Маймистов Виталий Васильевич : другие произведения.

Тревожные картинки моего детства

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Известно, что на 100 девочек рождается 105 мальчиков. Даже живчик, несущий мужскую хромосому, лёгок, стремителен, но не стоек. Живчик, несущий женскую хромосому медлителен, терпелив и живуч. Прямо что-то из практики классного руководителя начальной школы. У мальчишек смысл жизни в рискованных проделках. Оказывается, так задумано природой. Мальчишки всегда в поиске, а это риск! Здесь я расскажу несколько историй из моего далёкого детства, каждая из которых могла оказаться в нём последней.
   Начну издалека. Учёные давно заметили, что природа производит мужчин с некоторым запасом. Даже и запас этот вычислили. На 100 девочек рождается 105 мальчиков. Рождалось бы и больше, но начинается отсев сразу после зачатия. Почему?
   Уже знают, что живчик, несущий мужскую хромосому, лёгок, стремителен, но не стоек и живёт недолго, а женский живчик медлителен, терпелив и более живуч. Это что-то из школьных характеристик, не правда ли?
   Учёные утверждают, что женщина задумана природой как хранилище генетического богатства, а мужчина - это поисковый компонент системы, корректирующий историческое движение вида. А поиск - это всегда проблемы. Становится понятным, почему мальчики более уязвимы и до рождения, и после. Они всегда в поиске. А поиск - это риск!
   Статистика утверждает, что годам к 28-ми между полами наступает равновесие. Но простите. Я учился в 6-ти школах (в России и ещё 3-х республиках, западнее Москвы), и в каждом классе, кроме Таллина у нас девочек было заметно больше мальчиков. Только в Таллине, когда я учился в 1-м классе, девочек не было совсем. Школа была мужская.
   (И что мне компьютер подчёркивает слово Таллин. Писал и буду писать с одним "н". И "на Украину" и "Киргизия", "Англия", "Франция" и "Германия" буду писать, как писал).
   ... Да, мальчиков в западных республиках Советского Союза было маловато. Не по цифрам. По ощущениям. В пятом классе сорок человек. 25 девочек и 15 мальчиков. И в других классах и других городах были примерно такие же соотношения. Я жил в маленьких военных городках. Вокруг заминированные луга и леса. Вокруг брошенное оружие... Болота, реки и речушки. А у мальчишек рыбалка, опасные игры. И всегда поиск...
   А у нас смысл жизни всегда был в рискованных проделках - мы делали то, что нам предназначено природой... Генетика...
   Трагедии были где-то рядом, но мне и моим друзьям везло. Мы отделывались только ушибами, гипсами, обморожениями, искусственным дыханием. Иногда в новом городе, в новом классе мне просто не рассказывали, что у них произошло прошлым летом... Узнавал об этом позже.
   Я расскажу несколько историй из моего далёкого детства и юношества, каждая из которых могла быть в нем последней. У многих моих сверстников бывали подобные ситуации. Кому-то везло больше, кому-то меньше... Так мы набирали опыт выживания в те первые годы "адаптации" к превратностям бытия.
  Родиться мне всё же посчастливилось. В Уссурийске. Но год был сороковой... Сороковые роковые. Испания, Хасан, Халкин- Гол, финская кампания, а вскоре и Великая Отечественная... Отец ушёл на фронт. Жили мы с матерью в эти годы впроголодь. Но кто-то жил ещё хуже. До сих пор ощущаю тот недобор калорий и витаминов... Рост у меня средний. А у отца, у брата, у сыновей - за метр восемьдесят. Да что там говорить...
  Первая моя проделка, которая могла закончиться сурово, произошла в Ачинске. (Есть такой городок в Сибири). Как-то осенью мама выпустила меня поиграть во дворе. Мне было года два. Двор я уже изучил и поэтому направился прямо за ворота. Здесь я впервые увидел следы от грузовика. Колея была глубокая. Грязь уже подсохла. Красиво выглядел рисунок от, видимо, новых покрышек. Фактура отпечатка меня заинтересовала. Я улёгся прямо в колею и стал внимательно рассматривать чёткие "ёлочки".
  Вдруг меня хватают за шкирку и отбрасывают в сторону. Пеќред носом, скрепя тормозами, останавливается грузовик. Спасибо соседке. Шофёр говорил, что он меня не видел, и если бы не "бдительность" проходившей мимо тётушки, была бы мне крышка.
  Помню, как мы в Ачинске встречали отца на вокзале. Ждали долго. Одни эшелоны подходили, другие уходили. Мы с мамой стояли на перроне. Ждали. Высматривали отца. Вдруг к нам подъехала телега. Меня поразило колесо. Здоровенное, окованное железом, завораживающая геометрия спиц, неподвижная ось. Колесо было выше моего роста. Я не мог оторвать от него глаз. Я оказался в стране мудрых великанов... Паровозы, вагоны были где-то в отдалении, и я их воспринимал без трепета.
  Отца мы так и не встретили, но когда пришли домой, я увидел сидящего на стуле молодого офицера. Рядом стояли костыли. Лицо было очень родным. Видимо, облик отца поддерживался в моей памяти благодаря нескольким фотографиям в семейном альбоме. Я подбежал к нему и уткнулся в колени. Мы были счастливы. Вместе с нами радовались и все соседи.
  Когда отец немного оправился от ран, мы переехали в Красноярск. Моя следующая опасная проделка произошла уже там. Наш двухэтажный громадный (так я его воспринимал) деревянный дом стоял недалеко от реки Чалым, притока Енисея. Я часто быќвал с матерью на берегу. С завистью смотрел на купающихся. Иногда мама брала меня на руки и где-то на мели несколько раз окунала в воду. Я был в восторге!
  Однажды я отправился на речку один. Подошёл к самой воде. Несколько мальчишек, весело перекликаясь, плыли на другой берег. Какой-то человек, лёжа на спине, без каких-либо движений просто плыл по течению да ещё читал толстенную книгу, держа её на пузе. Это меня вдохновило. Я тут же полез в воду. К моему удивлению, если всем купальщикам возле берега было всего лишь по колено, то мне, как только я очутился в воќде, сразу стало по шейку. Но хотелось плавать. Я ухватился одќной рукой за пучок травы на кромке берега и стал поднимать брызги ногами и свободной рукой. Несколько раз пучок выскальзывал из рук. Но воды-то было всего по шейку... Я снова пытался плыть. Что-то вроде начинало получаться.
  Вдруг где-то рядом раздался ласковый голос мамы:
  - Виталик! А вода тёплая?
  Я стал соображать, что ответить. Но тут коварная мама по-дошла ближе, ухватила меня за руку и вместе с пучком травы вы-тащила из воды. Здесь тон её голоса, к моему изумлению, изменился, и она начала что-то грозно мне выговаривать.
  - Мама, вода тёплая,- успокаивал я её.
  Эти первые опыты самостоятельного плавания я получил в три года.
  К осени я уже был вполне сформировавшимся сорванцом. И вот, "повзрослев", я решился на отчаянный поступок. Я ухватился за запасное колесо "эмки", прикрученное сзади к багажнику и, когда машина поехала, я лихо, как это делали мальчишки постарше, спрыгнул на землю. Очнулся я в госпитале, который был рядом с домом. Врач в белом халате успокаивал мать:
  - Ничего страшного. Недельку-две поите его чаем, хорошо
  бы со сгущёнкой. Зубы целы, нос заживет, и губы будут как наќдо.
  Как потом рассказывали очевидцы из нашего двора, я зацепился полой тяжеленного пальто, купленного "на вырост", за бампер легковушки, и меня проволокло почти метр по булыжной мостовой.
  Там же, в Красноярске, чуть ли не каждый день мимо нашего дома со стороны речного вокзала к железнодорожному поротно (как я теперь понимаю) маршировали солдаты. Офицеры с каким-то отчаянием, почти криком, командовали:
  - Левой! Левой! Левой!
  Одна рота проходила, и уже слышался пронзительный голос командира следующей роты:
  - Раз-два! Раз-два! Левой! Левой!
  Дом замолкал. Все смотрели в окна на солдат.
  - Куда они идут? - спрашивал кто-нибудь из мальцов.
  - На фронт...
  Потом и мне пришлось осваивать строевую подготовку. Но в командах наших сержантов, конечно же, не было ни той завораживающей ярости, ни того нерва. Это была рядовая муштровка. А там, в сорок третьем офицеры вели солдат, может быть, прямо в бой. И голос отдающего команды звучал так, как будто бы он отќдаёт приказ:
  - Вперёд!
  И офицеры, и солдаты, и женщины, прилипшие к окну, понимали, что домой вряд ли кто вернётся. А если и вернётся, то израненным, изувеченным.
  В Красноярске же я оказался и свидетелем жуткого события - поќлучения нашей соседкой "похоронки". Мы с мамой были в своей комнате. Вдруг слышим ужасный завораживающий женский вопль. Я смотрю на маму. Она выбегает на кухню, возвращается и прижимает меня к себе.
  - Что?
  - У тёти Веры на фронте погиб сын. Пришло известие.
  Такие крики иногда раздавались в соседних дворах. И я уже
  знал - кто-то получил "похоронку"...
  Сорок пятый год мы встречали в Смоленске. Пришла Победа! Неудавшийся "автопробег" стал забываться. Но мне снова пришлось посетить госпиталь. Правильней сказать, меня туда принесли.
  После долгой зимы вдруг наступила буйная весна, трава на территории воинской части, где служил отец и где мы все жили, прямо поднималась на глазах. Густая, зеленая. Как-то тёплым солнечным деньком мы, ребятня, катались на этой траве, кувыркались, бегали друг за дружкой. Скоро будет лето!
  Рядом с тем местом, где мы играли, была воронка. Их много было в ту пору... Воронка была довольно глубокая, а на дне валялось несколько медных гильз и ржавых железяк.
  Очнулся на хирургическом столе. В госпитале работала наша соседка. Называл я её тётя Макарена (фамилия у неё была Макаренко). И вот я увидел лицо тёти Макарены. Она перевязывает мою голову бинтами:
  - Надо быть осторожней,- приговаривала врачиха,- нельзя кататься по траве. Это опасно.
   Гильзы - это опасно. Это я хорошо прочувствовал лет через пятнадцать на срочной в армии, когда на полигоне отмечали флажками неразорвавшиеся снаряды. А были и боевые снаряды, и болванки, имитирующие настоящую смерть. И какой-то солдатик рядом со мной, катая ногой сорокопятку, спрашивал голосом Вицина у капитана: "А этот отмечать?". Были в армии и "другие случаи". Вот, например, сидим в окопе после стрельбищ. Автоматы на коленях. Валерка с нехорошей фамилией Передёра балуется спусковым крючком, дуло упёр мне в живот. Товарищ говорит: "Передёра, передёрни затвор! Валерка передёрнул, выскочил патрон... В другой раз хожу на посту ночью. Вдруг из-за машин на меня бросается парень. Я в сторону. Чувствую его чистое дыхание. Перевожу автомат на стрельбу очередями и ору: "Ложись!" Парень, изображая из себя пьяного, наметил удрать. "Стреляю!" Нажимаю кнопочку "Вызов караула". Никто не идёт. А мне виден домик караула. Там глубокий сон. А может быть, сигнал не прошёл. Стрелять вверх? Будить весь батальон? А потом чистить автомат? А как себя поведёт задержанный? "Проваливай", - говорю я ему. Так рисковать? Чем я богат? Калаш да звёздочка на пилотке. Так кто ж ему это отдаст без боя?
   ... Однако вернёмся в детство.
  Наша часть в Смоленске находилась на территории бактериологического института. И он уже работал. Кто-то из наших малоќлетних "разбойников" проник в одну из лабораторий и выпустил из клетки заражённых морских свинок. Видимо, хотел поиграть, но зверьки разбежались.
  Я не пишу местные, а именно наши. Деление было чёткое: здесь наши, а там местные. И так было везде, где бы мы ни жили. Для местных мы тоже были чужаками. "Да это те, из воинской части".
  Сотрудники этого НИИ вылавливали мальчишек со всей близќлежащей территории и разъясняли, что свинки заражены, что их нельзя трогать и что лучше всего показать, где они сейчас.
  Наверное, это была всё же не наша работа. Подопытных зверьков не нашли. Но пронесло...
  В Смоленске я был свидетелем казни пятерых немцев, военных преступников. Казнь была "через повешенье". Собравшийся народ был выстроен в виде "каре". Отец выставил меня чуть дальше от зевак, ближе к грузовику, который выполнял роль эшафота. Мне всё было хорошо видно. Злость к немцам у всех была большая. Я уже не помню, надевали ли им на голову белые мешки, или это уже "вмешивается" что-то из киноприключений...
  Один немец при повешении сорвался. Руки у него были связаны. Его подняли солдаты, которые выполняли эту "процедуру".
  По толпе пронёсся гомон:
  - Надо помиловать...
  Народ подобрался начитанный... Это что-то из французских романов. В доброй старой Европе вроде было принято, что если
  во время казни рвалась верёвка или гвардейцы, стреляющие из мушкетов, не попадали в цель, то осужденным даровалась свобода.
  Наши солдаты замерли. То ли тоже книжек начитались, то ли просто растерялись. Но немец вдруг что-то прокричал. Зря он это сделал. Тут же слова немца перевели: "Русские даже повесить как надо не умеют!"
  Офицер, руководивший казнью, оправившись от замешательства, дал команду:
  - На виселицу гада!
  Кинохроника показывала эту казнь много раз. И там можно было увидеть маленького мальчика на довольно порядочном расстоянии от линии "каре". Кадры были подредактированы, и в кино всё было гладко.
  Вскоре отца перевели во Псков. Я уже вполне окреп, и родители решили, что лучше будет, если меня отправить в детский сад под присмотр воспитателей. До садика я с ребятнёй из нашей части совершал "экскурсионные набеги" на окрестности. Псков был страшно разрушен. Целой и невредимой оставалась только старинная башня у реки Великой. По крайней мере, так отпечаталось в моей памяти. Может быть, и там что-то пострадало, но башня строилась на века...
  Река Великая была не очень широкой, но глубокой и полноќводной, в неё впадала мелководная речушка Пскова. Мы даже пытались перескочить её по камушкам. Но только пытались. Проделать такое не удавалось никому из нас. Местная ребятня охотилась на пескарей, орудуя вилками, прикрученными к длинным палкам.
  Осенью и зимой, уже будучи в садике, мы чинно гуляли, взявшись попарно за руки, по этим же местам. Одна из воспитательниц выбирала дорогу и шла впереди, другая бдительно охраняла нас сзади. Это была парковая зона, но все высокие деревья были без верхушек. Их срубили снаряды или очень крупные осколки. Все макушки деревьев были чёрными.
  А летом мы всем садиком отправились на дачу. В те годы ещё пытались соблюдать стародавний уклад. Лето привилегированная часть общества (детсады, естественно, таковыми тоже являлись) проводила время на природе. Собирали цветы, ловили бабочек.
  Прошла одна война, другая... и еще одна, японская. В стране разруха. Из еды: селёдка, картошка да хлеб по карточкам... А обрядность прошлой красивой и, видимо, сытной жизни ещё жила в сердцах голодных и чудом выкарабкавшихся из небытия людей.
  Нас привезли в маленькую деревушку подо Псковом, Черёху, и разместили в опустевшем на днях детском доме. Этих ребят по тогдашним правилам отправили на Черноморское побережье в пионерский лагерь.
  И здесь мы гуляли по полю, вдоль речки. Водили нас воспитательницы и в лес. В этих местах ещё недавно шли упорные бои. Я заметил, что и здесь не всем деревьям посчастливилось остаться невредимыми. У многих сосен были снесены снарядами верхушки. От некоторых сосенок оставался только один обугленный ствол...
  Воспитательница говорила нам:
  - Увидите проволоку - не трогайте! Там может быть мина.
  Это нас заинтересовало, и мы с товарищем решили найти миќну. Оказавшись в самом конце "процессии", мы несколько приќотстали и, уловив момент, когда наши "дозорные" заговорились, нырнули в кусты. И нам сразу же "повезло". В траве мы увидели проволоку. Дёргать её нельзя! Но что делать? Мы стали искать концы. Там мы ожидали увидеть мину! Но странно... Проволока была нескончаема.
  Воспитательницы быстро обнаружили пропажу, и мы были водворены на место. Меня Мария Ивановна взяла за руку и уже до самого конца прогулки не отпускала.
  Времена были суровые. Сапёры вычищали все близлежащие луга и леса от мин и неразорвавшихся снарядов. Вскоре и к нам в детдом зашли солдаты. Наша воспитательница отвела их к тому месту, где мы нашли подозрительную проволоку. К нашему счастью, это был телефонный кабель. По крайней мере, так сообщили сапёры нашим перепуганным нянечкам...
  Вернувшись из Черёхи, я узнал, что мы переезжаем в Таллин, в Эстонию. Я привык к частым переездам. Мне такая жизнь нравилась. Новый город, новые друзья...
  В Таллине на территории нашей части работали пленные немцы. Они вручную рыли довольно глубокие траншеи под фундамент. Место, где работали немцы, было огорожено колючей проволокой и охранялось часовыми. Видел я пленных немцев и в Смоленске, и во Пскове. Их особенно не охраняли. Помню, в Смоленске они свободно разгуливали по части. Один немец, портной, сшил мне даже гимнастёрку из "трофейной" ткани. Он всё пытался уговорить меня и маму сшить мне пиджак. Но когда портной начертил на листке контуры этого пиджачка - я сразу узнал в нём мундир офицера "вермахта". В таких разгуливали пленные. Ясно, немец насобачился шить мундиры своим офицерам. Я запротестовал. И вскоре уже разгуливал в новенькой гимнастёрке.
  Здесь за проволокой пленные немцы выглядели совсем не добродушными созданиями, ожидавшими отъезда домой. Это были суровые, в большей части тучные, фашисты, злобно глядевшие на нас из-под козырьков своих зелёных фуражек.
  Однажды какая-то пожилая женщина принесла приличный кусок белого хлеба, намазанный толстым слоем масла. Я крутился рядом.
  - Можно, я дам это пленному,- спросила она часового.
  Ближайший из "землекопов" подошёл очень близко к проволоке.
  - Можешь, но знай: это преступники. Им виселица нужна, а не хлеб.
  Старушка как-то сникла, и было понятно, что бутерброд она сейчас завернёт снова в платочек. Немец быстро просунул руку между рядами колючей ограды, выхватил из рук обескураженной женщины хлеб, отступил и быстро пошёл прочь.
  Меня удивило, что немец, ухватив бутерброд, ни кивком, ни словом не поблагодарил пожалевшую его старушку. Более того, в глазах его горела ненависть. Так смотрели на нас немцы на эшафоте перед казнью.
  Поступок старушки мне был непонятен. Много позже я узнал, что вроде бы не все немцы на оккупированной земле вели себя как сволочи. Попадались и вполне приличные люди. Это рассказывали женщины, у которых на постой останавливались немецкие офицеры. Может быть, женщины были и правы, а может быть, немцы просто боялись партизан...
  В Таллине мне стукнуло семь лет, и я пошёл в школу. Наша воинская часть, где мы жили, была на окраине, а русская школа - в центре города, и ходить приходилось пешком. Да и улица, по которой мы добирались до центра, называлась, в переводе на русский, Длинной...
  Зато мы проходили мимо зоопарка. Нужно было спуститься с горки. Зоопарк был внизу. Сверху мы видели некоторых зверей,
  но издалека. Каменный забор, ограждавший зоопарк со стороны улицы, в одном месте на склоне значительно снижался, и здесь на него можно было легко взобраться. Внизу была пустующая клетка из железных прутьев.
  В чинной благоразумной Эстонии никому бы и в голову не взбрело лезть через забор и тайком пробираться в зоопарк. Но вот появилась свежая популяция сорванцов...
  В удобном месте мы спускались с забора, легко проникали через экономно расставленные прутья крыши в пустую клетку. Протягивая руки через решётчатую дверь, открывали засов и по-падали в зоосад. Такой "манёвр" нам удавалось проделывать раза четыре, может быть, больше. Но однажды нас ждал сюрприз...
  Первым шёл Лёнька. Когда он уже был на клетке, мы услышали неприветливое, можно сказать, звериное рычание. Мы все, и Лёнька тоже, тут же вскарабкались на забор. Из тёмного угла вышел лев. Он посмотрел на нас, ещё раз рыкнул и удалился на свою подстилку.
  Умный был зверь. Тактик. Он вовремя дал понять, что место занято.
  ... Но дорога в школу, а особенно из школы, была очень длинной. Мы часто присаживались на проезжающие по центральной улице телеги. Да-да! В первые годы после войны такое чудо ещё можно было встретить даже в Таллине. Сзади у всех телег торчала толстая жердь. Такая конструктивная особенность. Сидишь на этой жерди и едешь. Возчику тебя не видно, если телега нагружена. Если пустая - приходилось пригибаться.
  Как-то у меня оказалось много попутчиков, и места на жерди мне не досталось. Тогда я поставил ногу на ось колеса и по-пытался взобраться на трубы, которыми было загружено это допотопное средство передвижения. Дело было в марте. Я ещё был одет в тяжёлое зимнее пальто. Очень неуклюже я себя чувствовал в нём. Залезть на трубы мне не удалось, нога сорвалась, и я оказался под телегой.
  Снова меня поместили в госпиталь, но на этот раз надолго. Наложили гипс. Недели через две его сняли, наложили другой, полегче, и я уже мог, правда, с палочкой разгуливать по госпиталю. Это было большое здание с "поворотами", пристройками и другими архитектурными выкрутасами. Раненых солдат там было человек двести, а может быть, и больше.
  Война-то кончилась два года назад, а на излечении всё ещё было много парней. Я как-то спросил об этом нянечку, присматривающую за мной.
  - Где-то она, может, и кончилась, а в здешних лесах ещё нет. Воюют там наши солдатики с "лесными братьями".
  - С кем, с кем? - переспросил я.
  - Да с бандитами, местными эстонцами, которые служили у фашистов. Те сдались, а эти нет. Знают: пощады им не будет...
  Так я впервые услышал про "лесных братьев".
  Прошло еще недельки две, и меня выписали. Сказали: здоров! Будешь прыгать! Прыгать, правда, я стал не скоро, в школе на лестнице я был беспомощен. Ребята знали про мои приключения и не толкали, а даже иногда уступали дорогу. Но к летним каникулам я полностью "восстановился" и принял их с восторгом.
  С Лёнькой, ну с тем, которого чуть не сожрал лев, мы стаќли бегать на карьеры. Море было далеко, а здесь рядом старые каменные карьеры, залитые водой. Там ребята постарше купались. Мы с Лёнькой смотрели и завидовали. Плавать-то ни я, ни Лёнька не умели. Пацан разбежится, на самом краю карьера подпрыгнет и ласточкой в воду! У нас дух захватывало...
  Однажды Лёнька, не утерпев, тоже разбежался, подпрыгнул и кувырком, разбрасывая брызги, шлёпнулся в воду. Несколько секунд он барахтался, а потом стал тонуть. Высокий старшеклассник из нашей школы, уже напялив одну штанину, посмотрел на моего приятеля в воде, сообразив, что самому тому не выбраться, выругался, отбросил брюки и нырнул в воду - Лёнька был спасён.
  Домой мы шли молча.
  - Лучше на море ходить,- сказал я, нарушив тягостное молчание.
  - Да,- не сразу ответил Лёнька. - Хоть и далеко, зато мелко.
  Так к нам приходил опыт...
  А в октябре отца переводили служить в Румынию. Дома решиќли, что нам лучше дожидаться его в Пярну, в уютном курортном городке на берегу Рижского залива. Война пощадила его.
  Мы готовились к переезду. Все вещи были уложены в большие жёлтые ящики из-под запчастей к американским "студебекерам". Эти ящики мы уже давно использовали при переездах. Хранились ящики довольно просто. Их ставили друг на дружку, и получалось что-то вроде шкафа.
  Мама прикрепляла к ним занавески, и в комќнате становилось даже уютно. "Спасибо американским товарищам" (это не ирония, это горечь: где-то не было войны, сытость, обустроенность, студебекеры разъезжают...).
  Вообще-то нам полагалась казённая мебель. Переезжая, мы свои, довольно "потрёпанные" столы и стулья сдавали, а на новом месте нам выдавали другие, но тоже далеко не новые. Отца предупреждали: ехать нужно днём - так безопасней...
  Но мы прособирались и в Пярну выехали уже вечером. В куќзов нашего студебекера заскочил и один красноармеец с кара-бином.
  - Мало ли что,- объяснили матери провожавшие нас офицеры.
  У отца на поясе красовалась кобура. Там был "вальтер". Это я знал. Вооружён был и водитель. Даже у меня был пистолет. Деревянный. Сам делал.
  Ехали мы долго. Я уснул. Проснулся уже ночью. Отец и шофер о чём-то спорили. Машина стояла на перекрёстке. Отец разложил на коленях карту, минуты две разглядывал её. Потом выбрался из кабины и достал из кармана компас. Пожал плечами. Что-то он не очень верил стрелке. Стало ясно - мы заблудились. Решили всё же не менять направление, а ехать до первого населённого пункта, а там уточнить маршрут.
  Ехали мы настороженно. Всматривались в густо стоящие по краям дороги сосны, освещённые фарами "студебекера". Вдруг из-за деревьев показался огромный мужик в брезентовом плаще и с охотничьим ружьём на плече. Мы остановились. Мужик сделал шаг назад и исчез за соснами.
  - Охотник? - отец посмотрел на водителя.
  - Может, и охотник...
  - А что ему тут делать ночью?
  Отец выскочил на дорогу и выхватил "вальтер". Боец что-то крикнул в кузове, выпрыгнул и встал чуть поодаль.
  - Эй, выходи! - крикнул отец.
  "Охотник" снова показался в свете фар.
  Из машины вышел водитель. Карабин он держал уже у пояса, и по всему было видно, что ежели что - не промахнётся.
  - Покажи нам дорогу на Пярну, - приказал отец.
  "Охотник" с явным облегчением, но спокойно, как будто и не было рядом трёх готовых выстрелить стволов, указал рукой направление и глухо произнёс что-то вроде:
  - Айн километр унд трасса нах вест, нах Пярну.
  - Ну, спасибо.
  Все наши забрались в машину, и мы поехали.
  - "Лесник" подумал, что в машине ещё кто-то есть,- усмехнулся отец.
  - Серёга молодец! Он вёл себя, как будто под тентом не ящики, а рота солдат,- поддержал разговор водитель.
  - Он даже приказ какой-то отдал,- улыбался отец.
  Мы с мамой сидели молча и вглядывались в освещенную фараќми дорогу. Вдруг в свете фар мы увидели бегущего зайца, потом ещё одного! Они мчались впереди машины и вроде бы не помышляли увильнуть в сторону.
  Водитель заёрзал.
  - Здесь лучше не стрелять,- проговорил отец.
  Потом я уснул, а утром мы были уже на месте.
  В Пярну мы года два жили в парковой зоне в мансарде не-большого коттеджа в трёхстах метрах от моря.
  Наступила осень. В парке нападало листьев по колено. Ветер часто сбивал их в жёлто-красные горки. Мы разгонялись и прыгали в эту листву, испытывая невероятный восторг. Кто-то из нас, из мальчишек нашего и соседнего коттеджа, догадался прыгать на эти кучи листьев с деревьев...
  Однажды в кустах, забитых опавшими листьями, мы нашли ржавый ручной пулемёт. Но у него не было "сошек", на которые при стрельбе лёжа устанавливается ствол. И, играя в войну, мы должны были находить пеньки и уже с них "стрелять". Пеньков вокруг было достаточно. Парк был старый, и сухие деревья спиливали на дрова. Однако в атаку с этим пулемётом мы ходили недолго.
  Дня через два во время "рукопашного боя" к нам подошли строгие люди в гражданском, забрали нашу опасную игрушку, осмотрели место, где мы её нашли, и удалились, предупредив, что играть с такими "штуковинами" не стоит, а если что ещё нам подобное попадётся, необходимо сообщить часовому вон у тех воќрот.
  В тот же день приехала машина с сапёрами. Они "пронюхали"
  миноискателями весь парк, но, видимо, ничего больше не нашли.
  А про воинскую часть мы, конечно, знали. Я даже подружился там с одним красноармейцем. Он иногда выезжал из части на лошади, вторую уже под седлом он вел рядом, держа её за уздечку. Я подбегал к солдату и просил покатать. Добродушный боец мне не отказывал. Он, перегибаясь, подхватывал меня и усаќживал в седло перебирающей копытами соседней лошадки. Мы неторопливо проезжали по аллее парка, заворачивали к деревянному забору, за которым был небольшой, но очень симпатичный домик под красной черепицей. Там жил командир. Солдат, видимо, ординарец, останавливал лошадей. Я сползал с седла на землю и, счастливый, убегал к ребятам.
  Чаще всего мои знакомые кавалеристы шли на лошадях рысью, но иногда они позволяли себе и проскакать галопом. Ритмический цокот копыт гривастых красавцев мы воспринимали как музыку.
  Наступила зима. Долгая северная зима. Темнело рано. Зато в выходные дни у нас хватало времени и покататься на санках и поиграть в снежки. Любимым нашим занятием было катание с горки. Мы с неё съезжали на санках и даже на фанерках. Бывали там и местные парни с тяжёлыми финскими санями с сиденьем впереди. Эстонцы иногда брали нас с собой прокатиться. Скорость у этих саней, когда они летели с холма, была фантастическая. Дух захватывало. Ребята постарше строили из снега трамплины и прыгали с них на лыжах. Снега было вдоволь.
  Вскоре я освоил и коньки. Как-то пронёсся слух, что море замёрзло, а ветер сдул со льда снег. Отличный каток! Мы тут же всем двором были на берегу. Да, море промёрзло сантиметров на тридцать. Но ветер, который сдул снег, кое-где поломал и лёд... Вся прибрежная полоса представляла собой ледяные поля, разделённые блистающими торосами. Мы взбегали на лёд и катались, катались, катались!
  Ветер дул довольно сильно. Деревья в парке были ему помехой. И ветер с воем раскачивал их, мёл снег. Лёд в заливе не выдерживал напора мчащихся с бешеной скоростью воздушных струй и вздыбливался новыми торосами. Было здорово! Но и немножко страшновато...
  Кто-то из нас догадался использовать ветер при катании. Мы расстёгивали пальто и под "парусом" мчались чёрт-те куда. Меняя угол распахнутого пальто к ветру, мы меняли направление своего движения. И ураганом в море нас уже не унести. Чуть повернув "парус", мы мчались к берегу. Замерзшей была только прибрежная полоса бухточки. Дальше виднелась открытая вода. Нам уже хватало ума не подъезжать к кромке льда.
  Мальчишки постарше делали буера. Это очень просто. Похоже на трёхколёсный велосипед. На одной доске приколачиваются два конька. Это сидение. А на другой один, рулевой конёк. Эта доска вертикальная. Они соединяются третьей доской, но так, чтобы руль на вертикальной доске можно было поворачивать. Ну как на самокате. И всё!
  Мы тоже сделали себе такой буерок и катались на нём недели две. Но потом как замело, как заметелило! Наши "катки" покрылись снегом, да и было уже не до буеров. Нужно было срочно исправлять "двойки".
  Но вот вновь, уже в девятый в моей жизни раз, наступило лето. Мы, конечно, всей нашей дворовой командой проводили время на море. Плавать из нас не умел никто. Но плавать очень хотелось, Самый короткий путь к пляжу шёл через небольшую речушку. Мальчишки постарше переходили её вброд, но для нас там на самой середине было с головкой. И нам приходилось делать большой крюк, чтобы добраться до облюбованного нами мелководья.
  Как-то Вовка предложил попробовать перейти речку, подпрыгивая.
  - Доходим до места, где нам по шейку,- развивал свою мысль наш сообразительный товарищ, - и начинаем прыгать на тот берег.
  - А как же дышать? Там же с головкой!
  - А ты выпрыгнул - вдохни, а под водой выдыхай.
  Идея нам показалась интересной. И мы тут же испытали Вовкино предложение. Все мы были босиком. Из одежды одни трусики. Никакого тебе снаряжения. Первым шёл Вовка, за ним я и Петька. За нами ещё два смельчака, Вовка дошёл до глубокого места и стал, подпрыгивая, как и задумывалось, перебираться на другую сторону. И нам с Петькой этот "фокус" удался. А вот последний пацанёнок из нашей цепочки что-то замешкался. Нам пришлось его выручать. Мы схватили его за руки и, зажав рты, отчаянно заколотили ногами по воде. Речку мы преодолели без потерь. К концу лета мы уже почти все умели плавать, да и речку переходили запросто, не подпрыгивая. То ли она обмелела, то ли мы подќросли...
  Следующее лето я встречал на новой квартире. От моря это было далековато, зато река Пярну плескалась рядом, за двумя заборами. Я быстро подружился с местной русской братией, и мы все дни проводили на реке. Правда, выход к реке был у самой лесопилки. Бревна занимали почти полреки, в некоторых местах между брёвнами было довольно приличное пространство, и мы там купались. Были, конечно, и некоторые сложности.
  Во-первых, плавали мы ещё слабовато. Три-четыре взмаха рукой - и ноги касались дна, подпрыгивали - и снова три-четыре взмаха. Это на море, на мелководье... А здесь до дна было не достать. Да и брёвна были громадными. Просто так на них из воды не взобраться.
  Но мы решили эту проблему! Находили место, где между брёвен было метров пять, и кто-нибудь из нас крутил бревно, бегая поперёк ствола. Остальные с противоположной стороны прыгали в воду, даже ныряли, и нас несло по инерции до раскрученного бревна, а там, вцепившись в кору и используя "крутящийся момент", мы оказывались сверху на уже останавливающемся дереве.
  Это удавалось не всегда и не всем. Тогда те, кому повезќло, все вместе крутили бревно, становясь на самом краю, сосновая глыба нехотя поворачивалась, вытягивая и наших менее удачливых товарищей.
  Удивительно, но никаких печальных последствий эти наши затеи не имели. Плавали мы ещё плоховато, "только учились", но были ловкими, тренированными и не терялись ни при каких обстоятельствах.
  По-настоящему плавать я научился в Коростене. Есть такой городишко на реке Уж на Украине. Частые переезды научили меня быстро находить новых товарищей и не тосковать об утерянных. И здесь у меня появились друзья - Игорь и Валерка. Мой стиль "собачкой" был на их взгляд примитивным, и они стали обучать меня плавать "в размашку", "кролем" и "брассом".
  Когда мои приятели решили, что я уже освоил "классические" приёмы плавания (а обученье проходило на мелководье), мы отправились на самое широкое и глубокое место на реке. Здесь мы прыгнули в воду и поплыли. Поначалу я лихо пустился "в размашку", но быстро устал и перешёл на привычный мне стиль.
  Ребята, увидев, что их обучение завершается позорной "собачкой", возмутились. А дело было уже на середине реки.
  - Ну, плыви тогда "лягушкой". Это не так позорно.
  И показали мне этот прием. Я уже порядком устал, но ещё на Балтике усвоил один приём отдыха на воде. Нужно глубоко вдохнуть и лечь на спину. Лежать удавалось всего несколько секунд, но можно было вдохнуть и выдохнуть, оставаясь на поверхности без движения. Затем ноги опускались вниз. Снова нужно было глубоко вдохнуть... В общем, товарищей своих я разочаровал. Но до берега доплыл. Не кролем, но вполне допустимой "лягушкой".
  Однако к концу лета я не только освоил приличные стили плавания, но даже участвовал в соревнованиях местной пацанвы по дальности ныряния. И был далеко не последним. Первым всегда был Валерка. Он такие себе лёгкие накачал, что мы и не помышляли замахнуться на его рекорды. Он под водой мог просидеть, не двигаясь, минуты две, а нырнуть и плыть под водой почти минуту.
   Следующее лето я уже встречал в Белоруссии, в очень симпатичном городке Мозыре. Город расположен в двух плоскостях. Ровная степь вдруг обрывается. Внизу река. Деревянные домишки разбросаны и на возвышенном плато, и в низине возле реки, и прямо на склонах на небольших террасках. Одна улица спускается с плато, извиваясь как тропинка, другая идёт по низине вдоль реки, повторяя её изгибы. Есть, конечно, и ещё улочки, но они коротенькие, и их немного.
  В Мозыре я сразу попал в хорошо организованную дружину юнцов. Заводилой там был Игорь. Отец у него, как и у всех нас, был боевым офицером, и наша команда скорее походила не на обычную ватагу сорванцов, живущих в одном дворе, - в ней просматривалось некое сообщество "молодых людей", связанных не только одним двором, но и дружбой их семейств. Офицеры-отцы прошли войну, служили в одной части. В праздники все собирались вместе.
  У нас, у мальчишек, был даже свой кодекс чести: один против одного, лежачего не бить, товарищей не бросать, врать позорно... Между собой мы никогда не дрались. Это если приходилось разбираться с местными.
  Летом любили мы ходить купаться на Припять. Но как-то я задержался, не помню уже почему, и ребята отправились на речку без меня. А путь был долгий. Нужно было сделать довольно приќличный крюк, перейти понтонный мост и ещё пройти чуть ли не с километр, чтобы попасть на облюбованный нами пляж. Добропорядочные горожане добирались до заветных песков на лодках. Бравые парни, лодочники, за рубль перевозили всех желающих. Но рубль - это были деньги. Мне мама в школу давала рубль. И этоќго хватало на три пряника.
  Но я как-то видел переплывающего Припять пацана с брюками, подвязанными к голове ремнём. Припять - довольно широкая реќка, но спокойная. И я рискнул. По прямой до пляжа было "рукой подать". Сандалии я не взял. Пошёл босиком. Брюки с ремнём и майка. Проскочив по круто спускавшейся к реке улочке, я вмиг оказался на берегу. Пристегнул ремнём одежду к голове и вошёл в воду.
  Лодочники, увидев мои серьёзные намерения, перекинулись несколькими словами. Что-то вроде: "Ну пацан, ну даёт!". В этих восклицаниях я почувствовал уважение. Плывя, я ощущал "затылком" их подбадривающие взгляды. Это придало мне ещё большую уверенность, и я спокойно достиг середины. Здесь течение было более заметно, но я, взяв немного ближе к мосту, выплыл как раз на середине пляжа. Я даже опередил ребят. Они подошли миќнут через пять. И мой "подвиг" не видели. Когда я рассказал им об этом - понимания в их душах я не нашёл.
  - Зря ты поплыл один,- сказал Игорь.- На такое одному пускаться не стоит. Вдвоём! Это ещё куда ни шло.
  Чуть дальше за Припятью начинались старицы и болота. Там мы часто рыбачили на удочку. Но улов был слишком мал. А рядом рыбаки из рыбколхоза вылавливали сетью таких здоровенных щук... Мы выпросили у них дырявую, уже не пригодную для настоящей работы сеть, вырезали из неё целые куски, связали их суровыми нитками...
  Идею нам подсказали рыбаки. Получилось нечто, отдалённо напоминающее невод, но не совсем. Сеть имела два крыла и "кошель" - карман размером с сундук.
  Вот тут у нас рыбалка пошла! Мы облазили все старицы. Большая рыба нам не попадалась, зато щурят мы за день отлавливали почти что ведро. Если честно - ведёрко. Мы разжигали костёр и, когда он прогорал, закапывали в горячий песок под угли своих щурят, обернув их листом лопуха. Минут через пять-шесть мы их вытаскивали и предавались пиршеству, как какие-нибудь папуасы. Съев три-четыре рыбёшки, естественно, без соли и без хлеба, мы вполне наедались.
  За старицами, ближе к лесу, шли сплошные болота. Но там были места пригодные для рыбалки. Нас дома пугали: "В болотах можно утонуть! Там на каждом шагу трясина..." Но мы далеко не лазали. Ловили у края болота и только в тех местах, где была чистая вода и на дне желтел песок.
  Мы подводили СВОЮ сеть к водорослям, немного проходили по ним и поднимали её. В кошеле всегда была рыба. Здесь, в отличие от стариц, попадался карась, правда, мелкий, окуньки и вьќюны.
  Поздней осенью болота и старицы замерзали первыми. Река долго не поддавалась зиме. По ней всё ещё сплавляли лес огромными плотами и шли баржи с красной железной рудой. Игорь сказал, что руду эту везут из Польши.
  - Где Польша, а где Припять? - возразил я.
  - Там у границы с Польшей есть канал, и он соединяет Приќпять с Бугом.
  Я потом просмотрел атлас. Всё правильно! По Припяти, по каналам можно и до Польши добраться. А там и Балтика рядом!
  Ледок на старицах был ещё тонким. Мы катались у самого бережка. Лёд трещит под коньками. Останавливаться нельзя! Но если мы и проваливались, то только по щиколотку. Со мной это произошло один только раз. В таких случаях мы разжигали костёр, сушили ботинки и носки, и через полчаса вполне сухой товарищ был готов к новым подвигам.
  Но наступала-таки суровая зима. Припять замерзала. Снежная метель покрывала и заледенелую реку, и промёрзшие старицы толстым белым покрывалом. В зимние каникулы мы каждый день уходили на лыжах через речку и болота в лес. От реки примерно за час добирались к горкам - излюбленному месту катания на лыќжах для всех мальчишек города.
  Из снега мы строили трамплины и лихо прыгали с них. Правќда, благополучно приземлиться на две лыжины удавалось нечасто. Ни мне, ни моим товарищам. Но удивительно: никто из нас не поќломал там ни рук, ни ног. Падали, но оставались целыми. Всё дело в "конструкции" крепления валенок к лыжам. Вставляли
  носок валенка в петлю на лыжах, и айда с горки. Если теряли равновесие - "автоматически" вместе с валенками выскакивали из петель, а лыжи уже без нас катились дальше. А будь крепления жёсткими...
  В марте снег всё ещё был хорош для катаний, но на реке у одного берега появлялась вода. Март есть март, и солнце уже хорошо прогревало южные склоны. Но колхозники из соседней деревушки на санях отважно пересекали опасное место. По идее, под водой должен быть ещё толстый слой льда... Лошади нехотя шли в воду. Сани погружались в неё наполовину. Мы просились на сани, и добродушные белорусы перевозили нас на чистый снег.
  Вот и всё. Закончилось моё детство. Там, в Мозыре, мне уже исполнилось четырнадцать. Я выжил, набрался опыта. Больше я уже не рисковал. ... Почти.
  Как-то в небольшой деревушке под Слуцком я всё-таки ещё раз испытал судьбу - свалился с лошади. После восьмого класса нас отправили на два месяца "на картошку". Была тогда такая практика. Нас с товарищем поселили в бревенчатой избе. Работой особо не нагружали. Было много свободного времени. К старикам, у которых мы жили, часто наведывался их внук Ян. Мы с ним подружились.
  Однажды он прискакал к нам на великолепной серой в яблоках лошади. Я, как "бывалый кавалерист", не удержался и решил ещё раз испытать радость "свободного полёта". Кобыла, правда, была не осёдлана, но Ян лихо гарцевал на ней. Вняв моим просьбам, он спрыгнул с кобылы и подал уздцы мне. Я с лавки перелез на спину лошадки и не спеша прошёл на ней несколько метров. Не было не только седла, но и стремян. ... Ян подбадривал меня:
  - Та давай!
  Я пошёл рысью. Всё хорошо... Вдруг лошадь сама перешла на галоп. Моей "выучки" хватило на несколько секунд. После очередного "взлёта" я оказался под ногами кобылы. Она спокойно перескочила через меня, распластанного на траве, и остановилась. Умная была лошадь.
  Всё! Дальше пошли спокойные благостные годы. Гонял на велосипедах, на мотоциклах, на малолитражках. Почти без царапин. Нырял в маске и ластах на запредельную глубину. Бешеный шторм на Азове пытался вытрясти меня из маленькой яхточки. Но я жив-здоров: попал, видимо, в тот процент Y-хромосом, которому суждено "корректировать историческое движение вида".
  Сразу же после школы и армии началась суровая битва за место под солнцем. Однако этому уже не сопутствовали те опасные моменты, которые подстерегали меня в детстве и юности. Я знал, на что шёл. Знал, кто и где может подставить ножку. Удачно, или лучше сказать, без больших потерь лавировал между "расставленными ловушками". Сейчас я спокойно могу оглянуться назад. Не предавал. Не лукавил. Шёл вперёд. Почти достиг своего потолка. Можно было, конечно, сделать и больше. Но до потолка уже и рукой подать...
  Жизнь прекрасна!
   Виталий Май
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"