вскрылась гнойными потёками.
Ранко будто кто потянул за верёвку, привязанную к руке. Он подошёл поближе и увидел, что это не старуха, а девчонка, его ровесница.
- Кто ты такая? - спросил он. - Отчего сидишь здесь одна? Ты больна? А может, провинилась?
Ранко удивился тому, что его прежде неподатливый язык так бойко сыпанул словами.
Девчонка скривила рот и захныкала.
Ранко кинул ягоды на солому. Девчонка схватила угощение трясшимися руками и затолкала в рот.
- Кто ты? - снова спросил он.
Поев, больная настолько взбодрилась, что произнесла хриплым, точно звук старых железных колёс, голосом:
- Воды... дай воды... и хлеба...
- Пойдём отсюда, - сказал Ранко. - Чего здесь сидеть? Хозяйка добра, накормит и, наверное, вылечит тебя.
Девчонка затрясла головой и снова попросила:
- Воды... всё расскажу...
Ранко рассердился: у него работа, очень важная, а тут ещё уговаривать! Ведь эту страхолюдию никто здесь не держит -- дверь-то не заперта. Хочет сидеть впотьмах, пусть сидит. И вышел, не захлопнув створку, чтобы дурочке было светлее. Авось одумается.
Раньше у Ранко никогда не было таких жестоких мыслей. Словно Трохнино подземелье отгородило Ранко от него самого, прежнего.
Вновь и вновь он сновал по коридору с кирпичами в руках. Время от времени взглядывал на беднягу. Она всё так же сверлила его из мрака горящими то ли от жара, то ли от гнева глазами.
Когда Ранко сложил аккуратным штабелем все кирпичи, на дворе было темно. Падал искристый снежок, золотясь от света из окон.
Ранко отряхнулся на крыльце, потопал босыми ногами, чтобы отвалились налипшие хлопья, вошёл в кухню и, словно на вилы, наткнулся на недовольный взгляд хозяйки.
- Да, силён, - пробомотала она. - Устоял против самой Чёрной смерти... И ведь теперь ничего не поделаешь -- он в своём праве...
Ранко удивлённо прислушивался, на понимая ни слова. Что за Чёрная смерть? Какое право? И спокойно, по-хозяйски, прошёл мимо Трохны к лестнице, поднялся в свою спаленку.
Утро разбудило его певучей капелью за окном. Вот же засоня! А работа не ждёт!
Ранко помчался вниз, прихватив из кухни булок с сушёными ягодами и стянув с угловой полки фляжку в холщовом чехле.
Во дворе меж ноздреватыми сугробами лопотали ручейки, сияло солнце, в воздухе разливался запах пробуждавшейся земли. Но любоваться некогда -- его дожидалась тележка, полная кирпичей.
Ранко сразу же прошёл к девчонке. Сегодня она выглядела получше. Отдал булки, и когда она стала давиться кусками, отвернулся. Потом протянул фляжку.
- Отдыхай, - сказал ей Ранко. - Как закончу работу, пойдём наверх, в дом.
- Ты никогда её не закончишь, - прошептала девчонка. Её голос потерял хрипоту, но по-прежнему был слабым.
- Не болтай глупостей, - рассердился Ранко. - Если делать с душой, то рано или поздно закончишь.
- А она у тебя есть? - противно захихикала девчонка.
- Бра-а-атик? - чуть не задохнулся от ярости Ранко. - Да какой я тебе брат!
А девчонка заговорила. И каждое её слово такой болью отзвалось в Ранковой груди, что он сразу поверил ей.
- Злая колдунья Трохна дала нашей матери Вальге хлебец с орешками. А они оказались с куста, посаженного нечистым Гуком. Вальга понесла от цельного ядрышка, которое Трохна запекла вместе с сушёной омелой в тексте. Вальгина мать отдала Трохне первое дитя. Это была я. Но никто не знал, что родится ещё одно. Мальчик. Это ты. С тех пор я томлюсь в подземелье. И вот настал день, когда ты нашёл меня. И в силах освободить, - закончила девчонка и уставилась на Ранко горящими глазами.
- Так пойдём же со мной! - закричал Ранко.
Девчонка устало помотала головой:
- Не могу. Убей Трохну, тогда я стану свободной.
Ранко присел перед ней на корточки, ласково отвёл торчавшие во все стороны лохмы от глаз сестры:
- Ну что ты болтаешь... Трохна никакая не колдунья... Вставай, пойдём...
- Не веришь мне? Так проверь! Поди и посмотри, чем занята Трохна, когда светит солнце и весенние соки пробуждают жизнь! Посмотри, чем занята Смерть!
Ранко стремительно зашагал из подвала. Нужно скорее разобраться и разом покончить со всем этим.
3
Он сторожко вошёл в дом, осмотрелся. Обычная тишина. Только животворящие звуки весны - капель и птичьи трели - за окном. Поднялся по лестнице -- один ярус, другой, третий, четвёрый... да когда же они кончатся? И вот перед ним -- белая дверь. Створка чуть распахнута. Ранко заглянул в щёлку.
Госпожа Трохна готовилась лечь на белую же лежанку. Стояла к нему спиной и разматывала шаль за шалью -- все чёрные. Наверное, это себя она называла вчера Чёрной смертью... Наконец, взвилась последняя шаль, как чудовищное крыло гигантской птицы. Ранко распахнул дверь и... не увидел никого!
- Трохна! - крикнул он.
Ему ответил тяжкий вздох.
- Покажись, Трохна! - во всю мощь заорал Ранко. - Я знаю, Чёрная смерть -- это ты!
- Нет, Ранко, - молвил тихий, как шуршание дождя по крыше, голос. - Меня зовут по-другому. Я -- Судьба...
- Ты жестокая, вероломная дрянь! Ты убийца моей матери! Ты разлучница, обманщица! - надрывался в криках Ранко. - Но я уничтожу тебя!
- Меня можно уничтожить только вместе со всем миром... - едва прошелестел голос. - А если есть он, то есть и Судьба. Глупый Ранко...
- Ты держишь взаперти мою сестру!.. - продолжал горячиться Ранко, хотя почувствовал, как его гнев иссякает.
- Да... держу взаперти Чуму. А ещё Мор, Голод, Войну... Но за всё нужно платить. И я собираю дань с людей. Моей вины нет в том, что человек становится бедой для других...
Ранко остолбенел. Это что же получается -- его сестрёнка, которая томилась в подвале шестнадцать лет -- Чума? То есть та самая Чёрная смерть, которая до сих пор пугает народ своим призрачным приближением? Тогда кто же сам Ранко? А их отец, их родной отец -- нечистый Гук?! Ну уж нет! Не может этого быть.
И тут Ранко почувствовал, как под ним просел пол. Взмахнул руками, но схватил только воздух. Ловушка!.. Дом Трохны рассыпался, как замки из песка, которые строит малышня на берегу реки.
Сначала Ранко подумал, что умер. Но потом очнулся на огромном песчаном холме. Вот как... Трохна оказалась не злой колдуньей, которая сеяла только беды. Её дома не стало, но где-то глубоко в земле протянулся каменный коридор с запертыми несчастьями. И хорошо, что теперь он надёжно запечатан песком.
Ранко отряхнулся и пошёл вниз, к весенним говорливым ручьям. Наклонился над прозрачной, с бесцветными льдинками лужей и чуть не закричал. На него смотрело отражение бородатого здоровенного мужика в короткой рубашонке, расползшейся по швам, и коротких же латаных штанах.
Неужто это он? Вот беда... Что бы ни говорила Трохна-Судьба, а она самая настоящая колдунья. Вон сколько времени продержала его в плену.
Ранко умылся из лужи и огляделся.
По просторной дороге мимо поредевшего леса, распаханных полей шли вереницей странники-оборванцы. Ранко усмехнулся: да сейчас он сам ничем не отличается от этих бедолаг. Женская фигура -- костлявая, с волосами, стоявшими дыбом, -- обернулась и... помахала ему рукой. Слишком далеко, чтобы рассмотреть её, но Ранко уверен, что она очень злая... даже жестокая. Хуже, чем её спутники, похожие на скелеты...
Да это же... Это его сестрица, Чума! Все, кто был в подвале Трохны, освободились и шествовали сейчас к разросшемуся селу! И виноват в этом Ранко...
Ох, беда! Ранко даже застонал от боли в груди. Нужно что-то делать, догнать!.. Увы, он не Трохна, заточить всю мерзость не сможет. Эх...
Ранко бросился вслед за ходячими бедами. Однако вскоре наткнулся на нескольких дородных, хорошо одетых крестьянок. На том самом месте, где столько лет-зим назад застряла его тележка.
Женщины испуганно завизжали и кинулись врассыпную. Кто-то из них громко позвал на помощь.
Ранко остановился. Где же эта мерзость -- Чума, Голод, Мор? Попряталась в придорожных кустах? Скрылась до поры до времени в лесу, чтобы потом напасть исподтишка?
Ранко вспомнил: можно же посмотреть душой! Сумеет ли он, как раньше, увидеть суть вещей мира? Набрал в грудь воздуха и... увидел.
Самая молодая и нарядная крестьянка, та, которая звала на помощь, повернулась, хитро на него глянула и улыбнулась. Помахала рукой. Ох, сколько же в ней яду и гнили! Такая убьёт просто ради удовольствия. И она очень похожа на сестрицу Чуму.
Вот как! Ранко разом обессилел и отчаялся. Теперь ясно, куда подевались все беды. Нечисть проникла в людей. И её никак из них не выцарапать. Разве что только умертвить... самих людей. Но он не сможет. Ибо человек -- подобие светлого Фана. И сколько бы ни накопил мерзости, какими бы тварями ни был одержим, он в чём-то равен своему создателю.
Ранко сел на травянистую обочину и заплакал. Когда-то он не мог позволить себе ни слёз, ни уныния. Это ведь означало оскорбить того, кто подарил жизнь -- светлого Фана. А теперь его слёзы плавили песок дороги, сжигали дотла травинки -- такими они были горькими...
Ветер тронул его поседевшие волосы, причесал воздушными тонкими пальцами, заплёл косичку, перевив её осокой.
Полдневное солнце набросило шитый золотом плащ на расползшуюся рубашку.
Дорожная пыль взвихрилась и осела на ногах прочными сапогами.
Брызнули струи дождя, и в скорбно сложенных руках появился блистающий меч, острый и беспощадный.
Ранко изумлённо оглядел свой новый облик. Фан услышал его? Ранко, сына нечистого Гука?! Да как такое могло случиться? Чем же теперь отплатить за счастье не быть изгоем?
То ли где-то собиралась гроза, недовольно рокоча между тучами, то ли заснеженные горы освобождались от власти снегов и льда, но Ранко услышал голос:
- Есть то, что сильнее Фана и Гука. Есть человек, готовый творить или разрушать. И его выбор.
Ранко почувствовал, как силы природы хлынули в его тело, и тотчас взлетел вместе с ветром. Его плащ развевался, меч сверкал, а в груди клокотала любовь...
Воин Ранкор был готов к сражениям. Теперь он, незримый, может дать бой нечисти, которая вольготно живёт в людях. Теперь работа Судьбы на острие его меча!..
Когда крестьяне с ружьями пришли на то место, где их жён напугал сумасшедший нищий, то увидели лишь белые кости. Они захоронили их чуть подальше от дороги, в болотном торфе. Ну не тащить же всякую заразу туда, где покоится прах их предков?
А через несколько лет на месте захоронения вырос куст орешника. Таких вкусных и крупных ядрышек раньше никто не пробовал. Куст изобильно плодоносил -- хватало всем от мала до велика. Орешки тёрли, выпекали с ним хлеб. Люди радовались сытной еде и славили светлого Фана.