По бескрайним степям Северной Таврии дуют, пробирая насквозь, холодные осенние ветры. По степному шляху, протоптанному, наверное, ещё крымскими татарами бредут изнурённые красноармейцы, кутаются от холода в изодранные шинелишки, надвигают на глаза пилотки. Солдат - сотни две, не больше: всё, что осталось от двести семидесятого стрелкового полка, разгромленного немцами под Запорожьем. Пропал куда-то и командир полка полковник Лебединцев, остатки подразделения ведёт младший лейтенант Алексей Машарин.
Идут своим ходом вдоль железной дороги. Там творится что-то невообразимое: фашистская авиация в день по несколько раз бомбит прорывающиеся на восток к Таганрогу воинские и санитарные эшелоны, составы с эвакуированными и заводской техникой. Лучше уж так, пешим порядком, - хоть медленнее, зато спокойней. Сзади напирают немцы, занявшие уже всю Молдавию, Приднестровье и низовья Днепра; ворвавшиеся в Крым и обложившие с суши и с моря Севастополь.
На острие стремительного наступления германской группы армий "Юг" генерал-фельдмаршала Герда фон Рунштедта - 1-я танковая группа генерала Эвальда фон Клейста, в которую входят 3-й и 48-й танковые, 4-й моторизованный корпуса - лучшие на южном участке фронта.
Правда, не смотря ни на что, ещё держится далеко на западе героическая Одесса, сковавшая значительные силы немцев и румын, да кое-какие, сохранившие боеспособность и личный состав, части Красной Армии огрызаются, яростно цепляясь за каждый рубеж, давая тем самым возможность остальным разбитым, потрёпанным подразделениям Южного фронта отойти к Таганрогу и закрепиться на левом берегу Миуса.
Среди отступавших красноармейцев двести семидесятого стрелкового полка - грушевцы, как сказали бы раньше - третьеочередники, призванные ещё в июне по мобилизации ефрейтор Егор Громов, Иосиф Шабельский, Роман Сизокрылов, старший сержант Данила Ушаков, успевший уже повоевать в Финляндии. Тут же находился и бывший танкист Дмитрий Вязов, прибившийся к выходящей из окружения части после того, как подбили на Днепре фашисты его танк.
Солдаты идут угрюмо, не грядя по сторонам. То и дело сосредоточенно курят, устремив глаза в землю себе под ноги. Хмуро переговариваются. Смеха и весёлых армейских шуток не слышно. Веселиться особенно не от чего: враг наступает по всему фронту, захватывая всё новые и новые города и сёла. Остановить его так, как на полтора месяца держали под Запорожьем - не удаётся. Связи с соседними подразделениями нет, где наша линия обороны - никто не знает.
Младший лейтенант Алексей Машарин, выйдя из колонны красноармейцев на обочину дороги, внимательно оглядывает плетущихся мимо бойцов. Выискивает кого-то глазами. Лейтенанта пошатывает от усталости, глаза слипаются - он уже третью ночь не спит. Увидев Егора Громова, окликает его. Также - старшего сержанта Ушакова и старшину Степана Новосельцева, - единственных, оставшихся в строю младших командиров. В полку много тяжелораненых, которых везут на трёх повозках, мобилизованных в левобережных сёлах, в колхозах. Кому не хватило места - несут на носилках. Легкораненые идут сами, сложив на подводы оружие и тяжёлое снаряжение.
Алексей Машарин, пропустив мимо всю колонную, даёт знак младшим командирам и пристраивается в хвост. Говорит, тяжело переводя дыхание:
- Товарищи, обстановка, сами видите, критическая. Всё может произойти... В случае моей гибели, командование полком возьмёт на себя старшина Новосельцев. Если и его убьют - старший сержант Ушаков, ну а дальше, соответственно, - ефрейтор Громов.
- Полком? - скептически хмыкнул Егор. - Хорош полк... Да у нас людей, гляди, и батальона не наберётся. Как есть рота, от силы - две.
- Разговорчики пораженческие, ефрейтор Громов! - сердито зыркнул на него лейтенант Машарин. - Отставить панику! Вы устав хорошо знаете? А в нём чёрным по белому сказано, что воинская самостоятельная единица сохраняется до тез пор, пока существует знамя! Пусть хоть четыре человека от подразделения уцелеет: если знамя есть, то полк, и баста!
- А где знамя, товарищ младший лейтенант? - с тревогой спросил старшина Новосельцев и ожесточённо поскрёб давно не стриженными ногтями грязный, щетинистый подбородок.
- Я за тем вас и вызвал, - сказал Машарин. - Знамя полка - на мне, под гимнастёркой на теле завёрнуто. С одной стороны даже тепло, с другой - место надёжное и укромное. Потеряешь только с головой... Так вот, предупреждаю, товарищи командиры: если меня, случится такое, - убьют, знамя с меня снимите. А то ещё чего доброго закопаете вместе со мной в землю и пропал полк. Расформируют... А так, может, ещё и до Берлина дойдём.
- Обязательно дойдём до змеиного логова, товарищ младший лейтенант, - заверил Егор Громов. - Разрешите стать в строй?
- Становитесь, ефрейтор Громов, и помните, что я сказал.
Егор, придерживая болтавшуюся на плече винтовку, догнал своих грушевцев, пошёл вместе со всеми.
- Грома, зачем лейтенант вызывал? - поинтересовался друг детства Иосиф Шабельский.
- Да так... - неопределённо сказал Егор. - Сообщил кое-что... насчёт полкового знамени.
- А я думал, что сурьёзное...
- Насчёт жратвы, что ли? - улыбнулся Роман Сизокрылов. - Уж куда серьёзнее.
- А хотя бы и так, - с вызовом ответил Шабельский. - Ты зря лыбишься, Ромка. На пустой желудок не дюже навоюешь, я тебе доложу. Когда кишка кишке дули крутит... Как мой Мишка у станице в школьной книжке читал, помню: "Я волком бы выгрыз!.. бюрократизму..." Дальше запамятовал как, только одно это и втемяшилось в голову: "волком выгрыз"! Это ж до какой крайности надо изголодаться?!
- Кто о чём, а вшивый о бане, - презрительно фыркнул крепко и уверенно шагавший рядом бывший танкист Дмитрий Вязов. От былой его службы в бронетанковых войсках только и остался, что шлем на голове, да обожжённая в подбитом БТ-7, до сих пор не зажившая щека.
- Да-а, в баньке б сейчас не мешало попариться, - мечтательно произнёс Роман Сизокрылов. - Почитай, с сентября месяца в бане не был, грязью зарос увесь, всё одно что хряк в катухе. Как в последний раз по тёплому сполоснулся у Днепре, то и всё.
- Может, тебе ещё и бабу под бочок, вдовушку? - подковырнул приятеля Егор Громов.
- А что, не отказался бы, Егор, - плотоядно заулыбался Роман. - Прижал бы её, милушку, к грудям... А она мягонькая вся, горячая, гладкая... Как сдобная пышка.
- Ромка, дьявол, заканчивай душу травить, - сердито глянул на него Иосиф Шабельский и мечтательно закатил глаза. - Эх, жизня, а когда-то ж ты улыбалась казаку! Обнимал-целовал любушку, а зараз с винтовкою в обнимку спишь. Родней её - нету.
- Ничё, станичники, вот доберёмся до жилья, там и разгуляемся, - обнадёжил Егор Громов. - Там и банька нам будет и скусная бабёнка-хохлушка в постели.
Танкист Дмитрий Вязов не удержался, скептически хмыкнув, испортил идиллию:
- Ага, дядько Жора, будет нам скоро банька от фашистов... кровавая!
- Типун тебе на язык, Митька, - аж вскрикнул при словах Громов. - Как серпом по одному месту!..
В степи уже смеркалось, когда впереди замаячили высокие пирамидальные тополя и показались островерхие крыши таврической деревни. Младший лейтенант подозвал Ушакова.
- Бери, сержант, своих бойцов и топай в разведку. Немцев там, конечно, не может быть - глубокий тыл, но на всякий пожарный проверь. Может, бандеровцы в селе окопались, может дезертиры... Всех подозрительных задерживай и веди ко мне.
Данила Ушаков окликнул грушевцев. Сняв винтовки и передёрнув затворы, они осторожно двинулись редкой цепочкой к вырисовывавшимся вдали, на фоне сереющего вечернего неба, сельским крышам. Машарин крикнул напоследок, чтобы не курили и громко не разговаривали.
Пропустив слова младшего лейтенанта мимо ушей, красноармейцы шли без опаски, не таясь, разговаривали громко, во весь голос. Почти все курили. В предчувствии близкого отдыха, сытного ужина в тёплых колхозных хатах, возможно, с огненной украинской горилкой - настроение у всех было приподнятое.
- Вот и сбывается твоя мечта, Ромка, - с намёком говорил Егор Громов, расплывшись в слащавой улыбке. - Как станем на постой в селе - знай не зевай, ищи себе упитанную хохлушку...
- Да посговорчивей, - поддержал шутку Иосиф Шабельский.
- Ну, это уж как полагается, - заверил одностаничников Сизокрылов. - Я своего не упущу, будьте спокойны. Редкий шанс надо использовать на всю катушку... А у бабы от этого не убудет. Всё одно, что из колодца цибаркой черпануть... Рази заметишь?
- Логично, - коротко заметил танкист Дмитрий Вязов.
Они прошли по неровному степному бездорожью уже две трети пути, как впереди, в сгустившихся сумерках выросли вдруг две неясные фигуры со штыковыми винтовками наперевес и нерусский, мягкий, с южноукраинскими нотками, голос что-то вопросительно прокричал с той стороны.
Красноармейцы встали как вкопанные. Егор осторожно тронул Ушакова за рукав шинели:
- Данила, никак не германцы? Я их говор знаю...
- А наши ли? - усомнился старший сержант Ушаков.
К землякам сзади приблизился Иосиф Шабельский, внёс своё предположение:
- Это никак молдаване. Помню, до войны как-то ездил в Родионово-Несветайскую, видал их там, молдаван. Бригаду шабаёв... Коровник на ферме строили.
- Ну, свои, значит, свои. Айда, мужики, - успокоился Данила Ушаков и продолжил путь по направлению к дозору. Уверенно крикнул караульным: - Мы свои, хлопцы, опустите винтари! Позовите начальника караула, - нам в село на постой надо.
С той стороны опять что-то гневно прокричали по-своему, громко щёлкнули затворы и громыхнули два выстрела. Пути просвистели над головами грушевцев, едва не задев пилотки. Красноармейцы повалились в бурьян, открыв по противнику беспорядочную стрельбу.
- Вот тебе и молдаване, Осип, - укоризненно крикнул другу Егор Громов. - Видел... шабаи... Сам ты, Осип, шабай! Это румыны, а не молдаване - я вспомнил. У них языки скидываются...
Данила Ушаков, выстрелив ещё пару раз в сторону вражеского дозора, ужом подполз к Роману Сизокрылову, шепнул, сплёвывая попавший в рот мусор:
- Давай, Ромка, дуй по быстрому в полк. Доложи лейтенанту, что на окраине на противника нарвались. Ведём неравный бой с превосходящими силами румын. Пущай срочно подмогу шлёт, не то нам хана. Так и передай.
- Румынов же всего двое? - удивился Сизокрылов.
- А ты эту цыганчу не знаешь? Зараз двое, а через минуту весь табор набежит... Бегом до Машарина!
Румыны, между тем, постреляв ещё немного, начали ползком уходить из под огня красноармейцев.
- Ага, испугались, мамалыжники. Наша берёт! - обрадовались грушевцы и, дружно вскочив на ноги, бросились в штыковую атаку.
Егор Громов бежал первый, даже обогнал старшего сержанта Ушакова. Позади пыхтели, гремя котелками, танкист Митька Вязов и Иосиф Шабельский. Румыны уже не ползли, а со всех ног, не оборачиваясь, улепётывали в село. Егор нагнал одного, с силой, как учили опытные сержанты-сверхсрочники на полигоне, вонзил острый трёхгранный штык в спину, прямо между лопаток вражеского солдата. Тот страшно вскрикнул, дёрнулся всем телом, споткнулся, как будто ему подставили подножку, и, мягко соскальзывая со штыка, повалился головой вниз на землю. Егор перепрыгнул через него и пустился догонять второго румына. Бежавший следом за ним Шабельский, приостановившись, по инерции несколько раз пропорол спину поверженного противника штыком.
В это время с окраины села застучали частые винтовочные выстрелы. Ударило нескольк станковых пулемётов. Видимо, румыны, услышавшие звуки боя в степи, заняли оборону. Бежавший впереди красноармейцев румынский солдат, срезанный пулями своих, упал в сухой бурьян. Грушевцы тут же дружно залегли кто где, плотно прижимаясь к земле, вновь почувствовав себя в голой степи, под неприятельскими пулями, неуютно. Было ощущение, что лежишь голый в женской бане, и все тебя видят, и никуда от любопытных взглядов не спрячешься...
- Командир, бля, нарвались на засаду, - свистящим шёпотом заговорил Егор Громов, устраиваясь поудобнее возле Данилы Ушакова, подминая под себя высокие, сухие стебли полыни, чтобы не мешали обзору. - Что делать будем?
- Драться, дядька Жора! - решительно ответил Данила и, передёрнув затвор, выстрелил в сторону вспыхивающих вдалеке огоньков румынских выстрелов. - Зараз подмога от лейтенанта Машарина подойдёт. Не дрейфь, мы этим мамалыжникам сёдня накладём по первое число! Как чухонцам в прошлом году на линии Маннергейма.
Вскоре позади их позиции послышался шум многочисленных солдатских сапог, резкие отрывистые команды. На мгновение всё стихло, к ведущим бой грушевцам, шурша сухой травой, подползли младший лейтенант Алексей Машарин и старшина Новосельцев.
Машарин обратился к Ушакову:
- Что произошло, товарищ старший сержант? Доложите обстановку.
- Не время, лейтенант, докладывать, - отмахнулся Данила. - На румынский дозор мы в поле напоролись, те сдуру открыли огонь, пришлось их пострелять. В селе - основные румынские силы, держат оборону на околице. Видать, какая-то блуждающая часть, с дороги сбились и решили заночевать до утра. Предлагаю немедля атаковать противника, чтобы не дать им вспопашиться! Ты, лейтенант, оставь мне пару пулемётных расчётов для поддержки, да взвод бойцов, а сам с главными силами иди в тыл румынам. Мы их пока здесь будем сдерживать, к земле пулемётами прижимать. Как только обойдёшь населённый пункт, дай мне сигнал красной ракетой, что атакуешь, я тебя здесь поддержу встречным ударом. Только ты сперва оттяни на себя румын с околицы, пусть пулемёты против тебя повернут, чтобы они нас в голой степи всех, нагад, не положили... Да, и ещё: будете идти в обход - прикажи, чтобы бойцы белые тряпки на рукава повязали. Мы то же самое сделаем, - чтобы своих в темноте не побить. Лады, лейтенант?
- Всё ясно, старший сержант Ушаков, - подал голос лейтенант. - Диспозицию твою утверждаю. Жди сигнала!
Младший лейтенант Машарин и старшина Новосельцев поползли в сторону основных сил полка. Через десяток метров вскочили на ноги, пригибаясь почти до самой земли, побежали к своим. Вскоре в той стороне снова зашуршала трава, на позицию грушевцев ползком прибыл неполный взвод красноармейцев, быстро и умело рассредоточился по огневой линии. Номера тащили за собой два "Максима".
Перестрелка загрохотала с новой силой. Пулемёты, оставленные Машариным, подключились к общему хору разгорающегося на подступах к селу боя. Сдерживая на позициях противника, они не давали ему подняться в атаку. Румыны яростно огрызались, прошивая степь из конца в конец огненными строчками своих станковых и ручных пулемётов.
Пользуясь моментом, Егор Громов перестал стрелять. Оставив винтовку на сооружённом на скорую руку бруствере из подмёрзшей земли и прошлогоднего травяного сухостоя, сполз в укрытие, перевернулся на спину, устало закрыл глаза. К нему, боязливо вжимая голову в плечи от пуль, то и дело свистевших кругом, подполз Иосиф Шабельский. С тревогой спросил:
- Ты что, Жорка? Ранен?
- Нет, Осип, всё в порядке. Просто устал, - откликнулся Громов. - Полежу малость, отдохну, покель пулемёты нас прикрывают. Румыны чай зараз не сунутся. Темноты побоятся.
- И то верно, - согласился Шабельский, устраиваясь рядом. - Кой чёрт стрелять в темноту, патроны зазря тратить, - всё равно ни шиша не видать, хоть глаз выколи и выбрось!
Егор промолчал. Открыв глаза, задумчиво уставился в ночное бездонное небо, усеянное звёздами, как маленькими светлячками. Подумал о вечности, по сравнению с которой всё, что происходит сейчас внизу, на земле, по большому счёту не имеет значения. И так ли уж важна его собственная жизнь по сравнению с этим огромным, бескрайним звёздным миром? Который даже не заметит, если она вдруг сейчас прервётся.
- С чего ты об этом спрашиваешь? - удивился Громов.
- Так, просто, - замялся Шабельский. - Представил, что всё равно помру когда-нибудь... Так почему не зараз? Ан всё одно - боязно.
- Придёт наш черёд помирать - помрём, никто нас не спросит, - твёрдо сказал Егор. - А покуда живёшь, нужно жить и бороться. Не поддаваться костлявой...
Бой в степи длился уже несколько часов. Это был даже не бой, а перестрелка, которая то затухала и почти сходила на нет, то вновь вспыхивала и разгоралась с новой силой. Далеко впереди, за селом, в небо взвилась вдруг красная ракета. Рассыпалась в верху новогодней гирляндой огней.
- Товарищи красноармейцы, приготовиться к атаке! - крикнул во всю мощь лёгких старший сержант Ушаков.
Громов с Шабельским перевернулись, схватили в руки винтовки. Где-то далеко за селом, приглушённые большим расстоянием, загремели вдруг винтовочные и пулемётные выстрелы, послышались ухающие разрывы гранат, гулкое красноармейское "ура". Это ударили в тыл засевшим в населённом пункте румынам основные силы полка. Огонь противника с околицы села по бойцам старшего сержанта Ушакова прекратился. Вероятно, румыны перенесли огонь в глубь своей обороны, по атакующему подразделению лейтенанта Алексея Машарина.
- Вперёд, мужики, за родину! За товарища Сталина! Бей фашистскую гадюку! - страшно заорал, вскакивая на ноги, Данила Ушаков. Крепко сжимая в заскорузлых мозолистых крестьянских руках старенькую трёхлинейку, пообедал по полю, по бурьянам, в сторону деревни. Солдаты вскочили вслед за ним, дружно устремились в атаку на невидимого противника. Бежали быстро, налегке, оставив всю ненужную амуницию и вещевые мешки на огневой линии. Старались как можно скорее преодолеть открытое, пристреленное из конца в конец пространство перед селом.
Егору Громову горячий пот ручьём заливал глаза. Не смотря на холодную, с лёгким морозцем, погоду гимнастёрка под шинелью на спине и под мышками моментально взмокла. Было трудно дышать, сильно, как будто туда воткнули шило, кололо в правом боку. Иосиф Шабельский, по стариковски пыхтя, как паровоз, бежал рядом. То и дело стрелял на ходу, передёргивая затвор. На рукаве у него, как и у всех красноармейцев, белела для отличия марлевая повязка.
Бой шёл в самой деревне, и бойцы Ушакова достигли околицы без потерь. Держась группами по двое - трое человек, рассыпались по улицам и дворам. Грушевцы наступали кучно все вместе: Егор Громов с Шабельским и Сизокрыловым, правее Данила Ушаков и Вязов. Проскочив по узкому проулку до перекрёстка, они увидели впереди группу солдат в высоких островерхих румынских шапках, в необычного покроя матерчатых головных уборах.
- Румыны! - предупредительно крикнул своим Егор Громов и первый выстрелил из винтовки во вражеских солдат.
Румыны ответили нестройным залпом. Бежавший рядом с Егором Роман Сизокрылов, вскрикнул и, выронив винтовку, упал. Красноармейцы разом залегли у плетня, начали дружно палить в неприятеля из винтовок. Старший сержант Данила Ушаков, изловчившись, швырнул гранату. Раздался оглушительный взрыв, тела румынских солдат разметало в разные стороны. Грушевцы, подбежав к ним, добили оставшихся в живых штыками и прикладами. Егор Громов обратился, перекрикивая гул боя, к Шабельскому:
- Осип, вернись к Роману, погляди что с ним? Если ранен, перевяжи, а мы пока в соседних дворах поглядим, - нет ли мамалыжников.
Трое грушевцев осторожно вошли в калитку ближайшего двора, старший сержант Ушаков, приблизившись к дому, с силой забарабанил кулаком в закрытую ставню.
- Хозяева, отпирай - свои!
В доме зажгли керосиновую лампу, в коридоре брякнула щеколда, со скрипом приотворилась дверь. На пороге показалась ещё не старая украинка в наброшенном на плечи тёплом платке.
- Неужто и вправду, наши? - обрадованно воскликнула она, выйдя на улицу. - Ребята, вы заходьте у хату, я вас молочком парным напою, борща разогрею, тильки в обед сварила.
- Румын поблизости нет, хозяйка? - с тревогой спросил Данила Ушаков, озираясь по сторонам.
Шум боя постепенно с дальней окраины села приближался к центру. Егор Громов сказал Ушакову:
- Командир, нужно Ромку в хату перетащить и самим занять оборону: зараз через нас мамалыжников лейтенант Машарин погонит, как бы под горячую руку им не попасть.
С этими словами он махнул рукой Митьке Вязову и бросился из калитки на улицу. Там Иосиф Шабельский тяжело нёс на себе раненого Романа Сизокрылова, тот скрежетал зубами от боли, еле передвигал ноги. Он был без шинели, которую нёс в свободно левой руке Иосиф, правой он поддерживал Сизокрылова. Гимнастёрка Романа была разорвана чуть ли не до пояса, грудь наспех перевязана бинтом, сквозь который проступали свежие пятна крови. Егор с Митькой Вязовым подбежали к Сизокрылову, бережно взяли его под руки, осторожно повели в хату. Позади, прикрывая земляков бежал с винтовкой на изготовку Иосиф Шабельский.
В переулке появились отступающие с околицы румыны. Роман выстрелил в них, крикнул предостерегающе своим:
- Жорка, быстрей в дом, мамалыжники идут!
Из глубины двора ему на помощь поспешил Данила Ушаков. Укрывшись за плетнём, он тоже открыл огонь по румынам. Несколько неприятельских солдат упало, поражённые пулями красноармейцев, остальные отхлынули во дворы.
Егор с Митькой втащили раненого Сизокрылова в хату, следом, отстреливаясь, забежали Шабельский с сержантом Ушаковым. Хозяйка захлопнула за ними дверь, накинула крючок и с лязгом задвинула засов. Красноармейцы заняли оборону напротив окон...
25
Зима в этом году пришла ранняя. Уже в конце октября выпал снег и ударили двадцатиградусные морозы. Стало трудно с продуктами и руководство Воркутлага урезало заключённым пайки. В ответ, начальник лагпункта "Лесорейд" Марк Ретюнин, своей властью, без всякой на то производственной необходимости, почти каждый день стал выдавать зэкам по пол-литра молока, а своим единомышленникам - по литру в сутки. Блатных, в интересах задуманного дела, он время от времени, через бригадира Фёдора Громова, снабжал водкой.
После памятного инцидента в конюшне, Фёдор откровенно и решительно поговорил с десятником Яшкиным, поставил вопрос ребром о снятии его с бригадирства. Но Афанасий Иванович опять принялся доказывать, что Громов нужен именно на своём месте, штаб восстания возлагает на него большие надежды и думает, что он, в конце концов, найдёт общий язык с уголовниками. Тем более, что среди авторитетов - его земляк, известный вор в законе Захар Пивоваров, или, как его называют блатные Зоха Ростовский. Вскоре Фёдор пообвык, попритёрся к должности, приспособился к крутым нравам урок и жизнь вошла в обычную колею.
Вести с фронта были неутешительные: за лето и два месяца осени немцы далеко продвинулись вглубь нашей территории, оккупировали всю Прибалтику, Белоруссию, Молдавию, Украину, прорвались в Крым. Были взяты многие крупные города европейской части СССР и столицы союзных республик. Пали Львов, Вильнюс, Рига, Таллин, Минск, Кишинёв, Одесса, Киев, Харьков, Смоленск, блокирован с севера финской армией и с юга вермахтом - Ленинград. Под Киевом было окружено и уничтожено пять советских армий, около 670 000 человек попало в плен.
На центральном участке фронта немецкие войска развивали стремительное наступление на Москву. Несмотря на осеннюю распутицу, проливные дожди и непролазную грязь они всё же смогли к концу октября захватить Калинин, Можайск, Наро-Фоминск, Малоярославец, Алексин, вышли на южную окраину города Горки - последнего рубежа обороны Москвы. От него до столицы по шоссе оставалось не более 65-ти километров.
В связи со всем этим и наступлением небывалых в ноябре ранних холодов, Марк Ретюнин решил действовать. Восстание было назначено на седьмое число, как раз на праздник. Чтобы нейтрализовать блатных и притупить бдительность охраны, он передал на зону через бригадиров большое количество спиртного. Вохровцам категорически запретил заходить на территорию и во что-либо вмешиваться. В бараках началась оргия.
Фёдор Громов, снабдив водкой свою бригаду, вынужден был временно остаться с ними, чтобы не вызывать подозрения. Випивка, естественно, попала в руки блатных. Шестёрки, пулей сгоняв на кухню, по шустрому соорудили отменную по лагерным меркам закуску для уважаемых людей. Уголовники добавили своих запасов из воровского общака, так называемый грев, который им регулярно обламывался из Воркутлага. Пригласили на кир и Громова.
- Ты на нас не обижайся, бугор, - дружески похлопал его по плечу пахан Сергей Шишканов, или Шишкан по-лагерному. - Кто старое вспомянет, тому сам знаешь что... - знаменитый марвихер немного помолчал для убедительности и закончил фразу, зловеще проведя себя большим пальцем по шее. - Глаз - вон!
- Знаю, Сергей Леонидович, учёный, - многозначительно, с намёком, хмыкнул Фёдор Громов. - На обиженных в лагере воду возют.
- А ещё они у нас под вагонками спят и парашу утром выносят, - добавил, засмеявшись, авторитетный вор Захар Пивоваров.
Все уголовники поддержали его дружным смехом и восклицаниями, зная о ком речь. Понял и бригадир Громов. Между тем малолетка Карлик, бывший на разливе, налил уважаемым людям водки. Когда хорошо подпили, наелись и расслабились, пахана потянуло на песни.
- А ну, Моня, давай, сбацай нашу, пацанскую, - окликнул он положенца Мирона Бахтина, знавшего массу блатных песен. Моне передали старенькую, видавшую виды семиструнку. Он пощипал задумчиво струны, подкрутил колки, откашлявшись, начал хорошо поставленным, низким грудным голосом:
Это было весною зеленеющим маем,
Когда тундра надела свой зелёный наряд.
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Чтобы нас не настигнул пистолета заряд.
Песня была известная, лагерная, очень популярная среди воров. Фёдор не раз уже её слышал и всякий раз получал огромное удовольствие. Вот и сейчас при первых аккордах, сердце невольно сжалось в комок, сопереживая. Да и пел Моня очень хорошо, с душой, хоть она и была у него - уркаганская. Зэки в бараке тоже притихли, слушая. Каждый думал о своём. Громов невольно вздрогнул, вспомнив о завтрашнем выступлении. Бесхитростные слова песни напомнили ему об этом роковом событии. Кто знает: не пророческими ли окажутся эти горькие строки?
Дождь нам капал на рыла, и на дула наганов.
Вохра нас окружила, "руки в гору" кричат...
Шишкан, подперев щеку кулаком, сосредоточенно слушал. Было видно, что он весь отдался песне и на время выключился из реальности. Простенькая сентиментальная мелодия псевдоромантического блатного романса глубоко тронула и его чёрствую душу. Песня была своя, местная, сочинённая, вероятно, кем-то из заключённых в Воркуте или на Печёре. Об этом красноречиво говорили такие слова:
Мы с тобою бежали, когда тундра одела,
Когда тундра одела, свой осенний наряд.
Мы бежали по тундре вдоль железной дороги,
Где курсирует скорый Воркута-Ленинград...
Когда Моня закончил петь и потянулся за кружкой, в которой ещё оставалось малость водки, чтобы промочить горло, пахан велел налить ему полную - до краёв:
- Это тебе премия от нашего воровского профсоюза! - с намёком, сказал он. - Пей Моня, шамай, да ум не пропивай - будешь ещё петь. Я хочу. - Обернувшись к остальным зэкам в бараке, громко крикнул, начальственным, не терпящим возражения тоном:
- Гуляй, бродяги, - я угощаю! Коль пошла такая пьянка... Подходи, кто ещё не причащался "святой водицей"!
Заключённые, шумной весёлой толпой, с жестяными кружками в руках, повалили в заповедный угол блатных. На месте остались только "обиженые", которым нельзя было общаться с остальными зэками, а тем более пить водку с ворами. Выпивки было много, помимо принесённой Фёдором, блатные достали ещё свою самогонку. Каждый старался выпить как можно больше, как и съесть харчей на дармовщину - сказывалась специфика арестантской жизни при сплошном дефиците всего. Громов же наоборот пропускал многие тосты или незаметно выплёскивал водку из своей кружки на пол. Ему обязательно нужно было остаться этой решающей ночью трезвым, со светлой головой. Занятый своими мыслями, он пропустил начало вспыхнувшего конфликта между малолетками-шестёрками Джагой и Карликом. Когда он посмотрел в из сторону, они уже хватали друг друга за грудки.
- Ты что, чмырь, постоянно мне не доливаешь? По рогам захотел? - угрожающе наседал на разливавшего водку Карлика нахальный горластый Джага.
- Я всем одинаково лью, Джага, отвали, - оправдывался малолетка.
- Нет - мне меньше, все видели, кого хочешь спроси, - настаивал неугомонный Джага.
- За свои слова отвечаешь?
- Век воли не видать, Карлик!
Джага красноречиво полез а правый карман штанов... Зоха Ростовский поднял руку, чтобы прекратился пьяный галдёж и, когда все стихли, властно указал спорщикам на дверь:
- Только не здесь, шныри... Живо в предбанник разбираться! Не мешайте людям культурно отдыхать.
Большая группа малолеток, а с ними и немало взрослых зэков тут же шумной толпой высыпали в коридор вслед за Джагой и Карлиеом. Всем хотелось посмотреть на захварывающее зрелище. Воспользовавшись тем, что пахан отвернулся от него и о чём-то заговорил с Инженером, вышел и Фёдор Громов. В коридоре, в широком кругу зэков, напоминающем небольшую арену, как гладиаторы, с заточками в руках, пружинисто похаживали друг против друга задиристые малолетки. Сбитый, мускулистый Джага, для пущей лёгкости и, чтобы наглядно показать противнику, с кем имеет дело, снял телогрейку с гимнастёркой и нижнюю рубашку, оставшись голым по пояс. Карлик - рослый, худощавый паренёк, был в рубахе. Дерущиеся зорко следили за движениями противника, стараясь не пропустить рокового удара, уклониться и ударить самому.
- Давай, вали его, Джага, что смотришь! - как римские патриции во время гладиаторских боёв кричали одни, подбадривая своего бойца.
Другие, делавшие ставку на Карлика, кричали в свою очередь:
- Карлик, закопай духарика, он всем уже надоел! Не кипешись, мы за тебя.
Джага, ловко уклоняясь от резких наскоков и глубоких выпадов противника, с кривой улыбочкой на губах, медленно, словно заклинатель змей перед коброй, перемещался по кругу. Он не отрывал настороженного взгляда от Карлика и поводил перед собой рукой с самодельной финкой - пером по лагерному. Все в напряжении замерли, ожидая скорой развязки смертельного поединка, зрелище действительно было захватывающее. Даже Фёдор Громов невольно засмотрелся на бойцов, забыв на миг обо всём. Адреналин в крови у него взыграл, пьянящий азарт боя затуманил голову, так что впору самому кинуться в драку. Подобное же чувство испытывали и многие зрители.
Карлик, с громким криком, рассчитанным на то, чтобы запугать противника, снова стремительно бросился, выставив нож, на Джагу. Метил прямо ему в грудь. Казалось, - ещё мгновение, и боец, обливаясь кровью, упадёт на пол импровизированной арены и всё будет кончено. Но Джага умело ушёл от смертельной опасности, отклонившись всем корпусом в сторону, сделал ловкую подсечку ногой, и в то время как противник падал, успел по рукоятку воткнуть ему в бок перо. Карлик громко вскрикнул от боли и, схватившись за окровавленный бок, рухнул на грязный, заплёванный пол "предбанника".
Никто ничего не ответил, всё было ясно и без слов: Джага победил в честном поединке. Заколотого насмерть Карлика даже не стали осматривать, только оттащили его в сторону с прохода и стали расходиться. Джага, вытерев окровавленное лезвие финки об одежду убитого, подошёл к Фёдору.
- Бугор, ты всё видел? Иди на вахту, вызывай начальника и лепилу, скажи: зэк хлеб резал - нечаянно на нож упал. Всё понял? - В голосе малолетнего убийцы послышалась неприкрытая угроза.
Фёдора от его слов передёрнуло:
- Как вы мне уже все надоели, волки позорные! Живёте, как нелюди, друг дружку режете... Разве это порядок - среди своих?
- Ну, ты мне тут свою гнилую пропаганду не тули, враг народа, - неторопливо одеваясь, презрительно скривился Джага. - У нас порядок один, уркаганский: умри ты сегодня, а я завтра! У нас выживает сильнейший. Мы - свободные люди, а вы, - рабы! Мужики-доходяги... Привыкли на воле на начальство вкалывать и здесь на них мантулите, как лошади. А на лошадь потому и грузят, что она везёт.
Громова обидно задели его слова:
- Врёшь, бандит, мы, казаки, - не рабы! И такой сволочи, как ты, порядком в Гражданскую порубили.
- Поезд ушёл, дядя-фраер! Аля-улю, - презрительно скривился малолетка. - Пока вы на своих кобылах большими ножичками махали и головы свои дурные под чекистские пули подставляли, главный пахан Большой Зоны всё к своим рукам прибрал. Сиди, теперь, фашист, и не рыпайся. И делай, что тебе велят.
- Да пошёл ты!.. - грязно выругался, скрипнув зубами, Фёдор. Громко хлопнув дверью, вышел из барака.
Пройдя несколько метров по главному проходу между бараками, Громов невольно умерил свой быстрый решительный шаг. На пути то и дело попадались подгулявшие компании зэков. Многие горланили во всю мощь простуженных на лесоповале лёгких блатные песни. Шли в обнимку, сильно раскачиваясь, некоторые, не скрываясь, в открытую прикладывались к бутылкам. Тут и там то и дело вспыхивали пьяные перебранки и даже потасовки. Охрана, как и было заранее обговорено с начальником командировки Марком Ретюниным, ни во что не вмешивалась, в жилую зону не заходила и заключённые этой ночью были полностью предоставлены сами себе.
Фёдор укоризненно покрутил головой, представляя, что тут будет твориться, когда совсем стемнеет, и зэки перепьются окончательно. Быстро пошёл в свой барак, чтобы рассказать о случившемся инциденте Николаю Чупрову. Здесь сильно пьяных не было. Его ждали. Чупров, слегка навеселе, видно, тоже малость хлебнул водочки или спирта, повёл его в дальний конец барака, где собралось много участников предстоящего завтра восстания, в том числе и несколько членов штаба. Громов увидел здесь командира Отряда особого назначения Зверева, начальника штаба Дунаева, командиров отделений Соломина и Простакова, заведующего баней китайца Лю-Фа.
Все сдержанно с ним поздоровались. Фёдор сообщил Ивану Звереву об убийстве в бараке блатных.
- Я думаю, бригадир, сейчас никому ничего говорить не надо, - подумав, вынес взвешенное решение Зверев, а завтра будет уже не до этого.
Все сейчас же с ним согласились, на том и порешили. Михаил Дунаев изложил план действий, разработанный накануне Ретюниным и Яшкиным.
- Завтра, ты Лю-Фа, ссылаясь на распоряжение Ретюнина, объявляешь банный день и передаёшь начальнику военизированной охраны, чтобы он срочно вёл всех стрелков мыться. Скажешь, что в связи с праздником Великого Октября баня будет работать только до семнадцати часов. А сообщишь всё это ему в четыре часа, не раньше: соврёшь, что дрова только что подвезли. Это для того, чтобы у них времени не оставалось на раскачку, чтоб поторапливались. А в спешке, всегда неразбериха и путаница получается, это нам на руку. Затем ты, Иван Матвеевич, ты Громов и ты Пашкевич, вооружившись ножами, идут на вахту и обезоруживают дневального. Чтобы не вызвать подозрения, скажете, что срочно вызывает Ретюнин. Он позвонит Марку Андреевичу, тот подтвердит. Забрав у дневального пистолет, данная группа ждёт ещё четверых на подмогу: это буду я, Авакян, Цветков и Родионов. Всемером выходим за проходную, окружаем казарму вохровцев. Там, по идее, должно будет оставаться только два человека наряда: дежурный и один дневальный. Второй, вероятно, пойдёт мыться. Обезоруживаем наряд и забираем оружие. Там должно будет быть больше десяти винтовок и револьверы. Вооружаемся и двигаемся к бане, захватываем врасплох весь караул. Сообщаем по телефону Ретюнину и Макееву на лесобиржу. Далее руководство восстанием принимает на себя Марк Андреевич... Поднимаем зону и действуем по намеченной диспозиции, если где не будет состыковываться - по обстановке. Вопросы, замечания, предложения какие-либо есть?
* * *
На следующий день, когда почти все вохровцы направились мыться в баню, Иван Зверев вошёл в барак и поманил пальцем Громова и Пашкевича:
- Пора, хлопцы. Идём скорей, дорога каждая минута!
Как и было обговорено по плану, они последовали на вахту, по пути Зверев давал последние указания:
- Дежурит рядовой Букреев - туповатый деревенский мужик. Справимся с ним без труда, главное, действовать решительно и смело. И много не разговаривать.
Увидев подходящих к вахте заключённых и среди них завхоза, Букреев лениво встал из-за стола в комнате дежурного, выглянул из двери:
- Что надо?
- Марк Андреевич Ретюнин срочно вызывает, - без запинки ответил Зверев. - Вчера ещё нужно было получить что-то на складе, да сами знаете, гражданин начальник, что вчера происходило... Весь контингент праздник отмечал, не удосужились вовремя...
- Почему без охраны? - сердито рявкнул Букреев и тут же осёкся, вспомнив, что все вохровцы в бане.
- Так ведь... - развёл руками Зверев.
- Ладно, стой... Сейчас позвоню Ретюнину, всё узнаю, - отмахнулся Букреев.
Зверев с Громовым и Пашкевичем, высоким, плечистым, сильным зэком, многозначительно переглянулись. Когда дневальный зашёл в помещение и снял трубку внутренней связи, заключённые стремительно ворвались на вахту, окружили с трёх сторон Букреева. Зверев приставил к его горлу заточку:
- Спокойно, солдат, не двигаться. Руки вверх! Ты арестован.
Глаза Букреева округлились от страха. Ничего не понимая, он поднял руки. Зверев вытащил у него из кобуры наган, Громов с Пашкевичем заломили руки за спину, крепко связали принесённой с собой верёвкой, заткнули рот кляпом. Затем Иван Зверев выглянул из проходной и условно несколько раз свистнул. Тут же из-за угла конюшни показалось четверо заключённых во главе с Дунаевым. Они бегом последовали к вахте.
- Всё в порядке, Михаил Васильевич, - доложил начальнику штаба восстания Дунаеву командир отряда Зверев, показывая отобранный у Букреева пистолет. - Дневальный связан, больше на вахте никого нет, путь на волю свободен.
Михаил Дунаев оценивающим взглядом окинул пришедших с ним заключённых.
- Родионов, остаёшься на проходной. Сейчас же свяжись по телефону с Ретюниным, доложи обстановку. Остальные за мной!
Выйдя за территорию зоны, шесть повстанцев быстрым шагом, почти бегом, направились к казарме вохровцев, которая находилась в нескольких десятках метров от вахты. К всех было боевое, приподнятое настроение, первый успех окрылил заключённых.
Не встретив никого на крыльце, они без опаски, с шумом ворвались в казарму. Там, сразу у входа, за столом сидело два охранника: дежурный старший сержант и дневальный. Второй дневальный, босяком, подкатив рукава защитной гимнастёрки и штанины галифе - до колен, мыл шваброй пол.
Иван Зверев направил ствол нагана на дежурного:
- Руки вверх! Ни с места! Стреляю без предупреждения!
Старший сержант инстинктивно схватился за кобуру, рядовой вохровец, вскочив с места, бросился к своей винтовке, которая стояла у стены. Ситуация была критическая, медлить было нельзя ни секунды. Зверев выстрелил в голову сержанта и тут же перевёл ствол нагана на дневального. Прогремел второй выстрел. Оба вохровца со стонами повалились на пол. Старший сержант был убит на повал, рядовой корчился на чисто вымытом, ещё не просохшем полу казармы в луже крови - он был ранен в бок. Занимавшийся уборкой вохровец бросил в ведро тряпку и поднял руки.
Повстанцы быстро разоружили охранников, открыли пирамиду: в ней находилось одиннадцать винтовок и три нагана. Все вооружились, связали пленников. Зверев оставил охранять их и захваченное оружие Авакяна, остальных повёл в баню, где мылись лагерные охранники. В предбаннике из встретил китаец Лю-Фа. Иван Зверев передал ему пистолет. Китаец молча кивнул головой и, спрятав руки за спину, первый шагнул в душевую.
Нагие охранники, ничего не подозревая, рьяно растирались мочалками, намыливали головы, со смехом, как малые дети, плескали друг в друга водой. В помещении стоял шум от льющейся воды и выкриков, всё было окутано клубами пара. Лю-Фа перекрыл кран и, когда шум воды прекратился, выстрелил в потолок из нагана.
- Баня закрываться. Всё! Выходи с поднятый рука, вы алэстованы!
Следом за Лю-Фа в душевую ворвались с оружием наперевес пятеро повстанцев во главе со Зверевым. Вохровцы опешили. Никто даже не пытался оказать сопротивление. Все подняли руки, надели принесённую повстанцами из предбанника форму, покорно дали себя связать. Оставив их под охраной Цветкова и Пашкевича, мятежники вышли на улицу.
К бане торопливой походкой спешили Марк Ретюнин и Афанасий Яшкин. Зверев вручил им по револьверу, вкратце доложил обстановку.
- Открывайте ворота зоны, выпускайте заключённых, - решительно приказал Ретюнин.
Фёдор Громов и китаец Лю-Фа со всех ног радостно бросились к воротам, сбив прикладом винтовки висячий замок, Громов распахнул одну половину, Лю-Фа - другую. Зверев, зайдя на территорию лагпункта, выстрелил из револьвера в воздух, давая сигнал своим. Тут же изо всех бараков высыпал на улицу лагерный народ. Ретюнин с вооружённой свитой прошёл на плац. К ним тут же присоединилось несколько десятков заговорщиков, остальные заключённые, ничего не знавшие о готовящемся восстании, недоумённо взирали на вооружённых зэков, вертели во все стороны головами, ища серые шинели вохровцев и ровным счётом ничего не понимали.
Марк Ретюнин поднял руку с зажатым в ней наганом, призывая к тишине, и громко заговорил. Фёдор Громов в это время, плохо его слушая, отыскал в толпе родственника, зятя Ивана Бойчевского. С радостью поспешил к нему навстречу, затряс руку:
- Свобода, Иван Леонтьевич! Снова казаки гуляют... Охрану мы разоружили, вишь, - кивнул на висевшую через плечо трёхлинейку. - Зараз по другим лагерям пойдём народ подымать. Ты как, с нами?
- А куды ж мне от вас, Федот? - весело тряхнул головой Бойчевский. - Вместях сидели на каторге, вместях и волю добывать будем, а там как Бог положит...
В это время Ретюнин закончил свою краткую речь, призвал заключённых поддержать восстание и присоединиться к "Отряду особого назначения ? 41". Всем, кто вступит в отряд, - обещал тёплую одежду и продовольственный паёк. Остальные могли идти, кто куда хочет или оставаться в лагпункте.
- Айда к складам, Иван Леонтьевич, - услышав слова Марка Ретюнина, потянул Фёдор Громов зятя Бойчевского. - Зараз полушубки солдатские раздавать будут. Я знаю, на складах их много припасено ещё с лета.
Они побежали вслед за толпой, устремившейся к вещевому складу за территорией зоны, пристроились в хвост длинной, змеевидной очереди. Фёдор окинул её удивлённым взглядом - здесь были почти все заключённые лагпункта, даже уголовники. На глаза попался земляк Зоха Ростовский, рядом крутился Мирон Бахтин, он же Моня и карманник-писарь Инженер. Другие были, видимо, впереди.
Не верилось Громову, что блатные хотят вступить в отряд и драться вместе с политическими за свободу. Сказав Ивану Бойчевскому, чтобы придержал очередь, Фёдор пошёл к складу.
Увидев бывшего бригадира, положенец Моня презрительно чвиркнул ему под ноги длинной и тонкой струйкой слюны, сказал, обращаясь к своим корешам:
- Во, пацаны, новый конвой идёт! Власть, бля, переменилась, теперь политические с волынами вместо Лягавых нас охранят будут.
Уголовники заржали, как табун застоявшихся жеребцов. Фёдор, не реагируя на выпад Мони, молча прошёл мимо. У распахнутых дверей склада кучковалось несколько повстанцев с винтовками. Они сдерживали напиравшую толпу заключённых, не давали никому лезть без очереди. Тут же были Иван Зверев и Михаил Дунаев. Все они были уже в новеньких солдатских овчинных полушубках, в ватных брюках, шапках и валенках. Бывший инженер-сметчик Василий Соломин выдавал очередникам тёплую одежду, независимо, вступил человек в повстанческий отряд или нет. Помимо полушубков, зэки получали бушлаты, ватные фуфайки, тёплые брюки, рукавицы.
- Громов, ты где бродишь? Мы тебя везде ищем, - обрадовался при виде его Зверев. - Получай быстрее обмундирование и помогай наводить порядок, чтоб давки не было и мародёрства. В случае чего - стреляй в воздух.
- Иван Матвеевич, как же так? Полушубки с бушлатами и блатные получают, а они же с нами не пойдут. Как крысы с тонущего корабля кто куда разбегутся, - с горечью задал мучавший его вопрос Громов.
Иван Зверев с досады сплюнул под ноги, растёр плевок носком валенка. Буркнул:
- Я такого же мнения, Фёдор, но ничего поделать не могу. Приказ Ретюнина: тёплую одежду выдавать всем без разбора. Продовольствие на сутки - тоже. Он ведь у нас демократ-гуманист, - Шекспира читает!
Сам Ретюнин в это время у продовольственных складов формировал со своим помощником Афанасием Яшкиным санный обоз. Всего набралось восемь саней, на которые повстанцы спешно грузили продовольствие для Отряда особого назначения. Разыскивали среди заключённых возчиков, умевших управляться с лошадьми. Никак не могли найти конюха Ивана Бойчевского, застрявшего в очереди у вещевого склада.
- Давай, бойцы, быстрее, время не ждёт. Нужно уже выступать на Усть-Усу, чтобы застать охрану врасплох, - поторапливал повстанцев Марк Ретюнин, то и дело посматривая на часы.
Когда почти все сани были нагружены, Ретюнин оставил с обозом Яшкина, а сам взял двух вооружённых зэков и направился в сторону бани, где томились связанные лагерные охранники. Распорядился привести сюда арестованного на вахте Букреева и двух вохровцев их казармы. Когда все пленные были доставлены, Марк Ретюнин велел запереть их в овощехранилище, где было надёжней, чем в бане. В карауле оставил заключённых Лаптева и Мартюшева, дав им одну винтовку.
К этому времени большинство зэков уже получило тёплую одежду и многие стали группами и поодиночке покидать территорию лагпункта. Первой ушла компания марвихера Шишкана. Когда Ретюнину доложили об этом, он только махнул рукой и сказал:
- Баба с возу - кобыле легче! Пусть катятся на все четыре стороны, далеко всё равно уйдут... Либо в тайге замёрзнут, либо вохра по пути постреляет. Туда им и дорога.
Зверев с командирами отделений Соломиным, Простаковым и Чупровым стали выводить за территорию лагпункта и выстраивать на зимнике, ведущем в Усть-Усу, заключённых, присоединившихся к повстанцам. Всего, без Ретюнина и Яшкина, набралось восемьдесят человек. Шестьдесят зэков, в основном уголовники и несколько бытовиков, разбежались, остальные остались в лагпункте.
Ретюнина в принципе, это устраивало: оружия всё равно не хватало даже на тех восемьдесят человек, которые присоединились к восстанию. Продовольствие тоже нужно было беречь. Обоз из восьми саней и двух походных кухонь пристроился позади пешей колонны. Как объяснил Марк Ретюнин повстанцам, они должны были имитировать зимние учения отряда ВОХР.
Колонна ещё только формировалась на дороге, за воротами зоны, как повар китаец Тянь-Шань оставил свою походную кухню и, с опаской озираясь по сторонам, скользнул на территорию лагпункта. Крадущимися, лёгкими шагами он побежал через двор к зданию санчасти. В помещении осторожно постучал в кабинет доктора из заключённых Крамова.
- Можна, насялнык?
- Да, войдите, пожалуйста, - послышался голос из кабинета.
Китаец неслышно, как рысь, шагнул в помещение. Помимо Крамова там был уборщик Пётр Медведев. Они пили чай и оживлённо обсуждали последние лагерные новости.
- Страствуй, лепила, - сняв шапку, китайским болванчиком поклонился хитрый повар. Потянул носом воздух, уловив сладостный аромат горячего чая. Сглотнул голодную слюну. - Фасыст Летюнина бунт падняла, на Ус-усу сэка повёл. Охлана под самок посатила, одна убивал. Нада насялству сказать. Селовек нужен... Я никак не могу, с ласбойник вместе еду. Пусть он идёт, - ткнул Тянь-Шань пальцем в Петра Медведева. - Толка пыстра нада. Бегом-бегом, чтобы пелвый плибесал в Ус-Уса, - Каму нада скасал.
- Он дело говорит, - вопросительно взглянул на Медведева доктор Крамов. - До райцентра недалеко, по зимнику всего шесть километров. Тайгой ежели, в окружную, чтобы на мятежников не нарваться, - побольше чуть будет. Так ведь надо рискнуть, начальство нас за это не забудет... Мне тоже больничку бросать нельзя, разбойники, что здесь остаются, сразу заметят. Кроме тебя, Медведев, больше и некому: ты же геройский красный командир...
- Ладно! Будя меня, как непорочную девку уламывать, - сердито, с силой, хлопнул широкой ладонью по столу Пётр, аж чай расплескался из кружки. - За моё геройство раньше нужно было вспоминать, когда в лагеря сажали, да срок ни за что наматывали... Но я не об том: я всё одно своей советской родине верный и остаюся убеждённым коммунистом-большевиком в грудях. А посему - пойду в райцентр и доложу обо всём по начальству, какое бы оно поганое не було.
- Вот и добре, - облегчённо вздохнул Крамов. - Скажешь там, в Усть-Усе, что мы тебя в райцентр послали: врач лагпункта "Усинский рейд" Крамов и повар Тянь-Шань. Смотри, не забудь и ступай с богом!
Пётр решительно натянул старую потрёпанную шапку ушанку. Грабить вещевые склады вместе со всеми он не ходил.
- Подожди, - остановил его вдруг доктор. Открыл шкаф у себя за спиной, вытащил небольшую стеклянную колбу с бесцветной прозрачной жидкостью, поставил на стол три стопки.
- Спилта, лепила? - опять потянул воздух, как собака, своим чутким носом китаец.
- Он, сука, - кивнул Крамов, ласково и любовно рассматривая жидкость на свет.
Сболтнул колбу, ловко разлил спирт по стопкам.
- Ну, Петро, - на дорожку! Чтобы в лесу теплее было.
Все трое выпили, как по команде крякнули, задержав воздух в лёгких, утёрлись рукавами телогреек.
- Крепкий, дьявол! - первым с шумом выдохнул Пётр Медведев, взял со стола сухарь, занюхал. Пошёл, скрипя половицами, к выходу...
* * *
Шайка марвихера Шишкана пробиралась по лесу на юг, в сторону железной дороги. Помимо пахана здесь были Зоха Ростовский, положенец Моня, его кореш Аркаша, малолетки Джага с Султаном и бытовик Войтюк - здоровый, румянощёкий, упитанный хлопец с Украины, недавно прибывший на их командировку из Воркутлага.
- Ты не дрейфь, мужик, с нами не пропадёшь, - подбадривал его, сам же и сагитировавший дать винта из зоны, Моня. - Мы люди бывалые, здесь все тайные тропы знаем. До железки доберёмся, там - на поезд и поминай, как звали! С собаками не найдут... К тому же нас мало, мы тихо-мирно хряем, без пушек... Краснопёрые первым делом на тех, на фашистов накинуться: покрошат их из пулемётов, чтоб никому больше неповадно было бунтовать против нашей родной Советской власти и против Кремлёвского Пахана. А мы тем временем и проскочим на юг.
- Да что я, Моня, дурень, чи шо, - победно взглядывал на него простоватый деревенский парень Войтюк. - Стал бы я с врагами народа связываться. Мне с вами больше глянется. Вы люди весёлые и справедливые, всё у вас по закону... хоть и воровскому.
- Справедливо ботаешь, терпила, у нас так... Закон - тайга, прокурор - медведь, не хрен собачий, - к месту вставил шедший рядом Аркаша, по комплекции не уступавший Войтюку.
Шишкан с Зохой Ростовским впереди многозначительно переглянулись.
- А бурёнка ничего, подходящая, - выскалил подгнившие кое-где зубы Зоха. - Сама идёт - поводка не надо.
Шишкан криво усмехнулся, процедил сквозь зубы:
- Скажи шпане, штобы не забижали хлопца и главное, на шамовку не обжимали. Узнаю - голову откручу и на дерево повешу.
- Это законно, Шишкан, я сам любого урою, - сразу же поддержал его Ростовский. - Коровёнка должна быть в теле. Кому охота мослы тощие грызть...
- Ша! Кончай базар, смотри под ноги...
Впереди, между деревьев мелькнуло вдруг что-то белое.
- Пацаны, никак заяц, - указал рукой в ту сторону Аркадий Устимовский.
Все приостановились, вглядываясь.
- Да нет, не заяц, Аркаша, большой больно, - отрицательно качнул головой Моня. - Мож, волк?
- Волков белых не бывает, это скорее всего человек, - резонно вставил Устимовский. - Ну-ка Джага, Султан - мухой догнали пассажира и приволокли сюда!
Малолетки, как гончие псы, со всех ног пустились за скрывшимся за деревьями в лесной чаще неизвестным.
- Стой, падла! Куда, пришибу? - послышались из зарослей крики шестёрок и звуки тупых ударов.
Вскоре между деревьями показались Джига с Султаном, пинками подгонявшими какого-то странного человека без шапки, одетого в белую нижнюю рубашку, солдатские защитного цвета галифе и валенки.
- Никак вохровец по нашу душу? - сказал Зоха Ростовский. - Сбежал, сука, от фашистов, а от нас не уйдёт.
Малолетки подвели пойманного охранника к пахану, несколькими ударами заставили стать на колени.
- Кто такой? - презрительно взглянул на него пахан Сергей Шишканов.
- Рядовой Батыгин, - ответил, не попадая от холода зубом на зуб, вохровец и заплакал. - Не убивайте меня, ребята, я вам ещё пригожусь...
- Сгодишься... на гуляш! - засмеялся Зоха Ростовский.
- Нет! Нет! Вы что хотите сделать?.. Не надо, - упал к ногам Шишкана охранник Батыгин и стал целовать его валенки.
- Заткните ему пасть. С собой возьмём, - тихо сказал пахан, брезгливо освободил ногу от объятий вохровца и отошёл в сторону.