Майер Жасмин : другие произведения.

Завоевать сердце гения

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:

    Денни Стоун ведет в престижном журнале колонку "Испытано на себе", но новое задание главного редактора переворачивает ее жизнь с ног на голову. Скандально известный художник Роберт Маккамон нанимает женщин ради собственного вдохновения. Его музы подписывают контракт, соглашаясь беспрекословно подчиняться мастеру. Но удастся ли Денни Стоун завоевать сердце гения и узнать, какой ценой создают шедевры?

    Книга в процессе. Читать здесь Литнет

   Глава 1
  
   Элеонора "Белая акула" Барнс, главный редактор глянцевого журнала "FEVER" рассекала по конференц-залу, как самая настоящая хищница. Ох, и не завидую я звездам, которые попадают к ней в зубы.
   Стук тридцатисантиметровых каблуков стих за моей спиной. Покрывшись холодным потом, я медленно обернулась.
   Босс смотрела прямо на меня.
   -- Журналу нужен горячий и эксклюзивный материал. И ты достанешь мне эксклюзив, Денни Стоун.
   Ужасный день грозился побить все рекорды по неудачам.
   Сегодня все началось с того, что я проспала пятничную летучку и явилась без нужной дозы кофеина и с одним криво подведенным глазом, стрелку на котором пришлось дорисовывать в вагоне метро.
   Если босс так говорит, значит, меня снова ждет работа под прикрытием. В последний раз, когда я слышала слова про "горячий эксклюзивный материал" Элеонора предложила мне поучаствовать для журнала в эксперименте "100 дней секса".
   Да-да, вы не ослышались.
   Не сто дней БЕЗ секса. А каждый день, на протяжении ста дней. Едва заслышав о редакторском задании, мой парень уже принялся стягивать с себя одежду. Через десять дней он святился ярче новогодних гирлянд.
   Такой эксперимент призван укрепить отношения в парах, говорила мне Элеонора перед началом, показать, что занятия сексом могут быть необычными и приятными не только, когда им занимаются раз в неделю по пятницам.
   Черта с два, Элеонора! Эксперимент доказал обратное, хотя в статье я и не упомянула, что в сто первый день Адам сказал, что сыт по горло тем, что им пользуются как вещью.
   Он вопил о том, что девушка должна спать с ним по любви, а не потому что ей дали такое задание в редакции. Представляете, парень и о любви горевал, вот как я его допекла.
   Я слабо сопротивлялась. Ругаться мы начали еще примерно на восьмом десятке секс-марафона, но примирительный секс помогал какое-то время -- а точнее двадцать дней.
   Мы явно не любили друг друга. Сто дней просто ужали ближайшие года-полтора, сконцентрировали события и заставили нас быть вместе, и ужаснуться тому, насколько мы с Адамом не подходили друг другу.
   Вот какие идеи водятся у моего босса, поэтому и старалась расшибиться в лепешку, но выдумать темы для статей самостоятельно. Да не вышло. Нашла мне "Белая акула" новое задание.
   Ладно, думала я, пока остальные расходились, а меня попросили задержаться для приватного разговора, ну какая у нее может быть идея на этот раз?
   По заданию издательства, я уже изучила стриптиз и выступала в ночном шоу. Мерзла в ночную смену со жрицами любви на улице, а потом удирала от облавы полицейских. И нет, лично я не удрала. Потому что в отличие от меня, у проституток был заботливый сутенер, а миссис Элеонора Барнс не примчалась среди ночи в участок и не подтвердила, что я журналист.
   О ночи, проведенной за решеткой, я, кстати, тоже написала статью.
   Элеонора была помешана на эксклюзиве. И надо отдать ей должное. Такие статьи и делали журнал "FEVER" одним из лучших на восточном побережье.
   Признаю, было большой честью работать вместе с ней, тем не менее, когда конференц-зал опустел, а Элеонора развернула стул и села лицом ко мне, я еще никогда не была так близка к мысли об увольнении.
   -- Скажи, Денни, ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?
   О черт. А вот это уже плохо.
   С ответом я не спешила, потому что не знала, куда именно клонит Элеонора -- нужен парень рядом со мной или, наоборот, его отсутствие? Адам ушел от меня недели три назад, и я пока никого не искала.
   -- А какой ответ тебе нужен? -- уточнила я.
   Элеонора ослепительно улыбнулась.
   -- Рада, что ты готова ради редакции или расстаться, или найти себе кого-нибудь. Смотри сюда.
   Она достала смартфон и включила видео. На экране ожил ресторан, явно премиум-класс -- официанты в смокингах, пять видов бокалов возле пирамиды тарелок и ослепительный блеск десятка приборов с трех сторон.
   Очередная сплетня, снятая скрытой камерой и проданная журналу за баснословные деньги. Никак иначе запись у Элеоноры появиться не могла. По ресторанам в качестве шпионки она, разумеется, не ходила.
   Звук был паршивого качества -- шорох, шорох. Изображение двигалось рваными прыжками, столики сменяли друг друга.
   -- Официант снимал? -- спросила я шепотом.
   -- Ага.
   -- Сколько попросил?
   -- Много.
   Элеонора умела определять эксклюзив, и если она заплатила, то эта запись действительно того стоила, хотя и походила сейчас на игры трехлетки с маминым телефоном.
   -- Просишь, чтобы я вернулась к нему?! -- взвизгнул женский голос в динамике. -- Да ты знаешь, что он вытворял со мной?
   У меня сердце чуть не выскочило из груди. Ладони вспотели.
   На экране появилась грудь в глубоком вырезе. Рука официанта ненадолго перекрыла изображение. Так вот, как это выглядит сверху. Больше никогда не выберу глубокий вырез для похода в ресторан.
   Логично, что при приближении официанта собеседники умолкли, и какое-то время мы с Элеонорой опять слушали шорох, звон приборов и шорох салфеток. Но недолго.
   Мужчина тихо обратился к своей спутнице, но та была взвинчена и не стала отвечать ему также тихо.
   -- Удвоишь цену, Эйзенхауэр?! Да никаких денег не хватит, чтобы забыть то, что я пережила в этой гребанной мастерской!
   Мужчина ответил тихо и неразборчиво. А вот девушка вещала, как с трибуны. Очень неразумно говорить так громко на публике, но, похоже, она действительно пережила что-то возмутительное. И теперь вся кипела.
   -- Нет! Ты зря стараешься! Хватит мне вешать лапшу про искусство и причуды гения. Я не вернусь к Маккамону!
   Камера стала отдаляться, стол был чист и убран. Я увидела, как высокая брюнетка модельной внешности с аппетитными формами, которые хорошо угадывались даже на маленьком экране и при паршивой записи, выскочила из-за стола и направилась к выходу.
   Запись закончилась.
   Адски захотелось шоколадного мороженого, которое всегда помогало справляться со стрессом. А стресса теперь было хоть отбавляй.
   Элеонора спросила:
   -- У тебя как с современным искусством, Денни?
   -- Читала комиксы. Когда-то.
   -- Ясно, -- кивнула Элеонора. -- Впрочем, от тебя и не требуется быть знатоком живописи.
   -- А что требуется?
   Босс откинулась на спинку стула.
   -- Роберт Маккамон -- эпатажный гений современности, живет затворником. Никто из журналистов никогда не переступал порог его дома и тем более, не посещал мастерской. Он почти не продает свои новые работы, но когда это происходит... -- Элеонора сделала театральную паузу. -- Например, его последняя картина "Лилия в саду герцога" была продана на Сотбисс за четыре с половинной миллиона.
   Круто. Он богат и извращенец. Еще бы! Когда за деньги можно купить все, фантазия начинает работать на полную катушку.
   -- А Эйзенхауэр это кто?...
   -- Его агент, друг и юрист в одном лице.
   -- А девушка на видео?
   -- С этим сложнее. За информацию, кто она такая и какую роль играла, пришлось еще доплатить. И не мало.
   Это все сказано для того, чтобы я понимала, как много босс уже вложила в эту идею, и что просто так мне не отвертеться.
   -- И ты узнала, кто она? -- спросила я.
   Элеонора раскрыла папку, взяла аккуратно, за самый краешек многострадальную бумагу и положила передо мной.
   Прошлое у бумаги выдалось насыщенным. Сначала лист был основательно изорван в клочья. А потом бережно склеен полосами клейкой ленты.
   -- О боже, -- вздохнула я. -- Ты опять подкупила ребят с мусоровоза?
   Элеонора кивнула.
   -- Отличные ребята и берут куда меньше официантов. И тем более, дешевле элитных шлюх.
   Я переварила ее полупрозрачный намек.
   -- Так эта женщина на видео... шлюха?
   -- Ага. Элитные эскорт услуги.
   "Что он вытворял со мной в своей гребанной мастерской!" -- сказала она.
   О боже. Резал на части? Стегал кнутом? Что он с ней делал?
   Я заставила себя вернуться к бумаге. Итак, контракт.
   Это слово читалось четко. Остальные -- хуже. Текста было много, как и пунктов и подпунктов. И наверняка, это была только первая страница.
   -- Остальных страниц нет? -- спросила я.
   -- Их пока не удалось восстановить.
   Наверху в поле "заказчик" значилось имя Роберта Маккамона, ниже "исполнитель" -- женское имя, Шэннон.
   -- Она разорвала контракт прямо на пороге ресторана. После того, как Эйзенхауэр попытался ее догнать.
   Снова стало не по себе.
   Нельзя так разрывать контракты с миллионерами, если у тебя нет на то весомых причин. Скажем, если недостает каких-то частей тела.
   -- Ты сказала, что никто не проникал в мастерскую гения, но Шэннон там наверняка была, потому что она сказала...
   -- "Никаких денег не хватит, чтобы забыть то, что я пережила в этой гребанной мастерской", -- процитировала Элеонора с улыбкой.
   То есть запомнила я правильно. Пожалуй, даже два ведра шоколадного мороженого не справятся со всем этим стрессом.
   Элеонора снова потянулась к телефону, перевела ползунок на нужную секунду и включила:
   -- Да ты знаешь, что он вытворял со мной?!
   И нажала на паузу.
   Разгневанная не на шутку и оскорбленная женщина.
   -- И что же чертов гений вытворял с ней? -- спросила я. -- В контракте есть какие-нибудь объяснения тому, какая роль ей отводилась, когда она входила в мастерскую? Натурщицы?
   -- Маккамон не пишет с натуры, -- сказал Элеонора. -- Шэннон была для него... музой.
   На ум пришли статуи в музее -- массивные тетки, обернутые в простыни с лавровыми венками на голове.
   -- И что входит в обязанности музы?
   Элеонора провела ногтем по многострадальному контракту.
   -- Вот эта строка. Она хорошо сохранилась, слава Богу.
   -- "Исполнять все прихоти и желания мастера без..."... -- я запнулась.
   -- Беспрекословно, -- отозвалась Элеонора.
   -- Твою мать, -- выдохнула я.
   В воображении всплыла такая сцена -- она, конечно, голая и на коленях, и пока он пишет очередное гениальное полотно, она вовсю работает ртом.
   Шоколадное мороженое с кусочками шоколада в шоколадной глазури. Решено!
   Этот материал был не только эксклюзивом. Этот материал имел все задатки серьезной и долгоиграющей сенсации. Публика обожает истории, если они завязаны на сексе, скандалах и миллионерах. А в Роберте Маккамоне сошлись сразу три стихии -- он богат, гениален и трахает женщин ради собственного вдохновения.
   -- Итак, Маккамон остался без музы. А что ты хочешь от меня, Элеонора?
   -- Чтобы ты стала его новой музой, Денни.
  
   Глава 2
  
   В том виде, в каком я утром выскочила из дома, являться к миллионеру Элеонора запретила. Велела снять ярко-лимонную юбку-колокол и свободную тельняшку, а бирюзовые туфли и сумочку заменить на что-то спокойней.
   Да, я люблю цвета в одежде. Иногда отдел стилистов зовет меня на помощь. Я бы хотела работать у них там, подбирать аксессуары, ткани и цвета, но будем реалистами -- я бы умерла от скуки среди кашемира и натурального хлопка на второй же день. Не даром же я выбрала именно колонку "Испытано на себе".
   -- Сколько-сколько? -- переспросила я, не веря собственным ушам.
   Элеонора повторила сумму.
   -- Ты же понимаешь, что я у тебя в долгу. Я понятия не имею, какие сексуальные пристрастия могут быть у Маккамона. Это мой аванс, Денни. Но чтобы получить его, он должен выбрать тебя. Именно тебя на сегодняшних прослушиваниях.
   Чертов гений организовал прослушивания, чтобы выбрать среди элитных шлюх Манхэттена музу. Как мило.
   -- Он захочет мне тоже платить, верно? Мне заключать контракт?
   -- Не знаю, -- честно сказала Элеонора. -- Мы можем выжать максимум даже из контракта, если ты достанешь его полную копию.
   -- Ясно. А если он... ну во время прослушивания захочет...
   -- На твое усмотрение, дорогая. Если он будет жесток, будет принуждать, бить, унижать...
   Или отрезать пальчики по частям.
   -- Я поняла, Элеонора!
   -- ... тогда одевайся и уходи, -- закончила она. -- Ты ведь понимаешь, что даже одного только упоминания об этих зверствах будет достаточно.
   -- Ты нашла других женщин, которые были его музами?
   -- Ищу, дорогая. Это дело небыстрое. Он хорошо платил им за молчание.
   Хоть бы они были живы!
   -- А что известно о самом Маккамоне? Ты ведь наверняка уже завела на него досье. Разве мне не нужно подготовиться?
   -- Сейчас его принесут. Там есть о чем почитать, дорогая.
   Меня отвели на макияж, там Ксена велела раздеться и войти в кабинку с распылителем авто-загара. Такой держали для моделей. Мне покрыли тело приятным бронзовым оттенком, усадили в халате перед зеркалом и два часа убили на то, чтобы макияж по итогу был практически незаметен. Распустили мой хвост на макушке и завили локоны, как у принцессы Авроры.
   Потом принесли одежду. Я ожидала какой-то развратной, откровенной одежды, но это оказался почти офисный наряд -- персиковая шифоновая блуза, белая юбка до колен с босоножками телесного цвета.
   В общем и целом, Элеонора выбрала для меня некий воздушный легкий образ музы. Но что-то мне подсказывало, что Маккамона этим не проймешь.
   К трем часам по полудню я села в такси, и через сорок минут машина остановилась перед особняком в элитной части Нью-Йорка. Я расплатилась за счет -- "все за счет редакции, дорогая!", -- и вдруг услышала музыку с другой стороны дороги.
   Фургончик с мороженым! Первый удачный знак за сегодня.
   Перебежала через дорогу и заказала три шарика мороженого из темного терпкого шоколада с шоколадной крошкой и даже шоколадным печеньем внутри. Села на скамью в парке и набила смс-ку, чтобы все держали за меня сегодня пальцы.
   Кстати, я не говорила, что у меня родственников больше, чем песка в Сахаре? Уйма! Две чертовых дюжины. Для них-то я и сделала массовую рассылку с просьбой пожелать удачи.
   Хотя, если честно, сделала я это для того, чтобы как можно больше свидетелей знало время и день, когда я перестала выходить с ними на связь.
   Бабуля ответила мне первой. И единственной. Остальные-то сразу увидели десяток адресатов в адресной строке и промолчали. Охо-хо, ребята, потом будете локти кусать, что не поговорили со мной в последний раз, пока я была жива!
   "Да пребудет с тобой сила, йохохо!" -- писала бабуля. И ведь не скажешь, что человеку восемьдесят два, правда?
   Мне хотелось быть такой, как она. (Хотя она вряд ли пробовалась на роль постельной игрушки гениального художника).
   Ладно, пусть мне повезет, йохохо.
   И тогда...
   Нет, не птица.
   Мороженое. Капля подтаявшего темного шоколада плюхнулась прямо на блузку. Да что ты будешь делать? Не день, а сплошное несчастье!
   И сегодня я решилась заводить знакомство с потенциальным маньяком? Ой, зря.
   Прикрыв пятно на груди волосами, я вошла в холл и повернула к лифтам. Все вокруг блестело и сверкало. У лифта стояли две высокие девушки. Одна мулатка, прямо сестра Наоми Кэмпбелл. Вторая -- явно в родстве с Кейт Мосс. И между ними я, метр шестьдесят в пятнах от мороженого.
   Разумеется, обеим нужно было на сорок второй этаж.
   Ехали молча. Только на двадцатом я спросила вслух:
   -- Тоже на собеседование, да?
   Если бы взглядом можно было убивать, то они обе наградили меня контрольными выстрелами в голову.
   Короче, подругами мы так и не стали.
   Они вышли первыми и направились по коридору без дверей к единственной квартире на этаже.
   Я поискала взглядом в коридоре туалет, но ничего похожего. Перед моделями распахнулись двойные двери в конце коридора, и я устремилась следом.
   Удивительно, но никто не проверял приглашений или даже имен. Возможно, это все проводилось под таким уровнем секретности, что никому и в голову не пришло печатать для подстилок художника красивые пригласительные с тесненными вензелями? Или это сделано, чтобы не осталось никаких улик?
   Девиц в квадратной прихожей вместе со мной оказалось десять. Все как будто только с подиума -- на высоченных каблуках, полуголые, при макияже. Я мигом ощутила себя неуклюжим хоббитом.
   Никто друг с другом не разговаривал, все расселись по стульям, как перед анонимным приемом у врача-гинеколога.
   Впереди простирался квадратный холл, с мраморным белым полом. Стены были серым, будто из чистого непокрытого ничем бетона. Сверху свисала огромная стеклянная трех ярусная люстра. Потолки были метра четыре, если не больше. Вдали виднелась белая блестящая лестница, мягким изгибом уводившая на второй этаж.
   Тишина как в морге.
   Я опустилась на свободный стул, и тут из стены рядом со мной появился седой старик. Я подпрыгнула на месте. И не сразу сообразила, что просто там была дверь такого же белого цвета, как и стены.
   Я покрылась холодным потом. Неужели это и есть Роберт Маккамон? На вид прям сверстник моей бабули.
   Но в узловатых руках мужчины сверкнул серебряный поднос с чашками кофе, и я вздохнула с облегчением. Он отдал кофе двум блондинкам и обратился к новоприбывшим, вероятно, тоже предлагая кофе. Говорил он так тихо, что с моего места было ничего не расслышать. Я глянула в приоткрытую дверь -- так, хромированный кран и раковина. Ух ты! Кухня. Это мой шанс.
   Я бесшумно скользнула в дверь, на ходу расстегивая пуговицы на блузе, чтобы лучше разглядеть пятно. Встала у хромированного крана возле окна и уже хотела открыть воду, как вдруг услышала позади себя:
   -- Что вы здесь делаете?
  
   Глава 3
  
   Самый известный художник современности и по совместительству потенциальный маньяк и убийца буднично завтракал ярким, как солнце, омлетом с поджаренными тостами и кофе. Было четыре часа дня.
   Я застыла с наполовину расстегнутой блузой, а еще, фигурально выражаясь, подняла с пола отвалившуюся челюсть.
   Вилка и столовый нож в длинных пальцах терялись в его больших уверенных ладонях. Примерно также смотрелись приборы в руках диснеевского чудовища в сцене совместного завтрака с Бель из "Красавицы и чудовища", который мы в десятый раз пересматривали с мелкими.
   Может, я снова ошиблась и это телохранитель? А настоящий гений это какой-нибудь тщедушный очкарик со сколиозом?
   -- Мистер Роберт Маккамон?
   Мужчина скептически приподнял одну бровь. Цвет его глаз наводил на мысли о суровой Арктике, льдинах и пронизывающем морозе.
   Глядел он на меня так, как Магеллан впервые осматривал незнакомые земли Америки, полные опасных туземцев. Дружелюбия во взгляде не было ни на грамм.
   -- Это я. А вы? -- оборонил он, глотнув кофе.
   При этом мне кофе не предложил.
   Итак, Маккамон оказался красивым мужчиной с широкими плечами, а закатанные до локтя рукава рубашки обнажали бронзовую кожу крепких предплечий с золотистыми волосками.
   Убийственно красивым, не побоюсь этого слова.
   Зачем художнику такое тело?
   -- Денни Стоун, -- представилась я.
   Вдруг двери распахнулись и на кухню вернулся тот слуга с кофейными чашками и пустым серебряным подносом. Получается, прошло всего несколько минут нашего знакомства, но под тяжелым взглядом они тянулись вечность.
   -- Мистер Маккамон?.... -- нерешительно спросил слуга.
   Вероятно, таким образом уточнял все ли у хозяина в порядке и не требуется ли вышвырнуть меня к другим кандидаткам. Маккамон едва заметно качнул головой. Седой слуга тут же ушел, бесшумно заперев за собой дверь.
   Интересно, это хорошо или плохо? Может, он пошел прокаливать приборы для пыток? Смывать кровь предыдущих жертв?
   Я кашлянула и сказала невзначай:
   -- Мне сказали, вы ищите музу.
   Его убийственно суровый взгляд сосредоточился на мне.
   -- Можете уходить.
   О нет, я не уйду без сенсаций, потому что если не здесь, то меня четвертует Элеонора в редакции.
   -- Почему?
   -- Заговорив первой, вы только что провалили прослушивание.
   -- Объясните правила, и больше этого не повторится.
   Он снова оглядел меня с ног до головы.
   -- Раздевайтесь, -- кивнул он.
   -- Что?!
   Нахмурился. Значит, у меня опять неправильная реакция. Для чокнутого гения неправильная, разумеется. Для адекватной женщины еще цензурная реакция.
   -- Вы. Читали. Договор?
   Именно так. По слогам. Как с умалишенной.
   -- Ну, знаете, какую-то его часть, -- туманно ответила я. -- Я не продвинулась дальше первой страницы, если честно, ваш договор прямо скука смертная.
   Он никак не отреагировал. Только хмуро смотрел на меня, поверх белого куска мрамора, напоминавшего глыбу льда. Я почти наяву слышала завывание арктического ветра.
   Ощущения были как во время просмотра ужастиков, когда герой решается спуститься в подвал, а ты ему кричишь по ту сторону экрана -- "Нет! Не делай этого, придурок!"
   Не делай этого, Денни, кричали все мои обостренные до предела чувства. Но я была здесь, и говорила с ним, пока остальные Клаудии Шиффер с тихим цоканьем каблуков покидали сорок второй этаж. Я слышала их шаги через дверь, и в этом не было ничего необычного. В звенящей тишине даже мое сердцебиение стало оглушительным.
   Итак, он выгнал остальных претенденток. Это хорошо для меня или плохо?
   -- Разве Эйзенхауэр не объяснил вам правила собеседования?
   Вот ты и попалась, Денни. Теперь или раздеваться, или уходить.
   -- Конечно, объяснил, -- улыбнулась я через силу. -- Просто это... было неожиданно.
   Пока я расстегиваю блузу дрожащими пальцами, он с безжалостной прямотой смотрит на меня. Как доктор на осмотре. Никаких эмоций. Никаких звуков. Из окон бьет яркий солнечный свет и заливает кухню, на которой температура уже перевалила далеко за минус двадцать. Еще чуть-чуть и пар начнет валить изо рта.
   Расстегнув все пуговицы, замираю. На ум приходит строчка из контракта о безоговорочном подчинении. Черт бы тебя побрал, гений нашего века!
   Рывком снимаю с плеч блузу. Веду вниз тонкую молнию на воздушной юбке, и та падает к ногам пушистым сугробом. Остаюсь в чулках и белье, которое заняло первое место в соревновании "Самый эротичный комплект за апрель".
   Вот и проверим.
   Маккамон сидит и смотрит. Кофе, наверное, уже остыл.
   Начинаю понимать, почему возмущалась Шэнон. "Ты хоть знаешь, что он сделал со мной?" Знаю, Шэнон, смотрел на твое супер эротичное белье с таким отвращением, словно это застиранные бабушкины панталоны.
   Белье на мне ничего не скрывает, только подчеркивает те места, которые приличные женщины, обычно, наоборот, стараются скрыть от незнакомых мужчин.
   Маккамон ждет. На лице по-прежнему ни единой человеческой эмоции.
   Делаю вдох, щелкаю застежкой и отбрасываю лифчик в сторону.
   Мужские эмоции -- ноль.
   Женские -- близка к чертовой истерике.
   Цепляю пальцами и легко стягиваю с ягодиц трусики, при этом постепенно нагибаясь вперед. Бедра. Колени. Щиколотки.
   Потом выпрямляюсь. Трусики остаются лежать на полу.
   Вот теперь я стою посреди его кухни совершенно голая.
   Обалдеть.
   Маккамон тянется к кофе. Делает большой глоток и убирает тарелку и чашку с кухонного островка в раковину. Замирает в шаге от меня.
   Да тащите уже свои инструменты для пыток, мистер Маккамон!
   Пока происходящего для скандала маловато. А его воздержание не поможет продать и половину тиража.
   Я могла бы соврать и сказать, что соски просто реагируют на адский холод, но нет, я чувствую возбуждение от его близости, взгляда и вообще всего происходящего.
   Это аномально. Неправильно. Но в низу живота уже покалывает от нетерпения.
   Маккамон, наконец, перестал смотреть мне в глаза. Его жалящий холодом взгляд равнодушно скользнул по изгибам моего голого тела.
   -- Ложись.
  
   Глава 4
  
   От его приказа лечь, я вздрогнула всем телом. И вовсе не потому, что он внезапно перешел на "ты".
   -- На стол? -- уточнила я.
   -- Хочешь на пол?
   Это он шутит? Вау. Всего-то и надо было раздеться.
   Так. Стол высокий, просто так с пола не забраться. Кошусь на Маккамона из-под ресниц и вижу -- уголки губ дрогнули. Улыбается едва заметно.
   Зараза. Специально это придумал.
   Приходится встать одним коленом на стул и не думать о том, что он стоит за моим левым плечом и, конечно, всё видит. Больше, чем мне хотелось бы демонстрировать незнакомому мужчине и потенциальному убийце.
   Но самое ужасное то, что мое возбуждение только крепнет. И если он посмотрит туда (а какой мужчина не стал бы смотреть?), он тоже увидит, насколько меня заводит происходящее.
   Не могу сдержаться и оборачиваюсь, по-прежнему стоя на четвереньках -- одно колено на столе, другое на высоком стуле.
   Смотрит. Ровно мне между ног.
   О боже.
   -- Я сказал, лечь.
   -- На спину или на живот? -- спрашиваю вполоборота.
   -- На живот, -- отвечает низким, хриплым голосом.
   Еще минуту назад голос был другим.
   Медленно опускаюсь на мрамор -- теперь это не мифический холод. Я как будто улеглась на льдине посреди арктического океана. Соски обжигает холодом. А вот между ног так жарко, что кажется, будь подо мной действительно лед, он бы начал плавиться.
   Я не вижу его. Маккамон стоит позади и немного левее. Так что надеюсь, мои крепко сжатые ягодицы сохранят в секрете хоть какую-то мою изюминку.
   -- Вы подписали у Эйзенхауэра соглашение о неразглашении, мисс Стоун?
   И мы снова вернулись к "вы". После увиденного. Невероятно! Почему-то кажется, что это плохой знак.
   Вру и глазом не моргнув:
   -- Конечно!
   Лежу перед ним голая, а мой эксклюзивный материал только начал проклевываться. Черта с два я сейчас признаюсь в обмане. Тогда статьи не будет.
   Нужно идти дальше. Чтобы материал был действительно эксклюзивным.
   -- Эйзенхауэр сказал, что будет входить в ваши обязанности?
   Вздрагиваю -- его пальцы касаются моих щиколоток. Руки шероховатые, на пальцах мозоли от кистей. Он медленно ведет вдоль ног от щиколоток до самых ягодиц и там замирает.
   -- Я задал вопрос.
   -- Правда? -- не могу сдержать стон разочарования. -- Кажется, вам придется его повторить.
   Маккамон находит чувствительное местечко под коленями и принимается медленно поглаживать кожу пальцами. Все силы уходят на то, чтобы не развести ноги и позволить ему касаться меня везде, где ему только заблагорассудиться.
   Именно такой была моя реакция на такие интимные поглаживания, начиная с восемнадцати лет. И только теперь приходится изо всех сил жать на тормоз, не позволяя возбуждению вскружить голову.
   Маккамон убирает руки и обходит стол, на котором я лежу голая, а еще пару минут назад он спокойно завтракал. Дразнится? Изводит? Присматривается, какой бы кусочек поаппетитней отрезать?
   Остановился теперь с правого бока. Повел руками вверх по ягодицам к пояснице, спине и остановился на плечах. Медленно убрал с них мои волосы, обходя при этом стол.
   И остановился прямо перед моим лицом, словно ожидая чего-то.
   Мое внимание приковал его пах, который оказался вровень с моими глазами, -- ага, нормальная мужская реакция на голое женское тело.
   Это лестно, но мне нужно больше скандалов, больше. Ну же, Роберт!
   Приподнял мое лицо за подбородок, вынуждая смотреть ему в глаза.
   -- Вас ведь прислал не Эйзенхауэр, мисс Стоун, -- сказал он.
   -- А кто еще? Конечно, Эйзенхауэр! -- хлопаю в ответ ресницами.
   -- И как же его зовут?
   Черт.
   -- А он не представился.
   Маккамон улыбнулся. Действительно улыбнулся широкой открытой улыбкой, как при встрече с соседом утром на лужайке. Умеет все-таки. Не разучился.
   Лицо его при этом изменилось невероятно. Черты сгладились, цвет глаз стал напоминать ясное небо летним днем.
   Он снова оставил меня, обошел вокруг и, остановившись возле моих ступней, провел руками по внутренней стороне бедер, замерев в миллиметре от горячей точки.
   Я вцепилась в край мраморной столешницы.
   -- Зачем вы здесь, мисс Стоун? И откуда узнали про то, что мне нужна ассистентка?
   Он продолжал водить руками по моим бедрам, как если бы был скульптором.
   -- Муза, -- прошептала я. -- Вам нужна муза.
   Я все-таки не сдержалась, и чуть-чуть развела ноги.
   -- Не важно, -- отозвался он. -- Я не беру девушек с улицы, мисс Стоун. Как бы громко они не стонали. И какими бы соблазнительными не были.
   -- Это комплимент?
   -- Да, -- ответил он хрипло.
   Его пальцы поглаживали округлости ягодиц, вызывая мириады мурашек. Я едва сдерживалась, чтобы не начать извиваться. Только лежу бревном, изображая из себя шпиона, засланного в тыл врага.
   Сейчас в моем тылу стоял Маккамон. И он так наглаживал этот тыл, что не стонать было невозможно.
   Издав тихий стон на выдохе, я закусила губу. Соберись, Денни, ты вообще-то на работе.
   Маккамон убрал руки.
   -- Вы не встречались с Эйзенхауэром, -- вынес он приговор, -- потому что он знает мои вкусы. И он никогда не выбрал бы для меня женщину с рыжими волосами.
   Какое просто разоблачение.
   Я поднялась на локтях и посмотрела на него через плечо.
   -- Ладно, ваша взяла. Я не знаю, кто такой Эйзенхауэр. Просто подслушала девушек в холле здания, которые говорили о том, что идут на пробы и очень хотят получить работу. И увязалась следом.
   -- Вам нужна работа?
   Пальцы снова медленно поползли вверх от колен по внутренней стороне бедер. При этом он не сводил с меня взгляда.
   -- Да.
   -- Она вам не подходит.
   Не могу поверить, что произнесу этой сейчас, но...
   -- Это потому что я рыжая?
   Маккамон улыбнулся краешком губ.
   -- Не только поэтому.
   -- Расскажите, почему?
   -- Разве работодатели объясняют соискателям причину своего отказа?
   Пальцы добрались до последнего рубежа и остановились. Одно мое неловкое движение и его пальцы коснутся меня там.
   Стоит рядом. Дыхание даже не сбилось. Смотрит. Пригвоздил меня взглядом к столу, как булавкой бабочку.
   -- Тогда... -- я облизнула губы.
   -- Что?
   Не верю, что произношу это, дубль второй.
   -- Может, просто займемся сексом и я уйду?
   Он рассмеялся.
   -- Я алкоголик и наркоман, вы в курсе? -- спросил он.
   -- Бывший. Я прочла об этом в Википедии, пока поднималась на лифте.
   -- Бывших не бывает. Вы любите секс, мисс Стоун?
   -- Да.
   -- Как часто вы занимаетесь им?
   Мой звездный час.
   -- Однажды я занималась сексом каждый день на протяжении ста дней.
   Вот теперь мне удалось его удивить.
   -- Зачем вы это делали?
   -- Просто эксперимент. Мой парень был не против.
   Глядя на меня, Маккамон облизал два своих пальца, опустил руку и стал медленно рисовать восьмерки у меня между ног.
   -- А что ваш парень скажет на счет этого? -- спросил он.
   -- Ничего, -- выдохнула я. -- Мы расстались.
   -- Давно?
   -- Три недели назад.
   -- И у вас, мисс Стоун, не было секса уже три недели? Или был?
   Он продолжал вращать пальцами, перебирать ими, поглаживать.
   -- Я задал вопрос, -- сказал Маккамон.
   -- Я не расслышала.
   Я с трудом пыталась удержать свое тело от того, чтобы не развести ноги максимально широко, прогнуться в пояснице и не предоставить Маккамону не только полную свободу действий, но и полный обзор в первом ряду.
   Короче, думать удавалось с трудом.
   -- Я должен знать, когда у вас был секс в последний раз?
   -- Три недели назад.
   -- Вы мастурбировали за это время?
   -- Что?!
   Как снизить градус напряжения, витавшего в воздухе? Задать максимально некорректный вопрос, и близкого оргазма, как ни бывало. Напишу об этом статью.
   -- Расслабьтесь, -- сказал Маккамон.
   Да как тут расслабиться? Лежу на холодном твердом столе и вместо того, чтобы кончить, должна отвечать черти знает на что.
   Я наконец-то поняла, что такого ужасного он делал с женщинами. Этот жестокий, коварный человек не позволял им кончать! Все сходится. Таким, кого хочешь можно до ручки довести.
   -- Итак, поговорим о работе.
   Маккамон широко развел мои бедра и встал между ними.
   "Новое слово при приеме на работу". Автор Р. Маккамон. Тираж разойдется, как горячие сосиски на стадионе. Только боюсь, его будут судить после такого.
   -- Правило первое -- не сдерживать эмоции во время секса.
   Он медленно провел пальцем сверху вниз и ввел его в меня. Я закусила губу.
   -- Не сдерживаться, -- повторил он, проворачивая палец во мне. Вторая рука легла на клитор. -- Это важное и основное условие работы на меня.
   Что это, черт возьми, за работа такая?!
   Я вцепилась руками в край стола и застонала в голос. Наконец-то. Маккамон кивнул, как будто поставил галочку напротив выполненного пункта.
   Серьезно, мы остальные пункты также обсуждать будем?!
   -- Правило второе, -- сказал Маккамон, и к пальцу внутри меня присоединил второй. -- Никогда не заниматься сексом вне работы. И без меня.
   Я посмотрела на него затуманенным взглядом. Жар разливался, в ушах шумело. Маккамон действовал очень медленно, нагнетая, поддерживая меня на тлеющем огне. Гладил клитор по часовой, а потом вдруг -- против, а его два пальца нашли чувствительную точку внутри меня.
   Я выгнулась всем телом и подумала, что если сейчас он отстранится, то я на него в статье всех собак навешаю, но он не отстранился. Он потер большим пальцем быстро-быстро, отчего перед глазами засверкали звезды, а дыхание остановилось.
   Я задрожала и со стоном откинулась назад, а Маккамон лишь опалил жарким дыханием мою шею.
   И когда оргазм пошел на убыль, а дыхание пришло в норму, он сказал:
   -- Отлично. А теперь одевайтесь.
  
  
   Глава 5
  
   -- И быстрее, -- добавил он.
   Впервые мужчина попросил меня одеться сразу после прелюдии, но, кажется, у гениев свои причуды. У Маккамона причуд точно хватает.
   Он включил кофеварку и к тому времени, когда я оделась, подхватил готовый кофе, по-прежнему не предлагая кофе мне, и толкнул двери кухни. У входной двери не было ни души, сегодня эскорт элитных агентств потерпели поражение. Один ноль в пользу обычных женщин.
   Белый мрамор в холле был блестящим и скользким, как каток. Маккамон определенно питал слабость к заменителям льда и его дом чем-то напоминал дворец Снежной Королевы.
   Высоко под потолком блестела и переливалась пятиярусная хрустальная лампа. Вся, как из крохотных льдинок. Сейчас она не горела. Дневной свет шел из больших панорамных окон с левой стороны у лестницы, которая мягким изгибом уводила на второй этаж.
   Маккамон завернул у лестницы направо.
   Это оказалась мужская берлога. И нет, это не было мастерской, которой я, честно говоря, немного опасалась.
   Кабинет был оформлен мрачными, глубокими темными оттенками -- ковер цвета мокрого асфальта, мебель в цвет штормового моря. Обтянутые диван и кресла из блестящей черной кожи. В стеллажах цвета венге корешки книг, обтянутые все, как одна, темным бордо.
   Подавление. Доминирование. Иными словами -- глубокая депрессия и тотальная скука.
   Маккамон сел за темный блестящий стол, с массивными резными фигурами на ножках. Пресс-папье, подставка для ручек и бумаги -- все наводило на мысли о том, что этим вещам место в музее. Сам Маккамон удивительно органично смотрелся рядом с этим вычурным, аристократичным пережитком. Даже в рубашке с подвернутыми рукавами, свободных джинсах и с легким безобразием в темных.
   Стояк, кстати, никуда не делся. Ему удавалось игнорировать собственный член даже больше, чем мне. Пока Маккамон не сел, мой взгляд неизменно возвращался к зверю, который рвался из штанов на волю, но, похоже, сегодня у него, как и у меня, не было никаких шансов.
   -- Присаживайтесь.
   Маккамон указал на высокое кресло из темной кожи. Туда бы подушечку, самую малюсенькую. Малинового или салатового цвета. Хоть какая-то отдушина была бы.
   Я села и поежилась. Вот я снова мерзну рядом с ним, хотя льдин не наблюдается, а за окном, обрамленным тяжелыми бордовыми портьерами, даже светит солнце. Но на сорок втором этаже, рядом с замкнутым (и чокнутым?) гением казалось, что мы выше солнца, чьи лучи сюда никак не добивают.
   -- Если я попрошу вас, описать вдохновение, что придет вам на ум, мисс Стоун? -- спросил Маккамон.
   -- Радуга.
   -- Почему именно она?
   -- Сначала ты творишь через силу, превозмогая шторм, дождь, другие катаклизмы, а после входишь во вкус, тучи рассеиваются, и в ярком небе вспыхивает яркая цветная радуга. Этот миг для меня и есть вдохновение.
   Маккамон внимательно смотрел на меня поверх сложенных домиком пальцев, пока я говорила.
   -- А для вас?
   -- Для меня вдохновение это колодец.
   Сырая темная дыра в земле. Кто бы сомневался.
   -- Избитый пример, -- сказала я вслух.
   -- Возможно, но колодец можно наполнить, а радугу вызвать вам не под силу. Только довериться милости небес.
   -- Логично. И как вы пополняете вдохновением в своем колодце?
   -- Женскими оргазмами.
   Вот он, эксклюзивный материал, ради которого я сюда пришла. Чутье не подвело Элеонору.
   Но сейчас меня интересовало и кое-что еще...
   -- Женскими, -- повторила я многозначительно.
   -- Только женскими.
   -- То есть вы с женщинами не спите, можно я все-таки спрошу об этом прямо?
   -- Можно. И мой ответ -- нет.
   -- Ни с одной?
   -- Это не имеет отношение к делу. Я спал с женщинами, разумеется, но вдохновляет меня только женский оргазм. Мои оргазмы вас волновать не должны.
   -- Кхм, -- прокашлялась я, -- ладно. Вот для чего вам необходимо первое правило -- "не сдерживать эмоции во время секса"?
   Он едва заметно улыбнулся.
   -- Думал, придется повторить все заново. Рад, что вы меня слышали.
   Несмотря на то, что извивалась от его пальцев, как мартовская кошка. Спасибо, мистер Маккамон, что напомнили мне об этом.
   -- Итак вернемся к эмоциям во время секса... Вы вызываете у женщин только приятные эмоции или негативные тоже, мистер Маккамон?
   -- Мы можем обговорить это, поскольку я не знаю вас, а вы не знаете меня, и мы не знаем, какие эмоции может пробудить в вас наше взаимодействие.
   Какая обтекаемая фраза... Больше конкретики, мистер. Со мной такое не пройдет.
   -- Например? Плетки, избиение, подчинение?
   -- Только если вы сами попросите об этом. Это входит в один из других подпунктов контракта.
   -- Там много пунктов?
   -- Десять.
   -- Как заповедей?
   Он снова улыбнулся.
   -- Я не господь Бог, а вы не похожи на Моисея, мисс Стоун.
   -- Ладно. Первый мы обсудили. Теперь второй.
   Он замолчал, позволяя самой вспомнить его слова. Что ж, на память я не жаловалась.
   -- Никогда не заниматься сексом вне работы. И без вас.
   -- Хорошая концентрация, мисс Стоун, -- похвалил он. -- Да, у вас не должно быть других партнеров во время нашего соглашения. Только я должен дарить вам наслаждение. Но в этом правиле есть исключение, разумеется. Рано или поздно, вам захочется большего. Вы захотите полноценного мужчину. Или женщину, зависит от вас. Я не могу вам дать этого, но мы можем найти вам пару.
   Вашу ж мать! Он это серьезно?!
   -- То есть вы... -- вдох-выдох. -- Вы никогда не займетесь со мной сексом, но найдете мне мужчину, который сможет оттрахать меня не только пальцами?
   На лице Маккамона не дрогнул ни один мускул, когда он ответил:
   -- Да.
   Собственно, а чего ему нервничать? Я ведь далеко не первая, кому он это предлагает. И вряд ли последняя, кто обсуждает с ним собственные же оргазмы. Женщины для него... ну как фабрики по производству оргазмов.
   И нужны они ему ради высокого искусства, разумеется.
   -- Но раз все мои оргазмы ваши, то, получается, что трахать меня этот мужчина или женщина будут у вас на глазах?
   Сжал челюсти. Эмоция. Какая-никакая, а эмоция.
   -- Да.
   -- А если мне захочется расслабиться дома, под душем... -- продолжала я.
   Он прервал меня:
   -- Мастурбация в одиночестве запрещена. Все ваши оргазмы с момента подписания контракта принадлежат мне. Вы не должны тратить свое сексуальное желание попусту.
   -- Допустим, я соглашусь, то когда попаду в вашу мастерскую? Прямо сейчас?
   -- Нет. Еще рано. Вы абсолютно не готовы к полноценной сессии. К тому же... -- он сцепил руки и наклонился над столом ближе. -- Вы ведь не из эскорта.
   Это не было вопросом.
   Я коснулась растрепавшихся волос, которые, конечно, до сих пор были огненно-рыжими. "Я не беру рыжих", но что-то заставило его передумать и отменить это правило. А Маккамон явно не из тех, кто просто так отказывается от установленных правил. Если до сих пор держится за свой абсурдный контракт.
   Ладно, придерживаемся легенды, которую выдумала Элеонора.
   -- Я из индивидуалок.
   Маккамон вдруг расхохотался.
   -- Мисс Стоун, я повидал на своем веку достаточно проституток. И прежде всего, я насмотрелся на то, как они кончают.
   Кажется, мои щеки вспыхнули.
   -- Ну, я недавно решила этим заниматься...
   Он буквально вдавил меня в кресло своим серьезным тяжелым взглядом. А ведь даже пальцем не тронул. Только посмотрел. Дрессура на высшем уровне.
   -- Мне плевать, кто вы по профессии, -- сказал он, -- хотя Эйзенхауэр все равно это выяснит. Мне нужны вы. И я согласен на сопряженный с этим риск.
   -- Мои оргазмы.
   -- Что?
   -- Вам нужна не я. Вам нужны мои оргазмы.
   -- Верно.
   Вездесущий Эйзенхауэр действительно очень скоро выяснит, кто я. А Элеонора сказала действовать по обстоятельствам. И полагаться на свое чутье.
   Я получила достаточно информации. И если я хотела опубликовать ее, пришло время идти ва-банк.
   -- Я журналист, мистер Маккамон.
   Он пожал плечами.
   -- Хоть монашка, мисс Стоун. Как мне уговорить вас?
   -- Уговорить, чтобы я не публиковала того, что только что узнала?
   -- Нет. Как мне уговорить подписать контракт.
   -- Боюсь, это невозможно.
   -- Все возможно, если подобрать верную цену.
   -- Мои оргазмы не продаются.
   Маккамон откинулся назад, сложив руки на груди.
   -- Продается и покупается абсолютно все, -- сказал он. -- Просто назовите свою цену, мисс Стоун.
   -- Ни за какие деньги меня не будет трахать кто-то другой у вас на глазах!
   -- Хорошо, аннулируем этот пункт, -- пожал плечами Маккамон. -- Если не мужчина, тогда, может, вибраторы или игрушки? Только в моих руках. Только один на один.
   Вот теперь я вспыхнула от корней волос до самых кончиков пальцев, а между ног снова заныло. Интересно, его возбуждает этот разговор так же, как и меня?
   -- Вы ненормальный.
   -- Я гений. И именно ваши оргазмы помогут мне создавать шедевры.
   -- Нет-нет-нет, мистер Маккамон! Меня этими возвышенными речами не проймешь. Плевать я хотела на современное искусство, если оно создается таким способом.
   -- Вы ничего не теряете, мисс Стоун. У вас никого нет. Вы пришли сюда и с легкостью отдались незнакомцу в первый же раз. Можете говорить, что это было по заданию редакции, но я видел ваши глаза и ваши эмоции.
   Маккамон наклонился ближе и сказал по слогам:
   -- И я знаю, что вам. Было. Мало.
   -- Конечно, мало! -- вспыхнула я. -- Я люблю секс. От начала и до конца. От прелюдии и до глубокого проникновения!
   Он сглотнул и ничего не ответил.
   -- У вас ведь стоит, мистер Маккамон. Так в чем же дело?
   -- В принципах.
   -- Тогда наши принципы одинаково сильны. Я готова дарить оргазмы за секс. С вами, -- ткнула я в него пальцем.
   -- Этому не бывать.
   -- Тогда... Оргазмы я получу где-нибудь еще, а материал все равно опубликую.
   Я ждала хоть какой-то реакции. Испуга. Страха. Паники. Такие замкнутые гении должны хоть чего-то бояться? Общественного порицания и возмущения? Отлучения от церкви?
   Он снова пожал плечами. Ему действительно было все равно.
   Маккамон боялся только секса. Не только со мной, слава богу, а то я бы сгрызла себя от беспокойства. Со всеми женщинами. Может быть, и с мужчинами. Взаимного секса с проникновением.
   О-о-о-чень странно.
   Глядя на меня в упор, он спросил:
   -- Как вы думаете, почему люди готовы платить миллионы за мои картины?
   Потому что они уже знают, где он черпает вдохновение? Нет, не может быть этого быть. Тогда Элеонора тоже бы знала про женские оргазмы!
   -- Вы блефуете, -- твердо произнесла я.
   -- Вы так думаете? Мне подсказать или вы сами поймете, чем станет для меня такая статья?
   Долго думать не пришлось. Я прошептала:
   -- Рекламой.
   Он холодно улыбнулся.
   -- Именно так. Мое предложение остается в силе, мисс Стоун. По времени ограничений нет. Контракт перед вами на столе. Можете взять. И можете не говорить, что вы берете его для статьи.
   -- Тем не менее, -- кашлянула я. -- Я возьму его как раз ради статьи.
   -- Не забудьте рассказать читателям о своем оргазме.
   Я как раз поднялась и остановилась как вкопанная, глядя на него.
   -- А вы ведь... -- во рту пересохло. -- Не станете рисовать после того, что было на кухне?...
   -- Из вашего оргазма выйдет великолепная картина, мисс Стоун, -- отозвался он, прожигая меня взглядом. -- Вы не сможете запретить мне делать то, что я умею делать лучше всего. Как и я не могу запретить вам.
   -- Прощайте, -- процедила я.
   -- До скорого, -- ответил он.
  
   Глава 6
  
   Со дня моего "собеседования" у Маккамона прошло целых четыре дня, а Элеонора так и не обмолвилась ни словом по поводу моей статьи. Только на пятый вызвала к себе в кабинет, упомянув об эксклюзивном интервью, которое она устроила специально для меня.
   Я расправила лимонную юбку-колокол под столом и отбила бесшумную чечетку коралловыми балетками. На коленях лежал диктофон, ноутбук ждал в спящем режиме.
   Наконец, в кабинет вошла Элеонора, а с ней высокая изящная женщина в темных очках и такой же темной юбке до колен и белой блузе. Почему-то она показалась мне знакомой. Немного раскрепощенная и дорогая офисная одежда говорила о том, что она, вероятней всего, была чьим-то секретарем, доверенным лицом, ассистентом или что-то вроде того.
   Женщина села напротив меня, не улыбнувшись.
   Элеонора села за стол и кивком дала мне знать, что мы можем начать. Я включила диктофон и открыла ноутбук.
   -- Как мы можем звать вас, мисс? -- спросила главный редактор.
   -- Клио.
   -- Хорошо, Клио, это мисс Стоун, она возьмет у вас интервью. Материал выйдет под ее именем. Никаких фотографий и никто не узнает о том, что это интервью дали именно вы. Избегайте личностных фактов или деталей, которые могут указать на вас. Говорите только о том человеке, который нас интересует.
   Клио кивнула.
   -- Итак, вы пришли сюда, чтобы рассказать нам о мистере Маккамоне.
   Мои летающие по клавиатуре пальцы запнулись, и я подняла взгляд на Элеонору.
   Клио, черт возьми. Одна из муз в греческой мифологии. Элеонора кивнула мне, мол, задавай вопросы, Денни.
   -- Вы работали на мистера Маккамона?
   -- Можно сказать и так.
   -- Точнее, пожалуйста.
   -- Я была его музой, -- ответила она.
   -- В чем заключались ваши обязанности?
   -- В том, чтобы регулярно удовлетворять его.
   Я снова посмотрела на Элеонору. Та ответила мне упрямым прямым взглядом, а губы беззвучно прошептали: "Продолжай, Дени".
   -- Что значит "Удовлетворять его"? -- произнесла я.
   -- Он трахал меня каждый день. Много часов подряд, не взирая на мои усталость и сопротивление. Секс вдохновлял его для работы над картинами.
   Я снова посмотрела на Элеонору. Мой редактор не могла не знать, что это ложь. Она ведь читала мою статью.
   Может быть, она хотела, чтобы я вывела эту женщину на чистую воду? Ей стоило хотя бы предупредить меня заранее.
   -- Расскажите о том, где это происходило.
   -- В его мастерской.
   -- Вы подписывали с ним контракт о предоставлении сексуальных услуг?
   -- Да, но он не раз нарушал пункты контракта.
   -- Какие именно?
   -- Когда я надоела Маккамону, он стал приглашать других мужчин. Его не волновало, что я против и каковы мои желания. Я была с двумя и даже тремя мужчинами. У него на глазах. Пока он писал свои гребанные картины.
   У меня пересохло в горле.
   -- Кто были эти мужчины? Его агент? Вы знали их?
   -- Нет.
   -- Как давно это было?
   -- Я не буду отвечать на этот вопрос, он личного характера и может раскрыть мою анонимность.
   -- Хорошо, простите... Тогда я спрошу -- он брал вас силой?
   -- Он не считался с моими желаниями, это точно! Пока он работал над картиной, я должна была быть в его мастерской. Голая и всегда готовая. Иногда он трахал меня своими кистями. Иногда рисовал прямо на моей коже, так он вдохновлялся! Потом я неделями лечила аллергию и раздражение, я просила его не делать так, но он не слушал меня. Во время сессии в мастерской с ним нельзя разговаривать, никак нельзя прерывать. Иначе будешь наказана, -- ее голос сорвался.
   -- Как?
   Она приподняла очки и вытерла набежавшие слезы.
   -- Он оставлял меня в мастерской, без еды и одежды. Он мог работать сутки напролет, и тогда именно отдых и свобода являлись вознаграждением. В мастерской нет кровати, только голый пол и холсты. В мастерской он не дает спать, требуя только кончать снова и снова.
   -- Кончать вас? -- я не могла не спросить этого.
   -- Больше его волновали собственные оргазмы. Он не желал понимать, что телу нужен отдых. Он говорил, что раз у него не стоит на меня, то это я плохо стараюсь. За это я оставалась в мастерской на еще одну бесконечно долгую сессию. А однажды... Боже, -- она всхлипнула. -- Однажды мои месячные не пришли в срок. Тогда я услышала о том, что он сделает со мной и этим возможным ребенком, если я забеременела. Простите... -- слезы продолжали катиться по ее лицу.
   Элеонора молча протянула ей упаковку бумажных салфеток.
   -- Все в порядке, мисс.
   -- Простите, -- повторила Клио. -- Я больше не могу.
   -- Хорошо, -- Элеонора поднялась, -- думаю и этого достаточно. Спасибо вам за откровенность. Пойдемте, я провожу вас до машины.
   Они вышли.
   Я сидела и пялилась на слова на экране ноутбука. Каждое сказанное Клио слово противоречило тому, что Маккамон говорил мне лично.
   Только возвращение Элеоноры вернуло меня с небес на землю.
   -- Статья мне нужна к вечеру, -- сказала босс, занимая место за письменным столом.
   -- Но это ложь.
   Элеонора посмотрела на меня, приподняв одну бровь.
   -- Только потому что Маккамон сказал тебе, что не спит с женщинами? С чего ты решила, что он был честен с тобой? Особенно, если ты сама призналась, что журналистка.
   Элеонора наклонилась ближе.
   -- Денни, позволь объяснить тебе кое-что. "Fever" печатает эксклюзивные материалы. Твоя статья таковой не является. Ты кончила на кухне художника-миллионера. Это хорошая новость, чтобы обсудить ее с подружками, но это не новость для моего журнала. Вот это интервью -- куда лучше твоей статьи. Я приложила все силы, чтобы найти одну из его муз и узнать правду, которую так и не узнала ты.
   -- Я принесла контракт и там...
   -- Пункты контракта не противоречат словам Клио! Когда девушка перестает возбуждать мастера, он прибегает к другим способам возбуждаться и кончать. Разве контракт говорит о другом?
   -- Но он не кончает... Ему нужны женские оргазмы, не свои.
   Элеонора закатила глаза.
   -- О, Денни! И ты поверила? Брось! Чтобы мужчина только смотрел и не трогал? Никто из читателей не поверит в то, что он платит бешеные деньги проституткам и не спит с ними. Даже я в это не верю. А значит, в моем журнале выйдет интервью Клио.
   -- А моя статья?
   -- А твоя не выйдет. Я все равно заплачу тебе, как мы и договаривались. Ты все-таки решилась на эту поездку, хотя и не сделала невозможного. Я разочарована, Денни. Твои последние статьи скучные, серые, они подходят для журналов по садоводству, но не для лучшего издания на восточном побережье. Подумай об этом.
  
   Глава 7
  
   В тот день вернувшись домой, я вытащила из морозилки ведерко шоколадного мороженного.
   Поглощая ледяную сладость, я с любовью оглядывала свою квартирку. Размерами она походила на кабинет Маккамона, такой крохотной она была. Посреди гостиной стоял оббитый бирюзовым бархатом диван, моя гордость и цветовая отдушина. Стены в квартире были цвета мокрого асфальта, что позволяло экспериментировать с цветами мебели и аксессуаров сколько душе угодно.
   Я часто меняла цветные коврики на полу, подушки на диване и даже кресло-мешок в углу. Окна в моей квартире были единственными, но зато во всю стену, как и в кабинете Маккамона, правда, вид из них был хуже. Я жила на втором этаже и видела только крышу китайского ресторана напротив. Тогда как Маккамон со своего сорок второго этажа видел даже Центральный парк. Тем не менее, окна со своей задачей справлялись -- удачное юго-западное направление позволяло наслаждаться солнечным светом от полудня до последнего луча заката.
   Художник не выходил из моей головы. Странное интервью с Клио только подстегивало к нему интерес. Журналистское чутье требовало дойти до сути и узнать, что действительно входило в обязанности музы для гения.
   И был только один способ узнать это -- связаться с Маккамоном. Он сказал, что будет ждать меня. В любое время, когда я буду готова. Художник не казался тем, кто готов отказываться от своих слов.
   Интервью Клио выйдет уже в эту пятницу. Подготовила я материал быстро, но не скажу, что работа над ним доставила удовольствие.
   Мне потребовалось изрядно подкрепиться мороженым прежде, чем я смогла приступить к задуманному.
   Сидя за укрытым ярко-салатовой скатертью столом, я достала из коралловой сумки, под цвет надетым сегодня балеткам, мятый контракт. Разгладила края бумаги и положила на стол перед собой.
   Мороженое рядом. Без него никуда.
   Да, в первый раз я пыталась выместить на несчастной бумаге всю свою злость на Маккамона, пока не спохватилась, что контракт мне еще понадобится.
   И вот. Понадобился. Не думала, что еще раз вернусь к нему. И более того начну с пристального изучения каждого пункта так словно... Ну словно собиралась действительно подписать его.
   Но я, конечно же, не собиралась.
   Ладно, приступим.
   Итак, пункт первый и уже знакомый: "Не сдерживать эмоции во время секса". Это утверждение ни словам Маккамона, ни Клио не противоречит. Как и то, что музы нужны художнику только для эмоций от секса. Но какого секса и с кем?
   Пункт второй мне незнаком. Со мной Маккамон обсуждал другие пункты, которые идут ниже по списку, но это можно объяснить его же словами. Когда я спросила его о мастерской, он сказал, что я не готова к полноценной сессии, а значит, и не было смысла обсуждать со мной те пункты, которые непосредственно касались процесса работы в мастерской.
   И глядя на второй пункт контракта, понимаю почему.
   "Не разговаривать, не прерывать, не касаться, не отвлекать мастера во время сессий в мастерской".
   Да уж, решила я, набирая полную ложку шоколадного мороженого, этот пункт я бы провалила в первую очередь. Чего только одно "не разговаривать" стоит.
   Я ведь, со слов Маккамона, даже собеседование провалила, когда заговорила с ним на кухне первой.
   К моему огромному сожалению, слова Клио об отношении Маккамона к ней этому пункту тоже не противоречат. Любые слова музы, даже: "Остановись, я больше не могу" -- попадают под пункт "Не отвлекайте гениального художника от создания шедевров".
   Секс в мастерской Маккамона -- не акт любви. Это нужно сразу уяснить, и если в постели можно и нужно обсуждать, как доставить друг другу удовольствие, то в мастерской чертова гения нужно заткнуться. Парадоксально, что пункт второй противоречит первому пункту -- "не сдерживать эмоции во время секса". То есть ты просишь его остановиться, потому что твои негативные эмоции, скажем, зашкаливают, но он вправе не останавливаться, поскольку смотри пункт второй.
   Черт. Мне понадобится много мороженого, чтобы справиться с этим чтением.
   Пункт третий мне знаком. Не спать ни с кем, пока действует контракт с художником, и не удовлетворять себя лично.
   Там, на кухонном столе, когда Маккамон только распалил меня, этот пункт казался дурацкой прихотью. Мне казалось логичным взять дело в свои руки: раз ты не дал мне достаточного удовольствия, то я могу добиться его сама, благо игрушек для взрослых девочек в моей прикроватной тумбочки хватает.
   Но если вспомнить слезы Клио и слова о том, как он трахал ее, не считаясь с ее чувствами... И прибавить к этому третий пункт о запрете мастурбировать вне художественных сессий... В общем, похоже, мало кто из женщин, что были для Маккамона музами, хотели еще и мастурбировать в одиночестве после целого дня, проведенного в его мастерской.
   Тут я взяла паузу. И перед тем, как приступить к остальным пунктам, я просто наворачивала мороженое ложками, одну за другой, какое-то время, словно рассчитывая, что ледяная сладость охладит мой пыл.
   Четвертый пункт оказался на удивление нормальным, хотя и не совсем.
   "Регулярно посещать врача и выбрать подходящий метод контрацепции. Посещение врача необходимо повторять, особенно после групповых сессий (ВАШУ Ж МАТЬ!). При необходимости принимать гормональные препараты, чтобы избавиться от критических дней, если мастер того потребует".
   Вдохнуть и выдохнуть. Одного ведерка мороженого явно будет мало, а я ведь только половину пунктов прочла.
   Пятый приятно удивил. "Навестить диетолога и составить полноценное меню в зависимости от потребностей организма, не пропускать приемы пищи, не употреблять алкоголь, не курить и регулярно заниматься спортом".
   Если бы я не знала Маккамона достаточно хорошо, я бы даже решила, что он заботится о своих музах. Черта с два! Просто при плохом несбалансированном питании снижается либидо.
   Возможно, Маккамон и сам занимался спортом и поддерживал диету, иначе откуда взяться такому шикарному телу, верно?
   Пункт шестой -- "Если оргазмы не наступают, обратиться за помощью к специалистам. Выбрать один из пунктов или обсудить другие варианты, способствующие возбуждению, сексу и оргазмам с мастером. Секс-игрушки, стимуляторы, порно, белье или приглашенные парни или девушки оплачиваются мастером, как и все остальные пункты контракта".
   К этому пункту я уже поняла чувства той музы из ресторана, что разорвала контракт на тысячи кусочков, заставив Элеонору их потом склеивать липкой лентой. Ну и чувства Клио были как на ладони.
   Не возбуждаешься и не кончаешь, дорогая? Крутись, как можешь, но будь добра обеспечь гения оргазмами.
   Пункт седьмой -- "Беспрекословно подчиняться мастеру".
   Почему только седьмым? Надо было делать этот пункт первым и последним.
   На этом пункте у меня кончилось мороженое, и пришлось прерваться, чтобы сбегать в супермаркет за новой порцией, потому что это невозможно читать без холодного шоколадного допинга!
   Шоколадным мороженым я не ограничилась, так что к чтению последних пунктов приступила с порцией клубничного, правда, с шоколадной крошкой.
   "При входе в мастерскую избавляться от одежды и находиться в обнаженном виде так долго, как это нужно мастеру. При необходимости одежда может быть обговорена, но ничего не должно перекрывать доступа к гениталиям".
   Клубничное мороженое встало поперек горла.
   "Являться к мастеру по первому зову и в любое время суток. Не уезжать из города или страны. Сопровождать мастера в поездках, если понадобится".
   Привяжи свое тело к чертову гению, ведь ему все равно ничего, кроме твоего тела, и не нужно.
   Какого ж черта я до сих пор верю его словам, а не Клио? И самое ужасное. До сих пор хочу. Именно его.
  
   Глава 8
  
   Опубликованное в пятничном номере интервью Клио произвело эффект разорвавшейся бомбы.
   Телефон редакции разрывался. Феминистки, защитницы прав женщин, ассоциации вольных художников и еще десятки личностей, считавших себя обязанных высказаться, обрывали телефонные линии.
   Самой Элеоноре звонили другие видные деятели в мире акул пера, чтобы поздравить "Белую Акулу" с выходом такого, безусловно, эксклюзивного материала.
   Правда, следом за поздравления прямым текстом они умоляли, вымогали или угрожали Элеоноре, всеми силами желая заполучить контакты Клио. Разумеется, им всем было отказано.
   Поэтому к полудню некоторые издания решили опубликовать обличающие "Fever" статьи, что, мол, нельзя брать интервью у воображаемых людей и лучше бы Элеоноре начать писать беллетристику, раз у нее такое хорошее воображение.
   Другие принялись муссировали тему унижения прав женщины и то, доколе богачам будет позволено делать, что угодно ради собственного удовольствия. Третьи размышляли, на что гении всех времен могут пойти ради искусства и стоят ли произведения искусств таких жертв.
   Сам Маккамон, как и его агент, комментировать ситуацию отказались.
   Тем не менее, это не остановило прессу. К вечеру пятницы сексуальные предпочтения гения и миллионера стали темой номер один. Знатоки искусствоведения разбирали лучшие картины Маккамона, а телеведущие своими саркастическими замечаниями не давали заскучать зрителям. Высмеивать хаотические мазки на полотне было проще простого. Если критик видел в абстракции достоверно переданную художником эмоцию, то несведущие в искусстве зрители -- лишь несколько перекрещенных линий разных цветов.
   Серьезно, мой младший братец Дэвид также рисовал на обоях, но никто не платил ему за это миллионы. Только бабуля отвешивала подзатыльники.
   В эту пятницу Маккамон стал темой номер один.
   Разумеется, я просматривала издания конкурентов только из чисто профессионального интереса. Кое-что о прошлом Маккамона я знала по той выборке, которую для меня подготовила Элеонора. Но читая газеты в эту пятницу, я узнала больше.
   Роберт подавал надежды с раннего детства, его родители тоже были художниками. Они сразу разглядели талант сына и ни в чем ему не отказывали, позволяя творить, когда хочет и где хочет. Это до добра не довело, и очень скоро вдохновение внезапно иссякло, и юный гений прибег сначала к легким наркотикам, потом к тем, что тяжелее. Потом была клиника, первая на его пути. Долго он не продержался. Заменил героин водкой. И все началось по новой.
   При всем при этом, этот его разрушительный период был самым плодотворным. Все свои самые талантливые работы он написал именно тогда. Между клиниками, запоями и даже реанимацией, куда попал с передозировкой. И как только выжил.
   Потом было затишье. И связывали его с женщиной по имени Шарлотта ДеБорн.
   Все редакции перепечатывали одну и ту же фотографию Шарлотты. И при виде нее у меня глаза стали квадратными.
   В своем материале, который так и не был опубликован, я не упомянула фразу Маккамона: "Я не принимаю рыжих". Но это не значит, что я ее забыла.
   И вот у Шарлотты ДеБорн волосы были как раз таки цвета расплавленной меди.
   Мои волосы были на пару тонов светлее, будто выгоревшие на солнце, но они без сомнения тоже были рыжими.
   Даже имя Шарлоты стало пророческим. Именно она подарила Маккамону возрождение и открыла новую сторону его таланта.
   Но спустя год, Маккамон снова попал в центр внимания прессы. На него градом посыпались обвинения в домогательствах и изнасилованиях. Ну как без этого. Уверена, что и сейчас найдутся те, кому будет что вспомнить. Просто на их поиски уйдет чуть больше времени.
   Возможно, именно Шарлотта стала первой, кто предложила нелегальные средства заменить вполне легальными, если не спать с несовершеннолетними и по обоюдному желанию, оргазмами. Чем руководствовалась эта женщина, понять не могу. Как такое вообще могло прийти в голову, тоже.
   От всех обвинений Маккамон открестился. Разумеется, иначе сейчас сидел бы в тюрьме. И в ответ на обвинения поступил так экстравагантно, как только привык поступать эпатажный гений. Он стал в открытую устраивать оргии. От участников требовались только соответствующие медицинские сертификаты. По свидетельствам участников, Маккамон иногда отвлекался от холста и присоединялся к остальным за новой порцией вдохновения.
   Из этого текста не было понятно, спал ли он с женщинами на оргиях или просто срывал их оргазмы. А жаль.
   Когда точно и как исчезла из его жизни Шарлотта, выяснить не удалось. Но как журналист, я отлично понимала, что истинные факты, мотив и значимые события из жизни звезды очень любят скрывать, выставляя напоказ скандалы, которые перетягивают на себя все внимание публики.
   Оргии Маккамона очень напоминали попытку добиться именно этого. А после имя Шарлотты уже не упоминалось. Может быть, ее задели оргии, может быть, они устраивались ради нее и ее оргазмов. Правды из газет не узнать. Одно было точно -- после этого она исчезла из его жизни.
   Со временем на смену оргиям снова пришло затишье. Для всего мира Маккамон ушел в тень и почти перестал радовать публику новыми шедеврами. Ходили слухи, что он только начинает, но не может завершить ни одной картины.
   Во время этого затишья многие решили, что он, наконец-то, стал примерным гражданином, но как бы не так. Просто Маккамон нанял хороших адвокатов, которые, видимо, и составили для него образец того контракта, который я читала. Ну и посоветовали искать муз в специализированных элитных эскорт агентствах, чтобы с их готовностью трахаться за деньги было меньше проблем.
   В эту пятницу только детские издания не написали ни слова о Роберте Маккамоне и его "темной страсти". А еще Маккамон не ошибся в своих предположениях -- за этот день цены на его законченные картины взлетели до небес. Хотя, казалось бы, куда еще? Но теперь люди знали, что за каждым мазком кисти стоял чей-нибудь оргазм и это, конечно, здорово меняло дело.
   Наверное, женщина не смогла бы жить с такой биографией с такой же честью, как это удалось мужчине. Хотя, может быть, дело было не только в половой принадлежности участника скандала, а в том, что на деяния талантливых, одаренных людей привыкли смотреть сквозь пальцы.
   Даже мне перепала часть минуты славы, которая досталась Маккамону и Элеоноре в большей мере. Ведь мое имя значилось под тем интервью. Мне звонили коллеги и поздравляли с шумихой, которую поднял мой материал. Никому из них я, конечно, не говорила, что мой настоящий материал благополучно сгинул в почтовом ящике Элеоноры.
   Впереди меня ждали выходные, и я собиралась подчистить запасы шоколадного мороженого во всех магазинах в окрестностях моего дома.
   Так бы все и случилось, если бы с вечерней почтой в редакцию не доставили приглашение на выставку в художественной галерее.
   На мое имя.
   Она называлась "Роберт Р. Маккамон и его женщины".
  
   Глава 9
  
   -- Я не пойду.
   -- Пойдешь, -- отрезала Элеонора. -- Никого другого я отправить не могу. Приглашение именное. А пропустить выставку нельзя.
   -- Я не разбираюсь в искусстве.
   -- А кто разбирается? Всем интересно, с кем сейчас спит Маккамон, а не то, над чем он сейчас работает. Эта выставка -- уже сенсация. Он чертовски давно не демонстрировал картины широкой публике. Момент выбран очень удачно, его агент Эйзенхауэр явно не зря получает зарплату. Этой твой последний шанс удивить меня, Денни. Первый ты провалила. Надеюсь, не забыла?
   Как будто я могла забыть, когда мне постоянно об этом напоминали.
   -- Если мне не изменяет чутье, а оно меня никогда не подводило, то сейчас многие журналистки начнут свою собственную охоту за Маккамоном. Мы стали зачинщиками этого скандала, но мы же и должны снять все сливки.
   -- Разве тебе мало было интервью, Элеонора?
   "Белая акула" хмыкнула.
   -- Конечно, мало. Многие все еще сомневаются, что Клио существует. А если показать им материал, добытый собственноручно, они заткнутся. И нельзя допустить, чтобы какая-нибудь другая журналистка почивала на наших лаврах, правда?
   -- И что ты хочешь от меня, Элеонора?
   Она развернулась на тонких черных каблуках.
   -- Ты должна проникнуть в мастерскую Маккамона и рассказать, как на самом деле творит мастер.
   -- Но для этого я должна стать его музой!
   Элеонора пожала плечами.
   -- Мне плевать, как ты это сделаешь. Мне нужен этот материал. И я даю тебе шанс его заполучить. Если ты не готова, то я отправлю кого-нибудь еще. Но тогда, Денни, можешь распрощаться с должностью. В "Fever" никогда не будут работать посредственные журналистки, которые упускают шанс сделать головокружительную карьеру. Поразмысли над этим, Денни. К тому же скоро у нас освободится место помощника главного редактора и, разумеется, я буду выбирать из самых достойных. Но останешься ли ты в штате к тому времени?
   -- Останусь, -- процедила я.
   -- Отлично, -- сверкнула белоснежной улыбкой Элеонора. -- Я понимаю, что работа у Маккамона будет требовать от тебя полной отдачи, а значит, можешь не появляться в редакции, пока не соберешь нужный материал. Считай, это бессрочным отпуском за мой счет. А теперь иди, вечером пробки. Только, дорогая, забеги к стилистам. Пусть сделают из твоих рыжих кудрей что-то приличное. И подберут одежду спокойных цветов. Право слово, твоя лимонная юбка аж глаза режет.
   Все повторялось. С точностью до последнего штриха визажистов из отделов стилистов.
   На автопилоте, я спустилась на этаж ниже. Несмотря на вечер, работа кипела. На выходных отдел отправлялся на съемку и некоторые комплекты все еще не были окончательно готовы. На белых столах под яркими заводскими лампами лежали вещи, бижутерия, аксессуары и обувь. Стилисты перебегали от одного стола к другому, спорили, приносили новые детали и меняли местами остальные.
   -- Денни! -- донеслось до меня. -- Тебя к нам небеса послали, не иначе!
   -- Белая акула меня к вам послала, -- проворчала я.
   Йениффер, главный стилист журнала, окинула меня с ног до головы внимательным взглядом.
   -- Опять одета слишком ярко для важного задания? -- хмыкнула она. -- Одежды для серой мыши у нас хватает.
   Йенниффер подвела меня к столу, заваленному фотографиями яркой одежды. Даже для меня яркой. От восторга у меня глаза на лоб полезли, все как я люблю. Питер Кларк станет моим фаворитом этим летом, это точно.
   Я заметила ярко зеленый костюм с узкой юбкой и приталенный пиджаком с воланами. Он был само совершенство. С моими рыжими волосами, да если добавить красную сумочку и такие же ярко-красные туфли....
   -- Денни, ты меня слышишь?
   Я тряхнула головой и посмотрела на Йеннифер.
   -- Что, прости? О чем ты говорила?
   -- Есть пять минут, чтобы помочь нам? У нас будет фотосессия Питера Кларка, у него новая коллекция весна-лето просто как с тебя списана. Говорят, в этом сезоне будут модными ультра-яркие цвета. Мои уже с ног сбились, чтобы гармонично подобрать аксессуары.
   Я не верила своим ушам.
   -- Ты просишь меня, помочь вам?
   -- Да. Ты согласна?
   -- Еще бы!
   Желтые колготы и бирюзовые туфли, малиновые сумочки поверх платьев в желтый горошек. Широкополые шляпы под цвет туфель. Я составляла ансамбли так, как сама бы с радостью носила эти вещи. Сложив фотографии в дюжину стопок, я поняла, что стилисты окружили меня, а сама Йеннифер качает головой.
   -- Невероятно, Денни! Мы провозились бы до завтра. Не думала перевестись к нам? Ты оказала неоценимую помощь! Знаешь, что? Плевать на костюмы серых мышек, какие Элеонора всегда выбирает для тебя. За то, что ты только что сделала, выбирай сегодня все, что захочешь!
  
  
   Глава 10
  
   Хотя на само открытие я опоздала, до закрытия галереи оставался еще где-то час с небольшим, когда я вошла через стеклянные двери внутрь.
   Полумрак, белый пол и серые бетонные стены. Знакомая обстановка.
   Народу тьма-тьмущая. К картинам близко не подпускают. Сколько, оказывается, у Маккамона почитателей его творчества! А потом я пробилась к ближайшему полотну и поняла, что именно так влекло зрителей.
   Сами картины не знаю, кого могли привлечь. Черные мазки и капли поверх белой бумаги. Так вот ты какой, абстракционизм. Тем не менее, количество цифр в ценнике под картиной выглядело впечатляюще.
   Перед каждой же из картин оцепленные от остальных зрителей, как жертвы преступления, лежали голые девушки. Эпатажный гений и тут решил всех удивить.
   Интимные части тела девушки скрывало едва различимое белье телесного цвета, хотя, могу поспорить, Маккамону ничего не стоило выставить совершенно голых моделей перед публикой.
   Мне хватило и первых картин, после к полотнам я пробиваться перестала. Эти модели перед картинами вряд ли были те самыми музами. Просто Маккамон или его агент пытались выжать максимальную пользу из разразившегося скандала о сексуальной жизни гении.
   Самого Маккамона нигде видно не было. Не явился на собственную выставку? С него станется, что так и есть.
   Галерея была большой, с множеством ответвлений. Толпы сновали в обе стороны. То тут, то там со стен бережно снимали картины и на специальных приспособлениях, похожих на мольберты на колесиках, куда-то их увозили. Даже цены, по количеству цифр похожие на номера телефонов, не смущали поклонников Маккамона.
   Я оказалась в темной нише. На стене тоже была картина, но перед ней не было голой модели. Не было и зрителей. А еще не было ценника. Эта картина не продавалась.
   -- Отойдите немного, вблизи непонятно. Нужно смотреть издали. Не смотрите на детали, смотрите в целом. Почувствуйте эмоции, которые он старался передать.
   Я покосилась на мужчину в темном. Эмоции? Да вы, должно быть, шутите.
   Однажды я недоглядела за Дэвидом, и он изрисовал новенькие обои сверху донизу несмываемым черным маркером. Последнее, что я могла бы сказать бабуле, было: "Не смотри на детали, Ба, почувствуй его эмоции".
   Но я не стала спорить. Сделала несколько шагов назад, наклонила голову вбок, как все ценители искусства. Ладно... Итак.
   Черно-серая волна напоминала очертания тела. Несомненно, женского тела в движении. Как появилось ощущение движения, не знаю. При взгляде на полотно чувствовался некий ритм, страсть... Слияние. И все это в чертовых линиях и точках!
   -- Ни хрена себе, -- выдохнула я.
   Картина отличалась от тех первых, прямо у входа. Она была гармоничней, а мазки кисти мягче, изящней.
   Мужчина усмехнулся. Несмотря на полумрак, он был в темных солнечных очках.
   -- Вижу, вы действительно кое-что разглядели. Он давно не создавал ничего подобного. Только здесь чувствуется большее.
   Я обернулась к нему всем телом и спросила:
   -- Мистер Эйзенхауэр, я полагаю?
   -- Совершенно верно, -- кивнул мужчина и подошел ближе. -- Рад, что вы ответили на мое приглашение.
   Сердце оборвалось и рухнуло вниз.
   -- Так это вы отправили мне приглашение?
   Эйзенхауэр кивнул.
   -- Я. Роберт слишком горд для этого.
   Очки скрывали не только его глаза, но и почти половину лица. Огромные черные линзы, напоминающие мушиные глаза. Эйзенхауэр глядел куда-то поверх моего плеча, не меняя позы, как застывшая статуя. В его руке была трость, которую я поначалу приняла лишь за экстравагантную деталь костюма.
   Да не может быть?...
   Прикусив губу и практически не дыша, я подошла к нему вплотную и помахала прямо перед лицом Эйзенхауэра растопыренной ладонью.
   -- Да, я слепой, мисс Стоун, -- совершенно спокойно согласился он. -- Вам не показалось.
   -- Прошу прощения, -- пролепетала я, отскочив назад.
   -- Не стоит. Вы даже можете пошутить о том, что если бы я видел творения Роберта воочию, то никогда не стал бы его агентом.
   Я нервно рассмеялась.
   -- Вам, наверное, изрядно надоели шутки подобного рода. Так зачем же вы пригласили меня на эту выставку, мистер Эйзенхауэр?
   -- Чтобы отдать вам вашу картину.
   -- Мою картину?
   -- Ту, что Роберт создал после встречи с вами.
   Я вспыхнула от корней волос до кончиков ногтей. Снова посмотрела на мазки, в которых угадывалась женщина в движении.
   -- Это что, она?!
   -- Я слепой, мисс, а не глухой. Не надо так кричать. Да, это она.
   Я все еще глядела на картину, не в силах отвести взгляд.
   -- Невероятно. Тут же всего несколько движений кистью, но я каждый раз подмечаю какие-то новые детали.
   -- Тем и хороша абстракция. С виду это очень просто -- мазнул кистью и готов шедевр, но это не так.
   Я вспомнила количество цифр под другими картинами.
   -- Почему она не продается?
   -- Потому что она ваша. Хотя Роберт мог выручить за нее куда больше, чем за остальные. Это его первая за несколько лет законченная работа. Все те, в залах, прошлые работы. Пылились в его мастерской, пока он не согласился продать их сегодня.
   -- Вы бывали в его мастерской?
   Эйзенхауэр покачал головой.
   -- Никогда.
   -- А что происходит в мастерской, мистер Эйзенхауэр? Какие тайные все-таки скрывает Маккамон?
   Эйзенхауэр лучезарно улыбнулся и ответил:
   -- Я не даю интервью, мисс Стоун.
   -- Почему же вы так милы и дружелюбны со мной, мистер Эйзенхауэр? Это ведь после моей статьи разразился скандал, которых вы, как агент мистера Маккамона, избегали столько времени.
   -- Не думал, что придется объяснять вам дважды. Посмотрите еще раз на картину, мисс Стоун. Разве она не совершенна?
   -- Это так, -- согласилась я.
   -- Она здесь только благодаря вам. Без вас Роберт не создал бы ее. И за это я вам благодарен. Что касается вашей статьи, то она ведь так и не была опубликована. А интервью с какой-то Клио не ваших рук дело, а вашего редактора. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это. Так что у меня нет причин относиться к вам враждебно. По крайней мере, пока.
   Конечно, Маккамон рассказал ему о том, что произошло между нами после прослушивания. И что я могла бы упомянуть в статье. Не было необходимости выдумывать какую-то Клио и брать у нее интервью, если я сама многое видела и слышала от гения. Все-таки "Fever" занимался журналистикой, а не беллетристикой.
   -- Вы станете искать Клио? -- спросила я Эйзенхауэра.
   -- Посмотрите, сколько картин в тех залах, через которые вы прошли. За каждой из них скрывается женщина. Обиженная женщина. Я предупреждал Роберта и был готов к тому, что однажды одна из них нарушит молчание и заговорит с журналистами. Так что искать ее я не буду.
   -- Она сказала правду?
   -- Я ведь уже сказал вам, мисс Стоун, что не бываю в мастерской Роберта. А Клио, как она сама назвалась, описывала то, что произошло с ней именно там.
   -- Вы не можете не знать, что творит Роберт со своими музами, мистер Эйзенхауэр!
   -- А вы, мисс Стоун? -- тихо спросил агент художника. -- Разве вы сами не знаете этого?
   Я заставила себя прикусить язык. Вот оно, вещественное доказательство того, что я прекрасно знаю, каково это быть музой гения современности. Висит на стене прямо передо мной.
   -- Значит, картина моя?
   -- Ваша. Так распорядился Роберт.
   Посчитал необходимым убрать картину с глаз долой. Ладно, подумаю об этом позже. Желательно дома за ведерком с шоколадным мороженым.
   -- И если она моя, я могу забрать ее?
   -- Можете, но с одним условием.
   Ну, началось.
   -- Вы, должно быть, догадываетесь, что это невероятный ценный подарок. Если нет, мы можем позвать оценщика. Он назовет вам цену.
   -- Не нужно. Я догадываюсь, что стоит она прилично, но что с этого?
   -- Выставка пробудет две недели на Манхэттене, а потом картины отправятся в турне по стране. Вы сможете забрать свое полотно сразу после того, как картины вернутся в Нью-Йорк.
   -- Хорошо. Это все?
   -- Еще не все.
   -- Да не томите! Выкладывайте как есть.
   Эйзенхауэр усмехнулся. С ним, наверное, никто так не разговаривал.
   -- Этот щедрый подарок должен окупиться, мисс Стоун. Я долго ждал дня, когда Маккамон создаст нечто подобное. Как его агент, я не желаю, чтобы единственно достойный экземпляр, вышедший из-под кисти Маккамона, канул в Лету. Эта картина станет вашей только, если вы вдохновите его на создание еще одной или нескольких подобных.
   -- То есть вы отдадите мне картину, только если я отработаю эти миллионы, так? Не люблю, когда ходят вокруг да около.
   Эйзенхауэр холодно улыбнулся.
   -- Зачем же так грубо? Подумайте вот о чем, мисс Стоун. Эта женщина, у которой вы брали интервью, так называемая, Клио. Она не пойдет в суд, чтобы доказать, что все сказанное ею является правдой. Я же, как агент Роберта Маккамона, в полной мере волен подать на ваше издательство в суд за клевету. "Белая акула" не могла не знать этого.
   -- Но вы сами сказали, что понятия не имеете, чем Маккамон занимается в мастерской с музами!
   -- Мне и не нужно это знать. У меня есть адвокаты и контракт, в котором каждый пункт тщательно выверен для того, чтобы обезопасить моего клиента. Вам стоило убедить своего редактора, что лучше выпустить вашу статью, а не идти на поводу у громких сенсаций. Такой опытный журналист, как Элеонора не могла не знать, чем это чревато, когда выпускала интервью с вашим именем под ним. Мой иск в суде будет равен стоимости этой картины. И я уверен, что дело мы выиграем. Ну и на кого после поражения спустит всех собака ваш редактор, сами догадаетесь?
   Я молчала.
   -- И когда после вашего поражения, я снова предложу вам стать музой в обмен на то, что я откажусь от своих претензий, как думаете, каким станет ваше решение, мисс Стоун?
   -- Эта картина моя, вы сказали? Тогда я продам ее какому-нибудь частному коллекционеру и выплачу вам каждый цент.
   -- Сейчас картина -- собственность художественной галереи. Вашей она станет после завершения тура по Штатам. А мои адвокаты работают быстро, и повестка в суд может прийти уже завтра. Решайте, мисс Стоун. И давайте сэкономим время, которое мы потратим на судебные издержки.
   Стать безработной и заполучить многомиллионный штраф -- перспектива так себе. В то, что Элеонора подключит адвокатов издательства, я не верила. Эйзенхауэр был прав, и она обезопасила себя, опубликовав то интервью под моим именем, а не своим или другого журналиста. Может быть, она нашла Клио даже раньше, чем отослала меня к Маккамону. Ей нужно было, чтобы я провалилась, а после она бы выручила меня, сделав одолжение.
   Теперь я всюду была должна. И Элеоноре, и Эйзенхауэру. Одной эксклюзивный репортаж из мастерской за семью печатями, а второму несколько картин оптом за несколько миллионов долларов.
   Я должна попасть в мастерскую, чтобы сохранить работу и после получить повышение. А если я соглашусь с условиями Эйзенхауэра, то попаду в мастерскую без каких-либо ухищрений. Продамся гению. Стану его музой. Позволю ему вытворять со своим телом, что угодно, лишь бы он создавал бессмертные шедевры на радость ценителям искусства.
   Я посмотрела на этого слепого человека, лишенного сердца. Почувствовав мой взгляд, он указал кончиком трости в конец галереи и сказал:
   -- Следуйте за мной, мисс Стоун. Много времени у нас это не займет, вы ведь уже изучили пункты контракта, я прав?
   Я в последний раз покосилась на полотно на стене. Хорошая же картина, но почему такой ценой?
   Разве стоят шедевры того, чтобы вытирать ноги об других?
  
   Глава 11
  
   Было уже около десяти ночи, когда лифт выпустил нас с Эйзенхауэром вышли на злосчастном сорок втором этаже. За окном сгущалась ночь.
   Эйзенхауэр нажал на дверной звонок. Двери не открылись.
   -- Похоже, никого нет дома, -- хихикнула я.
   -- Последний бокал шампанского явно был лишним, мисс Стоун, -- проворчал Эйзенхауэр.
   -- А что поделать? -- Развела я руками. -- Вы же отказали мне в шоколадном мороженом. Пришлось довольствоваться тем, что было.
   Эйзенхауэр так гнал водителя сюда, на квартиру гения, а вот мы стоим в темном коридоре и никому не нужны. Слепой агент с раздражением надавил на дверной звонок, но так и не дождавшись ответа с той стороны, оглушительно постучал о дверь тростью.
   Тишина и вдруг.
   -- Кто там?! -- взревел кто-то в квартире.
   -- Ой-ой, -- сказала я. -- Кажется, вы нарушили одно из его правил. Плохой агент! Очень плохой.
   Я явно сошла с ума, если разговариваю в таком тоне с Эйзенхауэром, который отдаст меня под суд и глазом не моргнет, но сказанного не воротишь. Как и выпитого шампанского.
   -- Боже, ну вы и надрались, -- вздохнул Эйзенхауэр и сказал громче: -- Впусти нас, Томас!
   Дверь распахнулась, но на пороге стоял вовсе не седой слуга.
   Сам гений. В одних льняных штанах. Из-под штанин выглядывали крепкие голые ступни. Мой взгляд скользнул выше -- по узкой талии к голому торсу, от широких плеч к волевому квадратному подбородку.
   Почему Маккамон не может быть просто чертовски красивым мужчиной, без всей этой гениальной мишуры? Ну, цены бы ему не было!
   Его синие глаза метали молнии.
   -- Какого черта, Эйзенхауэр?! Ты отвлек меня!
   -- Прости, -- спокойно отозвался агент. -- А где Томас?
   -- У него выходной. Зачем ты?...
   Маккамон умолк на полуслове, потому что в этот момент Эйзенхауэр втолкнул меня в квартиру. В тот же самый коридор, где стояли десять пустых стульев вдоль стен.
   -- Какого черта это значит? -- спросил гений. -- Зачем она здесь?
   -- Теперь я ваша подстилка, мистер Маккамон. Да здравствует искусство!
   Маккамон наградил меня тяжелым взглядом. Эйзенхауэр протянул художнику контракт с моей подписью. Маккамон не шевельнулся.
   -- Я спрашиваю, какого черта это значит? -- повторил он, глядя на Эйзенхауэра. -- Ты должен был отдать ей картину, а не приводить ее сюда.
   -- Так может, я пойду? -- встряла я. -- А вы как-нибудь сами договоритесь со своим агентом?
   Не сдвигаясь с места, Эйзенхауэр толкнул распахнутую позади нас дверь тростью и та закрылась. Маккамон побагровел.
   -- Она подписала контракт, Роберт, -- спокойно произнес Эйзенхауэр. -- И она останется здесь.
   -- Она не готова к этой работе! -- громыхнул Маккамон.
   -- Черт возьми, вообще-то я здесь! -- взвилась я. -- Как минимум, это не вежливо с вашей стороны, мистер гениальный художник.
   -- Видишь?! -- взорвался Маккамон, словно моя реплика была лучшим подтверждением его слов.
   Слепой агент качнул головой. Я не сдержалась и хихикнула.
   Маккамон всплеснул руками, выдернул у Эйзенхауэра бумагу и стал рвать ее на мелкие кусочки.
   -- Нет больше контракта, -- процедил он. -- Вы мне здесь не нужны, мисс Стоун. Уходите!
   Бумага осыпалась белыми конфетти к его ногам.
   -- Это дубликат, -- сказал спокойный, как удав, Эйзенхауэр. -- И она останется. А ты будешь писать. И не ту мазню, которую мы сегодня видели. А настоящее искусство, потому что именно она вдохновляет тебя на это.
   -- Из этой затеи ничего не выйдет, -- покачал головой Маккамон.
   -- Разве, Роберт? Все эти годы после той женщины ты создавал лишь пустышки. Сам знаешь. И сейчас ты ничего не теряешь. Не выйдет, тогда и распрощаемся, а мисс Стоун получит свою картину.
   -- И заверение о том, что у вас нет никаких ко мне претензий, -- напомнила я.
   Маккамон сверкнул глазами.
   -- Вот как ты это сделал? Пригрозил судом за клевету?
   -- Не стоит благодарности, -- кивнул Эйзенхауэр.
   Развернулся и, постукивая тростью перед собой, двинулся к входной двери.
   -- Прощайте, мисс Стоун. Роберт, -- бросил он, не оборачиваясь, и вышел из квартиры.
   Мы остались одни. Свет горел только на втором этаже, а холл оставался погруженным в полумрак. Я зачаровано смотрела на полуобнаженного мужчину, а вокруг сверкал начищенный до блеска и скользкий как ледовый каток белый мраморный пол.
   -- Зачем вам такое тело, Маккамон, а? -- прошептала я. -- Ну где справедливость?
   -- Физические упражнения позволяют сохранять трезвость ума. Вам бы тоже не помешало.
   Я вспыхнула.
   -- Да как вы смеете!
   -- О господи! Я не о спорте! Я о том, что вам бы не помешало сохранять трезвость, мисс Стоун! Я надеялся, что вы окажетесь достаточно умны, чтобы Эйзенхауэр не обвел вас вокруг пальца и не заставил подписать эту кабалу! А вы? Просто налакались шампанского на выставке!
   -- Да пошел ты к черту, Роберт! Я не виновата, что ты недостаточно талантлив, чтобы радовать своего агента шедеврами, и поэтому он должен идти на такие ухищрения!
   -- Недостаточно талантлив?!
   -- А разве талантливые люди трахают женщин ради вдохновения?!
   Когда это я оказалась так близко к нему? Приходилось задирать голову, чтобы смотреть на него. И все равно я делала это снизу вверх. Я была ему по плечо.
   Так, Денни, запрещено рассматривать его бицепсы и пресс! И тем более не опускать взгляд ниже. Смотреть только в обжигающие яростью глаза. С гордо поднятой головой.
   -- Я никого не трахаю. И это вы говорите о таланте? Посредственная журналистка, чью статью даже не напечатали!
   -- Зато я занималась сексом на протяжении целых ста дней, а вы, мистер Маккамон? Когда вы спали с женщиной по-настоящему?
   Не удержалась, ткнула пальцем его голую грудь. Он вздрогнул и процедил:
   -- Уходите, мисс Стоун. Сейчас же.
   -- Сначала отведи меня в мастерскую. Сделай со мной все то, что ты делаешь со своими музами. Ведь по документам я теперь полностью твоя.
   -- Нет. Вы никогда не попадете в мастерскую.
   Я еще сильнее вскинула голову.
   -- Почему?
   Его грудь вздымалась все выше. Моя, впрочем, тоже. Он стоял так близко, что я чувствовала исходящее от его тела тепло. Легкий аромат мыла и чего-то резкого. Может, краски.
   -- Хочешь знать, почему? -- спросил он едва слышно.
   -- Хочу, -- выдохнула я.
   Маккамон коснулся моих пальцев, сжал ладонь и повел ее ниже по своей груди. Живота. Подушечки пальцев скользнули по краю его льняных штатов. И ниже.
   Я ощутила исходящий от его твердого члена жар.
   -- Потому что у меня стоит на вас, мисс Стоун, как у подростка. И последнее, о чем я думаю рядом с вами, это кисти и краски. Все, что я хочу, это собрать в кулак ваши огненно рыжие волосы, разорвать всю эту одежду и снова провести там, где так влажно и горячо, пальцами. Ртом. А потом войти так глубоко, как только смогу. До самого основания. А на размер я не жалуюсь, мисс Стоун.
   Как так вышло, что за время своей пламенной речи, он действительно запустил свои пальцы мне в волосы? Мой рот был приоткрыт. Животом я прижималась к его члену.
   -- И что же в этом плохого? -- прошептала я. -- Вот после секса и порисуете.
   -- Порисую? -- повторил он едко. -- По-вашему, я рисую?
   -- А разве нет? Вы художник.
   -- Я творю, мисс Стоун. Запомните это.
   -- Не уверена, что смогу, -- пробормотала я, недвусмысленно прижимаясь к нему всем телом. -- Вы же сами говорили, что будете ждать меня в любое время. Что же изменилось?
   Хватка на затылке стала ощутимей. Горячее дыхание обдавало шею, его губы были в нескольких сантиметрах от моих.
   А потом он убрал руки и отпустил мои волосы. Отошел на два шага и бросил через плечо:
   -- Все, что было между нами, ошибка. Теперь уходите.
   Пересек холл и стал подниматься по белой лестнице наверх. На меня он больше не глядел.
  
   Глава 12
  
   Знаете, меня обычно дважды упрашивать не надо. Гордости во мне хоть отбавляй. А вот трезвости в этот момент недоставало, тут Маккамон как раз таки прав.
   Но прав только в этом.
   Приходите, значит, в любое время, сказал он мне. Действительно, какая разница, когда вышвырнуть на улицу надоевшую журналистку? Будет меня ждать? Как же. Хочет меня, как подросток! Да где вы таких сдержанных подростков видели?!
   Глядя ему в спину, я громко и нецензурно сказала все, что о нем думала, завершив тираду бессрочной путевкой по одному известному анатомическому направлению, и ушла, хлопнув дверью.
   Плевать на него и контракт. На Элеонору. На весь белый свет! Пусть придется съесть хоть все шоколадное мороженое, чтобы унять этот стресс, но я готова. Тем более что шампанского с меня достаточно. А в алкоголе я никогда не была сильна.
   Немного шатаясь и натыкаясь на внезапно возникающие на моем пути стулья и кресла, я вроде как добралась до лифта. Кровь кипела. Щеки горели. Из-за легкого опьянения (хотя кого я обманываю, оно не было легким) возбуждение не желало утихать.
   Дал, блин, потрогать! На размер он, значит, не жалуется! (В общем-то да, грешно жаловаться на то, что я только что гладила через легкую тонкую ткань).
   Лифт не ехал. Я стояла в темноте и закипала. Даже пнула ногой створки, но это ничему не помогло. Только ногу ушибла.
   Почему так темно? Это у меня в глазах потемнело от гнева или что происходит вообще?
   Ведя ладонью вдоль стены, я добралась до окна. Сорок второй этаж, весь город был как на ладони.
   Вот только города за окном как раз и не было.
   Манхэттен погрузился во тьму. Ни хрена себе, вот и апокалипсис. Ну почему именно мне так везет, скажите на милость? Ну почему именно сейчас, когда я больше всего на свете мечтаю оказаться от Маккамона как можно дальше?!
   -- Да вашу ж мать! -- заорала я в пустом коридоре.
   Лампочки в коридоре вдруг мигнули и зажглись красным светом. Ага, генераторы заработали. Ну окей, надо искать лестницу, которая выведет меня из пентхауса обратно на землю.
   Дверь в квартиру Маккамона оставалась за спиной, туда я возвращаться не собиралась. Хоть и самый настоящий Судный день свершится, а как-нибудь сама разберусь.
   О, дверь! Единственная дверь в конце коридора. Хоть бы она вела на пожарную лестницу или какую-нибудь другую лестницу, пожалуйста?
   Дверь оказалась не заперта, хороший знак. Только за ней не было лестничной клетки. Не было путей к отступлению. В этом здании они были явно где-то в другом месте.
   За дверью оказался еще один коридор, он скоро вывел меня в какое-то огромное пространство, напоминавшее концертный зал. Было очень холодно, откуда-то дул сильный пронизывающий ветер. Веяло чем-то горелым. Где-то лаз на крышу? Или это и есть крыша?
   Лампочки горели слабые, явно нарушавшие технику безопасности. На расстоянии вытянутой руки уже ничего видно не было.
   На миг захотелось вернуться в понятный, ограниченный стенами и потолком коридор. Здесь, в этом темном, неясном нечто, пространство ощущалось безграничным, масштабным. Кроме запаха дыма примешивался флер плесени, сырости, пыли и затхлости.
   Некстати вспомнился колодец Маккамона, который он тщетно пытался наполнить вдохновением, чтобы вновь творить шедевры, как сказал Эйзенхауэр. Чертов слепой агент, успел выбраться заранее до того, как у энергетиков Манхэттена прибавилось седых волос. Хотя что ему та темнота, если он живет в похожей?
   Отвлекшись на размышления, я врезалась во что-то. Тщетно я ловила это руками, тяжелое и деревянное нечто рухнуло на пол, повалило за собой остальное, а хлама, похоже, вокруг хватало. Сработал закон домино. Все загромыхало, стало падать, волной расходясь во все стороны. А я стояла сама не своя от страха, не зная, что будет лучше -- бежать или остаться на месте? А если что-нибудь сорвется сверху из-за спровоцированной мной лавины?
   Что-то коснулось моей щиколотки, скользнуло по коже. Шерстяное, пушистое. Теплое.
   Я заорала не своим голосом и побежала, споткнулась и полетела вперед. Разодрала колени и локти. Выбранный темно-зеленый костюм от Йеннифер падения не пережил. С оглушающим треском юбка разошлась по шву. Впрочем, впечатление на Маккамона мой наряд все равно не произвел, хотя я очень на это рассчитывала. От костюма так и веяло сексом.
   Кто-то мягкий и, несомненно, живой, виновный в моей панике, пискнул где-то рядом. Заметался по разрушенному хламу, царапая поверхности когтями.
   Божечки, а если их там много? Целые полчища голодных крыс бродят вокруг меня, а я их даже не вижу в темноте?
   Нет, нет, нет, мне явно не сюда. Надо выбираться... Вот только где эта дверь, через которую я попала сюда?
   Тусклый красный свет делал все поверхности совершенно неразличимыми. Пока я вертелась, стоя на одном месте, краем глаза я замечала, как что-то сверкало то там, то тут.
   Чьи-то глаза. Они следят за мной. Ааааа!
   Вне себя от страха, я попятилась назад. И заорала еще громче прежнего, когда спиной уткнулась в кого-то высокого и тоже теплого.
   -- Отпустите меня!
   -- Да успокойтесь, проклятье! Как вы забрели сюда? -- спросил Маккамон.
   -- Уберите фонарь, -- прошептала я, закрывая глаза от яркого луча белого света.
   Зубы выдавали чечетку из-за страха и холода.
   Маккамон опустил руку, фонарь выхватил из тьмы деревяшки и сломанные рамы.
   -- Осторожно, -- выстучала я зубами. -- Тут кто-то есть.
   -- Конечно, есть! И вы их напугали.
   -- Да вы в своем уме?! У вас здесь склад какой-то ветоши и в ней уже завелись крысы! И вы печетесь об их состоянии?!
   -- Когда-то здесь действительно были крысы. Но сейчас их нет.
   -- А вот и есть! -- Топнула я ногой. -- Одна из них напала на меня!
   Маккамон нагнулся, положил фонарь на выступ в какой-то деревянной конструкции, что-то подцепил руками и выпрямился.
   -- Да вот же крыса! У вас в руках! -- заверещала я.
   Зверек в руках Маккамона от моего крика задергался, как удав. Тельце было длинным, мордашка заостренная, а еще свисал длинный пушистый хвост.
   Я присмирела и пригляделась.
   -- Это не крыса, верно? -- сказала я, немного успокоившись.
   -- Совершенно верно, это хорек, -- согласился Маккамон. -- Они живут здесь как раз для того, чтобы здесь не было ни крыс, ни мышей.
   -- Хорьки едят мышей?
   -- Да. Они хищники.
   Хорьку явно надоело висеть, он задергался, и Маккамон взял его в ладони обеих рук. Хорек тут же свернулся клубком и принялся облизывать художнику пальцы. Шубка зверька была светлой, как кофе с молоком. Нос -- розовым, а круглые глазки-бусинки -- черными.
   -- Он не кусается, -- сказал Маккамон. -- Можете погладить. Его зовут Микки.
   Я аккуратно коснулась шубки зверька кончиками пальцев. Она не напоминала кошачью и была довольно жесткой на ощупь.
   -- В честь Микки Мауса?
   Маккамон закатил глаза.
   -- В честь Микеланджело. И нет, не черепашки-ниндзя.
   -- Вы уж совсем за дуру меня не держите, мистер Маккамон.
   Тут кто-то закудахтал возле моей ноги, и Микки дернулся. Я подпрыгнула на месте и схватилась за запястье художника.
   -- А это кто? -- прошептала я.
   -- Тоже хорек, их тут двое. Чтобы им не было скучно.
   -- Хорьки... кудахчут?
   -- Да, они издают очень похожий звук.
   Маккамон нагнулся и, не выпуская из рук Микки, подцепил второго зверька. Тот был темным, с белой маской вокруг глаз и окраской, напоминавшей енота.
   -- Как же вы назвали этого хорька?
   -- Лео.
   -- В честь ди Каприо, правда?
   -- Вы ведь шутите, Денни?
   -- Конечно, шучу. Это еще проще, чем Микеланджело.
   Лео мигом вцепился зубами в холку Микки, за что тут же получил по морде задней лапой. Маккамон опустил зверьков на пол.
   Выгнувшись дугой, зверьки стали скакать вокруг нас. Лапы скользили по полу. Скакали они полубоком и при этом действительно издавали потешные звуки, похожие на кудахтанье. Иногда один хватал другого, и тогда они кубарем катались по полу.
   -- Итак, у вас есть хорьки, -- сказала я, с улыбкой глядя на зверьков.
   Чтобы не потерять их из виду, я взяла фонарь и направила луч света на клубок из светлой и темной шубок.
   -- Надо сказать, это довольно неожиданно, мистер Маккамон.
   -- Услышать, как вы громите мою кладовую, тоже.
   -- Электричество отрубили, если вы не заметили. И я не смогла уехать с вашего чертовски высоко расположенного пентхауса.
   -- То, что стало темно, я заметил. Сложно рисовать в темноте. Чему вы улыбаетесь?
   -- Вы сами сказали, что рисовали. А то заладили "Я творец и я творю". Ой, ха-ха! Смотрите! -- я едва успевала поворачивать луч света за юркими зверьками. -- Микки только что забрался наверх и дождался, когда снизу пробежит Лео и обрушился на него. Вы бы видели его лицо! -- все еще заливаясь от смеха, я посмотрела на Роберта.
   -- Да, я видел, -- тихо отозвался он, не сводя с меня взгляда.
   От этого темного взгляда, в глубине тела снова вспыхнул огонь. Я остро ощутила то, что Маккамон так и стоит полуголый.
   -- Вы разорвали свою одежду, знаете? -- спросил Маккамон.
   Ах ты, черт! Вот куда он пялится!
   Из-за моего падения узкая юбка разошлась до самого бедра, выставив напоказ не только кружевную полосу чулок, даже кружево трусиков.
   -- Вот же невезуха, -- выдохнула я, пытаясь свести воедино две половинки разорванной ткани. -- Йеннифер меня убьет. Этот костюм часть реквизита на завтрашних съемках.
   -- И как часто вы носите журнальный реквизит?
   -- Каждый раз, когда еду к вам, -- огрызнулась я. -- Мой редактор считает, что у неподготовленных людей глаза могут слезиться из-за того, насколько моя одежда яркая.
   Маккамон задумчиво кивнул.
   -- Так и думал. Та одежда совершенно вам не подходила. Она была... слишком спокойная, что ли.
   -- Вы смотрели на мою одежду в прошлый раз? Да ладно? -- не выдержала я. -- По-моему, я и пяти минут не пробыла одетой рядом с вами.
   -- Это не отменяет того, что та одежда вам не подходила.
   -- А эта?
   Он бегло скользнул взглядом по голому бедру, пиджаку, который, как мне казалось, выгодно подчеркивал талию и третий размер груди.
   -- Эту тоже лучше снять, -- хрипло сказал Маккамон.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"