Из южного теплого города, где солнечных дней куда больше, чем пасмурных, к нам на север приехал скульптор. И привез подарок для друга-художника - керамическую вазу. Круглую, словно бочонок.
- Вот, - сказал мастер. Сказал так, потому что любил это слово 'вот', - вот, ваза.
- Красивая, - сказал художник.
- Последняя работа, перед дорогой делал!
- Даришь?! - переспросил художник - Он взял вазу в руки и попытался найти ей место в серой квартире. Но куда бы ни ставил, ваза была слишком солнечной в темном интерьере.
Давно небеленые стены, желтая одинокая лампа без люстры, продавленный когда-то зеленый диван, стол, стулья, платяной шкаф и холодильник - вот и все богатство, нажитое за долгие годы. Но были еще картины, их было много, они стояли пыльными стопками, у батареи, у платяного шкафа, за шкафом. Когда заходил гость и хотел посмотреть картины, художник, вынимая одну за другой из-за шкафа, стирал с них пыль сухой тряпкой. А сам будто преображался в такие моменты. Картины живут, когда на них смотрят, он радовался, и вокруг становилось светлей. Но все друзья уже видели картины, а случайные гости бывали редко. Художник покрутился с вазой по комнате и оставил ее на холодильнике.
Мастер уехал, ваза осталась в мастерской.
В доме художника жил-был один презабавный жилец из мелкого волшебного народца. Домовой. Этот малый очень любил искусство. Именно поэтому он и поселился у художника и славно исполнял работу по хозяйству. Домовой находил утерянные художником кисти, закатившиеся в углы тюбики с красками, и вовремя подкладывал под руку.
А иногда, когда художник трудился, домовой отключал телефонный звонок. 'Тихо-тихо', - шептал домовой, - 'творится чудо'!
Конечно, такое чудо, как ваза, тотчас привлекло внимание домового. Он ходил вокруг, цокал от восхищения, прикасался к ней маленькими ладонями, гладил, и пальцы цеплялись за шероховатую поверхность, а домовой жмурил глаза от удовольствия. Он несколько раз залезал вовнутрь. Там было уютно и темно.
Хозяин подарок с места не сдвигал, и со временем паук сплел тонкую паутину, тянувшуюся от основания вазы к стене.
'Если так дело дальше пойдет, и художник не будет мой...', - домовой облюбованную вазу именовал уже 'мой горшочек', - 'мой горшочек трогать, то заберусь в него зимовать'. - Домовой глядел в окно, а на улице шел первый снег.
На следующий день погода ухудшилась, закружила метель, завыл ветер, и хотелось забиться в какой-нибудь теплый угол. А угол уже был готов: домовой выстелил дно вазы веточками от веника, набросал пушинок и щетинок от кистей, положил кусок поролоновой губки под голову, укрылся обрывком акварельной бумаги и уснул.
В этот ветряный день в гости к художнику пришел его друг. 'В душе - поэт, в миру - слесарь', так он представлялся всем. Многодетный отец, он захаживал к художнику, посидеть в тишине, в холостяцкой квартире, отдохнуть от жены и детей, черпнуть вдохновения.
Поэт долго отряхивал пальто от снега, громко топал ботинками, стоя на пороге, и, наконец, зашел. Из внутреннего кармана пальто он извлек листок с новыми стихами. Поэт - слесарь привычно сел на скрипучий диван художника, и стал хвастать, что сборник его стихов издает завод, на котором работает поэт. Он читал новые стихи.
Поэт читал, а художник завидовал. Он тер сухие пальцы, стараясь отколупать прилипшую краску. И думал о том, что всю жизнь жил случайными заработками, продавая картины и расписывая казенные интерьеры. А у поэта была стабильная работа. Художник давно решил никуда не ходить работать.
'Ведь не секрет', - утверждал художник, - 'если работать с девяти до шести пять дней в неделю можно растерять вдохновение'. А у поэта была вдохновение и не терялось. Поэт читал стихи, не замечая ревности художника, художника терзало чувство несправедливости, заводы ему выставки не устраивали.
Поэт увидел вазу. Ему очень захотелось к ней прикоснуться, он подошел и взял ее в руки.
- Ручная? - спросил поэт.
- Да, - ответил художник.
- Откуда привез?
- Да я давно никуда не ездил, - Художник начал было жаловаться на несчастную жизнь, но вдруг махнул рукой и закончил фразу, - друг подарил, видишь, внизу стоит его фирменная печать.
- Круто, - присвистнул поэт - задари?
- Как это задари? - переспросил художник
- Отдай задаром! А?
- А-а, - удивился художник, - бери, конечно!
Поэт ушел с вазой, а художник сел на диван, закинул ногу на ногу, уперся локтем в колено, подпер кулаком подбородок, и продолжил думать о том, как жизнь несправедливо распределяет свои дары, одним всё, а другим ничего.
Наутро поэт завернул вазу в заводскую газету, и отправился на работу. По дороге он шептал начало нового стихотворения.
-Ах, ваза, ваза, искусства дар, творенье, сила, гончарный жар... - 'Жар' была рифма хорошая, горячая, но слово 'гончарный' сюда не вписывалось, и поэт искал. - Гончарный круг, огонь и жар, гончар и жар?
С этими мыслями, поэт-слесарь миновал заводскую проходную, и прямиком направился в редакцию заводского еженедельника.
- Ну что, трудящиеся?! - Кинул он приветы парочке журналисток и толстой редакторше, уткнувшейся в компьютер. - Добрый день настал!
- С добрым утром, - ответили трудящиеся молодые журналистки и немолодая редактор.
- Смотрите, что мне друг подарил, - и поэт развернул вазу. - Ручная работа. У нас такое не делают. Мне ее по великому блату от одного мастера с юга привезли. Жуть, какая дорогая! Но мне ее подарили. - Автор еще говорил, что это лучшая работа мастера, и достойна того, чтобы про нее сочинить стих!
- Вы только поглядите! Вы только прикоснитесь! - И молодые журналистки послушно глядели и прикасались.
- Ну что же, - сказал поэт- слесарь, - мне на смену пора, можно мое произведение искусства здесь постоит, а я после смены заберу.
- Хорошо, - согласились девушки.
- Заберите ее с собой! - Заупрямилась редактор.
- Нет-нет, уверен, ваши руки - самые надежные руки. И я им доверяю. После смены. - Поэт поставил вазу на стол, заваленный газетами и бумагами, отправил девочкам воздушные поцелуи и исчез из редакции так же быстро, как и появился.
А журналистки трогали и глядели на вазу, пытаясь понять, что в ней хорошего, и обсуждая то, что в искусстве они ничего не смыслят, и все эти поэты, они имели в виду, конечно, поэта-слесаря, такие странные. Но одной журналистке нужно было бежать домой, а другой в институт, это они назвали поиском хорошего материала для статьи, и они покинули редакцию до вечера. Редактора вызвал к себе директор завода, и она тоже ушла, забыв закрыть редакцию на ключ.
Уборщица была женщиной нервной. Работала на заводе чуть больше недели, и за эту неделю смогла возненавидеть всех обитателей кабинетов, в которых убирала, но самые ненавистные были журналисты! Они ругались, когда она протирала клавиатуры компьютеров, или выбрасывала ненужные грязные листы, исписанные их каракулями, но эти листы почему-то оказывались самыми нужными для журналистов. Уборщица толкнула дверь редакции, та спокойно распахнулась, внутри никого. Женщина вошла с пылесосом в руках, неуклюже развернулась и ударилась об стол, от толчка ваза покатилась и упала. Уборщица подняла вазу с пола.
- Тьпу ты, - сказала женщина, - горшки цветочные на стол ставят? Ну? - спросила она горшок, - А место горшкам где? На подоконнике! - Она стала вертеть керамику в руках, рассматривая, и приняла лепленный узор за отколовшиеся куски. Ей было невдомек, что куски эти были симметрично срезаны руками мастера. Она заволновалась, решила поскорей выбросить вазу, чтоб никто не обвинил уборщицу в неосторожности.
Она прошла через проходную с пакетом, в котором лежала ваза, и вышла на мороз. Выбрасывать в заводской мусорный контейнер, женщина посчитала, опасно. Отойдя на приличное расстояние, она выбросила содержимое пакета на снег. Пакет мог еще пригодиться.
От падения домовой перевернулся, но не проснулся. Сон его был тревожным. Через какое-то время, он стал замерзать и ерзать под тонким акварельным листом. В это время по снежной тропинке бежал Арсений, студент архитектурного факультета, прыгая от морозца и хорошего настроение, он спешил домой, и вдруг увидел на дороге горшочек домового. Арсений очень обрадовался находке. Он отряхнул с нее снег перчатками, сунул под куртку и продолжил путь.
Дома он поставил вазу на кухонный стол. Домовой отогрелся, и ему снился сон, как сначала художник угощал его ледяными шариками мороженного, а потом принес горячего борща. Во сне домовой думал, что все же художник ужасно рассеянный человек, ведь сначала следовало угостить борщом, а потом мороженным.
Студент принес карандаши и, примеряя к вазе то фрукты, то домашнюю посуду, рисовал весь вечер натюрморты. После убрал вазу в книжный шкаф и забыл о ней до одного дня.
Роза, первая красавица архитектурного факультета, устраивала вечеринку у себя дома. Всем приглашенным она говорила, чтобы помимо спиртного и еды, они несли что-нибудь оригинальное ей в подарок. И Арсений решил, что найденная ваза - подарок оригинальный. Хотя бы, потому что он нашел красивую керамическую вазу на снегу. Так горшочек попал к Розе. Им полюбовались во время вечеринки, положили среди остальных подарков - дисков с музыкой и книг. И молодежь ушла петь и танцевать.
В понедельник утром Нина Григорьевна, бабушка Розы, убирала в квартире после внучкиной вечеринки. Она оценивающе оглядела горшок, в котором мирно и неслышно похрапывал домовой, и решила, что в горшке хорошо будут смотреться цветы. Свежие розы для Розы. Ваза была невысокой, и сначала Нина Григорьевна подрезала розы. Только она начала лить в вазу воду, как тут же услышала фырканье и брань.
-Ну, все, - закричал хриплый мужской голос, - сначала меня качали, и куда-то несли, потом бросили замерзать, после вокруг меня шумели, танцевали и громко говорили, а теперь еще и воду на меня лить!
Любой спящий человек разозлился бы не меньше домового, если бы на него сонного вылили прохладной воды. И домовой разозлился. Постель его промокла. И домовой стал выкарабкиваться из вазы.
- Мышь! - Пробормотала Нина Григорьевна, когда мокрое шерстяное существо выбралось из вазы.
Они подружились. Распивали чай и болтали о важных хозяйственных делах.
- А вот вы яйца в блины в начале кладете или в самом конце? - Спрашивал домовой.
- В конце, конечно! - Отвечала бабушка. - И рассказывала о лучших рецептах тортов и пирогов, да и о себе самой, - Я ведь сама пирогов не ем! - Говорила она, - Здоровый образ жизни веду, гуляю, бегаю. Долго хочу жить и быть красивой!
- Да вы же красавица! - Похваливал домовой.
- Ну... - кокетничала бабушка, - красоту нужно беречь. Как и порядок в доме!
Домовой сидел, завернувшись в большой носовой платок. Нина Григорьевна пообещала сшить и связать для него одежду.
- Я домовой художника В., вы знаете такого художника? - спрашивал домовой.
- Нет, совсем не знаю, - отвечала Нина Григорьевна, и снимала мерки с гостя.
- Очень печально, ведь его в этом городе должны знать все! - утверждал домовой, - Он очень хороший художник.
- Так, я совсем не знаю художников, - отвечала Нина Григорьевна.
- Стыдно, - сказал домовой. А потом добавил, - Меня нужно вернуть домой.
- Как? - спросила Нина Григорьевна, - разве вы теперь не останетесь у нас домовым. Разве вы не будете помогать мне?
- Нет! - ответил домовой, - У вас я смотрю порядок, вы и без домового справляетесь, а художнику без меня нельзя, сначала все краски растеряет, а потом сам пропадет! Нельзя!
- Ну, хоть пару деньков погостите, пока я вам вещички сошью, - попросила Нина Григорьевна, - ведь так приятно пообщаться с хорошим человеком.
- Спасибо за 'человека', - ответил домовой. - Вот мой адрес. И домовой написал адрес мастерской.
Через пару дней Нина Григорьевна отправилась к художнику.
'В женскую сумочку должна вмещаться булка хлеба', - поговаривала Нина Григорьевна. В такой сумке, в которую легко могла вместиться буханка, она несла домового и вазу. Домовой постоянно высовывал свою голову в вязаной шапочке. И крутился во все стороны, во-первых, домовому очень нравилась его новая шапочка, во-вторых, он хотел быть уверен, что несут его туда, куда нужно. Нина Григорьевна волновалась, она всю дорогу думала, что сказать художнику. Домовой уговаривал Нину Григорьевну ничего не говорить, оставить вазу перед квартирой, а самой притаиться на лестничной площадке, чтобы подождать и убедиться, что художник вазу забрал.
- Как-то несерьезно, - сказала бабушка. Она решительно поправила пальто, шапку. И позвонила в дверь.
Художник работал, завод подкинул ему заказ, и он писал картины для заводского фойе. Он искал вдохновение, нить, суть...
И в это время в дверь позвонила Нина Григорьевна. Художник открыл дверь и радостно улыбнулся.
- Вы вовремя, - сказал художник, - у меня заказ, и мне позарез нужна вот такая женщина. Кто вас послал? - Он схватил за руку пришедшую женщину. Нине Григорьевне ничего не пришлось объяснять.
- Я, мне, - вся ее решительность слетела. Она улыбалась.
- А не важно, - Он усадил женщину на стул в мастерской. И стал рисовать портрет. А Нина Григорьевна вспомнила художника, да-да, она знала его когда-то давно. Когда-то давно она была в него влюблена, а он в нее...
Она смотрела на художника, и сердце ее наполнялось забытым чувством. Любовь, которую можно спрятать от чужих глаз и невозможно спрятать от себя. Скрыть, но пронести сквозь всю жизнь светлым легким воспоминанием. Теплым ощущением утреннего сна.
Они вспомнили друг друга, и забыли о вазе. Художник поворачивал картины, отвернутые к стене, протирал их от пыли и показывал Нине, она смотрела, восхищалась. Они говорили о том, что в их жизни случилось и не случилось.
'Здорово, что я дома', - стараясь не шуметь, домовой вылез из сумки. Он приложил все свои волшебные силы и вытащил вазу. Теперь домовой решил спать в надежном месте, вместе с вазой он залез в платяной шкаф. Ведь платяные шкафы не так часто, как вазы, дарят друзьям. Забрался на полку, подальше за вещи и, завернувшись в свитер, задремал.
- 'Дом домового должен быть крепостью', - думал сквозь сон домовой, - 'вот только не помню, кто это сказал'.