А в это время в городе Саранске бывший комбриг Андрей Харитонович Миронов по специальному указанию РВС Южного фронта спешно формировал Донской революционный корпус. Людей брали отовсюду: из пехотных частей, из лазаретов, из нижне-донских и сальских беженцев, а также из числа военнопленных донцов, которых было очень много в Саранске. Лишь только услышав имя прославленного комбрига, валом повалили к нему казаки.
Вместе с другими беженцами прибыл в Саранск и бывший председатель грушевского сельсовета Кузьма Лопатин. Здорово тряхнула его жизнь в последнее время, и от одного потрясения до сих пор не мог он оправиться и забыть. Во время отступления из Грушевской к Царицыну, возле одной степной речушки, густо поросшей камышом и осокой, на обоз беженцев напал вдруг отряд белоказаков. Кузьма Лопатин с другими мужчинами бросился их отбивать, а когда вернулся, - увидел чуть в стороне от повозки плачущих навзрыд мать Варвару Алексеевну и его супругу Зою, а рядом - безжизненные, обезображенные казачьими клинками, тела жены среднего брата Ильи Агафьи и её трёхлетнего сына Власа. С тех пор и померк интерес к жизни в глазах у грушевского казака. Отчаянно сражался Кузьма под Царицыным, не думая о смерти и желая только жестоко отомстить за смерть близких. Потом - новое отступление, и вот сейчас - Саранск. Яро взыграла в Лопатине степная казачья кровь, и - лишь только услыхав о формировании конного корпуса Миронова - сорвался Кузьма с места...
Шумно и сутолочно было в те дни в небольшом провинциальном Саранске. Возбуждёнными пьяными толпами бродили по его узким улочкам бывшие красновские казаки, а ныне - красные конники Миронова. Сам Андрей Харитонович, собирая изо дня в день на площадях огромные толпы народа, горячо предрекал скорейший разгром Деникина и всех его генералов, и клялся, что со своим казачьим конным корпусом - лишь бы ему дали волю комиссары - за месяц очистит весь Дон от белогвардейцев! От Миронова в такие моменты сильно попахивало самогонкой, а стоявшие поблизости его верные соратники и командиры, в том числе вёшенец Гришка Мелехов и земляк, александровец Лука Аникеев картинно подбрасывали вверх папахи, и, паля в небо из револьверов, пьяно горланили: 'Ура батьке Миронову!'
На один из подобных митингов и подоспел Кузьма Лопатин, сильно хромая на правую ногу, - вместо костыля, которым пользоваться стеснялся, - опираясь на свою старую фронтовую шашку. Поискав глазами, Лопатин приметил невдалеке две плечистые - в казачьих, с лампасами, шароварах - фигуры мироновцев. Подойдя к ним, тронул одного за плечо.
- Слышь, землячок, не скажешь, где тута у вас штаб, али там приёмная комиссия? А то я токмо подъехал, не найду никак.
Казак охотно обернулся, и Лопатин от неожиданности сделал шаг назад. Перед ним стоял окрепший уже и возмужавший в огне жестоких сражений одностаничник Кондрат Берёза.
- Вот те на, и впрямь - земляки! - восторженно вскричал Кузьма Лопатин.
Казаки крепко и растроганно облапили друг друга за плечи.
- Значит, тоже до нас, Кузьма?
- К вам, Кондрат, к Миронову!.. Штаб-то где?
- Да погодь, успеется со штабом, - не скрывая радостной улыбки, тряс пышным, курчавым чубом Кондрат Берёза. - Век почитай не виделись... Воевал-то где?
- Под Царицыным, где же ещё, - гордо вскинул голову Лопатин. - Там все наши почитай были со мною: Михайло Дубов, Пивченки оба, отец и сын, - ещё кое-кто. Посля раненый в госпиталь попал: вишь вот, - ногу попортили, да в нутрях всё искромсано, кровью зараз харкаю. Да энто не беда. Ты-то, Кондрат, как?
- Да тожеть порубаться довелося, - торопливо заговорил Берёза. - С Евлампием Сизокрыловым у Думенки были. Подранили меня там кадеты малость... Зараз вот вишь - у Миронова... Лихой рубака, гутарют! Самому Думенке не уступит...
- И душевный человек, главное, - вмешался в разговор стоявший рядом с Берёзой плечистый казачок в потёртой, залатанной телогрейке на голом теле. - Ведь это жа он приказ таковский смараковал, чтобы всех пленных казаков из лагерей - которые пожелают - в свой корпус сгуртовать. Вот и подвезло, значится, мне, а так бы чёрт его знает сколько проторчал в энтом лагере треклятом.
- Да, совсем позабыл, - встрепенулся вдруг, взглянув на казачка, Кондрат Берёза. - Знакомься, Кузьма: это мой товарищ и почитай земляк Пётр Зиборов из станицы Гниловской. У Краснова служил.
- Из пленных, что ли? - неуверенно пожал его руку Лопатин.
- А чего там, было дело, - косо отмахнулся Зиборов. - Дуриком на службу к кадетам загнали. Так я в первом же бою в плен к товарищам сдался. Я ведь тожа с понятием. Пахан-то у меня самая, что ни наесть ростовская голь перекатная. Да и сам я горького в детстве до слёз хлебанул... по бардакам.
- По каким ещё бардакам? - удивлённо вскинул брови Лопатин.
- По батракам гутарю, товарищ, - спохватившись, исправил оплошность известный ростовский жулик Зиборов.
- Да ладно, брось об этом, Петька, - примирительно остановил его Берёза. - Что было, то прошло, а кто старое вспомянет - тому глаз вон! Правда, земляки?
- Точно, - улыбнулся, по-доброму взглянув на него, Лопатин.
* * *
Пока в Саранске формировались части будущего конного корпуса, Андрей Миронов коршуном носился со своей бригадой по фронту и громил белых в самых опасных и критических местах. Это была партизанская вольница, собранная Мироновым из казаков добровольцев в самом начале белоказачьего восстания, когда ещё живы были Подтёлков и Кривошлыков. Вся дисциплина здесь держалась на личном авторитете и славе легендарного комбрига. Командиров, по оставшейся с октября семнадцатого традиции, - выбирали общим голосованием из самых опытных и лихих рубак. Политработники и комиссары в бригаде не приживались. Никто из бойцов здесь не писал заявлений в партию, - казаки, наоборот, были довольно враждебно настроены к коммунистам и особенно к комиссарам. На почве этого были даже случаи перехода некоторых мироновцев к белым. В числе перебежчиков был и родной брат Андрея, Михаил. Знаменита бригада была ещё и тем, что в ней сражался добровольцем родной отец Фёдора Подтёлкова, Григорий Кузьмич Подтёлков...
Морозовскую захватили с налёта. Ещё гремели кое-где одиночные выстрелы, а к комбригу Миронову уже гнали пленных. Во двор, где расположился штаб бригады, бойцы с командиром эскадрона Лукой Аникеевым во главе втолкнули внушительную толпу захваченных в бою казаков и шестерых хмельных, злых офицеров.
- Во привели, товарищ комбриг! Трохвеи, - весело заорал ехавший впереди Лука. - Сам лично узял двох золотопогонников. Как куропаток.
- Так-так, - Андрей Миронов подошёл, помахивая нагайкой, к пленным. Кивнув на офицеров, приказал: - Этих отведите в сторонку.
Затем обратился к пленным казакам:
- Ну вот что, станичники... Урядников и вахмистров не касается, а рядовые, - кто желает, конечное дело, - айда до меня в бригаду! Вину свою перед Советской властью в бою искупите и - баста, новой жизнью заживёте. Советская власть не мстит искренне заблудившимся и покаявшимся, потому как она - плоть от плоти - народная! Ну что, согласные? Это лучше, по моему разумению, чем в лагере для пленных загибаться на казённой пайке, али на севере лес валить.
- Что там долго гутарить, согласные, товарищ начальник! - первым шагнул из строя плечистый низкорослый казачок в распахнутой, продранной на плече бекеше, с которой кто-то из конвоиров уже успел сорвать погоны.
За ним последовали почти все остальные пленные. На месте осталось только четыре урядника да двое бородачей рядовых, видимо из старообрядцев.
- Этих увести на сборный пункт, - махнул на них рукой Андрей Миронов. - А ты, Аникеев, зараз же займись оформлением новых бойцов в бригаду. Ступай до начальника штаба и всё сделай, как полагается. Думаю, знаешь, что к чему... На довольствие перво-наперво поставь... И не пиши, что пленные, мало ли что... Оформляй добровольцами.
Затем приблизился к жавшимся в кучку у плетня в окружении красноармейцев офицерам.
- Ну что, господа, отвоевалися? Мож, кто-то ещё повоевать желает? Супротив своих жа... Вот, казачки ваши не дюже гордые, согласились.
- Красная сволочь! - вместо ответа прошипел злобно в сторону один пожилой, с рассечённой, кровоточащей щекой, войсковой старшина, и сплюнул презрительно себе под ноги.
- Что ты гавкнул, контра недорезанная? - Андрей Миронов, не владея собой, с размаху перетянул войскового старшину нагайкой по глазам.
Тот, вскрикнув от боли и схватившись руками за лицо, сильно качнулся на ногах, споткнулся о мёрзлую кочку и упал навзничь. Стоявшие рядом офицеры поспешили поднять товарища. К Миронову тут же подбежал видевший всё комиссар бригады Севастьянов, перехватил у запястья занесённую для второго удара руку комбрига.
- Не смей, Миронов! Это пленные.
- К чёрту, комиссар! - Андрей Миронов яростно вырвал руку. - Что ты всё путаешься у меня под ногами? Что тебе вечно надо? Что ты суёшь свой нос, куда тебя не просют? Я командир бригады, а ты для бойцов никто! Уйди лучше с дороги.
Отвернувшись от Севастьянова, комбриг дал знак находившемуся тут же со своими казаками взводному Григорию Подтёлкову.
- Давай, Кузьмич, золотопогонников - к яру... Именем революции - в расход, в штаб Духонина!
- Я буду жаловаться в Реввоенсовет армии, - резко бросил комиссар Севастьянов и размашисто зашагал к коновязям, где его поджидало несколько бригадных политработников.
'Подлюга жидовская!' - скрипнув зубами, подумал Миронов и, расстёгивая на ходу кобуру, вскочил на коня. Направил его вслед скрывшимся в саду за деревьями конвою и пленным офицерам...
За станицей в степи было по февральски ветрено и морозно. Неглубокий, подмороженный наст с аппетитным хрустом проваливался под копытами коней. Лица красных кавалеристов секло мелкой, замёрзшей на ветру, колючей крупой. Пленных поставили в ряд у самого края глубокого обрывистого оврага. Один молоденький, простоволосый сотник, разбив каблуком щегольского хромового сапога хрупкую корку наста, зачерпнул в пригоршню сухого рассыпчатого снега. Припав горячим ртом, стал с наслаждением жевать, утоляя вспыхнувшую вдруг жажду. Он словно старался в последний раз насладиться живым, холодным снегом. Растирал им пылающее на морозе лицо, совал за пазуху.
Взглянув на него, пожилой войсковой старшина презрительно скривился.
- Бросьте, сотник, не стоит показывать свою слабость и прибегать к дешёвым театральным жестам. Смерти в глаза нужно смотреть прямо.
Подъехал, взводя на ходу курок револьвера, Андрей Миронов.
- Что, товарищ комбриг, начинать? - резко передёргивая затвор винтовки, глянул на него седобородый старик Подтёлков.
- Стреляйте же, гады краснопузые, не мучьте! Что жилы тянете, - не выдержав, истерично выкрикнул какой-то захлюстанный грязью, в расстёгнутой шинели с единственным оставшимся на плече погоном, подъесаул.
- Получай, гад! - выстрелил в него из револьвера Миронов.
Когда тот, схватившись за живот, тяжело упал в притоптанный снег, комбриг подошёл к войсковому старшине. Ткнув его дулом нагана в грудь, злобно процедил:
- Гордись, контра буржуйская, сам батька Миронов на тебя пулю не пожалел!
- За нас отомстят! - с достоинством вскинул голову офицер. В этот же миг грянул выстрел почти в упор.
- Не надо, я не хочу, не хочу! Я не хочу умирать, братцы, - увидев, как грузно свалился вниз, в глубокую пропасть яра, войсковой старшина, дико закричал молоденький сотник. Упав на колени, пополз по снегу к Миронову.
- Кончайте быстрей! - равнодушно бросил бойцам комбриг и направился, не оглядываясь, к коню, которого держал под уздцы ординарец. За спиной, оборвав истерический вопль сотника, грохнул дружный винтовочный залп.
Во дворе хаты, где помещался штаб, суетились казаки личной охранной сотни комбрига во главе с Григорием Мелеховым. Они сновали со двора в дом и обратно, выгружая из тачанок стеклянные четверти с какой-то синеватой прозрачной жидкостью и ящики с бутылками. К появившемуся комбригу как на крыльях подлетел, пьяно улыбаясь, Мелехов.
- Андрюха, командир, айда в хату. Вон, вишь, мои ребята спиртягу таскают, на всю ночь пить хватит!
- Где достал? - восхищённо впился глазами в лицо своего любимца Миронов.
- Ха, тамо на станции целый вагон с этим добром у казаков отбили. Раненых беляки кое-как отправили, а другую половину санитарного эшелона со всяким медицинским скарбом бросили. Эх ма, - какая там сейчас свалка идёть, страсть!..
20
Поезд, набирая скорость, мчит от Егорлыкской к Ростову. Публика в вагоне самая разнообразная, но большинство возвращающихся в свои части добровольцев. Подполковник Дубов угрюмо разглядывает проносящиеся за окном голые степные равнины, кое-где уже по-мартовскому зеленевшие. На память приходит недавняя поездка с генералом Деникиным и французской венной миссией по фронту на Маныче. Антон Иванович хотел продемонстрировать перед союзниками силу белого оружия - чтобы французам стало стыдно за оставленные не так давно Одессу и Николаев. В атаку на Торговую пошла лучшая в Добровольческой армии Корниловская дивизия под командованием генерала Кутепова. Офицеры рвались напролом, не считаясь с потерями, и в итоге, откатившись от Торговой, - оставили у Маныча горы изувеченных трупов.
Потап с ожесточением сжал кулаки. С горечью подумал: 'Угробить цвет офицерского корпуса Добровольческой армии ради каких-то паршивых союзников - это уж слишком мелкая игра! Кто-то за это поплатится собственной головой...'
- А далеко ли ещё до Ростова, господин подполковник? - обратился к Дубову сидевший напротив молодой бравый хорунжий с шевроном Марковской дивизии на рукаве.
- Часа четыре или чуть больше, - взглянув на хорунжего, ответил Дубов.
- Спасибо, господин подполковник, - поблагодарил хорунжий и, вытащив из кармана английского френча портсигар, протянул Дубову сигарету.
- Угощайтесь, господин подполковник.
- Дубов Потап Тимофеевич, - представился хорунжему Потап, беря предложенную сигарету и разминая её пальцами.
- Хорунжий Бойчевский, - в свою очередь назвал себя собеседник, и ещё внимательнее стал всматриваться в лицо Дубова.
- А ведь мне кажется, господин подполковник, что мы с вами уже однажды встречались. Да, да... Вы меня не помните?
- Постой, постой, - встрепенувшись, стал припоминать Дубов. - В позапрошлом году под Ставрополем я был ранен в ногу...
- И какой-то хорунжий из Марковской дивизии, - с восторгом стал продолжать Бойчевский, - тащил вас несколько вёрст на себе, и несколько раз мы вместе отбивались от наседавших красных голодранцев, как саранча спустившихся с гор.
- И этим хорунжим были вы, господин Бойчевский! - обрадовано хлопнул собеседника по плечу Дубов. - Вот так встреча, ёлки-палки! Не мешало бы её обмыть?
- В Ростове, господин подполковник, очень много ресторанов и всяких увеселительных заведений, - проговорил, улыбаясь, Бойчевский. - Там мы прилично отметим нашу встречу.
- Бросьте, хорунжий, - называйте меня просто Потап, - говорил, не отрывая от него взгляда, Дубов. - Кстати, как ваше имя?
- Павел, - охотно отозвался хорунжий. - А вы, я смотрю, в рост пошли, Потап. Тогда, под Ставрополем, вы были ещё капитаном.
- Что поделаешь, Павел, - я с первых дней в Добрармии. Начинал службу под Ростовом штабс-капитаном. Кстати, имею личное знакомство с начальником штаба армии генералом Романовским. После екатеринодарского госпиталя, находился всё время при нём. Формировал из мужиков и военнопленных новые части. Недавно получил повышение, был с Антоном Ивановичем Деникиным и французскими друзьями на Манычском фронте. Сейчас еду на север, в дивизию Казановича принимать полк. Кстати, одни из тех, которые сам же формировал в прошлом году на Кубани. Если хотите, Павел, могу взять вас к себе. В Ростове уладим все формальности, и будете служить при моём штабе. Согласны?
- О, конечно, Потап, не знаю как вас по батюшке, - сразу же согласился Бойчевский. - Премного вам благодарен за предложение.
* * *
- Человек, вина! - Герасим Крутогоров, чуть-чуть привстав со стула, громко хлопает в ладоши.
Ресторация гудит и жужжит, как пчелиный улей. С эстрады, представляющей собой небольшое возвышение у правой стены зала, под аккомпанемент рояля льётся, бередя душу, знакомая песня:
"Пара гнедых, запряжённых с зарёю,
Тощих, голодных и грустных на вид.
Вечно бредёте вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит".
К столику, за которым сидит Герасим Крутогоров и его товарищ, как на крыльях подлетает молодой армянин официант.
- Чего изволите, гаспадын штабс-капитан?
Герасим Крутогоров, сунув руку в карман офицерского кителя с погонами штабс-капитана, швыряет официанту увесистую пачку деникинских "колокольчиков".
- Вина, водки, закусить чего-либо. Живо!
Официант, поклонившись, уносится выполнять заказ. Герасим, расстегнув китель и сдвинув на затылок офицерскую фуражку с трёхцветной кокардой, разваливается на стуле. Его приятель, одетый в безукоризненно выглаженный чёрный костюм и фетровую шляпу, пододвигает к нему налитый до краёв бокал с шампанским.
- Давай, Гераська!.. Вот пойло ещё осталось.
- Пьём, Захарка, - чертяка ты окаянный! - Герасим, схватив бокал, пьяно лезет к нему лобызаться.
"Ваша хозяйка в старинные годы
Много имела хозяев сама,
Опытных в дом привлекала из моды,
Более нежных сводила с ума..." -
льётся мотив с импровизированной эстрады. Поёт Августа Миклашевская, известная ростовская актриса, одетая по последней французской моде, в мехах и браслетах.
"Таял в объятьях любовник счастливый,
Таял порой капитал у иных;
Часто стоять на конюшне могли вы,
Пара гнедых, ай да пара гнедых", -
доносится с эстрады плавный, берущий за душу мотив, и офицеры, битком забившие ресторацию, восторженно кидают к её ногам алые розы, которые разносит в корзине пожилая армянка-цветочница. К столику Крутогорова с подносом, ловко удерживаемом одной рукой, подбегает давешний официант; заискивающе, по-лакейски улыбаясь, расставляет на столе принесённые бутылки и тарелки с закусками.
- Свободен! Получи на чай, - небрежно кидает ему на поднос жменю мелочи Крутогоров.
Его приятель, опытный ростовский жулик с дореволюционным стажем Захар Пивоваров, старательно подмигивает сидящей за соседним столиком хорошенькой моложавой дамочке.
- Гужуемся, Захарка, чёрт с ним со всем, с эфтой жизнью... - пьяно бубнит Крутогоров, опрокидывая в себя один бокал шампанского за другим. - Не слыхать, где Васька Бессмертный, кореш мой? Мы с ним на пару последнее время работали, в тюряге вместе сидели.
- Он, кажись, на юг подался, к тёплым морям. Ишо немчура в Ростов не входила, - ответил, громко икая и отплёвываясь, Захар. - Как раз посля того, как большевики комиссара Пушкаревского на балдёху отправили.
"Грек из Одессы и жид из Варшавы,
Юный корнет и седой генерал", -
продолжала доноситься с эстрады песня Августы Миклашевской:
"Каждый искал в ней любви и забавы
И на груди у неё засыпал.
Где же они, в какой новой богине
Ищут теперь идеалов своих?
Вы, только вы и верны ей доныне,
Пары гнедых, ай да пара гнедых".
- Ах-ха-ха, - взвизгнув вдруг, дико захохотал Герасим Крутогоров, указывая пальцем на певицу, - сколько стоят, сучка, все твои потроха за приём? Я плачу!
Августа, услышав грубый выкрик Крутогорова, покраснела до корней волос и, стушевавшись, прервала песню. Закрыла лицо руками. К Герасиму тут же подскочило с соседних столиков несколько разгорячённых, негодующих деникинских офицеров. Один, высокий, в пенсне, капитан грубо схватил Крутогорова за рукав кителя.
- Как вы смеете, штабс-капитан, публично оскорблять невинную женщину? Немедленно извинитесь, или я за себя не ручаюсь!
- Что, что? Извиняться перед этой блядью? А ну отойди от меня, очкарик, - Герасим, отдёрнув руку и привстав со стула, с силой двинул капитана по глазам.
- Негодяй! - взвизгнул какой-то щупленький поручик и сбоку саданул Крутогорова в скулу так, что у того слетела с головы фуражка.
- Ах ты щенок, - не на шутку рассвирепевший Крутогоров схватил поручика за грудки, - у того аж затрещал в плечах китель. Отшвырнул противника в сторону, в толпу вскочивших с мест офицеров.
На Герасима с другой стороны налетел ещё один деникинец. Захар Пивоваров, вскочив из-за стола, перехватил его руку и, что есть силы двинул нападавшего по зубам.
- Уходим, Гераська, не то нам несдобровать, заарестуют!
- Сейчас, - Крутогоров, не примеряясь, лупил и лупил своими огромными кулачищами наседавших на него со всех сторон офицеров.
- Господа, прекратите немедленно это безобразие! - визжал в толпе какой-то седой безрукий полковник.
Кто-то, выхватив пистолет, несколько раз выстрелил в потолок. Захар Пивоваров, схватив Герасима за шиворот, стал пробиваться с ним к выходу. Уже вырвавшись из свалки, у самых дверей друзья нос к носу столкнулись с входившими в ресторацию подполковником Дубовым и хорунжим Бойчевским. Чуть не сбив их с ног, Пивоваров с Герасимом выскочили на улицу, громко матерясь и отхаркиваясь кровью.
За ними, мимо Дубова и Бойчевского, бурей пронёсся капитан в разбитых очках.
- Господа, что здесь происходит? - попробовал его остановить подполковник Потап Дубов, но капитан, досадливо отмахнувшись, исчез за дверью, где только что скрылись Пивоваров и Крутогоров.
Не успели Потап Дубов с Павлом Бойчевским ничего сообразить, как очкастый капитан уже влетел обратно с улицы. Широко раскинув руки, тяжело - всей тушей - шлёпнулся на пол и затих, блаженно закрыв глаза. Всё лицо его было в крови, синяках и ссадинах, как будто им только что возили по мостовой.
- Да, вот так Ростов, - весело ухмыльнулся, взглянув на Дубова, Павел Бойчевский.
- Пьяная свинья - не офицер! - брезгливо перешагнув через лежащего без чувств капитана, презрительно процедил подполковник Дубов и направился вслед за хорунжим Бойчевским в зал.
Там всё напоминало о бушевавшей только что потасовке: опрокинутые столы и стулья, побитая посуда, утирающиеся платочками, помятые офицеры. Дубов с Бойчевским стали пробираться в самый конец зала и тут Павел заметил вдруг спешно направляющуюся к выходу знакомую женскую фигуру. Это, несомненно, была его младшая сестра Валентина Леонтьевна Бойчевская.
- Потап Тимофеевич, извините меня, я сейчас... - Павел, оставив недоумевающего Дубова у столика, со всех ног бросился за Валентиной. Догнав её почти у самого выхода, Павел смело схватил за руку.
- Не узнаёте, мадам? То бишь, Валентина Леонтьевна. Я - Павел!
Валентина, испуганно вскинув глаза на брата, сразу же переменилась в лице; губы её невольно дрогнули и сделали неуверенную попытку улыбнуться.
- Ха-ха, конечно неожиданная, - весело засмеялся Павел, беря сестру под руку. - Особенно, если учесть, что ты, насколько я помню, - была в большевицком отряде... Вместе со своим женихом, грушевским голодранцем, как его...
- Не важно, - тихо проронила сестра.
- Конечно, не важно, - согласился Павел. - А важнее то, что эта красная сволочь как-то, - кажется, это было под Великокняжеской в прошлом году, - самолично стреляла в меня, и довольно-таки метко!
- Ну что ж, Павел, всё это было именно так, - потупив глаза, тихо заговорила Валентина. - Потом я весь путь от Великокняжеской до Царицына, думала о тебе; и с ужасом понимала, что ты можешь умереть, и виной этому буду и я тоже... Твоя родная сестра... Я не знала тогда, под Великокняжеской, что это был ты. Кондрат ничего мне не сказал...
- Его звали Кондрат? - переспросил хорунжий Бойчевский.
- Да, его звали Кондрат, - кивнула головой Валентина. - Я не знала, что это был ты, Павел. Если бы я знала, что и ты был в том бою, - у меня бы рука не поднялась стрелять в своих, грушевских и каменнобродских. И Кондрату бы не позволила... Лучше бы ты, Павел, убил меня тогда!.. Ну, а теперь можешь вести меня в контрразведку, она здесь недалеко.
- Брось, Валентина, - Павел внимательно посмотрел на сестру. - Не думай, что я стал какой-нибудь последней сволочью. Завтра я отправляюсь на фронт, к генерал-лейтенанту Май-Маевскому. Прощай, Валюха, может, когда ещё и свидимся!
* * *
Немного побродив по блестящим, усеянным праздно шатающимися толпами ростовцев и деникинских офицеров, городским улицам, Валентина зашла в городской парк. Стала медленно прохаживаться по центральной аллее, внимательно вглядываясь в дальний конец. Вот показалась знакомая фигура. Это был мужчина лет тридцати пяти - сорока с виду, элегантно одетый: в шляпе и галстуке, с тросточкой в одной руке и свежей газетой в другой. Валентина, как бы устав, присела на свободную скамейку, опасливо огляделась по сторонам. Вынув из сумочки носовой платок, утёрла им, как было условлено, невидимый пот со лба. Мужчина, поравнявшись с лавочкой, сел возле Валентины, не смотря не неё, развернул газету и углубился в чтение.
- Здравствуйте, Денис Сергеевич, - не поворачивая головы, тихо заговорила с ним Валентина Бойчевская. - Есть кое-какие важные сведения. Деникин почти все свои добровольческие части сосредоточил в Донбассе под командованием генерала Май-Маевского. Возможно, - будут наступать вглубь Украины, на Харьков и Екатеринослав. Также планируются вспомогательные удары в Донской области. Под Каменской, с целью вступления в район Верхнедонского восстания, - там сосредотачиваются донские и добровольческие части под руководством генерала Фицхалаурова. И второй удар - на Маныче против десятой армии. Это пока всё.
- Хорошо, товарищ Валентина, - кивнул головой мужчина, продолжая разглядывать газетные строки. - Кое-что из того, что вы сообщили, - мы уже знаем. В ремонтных мастерских деникинцы торопят с починкой бронепоездов, так же делают один новый. Наши люди ведут работу среди деповских рабочих, всячески оттягивают время выхода бронепоездов на фронт. Рабочие делают всё возможное, но риск, сами понимаете, - велик. Главный инженер Рубинчик портит нам всё дело, выслуживается перед кадетами во всю. Вот недавно им были уволены пять человек - лучшие наши товарищи. Ещё трое за саботаж брошены в тюрьму. Не могли бы вы, Валентина, как-нибудь повлиять на него? Свести знакомство, что ли... Подумайте.
- Постараюсь, - кивнула головой Бойчевская. - Только мне кажется, Денис Сергеевич, что мной заинтересовалась контрразведка. Возможно, кто-то узнал о моей службе в Красной Гвардии в конце семнадцатого. Вероятно, видели меня при штурме города... А вот сегодня, я, например, повстречалась со своим родным братом Павлом. Он марковец и прекрасно знает, что я была в красногвардейском отряде. Так что - всё может случиться...
- Да, это, конечно, плохо, - согласно кивнул головой Денис Сергеевич. - Вы пока перейдите в другую ресторацию и наблюдайте. Как только явно почувствуете провал, заметите слежку, - переведём вас на нелегальное положение. А пока придётся дать вам в помощь нашего человека. Он будет всегда находиться неподалёку от вас в ресторации. Вы его знать не будете... Но он, в случае чего, вам поможет... Насчёт брата вы, Валентина, не совсем уверены? Может выдать?
- Сказал, что завтра уезжает на фронт и выдавать меня контрразведке не собирается.
- Ну тогда пока всё, - Денис Сергеевич, сложив газету, встал со скамейки. - До свидания, Валя. В случае срочной надобности, - где меня найти знаете. Явка прежняя: в лавке татарина-зеленщика на Старом рынке.
Денис Сергеевич ушёл. Валентина, поднявшись, направилась в противоположную сторону. На Большой Садовой за её спиной раздался вдруг автомобильный сигнал и шум мотора. Обернувшись, Валентина увидела сидевшего за рулём старенького американского форда младшего сына инженера Рубинчика Ицхака. Он обучался у одного французского предпринимателя на курсах автомобилистов, и сейчас вместе с ним совершал учебный рейс. Поравнявшись с Валентиной, машина плавно затормозила и Ицхак Рубинчик, приветливо улыбнувшись, открыл перед ней заднюю дверь.
- Прошу, мисс Бойчевская! Составьте нам с Шарлем приятное общество.
- Oui naturellement!* Бонжур, мадам, - расплылся в широкой улыбке сидевший рядом с Ицхаком полноватый, в большом клетчатом кепи, француз.
Валентина, поблагодарив и мило улыбнувшись французу, села на заднее сиденье, и авто, по звериному взревев мотором, помчалось по мостовой. Рубинчик лихо обгонял многочисленные экипажи и пролётки, поминутно сигналя зазевавшимся пешеходам...
_________________
* О да, да! (фр.)
* * *
Двери кабинета начальника ростовской контрразведки распахнулись, и на пороге появился возбуждённый, с расстёгнутым воротником кителя, Евгений Ермолов. На плечах у него поблёскивали уже погоны сотника, правая рука, после тяжёлого ранения на фронте, висела, как плеть.
- Разрешите, господин полковник?
- Да, да, входите, - резко поднялся ему навстречу начальник Ростовской контрразведки полковник Тарасевич. - Что скажете, сотник?
- Господин полковник, кое-что есть, - возбуждённо заговорило Ермолов, разглаживая на столе левой здоровой рукой какую-то бумажку. - Помните, недавно взяли двух рабочих железнодорожных мастерских за саботаж? Так вот, один из них не выдержал пыток и сознался. У них целая подпольная организация в депо. Руководит всеми некий Денис Сергеевич Зуев, проживающий в Затемерницком поселении, Третий переулок, дом номер пятьдесят четыре. Живёт нелегально, род занятий неизвестен. Так же раскрыта их подпольная явка: в лавке зеленщика татарина Бакира Айтуганова на Старом городском базаре. Разрешите брать, ваше благородие?
- Ни в коем случае, сотник, - с досадой хлопнул рукой по столу Тарасевич. - За лавкой татарина зеленщика установить круглосуточное наблюдение филеров. Проверять всех, кто будет к нему приходить. А этого Зуева, пожалуй, можно сегодня арестовать. Возьмите людей, Ермолов, и - с Богом. Во время задержания делайте акцент на доносе из тюрьмы того деповца... Дайте понять Зуеву, что нам больше ничего не известно. Оставшиеся без предводителя большевики потянутся к зеленщику - там мы их всех, субчиков, и прихлопнем!
- Ясно, господин полковник, - Ермолов, лихо щёлкнув каблуками щегольских, начищенных до зеркального блеска хромовых сапог, вышел из кабинета.
Тарасевич, закурив папиросу, в раздумье стал вышагивать по кабинету. Затем, что-то надумав, выбежал в коридор. Спустился по обшарпанной лестнице на первый этаж, а затем в подвал, где находились камеры с подследственными. Дежурный, бравый поручик с нарукавной нашивкой корниловцев-ударников, имевшей форму фигурного, заострённого книзу, древнерусского щита, где на светло-синем фоне были изображены белые череп с костями, два меча и надпись 'Корниловцы', чётко отдал рапорт.
- Ладно, - небрежно махнул рукой Тарасевич. - У меня вот что: того деповца, который не сознался, тоже пытали?
- Так точно, ваше благородие, - охотно ответил поручик-корниловец, - даже больнее, чем первого. Молчит, сволочь!
- А он знает, что его товарищ сознался?
- Никак нет. Мы их порознь допрашивали.
- Хорошо, кивнул головой полковник Тарасевич. - Пока их не трогайте. У меня есть одна хорошая мысль.
- Тут ещё, господин полковник, девку одну привели: пыталась застрелить офицера!
- При каких обстоятельствах?
- В доме терпимости, так сказать... - заулыбался смущённо поручик. - Имела намерение его обокрасть. Тот заметил, кинулся её душить, - она и выстрелила из его же револьвера, ранила в руку.
- Так какого же дьявола вы тащите сюда всякую дрянь?! - бешено сверкнул на него глазами Тарасевич. - У нас что тут, политическая контрразведка или какая-нибудь уголовная дыра?
- А может быть, господин полковник, она действовала по чьему-либо указанию? - вкрадчиво предположил поручик-корниловец. - Ведь в портмоне, которое она хотела вытащить, кроме денег были и офицерские документы... Пистолет, к тому же, взяла...
- Хорошо, где сия девица... лёгкого поведения? - строго взглянул на ударника Тарасевич.
- А вон там, в девятой камере, ваше благородие, - охотно указал тот в дальний конец коридора, по которому лениво прохаживался надзиратель со связкой ключей у пояса.
Подойдя к надзирателю, полковник Тарасевич небрежно ткнул пальцем в девятую камеру.
- Открывай, живо.
Там, у зарешёченного окна на бетонном полу, согнувшись, сидела молодая красивая женщина в помятом, кое-где разорванном платье и полуспущенных чулках. Тарасевич, войдя в камеру, закрыл за собой дверь. Женщина, с испугом взглянув на офицера, быстро вскочила на ноги.
- Имя? - приблизившись к ней почти вплотную, резко бросил полковник.
- Елена Симонова.
- Род занятий?
- Гулящая.
- Ясно, - Тарасевич, пальцем, брезгливо поднял её лицо за подбородок. - Зачем тебе нужны были пистолет и документы штабс-капитана?
- Низачем. Деньги мне были нужны, господин хороший. Думала, что не заметит, - угрюмо проговорила женщина.
- Врёшь, грязная скотина! - Тарасевич с силой ударил её кулаком по лицу.
Женщина, громко вскрикнув, откинулась навзничь. Ударившись головой о бетонную стену камеры, стала медленно сползать на пол. Из носа и изо рта у неё заструилась кровь.
- Встать! - яростно ударил её Тарасевич сапогом в бок. - Раздевайся, шлюха, живо!
Плача и поминутно вытирая ручьём льющуюся кровь, женщина начала привычно снимать с себя одежду. Тарасевич, сложив на груди руки, угрюмо наблюдал за ней. Женщина разделась до нага и, неуютно поёживаясь, подняла заплаканные, красные, полные глубокой смертной тоски, глаза на своего мучителя.
- Не думаешь ли ты, подзаборная шлюха, что мне нужно твоё грязное тело? - бешено вскрикнул вдруг полковник Тарасевич и, вновь с силой ударил её ладонью по физиономии. - Признавайся, сучка, кто тебе велел красть документы и пистолет у офицера? На кого ты работаешь?
Он ударил ещё раз. Женщина снова сползла на цемент. Удары посыпались один за другим. Женщина только трясла головой, силясь подняться с пола. Её красивое, белеющее снежной наготой тело дрожало мелкой конвульсивной дрожью. Тарасевич снял с себя портупею, отцепив кобуру и шашку, подошёл к задержанной. Та уже приподнялась на колени, но тяжёлый удар ремнём через всю спину вновь уложил её на пол.
- Признавайся, шлюха, признавайся! - уже не владея собой от нахлынувшей дикой, нечеловеческой ярости, Тарасевич стал жестоко хлестать ремнём лежащую у его ногах, беспомощную женщину.
Она извивалась и громко кричала от боли, и с каждым жестоким ударом на её теле появлялись багровые, кровоточащие, широкие рубцы.
* * *
- А вдруг, Гараська, он ужо прикрыл лавочку да спать отвалил? - с тревогой оглядывая подёрнутую вечерними сумерками улицу, спросил Захар Пивоваров шагавшего рядом в грубом рабочем пальто и кепке Крутогорова.
- Не, не должен, - отрицательно мотнул головой Герасим, крепко сжимая в кармане пальто холодную ребристую рукоятку нагана. - Я вчера видал, как к нему в это же время или даже чуть попозже какой-то господин заходил, - богатый видать... Неужто, думаешь, он за петрушкою примёлся к татарину? Нет, Захарка. Чую я: зеленщик барыжничает потихоньку, шурьё* толкает, либо в рост деньгу ссужает, заклады у богатых господ берёт. Их много к нам в Ростов из большевицкой Расеи понаехало. Многие всё там бросили, только фамильные драгоценности с собой прихватить успели. А здесь куда? К барыге - вестимо дело.
- Резонно, - согласился Захар.
- Вот мы малость и потрясём татарскую душу, - зловеще ухмыльнулся по-волчьи Герасим Крутогоров.
- А слыхал, Гараська, что люди бают: нонче с утра за Темерником, в рабочей слободке пальба была! - снова заговорил Пивоваров. - Деповские брешут: какого-то крупного большака фараоны ловили. Он в квартере заперся и давай отстреливаться, бомбу посля ещё швырнул. Штук пять офицеров ухлопал. Казаки потом на подмогу фараонам подоспели - опричники старорежимные... Ан всё одно, сказывают, не взяли вражину. Застрелился последней пулей!
- Туды ему и дорога, - угрюмо проронил Крутогоров. - Они, энти большевики-полпольщики, нам токмо мешают. Из-за них власти патрулей кругом понатыкали, облавы то и дело устраивают.
- Кажись, пришли, - завидев впереди горящие окна лавки татарина-зеленщика, - кивнул на них Пивоваров.
- Ага, приготовсь, - свистящим шёпотом проговорил Герасим и, сунув руки в карманы, подошёл к двери небольшой деревянной лавочки, где торговал зеленью и овощами татарин Бакир Айтуганов. Решительно толкнув скрипнувшую дверь, вошёл внутрь.
Захар Пивоваров, с опаской оглядев пустынную Московскую улицу, на которой, по правой, базарной стороне тянулся длинный ряд мелких магазинчиков и лавчонок, шмыгнул следом за ним. В помещении, к великой радости жуликов, никого, кроме хозяина, не было. Крутогоров, смело вытащив из кармана наган, скомандовал оторопевшему от неожиданности зеленщику:
- Руки в гору, дядя! Гроши, драгоценности, золото, серебро и всё, что есть - на бочку! Это ограбление, и мы не шуткуем! Живо мне, не то зараз пулю промеж зенок схлопочешь!
__________________________________
* Краденные вещи (воровск. жаргон)
Пивоваров, тоже вытащив пистолет, стал угрожающе у двери. Оружие он направил прямо в лоб татарину. Зеленщик, как будто даже обрадовавшись этому, охотно закивал головой и стал выкладывать на прилавок бумажные и металлические деньги, груды всевозможных размеров и видов старых часов, серебряные, почерневшие от времени портсигары, медные, позеленевшие кольца, браслеты и прочие дешёвые дамские украшения, с явно фальшивыми 'бриллиантами' и 'драгоценными' камнями. Герасима, при виде всего этого антикварного хлама, перекосило. Он понял, что зеленщик издевается над ними, и хотел уже было привести в действие свою угрозу, как вдруг Пивоваров с
диким криком:
- Шухер, Гараська, лягавые! - выстрелил в кого-то через дверь из нагана и кинулся, сжимая оружие, на улицу.
Герасим, схватив второпях жменю бумажных денег, понёсся следом за ним. На улице, в неясном свете керосинового фонаря, мелькали силуэты каких-то людей. Захар Пивоваров, отчаянно паля в них на ходу, рванул наудачу - к ближайшему переулку. Грянули ответные выстрелы, налётчик пригнулся, снова пальнул в преследователей. Один из них, подпрыгнув вдруг, как ужаленный змеёй, тяжело грохнулся на мостовую. Пивоваров скрылся в темноте переулка. Герасим раз за разом ударил по фигурам людей из нагана и забежал обратно в лавку зеленщика. Татарин трясущимися руками жёг у прилавка какие-то бумаги. Затем, выхватив из тайника за спиной револьвер, выстрелил через окно в подбегающих людей в офицерских шинелях и фуражках.
- Запасной выход есть, юрок?* Быстрее! - подлетел к нему, то и дело стреляя через окно в контрразведчиков, Крутогоров.
- Ест, да! Айда, Гаврош, за мной, - крикнул ему татарин- зеленщик и, выстрелив ещё раз в окно, помчался в соседнее помещение - подсобку.
Герасим, пригибаясь от визжащих повсюду шальных пуль, бросился вслед за ним...
_____________________________
* Татарин (воровск. жаргон)
21
В первых числах июня Донская и Добровольческая армии перешли в решающее контрнаступление по всему Южному фронту. Дивизия генерала Голубинцева совместно с остальными частями группировки Фицхелаурова наступала вдоль железнодорожной магистрали на Миллерово. Здесь же находился и Сводный донской казачий полк под командой есаула Пантелея Некрасова. Полк за время зимнего отступления здорово потрепали и, пополненный кем только можно, он едва ли насчитывал сейчас пять сотен казаков. Шёл он головным в дивизии и выполнял разведывательную роль. Каждая сотня, рассыпавшись веером по степи, действовала самостоятельно, и, в случае обнаружения крупных скоплений красных, сообщала главным силам. Две сотни, в которых преобладали казаки грушевского юрта, продвигались рядом далеко левее железнодорожного полотна, по которым гремели тяжёлыми неповоротливыми тушами офицерские бронепоезда. Линия красного фронта была прорвана, и казаки шли, почти не встречая на своём пути достойного сопротивления. Разгромленная девятая армия красных, подорванная бушевавшим в её тылу почти три месяца Верхнедонским восстанием, стремительно откатывалась на север, на короткое время задерживаясь у крупных станиц и станций.
- Глядишь, так скоро и до Воронежу допрём, - подъехав к командиру сотни Максиму Громову, весело прокричал брат Фёдор. После недавнего ранения, командовал он в сотне Максима взводом молодняка.
В конце зимы, выбитая из станицы Романовской на среднем Дону, дивизия генерала Голубинцева металась в окружении красных по Сальском степям. За это время погибло много станичников, - и знакомых, и не знакомых Фёдору. С простреленной ещё в Романовской головой лёг в ростовский госпиталь командир полка полковник Скоробогатов. Снова подкралась беда и к грушевцам Медведевым: ещё весной, в одном из ожесточённых боёв на Донце, взятому по последней мобилизации Степану Захаровичу Медведеву осколком оторвало ногу. Николай Медведев, который после ранения служил в этом же полку, в сотне подхорунжего Григория Закладнова, разъярился ещё пуще. Кидался, сломя голову, в самые ожесточённые места схваток, рубал красных направо и налево. Часто отрывался от товарищей, как будто специально искал смерти. Но смерть его не брала, - как нарочно выходил он из самых жестоких сабельных рубок без единой или с одной - двумя царапинами.
- Не суждено тебе, Колька, от шашки, али от пули погибнуть, - смеясь, шутили
казаки. - Утонешь, должно быть, в речке.
В конце-концов, Николай и сам поверил в свою неуязвимость, и в любой бой шёл с весёленькой улыбочкой на устах...
Догнав брата, Фёдор придержал коня и шагом поехал рядом, вглядываясь в вырисовывающиеся впереди очертания какой-то станции. Максим, вытащив из полевой сумки карту-десятивёрстку, разгладил её на колене. Стал водить по ней пальцем.
- Что за станция, Макся? - нетерпеливо заглянул в карту Фёдор. - Не Миллерово ли, случаем?
- Нет, станция Тарасовка, - проговорил, качнувшись в седле, Максим. - До Миллерова ещё вёрст сорок будет, а то и поболее.
- Всё одно хана теперь красным, - небрежно сплюнул Фёдор. - Ни здесь им не удержаться, ни в Миллерове. Вон, гутарют, генерал Секретов, что ли, на Вёшки пошёл с чигунёй соединяться. Здорово они от красных отбивались, как заправская армия.
- Им с Новочеркасску деникинцы оружие слали да боеприпасы с медикаментами, - возразил брату Максим. - Не помогли бы мы им зараз, - красные их бы один чёрт когда-небудь задавили.
- А всё ж таки выдюжили, - злорадно поддел Фёдор.
С бугра далеко впереди вдруг зловеще защёлкали частые винтовочные выстрелы, зарокотало сразу два пулемёта.
- Ого, мать их разэтак! - крикнул, весело скалясь, Фёдор, спрыгивая с коня на землю.
Стали спешиваться и остальные казаки.
- Эгей, Гришка, ко мне! - гаркнул Фёдор всегдашнему своему коноводу Григорию Семенцову, пришедшему недавно в полк вместе с молодым пополнением из Новочеркасска.
Максим, так же отдав своего коня коноводам, подозвал взводного, старшего урядника Лукьяна Родионова.
- Давай, Лукьян Гордеевич, шли посыльного до Некрасова. На красных, скажи, напоролись. С пулемётами...
- Ясно, - кивнул головой Родионов и побежал, придерживая левой рукой бьющую по бедру шашку, вдоль залёгшей в бурьянах казачьей цепи.
Огонь красных между тем усилился. Пулемёты выкашивали верхушки степного бурьяна и вздымали струйки земли перед самой казачьей цепью. Со стороны железнодорожного полотна гулко забили орудия.
- Ого, да тут сражение не на шутку зачинается, - поминутно склоняя от пуль голову, заметил Фёдор Громов.
Максим, передёргивая затвор винтовки, сосредоточенно стрелял по буграм, где залегли красные. То и дело оглядывался назад - не идёт ли подмога. Чуть в стороне, зарывшись в бурьян, трясли бородами казаки из сотни Григория Закладнова: Лаврентий Фролов, Харитон Топорков, Христофор Некрасов и ещё несколько пожилого возраста грушевцев.
- Ох, Господи, пронеси напасть! Сохрани и помилуй, - бубнил, всем телом вжимаясь в землю, Лаврентий Фролов.
- Хуч бы какую-небудь пушчёнку завалящую прислали, ироды, - стреляя из винтовки, приговаривал Христофор Некрасов. - На черта надоть под пули дуриком лезть!
- Ага, жди, - злобно сплёвывал попавшую в рот соринку Харитон Топорков. - Твой братец Пантюха не больно разгонится на антилерию... Примчится зараз, и погонит небось в атаку. Надо жа перед Голубинцевым выслужиться!
- Ну ты энто, Харитон, брось, - окрысился на него Христофор Некрасов. - Он, Пантелей, не из таковских, что перед начальством выпендриваются. Станичников зазря на распыл не сдасть...