Аннотация: Не рассказ-сюжет, а рассказ-настроение. Занял 7-е место на "Блэк Джеке-5" по решению Святослава Логинова (в конкурсе участвовало более 300 рассказов, из них в финал вышел 21).
Рассказ опубликован в журналах "Техника - молодежи" (2006, N 8), "Partner-Nord" (N 8-9), в сборниках "Аэлита/004" и "Там, где небо сходится с землей" (библиотека "Искателя", Чикаго)
Над площадкой для сушки белья, примерно на уровне третьего этажа, летела собака. Она вырулила из-за деревьев и помчалась навстречу Юрию Никитичу, метя воздух ушами и время от времени жалобно повизгивая, ну прямо-таки обиженный щенок. Впрочем, щенок и есть: большеголовый, напоминающий плюшевую игрушку. А уши длинные и нелепые, как у щенка в знаменитом мультике про Мальчугана и толстого Петерсона с пропеллером.
Чуть не перекувыркнувшись, собачонка подлетела к Никитичу и Дмитревне, остановилась почти над головами, затрепыхавшись, точно невидимым стержнем присобаченная к небосклону.
Юрий Никитич поискал глазами шалопая. Ага, вот он: Колька... или Петька?.. со второго этажа - сидит, взгромоздившись на подоконник, и глаза вылупил, круглые, немигающие. В азарте мальчишка.
Юрий тяжело оперся на трость, погрозил кулаком:
- Я тебе!.. Не жалко щененка?.. Смотри, узнают - приедут за тобой, заберут куда не след.
- А чё? - среагировал Петькоколька. - Я, дед Юр, ничё, я просто играю. А кто заберет? Вы о ком, деда?
- Ты сдурел, Никитич? - Дмитриевна потянула мужа за рукав. - Совсем в голове все перемешалось? Теперь давным-давно свобода.
Щенок медленно, как на парашюте, опустился животом на траву, растопырив подкосившиеся лапы, и одурело завертел головенкой. Колькопетька уныло вздохнул - громко, чтоб на всем дворе слышно было, - и соскочил на пол по ту сторону подоконника. Видно, испугался не неведомых приезжающих, а дед-Юру с его тростью.
Юрий Никитич послушно отправился вслед за Дмитревной к скамейке. Присели.
- Так что, свобода, да? - спросил, помолчав. Будто не знал ответа.
- Ага, - кивнула Дмитревна. - Давно, лет пять по меньшей мере. Уже и новую Конституцию успели принять, в которой права человека обозначены.
Никитич тоже покивал.
Да, подумал он. Я и сам гонял щенков когда-то. Щенков, котят, кур даже. В деревне тогда жили, еще до войны. Хозяйство было... до того, как батя на фронт... Смешно это выглядит - кувыркающаяся курица. Чего ж я на мальчишку-то взъярился?
Вот сейчас бы и попробовать... сдвинуть с места что-нибудь. Раз свобода.
- Ты, дед, уж вовсе склеротиком стал, - гнула свое Дмитриевна. - Небось ничего не помнишь. А ну скажи, какой сейчас год?
Седьмой... или пятый?.. Не вспомнить. Юрий Никитич промолчал, поднялся со скамьи. Нехорошо защемило под сердцем.
- Дмитревна... таблетки дома?
Отпустило.
Да, она права. В голове все перетасовалось, что делал вчера, сегодня - уже из памяти вон. Что было в этом году, в прошлом...
Зато минувшее, много лет назад бывшее явью - помнится, ах как помнится!
...Юрий сидел у окна, сосредоточенно перебирал бумаги. Ну и работы навалилось с выходных... От девяти часов до шести не разогнуться. Люди помчались на перерыв в столовую, жевать черствые булки и запивать кефиром, а Юрию не до того. Каждый документ просмотреть, оценить - в архив или на выброс. Положить в одну из двух стопок на краю стола. И таких бумаг - кипа, плюс другая кипа, плюс третья. Загромождают стол.
За спиной гудит здоровенный калькулятор.
Перед глазами окно, за окном щебечут птицы. Заливисто, сумасшедше. Словно бы весь мир вверх тормашками встал от радости, и они вместе с ними. Весна, подумал Юра. Надо же, весну не заметил, а ведь раньше было святое дело - выехать с друзьями на природу, на байдарках, скажем...
И вот там - вздохнуть полной грудью. Тайком, чтобы никто не видел, уйти одному вглубь соснового леска и творить из шишек, из травинок чудо-калейдоскоп.
Например, так (слабое подобье, но все же): опавшие лепестки вишни за мутным стеклом взвились с подоконника, образовали кривоватый узор.
Юра обернулся: видел кто или нет? Лепестки поспешно уронил, разумеется.
Ольга Дмитриевна из-за соседнего стола, возложив белые руки на калькулятор, взирала на Юру пристально, изогнув вопросительными знаками обычно прямые стрелки бровей.
Он похолодел. Что за смехотворная небрежность, дурацкая, опрометчивая! Вот так одним взмахом мысли, секундной потерей контроля погубить всю выдержку, погубить себя...
С сотрудницей Ольгой он прежде почти не разговаривал - парней и девушек в отделе много, Ольга же казалась неинтересной, напоминала школьную учительницу: волосы, строго заколотые в узел, бледное лицо, прямая осанка. Наверно, под сорок ей - старше Юрия лет на десять, не менее.
- Ольга Дмитриевна, - пролепетал Юра, - вы... вы... (Не умолчит. Сознательная, наверняка позвонит, доложит.)
- Да, - шепотом. - Да, я видела. - Неожиданно всхлипнула - и просияла, словно девчонка. - Я про вас и подумать не могла! Что вы... тоже... - И глаза, орехово-карие, блеснули мольбой, надеждой.
Под сорок? Какое там! Он вдруг понял: ей тридцать, нет, даже меньше. И красива она... как не красив никто в целом мире.
Двое поселились в комнатушке на пятом этаже, где мебелью была скрипучая рухлядь и тощие злобные тараканы прятались по углам. Двое тщательно зашторивали окна, когда снаружи бил дневной или вечерний свет. Двое яростно занимались любовью, а вокруг летали, танцевали стулья, даже стол раскачивался на ножках, и нарванные в городском парке, полуувядшие ромашки и одуванчики взмывали к потолку и складывались в мозаику.
Это была их мозаика, их обоих - Юрия и Ольги. Они творили вдвоем.
Много, много лет назад... до чего же помнится.
Ночь выдалась беспокойная, утомительная. Юрий Никитич ворочался в постели, невольно будя вздохами Дмитревну. Засыпал опять, приходили кошмары.
Щеголеватый следователь за большим лакированным столом укоризненно смотрел на Юру, качал головой:
- Ну товарищ, товарищ! Как же вы так? Подумайте сами. Государство вас выучило, на ноги поставило, а вы? Телекинетическая энергия в личных целях - хорошо ли это? Вспомните о строителях, или грузчиках, или служащих воздушного транспорта. Заводских рабочих, наконец. Может ли им прийти в голову использовать телекинез на что-нибудь еще, кроме общего блага? Хоть капельку, хоть, условно говоря, миллиграммчик? Нет. А вы, Юрий?
Подташнивало, клонило в сон, слезились глаза. Но Юра сознавал: нельзя надолго прикрыть веки, сидящий за столом рассердится. Чего-то сидящий ждет от него: может быть, признания - в чем?.. может быть, подписи - какой?.. - Юра не знал. А еще он боялся, очень боялся, что придут снова те, мучители (следователь никогда и пальцем не притрагивался к Юрию), и начнут бить. Лежащего. Ногами. В голову, в живот.
- Вы же помните, - продолжал следователь, - мудрое изречение, его даже школьники, даже малыши в детском саду знают. "Труд и телекинез создал человека". Ну, конечно, не старого, не допотопного человека, а нового. Человека в новом справедливом обществе. Ведь только в связи со всеобщей мутацией и распространением телекинеза в начале века и стала возможна великая революция. И вы же это знаете, Юрий. Ну почему?
Юра думал об Оле. Как она сейчас? Где? Жива ли? Он боялся за нее - еще больше, чем за себя...
Никитич проснулся, сердце сжала жуть: все будто наяву. Провел рукой по щеке - слезы. На полу блики от лучей солнца, значит, утро.
После завтрака, когда вставали из-за стола, Дмитревна хлопнула себя по лбу:
- Слышишь, дед! А я-то тоже в склерозе, все начисто позабыла. Звонили недавно с телевидения, помнишь? Уж представить не могу, как наш телефон у них оказался. А пригласили на двадцать первое - выходит, на сегодня. В двенадцать.
Юрий Никитич напряг память: да, было. Чудное дело, кто мы такие, чтобы нас - и на телевидение?
- А с чего бы это?
- Да я думаю, - тихо сказала Дмитревна, - по поводу того, давнего... - Недоговорила, и так понятно.
Помолчали.
- И что за канал?..
Пришлось помаленьку собираться.
- В первый раз нас отпустили. - Юрий Никитич говорил медленно, с трудом подбирал слова. - Суда не было, мы каялись перед следователем, обещали, что второго повода не дадим.
Не то, не то... Слова звучали сухо, фальшиво.
- Что сталось дальше? Расскажите, пожалуйста. - Ведущий лучезарно улыбнулся - и супругам и камере. Юнец лет двадцати пяти, темные волосы прилизаны, зубы сверкают.
- Мы вернулись в нашу квартирку. Но без ЭТОГО не могли, понимаете. ЭТО оказалось больше, чем жизнь. - Юрий чувствовал стыд, словно бы об интимном говорил перед зрителями. Словно об их с Дмитревной любви. Но это же и была любовь... часть любви, разве нет? Черт, как все глупо, когда со слуха, как ненужно...
Он вспоминал, Дмитриевна дополняла.
Их взяли опять, хотя теперь они стали куда осторожней - не зашторивали окна при солнечном свете, творили только ночью, стараясь, чтоб без шума, без грохота. Но все равно кто-то вычислил и донес - из соседей, наверное. А может, слежка была.
Долгие годы лагерей. Потом ссылка, и уже в ссылке встреча. Ольга плакала, неумело скрывала отчужденность: изменился, не узнать. Не скоро свыклась. (Об этом, понятно, Юрий камере не сказал, лишь о слезах радости после разлуки... о тяжкой работе и нищете, о возвращении в столицу много лет спустя.)
- Замечательно, не правда ли? Я под впечатлением. - Ведущий теперь улыбался по-иному: краешки губ едва приподняты. Фразы катятся отполированно, гладко. Краткая пауза, точно обдумывал, не сказать ли: "Ваши аплодисменты", но понял, что лишнее. - История, которую мы услышали, уникальна. Я бы назвал это геройством - творчество и любовь бросили вызов системе. А сейчас - не согласитесь ли продемонстрировать что-нибудь в вашем стиле и ключе? Вдвоем, как бывало.
Вазы с цветами на столе - пионы, гладиолусы. Разноцветная фольга, нарезанная квадратиками и треугольничками.
Юрий Никитич переглянулся с Дмитревной. Да, об этом шла у них речь с ведущим - до прямого эфира. Но...
Пустота, усталость, стыд. И ничего кроме. Он мог бы (сомнений нет) поднять мыслью и бумагу, и цветы, он не единожды пробовал - но соткется ли чудо-узор из мысленной пустоты?
- Я не уверен, что у нас получится, - выговорил, будто выдавил. - Мы не готовы сегодня. - И виновато пожал плечами. Дмитриевна медленно кивнула.
- Что ж, - не растерялся ведущий. - Жаль, конечно; но, полагаю, тренировки возобновятся, и в следующий раз мы увидим это чудо старого стиля. Вы ведь еще появитесь у нас? Не правда ли?
- Если получится, - ответил Никитич уклончиво.
Возвращались они не спеша, вдоль центральной улицы. Пестрели зазывные вывески салонов и магазинов, красовались на перекрестках исполинские экраны телевизоров. "Бюро услуг. Дизайн высшего качества, телекинез на дому!" "Рисование кинезом! Все индивидуально, только для вас! Динамичные портреты и пейзажи из эксклюзивных материалов". "Художественная телекинетическая академия". "Секс-услуги кинезом, дистанционно. Цены минимальные". "Лечение телекинезом, снятие порчи, кодирование".
Никитич указывал на вывески подслеповатой Дмитревне, читал вслух - та дивилась:
- Ну и жизнь пошла! А помнишь, бывало... Нет, - вздыхала тяжко, - по-другому мы жили, иначе.
- А может, сходим в Театр телекинеза? А, старуха?
- И чего я там не видела? Скукота одна, я уверена... Ишь, наворотили от большого ума здание.
Здание театра, супермодерновой постройки, и впрямь выглядело несообразно.
Это зависть, вдруг осознал Юрий Никитич. Мы завидуем, просто-напросто... И с осознанием пришла тоска.
Занавески на окнах... цветы, пляшущие в полутьме... шепот, счастье, зарыться лицом в мягкие волосы... было или приснилось? И будет ли когда снова, хоть за гробом, но будет или нет?
Приблизились ко двору с улицы - смех, увлеченный галдеж детских голосов. Воздушные шары летают вверх-вниз, свиваются веревочками... хлоп! - это столкнулись два шара, лопнули. Вперемешку с шарами игрушки-зверюшки, большие, мягкие. Разноцветная мешанина, дикий калейдоскоп. Вон высунулась из окна одна мама, другая - кричат взволнованно. "Говорила я тебе, большие игрушки во двор не выноси! Грязь на дороге!" Ноль внимания в ответ.
- Что, Дмитриевна, отлетали мы свое?
- Да, Никитич. Другие летают. - Она улыбалась.
Огромный щенок, лопоухий, красно-зеленый, кувыркался среди игрушек. Взмыл длинным прыжком в небо, затряс ушами, оглянулся и стремительно понесся по диагонали вниз, чуть-чуть не прямиком к Юрию и Дмитревне. У самой земли вырулил, сделал крутой вираж. Большеголовый, лохматый, почти как живой - только глазки стеклянные и цвет шерсти не тот - подлетел к Никитичу, ткнулся мордочкой в нос, будто лизнул: шальное, на миг возвращенное детство.
И умчался прочь, к ребятне, навстречу зовущему хозяину.