1.


Бывалый бомж я, но в просак
попал - как вошь на зуб горилле:
пока я спал, дверь на чердак,
готовясь к празднику, закрыли.
Большой-то в этом нет беды.
И всё ж досадна ты, промашка:
сидеть без пива и еды
да слушать репродуктор - тяжко.
Он вот - над площадью висит.
Вещает в большевистском духе.
Противна ложь и тем, кто сыт.
А каково мне с голодухи?
Оркестра праздничного медь
и речь военного министра,
ох, долго будете греметь.
Тут - с этой скуки - сдохнешь быстро.
По лестнице пожарной слезть?
Внизу милиция. К ней в руки?
Нет, лучше тут быть и не есть,
терпеть антониевы муки.




2.


Что голод! - коль пришла ко мне
цветок-душа, Гюльжан-зазноба.
Всё та же, как на целине:
черноволоса, крутолоба.
И те же выгибы бровей,
не прилепных, а данных богом:
как бы по серпику у ней
над каждым ярким чёрным оком.
Когда смеётся - достают
до лба ресницы. А зазлится -
боюсь, что серпики сожнут,
как в поле рожь, её ресницы.
И тут же - любящий жених -
прощу ей злость: целую - груди
всё выше, выше, будто их
кто поднял на незримом блюде.
И - мир. Идём подальше в степь
от глаз людских. Походкой скорой.
Там страстью сковываем цепь,
на миг лишь порванную ссорой.
Всю ночь звенят её шолпы,
всю ночь целую стан прекрасный
моей любви, моей судьбы.
С такой отходчивой и страстной -
водою не разлить бы нас.
А разлила б - сошлись бы снова.
Но приключилось горе раз:
в сырой земле моя зазноба...




3.


Горланя, славя коммунизм,
колонны движутся как баржи.
Но грустно Пушкин смотрит вниз:
всю ночь стоял поэт, не спал же.
А я - я не грущу: я тут
лишь дотемна поголодаю.
А в темноте друзья придут
с питьём свежайшим к Николаю.
Замок откроет бомж другой
отмычкой ловкою. Он дока.
Поехал за город с женой
набрать берёзового сока.
Хоть и любим сок вешний мной,
но - я остался: 
вдохновенье
ко мне пришло - 
явилась ты,
Гюльжанушка, 
моё виденье,
мои сладчайшие мечты...




4.


Сперва пришла ты в сон. Средь ночи.
Как мех в кузнечный горн дыша,
и днём твои целую очи,
и днём поёт моя душа:
стихи пишу...


Супруги встали -
рассвет, касаток щебетня -
друзья тебя не увидали,
но поняли: ты у меня,
раз я не сплю, а страстно, пылко
с тобой, с любимой, говорю,
и словно бы не плащ - подстилка,
на пышном облаке парю,
и, стало быть, не до поездки
мне, раз в моих руках тетрадь...


А мы - две спутанные лески
не захотели расцеплять,
а прыг с обрыва. Долго-долго
купались. Тёплым был Урал.
А ты горячей: 
"Ой, Николка,
как сладко ты поцеловал!
Душа - на небе". 
- "Улетела?!" -
тебя в объятиях держа,
дивлюсь я. 
Но скользит и тело
из рук. 
Туда же, где душа...


И стало холодно в Урале.
Гроза грохочет. Дождь уже.
Ох, тучи, тучи! Вы - печали
не где-то в небе, а в душе...




5.


"Ура! Ура! Ура!" - орут
на Красной площади солдаты.
Ура их мощного и тут,
на Пушкинской, слышны раскаты.


А ночью - 
бомж кричал ура:
с ним в небе, 
светлом и высоком,
Гюльжан парила до утра,
напоенная вешним соком.


Хоть бомж, а всё ж при звёздном блеске
я счастлив был. Душе цвелось.
Гюльжан! Две спутанные лески,
в мирах мы разных, а не врозь.


1962