Аннотация: Кто знает, кого можно встретить на самом обычном пешеходном переходе? А что, если это окажется Судьба? Или Любовь, да ещё пронесённая через века? Всё может случиться, надо только уметь понять, увидеть, поверить, принять.
Инквизитор
"Тот, кто любит, должен
разделять участь
того, кого он любит".
М.А.Булгаков "Мастер и Маргарита"
"Нет, неухоженная и не следящая за собой женщина - это всё равно, что... старинный патефон, теснящийся в витрине магазина между супернавороченных музыкальных центров. Или нет, даже не так. Она, как серая рабочая форма из грубого материала среди шёлковых платьев и ярких вечерних костюмов", - думал Роберт Говард, сидящий в своём новом автомобиле на перекрестке Юстон-роуд и Грейс-инн-роуд. Он рассматривал невзрачную девушку, которая, казалось, ёжилась от холода на площадке пешеходов в ожидании зелёного света. Оценивал Роберт с профессиональной точки зрения: он был хирургом до мозга костей. Пластика стала делом его жизни. Говард любил доводить всё до совершенства: "ваял", "строгал", "подпиливал" - создавал идеальные формы. И всё-то у него получалось хорошо. В расцвете лет и сил Роберт уже являлся владельцем известной в кругу богатых людей клиники "Феб и Афродита". Хороший дом в пригороде и дорогая машина прилагались к такому человеку, как само собой разумеющееся дополнение.
Удачливому ваятелю прекрасного удалось уже не только создать ряд шедевров, но и добиться законного признания. В современном мире истинный талант нередко отодвигается на второй план, уступая первенство героям пиара: главное, чтобы о тебе думали как о гении, а гениальность, как факт, может быть спорной... Ситуация же Говарда относилась к тому редкому случаю, в котором мнение общественности совпадало с реальностью. Он, действительно, был очень хорошим пластическим хирургом.
Когда-то Роберт Говард и себя выпилил из никому неизвестного Роберто Тьепороло. Отец, мать, он и три его младшие сестрички в то время ещё только перебрались в Англию. Семья приехали на заработки. Папа трудился на стройке. Мама работала посудомойкой. Жили бедно. Роберто мучительно стеснялся столь низкого социального статуса. "Всему виной, - считал он, - итальянское происхождение". Сидя на школьной скамье, будущий хирург ампутировал букву "о", примостившуюся в конце его имени, преобразившись из Роберто в Роберта. Позднее он злился при всяком упоминании об этой метаморфозе и не позволял матери на людях называть его на итальянский манер.
Родители скопили-таки денег на высшее образование сыну. Студент-медик Тьепороло делал успехи. Однако пластическая хирургия, по-прежнему, оставалась недосягаемой мечтой. Посудите сами, кто доверит своё тело и красоту человеку с такой фамилией?! То ли дело - доктор Вильямс или профессор медицинских наук сэр Джон Коллинз. А тут?! Какой-то Тьепороло с типично итальянской внешностью. Нет, ну это просто смешно!!! Надо быть сумасшедшим, чтобы лечь под нож к доктору Тьепороло, пусть даже его зовут Роберт, а не Роберто.
Хирургический нож коснулся его фамилии к концу практики. Роберт взял фамилию своей жены Софи Говард. Они познакомились у отца Софи, тоже хирурга, у которого студент Тьепороло числился практикантом. Не случилось страстной любви, и безумный вихрь чувств не вскружил ему голову, хотя он относился к ней с должным уважением. Вообще-то, именно она являлась инициатором их отношений, Тьепороло же, поразмыслив, согласился, резонно полагая, что дочь светила медицинских наук определённо предпочтительнее простой сокурсницы, с которой он тогда встречался. Софи была не в его вкусе, но разве внешность может стать преградой на пути к счастью пластического хирурга? Пользуясь безропотной преданностью и обожанием жены, Роберт без труда уговорил её на ряд пластических коррекций, в числе которых значились: увеличение груди, всевозможные подтяжки, изменения формы губ и глаз, удаление ненужных родинок и прочее, прочее, прочее. В целом, пластик остался доволен собственной работой.
Себе он уже давно прописал операцию на нос. Доверившись одному из лучших мастеров, он, наконец, расстался с "типично итальянской" физиономией, лицо его обрело черты, соответствующие принятому имени: Роберт Говард начал триумфальное восхождение по лестнице успеха и процветания.
Отец Софи, состоявшийся врач и уважаемый джентльмен, представил зятя английской элите как молодое дарование. Первые годы Говард-отец и Говард-муж работали вместе. Позднее у Роберта появилась возможность открыть свою клинику. Успех настиг молодого специалиста в расцвете лет: ему было всего тридцать пять. Впечатляющий результат для врача!
Но даже очень удачливые люди не застрахованы от роковых поворотов фортуны, и человек, стоявший позади мёрзнувшей на пешеходном островке девушки, это знал. Он наверняка мог сказать, что в судьбе врача новых вершин не ожидается. На его жизненном пути остались лишь равнины и, хуже того, - крутые спуски. Но разве Роберт Говард может хоть на одну минуту представить себе, что сегодня его жене Софи поставят диагноз бесплодия, и, когда он вернётся вечером домой после тяжёлого рабочего дня, вместо искрящихся любовью глаз и нежного поцелуя найдёт бездыханное тело отравившейся супруги. Единственный любивший его человек, Софи не пожелала стать преградой к счастью мужа, который, по её твёрдому убеждению, всегда мечтал о потомстве. А, может, она просто немного устала от стремления к совершенству и идеальным формам? Или ей захотелось отдохнуть от погони за молодостью и красотой? А ещё, вероятно, ей очень сильно не хватало обычной теплоты чувств и искренней любви, сегодняшний же диагноз поставил черный жирный крест на надежде обрести глубокую привязанность даже в лице собственного ребёнка. Варианты возможны. Не сложно строить предположения, но это лишнее, ведь наша история не о Софи Говард, так что не станем увлекаться гипотезами и лучше вернёмся к нашему герою, судьба которого отныне погрузится во мрак. Безутешный отец Софи обвинит в смерти единственной дочери Роберта. Стараниями тестя молодой врач вскоре обанкротится и скатится в бездну проблем, долгов и алкоголизма. Дрожащие руки - смертельный диагноз для пластического хирурга.
Он совсем замкнётся в себе, будет мало выходить на улицу, много думать о счастливом прошлом и тем болезненнее осознавать, насколько одиноко и холодно его настоящее. Хуже всего ему придётся от мысли о невозможности дольше заниматься своим призванием, делом всей его жизни, ради которого он когда-то сменил имя, отказался от искреннего чувства, даже собственное "я" принёс на жертвенный алтарь.
Так бывает, ведь за всё в жизни приходится платить, уж кто-кто, а странный молодой мужчина позади девушки наверняка это знал.
Пока же Роберт далёк от трагических мыслей, он бодр, полон сил и бесконечно доволен собой. Не станем торопить события, грех мешать человеку наслаждаться последними радостными часами. Зеленый свет сменил красный, машина Роберта покинула перекрёсток, оставляя позади островок пешеходов с девушкой и необычным человеком.
- Время близится, Маргарет, - сказал мужчина девушке.
- Я чувствую.
Они свернули в безлюдный переулок.
- Кстати, он нашёл тебя малопривлекательной, Марго.
Девушка пожала плечами, а её собеседник растворился то ли в луче света, протиснувшегося меж стен двух смежных домов, то ли в тени этих же самых зданий. Маргарет ещё ни разу не удавалось понять, в чём именно он исчезал. Впрочем, это её давно не удивляло: свет и мрак - они настолько разные, что, дополняя друг друга, превращаются в нечто неразделимое.
***
Как и любой инквизитор, он мечтал получить епископский сан. Всем известно, что пост епископа пожизненный, а инквизиторы сменяются с приходом нового понтифика. И годовой доход у епископа больше, и почёта тоже.
С местным главой духовенства у него годами длился непримиримый конфликт. У инквизиторов, конечно, власть безгранична, и до поры до времени он может контролировать любой вздох епископа, но интуиция подсказывала, что смерть понтифика не за горами. А потом? Новый папа приведёт своих ставленников. Неровён час, толпа черни линчует прежнего инквизитора, или усилиями Его Преосвященства он окажется в подземелье. Епископ, человек гордый, не терпит контроля над собой, он не упустит возможности отомстить за когда-то навязываемую инквизитором волю. И пусть ненавидит "святейший" ВСЮ инквизицию - независимый, контролирующий его действия орган, но гнев-то свой он с радостью обрушит на голову бывшего представителя ненавидимой организации, который теперь окажется беззащитнее пешки. Епископ самолично предаст экс-инквизитора жесточайшим пыткам. При таком раскладе умереть окажется величайшим облегчением, но Его Преосвященство дарует это благо не ранее, чем жертва будет ползать в собственной крови, умоляя об окончании мирских страданий. И тогда епископ, конечно, проявит свою милосердную волю, подарив бывшему врагу вечный сон, возможно, даже помолится за упокой сей грешной души. А всё за что? За то, что он служил верой и правдой, честно исполняя возложенный на него долг? И, между прочим, ему приходилось нелегко. Он ведь не мог проявлять жалость, никак не мог. Выкажи он малейшую снисходительность к обвиняемому, и епископ первым бы бросил в него камень, обвинив инквизитора в ереси. Зацепиться всегда было за что, а тут такой повод! Его Преосвященство припомнил бы инквизитору молодость, когда тот принадлежал к враждебному лагерю, искренне исповедуя катаризм*. А это - нешуточное дело. Вот и приходилось теперь смывать ошибки юности - жёсткостью и бескомпромиссностью. Только таким образом он мог уверить Церковь в неколебимости своих убеждений и в безропотной преданности Папскому престолу. Каждый божий день ему приходилось доказывать, что он убеждённый католик и готов подтвердить это яростным уничтожением всех еретиков области.
Его боялся и ненавидел народ. Жестокость была вынужденной, но кого это интересовало? Инквизитор устал от всеобщей ненависти и от временности своего поста, устал бояться мести епископа, но больше всего он устал от угрызений совести за поступок двухлетней давности. Если бы не епископ... Но он не мог так рисковать, не мог поставить под удар всё, не мог! Она бы поняла...Она бы простила. Но, Господи, какую непередаваемую боль он испытывал, скольким пришлось пожертвовать ради власти и силы, и каждый день его терзала совесть. А теперь, когда здоровье понтифика оставляет желать лучшего, он опять висит на волоске. Неужели он потеряет всё? Всё то, на что когда-то обменял убеждения, веру и саму любовь? Немыслимо! О, Иисус, где справедливость?
Такие мрачные мысли занимали инквизитора накануне папской кончины.
***
Роберт пропил всё, скатился в бездну, из которой его едва ли мог вытащить сам апостол Павел. Он клял судьбу за свою участь, не понимал, за что его наказывает небо. От него отвернулись все, преуспевающий врач превратился в нищего изгоя, кончился как человек и специалист. Когда-то о нём писали, на него молились, к нему записывались в длинные очереди, им восхищались, полноценный и уважаемый член высшего общества, Роберт Говард был не просто нужен - необходим! Увы, то прекрасное прошлое утрачено, заменено нелепой отвратительной явью. Светские приёмы английской элиты сменились компанией бродяг, наркоманов и отъявленных алкоголиков. Респектабельную одежду врача он сменил на грязные, дурно пахнущие лохмотья. Гладко выбритое лицо исчезло под грубой щетиной. Самый престижный район Лондона растворился в дымке воспоминаний, вышвырнув его на отвратительные задворки английской столицы.
Однажды, шатаясь пьяным по подворотням в поисках недопитых бутылок, он поскользнулся на мокрой мостовой, смешно упал и больно ударился. Ему никак не удавалось подняться, так как хмель ещё не отпустил рассудок, а мостовая скользко горбилась то ли от прошедшего недавно дождя, то ли от того, что кто-то справил нужду прямо здесь, на улице - обычное дело в убогом районе опустившихся и вычеркнутых их жизни людей. Бог знает, сколько бы Говард ещё барахтался в напрасной попытке подняться, если бы вдруг, казалось, ниоткуда, ведь ещё секунду назад переулок был пуст, не возникла тонкая изящная ручка. Пьяница жадно ухватился за неё, и ему удалось подняться. Перед ним стояла бледная девушка с золотыми, естественно вьющимися волосами, худенькая, почти прозрачная, невысокая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка. Девушка слегка сутулилась, что ещё больше усиливало ощущение её беззащитности. Одетая в белое платье, поверх которого был накинут светло-серый плащик, она казалась нереальной, сотканной из эфира. Ещё Говарду запомнился странный медальон на её груди - четыре серебряные цифры, выстроенные в строчку и соединённые между собой тонкой, едва заметной, блестящей проволокой, образовывали четырёхзначное число: тысяча триста двенадцать. Медальон таинственно переливался в лунном свете. На секунду бывшему врачу даже показалось, что серебро, шипя, раскалилось от лунных лучей, и цифры отпечатались на коже девушки. Впрочем, в пьяном бреду ещё и не то почудится.
Будь Роберт прежним щеголем из высшего общества, определяющим каноны прекрасного, он однозначно вынес бы убийственный приговор внешности незнакомки: тощая, сутулая, простоволосая, без макияжа - позор! Женщина должна следить за собой. Но сейчас она, скорее, показалась ему воздушной, нереальной на фоне этого убогого места, а отсутствие специальных средств наведения красоты указывало на безыскусность и природную обаятельность. У пьяницы, что на уме, то и на языке, поэтому неудивительно, что он пробормотал:
- Красивая...
Девушка улыбнулась.
- Я провожу Вас домой, иначе, боюсь, опять споткнётесь и расшибётесь.
- Дом? Громко сказано, милочка! - он рассмеялся, в голосе слышалась досада. Бродяга вспомнил свой прежний дорогой дом, который пришлось продать, так как средств уже не хватало на выплату кредита. То был, безусловно, Дом, где он мог принимать своих высокопоставленных гостей. На вырученные деньги приобрелась небольшая квартирка в тихом, но уже не престижном, как прежде, районе. Новое жильё, вполне уютное, не отвечало его высоким запросам. Наверное, из-за постоянного сравнивания того прекрасного прежнего и тусклого настоящего он пропил, в конечном счёте, всё, включая скромную квартиру, и переселился в подвал какого-то заброшенного, предназначенного на слом дома, где обитал и ныне. Это уже не дом и даже не жилище, всего лишь - место существования. Нелегко принимать такую реальность, поэтому он пил ещё больше и скатывался всё ниже и ниже. Досадно показывать путь к такой лачуге красивой девушке, и, если бы ноги его держали, он бы отказался от помощи. Но доползти в одиночку едва ли получится. Поэтому, облокотившись на руку незнакомки, Роберт двинулся в сторону убогого пристанища.
Он смутно помнил, как они шли, казалось, девушка знала дорогу, но это, конечно, невероятно, он ведь видел её впервые. Или нет? Наверное, ноги, по привычке, сами довели до нужного места. Когда они, наконец, дошли, он неожиданно воскликнул:
- Ну, конечно, я знаю, я тебя вспомнил!
- Вспомнил? Правда? - подняла она на него глаза.
- Да, я тебя видел, ты стояла на пешеходном островке в тот роковой для меня день...
- А... ну да, конечно... Приятных сновидений, - и она зашагала в ночь, оставив Роберта в его сырой ночлежке.
Пробуждение получилось нелёгким. Болело всё. Но пора было подниматься на ноги. Жизнь у Роберта состояла теперь из добывания средств к существованию и их пропивания. Заработки чередовались длительными запоями, спускалось всё до последнего пенса, чтобы забыться, хоть на короткое время. Постоянно он нигде не задерживался, находил какую-нибудь чёрную работу, куда брали кого попало. От тяжёлого труда нежные руки хирурга задубели, покрывшись мозолями, что поставило последнюю точку в его "пластической" карьере.
Прежде, чем приступить к поискам заработка, необходимо, как минимум, перекусить и обрести приемлемый вид, а на это тоже требовались средства. В таких случаях Роберт не гнушался испытанным средством: просил у прохожих несколько фунтов на проезд, рассказывая избитую историю о потерянном кошельке. Некоторые грубо его одёргивали, другие, ничего не говоря, равнодушно проходили мимо, а третьи всё-таки неохотно лезли в бумажник и брезгливо протягивали две-три монеты, не забывая добавить что-нибудь нравоучительное, обличённое в форму дружеского совета:
- Кончал бы ты с этим, приятель!
Раздобыв денег, наш герой покупал еду, приводил себя, насколько возможно, в порядок и отправлялся на розыски работы. Случалось, правда, он мгновенно пропивал полученную милостыню, тогда, конечно, работа откладывалась.
Попрошайничество не превратилось для него пока в постоянное ремесло. Он прибегал к нему, когда дела шли из рук вон плохо, и другого выхода просто не находилось. Роберт, не смотря на удручающее положение, ещё помнил свои былые вершины. Профессиональное нищенство означало бы для него окончательное падение в собственных глазах, он скатился бы на последнюю ступеньку общественной лестницы, перейдя в подчинение к преступным "королям" теневых структур. Падший доктор оттягивал сей печальный момент, но понимал, что такая участь неизбежна. "И всё же, чем позже, тем лучше", - думал он в редкие минуты просветления.
Нынче явно выдался не его день. Бродяга шатался возле автобусных остановок, приставая к прохожим, озирался, опасаясь появления полицейского или кого-то из конкурентов-попрошаек. Его беспардонно прогоняли или насмешливо рекомендовали заработать деньги, как будто он просил совета, а не фунта. Надежда на завтрак уже почти покинула несчастного, как вдруг изящная ручка протянула ему долгожданные монеты. Роберт потянулся за милостыней, но внезапно отдёрнул руку, словно на неё плеснули кипятком - он узнал хозяйку изящной кисти: вчерашняя незнакомка, девушка из толпы на перекрёстке Юстон-роуд и Грейс-инн-роуд. Опять она! Зачем? Неужто она над ним издевается?
- Что тебе нужно? - зло спросил он.
- Помочь...
- Мне не нужна помощь! - Роберт начинал выходить из себя.
- Вы меня неправильно поняли. Помощь нужна мне. Эти фунты я вовсе не хотела Вам подарить. Я предлагала их заработать.
Голос девушки звучал мягко и приятно - ни тени высокомерия, язвительности или брезгливость по отношению к бродяге. В глазах незнакомки застыла просьба, и Роберт смягчился:
- Заработать?
- Да, я хотела просить Вас, помочь донести мои цветы.
- Какие цветы? - не понял он.
- Вон те, - девушка указала на два ведра роз, стоящих в стороне. - Я цветочница, продаю розы. Вам не трудно донести их до цветочного ларька? Это совсем близко, тут за углом. Вёдра очень тяжёлые...
Роберт пожал плечами, подхватил вёдра и пошёл вслед за цветочницей. Вскоре они добрались до магазина, в стеклянных витринах которого стояли пышные букеты на все случаи жизни. Он поставил цветы на пороге, а девушка прошла внутрь, знаком попросив его подождать. Вскоре она вернулась и протянула ему деньги.
- Спасибо, - буркнул Роберт, разворачиваясь, чтобы уйти, но девушка его остановила:
- Постойте! Мне бы хотелось Вас отблагодарить за помощь.
- Вы мне уже заплатили.
- Не я, а хозяйка магазина, я лишь передала её деньги. Если не возражаете, я угощу Вас чаем и пирожками с мясом. Совсем свежими.
Он отлично понимал, что цветочница приглашает на обед из жалости к бродяге, а вовсе не из симпатии к стоящему перед ней человеку. Жалость, исходящая от хорошенькой девушки, унизительна вдвойне, но голод пересилил гордость, и он согласился.
Пирожки были очень вкусными, как и тарелка супа, предшествующая им, и большой кусок яблочного пирога, завершивший трапезу.
Пока он ел, она молчала. Наконец, Роберт поднялся из-за стола, лаконично поблагодарил хозяйку и двинулся к выходу.
- Меня зовут Маргарет. А Вас? - снова остановила она его.
- Роберт, - поразмыслив с минуту, он исправился: Роберто.
- Приходите ещё! - услышал он вслед. - Нет, правда, приходите!
На следующий день он пришёл.
Они оказались идеальной парой. Роберту казалось, что именно её он любил всю жизнь и даже раньше. Невзгоды последних лет прекратили беспокоить его воспалённый мозг, всё отошло куда-то на задний план. Он знал, что чувства её искренни и бескорыстны. Она любила его. Не деньги и не гения-хирурга в нём, а именно его, того исходного Роберто Тьепоролло, которым он пришёл в мир. За это он боготворил её. Тяга к спиртному потеряла всякий смысл, отныне он находился во власти всеисцеляющей страсти. Роберт уверовал, что жизнь теперь непременно изменится к лучшему, он опять обретёт счастье и покой, не в карьере, но в любви. Увы, ангелам на небесах или злому гению в Преисподней виделось иное продолжение.
Они прожили вмести три осенних месяца и первые двенадцать дней зимы. Хотя они не вели счёт часам и неделям, для них длилась своя пора - пора счастья, где время текло совсем по-другому.
Однажды после тяжёлого рабочего дня на стройке он почувствовал беспокойство, неуютность в душе нарастала, он всё думал, чем вызвана тревога, и, наконец, понял - ему необходимо знать о ней всё. Рано или поздно вопросы непременно всплывают. Как когда-то Адам и Ева, он потянулся к запретной теме, чтобы утратить Эдем. Роберт коснулся рукой её необычного медальона, рассматривая его, и с ужасом понял, что на коже под украшением выжжены те же цифры. Ему вспомнилось видение в пьяном бреду о лунном луче, раскалившем металл.
- Что это? - ужаснулся он.
- Вспомни тринадцатое декабря тысяча триста двенадцатого года! - вместо ответа приказала она.
Роберт, словно загипнотизированный её голосом, впал в какое-то оцепенение и стал вспоминать, в голове возникали несвязанные картины далёкого прошлого.
Сквозь дымку он различал черты любимой и внимал её рассказу.
- Мы жили на юге Франции близ Каркассон, познакомились совсем юными, оба исповедовали катаризм. Наша вера не признавала таинство брака, и мы жили без благословения католической церкви. В то время представителей нашего движения всё чаще притесняли. Подпольные проповеди отслеживались шпионами, жизнь превратилась в сплошные страх и ад. Однажды, после очередной облавы, ты решил кардинально изменить нашу судьбу. Теперь нам следовало встречаться тайно, ты порвал с нашей общиной и стал стопроцентным католиком. Рвение твоё было вскоре отмечено нужными людьми. Ты взлетел по карьерной лестнице, превратившись в одного из представителей святой инквизиции. Сорок лет считалось минимальным возрастом для инквизитора, ты стал им в тридцать два: за тебя говорили хладнокровие, энергичность, жестокость и бескомпромиссность. Ты гордился собой в новом качествеа, тем более, что впереди маячили выгоды инквизиторской должности. Кого не прельстит власть над людьми и материальные блага? Меня вначале пугали перемены в тебе, но любовь пересилила страхи, и я приняла это новое воплощение.
Некоторое время мы жили хорошо, в достатке. Единственное, что тебя настораживало - конфликт с Его Преосвященством. Инквизиторы наделялись неограниченными правами, и никто, кроме папы, не мог отлучить их от церкви за преступления по службе, но папы избирались в преклонном возрасте, а с их кончиной сменялись и инквизиторы. Хитрый епископ содержал отлично обученных шпионов, ты же обладал тонкой интуицией и чувствовал близкую угрозу. Действительно, епископу вскоре стало известно о связи инквизитора со мной, нечистой еретичкой, верной сестрой катаров. Открытие давало ему в руки средство к уничтожению своего врага, т.е. тебя, он медлил лишь потому, что хотел доказательств неопровержимых, документально заверенных. Время работало на него, а ждать он умел.
Моё положение уже давно вызывало вопросы и завистливые взгляды соседок. Никто не понимал, откуда у бедной девушки вдруг стали появляться дорогие вещи. Пока ты был в отъезде, слуги епископа нашли этому явлению "здравое" объяснение - колдовство и связи с дьяволом. Сопротивляться нелепому обвинению не имело смысла, меня бы подвергли пыткам, а больше всего на свете я боялась выдать тебя, поэтому почти сразу призналась, взяла всю вину на себя.
Ты вернулся, слишком поздно, чтобы хоть что-то изменить, я это понимала. На смертном приговоре настаивал мстительный епископ, и, если бы ты стал ему перечить, он получил бы нужные козыри для расправы над тобой. Участь моя уже определилась, а тебя ещё можно было спасти.
- Я тогда струсил, - прервал её Роберт. - Для исполнения приговора необходима подпись инквизитора. Не согласиться, означало рискнуть всем, но ты бы осталась жива. Мы могли улучшить момент, пока епископ строчил бы донос, и отважиться на побег. Я бы загубил карьеру, но, возможно, смог спасти наши жизни.
- Едва ли... Епископ вцепился в тебя когтями, он жаждал мести, давно собирал компрометирующие факты, отказ утвердить смертный приговор уличённой еретичке явился бы последним кусочкам пазла, так искусно сложенного им. Никому ещё не удавалась сбежать от епископа. Если бы ты настаивал на моей невиновности, он, возможно, и согласился бы, заставив тебя отказаться от инквизиторского поста, а потом бы с лёгкостью приговорил к казни бывшего истового борца с ересью. Для чего мне жить без тебя? Я признала все пункты обвинения, а епископ положил тебе на стол моё дело, где отсутствовала только одна подпись, чтобы свершился приговор.
- Я подписал, - прошептал Роберт.
- Дороги на костёр я не вынесла. Страх, охвативший меня, ни с чем не сравнить. Кошмар сковал ледяными объятиями смерти. "Любой ценой, - бормотала я, - пусть это прекратится!" Мир утратил краски и потускнел, я перестала различать толпу людей вокруг. Всё словно погрузилось во мрак, только ужасный свет факела мерцал в руках палача. И вот, то ли из тьмы, то ли из лучей смертоносного факела, возник незнакомец. Тихим ровным голосом он произнёс:
- Значит, ты хочешь, чтобы я избавил тебя от мук смерти?
Кажется, я тогда закричала:
-Да!
Я орала изо всех сил, чтобы он услышал, чтобы хоть кто-нибудь прервал ужас.
Незнакомец улыбнулся и протянул руку. Когда наши ладони соединились, я... вышла из самой себя. Тот ангел или демон увлёк меня за собой. Обернувшись, я увидела, что казнь продолжалась, словно ничего не произошло. Там стояла такая же я, но с потускневшими глазами и абсолютна бесчувственная - муляж, кукла, лишённая чувств, души, разума. Никто не заметил случившегося. Лишь палач злился, недовольный происходящим: осуждённая не издала ни звука, ни даже еле слышного стона.
- Я тогда на казнь не пришёл. Сослался на недомогание. Не мог и не хотел этого видеть, - глухо прозвучал ответ Роберта.
- Посланник небес или ада покинул меня, а я стала привыкать к новой форме существования. Люди меня не замечали, пищи мне не требовалось. На шее возник этот самый медальон, чтобы я всегда помнила роковую дату и события тринадцатого декабря тысяча триста двенадцатого года. Я часто наблюдала за тобой, жила твоими чувствами, твоими желаниями, своих у меня не осталось.
А у тебя множились неудачи, мой бедный инквизитор, тучи над твоей головой сгущались, близилась буря. Многие мечтали с тобой поквитаться, и в первую очередь - Его Преосвященство. Вскоре ты понял, что находишься меж двух мельничных жерновов: один - в лице епископа, по чьей воле ты рисковал оказаться в пыточной камере, и уж кто-кто, а ты точно знал, что едва ли выдержишь допрос с пристрастием, а другой - бушующая толпа простолюдинов, давно мечтающая линчевать ненавистного воина Господня. После смерти понтифика оставалось одно - бежать.
А дальше... Долгие скитания, безденежье, ты нигде не мог найти пристанища. Средств перестало хватать даже на дешёвый постоялый двор, ты спал где попало, голодал, бродяжничал. И ни одна живая душа тебе не протянула руку помощи - люди не хотят видеть чужих страданий. Смутное время, тёмное, голодное и холодное. У каждого своих проблем предостаточно. А малоопрятного бродягу, в которого ты превратился, только сторонились, как прокажённого. В общем, такое существование уже нельзя назвать жизнью. Но смерть к тебе не приходила. Ты всё влачил своё бремя, с грустью вспоминая былую мощь инквизиторского поста. Голод, холод, мрак и отверженность - стали твоей судьбой. Казалось, удачу сглазила одна из тех ведьм, которых ты так доблестно, с похвальным рвением преследовал, пытал и уничтожал.
И, действительно, тебя прокляли, инквизитор. Странный незнакомец однажды вновь посетил меня и поведал о твоей каре. Ты заперт во временной петле. Тебе суждено влачить одно и то же существование из жизни в жизнь, повторяя из раза в раз ту же самую линию судьбы: карабкаться вверх, достигать успеха, а потом стремительно падать вниз, опускаться до самого жалкого и мерзкого дна, всегда превращаться в изгоя, вечно жить в лишениях, страхе и одиночестве до самой дряхлой старости. И так жизнь за жизнью - целую бесконечность, мой бедный инквизитор.
Она подошла к окну, солнце уже почти село и в последние мгновения заката покрыло небо ядовито-оранжевыми полосами. Маргарет тяжело вздохнула и продолжила:
- О, да! Ты проклят, инквизитор, равно как и я. Жить, чтобы повторять те же ошибки, делать такие же выборы, принимать одни и те же решения. Из века в век ты рождался маленьким человеком, предавал себя и любимых, жертвовал всем ради мнимых высот, а когда достигал их, катился в роковую бездну, теряя всё. Прозябая в забвении, проводил ты долгие годы, тешась воспоминаниями о кратком пребывании на Олимпе. Отдать всё за цель, достигнуть её и полететь вниз под уклон. И так всякий раз, всегда. Без права на покаяние, без надежды на иной путь, на другие ошибки, другие радости и потери. Но Спаситель внял моим мольбам, и у тебя появился шанс...
- Шанс?
- Да. Ты должен вспомнить имена всех осуждённых тобой жертв. Всех до последней. И написать их имена кровью в этой книге за сутки, то есть до исхода тринадцатого декабря, - она подала ему толстый старинный фолиант с пергаментными страницами. - Ты уже писал в книге в предыдущие разы, начни читать, и память обязательно вернётся. И, может, в этот раз тебе повезёт.
- А если нет?
- Если тебе не удастся, то вспыхнет адское пламя, а потом всё повторится: ты возродишься в новом, но снова прежнем воплощении.
- А если я не хочу умереть теперь, когда нашёл тебя? Если я хочу жить с тобой? Ведь мы можем прожить целую жизнь, как теперь.
- Увы, - она грустно покачала головой, - я тоже связана. Проклятие лежит на нас обоих. Моё пребывание в мире живых ограничено тринадцатым декабря, о чём беспрестанно напоминает медальон. Я прихожу в мир живых, чтобы дать тебе эту книгу, - немного подумав, она добавила: впрочем, у тебя есть вариант - не открывай её, тогда ты умрёшь глубоким старцем, проклиная невзгоды и лишения своей печальной судьбы, но таков будет твой выбор.
Маргарет положила книгу перед Робертом и двинулась к выходу.
- А ты? Куда ты уходишь? И что случится с нами, если я сумею восстановить список мучеников?
- Ты будешь прощён, обретёшь иную жизнь. Встретимся ли мы в твоём мире вновь? - она задумалась. - Я не знаю, получу ли прощение, ведь за себя я не просила. Если да, то, кто знает, сведёт ли нас судьба ещё раз?
- Но за что проклятие так жестоко наказывает и тебя?
- Наверное, за малодушие перед лицом смерти. Мне ведь дали возможность, и я выбрала - жить на любых условиях. А ещё за любовь. Я знала, кто ты, я была в курсе всех дел и всё-таки любила тебя без всяких условий. Теперь мне следует разделить твою судьбу. Во всём. Знаешь, я даже не раскаиваюсь, и если бы мне пришлось повторить, я, не задумываясь, выбрала бы твою любовь, - она пожала плечами и взялась за дверную ручку. - За всё надо платить. Отвечать приходится рано или поздно: за сотворённое и не сделанное, за просьбы, за желания, за грехи и даже за добрые дела - словом, за всё.
- Ты оставляешь меня?
- Да, больше я ничего не могу сделать, остальное - за тобой, иначе проклятие не снять.
Когда дверь закрылась, Роберт взял в руки книгу - большой старинный фолиант с пергаментными страницами. Он повертел её несколько минут, а потом открыл, страницы пестрели красными буквами, которые складывались в имена. И каждое имя означало свою судьбу, свою разноцветную жизнь. У каждого свои цели, возможности, приоритеты и интересы, но у всех один единственный печальный финал. Все они утыкались в одну жирную точку, а точкой являлся он, инквизитор Каркассона.
Список имён возобновлялся на других страницах книги - новые попытки, и в каждом списке прибавлялись новые имена мучеников. Наконец, Роберт дошёл до пустых листов. Непонятно как, из книги выкатилось перо с острым наконечником. Инквизитор уколол указательный палец левой руки. Перо оказалось на удивление острым, оно легко проткнуло кожу, выступила алая капелька. Инквизитор открыл последний список и начал переписывать имена. Выводя буквы, он проваливался в чужие жизни, перед ним мелькали картинки из прошлого жертвы, но особенно яркими были последние моменты жизни. Роберт то и дело возвращался в настоящее от собственного душераздирающего крика. С каждым именем видения становились отчётливее, больнее, яростнее. Он уже ощущал каждый вздох жертвы, как своё дыхание.
Старый список подошёл к концу, а Роберт продолжал писать. Но минуты тикали неумолимо, и вот истекло последнее мгновение. Он ощутил ужасную боль, казалось, у него горели внутренности, и, действительно, кожа стала трескаться и расползаться под жаром адского огня внутри него. Он весь полыхал изнутри, огонь рвался наружу, чтобы сжечь инквизитора.
***
Молодая девушка и парень наблюдали за пожаром, охватившим старый дом, предназначенный к слому. Где-то вдали различались сирены пожарных машин. Видимо, кто-то заметил пламя и вызвал пожарников, но пока они доберутся, дом выгорит дотла, и огонь утихнет, утолив адский голод.
- Он не успел, - сказал молодой человек.
- Увы, - тихо вторила ему девушка.
- А ты как будто не опечалена, - язвительно бросил он.
- Просто я счастлива от мысли, что нам предстоит хотя бы ещё одна встреча.
Мужчина усмехнулся и растворился то ли во тьме, то ли в искрах угасающего пламени.
Девушка ещё постояла несколько минут, а потом пошла прочь, силуэт её потускнел, и она растаяла на фоне гребешков умирающего пожара.
----------------------------
*Катаризм - ветвь христианства, осуждающая католическое духовенство за злоупотребление властью. Катары называли римскую церковь "синагогой Сатаны", отказывались признавать власть папы. Соответственно, они отвергались десятинный налог, как и все церковные приношения. Катары верили в наличие двух равных начал: Бога - добра и Дьявола - зла. В основу их вероучения лёгло Евангелие от Иоанна. Они отрицали крест (как символ зла и человеческих мучений), храмы (проповеди чаще всего проходили под открытым небом, т.к. единственной Церковью Божьей является сердце человека), иконы и семь христианских таинств. В начале XIII столетия имел место первый крестовый поход против катаров. А с середины этого века истребление катарской ереси взяла на себя инквизиция.