Аннотация: О любви и смерти, красоте и подлости, ненависти и вере.
Начало этой истории мне пропел жаворонок жарким летним днем, когда так хорошо лежать в тени деревьев на берегу реки, отдыхая от облаков смога и раскаленного асфальта больших городов. Было настолько спокойно и лениво, что даже мысли спали, и услышанное осталось без внимания. Но, уйдя вперед по времени от того жаркого дня, я стал слышать продолжение истории. Из любопытства оглянулся назад и, всмотревшись, разглядел начало.
И вовсе не случайно, что понадобилось продолжение, чтобы увидеть начало. Слова и образы истории появлялись в моей голове постепенно, ненавязчиво между множеством повседневных забот, оставляющих на память о себе морщинки на лице. Появлялись понемногу и незаметно, часто непоследовательно. Но постепенно слова складывались в предложения, образы обретали завершенность, и я начинал понимать, что историю шелестят листья ночью за окном, поют птицы на рассвете и свистит ветер в непогоду. Окончания истории я ждал уже с нетерпением, мешавшим слышать негромкий рассказ, а потому не все смог разобрать. Однако же решился записать услышанное в надежде, что песни птиц, шелест листьев и свист ветра, тяжело стучащие в висках жаркими днями и заставляющие тревожиться ночью, - будут пойманы в ловушку из слов, уложены аккуратными черными рядами на белой бумаге и больше не посмеют меня беспокоить.
Родился Небойша в момент, когда протяжный стон его матери слился с криком петуха, а звезда с небосклона упала в траву на лугу возле кузницы. За родильными хлопотами никто не заметил этих совпадений. Лишь старик кузнец задумчиво покачал головой, а потом до самой смерти повторял, что слишком много дано мальчику при рождении и теперь ему всю жизнь в отличие от других людей придется только отдавать и как смерти бояться того дня, когда захочется взять. Над словами старика посмеялись и забыли, тем более что кузнец вскоре умер. А подрастающий Небойша не давал никаких поводов вспоминать странное предсказание. За что бы он ни брался, все у него получалось, давая повод родителям гордиться сыном. Ум его был остр, а любознательность не знала предела и постоянно гнала вперед ум, становившийся с каждым годом острее, так что, иногда казалось, он мыслью может разрезать волос. Нрава он был легкого. Откликался на любую просьбу о помощи охотно, не заставляя просящего просить дважды. Позже даже говорили, что слишком охотно и что все-таки надо больше разбирать людей, а то желающих проехаться за чужой счет всегда хватает.
Но хоть и трудился Небойша всегда охотно, больше ему нравилось работать головой, чем руками. Он придумывал мелодию, ловил сонного жаворонка на рассвете, подносил его к своему рту и не отпускал, пока не просвистит придуманную мелодию до конца. Сочинял стихи, но не записывал, а брал лист дерева, сворачивал его трубочкой и нашептывал в эту трубочку стихи. А песни свои Небойша пел ветру. Легкие веселые песни пел ласковому ветерку, слегка овевающему перышки облаков на почти безоблачном небе. Тревожные протяжные песни пел резкому сильному ветру, стонущему в стылую непогоду. И долго потом пел ветер его песни, разные в разную погоду. Листья шелестели его стихи. А жаворонки учили птенцов трелям на его мелодии.
Но больше всего любил Небойша рисовать, и тут он работал руками с удовольствием. Словами трудно передать, что это были за рисунки, лучше, конечно, было бы взглянуть на них. Но, не имея такой возможности, я поверил ветру, рассказавшему, что время в его рисунках не застывало, движение не останавливалось, а плоскость, на которой они были нарисованы, преображалась и становилась объемной, словно окно в другой мир. Я не понимал сказанного, пока однажды случайно не замер, стоя перед отражением в зеркале, застывшим в плоскости, но объемным и готовым в любой момент пошевелиться, сдвинуться и уйти. Услужливый ветерок, тут же, скользнув в форточку, шепнул, что мир в зеркалах Небойши был в сотни раз правдивее и красивее.
Сельчанам нравились рисунки Небойши. Нравились также его стихи и песни. Но что такое песня? Спел ее. И нет. Какой бы красивой ни была. А рисунок можно повесить на стену в доме. Тем более такой рисунок, почти живой. Словом, небойшины картинки, как их называли люди, брали в охотку. И не задаром. Поначалу он отказывался от платы - ему уже и то в радость, что другим нравится, но потом махнул рукой. Ведь предлагали, обычно, от чистого сердца. И не заоблачные богатства, а так, что попроще: утварь хозяйственную, помочь сделать что-нибудь, продукты самые разные - от мешков с зерном до сладостей, изредка деньги небольшие. И слава о Небойше постепенно расходилась по округе. Сначала по родному селу, затем по ближним деревням, ну а потом и по дальним. Родители, видя у сына такие таланты, и радовались, и тревожились. Радостно, конечно, что мальчик так людям полезен. Но, с другой стороны, не дело это - все время песенки свистеть, да картинки малевать? Забава одна. Однако дело к лучшему повернулось.
Стоял недалеко от их села храм знаменитый. Настоятель его был человеком влиятельным. Знали и уважали его и на Святой Горе, и в окружении патриаршем. Прослышав про Небойшу, позвал священник юношу к себе. Посмотрел, послушал, поговорил и определил того и в хор, и иконописи учиться, и в книгохранилище допустил. Распахнулся перед парнем неизведанный мир. Словно богато убранный стол накрыли с чудесным питием и роскошными яствами. Позабыты были прежние забавы. И пусть за окнами осыпАлись деревья, на прощание шелестя прошлые незатейливые стишки. Юноша их не слышал, поглощен величием стихир. Пусть птицы, улетая, пели ему его мелодии. В его ушах звучали лишь прекрасные гимны канонов. А пронзительный ветер, знакомой песней рвавший серый небосвод, был только поводом уединиться в тепле книгохранилища, где желтый пергамент фолиантов с греческой премудростью поворачивал время вспять.
Строгий лик спасителя, кроткий взгляд богоматери не давали больше думать о легкомысленных рисунках, учили смирению, традиции и обряду, дарили надежду с их помощью обрести новую ступень совершенства. Небойша учился новому искусству прилежно. И, как и прежде, все у него получалось легко и прекрасно. Вскоре юноша решил посвятить себя духовному деланию. Однако настоятель лишь качал в раздумчивости седой головой. Слишком уж легко все получалось у нового ученика. Твердость намерений проверяется испытаниями, и спешка ни к чему для серьезного решения. А в конце зимы представился и случай испытать твердость молодого послушника.
В горах, за рекой неприступной твердыней возвышался величественный замок. Тонкие, но крепкие, башни горделиво венчали высокие стены стоявшие над кручами обрывов и провалами пропастей. А за стенами могли укрыться сотни людей, бил холодный обильный родник и хранились съестные припасы на годы. Несчетные богатства лежали в подвалах замка, множество заморских диковин украшало его комнаты. Владел твердыней князь. Слово его на многие мили вокруг было законом. А когда влетал он на вороном коне в горностаевой мантии в какое-нибудь селение, люди почтительно жались по краям улиц. Все, что хотел князь, он получал. Обычно стремительно и быстро, так же как стремительны были его желания. Увидев как-то небойшину картинку на ярмарке, подивился князь ее красоте, и, купив за большие деньги, решил найти художника. Сказано, сделано. Приехал князь в храм. Отстоял службу. Поднес богатые подарки. А позже за трапезой поинтересовался, правда ли, что живописец в настоящее время обретается при храме.
"Правда", - отвечал священник. "Я хотел бы, чтобы он нарисовал для меня лучший свой рисунок", - сказал князь. "Я думаю это невозможно", - ответил священник и, помолчав, добавил. "Он больше не рисует, а учится писать образа, вдохновляясь Исусовой молитвой. Не надо мешать богоугодному делу".
Задумался князь. Редко с ним такое случалось. "Хорошо", - сказал он, наконец, - "Пусть самый прекрасный его образ украсит храм. Но ведь он еще не монах. Пусть напоследок напишет он меня в полный рост с горностаевой мантией на плечах. А я тебе взамен мастеров пригоню колокольню отстроить, и навешу там лучшие колокола, чтоб и набат был слышен во всей округе, и малиновый звон разносился по горам и долам. Не гневи бога, отец, соглашайся". Ничего не ответил настоятель, только поднялся, прочитал молитву по окончании трапезы и вышел. Но на следующий день князь отправился в замок в сопровождении Небойши.
Весна в тот год началась поздно и бурно. В горах, где стоял замок, выглядело это особенно впечатляюще. В одночасье вдруг стало тепло, жарко солнце пригрело, все закапало, зазвенело, а сверху зазвучала долгожданная песня жаворонка. Князь стоял в проеме высокого стрельчатого окна в белой горностаевой мантии на фоне теплого безбрежно голубого неба. Вращал глазами, раздувал щеки и постоянно спрашивал, достаточно ли грозно он будет выглядеть на картине. В общем, шут гороховый, но все-таки князь, поэтому Небойша, едва удерживаясь от смеха, отвечал серьезно, но внутри у него, как все вокруг, весело звенело, и таяла долгая серьезность зимы. А когда в вышине раздались знакомые с детства трели и переливы, ответная песнь родилась в душе.
Вспомнил Небойша разговор с настоятелем накануне отъезда. Вспомнил, как тот сказал, что хочет испытать его чувства перед пострижением, дать возможность оглядеться, еще раз взглянуть на мир, который он собирается оставить. "Князь хочет, чтобы ты нарисовал для него лучший свой рисунок. Нарисуй", - говорил священник. "Он щедро тебе заплатит. Возьми деньги. Посмотри еще раз на мир, который ты хочешь оставить. Посмотри сколько диковин в замке у князя. Что можно приобресть на полученные деньги, как зажить". Обиделся тогда Небойша на слова священника, на такое подозрение в малодушии. Так с обидой и уехал. С презрением после разглядывал княжеские богатства. Не было в замке ни книг стоящих, ни рисунков прекрасных, не пели здесь песни музыканты. А остальное что - побрякушки в глазах юноши, не на что прельститься.
Но вот весной просвистел давний знакомец жаворонок, спел легкий весенний ветерок свежую песню из открытого окна. Песню подхватили нежные девичьи руки на лютне в дальней комнате. И снова божий мир стал хорош и светел, и полон даров.
На лютне играла Милица, юная златокудрая красавица, с тонким станом и хитрой лукавой улыбкой. Вместе с весенней капелью приехала она с отцом, дальним мелким властеличичем, погостить к князю. Радость принесла она. Величественный, богатый, но мрачный замок словно бы озарился светом. Музыка и смех зазвучали в его стенах. Изящную точеную фигурку встречали и провожали добрым словом, ласковым взглядом. Лишь жена князя, некрасивая рано постаревшая женщина с истрепанной душой, невзлюбила девушку и затаила обиду после того, как князь, повелел Небойше изобразить на полотне и Милицу.
Закипела работа у Небойши. То князя рисует, то Милицу. С утра до вечера. Но что такое работа с юной кокеткой, только-только почувствовавшей свою привлекательность. Одно удовольствие. И Небойша шутил, смеялся, развлекая девушку. А та в ответ улыбалась хитрой лисьей улыбкой, показывая ряды ровных мелких острых зубов. Куталась в рыжую лисью же шубку, откидывая назад пряди золотых волос, смеялась лучистыми глазами. Небойша ловил те лучи своим взглядом, руки его переносили их на полотно, сохраняя спрессованные в лучах пространство и время. И по мере завершения образа полотно оживало, становилось, словно зеркало, дверью в другой мир. Князь, то и дело заглядывавший в мастерскую, восхищался, говорил, что над его образом Небойша так усердно не работает. Небойша молчал, лишь трудился еще прилежней, запечатлевая Милицу взглядом, сохраняя образ ее в душе, а затем перенося его на полотно.
А девушка становилась все игривей: то ненароком заденет Небойшу, проходя мимо, то бедро изогнет круто под охотничьим облегающим платьем. Застучала кровь в висках у парня. Потерял он сон. Из сердца его вдруг вырвались наружу новые прекрасные песни, дивные мелодии потоком заструились из его уст, подхватили их жаворонки, а молодая листва робко зашелестела свежие стихи, подслушав шепот поэта. И все это для Милицы, о Милице, из-за Милицы. Думать больше ни о чем уж не мог мСлодец - лишь ее образ постоянно пред ним, и в душе, и на полотне, и наяву. Если не было ее рядом, вспоминал тепло ее ладоней, нежность легкого прикосновения ее груди. Если рядом она - никого кроме нее больше не слышит, не видит. Словом, захотел взять девушку, хоть и не признавался себе еще в этом.
Князь частенько выезжал с отцом Милицы попытать удачу в соколиной охоте на перелетных птицах. Бывало, целыми днями, а то и ночами пропадали, если далеко забирались. Но как-то раз вернулись охотники вскоре после выезда. И не с шумным гомоном, как обычно, а тихо, без добычи, один конь в поводу, и повозка крестьянская вместе с ними. А в повозке отец Милицы, бледный весь, недвижимый, только стонет тихонько. Седые волосы спутаны, пот на лбу. Оказалось, конь его понес, скинул седока, затоптал копытами. Отнесли властеличича в комнату, жарко натопленную, на перину пуховую. Лекаря княжеского позвали. Тот пульс пощупал, заставил выпить больного мутную жидкость зеленого цвета, а потом пожал плечами и сказал, что все во власти божьей. Захочет Господь, выживет властеличич, захочет, заберет его душу. А от его лекарского умения здесь мало что зависит, он лишь страдания больного может уменьшить. Милица, услышав такое, бледнее отца стала. Взмолилась прерывающимся голосом: "Неужели нельзя ничего сделать"? "Я не смогу", - ответил лекарь. "Но есть искусники и у латинян, и в немецких землях. Знакомцу своему могу отписать. Слава про него идет большая. А сейчас он как раз Дуброву собрался посетить. Может, и сможет помочь твоему отцу. Только дорого он берет за лечение". "Пиши", - сказала Милица. И через полчаса всадник на лихом коне помчался в сторону Дубровы.
Печальная стояла Милица в проеме высокого стрельчатого окна. Заходящее солнце пурпуром красило ее светлое платье, тени от густых ресниц скрывали глаза. Не получался рисунок и у Небойши. Другой была Милица на картинке. Совсем другой. Отложив в сторону краски и кисти, подошел он к девушке, осторожно положил руку на плечо, попытался заглянуть в глаза. Та упрямо отвела голову.
- Послушай, - сказал тогда Небойша, - я очень хочу помочь тебе. Если тебе нужны деньги, то князь за работу обещал большую сумму. Если он не заплатит, я могу нарисовать другие картинки и продать их. Много картинок - много денег. Хватит и на лечение твоего отца, и на многое другое.
Милица подняла заплаканные глаза.
- Поцелуй меня, - прошептала девушка.
Прошла уже неделя, как приехал из Дубровы немец-лекарь. Осмотрел больного и заявил, что спасти его можно, и цену назвал, немалую цену, так что Милица вздрогнула, когда услышала, сколько придется заплатить. Не было у них с отцом таких денег. Но не отсылать же назад лекаря при лежащем при смерти отце, и девушка кивнула. А ночью к ней в спальню завалился пьяный князь. Давно уже его масляный взгляд прилипал к тонкой фигуре девушки. Иногда он и со стула-то встать не мог, мешала похоть в теле разбухшая. Теперь же сладострастный паскудник быстренько прикинул, что помощи девушке ждать неоткуда, и что, пока она в расстроенных чувствах, самое время воспользоваться моментом. Сел на кровать. Дыша перегаром, принялся рассказывать о том, как ему жалко девушку, и что он готов ради нее почти разориться, выложив означенную сумму лекарю, и что взамен хотел бы лишь ненадолго полюбоваться девичьей красотой. Рассказывал, а руки нетерпеливо и жадно шарили под рубашкой у Милицы, сдирая одежду прочь. Девушка сопротивлялась отчаянно, но молча, помнила об отце, лежавшем в замке у князя. В конце концов, заломив руки, князь вошел сзади, довольно засопев.
На следующий день немец-лекарь, получив от князя половину суммы, тотчас же отвезенную лекарским слугой в Дуброву, приступил к лечению. Милица, ненадолго зайдя к отцу, сказалась больной и весь день провела у себя в спальне, приведя в отчаяние Небойшу, ожидавшего девушку у высокого стрельчатого окна. Князь же, весьма довольный собой, покрасовался перед живописцем у окна в горностаевой мантии с пурпурной оторочкой, а вечером снова наведался в спальню к Милице. И так каждую ночь. Скоро уж весь замок обо всем знал за исключением наивного Небойши. (Слуги очень внимательны к пристрастиям господ.) А отцу Милицы то становилось лучше, то он снова впадал в беспамятство, но лекарь обещал вернуть больного к жизни.
Небойша оторвался от губ девушки, попробовал найти ее взгляд, но Милица упорно отводила глаза. Руки девушки дрожали.
- Ты не понимаешь, - шептала она.
- Объясни, - попросил Небойша.
За дверями раздался шум. Выглянув, Небойша разглядел удаляющуюся княгиню. А та на следующий же день через своего доверенного человечка пересказала князю историю о двух любящих сердцах, прибавив к тому, что было, изрядную долю того, что не было. Так чтобы опорочить поболе несчастную Милицу.
Осерчал князь. Как так на его собственность покушаться? Девушку для высокого княжьего удовольствия не какому-то крестьянину оспаривать. И не может быть чужой неподвластной ему любви в его владениях. Ветер, и тот должен слушаться. Не по вкусу дуре молодой его княжья милость? Другого любит? Ну что ж. Другого, так другого. Пусть слуг его любит. Всех подряд, кого велят. А иначе выкинет он тотчас отца ее из замка, да и лекарю платить больше не будет. Сказано, сделано. Захватил князь с собой конюшего, бывшего тогда у него в фаворе. Вломились вдвоем ночью к девушке. Та вскочила, глаза сверкают. Князь ей все и объяснил, поганенько улыбаясь. "Нет", - вскричала девушка. Да никто ее слушать не стал, не для того пришли. Скрутили, рот заткнули, поизмывались всласть. Бросили потом словно тряпку. "Ну вот", - князь довольно почесал себя в паху. "Теперь сама будешь ублажать, кого скажу. Тебе ж легче будет. И не вздумай чего учудить, сдохнет тогда твой папашка". Так и пошло. Служанка княжеская за обедом показывала очередного счастливчика, удостоенного княжеской милости, а вечером Милица ублажала того. И пикнуть не смела, стыдно было, и за отца страшно.
А охреневшая от неожиданного похотливого счастья, дворня радостно гыкала, раздевала глазами красавицу, гаденько хихикала в предвкушении удовольствия. Смеялись и в спину Небойше, а тот ходил мрачный, не понимая до конца, что происходит. Недоумевал, почему Милица его избегает, и дорисовывал в смятении картинку с князем в горностаевой мантии, отставив пока в сторону почти законченный образ Милицы.
Но имеющий глаза увидит, имеющий уши услышит. Понял Небойша, что происходит. Понял, и огненная волна прокатилась у него внутри, выжигая все светлое и хорошее в душе, превращая ее постепенно в черный пепел. Закончил Небойша рисунок с князем, потребовал расчета. А князь рассмеялся. "Так с Милицей ты ведь не закончил. А пока она болеет, нарисуй-ка ты мне еще моего конюшего. А я сразу с тобой за все рассчитаюсь. Вдвое больше получишь".
Совсем потемнело в глазах у Небойши. Бросился он к Милице, а та прячется, не пускает, слушать ничего не хочет, плачет только. Увидел Небойша те слезы, и пламень внутри его еще больше стал, заплясал отсветами в глазах, выжег все песни, стихи и картинки. На наковальне адской принялся ковать мстительный клинок гнева. Чем крепче, сильнее душа, тем больнее жжет ее адский пламень, если пустить его внутрь. Изменился Небойша, захотел убить князя. Но тот осторожный был очень, даром, что князь. Стал сторониться юноши, встречаться с ним лишь в присутствии своих слуг. А терпения не было у Небойши, лишь молодость, да огонь внутри. Не сдержался, бросился на князя с голыми руками. Не дали ему слуги добраться до своего господина, отбросили юношу в сторону, чуть не повязали. Пришлось Небойше прыгать из окна башни, скатываться вниз по круче обрыва. Хорошо хоть это получилось у него удачно, и он успел скрыться в горах от погони.
Широка и глубока Дунай-река. Много сил требуется, чтобы переплыть ее, особенно, для тех, кто не очень хорошо умеет плавать. Небойша выполз на берег полностью обессиленным.
- И что это за петух облезлый к нам пожаловал? - услышал он насмешливый голос прямо над ухом. Смысл, правда, Небойша почти не уловил, говорили по-влашски, но уничижительные интонации разобрал хорошо. Пара черных мягких сапог еще более темных, чем ночь вокруг, возникла перед его глазами. Небойша перевернулся на спину. Попробовал приподняться - тело не слушалось, шаталось. В голове сплошная муть.
- Ну-ну, - человек участливо похлопал Небойшу по плечу.
- Штефан, - заорал человек.
Появился еще один. Почти под два метра ростом. Здоровый, широкоплечий, но одетый намного беднее, чем первый. Даже в темноте это было заметно. Здоровый легко подхватил Небойшу, отобрал саблю, взвалил на плечо и донес до ближайшей рощицы. Привалил к дереву. После чего быстро соорудил костерок. В этом неярком изменчивом свете Небойша и разглядел своего первого собеседника, присевшего напротив. Темные навыкате глаза, длинный, прямой нос, под ним черные густые прямые усы, доходящие до щек, длинные черные волнистые волосы. На голове красная бархатная шапочка, отороченная жемчугом, темная до земли накидка. Здоровяка разглядеть не удалось, он держался позади, не попадая в круг света.
- По-влашски ты, видимо, не понимаешь. Попробуем по-гречески, - по-гречески же произнес глазастый обладатель сафьяновых сапог.
Небойша радостно кивнул. Греческий он более-менее знал, научился на службах церковных и в книгохранилище.
- Что это у тебя за сабелька? Посмотрим.
Влах вытащил Небойшину саблю из ножен.
- Хороша, - сказал он с настоящим восхищением.
Клинок слабо светился в звездном свете.
- Подаришь?
Небойша замотал головой.
- Надо будет, сам заберу, - усмехнулся влах.
Саблю Небойша получил от кузнеца, когда из замка князя тайком пробрался в свое село в родительский дом. Непонятно как тот узнал про появление Небойши. Да только пришел кузнец, постучал в окно и отказался уходить пока не увидит юношу. Ему уж по всякому объясняли, что нет того, в замке у князя он. Кузнец только усмехался. Потом достал принесенный с собой сверток, развернул тряпицу, вытащил из самых обычных ножен клинок. И тот засверкал, заблестел под солнцем. Положил затем он клинок в темный сундук, а тот и там засветился легким, словно отраженным от звезд светом.
Объяснил кузнец, что клинок этот выковал еще его отец из той звезды, что упала в день рождения Небойши. А ему завещал передать клинок юноше, когда тот засветится, дескать, принесет он Небойше удачу. Посмеялся он тогда над словами отца, а сегодня зашел в кузню, глядь, а клинок мерцает. Вот он и принес его. Только отдать клинок нужно непременно в тот же день и непременно в руки Небойше, а то удачи не будет. Пришлось родителям все же позвать сына. Взял он диковинное оружие, и в ту же ночь бежал на север искать удачу и подальше от княжеского гнева.
- Так кто ж ты таков? - продолжил влах
- На крестьянина не похож, на ратника тоже. Для купца простодушен и юн слишком. Может ты из поповичей или ремеслу какому обучен?
- Крестьянский я сын, - отвечал Небойша. - Из Рашки. Из ремесел иконопись знаю.
- Далеко же тебя занесло, монашек, - прищурился влах. - И одет не по чину.
- Не монах я, - сказал Небойша. - Готовился только постриг принять. А сейчас не могу уже, внутри огонь страшный адский, бесполезен я теперь к духовному деланию. Сюда удачи пришел искать.
- Удачи, говоришь, - недобро усмехнулся влах. - С сабелькой? Знаешь, что я в своих владениях с такими искателями делаю? Штефан объясни.
Здоровяк подошел к костру. Кожаный камзол расстегнут на могучей волосатой груди, голова, что чугунный горшок, подбородок квадратный, ручищи, как кувалды. Присел рядом с Небойшей. Положил свою лапищу на плечо.
- Господарь наш Влад, - неспешно начал он тихим проникновенным голосом, - страсть как не любит праздношатающихся людей. И наказание у него для них одно - кол. Что для боярина, что для крестьянина. Правда, соблюдая порядок и ранг, бояр Влад сажает на колья с золочеными наконечниками, для слуг их готовит колья с серебряными, ну а для тебя, я думаю, и простой деревянный пойдет.
Небойша весь похолодел от таких слов.
- Но сажать тоже можно разными способами, - продолжал Штефан. - Не буду перечислять все возможные. Расскажу лишь о двух основных, которые сейчас в моде. Это наш родной влашский, весьма гуманный способ. Человеку протыкают колом брюшину и насаживают, можно так сказать, плашмя. Умирает тот быстро, а зачастую перед сажанием умерщвляют наказуемого, так как главной целью тут являются воспитательное назидание, устрашение врагов, ну и составление эстетических композиций при одновременном сажании нескольких человек. Второй способ - турецкий. Он более бесчеловечный. Ну, так турок и вообще людьми назвать трудно. При нем человека сажают на кол через задний проход. Забивают ему кол кувалдой, а затем поднимают, или наоборот, натягивают на неподвижный кол парой лошадей и тоже поднимают. Делать это надо осторожно, чтобы не убить сразу. Тогда кол идет у нас вот здесь, - своими железными лапищами Штефан показал на Небойше, где именно. - И человечек еще живет обычно шесть-восемь часов, пока кол не пройдет под солнечным сплетением.
- Но, знаешь, - улыбнулся Штефан. - Бывали случаи, когда кол выходил между лопаток, а человек еще жил. Несколько дней. Так что отвечай по совести с уважением, не ври. И, может быть, заслужишь кол по-влашски.
Небойша мелко затрясся в холодном поту. Костер совсем не согревал. Влад, господарь Мунтянский, довольно улыбался. Штефан ждал распоряжений.
- Удачи ищешь, - процедил меж зубов Влад, господарь, - Говори, душегуб, сколько людей убил?
-Н-н-нисколько, - от страха Небойша стал заикаться.
- Не успел, значит. Ну, так погубишь еще. А хороша сабелька, - бросил он восхищенный взгляд на клинок снова. - Ну что ж, - решил, наконец, Влад. - В моих владениях удачу можно искать только в моем войске. Пойдешь ко мне служить?
- Да! - выпалил Небойша.
- Ну и ладненько, - Влад бросил Небойше его саблю. - Сейчас и посмотрим, какая она твоя удача. Собирай людей Штефан.
Здоровяк растворился в темноте, раздалось несколько коротких свистов. Приглушенный топот. И вскоре Влада окружило множество верховых. Все на вороных конях. Кони лощеные, бока у них гладкие, блестящие в свете костра. Глаза у коней тоже блестели каким-то бесовским светом.
- Вот они мои драконы-драгуны, - обвел всадников рукой Влад. - Лучшие из лучших. А вот и твой конь. Поедешь с нами, проверим твою удачу.
Небойша, хоть и слаб был, вскочил на коня, тоже вороного, тоже с блеском в глазах и бесовским оскалом зубов. Хорошо раньше ему доводилось ездить верхом, но не на таком лихом скакуне.
Рванули галопом драконы. И Небойша с ними под присмотром Штефана, тоже вскочившего на коня. Несся вдоль берега какое-то время отряд, затем вплавь через Дунай на ту сторону. И снова вдоль берега, пока не показалось впереди множество костров - турецкий лагерь. Налетели драконы словно вихрь. Визжали турки, орали турки, ничего не понимали спросонья. Вылетали обалдевшие из шатров, подожженных стрелами с горящей паклей. А снаружи их растерянных ждали с саблями наголо лихие драконы, пьяные от упоения собственной лихостью и удачей. Брыкались, ржали стреноженные турецкие лошади. Гвалт, суматоха кругом. Небойша тоже вошел в раж, располосовал одного от плеча к животу. Сабля хороша была, как по маслу прошлась, но все равно едва не застряла, рванув всадника из седла. Понял Небойша, что рубить наотмашь тоже надо учиться. Второму поэтому лишь аккуратненько голову снес от уха до уха. Хорошо ему стало. Огонь изнутри встретил огонь снаружи от горящего лагеря. Перестала давить действительность, в гармонии слившись с внутренним миром. Тут и сигнал к отходу дали. Штефан рукой махнул, уходим, мол. И полетел отряд назад, не потеряв ни одного человека. Штефан снова рядом ехал, улыбался одобрительно.
- Сейчас в лагерь со всеми поедешь, - сказал он. - Отдохнешь первым делом. А потом я тебя найду. Влад с тобой поговорить хочет. И не вздумай удрать. Найдем, хуже будет.
В лагере Небойша сразу спать свалился, лишь отдал кому-то коня почистить. Подложил под голову котомку, саблей подпоясался и лег на нее, чтобы не украли. А утром его уже будил добродушный Штефан, хотел отвести в шатер к господарю.
Влад был весел.
- Молодец, - похвалил он Небойшу. Только историю твою дослушать до конца я не успел. А про такого молодца надо знать больше. Рассказывай, и не ври - на кол всегда попасть успеешь.
Пришлось Небойше все про себя рассказать господарю.
- Отомстить, значит хочешь. Но не можешь, - усмехнулся Влад.
- Ну что ж. Козел твой князь, годный лишь туфли турецкие лизать. Я мог бы тебе помочь. Но не буду этого делать. Не сейчас. Турки совсем обнаглели. Надо с ними вначале разобраться, а то не останется ни храмов твоих, ни образов, ни греческой премудрости. Храма то ее уже нет в Константинополе. Замалевали турки образа, разломали алтарь, из храма мечеть сделали. И это далеко-далеко не худший случай. Обычно просто рушат храмы, гадят на алтари.
- Вот у меня отца ворон-падальщик венгерский убил. А я ему служу сейчас. Все в сторону отложил, только чтобы турок остановить. Так что подождет пока твой князь. Потом займешься.
Остался Небойша служить Владу. Многому он на той службе научился. И древнему способу крестить саблей, рубя с плеча. И причащаться кровью поверженных врагов вместо крови Христовой. Воину ведь святое причастие не полагается. Не войдет душа Спасителя в души, оскверненные грехами, хоть и совершенными для защиты родины. А душа-то, в крови находящаяся, все равно обновления требует, хоть и кровью нехристей. Да и тем хуже уже не будет, а польза вдруг да выйдет. Вместе с душами христиан на небеса попадут.
Научился еще Небойша отрядом командовать, крепости хитростью брать. Научился освобождаться перед боем от всего лишнего, оставляя только ярость. Держал Влад специально женщин плененных, чтобы между боями все ненужное вместе с семенем высасывали. Не трогал он их совсем, только вечерами звал дело свое сделать. Научился Небойша и на кол сажать. Много он одержал побед вместе с Владом. Щедро одарил окружающих пламенем, бушевавшим внутри. Одарил, и сохранил остатки души, хоть и испоганенные изрядно. А тут и перемирие наступило, удалось на время остановить турок.
Взял Небойша с собой Штефана, отряд небольшой и поскакал к замку князя. Невозможно было его таким малым количеством взять. Но они на хитрость пошли, турками переоделись. Штефан в совершенстве турецкий знал. Открыли им ворота. Вихрем прошлись драконы по замку. Однако ни князя, ни Милицы в замке не оказалось. Только в пиршественной зале нашел Небойша свою почти законченную картинку, с которой Милица словно живая улыбалась ему. Обомлел Небойша, забыл он, какой красивой была девушка, забыл, как прекрасны его рисунки. Так и остался ночевать прямо в той зале, вспоминая песни ветра, трели жаворонка, шелест листвы.
А наутро подошли к замку большие силы турок. Кому-то удалось убежать при взятии замка и предупредить ближайший турецкий гарнизон. Разъяренные подобной наглостью - взять замок в Рашке далеко от всех границ - те прибыли очень быстро. Шли ночью в нарушение всех турецких привычек, а наутро вылетели перед стенами. Пришлось Небойше запереться изнутри. Началась долгая осада. К туркам подходили подкрепления, а осажденным помощи было ждать неоткуда. Малочисленные силы их потихоньку таяли.
И тут история, рассказанная мне птицами и деревьями, прервалась. Наступила осень. Остался один лишь ветер. И тот, воспользовавшись моментом, то одно расскажет, то другое. Дескать, взяли турки замок, порубили драконов на мелкие кусочки. Небойше голову отсекли, и по ярмаркам возили, чтоб другим неповадно было озорничать. Потом прилетел, рассказал, что вроде бы просто он погиб при осаде. Похоронили его в родном селе. А драконам спастись удалось через подземный ход.
А как-то раз, когда я уже засыпал, скользнул ветер в открытую форточку и пропел тихонько на ухо, что когда турки ворвались в замок, удалился Небойша в пиршественную залу. С десяток злобных янычар за ним. Вбежали и увидели, как подошел Небойша к картинке, они за ним. А он будто бы шагнул в полотно, встал рядом с Милицой, взял ее за руку и рассмеялся в лицо преследователям. Ушли они с Милицей с полотна в тот нарисованный Небойшей мир, оставив холст чистым и прозрачным словно зеркало. И с тех пор крестьяне в Рашке, как будто бы видели в зеркалах счастливых влюбленных. И, говорят, если заглянуть в зеркало поглубже, то увидеть их можно и в других местах.
Я просто подпрыгнул в постели, когда услышал такое. "Что? Правда?" - спросил озорника. А тот только рассмеялся в ответ. "Ну, разве можно верить ветру? Загляни в зеркало, узнаешь". Но сколько я ни смотрелся в зеркало, ничего кроме своего унылого отражения не видел. "Обманул, наверно опять", - подумал я и стал ждать весны, чтобы спросить у деревьев и птиц. А пока решил записать, чтобы не перепутать то, что услышал. Записал, успокоился, дождался весны. Стал спрашивать у листвы, у жаворонков. А те только удивляются. "Какая история? Тебе солнышко голову напекло. Весеннее обострение". Вот так. А может и, в самом деле, ничего не было?