Аннотация: Подземный город, экокатастрофа и священник которому дано...
Холодные потоки воздуха скользящими легкими прикосновениями играли с голыми ногами отца Феофана. С трудом, подобно старому несмазанному механизму, он поднялся с кровати. На часах ядовито-красным цветом значилось пять тридцать один, из стеклянной банки, стоящей на обеденном столе, слышалось стрекотание - там, активно перебирая лапками, суетились мясные тараканы. 'Мой завтрак уже проснулся, а я все еще нет'. Феофан в нерешительности замер посреди скромного жилища, затем, шаркая по бетонному полу, подошел к аквариуму с морскими водорослями, отодвинул в сторону крохотную ультрафиолетовую лампу и погрузил ладонь в теплую воду. Тонкие изгибающиеся стебли растений отозвались плавными, едва заметными движениями.
'Так, сперва молитва', - напомнил себе священник. Победив желание немедленно заняться приготовлением пищи, он шагнул в сторону и, щелкнув тумблером, включил свет. Тьма тут же расслоилась на многочисленные тени, которые до поры до времени расползлись по углам - под кровать, стул, полированный невзрачный стол.
Вот уже тридцать лет отец Феофан нес монашеский обет и - чуть меньше - добросовестно исполнял обязанности священника в подземном городе. Он состарился и устал - не столько от ежедневных утренних служб и вечерних бдений, сколько от постоянного наплыва прихожан, с каждым днем все больше теряющих веру.
С кряхтением накинув рясу, мужчина позволил себе взглянуть в зеркало с отбитым в виде полумесяца краем. Человек, отразившийся в мутном стекле, поднес руку ко лбу. Запястье было покрыто зеленым налетом, похожим на плесень. Доброе морщинистое лицо обнажило зубы в горькой полуулыбке.
- Да, запустил ты себя, приятель.
Плесень, погубившая всю растительность на поверхности, для человека фатальной опасности не представляла, просто нужно ее вовремя удалять, иначе со временем она покрывала все тело и приводила к серьезным физиологическим нарушениям, а после и к летальному исходу. Иеромонах Феофан ложился спать, не мывшись, несколько дней. За это время он дважды выходил наружу - молился, обильно кропил святой водой покрывавшее землю зеленое сукно плесени, простиравшееся до горизонта. Скорее всего, оттуда он заразу и принес. 'Надо этим заняться, а то перед людьми стыдно. Подойдет человек под благословение, а я ему такую ручку для поцелуя'.
Придерживаясь за выемку у стены, как скалолаз, устремляющийся к вершине, Феофан принялся за молитву.
Привычка молиться нараспев, особенно в тяжелые моменты, прижилась у отца Феофана с молодости. Тогда, до пострижения в монахи и экокатастрофы, он был певчим в храме. Да и вообще он любил петь и пел часто и много, прежде людям это нравилось, но в последние годы, после крупной поломки на гидрофабрике, производящей питательные водоросли, всем стало не до песен. Люди стали чаще болеть и умирать, особенно дети. Всеобщая озлобленность то росла, как катящийся с горы ком, подпрыгивающий на ухабах панической истерии, то сменялась полной апатией.
Священник заканчивал молитвенное правило, с прискорбием осознавая, что оно не отозвалось ни единым откликом звуком в его сердце.
'Плохой знак'.
Через час, уже стоя за алтарем и поднимая чашу, отец Феофан вспомнил о зеленой плесени, которую так и не убрал с руки. 'Боже, прости меня... - привычно начал священник, но следующая мысль пресекла его покаянные слова. - Я слишком устал и вымотан, чтобы просить прощения за такую мелочь'.
Рука неимоверно чесалась на протяжении всей службы. Уже после, выходя из помещения храма в соединительный туннель, обессиленный утомительной службой и долгими разговорами с прихожанами, многих из которых пришлось убеждать не терять присутствия духа, он наконец-то взглянул со страхом и жалостью на руку и обнаружил на пальцах несколько бледно-зеленых волдырей. 'Это что еще за...'
- Отец Феофан! - он обернулся и увидел невысокого темнобородого старика, главу местного административного округа.
- Да, Казимир Игнатьевич, здравствуйте, как дела на фронте?
- Неважно. Впрочем, как и всегда, - тихо ответил тот.
- И какой прогноз на ближайшие сто лет жизни? - попытался пошутить Феофан.
- Ядерный реактор, вероятно, продержится еще несколько десятков лет, а потом нам всем крышка, если не найдем способ борьбы с плесенью. А мы его найти в ближайшем будущем... нет уверенности, что сможем. Если нас до этого не скосит какая-нибудь очередная болезнь. Вы же выходили не так давно наружу?
Священник виновато ссутулился.
- Что я могу? Я не ученый, помолился, водой окропил - вот и все мои убогие дела.
- Как раз по этому поводу у меня, отец, к вам и просьба. - Казимир бережно пригладил полы пиджака. - Сходите, очень прошу, прямо сейчас, в наш больничный сектор. Трое пацанов поступило... в тяжелом. Родители места себе не находят. Помогите им вашими молитвами и участием.
- У меня сейчас важное дело... - вырвалось у отца Феофана, однако, почувствовав неуместность начатой фразы, он стыдливо продолжил. - Впрочем, это подождет, конечно схожу.
- Люди верят вам, надеются, - продолжил Казимир Игнатьевич. Его всегдашняя отрешенность пропала, он говорил со страстью и надеждой. - Понимаю, вам не вылечить тело, но вы лечите наши души, даете возможность отчаявшимся людям не потерять себя. Поверьте, это больше и важнее, чем вам может показаться. Мне иногда кажется, что это важнее, чем вся работа нашего научного отдела.
Обменявшись парой уже не таких значительных фраз, они распрощались и двинулись каждый в своем направлении.
Путь отца Феофана лежал в недра подземного города, и через четверть часа его настигло и поглотило странное, фантастическое ощущение, что он шагает внутри длинной извивающейся кишки какого-то доисторического гигантского животного. Не замечая скромного эха собственных подшаркивающих шагов и не обращая внимания на ветвящиеся ленты светодиодов, обычно напоминавшие ему звездное небо, Феофан старался собраться с мыслями.
Он двигался не спеша, решив не пользоваться пневмолифтом, чтобы успеть хоть как-то подготовиться и предстать перед родителями не растерянным, немощным попом, а иеромонахом с непоколебимой верой в необходимость страданий для очищения души, в силу молитвы, в любящего Бога...
'Да, да, именно в Бога, в кого же еще нам верить, не в дьявола же', - безотчетно подумал священник, подходя к дверям больничного сектора. Перед тем как войти, он вдохнул полную грудь воздуха, как ныряльщик за жемчугом перед погружением.
Родители держались на удивление мужественно и стойко, изливали ему свои переживания тихо, почти шепотом, однако по их бледным лицам-маскам и тревожным взглядам было видно, что они воспринимают священника как непременный атрибут скорой смерти.
Один из отцов, мужчина в годах, ненамного младше самого батюшки, не выдержал и с горечью, выплевывая слова словно ругань, проговорил:
- Мы двадцать лет жрем жуков и червей, закусывая эти мерзкими водорослями, как будто крысы какие. Мой ребенок видел дневной свет за всю жизнь пять раз от силы. А теперь он здесь. Какому богу это нужно?
Его жена, худая брюнетка с мокрыми от слез глазами, обхватила мужа и, стесняясь его порыва, прошептала:
- Коля, не надо, я прошу тебя.
Тот заплакал, как плачут мужчины при большом горе - сосредоточено, внутрь себя. А брюнетка умоляюще сказала:
- Прошу вас, помолитесь за нашего... за наших детей.
Зная, что сейчас любые его слова будут неуместны, священник молча кивнул и, пригнувшись, как в поклоне, перед низким дверным косяком, вошел в детскую палату. Вдоль стен стояло четыре кровати, отделенных друг от друга белыми занавесками. Одна - запятнанная, взбаламученная, как будто на ней вил кольца гигантский удав - пустовала. На остальных лежали дети под капельницами. Отец Феофан, не раздумывая, шагнул к ближайшей. Бледная, тусклая кожа, обвисшие щеки и губы мальчика делали его лицо отталкивающе безобразным. Феофан сел на край кровати, чтобы быть как можно ближе к больному, взял его безвольную руку в свои и начал молитву. Рукав рясы, задравшись, обнажил запястье, покрытое зеленой плесенью. У священника мелькнула было мысль, что он может заразить ребенка, но - подумал он - если и так, навряд ли тому может что-то повредить.
Как только эта жестокая, немилосердная мысль оформилась в его голове, в то же мгновенье лампочки все разом моргнули и потухли, погрузив палату в беспросветную тьму. И часть этой тьмы, казалась, вползла внутрь отца Феофана, а вместе с ней ворвался леденящий страх богооставленности. На секунду священника парализовало. Озарение сверкнуло подобно молнии, осветив предыдущую помраченность жизни. Он увидел себя со стороны -среди плесени, покрывающей стены разрушенных домов, дорогу, игровую площадку, кривобокие покосившиеся столбы линии электропередач. Увидел, как он сам механически, с безразличием окропляет святой водой землю, жмурится от солнца, прикрывая ладонью глаза, безнадежно и уныло поворачивается спиной, удаляясь в тень возвышающегося входа в подземный город. И там, внутри, в храме, говорит прихожанам формальные, холодные слова о покаянии и терпении.
'Это не люди теряют веру, это я ее теряю! - пронеслось в голове Феофана. Господи! Помилуй меня... я совсем запутался...'
- Это перебои на электростанции, - послышалось из коридора, - Сейчас все восстановят.
И вправду отец Феофан пребывал в темноте всего несколько секунд, затем с прежней яркостью вспыхнул свет, и голова мальчика дернулась, а из горла вылетел хриплый шипящий звук, как будто он вот-вот задохнется. Феофан пытался бережно вернуть голову ребенка в прежнее положение, но мышцы шеи, сведенные судорогой, отказывались слушаться. Одна из мозолей на руке священника лопнула, и белесая жидкость, похожая на молоко, попала на кожу больного, мгновенно впитавшись.
Испугавшись, отец Феофан отдернул руки от мальчика, как от раскаленной сковороды. Сперва он хотел крикнуть, позвать врача, но почему-то не решился. Тем временем шея мальчика распрямилась, дыхание стало глубоким и ровным, веки затрепетали - и открылись.
- Где я? - он обвел глазами комнату, стараясь осознать происходящее. - Мама!
Его слабый вскрик услышали за дверью, и в палату буквально ворвались родители.
- Митя! - истерично вскрикнула невысокая женщина, и началась всеобщая суматоха.
Все плакали, обнимали и целовали мальчика, а священнику норовили упасть в ноги, благодаря за чудотворение, богоносную молитву и святость, и просили помолиться об остальных детях.
Бесконечно смущенный, отец Феофан согласился - при условии, что все удалятся на время молитвы. Через секунду палата опустела, в коридоре воцарилась напряженная тишина, и только мерно гудели лампы под потолком.
Священник нерешительно подошел к следующему ребенку, склонился, собираясь прочесть молитву, но пальцы его руки, словно обретя собственную волю, нажали на мозоль, выдавливая белую жидкость на лицо больного. Ребенок почти мгновенно пришел в сознание. С третьим пациентом Феофан проделал ту же процедуру уже уверенно.
Тревожно кольнуло под сердцем, но возбуждение от произошедшего чуда притупили духовное чутье монаха. 'Нам зачастую неведомо, через что и как Бог приходит на помощь', - думал он, стараясь найти если не объяснение, то оправдание.
После этих событий популярность иеромонаха взметнулась, как пламя огня, подкормленное сухим хворостом. Отца Феофана без конца звали для его святой молитвы в дома, больницы и госпитали, маленькое помещение его церкви во время литургии забивалось прихожанами до предела.
Но вечерами, когда он оставался один на один с самим собой, тревожные мысли, как стервятники над погибающей жертвой, кружили над его страдающей совестью. Он понимал, что способность исцелять безнадежных больных, которой его одарил Господь, дарует надежду и приносит счастье многим и многим, но ведь люди не знали, как он это делает. Они славили его как великого молитвенника, а для исцеления молитва была не нужна. И вот это священника мучило.
'Возможно, Господь так проверяет меня'.
Сперва отец Феофан собирался пойти в медицинский центр и честно во всем признаться, но он опасался, что его чудесный дар может исчезнуть, если тайна будет доверена кому-то еще. Он был уверен, что испытание славой, которое его настигло, нужно пройти смиренно, понимая, что он, грешный, не заслужил, не достоин, чтобы его молитва была хоть сколько-нибудь действенна. Чудесные исцеления - не знак его веры, потому что её нет. Это Божья милость, данная ему и всем - авансом, чтобы Феофан вспомнил о своем предназначении и молился покаянно о своей грешной душе, пока народ его превозносит и возвеличивает .
'Мое прославление будет мне моим бичом и моим испытанием'.
Меж тем слава его росла. Казалось, не было в городе человека, который не стремился бы увидеться с отцом Феофаном, чтобы поблагодарить его и восхититься его святой молитве, чистой духовной жизни, смиренномудрии и скромности. Его караулили с раннего утра до позднего вечера, в туннеле рядом с его каморкой зачастую невозможно было протиснуться - толпы верующих жаждали встретится со святым старцем и получить его благословение.
А ночью монах молился, бесконечно укоряя себя за неверие.
Однажды после литургии к нему подошла пожилая женщина с красивым строгим лицом. Она долго медлила, подбирая нужные слова, и отец Феофан успел почувствовать исходящее от нее тонкое, еле заметное благоухание, как от еще нераспустившегося цветка.
- Отец Феофан, я давно страдаю... - сказала она и запнулась, стараясь восстановить сбившееся дыхание.
- Я знаю, что если коснусь ваших одежд, то... то непременно... Ах... - женщина ухватила край рясы священника - ...По вере моей воздастся.
Закрыв на мгновение глаза, она замолчала, а потом с жаром продолжила:
- У меня есть дар - прозревать истинную суть людей, во сне. Я видела, как вас благословляет Отец наш небесный и посылает на землю, чтобы спасти нас!
Последнюю фразу она почти выкрикнула, и священник с беспокойством огляделся - не осуждают ли окружающие женщину за эту ересь.
Но то, что Феофан увидел, заставило его сердце болезненно сжаться: ни один из присутствующих не услышал в этих словах дурного, наоборот, во взглядах, наполненных глубоким сиянием, в умиленных выражениях лиц, в ожидающих откровения позах читалось лишь одобрение и согласие.
Ноги его стали ватными, руки опустились и перестали слушаться.
- Подождите... мне надо... прошу простить.
Расталкивая людей, преодолевая тяжесть и неповоротливость собственного тела, он устремился прочь из храма. И чем дальше он уходил, тем скорее становился его шаг, а сил становилось все больше. Исчезла вечная шаркающая походка, он уже почти бежал, не понимая, куда спешит. Его гнало желание уйти от людей как можно дальше. Преодолев бесконечные переходы от лифта к лифту, из туннеля в туннель, Феофан поднялся на самый верхний ярус и, опомнившись, обнаружил, что стоит перед пунктом контроля выхода на поверхность.
'Стоп, дальше меня без пропуска и сопровождения не пустят'.
Однако охранник почтительно поздоровался и нажал на рычаг. Железная решетка, пискнув, отъехала в сторону.
- Вы уж помолитесь о нас и за Землю, батюшка.
Пока Отец Феофан натягивал на себя мешковатый защитный костюм, он пел псалмы - то ли для храбрости, то ли для успокоения. Пройдя комнату химической обработки и оказавшись в круглом бетонированном коридоре, поднимающемся вверх, он ступил на металлическую ступеньку, ведущую к мощной бронированной двери, последнему препятствию на пути к поверхности.
Он на секунду замер, с благоговением взглянув на чистый, бесконечно высокий голубой свод неба, и робко шагнул на зеленую мягкую поверхность. Ноги его подкосились, и он с плачем рухнул на колени.
- Господи, помилуй меня! Я не просил этого дара, я его не достоин. Прошу Тебя, не лишай людей надежды, пусть кто-то более сильный примет эту ношу! Я слишком слаб и немощен! Я отказываюсь от него! Он убивает...
С надрывного крика Феофан перешел на шепот:
- ... убивает меня, мою душу. Господи, будь милосерден, пусть будет воля Твоя, но не так, как я хочу...
И тут он услышал пение. Несколько голосов пели один из псалмов, но какой - было не понять, хотя священник знал их все наизусть. А когда хор стих, в голове отца Феофана отчетливо прозвучало: 'Дай кровь и прими дух'.
Он стал повторять ее как заклинание, одновременно что-то ища в карманах. Наконец вытащил, словно бесценную реликвию, небольшой складной нож и расстегнул защитный костюм, не переставая произносить:
- Дай кровь и прими дух, дай кровь и прими...
Приставив лезвие к руке, он резким движением срезал кожу, покрытую волдырями.
- Прими обратно, я не заслужил!
Кровь брызнула на рясу, расстегнутый защитный костюм и - на покрытую плесенью землю. Там, где красные капли, упав, касались плесени, ее поверхность начинала темнеть, высыхая и превращаясь в тонкий коричневый пепел, который легкой волной начал стремительно поглощать зеленое пространство, обнажая голую землю. Ту самую многострадальную землю, к которой за много лет впервые прикасались лучи солнца.