 |
П Р О Л О ГДнём - приглашала радостно, а ночью - плачет: легко ль вдове впервой встречаться с пареньком! И для соблазна платье декольте, но прячет красу под на плечи накинутым платком. В чулан ушла. Я сзади обнимаю плечи. В руке её скрежещет по шестку заслон. Ужель отказ в печальной совестливой речи? "Юнец ты. А я - баба..." - не слова, а стон. Пускай, пускай она поплачет, ведь со слезами вскорости повытекут все горести и угрызенья совести, ведь ими искренними начат пролог любовной повести. А повернулась вновь ко мне - мы с ней заслоном, заслоном жестяным мы с ней разделены, но падает из рук он плачущей со стоном, ей платье сажей пачкая, а мне штаны. О том ли говорить блуждающей глазами и голову роняющей на грудь мою? Рубашка промокает под её слезами. Я эту неприятность от неё таю. Пускай, пускай она поплачет, ведь со слезами вскорости повытекут все горести и угрызенья совести, ведь ими искренними начат пролог любовной повести. А из открытой печки пахнет пирогами. Да и сама она душиста, как пирог, припав к бокам моим горячими руками: стою пред печкой, но как в печке каждый бок. И голову горюше глажу я, и спину, где к пояснице клином кисточки платка. Откинется она - концы платка раздвину, не воспротивится, поди. Ну, а пока... Пускай, пускай она поплачет, ведь со слезами вскорости повытекут все горести и угрызенья совести, ведь ими искренними начат пролог любовной повести. О, молкнет плач - сраженье совести с желаньем, чей лют огонь и в сердце, и во всей крови! Откинулась - не плачет, с ласковым вниманьем глядит, горя глазами, полными любви: ведь отступила совесть - моралистка злая. Как солнце между выливших дождь облаков, ликует вдовушка, из печки вынимая огромный противень горячих пирогов. Поплакала - теперь смеётся и смело пьёт для смелости, замлела вся при шелесте, открывшем вдовьи прелести... Пролог закончен: остаётся взять на руки, в постель нести... 1951, 1967. |
|