Дмитрий Вольский в молодые годы занимался боксом, успешно выступая в студенческих состязаниях. Но все это в прошлом: и молодость, и звание мастера спорта, и институт, где он изучал иностранные языки. Большой спорт пришлось оставить, когда его распределили служить в "Интурист". Сокурсники с завистью говорили, что о таком распределении можно только мечтать, а Дмитрий в ответ пожимал плечами, сожалея о завершении спортивной карьеры. Ничего не поделаешь - в его возрасте уже не добьешься большего успеха в спорте, а для работы тренером нужно иметь призвание.
Так и стал он служить переводчиком в "Интуристе". Поначалу занимался синхронными переводами на различных симпозиумах и прочих международных встречах, а затем его перевели в Управление по работе с туристами. Началась беспокойная жизнь, связанная с хлопотами по приему прибывающих в столицу иностранных гостей. Со временем эта работа ему изрядно наскучила. Хотелось чего-то более привлекательного, имеющего отношение к творческой самостоятельности. Чего именно, он и сам пока что не знал. Владение иностранными языками открывало кое-какие возможности, и он, не бросая основную работу, занялся литературными переводами. В одном из московских издательств он познакомился с писателем Тороповым, встреча с которым изменила его дальнейшую жизнь.
Олег Николаевич Торопов в то время готовил к изданию свою новую книгу и как-то в беседе с Дмитрием заявил:
- Переводить на русский язык европейскую классику занятие нужное, но в стократ интереснее излагать свои собственные мысли и чувства.
- Стараюсь, делать то, что умею, - вежливо ответил Дмитрий. - А сочинительство для меня занятие пока что неведомое.
- А вы попробуйте, - усмехнулся в бороду Торопов. - Может, из вас получится новый Владимир Набоков.
В те годы в Советском Союзе имя Набокова было мало кому известно. Дмитрий вопросительно взглянул на Торопова.
- Удивляетесь? Набоков ― гений, не признанный в советском литературоведении. Спросите, где это, мол, старик познакомился с творчеством человека, не издававшимся в нашей стране? А я, хотя и не заканчивал университетов, пишу и читаю на пяти языках, коим обучился в лицее во времена первой мировой войны.
Позднее, от общих знакомых, Дмитрий узнал, что Торопов, работая в конце тридцатых годов в одной из московских газет, был арестован и провел в сталинских лагерях много лет. Причиной ареста послужили дворянское происхождение Торопова и сарказм, сквозивший в его статьях о новой жизни в деревне. В пятидесятых он вернулся в Москву и посвятил себя творчеству.
Однажды Дмитрий спросил у Торопова, почему он не пишет о том, что ему пришлось пережить в лагерях?
- Пишу, - кратко ответил Олег Николаевич. - Только вряд ли опубликуют. Но вы, молодой человек, не падайте духом и пишите, о чем считаете нужным...
Говоря так, Олег Николаевич имел в виду написанный Дмитрием небольшой рассказ, который, несмотря на благожелательный отзыв Торопова, отвергли редакторы популярного журнала для молодежи.
- Для начала, - продолжил Торопов - напишите что-нибудь на одну из спокойных тем. Например, о природе или о памятниках культуры. Слава Богу, эти темы у нас не запретны.
- Мне хотелось бы написать о русских людях, живших вдали от Родины.
- Прекрасная мысль! Но откуда такое желание?
- Прочитал в одном из немецких журналов статью об эмигрантах, высланных в 1922-м году из России на двух зафрахтованных в Германии пароходах. Среди изгнанников были выдающиеся представители русской культуры: философы, ученые, писатели. Многие из них имели мировую известность...
Разговор этот вскоре забылся, но дальнейшие события, происшедшие в жизни Дмитрия, заставили его вернуться к мысли написать книгу о соотечественниках, оторванных от родной земли.
... В начале лета 1983- го года Дмитрия вызвали в кабинет большого начальника и сообщили, что его рекомендуют направить в качестве переводчика в Западный Берлин на время проведения международной промышленной выставки. Новость для Дмитрия была неожиданной. В парткоме "Интуриста" не очень-то жаловали острого на язык молодого специалиста. Недоумение Дмитрия быстро рассеялось: оказалось, что заболел один из работающих на выставке переводчиков. Подфартило с командировкой Вольскому, не ходившему в любимчиках у начальства.
Пройдя собеседование в райкоме партии, Дмитрий с нетерпением ожидал получения визы. Билеты на самолет заказаны, еще несколько дней - и он окажется в городе, где столько всего интересного и необычного для человека из советской России.
Уже стемнело, когда аэрофлотовский лайнер приземлился в Берлине. Аэропорт находился на территории ГДР, и Дмитрию, поздним вечером, предстояло добираться до отеля, расположенного в другом государстве. Эти неудобства совершенно не волновали. Документы и деньги в кармане - все остальное уладится, думал он, с любопытством разглядывая зал прилета. К нему уверенно подошел мужчина в фуражке из темной кожи.
- Дмитрий Алексеевич? - спросил он и поднял с пола чемодан Дмитрия. - Я водитель посольства, мне поручено отвезти вас в отель.
Спустя минут сорок они выехали на широкий пустынный проспект, впереди виднелся слабо подсвеченный силуэт Бранденбургских ворот.
- Унтер ден Линден, - пояснил водитель. - Нам надо заглянуть в посольство.
В огромной приемной комнате, водитель попросил Дмитрия подождать, взял его загранпаспорт и, кивнув дежурному, скрылся за дверью.
Стояла уже глубокая ночь, когда они подъехали к контрольно-пропускному пункту у Бранденбургских ворот. Процедура перехода на территорию Западного Берлина заняла минут десять. После отмашки офицера в каске их "Волга" рванула с места и помчалась к виднеющимся впереди огням. Когда свернули на Курфюрстендамм, на них обрушилась световая реклама, полыхающая в неистовом ритме вдоль главной торговой улицы города. Столь феерического зрелища ночного города Дмитрию не доводилось видеть. Водитель снисходительно усмехнулся, поглядывая на пассажира, вертящего в разные стороны головой, и доверительно сообщил:
- Я тоже прямо-таки обалдел, впервые увидев эту улицу ночью.
На следующий день Дмитрий начал работать в помещении советского павильона выставки, обслуживая четыре стенда. Выставка открылась недавно, и посетителей было немного. Начало напряженной работы у стендов ожидалась через несколько дней.
Вечерами Дмитрий совершал небольшие прогулки по городу, возвращаясь в отель не позднее одиннадцати часов (таков был режим, установленный руководителями делегации). Сосед по двухместному номеру - такой же, как он, переводчик - обычно уже пребывал во сне и не досаждал разговорами, что и где можно купить в магазинах капиталистического мегаполиса.
В один из свободных дней Дмитрий, гуляя по городу, вышел к берегу живописного озера. Отдыхая в тени от нещадно палящего солнца, он бездумно вглядывался в серебристую водную гладь и в парящих над озером чаек. Хорошо-то как! Может, стоит прогуляться вокруг этого привольного озера?
Достав из сумки схему города, он нашел на ней водоем, на берегу которого находился. Он был огромным и носил название "Тегель Зиа" (Озеро Тегель). Сложив карту, Дмитрий в задумчивости огляделся. Прокатиться что ли на прогулочном пароходике? Причудливый силуэт кораблика медленно приближался к причалу. Нет, лучше пройтись пешком по утопающему в зелени пригородному району, носящему, как и озеро, название "Тегель". Красивое, тихое и очень уютное место на одной из окраин Берлина. Напоминает курортный поселок в Прибалтике, где однажды он провел летний отпуск с невестой, которая так и не стала его женой.
Он неспешно двинулся вдоль пешеходной зоны, рассматривая увитые плющом фасады домиков, поражаясь буйству цветов, рассыпанных вдоль дорожек, по газонам, палисадникам и балконам. А еще бросалось в глаза выражение безмятежности на лицах людей, совершающих променад или отдыхающих за столиками кафе под тентами.
Очень неплохо живется в этом Тегеле фрицам, без зависти думал он, вспоминая колдобины пыльной московской улицы, на которой прошло его послевоенное детство. Быстро немцы оправились после войны. Не жизнь, а сплошной курорт. Разве можно сравнить хотя бы с теми же подмосковными Химками, раздолбанными, как и этот берлинский район, авиационными бомбами во время войны.
Его размышления были прерваны долетевшими до тихой улицы звуками колокольного звона. На Дмитрия словно повеяло чем-то родным. Похожие звоны он часто слышал, живя в Москве недалеко от Елоховского собора.
В конце пешеходной улицы он присел за столик уличного кафе и спросил подошедшего официанта о колокольном звоне, последние звуки которого только что растаяли в безоблачном небе.
― Это с русского кладбища на Виттештрассе, ― охотно пояснил официант, ― расставляя на столике сахарницу и молочник. ― До войны там, помимо церкви и кладбища, находилось что-то вроде приюта для стариков из России.
Расспросив официанта, как пройти к кладбищу, Дмитрий допил кофе и отправился взглянуть на православный храм, тем более, что он находится рядом. Спустя пятнадцать минут он подходил к ограде с вратами, над которыми возвышалась звонница. От ворот широкая аллея вела к пятиглавому храму, вокруг которого простирался обширный погост.
Он прошелся вдоль аллей и аккуратных дорожек кладбища, рассматривая потемневшие от времени кресты и надгробия. Словно перенесся за тысячу верст от Берлина и оказался в Москве на Ваганьковском кладбище. Вокруг тишина и покой и такая же благостная атмосфера. Только не было, как в Ваганькове, дикого нагромождения могильных оград, между которыми посетителям приходилось протискиваться.
Вернувшись к храму, он присел отдохнуть. Кроны могучих деревьев, рядом с которыми он находился, шелестели и приветливо кивали веточками, словно рассказывая истории о погребенных на кладбище людях. Вслушиваясь в этот ласковый шелест, он прикрыл глаза, вспоминая лица отца и матери ― самых близких и бесконечно любимых людей, похороненных на Ваганькове.
Потеряв родителей в юном возрасте, он с трудом привыкал жить в одиночестве. До сих пор на него временами накатывало тревожно-зыбкое и тоскливое душевное состояние, происхождение которого объяснялось просто. Бывает, что человеческому организму не хватает витаминов или каких-то ферментов, а бывает, что душа испытывает дефицит тепла и любви дорогих и близких тебе людей. В такие минуты он обычно искал спасение в общении с друзьями, приятелями или знакомыми. На Ваганьковское кладбище, к могиле родителей, ездил часто, как бы продлевая минуты духовного соприкосновения с ними.
Мудрый Торопов по этому поводу как-то сказал: "Я храню в сердце память о предках, не потому что они были люди знатного происхождения. Я просто их всех люблю. Уважаю за то, что они были такими, как есть, и не стремились казаться лучше".
Вспомнив Торопова, он улыбнулся. Могучий старик. Столько вынес всего, а не утратил жизненного оптимизма. К счастью, таких людей, как Олег Николаевич, у нас не так уж и мало. А как прекрасно, светло и просто, он пишет о русской природе, о вековых традициях в жизни старой русской деревни. На ум невольно пришло сравнение Торопова с кряжистым дубом, ствол которого возвышался перед глазами Дмитрия недалеко от храма. Наверное, этим деревьям уже много лет, а теперь под их сенью покоится прах русских людей...
― Могу быть вам чем-то полезен? ―спросил подошедший к Дмитрию человек в рясе священника.
Дмитрий представился и задал вопрос о старых деревьях на кладбище.
― О, да! Их посадили еще в прошлом веке. Специально привезли из России саженцы лип, кленов, дубков и березок. С удовольствием показал бы вам кладбище, но сейчас, к сожалению, занят. Обязательно посмотрите захоронения вдоль вон той аллеи за храмом. Там находится памятник Михаилу Глинке и надгробия многих замечательных русских людей.
Из текста информационной таблички он узнал, что памятник Глинке установлен в 1947 году силами советской военной комендатуры в Берлине, а прах великого композитора еще ранее был перезахоронен в Россию.
В противоположном конце аллеи виднелся огромный каменный крест на постаменте. Подойдя к этому памятнику, он прочел потемневшую надпись:
"ВЕРНЫМ СЫНАМ ВЕЛИКОЙ РОССИИ.
1914 - 1917".
По сторонам необычного монумента, вдоль аллеи, располагались ряды ветхих деревянных крестов. На крестах имена русских воинов ― участников первой мировой войны. Обходя воинские захоронения, он вдруг застыл, прочтя на одном из крестов: "Штабс-капитан Вольский Сергей Владимирович. 1892 - 1972".
До него не сразу дошло, что это не совпадение. Что это действительно так. Что ошибки тут быть не может.
Его дед по отцу, штабс-капитан Сергей Владимирович Вольский, в первую мировую войну уехал на фронт, откуда так и не вернулся домой.
― Быть такого не может, ― прошептал Дмитрий и в растерянности оглянулся вокруг.
Метрах в ста от него ковырялся в земле мужчина, согнувшись в три погибели над могильным холмиком. Подойдя к нему, Дмитрий извинился за беспокойство. Незнакомец с трудом распрямился. Теперь было видно его лицо, покрытое каплями пота.
― Вы хорошо владеете немецким языком, ― устало сказал он по-русски и неожиданно широко улыбнулся. ― Не ошибусь, предположив, что вы недавно приехали из России.
Дмитрий опешил, но, вспомнив рассказы коллег по выставке, что в городе их безошибочно опознают как людей из советской России, только махнул рукой.
― Вы не ошиблись, в Берлин я приехал в командировку. Мне надо бы посоветоваться...
Симпатичный, простецкого вида мужчина, выслушав Вольского, тщательно вытер руки и сообщил, что зовут его Николай Иванович Штейн.
― Я родился в Берлине и живу здесь уже пятый десяток лет, ― рассказывал он, направляясь вместе с Дмитрием к могиле штабс-капитана. ― Родители были людьми верующими, хотели, чтобы похоронили их на православном кладбище. Вот и езжу сюда с другого конца города, чтобы ухаживать за могилами.
Они остановились перед деревянным крестом, и Дмитрий указал на надпись:
― Вот: фамилия, имя отчество, год рождения ― все совпадает. Даже звание штабс-каитана, именно в этом чине мой дед отправился на войну. Судя по дате, он скончался три года назад. Выходит, что пережил две мировые войны. И все эти годы мы ничего не знали о нем. Посмотрите, совсем недавно кто-то положил на его могилу живые цветы...
― Да-а, ― удивленно протянул Николай Иванович. ― Надо же такому случиться. Нужно выяснить, кто ухаживает за могилой. Думаю, что это не трудно сделать. Поговорите с местным священником. Отец Владимир должен знать адрес людей, купивших участок земли для этого захоронения.
Еще не придя в себя от душевного потрясения, Дмитрий повторил рассказ о своей находке священнику. Отец Владимир, сняв очки, с улыбкой в глазах взглянул на Вольского.
― То, что вы нашли могилу родственника ― замечательно! Видно, сам Господь привел вас на кладбище в Тегеле. ― Лицо священника светилось радостью, словно в ожидании светлого праздника.
В небольшом строении, где хранилась кладбищенская документация, священник достал учетную книгу захоронений, нашел нужную запись и разочарованно покачал головой.
― Место для захоронения праха штабс-капитана Вольского предоставлено безвозмездно по решению Попечительского совета. Других сведений нет.
― Что же делать? Как найти знавших деда людей? Ведь он умер три года назад, и не случайно был похоронен именно здесь.
Священник участливо коснулся плеча Дмитрия, как бы призывая его успокоиться.
― К сожалению, староста прихода уехал на пару недель из Берлина. Возможно, он что-то помнит или может узнать о похоронах капитана Вольского. Подождем возвращения старосты.
― У меня нет времени для ожидания. Надо выяснить все, пока я в Берлине.
― Понимаю вас. ― После нескольких минут размышлений священник задумчиво пробормотал: ― Похороны... попробуем начать с них. Если найдется запись об отпевании, узнаем точную дату, когда проводилось захоронение. Это значительно упростит ваши поиски.
Спустя полчаса они узнали, что захоронение праха штабс-капитана состоялось 15 мая 1972 года. А к концу рабочего дня, после многочисленных телефонных звонков в конторы по оказанию ритуальных услуг, отец Владимир вручил Дмитрию листок бумаги с адресом и номером телефона женщины, на имя которой были выписаны расходы за похороны господина Вольского.
Заметив на лице Дмитрия замешательство, священник сказал, что может сам позвонить фрау Самуцевич и попросить ее приехать на кладбище, тем более, что живет она недалеко от Тегеля.
В ожидании незнакомой фрау Дмитрий устроился на скамейке, откуда была видна могила штабс-капитана. Невеселые и сумбурные мысли теснились в его голове. Окажись он в Берлине раньше, мог бы застать своего воскресшего деда живым. Конечно, это только теоретически. Шестьдесят лет миновало с тех пор, как бабушка Анна Михайловна проводила мужа на фронт... А спустя пару месяцев она получила извещение, что ее супруг пропал без вести. Ей удалось разыскать сослуживцев мужа и узнать подробности боя, в котором погибло много людей. Но среди опознанных тел погибших пропавшего штабс-капитана не было.
Бабушка часто вспоминала о муже, рассказывала, каким веселым и добрым он был человеком. И очень жалела, что Сереженька не успел узнать о рождении сына, названного Алексеем. А теперь вот Дмитрий Алексеевич сидит у могилы деда, сгинувшего в годы давней войны. Может женщина, которую он ожидает, расскажет, где скитался все эти годы офицер царской армии Сергей Вольский?
Задумавшись, он не заметил, как к нему приблизилась миловидная женщина с косынкой поверх белокурых волос. Она пристально вглядывалась в его лицо. Поздоровавшись с ней, Дмитрий сказал, что он из России и сообщил свое имя.
― Ева Самуцевич, ― произнесла она низким приятным голосом. ― Мы можем говорить на русском. В память о Сергее Владимировиче...
***
Проводив Еву до автобусной остановки, Дмитрий вернулся в отель в одиннадцатом часу вечера. Его напарник сладко похрапывал, растянувшись на одной из кроватей. Умывшись и выпив сока, Дмитрий вышел на лоджию и, глядя в ночное небо, задумался, вспоминая события прошедшего дня.
Тихая теплая ночь простиралась над городом. Чужим городом! Но людям иногда приходится жить вдали от родного дома. А каково, если жизнь твоя прошла на чужбине, как это случилось с Сергеем Вольским?
Перебирая в уме услышанный от Евы рассказ, он зримо представил давнюю берлинскую ночь в начале 1945 года, когда ожидающий смерти ребенок, словно в волшебной сказке, встретил удивительного одноногого старика.
... Старик был худощав и высок. Впалые щеки и лоб пересекали морщины и шрамы, оставшиеся на лице после ран, полученных тридцать лет назад на войне. Опираясь на тяжелую трость, он медленно шел вдоль Виттештрассе, не глядя по сторонам. Внезапно тишину прервал рев сирены, возвещавшей об авиационном налете. Старик посмотрел на небо, по которому метались прожекторные лучи в поисках самолетов. Идиоты! Крах фашистской империи уже очевиден, а союзники продолжают методично бомбить Берлин, превращая его в руины. Надо где-то укрыться. Не хватало погибнуть в самом конце войны.
Свернув в узкий проход, он вышел к обширному пустырю с оградой из колючей проволоки. Старик ускорил шаги, спеша добраться до перекрестка и укрыться в бомбоубежище. Неожиданно рядом раздался тоненький голос:
За колючей проволокой на земле сидела девочка лет семи и смотрела на него испуганными глазенками. Достав припасенный к ужину кусок сухаря, он протянул его через проволоку. Она схватила сухарь и принялась грызть, отворачивая бледное истощенное личико.
― Господи, даже детей не щадят, ― прошептал старик и спросил по-немецки девчушку, откуда она.
―Pȯlin,― ответила девочка.
Полячка, понял старик и, припоминая польский язык, спросил, где родители девочки и как ее имя?
― Ева, ― еле слышно сказала она, пряча в лохмотья остатки сухарика. ― Папу убили давно, еще дома. А мамка
умерла два дня назад. Фрау начальница сказала, что мы все здесь скоро умрем.
В общежитии Православного братства рядом с кладбищем, куда изредка он заходил навестить знакомых, ему рассказали, что эсесовцы устроили рядом подобие концентрационного лагеря, куда согнали провинившихся в чем-то восточных рабочих. В основном женщин, детей и подростков.
― Подождем, моя милая, умирать, ― пробормотал старик. ― Видишь, вон в том углу ограждения дерево. Спрячься между ним и колючей проволокой. Я скоро вернусь и заберу отсюда тебя.
Все зависело от того, успеет ли он вернуться к лагерю до конца бомбежки. Но он успел. Девочка, свернувшись в клубочек, лежала на холодной земле под деревом. Достав кусачки, он тоже опустился на землю рядом с проволокой и осторожно принялся за работу.
Спустя минут десять они вышли на безлюдную улицу, ведущую к озеру. Девочка семенила за стариком, кутаясь в принесенную им теплую куртку. Старик спешил, тяжело дыша и прихрамывая на правую ногу. Теперь она видела, что вместо этой ноги у него протез.
― Куда мы идем?
― Домой. Война, моя милая, скоро закончится, ― утешил ее старик.
Вспоминая рассказ полячки, Дмитрий долго не мог уснуть. Ворочался и вздыхал в постели.
На следующий день, закончив работу на выставке, он сел в такси и помчался в Тегель, чтобы снова увидеть Еву. Они договорились встретиться на берегу озера у знакомого ему причала для прогулочных пароходиков.
― Обязательно приглашу вас на днях к себе, ― сказала она накануне. ― А завтра хочу показать вам дорогое моему сердцу место.
Еще засветло Ева повела его по тропинке вдоль берега озера. Они подошли к дощатому домику, стоящему у самой воды в окружении старых лип.
― Вот здесь и жил последние годы Сергей Владимирович, ― пояснила Ева, открывая калитку, ведущую в палисадник. ― Проходите в дом, там все сохранилось, как было прежде.
Комната и небольшая кухня были прибраны, ни малейшего намека на заброшенное жилье. Кровать, полки на стенах с книгами, а на столике у окна пишущая машинка с русским шрифтом. Над кроватью висел выполненный тушью портрет. Он вгляделся в него и почувствовал, как ёкнуло сердце. В их семейном альбоме имелась фотография бабушки Анна Михайловны в юные годы. Портрет на стене был увеличенной копией той фотографии.
― После войны меня удочерила осевшая в Берлине семья поляков, ― продолжала рассказывать Ева. ― Но Сергей Владимирович оставался для меня самым родным человеком. Я часто приходила сюда, а когда подросла, старалась, чем могла, ему помогать.
Ева присела на стул и, сложив на коленях руки, с грустью сказала:
― Он был добрым, отзывчивым человеком, и, мне кажется, что он очень страдал. И никогда не жаловался, хотя все эти годы жил на нищенскую инвалидную пенсию. ― Женщина опустила лицо, стараясь скрыть охватившее душу волнение. ― Он не любил о себе рассказывать. Но мне известно, что в первую мировую войну он потерял правую ногу, долго находился в немецком госпитале для военнопленных. Потом скитался по странам Европы, пока не оказался в Берлине, где его приютили в доме для инвалидов при русском Православном братстве в Тегеле. Когда к власти пришли нацисты, он стал жить в этом дачном домике, унаследовав его от одного из своих берлинских друзей.
Утирая платком набежавшие слезы, Ева вышла на кухню, а когда вернулась, в руках у нее был старый фибровый чемоданчик.
― Здесь бумаги, оставшиеся после Сергея Владимировича. Документы, письма и много стихов, которые он не переставал писать почти до самой своей кончины. Я читала его стихи. Чтобы понять их, специально выучила русский язык. ― Она протянула ему чемоданчик. ― Сергей Владимирович был бы счастлив, зная, что эти бумаги попадут в ваши руки и вернутся к нему на родину.
Прочитав находящиеся в чемодане стихи, Дмитрий понял, что их автор был наделен поэтическим даром. Почти все они были связаны с воспоминаниями о России.
Договорившись с Евой о новой встрече, он вышел из дачного домика и присел на скамейку, стремясь успокоить биение сердца. Жаль, что судьба деда сложилась трагически. Но, все же, он прожил достойную жизнь.
Он еще долго сидел у озера, всматриваясь в небо с парящими белоснежными чайками. Говорят, что в этих птиц переселяются души погибших мореплавателей и путешественников. Наверное, это старинное предание связано с мечтами людей о духовном бессмертии.
"Почему бы тогда не представить, ― внезапно подумал он, ― что чайки или вековые деревья на русском кладбище в Тегеле ― это бессмертные души Верных Сынов Отечества, окончивших жизнь на чужбине".
Достав из кармана последнее из стихотворений деда, Дмитрий стал перечитывать рукописные строки. Звенящие скорбью рифмы и боль от глухих разлук. Произведение посвящено было товарищам по оружию, сгинувшим в водоворотах войны и мира.
Жизнь сложная штука. Но хорошие люди не должны быть забыты. "Видно, прав был священник, сказав, что сам Господь Бог привел меня на кладбище в Тегеле".
Он бережно спрятал дедов листок. Сидя у дощатого домика, думал о том, что до конца своих дней будет помнить о Тегеле...
Над озером и предместьем, как и в прежние времена, разносились тревожные крики чаек.