Лето закончилось, хоть и пытается нас обмануть в октябре после жестоких сентябрьских заморозков. Вотще! Никто ему не верит: уже слетели последние желтые листья с огромных тополей, лысеют ивы, оранжевые листья аронии стали киноварно-красными... Сирени окрасились в шоколадно-зеленый с глянцем, матово-желтый жасмин упрямо держит листья, за ним переливаются в желто-оранжево-красном спектре плетистые розы. Шиповнички сохранили сморщенные ягоды и редкие малиновые листки. Яблони, груши, липы, черемуха, крушина - все голы под ложным "летним" солнцем. Безлистные рябины усыпаны ягодами - теперь их видно издалека. Гигантская лиственница покраснела, но еще держит хвоинки, как и облепиха, опустившая озябшие в сентябре листочки, никак не желающие опасть. Гордо светятся березы: те, что постарше, все в желтом, молодые еще пестрят зеленью. Пахнет мокрой мертвой листвой.
В лугах торчат сухие прутики на месте бывших белых облаков цветов бедренца. Только многолетники дали зеленый подрост: старые высохшие кустики калгана и полыни окаймлены свежей зеленью - луг снова пахнет серебристой полынью.
А озимые режут глаз изумрудной, какой-то неестественной зеленью, пятнами окаймляя бурые луга. В лесу цветные пятна уже меркнут. Скоро только ели и сосны будут зеленеть на общем буром фоне. Лес стал беспомощным: непроходимые заросли оголились, трава поникла и потоптана. Отошли грибы, остались лишь серые рядовки, или, как их здесь называют, сЕнтЯбрЮхи. За ними валом валят грибники: солить, так бочками.
В лесу уныло. Грустно. Тихо. Даже дятлы боятся нашествия грибников. Синички, наводнившие лес в сентябре, прячутся, только недисциплинированная молодежь рискует тинькнуть. Стреляют. Охота.
Этот год был для меня годом птиц - они дарили мне крошечные сценки из жизни. Они играли со мной и друг с другом. Вот и вспомним.
ЕСЛИ ПРОСИШЬ - СПОЮ!
В первый раз в жизни я провела в деревне весь май. И помню по прошлым
годам - даже в июне еще поют соловьи, и есть неподалеку Соловьиная роща. Вот, думала, буду их теперь долго слушать.
Май не задался. Сначала холода, потом - лесные пожары. Одно болотце
совсем рядом с Соловьиной рощей горит и сейчас. Дым по вечерам оседает белым туманом и ползет по лугам, к деревне, за реку... Не будет гнёзд в Соловьиной роще! Школьники отпраздновали последний звонок еще одним пожаром. Бедные соловьи. По берегам Пашмы много крапивы. Может быть, они согласятся сменить адрес?
До начала июня нет соловьиных песен - зато чечевицы заполонили эфир.
Чечевицы - птицы дружелюбные и обожают поговорить. Усядется на вершину березки, на самую верхнюю, тоненькую веточку, балансирует и вопрошает:
Витю видел?
Не видел, - говорю.
Витю видел?
Дался тебе этот Витя! Он тебя приворожил?
Витя - птиця! - возмущается чечевиц. - Витя! Ты гдее?
И так - часами. Где мой соловей? От торфяной гари жутко болит голова. Болею и лежу в кровати - даже читать не могу. Пять вечера. Где-то у реки начинает петь соловей. Радость-то какая! Слушаю. А он споет фразу - и перелетает все ближе. Вот и до моего сада добрался. Но я лежу головой к окну. Обернешься - спугнешь. Лежу тихо-тихо. Соловей споет одну-две фразы - замолкает. Слушает. Чечевиц обрадовался - как же, собеседник! Слышу - летит. Уселся там же, в палисаднике, и спрашивает. Про Витю, конечно. Соловей, наверное, совсем измучился от одиночества: чечевице отвечает - фразу поет. Хороший дуэт - и про Витю, и чив-чив-чив. Но чечевица - птица одной идеи. Ей не ответили, где Витя, и она удалилась. Соловей чирикнул пару раз, растерялся, замолк. Сейчас, думаю, улетит. Хрипло (свистеть не умею) насвистываю ему его последнюю фразу. О! Восторг! Он опять поет.
Так немного поговорили. Потом соловей что-то завял - уж больно некрасиво я пою. Тогда я перешла на человеческий язык.
- Пой, малыш! Ты так красиво поешь!
И он пел. Теперь - подолгу. Прерываясь лишь для того, чтобы выслушать
мои "аплодисменты". Через час устал, спел прощальную трель и улетел. От реки - одинокие фразы. Где вы, друзья - соловьи? Пожары...
А ИЗ НАШЕГО ОКНА...
Хорошее у меня окно в кухне. Низкое - почти от пола - и на закате снаружи
отсвечивает. А я люблю готовить на закате: ложкой мешаешь - в окно смотришь. Закаты в этом году невероятные - какая там Атлантика или Средиземноморье! Наши лучше. Так и получилось, что я увидела сценку из жизни щеглов на расстоянии одного - двух метров без всяких специальных ухищрений.
Щеглы гнездятся у нас в ямке бревна сарая, но такие скрытные, что только
спустя несколько лет мы узнали, чье это гнездо.
Июнь. Лужок за домом выкошен, осталась только полоса одуванчиков вокруг
дома. К вечеру прошел дождичек и головки с семенами закрыты. Цветов уже нет. В одуванчики с громким треском плюхается щегленок. Только его одного сумели сохранить щеглы в условиях жестоких возвратных заморозков. За единственным чадом летят и мать с отцом: приглядеть и поесть. Самец, в роскошной карминной шапочке, с тельцем в резких цветовых переходах, садится на стебель вблизи головки цветка, хватается лапами и вгрызается в головку сбоку - там, где расположены семена. Выев их, он тянет шею, хватает клювом другой стебель и подтягивает его к себе. Потом фиксирует стебли лапками так, что они перекрещиваются, и сидит, как в гамаке. Теперь можно выедать вторую головку. Строительство гамака продолжается, он собирает до 6-7 стеблей. Так же действует и самка, которая тщетно пытается увлечь птенца за собой. Окраска ее тусклее, цветовые переходы нежнее, шапочка такая же большая, как и у самца, только малиновая. Буренький птенец действует сам: он бегает по земле, находит лежащую головку и...засовывает клюв сверху, через пух! Что-то там ест, вылезает весь в пуху и не хочет лететь к родителям. Наконец, взлетает, садится на стебель, а тот и не думает сгибаться под его весом: не дорос. Но дитя героически, скользя, добирается до головки, и, невзирая на чириканье матери, снова сует клюв в пух. Отцы и дети. Отец долго терпит переговоры, раздражается и перелетает подальше от недоросля - надоел. Мать квохчет вокруг.
Солнце передвинулось, отблеск стекол пропал, и щеглы меня увидели.
Поступили мудро - не испугались, а тоже передвинулись на метр: оттуда меня не видно. А если не видно - не опасно.
Теперь я сторожу их на закате, когда закрываются одуванчики. Через
несколько дней улетит их еда пухом и посеет для них новый огород. За эти дни малыш так и не выучился есть правильно, зато привык ко мне. Встретила его как-то днем. Он сидел на тоненькой веточке ирги и с воодушевлением качался, слегка подпрыгивая. От меня не улетел - так и прыгал, пока мать, охотившаяся на мушек в дёрене, на него не цыкнула. Улетел с неохотой: жалко бросать качели.
И ВОТ Я ДУБОМ ВЕКОВЫМ
Я пугала обывателей все лето. Собирала после дождей цветные камни. Ну
вот хотелось мне. Собаки сначала от меня шарахались - считали, что все камни полетят в них. Потом стали подходить и нюхать камни: может, их едят? В общем, поскольку я передвигалась едва - едва, кланяясь, и досталось мне новое приключение: просто меня не сочли за человека.
Добралась до околицы. Только что нашла цветной кремень и разглядываю. И
вдруг - знакомое "Уи"! Поднимаю голову - прямо на меня летит крохотная птичка, а ее преследует другая. Обе весело пищат "Уи". Первая, чечеточка, резко берет вправо и ускользает за меня. За ней бросается чижик. И чувствую я себя дубом вековым. И птички вокруг летают... Сделав два круга вокруг меня, малыши улетают, радостно пища, и продолжают свою игру в салки. Интересно, догнал чижик чечетку или устал?
Это они радуются в ожидании пиршества: шишечек на прибрежных ольхах
несметное количество, будет еда зимой.
СТАРЫЕ СОСЕДИ И НОВАЯ МАШИНА
Самые постоянные наши соседи, не считая воробьев, - это трясогузки. Они
никогда не изменяют нашему дому. И радуют нас щебетом и беганьем почти весь сезон. Улетев в начале августа, всегда возвращаются перед отлетом прощаться и приводят не только детей, но и знакомых - похвалиться угодьями. Мы вместе с ними переживаем, когда во время выкорма птенцов начинаются непрерывные грозы, так что бедным родителям приходится охотиться при свете молний, "по колено" в воде. Они нас знают и не боятся.
До этого года любимым местом птенцов были слеги - горизонтальные
поперечины забора. По ним птенцы бегали цепочкой, через метр-два один за
другим. Но в этом году мы поставили на машину багажник! Восторгу птенцов не
было границ. Можно сидеть на багажнике и стеречь бабочек. Птенцы неуклюжи,
но у них есть мечта: Поймать Бабочку. А если шлепнется в пике на траву -
вскочит, и бежит за ней во все лопатки. Еще можно прыгать по багажнику с
перекладины на перекладину, играя в игру "Море волнуется", то есть, кто кого
выпихнет с места. И - кататься! На лобовом стекле. Не как вороны и попугаи -
на заду, а на ногах, помогая клювом. А потом вспорхнуть на багажник - и снова
ждать своей очереди скатиться.
Любимая машина. Когда она уехала, птенцы очень скучали.
ОБЪЕКТ ОКРУЖЕН
Молодые сороки в этом году удались: большие, толстые, снежно-белые с черным, отливающим кобальтом на солнце. К осени они покинули родителей и путешествуют вдвоем.
Характеры у них разные, как и повадки. Один все перемещения совершает скоком - и вперед, и вбок. Скоком носится по лужку за кузнечиками. Второй скачет, только потеряв от страсти голову - когда вот-вот достанется что-то вкусное. Охоту же ведет солдатским шагом или бегом - нога за ногой.
Один объект охоты находится на нижней бетонной ступеньке крыльца: это собачья миска. Тобик получает еду только по факту прибытия, поэтому следит, чтобы в миске ничего не оставалось. Но иногда... когда рис... или горох... Прилипнет что-нибудь? Вдруг? И сороки проверяют объект каждое утро. Увидев их продвижение к крыльцу, я выхожу и строго говорю: "Нельзя греметь!" Они застывают. Потом бегун идет прямо на меня, преданно глядя в глаза, прыгун делает вид, что испугался, взлетает, падает за клумбу и тихо-тихо подбирается вдоль дома, чтобы за моей спиной заглянуть: Есть ли... ? Ведь им достался как-то хлеб с молоком!
Что остается? Смеяться и нести хлеб с молоком. Но ждать они не умеют - не собаки. Пока несу - видят пустую миску и улетают, глупые.
Я ПРАВИЛЬНЕЙ СЧИТАЮ!
Выросла наша елочка. Из полуметрового заморыша, пересаженного с места раскорчевки в совершенно негодное время - жаркий июнь, она вымахала в небеса. Теперь под ней приютилась баня, вход в которую требует моральных усилий: нужно подлезть под большие колючие ветви. Ветра этого года описать несложно: выдувало все. Холод рвался сквозь любую щель. Гнулась полувзрослая березка, стелилась ирга, ломалась старая калина, рухнула высокая облепиха... Ель встречала ветер своим, уникальным методом: она так парусит, что последовательные ярусы ветвей крутятся вокруг ствола навстречу друг другу. Ель как бы клубится от ветра, но к стволу его не допускает.
Воробьи гнездятся под крышей бани. Это - их законное место в течение многих лет. Но теперь там дует! И вот - у нас живут еловые воробьи.
Выходишь утром в сад - ель взрывается: из нее с громким чириканьем вылетают тучи воробьев. Спят они там клубком, что ли, только летят порциями, и все - из-под одной ветви на высоте трех метров. А поскольку это общежитие сформировалось, то и слетков на участке явно прибавилось. У них, помимо качания на ирге, которому они, видимо, и обучили юного щегла, родилась в этом году новая игра: прыгают по доскам забора, будто считают - раз, два, три, четыре, пять - и перелетают на исходную позицию. Если второй судействует, он заменяет игрока, а тот усаживается неподалеку - проверять. Если игрок один, бывает, ошибается. Пропрыгает четыре, постоит, подумает, прыгнет пять - и назад. На одном заборе три-четыре пары тренируются. Кто лучше посчитает?
ШЛИ С СОБАКОЙ ПО СЕЛУ
Ноябрь. Тишина. Пустые улицы, оживляемые только курами и примкнувшими к ним галками. Тобик твердо знает, что такое дичь. Остальные птицы его совершенно не боятся, даже жаворонки не взлетают, когда он бегает по полям. Знакомые куры нагло лезут в его миску. Если он сыт - это может происходить прямо перед его сонной мордой... И вот эта собака шествует по селу, среди кур и галок.
Эпизод первый. Одна рыжая курица и стая толстых галок разбираются с семенами птичьего горца. Галки при виде Тобика не взлетают, но расступаются, и три птицы отбегают метров на пять в сторону. Там тоже есть горец. Они бродят в нем, и я слышу их "беседу" - приглушенное куриное квохтанье, звук, издаваемый довольной курицей! Но сама курица клюет горец с другой стороны дороги и молчит. Я вспоминаю кубинского амазона, выросшего в курятнике - тот просто кудахтал... Но галки! Для меня это что-то новое.
Эпизод второй. Куриный "прайд" переходит тропинку. Кур много, петух один, все толкутся - точь в точь, как стадо коров на шоссе. Тобик идет! Куры разбиваются на две группы по обеим сторонам тропинки. Петух что-то серьезно вещает командирским тоном. И Тобик, как автомашина среди коров, сбавляет скорость. Он "едет" малым ходом, пока не минует нервных кур, а затем бежит, как обычно. Петух снова командует, и толпа кур несется через тропинку, прямо по моим ногам. Перейдя, они собираются вокруг любимого и с отвращением разглядывают...меня! Видимо, я не знаю правил дорожного движения, что-то сделала не так. Буду изучать.
ДОЗОРНЫЙ НА СТЕНЕ
К ноябрю расстались сорочата: куда-то улетел Бегун, а Прыгун остался в деревне. Бескормица. Голодные деревенские собаки сбегаются даже на выплеснутую после мытья посуды воду - лизать крошечные комки теста. Вдвоем сорочатам в деревне не прожить.
С утра Прыгун озирает окрестности с вершины громадной, уже облетевшей лиственницы, словно сказочный герой картин Юрия Васнецова. Но с лиственницы не видна дорога, а там - может возникнуть какая-нибудь еда. И вот Прыгун летит ко мне, все на ту же, любимую птицами, слегу забора. Слега проходит внутри, загорожена от улицы штакетником. Прыгун гуляет по ней, выглядывая наружу через каждую щель в заборе. Ему дорогу видно, а его с дороги - нет! Бревна, несущие забор, ниже штакетника, очень удобная площадка. Казалось бы - сиди и смотри. Нет! Прыгуну нужны трудности: он толстый, слега узкая, лапы большие... Ходить по слеге тяжело, но интересно смотреть не в одну щель, а в разные, по очереди. За спину он и не смотрит: Тобик и я - не противники. Здесь он под охраной. Вот, наконец, увидел что-то съедобное, слетел на дорогу, съел - и обратно в дозор. На несколько часов. Так и живем...
ЧЕРЕЗ ГЛАЗ - ПОВЯЗКА
Кажется, в этом году к нам вернулись гнездиться сорокапуты. Слишком часто они стали появляться в саду. В первые годы, когда забор был из жердей, их иногда украшали наколотые на сучки кузнечики. Потом дощатый забор отпугнул птиц. И вот снова встретились. Я, воодушевленная щеглами, регулярно смотрю в окно кухни - кто еще покажется? По лужку бродят и свиристят огромные певчие кузнечики. С дальней ивы снимается тройка упитанных бежевых птиц, отливающих розовым на солнце. Каждая птица влетает точно в свою щель между досками забора и устраивается на слеге в молчаливом каменном ожидании. У одной из птиц глаза скрыты широкой черной повязкой. Это сорокапуты! Теперь я вижу не их запасы, а самих птиц!
Будут есть наших ящериц? - пугаюсь я. Напрасно. Они будут есть свое любимое блюдо: один за другим ныряют со слеги в траву и улетают с кузнечиками в клюве. Тише на лужке не станет. Столько кузнечиков им не съесть.
А песней они меня порадовали и вовсе в странном месте: песенная площадка сорокапутов - крыша туалета. Рядом - облепиха с иголками, груша - никакого забора из жердей не надо! Просматривается весь лужок с кузнечиками. Там сорокапуты собираются вместе, а когда никого в саду нет - поют. Нежно и звонко, переливами.
ХМЕЛЬНЫЕ ВРАТА
Реполовы почтили нас своим присутствием только тогда, когда выросли два их любимых растения - ель и хмель. Хмель за десяток лет оброс старые ворота так, что пришлось их сохранить: забора нет, а ворота - есть! Во хмелю. Когда хмель цветет (он - "мужчина", цветет розовато-желтыми свисающими метелками), народ сбегается выяснять, что же это - такое красивое, но, пощупав невероятно шершавые листья, отказывается от идеи вырастить у себя беседку: колется!
А реполов страстно любит все колючее: он надзирает за участком, сидя на верхушке ели, на самой верхней почке. Поет реполов, бегая по верху ворот туда-сюда. Самочка лишь изредка навещает ворота. Она слушает любимого, греясь на теплом шифере крыши. Пожалуй, жена ему даже мешает - когда она рядом, пение быстро прерывается беганьем друг за другом по крыше, перепрыгиванием через конек. Но спариваются птицы только на хмеле. Так что ворота - это площадка для пения и секс-шоу. В июле площадка занята с полудня до пяти вечера, в самую жару.
Но, когда подруга где-то, где мы ее так и не нашли, сидит на яйцах... Вот тогда реполов поет часами. Песня укладывается в формулу: "Папа, Ия, Ия...Пииця вся. Кончилась Пиця всяа, кончилась вся". Но это - база. Периодически она украшается совершенно непереводимыми фиоритурами или писком. Пищит реполов только когда сидит на ели, поэтому в случае, когда он хочет добавить писк в свою песню, он срочно снимается с ворот и перелетает на ель, где и завершает фразу. В солнечных лучах светится синее, кирпично-красное, черное оперение с резкими переходами тонов...
Это - память прошлых лет. В торфяном дыму реполовы не живут: заглянули весной на ставшее привычным место гнездования, расстроились и ушли искать свежий воздух.
Зато освободившееся пространство освоили другие певцы - певчие кузнечики: большие, зеленые, флегматичные. Неясно, когда они спят - днем хмель дрожит от их пения; ночью они собираются в световые пятна, падающие из окон или забираются на иргу повыше, где ярко сияет луна, и снова поют; восход солнца встречают громовым хором... Тут же и махаоны устроились: хмель - излюбленная пища их гусениц. Судя по количеству проеденных дыр в листьях хмеля, в следующем году (столетии... тысячелетии...) махаонов будет видимо-невидимо. В жару мимо ворот ходить не стоит - с них сыплются потревоженные крошечные ящерки, избравшие хмель охотничьими угодьями. Там, внизу, на земле, им достается только укрытие под колючими сухими ветвями роз, а здесь - большая безопасная территория и масса мелких мошек, привлеченных цветами хмеля.
Ниша занята, Реполов! Неужели ты их всех ел или пугал? Теперь, когда вернешься, придется расталкивать толпу плечами.
ДОРОГА НИКУДА - ДОРОГА К СЕБЕ
Первое ноября. Все вымерло: даже в деревнях жители не выглядывают из домов. Унылые коровы не столько пасутся, сколько гуляют на побуревших лужках за домами, и хозяева носят им "в поле" болтушку в ведрах. День почти теплый - девять градусов. Безветрие. Использую так неожиданно выдавшийся день для похода в лес. Мое одиночество делит егерский пес Тобик. Это - последняя встреча с лесом и лугом в году...столетии... тысячелетии.
Солнце не определяется в небе: светящаяся белым дымка колышется сверху. Луг позеленел по сравнению с октябрем. Среди черных иссохших прутьев старых соцветий сияют редкие новые белые тысячелистники. Цветы последние... Крошечные желтые цветки калгана с микроскопическими листиками, мелкие желтые букетики горчицы, малиновый аистник. Его цветки - звездочки уже не успеют дать смешные клювастые плодики, зато только он привносит красные тона в цвета луга.
Между давно не паханым полем и дорогой - кучи крота: он петляет под землей, как заяц, и кучи складываются в петли, словно растянутая спираль электроплитки. Под вывернутым из земли камнем суетятся муравьи, они не спят.
В лесу спрятался по-летнему яркий сиреневый пышный короставник, а на тропинке прижались к земле колокольчики. Листва уже не красит даже укрытых ею тропинок, она побурела, размокла, потеряла цвет и форму.
В лесу светло. Сосновая хвоя устилает дороги, желтеет, отражает свет. Цвета изменились: зеленеют голые вильчатые прутики черники, лазурью отсвечивают брусничники. Их листья свежее и сильнее, чем летом. Седой в летнюю пору сфагнум сейчас налился торжествующей зеленью, утопил темные елочки кукушкина льна, изредка пробивающиеся сквозь его подушку. Тоненькие стебельки мятлика легли друг на друга, задержали росу: зеленый воздушный пух переливается жемчугом в тусклом белом свете дня. Вдоль дорожки - крупные пятна желтых полегших листьев мать-и-мачехи, серебристые лапки листьев малины - и она уже потеряла почти все листья, лишь на верхушках видны бордовые пятна последних, уже скрученных и дрожащих на ветру. Старые ваи папоротников высохли и побурели, зато молодые растения зелеными кустиками украшают пни.
Осоки пожелтели, побурели болотные травы - болота лежат бурыми подушками, кое-где украшенными яркими маленькими соснами. Везде буреломы и места расчистки леса лесозаготовителями: мертвые стволы загромождают дорогу, прямой путь невозможен. Стволами перекрыты даже широкие просеки. Приходится идти по тропе. Вот сбоку - холмик, на нем - бирюзовый от лишайников ствол огромной сосны, а под ней - огромный, метра в полтора высотой, бурый муравейник. Еловые лапы, выходящие на тропу, по веткам покрыты серыми фестонами лишайника, как искусственно украшенные новогодние деревья: темно-зеленая хвоя окаймляет полоски лишайника. Еще один муравейник - в мой рост, как цилиндрический палец, торчащий под березами. И пни. Пни с головой уходят в шубу из страусиных перьев зеленого мха.
Грибы... Процветают лишь микроскопические негниючники и ржаво-красные опята. Несчастные рядовки посохли, поедены и вывернули шляпки диковинными бантами. Еще встречаются героические маслята, сплошь изъеденные слизнями, и целенькие старые польские грибы. На опушках у сосен - ярко-желтые, посыпанные "сухариками" лиственничные маслята. Старые... Год ушел. Только среди зарослей, в чащобе, выбралась и уцелела бордовая сыроежка размером с чашку - знай наших, мы и сейчас кое на что способны!
Лес посветлел. Я решаюсь на подвиг: зайти, наконец, в дальний, "страшный" лес, куда летом ноги просто отказывались идти. Вдоль дорожки сосны, ели. Цветущая кассандра окаймляет просеку. Нашла время цвести!
Начинается березняк. Болото. С грохотом срывается с ветки тонкой березы огромный глухарь, а спустя еще двести метров - и глухарка. Мы зашли в охотничьи угодья. Вдалеке слышен рокот - то ли бензопила, то ли мотоцикл. Местные жители предупредили меня, что в этом лесу встречи с людьми нежелательны, и я возвращаюсь быстрым шагом. Видимо, шаг был слишком быстр - я пропустила свою тропинку. И лес нас закрутил. Мой Сусанин по имени Тобик, всегда ведущий меня прямо домой, зная, что дома ждет обед, водил меня во всех возможных направлениях. И каждый раз мы возвращались на одну и ту же просеку со следами грузовика, уходящими в колышущуюся марь горящего болота. Тобик тянул меня туда. Конечно, только горящий торф нам и необходим! Если пожар уходит под землю, можно наступить на зеленую травку, а провалиться - в топку пожара. Трижды я прохожу просеку от ее начала до мари - нет других путей! Нет моей тропинки. Солнца нет. Лишайники и мхи растут со всех сторон стволов, столбов на просеках не существует. Направление потеряно.
Решаю не метаться больше, идти в одном направлении. В самом худшем случае, поплутав неделю, доберусь до железной дороги. А там - по шпалам, без денег, до станции, от которой еще двадцать километров до дома. И я не завтракала...
Да, направление я выбрала именно то - к железной дороге. Но при этом мы нашли единственную деревню, которая могла оказаться на нашем пути. Не обнаружь мы ее, счастливчики, как сказали в этой деревне, пропали бы в болотах, не дойдя ни до какой железной дороги - слишком там много болот.
Вдохновленные своим счастьем, начали обратный путь: семнадцать километров по шоссе. Разумеется, пешком: шоферы, увидев нас, прибавляли скорость, да и не взял бы никто в машину мокрую дворнягу. А Тобик-то тоже потерялся!
Болота, в которых нам не суждено было пропасть, миновали на закате: как нашлась дорога, так и солнце появилось. В болотах снегири летают парами, совсем не пугливые, не то, что стаи, навещающие деревню. Сидят на тонких ветках берез, стоящих "по колено" в воде, гудят, как дети на губной гармошке. Синицы тоненько пищат, тетерева. Не удержался Тобик, ринулся в болото за дичью, промок.
Старушка в придорожном селе: "Бедная, как же ты дойдешь? Ночь идет! Пусть тебя Бог сохранит!"
Дошли. Последние шесть километров - уже в полной темноте. Луна, как прежде солнце, совершенно скрылась в облаках. Последние полкилометра до деревни оказались самыми страшными: разъезженные КАМАЗами глубокие колеи с водой приходилось преодолевать приставным шагом, как на уроках физкультуры.
Тобик обследовал все леса, отставал, затевал свары с собаками во всех придорожных деревнях, а когда узнал лес - убежал от меня, лаял, и очень советовал сойти с дороги в болото: теперь-то он доведет. Во тьме. Соединились к ночи у крыльца и поделили суп Тобика на двоих. Он так боялся снова меня потерять, что ночевал у дома. А я топила печь и приходила в себя.
Все это кажется смешным. Но у нас много дорог, и они часто ведут в никуда - тянутся два-три километра, и неожиданно кончаются. А просеки сужаются и исчезают. Как грузовики к ним добираются? Летают? Скачут по давно непаханым заброшенным полям? Работы закончены, в лесу и поле никого... Болота, снегири... И мы с Тобиком. В бескрайних русских лесах. В непаханых бывших полях. В Великих Болотах. Вот и попрощались. И узнали кое-что. Кажется, кое-что узнали и о себе.
P.S. Соседи всплеснули руками. А волки? А кабаны? Их тут много. Придут зимой к самой деревне. Ну, а нынче - Бог миловал!
Бесстрашный неудачник
Что-то не выходит у нас со скворечниками. Опаздываем повесить. Приезжаем - а скворцы уже грохочут под окном, ныряя с проводов под доски. Старый скворечник совсем развалился, из его стенки выпал большой сучок, и получилось два входа.
А в лесу не осталось старых дуплистых деревьев. Нет дупел - нет жилья. Большой пёстрый дятел - очень крупная птица, словно попугай ара наших лесов. Ему нужно основательное жильё, такое за неделю не сделаешь, сколько ни стучи...
И вот однажды нас навестил огромный самец в роскошной красной шапочке. Минут десять он влезал-вылезал через оба отверстия, а затем упорхнул через поля в лес.
Жаль. Редкое зрелище. Настоящий попугай, и такой же бесстрашный.
Однако зрелище не закончилось. Полчаса спустя прилетел наш акробат и привёл такую же огромную великолепную самку - показывать жильё. Он снова кувыркался в скворечнике и торжествующе выплясывал на его крыше. Он нашёл дупло!
Самка нерешительно залезла внутрь, выглянула в "окошко", протрещала что-то оскорбительное и улетела.
Бедный дятел забрался в скворечник, в последний раз оглядел своё приобретение и тяжело и уныло полетел за подругой.
Маешься, ищешь, находишь такой авангардный особняк, а она ругается!
Ручные грибы
Грибов в наших лесах видимо-невидимо. Бывают годы белых грибов, годы подосиновиков, груздей, рядовок, зеленушек, каштановых. И все годы принадлежат маслятам, сыроежкам, подберёзовикам, волнушкам и белянкам.
Один поход в лес - два дня головной боли, потому что собрать - удовольствие, но приготовить - работа на ночь (и далее до месяца). А все очистки мы закапываем под свои деревья вместе с подслащённой водой, благо есть у нас и ель, и кедрач, и дуб, и липа, и берёза, ну и яблони... тоже есть.
Результат сказывается. На деревьях. Они стали лучше расти. Однако плодовых тел грибов мы пока не наблюдали. Кроме разве свинушек, что сейчас считаются несъедобными. Те выросли было под липой, но уже через год исчезли.
"Сеяли" мы и дождевики, и лангерманию - дождевик размером с котёнка, что в единственном числе вырастает каждый год на разных полевых дорогах. Обычные дождевики тоже радовали пару лет. Лангермания не прижилась.
Из весенних грибов мы встречали строчки. Сморчков в лесу не видели ни разу.
Но вот мы расчищаем заросший палисадник, и тень в нём становится не кромешной, даже солнце иногда пробивается, маргаритки цветут... и к небу возносятся узорчатые домики семнадцати крупных сморчков!
Мы ходим по палисаднику с экскурсиями. При каждом грибе палочка: не наступи!
Мы их не собираем. Пусть множится племя.
А следующий май начинается холодом, дождями и ветрами, мгновенно сменившимися сушью и жарой. Бедные грибы! - Однако вылезли себя показать два сморчка, как раз перед великой сушью.
Я их поливала! Драгоценной водой из дальнего колодца. Живите, дорогие, я вам устрою необходимый дождик по вечерам.
Один сморчок, что ближе к солнышку, вырос великаном, ожирел и упал на бок, но продержался столько же, сколько прошлогодние сморчки: две недели. И спустя этот срок грибы словно сгинули, не оставив и лужицы. То ли съел их кто-то, то ли автолиз (самопереваривание тканей) прошёл быстро, как у навозников.
Теперь я лелею палисадник. Поливаю даже, хотя раньше мне это в голову не приходило. Судите сами: этот дом у нас двадцать лет. Грибы могли попасть в палисадник лишь с очистками - лес далеко, а дом столетний. Значит, плодовые тела микориза грибов дала через... минимум двадцать один год.
Ура! Лет через десять... двадцать... тридцать в нашем саду вырастут все посеянные нами грибы. Белые, скажем. Или лангермания. Опасаюсь: останется ли место для тропинок?
Суворов
Ну какие птицы бродят по грядкам? Обычно это грачи, трясогузки и зарянки. Не то у нас: у нас чайки. Озеро Неро рядом, все огороды обследуют большие белые чайки. А по вечерам на лугу дерутся и кричат, словно брошенные младенцы.
Были времена, когда дорога к нашей деревне требовала мужества: сначала скачки по бетонным плитам с металлическими ушками, потом грунтовка средь лугов по оплывающей насыпи. То волк трусит от деревни, будто пёс, то чибисы из-под колёс с грохотом выпрыгивают, то пустельга за мышью пикирует чуть не в лобовое стекло, а то - стадо зажмёт машину и особо умные коровы трутся о неё боками, переселяя слепней на более горячее машинное тело.
Так что дорога требовала постоянных остановок. Гадюку пропустить. Ежа в лесополосу оттащить - сам не пойдёт. Горлиц тихим ходом можно преследовать долго. Они как трясогузки: отлетят по ходу машины местров двадцать и снова пасутся на дороге. Пугаются, только если выйдешь из кабины.
В тот раз остановились надолго. Огромная стая чаек заполонила дорогу и близлежащий лужок. Не обращая никакого внимания на подъехавший автомобиль, они благоговейно взирали на вожака. Тот стоял на большом валуне, взмахивал крыльями и самозабвенно кричал. Аудитория расположилась амфитеатром на траве. Когда он говорил что-то особенное, все разом начинали вопить и хлопать крыльями.
Ну просто Суворов какой-то.
_ Вперёд, солдатушки!
- Урраа!!!
Пугливые
Если вам случалось ездить по сельским дорогам, то вы согласитесь со мной, что животные придорожных деревень не боятся ничего - ни машин, ни ревущих тракторов, ни чужаков. И на удоях коров и коз встреча с такими неприятными вещами не сказывается. Скорее, это их развлекает.
Было время, когда из нашей деревни пастух гнал целое стадо коров, телят, овец, а коза была на всю деревню одна. Работала собакой, потому что никого не пускала в свой двор, и очень любила ходить в гости вместе с хозяином: там она лакомилась в палисадниках колючим шиповником и шутливо толкала лбом хозяев этих шиповников, напоминая им, что вот к ней-то их - не звали!
Коровы, устав в поле, могли зайти попить в чужое поместье, а то и проломить забор, за которым растёт вкусная трава.
Телята играли всегда, везде и со всеми, считая, что раз их всех назвали именем "Сынок", то не съедят по осени. И глубоко ошибались...
В общем, хоть деревня стоит вдалеке от проезжих дорог, животные были ХРАБРЫМИ.
И вот осталось лишь три дома, где зимуют люди, последняя корова исчезла два года назад, и коров заменили козы и овцы. Летом деревня оживляется "дачниками". Полгода в тишине. Это сказалось на характере зверей.
В палисаднике пустующего дома что-то делают с десяток баранов и овец. Они уже там всё съели, но чувствуют себя привольно. В пяти метрах от забора проходит маленький мальчик - и овцы молча шарахаются от него в дальний угол!
А козы, гуляющие с хозяйкой, убегают (тоже молча!) и у них пропадает молоко при виде машины, чужого человека и - самое смешное - от лая маленькой собачки.
Наверное, домашние животные неверно названы. Они не домашние - они коллективные. Причём их коллектив должен быть разнообразным, не то вырастают трусы.
Есть такое понятие - "обогащённая среда". Чем разнообразнее окружение, тем решительнее и умнее вырастает животное.
Человеку тоже нужна такая среда. По его "улице" должны ездить не только машины, но и скакать лошади, а расти рядом должны не только липы и каштаны, но ели, дубы, черёмуха, и пусть ему не ходить по газонам - но уж по лугу пройти невозбранно.
А не то... вырастет трусом?!!
Пугливые2. Пойдём
В этой же осиротевшей деревне один дом - словно хутор. Там овцы, пара гусей, пара уток, собаки, расписные куры и поросята. Дом на отшибе от остальных жилых, принадлежит молодой паре и - "живой".Изолированные от себе подобных животные дружат друг с другом.
Гуси лучше собак: они всегда настороже, и поэтому гусак считает себя главным. Он защищает всех, даже собак, от любого потенциального врага.
Но вот одного барана продали и теперь тащат в машину. Он упирается, блеет, роняет клочья зимней шерсти. Гусь бегает вокруг, волнуется, но не гогочет: его крики до того смахивают на "Пойдём! Поёдём!", что маленький Стёпа говорит: "Смотри! Гусь зовёт к себе бедного барана!".
Но гуся отпихивают, барана грузят в машину и увозят...
В этот день гуси не гуляли по горке и не кричали в небеса на закате, что неизменно делали до того. Наверное, они объявили траур.
Пугливые 3. Госпожа
И снова там же, среди "потерянных" животных.
Приехала из Москвы Юста, невероятная помесь велш-корги и болонки, небольшая лохматая, красивая и очень сильная собака. Знакомится с собаками деревни, потому что каждый год их набор здесь меняется. Где Мащка? - пристрелили. Где Черныш? - пристрелили. Где... каждый год. Ещё их крадут отмороженные пришлые. Собака, говорят, кормленая, жирненькая, еда...
Но к теме.
Юста встречалась в Москве со свирепыми ротвейлерами; с догами; со ставшими в последних поколениях агрессивными чау-чау; с огромными дворовыми псами гаражей - и теперь обнаруживает достаточно крупных, но трусливых собак деревни.
Она гоняет их по кругу до упаду, запрыгивает и кусает за холку - и становится госпожой. Её уважают и не трогают.
К её территории не подходят. А она, словно кобель, метит все дома деревни, подняв ногу!!!
- Много ли собак встречали вы? - будто спрашивает она. - Я видела их много, самых разных. Я БЫВАЛА В ОБЩЕСТВЕ!
Горихвостки
Когда-то у нас была дача в Ярославле, в реликтовом сосновом бору. Не чета нынешней: домики там были один на одном, пять соток под гигантскими яблонями. Выглянешь в окно - сосед-нудист под ним моется и поёт. В пять утра.
Однако наши старые яблони умудрялись загораживать собой грядки соседа: там ещё и ограды не приняты. Среди старых яблонь мы устроили вольеру для новозеландского попугая Пети. Петя был "она" и периодически прогрызал сложные норы с многими выходами в наших залежах информационных бюллетеней на шкафу. С боковыми пещерами. В одной из пещер этой бобровой хатки Петя нёс яйца. То есть, несла. Всегда путали, ибо долго не знали, что она самка. Яйца без самца - бесперспективны, но Петя их ещё и высиживала. Порочная привычка привела её к облысению, и попугаиха была вывезена на дачу, на солнышко.
Вольера была из крупной сетки, двойная, так что многочисленные соседские коты перестали пугать Петю уже через день: она на опыте убедилась в своей недоступности.
Как-то Петя раскричалась уж слишком тревожно, и пришлось бежать её проверять.
Её гордое одиночество было нарушено. Да, толстые коты и крепкая как перепел Петя не могли пролезть через сетку. Зато горихвостки смогли. С тех пор каждое утро начиналось одинаково: с попыток выгнать наглую пару из вольеры.
Когда Петю увезли в Москву, горихвостки продолжили жить в её вольере. Выйдут покормиться - и назад, на Петин пенёк. А что? Здесь коты не страшны!
Уходит апрель
Ивановская область, 29 апреля 2001 г
Жара! Июньская жара ударила по апрелю. Растерянно погнали листья деревья, опередив лесную траву: летний лес шумит листвой над сухими полёгшими стеблями. Папоротник ещё только пробивается тугими ворсистыми палевыми барашками скрученных вай, трава ещё не прикрыла новой зеленью старых бумажных листьев.
Вода... Она заполняет колеи лесных дорог, приманивая тритонов. Иногда она хлюпает под ногами. Просеки неожиданно заканчиваются в новорожденном озере, уставленном полузатопленными ивами и берёзами.
Ожили болота: сфагнум, ещё смятый тяжёлым зимним снегом, полёгший полосами, уже залился зеленью по верхушкам, оттеняя белые основания стебельков. На земле куски коры, старые оленьи орешки, следы...
Следы лосей, собак, даже медведя - маленького, годовалого. Он где-то невдалеке хрустит валежником и сопит, ломится через лес. Услышав голоса, замирает и уходит, оставив на память в вязкой глине смешной широкий человечий след с круглой пяткой.
Здравствуй, лес! С Новым тысячелетием!
Не исчерпал лес подарков. Вот среди коры набычились головы строчков, великих грибных мыслителей. Ножка вросла в землю, оплела травинки и хвою - где гриб где почва? Шляпки лоснятся, выпирают из земли извилинами. На разрезе - самый настоящий мозг. Их и есть как-то неудобно - вдруг у тебя на тарелке самый умный мозг леса в жаренном виде?
Вроде бы уже прошёл брачный сезон тереревов и глухарей, но там, за деревьями, кто-то явно токует: угукает горловым голосом и хлопает огромными крыльями. Ему вторит неутешная кукушка: всегда вдалеке. Иди за ней по лесу часами - а она опять вдалеке. Оперный голос у птицы!
Повеселела дубрава. Под голыми остовами ещё спящих дубов сияют жёлтые ветреницы; прячутся за поваленными стволами крошечные кустики фиалок с первыми огромными сиреневыми цветами - глазами; глубоким фиолетовым пылают цветки лесной чины; качаются, осыпая пыльцу, колоски осоки, словно сбежавшие от ив пушки-цветочки, что расселись по стебелькам.
А ивы! Крошечные, до колена, болотные деревца, и серокорые кусты с зелёными, гордо задранными ввысь червячками - женскими серёжками. И жёлтые цветы, усыпавшие мужские растения, опередив листья. Дрожат веточки, качаются жёлтые пушки, игрушечное дерево вспыхивает под солнцем, пробравшимся сквозь ветви сосен...
Сосны и ели спешат: гонят побеги, закладывают шишечки. Лето! Неважно, что апрель. Лето!
Можжевельники похожи на невыспавшихся небритых мужчин: всё ещё помяты снегами и никак не проснутся. Даже не пахнут. Вот они такой ранней побудки не приемлют. У них всё будет в срок, как положено, чтобы успеть умыться, побриться, надушиться - и в рост.
Исчерпавшая себя поздним ноябрьским цветением кассандра тоже не выспалась, вся сероватая и усталая. Ей расцветать не скоро.
В тени прячутся от жгучего солнца редкие цветущие майники, и начинает осваивать пустую территорию кислица. Пока травы проснутся, она успеет разрастись. Среди кислицы торчат смешные тонконогие сероголовые грибки - однодневки. Уже завтра скорчится ножка, почернеет шляпка, и ляжет грибок на землю. Но сегодня он свеж, изящен, и даже удержал на шляпке капельку росы.
Черника распускает нежные листочки, из-под них уже выглядывают крохотные зелёные бутоны.
В полях ещё апрель. Тот, настоящий, а не жаркий, словно июнь. Там зеленеют кустики полыни, пышно раскинули ажурные листья горные васильки, начинает окрашиваться после зимней блёклости крошечный очиток. Дань жаре: новенькие листья кустика ивы изъедены большими мохнатыми гусеницами. Скоро нас окружат стаи бабочек. Пока бабочки встречаются в полях нечасто, они предпочитают сад, порхают над душистым незабудочником.
Мать-и-мачеха по обочинам дорог тоже ошеломлена жарой: стебельки цветов вытянулись, цветки измельчали, поникли - осот, а не мать-и-мачеха.
В небе соревнуются жаворонки. Полевой солист токует: порхает, снижается по спирали, резко падает вниз и поёт, поёт... Ему вторит рюм. Его песня громче, звонче, но печальнее. Полевой жаворонок своей песней уносит в небеса, рюм придавливает к земле. Плотность жаворонков приближается к критической: птицы вспархивают из-под ног одна за другой.
Жаворонков затмевает из маленькой рощи одинокий соловей: начинает глубоким треском, потом распевается и глушит птичьи трели: царь! Пел ночью, а теперь - в полдень. День, видно, хороший, не спится.
Вдали у болот кричит и деловито ищет мышей пустельга. Большой ястреб пересекает её территорию. Меняет место жительства, перебирается в лес.
На закате и ночью соловью подпевают перепела, призывая всех срочно полоть, прямо сейчас!
Большая Медведица стоит в зените и падают звёзды...