Раскинув взоры по сторонам, мужик, вздыхая и почесывая затылок, думал об окружающем его мире, только не мог сформулировать увиденное, прочувствованное - примерно так.

Земля лениво поворачивалась с боку на бок, греясь на солнышке, свежий ветерок обдувал, нежно поглаживая ее щеки - разомлевший колобок. Все до последней козявочки умиротворенно вкушали благодать. Человек только тогда станет по-настоящему счастлив, когда научится проживать один час, один день с радостью, находя, замечая в простых, не столь важных вещах, событиях хорошее, получая положительные эмоции. Только у счастливых людей есть настоящее и будущее. Вот такое родилось в его голове.

Подсыхающее сено намочил сильный летний - слепой - дождь. И снова ясный солнечный день. Крестьянин знает, что солнце существует только чтобы высушить ему сено. Он прав.

Прошедшему дождю рады все на селе: урожай будет хороший. Но с сеном немного лишней работы - поворочать его. Мужик с вилами в руке, держа их вместе с рулем велосипеда, крутит педали в направлении своих прокосов за Овчаровым мостом (только название осталось). Размытые половодьем с еще незапамятных времен бетонные кольца валяются на дне оврага, замытые до половины илом и черной землей, мостом служит железный пол от тракторной телеги. Кроме велосипеда мужики умудрялись филигранно проводить рыдван запряженный лошадкой, даже легковая машина не могла пройти Овчаров, не говоря уже о грузовых или тракторах. Сена в изобилии - коси, не ленись. От оврага в конец подъемы велик, скрипя ржавеющей цепью, от сильного нажима на педаль застыл на последнем стоне, слившись с каким-то словно младенческим плачем грудничка.

Мужик закрутил головой, сосредоточив все внимание на звуки, казалось, будто его уши слегка поворачиваются как у какого-нибудь животного, вслушивающегося в окружающее пространство. "Показалось. Да ну на. Не выпиваю лет пятнадцать, с хера ли баня-то упала" - мужик положил на бок велосипед в придорожную, правильнее в приколейную траву. Чуть за ним воткнул ударом вилы в мягкую землю, не переставая вслушиваться в направлении Овчарова оврага. Медленно шел, возвращался откуда: "А может и послышалось. Велосипед, падлюка, скрипнул так".

Нет, из оврага донесся плач. Посередине железяки, встав на четвереньки, человек вглядывался в ручей: на дне оврага скрученный белый какой-то мешок, бутылки пустые, еще какой-то мусор - край воды ручья. "Охренеть, не уж-то дитё" - затылок съежился в готовности вздыбить волосы. Срываясь, сползая по крутому краю оврага, кряхтя и сопя, мужик потянулся, другой рукой держась за ветки кустарника вербы, к свернутому грязно-белому мешку. "Пустой... Ё- моё!" - черный мокрый комок взвыл жалобно из воды край берега. "Слепой щенок, ещё, а вон ещё. Инстинкт: хоть и слепые, дней десять от роду, может неделю, а головы все приподняты: кто на мусор, кто на траву у берега. Кто куда угодил, когда их вытряхнул из мешка по крутому краю оврага. Обыскал все, точно больше нету. Пять штук. Чего я с ними делать буду? Хрен с ней, это потом". Проточная вода, хоть и мелко, но прохладная, да и кто знает, сколько времени они так барахтались, дрожали, аж вибрировали вместе с руками и норовили выпасть.

Подъем затруднялся вымокшей обувью и занятыми руками. Сползая, съезжая раз за разом мужик подбирал вываливающихся щенят: то одного, то другого. "Мешок!" - завернув аккуратно находку, прижав одной рукой сверток, не без труда, цепляясь свободной рукой за траву на редких кочках, по крутому склону оврага на коленях, отползая подальше от самого края, человек облегченно вздохнул. "Ну и куда я с ними? Первым делом вынести на солнушко: пускай отогреются бедолаги, подсохнут. Оставлю тут, чуть подальше от дороги. Сено ворочать надо - испортиться: загорится - запреет".

Велосипед, заскрипев цепью, повез мужика прочь. Но уже судьба щенят не давала покоя ворочавшему сено человеку: "Господи, хоть бы кто забрал их, пока я тут с сеном. У дороги на виду мало ли народу проходит, наши да и в соседские села рядом тут идут со станции. Хоть бы повезло. А то, что я с ними делать буду, пять штук. Собака дома есть: Винни - хороший пес-звонок, умный. Ещё одного - куда ни шло, а тут целых пять. Ну, попал, блин". Прокосы большие - за неделю сделал. Переворачивать не тяжело, но все же время - прошло часа три. "Хрен там - раз, два, три - все пять на месте",- расползлись только маленько друг от друга.

"Ну что, братья и сестры, поехали ко мне" - успел разглядеть три кобелька и две сучки. Призадумался по поводу реакций домашних на такой сюрприз, особенно хозяйки - прогноз неутешительный: "Скорее всего, попрут вместе со сворой Троскурова". Лето, у детей каникулы, дочери дома все три. "Внучатая племянница и племянник , друг деда, пятилетний Иван - все будут на моей стороне. Да и скажу: подрастут - раздам, а потом как получится. С соски придется кормить: слепые. Молока много: козы дойные свои. Да чего там, им надо стакан на всех".

- Девки, народ! Я привез вам подарок.

- Какой?

- Сюрприз. Выходите на улице, он здесь, вот в этом грязноватом мешке.

Детскому восторгу не было предела.

- Мам, ну мам! Папа их потом раздаст!

- Кому они нужны, у всех собаки есть.

- Ну, мам, мам, ну мам!

- Теть Наташ, теть Наташ - пошли главные козыри, Иван и Лиза. - Теть Наташ мы все будем делать, что попросите! Теть Наташ, ну пожалуйста!

Сдалась, а как же по-другому. Девчонки по очереди кормили щенят, вставляя одноразовый маленький шприц без иголки им в рот, по немного выдавливая содержимое молоко. Раз от раза щеночки веселей и больше поедали вкусное и очень полезное козье молоко. Мухи норовили сесть на небольшие ранки у двух щенят - наверно поцарапались, когда летели из мешка в овраг об мусор. В железный бочонок постелили сухое сено, сытых и довольных, положили туда, накрыли мелкой сеткой и перевязали бельевой веревкой во избежание норовящих залезть к щенятам мух. Из ранок потом же приходилось вычищать мелких личинок и мазать ранки мазью.

Время быстро прошло, лето, к сожалению, проходит быстрее, чем, к примеру, зима. Щенята бегали по двору и в палисаднике, играли с детворой, которая с грустью прощалась с ними и каникулами.

Мужик остался один. С пятью глядящими на него с надеждой, виляющими хвостами, преданными друзьями человека и его мужика обещаниями "раздам кому-нибудь". Хозяйка искоса поглядывала, как бы невзначай: "Пора..."

Люди в основной своей массе добрые и очень добрые, если жизнь, мать ее, не загоняет в такие углы, что не всем хватает сил остаться человеком.

"Возьмите щенят, люди! Вась, Петь, здорово, мужики! Возьмите, гля какие".

И разобрали всех.

В центре села два дня по пару часов постоял и шел потом, улыбаясь во все лицо до самого дома от радости и немного гордости за себя самого. Пока дети и подросшие дети, в том числе и соседские, играли и ухаживали за щенятами, само собой появились у каждого песика-дворняги имена. Темненькую сучонку с белой полосой на мордочке и белым треугольником на груди назвали Сальма, темно-рыжего с черным носом и черной шерстью до глаз почему-то Джонни, толстого черного - Батон, один был точь-в-точь расцветкой из фильма про пса Бетховена (так и ушел в хорошие руки Бетховеном) и рыжую мордастую назвали Жужа.

Ранняя осень. Джонни бегал с красивым ошейником у вновь обретенного своего дома, гавкая на прохожих, говоря: "Я здесь хозяин. Это моя территория!" Немного подросший, вытянувшийся, изящный собачонок старался никого не пропустить мимо, не отметив своим звонким лаем. "Джонни, Джонни, красавчик!" - кричали ему его друзья, девчонки, проходящие мимо, выкормившие его с сосочки. Узнавая своих, Джонни вилял хвостом, извивался и поскуливал от радостной встречи...

Зима. Запорошенное сено за околицей, деревья в серебре, словно сказочные богатыри в дозоре на страже самобытного мира. Так случилось - уже несколько месяцев Джонни в другой семье, другом доме с новым именем - Патрон (дело не в причинах). Он такой же веселый, изящный, уже окрепший, очень красивый пес, обживший, освоивший новую, свою теперь уже территорию. С долей свирепости набрасывался особенно на разных проходящих мимо дядек - угрюмых, одетых в серо-черную одежду и кроличьи шапки-ушанки, вечно ворчащих и матюкающихся.

Попал и наш мужик с оказией на тот край села. Патрон, оскалившись, со свирепым, очень устрашающим видом набросился на мужика. Немного опасаясь (мало ли), сторонясь, прикрывая ближнюю к собаке ногу авоськой, мужик с миром убирался в сторону, невольно глядя на собаку, потом почему-то внимательней: "Джонни, это ты? Джонни, красавчик. Джонни, не помнишь меня?"

Джонни-Патрон всматривался, внюхивался в незнакомца. Где-то в глубине его детской памяти всплывали моменты, совпадения, своим шестым собачьим чувством он понял, кто перед ним, его подобревшие глаза вспыхнули ясным светом, Джонни завилял хвостом.