Он открыл дверь и жестом предложил мне войти в его дом первым. В квартире горел свет и пахло пирогами. Очень хорошо пахло. Уютно. Я совсем забыл этот запах. В тех местах, куда мы ходили с Ирой, пахло или парфюмерией, или индийскими благовониями, или ничем. Запаха домашней еды (подгоревшая яичница, которую я готовил по утрам, - не в счет), а тем более выпечки, я не слышал уже много лет. Наверное, с детства.
Пекла не мама, бабушка. В деревне я проводил каждые летние каникулы, лет до тринадцати. Иногда на ужин бабушка делала нам с дедом пирожки. Это всегда было событием - пирожки были очень вкусные, с картошкой, капустой, мясом, и их можно было есть до отвала. А начиналось все с большой зеленой кастрюли, накрытой полотенцем, которая появлялась на кухонной табуретке еще с утра, - в ней 'подходило' тесто. Я топтался вокруг этой кастрюли, как вокруг новогодней елки, и с нетерпением ждал ужина.
- А у нас на ужин пицца! - в кухонном проеме появилась высокая улыбающаяся женщина с маленьким ртом и блестящими глазами. Она была в шортах и заляпанном переднике. Ее голые руки были перепачканы мукой. Я немного смутился.
- Это моя Аня, я предупредил ее о тебе, - сказал Антон. Я уже разулся и был готов куда-то идти, но в нерешительности стоял, как всегда бывает, когда оказываешься где-то впервые. - Пойдем на кухню.
Кухня была довольно просторная и очень живая. Она была заставлена всякими вещичками и посудой: на открытых полках стояли разноцветные банки, тарелки, чашки и миски, стеклянные бокалы, пустые бутылки из-под вина, фотографии в рамках (Ира сказала бы - это так старомодно!), какие-то сувениры; на стенах висели постеры и пришпиленные цветными кнопками блокнотные листки с рецептами; на подоконнике валялись журналы, газеты, исписанные тетрадные листы, какие-то счета и, кажется, ноты. Посередине массивно возвышался круглый голубой, присыпанный мукой стол, на котором был раскатан большой кусок теста; вокруг стола - несколько голубых же стульев с высокими резными спинками, у окна - цветастый диванчик. Плита и стеклянная дверца духовки были запачканы свежими брызгами жира и уже подсохшими остатками какой-то еды; пестрый кафель над раковиной и плитой тоже кое-где блестел желтоватым жирком: на этой кухне много и часто готовили и, судя по запаху, которым встретил меня этот дом, вкусно ели.
Наша с Ирой кухня была стерильна: мы ели в основном то, что приносили безымянные курьеры из службы доставки. А по выходным мы ходили в кафе. После таких ужинов не оставалось никаких следов. Как и от тех фильмов, на которые водила меня жена. Кажется, в моей жизни была только пустота, сияющая чистотой кухонной керамики и белизной дна картонной коробки из-под попкорна.
- Вы ведь поможете мне? Вообще я почти все успела, осталось кое-что нарезать. Антон написал мне, что придет с тобой, и я поняла, что нужна еще одна пицца, - она что-то еще говорила, сперва споласкивая под краном ладони, потом - деревянную доску, шампиньоны и какую-то зелень. Ее руки были усыпаны веснушками.
Антон ловко нарезал помидоры, наклонившись над круглым столом, а мне сказал ждать, когда Аня мне тоже что-нибудь даст.
- Держи, - она протянула мне пучок зелени и посмотрела на меня, кажется, с любопытством.
Глаза у нее голубые и родинка возле правого, а в уголках - мелкие морщинки. Наверное, она часто улыбается. Я представил, как мы смотрим какой-нибудь фильм, сидя на моем диване: я её обнимаю, а она улыбается, отчего морщинок у глаз становится больше, а она - красивее...
- У нас жарко. Сейчас окно открою, а то я тут со своей духовкой...
Я молча взял доску и уткнулся куда-то в стол:
- Резать мелко?
- Да, помельче, - донесся до меня ее голос уже откуда-то сзади. - Это базилик, - добавила она.
'Базилик вымыть и дать просохнуть. Выложить на блюдо, чередуя кружки помидора и моцареллы, - вспомнил я рецепт итальянской закуски, которую готовили в одном из тех кулинарных шоу, что я иногда смотрел по вечерам, пока Ира занималась английским. Мне нравилось, как участники что-то режут, жарят, варят и тушат, находят в этом какой-то смысл; как у них получаются красивые и аппетитные блюда, как эти люди смеются и похлопывают друг друга по плечу.
Антон дотронулся до моего плеча и легонько сжал его:
- У Ани получается очень вкусная пицца. Гораздо вкуснее, чем во всех этих доставках.
Запищала духовка, а уже через мгновение Аня поставила на стол возле плиты противень, на котором румянилась и источала аромат горячего теста, поджаренных грибов, чеснока и чего-то пряного (базилик?) большая пышная пицца с не идеально ровными, но идеально поджаристыми краями.
- Так, ребята, давайте быстренько раскидаем все, что нарезали, на тесто, запихаем его в духовку и сядем есть, - скомандовала Аня и начала намазывать на будущую пиццу густой красный соус. И мы выкладывали кругляшки помидоров и жирной пахучей салями, сыпали мелко нарезанный базилик и какие-то сухие травки, оливки и грибы, украшали половинками ярко-красных черри (мякоть с семечками удалить!) и терли пармезан. В конце Аня достала какую-то штуку, похожую на кисточку, макнула ее в оливковое масло и дала мне 'слегка сбрызнуть, чтобы лучше подрумянилось'.
Потом мы сели за стол, и сквозь уютное желтое окно духовки я смотрел, как тает, отдавая свои соки начинке, белая кудрявая шапка этого благороднейшего из сыров.
Ире я отдал, мне казалось, все. Мы поженились сразу после института: ее родители настаивали, я был не против, а ей хотелось еще одно красивое платье. Ей постоянно чего-то хотелось: одна работа, другая, курсы, тренинги, командировки... она все время куда-то бежала, с кем-то созванивалась, переписывалась, назначала встречи и встречалась. Сначала она и меня постоянно звала куда-то: во вторник - на лекцию (очень крутой коуч), в среду - на выставку (там будут нужные люди), в четверг - на концерт (надо поймать директора группы), в пятницу - в бар (с ребятами давно никуда не выбирались). К выходным у меня уже не было сил, но Ира не могла 'весь день тупо проваляться на диване', поэтому мы шли в кино. Ей хотелось успеть везде, а мне - чтобы меня оставили в покое и я мог, наконец, просто почитать книгу. На моем старом зеленом диване, который она все порывалась выбросить и называла его 'колхозным', как, впрочем, и все, что не было черным, белым или серым. У меня была очень стильная и насыщенная черно-бело-серая жизнь.
В жизни не ел такой вкусной пиццы. Мы откусывали, обжигаясь, от больших сочных ломтей; смеясь, подхватывали губами начинку, норовящую упасть с куска, и с наслаждением пили прохладное красное вино, которое мы с Антоном купили в магазине напротив нашей редакции.
Было уже поздно, и мы боялись не успеть до его закрытия. Ира написала, что идет куда-то 'с девчонками', поэтому домой мне не хотелось, и я просто сидел в кабинете, пока не пришел охранник и не пригрозил закрыть меня в здании на ночь. У лифта я наткнулся на Антона, который работал в соседнем отделе. Мы с ним почти не пересекались по делам, поэтому и не общались особо, так - привет-пока.
- Все нормально? - поздоровавшись, спросил он.
Я глупо улыбнулся и почему-то ответил честно:
- Не знаю.
- Пойдем пройдемся, - сказал Антон, и мы пошли в магазин. Я не помню точно, что я ему говорил - кажется, рассказывал про диван, про ее друзей и что-то еще. Антон слушал, кивал, медленно продвигаясь вдоль винных полок и разглядывая бутылки (где у них тут Грузия?), а я плелся рядом. Потом мы стояли в очереди, а он шутил и смешно изображал нашего главреда. Кажется, я даже смеялся.
Смеялась она чудесно. Мы сидели за столом, и Антон рассказывал, как они путешествовали летом по Италии, и Аня учила хозяина одного из отелей готовить пиццу по ее рецепту.
- Не правда, все было не так! - смеялась она, чуть запрокидывая голову назад - так, что я видел голубую жилку, которая тянулась по ее шее от самого подбородка.
Я представил, как она опускает свою диковинную кисточку в масло и протягивает ее огромному усатому итальянцу в клетчатой рубашке: 'Сбрызните, чтобы лучше подрумянилось'. А потом заливисто смеется, запрокидывая голову и обнажая пульсирующую голубую жилку на длинной белой шее.
Антон посмотрел на меня со смесью жалости и понимания, и я, смутившись, отвернулся. Ира часто говорила, что у меня 'всегда на лице все написано'.
Наверное, поэтому она перестала меня звать сначала на выставки и лекции, потом - на концерты и посиделки с ее друзьями, а в последнее время даже в кино она ходила без меня.
- Ты же опять будешь сидеть недовольный, - говорила жена, натягивая идеально черную водолазку, которая была довольно тесной, поэтому потом Ире приходилось снова расчесывать и приглаживать свои и без того гладкие смоляные волосы. - Я позвала Оксану.
- Когда ты вернешься?
- Не жди... и поешь без меня... мы зайдем куда-нибудь.
Она уходила, оставляя в квартире меня и резковатый запах духов. Иногда мне казалось, что я был ее аксессуаром, такой деталью образа, вроде маленькой собачки. Просто на собачью шерсть у нее была аллергия, а у меня шерсти не было.
- Мы хотели завести собаку. Даже в приют ходили, - сказал Антон.
- Но что-то пошло не так, - рассмеялась Аня.
- Сложно выбрать. Их так... много.
Что-то изменилось в их поведении. Появилась какая-то едва уловимая, неловкая нежность в их взглядах и движениях.
Мы начали уже вторую бутылку вина, когда я решился спросить:
- Как вы познакомились? - на самом деле мне было интересно узнать об Ане больше.
- Антон как-то привел свою маленькую племянницу ко мне в студию. Я преподаю фортепиано...
- На самом деле она очень хороший музыкант, а в студии - только по субботам, - перебил Антон.
- Мне нравится, - пожала плечами Аня. - Я думаю взять еще несколько ребят.
- К ней уже очередь, - похвалился Антон востребованностью своей жены.
- По крайней мере, в этом есть смысл... и потом ... если мы хотим завести собаку, мне надо завязывать с гастролями и этим графиком...
- Или не собаку, - улыбнулся Антон жене и дотронулся до ее руки. Они смущенно примолкли, а я почувствовал себя чужаком, которому не было доступа в это поле, образовавшееся вокруг них и надышанное ими. Это длилось всего секунду, потому что Аня будто бы поняла мое состояние и поспешила с вопросом:
- Ну что, еще одну разрежем?
Мы с Антоном шумно обрадовались:
- Ну, конечно!
Конечно, я не сразу ответил Ире, когда на следующее утро она прислала смс, в котором спросила, где я. Я был уже в поезде, который вез меня... я пока и сам не знал точно - куда. Прежде, чем ответить ей, я сходил за чаем (- Сахар? - Нет, спасибо. - Я принесу), зачем-то умылся, вернулся в купе, полистал в телефоне нашу с ней переписку и стал смотреть в окно. Забавно, если фокусироваться на каком-то одном предмете - например, на дереве - то будешь, вертя головой, постоянно смотреть назад, а если сосредоточиться на неопределенности где-то впереди, то все, мимо чего ты проносишься, сгладится в одну размытую декорацию.
Я написал Ире, что договорился об удаленке и уехал. И попросил прощения. Наверное, за то, что больше не хотел смотреть назад. Она не ответила.
***
Я расплатился с таксистом (хотя разбитая шестерка мало походила на такси) и вылез из машины. Дыхнуло жаром: солнце палило, не смотря на то, что по календарю была еще весна. Я в нерешительности огляделся: с одной стороны ухабистой дороги была все та же степь, через которую мы так долго тряслись от самой станции, с другой - тропинка, петляющая по травянистому холму к невысокому симпатичному дому, окруженному неровным, кое-где покосившимся частоколом, выкрашенным в приятный зеленый цвет. Чуть дальше, за домом, угадывались еще какие-то деревянные строения. Сладко-тягуче пахло навозом и пряным разнотравьем. Захотелось парного молока.
- Да тут, тут! Других ферм у нас нема...
Таксист, крепкий, загорелый мужичок средних лет, в свободной рубахе навыпуск, вылез вслед за мной, хлопнул дверью, не жалея машины, и закурил.
- Чи нема никого? Машины ни бачу... Белая Нива у ней.
'Ей пришлось научиться водить, в ее-то возрасте', - вспомнил я Анин голос и кухню, где два дня назад, в приглушенном электричестве уходящего вечера, когда уже был погашен верхний свет и зажжен неяркий торшер, я сидел на цветастом диванчике у окна, допивал вино и немного рассеянно слушал Аню:
- Мы жили у нее пару недель этим летом, она сдает комнаты... правда туда почти никто не ездит: хоть море и близко, но никаких 'бананов' и дискотек там нет. Когда муж умер, Светлана Федоровна хотела сразу продать ферму, но потом как-то одно, другое, третье... жалко стало, ну, и сын помогал. Они такой сыр делают... - Аня шумно втянула воздух, будто бы нюхая терпкий деревенский сыр. - А тут она написала, что сын женился, переехал в город...
- Таки продает Федоровна ферму-то... ох, и жалко... дюже творог у ней хороший, не вонючий, - таксист докурил и уехал, а я пошел.
Я поднажал, и рассохшаяся калитка поддалась. Во дворе было пусто и тихо. Я опасливо поглядел на собачью будку, потом, уже расслабившись, на курятник - никого. Негромко окликнул хозяйку - тишина. Где-то в глубине дома услышал позвякивание посуды. Поднялся на крыльцо и осторожно постучал в дверь. С минуту постоял, а потом дернул ручку - не заперто. Вошел в прихожую и увидел в дверном проеме напротив невысокую седую женщину в ярком сарафане - подтянутую и моложавую.
- Творог? Сыр? Да вы проходите! - она приветливо улыбалась и была совсем не похожа на пожилую вдову, которую я ожидал увидеть.
- Я Алексей.
- Тогда тем более, чего стоять-то. Хотя нет, подожди-ка, - она вдруг исчезла где-то в доме, а через мгновенье уже вернулась с трехлитровой банкой молока. - Это я, голова моя дырявая, забыла утром Надежде отвезти с развозкой, - она вручила мне банку и, порывшись в карманах сарафана, достала ключи от машины.
- Белая Нива за домом. Водишь?
- Вожу.
- Денег с нее не бери, даже если совать будет. Дети у нее. Понял?
- Понял.
Потом она объясняла мне, где живет Надежда, а я стоял, держа в одной руке теплую банку молока, а в другой - прохладные ключи от машины, кивал и смотрел вглубь просторной, залитой солнцем кухни, где на старенькой табуретке, накрытая полотенцем, стояла большая зеленая кастрюля.