Аннотация: Грустные, забавные, а иногда и страшные истории из нашей совсем невесёлой жизни. Фотокружок. Лесополоса. "Тихие американцы". Студенты и натурщицы. Радистки. Тандем.
ФОТОКРУЖОК
Жили мы тогда в Белоруссии на окраине небольшого городка. По нашей улице довольно часто прошагивал духовой оркестр, играя всё время одну и ту же печальную мелодию Шопена. За музыкантами плелась небольшая процессия. Все в чёрном. Дорога шла в гору.
Приехали мы в этот город недавно, и всё мне было в новинку. Вскоре я определил или мне подсказали: с музыкой хоронят только евреев и в духовом оркестре - одни евреи. Где-то недалеко было кладбище.
А вскоре я хорошо изучил кладбищенскую "жизнь" старого города.
Я записался в фотокружок во дворце пионеров. Попал я туда случайно. Кружок был переполнен.
- Ты из какой школы?
- Из четвёртой.
- Из какого класса? - заинтересовался руководитель кружка.
- Из пятого.
- Из "А" или "Б"? - заулыбался дяденька.
- "Б"!
- Ломонович Светка с тобой учится?
- Да.
И я смекнул, что мне повезло.
- Заходи в лабораторию. Сейчас начнутся занятия.
Фотограф Ломонович, не помню уже его имени-отчества, многому научил нас. До сих пор его советы сидят у меня в голове. А может быть, всё прочитанное в детские годы по фотоделу приписываю первому учителю?
Но... кратчайший путь во "дворец" пролегал через старое кладбище... Наш Ломонович, видимо, где-то ещё подрабатывал. Возможно, в местной газете. Иногда кому-то в своём кабинете он хвастал снимками на её страницах. Однажды я был случайным свидетелем такой сценки. Но... в будние дни занятия начинались в пять вечера. К началу занятий идти было даже интересно. Музыка, правда, уже не играла, но, переходя улицу, я почти сразу попадал на небольшой квадрат поля - очень старое кладбище. Даже кресты сгнили. Остались одни едва заметные холмики-могилки.
Затем шёл небольшой прямоугольник старого польского кладбища. Все могилы за чугунными оградами, и везде чугунные кресты с распятым Иисусом. Все могилы как под копирку.
За польским захоронением шёл опять заброшенный участок. Потом я подходил к военному кладбищу. Здесь были похоронены погибшие при освобождении города наши бойцы.
Город был расположен на холмах. Мы жили чуть выше, метров на сто, а наша школа и дворец пионеров - ниже. Я спускался по тропинке и попадал в фотокружок.
Но вечером через кладбище идти было неуютно. Я брал с собой фонарик. На военном кладбище я лучом освещал пропеллер на могиле погибшего лётчика. Лётчик был героем! Освещал я и чугунные решётки поляков. Что их занесло так далеко на восток? И ведь долго они здесь пробыли, если целый квартал своих захоронили, да ведь и не в спешке...
Иногда к нам в фотолабораторию забегали мальчишки со второго этажа из кинокружка и звали к себе посмотреть "Чапая". У них было две части этой славной кинокартины и аппарат. Ленты они клеили, переклеивали, аппарат разбирали, чинили, собирали, проверяли. А когда всё было готово - нужны были стулья и зритель. Мы раз десять, если не больше, смотрели сценку с картошкой и чугунком:
- Где должен быть командир?
Или:
- А как идут!
- Антылыгэньцыя...
В новых показах фильма "стесняются" первоначальной "трактовки"... Каждый раз мы ждали, что Чапай выплывет.
После отчаянной конной атаки чапаевцев в конце фильма и у меня прибавлялось храбрости. Я шёл через тёмное кладбище, размахивал лучом фонарика, как саблей, и даже отстреливался. Мы дома набивали в пустые гильзы от "мелкашки" спичечную серу. Аккуратно, "герметично" забивали гильзу молотком на "наковальне", оборачивали ватой и в нужный момент поджигали. Через минуту гильза взрывалась, с огоньком, и слышался звук, похожий на выстрел из "вальтера". Так мы пугали девчонок. Они визжали. Но покойников этим не возьмёшь... На кладбище стояла пронзительная тишина. И я старался скорее проскочить это место.
В школе спортивная площадка упиралась в обваливающийся вроде бы "пустующий" кладбищенский холм. Однажды после очередного обвала перед нашим взором показались серые человеческие рёбра... На земле, скорее на обвалившейся глине, я подобрал старинную бронзовую пуговицу. А у моего одноклассника, у его старшего брата, была настольная лампа, в которой абажуром служил человеческий череп... Да. Городок...
... Летом мне купили велосипед. Настоящий. Купили "на вырост". Я его освоил, хоть и не доставал ещё до седла, и мотался по улицам городка с друзьями-велосипедистами из нашего "двора". Двора-то не было. Несколько финских домиков для семей военнослужащих огорожены не были. Но все тамошние мальчишки десяти-двенадцати лет были дружны, были одной командой.
Вскоре мы всей ватагой решили проверить, куда уходит оркестр... Оказалось, что и не так далеко. Печально, но весь холм к югу от нашей улицы занимает старое кладбище. Город-то старинный. На едва различаемых могилках второй раз никто не хоронил. Занимали новые площади. Еврейское кладбище было на востоке, и им многовековый погост заканчивался. Евреи свои захоронения огородили каменным забором. Мы, естественно, заглянули, что же там внутри. Крестов не было. На всех могилах были одинаковые каменные (так нам показалось) полукруглые надгробия с надписью - скобочки и точечки. Тут заиграла музыка. Мы слезли с забора и молча укатили.
Но это ещё не всё. Как-то отправил нас Ломонович на съёмки в парк. Одних. "Поснимаете. Проявим плёнки. Посмотрим - чему вы научились". Видать, мы мешали ему. А у нас у всех были фотоаппараты. Мы в фотокружок и записывались после дорогого подарка! И у меня была камера "Любитель". Я в классе похвастал. И кто-то надоумил меня записаться в фотокружок. Да, кажется, Светка Ломонович и надоумила...
А после съёмок мы возвращались во дворец пионеров наикратчайшей дорогой - через кладбище, но уже с западной стороны. Здесь я не был ни разу. Аккуратные могилки, обшитые крепким строительным раствором, поднимались по холму. Железные кресты не везде стояли вертикально, но таблички были целы. Года начинались с тысяча восемьсот... и кончались тысяча восемьсот... На прочных краях всех могилок красовались выдавленные в затвердевающем "цементе" последние сентенции покойника.
Слово в слово не помню. Но текст, примерно, был таким:
"Да вы не печальтесь - ещё встретимся". На другой: "Сколько ни живи, а всё мало". И ещё: "Живёшь - цени каждое мгновение, дарованное тебе".
Потом я ещё раз побывал на этом месте с товарищами. Удивлялись иронии и мудрости русичей, живших в ту пору на этой западной окраине России.
ЛЕСОПОЛОСА
Громадную территорию нашего НИИ, расположенного за городом, с четырёх сторон огораживал высокий бетонный забор. С северной стороны была проходная, и здесь кипела жизнь. И с юга тоже были ворота, не такие представительные, правда, и их держали на замке, а калитку выполняли узко расположенные столбики. Она, естественно, не запиралась. Редкие пешеходы с южной стороны попадали в институт, протискиваясь через эти столбики. От северных до южных ворот шла молодая, но уже почувствовавшая силу дубовая лесополоса.
В полукилометре от южной калитки широкую ленту дубовой поросли пунктиром пересекала коротенькая ниточка молоденьких сосенок, за которыми располагались корпуса института. Возле сосенок на небольших делянках и деляночках я изучал физиологические тонкости вида. В первый год аспирантуры мне выделили участок к западу от лесополосы, во второй год - с востока.
Тему и руководителя мне дал академик и следил, чтобы дело шло... Помогал. Его авторитет открывал двери далеко за нашим бетонным забором.
За моими делянками шли поля селекционеров. Академик подобрал себе несколько толковых, энергичных парней, к моему приходу уже защитившихся, и эти поля были их "полем деятельности".
Добираясь к своим, они проходили и рядом с моими делянками. Возле моих мы и общались, узнавали друг друга. В поле, не на учёном совете. Подружились. Связывал нас и академик. В жаркие дни иногда присаживались на пару минут отдышаться в прохладе лесополосы, пили воду, делились новостями, вычитанными в реферативных журналах. Утром воду сюда привозили специально. К концу дня увозили пустой бидон. Интересно, но ни сплетни, ни политика в наших беседах не присутствовали. Только научные новости и анекдоты. В крайнем случае, политика проскальзывала довольно в урезанном виде - "ты смотрел вчера новости?" Ухмылка - и всё!
Как-то вечером, когда в полях уже никого не оставалось, даже увезли пустой бидон и заканчивал свои измерения и я, ко мне из лесополосы вышел Костя. Его участок был возле южного забора, и он всегда возвращался в свой корпус по тропке в лесополосе.
Мы с ним перетащили приборы ко мне в лабораторию. Я извлёк из холодильника невзрачный (продуманно) пакет с двумя бутылками жигулёвского и таранкой... В те молодые годы запас, бывало и не такой скромный, я делал регулярно. Да и не только я.
Разговорились. Костя рассказал, как он оказался у академика.
В крупном северном городе он закончил сельхозинститут и был послан ещё севернее в глухомань в какое-то хозяйство агрономом. Костя проработал месяца три, зима шла к концу, нужно было готовиться к севу. Проверил молодой агроном амбары с посевным материалом и изумился - нет уже тех запасов. Остались какие-то крохи. Костя к председателю. Тот делает вид, что ничего не знает. Тогда Костя едет в район. Там пожимают плечами... Районный городок небольшой. Все друг друга знают. Знали и молодого агронома. Кто-то посоветовал присланному специалисту забрать документы и рвануть из этих мест, пока не поздно, "а то на тебя же и свалят..." Так мой товарищ и поступил.
И рванул Костя на самый юг. Ещё учась в институте, он прослышал про удивительные сорта нашего академика и, пересекая страну по меридиану, подумал: "А чем чёрт не шутит, рвану в знаменитый НИИ!"
- Посмотрю, думал я, на ваш институт сначала издали, - говорит Костя. - Протиснулся в эту калиточку. Ещё утро, рано. Присел под деревом, раскрыл свой вещмешок. Там у меня колбаса, хлеб, кефир. И перекусываю. А здесь с поля выходит мужик громадный.
- Будь здоров! Приятного аппетита.
"Мужик вроде приличный, с блокнотом. Видимо, из здешних учёных", - смекнул я.
- Присаживайтесь, угощу,- говорю.
- Спасибо, уже завтракал. Вижу, вы с дороги. Издалека?
- Как-то так получилось, что я ему всё и рассказал - откуда бежал и почему.
- А здесь как оказались?
- Да работает в вашем НИИ один академик. Вот к нему бы попасть! Вы не подскажете, как его найти?
- Пошли, здесь рядом.
По дороге мужика интересовали подробности моей учёбы. Кто преподавал селекцию, была ли у нас генетика. Мужик удивился и даже, показалось, в какой-то степени обрадовался, когда узнал, что я сын лесника и в школу добирался на лошади. Заходим в здание, открывает двери шестой комнаты и говорит:
- Присаживайтесь. Вот Вам листок. Пишите заявление.
- Вот так меня и принял академик в свою команду,- смеётся Костя.
Хорошо шли дела у академика. Настоящий был мастер. Большие учёные к нему приезжали: и наши, и из стран ближних и дальних. И государственные деятели. Зачем? Может быть, просто чтобы засвидетельствовать своё почтение? Учёные - может быть...
Умер академик утром, обойдя поля, уже выходил к лесополосе, но упал и больше не встал... Не дожил до 73-х. Малый срок для учёного. А почти все ученики его и до этого срока не дотянули. Каждодневная и длительная работа на солнце...
Предыдущий день у академика был напряжённым. А тут ещё приехал известный питерский физиолог, и ему хотелось побеседовать с нашим академиком. Сам он не решался зайти без приглашения к мировому светиле и стал действовать через меня. Отказать питерцу я не мог - через год планировал защищаться в его институте. Я зашёл в приёмную. Для секретарши я свой человек. Зашёл в кабинет. Всё объяснил академику.
- Некогда мне, - пробурчал он.
Я академику свои доводы: "мол, нужный человек"...
- Ну ладно, пусть заходит.
И посмотрел мне в глаза. Я запомнил этот взгляд. Глаза умные, чистые, доброжелательные. В них ничего не предвещало завтрашней катастрофы...
Вот так и Костя... Устал. Рассказывали. Присел отдохнуть в тени дубков. Потом лаборантки довели его до кабинета, вызвали скорую помощь. Костя от первого удара вроде бы оправился, но последовал второй. И вскоре похоронили мы Костю. А через год похоронили и другого сподвижника академика.
Лет на пять раньше Кости умер первый ученик академика. Почувствовал усталость, прилёг под дубками... Все они были моими близкими товарищами, коллегами. Захаживали на мои опыты, и я у них бывал. Шутили, делились навыками, находками, иногда и у бидона с водой в тени лесополосы.
В институте не одна лесополоса, и делянки наши в разные годы бывали разбросаны по разным углам "бетонного квадрата", но чаще вспоминается эта полоска всё ещё молодых дубков.
НОСТАЛЬГИЯ
Я вырос в офицерской среде. Значит, русской. В раннем детстве до четырёх лет это были молодые русские женщины, жёны, ждущие с фронтов и госпиталей мужей-офицеров и горестные вдовы, ждущие чуда. С 4-х лет до 15-ти это семьи русских офицеров, уцелевших в войне. Другие национальности в военных городках встречались редко. И я привык видеть вокруг только русские лица. И во дворе, и в школе, и дома. Мы, конечно, мотались по стране - профессия отца, но военный городок всегда жил обособленно. "Там русский дух, там Русью пахнет". Я пронизан русским менталитетом.
Сейчас, в глубокой пенсии, я всё реже хожу в гости, чаще общаюсь с телевизором. И что вижу. Познер, Ургант... Попадаются и русские фамилии, но не лица. Славянские образы постепенно исчезают с экрана. И стала на меня наседать ностальгия... Немного отпускает, когда на экране мелькнёт белобрысый, весёлый парень Светлаков. Или, да простят меня соплеменники за в ряд поставленные фамилии, вижу когда-то белобрысого, тоже сохранившего следы былой весёлости, иронично воспринимающего заевшийся Запад и умеющего поставить на место их не ахти каких глубоких и умных политиков, но пока разводящего руками перед нашими вечными бедами, насквозь русского (уже догадались?) Путина. Но эти лица на экране по пальцам можно пересчитать... А что вижу: тот только с горочки спустился, тот с последними инструкциями из синагоги...
"Куда ты катишь, Русь? А не пора ли стряхнуть с себя всяку нечисть? Да надеть белу рубаху и чисты порты!"
"ТИХИЕ АМЕРИКАНЦЫ"
Профессия разведчика или контрразведчика вроде бы редкая. Ремесло обязывает быть осторожным, незаметным, в глаза не бросаться. Ан нет! Может быть, их развелось слишком много? А может быть, я чересчур наблюдательный или подозрительный?
Из этой братии первым, с кем я столкнулся, был наш комвзвода Лёха. Сам я из армейской среды. Родился чуть ли не в казарме и в армию попал из военного городка. Только родился возле берегов Тихого океана, а служить Родина меня призвала прямо с анапских пляжей.
Не все офицеры в армии сволочи. По крайней мере, так было в те годы, когда служил я. А в моём детстве сволочей среди офицеров-фронтовиков и быть не могло. Ну, представьте себе. Объявится в роте гад, так в первом же бою его уже и не будет - естественный отбор.
В нашей части среди офицеров было всего две паскудины: командир роты и командир батальона. Меня эти два ублюдка ненавидели. И ещё была одна сволочь - начальник гауптвахты. Зато офицеры из штаба корпуса и приезжие генералы непременно заводили разговоры именно со мной. Я всегда при "приветствиях", стоя в строю, смотрел на высокопоставленных гостей с интересом, с едва сдерживаемой улыбкой: "Ну-ка, ну-ка, давай, давай, что ты ещё нам споёшь?" Приезжий начальник останавливался, задавал вопросы... Может быть, каким-то образом, интуитивно угадывали своего, офицерского выкормыша? А некоторые после положенных приветствий подходили на плацу просто побеседовать. Видимо, это и раздражало моих командиров.
А с лейтенантом Лёхой, командиром нашего взвода, мы просто сдружились. Как-то он говорит мне:
- Я выписываю тебе увольнительную, и идём ко мне.
У меня как раз свободный день. В армии как: чрез день на ремень, через два на кухню. На ремень - поясняю барышням - значит носить на посту автомат на ремне, нести караульную службу. А Лёхе недавно дали комнату в центре города на пятом этаже. Кухню он с кем-то делил. Говорит, временно, потом отдадут всю квартиру. Заходим. Мой товарищ вытаскивает (почему-то из чемодана) банку чёрной и банку красной икры и две банки крабов "снатка". Бутылочку армянского коньяка, пять звёздочек, начатую, он достал из-под стола.
Лёха объясняет.
- На днях проводили проверку нашей гарнизонной торговой сети, да и не только её. (А Лёху, и правда, мы последние месяца два редко видели в батальоне). Вот это всё нигде не проходит по спискам. Этих товаров нет, - и Лёха разводит руками, - нет, значит, и не будет.
Мы быстро прикончили на бумагах несуществующий, но очень приятный на вкус товар, и Лёха мне сунул в руки бинокль:
- Посмотри на окно, то, что за бежевым тюлем на четвёртом этаже в доме напротив.
Я навёл полевой бинокль. Там расхаживала девушка, видимо, только что из душа, уже выходящая из определения "молоденькая", но всё ещё очень привлекательная.
- Это стюардесса из нашего аэропорта, - почему-то с гордостью отрапортовал Лёха,- я выяснял.
Девушка исчезла, и тут я увидел у Лёхи на полочке над диваном не втиснутую со всеми вместе, а лежащую отдельно книжонку. Что-то вроде "Пилотирование малогабаритных самолётов". Я смотрю на своего командира радиовзвода. Тот усмехается... "После крабов" расслабился и говорит:
- Самолёты я люблю больше морзянки. В батальоне задержусь ненадолго.
"Связист, разбирается в бухгалтерских бумагах (Лёха хвастал), а тут ещё самолёты... что-то многовато для простого комвзвода",- думалось мне.
Потом я ещё бывал у Лёхи раза три. Бывали у него и другие гости - поэтому крабы закончились, к сожалению, быстро.
После службы лет через пять я случайно встретил Лёху в Сочи. На нём была тёмно-синяя форма лётчика. Она ему очень шла... Кажется, он был уже капитаном. Мы присели в кафе, разговорились. Лёха летал вторым пилотом у большого военного начальника. С ним он побывал во многих горячих точках мира.
- Но ведь "штурвал" в таких случаях доверяют пилотам с большим налётом. Там люди не то что натренированные - выдрессированные. Лёха, ты не налетал столько!
- А я же вторым пилотом... И своё дело делаю. Начальство держит. Упрёков пока не было и, надеюсь, не будет!
Какое дело в те давние времена мог исполнять Лёха, специалист по полевой радиосвязи?
Но это не всё. В те годы у меня было много командировок. Я летал на самолётах и перезнакомился со всеми стюардессами своих маршрутов. И как-то поинтересовался судьбой девушки, которая очаровала бывшего моего командира взвода. Я спросил и почувствовал холодок в глазах только что весело болтавших красавиц.
- Она вышла замуж и живёт в другом месте,- ответили мне. - А откуда ты её знаешь?
- Один раз, давно,- мучил я свою совесть,- мы компанией подвозили её домой. - Пришлось врать.
- А то тут её один тип в бинокль разглядывал. Покою не давал. Ребята с ним поговорили...
... Давно пора было Лёхе жениться.
А вот другой эпизод. Закончил я учёбу, прерванную армией, и работал в одном НИИ. К нам приезжает молодой учёный (по документам) из Западной Германии, очень хорошо говорящий по-русски. Правда, чувствовался лёгкий польский акцент. Я выяснил у немца. Их семья раньше жила в Силезии, которая после войны перешла к Польше. Отец у Рихарда, кажется, так звали нашего гостя, был "простым" помещиком; умер в 1948 году в Сибири в плену. Когда мы затрагивали в разговоре проблемы физиологии, вроде бы интересные для нас обоих, которые и "принудили" молодого "исследователя" посетить Россию и нашу лабораторию, он говорил правильно, но коротко и без огонька. А человека, не увлечённого темой, видно сразу, мне по крайней мере. И имитация здесь распознаётся сразу. А немец просто не утруждал себя долгими рассуждениями по проблемам, ему неинтересным. Из высокомерия, что ли? Было видно - "это не моё..." А что касается политики - это его конёк.
Мы с Рихардом отобедали в нашей институтской столовой в небольшом зале для гостей. И я, "согласно сценарию" пригласил его познакомиться с нашей лабораторией и сотрудниками. По дороге я продолжал задавать ему вопросы. И так как он хорошо знал историю восточных славян - я спросил у него, как он относится к выкрутасам "западенцев".
- Австрияки, - сказал он пренебрежительно.
И это сразу многое мне объяснило...
Мы зашли в лабораторию. Немец, видимо, посещал у себя в Германии исследовательские институты и, как ни силился, не смог сдержать высокомерной улыбочки после увиденных у нас приборов и наших тщетных попыток примоститься на какую-нибудь малюсенькую скамеечку в современном тарантасе науки.
"Ах ты, гад!"- возмутился я в душе.
- У вас забрали пол-Германии, - говорю ему, - как вы это переносите?
- Какие пол - две трети. Ничего. Со временем сами всё вернёте. Это же наши исконные земли.
- Какие исконные. Берлин. Берлога. Бер - старорусское слово медведь. А Росток? Да все названия крупных городов в Германии - это исковерканные русские.
- Но вы ушли ещё в первом веке.
"Вот историю знает!"
- А вас "ушли" в двадцатом.
- Поживём - увидим! - закончил примирительно немец.
Наш разговор происходил в небольшой лабораторной комнате в присутствии нескольких учёных тётушек. Одна хитрющая дама предложила нашему гостю написать что-нибудь карандашом на листочке фильтровалки. Мы с немцем переглянулись. Он у нас уже второй день, и эта беседа была не первой. Немец догадывался: кто он, знаю я и те, кому положено знать, но чтобы молодая и не ахти какого ума дама вот так сходу его раскусила...
Раскрытый шпион взял карандаш и особым готическим почерком написал всем нам добрые пожелания на немецком. Потом перевёл. Я хохотал. Сын "простого" помещика из Силезии улыбался.
Через несколько лет я работал уже в другом НИИ. Пришлось... Институт был знаменитым. К тому же только что отстроили новое здание. Облицевали мрамором. И зачастили гости и московские и дальние. Так им у нас понравилось, что даже решили провести всемирный конгресс.
Поднялась суета. Кто-то приезжает, кого-то встречают. Одна дамочка из Штатов отказывается жить в предложенной гостинице, скандалит. Наши товарищи, но не из нашего института, спокойно выдержали эту истерику. Гостей заселяли в нескольких гостиницах, но дамочке другого ничего не предлагали. Всё это было перед моими глазами.
- Знаем мы эту леди. Отработает свой "номер" и успокоится.
Дама была с мужем. Было видно, что он смущён поведением жены. Но джентльмен пытался держать лицо.
Я тоже кого-то встречал, где-то дежурил. И вдруг во время всей этой суеты ко мне подходит паренёк в хорошем костюме с "визиткой", приколотой на груди. У нас у всех принимавших были приколоты такие опознавательные "карточки". Кто ты и чей ты. У паренька на визитке было "нарисовано" наше учреждение.
- Вы меня не помните? Я (и он назвал свои давние координаты). Мы к вам в институт приезжали на новый год, вы были ведущим на ёлке.
Ведущим-то я был...
- Ну конечно! - выкручивался я.
Я помнил этих парней и девушек, но не каждого конкретно. Только эти наивные души и явились на новогодний вечер, как первоклашки, в маскарадных костюмах.
- Я вот теперь служу... сами понимаете где. Вот за вашим симпозиумом присматриваем. Вон видите высокого, стрижка ёжиком?
- Вижу?
- Полковник Кисс. Венгр. Сбежал в Штаты после 56-го. Разведчик. А скандальную даму заметили?
Я кивнул.
Из этой же компании. А муж у неё учёный, подлинный, проверяли. Стыдится своей жёнушки. По крайней мере, коллегам так говорит.
- А вот у нас тут есть парочка старикашек, - решил я воспользоваться случаем - ни к селу, ни к городу, но занимают посты. На учёных советах молчат, статьи не пишут, зато выступают на профсоюзных собраниях, дают им слово и на разных юбилеях. Ты что-нибудь о них знаешь?
Эта парочка как раз стояла недалеко, и её можно было рассмотреть.
- Это наверняка наши бывшие. Один-то точно наш. Вон тот худой. Он немецкий знает и украинский, и его у нас ценили в своё время.
"Особенно, видимо, во время войны в местах, где два этих языка переплетались", - подумал я.
- А у вас они отлёживаются, зализывают осколочные и душевные раны, получают хорошие квартиры и уходят на вторую - уже последнюю - пенсию.
С полковником Киссом я сталкивался пару раз. Однажды я видел, как ему что-то говорили по-русски, но он махал руками : "не понимает". И ещё мне с ним, с этим типом, что называется "в притирочку", пришлось просидеть пару часов в театре - там делали доклады по какой-то теме. Было жарко и душно. Кондиционеров в ту пору ещё у нас не было. Мы с полковником на проходе, на самом верху, расстелили носовые платки и уселись рядом на одной ступеньке. Случайно. Сперва я, через пару секунд он.
- Жарко,- сказал я не говорящему по-русски полковнику Киссу.
- Жарко! Жарко! - подтвердил (наверно, у наших всё-таки устаревшие сведения) генерал Кисс.
"Жарко" он произносил с ударением на последний слог. Не в Париже ли он русский выучил?
Прошло лет десять, стариканов с почётом ушли на пенсию, но появились новые товарищи. Один громила, но с явно подорванным здоровьем. Определили его в отдел пропаганды. Интеллекта в его глазах не было ни на грош. Но он, видимо, хорошо знал приёмы рукопашного боя... Отдел пропаганды в основном занимался приёмом гостей, их обустройством и проводами в аэропорт. Громилу замечали в группе сотрудников, сопровождающих высокопоставленных "господ".
Второй из тихих и незаметных прибыл в наш институт прямо из Штатов. Был там каким-то клерком то ли при посольстве, то ли ещё где. Дали ему хорошую должность, хорошую квартиру, и стал он жить и работать тихо и незаметно. Тоже встречал гостей.
А ещё года через два появился у нас паренёк. Мы с ним стали находить общие темы для разговора. Как раз раздавали дачные участки. И мы получили их почти рядом. Мне от дома до дачи на велосипеде по прямой ехать полчаса, на машине (досталась от отца) - минут двадцать, а бензин тогда для научного сотрудника был дорог. Я часто ездил на велосипеде и как раз проезжал дачу своего нового товарища. А так как я садовод-любитель хоть и с небольшим, но профессиональным опытом и надлежащим образованием, я подсказывал ему, что, где и когда...
А товарищ был тихим, много не говорил. Профессия накладывает свой отпечаток. Как-то я пожаловался ему, что английский вылетает из головы. А он похвастал: "А у меня с языками проблем нет". Дачу он огородил сеткой, посадил деревья, кому-то поручил косить там траву и исчез. Нет его уже лет десять, а может быть, и больше. Но траву на его участке регулярно косят... Косят трын-траву...
СТУДЕНТЫ И НАТУРЩИЦЫ
В студенческие годы были у меня друзья с худграфа (художественно-графический факультет университета). Сашку я знал с пелёнок. Отцы наши служили в одной части под Ленинградом, и жили мы в одном военном городке. Дружной оравой первоклашек (плюс - минус год) бегали по песочку Финского залива. А потом расстались. Отцов - и нас с ними - отправили в разные страны. Встретились на юге, после дембеля папаш. Офицеры, выходя в отставку, норовят бросить якорь где-нибудь на юге, ближе к морю. И чтобы университет был и прочие вузы. Чтобы дети учились. И рыбалка чтобы была....
Встретились отцы. Не случайно. Их связывал военкомат. И тут же стали ходить в гости друг к другу. Таких друзей у отца по праздникам собиралось несколько. Одни приходили чаще, другие реже.
А с Сашкой мы проводили время иначе. А тут как раз уже и университет, и армия. Я хватил и того, и другого, а Сашка пометался, пометался, да осел на худграфе. А худграф - это рисовать и рисовать. И природу, и живые модели... А тут и модельщицы - самые фигуристые представительницы нашей "Дерибасовской". Далеко не искали.
Но меня ребята-"художники" не спешили знакомить со своими моделями. Студентов на худграфе много, а натурщиц по пальцам можно пересчитать. Выявил я этих девиц случайно.
Иду по нашей главной. Конец мая. Цветут каштаны и катальпы. Погода великолепная. Навстречу Сашка. Улыбается:
- Идём. Вчера Зинка, наша натурщица, вышла замуж. Свадьба была вчера, а сегодня пьём пиво, да и еды много осталось. Наши придут! Ты ж их всех знаешь. И с "натурой" нашей познакомишься.
Я, естественно, согласился. И тут же мы сворачиваем во двор многоэтажного дома, но нам хватило и одного, первого этажа. За столом, кроме плюгавенького жениха и довольно симпатичной невесты, сидело ещё две суровых тётки (как вскоре выяснилось - тёща и свекровь), и кто-то был из соседей. Тут же стали подходить и ребятки. Двери прямо не закрывались. Набралось нас человек десять, парней и подружек. Парни все с худграфа. Тётушки достают из холодильника бутылки "жигулёвского". В те годы пиво было только "жигулёвским" и продавалось или "бочками", или в бутылках. Ценилось пиво, изготовленное на новороссийском пивзаводе.
Стали открывать бутылки. Дело шло почему-то медленно. Вдруг невеста хватает бутылку и горлышком в рот. Отрывает крышку зубами, потом вторую бутылку, третью...
Не все ребята художники и ваятели в дальнейшем будут зарабатывать хлеб своим далеко не у всех "пробивным" талантом. Понимали это и они, и те, кто создавал их факультет. Сашка делал великолепные статуэтки, но их почему-то (?) невозможно было пустить на поток на нашем фарфорово-фаянсовом заводе. Там гнали какую-то муру... Сашка преподавал "начерталку" в одном из вузов, был неплохим заточником, и так как он скульптор - здорово мог постричь.
Его друг-художник с детства увлекался электротехникой, радиоделом. Как-то я пожаловался Сашке, что магнитола вышла из строя. Они пришли. Студент-художник мигом выяснил причину. Мы с ним на мотороллере быстро смотались в нужный магазин, закупили необходимые детали. Через каких-нибудь десять минут всё заиграло!
Вот этот парень стал художником! Один зал нашего музея почти полностью заставлен его картинами! Сашкины произведения тоже выставляют, но к каким-то праздникам, юбилеям или посвящениям...
Были мы с Сашкой в августе в Сукко (посёлочек вблизи Анапы). Поднялся ветер. Море штормило. Рядок молоденьких ив трепетал и жался к траве. Сашка стоял у мольберта и запечатлевал всю эту жуть в красках. Это, мне кажется, была одна из лучших его картин. Другой, очень впечатляющей, работой была возлежащая на простынях натурщица. Но основным его увлечением была, конечно, скульптура.
... Судьба невесты мне неизвестна, но одна из самых красивых девушек, с которыми я познакомился в тот день, досталась Сашке. Он её рисовал, ваял. К натуре своей не подпускал никого, тем более с мольбертом, а потом и вообще, чтобы не приставали - женился. Но натурщица есть натурщица. Прожили они вместе где-то около года.
Другая, симпатичная, но и умная, как мне тогда виделось, деваха из того застолья вышла замуж за парня из моего с Сашкой окружения - бегали ещё малышами по песочку Финского залива. Генка парень хороший, весёлый. Трёхкомнатная квартира, потрёпанный чёрный "ЗИЛ" на ходу, родители за границей. Любили Генку актрисы оперетты, лет на пять, а то и десять старше его. А если сказать коротко - чрезмерный интеллект Генкины глаза не излучали. "Поменял" парочку институтов, пока я не вывел его на Сашку, и с его поддержкой дела пошли. А деваха-натурщица, которая вышла за него замуж, года два терпела его недалёкость, а потом развелась. Кстати, совсем пришёл в негодность "ЗИМ" и вернулись домой Генкины родители. А второй раз замуж она вышла за своего школьного друга. Я с ним служил в одном батальоне. От Генки он отличался разве лишь мастью. Бывает.
Сашкина модель после развода тоже быстро вышла замуж. Но второй муж оказался хитрым парнем. И пока из бывшей натурщицы мощным потоком пёрла сексапильность, он её регулярно загонял в роддом. Она ему родила одного за другим троих пацанов.
Обе эти, уже дамочки, между собой дружили. И когда мы случайно встречались в течение ряда лет на той же "Дерибасовской", радость на их лицах была неподдельная. Это если они были вдвоём. Если они были с мужьями - меня не замечали. Я пожимал руку однополчанину - на меня ноль внимания. Профессия... И накопленный опыт!
Второго мужа Сашкиной натурщицы мне рассмотреть не удавалось. При случайных встречах с этой парочкой он или отвернётся, или нагнёт голову. Как это понимать? Тоже профессия? Или приобретённый с годами навык?
РАДИСТКИ
В школьные годы я зачитывался воспоминаниями командиров партизанских отрядов об их боевых делах в лесах Белоруссии и на Украине. Книги написаны были очень хорошо, видать, не без помощи опытных литераторов. И очень мне запала в душу непонятная история со смертью любимца отряда, не так давно заброшенного из Москвы, не буду называть фамилию, сильного, весёлого, отважного разведчика. Отряд создавался не стихийно. Это была боевая группа, сброшенная на парашютах из нашего тыла собирать разведданные, похищать высокопоставленных, многознающих немцев и совершать другие дела под носом у фашистов.
И вот наш разведчик только что вернулся с задания, что-то передал в Москву и отдыхал у костра. Около него была только радистка. Потом, - пишет автор воспоминаний, - она прибегает ко мне и говорит, что "Коля" убит. Мы подходим и видим. Наш любимец "Коля" убит в затылок. Ночь. Но мы всем отрядом обыскали лес. Никого. Обыскали лес утром. Никаких следов. Загадочная смерть, - пишет бывший командир отряда, явно на что-то намекая.
Прошло много лет, и я случайно узнаю, что этот разведчик из Москвы был то ли родным, то ли двоюродным племянником капитана "Варяга". А Лаврентий Павлович не любил знаменитостей и тем паче дворян.
А несколько позже вдруг попадается мне на глаза беседа этой самой радистки с корреспондентом, напечатанная в местой газете. Я прикинул. Во время интервью ей уже было лет семьдесят. Она признаётся. Да, это она застрелила "Колю". По приказу из Москвы. Да, жалко было. Плакала вместе со всеми. Но приказ есть приказ.
Что потянуло старуху на откровенность? Видимо, в точности исполненный приказ всю жизнь жёг её душу...
..."Жизнь столкнула" меня и с другой радисткой. В центре города, на главной улице у меня обитало несколько хороших товарищей, близких по духу. Так получилось. Между собой они были знакомы шапочно. Зато меня с каждым из них что-то связывало. И вот однажды захожу я к Володьке, студенту-медику. Он сразу:
- О, привет! Идём! Сегодня 9-е мая, поздравим одну тётушку с победой.
На моём лице мой друг энтузиазма не прочитал.
- Да знаешь, это радистка самого Зорге. Мы вручим ей розы, и всё. Она живёт в том самом доме чекистов. Это же рядом.
Я подумал, что врёт Володька, а потом сообразил. Сведения же передавались не напрямую Токио-Москва, а по цепочке. И где-то в этой цепочке могла быть и наша радистка.
Есть у нас такой дом. Стареющих бойцов невидимого фронта там обитает горстка, зато сытых и наглых партийных боссов и прочей сволочи там пруд пруди. Бывал я в том доме раза два, случайно. Вот сегодня будет третий раз.
Мой товарищ свободно ориентируется в подъездах, похоже, бывает здесь. Звоним в нужную дверь. Открывает дама лет шестидесяти. И ещё сейчас видно, что когда-то была ослепительно красива. Дама нам очень обрадовалась: - Ой, Володенька! Не забыли!
Квартирка двухкомнатная. Неубранная кровать закрыта простынёй. И диван тоже что-то прячет под распростёртой тканью. Даже два кресла были чем-то прикрыты.
- Пойдёмте, ребята, на кухню, выпьем по рюмочке за победу, - предложила бывшая радистка.
У Володи был младший брат, и родился он уже после войны, но отца в семье не было. Я тактично не касался этой темы. А вот мать его, весёлая и очень симпатичная женщина, наверняка работала в каком-то весьма интересном заведении - раз Володька был своим человеком в этом, видимо, последнем приюте отважных и чудом выживших стариканов и иногда приносил сюда добрые весточки с "большой земли".
ТАНДЕМ
Вот твердят: комплекс отличника, комплекс отличника. У Сашки никакого комплекса не было. Его в наш шестой "б" перевели из шестого "а" за хулиганство. А учился он на одни пятёрки. А я вообще не учился.
Где-то весной в школу вызвали отца и наговорили, что "если ваш сын не возьмётся за ум - останется на второй год!" Родители спохватились, взяли меня в ежовые рукавицы. С мамашей каждый день диктанты и правила правописания, с отцом физика и математика. Кривая моих успехов пошла вверх. А вот с английским беда. Некому было помочь. И тогда классный руководитель назначил мне в помощники Сашку.
Я приходил к нему домой. Делаем вместе английский, играем в шахматы, в "дурака", в "чапая", и я ухожу домой выполнять другие домашние задания. А у Сашки к моему приходу почти все уроки уже были сделаны. Он с ними справлялся мигом. Сашка парень быстрый.
Как-то я пришёл к нему, а он не решил ещё какую-то задачку.
- А ты сделал математику? - спрашивает.
- Нет ещё.
- Давай вместе. А то я уже несколько минут кручусь, пробую всякие варианты - с ответом не сходится.
- Давай.
У меня тоже с ответом не всегда сходилось. Отец проверит - ошибка в вычислениях, а ход работы почти всегда был правильным.
Стал я Сашке говорить, какие действия необходимо произвести. Сашка вычисляет (здесь он не ошибался), и все сходится. А потом мы брались за английский. Такой тандем нравился нам обоим. Я стал прилежно делать математику и преуспел в английском. Сашка экономил время на вариантах: мы сразу шли "единственно верным путём".
Учителя недоумевали. "Какие четвертные оценки ставить этому вчерашнему двоечнику", то есть мне? "Любая комиссия нас заподозрит во всех грехах!"
... В течение долгой моей работы в разных НИИ что-то подобное на наш с Сашкой тандем намечалось несколько раз. У меня возникала идея. Ребята с энциклопедическими знаниями быстро находили нужную информацию, литературную подоплёку, и я выбирал "единственно правильное" направление в поисках. Первичные эксперименты, как правило, проводил сам. Результаты трудов обсуждались, шлифовались, доводились до ума уже совместно. Так быстрее и легче.
Однако весёлым и бескорыстным тандем был у меня только с Сашкой в шестом "б" в маленьком военном городке на белорусском полесье.