Люба открыла глаза. Она окинула взглядом зеленую комнату своего друга, зеленые обои, шторы. Сквозь них просачивались яркие лучи солнца. Тишина и чистота. Странное ощущение пустого пространства.
Она скользнула взглядом вокруг. Н. не спит и смотрит на нее. Неизвестно, сколько до этого он смотрел, пока она спала.
- Вставай, соня, - услыхала она обычный призыв.
Вставать не хотелось. Это суббота, сейчас, наверное, девять утра.
- Давай ты первый, - протянула она и закрыла глаза.
Ей показалось, что она говорила это и на прошлых выходных, и на позапрошлых, и с того самого момента, как первый раз осталась у него, еще весной. Сейчас он еще полежит, потом тихо встанет и пойдет готовить завтрак. То, что они еще со вечера решили. А точнее, Н. сказал, что хочет приготовить запеканку, а она согласилась. Люба тоже встанет следом и поплетется на кухню.
"Какой умница", думала она, глядя, как он отделяет белки от желтков, взбивает их поочередно в стеклянной банке. Насадки миксера идеально входят в банку, ничего не расплескивается, и обычная стеклянная банка ничего не стоит. Выверены миллиметры. Зачем что-то покупать, когда можно приспособить то, что уже есть, подклеить то, что разбилось, закрасить потертое. Он практичный аскет. Лишнего не покупается, а все, что есть, служит до последнего вздоха, заботливо починенное, приспособленное, подкрашенное и подшитое.
- Давай позавтракаем и пойдем кормить белочек в парк, - сказал он торжественно, когда запеканка была в разогретой духовке, и оставалось только ждать.
- А может попозже? - Любе не хотелось идти сразу после завтрака.
- Белочки сами себя не покормят. И вообще, попозже их уже не будет.
- Ну да-а, - протянула она со вздохом.
Это повторялось из выходного в выходной. Рядом был парк, в котором водилось много белок. Первый раз, когда они пришли туда с семечками и орехами, Люба радовалась как ребенок. Тогда она сказала, что это здорово. После этого Н. взял за правило, что по субботам они кормят белок, хотя Люба видеть их уже не могла.
Она мысленно считала часы: "Так, сейчас десять, завтрак, белки, и может быть удастся сразу улизнуть домой. Как же хочется домой... хотя он будет настаивать, чтобы я осталась на обед. Я же вчера только в десять вечера приехала".
- Я помою посуду, - она встала у мойки. У него было две тарелки, две вилки, две чашки, пара кастрюлек и шесть стаканов. Все куплено недавно и по случаю того, что она стала гостьей в его съемной квартире.
- Не вытирай этим полотенцем, возьми вон то, - указал ей Н.
Люба до сих пор путалась в его тряпках и полотенцах. Были тряпки для мытья, для протирки, для вытирки, для сушки. При его аскетизме, он имел достаточно сложную систему тряпок. Н. терпеливо поправлял ее, когда она брала не ту:
- Зачем ты взяла это полотенце? Как же ты собираешься им вытирать тарелки? Им же неудобно. - Вот, - и он подал ей специальное полотенце для вытирания чистой посуды, - Хорошее, и им удобно. Только посуду в следующий раз ставь, пожалуйста, на ту салфетку. Она как раз для чистой посуды, и очень удобная.
Люба закатила глаза: "Ладно-ладно" - и послушно взяла из его рук полотенце. В этом не было трагедии, но была тоска, скука и отчуждение, потому что в этом был весь он.
"Занудный зануда", думала она. Когда Люба могла, она терпела, когда не было сил, вспыхивала и уезжала домой. Потом шла долгая переписка с объяснениями на страницу. Начиналось все сообщением "нам надо поговорить". Люба сначала думала, что они и правда будут разговаривать. Вот так сядут, посмотрят друг другу в глаза, но вместо этого были объяснительные письма, хорошие, тактичные, но ей было холодно и непонятно, почему они не могут просто поговорить.
На одной чаше весов держалось мнение, что он хорош для создания семьи: не пьет, не курит, работает, хорошо к ней относится, хозяйственный. А на другой то, что выносить его она могла все реже и реже. Последний месяц Люба ловила себя на том, что пытается приехать к нему позже, а уехать раньше, что все это сводится к обязанности раз в неделю встречаться на ночь. И почему-то он не возмущался этим произволом в их отношениях. Он говорил, что для нее всегда свободен, и никогда не настаивал, не спрашивал, где она. Как-то, еще в самом начале, он предложил ей жить вместе. Она извинилась, сказала, что просто "жить вместе" ей не хотелось бы. Больше он не предлагал. Да и ей теперь казалось это не таким уж возможным.
Поначалу Люба с нескрываемым удивлением наблюдала, как он, только войдя в квартиру, снимает ботинки, сразу несет их в ванную и моет. Сначала свои, потом ее, потом пол, потом тряпочку, потом руки, а она как бы не при чем, ждет его все эти двадцать минут, пока он методично проделает все ступени операции, одна за другой. Как-то он сказал ей не заходить на кухню, потому что там "не прибрано". И пока он убирался на кухне, она должна была ждать в комнате, и ни в коем случае не входить. Это было табу. Он не мог пригласить ее, когда у него было не прибрано, хотя прибирался Н. постоянно. Если спросить его, что он делал в выходные, первое всегда было "прибирался". Если она предлагала что-то приготовить, Н. отвечал: "зачем же, я и сам могу". И со временем, когда она задумывалась, зачем же они встречаются, если им не о чем разговаривать, и они ничего вместе не делают, с ужасом обнаруживала, что их объединяет одна эта ночь в неделю, после которой она со всех ног бежит домой.
Н. никогда не говорил, что любит или что считает ее красивой. Любе этого не хватало. Как-то раз она попыталась спросить, что он о ней думает. Он очень смутился и сказал, опустив глаза в пол: "ну... ты миленькая". Хотя Н. заботился, чтобы она всегда была сытой, не мерзла, не хотела пить, не носила тяжести, чтобы в доме было все, что ей может понадобиться, если она что-то забыла. Он предугадывал и предусматривал. Как-то раз Люба подвернула ногу, и Н. с удовольствием потратил вечер, чтобы найти, где можно сделать ЭМРТ со скидкой, и даже поехал с ней. И при всей этой заботе он давал ей полную свободу, не требовал, не просил, не спрашивал, и даже говорил, что он у нее "всегда под рукой, а с подружкой она давно не виделась". Люба недоумевала: столько заботы, а человеческого тепла нет.
Н. был большой домосед. Для него не было большего счастья, чем, быть дома. Он убирался, чинил поломавшееся, протирал, перемывал, а потом, когда домашняя работа заканчивалась, спокойно смотрел телевизор. Как-то он уехал в деревню под Йошкар-Олой к родным, откуда его родители были родом. Люба спросила в сообщении: "что делаешь?". И Н. ответил: "Веселимся во всю". На самом деле в этот момент он лежал под деревом и читал книгу, а родные веселились где-то неподалеку. В общем, Н. не нужно было шумного веселья. Он, мог лежа в саду под деревом, и глядя в небо или на ствол яблони напротив, чувствовать крайнюю степень веселья и даже какое-то разгульство, именно поэтому он написал Любе "во всю". Когда Люба предложила поехать в отпуск за границу, Н. сдвинул брови и задумался, но всё же согласился, и добавил, что с ней готов ехать куда угодно.
Любина страсть путешествовать не давала ей покоя. "Охота к перемене мест" гнала ее из дома. Она постоянно планировала свои путешествия, одно вслед за другим, а иногда и несколько сразу. Близко или далеко, ей постоянно хотелось где-то быть и куда-то ехать. И вот у нее появился молодой человек. Она радовалась, что теперь она "как все", не хуже других. Но планировать путешествия стало труднее. Сначала трудность заключалась в общем положении вещей, что они теперь пара, и любой план хорошо было бы обсудить с партнером. Возможно, он захочет присоединиться. Следом шла трудность частного характера: у Н. не было ни заграничного паспорта, ни особого любопытства к дальним странам. Если бы она ему предложила провести этот отпуск, не выходя из квартиры или не покидая квартала, где напротив располагался небольшой супермаркет, а через дом начинался парк с белками, он, возможно, согласился бы с большей охотой. Но Н. дал согласие на воплощение ее мечты. Неужели, и правда, ему было все равно куда, лишь бы с ней. Люба была счастлива, и все же в некотором недоумении. Путешествия требовали больших затрат, а Н. был скромен в своих расходах. Дальним поездкам он предпочитал разумное накопление. А тут он так легко согласился, зная, что нужно будет потратиться и много двигаться, и переезжать... Люба мечтала побывать в Патагонии. Эта идея ее захватывала время от времени, и иногда она предпринимала попытки что-то распланировать и просчитать, но все это оставалось лишь приблизительными планами. Еще до знакомства с Н. она решила, что именно в этот год путешествие удастся. В этом году все получится, и она поедет в ноябре. И еще куда-нибудь летом. Н. выслушал ее, смотря куда-то в сторону, и кивнул. Он сказал, что согласен. Это было еще весной, когда они только начали встречаться, за несколько месяцев до того, как она открыла глаза в зеленой комнате в его съемной квартире, и почувствовала множественное дежавю от их утреннего диалога. А тогда, весной, она испытала восторг. Сначала, летом, они поедут во Францию! На Лазурный берег! А потом осенью в Патагонию. Как это здорово! Тогда еще Люба думала, что они встречаются по выходным, и только поэтому у них нет возможности пообщаться так, чтобы раскрыться и расслабиться. Как она заблуждалась. Был момент, когда Люба была готова выйти за него замуж. Лежала и думала, что предложи он ей расписаться, она согласна, спокойна и счастлива, и это ее судьба. Но прошел еще месяц, и она уже с неохотой возвращаться к этой мысли, и вообще не хотела думать о будущем. Он по-прежнему за ней ухаживал, дарил время от времени цветы, но как она ни старалась настроиться на встречу, не поссориться, поддакивать и во всем соглашаться, все было напрасно. Каждый раз в определенный момент что-то в его речи ее сильно задевало, и она расстраивалась, и больше ей не хотелось ни продолжать беседу, ни наладить отношения. Потом она расстраивалась, что "дурацкий" пустяк мог так ее выбить. Встречи начинались одинаково. Она спрашивала как у него дела, как на работе. Он тихо отвечал "хорошо". И на этом разговор как-то повисал. Иногда она просила рассказать, что случилось за день, но он уклончиво говорил, что не думает, что ей это интересно. Иногда ей было интересно, иногда нет, иногда он даже что-то рассказывал, но больше отмалчивался. Разговор между ними никогда не тек ровно или оживленно, а выходил с какими-то спотыканиями и рывками. С тех пор как они начали встречаться, Люба не припоминала момента, когда бы она легко и приятно смеялась. Н. всегда оставался серьезным. А когда она шутила сама с собой, он мог лишь тактично улыбнуться. Среди ее фотографий с прогулок он оставлял лишь те, на которых она хмурилась или грустила, ее улыбка ему почему-то не нравились.
Несмотря на это, Люба думала, что поездка во Францию будет чем-то, что откроет в них обоих новое и спасет это непонятное общение, потому что разговаривать они друг с другом не могли. Если один говорил "белое", то другой отвечал "нет, черное". Если Люба соглашалась, то Н. тут же настораживался и попрекал, что она врет, и на самом деле она с ним не согласна. Он признавался, что любит спор: "Это очень весело и приятно, - говорил он, - потому что разве не приятно переубедить собеседника или поставить его в тупик". Люба ныла, что она не хочет спорить, что может же что-то просто нравиться или нет. Н. отвечал "нет, ты мне просто докажи, почему тебе эта вещь нравится. По-моему, это нехорошо и даже мерзко". Тут Люба уже не выдерживала и разражалась тирадой, что больше так не может, и тогда воцарялось угрюмое молчание, которое было еще хуже. Дальше можно было просто идти домой и ждать письма через несколько дней, когда он отойдет и сам напишет, как ни в чем не бывало. Или, если предмет разговора был серьезней обсуждений еды в кафе или театральной пьесы, тогда шли долгие разъяснения на страницу, письмо за письмом. В них все было правильно: он хотел как лучше, но они опять друг друга не поняли. И так они не понимали друг друга постоянно. Он ее доводил, а она доводилась. Дальше он угрюмо молчал и не реагировал ни на что, а она злилась, плакала и уходила.
Зачем же она себя сама загнала в этот острый угол? Он ей просто не нравится. И, если сначала Люба воодушевленно думала о том, что ей нужно выйти замуж, а он, Н., не курит, не пьет и ее любит - это те бесспорные плюсы, которых достаточно при любом раскладе, то уже через полгода она тянула эту унылую мантру про себя, вздыхая и не веря ни единому слову.
Внешне Н. был не так уж некрасив. Когда улыбался, он был симпатичный, хотя улыбка на его лице случалась нечасто. Смеяться он то ли не любил, то ли не умел, но Люба ни разу не видела и не слышала его смеха. Роста он был среднего, необычайно худощав, так что Люба казалась больше и выше ростом. Светлые волосы Н. стояли ежиком в разные стороны. Он смачивал их водой и зачесывал назад, и они недолгое время так лежали, а потом, высыхая, опять начинали делать "ежика", он опять их приводил в нужный ему порядок, так что в любом кафе или ресторане, кино или театре из туалета он выходил с почти мокрой головой и зализанными назад волосами. Узковатые зеленые глаза, похожие на лежащие запятые с хвостами в разные стороны, смотрелись как две щелочки, так что самым приметным на его лице все-таки были большие пухлые губы. Одевался Н. как обычный офисный работник, в светлые рубашки и серые брюки со стрелками, но как-то старомодно. Люба про себя говорила, как "советский инженер". Был он и правда инженером и работал в компании, которая делала оборудование для электростанций.
Странное дело, но было ощущение, что до момента их встречи он и не жил вовсе. Вещи в его доме стали появляться только, когда она стала бывать у него в гостях. Они появлялись сразу после того, как в них возникала необходимость. Так появились стаканы, фен, полотенца и два комплекта красивого постельного белья. Хотя та тысяча тряпочек для протирки и вытирки, казалось, были с ним всегда, и приехали с ним в Москву еще из Йошкар-Олы. Люба думала, что просто она была у него первая, и пока он жил в этой съемной квартире, гостей у него не бывало. Но что бы не было тарелок или стаканов, это было странно. Что-то он явно не договаривал. Ведь он жил в этой квартире уже более пяти лет. Она постаралась как можно деликатнее спросить, но Н. резко заявил, что не собирается на эту тему с ней разговаривать.
Таких запретных тем было много. Иногда они ограничивались его настроением. Если ему не хотелось на какую-то тему думать, скажем, пойдет ли он на день рождение к знакомому или нет, он так и говорил, что не будет об этом разговаривать. Получалось довольно резко и ни с того, ни с сего. И такой непонятный перепад градуса ее злил. То он клал голову ей на плечо и тихонько меланхолично вздыхал, то резко обрывал на полуслове, что не хочет ни о чем разговаривать, то спорил, методично выводя ее из себя пока она не закипала. Но все же Н., как бы он не был старомоден или весь в себе, или даже в ее глазах жалким, был умным, более уравновешенным и рациональным. Перед тем как что-то сказать, он всегда давал себе время подумать, отсюда его любовь к выяснению отношений по электронной почте или смс. "Отвечая быстро, легко можно ошибиться и сказать что-то неправильно", прямо заявлял он. И Люба не могла понять, коль скоро она не могла его выносить, и не могла измениться, эта игра уже тогда была обречена на проигрыш. Для Н. это был просто вопрос времени, как он сможет подвести эту игру так, чтобы Люба в остервенении просто смахнула бы все фигуры с доски, а он после долгого молчания улыбнулся бы и сказал: "Значит, я выиграл".
Они познакомились в танцевальном лагере. Тогда еще Н. занимался танцами, а Люба только начала. Подобные лагеря устраивались два раза в год, летом и зимой, в разных городах, чтобы все желающие в танцевальной школе могли поехать попрактиковаться и поучиться в другой обстановке и с другими преподавателями. Люба решила, что, чем сидеть дома в новогодние праздники, лучше съездить в другой город. Еще осенью она подала заявку на участие, оставалось только купить билеты на самолет и ждать. Еще до вылета она просмотрела в интернете диалог собирающихся, и кто какими рейсами летит. На тех же рейсах, что и она, летели еще два парня из старшей группы. Она отметила это, посмотрела, как они выглядят, но ничего им не писала. Один из них и был Н. Познакомились они только в последний день лагеря. Люба поднималась вверх по лестнице на последнее занятие, и наткнулась на Н., который болтался в коридоре, и, кажется, кого-то ждал. Люба, узнав его, выпалила "Привет!" После его ответного приветствия она спросила, летят ли они вечерним рейсом, и предложила взять одно на троих такси до аэропорта. Все это она выпалила в одно мгновение, Н. удивленно поморгал, промямлил, что можно, и она убежала, бросив на прощанье, что они еще потом условятся, на какое время заказывать. Люба сама подивилась своей смелости и безрассудности. Ей не нужно было экономить, у нее было достаточно денег на такси, не было скуки, чтобы искать попутчиков, и, тем не менее, она зачем-то к нему подошла. Не подвернись он ей в коридоре, может быть, они бы так никогда и не пересеклись.
Весь перелет спутник Н. не закрывал рот. Это был длинный и утомительный монолог обо всем на свете, но в частности о нем самом. Н. только иногда вносил короткие реплики или понимающие кивки. Выйдя с рейса в аэропорт, болтливый друг поспешил на экспресс. Любу встречал папа, и она предложила Н. доехать с ними до ближайшего метро.
Н. стал писать ей каждый день. В переписке он был мил, вежлив, предусмотрителен, и Любе нравилось, что у нее появился такой друг. Нельзя было сказать, что они нашли много общего, но сначала он ей помог переформатировать видео, сделанные в лагере, потом они поговорили о самом лагере, о танцах, посмотрели фотографии, и через две недели Н. предложил встретиться.
Люба так ждала первого свидания, и как же расстроилась, увидев Н. снова. Она совершенно забыла, как он выглядел тогда в аэропорту. В социальных сетях были его фотографии, он был вполне мил, и переписываться с ним было приятно. Но перед Любой предстал совсем другой человек. Он говорил тихо, медленно разделяя слова и звуки, так будто ему приходилось не так уж часто разговаривать. И волосы торчком, и прыщи, и то, как он разговаривал, все было не по ней. Ее обманули. Любе захотелось извиниться и уйти. Это какая-то ошибка. Это не тот, с кем она разговаривала по интернету и ставила значок улыбки после почти каждой фразы. Конечно же, никто, кроме ее самой, ее не обманывал. Люба видела, что он волнуется, но ей он не нравился. Она пыталась и не могла найти хоть что-то, от того приятного собеседника, которым он был в соцсети. Или что-то от того образа, который она себе придумала. И в довершение всего она раздражалась оттого, что не хочет оставаться, но теперь не может и просто уйти.
Она согласилась на второе свидание, и на третье. На каждое свидание Н. неизменно был с цветами, приглашал ее то в театр, то на концерт, чем подкупил и даже немного очаровал. Ухаживал он очень церемонно с одной стороны, и методично с другой. Как будто нужное количество романтики можно просчитать. В его голове было будто понимание, что должно быть не менее десяти букетов, три маленьких подарка, один большой, театр, выставка, классический концерт. Люба и радовалась такому красивому ухаживанию и гадала, в чем же подвох. Все, что он делал, было будто из книг, клише классического ухаживания. Тогда у нее дни напролет в голове играла песенка одной американской певицы, слова песенки переводились, как "ты выполз со дна морского прямо в мои руки...". Эта песенка так пристала, что Люба, сама не замечая того, напевала ее постоянно. И не оставляло ощущение, что этого парня до их встречи на земле вовсе не было. Кто-то его достал его со дна морского, где он был ежом или губкой, и превратил в человека. Он учился по фильмам и книгам, как герои Кадзуо Исигуро "Не оставляй меня", не умея жить в мире людей, но имея огромное желание прожить счастливую человеческую жизнь.
Так почему она согласилась на второе свидание? Она не смогла отказать. Ведь второе свидание, оно же не более серьезное, чем первое, думала она. А вдруг, он все-таки ей понравится, ведь у нее никого нет, а он уже распланировал несколько выходных вперед, куда они пойдут, и что будут делать. А так она будет сидеть дома одна.
В качестве подарка на 8 марта он преподнес ей телефон, хотя они еще не целовались и не держались за руки. Н. уверял, что подарок "дружеский", хотя оба понимали, что это не так. И с этого момента стало очевидно, что она согласилась на его ухаживания. Прошло две недели, и Н. предложил переехать к нему. Люба отказалась, и они стали встречаться по выходным. Его идеального ухаживания и ее уверенности, что ее время пришло, и нужно соглашаться на то, что предлагают, хватило на несколько месяцев. Потом была поездка на Лазурный берег. Как Люба надеялась, что они поладят, что смогут сидеть и спокойно разговаривать, без скрытого напряжения и презрения друг к другу. Пусть даже бы и покричали, но все высказали. Но Н. никогда не кричал и никогда не разговаривал "с глазу на глаз", предпочитая давать себе время на правильный и исчерпывающий ответ.
Они прилетели в Марсель и поехали сначала в один старинный городок, потом в другой, потом в городок, окруженный лавандовыми полями, потом на берег моря, а оттуда на пару дней в Вену. Напрасно Люба надеялась, что напряжение между ними спадет, и Н. сможет с ней разговаривать, не обдумывая каждую фразу. Н. был чудом морским, которое волны вынесли на берег, и он оказался рядом с Любой. Все эти перелеты и пересадки были для него тяжким испытанием и шоком. И инициатором этой пытки была Люба. И она за это ответит. Н. брезгливо смотрел на салат или пиццу в кафе. Качал головой и говорил "Да-а, что-то они в этой Франции вообще готовить не умеют. Вот если бы они цезарь как в Москве сделали...". Он был очень последователен. Поковыряв цезарь, он шел в номер, где в чемодане лежал несколько раз укутанный в пакеты сверток с конфетами "Мишка косолапый" и "Красная шапочка", ел несколько конфет одну за другой, приговаривая "вот это я понимаю вкусно, а цезарь ихний мерзость". Как ни старалась Люба поговорить или не обращать внимания, все равно в какой-то момент не выдерживала. Она не могла сама расслабиться, не могла сделать так, чтобы он перестал угрюмо молчать и надувать и без того пухлые губы. Она не замечала, что Н. совершенно спокойно управлял ее эмоциональным состоянием. В уме и упорстве ему нельзя было отказать. Раз за разом, он методично подводил ее к моменту, когда она срывалась сама, и уже не думала о словах. Он же каждое слово взвешивал, а на призыв реагировать здесь и сейчас надувал губы, вжимал голову в плечи так, что при его несусветной худобе появлялся второй подбородок, и, глядя в сторону, опять угрюмо и презрительно молчал.
В Вене, в самый последний день путешествия, глядя на то, в каком Люба восторге от города, погоды и красоты вокруг, Н. наконец высказал одну долго жившую в нем претензию: "тебе не нравится Москва". И это было как обвинение, и одна из причин, почему они не могли стать единомышленниками. Н. приехал из Йошкар-Олы, и Москва была для него лучшим городом на земле; там все самое красивое, самое интересное и самое вкусное. Н. не был патриотом, но Москва должна была дать ему все. За это ее нельзя не любить. Это лучшая среда обитания, самая безопасная и благодатная. За границей все было непривычно, непонятно и враждебно. Он таскался за Любой как тень и вздыхал. На ее вопросы и предложения старался не отвечать, или говорил, что все нормально. Как же она его мучила! Как бы он желал оказаться в Москве, в своей квартире, на чистой кухне со стаканом воды с сиропом в руке, который он обожал, и который присылала его мама из Йошкар-Олы каждый месяц посылками.
Фотографии из музеев и с прогулок Н. неизменно именовал одинаково "культпоход", и аккуратно проставляя дату, сохранял в отдельную папку на компьютере. Здесь, за границей, всего было слишком много, он не хотел смотреть по сторонам, все пестрило в глазах, всюду чувствовалась опасность. В последний день Люба, наконец, его достала. Он не собирался ничего ей говорить, решив, что пусть ходит, наслаждается, радуется всей этой мерзости. Она даже не подозревает, как это жалко смотрится, все эти ее восторги. Природа - да, моря в Москве нет, и оно с нескольких ракурсов, действительно, было мило, но Москва лучше всех этих городов. Люба его внимательно выслушала.
- Н., слушай, я пойду погуляю одна, ладно? - взмолилась она, - давай через четыре часа на этом же месте. Не потеряешься?
- А с чего мне теряться, - буркнул Н.
Все эти дни Люба чувствовала, что она, будто садист, мучает Н., но Н. мучил ее не меньше. Последние два дня он неотступно следовал за ней по улицам на расстоянии, по всем музеям, магазинам и кафе, ничего не покупая и не заказывая, только исподтишка фотографируя. В номере он доедал свои конфеты, пересматривал фотографии, а потом садился рядом с Любой и подолгу держал ее за руку, ничего не говоря. Когда она вставала, чтобы пойти в ванную, выпаливал "ты куда?", и от всех этих его странных действий ей становилось жутко.
Они встретились только вечером. Прошлись, в молчании посидели в каком-то кафе. Люба больше не предпринимала попыток заговорить, сгладить или успокоить. Они вернулись в отель рано, потому что вылет был утром, и к тому же собиралась гроза. Также, в молчании, они собирали чемоданы, приготовились ко сну и легли. В отдалении друг от друга, каждый смотрел в свою сторону. За окном уже бушевала гроза. За вспышкой молнии раскат грома и так час за часом. Сначала Люба лежала, глядя в стену, и моргала от набегающих слез, но даже привычных всхлипов у нее не было. Она считала, что все кончено. С этого момента они порознь. Какое облегчение и легкость. Больше не будет мучений и напряжения. Правда, у них билеты в Патагонию в ноябре. Здесь мысль о свободе обрывалась. Она не знала, что делать. Поездка мечты была рассчитана на двоих, а если все кончено, то она тоже не поедет.
Люба считала, что Н. мог бы сказать, что сделать, чтобы облегчить его страдания. Изначально, конечно, никуда не ездить. Но они уже уехали, и вернуться в его квартиру, запереться там, не представляется возможным. Оба были друг для друга и садистом и мазохистом одновременно. Еще Любе не хотелось признавать, что она ошиблась. Что она выбрала положительного парня, согласилась на то, что ей предложила судьба, и оказалась в ловушке, в слезах, вечно на взводе. "Никогда его не любила, разве не очевидно. Что же я наделала!". За окном громыхало и сверкало так, что уснуть было невозможно. Она встала посмотреть в окно. Н. тоже не спал. Минут пятнадцать они оба молча смотрели на вспышки за окном, и как остервенелый ветер выл и трепал листву. Такого озлобления и буйства природы Люба в путешествии еще никогда вблизи не видела. Они перекинулись парой фраз, но разговор не сложился. Люба опять легла и больше не плакала, но еще очень долго не могла заснуть.
Утром, когда они подошли к ресепшн, чтобы расплатиться, им сообщили, что во всем квартале из-за вчерашней грозы отключили электричество. Этой ночью над Веной разразился небывалый ураган. Улица была усыпана ветками, повалило несколько деревьев на бульваре, валялись урны, битые стекла, бумажки. С какой же злобой ветер буйствовал вчера. Подивившись и даже немного испугавшись, что их прощальная, как она думала, ночь, была такой страшной, Люба глянула на Н. Он был невозмутим.
По возвращении домой она была уверена, что они больше никогда не встретятся. Люба попрощалась со своими вещами, которые у него оставались, и приготовилась слушать мамины и бабушкины причитания, что она "такого парня упустила". Прошло несколько дней. Н. не объявился, и Люба совсем расслабилась, как будто гора с плеч спала. Как же она удивилась, когда через неделю он написал, что соскучился, и что им нужно поговорить. Как-то, еще весной, Люба спросила Н., а как поступают его родители, когда ссорятся. Н. объяснил, что они просто молчат несколько дней, а потом начинают потихоньку разговаривать, и все приходит на круги своя. Никто ни перед кем не извиняется. Тогда она спросила, почему, он ответил: "ну это же очевидно, я же не хотел тебя обидеть, значит, сделал ненамеренно, а значит и не виноват". В тот момент, когда злоба проходила, Н. был готов продолжить игру. Также как и грязную кухню с немытой посудой, он не мог показать и злобу. То, что у него на душе происходило, было сродни урагану, какой они видели в Вене. Люба была для него стихийным бедствием. Но, как люди научились извлекать энергию из стихий, так и Н. смог понять, что нужно сделать, чтобы не только выжить, но и выйти из замкнутого круга с прибылью. Он видел, что с этой девушкой семьи не создашь, и добра от нее тоже не будет, но польза все-таки должна быть. То ли те, кто стоят за правым и левым плечами, сговорились, то ли марийская практичность подсказала, как нужно себя вести, но он решил, что не выйдет из себя, не опустится до такой низости. А поскольку Н. был колоссально терпелив и методичен во всем, он прекрасно держался. Эмоции и электричество схожи, их можно контролировать и ими можно управлять. Н. не позволял себе поддаваться на, как он это называл про себя, "провокации", позволяя Любе распаляться и крушить все вокруг. Он всегда вел себя достойно и доброжелательно, хоть и делал это сознательно, и с особым расчетом. Формально к нему никогда не могло быть претензий, потому что он всегда желал ей только лучшего. Он взял себе за правило в поведении с Любой, относится к ней снисходительно, но порой злоба все-таки захлестывала, тогда Н. погружался в привычное молчание, давая себе время подумать и остыть. Это она могла жаловаться, повышать голос и плакать. Он не будет на это реагировать. И со стороны вообще-то видно, кто прав, кто виноват. Если представить на суд людской все, что делал он, и что делала она: очевидно, что эта девушка просто истеричка и тиран. Но игру нужно довести до конца. На все Любины подходы и жалобы, что ничего не получается, что оба они стараются, но не находят общий язык, ответ был один, что "неприятности бывают в любых отношениях, нужно лишь потерпеть и все пройдет".
Поездка в Патагонию была под угрозой. Если бы не это, Люба бы уж точно не была такой сговорчивой. Как-то они протянули до ноября. В ноябре состоялась долгожданное путешествие на другой край земли. Ее мечта исполнилась. Столько было сомнений и планов, подготовки, переписок, мыслей и тревог. Люба не особо надеялась, она знала, что с Н. лучше не будет. Тогда, после первой поездки, Н. написал ей длинное письмо на страницу с лишним, что она ему еще роднее, просто ему было тяжело. Как после такого кошмара можно считать человека роднее и ближе, Люба не понимала, тем более, что она никогда не слышала от него признаний, что она ему хоть сколько-нибудь нравится. Она себе придумала, что это очевидно, раз он так рьяно ухаживал, но сейчас уже было очевидно другое, что между ними пропасть, и нет ни тепла, ни радости. Патагония была прекрасна, но пропасть между ними только выросла. И Люба тихонько мечтала приехать домой и расстаться уж, чтоб не мучиться.
Люба ушла от Н. зимой, первого января. Не выдержала и сбежала. Они справляли Новый год вдвоем. Стол был накрыт в большой комнате перед телевизором. Поели, посмотрели телевизор. Выпили по бокалу шампанского и легли спать. Наутро Н. запланировал привычную запеканку. Только Люба допустила оплошность. Она приготовила себе кофе и села за стол с чашкой, пока он возился с творогом и мукой. От помощи, он как всегда отказался, и тихо наблюдал за ней, как она ставит чайник и заваривает кофе. И только когда она села с удовольствием предвкушая первый глоток, он остановился и уставился на нее. Она поняла, в чем дело. Дело в кофе до завтрака. Они должны были сесть вместе и начать одновременно и молча, следуя правилам, установленным в его доме. Очевидно, пока он готовит, она могла бы приводить себя в порядок или смирно сидеть рядом. Но есть нельзя было. Люба, бывало, ела конфеты перед обедом, потому что после ей уже не хотелось. Н. выговаривал ей, что это неправильно, и она испортит себе аппетит. Люба раздражалась, что она не в детском саду, и ее аппетит его не касается. Он продолжал, раз она у него в гостях, то он за нее отвечает и хочет сделать все правильно, только и всего.
Такое ограничение свободы ее всегда выводило, и она не замечала, что Н. это и нужно было. Хотя формально все эти ограничения были изначально нацелены только на ее благо и здоровье. Прошло несколько секунд, он все не отводил от нее прямого взгляда.
- Ну что? - безнадежно бросила она, понимая, что сейчас опять будет нотация и выговор, - тебе не нравится, что я пью кофе до завтрака?
Она ожидала, что последует тирада о пользе и вреде, и о том, что она не права. Но он просто сказал:
- Да, мне не нравится.
И это был последний безупречно выверенный и отточенный за год их знакомства ход, чтобы запустить необратимую цепную реакцию. Люба глянула на него со злостью, резко вскочила и начала наспех одеваться. Он ее не держал, да и не смог бы. Второпях она собрала, что попалось под руку из вещей. Н. не проронил ни слова. Он видел, что она настроена решительно, но спокойно продолжал готовить запеканку, и только когда она накинула пальто , подошел закрыть за ней дверь.
"Я так больше не могу!" - завывало у нее в голове. Она бежала домой, будто за ней гнались. Будто эта его съемная квартира была самым страшным местом на земле. Теперь она точно и окончательно была уверена, что все. Даже если он будет писать, просить. Даже думать не хотелось о том, что они еще раз встретятся.
Через десять дней, уже после новогодних каникул Н. написал, что соскучился и предлагал приехать к нему. Он что-то поменял в квартире и очень хотел показать. Люба ответила прямо, что не хочет больше видеться. Она извинилась и написала коротко, что не думает, что у них что-то получится, что ей очень жаль, и что она ему благодарна за этот год.
За десять дней каникул Люба почувствовала, что ожила. Она с удивлением осознала, что за весь год ни разу искренне и весело не смеялась. С Н. это было не так-то просто. Она не видела его смеющимся никогда. Теперь Люба чувствовала себя счастливой и свободной. Можно улыбаться и смеяться, можно пить кофе и есть конфеты до обеда. В субботу утром никуда не нужно идти. Да чего ж хорошо! И еще кое-что произошло с Любой, отчего она не видеть, ни переписываться с Н. больше не хотела. Люба влюбилась. Она будто только и ждала момента, когда можно будет броситься в новые чувства. Она была счастлива и не думала о Н., не зная, как он, и чем живет. А между тем, он думал о ней часто и поначалу писал каждый день помногу о том, что хочет все вернуть, и что они просто друг друга не поняли, и даже первый раз за все их общение упомянул в письме слово "любовь". Это было неправдой. Он сам себе не признавался, как злился и обижался на нее за презрение, хотя презирал ее не меньше. Горечь и обида, накопившиеся за весь этот год, бродили в нем, незримо накапливаясь грозовой тучей, которая ползла в сторону Любы.
Одна из причин, почему Люба не могла полюбить Н., была в том, что у нее было представление, о том, каким ее нареченный должен быть. Этот светлый образ заслонял ей всех земных мужчин с их недостатками и несовершенством. Образ идеального мужчины жил в Любином сердце, а неидеальные земные мужчины жили своей жизнью, не собираясь вставать в очередь, чтобы на них примеряли этот неживой трафарет. Люба даже четко себе не обозначала, каким тот идеальный, несуществующий, мужчина должен быть, но тот парень, в которого она влюбилась без памяти, был, как ей казалось, очень на него похож. Окрыленная, она не могла остановиться в своем беге, но грозовая туча все-таки доползла и достала ее через полтора года. Н. не желал ей зла, но он просто терпеливо ждал возмездия и справедливости. Он все сделал правильно, его не в чем упрекнуть. Разве он с ней плохо обходился? Он делал все, что мог, хотел, чтобы им было хорошо вместе, она сама ушла . И вот в начале июля влюбленная Люба получает отставку от своего "идеального мужчины". После всех обещаний и совместных планов на жизнь он пишет ей короткое сухое сообщение, что он пытался, и не смог ее полюбить, просит извинить и прощается. Он ушел, стерев за собой все следы, не давая возможности разделить слезы и слушать мольбы, оставив ее наедине с собой, такой, какая она есть, со всеми выдумками, мечтами и надеждами. Мир перевернулся с ног на голову. Она не верила, досадовала, сожалела и рыдала. Жизнь шла своим чередом, но была соленая, солнечные дни унылыми, и "завтра" было Любе уже не нужно. Она плакала на работе и дома. Мера боли и тоски была равна ее ушедшему счастью. Они с Н. поменялись местами. И переживая сначала свою печаль, она стала все чаще возвращаться к мысли о Н., и каково было ему, когда она также сухо попрощалась. Он тоже считал ее судьбой, видел, насколько они разные, и все равно, упорно продолжал пытаться быть вместе. Люба видела только недостатки Н. Сколько времени прошло, прежде чем она оценила его преданность и рвение. Он всегда хотел быть вместе, никогда ее не предавал. Все, что он делал, ее злило, но он брал на себя ответственность за все. Зануда, он все продумывал до мелочей на десять шагов вперед. А с какими занудами, чудаками, пьяницами и нюнями живут. И живут же, и даже счастливы.
Через два месяца слез, горьких признаний самой себе, что она поступила с Н. жестоко, и за это поплатится сполна, она написала ему сообщение. Написала, что скучает, что была дурой, и что ей очень жаль, что она ушла. Он тут же откликнулся, сказал, что рад слышать, и думал, что она злиться, и поэтому не тревожил. Они переписывались несколько дней. Люба и не могла успокоиться, размышляя, зачем она все это начала, если не любила. Как же он, бедный, все это тянул и выносил ее, а она только требовала и жила в свое удовольствие. Она была принцессой, он - пажом. Принцесса вечна была недовольна, хотя паж очень старался. Постепенно, раздумывая и вспоминая о том, как трепетно и уважительно относился к ней Н., и как она себя вела, что она делала для него, и что он для неё, Люба увидела себя со стороны и ужаснулась. Как мало, а потом и вообще не было, моментов, когда бы она была с ним милой, кроткой и доброй. А Н. ждал и надеялся, что за упорство и преданность он получит приз. Н. делал все правильно, как говориться "ничего личного". И он-таки свой приз получил. На второй день общения Н. сказал, что вот уже два месяца встречается с милой девушкой, а до этого все ждал Любу. Теперь дни слились для Любы в один кошмар, где ей не было прощенья за грехи и ошибки.
Главным призом для Н. была не любовь. За все их знакомство о любви они ни разу не говорили, кроме как в последних его письмах. В его голове их жизнь была уже спланирована: встречаться, жить вместе, оформить отношения, купить машину, копить на квартиру, завести детей, отпуска - у его родителей, в деревне. Будни - работа, дом, ужин, телевизор, секс. Иногда театр или концерт. Когда появятся дети, поменять расписание, перестать ходить на концерты, а ходить гулять с детьми в парк. Все, как у людей. Как это было четко и правильно. Живительный ток бежал по этой схеме, все работало, пока не случилась гроза и не ударила молния. Мощнейший разрушительный разряд, и он почувствовал, что почва ушла из-под ног. Как же так, ведь он делал все правильно. Он был уверен в своей схеме. И вся это ровная магистраль, провод, линия жизни, сгорела и обуглилась. После той последней ночи в Вене он решил, что будет придерживаться одной линии поведения. Кто бы мог сказать, что это он доводил Любу? Она сама заводилась по любому поводу, и ее было уже не остановить.
Не смотря на то, что они и, правда, были очень разными, кое-что в них было схоже. Они оба желали сделать все правильно. Люба решила, что ей пора остепениться, так принято, и это будет правильно, а Н. просто жил в мире, где не было ни ошибок, ни полутонов. Для нее было страшно оступиться и оказаться плохой или глупой, для него ошибки были невозможны.
Конец истории был заключен в одной последней встрече. Они долго договаривались, но встретились только в середине осени. Прогулялись после работы по парку, прошлись до метро и посидели полчаса в кафе. Он причесал волосы, как ей нравится, выглядел каким-то повзрослевшим и уверенным в себе. Она слушала его, переспрашивала и улыбалась, но, когда они вышли из кафе, не выдержала и расплакалась. Люба искренне рыдала и просила прощение, а Н. ее тихонько успокаивал. Потом он предложит подвезти ее до дома. Они поехали к нему, потому что он ездил на работу на метро. Последний раз прошлись все по тому же маршруту от метро до его дома, поднялись на лифте за ключами от машины. Стоя на пороге, она осмотрелась и не увидела никаких изменений в его доме кроме яркого пакета из косметического магазина. Очевидно подарок от новой девушки, подумала Люба, у него недавно был день рождения. Н., видя, что ее взгляд остановился на пакете, тут же убрал его подальше. Ехали молча. Он высадил ее у дома, последний раз поцеловал и со словами "все будет хорошо" уехал.
После всех ходов и рокировок, успешных выпадов и терпения, наконец, игра была окончена, и человек, который появился будто из ниоткуда, и будто бы и не живший, получил свой шанс на простое человеческое счастье. Ведь шансы не берутся из ниоткуда, они переходят от проигравшего к победителю.
Все немногие сообщения и поздравления с праздниками были ненужным послесловием. Любе было горько, она не могла требовать, чтобы он вернулся к ней, и хуже того, в глубине души, она этого не хотела. Вскоре и редкие сообщения в социальных сетях прекратились. Люба догадывалась, что он женится, и у него все будет хорошо, ведь он все сделал правильно.