Осень выдалась на редкость холодной. Комсорг Соловейкин зябко поежился, намочил кончики пальцев ледяной водой из стоящей у крыльца бочки и протёр глаза.

   "Нет, так дело не пойдет. Нужно закалять волю, как советует товарищ Рыбальченко", - подумал новоиспеченный глава ячейки РКСМ, глубоко вздохнул, закрыл глаза и окунул голову в бочку. На собрание следовало прийти бодрым.

  

   Сегодня был важный день - под нужды молодежной организации комиссар Рыбальченко выделил добротный каменный дом бывшего врача. Врач исчез еще в июле, после декрета о мобилизации, и с тех пор дом пустовал. Поговаривали, будто доктор Парфенов, чтоб не идти на фронт, сбежал к тетке, в самую глушь, в Саратов. Дом пользовался дурной славой. По ночам в чердачном окне видели свет и слышали стоны. Сенька по кличке Бурлак рассказывал, как однажды вечером залез в дом поживиться спиртом для деда Прохора.

   - Еле ноги унес, - хвастался Бурлак. - Так оно меня схватило за рукав, аж оторвало. Привидение самого доктора, вот те крест! Бабка говорила - Рыбальченко лично его зарубил. Саблей. Вжик - голова и покатилась. Кровищи было... Теперь оно ходит по ночам, голова отрубленная в руке, и всех, кто за Рыбальченко, утаскивает на чердак, а там съедает. Живьем.

   В подтверждение Сенька показывал на заштопанный матерью рукав отцовского тельника и подбитый глаз Гришки, сына местного скорняка. Гришка истово крестился и "давал зуб", что не обманывал, и спирт у "дохтура" есть.

  

   Собрание прошло бурно. Обсуждали положение в стране, беспорядки в городе, уклонистов и прочие вопросы текущего момента. И, конечно же, новый дом для ячейки. Как ни бился Василий, никто и близко вечером не хотел сюда подходить.

   "И это помощники большевиков? Наша с Рыбальченко надежда и опора?" - думал пятнадцатилетний комсорг.

   Когда комсомольцы разошлись по делам, Соловейкин остался: требовалось доказать всем, что поповские байки и бабкины сказки будущим партийцам не страшны.

   Смеркалось. Василий сидел в кабинете врача за столом, ковыряя указательным пальцем зеленое сукно, и с завистью смотрел в окно на товарищей. Товарищи гуляли по улице. Они лузгали семечки. Они смеялись и показывали на окно пальцами. Кто-то, скорее всего тот же Бурлак, собрал всех. Решил, видимо, выставить комсорга на посмешище. Показать, как тот будет убегать из проклятого дома.

   Время шло, а ничего не происходило. От скуки Соловейкин запалил керосинку и отправился осматривать владения. Большие комнаты, высокие потолки, красивая мебель и... пыль.

   "Надо бы подкрасить усы, - подумал комсорг, изучив в тусклом зеркале начавший пробиваться на верхней губе пушок. - Для солидности".

   В подвале завозилось, заскрипело. Бежать! Но как он посмотрит в глаза товарищам? Василий глубоко вздохнул и приоткрыл дверь.

   Серая тень метнулась под ноги.

   - Мяу!

   Керосинка чуть не выпала из рук.

   Зато от сердца отлегло. Уши загорелись от стыда за собственный страх. Плюнув с досады, Соловейкин продолжил осмотр дома. Тихо и сумрачно. Лампа высвечивала лишь небольшой круг. На чердаке кто-то охнул - комсорг заставил себя не обращать внимания.

   Странно, но у задней двери в пыли были хорошо видны следы. Привидения не оставляют следов, думал Василий. Надо будет закрыть черный ход на замок.

   Новый хозяин совсем было успокоился. Раз ходят, значит не так все и страшно. Повернулся было к лестнице на чердак, но входная дверь скрипнула, приоткрылась, и в проеме, на фоне полной луны, показался темный силуэт с острыми выступами на голове.

   "Рога, - похолодел комсорг и начал отступать в глубь дома. - Говорила мне бабка Прасковья, что черти есть... А я, дурень, не верил"...

   Привидение шагнуло через порог, протягивая блюдо с отрубленной головой.

   Василий попятился, зацепился за порожек, оступился и пребольно стукнулся головой о косяк. Рука сама поднялась для крестного знамения. Комсорг усилием воли заставил ее опуститься. Силуэт шагнул вперед.

   - Это тебе, - раздался замогильный голос.

   И только в этот момент в свете керосинки Соловейкин узнал круглое лицо Зинки, которую часто провожал до дома. Косички, как маленькие рожки, торчали вверх. Она вечно жаловалась, что с околицы страшно идти домой. А по дороге так сильно прижималась к нему от страха, что Василию и самому становилось боязно и как-то щекотно.

   - Я тебе пирожков принесла. С визигой. Не ужинали, поди, Василий Степанович?

   - Тьфу на тебя, - облегченно выдохнул Соловейкин и уже солиднее произнёс: - Некогда мне. Ступай домой.

   Зинка обиженно засопела и повернулась к выходу.

   - Пирожки оставь, - копируя тон Рыбальченко, скомандовал комсорг.

   И уже тише добавил:

   - Завтра приходи. Сегодня я занят.

   Затворив за дочкой комиссара дверь, Василий продолжил обход. Уже не таясь и не боясь потревожить дух врача Парфенова, он протопал в столовую, расположился за огромным обеденным столом и приступил к пирожкам. Жена Рыбальченко, тетя Надя, ими славилась. Можно даже сказать, что истинным комиссаром была она. По крайней мере, среди женского населения города Малогрива.

   Василий доедал последний пирожок, когда дверь черного хода опять предательски скрипнула.

   "Ну, я ей сейчас покажу!" - комсорг решительно поднялся со стула и вышел в сени. Пусто. Пыльно. Скрип раздался уже на чердачной лестнице, и душа Василия прыгнула в пятки. Слыша только стук собственного сердца, он заглянул в темный проем люка. В белом свете луны на потолке, подняв к стропилам длинные, извивающиеся руки, плясали две гигантские тени.

   Уши заложило, в горле пересохло, сердце дало перебой. Покрывшись испариной, на негнущихся ногах, вдоль стенки, чтобы не скрипеть, Василий поднялся по лестнице и высоко поднял керосинку, как какой-то вроде бы древний человек Данте или Данька, о котором рассказывал Рыбальченко.

   "Не вырвут ли они у меня сердце?" - невпопад подумал Соловейкин, глядя на абсолютно голых врача Парфенова и жену комиссара Рыбальченко. На чердаке вкусно пахло свежими пирожками с визигой.

   - А-а-а! - закричал врач.

   - Батюшки-светы! - взвизгнула тетя Надя, прикрываясь исподним. Ее молочно-белая грудь предательски подмигнула темным соском из-под смятой сорочки.

   - Мяу! - истошно завопила кошка, бросаясь под ноги Василию.

   - Ой! - вскрикнул комсорг - и керосинка выпала из ослабевшей руки в сено, устилавшее чердак.

   Дом уже вовсю полыхал, когда сбежавшиеся на пожар люди увидели смутное привидение врача, убегающее в сторону околицы. Оно неслось, подпрыгивая на одной ноге, и пыталось на ходу натянуть штаны. Второе привидение - женщина в белом - бежало в другую сторону, сверкая в свете полной луны пепельными косами. На свежем, только что выпавшем первом снегу отпечатались две пары следов, расходящиеся в разные от дома стороны.

   Василий с грустью смотрел на пылающий дом, который так недолго был его вотчиной. Он прекрасно понимал, что Рыбальченко не даст другой. Особенно если узнает правду. Уж лучше рассказать о привидениях.