Аннотация: Воспоминания о жизни в Ленинграде-Петербурге с середины 1970-х
Жители нашего двора
Вступление
К написанию этих мемуаров меня подтолкнули мои друзья. Мы как-то сидели на праздник небольшой компанией, и разговор зашёл о былых временах, я говорил, мол, а вот помните того-то, или, помните была такая-то история. Друзья пожимали плечами, нет мол, не помним, или вообще впервые слышим, а что тогда случилось то? Я возмутился, что, разве я один за вас всех всё помнить должен? А те в ответ -- а ты запиши всё что в памяти держишь, а мы и посмотрим. Вот я почесал тыковку, действительно, почему бы и не записать. Сел, подумал и записал. А когда писал, заодно вспомнились и разные другие истории из жизни, и, чтоб добру не пропадать, я их тоже включил в повествование.
Сразу предупреждаю, здесь не будет никакой политики, никаких страданий по "державе, которую так бездарно просрали", ни ностальгии по "брежневской стабильности", ни проклятий "горбачёвской катастройке". Это просто воспоминания о периоде моей личной жизни с конца 70-х, и по наше время, о людях (и не только) что были моими соседями по дому и двору. Ничего более. Ни точный адрес, ни даже номер дома я намеренно указывать не буду. Кто помнит описываемых людей и события -- тот и так узнает наш двор, кто не помнит -- пусть считает, что это, или что-то похожее,? ? происходило в его дворе или по соседству.
Наш дом, и соседние, которые и образовали наш двор, были построены в начале 70-х в районе, неофициально называвшимся "ГДР" -- "Гражданка Дальше Ручья". Это была северная окраина Ленинграда, между Муринским ручьём, селом Мурино и деревней Бугры. Огромные кварталы, застроенные типовыми безликими многоэтажками. Так как район был новый, деревьев во дворах ещё не было (чахлые прутики торчащие на газонах за таковые считаться никак не могли). Зато во дворах было полно кустов быстрорастущей вербы, в зарослях которой было здорово играть в войнушку, строить из досок и кусков фанеры шалаши. Эти заросли работники ЖЭКов безуспешно пытались вывести много лет, но верба всё равно каждую весну давала новые побеги из любого мало-мальского уцелевшего пенька. А ещё была пойма Муринского ручья, тогда ещё дикая и не превращённая в парк или биатлонную трассу, и куча пустырей посреди кварталов и между ними. Часть пустырей была отдана под гаражные кооперативы а часть так и оставалась не застроенной, кое-где на пустырях громоздились кучи битого кирпича, щебня, ломаных бетонных плит, щерящихся гнутой арматурой, всё это оставили строители. Лазать по таким свалкам родители строго запрещали, но кто их особо слушал... В середине нашего жилого квартала несколько лет велось строительство детского сада, так что сперва заболоченный пустырь, потом строительная площадка, а потом и сам детский сад делили квартал на несколько "малых" придомовых дворов.
Заселяли в наш дом, типовую девятиэтажку с несколькими сотнями квартир, в основном семьи, имевшие детей примерно одного возраста, так что детские компании получились огромные, а работники РОНО были в ужасе, как нас всех распихать сперва по детским садам (их строительство в районе только начиналось), а потом по школам (тоже только начинали строить). Квартиры в новых районах получали семьи с разных концов города; кто-то с Выборгского района (как наша семья, которая получила новую отдельную квартиру после сноса дореволюционной коммуналки в старом доме, стоявшем на месте нынешней площади Мужества), кто-то даже с Московского и Нарвского, так что взаимоотношения между людьми складывались с чистого листа. И обычно находился человек или группа людей, которые становились неформальными лидерами во дворе. В каких-то дворах стали верховодить хулиганы и выпивохи, а вот нам невероятно повезло, у нас был дядя Боря.
Дядя Боря
Дядя Боря -- поистине легендарный герой первых лет существования нашего двора. Хотя его уже давно нет в живых, но сохранившиеся старожилы порой могут глубокомысленно заметить, мол а дядя Боря сказал бы по этому поводу то, или сделал так...
Дядя Боря (какие у него были отчество и фамилия, я, к моему огорчению, не знаю, может когда и слышал от кого, но в памяти не задержалось) жил в нашем доме с самого его заселения. Он был бывшим моряком торгового флота, боцман. Это был, хоть и пожилой уже, но очень рослый и крепко сбитый краснолицый мужчина огромной физической силы, голову всегда брил наголо, аж блестела, с руками покрытыми густой рыжей курчавой шерстью. На груди, спине, плечах у него было множество наколок, не только обычных синих, а даже были заграничные цветные.
Его авторитет во дворе признавали все, хотя дядя Боря этого специально и не добивался. Признавал его старшинство даже наш участковый, невысокий шустрый украинец, расчётливо закрывавший глаза на то, что дядя Боря не был у нас прописан официально. Жил бывший боцман со своей "гражданской" женой в её однокомнатной квартире на первом этаже подъезда со сквозным пожарным проходом, хотя по документам имел и жильё и законную супругу где-то в Мурманске.
Дядя Боря "правил" двором без криков и ругани, чтоб он распускал рук -- тоже никто не помнил. Но любую шумную подвыпившую компанию мог утихомирить просто подойдя к ним и тихо поговорив. Будучи на пенсии, он целый день проводил во дворе, всё время что-то делая. Он помогал ЖЭКовским работникам обустраивать детские площадки во дворе, руководил жильцами, когда проходили субботники по уборке и озеленению двора (и организовывал целые "экспедиции" за саженцами деревьев к Муринскому ручью и в Сосновку), вместе со школьниками сколачивал и развешивал всевозможные? ? скворечники, синичники и кормушки для птиц, сам вечно копался на газонах, украшая их цветниками.
В нашем ЖЭКе его считали чуть ли не штатным сотрудником. Если у кого была проблема, и что-то не получалось, все бежали за дядей Борей. Он сам говорил, что на корабле боцман и за водопроводчика, и за сварщика и за кого хочешь. Так что в любой работе мог или научить или дельный совет дать, или, если действительно было что-то сложное, сам мог взяться за инструменты. Ну, разумеется, и в ответ, любая просьба дяди Бори, даже неофициальная, исполнялась без задержек. На детскую площадку свет надо провести? - в планах нет? - да без вопросов, сейчас без всяких планов и смет сварим пару-тройку столбов из старых труб, провод кинем и будет вам освещение!
Своих детей у дяди Бори не было. Ни с законной супругой, ни с гражданской женой. Зато он дружил со всей дворовой ребятнёй, и был готов хоть целый день возиться с нами. То помогал выправить восьмёрку на велосипедном колесе, то футбольный мяч зашить, то девчонкам краской классики нарисовать на асфальте или починить оторванные у пупса руки-ноги. А как приходила зима и ударяли морозы, шёл к дворникам за шлангом и заливал во дворе большие катки. Отдельные для фигуристов и для хоккея, и все они были связаны между собой ледовыми дорожками. Сам дядя Боря с удовольствием катался на коньках, и был тренером дворовой хоккейной команды из старшеклассников (в конце 70-х они взяли второе место на районном этапе "Золотой шайбы", обыграв несколько сильных команд спортивных школ). А когда мой возраст пошёл в школу, и мы со второго класса стали учиться во вторую смену, то дядя Боря считал за свою обязанность вовремя выгонять нас с катков, чтоб мы не опаздывали на занятия. И иногда это ему даже удавалось. Помню, как дядя Боря шуганул нас, увлечённых жарким матчем, с катка минут за пятнадцать до первого звонка, и мы, с моим соседом по парте Стасиком (мы с ним дружить начали ещё с детского сада, и о нём не раз будет упомянуто в дальнейшем), одновременно с последним звонком ввалились в класс пыхтя и пихаясь локтями (кто пролезет в дверь первее!), оба красные и взъерошенные, с торчащими из брюк сзади в виде белых хвостов рубашками и синими школьными куртками застёгнутыми сикось-накось, у обоих вокруг левого глаза одинаковые идеально круглые чёрные бланши от шайбы. И у обоих лыба до ушей, потому как успели!
Между двумя детскими площадками, посреди зарослей ивняка, дядя Боря расчистил пятачок и соорудил там из строительного мусора большую беседку -- пара столов с вкопанными скамьями и навесом из рубероида над всем этим. Там он и проводил вечера с дворовыми мужиками, куря, играя в доминошку, иногда попивая пивко и, изредка водочку. Так как беседка стояла между игровыми площадками, дядя Боря следил, чтоб при детях ни он сам, ни мужики не выражались. Чуть заметит кого на площадке, тут же хлопнет своей ладонью по столу (а ладонь у него была размером с хорошую сковородку): "Полундра, мужики, мальки на горизонте!". И дальше крутись как хочешь, а матерного слова ни-ни, иначе будешь отлучён от общих посиделок в "мужском клубе", пока не научишься следить за языком.
Во время таких посиделок дядя Боря часто рассказывал разные истории из своей жизни. А рассказывать он умел, гладко и ровно, словно по писаному излагал, и хоть с солёными словцами, хоть без них (если замечал нас, дворовую мелюзгу, подползшую под прикрытием кустов поближе к беседке, посмотреть и послушать, чем там таким интересным взрослые заняты). А то, что дядя Боря походил по всему Земному шару было очевидно. Это сейчас модно из турпоездок привозить магнитик на холодильник, а дядя Боря в каждом новом порту набивал местную татушку себе на свободное место. Причём денег не жалел, и шёл к хорошему татуировщику, а тот, видя работы мастеров разных стран на шкуре заказчика и сам старался не ударить лицом в грязь, и сделать всё по высшему разряду. Вот дядя Боря скинет с себя рубашку и майку (хоть в жару, хоть зимой -- никаких морозов он не боялся, потому как каждый вечер закалялся на газоне рядом с окном кухни своей квартиры, через которое его сожительница и поливала его водой из большого ведра), ткнёт пальцем в какую-нибудь из наколок и начнёт свой рассказ.
Рассказы у него были на три темы: во-первых о его любовных похождениях (нам это было по малолетству не интересно, и мы разочарованно убирались обратно гонять мяч или ещё чем заниматься). Во-вторых о разных приключениях на море. Эти нам уже нравились гораздо? ? больше. Дядя Боря рассказывал с выражением, и описания бурь и штормов у него выходили красочные, как у Айвазовского на картинах. То у него во время шторма груз в трюме смещался, то течь открывалась, но всегда корабль оказывался на краю неминуемой гибели, и только находчивость и смелость боцмана (самого наиважнейшего, по словам дяди Бори, человека на судне) спасала корабль в самый последний момент... а капитан и остальная команда ему только помогали, а чаще путались в панике под ногами. И была ещё третья тема? ? рассказов, самая увлекательная (и как многие во дворе считали - самая завиральная, правда только до одного случая, но о нём чуть позже) - о драках. Дядя Боря рассказывал, как он дрался в разных портах, главным образом в заграничных. Мол видя такого здоровенного советского моряка, у всех местных тут-же чесались кулаки, чтоб пощупать его. То он в Гаване дрался с огромным моряком шведом, то в Оране стоял против двух негров-докеров, то в Гонконге бился сразу с целой толпой грузчиков-китайцев. Но, несмотря на число и силу противников, всегда выходил победителем и возвращался из увольнительной на корабль на своих двоих, а иногда его даже местная полиция со всем почтением подвозила на патрульной машине к трапу судна, потому как во всех портах мира все полицейские знали, что "русский боцман Борис с сухогруза (дальше было какое-то номерное название) никогда первым не начинает, и дерётся только по правилам". Мы, мелюзга, восхищались и верили дяде Боре без колебаний, а мужики посмеивались, мол складно врёт...
Но однажды умение дяди Бори драться подтвердилось на практике. Как-то осенним вечерком он отправился в ближайший магазин за хлебом и сигаретами. Темнело тогда рано, и чёрт дёрнул дядю Борю возвращаться домой не по освещённой улице, а срезать через хозяйственный двор позади магазина. Там, в тёмном дворе без единой лампочки, его и встретили четверо каких-то мелких уголовников с соседнего района, что решили ограбить случайного прохожего по быстрому. По словам участкового, при гопниках была пара финок и кастеты, позже найденные оперативной группой на месте драки. Но ни финки, ни кастеты грабителям-неудачникам не помогли. Когда на шум во двор из магазина выглянула заведующая (она жила в соседнем с нашим доме, и потом всё по секрету рассказала припарадным бабулькам), то она увидела как дядя Боря молча и сосредоточенно вбивал этих четверых в асфальт руками и ногами. Она говорила, что он бил и топтал их так размеренно, словно был какой-то жуткой железной машиной, а не человеком. Были вызваны по телефону милиция и скорая, а грузчики из магазина повисли на дяде Боре, оттаскивая его от уже еле шевелящихся тел. Тогда дядю Борю от обвинения в превышении необходимой самообороны спас наш участковый -- маленький пройдошистый хохол. Когда в отделение пришёл из магазина звонок, он как раз был там и выехал вместе с опергруппой на свой участок. Он быстро разобрался, кем были участники драки, и увёл дядю Борю к нему домой, где и сдал на руки его сожительнице. Участковый моментально сообразил, что дядя Боря обеспечивает ему тишину и покой в нашем дворе, а до этих четверых залётных ему дела не было. Он каким-то образом сумел уговорить опергруппу и врачей, приехавших отскребать от асфальта ещё живых грабителей, подписать протокол в его редакции. Ещё пару дней после участковый бегал по нашему двору и втолковывал мужикам, что мол если их кто-нибудь спросит, то такого-то числа в таком-то часу дядя Боря сидел с ними в беседке, пил пиво и ни в какой магазин не ходил. Пытался он добраться и до дяди Бори, но сожительница заперла его с того самого вечера у себя в квартире, и участковому дверь не открывала, а общалась с ним через форточку. Так что к полному восторгу всего двора, участковому пришлось перед её окнами в полный голос клясться и божиться, что мол он костьми ляжет, а дядю Борю мусорам не сдаст. В конце концов участковому удалось так повернуть дело, что той четвёрке приписали только пьяную драку между собой с применением подручных средств и нанесением друг другу тяжких телесных повреждений (речь шла о переломах челюстей, рук, ног, позвонков и тазовых костей, дядя Боря от души на них оттоптался), что портило участковому статистику гораздо меньше, чем случай ограбления на вверенной ему территории. Уголовники тоже скумекали, что "междусобойная драка" всё же лучше, чем обвинение в вооружённом грабеже, и подписывали всё без возражений (да и не до того им было с их благоприобретёнными инвалидностями). После этого случая рассказам дяди Бори о его битвах в портах верили уже все безоговорочно.
Была одна тема, которую дядя Боря в своих рассказах не затрагивал никогда -- война. Во дворе знали от его сожительницы, что дядя Боря был родом из небольшой деревушки под Вологдой, в начале 30-х он закончил матросскую школу в Архангельске и сперва работал на местных рейсах на Белом море, а перед самой Великой Отечественной доставлял грузы из Архангельска по Северному морскому пути. Когда началась война, ему отказали в отправке на фронт, и приписали служить матросом на гражданском лесовозе, ходившем в Англию и Америку с древесиной, а обратно с военными грузами. И если кто-нибудь из мужиков просил дядю Борю рассказать, как там было во время войны, тот всегда отказывался, мол сил нет рассказывать, потому как ему до сих пор до слёз страшно.
Что касается драк. Во дворе среди взрослых они были очень большой редкостью, кроме как пара пьяных что-нибудь не поделят, но это не драка, а форменный цирк, когда оба бойца больше заняты попыткой удержать собственное равновесие, чем нанести удар противнику. Однако дядя Боря и такое бесчинство пресекал быстро и решительно. А вот мы, тогда ещё детсадовская малышня, дрались между собой часто (как и положено), но, пройдёт час или два и уже все помирились. Когда же мы стали подрастать и осваивать окрестные пустыри и пойму Муринского ручья (лет примерно в семь, как в школу стали ходить), там мы начали встречать детвору из соседних дворов. С кем то сразу отношения сложились мирные, и мы ходили друг к другу погонять мяч или на пустыре совместно поиграть "в войнушку". А с некоторыми компаниями отношения складывались более напряжённые и встречи заканчивались драками. Как только выйдя на пустырь и заметив противника, без каких-либо предварительных разговоров, все с воплями "Лупи их!" кидались на неприятеля. И кто-нибудь из пацанов помладше мчался во свой двор за подмогой.? ? Правда махали кулаками мы тогда ещё довольно бестолково, и больше было криков чем синяков и разбитых носов.
А вот настоящие битвы, по всем правилам и с соблюдением всех традиций, мне довелось наблюдать в станице на Дону у моего дяди Николая Матвеевича (и по мере сил участвовать). В первый раз это случилось когда я отдыхал в станице в августе, после первого класса. И в один из дней, ближе к вечеру, ко мне прибежали мой двоюродный брат Серёжка и его приятель и сосед Сашка (они оба перешли в четвёртый класс) и сказали, мол мне надо идти с ними к речке, там мол мы будем лупить пацанов с другого конца станицы. Станица наша условно делилась на два конца: наш -- сахарозаводской, и другой -- маслозаводской. Границей между концами служил станичный парк, который окружали улочки с магазинами, станичной администрацией, домом быта, почтой, станичным кинотеатром (ещё два были в клубах при заводах -- оба завода до сих пор работают, сократив персонал вдвое и увеличив выпуск продукции раза в три каждый -- их продукция продаётся и в Питере под маркой "Магнита") и тому подобными заведениями. Я ходил на маслозаводскую сторону спокойно (там был молочный магазин, куда иногда завозили мороженое), никто никогда меня там не трогал, поэтому я поинтересовался, зачем мне их бить. Серёжка с Сашкой ответили, что это старшим решать и показали на угол улицы, где уже начинали собираться более возрастные пацаны и парни и даже уже женатые молодые мужики. Среди них я заметил и своих приятелей одногодок Пашку и Гошу. Оба были со своими старшими братьями. Они мне и рассказали, мол накануне в станичном клубе на танцах поцапались двое только что демобилизовавшихся парней, сахарозаводской с маслозаводским. Мол слово за слово, к ним подтянулись приятели, и, чтоб не портить остальным вечер, было решено выяснять отношения у речки. Вот теперь и надо туда идти всем. Чтоб всё было по правилам.
У речки уже собрались и шумели две толпы. Они стояли на противоположных склонах балки, который спускался к реке. Внизу балки было широкое песчаное поле -- бывшее русло ручья, что осушили много лет назад. В толпе на нашей стороне я заметил Витьку (тоже моего родственника, он уже перешёл в пятый класс), и его старших братьев -- Андрея (девятиклассника) и Сашку (вернулся из армии тем летом). Было где-то без четверти восемь вечера (точно помню, потому что это мероприятие срывало мне просмотр "Спокойной ночи, малыши" с мультиком).
Серёжка вытолкал меня вперёд, и сказал, чтоб я держался Пашки с Гошей, мол они покажут, что делать. Более рослый Пашка, верховодивший в нашей уличной компании, решительно стал спускаться со склона. Навстречу нам с той стороны двинулись наши однолетки. Пашка выцелил пару каких-то шкетов, и направился в их сторону. Мы с Гошей последовали за ним. Шкеты (они явно были братьями-погодками, тоже, как и мы, перешли в класс второй-третий) стали кричать Пашке что-то обидное. Тот насупился и, молча подойдя к старшему из братьев, дал ему затрещину. Братья тут же накинулись на Пашку с двух сторон, мы кинулись на выручку. Совместно с Гошей мы наподдали младшему из братьев, и оставив Пашку разбираться со старшим, погнали своего противника к их склону. Только я вырвался вперёд, чтоб дать улепётывающему врагу пинка под зад, как меня поймал за ухо какой-то более старший пацан лет десяти-одиннадцати. Он стал мне откручивать ухо, одновременно дав пару подзатыльников Гоше, тут из-за моей спины выскочил мой двоюродный брат Серёга, и с криком, мол не трожь моего младшего братана сцепился с этим пацаном. Тут я заметил, что Пашка и Гоша спешно отступают на наш склон, освобождая место для боя более старшим. Я вскарабкался вслед за ними и стал наблюдать за тем, что творилось внизу. Там ребята десяти-двенадцати лет увлечённо тузили друг друга, а старшие через овраг переругивались (правда без мата, в станице тогда он был под запретом, я, сколько там не бывал, ни разу не слышал, чтоб при людях кто-то выражался). Вскоре вниз стали спускаться семи-восьмиклассники, за ними пошли и более старшие, а кто помладше вернулся на свои стороны. Вот, наконец, вниз вразвалочку направились поддержать своих братов и отслужившие в армии мужики (ага, типа это не мы всё замутили, а младшие, а мы только за них вступиться хотим). Эти, в отличии от всех предыдущих, дрались всерьёз. Били крепко, со всех молодой дури. Но ночи на юге наступают быстро и сразу, сумерек почти нет, день заканчивается, словно свет выключили. Вот и тогда, только старшие вошли во вкус, как на овраг опустилась полная темнота, и стороны стали разбредаться по своим концам станицы, особых травм ни у кого не было (традиция начинать драку незадолго до заката, чтоб на серьёзное дело старшим оставалось совсем мало времени, не зря была заведена).
Когда мы вернулись домой, первым влетело Серёге, во-первых, за то, что втянул меня в это безобразие и мы поздно пришли домой, а во-вторых, потому что он допустил, что мне успели накрутить ухо, да так, что оно стало похоже на огромный вареник с вишнями... Потом влетело и мне, и от матери, и от тётушку...
И до, и после драки что мы, что маслозаводские, спокойно ходили по всей станице. Мы на их сторону в клуб смотреть кино, они на нашу сторону на футбольное поле, принадлежавшее станичной команде, что выступала без особых успехов в первенстве области. Потому что "Большая драка" это одно, а повседневные отношения -- совсем другое.
О том, как дядя Боря оказался в Ленинграде я узнал позже от припарадных бабулек (известные всем старушки, которые весь день сидят на скамеечках у парадных, и про всех всё лучше всех знают, так что создаётся впечатление, что будто сам участковый перед ними ежедневно отчитывается). Дядя Боря служил боцманом на судне, ходившем в зарубежные рейсы, ну и как это в обычае у моряков испокон веков водится, он привозил из-за границы контрабандой всякие шмотки. Боцман ведь корабль от киля до клотика лучше всех знает, и может так контрабанду запрятать, что никакой таможенник ни с каким рентгеном не найдёт. А уже в Мурманске привезённые вещи отдавал своей жене, которая их и толкала среди знакомых. Судно могло уходить в рейс на три-шесть месяцев, а потом стоять в порту месяц-другой, и члены команды, если успевали, уезжали в отпуск или занимались всяким ремонтом на корабле. Дядя Боря в отпуск никуда ездить не любил, мол жарких краёв он и в рейсе навидался, а лучше он дома в Мурманске побудет, на рыбалку или по грибы сходит в зависимости от сезона. Хотя на самом деле, он почти всё время проводил на корабле, присматривая за береговыми ремонтными бригадами. Как он сам говаривал, это не береговым в рейс на судне идти, и посреди океана штормовать, а море оно никакой халтуры не терпит -- так что за любой мало-мальской работой строгий пригляд нужен, чтоб потом не тонуть по глупому из-за какой-либо жалкой недокрученной гайки. Супруга же дяди Бори была вхожа (через заграничные шмотки) в круг местной "околобогемной" тусовки, денег от продажи привезённых мужем вещей у неё водилось изрядно, и она постепенно втянулась в весёлое времяпрепровождение. То ей надо в Москву или Питер на какой-нибудь модный концерт или спектакль лететь, то в Сочи либо Гагры в закрытый санаторий по блатной путёвке ехать. Ухажёры у неё, разумеется, завелись -- раз муж в рейсе по пол-года, зачем себе отказывать, тем более, как уже было сказано, детей у них не было. Дядя Боря, в принципе, всё это знал, но закрывал глаза, что она так "отрывается" пока он в плаванье. Но уж когда он дома -- тут будь добра, и постарайся обеспечить ему домашний уют и покой в том виде, как он его представляет. Если в гости идти -- то к друзьям мужа по пароходству, если на концерт или на фильм -- так на тот, который супругу нравится. Не хочет моряк в Сочи ехать, а хочет за грибами в лес сходить -- не проедай ему плешь, он дома то всего месяц-два, а потом сама съездишь... Вроде, немного требуется, но в какой-то момент супруга стала пренебрегать дядей Борей. Может на фоне её приятелей по тусовкам, ресторанам он стал ей казаться неуклюжим и необразованным (пять классов обычной и матросская школа -- вот и все его "академии"), таким, что и в "свет" и с ним стыдно выйти. Не прекращала встречаться со своими хахалями и когда он приходил из рейса, или вообще уезжала куда-нибудь одна, мол путёвка пропадёт, а ты тут дома сам как-нибудь управься. Дядя Боря не стал устраивать скандалов (это вообще было не в его характере), до пенсии ему уже оставалось всего несколько лет тогда. Он просто стал часть привезённых из-за границы вещей реализовывать не через супругу, а через своих друзей -- бывших моряков,? ? а деньги откладывать "в кубышку".
Выйдя на пенсию (это случилось за год, до окончания строительства нашего дома), дядя Боря "исчез". Он всего с одним чемоданом ушёл из дома пока жены не было, покинул Мурманск, и сперва поселился у друга в Ленинграде. Он рассудил, что искать его никакая милиция не будет, а если законная супруга и напишет заявление, то в отделении над ней только посмеются, мол старичок-пенсионер сбежал от жены, вот умора... Тем более, что он с ней официально не разводился, а его пенсия шла на его сберкнижку, которая осталась законной супруге. В Ленинграде же дядя Боря и встретил свою "гражданскую" жену Ларису. Она работала кассиршей в столовой на проспекте Художников. Ей тогда было между сорока пятью и пятьюдесятью, не замужем. Внешность у неё была самая обыкновенная, не запоминающаяся (во всяком случае я сейчас, как не напрягаю память, но не могу вспомнить как она выглядела, хотя, разумеется, видел её во дворе в те времена неоднократно, и всегда здоровался). Была она женщиной тихой, незаметной. Но с дядей Борей они сошлись, и потом почти десять лет жили вместе мирно и ладно. Дядя Боря тогда потряс своей кубышкой где надо, и она получила однушку в новостройке из "дворницкого фонда", взамен её комнатушки в коммуналке.
Смерть дяди Бори была для всех полной неожиданностью, потому что он всегда отличался отменным здоровьем и никак не выглядел на свои семьдесят. Я узнал о том, что его не стало, когда вернулся в конце августа в город с каникул, перед тем как идти в третий класс. О смерти дяди Бори рассказала нам его соседка по парадной -- наш участковый детский врач Аделина Яковлевна. Дядя Боря летом поехал к двоюродному брату в деревню, и когда они парились в бане, с ним случился удар. Инсульт. В больницу привезли дядю Борю быстро, благо в деревне был телефон в магазине. Но в больнице врачи оказались бессильны, могучий организм никогда не болевшего дяди Бори как-то весь сразу стал отказывать. Аделина Яковлевна сказала, что это потому что он был слишком крепким, мол такие люди болеют только единожды в жизни, в первый и последний раз.
После ухода дяди Бори жизнь двора ещё некоторое время продолжалась по заведённым им порядкам. Дворники исправно зимой заливали катки, жители совместно сажали деревья, а в беседке дяди Бори всё так же собирались вечером мужики отдохнуть после работы. Но через пару лет двор был перерыт вдоль и поперёк траншеями -- всего через десяток лет после строительства уже потребовался капитальный ремонт магистральных труб теплоснабжения. И освещённые детские площадки, и беседка дяди Бори, и высаженная им рощица рябин были снесены строительной техникой. Ремонт длился, с перерывами, почти два года, и когда завершился, новая планировка двора не оставила места для "мужского клуба", а традиция заливать катки тоже прервалась (мы стали ходить кататься на большую замёрзшую лужу соседнего пустыря). Из всего того, что сделал дядя Боря, до сих пор дожил только старый клён, посаженный им у парадной, где он жил, да и тот новые жильцы всё грозят спилить, так как разросшаяся крона закрывает окна квартир от редкого в Питере солнца.
И ещё одно, я сильно подозреваю, что именно рассказы дяди Бори сподвигли моего соседа по парадной Саню, он старше меня на пять лет, прервать семейную традицию, и не пойти вслед отцу, деду и прадеду в железнодорожники, а поступить после школы в мореходное училище.
Мишка
Когда мы учились в третьем классе, сразу после весенних каникул, в первый день четвёртой четверти, в наш класс зашла завуч и привела нового ученика. Его представили нам как Мишу Блохмана. В наш класс его назначили потому, что его родители переехали по обмену, и теперь жили в нашем доме, в четырёхкомнатной квартире. Пацан был среднего роста, но плотный, и даже можно сказать -- кряжистый. У него были чёрные как смола курчавые волосы и характерный крупный шнобель. Учительница посадила его в первом ряду, чтоб было легче наблюдать за новичком. После первой же перемены новенький вернулся в класс с расквашенным носом, а главный наш классный задира и верховод Серёжка Белов, по прозвищу "Буба", с разбитой губой. Так как новичок не стал жаловаться учительнице, то весь класс пришёл к выводу, что пацан "не гнилой", и больше никаких проверок ему не устраивали, а за пацаном само собой закрепилось прозвище "Блоха".
Тут уж будет уместно припомнить и своё дворовое погоняло -- "Крыс" или "Крысик" (а вот за "Крысу" я сразу давал в пятак), которое я получил за внешность -- я был по росту в классе второй с конца, лопоухий, с торчащими во все стороны волосами неопределённого сероватого цвета, близко посаженными серыми глазами, длинным узким носом, перебитым дважды (навернулся с велосипеда, а потом в драке), и двумя крупными передними верхними зубами, которые вечно вылезали наружу из под губы (это потом уже, когда я стал работать электриком и завёл дурную привычку чистить оплётку с проводов зубами, они сточились вполовину).
До самого конца четверти новенький так ни с кем в классе и не сошёлся. Нельзя сказать, что его отталкивали, просто у нас уже была сложившаяся за много лет своя компания, и? ? будет новичок с нами или нет -- нам это было как-то безразлично. Если бы он сам подошёл, то прогонять его никто бы не стал, но и тащить в нашу ватагу его никто тоже не собирался. Да и четверть короткая -- только дни до летних каникул считать успевай. А у нового пацана характер был немного замкнутый, он тоже не спешил лезть в компанию к нам.
Уже в первую неделю лета наш двор опустел, кто-то отправился в пионерские или спортивные лагеря, кто-то уехал к бабушкам-дедушкам в деревни, и из нашей большой компании во дворе остался лишь я, и ещё новенький Мишка. Вот со скуки мы и стали пинать балду вместе. Вскоре мы нашли общие интересы и сдружились.
Семья у Мишки была довольно большая. Мать -- Ирма Аароновна (она тут же получила дворовое прозвище "Ира Макароновна"), дама крупная, строгая и солидная (представьте себе актрису Нонну Мордюкову, только еврейской национальности). Она твёрдой рукой руководила своей семьёй, и лучше всех знала, кому как следует жить. Работала она в РОНО, в отделе, заведовавшем очередью в детские сады. Место блатное, и компанию она водила соответствующую. При этом она была женщиной очень мнительной, вечно волновалась по поводу здоровья, и постоянно ездила сама и возила мужа на консультации ко всяким "хорошим" врачам (предпочтительно еврейской национальности), в ранге не ниже доктора медицинских наук. Те ей и мужу прописывали всякие импортные лекарства, через что она и познакомилась с моей мамой -- которая тогда работала в районной поликлинике участковой медсестрой, и Ирма Аароновна стала приглашать её делать им с мужем платные уколы. Комплекцией и упёртостью натуры Мишка пошёл в мать, это про таких Некрасов писал: "Мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь - колом её оттудова не выбьешь: упираются, всяк на своём стоит!" В принципе, характер у Мишки был спокойный, даже немного флегматичный, но в дыню дать за ним не ржавело.
Отец Мишки -- Лев Евсеевич был мужчиной субтильного сложения, низкорослый, в модных больших роговых очках. Он работал заведующим секцией обуви в каком-то промтоварном магазине в районе Трёх Идиотов (район проспектов Ударников, Наставников, Энтузиастов). Несмотря на тоже блатное место, он, в отличии от своей супруги, в общении был человеком простым. Любил посидеть с книжкой на скамейке во дворе, поближе к компании мужиков. Сам не курил, только говаривал, мол мне врачи запрещают, а так хоть понюхаю. Не пил, но мужики и не настаивали. В домино он тоже не был любителем постучать, зато считался чемпионом двора по игре в шахматы, за что его все реально уважали. Водил он дружбу с нашим соседом по лестнице Евгением Павловичем, тоже евреем, бухгалтером книжного магазина на Гражданском проспекте (Евгений Павлович был вдовцом и тихим алкоголиком). Они сошлись на любви к книгам, у Евгения Павловича, например, было полное собрание Библиотеки приключений и фантастики ("рамочка"). Мне, по-соседски, он тоже разрешал брать книги, но только по одной, зато любую и хоть на всё лето.
У Мишки был брат -- Марк, младше Мишки на три с половиной года, так что когда мы пошли осенью в четвёртый класс, тот пошёл в первый. И сестра Аня, младше Мишки на семь лет. Про сестру я ничего не могу сказать, слишком большая разница в возрасте, но обликом она пошла в отцову родню, да и характером вроде тоже. Во всяком случае с девчонками во дворе водила дружбу без проблем. Марк же был ещё тем поганцем -- любил всем делать мелкие пакости, обзываться и плеваться (за что получил во дворе прозвание "Мелкая гнида"), а как получал по шее -- немедленно мчался докладывать мамане. Ну а Ира Макароновна тут же выкликала гремевшим на весь двор ором Мишку пред свои грозны очи, и тот получал нагоняй, почему мол не защищает драгоценного младшего братишку он этих "малолетних дворовых рецидивистов", ну и обычно на весь оставшийся день Мишка оказывался под "домашним арестом". Соответственно и Мишка, при любом удобном случае, "воспитывал" младшего братца подзатыльниками.
И ещё с ними жила Мишкина бабушка со стороны отца -- Валерия Самуиловна, "баба Лера". Вот это была всем старушкам старушка! Если разойдётся -- даже Ирма Аароновна перед ней затыкалась. Баба Лера не боялась никого и ничего. Если ей что не так, тут же нацепит на грудь все свои фронтовые награды и вперёд, в атаку! Хоть на участкового, хоть на ЖЭК, хоть на районное начальство. И матом всех не стесняясь крыла в три этажа с семью заворотами и двенадцатью фигурами! Боевая была бабка. В Отечественную она сперва была санитаркой, вытаскивала с поля боя раненых, а потом, когда город оказался в блокаде, пошла на курсы снайперов. У неё имелся орден "Славы" за снятого из трёхдневной засады немецкого то ли полковника, то ли целого генерала. Правда, на Уроки Памяти перед 9 Мая директор школы приглашать её строго настрого запретил, потому как увлёкшись рассказом, баба Лера пускала в ход очень крепкие выражения...
В отличии от Мишки, я в семье был младшим из детей. У меня ещё есть две сестры, Катерина, старше меня на семь лет, и Лиза-"подлиза", на год её младше. Так что дома всегда находилось кому пошпынять меня за не выученные уроки или грязные уши. Мама моя, как я и упоминал выше, работала участковой медсестрой, а отец был старшим лаборантом в одном из закрытых оборонных НИИ Ленинграда, с окладом в целых 145 рублей и полным чемоданом авторских свидетельств на рацпредложения и изобретения. Более высокая должность ему не светила, так как у него не было высшего образования (его отчислили со второго курса за драку из-за девушки с каким-то "мажором" из детей номенклатуры).
Сойдясь с Мишкой мы нашли, что оба любим рыбачить. Удить карасей и уклеек на Муринском ручье было не особенно интересно, зато я знал отличное место на речке Охте, примерно в часе ходьбы пешком от нашего дома. Так что мы с Мишкой, испросив разрешения у родителей, запланировали следующим утром отправиться на Большую Рыбалку. Я с вечера подготовил снасти, дедову армейскую стеклянную флягу, плетёную корзинку для вещей и рыбы, перочинный нож, верёвку для кукана, тряпку -- рвать крапиву, чтоб рыбу донести домой свежей, и приманку. У меня с предыдущего лета оставался ещё большой кусок прессованной макухи, которую я почитал за первейшую в мире наживку.
Утром я настругал бутербродов с сыром (о подлом поведении варёной колбасы на жаре я уже знал из собственного печального опыта, а копчёная колбаса была дефицитом), налил во флягу воды с мандариновым сиропом (если мне не изменяет память, он тогда назывался "Золотистый"), собрал снаряжение и, выйдя во двор, стал вызывать громкими воплями Мишку. Телефонизировали наш дом только через два года, а пока приходилось обходиться при надобности уличными будками, одна из которых как раз стояла у торцевого подъезда, где жил Мишка, а другая у соседнего дома, по пути к школе. Но в квартире Блохманов телефон был, им поставили по большому блату через знакомых Ирмы Аароновны. У них даже первые три цифры номера были отличные от всех остальных в доме. Так что теоретически можно было и позвонить из телефона-автомата, но и двушки не было, и поорать гораздо быстрее и проще.
Из дверей парадной появился Мишка, с удочкой, ведром и кислой физиономией. За Мишкой топал его семилетний брат Марк. Оказалось, что мать велела Мишке взять любимого младшего братика с собой на рыбалку, потому как мальчику скучно. Так как Блохманы в наш дом переехали совсем недавно, и никто во дворе ещё не знал о чудном характере младшего из братьев, то я решил, что Мишка не доволен тем, что этот упитанный карапуз будет тормозить всю дорогу, потом устанет и заставит тащить себя на закорках, а в конце слопает все мои и Мишкины припасы еды. Но в начале всё вроде шло лучше моих ожиданий. Марк довольно бодро топал впереди нас, лишь иногда Мишка слегка подгонял его удочкой, тыкая его в спину и чуть пониже, и выглядел вполне безобидно, так что я расслабился. А зря. На пути у нас был продуктовый магазин и перед ним тележка с мороженым.
Марк, увидев тележку, остановился как вкопанный и заявил, что хочет мороженого. Мишка пообещал ему, что мороженое он получит потом, когда мы вернёмся с рыбалки и Мишка сходит в магазин за молоком, хлебом и мороженым, и то, только если мама разрешит, потому как весной Марк болел ангиной и ему нельзя студить горло. Марк возразил, что он хочет мороженое сейчас. Мы с Мишкой посовещались и предложили Марку выбирать: или он будет и дальше хотеть мороженое, но уже молча и пойдёт дальше, или он получит от каждого из нас по подзатыльнику, затыкается и потопает вперёд. Марк задумался, а потом поставил ультиматум, что или он получает мороженое сейчас и немедленно, или он обкакается. Я пожал плечами, и сказал что мол если ему срочно надо "по большому", то вон кусты сирени и там даже мягкие лопушки растут для полного удобства. На это Марк ответил, что если он не получит сейчас же МОРОЖЕНОЕ, то обкакается в трусы. После чего вцепился в свои шорты обеими руками как клещ и стал демонстративно тужиться. С таким наглым и подлым образчиком вымогательства я столкнулся впервые и был совершенно ошарашен. Мы с Мишкой попытались затащить Марка в сирень и стянуть с него штаны, но мелкий засранец только пинался, цепко держась за шорты, и всё сильнее тужился, так что Мишка испугался, что тот действительно осуществит свою угрозу. И тогда Мишке вместо похода к речке придётся возвращаться с дурно пахнущим братцем домой, и больше его на рыбалку далеко от дома не отпустят. Мы были в тупике, пошарив по карманам мы собрали копеек двенадцать, чего хватало на одну порцию молочного мороженого. Марк стал повышать ставки и потребовал пломбира. Но тут уже Мишка вспылил и поставил братишку перед выбором, что тот или удовлетворится одним молочным, от которого мы даже не будем с Мишкой откусывать, или он может обделаться хоть по самые уши, но получит тут же от Мишки по башке, и отправится домой, и плевать Мишке и на рыбалку и на разнос от матери.
Тут уже настал черёд пугаться Марку, он, хоть и был ещё дошколёнком, но смог сложить два и два в уме и понял, что одно мороженое, пусть и по десять копеек, всё же больше чем ничего плюс пара затрещин. Мелкий смилостивился, сожрал полученное шантажом мороженое и мы отправились дальше. Больше опасных магазинов нам на пути не встретилось.
Вскоре мы дошли до моего заветного места -- от моста в Мурино выше по течению была небольшая излучинка, где два дерева росли почти у самой воды так переплетаясь корнями, что они образовывали подобие скамейки. Мы разложили вещи, закинули удочки и стали ждать поклёвки. Марк сперва тихо копался в куче глины позади нас, потом что-то лепил из неё, и вроде вёл себя как пай-мальчик. Мы к тому времени уже поймали по паре хороших окуней и с пяток крупных карасей, так что рыбалка вполне удалась. И тут Марк полез в речку. Мишка еле успел его перехватить у самой воды. Марку стало скучно, он хотел купаться, и мало ли что он обещал маме не мочить ноги! Мишка срезал хворостину и только угроза немедленной расправы на некоторое время охладила пыл мелкого паразита. Мы вернулись к рыбалке, и только снова закинули удочки, как в воду с шумом плюхнулся большой шмат глины -- это Марк решил так себя развлечь. Только мы повернулись к нему, как в Мишку полетел следующий комок влажной грязи. Но Мишка успел увернуться и мы вдвоём кинулись ловить поганца. Всё таки мы были старше, ноги длиннее, и Марк был быстро пойман и притащен за руки и за ноги на место рыбной ловли. Всё время мы его держать не могли, а самый клёв только начинался, так что и идти домой было рановато. Выручила нас крепкая бечева, что я взял для кукана. Её я не отрезал, а просто кинул в корзинку целым мотком. Мы привязали Марка за ногу к ближайшему дереву, но так, чтоб он не мог дотянуться ни до каких метательных орудий. Марк порыпался, но ни порвать бечеву, ни тем более развязать крепкий морской узел (урок дяди Бори мне пригодился) ему не удалось. Тогда малец попытался взять нас на голос. Он начал истошно вопить. Мы с Мишкой переглянулись, и заявили мелкому, что если он не прекратит орать, то мы поступим с ним как индейцы поступают с подлыми бледнолицыми (только накануне в кинотеатре прошёл свежий фильм с Гойко Митичем). "Как?" - поинтересовался Марк. "Мы засунем тебе в рот пучок крапивы и завяжем платком," - выпалил Мишка, - "а потом я скажу маме, что это ты сам наелся крапивы!" "А я маме всё расскажу!" - начал было давить на нас Мишкин братец. "Ничего ты не расскажешь, у тебя от крапивы язык распухнет!" - срезал его Мишка. После такого убийственного аргумента Марк замолчал надолго. Мы половили рыбу ещё немного, потом перекусили. Марк, как я и ожидал, слопал все Мишкины бутерброды и выпил весь чай из его термоса, так что мне пришлось делиться с Мишкой своими запасами. Потом ещё поудили, и стали собираться домой. Я полез с тряпкой и ножом в кусты резать крапиву, Марк было заревел, решив что это для него, но когда увидел, что мы крапивой перекладываем пойманную рыбу, успокоился. Потом мы с Мишкой постояли и демонстративно порассуждали, что может не стоит зря возиться и отвязывать Марка от дерева, может нам завтра или послезавтра опять захочется поудить, так чего ему опять тащиться из дома, он может нас и тут подождать. Марк опять заревел, а Мишка сказал, мол если Марка не привести домой, то мама пошлёт Мишку обратно с одеялом, подушкой и большим плюшевым Чебурашкой, без которого Марк не засыпает. А Мишке дескать лень таскаться туда сюда со всем этим барахлом весь вечер, так что давай уж его заберём домой. Как только мы перерезали верёвку, мелкий тут же вскочил на ноги и помчался по тропинке обратно в сторону города. Ну а мы, довольные что его не надо подгонять, поспешили за ним.
Тем летом мы с Мишкой ещё несколько раз ходили на Охту удить рыбу, правда Марк уже проявлял благоразумие и отказывался сопровождать нас. Но нам же было и лучше. А зимой мы большой компанией: я с моим отцом, Мишка со своим и наш сосед сверху Иван Иванович, слесарь с ЛОМО, поехали все вместе на Ладогу на зимнюю рыбалку. Мне, честно скажу, это занятие совершенно не понравилось. Сидеть в холоде над лункой с мокрыми руками -- бррр... А вот Мишка сказал, что это было здорово. Так что последующие вылазки на Ладогу они уже совершали без меня.
Когда мы с Мишкой учились в пятом классе, мы попытались научиться курить. В том году из продажи пропали практически все советские и болгарские сигареты, говорили о том, что будто бы плантации табака погубила филлоксера, которую американские шпионы рассыпали с воздушных шаров. Чтоб сбить дефицит в Союз массово завезли кубинские и вьетнамские сигареты, всякие "Partagas" и "Dalat". Вот в такой не очень удачный момент нам и взбрела в голову идея осваивать непростое искусство пускать дым кольцами. К нам с Мишкой, за компанию, присоединились мой старинный приятель и вечный сосед по парте Стасик по прозвищу "Куча" и ещё один пацан из нашего класса - Лёшка, по дворовому "Лёсик".
Здесь надо рассказать о Лёсике, так как он сыграл очень важную роль во всём этом приключении. Его мать была музыкантом и часто с симфоническим оркестром ездила за границу. Так что Лёшка был самым модно одетым пацаном в нашем классе, и всяких импортных игрушек у него было навалом. У них даже имелся дома японский видеомагнитофон (в это время и цветные телевизоры были далеко не у всех в классе -- например у нас дома был только чёрно-белый "Рекорд"). Лёшка занимался с репетитором французским языком с первого класса, и ходил в секцию большого тенниса (в простой -- настольный -- во дворе и так почти все пацаны и девчонки умели играть, благо была пара подходящих столов, а ракетки и целлулоидные мячики стоили не дорого, зато сколько можно было экспериментировать, подгоняя ракетку под свою руку и ставя разные покрытия из разной резины, фетра, сукна и их комбинации по слоям, добиваясь идеального баланса между жёсткостью и мягкостью, "липкостью" и "хлёсткостью", необходимыми для хорошего приёма и удара). Сам Лёшка тоже раз съездил за рубеж по турпутёвке с родителями, то ли в Румынию, то ли в Болгарию, поэтому Лёсик считался в классе признанным специалистом по всему заграничному. Учился он практически на одни пятёрки, и старался никогда не расстраивать своих родителей плохим поведением.
В тот день после уроков мы встретились у магазина и пошли к табачному киоску. Хотя нам и близко не было шестнадцати, но чтоб купить сигареты в киоске, надо было всего лишь произнести кодовую фразу: "Батя сказал купить курева". И продавцы больше вопросов не задавали. Мне же было ещё проще, мой отец курил трубку, за что и слыл во дворе пижоном, а я в любом магазине свободно покупал для него "Капитанский" табак в красивых картонных коробках. В окне киоска стояли пачки сигарет с непонятными надписями импортными буквами. Лёсик заявил, что он сейчас разберётся и принялся изучать этикетки. Потом он уверенно ткнул пальцем в чёрную пачку с белой парусной лодкой: "Берём эти". На пачке было написано "Ligeros". Мы посмотрели на Лёсика. Он тут же с важным видом нам растолковал, мол французский и испанский языки похожи, а на Кубе все говорят на испанском, и название этих сигарет походит на французское слово "leger", которое означает "лёгкий". Значит эти сигареты должны быть слабыми. Мы скинулись мелочью, покупать сигареты (они стоили 20 копеек пачка) отправился Стасик, а мы с Мишкой пошли в магазин за треугольником молока, чтоб выполоскать потом изо рта табачный запах (эту хитрость мы проведали от старших пацанов), и не спалиться родителям. Лёсик же осуществлял общее руководство операцией.
И вот, затоварившись всем необходимым, мы направились на пустырь за домом. Выбрали посреди зарослей ивняка полянку посуше, расселись на пожухлой траве, вскрыли пачку сигарет, разобрали по одной, и Мишка первым вставил сигарету себе в рот. Он удивлённо поднял брови, и заявил, что папиросная бумага довольно сладкая на вкус. Все тут же проверили свои сигареты -- действительно, бумага явно имела привкус сахара. Про такое мы никогда даже не слышали. Но тут Лёсик заявил, что он такие сигареты в иностранном фильме с кассеты видел, что мол это такие специальные "бабские" сигареты, как он выразился, потому и бумажка сладкая. А значит в них нет крепости вообще, можно спокойно затягиваться, и они очень хорошо подойдут, чтоб учиться курить. Его объяснение нам показалось очень логичным. Мы подожгли сигареты, подержали их во рту, посмотрели на лёгкий дымок, что слегка пощипывал глаза и язык, и смело затянулись...
Описать ощущения от того что сотворилось у меня внутри сложно, вдохнуть дым я смог, а вот выдохнуть обратно оказалось серьёзной проблемой. У меня драло язык, уши, носоглотку. Из глаз лились слёзы, а из носа сопли. При этом одновременно на меня накатил жуткий приступ тошноты, но рвотные позывы были бесплодны, так как я не мог выдохнуть. У меня было впечатление, что дым у меня идёт из всех отверстий, которые только были, кроме рта. Мои товарищи по несчастью выглядели ни чуть не лучше. Это продолжалось несколько минут, наконец мне удалось выплюнуть дым вместе с частью обеда. Я твёрдо решил, что сейчас мы откашляемся, передохнём и будем бить Лёсика. Но когда увидел его, то понял, что ему досталось хуже всех. Лёсик умудрился затянуться дважды! Возможно, второй вдох он сделал рефлекторно, но теперь он сидел столбом с выпученными глазами, вся физиономия у него была пятнистая, необыкновенного пунцово-зелёного окраса (тогда как мы все остальные были просто бледно-зелёные), в совершенной отключке, и мелко, но очень часто икал, слегка дрыгаясь при каждом спазме. Мы стали хлопать его по спине, и, через некоторое время, он начал приходить в себя. Мы полежали на траве, головы кружились и нас мутило, попытались пополоскать рот молоком, но вкус жирной тёплой жидкости заставил нас вытошнить всё что ещё оставалось в желудках, зато в головах прояснилось. Мы полежали ещё немного, но вскоре настало время идти ужинать и делать уроки. Мы бросили пачку на поляне и разбрелись по домам. Как я сумел за ужином съесть всё, что наложили мне в тарелку, до сих пор не знаю. В животе бурлило до самого вечера, но я всё свалил на то, что съел в школьном буфете что-то не слишком свежее, что было вполне правдоподобно. А лёгкий запах дыма не был чем-то необычным, мы вечно жгли на пустырях костры.
Результатом нашего эксперимента стало то, что Мишка и я до сих пор не курим, а Стасик курил только в армии, а после демобилизации сразу бросил.
Тут стоит заметить, что костры мы не всегда жгли просто так, от нечего делать. Часто костёр мы использовали чтоб плавить свинец и отливать в земляных формах, словно первые? ? металлурги с картинки в учебнике истории Древнего мира за 5-ый класс, грузила для рыбалки. Такое занятие наши родители почитали, хотя и небезопасным, но непредосудительным, ибо оно подразумевало какую-никакую, но практическую пользу. Свинец мы добывали чаще всего на свалке за гаражным кооперативом из старых аккумуляторов. Мы знали, что с ними надо обращаться осторожно, чтоб ненароком не испортить кислотой одежду или обувь. Либо же на стройках можно было найти куски кабеля в свинцовой обмотке. Ну и, на крайний случай, пойти в Сосновку на стрельбище и там накопать мелкой дроби, напополам с песком и древесным мусором.
Мы тогда вообще хорошо знали, где добывать в округе всякие "полезные ископаемые". Карбид и негашёную известь -- мы подбирали на стройках. Серу мы собирали вдоль железной дороги. Селитру было не трудно найти на полях совхоза Ручьи, она лежала ссохшимися комками грязно серого цвета размером с грецкий орех, или даже с кулак, у кромки поля. Если комки были розоватого оттенка, мы их обходили стороной, считая что это ядохимикаты. Керосин и олифа продавались на разлив в керосиновой будке в Мурино, она располагалась в старой часовенке после промтоварного магазина, как идти от церкви к станции (теперь эта часовня восстановлена и рядом открылась мастерская по изготовлению памятников). За магниевыми сплавами мы ездили на свалки промышленных отходов.
Все эти материалы были нам остро необходимы, так как у Лёсика дома нашёлся старый? ? немецкий учебник школьной химии, с разделом о домашней пиротехнике. Этот раздел мы, вооружившись толстенными словарями, тщательно перевели. И подготовку к Новому году мы начинали с осени. Тогда в продаже из пиротехники были только бенгальские свечи и маленькие безобидные хлопушки, а нам хотелось настоящих "огненных потех". Вот и начинался сбор сырья, потом мы пилили магний напильниками, толкли серу, делали селитрованную бумагу и запальные шнуры из бумажного шпагата. Чтоб делать огонь цветным, мы использовали медные опилки и поваренную соль. Девчонки тоже не отставали, и к Новому году клеили из крашеной тушью кальки, по инструкции из того же учебника, летучие китайские фонарики и мастерили огненные фонтаны. Практически у каждого пацана к праздникам только чёрного пороха было натёрто килограмма два-три. Тогда это не считалось ни то, чтоб терроризмом, а даже на мелкое хулиганство не тянуло, максимум -- опасная для здоровья самого "экспериментатора" шалость. В те времена ещё признавалось за ребёнком право некоторые неприятные стороны жизни познавать на собственном опыте.
И когда приходил наконец долгожданный праздник, открывавший период зимних каникул, мы, с последним ударом курантов, высыпали на улицу, и на пустырях или Муринском ручье от души жгли, взрывали, запускали самодельные ракеты и фейерверки на воздушных шарах (водород для шаров мы получали опять таки сами, из цинка (старые батарейки) и кислоты (старые аккумуляторы)), соревнуясь, чья "бабаха" громче, ярче и красочнее. Зато и соответствующие разделы химии мы знали лучше чем на пятёрку.
Учились мы с Мишкой не стремясь в первачи, но и не будучи среди отстающих, а так, с тройки на пятёрку. Я был сильнее в математике, физике и истории, Мишке лучше давались русский и иностранный языки, география. Биологию мы оба еле тянули на "удовлетворительно". Да ещё на физкультуре Мишка занимался усерднее меня, я же любил иногда малость посачковать. Сачковал я не потому что был таким уж лентяем или хиляком, а потому что подходил к спорту избирательно. Мне нравилось бегать, дыхалка у меня была отменная, и выносливость была что надо. Встанешь на круг на пришкольном стадионе, войдёшь в нужный ритм, и можно, отключив голову "на автопилоте", нарезать километры в хорошем темпе. Тоже самое касалось и лыж. В зале же мне нравилось вертеться на турнике. А Мишка предпочитал всякие силовые упражнения, качать пресс, отжиматься, подтягиваться. А вот игровые виды, всякие волейболы-баскетболы нам обоим как-то не зашли.
В начале шестого класса мы с Мишкой оба записались в секцию лёгкой атлетики в спорткомплексе имени Алексеева на проспекте Раевского, у Ольгинских прудов. И мы тут же заметили, что расписание дежурств по уборке класса составлено совершенно неправильно, дни наших дежурств то и дело совпадали с днями занятий в секции. Это нас не устроило, и Мишка предложил мне занять классную должность "ответственного по труду".? ? В классах нашей школы было много выборных должностей типа "ответственный за стенгазету", "ответственный за физразминку", "ответственный по цветам" и так далее. И как раз в ближайшую субботу должен был состояться после уроков классный час с выборами на эти посты. "Ответственный по труду" заведовал мелким ремонтом мебели в классе и составлением графика дежурств, и с прошлого года эту должность занимала отличница Оля Васкинен. Должность была не престижной, и обычно все, креме её близких подружек, голосовали "воздержался". У Оли гарантированно было три голоса, плюс ещё её сосед по парте мог её поддержать, чтоб она давала списать домашнее задание. Нам нужно было пять, а лучше шесть голосов. И мы составили предвыборный синдикат. Кроме Мишки за меня гарантированно проголосовал бы мой сосед Стасик, он ходил в кружок фотографии и ему тоже требовались свободные от дежурств дни, затем был ещё Лёсик, с его французским и теннисом. Мишка пообещал, что уговорит свою соседку по парте Нину Авдееву отдать свой голос как нам надо, но ему нужен рубль для угощения её в кафешке пирожными. Мы вывернули карманы и обеспечили Мишку фондом для подкупа избирателей. Итого уже четыре голоса. Лёсик предложил своего соседа по парте Толика "Тыкву", но у нас кончились деньги, и мы просто пообещали вздуть Тыкву после уроков, если он не проголосует за меня. Так как Толик ни в какие кружки и секции не ходил, и был лицом незаинтересованным, он не стал возражать. Пять голосов, и победа уже практически в нашем кармане. И тут появился ещё один голос за меня -- Серёжка "Буба" проведал о наших приготовлениях, и предложил поддержать меня в обмен на помощь на ближайшей контрольной по математике. Я дал слово, и тем заручился шестым голосом. В субботу было классное собрание, Мишка предложил мою кандидатуру, и по итогам голосования мы заслуженно победили. Всё следующее воскресенье мы с Мишкой и Стасиком корпели над листом ватмана, рисуя новое расписание. Оно получилось в виде красивого и замысловатого узора, ни у кого из преступного синдиката дни дежурств не выпадали на дни секций и кружков. Но с другой стороны, нас было сложно в чём-либо обвинить, число дней уборки в классе было у всех одинаковое, а у нас с Мишкой было даже на один больше, учебные дни никак не делилось на число учеников без остатка. Наш классный руководитель, преподаватель математики Сергей Валерьевич Кугель, полюбовался на наше творение, задумчиво похмыкал, но придраться действительно было формально не к чему. А на контрольной мы провернули обещанную махинацию, я довольно быстро решил свой вариант (аналогичный был и у Бубы), и переписал решение на листок тонкой кальки. Потом я им туго обмотал стержень и запихнул в запасную ручку Стасика. В этот момент Буба поднял руку, мол у него в ручке кончились чернила, и Статсик тут же благородно передал ему через проход между рядами свою запасную с полным стержнем, и со "шпорой" внутри. Так что все предвыборные договорённости были исполнены в полном объёме, даже Тыкву мы не отлупили, как ему и обещали.
В секцию в комплексе Алексеева я ходил не долго, через несколько месяцев меня отчислили оттуда с формулировкой: "нет стимула к победам и отсутствует здоровая спортивная злость". Я не стремился занимать первые места и специализироваться. Если меня обгоняли, я не очень и расстраивался, а если приходил первым -- тоже сойдёт. Я знал, что тех, кто обгонит меня на тридцатиметровке, я сделаю, как стоячих, на пяти километрах, и наоборот, того, кто опередит меня на многокилометровой дистанции, я легко на пару корпусов обойду на тридцати метрах. Меня это очень даже устраивало, а вот у тренера оказалось противоположное мнение. Мишка занимался толканием ядра, но тоже особых успехов не достиг, и бросил посещать комплекс через месяц после меня -- одному ему ездить было скучно. На этом наша многообещавшая спортивная карьера и завершилась.
Примерно в седьмом классе, кто-то чуть раньше, кто-то чуть позже, мы начали обращать внимание на девчонок. Я с третьей четверти встречался со Светой с параллельного класса. Мы часто ходили вместе на дискотеку, в кино и на концерты, но наш "роман" длился не долго, осенью я сломал левую ногу, и на танцы стал не ходок, так что со Светой мы мирно и без обид разошлись. Но "на свободе" я гулял буквально пару дней, так как на меня положила глаз Вита (Виталина), сестрёнка Стасика "Кучи", что была на год нас младше. Была она девчонкой симпатичной (к "красовитым" я относился с некоторым подозрением, в отличии от Мишки), с лёгким характером (хотя при надобности могла проявить завидную твёрдость и целеустремлённость). Мы легко сошлись, быстро нашли общий язык и каких-то значимых размолвок между мной и Витой в будущем не возникало. Особенно доволен таким раскладом оказался сам Стасик. Стасик был немного полноватым, весёлым и совершенно незлобивым безобидным пацаном, любил играть на гитаре и разводил аквариумных рыбок. Махать кулаками он не любил, "метать заводки" и первым начинать драку -- не умел совершенно, а по неписанному обычаю тех лет, старший брат, при первом же удобном случае, должен был как бы случайно встретить ухажёра своей младшей сестрёнки и начистить ему рыло. Не со зла, а только ради профилактики, чтоб у сестрёнки в будущем было меньше проблем. Правда этот обычай позволял делать исключение для близких друзей брата. Меня, как обладателя двух старших сестёр, эта обязанность бить кому-то морду миновала. Мишка же оказался среди девчонок нарасхват. Но, на мой взгляд, выбирал он себе пару исключительно за внешность, чем "красивее", тем лучше. Ну, и в результате, геморрою на всю голову он поимел тогда изрядно.
В кино мы ходили тогда чаще всего или в "Прометей", чтоб был на углу Просвещения и Брянцева (его недавно снесли, и теперь на том месте строят торгово-развлекательный комплекс), или в открывшийся в 1986-ом "Фестиваль" (он же "Крематорий"), что на Культуре. Поход в кино не всегда был делом безопасным, рядом с кинотеатрами любили потусоваться группки местных пацанов, которым самое милое дело прицепиться к чужаку (по правде сказать, чужая компания, сунувшаяся в наш двор или на ближайший пустырь покурить на лавочке или посидеть с пивасиком на полянке, тоже бы огребла звездюлей по быстрому). Но при этом соблюдалось правило -- пацана, гуляющего с девчонкой, не задирать (пару раз свистнуть вслед не в счёт). Это неформальное соглашение соблюдали все, ну, кроме совсем уж на всю голову отмороженных, правда таких свои же и старались угомонить.
Восьмой класс нам с Мишкой ещё запомнился музыкальными событиями. Он увлёкся авангардным джазом, а меня покорили "Битлы", я отпустил волосы до плеч, как ни ругался на мой охламонистый вид наш классный руководитель, и на барахолке купил круглые очки в металлической оправе -- у меня обнаружился астигматизм в лёгкой форме. Комсомольский значок с Лениным (в комсомол нас записали практически всем классом, за исключением тех, у кого в последнюю пару лет были приводы в милицию, но что пионерская, что комсомольская жизнь в школе были мёртвые, и вся деятельность комсоргов ограничивалась ежемесячным сбором взносов по 2 копейки с носа, а в институте после школы я даже не стал вставать на учёт) я заменил маленьким круглым, с портретом Джона Леннона (так как у него фон тоже был красным, никто из преподавателей и руководства школы не придрался). Но несмотря на столь принципиальные отличия во вкусах, мы оба одинаково увлекались и советским роком. В конце года мы сумели попасть на концерт "Алисы", состоявшийся в знаменитой "Крупе", ДК имени Крупской. Билет достать было абсолютно не реально, а мысль о силовом прорыве в зал нам в голову не приходила, нас было слишком мало для этого. Выступала "Алиса" два дня, и после первого уже все знали, что это было нечто невероятно крутое, поэтому мы были просто обязаны побывать на концерте сами. Оставалось только придумать, как это сделать. Идею, как попасть в ДК без билета, подкинул Стасик "Куча". У него бабушка работала в "Крупе" вахтёром, и Стасик часто ездил с ней и знал здание как свои пять пальцев.
Вечером после школы, это была суббота, мы собрались впятером: Мишка, я, Стасик и ещё два брата-близнеца из нашего класса -- Артур и Артём (обоих во дворе звали одинаково:? ? ? "Арик" -- потому что их всё равно было не различить). Братья хоть и были абсолютно похожи друг на друга и внешностью и характером, всегда, когда мы гоняли мяч или шайбу, записывались в разные команды. И между собой они дрались часто и жестоко, но если кто третий заденет хоть одного из братьев -- они мигом объединялись и обидчику крепко доставалось от обоих.
У Крупской мы были часов в семь вечера. Около входа уже шумела толпа, сдерживаемая милицией и комсомольцами-дружинниками. В безбилетной толпе многие к тому времени слегка подогрелись алкоголем, а кое-кто, если судить по запаху, успел взбодриться и травкой. Какие-то счастливчики протискивались внутрь, предъявив билет или корочку, а из безбилетной толпы то и дело отдельные группы пытались прорваться через заслон, но их отбрасывали назад. Ловить здесь нам было нечего, и Стасик повёл нас вокруг здания. Мы пробрались через глубокие грязные сугробы в какой-то тёмный дворик, выкопали из снега приставную лестницу, взгромоздили её на ржавые мусорные баки, стоявшие у стены, и влезли по ней в окно второго этажа. Закрашенное белой краской окно было заколочено кривым гвоздиком, который, лезший первым, Стасик просто выдернул рукой. Оказалось, что это окно закрытого на ремонт туалета. Мы столкнули вниз лестницу, так что она снова зарылась в куче снега, прикрыли окно, один из Ариков чиркнул зажигалкой и мы осмотрелись. Ремонт явно длился уже не первый год, повсюду стояли мятые банки с засохшей краской и бочки с белилами, лежали демонтированные унитазы и раковины, около запертой двери громоздились кривые дощатые козлы. Над дверью было небольшое окошко с выбитым стеклом. Я скинул куртку и свитер, и в это окошко меня, как самого тощего и вёрткого, и пропихнули совместными усилиями (ни Стасик, ни близнецы, ни тем более здоровяк Мишка в окошко над дверью бы просто не протиснулись), Стасик подробно рассказал мне где взять ключи. Я спрыгнул в неосвещённый пустой коридор и прошёл к выходу на лестницу. Рядом с дверью на лестничной площадке на стене висел пожарный ящик. Я открыл его, пошарил внизу под свёрнутым шлангом и выудил из кучи хлама связку запасных ключей. Ещё через пару минут я отпер навесной замок на двери и выпустил из туалета приятелей. Наконец-то мы все попали в заветный ДК, откуда-то доносились вопли нетерпеливых зрителей. Стасик вернул ключи на место -- о ящике он знал от своей бабушки. Мы пробрались полутёмными коридорами и незаметно проскользнули через служебный вход в зал. В зале уже народ орал, свистел, кого-то вылавливали милиционеры и дружинники. Мы забились в толпу поглубже и постарались оттянуться на концерте по полной. Что нам и удалось. Атмосфера была самая сумасшедшая, мы орали, топали, прыгали, свистели и нам было абсолютно всё пофиг. Хотя я и не был алисоманом, и после концерта тоже не начал фанатеть от их песен, само их выступление было настолько мощным, что никого не могло оставить равнодушным. Вместе с "Алисой" тогда выступала ещё одна группа, но они меня совершенно не зацепили, позже я узнал что это были "Младшие Братья".
После окончания восьмого класса я решил остаться в школе ещё на пару лет, а потом поступать в ВУЗ. Родители дали мне несколько полезных советов, как выбрать будущую профессию, но окончательное решение было оставлено за мной. У Мишки же было всё иначе. Ирма Аароновна спланировала его биографию в деталях до самой пенсии. После восьмилетки Мишка должен был поступить в медицинское училище, и проучившись два курса перевестись в медицинский институт на кафедру стоматологии. Ирма Аароновна уже со всеми нужными людьми договорилась, и Мишку ждала безоблачная карьера дантиста. Но Ирма Аароновна забыла видимо, что характером сын пошёл в мамулю. Мишка с радостью забрал документы из опостылевшей школы, и подал заявление в... кулинарный техникум, как не анекдотично это звучит, и тем навеки разбил мамочкино сердце. Я тогда тоже был крайне удивлён, кулинарных наклонностей я в Мишке никогда не замечал. Но ладно я, дома у Мишки все были в шоке. Разразился грандиозный скандал, слушать который мог весь двор. Но чем сильнее Ирма Аароновна давила, тем сильнее Мишка упирался. Под горячую мамину руку досталось и Мишкиному отцу, который неудачно влез с рассказом, мол в детстве он мечтал играть на скрипке, а теперь вот торгует обувью, потому как так надо. Но Мишка крепко держался, он, счастливый обладатель младших брата и сёстры, с раннего детства научился твёрдо говорить людям слово "нет". Иногда даже вежливо. На Мишкин категорический отказ забрать аттестат из техникума и смиренно отнести его в медучилище, мать пригрозила выгнать Мишку из дома, поживи мол в общаге. Мишка был согласен и на это. Но тут в бой ринулась баба Лера, она ловко обошла со всех флангов "Иру Макароновну" и наголову её разбила, напомнив, что квартирка-то записана на неё, ветерана Великой Отечественной! Так что это она будет решать, кто тут будет мыкаться по общежитиям, и Мишка -- далеко не среди первых в её списке. Пошумев ещё маленько семья Блохманов разошлась, и на время установилось хрупкое перемирие.
В техникуме Мишка стал учиться на удивление очень хорошо. У него были сплошные четвёрки и пятёрки и по общим предметам, и по специальным. Что несказанно радовало сердце бабы Леры, и заставляло скрежетать зубами мать. Она то надеялась, что Мишка потерпит полное фиаско, разочаруется и вернётся на путь истинный. А тут такой облом.
Когда Мишка заканчивал учиться на первом курсе своего кулинарного техникума, в его семье произошло эпохальное событие. От их, то ли просто хорошего друга семьи, то ли даже очень дальнего родственника (как говорится "седьмая вода на киселе"), эмигрировавшего пару лет назад, пришло приглашение в Америку. Он обещал посодействовать им в получении вида на жительство и помочь с переездом и обустройством. Разумеется семейство Блохманов не могло пройти мимо такой удачи, и уже в конце весны Ирма Аароновна начала интенсивно готовиться с отбытию за океан. Сбережения в рублях были обращены или в СКВ или в золото. Она начала даже переговоры о продаже квартиры (точнее об уступке за деньги права занимать жилплощадь, квартира то была государственная), но тут она наткнулась на бабу Леру, которая заявила, мол она прожила в этом городе всю блокаду, и потому и помирать намерена здесь. И ни в какую Америку она сама не поедет, но и им мешать не станет. Хотите ехать? - езжайте, может там внукам действительно лучше будет, но квартиру она не отдаст.
В итоге Ирма Аароновна приняла решение, что Мишка пока остаётся в Союзе. Во-первых, чтоб знал, как матери перечить. Во-вторых, пусть доучивается здесь, здесь это ещё? ? бесплатно. И в-третьих, если бабушка Валерия умрёт, то квартира останется за Мишкой и он за ней присмотрит, пока мать не приедет продавать жильё. Баба Лера ответила мол не дождётесь, и это она ещё на их похоронах водки выпьет!
Летом семейство отбыло за рубеж. А зимой Мишку забрали в армию со второго курса техникума. Служить ему выпало в каком-то крупном гарнизоне в Куйбышеве. Там его, как человека имеющего важную для армии профессию, назначили на кухню. Мишку это полностью устроило, его не доставали построениями, тупой шагистикой и "деды" не рисковали трогать своего "кормильца", зато он в совершенстве освоил типовую рецептуру советского общепита, науку планирования рационов, расчёта калорий, усушки и утруски, и всё такое прочее, и армию воспринял просто как длинную производственную практику. Вернулся он через полтора года заметно потолстевшим и восстановился в техникум сразу на третий курс (армейскую "практику" ему засчитали как второй курс). Я к этому времени уже учился в институте.
После окончания техникума Мишка устроился на работу в ресторан "Корчма" на Поклонной горе, но проработал там всего месяц -- мать прислала ему письмо, чтоб он ехал к ним в Сан-Франциско. Мишка попрощался с бабушкой, купил билет на самолёт и отправился за океан. Так начались Мишкины приключения за рубежом. Далее я буду рассказывать с его слов и если будут возражения по сути -- все вопросы к моему другу, я же за что купил, за то и продаю.
Мишкина родня в Америке жила уже два года и обзавелась гражданством. Мишка тоже подучил язык, хотя он и со школы английский знал не плохо, сдал экзамены и вскоре получил местные документы, позволившие ему устроиться на работу. К тому времени отец Мишки -- Лев Евсеевич -- успел поднялся в каком-то супермаркете с должности простого кассира до поста старшего кассира, мать -- Ирма Аароновна -- стала домохозяйкой, её опыт работы в РОНО в Америке никому нужен не был, а в местные чиновницы её почему-то не брали, Марк закончил общеобразовательную школу и поступил в еврейскую религиозную, отрастил себе жиденькие пейсики и бородёнку и собирался стать в будущем раввином (сам Мишка был и остаётся тем, что называют "субботний еврей" и кашрут свято исполняет только по двунадесятым праздникам), а пока усердно делал вид, что штудирует Тору, а сам активно балбесил с пивом в одной руке и косячком в другой, сестра -- Анна -- ходила в обычную школу и в хореографический класс. Таким образом заработка Льва Евсеевича едва хватало сводить концы с концами, и Мишка полагал, что его вызвали, чтоб в семье была ещё пара рабочих рук. Помогать семье он считал делом совершенно естественным и правильным. Так прошло где-то месяца три с половиной. Мишкин заработок существенно поправил финансовое положение семьи Блохманов. И тут к ним заглянул в гости их "полуродственник" Семён Яковлевич -- тот самый, который организовал их переезд в Америку. Он к тому времени уже был вполне состоятельным человеком, владел несколькими автозаправками (как и за счёт чего он так поднялся Мишка не знает). И Мишка узнал правду, зачем он понадобился своей родне на самом деле. У Мишкиной семьи оказались перед Семёном Яковлевичем не только серьёзные моральные обязательства за помощь в переезде и устройстве, но и значительные финансовые, покрыть которые Мишка должен был не за счёт своего честного труда, а женившись на дочери Семёна Яковлевича -- Розе. Когда я услышал это от Мишки, я ему смог только посочувствовать, так как сам помнил эту Розочку... Я её встречал один раз на Мишкином дне рождения, где эта милая девочка с кружевными бантиками устроила дикий скандал с бешеной истерикой и разбила зеркало, метнув в него чашку с чаем, потому что, видите ли, подарки дарили не ей драгоценной и любимой, а какому-то чужому проходимцу. Тогда только силами двух семей и невероятным количеством мороженого удалось заглушить эти хнычущие вопли. Теперь же маленькая избалованная истеричная глупышка превратилась во взрослую, ещё более избалованную, стервозную дуру. Мишка не хило так прибалдел от внезапно свалившегося на него "счастья" и задал вполне резонный вопрос, мол а почему бы Марку не взять её в законные супруги -- они как раз два сапога пара -- и тем не обеспечить свою семью почётом, уважением и деньгами. На что Мишка получил ответ, мол изучение Торы настолько важное и ответственное дело, что Марку нельзя отвлекаться на пустяки. Мишка не стал спорить, а быстренько собрал манатки и свалил из дома.
Сан-Франциско оказался очень маленьким местечковым городком, в смысле, что там в те годы община русских евреев была небольшой, и практически все всех знали. И на Мишку стали давить, местных ведь совсем не радовала перспектива самим оказаться объектом матримониальных идей Розочкиного папаши. Всё это привело к тому, что Мишку уволили из ресторана, где он работал. Мишка не отчаялся, он уже понял, что в Америке человек с его профессией не пропадёт, а упаковал рюкзак и свалил в гораздо более крупный соседний город, в Лос-Анджелес.
В Лос-Анджелесе Мишка (по местному он уже стал зваться Майклом, или Майком) снял комнату в доме некоего мистера Стэнли Луччани (предки Стэна были родом из итальянского города Лукка и приехали в Штаты в конце 19-ого века). Стэн владел небольшой автомастерской, где восстанавливал автомобили после тяжёлых аварий и перепродавал их, а ещё он чинил и обновлял дома на колёсах -- "мобилы". У него была пара сыновей, старше Мишки, но они давно покинули дом и жили в других штатах. Мишка с семьёй Луччани очень быстро сдружился, и они стали воспринимать его скорее не как квартиранта, а кем-то вроде племянника, троюродного. Мишка до сих пор с их семьёй? ? обменивается открытками перед праздниками. В Лос-Анджелесе Мишка поступил на работу в крутой итальянский ресторан, шеф-повар которого был одним из авторов известных в Америке кулинарных курсов для профессиональных поваров. И он, увидев что "этот русский" не бездельник, принял Мишку к себе в класс итальянской и средиземноморской кухни. С этого началось Мишкино "коллекционирование" дипломов.
Прожил спокойно в "Городе Ангелов" Мишка примерно год, когда его настигла длинная рука "жидовской мафии" (там Мишка стал именовать свою драгоценную семейку и Семёна Яковлевича в придачу). Начались звонки, приезды матери, визиты местных авторитетов еврейской общины, и Мишка понял, что пора в очередной раз сваливать. Тут мистер Стэнли дал Мишке дельный совет, он рассказал, что в молодости пару лет поколесил по Америке, работая в разных мастерских, пока окончательно не осел в Калифорнии. Вот пусть и Мишка подумает, чтоб попутешествовать год-другой, и семья след потеряет, и он жизненного опыта наберёт. Мишке мистер Стэнли продал в рассрочку восстановленный Фиат Панду и малюсенький "мобил", в котором едва умещались койка, пара рундуков, газовая плитка, рукомойничек и крохотный биотуалетик. Это позволило Мишке не зависеть от жилья. Кроме того Мишка воспользовался советом писателя Стейнбека, и развесил над койкой свои удочки, так что единственной темой разговоров с копами, если они останавливали Мишкину машину на дороге, стало обсуждение, где и что можно в этом сезоне ловить. Надо сказать, что Мишка тогда так и не выплатил полную стоимость машины и домика, уже меньше чем через год, когда он погасил менее одной пятой, он получил от четы Стэнли письмо с поздравлениями к Рождеству, где те написали, мол пусть Мишка не беспокоится, деньги ему сейчас нужнее, поэтому долг они списывают, и в конверте вместе с письмом и открыткой лежала Мишкина расписка. Гораздо позже, прочно встав на ноги, Мишка перевёл сыновьям уже покойного Стэнли Луччани остаток долга за машину и мобил.
Не знаю, были ли среди предков Мишки цыгане, но он, вместо пары лет, прошлялся по Штатам семь с лишком. Из Лос-Анджелеса он сперва подался на север в Сиэтл, потом проехал в Чикаго, спустился по долине Миссисипи до Нового Орлеана (разумеется, он не мог не заехать в Сент-Луис -- Мишка обожает классический джаз), побывал в Техасе, Колорадо, потом снова поколесил по югу США, пропутешествовал с юга на север через "страну Дикси" и "Новую Англию", посетил Нью-Йорк, заглянул на пол-года в Канаду, снова побывал в Чикаго, потом в Лас-Вегасе, Лос-Анджелесе, ещё раз посетил Нью-Орлеан и под конец осел почти на два года в Бостоне. Мишка обычно недели две путешествовал на машине, жил на природе, а потом оседал на месяц или более в каком-нибудь городе чтоб заработать денег. Где-то он прожил и дольше, как например в Нью-Орлеане он задержался почти на пол-года. Как сказал Мишка, в Америке, если ты белый и готов работать руками -- у тебя не будет проблем с тем, чтоб найти работу. Во всяком случае так было в 90-е, тогда в американской глубинке всё ещё при приёме на работу белых предпочитали "цветным". А руками Мишка пошевелить как раз не брезговал -- в ресторане всегда найдётся работёнка на кухне, особенно если у тебя есть специальность по профилю. Вскоре он уже имел хорошие рекомендации и подыскивал будущее место в новом городе заранее, по почте или телефону договариваясь с шеф-поваром ресторана, а тот ходатайствовал за Мишку перед своим менеджером. Мишка выбирал рестораны не самые пафосные и знаменитые, а наиболее интересные своей кухней, такие, где можно узнать что-то новое о местных или международных традициях приготовления еды, где ценились не оригинальность в оформлении блюд и не использование экзотических ингредиентов, а просто хорошо готовили, и даже из самых простых и доступных продуктов могли приготовить настоящий кулинарный шедевр. Он изучил кухни "старого юга", как белую так и негритянскую, креольскую кухню, кухню рэднеков, познакомился с кухней итальянской, мексиканской, еврейской традиционной и многими другими. В крупных городах, кроме учёбы у шеф-поваров тех ресторанов, где он работал, он ещё записывался на профессиональные курсы и скопил целую пачку дипломов и удостоверений. Но главное -- он? ? собрал множество рекомендательных писем от очень известных кулинаров, под чьим началом он работал.
Ещё в Сан-Франциско, уйдя из семьи, Мишка стал вести дневник, записывал разные полезные сведения, обороты речи, рецепты, кулинарные приёмы, адреса и телефоны встреченных им людей, происшествия, что случились с самим Мишкой и всё такое прочее. За годы странствий у него этих толстых тетрадок скопилось дюжины две, если не больше. Мы, бывшие Мишкины одноклассники, уже несколько лет уговариваем его взять в руки перо и описать это "Великое путешествие по кулинарной Америке". Если у Мишки после прочтения моего повествования проснётся наконец совесть, он возьмётся за ум и напишет свою книгу.
Но со временем Мишка, как он сам признавался, устал колесить по стране, и решил прочно осесть. В Бостоне ему предложили место помощника шеф-повара одного из старых ресторанов, имевшего более чем столетнюю историю. В перспективе, через пару лет, когда старый шеф должен был уйти на пенсию, была возможность занять его место. И когда Мишка проработал в ресторане уже год, его кандидатура как нового шеф-повара, благодаря накопленному опыту и упорной работе, руководством ресторана была утверждена. Оставалось только дождаться когда предшественник отойдёт от дел. И тут Мишка сглупил -- он решил восстановить отношения со своей семьёй. Он рассчитывал, что за прошедшие годы его конфликт с родственниками угас сам собой. С одной стороны угроза женитьбы на Розе отпала -- ей пришлось удовольствоваться Мишкиным братом -- Марком, что не доставило радости ни ей, ни Марку. Но с другой стороны Семён Яковлевич не собирался забывать, что Мишка растоптал его более чем щедрое (как он считал) предложение, да и Ирма Аароновна не была намерена прощать вольнодумства сына, и тем давать дурной пример остальным членам семьи. Снова начались упрёки, угрозы, и всё завершилось приездом матери в Бостон и скандалом, который она закатила в кабинете старшего менеджера ресторана. Она обвинила Мишку во всех смертных грехах, и даже в уголовных преступлениях. Разумеется никаких юридических последствий её голословные обвинения не имели, но громкий скандал поставил жирный крест на Мишкиной карьере. В итоге менеджер ресторана поставило Мишку перед фактом, что не рискнёт дать ему обещанное повышение. Мишка не стал спорить, а решил вернуться в Питер, тем более, что ещё была жива его бабушка.
Вернулся в Питер Мишка в начале нулевых. Поселился в старой семейной квартире у бабы Леры, а работу нашёл в ресторане отеля "Метрополь". Баба Лера была счастлива, хотя всё время сокрушалась, мол бедный Мишенька всё неженатым ходит, мол посмотрел бы на других. А Мишка, обжёгшись ещё в школе (эту историю о "бабском коварстве" мы пропустим, Мишка её не любит вспоминать), совершенно не спешил обзаводиться семьёй. Да, как оказалось, кочевая его жизнь тогда ещё была далека от завершения. В "Метрополе" Мишка случайно встретил своего знакомого по Америке, финского шведа Оле Карлсона. Они вместе работали в паре ресторанов в Бостоне (Оле проходил практику на менеджера), а потом Оле вернулся к себе в Финляндию, и решил как-то съездить туристом в Петербург. Вот в ресторане отеля он, восхищённый каким-то блюдом, по обычаю попросил позвать приготовившего его повара, чтоб лично сказать спасибо, а поваром оказался его знакомец Майк.
Вскоре Оле предложил Мишке вместе открыть ресторан в Хельсинки. За инвестиции и управление брался отвечать Оле, а Мишка должен был стать шеф-поваром. Мишка согласился не раздумывая. В "Метрополе" особых карьерных перспектив он не видел, там была своя подковёрная политика, а стать независимым шеф-поваром -- это была давняя мечта моего друга. К тому же от Хельсинки до Питера всего несколько часов на поезде, и навещать престарелую бабулю Мишка мог довольно часто (в начале раз в месяц, а когда ресторан уже стал на ноги, то Мишка ездил в Питер каждую неделю), Мишка же взял на себя оплату домработницы, что стала помогать старушке. Если во время таких Мишкиных наездов мне удавалось застать его (я сам тогда работал на стройках электриком и не всегда бывал в Питере), тот мог всё доступное нам время рассказывать, как он планирует или что он уже сделал в своём ресторане, что за оборудование он заказал, как его намерен разместить, какой штат помощников ему будет нужен, как он организует работу и так далее. Оказалось, что у него в тетрадках ещё с Америки всё это было распланировано заранее. Как назывался этот ресторан по фински (а находился он в пригороде Хельсинки), мне не произнести, в переводе же на русский что-то вроде "У Оле". Сам я в Хельсинки не ездил ни разу (дальше Лаппеенранты как то не довелось побывать), но по мишкиным фотографиям хорошо представляю этот небольшой уютный ресторанчик. А как Мишка в нём готовит, он не раз демонстрировал нам в живую, на кухне бабы Леры.
Под руководством Оле Карлсона ресторан проработал два года. Ресторан завоевал хорошую репутацию, как место, где умеют отлично готовить, без пафоса, а просто очень вкусно. Но у Оле, из-за неумеренного курения по словам Мишки, начались серьёзные проблемы со здоровьем, и он начал отходить постепенно от дел. На счастье Оле поступило предложение продать ресторан крупной скандинавской сети. Оле согласился, поставив условием сохранение персонала, менеджеры сети приняли это условие и Мишка стал работать на эту компанию (название Мишка попросил не указывать, по каким-то коммерческим причинам). К тому времени бабушка Лера уже мирно скончалась, отписав внуку квартиру. Мишка, похоронив бабушку, ещё некоторое время регулярно наезжал в Питер живя в ней пару дней, а потом сдал квартиру жильцам (продать её он так и не решился). Теперь, навещая город, он останавливается или у меня или у Стасика.
В конце нулевых компания открывала новый ресторан своей сети (это не крупная сеть, обычно в стране у них один, максимум два ресторана) в Копенгагене, и Мишке, как человеку имеющему опыт создания ресторана с нуля, предложили наладить работу на новом месте. За Копенгагеном последовали Гамбург и Краков. В Кракове Мишка наконец обзавёлся супругой, "пани Кшыся" по профессии бухгалтер (Мишка наконец-то взялся за ум, и стал обращать внимание не столько на внешнюю красивость, сколько на душевность человека). В итоге Мишка получил в компании высшую должность для повара: повар-эксперт, теперь он не столько сам готовит, сколько занимается инспекциями ресторанов и обучает новых поваров. Сейчас Мишкина семья живёт в Стокгольме. Из родни Мишка поддерживает связь только с сестрой Анной. Она стала профессиональной танцовщицей, участвовала в театральных шоу, снялась в составе танцевальной массовки в нескольких мюзиклах, а теперь вышла замуж и преподаёт хореографию в каком-то колледже на Западном побережье. Мишкин брат -- Марк -- из-за своего склочного характера не смог стать духовным лицом, и на работе нигде долго не удерживался. Но это его не расстроило, он, вместе со своей драгоценной супругой Розой, со всеми удобствами уселся на шею её папане и теперь ускоренными темпами проживает всё, что тому удалось скопить за минувшие годы. Мишкина мать, Ирма Аароновна, после смерти супруга, перебралась жить к дочери. Она до сих пор не простила Мишку, и считает что он своим упрямством погубил свою карьеру.
Расскажу что знаю, как сложилась судьба тех моих одноклассников, кто упомянуты в этом рассказе. Стасик после школы пошёл в ПТУ электротранспорта, и до сих пор водит троллейбус по Питеру. Артур и Артём, вслед за отцом, пошли работать в Метрострой. Лёшка "Лёсик" поступил в театральное училище и погиб на первом курсе, разбился на мотоцикле на обледенелом шоссе. Ещё об одном из моих одноклассников, упомянутых в рассказе, я услышал позже, от общих знакомых. Серёжка Белов "Буба" в "лихие" 90-е стал коммерсантом, хорошо поднялся, обзавёлся и крутой квартирой и целым особняком на Карельском перешейке и дачей в Финляндии, но его настиг бич многих бизнесменов -- алкоголизм. В середине нулевых супруга сумела его заставить пойти лечился от пьянства, к хорошему доктору. И в клинике психотерапевт посоветовал ему для снятия напряжения не водку глушить, а заняться чем-нибудь творческим, рисовать, к примеру. Серёга попробовал, и так увлёкся этим делом (хотя в школе по ИЗО у него была с трудом натянутая тройка), что в итоге забросил свой бизнес, развёлся, переписав всё имущество на супругу и дочку (себе купил на Московском проспекте студию с большим окном на юг), а сам стал авангардным художником, провёл пару персональных выставок, потом перебрался в Москву и больше я о нём не слышал.
Женька и его Шлёпа
Если я в классе был среди пацанов вторым с конца по росту, то Женя Шеин был самым маленьким. Это был белобрысый малёк-отличник в смешных очках с квадратными стёклами и слегка заикавшийся. В начале его прозывали "Шея", но после выхода на экраны мультфильма про капитана Врунгеля, за ним навсегда закрепилась кличка "Фукс", потому что он учился в доме пионеров на Вавиловых играть на гитаре, и с инструментом в огромном черном чехле искусственной кожи выглядел точь-в-точь как герой мультика со своим контрабасом.
В школе мы с Женькой были просто знакомыми, он в семье рос один под неусыпным присмотром сразу двух бабушек. Так что в одиночку он во дворе появлялся крайне редко. Может быть поэтому он и был довольно болезненным, и легко мог провести дома на больничном месяц или полтора подряд, тоскливо наблюдая за нашей весёлой вознёй через оконное стекло. Из-за чрезмерной опеки родных Женька так ни с кем по настоящему и не подружился, но и в классе его никто не обижал.
В наших шумных играх на переменах Женька принимал участие редко, чаще сидел где-нибудь в углу с книжкой. А игры у нас были разнообразные. Например, любимая с первого класса "Куча-мала", когда надо поймать кого-нибудь из одноклассников, завалить на пол, и самим плюхнуться сверху, чем больше народа, тем веселее, игра находилась в списке запрещённых в школе. Или играли в "Слона", что тоже было под запретом, когда двое взявшись за плечи становятся наклонившись, а остальные напрыгивают им на спины. Разумеется было и "Конное сражение" между классами, два-три класса сходились в жарком побоище и от воплей полусотни участников дрожали стены школы, за эту игру нас также гоняли. Гоняли нас и за "Весёлый паровозик", когда паровозиком выстраивались те же два-три класса, включая девчонок, и с топотом, свистами и улюлюканием мы мчались сломя голову по коридорам школы, сбивая с ног всех встречных и поперечных. Была ещё и "Репка", если батареи были не слишком горячие, кто-нибудь хватался за неё, а дальше с криком "дедка за репку, бабка за дедку..." играющие цепляли его за пояс, за одежду и пытались оторвать от батареи, чем больше людей "дедка" выдерживал, значит, тем большую "репку" он вырастил (самую большую "репку" вырастил Стасик, его оторвали вместе с батареей). "Репка", разумеется,? ? после того случая тоже была под строжайшим запретом.
Во дворе мы как все играли зимой в хоккей, а летом в футбол. Но в футбол мы играли мало, не было подходящей большой поляны, вместившей бы всех желающих. Чаще играли мячом в "Квадрат" на выбывание. Или в "Придурков" (надо было выстроиться в ряд у стены электроподстанции, и корчить рожи и обзываться на водящего, а тот начинал лупить по нам со всей дури футбольным мячом, от которого мы должны были уворачиваться, название игры говорит само за себя). Любимой дворовой игрой было "В попа" с банкой и палками (причём в каждом дворе правила немного отличались), в эту игру к нам присоединялись и девчонки. Разумеется, были и "Пятнашки", как простые, так и более интересные с ручным тряпичным мячом, требовавшие большего места чтоб носиться через кусты и всякие препятствия. Хотя хватало и "тихих" игр, "Шаги" (надо было по концу считалки замереть и правильно определить количество шагов от себя до водящего, шаги были "приставные", "простые" и "великанские"), "Пробки", "Ножички" и тому подобное.
И ещё, хотя к данному рассказу это не имеет отношение, но раз уж заговорил о наших играх, то расскажу и ещё об одной. После четвёртого и пятого классов Ирма Аароновна доставала Мишке (и мне за компанию) льготные путёвки в пионерский лагерь "Ленинец" на Карельском перешейке. И там была очень любопытная то ли игра, то ли ритуал под названием "Шествие молодожёнов". Это действие повторялось каждую смену и только один раз, в первый или второй день по приезду, исключительно старшей группой (младшая -- 1-ой и 2-ой классы, средняя 3-ий и 4-ый, и старшая с 5-ого по 7-ой классы). Всегда в лагере находились "старожилы", которые объясняли новичкам правила этого ритуала. Я не имею понятия, когда возникла и откуда пошла эта традиция, и встречалась ли она ещё где-нибудь. Воспитатели относились к ней очень неодобрительно, но воспрепятствовать не пытались, всё-таки было какое-никакое уважение к негласным лагерным обычаям. Всё начиналось с того что пацаны старшей группы собирались у себя в спальне, умывались, причёсывались и надевали светлые рубашки с длинным рукавом. Под рубашки спереди запихивались подушки, так что все превращались в этаких пузанчиков. Рубашки застёгивались на все пуговицы, заправлялись в брюки, "молодожёны" выстраивались длинной цепочкой и выходили из палаты медленным мерным шагом с самыми постными физиономиями, распевая заунывными голосами хором какую-нибудь песню (любую, хоть эстрадную, хоть из фильма) на мотив похоронного марша. Под восторженные вопли младшегруппников они направлялись к деревянному корпусу, где на втором этаже находилась палата девочек старшей группы. С улицы в палату вела "запасная" деревянная лестница. Шествовавшие поднимались по ней и проникали в спальню (дверь на лестницу по такому случаю всегда отпиралась). Там задачей пацанов было нагрести из девчоночьих тумбочек как можно больше всякого съестного (яблок, конфет, печенья) и утащить это всё в охапке из комнаты девочек к себе. Девчонки встречали гостей оглушительным визгом и лупили их от души подушками, скрученными полотенцами, таскали за волосы и уши, щипали, плескали водой из кружек пытаясь вернуть свои припасы. Отбиваться было ни в коем случае нельзя, пацанам нельзя было и смеяться, они должны были всё время сохранять невозмутимо-траурный вид. Заканчивалось всё тем, что пацаны собирались у себя в спальне с добычей, которая именовалась "свадебные дары", сваливали её в кучу и устраивали шумное пиршество.
В восьмом классе Женя заболел тяжёлым воспалением лёгких с осложнениями и был отправлен в санаторий под Старую Русу, так что на следующий год ему пришлось снова идти в восьмой. За те несколько месяцев, проведённых без присмотра любящих бабуль на свежем воздухе, Женька так окреп, что без труда закончил школу, и поступил в Гидрометеорологический институт.
Окончив институт, Женька, в отличии от многих, сумел найти работу по специальности, он проработал несколько лет в Саянах на метеорологической станции. А уже в начале нулевых вернулся в Питер, и стал работать в местном Гидромете.
Бывший в школе маленьким, болезненного вида задохликом с водянистыми невыразительными глазами, Женька вернулся невысоким загорелым крепышом с цепким взглядом светлых глаз. Но одно осталось неизменным, он так и остался довольно застенчивым человеком, и, не научившись в детстве заводить друзей, плохо сходился с новыми людьми. Поэтому он предпочёл восстановить знакомство в первую очередь с оставшимися в городе одноклассниками. Вместе с ним в Питер приехала и его жена Лена, она была родом из небольшого горного посёлка, рядом с которым и располагалась Женькина погодная станция.
На Саянах Женька пристрастился к охоте. Вернувшись в город на Неве, он не оставил это увлечение, а записался в местное Общество охотников и рыболовов и стал выезжать в окрестные леса. Специализировался Женя по птице, сперва лесной и луговой, а потом решил перейти и к водоплавающей, благо болот в окрестностях города хватает. Но если в лес или на поля он мог ездить и один, тут ему уже требовался компаньон -- собака. И Женька потратил довольно много времени определяясь с породой, которая ему подойдёт. В обществе охотников ему дали контакт одной заводчицы из Подмосковья, которая держала небольшой питомник, и разводила не очень давно завезённую в СССР и Россию породу ягдтерьер. Собаки стоили довольно дорого, и Женьке пришлось копить несколько месяцев, но когда пришла открытка, что можно приезжать выбирать щенка, нужная сумма у него была на руках.
В питомнике Жене показали нескольких щенков-подростков, и тот стал пытаться выбрать, кто ему подойдёт, когда хозяйка питомника спросила его, мол он действительно хочет собаку для охоты, а не для выставок? Женька подтвердил и показал свой охотничий билет, тогда заводчица указала ему на маленького пёсика, сидевшего немного в сторонке и внимательно наблюдавшего за незнакомцем. Она сказала, что этот щенок проходит по всем стандартам породы, кроме одной досадной детали -- на груди напротив сердца у него было большое белое пятно неправильной формы. Такие пятна стандартом едва допустимы, и высокого места на выставке с ним не получить. Пёсик Женьке понравился, с одной стороны он не испугался незнакомого человека и не убежал, а стал его рассматривать, а с другой стороны не бросился и ластиться к первому встречному. Женька пообщался с щенком, тот, несмотря на сдержанность, оказался вполне контактным, и решил взять именно его. Хозяйка предлагала щенка бесплатно как "выбраковку", но согласно охотничьим приметам за ружьё, нож или собаку всегда надо хоть что-то но заплатить. Так что покопавшись в карманах Женька извлёк рублёвую монету и вручил её хозяйке. В обмен он получил щенка и все документы на него, по паспорту того звали Charlemagne, и он имел очень длинную родословную.
Вернувшись домой со щенком, Женя обложился книжками по собаководству и принялся учить пёсика всем собачьим премудростям. Дома пса стали звать Шлёпой (Шарлемань -- слишком претенциозно, а щенок очень забавно шлёпал ушами, когда бегал за хозяином). На собачьей площадке Шлёпа очень охотно учил новые команды, и когда основы собачьей науки были пройдены, с псом стали ездить к инструктору в охотничий клуб, где собак учат уже не простым командам "Сидеть" и "Лежать", а охотничьим премудростям. Шлёпа делал стойку, поднимал ворон, и приносил мячики и муляжи птиц из пруда.
Характер у Шлёпы оказался не простой. Он признавал только Женю, его супругу Лену терпел и позволял брать с собой на прогулку или в магазин, но всем своим видом выражал явное неодобрение, что кто-то кроме Хозяина пытается им командовать. С другими собаками во дворе он играл не особо охотно, но и по пустякам не цапался, был сдержан, хотя и спуску всяким невоспитанным мелким шавкам, что с дурным визгливым лаем кидаются на всех подряд, не давал. Детей, в том числе Жениных Любу и Матвея сторонился, он вообще детей не любил. Позволял себя погладить, но не более -- не рычал и, тем более, не кусался, а просто уходил в свой угол, показывая, что играть он не желает. Гостей тоже делил на хороших знакомых, кому иногда позволял себя немного погладить, и всех прочих, кому к себе не давал и дотронуться.
Осенью Женька впервые вывез Шлёпу в поле на настоящую охоту. Пёсик сперва растерялся от незнакомой местности, но в нём проснулся охотничий инстинкт, и Шлёпа быстро и правильно определил куст где сидели птицы, поднял их и, когда сбитая утка плюхнулась в ручей, смело прыгнул в холодную воду и притащил потрёпанную (от полноты собачьих восторгов), но всё же не съеденную добычу хозяину. Весь день Шлёпа как угорелый носился по лугам и болотцам, вспугивая дичь, так что обратно, к электричке ему пришлось ехать в рюкзаке хозяина, маленький пёсик был совсем без сил от этой, большей частью бестолковой ещё, беготни. С тех пор Шлёпа заболел охотой, он шестым чувством узнавал, что Женька собрался назавтра ехать за город, и с подвизгиванием, мотая куцым хвостиком, встречал его в такие дни с работы (а обычно подойдёт, понюхает руку и что-то буркнув неразборчиво в знак приветствия уйдёт обратно на свой матрасик). После этого Шлёпа весь вечер будет крутиться около хозяина, то и дело тыкаясь мокрым холодным носом ему в руки, и всем видом показывая, как он хочет на охоту. В такой вечер Шлёпа ложился спать не на своём матрасике, а растягивался на коврике поперёк двери, чтоб его точно не забыли дома.
Когда Шлёпа уже был взрослым псом, Жене пришло письмо из Германии, от организации, которая ведёт реестр породы ягдтерьер. Оказалось, что хотя Шлёпа и с браком в окрасе, но это пятно встречается не у каждого представителя этой генетической линии, а довольно редко, через несколько поколений, и оно служит отметкой того, что у данной собаки исключительные способности как охотника. Поэтому они заинтересованы в продолжении этого рода. Так что благодаря официальному письму Шлёпа со временем познакомился с несколькими родовитыми заграничными и отечественными невестами и обзавёлся многочисленным потомством. А пятно напротив сердца у его потомков действительно было мало у кого.
Как-то раз Женька и меня сманил с собой на охоту. Я сам больше любитель посидеть летом с удочкой у речки, без компании, предпочитаю в одиночку помедитировать над поплавками. И количество и качество пойманной рыбы меня заботят мало. Меня увлекает не результат, а сам процесс. А если уж охота -- так за грибами. Хотя опыт охоты с ружьём на зверя у меня был. Правда своеобразный...
Дело было так, я, тогда ещё студентом, поехал на каникулы в Ростовскую область, в станицу к дядьке своему Николаю Матвеевичу. И на следующий день после приезда, вечером пятницы, мы сидели во дворе втроём: я, мой двоюродный брат Серёга и его друг и сосед по улице Сашка (оба на год старше меня, Сашка приходится Серёге дальней роднёй по матери) -- Сашка после армии работал в Ростове, и тоже приехал в отпуск. Вот мы и обдумывали, чем заняться на выходных (Сергей работал на хлебном фургоне и на следующий день был свободен). Может на рыбалку сходить... Тут от калитки нас окликнули, это оказался Витёк-милиционер (тоже мой дальний родственник, наши деды были двоюродными братами. Витя старше меня на три года). Он искал дядю Колю, но тот ещё не вернулся с работы, и Витёк рассказал нам, что дед Игнат -- старший сторож общественного баштана -- нажаловался начальнику станичной милиции на в конец распоясавшихся кролей (в смысле -- кроликов, их в станице многие держали на шкуры и мясо, а те то и дело сбегали из вольеров и клеток, сбивались в банды и терроризировали сады и огороды мирных поселян). Вот дед Игнат и потребовал, чтоб милиция поставила под ружьё станичных охотников, а дядя Коля среди них считался первым стрелком и верховодом. У Серёги и Сашки сразу загорелись глаза, и тут пришёл Николай Матвеевич и мы начали обсуждать план охоты (точнее обсуждали остальные, включая Витька, а я помалкивал, ибо опыта в этом деле ещё не имел абсолютно). Дядя Коля решил, что они со старшими охотниками соберутся завтра к вечеру и в ночь с субботы на воскресенье дадут на баштане кролям бой по всем правилам. А мы молодёжь, то есть Серёга, Витёк, Сашка и я, если захочу, можем пойти в субботу утром, уже по свету, так будет безопаснее и ночную охоту мы старшим не испортим. На том и порешили, дядя Николай отправился по знакомцам, договариваться об охоте, Витёк и Сашка убежали домой, готовить свои ружья, а мы с Серёгой стали решать, чем вооружиться. Мне досталась древняя одноствольная тулка с тяжёлым скользящим затвором, которую надо было заряжать бумажными патронами с вклеенными картонными капсюлями бокового боя, она когда-то принадлежала ещё моему деду, и может быть, именно с ней он и партизанил в Великую Отечественную. А Сергей взял себе более новую переломную ижевскую двухстволку. Потом мы накрутили из газеты патроны для моей тулки, снарядили их по мерке облегчёнными зарядами дымного пороха и дробью. Всего у нас вышло с десяток зарядов.
Рано утром, ещё до рассвета, мы встретились у нашей калитки и направились за станицу к баштану. По дороге было решено пристрелять мою тулку, мол она долго провисела на стене, и как бьёт уже никто не помнит. Небо уже слегка зарозовело, и стало вполне видно, куда стрелять, мы подобрали валявшийся у дороги деревянный разбитый ящик, отнесли его в овраг шагов на двадцать, и Серёга, Сашка и Витёк дали по нему по паре выстрелов. Я тоже разок стрельнул, чтоб научиться управляться с этим ружьём. Несмотря на облегчённую навеску пороха отдача была неожиданно сильной, а дым густым. Ящик оказался весь изрешечён дробью, так что точность боя мы сочли вполне удовлетворительной. Правда патронов у меня осталось всего три. Или целых три, смотря как считать.
Пройдя ещё с километр мы вышли к общественному баштану. Колхоз каждый год распахивал большое поле, и любому из станичных жителей было позволено брать участок под арбузы, дыни, кабачки и прочие бахчевые культуры. Для охраны этих делянок была организована добровольная бригада из пенсионеров. Им платили в складчину арендаторы баштана (немного, но к пенсии прибавка была совсем не лишней, это было самое начало 90-х, ещё до Беловежской пущи). Посередине поля под деревом стояла дощатая сторожка, у которой нас и встретил дежурный дидусь. Витёк с ним поздоровался, как милиционер он обязан был знать сторожей, и представил нам его как деда Егория. Говор у деда был забавный, в станице говорили почти все на правильном русском, балачка едва проскальзывала, а дед Егорий говорил как на Кубани, на певучей смеси русского и украинского. Он поздоровкался в ответ с Витьком, кивнул нам и спросил Витька, мол эти двое явно станишные, а четвёртый, мол, что за гусь городской? Витя тут же представил меня как своего родственника и внука деда Ивана, на что дед Егорий уточнил, мол какого Ивана? Ивана-учителя или землемеров что-ль? - Да, Подставкинский, - подтвердил Витя. Тогда дед Егорий закивал головой, мол точно, признаю, их порода, они все мелкие и лопоухие. Разобравшись таким образом с родственными связями (а в станице это первейшая тема для разговора, кто кому кем приходится -- и если считать не только кровную родню, но и свойственников, то всей станице я кем-нибудь да числюсь), сторож поинтересовался, мол чего так мало народу, да и кроли уже большей частью по норам попрятались, на баштане только самые жадные и дурные остались. Витя его уверил, что вечером старшаки будут, а мы так, размяться. Сторож успокоился, скрылся в сторожке и вернулся с большой закопчённой алюминиевой кружкой. Витёк достал из кармана бутылку водки -- тут я опешил, куда с утра-то пить! мы же только пришли... Но оказалось, что водка нам и не полагалась, дед налил полную кружку, отогнал нас взмахом руки подальше и начал над ней что-то нашёптывать. Витёк жестами показал нам, чтоб мы молчали, и скинули ружья с плеч. Потом дед подозвал нас и мы, по его указке, по очереди окунули стволы ружей в кружку. После чего дед перелил водку из кружки обратно в бутылку и припрятал ту в сторожке. Что за шаманство творил дед, Витёк не стал рассказывать, мол не наше это дело. Потом дед Егорий распределил на нас участки баштана, мне достался самый дальний, от балки до абрикосины, так что всякий риск нечаянно подстрелить друг друга исключался, мы условились, что когда дед пустит белый дым от костра -- то значит охота окончена, нам следует разрядить ружья и собираться у сторожки.
Я отправился на свой участок, осмотрел балку, в ней нашлись кучки рытой земли -- кролики копали свои норы в зарослях лопухов и крапивы. Потом пошарил у абрикоса, вспугнул пару кроликов и потратил впустую один патрон, пытаясь попасть по беглецам. Почти сразу наткнулся на ещё одного расхитителя, мы практически столкнулись нос к носу, я вскинул ружьё, нажал на спуск -- оказалось, что я забыл перезарядить ружьё. Пока я загонял патрон в ствол -- кролик сбежал. Оказалось что кролики не очень боятся выстрелов, видимо привыкли к треску и грохоту тракторов на соседних полях. Услышав выстрел они замирали, пережидали несколько минут, и если видели, что опасности непосредственно для них нет -- продолжали грызть кавуны и кабачки. Я ещё раз наведался к балке, попробовал снять высунувшегося из норы кроля, но тот успел скрыться под землёй и второй патрон ушёл зря. У меня оставался один заряд, а с того края баштана то и дело доносились громкие хлопки выстрелов моих приятелей. Хотя это и была у меня первая охота, а без добычи возвращаться не хотелось. Я аккуратно зарядил ружьё последним патроном, проверил затвор, боёк, чтоб никакая осечка мне не помешала и в очередной раз принялся обходить свой участок по периметру. Внезапно я заметил, что большой полосатый арбуз вроде бы слегка шевелится. Я осторожно приблизился метров на десять до него, и стал наблюдать, точно, арбуз качнулся, из-за него послышался тихий хруст, как будто кто-то что-то грыз, и над макушкой кавуна торчком поднялось одно серое ухо. "Ага! Вот вас то сударь мне и надо!" Я приложил ружьё к плечу, опёр ствол о какой-то дрючок для поддержания огуречной плети, и тщательно прицелился в арбуз. Снова послышался хруст, значит кролик никуда ещё не сбежал, и я нажал на спусковой крючок. Арбуз будто взорвался, его красно-зелёные ошмётки расплескало в стороны, а подпрыгнувший метра на полтора вверх толстый серебристо-серый кроль медленно падал, картинно заваливаясь на бок. Я кинулся к нему, схватил его за задние лапы и с трудом поднял. В кролика попала всего одна дробина из целой горсти -- но точно в глаз. Я сунул добычу в мешок, и посмотрел на часы. С начала охоты прошёл всего час, и до сигнала об окончании оставалось ещё минут тридцать-сорок. Солнце уже стояло довольно высоко и становилось заметно жарковато. Я ещё раз обошёл, для порядка, баштан, покидался в последних воришек комьями сухой земли и сел под абрикосом отдыхать.
Наконец над сторожкой поднялся столб белого дыма. Я на всякий случай проверил ружьё, а вдруг там окажется неучтённый патрон! И закинув за спину мешок с кроликом зашагал к месту сбора. Сойдясь вместе мы стали считаться добычей. Сергей и Витёк добыли по три кролика, Сашка притащил целых пять, и у меня был один -- зато самый толстый, как сказал Сашка мясной породы "Серый Великан", мы его взвесили -- в сторожке нашлись весы для арбузов -- кролик потянул почти на десять килограммов. Так что без добычи никто из нас в станицу не вернулся, видимо колдунство у деда Егория и вправду было очень сильное. А с моего кролика моя тетушка Лидия Матвеевна в тот же день наварила огненного тёмно-красного борща и нажарила котлет. Да и шкурка пошла в дело, я потом долго носил варежки из его меха.
На охоту с Женькой мы поехали в конце сентября. Я сразу предупредил его, что ни по каким болотам я мотаться не желаю, а вот лес или перелесок -- мне по нраву. Тот был не против, и мы выехали куда-то в Лужский район. Ружья у меня не было, зато я прихватил старый, ещё отцов фотоаппарат "Зенит-Е". Отец приобрёл его когда-то в комиссионном за десять рублей, так как у фотоаппарата не работали экспонометр и самая короткая выдержка. Для выезда на природу я прикупил цветной фотоплёнки. Погода стояла ещё по летнему тёплая, без комарья. Леса не успели облететь и деревья красовались нарядами всех цветов от лимонно-жёлтого до тёмно-багряного. Как только мы зашли в лес, у меня сразу проснулось "грибное косоглазие", я не столько смотрел вверх, выискивая на ветках добычу, сколько обшаривал взглядом траву и мелкокустье по сторонам тропинки. И вскоре я сперва сфотографировал, а потом отправил в корзину семейство крепеньких боровиков. Шлёпа обнюхал их со всех сторон, и недоумённо посмотрел на хозяина, мол мы что, за этим сюда приехали? Но Женька его потрепал по голове и послал обследовать густо-красные кусты чёрной рябины в сторонке. Пёс помчался туда и вскоре поднял какую-то птицу, которую Женя и подстрелил. Это оказался рябчик. Я в определении лесных птиц не силён, максимум отличу кое-как чижика от ёжика. Лес для меня, это в первую очередь место для "грибной охоты", а на полноценную фотоохоту а тоже не рассчитывал, всё-таки у меня стоял простой объектив, а не теле. Я сфотографировал Женю со Шлёпой и их первым за день рябчиком, и мы пошли дальше. Шлёпа сосредоточенно бегал зигзагами впереди нас, то и дело замирая и то-ли прислушиваясь с каким-то лесным шорохам, то ли нюхая воздух, в котором витал тонкий осенний аромат -- горьковато-терпкий запах увядающей зелени. Иногда Шлёпа делал стойку, и по команде изготовившегося к стрельбе хозяина поднимал из кустов или высокой травы птицу. Несколько птиц Женька сбил с ветвей деревьев, и Шлёпа усердно притаскивал их ему к ногам. Я следовал позади них, оставаясь всё время в пределах видимости. У меня даже мысли не было попросить ружьё "на попробовать", во-первых не было ни малейшего желания стрелять, во-вторых ружьё всё-же очень опасная вещь в руках не профессионала, а в-третьих, я, например, свои удочки никому не даю. Зато у меня было отщёлкано уже два рулона плёнки и в корзине было до верху белых, красноголовиков и опят.
Потом мы уселись над небольшим ручьём у солнечной опушки леса пообедать. Шлёпа, которого не кормили с вечера, вёл себя прилично, от угощения не отказывался, но и кусков не клянчил. Женька, который хорошо знал эти места, сказал, что отсюда до станции будет часа полтора пешком, так что мы не торопились, всласть отдыхали, я доснимал третью плёнку купающимся в ручье Шлёпой, где он вздумал половить лягушек. Потом мы собрались, закопали мусор, так что следами нашего пребывания была только примятая трава и свежий дёрн поверх кострища. На станции мы были в шесть вечера, как раз перед приходом электрички на Питер.
В городе я сдал в фотоателье плёнки и через неделю вручил Женьке целый пакет цветных снимков. Теперь эти снимки хранятся в его альбоме, и это, как потом оказалось, были единственные фотографии Шлёпы на охоте. Шлёпа прожил свои положенные шестнадцать лет, последние годы на положении пенсионера, грея ревматический зад под батареей и беззлобно ворча на всех окружающих, и был с почётом похоронен на собачьем кладбище. Но пока ещё Шлёпа был бодр и полон сил, Женя взял себе домой из потомков Шлёпы щенка с таким же крупным белым пятном на груди, по паспорту щенок звался Clement, а по домашнему стал зваться Клёпа. По характеру щенок очень сильно отличался от своего деда Шлёпы, если тот со щенячьих возрастов был серьёзный и немного нелюдимый, то новый щенок был развесёлым балбесом. Но когда его вывезли в лес, он, под наставничеством многоопытного пса быстро стал таким же замечательным охотником. Хотя быть игривым и жизнерадостным не перестал.
Если уж я включил в рассказ собак, то хочу вспомнить ещё об одном своём соседе по двору. Чарлик -- так звался этот замечательный пёсик.
Чарлик появился в нашем дворе где-то в начале 90-х, я тогда уже учился в институте. Чей он был -- никто не знает. Но по повадкам, это была собака, выросшая в семье, с людьми он умел ладить, и отлично разбирался в их характерах и теперешнем настроении. К нам же во двор он попал совсем взрослым и уже своим собственным псом. Внешность у него была непримечательная, какая-то помесь не-пойми-кого с не-пойми-кем. Роста небольшого, коротколапый, с короткой гладкой шерстью, грязно-белого окраса с парой жёлтых пятен -- одно на задней части крупа, а второе на большой голове. Уши висячие, морда вытянутая, глаза бурые и внимательные. Какая у него была настоящая кличка никто не знает, а имя "Чарлик" ему дала дворовая детвора, и он на него охотно откликался. Днем он бегал по двору с видом "я занят очень серьезным делом" или пропадал никому неизвестно где. Летом в хорошую погоду ночевал под крыльцом детского сада, а вот при плохой погоде старался устроиться на ночлег к кому-нибудь в квартиру. Для этого он вечером, подсаживался к припарадным бабулькам, что собирались каждый день на скамеечке, и выбирал, к кому пойдёт ночевать сегодня. Выбрав, он тихо подбирался поближе и устраивался у ног. Вел себя как примерная домашняя собачка, ни скулил, ни тявкал, а терпеливо сидел и дожидался "окончания прогулки", пока бабульки не начнут расходиться по домам. И тут Чарлик следовал за своей избранницей к ней домой. Как он выбирал старушку, которая именно сегодня будет в настроении пустить его переночевать в тепле, я не имею ни малейшего понятия, но у него точно была своя метода, потому что ему ни разу не было отказано в ночлеге. Но и Чарлик со своей стороны вёл себя самым воспитанным образом. В квартире дальше прихожей не лез, устраивался у двери на коврике, еду не клянчил, но и от предложенного угощения морды не воротил. Ночью тихо спал, не подавая голоса если кто-то проходил мимо двери. Утром тоже не выл, мол ему надо срочно бежать в кустики, а тихо дожидался, пока хозяева квартиры проснутся и сами его выпустят (двери подъездов в ту пору у нас в доме были ещё простые фанерные, без кодовых замков, и собака, даже такая некрупная как Чарлик, сама могла открыть ее). Чарлик был очень, можно сказать, деликатным псом, в одной и той же квартире старался две ночи подряд не проводить, чтоб не надоесть своим присутствием.
Чем занимался Чарлик днём, я выяснил случайно. Как то раз рано утром я стоял на углу Гражданского проспекта на остановке, дожидаясь своего автобуса, чтобы ехать в институт на занятия. И тут я увидел бегущего по направлению к той же остановке Чарлика. Пёс добежал до проезжей части и сел у поребрика, пережидая пока не проедут машины. Подошли ещё пешеходы, и только вместе с ними Чарлик стал переходить дорогу. При этом он старался держаться так, чтоб между машинами и им были обязательно люди -- видимо пёсик считал, что раз человек выше, то и опасность должен заметить раньше -- и он успеет убежать. Перейдя дорогу Чарлик протрусил к остановке и уселся в толпе, явно ожидая чего-то. Тут подошел мой автобус, я сел в него, и пробивая талон заметил, что в этот же автобус юркнул и Чарлик. Он шустро проскользнул между ног пассажиров и спрятался под сиденье рядом с выходом. Я тогда подумал, куда это мол пёс собрался, и как бы ему не потеряться в городе. Но вечером, возвращаясь с занятий, я снова увидел Чарлика в нашем дворе, он как обычно сидел возле группы старушек.
Через несколько дней я снова заметил этого пёсика на той же остановке. Чарлик снова прошмыгнул в автобус, а через пару остановок выскочил, и направился к кучам мусора позади ларьков рядом с остановочным павильонам. Чарлик со своими короткими лапами вряд ли мог обежать большую территорию, вот он и научился пользоваться городским транспортом, каким-то образом определяя нужные ему автобусы и троллейбусы, и выходя на остановках, где есть магазины или ларьки чтоб всласть порыться в отбросах, а потом ехать к следующему магазину, и каждый раз успешно находя в конце дня дорогу домой.
Так Чарлик прожил в нашем дворе лет пять. А потом смотрю, и нет его. Спросил бабулек, а те сказали, что Чарлика забрала домой насовсем одна из соседок. Она разменяла квартиру, чтоб у дочек было по собственной однушке, а сама решила жить на даче. Вот и взяла себе Чарлика, жить за городом, благо дача у них кирпичная, и свет есть и водопровод, а Чарлик очень понятливый и умный пёсик. И что, как она рассказывала наезжая в город к дочкам, пёсику у нее вполне понравилось, тем более что у того теперь есть своя личная конура во дворе. Так что судьба Чарлика сложилась вполне благополучно.
Заключение
Вот и конец рассказа. Кто-то может заявить, мол а как же всякая дрянь, драки двор на двор или даже квартал на квартал, уголовщина мелкая и крупная, и тому подобное, что сплошь и рядом встречалось на окраинах. Да, всё это тоже было. Но как то прошло и забылось, как не самое важное. И наш двор заплатил кровавую дань бурным девяностым, несколько человек из нашей школы тоже выбрали криминальный путь. В основном все они скоро сгинули, и памяти по себе особой не оставили. Кому-то из них повезло, и его с помпой похоронили на кладбище, а большинство просто прикопали по быстрому где-нибудь в леску или на мусорном полигоне после междусобойных разборок враждующих банд. Всякое было, были и тяжёлые времена, но ведь как-то выжили, пришлось учится барахтаться, ни от кого не зависеть. И может моему поколению это далось относительно легче потому, что мы с детства привыкали никому на слово не верить, и ни на что не рассчитывать, кроме себя, родных и близких друзей, ни за какими яркими плакатами и громкими лозунгами не идти. Повезло, что росли без излишней опеки взрослых, сами влипая во всякие разной степени сомнительности истории и сами находя способ выпутаться. Главное, не опускали руки, и не отчаивались, чего и всем желаю.