Упрямый телефон молчит уже третьи сутки. Куда бы я его не положил, он молчит. Подлое, ленивое изобретение ушедшего века. Возможно, его стоит включить. Нет. Исключено. Включение всё испортит.
Больно. Почему она не звонит? Её молчание сводит меня с ума. Двести пятьдесят девять тысяч двести секунд ожидания. Каждое мгновение обогащает меня таинственным эгоистичным удовольствием. Она не позвонит. Хочется рыдать, разбить о стену кулаки, разнести вдребезги посуду, сжечь мебель и соседского щенка, умереть, в конце концов. Терпеть осталось недолго - уровень гормонального удовольствия катастрофически высок. Мои руки медленно покрываются ожоговыми пятнами.
Память. Она здорово подгоняет процесс внутренней интоксикации. Я ни на секунду не выпускаю из головы ужин в летнем кафе, когда увидел её впервые. Тот ужин, когда впервые её возненавидел. Нас было трое: я, Она и мой давний приятель. В воздухе уже крепко ощущался аромат весны: свежий и прохладный, солнечный и пьянящий иллюзией новой жизни. С первого взгляда на неё я понял, что моей истории предстоит совершить головокружительное пике.
Вечер пронёсся мимо меня как порыв жаркого воздуха перед грозой, поразив сердце острым осколком счастья. Как несмышленый ребёнок я наслаждался каждым мгновением расцветающей весны. Я позволил себе забыть о непостоянстве, о привыкании, о тоскливой расплате за привычку наслаждаться. Ослеплённый чувствами, я не понимал причины изменений во мне. И только немногим позднее встречи, когда память отфильтровала события, мне открылась истина: я не вынес никаких воспоминаний со встречи, никаких, кроме её детской милой улыбки, смеха, искрящихся жизнью голубых глаз. Снова и снова я ловил её озорной прищуренный взгляд и снова и снова оживал. В тот вечер я прожил много жизней, но нуждался лишь в одной. Эта жизнь предстала передо мной в бирюзовом цвете. Тогда же и возненавидел её - я знал, чувствовал, что никогда мне не стать единицей того далёкого и счастливого мира, в котором она жила. Здесь мой рок - я всегда прав.
Жжёт. Я расчёсываю красные ожоги, неторопливо расползающиеся по всему телу. Физической боли почти не осталось, чувствуется лишь назойливое жжение. Кажется, оно пробивается из реального мира.
Химия. С ней у меня сложились непростые отношения. Профессиональный аллергик, я имел возможность экономного использования искусственных стимуляторов: мне хватало одной десятой от нормальной дозы амфитамина, чтобы с ноги вышибить врата Шамбалы. Однако скоро выяснилось, что реакция касается не только искусственных стимуляторов. С раннего возраста меня поражали приступы, причину которых до последнего времени не мог назвать никто. Я уникален. Я имею реакцию на природные стимуляторы: адреналин, ФЭА, серотонин и проч. Поэтому четыре из семи случаев реанимационной откачки вызывали естественные всплески настроения. И каждый, кто упрекал меня в бесчувственности получал направление к стояк-горе при всём ценимом ими чувстве слова.
Дисциплина. Я научился контролировать страх, игнорировать наслаждения и счастье, я разучился, в конце концов, удивляться. Куда сложнее обстояло с контролем фенилэтиламина - веществом, нейромедиатором, которое при встрече объекта симпатии выбрасывается в кровь и вызывает ту неповторимую гамму чувств, которую мы называем влюблённостью. Я так и не смог приказать себе не влюбляться. Три из четырёх откачек - первые уроки любви. Единственное, что помогает - не обращать внимания на девушек, которые в силу природных данных могли бы мне понравиться. Физическое удовлетворение с насмешками природы мне не противопоказано - не знаю к счастью или сожалению.
Душно. Я жду, я смотрю в угол, где оставил телефон, и ясно представляю его звон. Напрасно, никакого эффекта. Тяжело дышать, горло режет. Сердце так часто колотиться, что я ощущаю равномерные вибрации нервами сосков. Отдёргиваю плотные занавески, фотоэлемент сетчатки засвечен, глаза слезятся и рвутся в свободное падение. Сколько ещё можно ждать? Бессильно падаю в промежуток между столом и стеной, поднимаю пачку сигарет, закуриваю. Конвульсивный кашель выжимает грудь как мочалку, и я выплёвываю неоднородный сгусток из сигареты, вспененных слюней и запекшейся крови. И всё же мне хорошо. Страдания доставляют всё большее удовольствие. Тело не ощущается и если закрыть глаза, то легко представить как вся мебель, и пол, и ты сам превращаетесь в цельное облако, невесомое и готовое разразиться безудержным теплым дождём.
1. Мы попрощались достаточно холодно, чтобы я не ожидал повторения нашей встречи. Странный белый цветок, который я сорвал с клумбы и подарил ей, был скорее манерной формальностью - она должна была расценить этот подарок именно так. И она его именно так и восприняла - подарок упал в первую попавшуюся ей на пути урну. Я страстно надеялся, что эта встреча больше не повторится. Начинающими жечь венами я чувствовал, как равновесие в моём мире пошатнулось - что-то сильно изменилось в красках моего измерения, и я ждал, когда восстановится прежний серый баланс. Однако чем больше я старался себя обмануть, тем сложнее было скрывать, что одна мысль об этом возвращении вызывает у меня приступ вселенского омерзения.
Возвращение. Я прошёл нелёгкий курс терапии на реакцию. Мир обрёл привычный серый цвет, жизнь снова перебралась в лучшие края, - значит, терапия прошла успешно. Я снова дома, и теперь я не чувствую того омерзения перед бесцветностью существования, которую так остро испытывал после расставания с Ней. Память о том вечере поблекла, и я легко вспоминал её как избалованную, легкомысленную девчонку, с которой мне просто не по пути. И лишь незначительная часть во мне, не тронутая препаратами, твердила обратное. Каждая же клетка пропитанного химией тела знала: эта история не окончена, хотя и обречена на скорый конец.
Жалко. Три дня заточения и необратимые изменения в организме настолько повредили мои глаза, что я не могу увидеть мир в дневном свете. Неконтролируемо возрастающий уровень стимуляторов в моей крови окрашивает полумрак, окружающий меня эти дни, в самые яркие, невероятные цвета. Бирюзовый потолок и шторы не прекращают радовать меня. Как, должно быть, прекрасно выглядел бы дневной мир в этом новом цвете видения. Жаль, что я ограничен лишь пространством полумрака.
- Приве-е-т! - пропела она, - Ты собираешься ехать?
Этот звонок как пучок ледяных гвоздей в голову, я едва успел ухватить скользнувшую в ладони трубку.
- Ну, да вроде. Уже вещи собрал, - я тормозил, чувствовал, как в мозгу застывают последние мысли.
- Рада, что ты едешь. Тогда на месте увидимся, - проговорила она, и я услышал короткие гудки...
Речь шла о поездке на зимнюю сессию.
Четыре прекрасных дня мы провели в компании наших друзей в удивительном городе. Круглосуточная фиеста кружила голову и разлагала другие органы развлечений. К вечеру третьего дня мне стало не по себе, паническое беспокойство, укатанное чувством надвигающейся тоски, погрузило меня в траур, я начал оплакивать уходящее в память время.
2. Оставаться дольше не было смысла - на город я уже смотрел через калейдоскоп воспоминаний. И большинство из них, самые яркие, живые и волнующие отражали мир в её лицах. Я поспешил скорее исчезнуть из города. Слишком запоздалое решение.
Скучно. Упираюсь руками в пол, чтобы подняться. Голова кружиться, пол похлеще таракана норовит выскользнуть из-под ноги. Наконец фиксирую равновесие. Последний этюд любви. Запускаю руку в штаны, прикасаюсь к члену: он ненормально скользкий, в странных уплотнениях. Хочу достать, но от незначительного трения опорожняюсь прямо в трусы. Что-то слишком много... как есть, ненароком обмочился. На пальцах блестит красноватая лимфа с кусочками слезшей плоти.
Жажда. Наша любовь длилась одно свидание. К этому времени реакция завладела основной частью тканей моего организма. Я чувствовал непреодолимую зависимость от химических преобразований в теле. Я не на шутку подсел, и отказаться от этого наркотика сил не нашёл. Реабилитация исключена. Раб чувственной феерии, я шёл по течению продуктов ФЭА, загрязнивших кровь
Мы ловили взгляды друг друга и, похоже, оба не могли их однозначно истолковать. Просто смотрели друг другу в глаза, щурились, улыбались. Я получал удовольствие. Удовольствие, которое получает подросток, когда вкушает запретный плод с экрана узкой замочной скважины. Мне никогда не найти ключ, который бы смог отпереть эту ненавистную дверь. Счастье, которое сияло за блеском её голубых глаз, находилось от меня на расстоянии всего одной жизни, и этой то жизни мне не хватало.
3. Этому дню самой матушкой природой уготовано стать самым лучшим в истории нашей любви. Я отвернулся от жизни у запертой двери. Единственный способ проникнуть внутрь - растаять и протечь через порог. Поцелуй. Один взгляд в неприступную комнату. Так окончился великий день нашей любви. Но не моей.
Открытка. На грязном полу в темноте лежит предмет, он разлагается и думает. Наверное, от него совсем не вкусно пахнет. Не знаю. Я потерял обоняние ещё два дня назад. Сил нет даже, чтобы поднять руку. Я беспрерывно растворяюсь в ковре. Я счастлив, я горд своим уникальным даром. Вот если бы в некрологе так и записали: "передозировка любовью". Дата. Подпись патологоанатома.
Подо мной пенятся шумные волны океана. Телефон утонул и больше не томит меня бесполезным ожиданием звонка. Глаза затекают медными пятнами темноты. Мне повезло - я ухожу не один: она пришла провести меня в пульсирующую пустоту, опустила глаза и улыбается. Солёное течение быстро уносит меня в пропасть горизонта. Плавучесть теряется, мягкие воды облизывают тело.
Стук в дверь. Я узнаю её голос - это последний вдох жизни.
Ты показала мне счастье, так прими же мой дар в честь нашей мимолётной любви.