Зима в этом году выдалась аномально холодная. Я часто смотрю на город из окна и примечаю изменения. Уже после трех дней морозов из города исчезли крупные бродячие собаки. Через пять дней почти не осталось птиц. Я повесила на тополь во дворе кормушку, но синички, не привыкшие к человеческой доброте, не догадались искать еду там. Я слышала, что птицы не умирают от холода, их убивает отсутствие пищи. Тогда я стала писать картину: голый кустарник, ослепительно белый снег и старый ворон, слетевший в мой альбом прямо из стихотворения Эдгара По, клюет мерзлый трупик синички, похожий на пушистый шар. Я сделала набросок карандашом и благополучно бросила, как это обычно со мной бывает. Даже великий Леонардо да Винчи редко дописывал свои картины, что уж говорить обо мне. Вся моя комната полна забытыми набросками, точнее сказать забросками и выбросками.
Меня зовут Вера, это мой дневник. Мне 23 года, я неплохой художник. И плохой веб-дизайнер, ведь картинами не заработаешь. Пишу я обычно смерть в разных ипостасях. Смерть есть везде, она колется кактусом из горшка, моргает неоном с рекламных плакатов, смерть, не мигая, смотрит на меня глазами маленькой собачки, обреченной не дожить до весны. Зима это мое время года. Перед новым годом я рассталась с парнем, ему надоело, что я все время витаю в облаках. Поэтому в новогоднюю ночь я выпила шампанское, съела веганский салат оливье и легла спать. Друзья у меня только виртуальные, и меня это устраивает: в этом есть некий флер. Зато у меня есть настоящая кошка, и мы учимся друг у друга. Она учится у меня писать картины и питаться овощами, а я у нее - жить в мире реальных вещей и не роптать на создателя.
Так вот я и живу, для души рисую смерть, а живу от продажи всяких там клипарт, даже умудряюсь откладывать на беговую дорожку. Я люблю бегать, но стесняюсь людей. Они всегда смотрят на меня, и внимание это меня пугает и смущает. Я мечтаю поставить беговую дорожку на балкон и бегать часами, слушая Йена Кертиса. Я бы давно уже ее купила, если бы бралась за любую работу. Но мои принципы не позволяют мне рисовать дизайн порно-сайтов, за которые больше всего платят. У меня есть еда, вода, воздух и время. Всякая каузальность истребляется в моем сознании на корню, но я знаю, что так будет не всегда.
78 лет, 19 дней.
Я проснулась в четыре часа утра. Простыня была холодной и мокрой, как объятия утопленника. Никогда раньше со мной такого не происходило. Уснуть больше не получилось, как я ни ворочалась. Я включила чайник и пошла в душ. Там я поняла: нужно завести кошку. Она спасет меня от бессонницы и кошмаров, наглая усатая морда отпугнет всех бесят, шевелящихся у меня над одеялом, когда я сплю.
Одиночество не самое страшное в жизни. Оно стало моим убежищем. Мой бывший парень изо всех сил пытался вытащить меня в мир веселья, секса и безопасных наркотиков. У него есть девяносто пять лет. Интересно, сколько осталось позади? Почему-то, я никогда об этом не спрашивала. Мы с ним танцевали в клубах до упада, участвовали в оргиях, катались на лыжах. Сейчас я вижу это со стороны. Рядом с нами танцевали и угасающие. Мы тактично не обращали на них внимания, чтобы не причинять боль. В оргиях им уделялись самые лучшие места, самые красивые женщины и мужчины. Но угасающие все равно были грубы, порой агрессивны. Я никогда не опущусь до такого.
А потом мне стало скучно. Сначала я перестала ходить в клубы, потом просто встречаться, а затем и брать трубку, когда он звонил. Через неделю пришло сообщение, что мы больше не пара. Он практичный и умный человек, дорожит своим временем. Думаю, у обоих свалился камень с души.
Мой папа умер одиннадцать лет назад от мультиформной глиобластомы. Клетки мозга сошли с ума и начали размножаться, как когда-то жители советских деревень. Большую часть жизни папа не хотел детей, но когда у него в запасе осталось тринадцать лет, он передумал. Папа встретил мою маму, и они взялись за этот перспективный совместный проект.
Мой папа был очень умным. Он придумал свою собственную социальную систему, со свободным рынком и коммунами. В его мире каждому нашлось бы место, и купцу, и муравью. Папа рассказывал мне про древние племена и бозон Хиггза, про Достоевского и космические сингулярности. В последний год жизни он стал избегать одиночества. Даже ложась спать, он никогда не выключал телевизор или радио. Однажды мне пришлось спать в его комнате, и я попросила его выключить радио. Он переключил на свободную частоту, и всю ночь я спала под аккомпанемент шуршания Вселенной.
Мандрагорид сработал безупречно, папа не испытывал ни боли, ни малейшего дискомфорта. Умер он глубокой ночью, со спокойным безмятежным лицом. На его груди мы обнаружили "Записки о галльской войне" Гая Юлия Цезаря. После его смерти я, приложив огромные усилия, нашла модераторов, согласившихся опубликовать его социальную теорию. Но, к моему огорчению, согласно актуальной тенденции, все социальные, экономические и философские теории автоматически попадают в подразделы научной фантастики. Тем не менее, книгу регулярно качают, и это стало хорошим подспорьем для моей мамы, живущей на пособии.
Моей маме осталось десять, у нее сейчас кризис отрицания, и я нужна ей. Но я не могу. Не могу себя заставить держаться с ней на равных, быть честной, не испытывать жалость. Не могу ее любить по-настоящему. Она всегда любила меня больше всего на свете, посвятила свою жизнь мне, поэтому я ее ненавижу. Она заставляет меня чувствовать себя обязанной. Самое страшное, что за ее чувствами я вижу эгоизм. Я нужна ей, чтобы было кого любить. Помню, как она с сожалением говорила, что выбрала не того мужчину для роли моего отца. Я попыталась ей объяснить, что мое появление на свет было возможно ТОЛЬКО при тех условиях, при которых оно случилось. Она совершенно искренне этого не понимала: "Ты была бы, просто в другом городе и с другим отцом". С ужасом я осознала, что я для нее не человек, я для нее ДОЧЬ. Мою маму не стоит винить, она делала все, как умела. В детстве она была моим эталоном, идеалом, образцом, она стояла на ступень выше бога. Да чего там, мама перевешивала все сущее и мыслимое, без всякого преувеличения. Когда я врала, она говорила, что этого делать не стоит. Я ей верила, ведь мама никогда не врала. Когда она говорила, что мой отец - ничтожество, я ей тоже верила.
Когда мне было десять лет, я получила свою первую двойку. Я всегда училась на отлично, потому что была ужасной перфекционисткой. А потом я не сделала домашнее задание по немецкому языку. Учительнице я сказала, что забыла дома тетрадь. Я не помню, почему я не выполнила то задание. Скорее всего, просто забыла, но учительнице соврала. Немецкий язык преподавала старая еврейка, и она раскусила мою ложь сразу. Унижаться и спорить она не стала, и просто поставила мне в дневник двойку, благо, повод для этого был.
Я вернулась из школы вне себя от ужаса. Весь день я представляла разочарование мамы, и щемящая тоска заставляла меня плакать навзрыд. Но ближе к вечеру я сумела убедить себя, что мама не рассердится, ведь она самая добрая в мире, а у других детей оценки куда хуже моих. К сожалению, я ошиблась.
Мама, придя с работы, привычно взяла на проверку мой дневник. Сердце мое сжалось, лицо побелело. Мама молча вернула мне дневник и вышла из комнаты. Я в отчаянии упала на диван и разрыдалась, стараясь, впрочем, чтобы мама не услышала. Главная причина моих страданий была не в том, что я разочаровала маму. Мне было обидно, что самый близкий и родной человек оставил меня наедине с темнотой, болью и мерзким дневником. Решение созрело мгновенно. Я открыла аптечку и съела две конвалюты каких-то таблеток, запив их холодным чаем. Конечно, я не хотела умереть, но не хотелось мне и простого внимания. Я это сделала для того, чтобы мама поняла, как мне плохо, и пожалела. Мама зашла в комнату, когда таблетки уже были на ковре вместе с непереваренной пищей. Я притворялась, что мне гораздо хуже, чем на самом деле, а в ответ получила выторгованные жалость и нежность.
Я попросила маму поклясться, что она никогда об этом никому не расскажет. И мама поклялась. Через неделю меня вызвал школьный психолог. Начав беседу вопросами об учебе, психолог плавно перешел к моему неудавшемуся суициду. Я ужасно смутилась, пообещала больше не поступать так, и пулей вылетела из кабинета. Так моя мама за короткое время перестала быть идеалом. Она все еще оставалась для меня важнее всего остального мира, но это уже было скорее моей заслугой, а не ее. При первой же возможности я стала жить отдельно. Так мне проще быть любящей и внимательной дочерью, и не приходится распределять свои чувства на долгий срок.
Я живу на 11 этаже, в маленькой однокомнатной квартире. Она почти пуста. Вся мебель состоит из старого дивана, стола с монитором, кресла-качалки, да в крохотной кухне тихо гудит холодильник. Пол покрывает мое главное богатство, длинноворсовый белый ковер. В центре его изображен старинный замок, который опоясывает дракон, похожий на крокодила с крыльями. Дракон держит во рту собственный хвост.
На стене висит репродукция картины "Венеция" Бенуа.
∞
Проснулась я рано и в дурном настроении. Раздраженная, съела на завтрак яблоко, и окончательно победила остатки сонливости. Рисовать совершенно не хотелось, не говоря уже о том, чтобы делать эти дурацкие сайты. Мне было скучно. Где-то внутри появилась мысль, что это просто весна, а весной даже самодостаточным дамам хочется утонуть в чьих-нибудь сильных объятиях. Эта мысль еще сильнее меня разозлила. Какая тут свобода и сила воли, когда весна разбудила саму Жизнь, а внизу живота появилось сладкое томление. Чтобы немного отвлечься, я подошла к окну и стала наблюдать за жизнью своего уютного двора.
На тополе, к которому я привязала кормушку, сидела стайка синичек. Они немного боялись клевать корм прямо с нее. Время от времени какая-нибудь смелая синица подлетала к кормушке, воровато хватала семечку и стремительно улетала. Ее товарищи сопровождали это действие одобрительным щебетом.
По тропинке мимо тополя высокий парень шел с маленькой, пухленькой девушкой. Пока на улице никого, кроме них, не было, он держал ее за руку, часто поворачивался в ее сторону, и целовал в щеку. Из-за угла вышел прохожий, и парень отстал от девушки под предлогом развязавшихся шнурков. Она медленно брела дальше, видимо, инстинктивно догадываясь, что ее парню бывает стыдно, когда их видят вместе. К ужасу бедолаги, прохожий оказался его знакомым. Они поздоровались за руку, и стали о чем-то говорить. Девушка остановилась, чтобы его подождать. Наверное, парню было очень неудобно перед своим другом за то, что он гуляет с не очень красивой девушкой. Наедине с ней он мог уверять себя, что в этой девушке есть изюминка. Что она не очень красива, зато сексуальна. Но встретив знакомого, он стал смотреть на девушку его глазами. Скорее всего, сейчас он стоял и врал, что это его сестра или друг.
Мне стало грустно от таких мыслей. Я надеюсь, что ошиблась, и на самом деле все обстояло совсем по-другому. Но весь мой жизненный опыт говорил о том, что все именно так.
Границы толерантности расширялись, и это, наверное, главный критерий цивилизации. Когда-то, в первобытные времена, человекоподобное существо убивало ради выживания, еды и самок, в случае необходимости, даже самых близких родственников. Позже оно стало защищать и кормить свою самку и детей, пока они маленькие. Потом это отношение распространилось на общину. Дальше на клан, на страну, на этнос, на расу, на людей с подобно сексуальной ориентацией. За последние два десятилетия мир распространил границы толерантности и на животных. Никто уже не убивает их, мясо выращивается искусственно. Лично мне жаль и тех мутантов, чье мясо продают в супермаркетах, хоть у них и нет нервной системы. Вообще толерантность не означает милосердие. Бродячих животных кастрируют, они становятся не опасными, и умирают зимой сами в огромных количествах, от голода и мороза.
Ход моих мыслей прервал звонок в скайп. Скорее всего, какой-нибудь южный онанист. Я не стала подходить к монитору, и пошла на кухню, заварить чай.
Там мне пришла в голову смелая мысль, приятно пощекотавшая мое самолюбие. Скорее всего, это звонит мой бывший парень.
Я знала, что после того, как он меня бросил, его захлестнула свобода. Он участвовал в самых модных оргиях, танцевал в самых престижных клубах. Я в это время смотрела в окно и представляла, сразу ли умру. Я хладнокровно планировала самоубийство, как один из вариантов. Не самый предпочтительный, но вполне реальный. Все же я склонилась к кровопусканию, мне, как художнице, это казалось самым прекрасным видом ухода. Разумеется, не сидя голой в прохладной ванне, а лежа на подушках, сцеживая кровь в сосуд. Я представила, как жизнь выходит из меня по капле, я чувствую слабость, совершенно безболезненно, потом я теряю сознание и уже не прихожу в себя. Только необходимо будет запереть дверь на защитный засов, чтобы врачи, получившие сигнал с моего паспорта, не успели меня спасти. Им бы досталось только мое прекрасное бледное тело, и может быть кто-нибудь из них, певцов жизни, в тайне восхитился бы красотой смерти. Жизнь хрупка, как хрусталь, смерть же тяжела и обязательна, как ботинок полицейского. К счастью, я обошлась без крайних мер. Мысль о том, что смерть и так обязательный фактор, помогла мне жить. Как раз в это время я купила в букинистической лавке раритетное бумажное издание романа немецкого писателя Германа Гессе "Степной волк". Говорят, что все сюжеты в мире повторяются. Эта книга спасла меня, Гарри Галлер показал мне выход из тупика. Я осознала окончательно, что умру, и что в моих руках только перевести будильник с семидесяти восьми на какую-то меньшую цифру, но никак не наоборот.
Мелодия видеозвонка снова распугала всю уютную тишину моей квартиры. Я почему-то перестала сомневаться, кто это звонит. Одна моя знакомая говорила, что после расставания девушки неделю плачут, потом месяц веселятся, и находят новую любовь, а парни неделю веселятся, после месяц умирают от тоски. А потом тоже находят новую любовь... Но все равно это унизительно мало! Когда люди не знали своих сроков, они скорбели годами, а то и всю жизнь! Сейчас все стали практичнее...
Не устояв перед любопытством, я подошла к монитору и огорчилась. Звонил некто под ником ELEAZAR. Вместо фотографии, как у всех нормальных людей, его аватар украшало примитивизированное изображение чертика. Я решила, что это какой-то южный онанист, и пошла на кухню, пить чай. Вернувшись через десять минут, я увидела сообщение от загадочного анонима: "narisui menya. 10000 bitcoin".
Сумма была для меня довольно внушительной. Я столько за полгода обычно зарабатываю. Все это было похоже на чью-то несмешную шутку. Я быстро набрала ответ: "Простите, я не пишу портреты живых".
Через минуту пришло новое сообщение: "20000. Vot avance".
В правом верхнем углу волнующе моргнул счетчик, и появилась греющая душу сумма "5000 bitcoin". Кем бы ни был аноним, он начинал мне нравиться. Я отправила ему короткое "Ok". Ответа мне пришлось ждать минут семь. Незаметно для себя, я сгрызла нижнюю губу чуть не в кровь. "Zhdi, pozvony zavtra". И все? Ну, что за козел? А вдруг у меня какие-то планы, мне что, целый день его звонка ждать? Зачем он пишет на транслите, везде есть человеческие раскладки. Как это вообще читать, "позвоню" или "позвони"? Он что, думает, прислал денег, и я теперь вокруг него прыгать буду?
Но деньги мне были нужны. Довольно скоро я остыла, и даже стала оправдывать его. В конце концов, мужчина должен быть уверен в себе. Да и человек он конкретный, деньги перевел сразу. Нарисую, раз так ему хочется, да и не вспомню больше никогда в жизни. У богатых свои причуды.
Мысли о странном клиенте преследовали меня весь день, его тень стояла за занавеской в душе, он смотрел ночью на меня из окна, мешая работать. Даже засыпая, я думала о нем, и злилась, что пустячное событие не дает мне покоя.
Спалось мне очень плохо. Мне снилось, что я шла по ночному обезлюдевшему городу, и мне было страшно, что во всем мире я осталась одна. Мучительное молчание Вселенной душило меня, сдавливало грудную клетку, и мне не хватало кислорода. Вдруг я услышала какую-то мелодию, и побежала искать ее источник. Когда я была совсем близко, музыка вдруг прекратилась. Я свернула в какой-то темный переулок, и увидела страшную сцену. На коленях стоял мужчина, должно быть, тот самый скрипач. Глаза его были заклеены крестообразно кусочками черного пластыря. За спиной мужчины стояли двое, их лиц я не могла разобрать. Один из них держал в руках смычок и, увидев меня, перерезал им скрипачу горло. Я попыталась закричать, но, как это часто бывает во сне, не смогла издать ни звука. Тогда я бросилась бежать, однако вскоре споткнулась, и проснулась.
Было уже семь утра. Серебряные звезды весело подмигивали мне через пластик окна. Я сходила в душ, зачем-то одела свое любимое платье и нанесла макияж. Только когда все было сделано, я поняла, что все это ради моего загадочного клиента, мне хотелось ему понравиться.
Когда я закончила, наступило уже настоящее светлое утро. Солнце плавило снежные сугробы, словно салютуя скорой весне. Стены высоток впитывали это живое тепло, а мои милые синички радостно пели жизни осанну. Зимний сон подходил к концу, и скоро, совсем скоро леса и поля зажурчат ручьям и запоют всеми своими птицами.
Я совсем забыла о своем анониме, и звонок немного меня напугал. Тем не менее, я поправила прическу и приняла вызов. На экране монитора показался солидный, даже пожилой седовласый мужчина в темных очках.
- Здравствуйте, - поприветствовал он меня и широко улыбнулся, обнажив белоснежные ровные зубы.
- Доброе утро, - ответила я, - не ждала Вас так рано, не успела даже подготовиться.
- О, перестаньте скромничать, Вы выглядите просто превосходно!
Неожиданно для себя я засмущалась.
- Давайте перейдем к делу, - мой собеседник сделался серьезным, - мне нужно, чтобы Вы написали с меня картину. Но не сейчас, а когда я Вам дам знать.
- Давайте на "ты", - робко перебила его я.
- Давай, - кивнул клиент.
- Слушай, я ведь так и не спросила, как тебя зовут.
- Это не так уж важно. Хорошо, меня зовут Владимир Злобнин.
Это имя показалось мне знакомым. Из глубин памяти всплыла информация, полученная мной, кажется, в университете, а возможно, что еще в школе.
- Прости за нескромный вопрос, - нерешительно обратилась я к собеседнику, - а ты не родственник Владимиру Злобнину из НОСа?
- Это я и есть, - просто ответил Владимир.
- Так, - разозлилась я, - мне лишние проблемы не нужны. Ты, наверное, в глобальном розыске до сих пор.
- Расслабься, - усмехнулся Володя.
От этого "расслабься" я еще сильнее напряглась.
- Ни в каком розыске я не числюсь, и даже наоборот. Ты что, думаешь, тогда совсем дикари жили? Кто бы нам разрешил эти дела творить самостоятельно? Ситуация просто такая была... Когда убили окраино-европейских свидомитов Технобота, Яйценюха и борца Клычко в народе появились сепаратистские настроения. Тогда еще территория была поделена на Россию и Окраину. Так вот, по обе стороны границы пиплхейтеры стали массово превращаться в пиплхантеров, и чтобы стравить лишнюю агрессию, мы и создали Неоантифашистский Освободительный Союз. Мы стали уничтожать приезжих с Кавказа, благо, они давно провоцировали нас на это, укрываясь за спиной Евросоюза. В те времена для внезаконной деятельности необходимо было быть каким-нибудь меньшинством, а большинство обвинить в чудовищном преступлении против себя. Нацизм тогда считался самым страшным злом после Гомофобии и Атеизма. И мы поступили совершенно просто. Мы показали европейцам фотографии кавказцев, салютующих на манер немецких национал-социалистов времен Гитлера. У европейцев кавказец, кидающий зигу, вызывал такой же когнитивный диссонанс, как и русский. Поэтому они посмеялись и сильно обижаться не стали, когда мы уничтожили и интегрировали всех горцев. На нашу сторону перешли все разумные информационные порталы, вроде "Умник и Облом". В стране наступила эпоха добра и стабильности, меня объявили в розыск, дали денег и жилье на одном далеком острове, затерянном в Тихом океане. Потом, как ты знаешь, границы все стерли, правительства окончательно превратились в обычные корпорации, а мне дали один высокий пост в крупной компании. Так что, ты можешь меня не бояться.
- Я и не боюсь, - хмыкнула я, - бояться очень глупо.
- Ну, не скажи, - засмеялся Владимир и снял очки. Его глаза оказались неприятного желтого цвета. Неестественный оттенок немного меня напугал, но я быстро догадалась, что это линзы.
- Почему же, скажу, - я снова разозлилась, - признаюсь честно, мне не очень хочется тебя рисовать.
- Верю, - перебил меня мой странный клиент, - но тебе же нужны, прости господи, деньги. И да, раньше говорили "писать", а не "рисовать".
- Знаю! - я повысила тон, - мне кажется, ты считаешь себя самым умным. Но если ты помог обществу стереть границы, это ничего еще не значит. И без тебя к этому все пришло бы, демократия и равноправие, толерантность и вежливость победили бы все равно.
- К сожалению, границы мы смывали кровью, - Володя вдруг сделался серьезным, - тебе об этом нигде не скажут, но на самом деле демократия - это власть демократов. Также и коммунизм - это власть коммунистов. Когда-то это было самой страшной тайной, которую скрывали от людей.
- Ладно, - нетерпеливо перебила я, - это неважно. Давай, я тебя нарисую, и мы забудем друг о друге.
Я легко погладила нужную иконку и лицо моего клиента, приятно щелкнув, сохранилось в памяти монитора.
- Удали, - спокойно произнес Владимир.
Мне стало не по себе. Я молча удалила снимок.
- Писать мой портрет нужно будет не сейчас, позже. Может, через полгода. Я тебе скажу.
В голосе Владимира появились стальные холодные нотки, и это мне не понравилось.
- Вы... То есть ты, ты угасающий? - вдруг догадалась я, испугавшись своей нетактичности.
Володя разбил вдребезги неловкую тишину своим громким, чуть звенящим смехом.
- Ты бы видела себя сейчас! - Володя смеялся очень искренне, сотрясаясь всем телом, и только желтые глаза оставались серьезными, - ты покраснела! Я так люблю, когда краснеют! Я думал, это свойство было потеряно за отсутствием необходимости. Я сейчас тебя очень люблю, Вера.
Он впервые назвал меня по имени. Это было приятно.
- Нет, я не угасающий, - лицо Владимира в одно мгновение снова сделалось серьезным. В этой резкой смене настроений было что-то нездоровое, - выгляни лучше в окно.
Я последовала его совету. За окном сонный мир потягивался после зимней дремы. Явных изменений еще не было, но оживление чувствовалось во всем - влажном блеске снега, веселому свисту синичек у кормушки, даже тополь будто бы стал ярче цветом, насыщеннее, впитав в себя тепло Белого Карлика.
- Весна все та же, - раздался голос Володи, - ничего не меняется. Это удивительно, в весне тайна жизни показывается нам во всей красе. Это непостижимо. Будто мы еще плаваем в первичном бульоне...
- Да, рождение нового или перерождение старого необыкновенно красиво, - улыбнулась я, - но мне больше нравится искать красоту в трагедии угасания...
- И тут ты чертовски, прости господи, права! - неожиданно возбужденно вскрикнул Володя, - человек видит красоту в природе, но он ли тот самый Arbiter Elegantiarum? Очень сомневаюсь... Не обольщайся, ты не первая догадалась о природе красоты. Это знали и римляне, знали и японские самураи. Но потом люди возвели культ жизни и гедонизма, теперь они жадно хватаются за существование. Я люблю смотреть на тех, кого вы называете угасающими. Особенно на тех, кому осталось меньше года. Они сходят с ума! Один мой знакомый, управляющий филиалом крупной компании, не выдержал мысли о смерти. Ему оставался еще целый год! Мы сидели с ним и завтракали на крыше небоскреба, слушая "Лунную сонату" Бетховена. Вдруг он побледнел и встал. Я сразу понял, что будет дальше.
- Что он сделал? - спросила я, чувствуя в горле ком.
- Ты и сама знаешь, что он сделал. Чтобы прыгнуть, нужно решимости на пару секунд. Это тебе не живот кусунгобо вспороть.
- Он сразу умер? - задала я неуместный вопрос.
- Конечно. Разбился об асфальт плевком.
- Бедный... - мне вдруг стало жаль этого человека, не вынесшего мысли о смерти.
- Не глупи. Тебя тоже это ждет, так что нет смысла его жалеть. Он уже преодолел свой страх, а вот как это будешь делать ты?
- У меня еще много времени. Я не хочу себе отравлять жизнь мыслями о том, что произойдет нескоро.
- И это совершенно верно, - вдруг расхохотался мой собеседник, - ты придумаешь еще массу уловок, чтобы не взглянуть своему страху в глаза. Знаешь, это как маленькие дети, когда узнают о смерти, они часто бывают совершенно уверенны, что к концу их жизни изобретут эликсир бессмертия. Поэтому древние люди выдумали амброзию, хаому, амриту, молодильные, прости господи, яблоки! Ты знаешь, Верочка, ты очень здоровый и крепкий человек!
- Спасибо, - немного обиженно кивнула я. Мне не понравилось, что Володя смеется надо мной.
- И правильно, не бойся, - Володя снова сделался серьезным и сосредоточенным. Я стала привыкать к этой игре эмоций. Он показался мне ненастоящим, каким-то пустым костюмом, меняющим маски так быстро, что я не успевала заметить. Но он хорошо платил, и мне приходилось терпеть.
- А ты знаешь, Верочка, - заговорил после паузы Володя, - что отношение к смерти все время менялось?
- Естественно, - кивнула я, - ведь прогресс не стоит на месте, в том числе и прогресс...
- Когда я был молод, - грубо перебил меня собеседник, - на убийство наложили табу. Конечно, это не касалось случаев, когда государство убивало жителей другой страны. Тогда еще не изобрели универсального анальгетика, и люди умирали в страшных мучениях. Это потом только врачам разрешили милосердно забывать на тумбочке у кровати пузырек с ядом. А тогда им нельзя было помочь! Ты можешь себе представить?! Они умирали, и просили, чтобы им помогли, но - нельзя! Срок! Тюрьма! А в некоторых странах - казнь!
Владимир заметно возбудился, стал говорить громко, часто и нервно жестикулируя. Меня это пугало.
- А ты знаешь, юная леди, чем казнь отличается от убийства?! Конечно, ты догадываешься. Ты чувствуешь разницу, прости господи, животом. Убивают неожиданно, а казнят-то не сразу после суда! Несчастного бросают в камеру, где он ждет, и сходит с ума. Этот страх, это ожидание, давно стали частью коллективного бессознательного. Я вижу, как ты побледнела. Прости меня.
Я чувствовала, что у меня увлажнились ладони, но самообладание быстро вернулись ко мне.
- Почему тебя так волнует эта тема? - спросила я Володю как можно спокойнее.
- Хм... У меня есть такой опыт, - просто ответил он.
Мы помолчали минуту, думая об одном и том же.
- Вера, прости, мне нужно ехать. Я позвоню тебе.
- Хорошо. Я буду ждать.
Монитор погас.
Я нехотя нарисовала плохой дизайн для сайта, заказчик остался недоволен. Ближе к вечеру я вышла прогуляться, а заодно купить продуктов. В последнее время я из дома выходила только кормить птиц и собак, еду всегда заказывала с доставкой.
Ранняя весна на проверку оказалась неотличимой от поздней осени. Все признаки тепла вблизи оказались совершенно незаметны, а холодный сырой ветер пронизывал до самых костей. Мир был серым, монохромным, с пятнами крови на небе. Я только насыпала в кормушку семечек, как почувствовала легкое прикосновение чьей-то руки к своему плечу. От неожиданности я вздрогнула.
- Понаблюдай, какой вишневый закат вечером присутствует, - обратился ко мне мужчина лет сорока, и указал рукой на запад.
Вместо того, чтобы посмотреть на закат, я вперилась взглядом в его нос, похожий на форштевень корабля, и пыталась понять, как он смог незаметно ко мне подобраться.
- В рамках такого заката, - заговорил тихо носатый, глядя на меня снизу вверх, как-бы заискивая, - в рамках такого же копии заката моего отпрыска изъяли в пользу пролетариата.
- Простите, - перебила я, - а Вы кто?
- Андрей Гомо Сапиенс называюсь для удобства субъекта. Мной зачатый в качестве сына, был изъят в присутствии такого же заката. Всего пятнадцать зим строил социализм, а вернули через три года некачественного.
Мой собеседник смущенно, засмеялся, и смех перешел в больной кашель. Я попыталась уйти, но этот человек пошел за мной.
- Я как то видел тебя... - бормотал он мне вслед, - твое туловище изменилось, а голова все та же, в особенности зрачки... производить жизнь мне дискомфортно, но я из трусости единственно тут вот... я буржуйский конформист, а сын мой чахотку приобрел и прекратился... я вот с тобой жую язык в контексте вишневого заката, а он замерз и истлел... а зачем, если социализм забыли а всем раздали по счастью еды? Вот я твой организм, полный души, отыскал, и ответь мне, почему я передвигаюсь по заветам вождя, а он статично погребен под грунтом? Зачем вы без коммунизма проживаете как при коммунизме, отрок зря, что ли, преставился?
Я остановилась и обернулась. В нос мне ударил сладковатый запах тлена.
- Почему умер ваш сын?
- Сказано же, чахотка Коха. Имел счастье в пятнадцать лет быть конфискованным из семьи. Тоша проспал работу, и за это обрел путешествие в Норильск. А обратно мигрировал через три года старый уже, без воздушно-легочного аппарата. Восемнадцать лет жизненного стажа - и все, даже полюбить никого, кроме социализма, и не успел толком.
- Чахотка? - не поняла я, - это туберкулез? Вы еще скажите, что он от чумы умер.
Я подошла к подъезду, автоматическая дверь впустила меня и разделила нас с этим жалким человеком. Настроение было полностью испорчено. Вдруг без причины вспомнился бывший... Пока лифт вез меня наверх, я вспоминала, как мы занимались в нем любовью. Потом он сказал, что в нем обязательно есть камера наблюдения, и мне стало стыдно, а потом страшно, что видео с нами сольют во Всемирную Паутину. Это было сумасшедшее время.
Вечером снова позвонил Володя.
- Верочка, ты плохо выглядишь. Бледная, как привидение.
- Ничего страшного. Ты решил, когда мне начать работу над портретом? - Я была не настроена разговаривать.
- Решил. Не сейчас.
- Слушай, ты давай уже, определяйся, - я не на шутку завелась, - или ты считаешь, я вокруг твоей физиономии всю свою жизнь дальнейшую строить буду?
- Полегче, - усмехнулся Володя, - что я тебе сделал, чем обидел? Срываешься на мне за то, что бедна и одинока? Но над этим тысячи людей постарались, талантливейших, надо признать, людей.
Мне кажется, я даже побледнела от злости.
- Если у тебя есть деньги, это еще не значит, что ты лучше меня! Скорее всего, это означает обратное! - я выкрикнула последние слова и нажала отбой.
Этот Володя бесил меня все больше и больше. Какой неприятный наглый тип! Но в каком-то уголке моей кошачьей души появился интерес к нему. Не как к мужчине, разумеется, - это даже смешно представить, - а как к личности, творившей мир таким, какой он есть.
Снова замурлыкал скайп, и знакомый чертенок смотрел на меня лукаво с монитора. Я приняла вызов.
- Извини, - примиряюще, будто бы стесняясь, выдавил Володя.
- Все в порядке, - улыбнулась я своей самой очаровательной улыбкой, - просто день странный, вот и срываюсь...
- Верочка, а как ты думаешь, что видят мертвые, когда просыпаются?
- В смысле? - опешила я, - что еще за метафизика? То же, что видели до того момента, когда родились. Ничего. Некому видеть.
- Эх, - ухмыльнулся Володя, - вы, женщины, глубоко пустили в землю корни. Это мужчинам небо ближе земли. Все время мы норовим полетать за пределами слов.
- Ну и что они видят? - переспросила я так саркастически, как только смогла.
- Не знаю, - вдруг очень серьезно ответил Володя, - один мой знакомый, давно, в местечке Ваммелсуу, говорил о том, что мертвые, просыпаясь, видят то, что никогда не жили. У меня есть основания верить ему, он стрелял себе в сердце из-за несчастной любви. Воистину, жизнь - всего лишь повод для литературы, во всех смыслах...
- И остался жив? - не поняла я.
- Умер, конечно. Только конвульсии у него двадцать пять лет продолжались, живучий оказался...
Минуту мы помолчали.
- Удивительно, - я решила переменить тему, - впервые я общаюсь с человеком, о котором читала в учебниках истории! Наверно очень интересно было менять этот мир, стирать границы, как на глобусе, так и границы возможностей людей.
Володя расхохотался:
- Неужели ты и вправду думаешь, что границы твоих возможностей стерты?
- Ну, в определенных пределах, - немного обиженно согласилась я.
- Что же это за границы такие, которые стерлись в определенных пределах? Открою тебе один закон, который ты должна была выучить еще в школе. Чем больше у тебя возможностей, тем больше их пределов. Homo habilis был куда свободнее, чем Homo sapiens, и границ не знал вообще никаких, кроме, собственно, ландшафтных. А по поводу географических... Они, как известно, стирались кровью. Однажды, еще во времена, которые в учебниках истории принято называть Путинским макиавеллизмом, я сражался в Одессе на стороне сепаратистов, против сторонников европеизации. Они считали, что Окраина должна пойти по западному пути, пути демократии и толерантности, а не по восточному, пути диктатуры и железной руки. Это были горячие сердца, они желали или разрушить Бастилию, или погибнуть в Бастилии.Так вот, эти ребята с помощью камней и палок загнали нас в здание Дворца Профсоюзов, а потом демократично и толерантно забросали коктейлями Молотова. Все здание превратилось в Чистилище, я задыхался от дыма и пробивался к окну, теряя сознание. Люди сходили с ума, бросаясь вниз. Вдруг я остался в комнате последний из живых, девушка, не решившаяся прыгнуть, превратилась в пылающий факел. Мне виделось, что пришел и мой черед, в огне одесную глядел на меня Ксафан, а ошую Молох. Вдруг мое сознание прояснилось, и решение созрело. Я спустился с пятого этажа по телефонному кабелю, до костей разрезав ладони. Снизу меня уже поджидали враги с палками, но они не причинили мне боли. Когда мне говорят о моем месте в истории, я вспоминаю ту девушку, ставшую живым факелом. Я немного знал ее, она была тихоня, студентка. И сейчас для меня загадка, как они смогли так высоко забросить бутылку с зажигательной смесью. От простого пламени человек не вспыхивает, а тлеет. Мое место в истории - рядом с той девушкой. Я просто скиталец, Пер Гюнт без Сольвейг, Агасфер без второго пришествия. И нет тут никаких других смыслов...
Мне стало искренне жаль Володю. Захотелось крепко его обнять, и впервые я задумалась о реальной встрече.
- Верочка, прости, пожалуйста, за эту сентиментальность. Я надеюсь, это поможет тебе понять, как нужно писать меня. Мне пора идти. Прощай.
- До связи!
Экран погас, оставив меня наедине с мыслями. Я вспомнила Одессу, где была один раз с родителями, когда мне было восемь лет. Воспоминания сохранились небольшими кусками, я не уверенна даже в их подлинности. Помню черноглазого мальчика, моего ровесника, бросавшегося в меня медузами, когда я строила на песке замок. Медузы разлетались, как куски желе, и мне их было очень жаль. Но мальчик мне нравился, и я подыгрывала ему, время от времени брызгая в него соленой водой. Приятный баритон из соседнего кафе бархатно пел об экзистенциальных аспектах криминальной жизни: "Что ж ты, фраер, стал Замза?" Стоило ли мое наивное, детское счастье того, чтобы ради него погибли люди? Не уверенна...
0
Весь следующий день походил на предыдущий, и на предыдущий, и еще на предыдущий. Но не совсем. Я находилась в каком-то странном экзальтированном состоянии. У меня из головы не выходил этот клиент, Володя. Я вдруг твердо решила, что нам нужно встретиться, и даже пару раз порывалась позвонить ему, но одергивала себя. Он совсем мне не нравился, нет. Но в его желтых глазах было что-то мистическое, и они светились настоящей силой. У всех людей, что я встречала раньше, взгляд был быстрый, мелкий, даже если сам человек был спокоен. Угасающие, как правило, смотрели безразлично, даже когда были заняты чем-то действительно эмоциональным, например, делали любовь. В глубине их зрачков прятался ужас, так заметный всем окружающим, если сделать усилие, и приглядеться. Володя же смотрел прямо, и сразу в глубину.
Я часто разочаровывалась как в отдельных людях, так и во всем человечестве в совокупности. Но, думая, что потеряла веру в человека, на самом деле я не верила в лакея, даже если на его пальце был перстень с бриллиантом. Володя был из другой породы.
Вдруг, за чаем, я поняла, что люблю его. Это меня удивило. Раньше это значило бы, что я хочу его больше всего на свете, больше еды, больше воздуха. А это новое чувство было таким чистым, каким раньше были только разговоры о нем. Ведь любовная риторика всегда чиста и свежа, и пахнет розами, а в жизни любовь всегда пахнет мускусом и потом.
Вечером раздался долгожданный звонок. Я быстро подвела глаза, накрасила губы и взяла трубку. Увиденное удивило меня. Володя возлежал на роскошной кровати с позолоченным деревянным изголовьем. Камера была повернута так, что я видела его выше пояса с расстояния примерно в метр. На нем была белоснежная тога, как у римских патрициев, и лицо его было бледным, под стать ей. В правой руке он держал бокал с красным вином, а левую скрыл под пурпурной тканью.
Володя слабо улыбнулся и тихо заговорил:
- Старые люди часто жалеют о том, что не ценили свое время в молодости. Но молодость и есть стремление вперед. Если бы они ценили тогда время, то прожили бы всю жизнь стариками.
Его голос к концу фразы стал еле слышен. Я поняла все, и заплакала.
- Animus quod perdidit optat, Atque in praeterita se totus imagine versat, - произнес вдруг Володя, глядя куда-то сквозь меня. И вдруг, вспомнив про мое присутствие, - ты знаешь латынь?
- Только на уровне интуиции, - сквозь слезы улыбнулась я. - Скажи мне, кто ты такой?
- Я такой же как и ты, созерцатель смерти. Мои имена Елеазар, Симон, Вал...
Володя не договорил, голова его упала на подушку, а материя тоги на груди неподвижно замерла.
Я беззвучно плакала. Не знаю, сколько времени прошло. Мир опустел, и осознавал это. За окном повисла густая тишина. Я где-то читала, что так умирал Петроний, приговоренный Нероном.
Вдруг я вспомнила, что должны сделать. Я достала мольберт, краски, кисти, и начала писать.