The mind can sometimes agree to a compromise, but the heart never.
Ernest Hemingway
Умом иногда мы можем согласиться на компромисс, но сердцем -- никогда.
Разбираясь в осиротевшей маминой квартире, Ирина обнаружила в кладовке, в самом дальнем уголке шкафа, общую тетрадь. С удивлением узнала в ней свой дневник. Тетрадь вдруг как-то сама раскрылась ближе к концу, и Ирина пробежалась по строчкам попавшегося на глаза абзаца:
"...Он сказал, что я понравилась им с первого дня, как только меня увидели. Что восхищаются мной, посвятили мне песню и приглашают меня на свой концерт..."
Вот это да! Мне посвятили песню? Что же это за песня? Почему я не помню? А кто? Когда, наконец? Перелистнула страницу назад. Ах, вот когда! Первый год работы...
Ирина тогда вела полставки композиции в художественной школе и неполную ставку ИЗО, попросту -- рисования, в общеобразовательной. Другой работы в родном городе для выпускницы художественно-промышленной академии не нашлось. Вернулась она тогда домой из северной столицы неожиданно для себя. Первый год замужества показал, что семейная жизнь с Толей не сложилась и не сложится. Как говорится, это и требовалось доказать. Ирина уступила ему после трёх лет его ухаживаний, граничащих с преследованием, хотя у неё уже было предчувствие, что ничего хорошего дальше не будет. После свадьбы его дикая любовь сменилась на столь же дикую ревность, показная культура, называемая интеллигентностью, отшелушилась, словно дешёвая краска, а радушие его мамы и сестры быстро перешли в холодную войну.
Оставив мужа с самыми дорогими ему людьми, в полной уверенности, что он, маменькин сынок, не покинет их ни за что, Ирина, как только получила диплом, умчалась к родителям. Боясь их расстроить, она не раскрыла им правду, надеясь, что со временем всё само утрясётся: покинутый муж смирится с необходимостью развода, а её родители поймут его неизбежность.
В общем, Ирина думала в первую очередь обо всех, о себе -- в последнюю. Впрочем, если бы не этот крен в её мозгах, не оказалась бы она замужем за человеком, с которым ей перед свадьбой хотелось не совместной жизни, а разрыва. Но только так, чтоб ему не было больно и чтобы его маму не обидеть.
К тем событиям своей жизни Ирина обращалась в мыслях очень часто, всё вертела их, переделывая то так, то эдак, миллион раз называя себя и дурой, и идиоткой.
Казалось, всё это жило в сердце таким болезненным нарывом, что забыть было невозможно, но от прочитанных слов она оторопела. Забыла абсолютно! А ведь всё это происходило в одно и то же время, словно образуя единый, чёрно-белый узор. Но почему-то многие именно светлые фрагменты этого узора выпали из памяти
Первый год работы... Ирина прекрасно помнила, как ушлая директриса общеобразовательной школы, эдакий Пётр Первый в юбке, имея давнюю открытую вакансию преподавателя ИЗО, торговалась с ней. Видите ли, она углядела в Ирином образовании изъян -- недостаток педобразования, и выторговала с Ирины в нагрузку к неполной ставке полное и бесплатное художественное оформление школы. Работы оказалось так много, что Ирина напрочь лишилась на полгода свободных вечеров, но по сравнению с неудачным замужеством это показалось пустяком, не сопоставимым с мужниными сценами ревности, с истеричными выпадами золовки при многозначительном поджимании губ свекрови. Правда, директриса впоследствии, видимо, раскаялась и нашла способы частично оплатить работу.
Многочисленные стенды и лозунги Ирина рисовала в помещении, смежном с актовым залом. Там же, в кладовке, хранили инструменты музыканты школьного ансамбля. Хитрая директриса пригрела в школе ВИА -- вокально-инструментальный ансамбль -- так принято было тогда называть музыкальную группу. Хотя музыканты этой группы окончили и школу, и даже ПТУ, но, предоставляя им в школе помещение и аппаратуру, директриса бесплатно имела с них не меньше, чем с Ирины, то есть музыкальный кружок для трудных подростков и проведение дискотек и концертов.
Ребятки были очень внимательны к Ирине, а ударник Солнцев Андрей -- особенно. Он не скрывал, что она ему нравится. И Ирина выделяла его изо всех -- весёлый, остроумный, эксцентричный, с идеальной юношеской фигурой под два метра. Он удачно шутил и делал Ирине нехитрые, но уместные комплименты. Ребятки скрашивали её ежевечернюю барщину. Пьянили голову их песни, доносившиеся из актового зала. Сердце пело и ликовало в такт их ритмам: свобода, свобода от этого мрачного человека! Теперь я построю свою жизнь так, как я хочу!
Ребяток Ирина всерьёз не воспринимала. 18-летние ПэТэУшники, послезавтра -- в армию, потому и первая запись о них в дневнике появились спустя месяца полтора.
"В школе бесподобный ансамбль, ребята замечательно играют и поют".
Да, пели они ... Нет, правильней сказать, пел солист, Гришка, -- щупленький, с реденькими кудряшками парнишка, -- бесподобно. При этом воспоминании в памяти зазвучал Гришкин бархатистый баритон. Слова самой любимой песни всплывали без труда.
Вот и всё,
Я тебя
От себя
Отлучаю.
Вот и всё,
Я тебя
От себя
Отучаю...
До чего же хорош Гришкин голос. С чем же его сравнить? С глубиной Джо Дассена и чувственной гнусавинкой Шарля Азнавура? Ну, отдалённо. Однако никаких подражаний. То был Гришкин голос, простого ПэТэУшника, а сколько в нём было глубины и чувства! Да, их песни, пожалуй, были лучше их самих. Но тогда Ирине казалось, она пристрастно оценивала Гришкино пение. Как художник, она прежде всего жила глазами, потому и не верила своим ушам. А глаза её видели в нём провинциального ПэТэУшника, который в её глазах не мог действительно хорошо петь. И это мешало ей быть объективной и в полной мере наслаждаться их песнями.
Ирина понимала, что нравилась им. Ещё бы! Художник-модельер по образованию, практиковавший от невостребованности на своих туалетах. Пребывание в северной столице наложило на неё печать утончённости, но, главное, конечно, и внешностью Бог не обидел. Такой ребятишки за всю свою восемнадцатилетнюю жизнь не встречали, а тут -- пожалуйста, каждый вечер, можно сказать, бок о бок.
Юношеские ухаживания Ирина принимала как должное и незаметно, исподволь, всё больше и больше привыкала к ним. Она стала замечать, что считает часы и минуты, когда закончатся её уроки в художественной школе и она покинет её казённые стены, чтобы сменить их на ещё более казённые, но для Ирины они стали родными и желанными. Сыгранные ребятами мелодии звучали и пульсировали в ней до новой встречи... с ним.
Пока не поздно, Ирина решила не кружить им юные головы, прежде всего, Андрею, да и себя отрезвить, отрезать все пути к безрассудству, и однажды пришла в художку с классным журналом и обручальным кольцом на пальце. Андрей был потрясён и не скрывал этого. Он тихонько сел подле неё и, заглядывал ей в лицо, склонённое над журналом, словно пытаясь прочесть ответы на свои вопросы в её глазах. "Да, учительница, -- подтверждала Ирина высказанные им догадки. -- Закончила художественно-промышленную академию в Питере". Это означало не только разницу между ними в четыре года, но и разницу социальную. Андрей, пожалуй, и слова-то такого не знал, но тонко чувствовал, как это обстоятельство отдаляет их друг от друга. "Да, замужем, -- отвечала Ирина, разверзая между ними уже настоящую пропасть".
Но, видимо, не зря Андрей сидел на низенькой скамеечке и заглядывал Ирине в лицо. Что-то он в её глазах прочитал, уловил, почувствовал.
Ирина же считала, что сделала правильно, отрезвив мальчика ушатом холодной воды. Зачем играть в кошки-мышки, зачем подавать напрасные надежды. Надо быть честной. Потом мальчику будет больнее. Да и себя надо было избавить от этого музыкального морока, отрезать. Тогда она ещё немного посмеивалась про себя над тем, как его эти открытия обескуражили.
Среди подробных описаний телефонных разговоров с мужем, его писем и своих раздумий этого эпизода Ирина в дневнике не нашла, что красноречиво говорило о том, как мало для неё поначалу Андрей значил.
Именно с коллективного признания, приглашения на концерт и начинаются записи об этой группе, в основном об Андрее.
"Ребятки втроём пришли ко мне в художку с какими-то странными лицами. Андрей говорил от имени всех троих. Что я понравилась им в первый же день, как только появилась. Они бросили жребий, и он достался ему. Им очень жаль, что я замужем..." Интересно, как он это говорил? Как вообще это происходило и когда? Но из памяти стёрлось напрочь. Тогда они и сказали, что посвятили Ирине песню и пригласили её на свой концерт. Что это был за концерт, странное дело, Ирина и этого не могла вспомнить. Совсем, как в их песне:
Я забуду тебя,
Я тебя позабуду.
Кстати, а что за песню посвятили ей ребята? Уж не эту ли, Иринину самую любимую из их репертуара?
Вот и всё,
Я тебя
От себя
Отлучаю.
Вот и всё,
Я тебя
От себя
Отучаю.
Отучаю от встреч
Ровно в шесть под часами...
Следующие три строчки Ирина мысленно промычала, не вспомнив слова, но зато дальше песня в памяти полилась без провалов:
Унижаться, любя,
Не хочу и не буду.
Я забуду тебя,
Я тебя позабуду.
Ты приносишь беду,
Ты с ума меня сводишь. (Эх, тут была бесподобная пауза.)
Только как я уйду,
Если ты не уходишь.
Да, вот хотя бы эта пауза -- это же чудо какое-то. Никаких дешёвых вздохов и попсового кривлянья. Нет! Просто песня словно оборвалась на таком накале... Просто певец с усилием подавил вздох, стон. И закончил песню тихо, проникновенно, словно глядя в глаза любимой.
Удивительно, недоумевала Ирина, как же она, сама человек творческий, смогла забыть хотя бы сам факт посвящения? И если посвятили ей именно эту песню, то вообще великолепно, ведь она так нравится Ирине до сих пор, спустя столько лет! Хм, а ведь она больше никогда и нигде не слышала её.
Впрочем, слишком хороша песня, чтобы её сочинили ПэТэУшники. Возможно, ей посвятили другую, бравурно-мажорную, с глуповатыми словами припевов, только и оставшихся в памяти.
Рано, рано, рано встречаться,
Рано встречаться, рано любить.
Годы, годы, годы промчатся,
Как без тебя мне быть?
Рано, рано, рано прощаться,
Рано прощаться, рано прощать.
Годы, годы, годы промчатся,
Что от тебя мне ждать?
Но теперь, когда "годы, годы, годы" промчались, Ирина уже не углядела глуповатости. И та, и другая песня -- обе оказались почему-то пророческими.
Как-то, придя на работу, Ирина обнаружила, что её художка оккупирована музыкантами, и они репетируют прямо на её рабочем месте. Солнцев приветствовал Ирину радостной внеплановой дробью по своим барабанам. Песня оборвалась. Оказалось, актовый зал был занят из-за подготовки к выборам, а у ребят был на носу концерт. Но они скоро заканчивали. Ира согласилась подождать и, прислонившись к косяку, наблюдала за репетицией. Играя, Андрей не сводил с неё счастливых глаз и улыбался ей. Ира грелась в его взгляде, словно в лучах солнца, и душа её распрямлялась и взлетала, и парила вместе с их мелодиями. И что-то большое, тёплое, безграничное и радостное наполняло её и, казалось, останется с ней навсегда.
Однажды, войдя в художку со свежей водой и промытыми кистями, Ирина увидала на своей неоконченной работе, лежавшей на столе у окна, небольшой клочок бумаги. Это оказалась записка от Андрея, его признание в любви:
"Ирина! Я вас очень, очень люблю. Когда я вернусь из армии, вы меня уже забудете. Но я вас -- никогда!
Я люблю тебя, Ира!"
Спасибо, дневник, что можно и теперь прочитать слова из той записочки, так взволновавшей её когда-то.
Да, вот и в их песне об этом же:
Унижаться, любя,
Не хочу и не буду.
Я забуду тебя,
Ты меня позабудешь.
Словно пророчество.
Нет, о самой найденной записке Ирина не забыла. Но и только. Многое из того, что она прочитала дальше, оказалось для неё таким же открытием, как и некоторые предыдущие записи. Одни так и вызвали удивление, другие дополнились её воспоминаниями. Изо всего этого сложились выпавшие из памяти недостающие фрагменты светлого узора под названием "первый год жизни после академии".
"Прочитав записку, я глянула в окно -- внизу стоял Андрей и смотрел на меня. Он улыбнулся, выразительно провёл рукой по обритой под ноль голове и помахал мне. Затем, по-военному повернувшись кругом, промаршировал несколько шагов к школьным воротам и, ещё раз обернувшись, помахал на прощание и ушёл. Навсегда ушёл из моей жизни".
На следующий день Солнцева должны были призвать в армию. Мысль, что Ирина теряет его, едва встретив, пронзила, оглушила, навалилась на неё невероятной тяжестью. Она привыкла к ощущению этого праздника -- всего того, что он вносил в её жизнь: к музыке, песням, вниманию и обожанию, шуткам, смеху, весёлой бесшабашности и... огромному чувству. Любви? Сознание содрогалось от этой мысли: восемнадцать лет, восьмилетка и ПТУ, армия, наконец. Но сердце рвалось к нему. И это чувство было так огромно, так празднично! Ирина осознавала, как огромен был контраст с мрачностью, придирчивостью мужа и -- в пользу Андрея. Как захотелось ей вернуть то мгновение, когда он стоял под окном и ждал. Чего? Да какого-то знака. Но Ирина не помахала ему, не позвала его. Она сделала так, чтобы этот юноша не получил никакой надежды. Не ради него же она порвала с мужем. Однако, вопреки всем несоответствиям и доводам рассудка, он вошёл в её сердце, и оно ныло такой дикой болью.
"Ладно, он ушёл на два года. Я всё сделала правильно. А эта боль... пройдёт постепенно. Время вылечит, -- успокаивала себя Ира. -- Но как же мне нужен именно этот человек!" Время стёрло в памяти ту бессонную ночь, когда она записывала это в дневник, но то тяжёлое чувство навсегда утраченного счастья забыть невозможно. Стоило только вспомнить что-то связанное с Андреем, и в груди начинало ныть, как и тогда. Не потому ли она старалась не вспоминать о нём?
На следующий день Ирина брела в школу, словно под траурный марш. Она думала о том, как после уроков войдёт в художку, в которой всё напоминало об Андрее. Но он уже там не появится. Никогда.
В тот день на уроке Ирина объясняла закон перспективы.
-- Посмотрите в окно, -- сказала она ученикам, -- и сравните три дерева во дворе. Которое из них вам кажется больше? То, что у окна или то, что растёт у ворот?
Ребята, обрадовавшись, повскакивали с мест и бросились к окну. Кто-то бежал прямо по стульям, а второгодник Ласточкин, воровато поглядывая на молоденькую училку, плевался. Гвалт, споры, толкотня. Ирина тоже подошла к окну, сердито одёргивая хулиганов. И тут под первым деревом она увидела Андрея. Он стоял и смотрел в её окно. И в Ириной душе словно выглянуло солнце, и распустились цветы, и снова засияли краски, и зазвучала музыка.
Рано, рано, рано прощаться,
Рано прощаться, рано прощать.
Годы, годы, годы промчатся,
Что от тебя мне ждать?
После уроков они вдвоём прошли в художку. Ирина не могла больше сопротивляться нахлынувшему чувству,
-- Как я рада, что хоть ещё один день мы побудем с тобой вместе, -- сказала она.
И Андрей прочитал в её глазах ещё больше. Он подошёл к ней близко-близко. И, видимо, не осмеливаясь первым обнять её, так и стоял перед ней, утонув в её глазах. Ирино сердце, будь у него руки, давно б обняло его, но строгий Ирин недремлющий рассудок заставил её отодвинуться, нарушить затянувшуюся паузу непринуждённым разговором.
Ирина расспрашивала Андрея о его жизни и узнала, что он живёт у тёти.
-- Отца не видел семь лет, -- сказал он, -- маму -- два года. Тётя -- замечательный человек.
Почему не видел он своих родителей, не сказал. Ирина и не стала настаивать. О чём ещё они болтали? Да обо всём.
Как хотелось Ирине погладить его по обритой голове, когда сидел он на низенькой скамеечке подле неё. Но она с удивительным фанатизмом, словно это был вопрос жизни и смерти, держала дистанцию учитель-ученик. Так уже тогда сбывались слова припева второй их песни:
Рано, рано, рано встречаться,
Рано встречаться, рано любить.
Годы, годы, годы промчатся,
Как без тебя мне быть?
И не напрасно. Дверь в художку не закрывалась. Зашла за готовым стендом организатор внеклассной работы, Ольга Леонидовна, препротивная баба с цепким взглядом. Да ещё двоих учеников привела стенд нести. Вот было бы кино! Заметив Андрея, Ольга Леонидовна почти неуловимо, но достаточно выразительно вскинула брови. Не успели они унести стенд, как забежала руководитель танцевального кружка Лена, старавшаяся подружиться с Иринкой, -- просто так, поболтать после занятий.
Одно только постоянное присутствие Солнцева в художке уже о многом говорило. Вот-вот начнутся ехидные взгляды, противные подколки. Нет, нет, только не это! И хотя со страшной силой колотилась мысль, не потерять, не потерять это счастье, ведь ей так его раньше не хватало, но Ирина ни на минуту не забывала, что она -- учитель, он -- вчерашний ученик, кроме того, они в школе, она на работе.
Во второй раз они попрощались уже вслух.
-- Я буду ждать тебя, -- сказала Ира.
Как это было заведено, Солнцев несколько раз приходил на призывной пункт с вещами, предварительно со всеми попрощавшись, но его всё не брали и не брали. И каждый раз расставались, как на два года. Или как навсегда. Но ни разу они не обнялись. Он подходил к ней, но не решался. Она же себе не позволяла. "Потом, -- охлаждала себя Ирина, ощущая спиной огромные, ничем не завешанные окна художки. -- К его возвращению я избавлюсь от штампа в паспорте, сменю работу, тогда можно будет".
А дома в дневник Ирина записала:
"Зачем я не отдалась своему чувству? Зачем не обняла его? И -- будь что будет. По крайней мере, сейчас было бы что вспомнить". Но тут же строго себя одёрнула: "Ну уж нет, пусть потерпит два года -- это ему испытание. И чтоб ему нечем было хвастать в казарме".
В тот день договорились, что Андрей проводит Ирину. Но не случилось. Как всегда, забежала Лена.
-- Ты уже собралась! -- обрадовалась она. -- Вот и хорошо, ждать не придётся.
Ирина растерялась. Долго закрывала художку, никак не слушался ключ. Долго сдавала этот ключ на вахту, так и не придумав повода отвязаться от Ленки.
Кивнув на прощание Андрею, Лена подхватила Иринку под руку и потащила к выходу, непрестанно тарахтя о всяких пустяках. И когда она, нахлобучив капюшон, близоруко разглядывала пол под ногами, Андрей, глядя Ирине в глаза, беззвучно, но чётко проговорил одними губами:
-- Я люблю тебя. Я люблю тебя.
Тем поздним осенним вечером, когда Ирина, распрощавшись с Леной, подходила к дому, из тени ей навстречу шагнула знакомая фигура. Муж!
Оказывается, пока она отрабатывала барщину, он уже расположился в её комнате. Будь Ира дома, она бы не впустила его, но родители были не в курсе. Как она об этом пожалела!
Со слов мужа оказывалось, Ирина сама звала его. Нет, её просьб пожить годик врозь словно не было.
-- Да пожили уже, сколько можно! Хватит, Иринка! Не понимаешь, что ли, мы созданы друг для друга. Мы так хорошо будем жить! -- с несвойственным добродушием реагировал он.
Толя чутко уловил ситуацию, что родители ни о чём не догадываются и считают, что его держала работа.
Он завёл разговор об общих знакомых, о питерских новостях. Иринка успела соскучиться по всему этому. Рассказал о том, с какими приключениями добирался. В общем, сыграл сцену "встреча со старым другом". Иринка не оценила его гениальный приёмчик по достоинству, заглотнув наживку и включившись в разговор с расспросами. Ну, тёплая встреча.
Ирина пришла в ужас, узнав, что он сжёг все свои мосты: уволился, выписался из питерской квартиры. Куда же его, бедного, выгонять? У неё язык не поворачивался и духу не хватало.
Поначалу муж был с Иринкой и ласков, и внимателен. Казалось, теперь всё будет по-новому, лучше. Как же можно было первой заводить скандалы и разборки-разводы? Так она не умела.
И вдруг Толя зашёл за ней на работу. Появился в дверях как раз в тот момент, когда они с Андреем растягивали на полу рулон разрисованной бумаги. Муж быстрым, цепким взглядом окинул обоих.
-- Что ты пришёл? -- спросила Ирина, чтобы хоть что-то сказать и прервать затянувшуюся немую сцену.
-- За тобой. Кончай работу. Уже поздно и темно.
Ирина, словно преступница, сжалась под его взглядом, в котором читалось: "Я так и знал, что ты мне изменяешь налево и направо!" Она поспешно закончила работу. Даже не вымыв кисточки, чтобы не выходить из художки и не оставлять их одних, начала собираться.
Андрей, взяв куртку и кивнув Ире, направился к дверям.
-- Молодой человек, спасибо за внимание к моей жене, -- бросил ему Толя, слегка посторонившись.
-- Не стоит благодарности!
-- И за записки -- тоже.
"Обыскал!" -- ахнула про себя Иринка. Далее между ними произошла какая-то пикировка -- Ирина не помнит ни слов, ни даже смысла. Но то, как Андрей уходил, как впоследствии оказалось, -- навсегда, врезалось в сердце ещё одной занозой. Муж, словно выплюнул ему какие-то злые слова. Андрей отвечал немного, но, не теряя достоинства. Когда он взялся за ручку, пальцы его дрожали.
Вот и всё...
На следующий день, хмурый и промозглый, казалось, не рассветало вовсе. И художку не осветило другое солнышко. Призвали. На душе, вместо песен и музыки, выл кошачий концерт. Иринка была оглушена этой разлукой, измочалена, выжата предыдущей борьбой с самой собой, терзаниями, что это неправильная любовь. Впрочем, она вполне трезво оценивала ситуацию, что два года разлуки расставят все точки над i и дадут все нужные ей прямо сейчас ответы на вопросы об отношениях с Андреем. Ирина не связывала себя обещаниями или планами замужества с Андреем. Единственное, что ей определённо надо было -- это развод. По отношению к мужу вопросов не было. А уж дальнейшую свою жизнь, с Андреем или без него, она бы строила, исходя только из собственных чувств и желаний. Однако у умной, но безвольной Иринки не осталось сил, не было решимости.
Теперь, сорокапятилетняя Ирина видела, как упускала она последний момент. А тогда ей казалось, ещё успеет.
Первые пару недель, пока муж устраивался на работу, втирался в доверие к родителям, он ни словом, ни делом не напоминал Ире о своих подозрениях. Но потом вдруг плотину прорвало. Страшная его ревность, упрёки, подколки обрушились на Иринку.
Мать, зная по своей сестре, как невыносимо жить с патологически ревнивым мужем, каково терпеть его взбалмошность и даже жестокость, поддержала решение Иры о разводе. Отец, задавленный авторитетом жены, права голоса не имел. Но родители поддерживали её только морально, в отношения молодых предпочитая не вмешиваться. Собственно, не так уж и нуждалась Иринка в их одобрении, но в одиночку выставить мужа из квартиры у неё не получалось. Кричать, орать, выкидывать вещи? Так она не умела. А её просьбы Толя умело игнорировал. Все её доводы о разводе оборачивал в компромат против неё, как будто собрался с ней жить вечно. Так, видимо, и было -- Иринка, овечья душа, идеально подходила для этого властного человека. Она чувствовала, но ничего не могла поделать, что он натягивается на неё, словно удав на свою жертву, заглатывая всё глубже.
Он даже уходил на пару дней, ночевал на работе, а потом снова вернулся, другим, добрым и любящим, сначала, якобы, за вещами. И так, мирясь и заигрывая, остался.
И тут он выкинул ловкий трюк -- объявил Иринкиным родителям, что у неё связь с восемнадцатилетним юнцом, необразованным "дебилом-ПэТэУшником", сиротой. Откуда только узнал такие подробности! Он напугал мать, что "беспутная" дочь хочет променять образованного мужа на юного недоучку и, вполне вероятно, сядет с ним, а то и без него, но с ребёнком ей на шею. И таким образом заручился поддержкой тёщи.
Задавленная с двух сторон матерью и мужем, Ирина замкнулась в себе, словно в раковине, и, как все безвольные люди, вместо того чтобы действовать прямо сейчас, стала строить планы на неопределённое будущее в своих мечтах, надеясь на случай, на время.
То была самая тяжёлая в её жизни зима. Возвращаясь с работы, Ирина обессиленная ложилась в постель и закрывала глаза, лишь бы никого не видеть. И когда она пыталась представить свою будущую жизнь, перед ней разливалась чёрная-чёрная пустота.
Вот и всё,
Я тебя
От себя
Отлучаю...
Ирина очнулась от оцепенения, только узнав, что беременна. Нет, беременность была нежеланной, но ребёнок... он не виноват. Аборт? Можно остаться вообще без детей. Да ещё с нелюбимым мужем. Ирина металась в мыслях долго. Так и не решилась на аборт. Да и сроки упустила. С мужем пошла на мировую. Нет, не совсем так. Она сдалась на милость победителю. Ради ребёнка. Была надежда, ребёнок многое изменит в его отношении.
Но не тут-то было! Почувствовав, что Иринка никуда от него теперь не денется, муж со всей своей бешеной энергией обрушился на беременную жену, изводя её упрёками, подколками, отказом в помощи по хозяйству, не жалея ни её, ни своего ребёнка. Думал ли он всерьёз, что ребёнок не от него, как он многократно заявлял? Трудно сказать. С математикой, даже элементарной арифметикой у него всегда было туго. Чего не скажешь о его логике, хитроумной, изощрённой. Прямолинейная Иринка не понимала её и пыталась оправдываться, объясняться. Но вскоре получала всё те же упрёки, словно он её и вовсе никогда не слышал.
Иринка чувствовала себя загнанной в угол. Чтобы не слушать мужа, приходя домой, она врубала музыку, и душа её улетала вместе с мелодиями Демиса Русоса, расслаблялась под чарующий голос Джо Дассена, радовалась в экстазе под ритмы Роллинг Стоунз, Дип Пёпл, пропитывалась страстями Высоцкого и тонким лиризмом Окуджавы. Вспоминала, перебирала в памяти образ Андрея, даже не пытаясь набросать его портрет, -- самое светлое и радостное, что случилось ей встретить в её двадцатидвухлетней жизни.
Как раз в то время неизвестный певец Николай Гнатюк победил на каком-то восточно-европейском фестивале, кажется, в Сопоте, с хитом, написанным Вознесенским и Паулсом словно специально для Иринки.
Барабан был плох,
Барабанщик -- бог,
Ну, а ты была каблучку подстать:
Так стройна, что могла
Ты на барабане станцевать.
Ты -- судьба!
Барабань на всю планету
Каблучки как кастаньеты
Барабанят целый день.
Муж в ритме этой песни играл желваками, а под Иринкиным взглядом недобро усмехался. Но Ира ликовала, это была её фига в кармане.
Ты -- судьба!
Барабань на всю планету
Пусть ты далеко отсюда,
Но со мной осталось чудо...
Чудо действительно произошло. Бог, вероятно, вспомнил про бедную Иринку -- родившийся сын оказался не похож ни на мужа, ни на неё. Маленький, он чем-то напоминал Андрея, что никак и ничем нельзя было объяснить, разве что огромным Иринкиным желанием и Божьим промыслом. И это отдалённое сходство было ещё одной Иринкиной фигой в кармане, ну а мужу дало повод для новых нападков и упрёков. Впрочем, поводы он находил всегда и везде весьма изобретательно. Что говорить, если даже комариный укус на Ириной шее становился для него неисчерпаемой кладезью новых поводов для сцен и упрёков.
Ирине думалось, Бог, закрутившись в заботах о несметном количестве чад своих, с опозданием, но разглядел, наконец, её страдания и, угрызаясь совестью, что вовремя не помог невинной душе, послал ей своё чудо и утешение -- сына, похожего на любимого человека. Для этого он, вероятно, в мужниной родне по отцу отыскал репрессированного и давно забытого прадеда, имевшего весьма относительное сходство с Андреем, и наградил им сына.
Однажды в начале зимы, когда Ирина раздевала годовалого сынишку после прогулки, в дверь позвонили. Ирина выскочила на порог, чтобы не дуло на ребёнка, продолжая выворачивать рукавчики маленького свитерка. На площадке стоял Солнцев, освещая её своей улыбкой. Ирина помнит только своё смущение. Что перекинулись несколькими фразами о службе в Заполярье. И повисла неловкая пауза. И родной свитерок в её руках вместо слов. И заплакавший за дверью малыш. Привычка зажимать свои чувства уже стала настолько сильной, что расстались они, словно едва знакомые люди. Спасительный плач ребёнка. Можно уйти, не сказав главного. Да она и не готова была.
Старенький дом, где Солнцев с тётей жил до армии, снесли, их куда-то переселили. Но Ирин город не бог весть как велик, и жизнь то и дело сталкивала их нос к носу. Просто милые встречи двух давних знакомых, обмен фразами, вроде, как дела, куда спешишь, старательное избегание воспоминаний или разговора о главном. Ирина, словно улитка, съёживалась в свою раковину. А Солнцев искренне радовался этим встречам, первый окликал её. И ни малейшего упрёка даже во взгляде. Сейчас Ирина и не смогла никого припомнить, кто бы с такой искренней радостью и вниманием относился к ней, ничего не прося взамен.
Позже Андрей стал таксистом, и встречи участились. Сигнал клаксона и широкая улыбка из окошка, и какой-то невероятно теплый свет его глаз. Но Ирину раздражали эти встречи своей неожиданностью. Ужасно, ужасно не хотелось ворошить всё это, поднимать со дна памяти. Ведь неизменно вместе с воспоминаниями поднималось и ощущение того, что как женщина она просто несчастна и даже сильно несчастна. Но нет, лишь бы не будоражить свою душу, не прикасаться к тому, что улеглось, ведь там всё переплелось, и самое светлое и тёмное, лишь бы не доходило до её сознания чёткой формулировкой, иначе, как потом жить. А жить надо, для сына. А ещё потому, что эта жизнь одна и так уж сложилась, как сложилась. И чувства снова оседали под Ирины заклинания, что зато у неё есть семья, её семья, у сына -- родной отец, что для неё нет ничего важней семьи, её семьи. И всё снова покрывалось илом забвения, и так было легче.
"Дурочка, -- подумала Ирина, вспоминая искреннюю улыбку Андрея, выглядывавшего из окошка такси, и его приветственный жест рукой. -- Просто порадоваться этим встречам -- и то не могла".
Тогда Ирина больше всего боялась влюбиться. Задушить ещё раз такое чувство, живое и тёплое, -- это же пострашней аборта. И дать повод для ревности мужу тоже боялась. Впрочем, он в поводах, как уже было сказано, не нуждался. Чтобы держать Ирину во второсортности по сравнению с собственной персоной, он с чёртовой энергией пускал в ход любые обвинения.
О том, что чета Солнцевых катает коляску с дочкой по бульвару, Ирина узнала от мужа. Он с удовольствием выложил ей эту новость, что-то стараясь разглядеть в её лице. Но Ирина уже научилась прятать свои эмоции за непроницаемой маской, а уж с тем, что у Андрея должна быть своя жизнь, давно смирилась и только порадовалась за него.
Однажды она смотрела передачу о знаменитом земляке-композиторе, чьё имя было на слуху, потому что не раз объявлялось на кремлёвских концертах, которые некогда транслировались по первому каналу. Позднее, в начале девяностых, другие его коллеги, засучив рукава и взяв гитары в руки, сами поднялись на сцену, а он почему-то отошёл в тень. Его лицо и сутулая фигура показались Ирине удивительно знакомыми.
-- Где же я его видела? - удивилась она вслух.
-- Известно, где, -- с привычной ухмылкой отозвался Толя. - Он руководил группой в той же школе, где и ты работала.
На удивлённый взгляд жены продолжал:
-- В ту осень группа заканчивала своё существование из-за призыва в армию, а он снова подался в Москву. Но, видимо, иногда захаживал.
Видимо, действительно захаживал. Память на лица у Иры была необыкновенная.
Она не знала, чему больше удивляться, Толиной осведомлённости или запоздалой разгадке столь высокого уровня мастерства тех простеньких ребятишек.
Потом прошло очень много лет, когда Ирина и Андрей вращались по разным орбитам, каждый по своей, и ни разу не встречались. Или не узнавали друг друга?
Сын вымахал под два метра, и Ирина, глядя на его идеальную юношескую фигуру, снова вспомнила о Солнцеве.
Страсть сына к музыке удивила Ирину. Не лишённый способностей к живописи, он бросил художественную школу и сам записался в музыкальную школу на... ударные инструменты. Стал играть в школьной рок-группе сначала ударником. Потом, купив с первых подростковых подработок электрогитару, всерьёз увлёкся гитарой, буквально жил с ней в обнимку. Стал писать песни, рок-музыку, всё лучше и интереснее. После окончания школы создал свою рок-группу и относился к ней как к главному делу своей жизни. Отец, бесившийся время от времени от одного лишь упоминания о рок-группе, вынужден был смириться. Но при малейших неудачах сына винил в этом его увлечение музыкой и не забывал клевать Ирину за то, что она "позволила".
Чувство к Андрею, огромное и светлое, давно уже отболело, и лишь эти странные совпадения вызывали в душе эхо той любви, отзывавшееся мучительной болью.
Однажды в начале двухтысячных муж пришёл домой в явно приподнятом настроении.
-- Знаешь, кого я сегодня принял на работу водителем своему заму?
-- Нет, конечно.
-- Солнцева, Андрея. Помнишь? Вот как тесен мир.
-- Аа, -- беспристрастно отреагировала Ирина. Ни тени душевного волнения не отразилось на её красивом лице.
Время затушило яркое пламя той любви, стёрло в памяти многие события, а жизнь с ревнивым мужем научила подавлять даже эмоции. И с горячо любимым сыном Ирина была ровной и сухой, не умея подобрать для него ласковых слов.
Как-то случилось ей забежать по какой-то надобности к мужу на работу. Секретарша попросила немного обождать в приёмной, пока не окончится совещание. Не успела Ирина присесть, как распахнулась дверь, и вошёл высокий грузный мужчина. Солнцев!
Нет, Ирина ни за что не узнала бы его в толпе. Выдать его могли только глаза и широкая улыбка. Но улыбки не было и следа. Он мгновенно окинул Ирину взглядом, и, видимо, узнал её. Да и не трудно её было узнать. Но она поспешила отвести свои глаза. А он стоял и смотрел на неё. Намеренно повернулся так, чтобы секретарша не смогла бы заметить его взгляд, стоял и смотрел. Но лёд в Ирининой душе уже ничем нельзя было растопить.
Вот и всё....
Что ж, что было, то было. Чего не было, того и не будет. Никогда.
Уж коли Ирина оказалась неспособной порвать с мужем, она пыталась налаживать с ним ОТНОШЕНИЯ, чтобы жить по принципу "стерпится -- слюбится". И сколько раз действительно "слюблялось", но всякий раз муж разрушал эти отношения. Ирина не понимала, почему ему их не жалко. И снова терпеливо начинала их строить. Ведь самое главное в её жизни была семья -- сначала ради сына, затем и для неё самой. Но мир в семье бывал непродолжительным. И только недавно она поняла -- ему не нужны ОТНОШЕНИЯ. Ему нужно властвовать, царить, повелевать, иметь полное право не заниматься домашними делами, например. Чтобы к нему не было никаких претензий, несмотря ни на что, просто потому, что Ирина права такого не имеет. И для этого он использовал скандальчики по поводу и без, и на почве ревности и якобы ревности в том числе. Когда она сделала это открытие, с неё словно слетели розовые очки. И она долго не могла сообразить, как теперь жить, за что, за какой смысл зацепиться. Со временем буря в её душе улеглась, но с тех пор в её душе по отношению к мужу жила сухая стойкая неприязнь, скрытая за внешним спокойствием.
Однако жить без положительных эмоций просто невозможно. С возрастом Ирина научилась с благодарностью принимать любые, даже незначительные подарки судьбы: солнечный день, тёплую золотую осень, полёт ласточки над гладью озера, распустившийся цветок, аромат сирени, необычный багровый закат, запах яблок в саду, сверкающий иней... И радовалась своему умению запечатлеть это на холсте. О любви -- этом самом главном подарке в жизни -- уже не мечтала.
Шальные деньги, свалившиеся на Толю ещё в начале девяностых после упразднения городской комсомольской организации, вконец испортили его характер. Добавилось ещё и откровенное бахвальство, ощущение вседозволенности, пьянки-гулянки с друзьями и партнёрами по бизнесу.
Как только сыну исполнилось восемнадцать, Ирина развелась с мужем. Но куда уйти из своей квартиры? У неё никого не было. Она не видела вокруг себя ни одного достойного мужчины. Пока Ирина думала над этой проблемой, как раз в это время её швейную фабрику обанкротили, производство остановилось и, наконец, её продали по частям, превратив в склады и автосервис. И осталась Ирина без работы. Бог снова забыл про неё и зачем-то помог мужу, насильно толкнув её назад к нему.
Но Толю развод отрезвил в прямом и переносном смысле и даже очеловечил. Только в разводе и пожила с ним Ирина в ладу и мире. Так что спустя пять лет ему нетрудно было уговорить Иру снова расписаться. Тем более что ателье, которым Ирина стала заведовать, было создано на его деньги. И всё началось сначала. Пожалуй, даже хуже, чем когда-либо, поскольку такой зависимости Ирины от мужа тоже никогда раньше не было.
Ирина закрыла дневник. Странно, что он сам раскрылся именно на той странице. Вообще, как много каких-то мистических совпадений, связанных с Андреем.
Ирина окинула взглядом квартиру. Ну, вот, остался лишь небольшой ремонт, и теперь ей есть куда уехать от мужа. Вот бы раньше...
Телефонный звонок разорвал тишину, и Ирина вздрогнула.
-- Мам, -- раздался в трубке голос сына, звенящий и упругий. -- Мы с Юлькой решили пожениться.
-- Очень хорошо, -- как всегда ровно отвечала Ирина.
-- Значит, ты не против?
-- Против.
Сын непроизвольно сделал такой сильный вдох, видимо, раскрыв рот от удивления, что Ирине показалось, будто бы в трубку с её стороны устремился воздух, словно в воронку.
-- Поживите годик гражданским браком, а там сами увидите, -- сказала Ирина. -- Тем более, есть где -- бабушкина квартира свободна.
-- Ой, мам! -- Мы так и думали! -- снова зазвенел сын.
"Верно, сыну квартира нужней", -- вздохнула Ирина. В Юле её настораживала недовольная гримаска и капризные нотки. И что там будет через год, прогнозировать сложно. Хорошо, что современная молодёжь на многое проще смотрит. Трудно представить, чтобы современная девушка позволила упаковать себя в саркофаг из приличий, ответственности, чувства долга ценой своей любви -- считай, жизни. Даже если эта любовь кажется какой-то неправильной, даже если она окажется совсем короткой. Надо испить эту чашу, не думая раньше времени о том, что на дне может оказаться горький осадок. Ведь без неё всё равно ещё горше.
Годы, годы, годы промчатся,
Что от тебя мне ждать?
Ирина нехотя стала собираться домой. Надела плащ, откинула тюль, закрывавший зеркало, и поправила причёску. Стройная, элегантная. Неплохо для своих лет, хотя, конечно, не молоденькая. Горько пошутила про себя: "В божественном каталоге в разделе "Помощь" моя персона, видимо, попала в графу "Внешность". И, возможно, по ошибке дважды".
Вдруг она спохватилась, что целый пакет снотворного, оставшегося от мамы, надо было непременно забрать от греха подальше и где-нибудь рассыпать. Завязала и бросила этот пакет в сумку. Затем, глубоко задумавшись, медленно вытащила его снова и положила на тумбочку, принесла из кухни целую банку воды и в задумчивости опустилась на банкетку перед зеркалом, не спуская глаз с таблеток. Медленно распечатала одну пачку и, выдавив таблетки, запила одну водой, приготовила вторую, третью.
Вдруг память высветила давно забытую картинку: ветку розово-сиреневой хризантемы в банке с водой рядом с незаконченной работой. В воде Ирина уже смывала кисть, и она играла в лучах осеннего солнца зеленовато-морскими бликами. Особенный, резкий, осенний аромат хризантемы. И записка в Ириных руках: "Я люблю тебя, Ира!" В ушах застучало, запульсировало, словно врубили динамик:
Рано, рано, рано прощаться,
Рано прощаться, рано прощать.
Ирина улыбнулась: "Это Андрей пытается спасти меня".
Когда Ирина проснулась, то не сразу поняла, где находится. Оказалось, она так и уснула за тумбочкой, уронив голову на руки. В маминой квартире было темно, а в дверь отчаянно звонили и барабанили. Ирина резко вскочила, и, опрокинув банкетку, открыла дверь. Влетел Толя, свет с площадки клином осветил его перекошенное лицо.
-- Чем ты тут занимаешься?! С кем ты тут?! -- он врубил свет и пролетел по комнатам, но, никого не найдя, не постеснялся заглянуть под кровать, распахнуть дверцы шкафа. -- Почему не отвечала? Почему не брала трубку? С кем ты тут пряталась?! Завела себе дом свиданий!
Ирина молчала. Толя глянул ей в лицо и осёкся. С такой открытой неприязнью его жена никогда ещё на него не смотрела.
-- Нет, в самом деле, Иринка, ты меня напугала, -- поспешил он переменить тон.
Ирина распахнула дверь. И сухо сказала:
-- Вон!
Прошли три года, отодвинув в прошлое второй развод. Он был трудным, чудовищно трудным. Толя постарался перекрыть Ирине кислород, как только мог, пустив в ход деньги, знакомства, власть. Он давил на неё через сына, родных и знакомых. Но ничто ему не помогло, даже клевета и интриги.
Разделить общее с Толей имущество ФАКТИЧЕСКИ Ирине не удалось.
А сын пошёл в отца. Этот давно очевидный для всех факт явился для Ирины запоздалым открытием. Из бабушкиной квартиры "горячо любимый сын", подстрекаемый отцом, попросту её выставил. И это было столь сильным потрясением, что в ту ночь она не сомкнула глаз. Я тоже. Потому что она ночевала у меня, и я всерьёз опасалась, что она наложит на себя руки. Утром меня поразили не столько тёмные круги под её глазами, которые через сутки прошли, сколько то, как переменился её взгляд. О своём прошлом она с тех пор больше ни словом не обмолвилась. По крайней мере, со мной. Тогда как всё время развода и до того дня мы с ней только это и обсуждали.
Потеряв ВСЁ (понятно, что не только имущество), Ирина сосредоточилась на своём будущем.
Получив, наконец, развод, а Толя тянул его, как мог, и в целом это заняло больше полугода, Ирина уехала к одинокой родственнице в другой город. Сначала писала чуть ли не каждый день, в последнее время -- изредка. У неё теперь новый муж, и она счастлива. Впервые. Судя по фото, они очень подходят друг другу, и не только внешне, но и характерами. Я за неё рада.