Сегодня, 10 августа 1999 года, я начинаю выпускать журнал "Дневник идеалиста".
Конечно, после этой вполне, казалось бы, невинной фразы у читателя может возникнуть
ряд довольно-таки бестактных вопросов. Например: а почему, собственно, не "Дневник
графомана"? И не стыдно ли предаваться идеализму в таком-то почтенном (судя по приве-
денной фотографии автора) возрасте? Наконец, не кроется ли в названии журнала намек
на связь с "Дневником писателя" Достоевского?
Увы, на некоторые из этих вопросов у автора нет никакого разумного ответа. А ведь
волнуют они его не меньше, чем читателя. Одна надежда - со временем на все такие во-
просы даст ответ сам журнал.
Все-таки о самом стыдном - об идеализме - я хотел бы сказать пару слов в свое оправ-
дание. Дело в том, что не последнюю роль в выборе названия журнала сыграл роман
Даниила Лукича Мордовцева "Идеалисты и реалисты" - современник "Дневника писателя".
Роман этот помимо неоспоримых литературных достоинств нес в себе открытие нетради-
ционного и более, на мой взгляд, глубокого взгляда не на, а, скорее, мимо уже давно сложи-
вшейся к тому времени и не изжитой до сих пор антитезы "западники-славянофилы". Дело,
видимо, в том, что противоречие между "идеалистом" и "реалистом" проходит уже в челове-
ческой душе; также точно его можно обнаружить и в душе нации. Это противоречие такое же
глубокое, как между жизнью и смертью. И так же как и люди, нации очень по-разному пере-
живают (либо не переживают) это противоречие.
Кто такой "реалист"? Это утилитарист, приспособленец, "обитатель" (В.Пелевин. Generation
"П"), Смердяков. "Идеалист" - тот, кто ставит принцип выше борьбы за существование.
Истории индивидов (судьбы) и истории народов свидетельствуют о том, что состояние
"реалиста" является устойчивым, энергетически более экономичным и более перспективным
с точки зрения выживания. Но почему же при этом не исчезает, а непрерывно самовозрож-
дается "идеалист"? Такова глубинная интенция эволюции: "идеалист" нужен для самого ее
существования. Так что несмотря на растущую энтропию (скатывания к "реалисту") эволюция
требует постоянного локального нарушения этого закона (возникновения "идеалиста").
Важное различие между "реалистом" и "идеалистом" состоит в универсализме первого
против индивидуализма второго. Действительно, отстаивание принципа - акт индивидуальный,
в то время как борьба за существование - общевидовое свойство. Поэтому "идеалист" наци-
ональной души - всегда национально самоидентифицирован, национальность ощущается им
как кожа, в то время как для его антипода это не более чем одежда, которой можно и щеголь-
нуть, а можно ее и сменить, если это сулит более комфортное существование.
Так вот антитеза "западники-славянофилы" - это всего лишь весьма поверхностное, на уров-
не идеологических спекуляций, проявление борьбы идеалиста и реалиста национальной души.
В самой такой борьбе нет ничего уникального - она сопровождает жизненный цикл любой
нации, тем более сложившейся в империю. Общая закономерность здесь такова, что идеалист
постепенно изживается реалистом, что, обычно, соответствует трансформации империи в
менее рельефные формы государственности (включая возможность ее утраты).
Можно отметить следующую особенность описанных процессов.
Скорость эволюции нации,особенно в форме империи, в сильной степени зависит от внеш-
них обстоятельств. Эти же обстоятельства могут активизировать и процесс изживания идеа-
листа реалистом. И вот качество результата, образуемого в результате этого изживания
очень зависит от того, насколько высоко успел к этому времени интеллектуально развиться
реалист (хотя бы с точки зрения успеха в борьбе за существование). Если реалист успел
догнать реалистов других наций по степени изживания соответствующих идеалистов, но не
успел при этом развиться до уровня их интеллекта, то результатом может явиться вырож-
дение нации в процессе самоубийственной внутренней рефлексии.
Антитеза "западники-славянофилы" отражает трагическую коллизию в судьбе русской
нации, когда внешние обстоятельства активизировали изживание идеалиста совершенно не
подготовленным для этой цели реалистом. Разрушительные тенденции этого процесса стали
заметны современникам уже в первой половине XIX века. "Нужно вернуть народу первона-
чальный характер, дабы сделать его достойным истинной цивилизации. Чтобы народ мог
достигнуть всего, на что он способен, он должен не копировать иностранцев, но развивать
свой национальный, одному ему присущий дух". Как вы думаете, кому принадлежат этот
вывод о России? Вовсе не славянофилу, полемизирующему с западниками, а не имеющему
о таковых никакого представления независимому наблюдателю - маркизу де Кюстину
(в его книге "России в 1839 году"). Не удивительно, что эта самоубийственная рефлексия
привила России (видимо, навсегда) иммунитет к любого рода модернизации, так что и удив-
ляться не стоит, читая Кюстина, насколько написанное им актуально и для нынешней России.
Воистину, "невольно приходит на мысль, что эти люди потеряны для первобытного состояния
и не пригодны для цивилизации".
Вот такое у меня получилось введение к открываемому журналу.
И тут же к месту - некое подобие социологического эссе, написанного мною по заказу
в мае 1998 года.
__________________________________________________________________________________
Традиции России: между Западом и Востоком
(Западничество и славянофильство)
Подзаголовок данной работы не оставляет сомнения в том, что будет рассмотрен отнюдь не
этнографический и даже не социологический вопрос, а печально известная, доходившая в
свои лучшие годы до эсхатологической остроты парадигма, которую принято называть "русской
идеей". Почему "печально известная"? Дело в том, что возникшая во времена полемики Чаада-
ева с Пушкиным (да, примерно 170 лет назад), "русская идея" по своей величественности и
плодотворности более всего напоминает маятник Фуко в Исаакиевском соборе: мы следуем
завороженным взглядом за исполинскими качками от (гордыни к самоуничижению), мы видим
какое-то смещение этих качков под влиянием некой таинственной силы (да, той самой "третьей
силы", наряду с Западом и Востоком, о которой говорил 120 лет назад Владимир Соловьев),
но проходит время, мы сбрасываем оцепенение, и что же? - мы видим себя "все в той же
позицьи", с тем же дурацким маятником, благополучно возвращенным той же "таинственной
силой" к исходному положению. Впрочем, говорят, тот маятник уже упразднили, и слава богу.
Дискурс вокруг "русской идеи" давно интересен только тем, кто перевел его из морально-
филосовской плоскости в жанр идеологического обличения или даже политдоноса; достаточно
ознакомиться с основными трудами на эту тему: А. Янова ("Русская идея и 2000-й год") и
И. Шафаревича ("Русофобия"). Филосовский аспект - в тупике. Вспомним предположение
западника Чаадаева в его первом "Философическом письме": "Мы принадлежим к нациям,
которые, кажется, не составляют еще необходимой части человечества, а существуют для того,
чтоб со временем преподать какой-нибудь великий урок миру". И что же? Через 170 лет
современный западник-сатирик "уточнил" наконец знаменитое пророчество: "Мы живем, чтобы
показать всему миру, как жить нельзя!" Нынешнее славянофильство заботит уже не проблема
"несения света" гниющей Европе, а вопрос о том, "есть ли у России будущее?" (название статьи
Шафаревича в сборнике "Из-под глыб").
Но несмотря на то, что дискурс выродился, так ничего и не родив, сам факт и история его
существования имеют очень важное значение для понимания настоящего, а значит и для прогно-
зирования будущего.
Первый вопрос, которым мы должны задаться, это имеет ли Россия те же потенции к модер-
низации, что и "нормальные" страны западной цивилизации, или это заведомо неестественный
и потому губительный для нее путь? Понятно, что прежде всего различными ответами на него
и проложен водораздел между как бывшими, так и нынешними западниками и славянофилами.
Но оказывается, что уже сам факт их более чем полуторавекового дискурса содержит в себе
ответ (отрицательный). Ведь возник этот дискурс не пустом месте, а как попытка подытожить
самый первый шаг модернизации в России - реформы Петра. Именно критика петровской прави-
тельственной системы, породившей "душевредный деспотизм, гнетущий духовный мир и чело-
веческое достоинство народа и, наконец, обозначившийся упадком нравственных сил в России"
(Константин Аксаков), породила славянофильство как новое общественное движение. Именно
реформы Петра защищал от славянофилов Чаадаев. Мы Запад, а не Восток! - провозгласил он:
"Петр Великий нашел у себя дома только лист белой бумаги и своей сильной рукой написал на
нем слова Европа и Запад; и с тех пор мы принадлежим к Европе и Западу... Мы живем на вос-
токе Европы - это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали Востоку. У Востока - своя
история, не имеющая ничего общего с нашей" ("Апология сумасшедшего"). В его размышлениях
40-х годов есть запись: "Говорят про Росссию, что она не принадлежит ни к Европе, ни к Азии,
что это особый мир. Пусть будет так. Но надо еще доказать, что человечество, помимо двух
своих сторон, определяемых словами - запад и восток, обладает еще третьей стороной".
Чаадаев, видимо, не понимал, что сам активно участвует в доказательстве.
История России имеет целый ряд особенностей, отличающих ее от других стран западной
цивилизации. Это и татарское иго, и многовековое рабство, и "пропущенные" эпохи Возрождения
и Реформации. Все это - в течение нескольких веков. А ведь чего только стоит татарское иго,
произошедшее непосредственно после распада могучей Киевской Руси, вслед за кровавыми
разборками между унаследовавшими ее родственниками! Только что усвоившая Библию и
христианское мировидение душа народа вдруг обнаружила, что произошедшая катастрофа не
случайна, что это - "вавилонское пленение" избранному народу за грехи, богоотступничество
в братоубийственных смутах (вспомним святых Бориса и Глеба, убиенных их братом Свято-
полком). В монастырях - центрах духовного сопротивления - зрела идея искупления, идея
избранничества. А в XV веке, после падения Константинополя и породнения русской династии
с последним константинопольским императором, ее подкрепила прямо-таки мессианская теория
"Москва - Третий Рим, а четвертому не бывать", которая окончательно оформила не только
избранническую идеологию государства, но и специфический менталитет русского народа.
Вот этого-то "слона" Чаадаев и не приметил, рассуждая о ничтожности русской истории с точки
зрения европейских достижений. Как ни странно, но и многие нынешние "западники" улюлюкали
над этой несущественной, как им казалось, составляющей общественной эволюции: куда там
этой "мифологии" супротив "объективных" экономических законов (а ведь могли бы уже разо-
браться: Россия отторгла и капитализацию начала века, и нэп; Ленин и Сталин делали именно
то, что отвечало чаяниям большинства! - вот в чем весь ужас)!
Так вот, 170-летняя история борьбы западников и славянофилов, эта грандиозная рефлексия
российского общественного сознания, - есть безусловный признак избранности русской нации,
ее принадлежности той самой "третьей стороне" человечества.
Другое дело, что ничего обнадеживающего из этой избранности для России не вытанцовы-
вается: она медленно, но верно агонизирует. Нынешнее ее официальное "возрождение" - это
фарс, когда полутруп пытаются воскресить не только очередной "шоковой терапией" (пока
экономической), но и заклинаньями, ужимками, облаченьями в ризы былых торжеств и т.д. (так
полудикий варварский сенат полагал, что "продолжает историю Рима" своим восседанием на
развалинах Форума).
На мысль о повапленных гробах наводит и то единство, которое демонстрируют сейчас и
западники, и славянофилы, встретившиеся за барским столом власти, относительно предпола-
гаемого возрождения (пиная друг друга под этим столом). Незабываемое зрелище, когда
славянофил Аксючиц (советник вице-премьера) объясняет (под руководством Диброва)
телезрителям, почему Госдума не должна была утвердить Кириенко (типичного западнического
выдвиженца) премьером в Страстную пятницу. Не догадываетесь? Да потому что в эту пятницу
Бог исчезает из мира, и получилось бы, что Кириенко избран силами зла, а разве в возрож-
денной России это возможно?
Конечно, при таком взаимном вырождении далее идеи о необходимости национальной идеи не
уедешь.
Но самое важное в этой истории то, что агония и довольно - увы! - жалкая по форме смерть
России под влиянием всеобщей модернизации - это не поражение. И вот почему.
Дело в том, что уже полтора века некогда христианская западная цивилизация вольно или
невольно поклоняется фетишу сциентизма, фетишу создания общества на научных началах.
Купившись на примитивную аргументацию Маркса, Россия первая испытала все прелести
следования этому фетишу, строя "правильный" экономический базис в сочетании с "рациональ-
ным" патернализмом властей. Полученный в итоге тоталитаризм явился первым "звонком"
западной цивилизации о том, какие беды может нести в себе "научность". Однако это научило
ее лишь более осторожному с ней обращению, не изменяя общей оценки, как основного ориен-
тира. "Просвещенный" сциентизм ограничил себя лишь предполагаемой всеобщностью экономи-
ческих законов (но только не "ложных", марксовых, а "правильных", рыночно-веберовых). По-
существу, нынешняя западная (американизированная) цивилизация нашла более изощренный,
чем советский тоталитаризм, способ превращения человека - в винтик менее свирепой, но не
менее тоталитарной общественной системы - общества потребления (обе эти формы справед-
ливо названы Лимоновым "дисциплинарными санаториями").
Но вот попытка модернизации Западом России в стиле всеобъемлющего "сколько ты стоишь?" -
провалилась. Погибнув, Россия не променяла на гамбургер свое право на "гамбургский счет".
А значит есть еще надежда, что нынешние победы технологической цивилизации в деле "модер-
низации" образа и подобия Божьего - преходящи.