Когда началась Отечественная война, Трофиму Васильевичу исполнилось семьдесят четыре. На фронт ушло два его сына - Семён и Степан (братья Полины) и пятеро племянников. Полина с мужем и дочерью жила теперь в другой станице, а в старом доме остались Трофим да Мария совсем одни. Годы, казалось, не старили их. Лишь отмечали морщинами, оставляя силы и тот беспокойный крестьянский дух, что не позволял ни минуты сидеть без дела. Только война изменила привычный ритм жизни: теперь Трофим регулярно слушал сводки Информбюро да подолгу разговаривал с беженцами, которых становилось всё больше и больше. Зять Иван давно выправил своему тестю документы, но Трофим Васильевич по привычке, оставшейся с гражданской и десяти лет "игры в прятки" с Советской властью, по-прежнему исчезал и появлялся совершенно незаметно. В степи, в густых камышах на заболоченных берегах местных рек он изучил каждую тропинку и не признавал для передвижения лошадь и телегу, если не нужно было везти куда-то груз.
Беженцы рассказывали страшные вести: о бомбежках сёл и городов, о зверствах германцев, о стремительном отступлении советских войск. В кубанских городах и сёлах шла массовая мобилизация военнообязанных, возрождались казачьи войска и создавалось народное ополчение. Ополченцев обучали стрелять, бросать гранаты и зажигательные бутылки, вести рукопашный и штыковой бой, пользоваться противогазами и уметь маскироваться на местности. А линия фронта передвигалась всё ближе и ближе к кубанской земле. В ноябре немцы захватили Ростов-на-Дону, но через несколько дней советские войска город отбили. Затем прошло несколько долгих месяцев, когда ни одна, ни другая сторона не могла продвинуться на сколь-нибудь значимое расстояние. Ростов, он рядом, рукой подать...
Весной 1942-го Трофим неожиданно засел во дворе и принялся плести из веток странные предметы. Были они широкими, выше человеческого роста и более всего напоминали части какого-то бесконечного забора. Станичники, проходя мимо по улице, останавливались и удивленно спрашивали:
- Чего такое плетешь, диду?
- Гнёзда, - хмуро отвечал Трофим и больше не произносил ни слова.
Работал он тщательно и неторопливо, часто бывал недоволен и ломал уже сделанное, а те плетёнки, что проходили его придирчивый контроль, относил и складывал в сарай. Когда заканчивались ветки, запрягал лошадь и отправлялся за новыми. Вопросы односельчане задавали всё чаще, но упрямый дед отвечал одно и тоже:
- Гнёзда делаю.
Люди пожимали плечами и шли по своим делам, рассказывая по дороге, что дед Трофим совсем тронулся умом. Прошло ещё несколько дней, и станичники увидели, что плетением загадочных гнёзд занимается уже и Мария Филипповна, и ещё несколько человек, из тех, с кем особо был близок Трофим.
- Может чем помочь? - спрашивали любопытные.
- Самосадом, - отвечал Трофим коротко.
- Ты ж, дед, не куришь!
- А ты неси.
Некоторые делились самосадом, и с удивлением наблюдали, как Трофим уносил его за дом и высыпал... в большую бочку с водой. Если по поводу плетёных кусков "забора" ещё существовали какие-то рациональные версии, то бочку с испорченной самосадом водой знакомые и соседи объяснить себе не могли. Дед Трофим точно тронулся, и никаких иных объяснений станичникам уже не требовалось. Впрочем, помешательство его было тихим и мирным, никому не мешало, а недели через три прошло само собой.
Никто не видел, как по ночам Трофим запрягал лошадь, грузил готовые плетёнки и с несколькими знакомыми мужиками отвозил их за околицу в большой парк. Там с древних времен росли высокие пирамидальные кипарисы. Большие тридцатиметровые деревья с густой кроной, вечнозелёные, живущие по двести-триста лет. Предчувствуя приход немцев, Трофим и его товарищи сооружали в кронах этих деревьев гнёзда для людей. Среди густой темной листвы свёрнутых и скреплённых плетёнок было совершенно не видно. В таком убежище можно было спать, свернувшись калачиком, держать небольшой запас продуктов и воды и даже вставать в полный рост.
31 июля 1942-го года, прорвав советскую оборону, немецкие войска вошли на территорию Краснодарского края. На следующий день в крае была объявлена всеобщая мобилизизация. Тринадцать с лишним тысяч семнадцатилетних мальчишек бросили на защиту Краснодара и переправ через Кубань. Вместе с войсками они сдерживали противника почти неделю, но 14 августа немцы форсировали реку и стали занимать одну станицу за другой. В городах и станицах развешивались портреты Гитлера и плакаты "Фюрер дал мне землю", организовывались комендатуры, велась перепись оставшегося населения, из репродукторов целый день звучала бравурная музыка, а по вечерам устраивались танцы. Одновременно массово расстреливалось еврейское население, больные, убогие и коммунисты. Три сотни человек, что лежали в Краснодарской городской больнице, были отправлены в газовые камеры. По улицам столицы края разъезжал семитонный крытый грузовик с врачом на переднем сиденье. Внутри грузовик был обшит железом, а через решётку на полу по трубе в герметичный кузов подавался газ. Автомобиль смерти. Брошенные в него люди задыхались и умирали в страшных мучениях.
Дорожки и тайники с лестницами, закопанными в парке меж высоких тополей с "гнездами", Трофим полил из той самой бочки с самосадом. От немецких собак. Уходя из дома, он смачивал этим настоем подошвы собственных сапог. Ни одно построенное гнездо теперь подолгу не пустовало. Беженцы: русские, евреи, армяне, дети, которых прятали от угона в Германию... Все они квартировали птицами в густой листве деревьев, дожидаясь случая, пока их не выведут из временного убежища к партизанам. И дальше - на ещё не оккупированные территории. Исчезать и появляться становилось всё труднее: во многих соседних домах немцы встали на постой. Затем поселились и в доме Трофима. Днём он молчаливо копошился во дворе, внимательно наблюдая за оккупантами, а по ночам все также незаметно пропадал. Постояльцы, изначально казавшиеся тёмной безликой массой, стали понемногу обретать свои черты. Были среди них хищные дикие звери, почти утратившие исконное, человеческое. Были обычные солдаты, отправленные на войну, уставшие от неё и желавшие поскорее закончить бои и вернуться домой. Был один паренек, почти пацан, щуплый и невысокий. Как он попал в армию? И как выжил в боях? Круглые очки его постоянно сползали с носа, и он указательным пальцем машинально возвращал их на место. На вид мальчишке было лет девятнадцать, не больше. Из-за плеча его выглядывали Шиллер и Гёте, и с десяток древних германских предков с одним и тем же гербом на щитах. Даже не зная языка, по вежливому и слегка стеснительному тону, можно было догадаться, что говорит он чистым, литературным, барским слогом. Возможно, его далекие предки были великими воинами, но сам мальчишка вызывал улыбку своей совершенной неуместностью на этой войне. Вызывал бы... Если бы не пришёл с армией дьявола на чужую землю.
Поселили его у соседей. Приходя и уходя, он часто попадался на глаза работавшему во дворе Трофиму. Дед хмуро провожал его взглядом, но однажды увидел, как тайком от своих немецкий паренёк раздает конфеты станичным ребятишкам. Оглядываясь по сторонам, потомок древних рыцарей рассовывал лакомства в протянутые ладошки и что-то тихо и быстро говорил на своём языке.
В январе 1943-го советские войска перешли в контрнаступление. Бои были упорными и кровавыми. Сражались за каждую станицу, каждый километр, каждую пядь благодатной южной земли. Попрятавшись в домах, люди с тревогой прислушивались к канонаде над посёлком, грохоту тяжёлой техники, хриплому надрывному рёву снарядов и короткому злому свисту пуль. Трофим ждал своих. Он давно решил идти вслед за войсками: за полгода оккупации не было ни единой весточки от Полины и Ивана. Выглянув в окошко, дед заметил в соседнем дворе немецкого паренька. Бледный, растерянный, тот стоял, судорожно сжимая автомат и не зная куда бежать. Некоторое время Трофим задумчиво барабанил пальцами по подоконнику, а затем решительно подошёл к двери и, приоткрыв её, окликнул немца. Несколько конфет, розданных голодным русским детям, спасли мальчишке жизнь.
Отобрав автомат, Трофим спрятал немца в подполе. Мария Филипповна, с ужасом наблюдавшая за мужем, всплеснула руками и воскликнула:
- С ума сошёл?! Ты врага прячешь!
- Пацан это, а не враг, - ответил тот, укрывая подпол старой ковровой дорожкой и передвигая стол.
- Трофим, - запричитала жена. - Тебя же расстреляют.
- В восемнадцатом стрелять надо было, - упрямо ответил муж. - Поздно теперь стрелять. Молчи, поняла? Сиди и молчи. Ничего не видела, ничего не знаешь. Сыновья у нас на фронте... - он поднял глаза на жену. - Их, может, от смерти тоже кто спасёт...
Мария, всхлипывая, кивнула головой.
Советские войска прошли сквозь станицу и двинулись дальше, преследуя немцев, а натерпевшиеся за время оккупации жители прочёсывали улицы и окраины, отыскивая и убивая брошенных немецких овчарок. После отступления немцев их сотнями вылавливали по всей Кубани. Ночью, когда совсем стемнело, и даже луны и той не было видно за почти неподвижными тяжёлыми облаками, Трофим вывел паренька из дома и отвел к гнёздам. Там спрятал, оставив воды и хлеба. Кое-как объяснившись, наказал сидеть тихо и ждать, сколько б времени не прошло. Паренек всё ещё дрожал: то ли от страха, то ли от холода и согласно кивал головой, с надеждой смотря на старого русского мужика. Трофим не обманул. Ещё через сутки он привёл паренька к одну из соседних хуторов, у которого был организован временный лагерь для военнопленных.
- Иди, иди, - подтолкнул он парня в спину. - Кто вас там считает... Зато жив останешься.
А затем, не заходя домой, отправился догонять войска.
- Куда ты, дед? - удивились в арьергарде солдаты, когда к ним пришел пожилой, но крепкий мужчина с сумкой сухарей за плечами.
- К дочери, - ответил тот. - Вы меня не гоните, я все равно пойду.
Две недели он шёл за войсками. Его прогоняли, он отставал и догонял снова. Медленно, верста за верстой, армия продвигалась вперед, а следом за ней упрямо шёл дед. На улицах станицы ещё стреляли, когда дверь в квартиру, где тревожно прислушиваясь к перестрелке, сидели Полина с дочерью и Иван, распахнулась, и на пороге появился Трофим.
- Живы... - выдохнул он, и, опустившись на пол у порога, заплакал.