Королевство Эйхве окружено горным кольцом, разомкнутым лишь в одном месте на юго-востоке. Горы эти занимают не меньше двух третьих площади королевства, и если по краям хребта они невысоки и вполне пригодны для жизни, то глубже, к северо-западу, становятся совершенно неприступны: иначе как по воздуху попасть туда невозможно. Живут там местные звери всех мастей, да ещё вот - Драконы.
Предгорья же покрыты лесом - где-то совсем светлым и редким, исхоженным грибниками вдоль и поперёк, а где-то и настоящей чащей.
И вот где-то там, в чаще, миль за тридцать от Лоффи, жили старуха и стриж. Старуху звали Эффа, и о ней ходили слухи самого разного содержания: говорили, что ей давно перевалило за двести, говорили, что она потомок Драконов, а то так и сама Дракон, только скрывается. Стрижа звали просто Стриж: у стрижей ведь не бывает имён.
Старуха раз в полгода выходила в город - пройтись по магазинам, а попутно вылечить чьи-нибудь болячки и вообще помочь людям, сколько было в её силах: она была магом, что среди людей вообще-то редкость. Всё остальное время Эффа жила одна, разве что иногда к ней приходили на поклон больные и прочие жаждущие помощи; впрочем, многие ли способны пройти тридцать миль пешком по лесной чаще?
Стриж жил в старухином доме. То есть жил он, конечно, в лесу и в небе, как полагается стрижу, но каждый день возвращался в дом Эффы, а зимой спасался там от холода. Эффа разговоривала с ним на его птичьем языке, а раз в год - в день летнего солнцестояния - превращала его в человека и отпускала к людям.
Стриж садился на пол и закрывал глаза, а открывал их уже в каком-нибудь из городов королевства - каждый раз в новом. Стриж любил человеческие города: там постоянно что-то двигалось, все куда-то шли и ехали, и ещё там так мелодично звенели красные трамваи. Людей Стриж любил тоже: они были красивые. Обычно он первым делом шёл на вокзал, чтобы узнать, где он и как добраться до дома, а вечером садился на электричку и уезжал. Часов в восемь утра действие заклинания заканчивалось: как-то Стриж стал снова птицей прямо в электричке; впрочем, вернуться домой ему это никак не помешало.
В тот день Стриж открыл глаза на скамейке в каком-то из парков Энви. Он ещё только искал вокзал - неспешно так, блуждая прогулочным шагом и периодически спрашивая дорогу, - когда вышел на какую-то площадь и встретил Хорну.
Первым, что бросилось ему в глаза, были её розовые волосы. То есть они были скорее рыжими, конечно, но на солнце отливали розовым. Ещё чуть раньше Стриж увидел стоящих вокруг людей, а ещё раньше - не увидел, а услышал - пение флейты.
Флейта иногда срывалась, захлёбывалась звуком, но флейта пела и разговаривала влюблённым голосом, и хотелось её слушать и слушать ещё. И Стриж подошёл и остановился возле Хорны.
У неё были розовые волосы и длинная серёжка в левом ухе. Волосы падали на лоб, а серёжка - на пышный воротник блузки. Блузка была белая в тонкую красную полоску, безумного какого-то покроя, с жабо, с рюшами, с кружевными рукавами до локтя, и она очень странно сочеталась со строгой тёмно-серой юбкой. Картину довершал цветастый платок, повязанный на левое запястье, и босые ноги.
Она играла, а он слушал и любовался её руками и вдохновенным её лицом, и чёлкой на лбу. Иногда она обрывала мелодию и по-птичьи оглядывалась по сторонам, и всё чаще взгляд её останавливался на лице Стрижа. Наконец она спрятала флейту в футляр, подошла к нему и протянула руку: "Пойдём".
Стриж улыбнулся и как-то невпопад спросил: "А ты любишь мороженое?"
Хорна любила мороженое. Особенно она любила мороженое слегка подтаявшеее, с кленовым сиропом и грецкими орехами. Ещё Хорна любила крыши и красивые мужские руки. Женские, впрочем, тоже, но женские руки совсем иначе красивы, это другое, ну ты же понимаешь.
Стриж понимал. Стриж понимал всё, он ещё никого из людей никогда так не понимал - кроме, может, старой Эффы, с которой прожил почти всю свою птичью жизнь.
Но это же совсем другое.
- Я смотрю на тебя, и мне кажется, что ты умеешь летать.
- Мне самой иногда так кажется.
Хорна выросла в баронстве Хвей. Там она работала машинистом электрички и не бралась за флейту с тех самых пор, как закончила музыкальную школу: за все эти годы флейта успела ей надоесть, обычная история. Хорне нравилась её работа, хоть и уставала она порой страшно: нравились гудки и стук колёс, и лента рельсов до горизонта.
А изменилось всё, когда Хорна как-то зашла в тот дом. Дом говорил с ней шёпотом, складывал ей стихи, играл ей на флейте. Хорна не заходила далеко: просто вошла, прислонилась к стене и так сидела - может, минуту, а может, несколько дней: чувство времени потерялось.
А когда Хорна вышла наружу, она уже знала, что делать.
Она достала из шкафа свой маленький рюкзак, наскоро сунула в него минимум самого необходимого, прицепила снаружи футляр с флейтой (предварительно вытерев с него пыль) и отправилась на вокзал.
Первая электричка высадила её в каком-то из маленьких городов Яхонтового княжества. Вторая, кажется, направлялась в Хинву, а после Хорна перестала их считать. В какой-то момент она просто поняла, что вот теперь - достаточно.
Она стояла на вокзале где-то на окраине столицы и постепенно осознавала, что она бросила квартиру и работу, никого не предупредив об этом, а теперь находится в чужом городе и понятия не имеет, что она здесь будет делать. И было ей так хорошо и блаженно. И очень светло.
Начальнице она позвонила по телефону. Та всё поняла, уволила Хорну задним числом и перечислила остатки зарплаты. А на следующий день Хорна неожиданно для себя оказалась посреди Ривской площади с флейтой в руках.
Вот сегодня, например, она была там уже в третий раз.
- Ты волшебно играешь.
- Скорее это ты гениальный слушатель.
В летнее солнцестояние ночи как таковой нет: два-три часа относительной темноты вряд ли заслуживают такого гордого звания, тем более - в Энви. Любой большой город ночью становится ещё прекраснее, чем днём, но ночной Энви совершенно незабываем. Здесь запрещено подсвечивать рекламные вывески, и с наступлением темноты они словно бы исчезают. Зато вдоль улиц загораются гирлянды розовато-жёлтых фонарей, а потом начинают светиться дома - они загораются один за другим, как звёзды на небе, каждый - своим цветом; сложные многоступенчатые фонтаны в центре тоже начинают сиять изнутри, а многочисленные парки столицы, подсвеченные синим, зелёным, жёлтым и фиолетовым, напоминают волшебные леса. Ночной Энви - это симфония света, сюда со всех краёв планеты приезжают только затем, чтобы увидеть это своими глазами.
В летние ночи в Энви бывает светло, как днём - если не ещё светлее. В Энви никогда не видно звёзд; ходят легенды, что увидеть их можно только с одного места - с самого верха Листвяной башни. Не все решаются проверить, ибо Листвяная башня высока, и на вершину её нет другого пути, кроме как пешком по обвивающей стены снаружи винтовой лестнице, заросшей плющом и диким виноградом. Впрочем, иногда подобные мелочи не имеют ровно никакого значения, и через несколько часов после того, как Стриж услышал об этих легендах впервые, он уже знал, что никакие они не легенды.
- Мне сейчас кажется, что я очень давно не видела звёзд.
- Мне тоже.
Стриж видел в своей жизни много звёзд, несравнимо больше, чем можно разглядеть с Листвяной башни. Лесные ночи непроглядны, после наступления темноты ориентироваться остаётся только на слух. Но если подняться вверх, выше макушек деревьев, то вдруг обнаруживаешь себя наедине с небом.
Небо - сияет. У каждой звезды свой цвет, свой пульс; небо заткано ими сплошь, и оно живёт и дышит. Ничего прекраснее Стриж в своей жизни не знал - до этого дня.
- Мне кажется, я скорее удивилась бы, если бы ты оказался человеком.
- А я и удивляюсь, до сих пор. Ты тоже на человека не очень похожа.
И тогда, конечно, Хорна начинает расспрашивать, как это - быть птицей, и Стриж говорит о звёздах, о крыльях, о том, как солнце опускается по вечерам за горную гряду, окрашивая её в немыслимые порой оттенки: говорит и удивляется сам тому, сколько, оказывается, может рассказать - он-то всегда думал, что существование его однообразно и ничего особенно интересного в нём нет. Но Хорна слушает, и Стриж говорит, и уже сам другими глазами глядит на собственную жизнь, и удивляется, как это он мог не видеть.
А потом вдруг на полуслове речь его обрывается и переходит в птичий крик.
И, оглядываясь вокруг, Хорна видит золотистые пятна света и длинные синие тени, и они почему-то кажутся очень острыми и колючими. И очень медленно, с трудом приходит понимание того, что уже утро, она не знает, где находится, а главное - она совершенно одна.
Для зверей и птиц придуманы леса, холмы и поля; горы придуманы для Драконов. Города построены для людей, и не всякая птица сможет выжить в городе.
Когда Стрижу удалось выровнять дыхание и движения крыльев, он начал вспоминать, где он и что с ним. И вот тогда-то ему стало страшно.
Потому что не было и речи о том, чтобы вернуться домой. Стрижи - перелётные птицы, их крылья приспособлены для дальних путешествий, но дорогу к дому Эффы узнать было неоткуда. А здесь, где он в своём человеческом обличье только что был готов влюбиться в каждый поворот и переулок, теперь стало душно и тяжело. Здесь даже сам воздух был иным, не предназначенным для его птичьего дыхания; здесь было много камня и почти совсем не было неба.
И ещё он был совсем один.
Где-то здесь, среди этого камня, жила Хорна, и ради возможности быть рядом с ней Стриж легко забыл бы о том, что тяжело быть птицей там, где живут люди. Но нигде вокруг её не было, и Стриж старался не думать о том, как велик Энви и сколько времени можно искать в нём одного-единственного человека.
Спать хотелось страшно, но яркий утренний свет мешал, и мешали ещё воспоминания об этом странном, этом длинном и безумном дне. И Стриж полетел искать единственное место в городе, где он мог хотя бы надеяться встретить Хорну - Ривскую площадь.
Площадь он нашёл только к вечеру, и, конечно, флейтистки там не было.
Города построены для людей, место стрижа - в небе; стриж создан для высоты и бесконечного полёта. Так задумано, а на самом деле бывает по-разному. Эффе было лучше жить в лесу, среди зверей и птиц, а Стриж привык каждый день спускаться на землю - потому что там его ждали.
А теперь спускаться вдруг стало незачем. И от этого было как-то пусто.
Два дня было потрачено на бесцельные, бездумные полёты над городом. А на третий день он случайно спустился в какую-то узкую пешеходную улочку - и увидел её. Хорна просто шла мимо, кажется, так же без особой цели и не выбирая направлений; она почему-то сутулилась и глядела в землю, и при ней не было флейты.
Стрижу в тот момент вдруг показалось, что в городе стало больше воздуха. И Стриж подлетел к Хорне и опустился ей на плечо.
И Хорна, конечно, узнала его, и небо над Энви как-то сразу стало синéе, а рыжие её волосы - ярче, и в них снова замелькали розовые блики.
И, конечно, в тот же день Стриж поселился на её подоконнике.
Знаешь, птиц мой, мне было очень страшно. Я боялась, что я никогда тебя не увижу больше. Мне и сейчас страшно, птиц мой, мне очень хочется видеть тебя человеком и говорить с тобой, но ты по крайней мере здесь, ты существуешь, и знаешь, птиц мой, это очень много.
Ночи постепенно становились темнее, всё раньше наступал вечер, всё позже - утро. Стриж узнавал город и заново учился любить его. По вечерам он встречал Хорну у дверей: иногда её вечер наступал под утро, иногда она не возвращалась совсем, а иногда не возвращался он сам. И в этом тоже было что-то прекрасное: каждая встреча становилась почти неожиданной - и неизменно радостной.
Они быстро привыкли к этой странной форме общения, которой им пришлось отныне обходиться. В узкое птичье горло Стрижа не пролезали громоздкие звуки человеческой речи, но он очень скоро понял, как много на самом деле можно сказать жестами и интонациями - даже если у тебя нет ни рук, ни привычного людям голоса. А Хорна научилась рассказывать всё, что с ней происходит: это легко, когда тебе нечего скрывать и ты знаешь, что тебя слушают.
Знаешь, Стриж, я совсем не понимаю, как я могла не играть всё это время. Это совсем какой-то другой уровень существования, это как бы я, а как бы и не совсем, я не представляю, как бы я могла жить без этого, уже вообще не представляю. Это как жить без воды или даже без воздуха, это как для тебя ходить по земле, наверное. Всегда, представляешь?
Знаешь, Стриж, это как-то странно даже. Я любила людей в этой жизни, любила не единожды и по-разному, но почему-то ничей голос не радовал меня так, как твой. Иногда, когда я об этом задумываюсь, мне кажется, что нужно же было умудриться, что у всех всё как у людей, а я люблю птицу, но ты знаешь, мне почему-то всё равно. Совсем-совсем.
Стриж, а хочешь, я тебе про Райю расскажу? Ах да, я про неё рассказывала вчера, я тогда тебе сегодня расскажу про Нинха, знаешь, птиц мой, он прекрасен, как рассвет.
Я такая смешная, птиц мой, мне никогда не приходила в голову мысль играть где-то кроме классических оркестров, я даже на Ривской площади оказалась совсем случайно. Просто вдруг руки потянулись к инструменту, и я остановилась где была. Они такие торжественные, эти оркестры, я их никогда не любила. Может, они меня и отпугнули когда-то.
Стриж, а ведь меня зовут играть куда-то вроде как в группу, я их не знаю, правда, и не знаю, что получится, может, и совсем ничего...
Здравствуй, Стриж, прости, я долго не возвращалась...
Как хорошо, что ты у меня есть, птиц мой...
Так проходили дни, и вот уже каждый следующий день становился длиннее предыдущего; солнце, заново влюбляясь в город, выкраивало всё больше часов для того, чтобы побыть с ним вместе. Ночь сжималась, пряталась от обступающего её с неба и с земли света, делала вид, что её нет совсем. Приближалось солнцестояние; Стриж и Хорна, не сговариваясь, молчали об этом, но оба знали, что напряжённо ждут его наступления.
И солнцестояние наступило.
Накануне Хорна пришла домой поздно, около четырёх утра, усталая и сонная; но в начале девятого она всё равно проснулась, резко, почти выскочив из сна обратно в город.
И увидела Стрижа.
Он сидел на полу, скрестив ноги, и улыбался.
Хорна издала странный звук, не то вскрик, не то всхлип, и практически упала к нему на шею.
Никто не знал, сколько прошло времени, прежде чем они смогли-таки поднять головы с плеч друг друга, и даже сам Стриж не смог бы рассказать о том, каких усилий ему стоило посмотреть в подозрительно влажные глаза Хорны и всё-таки заговорить.
Потому что нужно было расстаться, конечно. Впереди были целые сутки света и любви, но потом Стрижу нужно было сесть на электричку и вернуться к Эффе. Потому что Эффа ждала его весь год, не зная, где он и что с ним; а ещё - потому что если кто и мог сделать его человеком навсегда, то это она.
Нет, сказала тогда Хорна. Нет, потому что ты ведь можешь не вернуться. Туда-то ты доберёшься электричкой, но - вдруг у неё ничего не получится? ведь ты не знаешь обратной дороги. Поэтому нет-нет, ни в коем случае; ты никуда не поедешь один. Только вместе.
Но там тридцать миль по чаще леса, стал объяснять Стриж. Вот эти последние тридцать миль, которые можно пройти только пешком; это у меня крылья, а сколько суток пути это займёт у тебя, я даже представить не могу.
Не страшно, ответила Хорна. Вот совсем никак не страшно, сколько понадобится, столько пройду; у меня есть рюкзак и палатка, я ходила в походы в этой жизни, всего несколько раз, а всё-таки. Не уходи без меня.
И тогда Стриж внезапно почувствовал, что его глаза тоже зачем-то становятся влажными: непонятная реакция непонятного человеческого организма.
Они взяли билеты на первую же ближайшую электричку. От Энви до Лоффи было часа четыре пути, и Стриж ещё успел даже показать ей маленький предгорный Лоффи, где деревья были выше домов и повсюду цвели каштаны и белый шиповник, и где каждый встречный знал старую Эффу и её Стрижа, если не в лицо, то по рассказам.
А наутро Стриж сел на плечо Хорны и повёл её в лес.
Они дошли, конечно. Около полудня пятого дня, когда ноги Хорны были уже стёрты в кровь, плечи немилосердно болели, одежда и рюкзак пахли дымом и сыростью, а жизнь казалась прекрасной, как никогда ранее. И, конечно, никогда ещё Хорна не засыпала так сладко и счастливо, как там, на низкой широкой кровати Эффы.
Она проснулась уже в сумерках - поздних летних сумерках, которые здесь, в лесу, были темнее ночей в Энви. И Эффа поила её травяным чаем и рассказывала.
Эффа рассказывала, что она действительно маг, действительно живёт здесь уже больше сотни лет - с тех пор, как устала разъезжать по миру, - и действительно близко общается с Драконами. Эффа рассказывала, что училась разным вещам в этой жизни и в самом деле сейчас уже может многое, но сделать Стрижа человеком совсем - всё-таки не в её силах. Один раз в год, на одни сутки - на большее она не способна.
А потом Эффа рассказала, что в дне пути от её дома есть плато, куда она периодически ходит, чтобы встретиться с Драконами. И что, возможно, вот они - смогут помочь.
Они же всё-таки Драконы.
Наверное, Эффа всё-таки что-то поколдовала над Хорной. Во всяком случае, когда на следующее утро Хорна со Стрижом на плече вышла из дома Эффы, лес, казалось, сам стелился ей под ноги, выбирая самые удобные тропинки, помогая всем, чем мог. Было ещё совсем светло, когда Хорна и Стриж добрались до плато. Там было пусто; Эффа предупреждала, что, возможно, придётся ждать, и Хорна была готова к этому.
Но ждать почти не пришлось. Говорят, у Драконов тонкий слух; возможно, они были способны услышать эхо мелодии флейты, а может быть, это было совпадение, только уже очень скоро над плато разнеслось хлопание перепончатых крыльев.
Дракон в человеческом своём обличье оказался красивым мужчиной с длинными, слегка вьющимися тёмными волосами и внимательным взглядом. Он выслушал сбивчивый рассказ на птичьем и человеческом попеременно с самого начала и до конца, а потом поднялся на ноги и заговорил, и плавная его речь напоминала пение.
Но при чём здесь я, спрашивал он. Зачем? есть вещи, в которых не нужны посредники. Или нужны, но только на первом этапе: однажды ощутив, как это бывает, - ты уже никогда этого не забудешь. Конечно, для того, чтобы повторить всё то же самому, потребуется некоторое количество времени и желания, но здесь никто уже не поможет; есть вещи, с которыми нужно справляться самостоятельно. Впрочем, раз уж вы прошли весь этот путь... считайте это маленьким подарком от меня.
И тогда Хорне почудилось, что мир переворачивается. Или даже не переворачивается, а вовсе выворачивается наизнанку, ну или что-то ещё с ним творится столь же неестественное.
И тогда Хорна закричала - и не узнала своего голоса.
Жаркое летнее солнце медленно опускалось за вершины гор, постепенно становясь из жёлто-рыжего почти алым. На невысоком плато посреди леса стоял человек и с улыбкой смотрел, как улетают куда-то вверх две маленькие, с ладонь, чёрные птицы.