Марк Афанасиевич Васильев : другие произведения.

Обреченные

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Биграфическая повесть - судьба

  

МАРК ВАСИЛЬЕВ

ОБРЕЧЕННЫЕ

  
  
  

ОТ АВТОРА

   Дорогие друзья! Перед вами необычная книга. Книга - исповедь сельского паренька, который благодаря своему трудолюбию стал из тракториста специалистом высокого класса, затем партийным работником и директором завода. Ее главный герой, Ватутин, честный открытый человек, по воле партийной номенклатуры, существующей системы, сам того не замечая, превратился в раба. Сопротивляться ей было неимоверно трудно. Чтобы это понять, надо было стать одним из руководителей. Именем партии номенклатурщики заставляли директоров нарушать закон: банкеты с нужными людьми, строительство незаконных объектов, создание целой армии "подснежников" партийных и профсоюзных деятелей, которые не работали, а числились годами на рабочих местах, таким образом, отнимая фонд заработной платы у настоящих работяг. Ватутин прошел этот путь, знает его изнутри, поэтому и рассказывает об этом очень убедительно, ярко.
   Могла ли судьба Ватутина сложиться иначе? Конечно, могла. Если бы он пошел на поводу у секретаря горкома Переломова. Ведь некоторые так и делали. Но ему претило вранье, он не мог бездумно делать то, к чему его принуждали. За что и поплатился. Ватутин остался несломленным, чем бесконечно привлекателен.
   Одной из ярких личностей в романе является и секретарь горкома Ковалев. Он был человеком с большой буквы. И в этой непростой системе главным его достоинством было - не оскорблять и не унижать людей. Антипод ему - новый секретарь горкома партии - Переломов.
   Читатель постарше, как в зеркале, увидит в книге свое отражение. Ведь все мы выросли и воспитались в одной политической "люльке". Наше детство и юность - война 1941-1945 гг., которая принесла много бед нашему народу.
   Герои романа показаны мною и в труде, и в борьбе. Их путь труден и в то же время полон приключений. Постоянное голодание приводит Максима Ватутина к настоящему подвигу ("Сумка с харчами"). Внутренняя борьба далась ему нелегко, но вышел он из нее победителем. Здесь вы найдете рассказ о героическом поступке Жени Муратовой. Эта молодая женщина поколебала уверенность фашистского офицера, который понял, с какими людьми ему предстояло воевать. Не менее интересна и судьба Андрея Худякова. В главе "Опаленные огнем" вы увидите бесстрашных наших мальчишек, в которых кто-то непременно узнает и себя.
   Повесть "Настя" повествует о вечной проблеме отцов и детей. Моя героиня посвятила всю свою жизнь воспитанию приемного сына. И как он отплатил ей, вы узнаете, прочитав повесть.
   "Легенда о Троше и Каре" - это отзвуки страшной трагедии XX века - Чернобыля.
   Вот, что сказал пророк Моисей:
   "Вода - кровь земли. Из земли и воды рождается человеческая душа".
   А представьте себе нашу теперешнюю экологию. Какие души могут родиться?!
   Дорогой читатель, буду рад, если ты примешь мою книгу сердцем.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ 1

ОККУПАЦИЯ

  
  

СЕРДЦУ БЛИЗКИЕ МЕСТА

   У каждого человека есть такой уголок на земле, память о котором он проносит через всю жизнь. Для меня - это город моего детства. Там я вырос и осознанно начал воспринимать жизнь, она свела меня со многими чрезвычайно интересными людьми, на моих глазах складывались их судьбы, во многом такие разные знакомые и близкие мне люди стали моими учителями в жизни. Они, сформировавши мой характер, сделали меня тем, кто я есть сегодня.. Потому и хочу рассказать о событиях тех лет. Многих из них нет в живых, но они живы в моей памяти, которая все чаше возрождает и сознании ясные картины незабываемого прошлого.
   ...Лагерь военнослужащих примыкал с одной стороны к реке. Он утопал в зелени черноклена, ясеня, дуба. Вся территория пересекалась желтыми песчаными аллеями. Под шнурок выстроились ряды землянок. За оградой, неподалеку от лагеря, приткнулся небольшой поселок для комсостава..
   По воскресеньям мы, заводская ребятня, отправлялись в лагерь. Проскользнув через лаз в заборе, бежали к летнему кинотеатру и рассыпались по лавочкам, между солдатами. Гоняли там нас редко, разве что если дежурный по части оказывался чересчур строгим. У нас с солдатами была настоящая мужская дружба. Шумной воробьиной стайкой срывались мы с места, если нужно было отнести записки их девушкам или сбегать в магазин за папиросами.
   Не более чем в пятистах метрах от военного лагеря, на небольшой возвышенности, стоял кирпичный завод. Слева и справа от нее, словно рушники, тянулись неглубокие балки. С левой стороны балка распахивалась и использовалась заводскими под огороды. В центре завода - печь для обжига кирпича. Ближе к дороге стояли четыре барака, в которых жили рабочие. Напротив - сараи для скота и птицы. Жили мы в одном бараке с Асеевым. Отцы
   наши работали на заводе формовщиками.
   А мы, мальчишки, с утра до вечера играли в "войну". Засылали к противнику разведчиков, выкрадывали "языка", устраивали допрос. Однажды такая забава для Федора Лазеева чуть не закончилась трагически. Веревка на шее не на шутку затянулась и мы с трудом освободили его из петли.
   Город, в котором мы жили, раскинулся на правом берегу реки, с юга на север. И если случится оказаться на его левой стороне и подняться на гору, то увидишь его, как на ладони.
  

ТОП

   В школу бегали всегда втроем. Я и Федор Лазеев ходили тогда в пятый класс, а мой друг Миша Асеев в седьмой.
   Как-то возвращались из школы. Вдруг из подворотни выскочила собачонка. Следом за ней бежал хозяин и кричал: "Убью, проклятая!".
   Перебежав дорогу, она пыталась нырнуть под забор, но щель оказалась мала. Хозяин настиг ее и на наших глазах стал избивать.
   "Эго за мясо, а это за задушенного цыпленка", - приговаривал он.
   "Перестаньте бить! Зверь!" - закричал Миша.
   Но хозяину было не до него, слишком был одержим гневом.
   Неожиданно Миша рванулся к собачонке, ловко выхватил ее. Мы сорвались с места. И только тогда, когда убедились, что опасность миновала, измыленные, мы остановились. Стали рассматривать щенка. Тигровый окрас, с большими мягкими лапами. Он жалобно и благодарно смотрел в глаза спасителей.
   - "Кавказский", - авторитетно заявил Федор, прижимая собаку к груди, Назвали Топом, Миша не давал баловать. Занимался и тренировал его сам.
   Время шло. Росли мы, с нами рос и наш любимец Топ.
  

НА ПРИЗЫВНОМ ПУНКТЕ

  
   ...На призывном пункте стоял гомон. Машины, телеги - все вперемешку. Люди по-разному воспринимали горе. Большинство со слезами и без надежды на встречу с близкими. Молодые уверяли, что с ними ничего не случится, и они обязательно вернутся, другие смеялись, перебрасывались шутками. Были и такие, как Виктор, брат Федора. Веселый балагур, он отплясывал под гармошку, выкрикивая: "'Ничего, подруженьки, побьем фрица, вернемся, тогда такую свадебку закатим!"
   Мать смотрела па Виктора и не могла сдержать слез. Она провожала и мужа, и сына. Оставалась с меньшим, Федькой. И я, после того, как вместе со всеми ушел па фронт и мой отец, оставался в семье за старшего. На руках у матери были еще двое.
   Прошло три месяца, как Андрей Худяков женился на Вере - сестре Миши Асеева. Работала она в школе, где завучем была Анна Петровна Худякова, Последние дни Вера старалась чаще быть с мужем, знала, что не сегодня-завтра он уйдет на фронт. О многом они переговорили, но самого главного она так и не сказала ему.
   - Мам, береги Веру, - попросил Андрей,
   - Не волнуйся, сынок, я люблю ее, - сказала она.
   Он припал к влажной щеке матери, поцеловал. А Вера, встрепенувшись, словно вспугнутая выстрелом птица, вдруг свернула на тропинку, ведущую вниз к реке. Андрей рванулся к ней.
   - Что с тобой, Верунчик?
   - У нас ребеночек будет, - призналась Вера и залилась слезами.
   - Глупенькая, что ж ты плачешь? Радость-то какая! - Андрей обхватив ее, покрывал шею, лицо, губы горячими поцелуями.
   - Пусти, люди смотрят.
   - Пусть смотрят. Пусть видят, какой я счастливый человек, - сказал Андрей.
   - Я люблю тебя, - повторял Андрей, а Вера, повиснув у него на шеи, неотрывно смотрела на мужа, запоминала каждую его черточку. По щекам катились слезы. Это были слезы и желаемого женского счастья, и неизбежной разлуки с любимым, Подошла мать. Молча все трое спустились к реке. Начало свое она берег в горах. Когда идут сильные дожди, она выходит из своих берегов, размывая их, захватывает корни и целые стволы деревьев, камни -
   несет все вниз. Кто хоть раз видел в этот период реку, тот никогда не забудет этого чуда, ее величественной и дикой красоты. Шум реки далеко слышен. Вода бурлит, пенится у перекатов, кое-где блестят обнаженные темные камни.
   Андрей здесь вырос и ему было больно расставаться с родными местами. Горная и быстрая река была сродни переполнявшему его чувству. Война размывала его семейную жизнь и уносила потоком в неизвестность.
   Он спустился к воде, зачерпнул пригоршню и плеснул в лицо. Потом вдруг выпрямился и закричал;
   - Лю-ди, будет сын!
   Звук его сильного голоса понесся в горы и где-то там отозвался эхом. Мать смотрела то на сына, то на невестку. А когда поняла причину их возбужденного состояния, сказала:
   - Все будет хорошо. Ты не одна остаешься. Выдюжим как-нибудь.
   ... У здания военкомата многолюдно, разговоры только о войне. Среди множества людей выделялся один своей крупной фигурой. Он был высок и широк в плечах. Нос с горбинкой, а из-под мохнатых бровей смотрели серые глаза. Было видно, что он прожил немалую жизнь. На нем были легкие сапоги цвета хаки, галифе и белый полотняный жакет. Воротник рубахи расстегнут, из-под нее виднелась еще сильная, мускулистая грудь. Он курил трубку. Стряхнув в очередной раз пепел за край брички, угрюмо сказал:
   - Да, дела наши "швах". Поди мужиков-то всех подгребут. Вся тяжесть ляжет на женщин, детей и нас, стариков.
   - На мои плечи много не положишь, - отозвался щупленький старичок, сидящий справа от Кондрата Ивановича. А вот на твои, да! - похлопал соседа по плечу.
   - Ничего, и на тебя хватит.
   Трудно будет в этой войне, но побьем антихриста. Бил его в свое время Александр Невский и сейчас побьем.
   Долго еще говорили старики. И вдруг визгливый бабий голос закричал:
   - Братцы, увозят!
   Люди кинулись к воротам. Вмиг образовался живой коридор, по которому одна за другой уходили нагруженные призывниками машины. Люди, словно обезумев, кричали, бежали вслед за ними. Они хотели, может быть, в последний раз увидеть своих близких. Но "полуторки", прибавляя ход, уходили все дальше и дальше.
  

ПЕРВАЯ ПОЛУЧКА

   Городок опустел. На кирпичном заводе остались женщины и дети. Подростки взрослели на глазах, особенно те, у кого были младшие братья и сестры. Забота о них ложилась на плечи старшего.
   Однажды на завод приехал какой-то человек, собрал женщин и стал уговаривать, чтобы они отпустили своих ребят в лес, на заготовку фруктов. Матери насторожились.
   - Ничего не случится. Я буду с ними, и назад их привезем, и заработают денег, и запасутся фруктами. Да и семье будет помощь, - убеждал незнакомец.
   Последние слова оказали магическое действие.
   Набралось человек двадцать. Старшим, как самого взрослого, назначили Мишу Асеева.
   В путь отправились рано утром. Вербовщика звали Анатолий Иванович. Ему шел сорок третий год. Левый рукав был пуст - руку потерял в Финскую. Он оказался интересным собеседником. Всю дорогу что-то рассказывал. А вечером на привале у реки, нахлебавшись ухи, попривыкшие к нему ребята уже сами рассказывает всякие байки из своей жизни.
   Ранним утром продолжили путь. Дорога утомляла, привалы были короткими. Нас окружал лес. Солнце садилось. Его лучи слабо пробивались сквозь густую листву орешника, перемешавшеюся с чинарем и кизилом.
   Здесь недалеко живут люди, тут и заночуем, - сказал наш сопровождающий. Чем ближе подходили к жилью, тем больше тянуло дымком. Анатолий Иванович оказался своим человеком в селении. Нас напоили молоком из бидона, который хозяева вытянут из колодца. Уложили спать в сарае на душистом сене.
   Чуть начало светать тронулись снова в путь. Спускались все ниже и ниже. Дул встречный прохладный ветер, ласково перебирая наши шевелюры. Молчаливо принял нас лес, из полумрака неожиданно вскрикнула сова, из-под ног вспорхнула еще какая-то птица, разбуженная треском ломающихся под ногами сучьев. Солнце еще не потревожило маленьких лесных жителей. Но вот первые лучи, исходящие от медленно поднимающегося багрового шара, коснулись сначала луговых цветов у самой опушки леса, потом проникли дальше, в темную глубь его.
   Невыразимое состояние испытывает человек, когда видит, как в лесу занимается день. Тебя охватывает радостное чувство жизни. Кажется, что вместе с тобой на земле все поет и играет от счастья. Все живое, принимая энергию солнца, впитывает ее и посылает обратно в виде запахов трав, цветов и зеленых крон деревьев. Кажется, земля тихо и радостно поет гордую и бесконечную песнь о своей великой мощи и расцвете жизни.
   Природа владеет существом человека. Словно искусная рука музыканта она проводит по струнам, руководя нашими чувствами. В ней нет ничего несерьезного, в ней все гармонично. Она, как мать новорожденного дитя, дает вам любоваться своей красотой, учит вас первым шагам, делает человека возвышеннее и чище.
   Дорога круто свернула и вывела нас к ручью, который звеня, как колокольчик, стремительно несся с гор, щедро плескаясь, разбивался о камни на тысячи сверкающих на солнце жемчужин.
   Вскоре мы вышли из леса.
   Перед нами открылось пространство с редкими кустарниками, сочной травой и множеством цветов, которые мягким шелковым узором застлали все поле, посылая нам свое благоухание.
   К поселку подошли вечером. Этот живой островок состоял из восьми заброшенных домиков. Впритык к лесу, у самой его кромки, стоял деревянный ветряк.
   Выделялось только кирпичное здание с щитом на крыше, где крупным шрифтом было выведено название заготовительного пункта. В конторе за столом сидел человек. Часто макая ручкой в чернильницу, он что-то быстро писал. Мы стояли тихо, боялись помешать ему. Закончив писать, человек достал из ящика стола конверт, вложил в него исписанные листочки. Поднял голову, посмотрел на нас изучающим взглядом и сказал:
   - Пойдет это письмо на фронт искать моего сына Кольку.
   Мне показалось, что я его знаю. Начал припоминать, и вдруг осенило: я видел его на призывном пункте, когда провожали отца.
   Анатолий Иванович представил нас. Рассказал, откуда мы и как зовут каждого. Человек назвался Кондратом Ивановичем.
   С технологией сбора фруктов освоились быстро. Яблок и груш было тьма. К концу второго месяца приостыли - рвение поубавилось. И уже после первой получки засобирались домой. Предстояла долгая обратная дорога домой, но ее облегчала радость встречи.
  

ПОСЛЕДНИЙ БОЙ АНДРЕЯ

   У реки Кубань отбивали танковую атаку немцев без артиллерии. В ход шли бронетанковые ружья, гранаты. Танки с ходу начали обстрел позиций. Следом за ними потоком шла пехота. Придавленная пулеметным огнем, она не раз пыталась подняться и снова залегала. На фланге загорелись первые подбитые танки. Андрей зарядил порожние диски "Дегтярева" и посмотрел на часы. Бой длился сорок минут. Пехота противника поднялась и короткими перебежками опять пошла на сближение. Из последних сил держались считанные бойцы из взвода Андрея.
   - Лазеев, ко мне! Бери пулемет, а я пройду по траншее, - приказал Андрей.
   - Прощай, друг, видимо, нам конец, - глухо сказал Виктор.
   - Не трепаться, - раздраженно закричал Андрей. Повернулся и пригибаясь, сделал два шага, как вдруг смолк пулемет. Андрей кинулся назад. Виктор, его лучший друг, был сражен пулей в голову. В отчаянии Андрей лег за пулемет и опустошил диск, затем вставил новый, неся каждой пулей смерть. Пошли вход гранаты. Оставшимся в живых Андрей скомандовал приготовиться к штыковой атаке.
   Прямо перед ним разорвался снаряд. Сильная волна смахнула в окоп часть переднего бруствера, где лежал Андрей.
   ...Очнулся он ночью в своем окопе наполовину засыпанный землей. Голова, словно налита свинцом. "Контужен", - подумал. Пошевелил пальцами - они работали. Начал разгребать вокруг себя землю. Стояла страшная, давящая душу тишина. Он понял, что оказался в тылу врага. Окончательно придя в себя, он долго ползал по траншее, но никого, кроме убитых, не нашел. В этой же траншее Андрей похоронил Виктора.
   "Меня посчитали убитым, - подумал Андрей. - Пока темно, надо уходить". Очень хотелось есть.
   За бруствером он увидел у лежащего на спине убитого фашиста ранец. В нем он нашел галеты...

СОН

   Над Кубанской степью стояли тучи черного дыма и небо багровело от зарева пожаров. Горели старые казачьи станицы. В воздухе, словно стервятники, носились "юнкерсы".
   Уже совсем рассвело. Андрей шагал по стерне, с которой еще не сошла роса, обильно смачивая ступни ног. Оглядываясь по сторонам, прибавляя шаг, он решил обойти станицу. Слева от него вилась змейкой проселочная дорога, спускаясь в балку. Кругом, на сколько охватывал глаз, раскинулись пустующие поля, да кое-где скирды прошлогодней соломы. При виде сиротливой плодородной земли Андрею взгрустнулось. Он думал и не мог понять, почему на его земле господствует непрошеный "хозяин"? Почему на своей земле, где родился, вырос, он должен прятаться и бояться, что его кто-то убьет? Убьет за то, что он ходит по ней? Нет. Здесь что-то не так.
   Размышления настолько завладели им, что он чуть было не просмотрел движущуюся навстречу колонну немцев. Из балки выползала ее голова. И чтобы не обнаружить себя, Андрей бросился за скирду. После того, как колонна прошла, он осмотрелся и увидел у самой скирды винтовку, слегка притрушенную соломой, и уже покрывшуюся плесневым налетом. Здесь же валялся солдатский ремень, смятые спичечные коробки, окурки. Андрей решил переждать день тут. По-светлому идти было рискованно. Начал дергать солому, но слегшаяся она плохо поддавалась. Он устал, и от натуги дрожали руки. Спрятав винтовку и обоймы, Андрей лег. Уже засыпая, подумал: "Жив ли парень? А может это был мой солдат?". Андрей спал. Снилось ему, что он идет прямо на танк, по обеим его сторонам бегут немцы. Он лежит в окопе, бешено стреляет из автомата. Вот уже расстрелял диск, вставил новый, нажал на спусковой крючок, но автомат молчит. Немцы ближе и ближе, смотрят на него и показывают за спину. Обернулся - видит... Андрей вскочил и, как зверь, заметался. Окружив его, они смеялись.
   Вдруг Андрей проваливается в яму. И... О, чудо! Наверху, у края ямы, он видит Веру с сыном на руках и маму. Они что-то ему кричат, но голосов их не слышно. У мамы веревка, она бросает ее конец в яму. Андрей, закрепившись, поднимается вверх. Вот уже край, но веревка обрывается...
   Андрей проснулся. Было жутко и муторно на душе. Ему подумалось: "Ведь то, что происходит наяву, не менее страшно".
   Он встал, огляделся, встряхнул головой, как бы отгоняя сон и нахлынувшие мысли. Посмотрел на небо и подумал: "Чем темнее ночь, тем ярче звезды".
   "Быть вблизи от дома и не побывать? Нет! Это опасно! Надо уходить в горы, за реку. Свои леса знаю", - решил Андрей.
   Только к рассвету, еле волоча ноги, Андрей подошел к зарослям кустарника. "Надо разведать", - подумал он. Спрятавшись в кусты, стал наблюдать. На той стороне никого. Он спустился к реке. Перебравшись на другую сторону, увидел неподалеку озерцо. За ним начинались горы и большой лес. Андрей продрог и, чтобы согреться, побежал. Обогнув озеро, он остановился, вглядываясь в каждый куст.
   Вдоль берега, как часовые, свесив на воду косматые ветви, стояли ивы. Тихо.
   Взошло солнце, лучи его, не задевая воды, коснулись зарослей. Озеро - ровная зеркальная гладь, ни рябинки. А над ним, поднимался белый туман, который на уровне верхушек зарослей казался розовым. Андрей стоял, словно завороженный. Это длилось мгновение. Солнце поднималось выше, ветер нагнал морщинки на волную гладь озера и, словно кистью художника, изменил картину.
  

НАШИ УШЛИ

   ...Немцы подходили. На подступах к городу уже шли бои. Эвакуировались заводы и мелкие предприятия. Из станиц гнали скот. Бесконечно тянулись вереницы обозов и множество машин с ранеными. Все уходили в горы. Мы, заводские, оставались, вышли из бараков и молча смотрели на это людское бедствие, на этот беспрерывный, постоянно движущийся поток. Отделяясь от него, люди подходили к нам, просили воды. Некоторые интересовались: почему остаемся. Наши женщины показывали на нас. А какая, вздохнет и скажет: "Умирать, так уж вместе, дома". С наступлением сумерек дорога очищалась. И как-то сразу устанавливалась сковывающая тишина. Но никто не расходился по баракам. В этой накрывшей темноте и наступившем затишье, таилось что-то зловещее.
   Как бы в подтверждение со стороны военного лагеря вспыхнуло огромное зарево и тут же раздались мощные взрывы. Они-то и сняли оцепенение. Женщины хватали детей, выгоняли скот. Все живое двинулось к горну. Снаряды рвались все чаще и чаще, под ногами вздрагивала земля, слышали, как в бараках звенели стекла... Осколки, как град, бились в стены печи, которая стала для нас убежищем Внутри нее было темно.
   Началась паника. Заголосили бабы, заревел скот, как брошенные на произвол судьбы щенки, сжавшись в комочек, от страха скулили дети.
   - Прекратить! - вдруг закричала Женя Муратова. Женщины, пораженные этим окриком, стихли.
   - Эх, вы. Не раскисать надо, а успокоить и накормить малышей, - уже тише сказала Женя.
   Миша вспомнил, что прихватил фонарь. Зажженный, он притягивал к себе людей и они начали успокаиваться.
   - Доите коров! Ревут же, - скомандовала молодая женщина. Ее слушались беспрекословно. А еще совсем недавно она получила похоронку на мужа. Долго ходила как помешанная. Постепенно боль утихала. Из конторы ушла работать формовщицей. Эту мужскую работу теперь выполняли женщины.
   Выступала на собраниях, критиковала нерадивых, доставалось и руководству. Многие побаивались попасть ей на язык.
   Жене тридцать лет. У нее тугая золотистая коса. Зеленые глаза и очень приятное лицо. Природа щедро одарила ее красотой, на нее засматривались мужчины.
   Женя оказалась хорошим организатором - она всем нашла дело.
   - Вы, кто постарше, сходите на огороды за свеклой для коров.
   Мы с Асеевым вызвались первыми. Мешков не было и нам дали одеяло. Зашли на огороды с тыльной стороны печи.
   Ползли по рядкам вверх, а буряки с ботвою кидали на разостланное одеяло. И... автоматная очередь.
   Над самыми головами просвистели пули. Уткнувшись головой в самую землю, придавленные страхом, мы лежали не дыша.
   - Немцы, - шепчу Михаилу.
   И в подтверждение очередь повторилась. "Конец", - подумал я.
   Тут раздалась команда: "Встать! Руки вверх!".
   Встали с поднятыми вверх руками. "Кто такие?" - спросил все тот же голос. Мы ответили. Солдат подошел к нам. Удостоверившись, что перед ним мальчишки, помог надергать свеклы и, взвалив на плечи громадный узел, приказал проводить нас на завод." В мечи, высвечивая из темноты то одного, то другого лучами фонарика, убедившись в том, что мы говорим правду, спросил стартую. Ему указали на Женю. Они отошли в сторону и о чем-то
   недолго говорили. Потом солдат подошел к нам и сказал:
   - Утром здесь будут немцы.
   Во второй половине ночи все стихло, осколки перестали шлепать о стены печи. Как только рассвело, мы вышли на улицу. Увидели, что в бараках не было ни одного целого стекла в окнах. Стены были, как решето.
  

ОПАЛЕННЫЕ ОГНЕМ

   Нам, мальчишкам, не терпелось узнать, что осталось от лагеря военных. Уже подходя к нему, встретили ребят из соседнего района. Нас набралось восемнадцать человек. Решили начать осмотр с землянок. Уже в первой обнаружили винтовки. В коптерке нашли солдатское обмундирование. Кто-то предложил устроить переодевание. И через несколько минут мы стали взаправдашним отделением.
   Федор Лазеев вскинул винтовку, щелкнул затвором и выстрелил. Одновременно раздался его вопль. Винтовка разорвалась; Федьке оторвало два пальца на правой руке. Он корчился от боли. В той же землянке нашли бинты, перевязали потерпевшего и отправили домой.
   Мы осмотрели винтовки, стволы оказались забитыми. Прочистили их. Теперь стреляли без боязни. Мы все дальше забирались вглубь лагеря. Подошли к складу боеприпасов, вернее к дымившимся развалинам. Вокруг осколками срезаны стволы деревьев и снесены крыши некоторых зданий - следствие взрыва.
   Часть же боеприпасов оставалась невредимой. Ящики с патронами присыпало землей. Кое-где рассыпался снарядный порох. Старшим выбрали Асеева.
   Первый приказ его был такой: собирать в пилотки порох и ссыпать в.одну кучу. Кучка выросла приличной. На нее и высыпали содержимое двух ящиков. Сделав пороховую дорожку, подожгли ее, сами укрылись в траншею. Ими был изрыт весь лагерь. Они соединялись между собой ходами сообщения, обеспечивающими выход к реке. Порох ярко вспыхнул и тут же начали рваться патроны. Мы лежали в траншее, слушали, как визжали и ударялись о стволы деревьев пули.
   - Помогаем Красной Армии: ни одного патрона врагу, - сказал Асеев.
   Мы с гордостью переживали радостное чувство, что и мы, мальчишки, можем что-то сделать полезное. Когда перестали взрываться патроны, направились к выходу из лагеря.
   Неожиданно застрочил пулемет, начали стрелять пушки. Снаряды рвались то впереди, то позади нас. Кто-то захныкал. У ворот лагеря стояли бронемашины с крестами, и мы увидели солдат, идущих цепью.
   - За мной, - вдруг скомандовал Асеев. Все бросились за ним. Перебегая по ходам сообщения из одной траншеи в другую мы на ходу сбрасывали солдатскую форму. Вышли к реке в одних трусах.
   - Ну, братва, успеем переправиться на ту сторону, останемся живы, - сказал Миша Асеев.
   Река горная, течение быстрое, с множеством подводных камней, но мы знали эти места и не один раз переправлялись на ту сторону. Сильное течение сбивало с ног, подхватывало нас и, словно щепки понесло по бурунам. На том берегу горы и лес вплотную придвинулись к берегу. Переправились удачно, никто не потерялся. Быстро укрылись в прибрежной поросли. По мере того, как углублялись в лес, все убыстряли ход, почти бежали, стараясь подальше отойти от лагеря. Все чаще слышалась ожесточенная стрельба, но мы почувствовали себя, наконец, в безопасности.
   Теперь уже можно было просто идти шагом.
   - Стоп! Здесь дождемся ночи. Место для переправы самое подходящее, - сказал наш старший. Будто выжатые, мы тут же попадали в траву. И сразу пронизывающая мысль: "Как там дома? Мама теперь не находит места".
   День клонился к вечеру, надвигались сумерки. Очень продрогли. Никто так и не спал. Говорили о доме, о близких. Все вдруг ощутили по-настоящему, что война разделила нашу жизнь на две части: на ту, что была до войны и на ту, что сегодня.
   Послышался треск сучьев. Кто-то пробирался через заросли явно к нам. Всех, как ветром, приподняло, вскочили, как по команде, настороженно прислушались. Треск усилился. От напряжения кто-то крикнул: "Немцы!". И все бросились врассыпную, а вдогонку команда:
   - Стоять! Не двигаться!
   Защелкали затворы винтовок и автоматов. Нас окружили шестеро заросших мужчин. Трое из них держали немецкие автоматы и были в гражданском. Остальные были одеты в полувоенное, полугражданское. За плечами у них были русские винтовки. Мы смотрели настороженно, набычившись. Каждого мучил вопрос: "Кто они?"
   Человек в гражданском был у них за командира, он внимательно осмотрел нас и неожиданно улыбнулся.
   - Кто за старшего? - строго спросил он. Мы молчали. Он посмотрел на Асеева, но тот опустил голову.
   - У нас нет командира, - сказал я. Боялся, что его кто-то выдаст раньше.
   - Неправда, - резко сказал человек. Потом подошел к Асееву и скомандовал:
   - Шаг вперед, марш!
   Мы замерли... Миша поднял голову, стал всматриваться в не знакомого бородача.
   - Андрей, - крикнул Миша и бросился к нему.
   Перед нами был Андрей Худяков. Он взял Мишу под руку и отвел в сторону.
   - Кто? - нетерпеливо переспросил Андрей.
   - Мальчик, - сказал Миша.
   Спутники Андрея подошли к нему. Каждый пожимал его руку, поздравлял командира.
   - Хорошие у тебя друзья, Миша, - сказал Андрей. Берегут своего командира. Мы вас заметили давно. Видели, как к лагерю подошли немцы, когда началась стрельба и что вело бой какое-то отставшее подразделение.
   - Вы были в военном обмундировании? - продолжал расспрашивать Андрей.
   - Да, - ответил Миша.
   - Мы видели, как вы ловко удирали. Что думаете делать дальше?
   - Ночью переправимся. Разойдемся по домам.
   - Правильно, - сказал Андрей. И вот что запомните: вы никого здесь не видели. Ясно?
   - Ясно, - хором ответили мы.
   - Даже мамы ваши об этом не должны знать. Пусть наша встреча для всех останется тайной.
   Андрей с Мишей уединились и о чем-то долго говорили. Как я потом узнал, Андрей просил Мишу приходить на это место раз в две недели. Назначил день. Это была каждая суббота второй недели.
   - Дело рискованное, - предупредил он, - но очень надо. Если доверяешь кому, можешь взять в помощники. Этим помощником у Миши стал я.
   - Вере не говори, что меня видел, - попросил Андрей на прощание.
   Ночью группами мы переправились на свой берег. Дома была паника. Матери, встретив нас, и радовались, и ругались. Настрого запретили нам отлучаться из дому. Но запрет этот был не для мальчишек. Мы совали свой нос в каждую дырку.
   Около двух месяцев мы с Мишей были связными партизанскою отряда. Докладывали все, что творилось в городе. Приносящие немецкие приказы, которые полицаи расклеивали на зданиях.
   Сообщали, где скапливалась техника. Словом, это для нас было большой тайной, никто о ней не догадывался. После того, как нам сказали: больше не ходить, нужны будем - найдут, никто нас так и не искал...
  

ЖЕНЯ

   На второй день оккупации передовые части немцев ушли в горы, а главная дорога у завода была пуста. Лишь на третий день утром, когда женщины возились на улице у своих печей, готовя еду, на дороге показалась колонна. Мимо проходили мотопехота, пушки, тянулись повозки. Оторвавшись от своего занятия, женщины и мы, мальчишки, смотрели на все это с тревогой, но опасность надвигалась совсем с другой стороны. Колонна отвлекла наше внимание, и мы не увидели, как к нам с тыла заходили танки. Лязг гусениц услышали только тогда, когда танки были совсем рядом. Четыре машины со свастикой остановились напротив наших бараков. Верхние люки были открыты, высунувшись по пояс, стояли фашисты.
   - Не ждали? - по-русски спросил офицер из ближнего танка. Мы молча выстроились перед ним в шеренгу. Какое-то время он рассматривал нас, потом ткнул пальцем в одну из женщин, сказал:
   - Матка, воды.
   Женщина вернулась с полным ведром. Указывая на воду, он приказал: "Пей!".
   Женщина отпила из ведра. И только после этого спешившись, немцы жадно набросились на воду.
   - Надо яйко, масло, хлеб, - продолжал офицер.
   - Ничего нет, - отрезала Женя Муратова. Смерив ее взглядом, офицер медленно направился к ней. Он шел вдоль шеренги, пристально впивался белесыми глазами в каждого. Фашист демонстрировал перед нами свое превосходство. Распираемый гордым чувством завоевателя, он подошел к Жене. Непристойно похлопан рукой по заду, удовлетворенно отметил:
   - Корош женщина.
   Случилось непредвиденное. Женя ударила фрица по лицу. Тот, не удержавшись на ногах, упал. Все замерли. Солдаты бросились к ней, но офицер окриком остановил их. Поднявшись, он расстегнул кобуру, достал пистолет и угрожающе стал приближаться к Жене:
   - Я сам говорить с ней.
   Но это был уже не тот самоуверенный, фашист, которого мы видели вначале. Он нервничал, лицо передергивали желваки.
   - Прощайте, бабы, не поминайте лихом! - закричала Женя и пошла навстречу офицеру.
   - Стреляй, гад!
   Офицер вздрогнул и выстрелил два раза. Держась за грудь, Женя упала, на платье расползались темные круги крови. Золотистая коса выбилась из-под косынки и растянулась рядом.
   Уставившись на то место, где лежала Женя, фашист что-то соображал. Неожиданно выхватил нож, отсек косу, аккуратно свернул ее и положил в ранец. К Жене никого не подпускали...
   Немцы шарили по квартирам, сараям, подвалам. К танкам тащили хлеб, сало, вещи. Из автоматов стреляли кур, женщин заставляли ощипывать и тут же варить. Грабеж шел во всю.
   Вдруг послышался страшный визг фашиста. Оказалось один из немцев зашел в квартиру к Асеевым. Вытряс из наволочки подушку, открыл шкаф, чемоданы и начал в наволочку запихивать вещи. А когда взвалил на плечи и направился к выходу, из-под лавки вылез Топ и стал на его пути. Немец испугался, закричал и схватился за автомат. Опередив движение фашиста. Топ сбил его с ног. Разрывая мундир, он добирался до горла. Фашист визжал, крутился, заслонял лицо и шею руками.
   Сбежались немцы. На полу возились два живых комка. Схватка шла насмерть. Стрелять было опасно, могли убить своего. Начали искать хозяина собаки. Прибежал Миша. Немцы расступились, освобождая ему дорогу.
   - Топ, ко мне! - подал команду Миша.
   Топ нехотя повернул голову, но лапами продолжал держать фашиста.
   - Топ, ко мне! - сердито повторил Миша.
   Топ оставил немца, подошел и сел у ног хозяина. Пес дрожал и настороженно наблюдал за окружающими.
   - Корош собака, - сказал офицер, стоявший в группе немцев.
   Фашист поднял автомат с пола и направился к выходу. Топ зарычал.
   - Лежать! - гладя его поднявшуюся шерсть, приказал Миша. В следующую секунду раздалась автоматная очередь. Топ завизжал, закрутился на месте и рухнул. Кровь заливала половицы. Чисто случайно, очередью, не был задет хозяин. Расправившись с собакой и прихватив наволочку с вещами, немцы вывалились из комнаты на улицу. Ободряюще хлопая по плечам пострадавшего, они подшучивали над ним.
   Около четырех часов фашисты разбойничали. Погрузив награбленное добро на танки, немцы ушли.
   Собаку вынесли на улицу. Кто-то побежал за молоком.
   - Ешь, - подвинул к нему чашку Асеев.
   Топ шевельнулся, но приподнять голову не хватило сил. Миша гладил его. И, видимо, от ласки в глазах собаки затеплилась жизнь.
   - Ешь, - умолял друга сквозь слезы Миша. Топ потянулся к чашке, лизнул и отвернулся. Собравшись с силами, поднял голову, посмотрел в глаза... Казалось, он хотел спросить: "Зачем пометал и не дал убить врага? Я защищал, был верен тебе, а ты меня предал."
   Из глаз Топа катились слезы. Уходя из жизни, он плакал... от обиды. Он умирал, мы стояли плотным кольцом, окружив Топа, опустив головы с горьким чувством вины перед ним.
  

В СТАНИЦУ ЗА ХЛЕБОМ

   С каждым днем мы жили хуже: немцы перебили птицу, увели скот. Питались картошкой, но и она заканчивалась. Надвигался голод. Все думали, как выжить. Вот тут наши матери и решились идти в станицу за продуктами.
   - Пойдешь с нами? - спросила мать.
   - Пойду, - ответил я.
   Светало. Мы тронулись в путь. Не просто было добраться до станицы. В каждом встречном немцы видели партизана. Уже прошли город, когда солнце показалось из-за гор. Лучи его коснулись влажной зелени луга, разноцветными искорками засверкали в капельках утренней росы. "Голосовать" не решились. Приказ немецкого командования гласил: "Перемещение гражданского населения разрешено только по главным дорогам...".
   Так прошли часа два.
   Одна из машин, обогнав нас, остановилась. С водителем сидела женщина, высунувшись из кабины, спросила:
   - Куда идете?
   - К родственникам, - ответила Асеева и назвала станицу.
   - Садитесь. По пути, - пригласила женщина и показала рукой в сторону кузова. В кузове лежали в беспорядке лопаты, валялись пустые мешки. Мы устроились на низких ящиках, сдвинутых к борту. Машина дала газ...
   Вскоре свернули на проселочную дорогу в сторону гор. Брезентовое покрытие сверху не позволяло разглядеть дорогу. Когда заехали в лес, всполошились, начали кричать, стучать по кабине. Водитель не обращал внимания, давил на газ. Проскочили лес. Дальше машина понеслась по полю. Помотавшись с полчаса, остановились. Открылась дверца кабины. Женщина спрыгнула с подножки.
   - Берите лопаты, мешки, идите за мной, - строго сказала она.
   Мы молча повиновались. На картофельном поле копошились люди, стояло около десятка таких же машин. Солнце уже было на закате, когда закончили работу. Загрузили картошкой кузов.
   - Садитесь! - приказала женщина.
   Вопросов не задавали. Уже в сумерках выскочили на трассу. Сначала казалось, что повернули в город, но присмотревшись, поняли: едем к станице.
   Далеко за полночь подъехали к реке Кубань. За ней на горе, раскинулась станица. Начинались родные места, нахлынули воспоминания.
   Как рассказывал мой дед, весь наш род берет начало в этой станице. Глубокими корнями он уходит в далекое прошлое. Суворов на этом месте когда-то построил редут, который стал защитой от неприятеля. Население в то время составляли солдаты и казаки. Впоследствии из Харьковской губернии на новый редут переселилась 181 семья.
   Мой прадед Петр Иванович выходец из донских степей. Человек веселый и жизнерадостный. Взял в жены хохлушку из переселенцев, сироту. Ее звали Марьяной. Прадед называл Машенькой. Была красива. Многие хлопцы заглядывались на нее, но Петр отвадил их быстро. Женился на ней сам. После свадьбы повез жену на Дон, к родственникам, но они ее признать не захотели. Пришлось вернуться на Кубань. С тех пор Петр Иванович на Дон уже не ездил. В схватке с черкесами прадед погиб.
   Похоронили его за станицей на кургане. Осталась у него большая семья: пять сыновей и три дочери.
   Филат Петрович - мой дед, один из его сыновей, к которому мы сейчас ехали за помощью.
   - Когда проедем мост и машина пойдет на подъем, будем прыгать, - сказала мать, притянув меня к себе за плечо. Машина проскочила мост и медленно поползла в гору. Все перебрались к заднему борту. Первым соскочил я, затем мама. Благополучно приземлились. Асеева же при прыжке подвернула ногу. С нашей помощью она дошла до первых домов.
   В один из них постучали. Вздрогнула занавеска. Дверь открыли. Во двор вышла пожилая женщина, разговорились. Она узнала нас. В станице наших родственников многие знали. Предложила до утра отдохнуть. Постелила на полу в горнице. Нога Асеевой за ночь распухла, идти она не могла. Утром сын хозяйки оповестил родню больной. За ней пришли. Я и мама, попрощавшись, направились к деду.
  

ИДЕМ ДОМОЙ

   Гостили у деда недолго. Мама рвалась домой, где были оставлены на соседей двое младших братьев. Дед дал мешок муки. Это было невиданное богатство. Всю муку взять не смогли, от мешка отсыпали половину. Разделили с мамой ношу пополам. Попрощавшись с дедом Филатом, отправились домой, но по другой дороге, длиннее чем та, по которой добирались сюда, чтобы лишний раз не попадаться немцам на глаза. Когда показывалась колонна немцев, прятались за кустами или отсиживались в кукурузу. К вечеру перешли реку Кубань.
   Быстро темнело. Стали думать о ночлеге. Впереди показалось небольшое селение, но зайти туда не решились: на ночлег нужно было разрешение старосты. К тому же могут отобрать муку. Отдохнуть решили за селением.
   Идти с грузом было нелегко - тащились из последних сил. Ноги распухли, потертые до мозолей. Мы так выдохлись, что казалось не сможем сделать и шага. Измученные, свернули с дороги в кукурузу, поужинали из узелка. Прижавшись к матушке, я уснул.
   Только порозовело небо, как мама разбудила меня.
   - По холодку хорошо идти, - сказала она. Я посмотрел на ноги матери. Ботинки она сняла, а ступни обмотала тряпками, сквозь которые проступали пятна крови. Мне стало не по себе, хотелось заплакать, но, пересилив себя, отвернулся. Мама перехватив взгляд, дотронулась до моего плеча:
   - Ничего, сынок, давай сделаем как у меня, будет легче. Ноги у меня саднило, на них было страшно смотреть.
   Выбрались на дорогу. Шли весь день. Так идти было легче, ноги меньше болели. Проносившиеся мимо машины поднимала такой столб пыли, что невозможно было разглядеть друг друга.
   После отдыха подниматься было все труднее и труднее. Мешок стал до такой степени ненавистен, что настал момент, когда я отказался его нести и предложил маме оставить его прямо на дороге или отдать первому прохожему.
   - Василь с Колькой дома ждут нас голодные, сынок, надо нести.
   И я не мог противиться, глядя в ее утомленные глаза. Она и сама изнемогла, но материнское чувство долга придавало ей силы и необыкновенную выносливость. Великая любовь к своим детям помогала ей. Особенно теперь, когда прошло немало лет, понимаешь, как преступно со стороны детей относиться с неуважением к своим родителям, к тем, кто дал тебе жизнь...
   Показалось село. На его окраине начали подыскивать место для ночлега. Рискнули заночевать здесь. Подошли к низенькой белой хатке. Во дворе, опершись на невысокую изгородь, стояла пожилая женщина. И мы, двугорбые, придавленные мешками запыленные (видны были глаза и зубы), с кровоточащими рыжими тряпками на ногах, усталые, стояли перед ней.
   - Здравствуйте.
   - Здравствуйте, добрые люди. Проходите, - измерив нас взглядом, сказала она. - Да сбросьте вы, наконец, мешки.
   Женщина нагрела воды. Кое-как обмылись. Приняла нас хозяйка приветливо. Обрадовалась, что скоротает ночь не одна. В разговоре выяснилось, что муж ее умер еще до войны, а на сына, который еще не успел обзавестись семьей, получила похоронку. Предложила нам из города переселиться к ней. Говорила, если докормим ее, оставит нам хату.
   Мы уже никуда не хотели переезжать. За ночлег мама оставила чашку муки. Хозяйка отказывалась брать. После долгих уговоров, сердечно поблагодарив мать, все-таки взяла.
   По пути нагнали подводу. Всмотревшись в возницу, подумал, что я где-то видел этого человека. Вспомнил и воскликнул:
   - Кондрат Иванович! Кондрат Иванович!
   - А ты кто будешь? - осадил он лошадь, - не узнаю тебя.
   - Мы же работали у вас на сборе фруктов, - не растерявшись, сказал я.
   - Ах, вот как, - засмеялся Кондрат Иванович. - Здравствуй. Хотел пошутить - не вышло.
   Позже я понял, что ему не надо было, чтобы я его узнал.
   - Помню вас, пострелят. Как не помнить, тогда было спокойнее.
   - Откуда путь держите? - обратился Кондрат Иванович к матери.
   - Из станицы идем. К родственникам за хлебом ходили, - отвечал за нее я. Кондрат Иванович остановил лошадь.
   - Взять вас не могу, а поклажу свою давайте сюда. Будет все благополучно, довезу до города, - сказал он.
   Приближались к железнодорожному переезду, за которым растянулось большое селение. До дома оставалось еще сорок километров.
   Вдруг услышали рокот мотора и разом - свист бомб. Все, кто был на дороге, бросились в посадку, часть людей залегла у дороги в кювете.
   - Наши бомбят, - сказал Кондрат Иванович. Лошадь он укрыл в посадке, а сам залег в кювете вместе с нами. Я лежал на спине и видел, как краснозвездные самолеты сбрасывали бомбы. По ним били зенитки, а они, словно не замечая их, заходили круг за кругом. Бомба угодила в состав.
   - Ура! Так их, гадов, - закричал я. Мать испуганно дернула за руку.
   - Ты с ума сошел! Понимаешь ли, что с нами будет? Она осмотрелась, рядом, кроме Кондрата Ивановича никого не было. Коснувшись ее плеча, он сказал:
   - Ничего, пусть. Я бы тоже закричал, да стар.
   - Вы Худякову Веру знаете? - спросил он вдруг.
   - Не знаю, - ответила мать.
   - Мам, да это же сестра Миши Асеева, - подсказал я.
   - Как же, знаю, наши соседи, - поправилась она. Кондрат Иванович из-за голенища сапога достал конверт. Подавая его матери, предупредил:
   - Не должно попасть в чужие руки.
   - Ясно, - сказал я.
   - Не встревай, мал еще, - сердито одернула мать, взяла письмо и сунула его за пазуху.
   - Как тебя зовут? - спросил он.
   - Евдокия.
   - А по отчеству?
   - Филипповна.
   Кондрат Иванович, подмигнув мне, обратился к маме:
   - Евдокия Филипповна, хороший у тебя сын и понимает он все.
  

ПАСПОРТ

   ... Сбросив смертоносный груз, самолеты удалились. Ярко пылал вокзал. Состав так и не дошел до станции, перед переездом его разбомбили. Искореженные вагоны догорали. Согнали немцев. Они тушили вагоны, горевшую технику на платформах, вывозили раненных и убитых. Проскочить было невозможно. У всех на переезде требовали документы. Не доходя до него, мать полезла за паспортом.
   - Паспорт, - хватаясь за сердце, сказала она.
   - Да не переживай ты так, вернусь принесу, - успокаивал ее.
   - Если сможешь, иди одна. За меня не беспокойся, не заблужусь.
   Я отправился в обратный путь. Сил не было, но была убитая горем мать, это придавало сил, и я шел. Светало, когда я добрался до хаты, где провели прошлую ночь. Постучал. Хозяйка приклеилась к стеклу, долго всматривалась. Узнав меня, она поспешила открыть дверь.
   - Что случилось? - встревожилась она.
   - Забыли паспорт, у вас, наверное?
   - А где мать?
   - Там, у переезда.
   В углу, на кровати, где спала мать, под подушкой я нашел паспорт. Отойти от постели было невозможно: так хотелось спать. Отказавшись от еды (спать хотелось больше, чем есть), я, на какое-то время забыв о матери, не в состоянии думать ни о чем, провалился в долгий сон. Когда проснулся, солнце было в зените.
   - Ты во сне стонал и разговаривал, было жалко будить, - виновато сказала хозяйка. Она протянула несколько картофелин и четверть лепешки. - Подкрепись на дорожку.
   От еды после сна я не смог отказаться. Именно теперь я почувствовал страшный голод. Подкрепился, перемотал тряпки на ногах - и в путь.
   По дороге нагнал людей. Идти стало куда веселее с попутчиками - мужчиной и женщиной. Уже под вечер подошел к переезду.
   Патрулей сняли, но мамы нигде не было.
   - Ушла, - подумалось.
   Попутчики свернули в село, а я пошел дальше. Оставив позади селение, решил заночевать в лесопосадке. К утру сильно продрог. Чтобы согреться, пробежался. Запыхавшись, перешел на шаг. Подошел к небольшому поселку. При виде жилья почувствовал голод, но просить было стыдно, однако голод брал свое. Постучал наугад в самый крайний дом. Вышел мужчина.
   - Чего стучишь? - сурово спросил он.
   - Дяденька, дайте водички попить, - уже не думая о еде, попросил я.
   - Иди ты... Много вас тут шляется, - загремел перед моим носом окованной железом калиткой. В заборе ни единой щелочки. Дом добротный.
   - Полицай, - подумал я и пошел прочь.
   Проходил улицу, о еде старался не думать, но теперь мучила жажда. В огороде одной усадьбы увидел женщину. Не выдержал, подошел к забору.
   - Тетенька, дайте, пожалуйста, водички, - попросил я. Женщина молча осмотрела меня.
   - Заходи во двор, - пригласила она.
   Я толкнул калитку, подошел к навесу, под которым уютно стоял небольшой столик. Падая от усталости, присел на лавку. Женщина зашла 13 дом. Возвратилась она с кувшином молока и краюхой хлеба.
   - Ешь. Вижу голоден.
   Мне стало так жаль себя, что я заплакал.
   - Сколько горя кругом. Будет, мужик!
   Я ел, а она сидела напротив, подперев рукой щеку.
   - Откуда и куда идешь? - спросила. Я рассказал...
   Поблагодарив женщину за хлеб-соль, поклонился ей и вышел за калитку (так нас учила матушка, которая была верующей женщиной).
   - Сегодня буду дома, - прибавляя шаг; подумал я. Ноги несли меня сами. Мысли о маме и братьях тревожили душу. Я спешил...
   Дома не находили себе места. Дед, беспокоясь о нас с матерью, с разрешения старосты нанял лошадей у дорожников, опередил нас и вот уже два дня ждал в городе. Сначала пришла мама, но одна. Теперь ждали меня.
   Пришел поздно вечером. От мамы узнал, как она добиралась одна. Когда на переезде был снят патруль, Кондрат Иванович отправился в село, попросил мать никуда не отлучаться до его возвращения и присмотреть за лошадью. Вернулся он не один, а с какой-то женщиной.
   - Она идет в город, поможет тебе донести муку. Идите. За сына не тревожьтесь. Придет. Он у тебя парень, что надо. На прощание бросил:
   - С письмом будь осторожна, передай лично в руки. Если встретишь патруль, не рискуй проходить с ним, но помни, что оно не должно попасть в чужие руки. И они распрощались.
   ... Дед Филат винил себя, что отпустил нас одних. И теперь ему не терпелось увезти нас, а мы упорно не хотели покидать город. Но он настаивал на своем. К моему возвращению у дома стояла телега, нагруженная домашним скарбом. Взяли самое необходимое, остальное раздали соседям. Мама плакала - не хотела покидать насиженное место. Мне тоже было жаль расставаться с друзьями. Подошел Миша Асеев. На прощание он сказал:
   - Не горюй, Максим, может, встретимся, - и пожал по-мужски мою руку.
   Только через три месяца наши войска освободили от немцев наш город.
  

ПОСЛЕСЛОВИЕ

   Прошло много лет с той поры, как отгремела война. За это время в жизни каждого из нас произошло столько событий.
   Изменилась жизнь Родины, ее людей. Мальчишки стали мужчинами.
   За эти годы я по делам службы побывал во многих местах страны, а там, где прошло детство, где приобрел первых друзей, где прожиты страшные месяцы оккупации, бывать не приходилось. Память о нем всегда со мной. А как тянуло в родные места! И случай такой представился.
   ... Я шел по городу своего детства. Каждая мелочь, будь то старое здание, мост, водонапорная башня будоражили воспоминания. Бараков и кирпичного завода не стало. На этом месте вырос огромный производственный комплекс. И, вообще, весь город стал неузнаваемым. Он похорошел и разросся.
   Разыскал Асеевых. Они жили теперь в красивом, благоустроенном двенадцатиэтажном доме, каких до войны у нас в городе не было. Миша теперь главный механик одного из предприятий. С фронта вернулся живым, но ранения не избежал. Отыскали то место, где захоронили Женю и нашего любимца Топа. (Не только люди, но и животные оставляют о себе память). Прошли к военному лагерю. Спустились к реке. На той стороне горы, лес... Все напоминало о военном детстве. Вера Худякова замуж так и не вышла. Работала теперь директором школы. Отдает сердце детям. Живет она в четырехкомнатной квартире с Анной Петровной и сыном. Андрей Андреевич - инженер. Работает в конструкторском бюро. У него уже два сына, а у Анны Петровны - два правнука. Внук Андрей и правнуки знают о своем дедушке и гордятся им. Каждый год все вместе ездят на его могилу. Они-то и показали мне письмо Андрея Худякова к Вере.
   "Дорогая, Верочка!
   Нахожусь у Кондрата Ивановича. Когда получишь это письмо, меня уже не будет в живых. Я изрешечен, мне нужна хирургическая помощь, но откуда она здесь. Не знаю, сколько протяну. Старик поддерживает мою, затухающую жизнь травами, но я-то знаю, что мне осталось совсем мало. Спешу, сколько хватит сил, рассказать ему больше о себе, об отряде. Очень хочется, чтобы вы узнали все.
   Вижу, мой спаситель старается ничего не пропустить из моей путаной речи. Уверен, что и с письмом к вам у него получится. Силы на исходе. Сегодня хуже, чем вчера.
   От Миши, твоего брата, уже в лесу узнал, что в честь меня ты назвала сына Андреем. Худяков Андрей Андреевич. Я счастлив и благодарен тебе. Ты хорошая. Я люблю тебя, и это не пустые слова. С первых дней нашего знакомства ты покорила мое сердце. Я не переставал думать о тебе.
   Тепло души, мои чувства к тебе останутся до конца дней моих.
   Ты, как яркое солнце, светила мне все это время и озаряла путь к моему истинному счастью, которого я так хотел, и до которого теперь не дойду.
   Я уже счастлив тем, что узнал тебя. У меня растет сын. Жить осталось недолго. Цепенеют руки, закрадывается в душу холод. Но пока работает мозг, я живу. Хочется многое тебе сказать. В голове роятся мысли, но надо о главном.
   Я возглавлял партизанский отряд. Был рядом с вами. Очень хотелось перебраться через реку и побыть дома. Увидеть тебя, сына, и мать. И каждый раз меня останавливал страх за вас.
   Я не имел права подвергать всех опасности. В течение двух месяцев держал связь с Мишей, твоим братом. Запретил ему об этом говорить. Они с другом Максимом были смелыми ребятами, помогли нам здорово. Мы не стали ими рисковать. Я приказал больше не ходить, связь прервалась. Хотя для меня сделать это было нелегко. В Мише я узнавал тебя.
   Скоро, скоро наши освободят вас. Ты приедешь с сыном на мою могилу. Выбрал место у больших дубов, недалеко от поселка. Кондрат Иванович покажет. Передай маме, что сын не посрамил фамилии.
   Наш отряд был небольшим. Организован в основном из тех людей, которые прятались в лесу и не хотели служить врагу. Связь с другими отрядами не успели наладить. Вредили фашистам как могли. В отряде оказался предатель. Однажды завязался бой с небольшой колонной с целью захвата боеприпасов и продуктов питания. В этом бою пропал один из партизан. Пока гадали, куда он делся, враги решали другую задачу. Колонну мы уничтожили. Сколько могли взяли с собой оружия, боеприпасов и продуктов питания, двинулись к базе.
   На пути к ней наткнулись на засаду и сразу оказались в кольце. Видимо, первая засада немцев нас пропустила, а вторая ударила в лоб. В этом кошмаре я все же успел поставить задачу. Я приказал сосредоточить огонь в двух направлениях. Один - ложный, отвлекающий. Другой - с целью прорыва. Со мной осталось двенадцать человек. Остальные девятнадцать должны были прорываться к реке. Переправиться и обойти засаду, идти на засекреченную базу. О ней знали два человека: я и мой помощник. Группу прорыва возглавил помощник.
   Немцы в лесу трусливые, на любой шорох отвечают десятком выстрелов. Обе группы активно вклинились в бой. Мы знали, что никто из нас живым отсюда не выйдет, но надо было дольше продержаться, чтобы отвлечь больше огня на себя, дать другой группе прорваться. Перебегая к дереву, я вдруг почувствовал сильные толчки в грудь. "Прошили очередью", - подумал я и потерял сознание.
   Ребята присоединили меня к группе прорыва. Из всего отряда осталось со мной пять человек. Солдаты сделали все возможное, чтобы спасти меня. Горжусь, что был их командиром. Умирая, кланяюсь им.
   Когда после боя у Кубани пробирался сюда, в лес, прилег отдохнуть у скирды. Тогда-то и приснился мне вещий сон. Теперь осознаю, что сон сбылся.
   Кончится война. Жизнь будет прекрасной. Многим из нашего поколения не удастся увидеть этот счастливый День Победы. Но и за то малое, что досталось мне в этой жизни, спасибо. Ты молода и красива, поэтому должна быть счастлива. Прошу об одном, если будешь замужем и он захочет усыновить моего сына, не меняй ему фамилию. Пусть останется надежда. В роду ни одного мужчины не осталось. Он женится, пойдут дети. Смотришь, так и продолжится род.
   Прощай родная. Целую всех. Будьте счастливы...
   Андрей. Ноябрь 1942 год."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ 2

ПЕРВАЯ БОРОЗДА

  
   Я придумал игру
   Жить здорово
   Сумка с харчами
   Теперь выживем
   Праздник урожая
   Комсомольское собрание
   Хлеб солдату
   Медаль
   Подарок
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Я ПРИДУМАЛ ИГРУ

   Нашему поколению, испытавшему тяготы войны, трудно без содрогания вспоминать те годы. И неважно, прошел ли ты их с боями до Берлина или перенес в тылу. Одинаково трудно было на обоих фронтах.
   Для меня, мальчишки, выросшего в городе и приехавшего в период оккупации со своей семьей в станицу, было много нового...
   Нас приютили и поначалу подкармливали родственники. Но так было недолго. Запасы их с каждым днем таяли, и через месяц нам перестали помогать совсем. Прокормить семью из четырех человек нелегко.
   К приходу наших войск мы выменяли на хлеб все. Остались у материи перина и старье, в котором мы ходили, и на которое уже никто не мог позариться. Не знаю, что стало бы с нами, если бы не колхоз, который возродился вскорости в станице. Я пошел работать прицепщиком. Поставили меня к опытному трактористу Игнатьеву, который всего на четыре года был старше меня. Он хорошо знал машину.
   Не робей,- подбадривал Василий. - Смелей- и будет порядок.
   Игнатьев относился ко мне, как к брату, и никому не давал в обиду. Любил меня за безотказность в работе, охотно делился знаниями. Низкого роста, плотный, рыжеволосый, с веснушчатым лицом, он напоминал подсолнух, который рос вольготно на просторе и всем своим задиристым видом подчеркивал: глядите, мол, какой я вымахал. Работал Василий, не зная усталости. Часто держал первые места среди механизаторов района.
   Тракторная бригада находилась в семи километрах от станицы. Домой почти не ходил да и ходить нужны были силы, а они у меня к вечеру иссякали. Бывало идешь, а тебя, словно ветром, пошатывает. Как-то отправился домой, прошел четверть расстояния, присел отдохнуть - и не заметил, как уснул. Проснулся - солнышко уже на закате. Повернул опять в бригаду. Не ходил домой еще и потому что не хотелось отрывать у родных последнюю лепешку.
   Однажды приехал проведать младший братишка, привез от мамы передачу. Мы с Игнатьевым готовились к ночной смене.
   - Отдохни, Максим, теперь и без тебя управлюсь, - понимающе проводил Василий.
   Расположились с братишкой у скирды соломы. Вытащил я из сумки бутылку молока, лепешку и начал есть.
   - Как там дома? - спросил, не глядя на Кольку.
   Ответа долго не было, и я посмотрел на него. Колька, впившись глазенками в бутылку с молоком, облизывал губы и неуверенно протягивал к ней руки. У меня потемнело в глазах, к горлу подкатил ком. Пересилив себя, протянул ему еду.
   - На, поешь.
   Он посмотрел на меня и не решался взять.
   - Бери, бери.
   - А ты?
   - А я уже ел. Хочешь, и тебе супу принесу?
   - Ага.
   Побежал к поварихе, взял у нее свою порцию. Суп механизаторам варили из сои, и когда его ешь изо дня в день, без крошки хлеба, тебя начинает воротить при одном только виде.
   Колька же уплетал за обе щеки. Там, дома, не видели и этого.
   Брат рассказал мне, как мама тревожилась, чтобы по дороге он ничего не съел и довез все целым. Братишка выдержал испытание...
   Шло время, я стал неплохо разбираться в тракторе. Каждое слово Игнатьева ловил с жадностью.
   - Максим, слей масло и сними картер, - к примеру, говорил, он, и я тут же выполнял, что мне велено.
   - А сколько надо убрать прокладок, чтобы люфт подшипника был допустим? - определяя износ каждого подшипника в шатуне двигателя, спрашивал Василий и тут же громко сам отвечал на свой вопрос.
   Мне очень хотелось повести трактор. Игнатьев понимал меня и стал изредка доверять вождение машины на чистых участках поля. Попеременно я был то трактористом, то прицепщиком. Когда я сидел за рычагами машины, мне представлялось, что веду в наступление танк. Если поле было засорено, я становился на четвереньки на плуг и часами, а то и целую смену не разгибал спины.
   Утомительное от однообразия занятие я превратил в игру: сорняки - это фашисты, которые лезут на меня со всех сторон, хотят, чтобы я ослабел, поддался им, потом схватят меня, ослабленного, и засыплют землей. Но грозная машина, громыхая, двигалась только вперед, "разрезая лемехами пласты земли и навсегда хороня эту нечисть. А если перекати-поле, самый страшный враг, забивалось под плуг, я с ходу выхватывал его. Не давал этой старой шарообразной колючке задерживаться даже на секунду, успевал схватить ее раньше и далеко отбросить на пахоту. Придумав такую игру, мне было легче работать - меньше чувствовал усталость, реже думать о еде.
   ...На западе гремела канонада, полыхало зарево пожаров, а мы нее пахали и пахали.
   Особенно трудными были ночные смены. Зато с какой гордостью окидываешь взглядом клин, распаханный не кем-то, а тобой! Вывалишься из кабины трактора чуть живой: ноги одеревенели, глаза еле раздираешь от налипшей пыли, уголки губ стянуты корочкой, образовавшейся все от той же пыли. Руки черные, земля, казалось, въелась в каждую пору их кожи. Но плеснешь на них керосину, потрешь ветошью - куда что девается. Керосином мыли и волосы на голове. Мыла не было, а водой промыть их было просто невозможно.
   "Интересная штука - этот керосин. Из чего только люди его делают?" - задумывался я и тут же говорил: "Ничего, когда-нибудь узнаю."
  

ЖИТЬ ЗДОРОВО

   Девушку, которую полюбил Игнатьев, звали Соней. Работала она в полеводческой бригаде. Маленькая, юркая, очень похожая на Василия. Певунья, каких немало на нашей Кубани. Голос чистый, сильный, глаза большие, серые, волосы цвета каштана, туго плетенные в косы. Всегда опрятна. На нее можно было смотреть не уставая. Дружили они с Василием недолго, вскорости поженились.
   В станице недоумевали: как рыжему, конопатому Ваське удалось взять в жены такую красавицу. Меня же занимала другая мысль: конца войны не было видно, и мы не могли знать, что будет с нами завтра, а они - жениться. В моей мальчишеской голове не укладывалось, как можно уничтожить всю эту земную красоту и особенно человека. Стало страшно за Соню и Василия...
   Война. Она лишает людей самого дорогого - повторения себя в потомках. С возрастом это явление вызывает чувство гордости, успокоения, если хотите, значимости личного "я". Теперь, много лет спустя, я твердо знаю - все, что есть на земле, должно быть для человека: и рассветы, и пение птиц, и...
   Когда слушаешь хорошую музыку или рано утром видишь, как встает солнце, пробуждается земля, как начинают золотиться колосья пшеницы, как все живое двигается, думаешь: "Как это здорово - жить!"...
   Василий и Соня прожили вместе четыре месяца. Рыжик (так ласково называла Соня Василия) ушел на фронт.
   Я заменил его на тракторе. Он перед уходом настоял, чтобы отдали машину мне. Трактор, да еще совсем новенький! Об этом можно было только мечтать. И на тебе - получай!
   К тому времени у нас в бригаде насчитывалось десять тракторов.
   А вот трактористов-мужиков: я да Иван Васильевич Орехов, бригадир. Остальные машины водили женщины.
   Колхозная полевая бригада для всех нас стала вторым домом.
   Вечерами, в часы отдыха, мы подолгу не спали. Сначала, как обычно, разговор заходил о событиях на фронте. Затем кто-нибудь рассказывал случай из жизни или просто сказку. Чаще других рассказчиком был наш сторож Филат Петрович, мой дед. Однажды зашел разговор о ворах. И вот какую историю он поведал:
   - Жила в нашей станице бабка Крыжиха. Торговала она всякой мелочью: спичками, солью, синькой, пуговицами, леденцами. Половину своего дома сдавала квартирантам. В ту зиму были у нее на постое муж с женой. Люди поговаривали, что у бабки имелись деньги. Вот и задумали квартиранты ее ограбить. Забрались ночью на половину хозяйки, ударили ее топором...
   Утром лавка не открылась. Собравшиеся бабы недовольно выкрикивали: "Куда, старая, запропастилась?". Кто-то вызвался пойти за Крыжихой. Застали ее еще живой, но говорить она уже не могла.
   Слух об этом мгновенно облетел всю станицу. Стали искать убийцу.
   Собрали сход и на нем решили всех подозрительных мужиков и ребят подводить к Крыжихе. Увидав квартиранта, она заметалась, силилась что-то сказать. Их тут же арестовали, и на допросе муж признался, что сам задумал убить старуху и взять деньги. Жена, говорил он, об этом не знала. Попросил, чтобы ее не трогали. В тот же день Крыжиха умерла...
   На площади, возле церкви, с самого утра уже толпился народ. Тут же на сходе казаки решили устроить самосуд. Мужа и жену вывели из сарая. Озираясь на гудевшую толпу, они остановились посередине площади.
   Насупленные казаки выстроились в две шеренги, друг против друга - ожидали свою жертву. Мужа толкнули в этот "живой" коридор. На него посыпались удары палок, плетей, кольев. Один из казаков, изловчившись, хватил его железным прутом по голове. Мужик пытался еще подняться, но новый удар свалил его вновь.
   Обезумевшая от ужаса жена стояла на коленях с протянутыми к людям руками, кланяясь во все стороны - с надеждой получить прощение. Но толпа казаков с неистовым ревом, словно зверь огромный и дикий, набросилась и на нее...
   Я смотрел на все это и дрожал, как в лихорадке. Не выдержал, потерял сознание... После этого долго болел.
   С тех пор прошло много времени, а я до сих пор помню, какую нетерпимую боль принесло моей детской душе это происшествие.
   Теперь я понял: никогда и никому ничего не проходит безнаказанно. Возмездие ждет и фашистов, - закончил дед Филат.

СУМКА С ХАРЧАМИ

   Все понимали, что война скоро закончится. Войска наши добивали Гитлера уже в его "логове", и люди томились ожиданием мира. На душе у каждого было светлее, хотя еще жилось очень тяжело. На трудодень колхоз выдал двести граммов хлеба. Его съели быстро, и опять начался голод. Мать опухла, отказывая себе во всем, стараясь поддержать маленьких братьев. Я жил в бригаде и ел все тот же соевый суп. Есть хотелось постоянно. Помню такой случай. Заболел мой сменщик. Бригадир попросил поработать до утра. Я понимал, что простой трактора недопустим. Начал готовить машину к ночной смене. Залезая в кабину, увидел сумку. Выглянул - на заправке бригадира уже не было. Кинул сумку в угол кабины.
   Быстро стало смеркаться, и наступила ночь. Работать в это время - удовольствие: нет того зноя, который изнуряет днем. Двигатель не перегревается и слышишь только его голос. Машина, словно человек. Если ты ее любишь, за ней хорошо смотришь, она тебе отвечает тем же.
   Человек и машина - одно целое, как бы один организм. Каждая машина имеет свой "голос", свой "характер". Человек ее понимает. Чуть фыркнула, знаешь, что ей надо, почему обижается. А как приятно ночью слушать "разговор" двигателя! Это музыка. При различных нагрузках он работает по-разному: то сердито урчит, то словно вырвавшись из тисков, звеня, быстрее "побежит", то нежно зарокочет.
   К полуночи очень захотелось есть. Вспомнил о сумке, и с этих пор она не давала мне покоя. В ней лежал хлеб. Я это чувствовал по запаху. Не знал, куда ее деть. Она побывала во всех углах кабины. На нее не смотрел, но она стояла перед глазами, и я ничего не мог с собой поделать. Как не пытался отвлечься, ничего не получалось. Я пел, кричал, читал стихи, но мысль о ней из моей головы не выходила, она прочно засела там. Неожиданно подумал о доме: "Как там мама, братишки?". Почувствовал слабость, не были сил потянуть ручку фрикциона. Остановил трактор, поднял сиденье и забросил под него сумку. Сразу захотелось спать. Вылез из кабины, прошелся. Плуг в порядке.
   Светила луна, борозду было хорошо видно. Отбитый вечером загон становился все меньше и меньше. Но мысль о сумке, где лежал хлеб, жгла каленым железом. И голод, казалось, убил во мне все человеческое. Я устал бороться с собой. Доехал до балки, под нагрузкой сбавил газ до минимума, двигатель из работы выключился. Достал из-под сиденья сумку, трясущимися руками развязал ее и только хотел отломить ломтик - как вдруг стрельнула
   мысль: "А что утром скажу бригадиру?".
   Быстро спрятал ее, упал на сиденье и зарыдал...
   Утром, когда подъехала заправка, загон был распахан полностью. Подошел бригадир. Вместе мы протерли, прошиприцевали и заправили трактор. На ходу я, как бы между прочим, бросил: "Сумка с харчами под сиденьем". Он как-то странно посмотрел на меня. Я удалялся. Вдруг за спиной услышал:
   - Максим, подожди. Максим, не убегай!
   А я бежал. Мне было страшно услышать о сумке с харчами.
   Навстречу ехала подвода с женщинами. Они сидели молча. Обычно их голоса разносились далеко по степи, а тут было тихо до жути. "Что-то случилось", - подумал я. Поравнявшись со мной, подвода остановилась. Женщины все так же молча смотрели на меня.
   - Что? Говорите же!
   - Максим, Васю... Игнатьева, учителя твоего, убили...
   "Нет! Нет! Это неправда", - не хотелось верить в услышанное.
   "А как же Соня?" - вдруг пронеслось в голове...
  
  
  

ТЕПЕРЬ ВЫЖИВЕМ

   Невозможно передать то всеобщее ликование, когда закончилась война. Все побросали работу в поле и побежали в бригаду. Запрягли лошадей - и в станицу. Радости, как и горя, было через край.
   Жизнь налаживалась понемногу к лучшему. Вскоре вышло постановление правительства о гарантиях выдачи хлеба на трудодень механизаторам.
   Я стал комсомольцем. Ходил в передовиках, продолжая наши с Игнатьевым традиции. Заканчивался сельскохозяйственный год. Урожай убрали в срок. И колхоз начал рассчитываться с механизаторами. Я заработал машину хлеба - целое состояние. Мне дали полуторку, единственную в колхозе, мешков не было, и женщины прямо на току загрузили пшеницу в кузов. Нигде ни одного зернышка не сыпалось. Я смотрел и думал: "Теперь выживем".
   Подошли Соня и моя крестная.
   - Поехали, Максим! - крикнул мне, остолбеневшему от счастья, шофер. Женщины устроились наверху, а меня затолкнули в кабину. В станице, не доезжая до дома метров двести, попросил шофера остановиться.
   - Хочу подготовить мать, - сказал я.
   - Иди, Максим, подождем.
   Открыл калитку. Во дворе никого не было видно: ни моих братьев, ни матери. Дверь в дом была нараспашку.
   - Мам, - испугавшись, позвал я с порога. Никто не отозвался. Прошел в комнату. В горнице зашуршали. Заглянул - мать в одежде лежала на кровати. Лицо, руки и ноги были опухшими.
   - Мама, мамочка...
   - Сыночек, - чуть слышно шевелила она губами. - Не могу встать.
   - Не надо, не надо вставать, - целуя ей руки, говорил я.
   Вошла крестная.
   - Умирать собралась, Донюшка? - так ласково она называла маму. Ну-ка вставай.
   Крестная подошла к кровати и мы вдвоем, поддерживая, посадили ее.
   - Мам, - глядя на крестную, начал я. - Сталин дал приказ выдать по три килограмма хлеба на трудодень. Представляешь! Я получу целую машину хлеба.
   - Получишь, получишь, сынок, - без всякой веры шептала мать.
   - Правда получу, скоро должны подвезти.
   Крестная поддакнула.
   Мать смотрела на нас, и я видел, что она опять ничему не верит.
   У дома просигналила машина.
   - Мам, хлеб привезли.
   Выбежал, открыл ворота. Машина подъехала задним бортом к самой двери. На пороге стояли мать с крестной. У нее хватило сил подойти, протянуть руки к хлебу. Ощутив уже зерно, сломалась, обмякла и стала оседать на пол. Голодный обморок был недолгим.
   В одной из комнат пол был деревянный. Сообща решили, что хлеб надо ссыпать именно сюда. Пока мы ведрами с веничком разгружали машину, крестная разожгла печь, налила в чугунок воды, поставила варить пшеницу.
   Первую ложку дали маме, она отказывалась, говорила, мол, ешьте сначала вы, я потом. Отведав распаренных, душистых зерен, все повеселели, заулыбалась и мать.
  

ПРАЗДНИК УРОЖАЯ

   Оттаяла душа Сони Игнатьевой. К своим девятнадцати годам она по-бабьи расцвела. И только глаза выдавали затаенную боль. Самым близким для нее был я. В горе одному тяжело. И хорошо, если есть человек, с которым можно разделить это горе. Я понимал Соню, и она была благодарна мне.
   Частенько она заходила домой, брала у матери передачу для меня, приносила в поле, усаживалась напротив и смотрела, как я ем. Иногда замечал, как смахивала она слезинку. Когда бывал дома, мать не раз спрашивала о ней, но я не мог ей ничего сказать, да и спорить было нечего. Чувствовал, что матери Соня нравится, а я относился к ней не больше, как к товарищу.
   Когда она попросилась ко мне прицепщиком на трактор, я этому не придал значения. Считал, что жене своего друга не должен отказывать, да и заработок прицепщика был выше, чем у полеводов.
   Мы в течение года все время держали первое место по району. И вот праздник урожая...
   Праздновали в бригаде. За столом больше сидело женщин и заневестившихся девчат. После первого же тоста запели песни, начались танцы.
   Я вышел на улицу. Светил месяц. На небе ни тучки. Шумели поредевшей листвой деревья, окружавшие полевой стан.
   Прошелся, сел на скамейку, приткнувшуюся к стволу акации. Посмотрел на небо и подумал: "А где же та звездочка, которую полюблю я?". Сзади, сначала тихо, потом отчетливее послышались шаги. Я узнал по ним Соню, но сделал вид, что не слышу. Она подошла и закрыла ладошками мне глаза.
   Соня, не дури.
   - Как ты узнал? - удивилась девка.
   Твой шаги я слышу за километр. Ходишь как слониха, - пошутил я.
   Соня засмеялась. Обняла и расцеловала меня, отчего я опешил и не знал, как ответить на это. А Соня обошла скамейку и села рядом. Почувствовав прикосновение ее бедра, я ощутил прилив нежности. Осторожно прикоснулся руками к ее плечам. Боясь вспугнуть, приземлившееся на них, словно легкое дуновение ветерка, предчувствие счастья, сказал:
   - Соня, ты еще будешь счастлива.
   - Нет, Максим, судьбу свою я знаю, - уловила она мой настрой.
   И тут я почувствовал на своей щеке прикосновение ее горячих губ, а ее руки ласково обвили мою голову. Дыхание ее было учащенным. Первый раз в мои восемнадцать лет я чувствовал так близко женщину. Уже ничего не видел и не слышал...
   - Хочу ребеночка. Ничем не свяжу, - вдруг зашептала Соня.
   Словно колодезной водой плеснула она в наш костер поцелуев и объятий. Все сразу стало как-то по отдельности: почерневшие угли, короткие искорки, дым и пар, слегка клубившиеся над ними. Во мне боролись желание и совесть. Я не знал, что делать. Но она была так соблазнительна и красива, и я целовал и целовал ее...
  
  

КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

   Случилось так, что в сентябре я отпросился домой. Ночью проснулся, вышел на улицу, глянул на лужу, а вода в ней покрылась льдом. Вспомнил, что не слил из радиатора воду. На ходу одел фуфайку, побежал в поле. Еле переводя дух, открыл крышку радиатора, вода в нем замерзла.
   Новая машина. Дело - табак. Будь, что будет. Пойду прямо к Захарову.
   Человек большой души и обаяния, для нас он был не только учителем, но и отцом. Пришел в МТС по ранению в звании подполковника. Учил нас терпению и дисциплине. Никого зря не обижал, а если за что и всыпал, так делал это спокойно, не повышая голоса. У него не было любимчиков, ему были все равны. Но уважал он больше тех, кто был честен, никогда перед ним не юлил, хорошо работал.
   Кабинет замполита МТС Василия Павловича Захарова.
   - Здравствуйте, Максим. Передовик! Мо-ло-дец! - проговорил последнее слово Захаров по слогам, выходя из-за стола и подавая мне руку.
   - Что стоишь? Присаживайся, - пригласил он.
   - Какой там молодец, - с трудом выдавил я.
   Он внимательно посмотрел на меня.
   - Что случилось?
   - Вчера вечером не слил воду, разморозил головку, - почти шепчу.
   - Кто об этом знает?
   - Никто. Только вы.
   Он хмыкнул.
   - Надеешься, что покрою?
   - Не надеюсь, Василий Павлович.
   - Зачем пришел ко мне?
   - Просить совета.
   - Не знаешь, что делать? Так слушай. В ночь трактор должен работать. Отставание наверстать.
   - Ясно?!
   Ну, а посоветовать что я могу. Знаю только, что в сорока километрах от нас есть склад сельхозтехники. Как там и за что будешь доставать головку, не знаю. Знаю одно - твой поступок разберем на комсомольском собрании.
   Выручил меня Филат Петрович. Пришел к нему от Захарова, все рассказал. Дед дал четыреста рублей.
   И вот сегодня комсомольское собрание. Перед собранием Василий Павлович познакомил нас с новым членом нашей организации, комсомолкой Таней, новым библиотекарем. Она приехала из Львова. При МТС собралась неплохая библиотека. В создании ее была прямая заслуга Захарова. "Значит, с Таней теперь встретимся не раз", - подумал я.
   На повестке дня комсомольского собрания, - сказал председательствующий, - один вопрос: отчет о работе комсомольцев за прошедший месяц.
   Начали с меня. Я честно рассказал, как допустил халатность и разморозил головку. Как восполнял отставание.
   Осуждающие, резкие слова ребят, и особенно Василия Павловича, жалили крепко. Мне объявили выговор. Было стыдно. Стыдно еще потому, что на собрании присутствовала незнакомая и приглянувшаяся мне девушка. Я старался не встречаться с ее глазами. Но они сами притягивали к себе, обжигая то синим, то голубым бушевавшим в них пламенем.
   Собрание закончилось. Ребята группами расходились по домам. Вышли и мы с другом. За нами - Захаров и Таня.
   - Куда спешите? - окликнул нас Захаров. Мы остановились.
   - Знакомьтесь, Таня.
   - Это Георгий Шкабарня, - начал он представлять нас. - А это Максим. Здорово ему сегодня всыпали, но парень, что надо.
   Шли молча. Говорил только Захаров. Скоро Шкабарня, попрощавшись, свернул на свою улицу.
   - Вот и я пришел, - указывал на освещенные окна своего дома, протягивая руку, сказал Захаров. Мы остались одни с Таней. Напротив дома, где Таня снимала квартиру, раскинулся старый станичный парк. Большинство кустарников и деревьев немцы вырубили. Но несколько деревьев чудом сохранились. Парк был запущен. С приходом наших войск навели порядок. В последствии парк стал нашим излюбленным местом свиданий.
   Мы с Таней остановились у калитки дома. Мне хотелось взять ее руку в свои ладони, но я не смел. Боится, что она обидится и уйдет.
   Установившаяся вечерняя тишина была нарушена чьим-то пением.
   - Как поют! - сказала Таня.
   У нас петь могут, - проговорил я и вспомнил случай, происшедший со мной по приезде в станицу.
   - Пойдешь к девушкам на другую улицу, обязательно побьют, - интригующе заметил я.
   - Расскажи, - попросила Таня.
   - В тот вечер вот так же слышалась песня. С двумя товарищами пошли на голоса. Отыскали улицу, откуда доносилось пение. На бревнах, разбросанных вдоль забора, сидели ребята с девчатами.
   - Здравствуйте, - сказали мы.
   - Здрасьте, - ответили девчата, а ребята, как воды и рот набрали.
   - Здорово, мужики! - пытался во второй раз выдавить у них ответное приветствие Ванька Филимон, но они молчали.
   Песня была прервана, мы переглянулись. Вдруг поднимается один из них, подходит вразвалочку к нам и говорит:
   - Проваливайте отсюда.
   - Вы что, ребята? - пытаемся урезонить их.
   - Ничего, - опять за всех сказал тот задира.
   Тогда Ванька сказал такое, что лучше бы ему этого никогда не говорить: "Мы пришли не к вам, а к девчатам и никуда не уйдем".
   Что тут началось. Не успели опомниться, как нас сразу окружили. Подхватили под руки, выволокли на соседнюю улицу.
   - Чтобы больше ноги вашей здесь не было! - бросили они напоследок.
   В отместку ребята с нашей улицы не стали пускать их и кино. Клуб был на нашей стороне. Враждовали целый год. Пока они не запросили мира. Согласились на перемирие с одним условием: беспрепятственно бывать у них на вечеринках. С тех пор все жили в мире и согласии...
   - Брезжит рассвет.
   - До свидания, Максим, - спохватилась вдруг Таня.
   - До свидания, Таня.
  

ХЛЕБ СОЛДАТУ

   Пришел из армии друг отца Алексей Матвеевич. Бросаю все и бегу к нему. Андреевна, его жена, усаживает, расспрашивает, как идет работа в поле.
   - Максим, а вырос-то, совсем жених, обхватив сильными руками за плечи, тряс меня дядя Алеша. А я не отрывал взгляда от его наград, поблескивавших на груди. Тем временем Андреевна и вынесла костюм.
   - На вот, примерь.
   Я отказываюсь, а она не отступает. Наконец, сдаюсь и надеваю пиджак. Подхожу к зеркалу - и не узнаю себя. Таким нарядным я никогда себя не видел.
   - Покажись матери, - разрешает Андреевна.
   Мать, увидев обнову, всплескивает руками.
   - Зачем надел?.. Сыночек, им жить не на что. Добро вот это на хлеб поменять хотят. Сними и отдай назад...
   - Ну как, понравился костюм? - заторопилась Андреевна, как только я переступил порог их хаты.
   - Да, - нехотя снимаю его.
   - Может, продать? - выпалила Андреевна.
   - Сколько?
   - Десять пудов пшеницы.
   - Нет, Андреевна. Похожу пока без костюма, - отрезал я и выбежал из хаты. Дома, еле переведя дух, нашел мешок и стал насыпать в него пшеницу.
   - Ты что это делаешь? - изумленно посмотрела на меня мать.
   - Отнесу хлеб солдату.
   Вскорости мать выменяла за хлеб морскую робу. Белая полотняная рубаха с карманом на груди и широченные брюки. Дед сшил из парусины чувяки. Рад был и этому.
  

МЕДАЛЬ

   Солнце стало ходить выше. Подули теплые ветры. С балок ручьями начал сходить последний снег. Зима уходила. Наступала ми лая сердцу и всему живому на земле весна. Все просыпалось, распускалось, благоухало...
   В поле начиналась горячая пора - посевная. Летело в работе время. Вот уже зазолотилась колосьями пшеница. И тут произошло большое событие в моей жизни.
   ... На площади играл оркестр. Казалось, вся станица собралась здесь. Работали буфеты, около них толпился народ. Одетый в белую морскую робу, я чувствовал себя на высоте.
   Вдруг все устремились к машине, на которой, возвышался стол, покрытый красным сукном. Людской гомон стих. Тут поднялся человек на машину и начал говорить. Мы с дедом Филатом едва-едва разбирали речь. Стали называть фамилии и приглашать на сцену.
   Поднимались по ступенькам, наскоро сколоченных из досок. Прошел наш бригадир, за ним Соня Игнатьева, Жорка Шкабарня... Каждому что-то прикалывали на грудь и пожимали руки. Я не поверил, когда услышал свою фамилию.
   - Иди, иди, внучек, - ободряюще подтолкнул меня дед Филат.
   Вернулся на свое место, такое было чувство, будто и впрямь герой. На рубахе поблескивала медаль.
   - Ух, ты! - завидуя, восклицали окружившие меня мальчишек. А мой брат Колька рвался разглядеть ее поближе. Еле складывая по слогам слова, он читал: "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг."
  

ПОДАРОК

   С Таней мы встречались редко. Когда она приезжала в бригаду с передвижкой, для меня был праздник. Она нравилась мне. С ней всегда интересно. Таня была начитанная и это меня сковывало в разговорах с ней.
   "Максим, надо учиться", - говорила Таня, когда уличала меня и незнании чего-то. Учиться я хотел, но об этом не могло быть и речи - по-прежнему оставался единственным кормильцем в семье, да и предстояла служба в армии. Я дал себе слово, что после армии обязательно пойду учиться. Если не получится в станице, то уеду в город, где можно будет днем работать, а вечером заниматься в школе. Книги любил и всегда носил их при себе. Подбирать их помогала Таня. Я дорожил дружбой с ней, иногда мечтал о будущем с этой девушкой. Но случались моменты, когда она казалась мне недосягаемой.
   Зима сменила осень. Прошло время. Опять наступила весна. Со дня на день я ждал повестку из военкомата. Это меня радовало. Я увижу новый мир, новых людей. Работа, учеба - все впереди.
   Сегодня мой день рождения. Хотелось в этот день побыть с Таней. Был уверен, что о нем она не знает. Самому же говорить об этом не хотелось.
   - Максим, поздравляю с днем рождения!
   Я опешил. А она достала из сумки сверток и протянула его мне.
   - Это тебе. Развернешь дома.
   От счастья я был на седьмом небе.
   - Мне никогда ничего не дарили, Таня...
   Просигналили зарю петухи, а расставаться не хотелось. Прощаясь у калитки, мы впервые поцеловались.
   Чтобы не будить домашних, я тихонько пробрался в постель. В окно брезжил рассвет. Развернул сверток - книга "Петр Первый".
   Книга и найденный в ней платочек как-то по-новому заставили посмотреть на Таню. Она стала мне еще дороже. Я не знал, что сделать, чтобы она поняла это.
   Подарок пробудил во мне особую нежность к девушке.
   Стихи сложились сами собой под ночными звездами, под шум волнующихся хлебов.
   Получил повестку. Дома переполох, а я радуюсь. Вечером бегу к нашей лавочке. Таня уже ждет.
   - Почему в фуражке?
   - А потому, что я без пяти минут солдат Советской Армии, - стоя по стойке смирно, отчеканил я.
   - Опять шутишь, Максим.
   - А вот и нет - смотри! - показываю ей стриженную голову.
   Таня в смятении. Весь вечер мы то засыпали друг друга рассказами, а то вдруг молчали, прижавшись...
   Ночь тихая и звездная, казалось, оберегала нас.
   - Хочешь, я прочитаю тебе стихотворение? Смеяться не будешь?
   - Что сам написал?
   - Да.
   Волнуюсь, язык не слушается. Но каждую новую строчку произношу уверенней:

Природа - мать, земля родная,

Как ты добра ко мне была,

Когда свой дар ко мне послала,

В мои объятия тогда.

И создала ты человека, и надела

Мир ты мой умом и силой, красотой.

Люблю я в поле одиноком

Вдыхать цветочный аромат,

Бежать вперед, раскинув руки,

Нагнуться - и букет собрать.

Люблю ромашки полевые

И маки красные твои.

Дарю я их своей любимой,

Как даришь ты лугам цветы.

   Прильнув, Таня поцеловала меня.
   - Спасибо, Максим.
   Это было наше последнее свидание. Я уходил в армию. На проводы собрались все родственники. К военкомату пришла и она, моя Таня.
   Так я покинул родную станицу. Простился с юностью. Началась пора возмужания, зрелости.
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ 3

ЗАГРАНИЦА

   Станичники на вокзал держались вместе. И когда раздалась команда: По вагонам!", они ринулись в один вагон. Не заметили, как наступила ночь. Вагон покачивало, колеса постукивали на стыках рельс, а Максим, раскинувшись в уголке на соломе, перебрал в памяти свои прошитые годы, и перед глазами мелькали картинки его жизни, вперемежку сменяя одна другую.
   ...Вот перед ним встает родная станица с белыми хатами утопающими в кипучей зелени. Внизу - серебристая лента реки изгибаясь, теряется за поворотом. За ней, сколько хватает глаз растекаются зеленая равнина. А у самого берега покачиваются на ветру заросли камыша, да кое-где в беспорядке разбросаны кусты орешника и ивы.
   В 1933 году ему пять лет. Как рассказывала мать, Кубань охватил страшный голод. Отец уехал в Грозный, забрав с собой из дому самотканое полотно, в надежде поменять на хлеб, но в поезде его крадут. Долгое время отец слоняется по городу нищим. Наконец, ему повезло, он устраивается на работу. Внезапно его сваливает тиф. Болеет долго.
   Мать за время отсутствия отца вынесла на базар все, что можно продать. Вырученные деньги проели быстро. Ходить не могли. Максим, завернутый в лохмотья, лежал на печи и был похож на высохший скелетик. Хлеба не просил, знал, что его нет. Сначала просил кусочек соли пососать. Затем перестал просить и это. Мать лежала внизу на лавке.
   Еще день или два, они бы умерли. Отца не ждали, считали, что нет в живых. Вдруг открылась дверь, вошел отец с двумя мешками печеного хлеба. Увидел мать, заплакал. Поднял ее на руки, она была легкая, как пушинка, посадил за стол.
   Мать чуть слышно сказала:
   - Посмотри сына, утром был жив.
   Отец кинулся к печи, взял осторожно Максима на руки целуя его повторял: "Сыночек, я сейчас, погоди, я сейчас...". Он положил сына на стол, ближе к матери, а сам бросился развязывать мешки, достал буханку, разломил ее пополам и дал им по большому куску.
   Есть хлеб они не могли. Отец размачивал его и горячей воде и давал...
   А вот это уже хорошо помнил сам. На улице, где Максим жил, дома спускались до берега. Слева возвышалась стена леса, часть которого была отрезана от берега нешироким рукавом Кубани, образуя зеленый остров. В сторону большой реки стояла дубовая роща. Лучшего места для мальчишеских игр и рыбалки не сыщешь.
   Бывало в полночь дед стукнет в ставни кухонного окна, где Максим спал с матерью, тихо позовет:
   "Эй, внучек, выходь за сазаном".
   С бреднями и закидушками они спешат на зеленый остров к реке. В каком-нибудь дворе залает собака, выскочит из-за плетня и бросится за ними. Бежит до тех пор, пока не проводит подальше от своего дома. А потом, поджав хвост, возвращается недовольно рыча.
   Дойдя до места, они забрасывают закидушки, а затем вместе с дедом собирают хворост для костра. Он горит ярко и с треском выбрасывает искры высоко в небо. Почистив рыбу, вешают ведерко над костром и ждут уху, вкуснее которой Максим не едал никогда.
   Потом долго еще сидят молча у костра и слушают ночь, сливаясь с природой, будто становясь ее частицей. А на рассвете вдруг украдкой пробежит ветер, затронет всех, и ты жмешься ближе к остывающему костру. Словно проснувшись, зашумит листва на деревьях, покроется мелкой рябью река, раскачивая во все стороны отраженный в ней тусклый блик луны.
   ...Детство, детство. Максим вспомнил, как однажды приехал с поля домой помыться. Встретила заплаканная мать.
   - Что случилось, мама? - бросился в испуге к ней.
   - Сынок, налог принесли на садовые деревья.
   - Как жить-то будем?
   Она утирала фартуком слезы.
   Максим, ничего не ответил матери, а сразу прошел в сад и долго "ходил там, что-то обдумывая.
   А ночью проснулся, тихо открыл дверь, вышел на улицу, захватив топор. Ночь лунная, видно каждое дерево. Максиму было жалко сад. Он сажал его с братьями. Мать часто говорила:
   "Хлеба нет, ешьте хоть фрукты".
   Деревья, что люди, с ними можно разговаривать, и я вам скажу, они слышат. Да, да, слышат, не удивляйтесь. Когда ты любишь природу: деревья, цветы и разную травинку, войдя в сад, поздоровайся с ним, и ты увидишь, как кланяется тебе каждый кустик, каждая травинка приветствует тебя. Остановись, поговори с ними.
   В эту ночь Максим в последний раз разговаривал со своим садом, а через два часа его не стало.
   Вся жизнь Максима проходила в нужде.
   За свою работу в колхозе он ничего не получал. Некоторые, уходя в армию, оставались еще и должны колхозу. Уехать из села было нельзя: председатель не давал справок.
   "Кто мы? - думал Максим. - Рабы?"
   А поезд все дальше и дальше уносил его от отчего края.
   - Отслужу в армии, убегу в город, буду учиться.
   По вагону прошел слух, что везут на Украину. В учебке примут присягу, пройдут курс молодого "бойца, а там - прощай Союз, отправят служить за границу.
   Станичники: Тинька Орехов, Жора Шкабарня, Иван Рыбкин и Максим попади в одну роту. Разместили ее в большом корпусе трехэтажного здания на втором этаже. В проходах между кроватями стояли брусья, турник, около коптерки старшины - два высоченных старинных шкафа. Дисциплина была жесткой, но станичники не унывали, они были "обкатаны" самой жизнью. Заставим Максима ползать по-пластунски или работать на турнике, брусьях было не нужно, он делать это с удовольствием.
   Служба шла по принципу: "Не можешь - научим, не хочешь - заставим". Для неисполнительных это было тяжелое и изнурительное дело. Их крутили так, как было нужно командирам. И в конце они сдавались.
   Вечером, после отбоя, устраивали подъем. Выстраивали в шеренгу, распределяли по снарядам: одних на турник и брусья, других сажали на шкафы, где они выли на разные голоса - таким образом их учили петь. Третьи - ползали под кроватями и, не поднимая зада, иначе...
   Так нерадивые восполняли свою дневную недоработку. Этот "цирк" проходил каждый вечер. Солдаты, укрывшись одеялом и засунув головы под подушки, разрывались от хохота. Того, кто смеялся в открытую, тут же наказывали.
   Однажды у одного из станичников случилась беда...
   "Рота, подъем!", - раздалась команда.
   За считанные секунды солдаты построились, и старшина начал осмотр. Мимоходом делал замечания.
   Вдруг он остановился около отделения и, показывая пальцем на одного из солдат, спросил:
   - Как фамилия?
   Солдат, вытянувшись по стойке смирно, отчеканил:
   - Рядовой Рыбалкин, товарищ старшина.
   - Почему без головного убора?
   - Украли, товарищ старшина.
   - Как украли?
   - Ночью, когда спал.
   Старшина несколько секунд размышлял, потом выпалил:
   - Даю сутки на розыск. Ясно?
   - Так точно, товарищ старшина.
   Найти его шапку было нельзя, ее можно было только украсть. В учебке было около семи тысяч солдат. Туалеты все на улице. Красть в своей казарме было неразумно, тогда солдаты будут таскать ее друг у друга. А вот в соседней роте разве что.
   Ночью солдат выходит в туалет, расположенный на улице. "Сидит" он, угнувшись, вот тут-то и надо схватить с головы шапку и убежать. Этот прием здесь был давно опробован и подсказан станичникам "старым" солдатом, который исполнял обязанности коптерщика.
   В то время еще было голодно, кто-то в роте подворовывал и сбывал на базаре. "За вещами, надо следить в оба", - предупредил солдат.
   Утром рядовой Рыбалкин был в шапке. Никто из командиров не спросил, где нашел.
   Внезапно нагрянула в школу комиссия из штаба армии. Многие сверхсрочники были уволены, а некоторые офицеры разжалованы и выгнаны из армии. Уж много было у солдат жалоб.
   Настал день, когда солдат погрузили в вагоны и покатили на запад. Это были голодные годы, и там, где останавливался эшелон, от привокзального базара ничего не оставалось. Командование эшелона вынуждено было передать предупреждение на последующие станции. И теперь, когда поезд подходил к станции, на перроне выстраивались патрули. Базара не было, а есть хотелось страшно.
   На третьи сутки пересекли границу ГДР.
   У небольшого городка, поезд остановился.
   Через час раздалась команда:
   "Поротно, становись!"
   Когда на привокзальной площади весь эшелон был построен, к солдатам начали подходить "покупатели".
   Станичники старались и здесь держаться вместе.
   Один из "покупателей", подойдя к взводу, где стоял Максим, вдруг спросил:
   - Плотники есть?
   - Так точно, товарищ майор, - выкрикнул Максим.
   - Шаг вперед, марш, - скомандовал он.
   - Кто еще? - продолжая всматриваться в лица солдат, спросил майор.
   Максиму не хотелось оставаться в одиночестве и он сказал:
   - Товарищ майор, плотники есть, но они скрывают это.
   - Кто же? - обращаясь к Максиму, спросил майор.
   - Рядовые Рыбалкин, Орехов, Шкабарня, - выпалил Максим.
   - Шаг вперед, марш! - скомандовал майор.
   Выйдя из строя, они, со злостью посматривая на Максима, начали отказываться.
   - Разговорчики! - приказал майор.
   Майор повел их к машине.
   Так станичники попали в армейскую разведку. Вечером они были в части. Помылись, а потом их повели в столовую. Солдатам хотелось есть. За столом, когда поставили на десять человек огромную кастрюлю с макаронами по-флотски, они облегченно вздохнули. Всем досталось по две порции.
   - Здесь всегда так кормят? - спросил Максим солдата, который обслуживал.
   - Не похудеешь, - ответил тот. За столом рассмеялись.
   На другой день - развод. Старшина определил Максиму и его товарищам задание: сделать пирамиду для оружия и чистилку для ног. Старшим этой группы назначил главного "плотника" - Максима.
   - Что ты наделал, топора в руках не держали? - заволновались станичники.
   - А разве я держал? - сказал Максим.
   - Как?! - ужаснулись ребята хором.
   А так. Пойдем по казармам, найдем образцы и сделаем.
   Из плотницкого инструмента дали двуручную пилу и топор.
   - Остальное найдете сами, - сказал старшина.
   В соседней роте нашли образцы. Через два дня пирамида и чистилка были готовы.
   - Молодцы! - похвалил старшина. - Видно сразу растут мастера. Максим, глядя на ребят, подмигнул им.
   Делали все, что говорил старшина. Столы, скамейки, классные доски...
   Но продолжалось так недолго. Вместе со всеми стали ходить на полевые занятия. Учились быть солдатами. Нипочем им были строка, ливень, жара.
   Солдатам часто говорили об окружающих их врагах, которые под разными предлогами старались проникнуть в часть с поддельными документами. В соседней части оказался "врагом" майор медицинской службы. В другой части было отравление солдат. Вообщем, учили держать ухо востро. Солдаты знали, что находятся на вражеской территории, и поэтому любая самоволка считалась выходом из военного городка, как переход государственной границы, связь с немцами, измена Родине. Самовольщиков судили и через 24 часа отправляли в Россию. Но несмотря на строгость самовольщики были.
   Не раз читались приказы да и разговоров ходило в части немало о покушениях на часовых.
   "Удивительного ничего нет, - думал Максим. - Страна не наша. Мир чужой. И здесь ходят по городу не только честные немцы, но и вчерашние фашисты". Слишком остро воспринималась прошедшая война. Забыть ее сразу не могли. Многим, и Максиму в том числе, она врезалась в память. Он тоже вместе со всеми перенес
   оккупацию, голод, холод, разбой. И все это еще стояло у него в глазах. Максим почти в каждом немце все еще видел фашиста.
   И неудивительно, когда Максим первый раз заступил на пост, он был чрезвычайно осторожен.
   Охранять предстояло склад боепитания, который находился в сосновом бору в четырехстах метрах от части. Объект имел два ограждения.
   Сразу за ним, в четырех точках, по углам, были выкопаны г-образные окопы, а наверху около каждой траншеи стояли деревянные грибки, на которых была укреплена сигнальная кнопка. Нажатие часовым этой кнопки давало сигнал тревоги, за которым следовал вызов караула на пост.
   Внешнее ограждение находилось в ста метрах от внутреннего. Оно состояло из четырех рядов колючей проволоки, на которых были развешаны консервные банки. Если тронешь проволоку, то они зазвенят, а часовой - на стороже.
   Внутреннее ограждение по всему периметру хорошо освещалось. Освещено было и внешнее ограждение, а за ним плотной стеной стояли сосны, от которых падала тень на проволоку и свет как бы рассеивался. Между двумя ограждениями были деревья.
   На пост ходили два человека. Часовой и подчасок. Сменялись через два часа. В тот день Максим заступил на пост с подчаском Аксюковым. С вечера было тихо.
   Часовой и подчасок встречались, когда делали обход участка.
   - Аксюков, держись тени, не выходи на свет.
   - Хорошо.
   - В тени враг не сразу возьмет тебя на прицел.
   - А тебя?
   - И меня, - ответил Максим.
   Ночь была темной и сквозь рваные тучи кое-где просвечивали яркие звезды.
   Упадет шишка или хрустнет ветка, он сразу настораживается. Максим остановился, прилип к сосне и стал заворожено смотреть на небо.
   "Живое небо. Ведь есть жизнь во Вселенной, не может не быть", - подумал он.
   Оторвавшись от дерева, Максим прислушиваясь к шорохам, продолжать свой путь стражника.
   Первый раз на таком посту - дело серьезное. Им столько наговорили о врагах, что они в такой темноте мерещились всюду. Небо заволокло сильнее тучами, начал накрапывать дождик. Накинув плащ-палатку, Максим шел навстречу Аксюкову.
   Наставления часового подчасок воспринял серьезно, он стоял в тени. "Молодец", - подумал Максим.
   В двадцать четыре часа заступили вновь на пост. Пересмена принесла успокоение, они уже имели опыт предыдущих часов дежурства.
   Ударил гром, сверкнула молния, после чего стало еще темнее. Начался ливень.
   Максим промок, не спасла и накидка. Стоять под грибком не мог, считал, что должен видеть объект со всех сторон.
   Тени наползшие все сильнее, страха не было, но в душе возникла какая-то тревога.
   Подчасок по уставу подчинялся часовому. Вооружен был пулеметом Дегтярева. У часового был автомат ППШ.
   Максим подходил к грибку, как вдруг послышался звон консервных банок. Спрыгнул в окоп, взвел автомат на коротко очередь, крикнул:
   - Стой, кто идет?
   И дал предупредительную очередь.
   Ответа на окрик часового не последовало, но шум усилился. С окриком: "Стой, не двигаться", Максим дал длинную очередь.
   Дождь продолжал лить, в глазах расплывалось. Максим ничего не видел, что творилось за внешней оградой.
   "Ограждение прорвано", - подумал он. Со стороны Аксюкова застрочил пулемет. Встать из окопа и дотянуться до сигнальной кнопки было рискованно. Враг мог срезать очередью.
   Еще сильнее зазвенели банки, затрещали колья. Максим уже стрелял прицельно. Мелькнула мысль: "Должны же наш бой услышать?".
   Вдруг по глазам брызнул свет. "Окружены", - подумал Максим.
   Подчасок вел непрерывный пулеметный огонь. Внезапно Максим услышал громкую музыку, затем она смолкла, и тут же раздался из мегафона голос:
   - Приказываю прекратить огонь!
   Максим прислушался. Подчасок продолжал стрелять короткими очередями. Одна из его пуль задела сразу, свет погас и тут же в мегафон Максим услышал отборный русский мат.
   "Наши", - подумал он.
   Опять в мегафон раздался тот же голос:
   - Прекратить огонь!
   - Аксюков, - закричал Максим. - Ты слышишь?
   - Да, - ответил тот.
   - Прекратить огонь.
   В миг установилась давящая тишина.
   Со стороны машин к Максиму приближались люди, их было трое.
   - Стой! Осветить лицо! - скомандовал он. Максим узнает начальника караула. - Что за люди?
   - Часть поднята по тревоге, - отвечает начальник караула.
   - Не верю. К посту допущу со знаменем части, - сказал Максим.
   Через полчаса у ворот проволочного ограждения часовой услышал шум подъехавшей машины, а затем увидел силуэты направившихся к посту людей.
   - Стой, кто идет?
   - Смена.
   - Осветить лицо!
   Осветили. При знамени - командир части, начальник караула, разводящий и два человека смены.
   - Подходите, - с тревогой проговорил Максим и подумал: "Вляпались".
   Как только Максим вылез из окопа, ему приказали сдать оружие.
   Разводящий было двинулся к подчаску, но тот закричал:
   - Назад, допущу только часового.
   Максим шел к подчаску, но Аксюков увидел, что он без оружия, заволновался:
   - Где автомат?
   - Сдал.
   - Назад, - приказал он.
   Максим вернулся, взял автомат и направился опять к подчаску.
   - Прыгай.
   Максим прыгнул в траншею подчаска. Аксюков некоторое время подозрительно смотрел на Максима, потом спросил:
   - Кто они?
   - Свои.
   - Что теперь будет?
   - Не знаю. Пошли сдавать оружие.
   - Машины чьи? - опять спросил Аксюков.
   - Наши.
   - Я полоснул по фарам?
   - Чему быть, того не миновать, - сказал Максим и похлопал Аксюкова по плечу.
   - А ты парень ничего, - похвалил Максим.
   - И ты мне понравился.
   Подойдя к группе командиров, они сдали оружие.
   - Ну, вояки, на гауптвахту, марш! - приказал батя (так называли его в части). - Будем разбираться.
   Арестанты сидели на нарах и гадали о своей участи, им было не до сна.
   - Максим, давай станем друзьями, - вдруг предложил Аксюков.
   - Идет, - и протянул руку.
   - Хочешь я расскажу о своем друге.
   - Говори, все равно ведь не уснем.
   - Хутор наш обычный, каких на Кубани много, - начал свой рассказ Аксюков. - Война пришла к нам так же внезапно, как и ко всем другим. Разница лишь в том, что село наше стоит далеко от большой дороги, и немцы были у нас, возможно, меньше чем и станицах, лежащих ближе к ней.
   Мой друг, Вася Бекешев, сирота. С ним мы одногодки и учились и одной школе, у моей мамы. Он всегда находился как-то и стороне от других. Да и со мной он не всем делился, как говорят, был себе на уме. Жил он тогда на краю хутора у своей дальней родственницы. Его видели не раз у братской могилы, оставшейся после 1917 года, и подолгу простаивал там, что-то шевеля губами.
   Родители Васи умерли после революции, и мы не понимали, почему он часами простаивал у памятника.
   Войска наши отступили, и мы оказались в оккупации. В хутор долго не показывались немцы.
   Потом сразу нагрянули: староста, полицаи и немцы. Гуляли всю ночь. Были с ними там и сочувствующие новой власти. Три дня в доме старосты играла гармошка и раздавались пьяные голоса.
   И вот... Смеркалось. Вечер клонился к ночи, а в этом доме, все еще не прекращался пьяный гомон.
   Вдруг окно вдребезги разлетелось, и в комнату влетела граната. Она ударилась о печь, угодила в кастрюлю. Все, кто был, обезумев, попадали на пол. Граната не взорвалась. Подозрение пало на Васю, а, может, кто выдал его. Пошли с обыском. Под крыльцом обнаружили гранаты, пистолеты, винтовки и несколько сотенI патронов к ним. Васю забрали, и через несколько дней партизана-одиночку повесили.
   Мать тогда, обращаясь ко мне, сказала:
   ''Видишь, какие могли быть незаметные герои".
   Честно говоря, я Васе завидовал. Мне хотелось быть на него похожим, но я не знал, где проверить свое мужество.
   И вот случай представился. К нам в сад однажды въехало несколько крытых брезентом машин. В каждой из-под брезента выглядывало шесть больших стволов.
   Солдаты оставили технику на площади, развели костер и на вертолете поджаривали хуторских гусей. Я на кухне взял нож, подкрался одной из машин и стал резать скат. Руки неистово дрожали. Чувствовал, как мурашки покрыли тело. Но я упрямо продолжал пилить и думал, что подпиливаю всю фашистскую Германию. Вдруг зашуршали листья, кто-то приближался. Я нырнул в кусты. Так ничем и закончилась моя героическая вылазка на врага. Уже после понял, что прорезать такой скат кухонным ножом невозможно...
   Комиссия, назначенная командиром части, разобралась за один день. Оказалось, что убита немецкая корова, которая заблудилась и попала на ограждение.
   Через два дня на разводе был зачитан приказ, где за примерное несение службы "воякам" объявили благодарность.
   На службе Максим делает успехи, его назначили командиром отделения.
   Принял решение вступить в кандидаты в члены КПСС. Шесть месяцев проверяется его дело. Наконец, выяснилось, что компрометирующих данных со стороны родственников нет. Максим становится кандидатом и получает билет.
   Он заканчивает школу среднего комсостава на "отлично". Назначается старшиной своей первой роты.
   Обстановка в те годы была напряженной. Не раз приходилось подниматься ночью по тревоге в боевом снаряжении и сопровождать ''противника" вдоль границы.
   Но солдат никогда не унывал, в свободное время сидел в красном уголке: читал, или играл в шахматы, или писал домой письма. Много писем написал Максим Тане, но ответа не было. "Что с ней?", - думал он.
   Незаметно пролетело время, служба приближалась к концу. Многим уже мерещился запах родного хлеба. Все потихоньку начали готовиться к увольнению. Максиму предлагали остаться на сверхсрочную службу, но он отказался.
   - Хочу учиться, - сказал он.
   Солдаты покупали домой подарки и старались запастись новым обмундированием.
   Домой готовился и Максим. "Как только попаду в город, куплю подарки", - решил он. Такая возможность вскоре представилась. Он ехал в город с шофером.
   Был мартовский день. Дорога хорошая и водитель выжимал из своей машины до 100 км, заметили, что их преследует машина иностранной марки. Она мгновенно обогнала и скрылась за поворотом. Километров через пять подъехали к переезду, он был закрыт, и там уже стояло несколько машин, а последней была иномарка. Подъехали к ней вплотную, остановились. Из машины вышел иностранец и направился к нам.
   - Как машина? - спросил он по-русски.
   - Хороша, - ответил Максим, не скрывая восхищения.
   Иностранец вернулся к своей машине, открыл дверцу, взял там бутылку коньяка, и показывая на нее, сказал:
   - Хочу выпить, нечем открыть. У вас есть чем?
   Максим отрицательно покачал головой.
   - Попробуйте открыть так, - протянул бутылку Максиму. - Вы русские, это можете.
   Было неудобно отказывать, но закралось сомнение: "Вдруг не получится".
   Так длилось несколько секунд. Максиму не хотелось ронять честь, и он сказал:
   - Давайте вашу бутылку.
   Иностранец подал. Максим встряхнул ее, хлопнул по донышко, пробка выскочила и, сам того не ожидая, на лету поймал ее.
   Француз стоял, словно оцепенел. Вытаращив на Максима глаза и как-то странно икнув, сказал:
   - Класс! Выпьем.
   Иностранец тоже сделал два глотка и опять протянул бутылку.
   - Спасибо, надо ехать, - сказал Максим.
   Оставшийся в бутылке коньяк, иностранец понес к машине, порывшись в ней, он достал штопор, стаканчики и демонстрируя их, сказал:
   - Вы, русские, странные люди. Я уважаю вас. Мне захотелось выпить с вами, чисто по-русски...
   Они пожали друг другу руки, за переездом разъехались в разные стороны
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ 4

ДОМОЙ

  
   Поезд пересек границу ГДР и теперь мчался на восток, домой. "Прошло три года, - думал Максим, - но как изменились ребята. Они стали другими.
   Армия облагородила, подтянула их, расширила кругозор. Изменила облик и выправку. Короче, она из мальчишек сделала солдат и настоящих мужчин".
   Станичники ехали в одном купе, но здесь перебывала почти вся рота - все хотели на прощание выпить со старшиной. Были в приподнятом настроении, шутили, смеялись, обещали писать друг другу письма.
   За окошком светало, начало подниматься солнце, его яркие утренние лучи стали проникать в вагон, били в глаза.
   Истосковавшиеся по родной земле ребята спешили домой. Все дальше уплывали чужие поля, поселки и города. Наконец, пересекли границу Польши и поезд подошел к станции Брест. Солдаты высыпали из вагонов, радости не было границ; они на своей земле. Три года назад судьба забросила их далеко от родного края, но до сих пор они любят его до щемящей боли.
   ...Испокон веков повелось, что человек привязан к тому месту, где он родился, вырос, где покоятся его предки, где его научили ходить, петь и смеяться. Место это называется родиной...
   И сколько в это слово "родина" вложено души, переживании и радости.
   Люблю Кубань, быструю, с обрывистыми и крутыми берегами. Словно змея, извиваясь и сверкая серебристой чешуей, несет она шумные воды, наполняя прохладой станицы с белыми хатками. Словно красная девица выставляет себя напоказ, гордясь цветущими садами, плодородными полями и виноградниками, за которыми скрываются хаты и видны лишь крыши, да кое-где охранные вышки. Много ты видела и выстрадала, моя любимая Кубань. Ты видела слезы матерей, провожавших своих сыновей на войну, погибших или заброшенных на чужбину по злой воле.
   Не раз ты подвергалась бесчестию. Многие враги топтали твою землю, разоряя и заливая ее кровью. Твои сыновья грудью вставали на твою защиту. Разоренная и поруганная, ты вновь набирал силу и снова расцветала.
   А какой на Кубани смелый и бесшабашный народ! С седых времен он научен встречать опасность, лихо владеть конем, шашкой и кинжалом. О, он все может! И хорошо работать, и веселится, и выкрасть из ночного вражеского аула молодую черкешенку, а потом жениться на ней или попросить выкуп.
   А зимой, когда становился лед, все от мала до велика высыпали на крутой берег реки смотреть кулачные бои.
   ...Вот солнце уже закатывалось и только багровые лучи его кое-где цеплялись за крыши хат, садов и виноградников.
   Я стою на крутом берегу, а внизу, словно раненая чайка, бьется и стонет серебристая волна.
   Мне послышался в ней плач матери, мольбой призывающей откликнуться ее сына, заброшенного не весть какой судьбой и на далекую чужбину.
   Мать, плача, приговаривала:
   - О, соколик мой, ясноглазенький,
   Горемыкою я кручинюся,
   У Кубань-реки, я стою гляжу.
   О, река, река быстрая,
   Ты снеси поклон от кровинушек:
   От кровинушки своей матушки.
   От земли родной и Оксанушки.
   Иль закрылися очи ясные.
   Очи ясные добра молодца?
   О, как плачу я, разрыдаюся
   И слезой большой умываюся...
   Повсюду еще были видны следы войны: разрушенные дома, железнодорожные станции, но страна упрямо набирала темп. Кругом шло строительство.
   В окошке вагона теперь мелькала наша земля, ее огромные просторы. Широкие поля, села с украинскими белыми хатками крытые соломой, колодцы с "журавлями". Все это сжимало сердце и трогало душу. после пребывания в ГДР стало понятнее, как мы плохо живем. Бедность бросалась отовсюду. Дряхлые дома, худые крыши, плохо одетые, порой голодные, люди. Необработанные поля...
   "Как бы не было худо, - думал Максим, - это моя Родина".
   Максим решил телеграмму не давать, хотел нагрянуть домой внезапно. Сейчас он лежал на полке, строил планы на будущее. Учиться дома не было условий. Он знал наверняка, что его опять отправят в поле, на трактор.
   Даже если и есть в станице вечерняя школа, ему с поля не выбраться. Тракторная бригада далеко, и никто возить его в школу не будет. Значит, надо уезжать, а это не просто. Открепительный талон по учету кандидата в члены КПСС придет на станицу. А политотделе армии Максим просил открепительный талон на руки, ему отказали: "Откуда тебя взяли, туда и вернем. Сельское хозяйство надо восстанавливать, для этого нужны механизаторы".
   Максим решил ехать к дяде в Грозный. У него пятеро детей. "Не выгонит, примет племянника, никуда не денется", - проговорил уже вслух. И вот родная кубанская земля. Радостно затрепетало сердце. Поезд подходил к станице. В окне вагона замелькали знакомые поля, посадки, полевые станы. Максим стоял у окна, смотрел на все это, и ему вспомнились тяжелые годы самоотверженного труда, страшного голода. Он вспомнил первого учителя Васю Игнатьева, девчат из тракторной бригады. Соню, свою прицепщицу. "Как будто это было вчера," - подумал Максим.
   Оказалось, что ребята в Ростове дали домой телеграмму, там же подсело в вагон много станичников.
   - Значит, нас будут встречать? - спросил Максим.
   - Как положено, с оркестром, - ответил Орехов.
   Все готовились к встрече с родными. Чистили пуговицы, сапоги. Всем хотелось выглядеть красивыми перед родственниками и людьми станицы.
   - Братцы, элеватор вижу, - закричал Рыбалкин.
   Ребята бросились к окнам. Мимо проскочили высокие тополя, белые хатки родной станицы. Сердце так стучало, что готово было выпрыгнуть в окно и побежать навстречу к родным и близким людям, с которыми выжили и победили страшного врага, и с которыми так долго были в разлуке.
   Поезд сбавил ход и стал тихо приближаться к станции. Как только он поравнялся с вокзалом, грянул оркестр. Воинов пришли встречать не только родственники, но и колхоз, в котором они работали.
   Максим во все глаза глядел на толпу. Вдруг сразу увидел всех: отца, мать, деда, братьев, других родственников. Они заметили его раньше, махали руками. Первыми подбежали братья. Потом подошли остальные.
   Тут же, на вокзале, состоялся митинг. Первым выступили председатель сельского совета, секретарь райкома. За ними - Шкабарня.
   Говорили о подъеме сельского хозяйства, о нехватке кадров. Пополнение, которое они сегодня встречают, как раз кстати, их знают, как хороших механизаторов.
   А Шкабарня заверил, что солдаты не подведут, оправдают доверие.
   Максим стоял в кругу родственников, рассеянно слушал оратора, думал:
   "Что с Таней. Почему не пришла? Ни одного письма за три года".
   Эта мысль не давала ему покоя.
   На улицу вынесли столы, засуетились женщины.
   Встречали Максима не только родственники, но и ближайшие соседи по улице. Были тосты, тосты. Потом пошли воспоминания о работе, о войне, о голоде. Друг отца Мягких рассказал, как хотел продать костюм Максиму, и как тот принес ему бесплатно пуд пшеницы, отказавшись от обновы. Вспомнилось и о том, как Максим получил целую машину хлеба. Спас матушку и братьев от голодной смерти. От этих воспоминаний все плакали.
   Плакал и отец Максима, который всю войну был на иранской границе и пришел из армии только в 1948 году, когда старший сын уже служил. Максиму было не до веселья, ему не сиделось. Он думал, как прилично уйти и никого не обидеть. Нагнувшись к отцу, тихо сказал:
   - Я загляну во двор, а потом схожу в МТС, надо.
   - Иди, сынок.
   "Что с Таней, где она?", - постоянно спрашивал себя Максим и не находил ответа. Ноги сами несли его к Захарову. Он посмотрел на часы-штамповку, которые приобрел в ГДР, конца рабочего дня оставался час. Он боялся не застать дядю Татьяны.
   В МТС он не стал заходить в кабинеты, здоровался со знакомыми.
   В приемной Захарова Максим узнал секретаршу. Валя работала тут давно.
   - Здравствуй, Валя! У себя? - Максим кивнул и сторону кабинета.
   - У себя, заходи.
   Максим подошел к двери и, тихонько приоткрыв ее, заглянул в кабинет. Захаров, наклонив голову, быстро писал.
   - Можно, Василий Павлович?
   - О, Максим! Родной, ты мой, - выбираясь из-за стола и протягивая обе руки, не скрывал радости Захаров. Они обнялись, расцеловались.
   - Однако, какой же ты красавец! - сказал Захаров. - Валя чаю. А ты проходи, садись, - предложил он парню. Не отрывая взгляда от Максима, продолжил. - Молодец, форму носить можешь, тебе она идет, ты прирожденный военный. Почему не остался?
   - Не захотел.
   - А оставляли?
   -Да.
   Они сидели напротив друг друга, пили чай.
   - Значит, подмога пришла?
   - Как сказать.
   - Это почему же?
   - Учиться хочу.
   - Правильно думаешь, Максим. Еще раз молодец, - сказал Захаров.
   - Где Таня? - вдруг спросил Максим, гляди в глаза Захарову. - Как ушел в армию, ни одного письма. Как в воду канула.
   Захаров встал из-за стола и начал ходить по кабинету.
   - Василий Павлович, что с Таней? - не унимался Максим.
   Захаров подошел, положил руки ему на плечи и, глянув в глаза, сказал:
   - Забудь ее, она тебя не стоит. А письма твои у меня дома.
   Максима бросило в жар.
   "Так верил ей, надеялся. Конечно, она умна, красива. А кто я?" - пронеслось в голове. - Уеду, уеду отсюда немедленно".
   - Где она?
   - Во Львове, - сказал Захаров.
   Он видел, как страдает Максим, жалел и понимал его.
   - Ну, ты не унывай, все будет хорошо. Ты молод и это главное. У тебя большая дорога. Только учись.
   ... Максиму нельзя было засиживаться дома, его звала дорога.
   Уже входя в приемную секретаря райкома партии, он обдумал, что ему скажет, какие аргументы выставит, чтобы уехать из станицы.
   "Учеба - вот единственный мой аргумент", - и с решимостью толкнул дверь.
   - Здравствуйте, Иван Платонович.
   - Здравствуй, - секретарь пожал руку вошедшему парню. - Как я понял, пополнение прибыло?
   - Об этом надо поговорить.
   - Давай поговорим, - сказал секретарь и сел за стол.
   - Хочу учиться, отпустите в город.
   - Отпустить мы не можем, Максим. Да ты и сам понимаешь, что сейчас делается в стране. Везде не хватает опытных кадров. А вы хотите поставить свои личные интересы выше государственных, - сразу перешел на "вы" секретарь. - Нет и нет...
   Максим понял, что ему отсюда не выбраться.
   - Где ваша кандидатская карточка? - потребовал секретарь.
   - Дома, - не задумываясь, выпалил Максим.
   - Как, разве не носишь при себе?
   - Ношу, сегодня забыл.
   - Завтра приходи. Поставим на учет.
   Про себя Максим уже решил, что завтра в станице его не будет, и, простившись, вышел из кабинета.
   Максим пришел домой взбудораженный. Весь разговор с секретарем крутился у него в голове. Никому нет дела до него.
   Переговорив с отцом и матушкой, Максим стал собираться и дорогу. Он понимал, что уходил из долгу навсегда. Какая судьба ждет его, еще не ведал, но твердо знал, что будет бороться за снос место в жизни. Он своего добьется, будет работать и учиться.
   Маленький походный чемоданчик был готов. Его тревожило расставание с родителями. Не осмотрелся, не побыл дома, как уже опять уезжать.
   - Сыночек, родненький, не успела я наглядеться на тебя, как ты снова покидаешь, - плакала матушка, причитая.
   Максим прижал ее седую голову к груди, гладил по волосам, и сам, едва не плача, говорил:
   - Я же не умер, мне надо учиться, мама.
   - Учиться - это задумка правильная, - вытирая слезы, сказал отец. - Езжай к дяде, передай от нас привет. Долго у него не задерживайся. У него пятеро. Постарайся устроиться в общежитие. А так ходи в гости к ним. Не забывай нас. Мы всегда будем думать о тебе, ждать весточки, помни об этом. Как приедешь, сразу напиши.
   Попрощавшись, Максим вышел со двора. Сделав два десятка шагов, он обернулся. "Сколько в этом доме пережито?!", - говорил его взгляд.
   У калитки стояли и провожали его стареющие родители, ветхий, с ободранной крышей дом, сгнившие ставни и кое-где покосившийся забор.
   "Дом, как человек", - подумал Максим. Дряхлеешь ты, с тобой дряхлеет и он. Максим с тоской смотрел на стариков. Перехватило горло и что-то сжалось внутри. Захлебнувшись слезами, он резко повернулся и сначала побежал, потом перешел на шаг. Максим спешил к вокзалу. Он все еще не мог прийти в себя от прощания с родителями.
   Не знал, как его примут в Грозном, и где он совсем скоро окажется. Максим вступил на тяжелый, но интересный путь.
   Автобусом Максим добрался до Кропоткина, а там сел в поезд на Грозный. Устроившись у окна, долго не мог освободиться от мысли, что навсегда покидает свой отчий дом. Мимо проплывали новые хутора, станицы, города. Мелькали сады, леса, горы.
   Максим смотрел и думал: "Не знаем своей России. Какая же красивая у нас земля!"
   Через сутки он был в Грозном. Выйдя из вагона, Максим достал записную книжку и, найдя в ней адрес дяди, подумал: "Спрошу, как найти его улицу".
   Максим уже заметил небольшой дворик и дом дяди.
   ''Как они тут живут, в такой тесноте?" - подумал он.
   Наш род отличался гостеприимством, как и многие люди, долго живущие на Кавказе. Любят принять гостя и с ним погулять. Таким был дядя, родной брат отца.
   С фронта пришел покалеченный. Танк подбили, он вылез через нижний люк, хватило сил доползти до воронки, через несколько минут танк взорвался. Сейчас он работал экскаваторщиком, хотя и был с одним глазом.
   Калитку открыл шустрый мальчишка.
   - Ты кто? - щурясь от яркого солнца, спросил он.
   - Я - твой брат.
   Мальчишка, как вихрь помчался в дом, крича:
   - Папа, мой брат приехал.
   Дверь открылась, из нее высыпали: Коля, Саша, Миша, Люба, Таня . За ними стояли дядя и тетя.
   "Да, семейка! Тут не соскучишься", - подумал Максим.
   Тем не менее, они его встретили с радостью.
   - Спать в летней кухне будешь, - сказал тетя.
   После обеда они посидели на порожках дома, где дядя рассказывал о промышленности города.
   - Кем думаешь стать? - спросил дядя.
   - Хочу узнать, как получается бензин, керосин.
   - О, таких заводов здесь много, - улыбнувшись, сказал он.
   - Все будет зависеть от того, куда стану на партийный учет.
   - Тогда тебе надо ехать в Сталинский райком партии. Там в основном сосредоточены нефтеперерабатывающие заводы.
   Утром, прведя себя в порядок, Максим направился в райком.
   "Терять время нельзя", - подумал он.
   В приемной к секретарю оставался один человек. Максим поздоровался, сел рядом с ним. Девушка, не подняв головы, печатала на машинке. Максим наблюдал за ней.
   "Ей и двадцати пяти нет", - отметил про себя.
   Белое платье, подчеркивало голубые, как летнее небо глаза девушки. Шею обрамляли янтарные бусы, а в ушах были такие же серьги. На улице пройти мимо такой красавицы и не заметить, было бы нельзя.
   Кончив стучать "клавишами", она встала, быстро собрала листки и скрылась за дверью секретаря. Через минуту вернулась на свое место.
   - Юля, как настроение у Виктора Васильевича? - спросил ожидавший приема посетитель.
   - Хорошее, - улыбаясь ответила девушка.
   Она, как бы только-что заметила Максима и поинтересовалась:
   - Вы к секретарю?
   - Да.
   Теперь она не сводила глаз с него. Не так, чтобы откровенно, но тайком разглядывала его.
   "Интересно, по какому вопросу пришел этот красивый парень. Откуда он?" - думала она.
   Максим давно уловил ее взгляд и понял, что он нравится ее. У него мелькнула мысль:
   "Если он хочет чего-то добиться, через нее можно многое сделать".
   Открылась дверь, из кабинета вышли два человека. Один молодой, а другой постарше, с сединой на висках. На пиджаке у него виднелось четыре ряда орденских колодочек.
   - Это он, - подумал Максим.
   - Проходите, - сказал секретарь, пропуская впереди себя очередного посетителя.
   Максиму вдруг показалось, что он его где-то видел.
   "Ерунда, - подумал он, - много бывает людей похожих".
   Теперь, когда они остались одни с Юлей, Максим решил действовать. Подсел ближе к столу.
   - Скажите, Юлечка, ваш секретарь - человек строгий?
   - Нет, он у нас хороший. Как говорят, душа человек, - на секунду оторвавшись от машинки, сказала она. - Вы по какому вопросу?
   И тут Максим, сам не зная почему, рассказал ей о себе.
   - Юля, сходим в кино? - предложил Максим.
   - Сходим, - и глаза ее засветились.
   - Мне нравится твое имя, - старалась не упустить нить разговора Юля.
   - Только имя, - спросил, улыбаясь, Максим.
   Она промолчала, но он отметил, как вспыхнули румянцем щеки.
   "Застеснялась", - подумал он.
   Дверь скрипнула, из кабинета вышел последний посетитель.
   - Заходи. Ни пуха тебе...
   В кабинете Максим вытянувшись громко отчеканил:
   - Товарищ секретарь, разрешите обратиться по личному вопросу?
   - Обращайся, сынок, - и пригласил Максима сесть за столик.
   "Да, ему врать нельзя, скажу все как есть", - подумал Максим.
   - В каких частях служил?
   Максим хотел было встать, но тот, дотронувшись до плеча, осадил:
   - Сиди, старшина.
   Секретарь встал, прошел за стол и нажал на кнопку.. Вошла Юля, которая, приоткрыв дверь, уже не раз заглядывала. Видимо, переживала за Максима.
   - Юля, приготовь чай.
   - Где служил? - переспросил секретарь.
   - В ГДР, третья армия, армейская разведка, - отчеканил Максим.
   Секретарь встал и начал ходить по кабинету, потом резко остановился, улыбаясь посмотрел Максиму в глаза:
   - Юля, ты только посмотри на этого старшину, он не хочет признавать своего сослуживца.
   Максим смотрел на секретаря и все еще не мог вспомнить, где же он его видел.
   - Я хорошо запомнил, как ты "воевал" и поднял часть по тревоге...
   И словно молния обожгла:
   - Господи, да это же капитан Смешливый, командир роты.
   Перед глазами Максима мгновенно проплывает картина из прошлого.
   ... Утро. Дневальный по роте объявляет:
   - Срочно подойти к старшине.
   - Зачем понадобился? - на ходу размышлял Максим.
   Открыв дверь, он заходит в комнату Чернышева.
   - Вот тебе пропуск и марки, слетай на "харлее" в город, привези шнапс.
   - В честь кого сабантуй? - спросил Максим.
   - Сегодня вечером провожаем на гражданку капитана Смешливого, моего друга, - с дрожью в голосе ответил Чернышев.
   Капитан и старшина роты - фронтовики, армейские разведчики, друзья. Всю войну вместе.
   В прошлом Чернышев - майор, уже после войны застрелил немца, за что был разжалован. Ничто так не скрепляет людей, как фронтовая дружба. Что они друзья, знала не только рота, но и все в части. После случая на посту, Максим стал доверенным лицом Чернышева, хотя и исполнял тогда обязанности командира отделения. Старшина знал, что Максим не проболтается. Даже по ночам не давала покоя наша контрразведка.
   Бывало спишь, и чувствуешь, что около тебя кто-то сидит. Просыпаешься, видишь: рядом с тобой контрразведчик. И тут начинаются расспросы:
   - Какое настроение, солдат? Что пишут из дому? Кто ходит в самоволку?
   Поэтому в роте офицеры и комсостав вели себя осторожно. Языки не распускали. Можно было загреметь за милую душу.
   ... Это случилось в начале службы Максима.
   Вечер. После отбоя собрались в комнате-коптерке офицерский и средний комсостав роты. Не хватало мест, и поэтому пристраивались кто где мог, но почетное место за небольшим столиком было отдано друзьям. Проводы прошли хорошо, но всем было от них грустно. Командира в роте любили...
   И вот теперь Максим сидит перед капитаном Смешливым в кабинете секретаря райкома...
   - Капитан, командир, кто бы мог подумать.
   Они стояли обнявшись несколько секунд, вглядываясь друг в друга. Капитан предложил Максим сесть за столик, а сам достал ключи, открыл сейф, вытащил бутылку коньяка и несколько конфет.
   На столе стоял в стаканах уже остывший чай. Юля оказывается не вышла, она тихо стояла у входной двери, смотрела на нас и вытирала платочком слезы.
   Капитан разлил коньяк по рюмкам, предложил тост:
   - Выпьем за встречу.
   Обращаясь к Юле, он предупредил:
   - Меня нет...
   - Ясно, Виктор Васильевич.
   Однополчане пили за свою роту, за старшину Чернышева.
   - Чернышев, - рассказывал Максим, - демобилизовался после вас через полгода. Он поехал не в Киев, где у него, вы знаете, гестаповцами были расстреляны родители, а на Дальний Восток. Больше о нем не слышали.
   - Вот и я о нем ничего не знаю, как в воду канул. Закружила нас гражданка, - тяжело вздохнул капитан.
   - Ну, старшина, рассказывай все, как на духу.
   Это была исповедь всей жизни. Начиная с войны и кончая увольнением из армии, включая сюда и открепительным талон, посланный политотделом армии в родную станицу.
   Они уже "приговорили" бутылку и, чтобы не тревожить Юлю, пили холодный чай.
   - Где хочешь работать?
   - Как я вам уже говорил, меня интересует переработка нефти и получение из нее бензина, керосина... Я об этом мечтал, когда еще в колхозе работал на тракторе.
   - Скажи, Максим, а у тебя кроме военного обмундирования что-нибудь есть?
   - Нет, это все, что на мне.
   - Тогда слушай. Сегодня 1952 год. В следующем году будут организованы шестимесячные курсы операторов для работы на каталитических крекингах. Это совершенно новые установки по получению высокооктанового бензина. Они впервые будут пускаться здесь. Я помогу тебе поступить на эти курсы.
   Сейчас, я считаю, ты должен заработать денег, чтобы приодеться. Ясно, старшина?
   - Так точно!
   - Вот и договорились, - сказал секретарь. - Завтра с моей запиской, - продолжал он, ты пойдешь в организацию "Грознефтеразведка". Устроишься в общежитии. Негоже стеснять дядю фронтовика, ему и без тебя тяжко. Выдадут тебе спецодежду и будешь пока работать на тракторе С-80. Там вахта - пятнадцать суток работаешь, пятнадцать отдыхаешь. Заработки хорошие. Будете открывать в районах Ачи-кулак, Азиксуат, Камыш-бурун нефть. Это твое начало, Максим. Итак, сначала нефть, а потом ее переработка, - так закончил свое наставление секретарь райкома.
   Максим и Юля вышли из райкома вместе. Взяли билеты в кино и теперь прогуливались перед кинотеатром "Челюскинец", в ожидании начала фильма.
   - Юля, трудно быть красивой?
   - Почему же трудно, Максим, наоборот, приятно, - улыбаясь, ответила Юля.
   - А мне, кажется, трудно. На такую девушку все обращают внимание, пристают со своими ухаживаниями. Она бедная не знает, куда повернуться, то налево, то направо. К концу дня устает, что не хватает сил доползти до кровати. Нет, я не завидую красивым, - подытожил Максим.
   Юля засмеялась.
   - Ты, оказывается, шутник, Максим.
   - Хотела бы я знать, какая будет у тебя жена?
   - Рыжая с веснушками. С такой мне будет спокойнее. Кроме меня не всякий на нее позарится.
   - Ты ревнив?
   - О, да. Жена - моя собственность.
   - Ты страшный человек, Максим. Как же быть с теми, - продолжила Юля, - кто говорит, что красота спасет мир?
   - Не красота спасет мир, а сознание красоты спасет мир, - поправил Максим.
   А если серьезно, Максим, какое у тебя отношение к красоте?
   Самое положительное, Юлечка. Я однажды пострадал из-за нее.
   - Как! - воскликнула Юля и тихо добавила; - Расскажи.
   - Шла война, - начал свой рассказ Максим, - и получилось так, что мой дед перевез нашу семью из города в станицу, где я родился. К девчатам уже присматривался. На улице, где мы поселились у своей родственницы, радом жил парнишка моего же года, Ванька Филимонов.
   Как-то он предложил сходить с ним на соседнюю улицу к девчатам. Обычаев местных я тогда не знал.
   В станице было три колхоза: "Литвинов", "Ульянов", "Ударник полей". Мы принадлежали к литвиновцам, пошли к девчатам-ульяновцам.
   Веселье было в самом разгаре, когда мы пришли. Постучали. Дверь нам открыла девушка. Зашли. На полу вертелась бутылка, и вдруг она останавливается, указывая горлышком на меня.
   Какой здесь начался смех, визг, крик.
   "Нет, так не по правилам. Целуй его", - кричали девчата.
   Я растерялся и толком не мог понять, что происходит. Двое парней подвели ко мне очень красивую девушку.
   - Целуй, сказали они.
   Она ткнулась носом в мою щеку.
   - Не так, целуй, как следует, - кричали девчата.
   - А ты чего стоишь, как истукан, помоги ей, - сказал парень.
   Девушка запала мне в душу. Я весь вечер поглядывал на нее. И когда начали расходиться по домам, пристроился за ней следом и уже на улице предложил проводить ее домой. Она согласилась. Шли молча. Я боялся дотронуться до ее руки, очень хотелось. Дом ее был недалеко, и мы быстро подошли к калитке.
   - У вас есть лавочка в саду? - спросил я.
   - Есть, - прошептала она и, молча открыла калитку, повела вглубь сада.
   Она молчала, но мне было хорошо с ней. Мы сидели пока не стало светать.
   - Надо идти, - засобирался я.
   - Угу, - сказала она.
   Я открыл калитку, вышел и уже хотел было повернуть за угол, чтобы попасть на свою улицу, как оттуда вышли ребята.
   - До зари сидишь с нашими девчатами? - сказал один из них.
   - А что, разве нельзя? - огрызнулся я.
   - Мы покажем тебе: что можно, а что нельзя, - сказал один из парней.
   Это были последние слова, что я слышал. Избили меня здорово, но я был упрям, и чихал на их запреты, ходил к ней не раз. Но ходил я теперь осторожно, не через калитку, а дворами попадал и сад и также уходил домой.
   Целых две недели мы сидели на лавочке, я рисковал своей жизнью, а от нее только слышал два слова: "угу" и "ага".
   Каждый день она отдалялась. Красота ее для меня стала меркнуть. Я был холоден, она больше не впечатляла.
   И, наконец, я перестал ходить совсем. Оказалось, что к красоте еще надо и ум иметь. Вот такая получилась история с красотой, - закончил Максим.
   - Да ты философ, - смеясь, сказала Юля.
   - Завтра устраиваюсь на работу, когда приеду, не знаю.
   - Буду ждать, - улыбнулась Юля на прощание.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ 5

НОВАЯ РАБОТА

   Новая работа
   Всколыхнувшая страсть
   Случай в дороге
   Мечта сбывается
   Свадьба
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

НОВАЯ РАБОТА

   Максим сидел в приемной директора "Грознефтеразведки".
   - Скажите, совещание надолго? - спросил он секретаря.
   - Диспетчерская, длится час.
   Максим решил выйти во двор. Нетерпелось посмотреть на трактор, на который ему предстояло сесть. "С-80" выглядев богатырем. Таких тракторов, когда Максим работал в колхозе не было. "Ничего, и его освоим", - подумал он. Максим потоптался вокруг машины и снова вернулся в приемную. К этому времени диспетчерская закончилась, и секретарша разрешила ему зайти в кабинет директора.
   - Здравствуйте, Валентин Павлович, я пришел по вопросу трудоустройства.
   - Здравствуйте. Кадры нужны. Где работал до армии? В колхозе на тракторах: "СТЗ", "ЧТЗ", "НАТИ".
   - Но ведь у нас "С-80", - сказал директор.
   - Освою.
   - Хорошо. Я вызову главного механика, он и займется тобой.
   Главный не заставил себя долго ждать. Директор, кивнул в сторону Максима, дал указания принять его на работу по своему усмотрению.
   - Пошли, - обращаясь к Максиму, - сказал главный механик.
   Зашли в секцию, где в углу лежала груда металла.
   - Это и есть твой "С-80". Как только соберешь, будем работать...
   Оставшись один на один с развалиной, Максим вдруг вспомнил, что не отдал директору письмо секретаря райкома партии. Пришлось вернуться.
   Протягивая его директору, он попросил извинения за забывчивость и направился в ремонтную мастерскую, где его ждал главный механик. Через минуту обоих по селектору директор вызвал к себе. К моменту их прихода в кабинете находились еще двое.
   - Вам, - директор обращался к тем двоим, - сегодня же определить солдата в общежитие и выдать командировочные. Главному механику выдать спецодежду и определить район, где он будет работать на новом "С-80".
   - Как на новом? Не допущу, - вскипел главный.
   - Допустишь. Это распоряжение райкома...
   Все было оформлено за один день. На следующее утро Максим поехал в район.
   И вот машина выскочила из Грозного. Спустя полтора чаем подъехала к мосту через реку Терек. За ним были села, села... А дальше степь без единого деревца. Вокруг, на сколько охватывал глаз, Максим видел песчаные барханы. На ухабах машину бросало из стороны в сторону. На верху было прохладно, хотя кузов наполовину покрыт брезентом.
   - Сколько придется так трястись, чтобы доехать до места? - спросил он попутчиков.
   - Часов семь, - услышал в ответ.
   На дорогу тетка положила кусок сала и хлеба. А бутылку водки предусмотрительно прихватил в магазине. Он по опыту знал как ревностно старые специалисты относятся к своим машинам. С первым попавшим работать не станут. Да и ребята, попутчики высказали сомнение:
   - Еще неизвестно, как Савельич тебя примет. Он мужик норовистый. Многих уже отослал назад. Начальство с ним считается. Как раз о том же предупредил его и директор.
   - Постарайся ему понравиться, - наставлял он Максима.
   Всю дорогу эти слова не выходили у него из головы. Максим ехал в форме. Знал, как народ любит солдат. Именно на это рассчитывал в глубине души новоиспеченный тракторист.
   Селение Камыш-Бурун находилось в 300 километрах от Грозного. За ним в десяти километрах - поселочек нефтяников. Пятнадцать финских домиков. В них, в основном, жили буровики. Близко к поселку примыкало озерцо, которое наполнялось водой из пробуренной скважины. В первой половине одного такого домика находились трактористы, в другой - шоферы. Между собой мужики дружили, часто выручали друг друга. Столовой здесь не было, но был магазинчик. Каждый питался как мог.
   Случалось, что шоферы привозили баранчика, и тогда начинался общий ужин. Русский человек в большинстве своем не может сидеть один в уголочке и есть. Раз барашек, значит и выпивка. И уж тут мужики покуражатся и наговорятся вдоволь. Тема у них вечная, всегда одна и та же: на работе говорят о женщинах, а дома
   о работе.
   Уже стемнело, когда машина со сменой подходила к поселку нефтяников. Он весь в огнях. С песчаного бугра он виден был, как на ладони.
   Максим поправил на себе гимнастерку, фуражку, протер сапоги и только потом открыл дверь.
   - Разрешите?
   - Заходи.
   "Господи, помоги", - про себя помолился Максим.
   За столом пил чай сухощавый человек. Лет ему было, примерно, за пятьдесят. Высокого роста, с рыжей шевелюрой, большими строгими глазами, которые сверлили Максима, как буры, он окинул его суровым взглядом.
   - Я ваш сменщик, давайте знакомиться, - протянул руку Максим.
   - Терентий Савельевич, - ответил он, но руки не подал.
   "Однако орешек", - подумал Максим.
   - Почему в погонах?
   - Недавно вышел в запас и прямо сюда.
   Парень развязал вещмешок, достал хлеб, сало. Все выложил на стол. Открыл бутылку водки и разлил по стаканам.
   - За знакомство, - предложил Максим, закусывая кусочком сала, уж очень хотелось есть. - Если вы меня спросите, знаю ли я "С-80", прямо скажу, что не знаю, но научусь. Вас не подведу Максим замолчал. Молчание угнетало, и тогда, как бы угадав не мой вопрос Савельича, дескать, кто ты и откуда взялся: Максим начал рассказ о себе, о своем прошлом. Он говорил о работе и колхозе. Взгляд Савельича потеплел, душа оттаяла. Потянувшись, наконец, к стакану, который был нетронутым, он сказал:
   - За встречу, сынок.
   У Максима на глазах выступили слезы.
   - Ничего, - он похлопал его по плечу, - ты механизатор и это главное, а как управлять "С-80", я тебя научу - хочешь, прямо сейчас?
   Они вышли на улицу: Терентий Савельевич запустил движок, завел дизель, сел в кабину и начал показывать, как включал скорости. Все это он проделал за считанные минуты. И заглушил машину.
   - А теперь ты, - предложил он лукаво.
   И Максим в точности повторил все движения Терентия Савельича.
   - Молодец, я вижу, что ты парень толковый, пойдем и комнату.
   Выпили еще, и старина заговорил:
   - С молоду я тоже начинал с тракториста. Затем был бурильщиком, после стал мастером. Осваивал Кавказ, Сибирь. Работал в Индии. Здоровье начало пошаливать, и я решил осесть в Грезном. Перешел на трактор. Заработки здесь хорошие. Вахтовая работа меня устраивает. Сейчас в Грозном, на старых промыслах, строю дом. Хочу тебя попросить, чтобы ты отработал и мою смену. Еще много работы по дому, - закончил он.
   - Да ради Бога, Терентий Савельевич, сколько хотите. Мне некуда спешить.
   - Ну вот что. Ты наряды не пиши, я приеду закрою сам.
   Солнце поднималось все выше, равномерно освещая поселок, засверкало изумрудом озерцо. Стала оживать единственная улица. Народ засуетился, готовясь приступить к своей основной работе. Максим вышел, подошел к трактору, положил руку на гусеницу. Потянулся и сделал несколько упражнений. Выпрямился и завороженным взглядом стал смотреть на озеро. Потом вдруг сорвался с места и побежал к нему. Зашел по пояс в воду, умылся и скоро вернулся в комнату. Позавтракал хлебом с кусочком сала. Выпил стакан чаю. Настроение было приподнятое - его ждала новая работа.
   Завел трактор, прицепил к нему сварочный агрегат и потащил на буровую.
   День заднем Максим набирался опыта. Деньги закончились, жить надо было на что-то. Ребята объяснили, что местные жители нуждаются в керосине, но его нет. И они используют солярку. Так наладился обмен.
   Максим наливал горючее в стеклянные баллончики, а они несли солдату хлеб, яйца...
   Не заметил молодой тракторист, как пролетело два месяца его работы на буровых. Как-то возвратился Максим из очередного рейса. Помыл трактор, как всегда, поставил за домиком. Заглушив, поспешил в комнату. Неожиданно для себя увидел Терентия Савельевича. Тот шагнул навстречу, обнял Максима.
   - Ну, как, сынок, освоился, - ласково спросил он.
   - Освоился.
   - Наслышан, наслышан. Тебя люди хвалят. И это хорошо, - сказал Терентий Савельич. При этих словах он выкладывал на стол из плетеной корзины все, что привез с собой. Достал и водку. Улыбаясь, добавил:
   - Бабка моя наказывала: "Солдатика своего не обижай, угости как следует".
   - Спасибо.
   Савельич открыл бутылку, выпили.
   - Ты ешь больше, - угощал Савельич. Наряды я закрыл. Приедешь в управление - получишь деньги.
  

ВСКОЛЫХНУВШАЯ СТРАСТЬ

  
   На следующий день, чуть свет, Максим со сменой уехал в Грозный. А вечером был уже дома. Первый раз Максим спал в своем общежитии. Комната на двоих - это здорово. Но пока никого не подселили.
   В управлении, в кассе, он получил зарплату - три тысячи рублей. Для него это было целое состояние. Таких денег он в руках никогда не держал. поначалу даже растерялся. Завернул в ближайший магазин, купил целый ворох подарков для детей дяди. Себе купил костюм, туфли, рубашку, галстук. Из магазина - сразу в общежитие: ему не терпелось переодеться.
   Покрутившись перед зеркалом, он остался доволен собой. В зеркальном отражении ему улыбался совсем другой молодой человек.
   И вдруг стало грустно, он вспомнил тот костюм, который ему продавал за хлеб Мягких. Вспомнил о стариках. "Как они там? Надо написать", - думал он уже по дороге к дяде. Через час он был у родных. Все устроились на улице, в тени, за уютным столиком. Максим раздавал подарки, угощал и безостановочно рассказывал о своей работе, о Савельиче...
   По дороге от дяди сошел с трамвая у кинотеатра "Челюскинец", купил на воскресенье билеты на вечерний сеанс, потом цветы для Юли. Ее рабочий день подходил к концу, в приемной секретаря, кроме Юли, никого не было.
   - Здравствуйте, Юля, - сказал Максим, протягивая букет. Она оторвалась от машинки, посмотрела на него и удивилась:
   - Какой же ты!
   - Какой? - допытывался Максим.
   - Нарядный. Я тебя таким еще не видела.
   - Я.тоже, - сказал он.
   Девушка, принимая цветы, поцеловала смущенного Максима в щеку. И поцелуй, и непринужденность - все это удивило Максима и обрадовало одновременно. Он поинтересовался:
   - Секретарь у себя?
   - На совещании.
   Я купил на воскресенье два билета в кино. Пойдем?
   Юля поспешно ответила:
   - Конечно, пойдем.
   Юля навела необходимый порядок на столе. Закрыв приемную на ключ, они вышли на улицу. Было прохладно. На дворе стояла осень. Под ногами весело шуршал желтый лист.
   Напротив ее дома, в небольшом скверике, они устроились на лавочку. С наступлением темноты становилось прохладнее. Пытаясь согреться. Юля все ближе прижималась к Максиму. Он снял пиджак и накинул ей на плечи. Девушка благодарно улыбнувшись, обвила его руками за талию. Максим потянулся к ее губам. Они поцеловались.
   - Я нравлюсь тебе? - спросила Юля.
   - Очень. А я?
   - Конечно, засмеявшись, сказала она. И, прильнув к Максиму, теперь уже сама поцеловала.
   Максим не спрашивал, есть ли у нее кто, дружит ли она с кем. Ему хорошо с ней, он был счастлив. Максим ничего не хотел знать. Возможно, боялся услышать такое, что могло расстроить их дружбу, он ни за что не хотел терять ее. А сейчас он нежно гладил ее волосы, как бы нечаянно, прижимался к ее упругой девичьей груди. Ему хотелось говорить и говорить ей нежные и ласковые слова...
   Обнимая девушку, он рассказывал ей что-то о космосе, прочитанных книгах. А Юля в ответ - как жила, училась.
   Все эти разговоры были "прелюдией" к тому, чего давно желал Максим. Девушка все понимала. Она не хотела отпугивать парня, позволяла ему шалости. Парень действительно нравился ей. Он был не как другие. В нем было что-то такое, что неудержимо влекло ее к нему.
   Максим был красив и нежен. Юля хотела быть с ним. И уже твердо знала, что он не ограничится поцелуями, рано или поздно должно произойти это, В глубине своей души она хотела того же, что и Максим. Он произвел на нее приятное впечатление, еще при первом знакомстве. Уже тогда она решила, что не оставит его...
   Максим обживал общежитие, знакомился с ребятами. С Юлей они договорились встретиться в воскресенье. В ожидании встречи, Максим решил ознакомиться с городом и записаться в библиотеку. Книги прогоняли скуку и помогали скоротать время. Но мысль о Юле не покидала его: она ему явно нравилась.
   Иногда казалось, что он ее давно знает. "А может, мы действительно были знакомы в прошлой жизни. Уж очень она своя, такая близкая и родная", - гадал Максим.
   Как и было оговорено, к трем часам он уже сидел на лавочке и с нетерпением ждал Юлю. Сеанс в четыре. Юля пришла точно.
   - Минута в минуту, молодец, - целуя ее, сказал Максим.
   - Я во всем люблю порядок.
   После кино они пошли к "их" лавочке и некоторое время обсуждали, понравившийся им, фильм.
   - Хочешь, напою чаем,- вдруг предложила Юля.
   - Не откажусь.
   Когда входили в квартиру, Юля проговорила:
   - Я очень люблю вечерние часы. Люблю сидеть на кухне, читать или выдумывать кулинарные рецепты. Особенно когда есть кого угощать.
   - Ты станешь хорошей женой, - сказал Максим.
   - Пожалуй, - испытующе посмотрев в глаза Максиму, согласилась Юля.
   В квартире никого не было. И поэтому поводу Максим не задавал ей никаких вопросов. Юля провела его на кухню. На красивую сиреневую блузку надела передник и ставила на стол ранее приготовленные ею кушанья. Тут было все: горячие и холодные блюда. Но самое главное, знаменитая грозненская черемша. Лучшей закуски не сыщешь...
   Пили за то, что встретились. Пили за то, что живут на земле. Не передаваемое чувство нежности охватило их обоих. Он трепетал от каждого прикосновения Юли. Целовал ее глаза, шею, губы. На время разум отступил - теперь все подчинялось чувствам. Он хмелел не столько от выпитой водки, сколько от близости ее красивого, упругого тела. Он обнимал Юлю все крепче, и она чувствовала сильное возбуждение оттого, что мужская грудь прижималась к ее груди: соски напряглись и горели от такой близости.
   - О, женщина! Какое удивительное создание Великого космоса и земли, - не переставал восхищаться Максим.
   Юля не могла и не хотела сопротивляться. Она испытывала женское блаженство. Их губы опять соединились в горячих страстных поцелуях.
   - О, Юля! Ты божественно красива! Какая нежная кожа! - выдохнул Максим, любуясь притягивающим, как магнитом, телом. Он был не в силах оторвать от него взгляда. Страсть овладела им. Он ласкал ее, говорил ей немыслимо красивые слова. Глаза Юли наполнились слезами - это были слезы счастья, потому что она отдавала себя этому желанному страстному парню, ставшему ей безмерно дорогим. Исчезла стыдливость, сдерживать себя теперь не надо. И ничто ей не мешало желать его. Хотелось слиться с ним, забыть и, отрешившись от всего, наслаждаться силой и волшебством его сильных мужских объятий.
  

СЛУЧАЙ В ДОРОГЕ

   Осень закончилась. Подули холодные ветры, захватывая, кружа, поднимая за собой тучи песка. Над степью тяжелым грузом нависли темные свинцовые тучи. Здесь не увидишь деревца, и новому не привыкшему человеку бывает не по себе в этой голой пустыне.
   Максим как раз и был таким человеком. Его угнетала голая степь, и настроение у него было скверное. Он никак не мог забыть Юлю, постоянно думал о ней.
   ...Последний раз, когда он возвращался с работы в Грозный, ему нестерпимо захотелось увидеть девушку.
   "На работе ее нет - поздно. Значит надо искать дома", - подумал он.
   Максим теперь хорошо знал, где она живет. Спокойно нажал на кнопку звонка, надеясь, что сейчас выскочит Юля.
   Но... дверь открыла незнакомая, чем-то похожая на нее женщина.
   - Позовите, пожалуйста, Юлю.
   Та не торопилась отвечать, внимательно разглядывала Максима, будто и не слышала его вопроса. Потом, как бы очнувшись, сказала:
   - Она больше здесь не живет. Месяц как выехала из Грозного.
   Словно ушат холодной воды вылили на него. Лицо исказилось. И он как-то сразу весь сник. Так потрясло его сообщение.
   Медленно повернувшись, он направился к выходу.
   - Жаль. Ведь я ее любил, - не сказал, а с надрывом, громко простонал он.
   Женщина не торопилась закрывать дверь. Она смотрела в след уходящему парню. Услышав его стон, многое поняла. Поняла, почему Юля вначале отказала своему жениху-пограничнику выйти за него замуж.
   - Молодой человек, молодой человек! Подождите, - позвала женщина парня.
   Она подошла к Максиму и, заглянув ему в глаза, спросила;
   - Вы любили Юлю? Я ее мама!
   - Я это понял. Да, я ее очень любил.
   - Поздно, молодой человек, надо было чуть пораньше появиться здесь. Кажется, дочь тоже полюбила вас. Юля вышла замуж.
   Ударили морозы. Ветер, пробираясь сквозь солдатскую шинель, остужал тело Максима. Ежась от холода, он подошел к трактору.
   Часто ему приходилось бывать в соседних селениях, куда ездил за материалами, без них городок жить не мог. На этот раз он собрался ехать за углем в село, которое находилось в восьмидесяти километрах. Чтобы попасть туда, надо было проскочить мост через реку Каму. Собираясь в дорогу, он выпросил у шофера брезент. "Будет холодно - укроюсь", - подумал он.
   Пока Максим цеплял тележку, ветер внезапно стих, крупными хлопьями повалил снег.
   - Моя первая зима, - чему-то радуясь, сказал вслух самому себе Максим.
   Взял горсть снега и попробовал на вкус. Затем привычно подцепил к трактору тележку, забрался в кабину, включил скорость, тронулся с места.
   Не переставая, валил снег. Вмиг черная неуютная степь преобразилась, накрывшись белым одеялом. На душе у Максима стало спокойнее. Вместе с первым снегом, который словно обновляет и очищает землю, видимо, обновляется и очищается человеческая душа тоже.
   К вечеру снег прекратился. И опять подул сильный ветер. Засвистел в щелях. Затянул нудную тоскливую песнь, сбивая с песчаных барханов неуспевшие закрепиться снежные гребешки, унося их в синюю и холодную даль.
   Крепчал мороз. Прошел уже час, как он проехал селение Камыш-Бурун, на краю которого пристроилась небольшая ферма. Случилось, что он иногда останавливался там летом, чтобы купить кринку молока.
   Темнело быстро. Различать дорогу становилось трудно. И Максим держал направление только по ему известным ориентирам, напрямую срезал расстояние до моста.
   Шел одиннадцатый час ночи. Максим утомился от монотонного шума двигателя и часто впадал в пассивное, полудремотное состояние.
   И вдруг непонятно где и как родившийся, возник откуда-то издалека едва слышный и едва осознаваемый внутренний голос: " Остановись!"
   Сначала Максим не придал этому никакого значения.
   Но вот снова он очень отчетливо услышал теперь уже настойчивый голос-приказ: "Остановись!"
   Максим тут же сбавил газ, нажал на правый фрикцион, трактор почти на месте развернулся и заглох.
   Он не шевелясь сидел в машине. Был в шоке. Через какое-то время начал приходить в себя. Почему-то провел руками по голове, туловищу, ногам. Все на месте. Успокоившись, решил посмотреть трактор снаружи.
   Вылез из кабины. Прошел вперед. В семи метрах от трактора зияла пропасть, в которой плескались воды реки Кэма. Максим, как ужаленный, отскочил назад, уперся в гусеницу и сел на землю.
   "Боже, милостивый, ты меня спас", - машинально крестясь, подумал Максим.
   Некоторое время беспомощно сидел на снегу, ничего не понимая. А когда осознал, что можно замерзнуть, поднялся, обошел трактор со всех сторон - никого. Максим направился вдоль обрыва в поисках проезда. Примерно в пятистах метрах от трактора он заметил мост. Мороз крепчал, ветер пробирал до косточек. Максим вернулся к трактору, попытался завести - ничего не получалось. Оказалось, что для пускача нет бензина. Оставалось только ждать утра, и надеяться на проходящую мимо машину, чтобы одолжить бензин. Залез в кабину, завернулся в брезент и стал размышлять о случившемся...
   Сидеть пришлось недолго, холод доставал всюду. Надо что-то делать. Он решил развести костер. Налил ведро солярки, намочил тряпку, зажег, но так и не согрелся: тепла не было. Опасаясь замерзнуть, решил идти назад к ферме, которую проехал еще вечером. До нее было километров пять. Верхний покров смерзся, и идти было тяжело. Ноги постоянно проваливались, ботинки промокли. Встречный ветер безжалостно жалил лицо, уши, нос. Временами приходилось идти повернувшись спиной. Максим то останавливался, прыгая на месте, то сорвавшись, бежал. Мокрые ботинки, схваченные морозом, были, как колодки, они слоимо клещи сковывали и терли ноги. Превозмогая боль, Максим тел к поселку. Впереди заметил мерцающий огонек. Это подбодрило его, он пошел быстрее. Совершенно выбившись из сил, Максим добрался до фермы. Во дворе он увидел машины.
   - Вот у них-то и попрошу бензин, - подумал он.
   Постучал в окошко. На пороге появилась женщина лет тридцати. На нее была наброшена шаль.
   - Что надо? - спросила она.
   - Пустите переночевать.
   - Видишь, - женщина показала рукой на машины. - Все занято, - сказала она. - А ты кто будешь?
   - Тракторист из нефтеразведки.
   - Солдат?
   -Да.
   - Подожди, - она скрылась за дверью.
   Через минуту женщина вышла и, ухватив за рукав Максима, повела его к соседним домикам.
   - Неподалеку живет учительница. У нее, кажется, никого нет.
   - Может, уговорим? - сбоку разглядывая Максима, лукаво улыбаясь сказала она.
   - А ты что такой черный?
   - Закоптился у костра.
   - То-то я смотрю, что вроде бы ты был белявым, а тут вижу, чистой воды негр.
   Максим был угрюм, ему было не до шуток.
   Подошли к небольшому саманному домику. Света не было. Проводница постучала в оконце. Зажегся свет. Слышно было как в сенях откинули крючок. Из приоткрытой двери показалась голова девушки.
   - Вы ко мне? - спросила она вежливо.
   - Да, вот, у нас полно шоферов, а его, - она кивнула в сторону Максима, - некуда пристроить, - пустите солдата переночевать.
   - Пусть заходит.
   Как только он вошел, уже в сенях его обдало теплом комнаты. Полы везде были вымазаны глиной. Кругом чисто, очень уютно.
   - Здравствуйте, извините, что побеспокоил среди ночи.
   - Ничего, всякое бывает, - ответила девушка.
   - Я закоптился очень, мне бы прилечь в сенях, здесь тепло.
   - Нет, как согреется вода, будете мыться. - Она поставила на плиту ведро воды. - Давайте знакомиться. В школе, для детей и коллег я - Евгения Петровна. Для вас - Женя.
   - Меня Максимом кличут, - уже бодрым голосом, отогреваясь, сказал солдат.
   Устроившись на лавке, он разглядывал девушку. "Ей не более двадцати трех", - подумал Максим. Лицо оживляли большие синие глаза. Длинная темная коса спадала на грудь. Ситцевое платьице плотно облегало фигуру.
   "А она хорошенькая", - удовлетворенно отметил про себя Максим.
   На раскаленной докрасна плите вода согрелась быстро. Хотелось скорее смыть копоть, но Женя предложила снять гимнастерку и помыться как следует. Максим, немного стесняясь, разделся до пояса, аккуратно свернул одежду, положил на лавку. Пока он мылся. Женя успела рассмотреть парня: крепкий, мускулистый. И лицом не дурен.
   Максиму было не до чего. Его потряс случай на дороге, он очень устал, и ему хотелось туг же упасть на шинель и крепко уснуть. Женя предложила кровать.
   - Буду спать на полу, - решительно отрезал ночной гость.
   Хозяйка достала запасной матрац, устроила постель около печи.
   Их головы оказались почти рядом, только Женя лежала на кровати, а он - на полу.
   Свет погасили, но и в темноте девушка продолжала задавать вопросы: интересовалась, кто он и откуда.
   Максим преодолевая сон, через силу отвечал на них. Он, то отключался, то снова отзывался на ее голос.
   От того, что он плохо поддерживал разговор, ему было неловко, мучила совесть, но усталость и сон брали свое. Проснувшись, он почувствовал легкое прикосновение ее рук: она гладила его волосы. От неожиданности он замер. Наконец, кажется, все понял: она не даст ему уснуть надолго.
   Отыскал в темноте ее руку и легонько потянул к себе. Халатик распахнулся и молодые твердые груди коснулись его лица. Максим задрожал. Помутилось в голове. Теперь он весь был во власти внезапно возникшего нежного чувства к Жене.
   И она потянулась к нему, но его не покидало состояние осторожности.
   Оба притихли и все вокруг замерло, казалось, весь мир замер у их ног.
   Сердца забились в одном ритме.
   Их охватил всепоглощающий огонь счастья, заставивший забыть обо всем на свете...
   Уже засыпая, Максим попросил Женю разбудить его. А когда проснулся, в комнате никого. На столе дымилась жареная картошка. Взглянул в окно и увидел чистое-чистое небо. Солнце было уже высоко, посмотрел на часы - около двенадцати. Проспал, бросил трактор...
   "Но почему не разбудила?" - подумал он.
   Скрипнула дверь, в комнату вбежала раскрасневшаяся от мороза Женя. Она была веселой, глаза искрились. Подошла к Максиму, осторожно прикасаясь холодными ладошками к лицу, поцеловала.
   - Извини, не разбудила. Так спал, что было жалко будить. Я договорилась: машина будет.
   Максим повеселел.
   - Заедешь на обратном пути? - словно старого друга, спросила она.
   - Обязательно.
   - Смотри, я буду ждать.
   - Покушаем, ты ведь голоден?
   - Есть немножко.
   Сели за стол. Через час подошла машина. К месту, где был оставлен трактор, доехали быстро. Максим осмотрел машину. Все было на месте.
   - Тут брать некому, - сказал пожилой водитель. Подойдя к краю пропасти и заглянув в нее, он тут же отступил назад:
   - Страшно было?
   -Да.
   - Как ты остановился?
   - Не знаю.
   - Был бы конец. Ты рассказывал кому?
   - Нет, и вас прошу не говорить.
   - Не знаю, не знаю. Ведь было очень темно, - разводя руками и серьезно поглядывая на Максима, сказал он.
   - Кажется, ты чего-то не договариваешь.
   Максим промолчал.
   Водитель через шланг нацедил ведро бензина, Максим залил его в бачок пускача. Завел трактор, прогрел двигатель, попрощался с шофером - и в путь.
   Ему снова не давала покоя мысль, кто же его спас...
   Максим благополучно вернулся в селение, где его ждала Женя. А к обеду следующего дня он уже был в своем городке. "Святое место пусто не бывает", - с горечью вспомнил Максим о Юле.

МЕЧТА СБЫВАЕТСЯ

   За работой Максим не заметил, как кончилась зима. Началась прекрасная пора - весна. Свободного времени у Максима в Грозном было много. Ходил в кино, театр, много читал. Когда бывал в командировке, проведывал Женю.
   Возвратясь в очередной раз домой и, заглянув в управление, узнал, что его вызывает секретарь райкома.
   Утром следующего дня Максим направился в райком. В приемной он увидел другую секретаршу.
   "А ведь за этим столом сидела Юля", - вспомнил про себя Максим, и от этого на душе стало неспокойно.
   - Вы по вызову, - спросила новенькая.
   - Да.
   - Как доложить?
   - Скажите, тракторист из нефтеразведки.
   - Хорошо.
   Через минуту девушка вернулась, держав руках, заварник.
   - Проходите, секретарь вас ждет.
   Тепло поздоровавшись, они сели за столик.
   - Если бы не вызвал, сам не зашел?
   - Вы занятой человек, командир, отвлекать не хотел.
   - Ну как, работа нравится?
   - Очень.
   Наслышан, тобой довольны, говорят пришелся ко двору. Мне было приятно узнать такое.
   - Спасибо, командир, без вас ничего не получилось бы.
   - Знаешь зачем вызвал?
   - Нет.
   - Со следующего месяца открываются шестимесячные курсы крекингистов. Рассчитывайся и устраивайся на завод ГНПЗ. Директорам уже позвонил. Завод будет платить стипендию. После окончания курсов присвоят разряд. Все будет зависеть от того, как будешь учиться.
   - Ты вижу скучаешь по Юле? - заметил Смешливый
   - А вы откуда знаете?
   - Я, брат, все знаю.
   - У нее был жених. Но ты ей нравился больше. Она колебалась, выходить или нет. Советовалась со мной. Ты не горюй, у тебя все еще впереди.
   - Иди, начинай оформляться. Заходи, не стесняйся Мы ведь друзья.
   -Да.
   - До свидания, Максим, - секретарь пожал руку...
   Максиму опять предстояло проложить "новую борозду". И сколько еще таких "борозд" сделает он в своей жизни.
   Он поступил на курсы крекингистов. Теперь-то он точно узнает, как получают бензин, керосин, солярку.
   Строительство установок каталитического крекинга в этом году подходило к концу. Первый выпуск курсантов должен был их осваивать. Они станут первыми специалистами по этим установкам, и это Максима радовало. Наконец-то у него будет хорошая специальность, настоящее дело. Он понимал, если хочешь чего-то добиться в жизни, надо много трудиться. И он не боялся трудностей, привык к ним с детства.
   Ученики проходили практику на термических крекингах Максим смотрел на множество приборов, из которых каждый что-то показывал, удивлялся, спрашивал операторов об их назначении.
   Шесть месяцев пролетели быстро. Позади экзамены. Максиму присвоили пятый квалификационный разряд. Высокий по тем временам. Жил теперь Максим в общежитии, которое находилось рядом с заводом.
   К новому году установка дала первый бензин. Это радостное событие было первой трудовой победой молодой бригады крекингистов и ее старшего оператора Петра Шутова, опытного работника, за плечами которого большой стаж. Раньше он работа на термических крекингах. Для молодых Шутов был лучшим наставником. Если кто-то в чем-то не уверен или не знает, он и поможет, и растолкует. Голоса никогда не повышал. За это его и уважали.
   Близилась пора отпусков. Максим решил побывать у родителей.
   Однажды утром, когда Максим возвращался с ночной смены, дежурная по этажу подала ему письмо. На конверте прочитал "Паспортный стол г. Грозного".
   Пока мылся, гадал: от кого оно могло быть?
   И вот, устроившись на диване, разорвал конверт, стал читать.
   - Боже милостивый, - ахнул Максим. - Да ведь это от Тани. Задрожали руки. Он начал метаться по комнате. То садился, то опять вскакивал.
   Наконец, успокоился. Прочитал от начала до конца совсем коротенькое письмецо. Оно уносило его в давно пережитое.
   "Здравствуй, Максим!
   Я не знала, куда ты пропал. Потом услышала, что ты где-то в Грозном. Решила отправить письмо на паспортный стол. Была во Львове. Сейчас нахожусь в Ростове, у своих родителей. Мои адрес: Железнодорожный район, Никитинская, 5, если пожелаешь откликнись. Таня".
   - Зачем, через столько лет она написала? Почему не сделала этого раньше? - гадал Максим. Разные мысли роились в его голове. Первое, что пришло в голову: написала потому, что ее отвергли и у нее не осталось шанса. Вспомнила о деревенском парне. Решила, мол, приласкаю, а там видно будет. Сколько ей лет?
   Максим вспомнил, что они одногодки. Значит ей 25. Многовато. А может все не так? Что же делать? Давать ответ или сделать вид, что письма не получал? Любит ли он ее? И он не мог себе ответить ни на один вопрос.
   Если бы она знала, как часто он думал о ней, как переживал все эти годы. И тут вспомнилось комсомольское собрание, ее горящие глаза, встречи с ней и проводы в армию. Как давно это было...
   Измучив себя вконец, Максим лег спать - вечером на работу. Снится ему сон.
   Идут они с Таней по парку (это последняя их встреча перед проводами в армию). Уже подходили к дому, Таня спросила: "Когда отсюда уеду, ты приедешь ко мне"?
   - Не знаю, - пожал плечами Максим...
   Громко хлопнули дверью. Сон прервался.
   На работе Максим был угрюм, в разговор не вступал, скажут молча сделает.
   - У тебя неприятности? - спросил Шутов.
   - Да нет, все в порядке.
   Максим ни с кем не хотел делиться.
   С ответом на письмо не торопился, но чем ближе был отпуск, тем беспокойнее становилось на душе.
   - Она колдунья, - решил Максим.
  

СВАДЬБА

   Наступил долгожданный день. Максим получил отпускные, начал собираться в дорогу.
   Созрело решение - ответа не давать, а послать телеграмму. Пусть встречает, а там видно будет, как поступить.
   Взял билет на вечерний поезд. Подошло время, сел в вагон. Он катил мимо своей станицы и родных навстречу своей судьбе.
   Вот и Ростов. В городе еще были заметны следы войны. Максим, не торопясь, вышел из вагона. Осмотрелся, его никто не встречал. Он ждал, но Таня не появлялась.
   - Я ее теперь и не узнаю, - подумал Максим.
   Решив, что времени прошло достаточно, Максим направился через вокзальную площадь к выходу в город. У арки остановился. Размышлял: куда ему податься.
   - Пойду в гостиницу, погуляю день-два, посмотрю город, а там поеду к родным.
   Появилась горечь. Мучило сомнение: зачем приехал? Он вдруг вспомнил слова Захарова:
   - Максим, ты забудь ее, она тебя не стоит.
   Так в раздумье он простоял еще несколько минут. Неторопливо миновал ворота и совсем уверенно направился в город.
   Кто-то сзади дотронулся до плеча. Он повернулся, веред ним стояла, запыхавшаяся, раскрасневшаяся девушка.
   "Спешила", - подумал он.
   - Ты Максим? - обратилась она к нему.
   В черной юбке и вышитой крестом белой, как снег, кофточке-гуцулке, незнакомка скорее напоминала девочку-подростка. Темная коса, уложенная вокруг головы, золотой крестик на шее, сережки в мочках маленьких ушей - придавали не свойственную ей солидность.
   Максим понял, что это Таня, но ему не хотелось признавать ее сразу.
   "Как она изменилась", - подумал он.
   Его память хранила другой образ. Может, этот образ больше надуманный, обожествленный.
   "А где же та, с голубыми искорками в глазах?" - он всматривался в ее лицо, глаза и не находил сходства.
   - Может, подослали другую?" - и впервые Максим громко засмеялся. Таня насторожилась и так взглянула на Максима, что тот опешил.
   Из ее глаз посыпались и засверкали изумительно жгучие искры разных цветов радуги.
   - Она, - убедился Максим, и тоже почувствовал, как отлегло от сердца.
   Таня, не отрывая взгляда, рассматривала Максима. Он совсем был не похож на того деревенского парня. Перед ней стоял высокий, стройный, красивый мужчина. Когда он взял ее руку, она потерялась в его больших ладонях.
   "Как он изменился, какой он стал мужественный и сильный. Да, это уже не тот мальчишка, которого я знала раньше", - пронеслось в голове.
   - Ты, Максим Ватутин? - для большей уверенности, что не ошиблась, переспросила она.
   -Да.
   - А ты Таня?
   - Да. Таня.
   Она секунду колебалась, потом вдруг обняла Максима, поцеловала в щеку.
   Некоторое время они стояли в растерянности, смотрели друг на друга.
   - Что будем делать? - первым оправился Максим.
   - Не знаю.
   - Может, ты меня проводишь до гостиницы?
   - Не знаю.
   - А что ты знаешь?
   Таня почувствовала раздражение в голосе Максима.
   - Может, пойдем к нам? - неуверенно предложила Таня.
   - Это неудобно будет?
   - Папы нет, строит Волгодонской канал. Он машинист паровоза. Дома мама, тетка и два маленьких брата.
   Максим был в новом костюме, шляпе, при галстуке. На руке висел новенький плащ, который он купил перед поездкой. Выглядел он эффектно. В голове у него не было никаких планов. Он просто шел рядом с Таней, не задумываясь, что будет завтра.
   Открыли калитку, навстречу выбежала рыжая дворняжка. Домик, где жила Таня, небольшой. Познакомились со всеми домочадцами: братьями Сережей и Леней, теткой Лизой, матерью - Марией Акимовной. Максим было заикнулся, чтобы не стеснять, устроиться в гостинице, но тетка Лиза сказала:
   - Ты, Максим, наш гость и никуда не пойдешь. Места хватит всем. В скорости сели за стол. За ужином Максим рассказывал, как он служил, как попал в Грозный, хотя никто об этом не спрашивал. Таня слушала, задумчиво молчала, и только мальчишки слушали его с открытыми ртами. Максим видел, что Таня была в напряжении, казалось ждала от него важного для нее вопроса, но Максим не задавал его, а сама она не осмеливалась спросить.
   После ужина молодые люди вышли в сад, устроились под деревьями на лавочке.
   Солнце опускалось все ниже и ниже, оставалась половина красного диска, который вот-вот упрячется за горизонт.
   - Такое солнце к буре, - слово не зная с чего начать разговор, сказала Таня.
   Временами набегал прохладный ветерок, развевая волосы и лаская их лица. После душной комнаты и выпитого вина в саду было хорошо: свежо, множество приятных цветочных запахов, от которых Максим еще больше опьянел. Он не мог надышаться.
   Рядом сидела хрупкая, красивая девушка, о которой он столько думал. В голове снова мелькнула мысль: "Почему не писала?".
   Максим впервые с момента их встречи крепко обнял Таню, поцеловал в губы. Они сидели, пока не продрогли.
   Дома уже все спали. Только Лиза в ночь ушла на работу. Они тихонько пробрались в зал. Там их ждала разобранная просторная кровать. Стесняясь друг друга, разделись. Легли, почти не прикасаясь. Посмотрев Максиму в лицо, Таня прочитала в его глазах испуг. Поняла, что нужно сделать: заставить Максима поверить в то, что она доверяет ему. Она обняла его, с дрожью в голосе сказала:
   - Максим, я хочу стать сегодня твоей.
   Он вскочил на ноги, постоял секунду, потом сел на кровать.
   Он был ошеломлен:
   - Таня, ты понимаешь, что говоришь?
   Она кивнула:
   - Я сказала, что хочу стать твоей.
   Максим не двигался, Таня вплотную придвинулась к нему и обняла за шею.
   - Таня! - он слегка отстранил ее, чтобы посмотреть в лицо. Сколько я думал, мечтал о тебе!
   - Знаю, помолчи, пожалуйста.
   Он прижал ее к своей груди и провел рукой по волосам. Она слышала гулкие удары его сердца, а он прошептал:
   - Таня, ты уверена, что хочешь этого?
   Таня молча наклонила голову. Она хотела принадлежать ему полностью. Это была последняя ее надежда - доказать свою честность, а там будь, что будет...
   Разбудила их стуком в дверь вернувшаяся с работы Лиза.
   - Вставайте, лежебоки, завтрак на столе.
   Максим вскочил, надел брюки и быстро прошел на кухню.
   - Доброе утро.
   - Доброе утро, - ответили ему.
   - Где я могу взять ведро холодной воды?
   - На улице из-под крана. Сережа, захвати ведро и кружку, полей Максиму, - обратилась Мария Акимовна к старшему сыну. Они вышли на улицу, из крана нацедили воды, прошли в сад.
   Бури не было, как предсказывала Таня, а выдалось хорошее, теплое утро.
   Запахи сада дурманили Максима. Чем выше поднималось солнце, тем острее чувствовал ароматы, исходящие от цветущих деревьев, кустов, цветов. В саду пели птицы, летали майские жуки и пчелы. У Максима было прекрасное настроение, по его телу разливалась приятная истома и благодать.
   В сад пришла и Таня. Она отняла у брата кружку, отослала домой. А сама, смеясь, черпала холодную воду, выплескивать на Максима, любуясь при этом его красивым и сильным телом, которое прикрывали только трусы.
   Изловчившись, он ладонью из ведра плеснул на Таню. Та, взвизгнув, отскочила в сторону. Их игривый визг и хохот слышала вся улица Максим и Таня были счастливы.
   - Ты смотрел на постель? - вдруг спросила Таня.
   - Нет, а что там?
   Она вся в крови.
   Да-а, - протяжно сказал Максим и внимательно, со значением, посмотрел на Таню. Взгляда своего она не отвела.
   Таня улыбнулась, поднялась на носочки, поцеловала его. Секунду помедлила, затем сказала:
   - Я, Максимка, перед тобой чиста. А за те годы, что не писала тебе, прости, пожалуйста. Она, всхлипнув, уткнулась носом в грудь.
   Максим осторожно приподнял голову, вытер ладонью, катившиеся из ее глаз слезы, сказал:
   - Перестань, я ведь уже все забыл. И стал целовать глаза, губы.
   Он взял ее на руки. Она была легка, как пушинка, и понес ее в дом. Откуда-то изнутри, он почувствовал, как затухнувшее пламя юношеской любви теперь снова ярко разгоралось, распирало грудь ему там было тесно, и оно выплескивалось через край наружу.
   Вдруг Максим замер, остановился, как вкопанный, ему почудился опять и издалека знакомый повелевающий голос:
   "Она твоя судьба, мать детей твоих, береги".
   Таня глядела на Максима: глаза широко открытые смотрели на нее, а куда-то вверх, в беспредельность. Лицо бледное, губы сжаты. Испугавшись она спросила:
   - Что с тобой?
   Максим не ответил. Он стоял неподвижно, в его руках она не могла пошевелиться. Таня уже не повторяла своего вопроса, она смотрела на него удивленными глазами. Заметила, как на его щеках заиграл румянец и словно очнувшись, он пристально посмотрел на Таню, улыбнулся ей.
   - Как ты меня испугал.
   - Не надо, - он пальцем прикоснулся к ее губам, дескать: молчи.
   - Отпусти меня.
   - Нет.
   Ногой толкнул дверь и с Таней на руках вошел в комнату. Все смотрели на Максима в любопытством.
   - С этого дня она моя жена.
   На этой неделе будет свадьба, - объявил Максим.
   На минуту установилась тишина. Такого поворота никто не предполагал, даже сама Таня. Поняв, в чем дело, мать с теткой подошли поздравить их. Таня, всхлипнув, проскочила в зал. За ней в недоумении поспешил Максим.
   - Если ты против, скажи.
   - Нет, нет, я не ожидала, что все произойдет так быстро.
   - Ты согласна стать моей женой? - прямо спросил он.
   - Да, - поцеловав Максима в губы, улыбнувшись, сказала Таня.
   Скоро все успокоились. Прибрались в комнатах. Принялись, пригласили соседей. Вместе сели за стол. Обговорили все. И, как водится, открыли бутылку вина. Выпили. Поздравили молодых и даже крикнули: "Горько!"
   Так в течение одной недели Максим стал женатым человеком.
   Через две недели М1жсим уезжал в станицу Тбилисскую, а потом в Грозный, на работу. Договорились, что он подыщет частную квартиру и вызовет Таню.
   На дорогу ему напекли пирожков, Таня пошла провожать на вокзал. Она стояла до последней минуты, пока не тронулся состав. В дорогу дала Максиму книгу "Сильные духом" Медведева. Это был конец 1952 года.
   Одно дело жить одному и совсем другое дело - быть женатым человеком. Забот у Максима теперь прибавилось, и он не знал с чего начать. Надо было сейчас уже думать о двоих, а там вскорости может появиться и третий. "Первым делом нужно снять квартиру и вызвать Таню", - думал он. В вечернюю школу решил пока не поступать. Если появится свободное время, будет готовиться самостоятельно.
   Родители Максима были недовольны, что он женился на чужой, не взял из своих, староверку.
   - Сын, я так ждал, когда тебя будем женить, а ты даже не оповестил нас о свадьбе. Если бы ты знал, как нам горько, - печально сказал отец.
   Максим, как только мог, успокаивал родителей. Показывал фотографию жены, убеждал, что она хорошая. Наконец сказал:
   - Батя, прости, что так получилось.
   - Ладно, не обижайся, сынок, ведь тебе с ней жить. Привези сюда, мы хоть познакомимся с ней, - сказал напоследок отец.
   По дороге в Грозный у него не выходили из головы мысли о родителях. Почему-то вспомнился 1936 год, когда они жили в городе, рядом с кирпичным заводом. Отец в то время работал на нем формовщиком. Это была тяжелая работа, и отец всегда приходил домой уставшим. Они с матерью одногодки, им было в то время по 28 лет, а Максиму - всего восемь. Он запомнил, как однажды с матушкой пошел на огород, который находился в пяти километрах от завода. В поле они были одни. Мать полола, а Максим начал разрывать кротовую нору. Послышались раскаты грома, упали первые капли дождя. Мать надеялась, что тут пройдут стороной, не сорвут работы. Но капли падали чаще и чаще. Сверкнула молния. Вдруг Максим услышал пронзительный крик матери. Когда он подбежал к ней, она корчилась на земле, страшно стонала.
   - Мама, мамочка, что с тобой? - спрашивал Максим.
   Она не могла вымолвить ни слова, извиваясь, дико кричала. Опять сверкнула молния, и прямо над головой ударили такие раскаты грома, что заглушили крик и стоны матери. Как из ведра хлынул дождь. Обхватив руками ее голову и заглядывая и глаза Максим, подумал, что мать умирает. Он испуганно закричал так громко, что на минуту стоны стихли, мать как бы очнулась и встретившись глазами с Максимом, чуть слышно произнесла:
   - Сынок, беги на завод, скажи людям.
   - Мама, не умирай, я сейчас. Максим вскочил и изо всех сил бросился бежать. Насытившись влагой, земля расползалась под ногами, и они проваливались в чернозем до щиколоток. Уставший, промокший до нитки, он уже не мог бежать быстрее. Падал, опять вставал и снова бежал. Когда уже совсем не было сил, Максим полз на четвереньках, потом вскакивал и бежал навстречу к людям. В голове стучала только одна мысль - спасти маму.
   - Мама, родненькая, не умирай, - причитал вслух Максим.
   Он добежал. Пришли люди, помогли матери. Ее увезли и больницу, и она родила ему братика...
   "Почему так люблю маму?" - размышлял Максим. Видимо, потому, что где бы ни был сын, куда бы судьба не забросила его, мать каждый день думала и молилась о нем. Мысли и ее чувства, независимо от расстояния, передавались ему. Он их принимал сердцем. Выходит, мать всегда с ним. Вот почему так велика была любовь Максима к матери.
   Много времени потерял в поисках квартиры. Снять ее было не просто. Желающих в Грозном много. Промышленность развита, потому и работы здесь хватало всем. Климат теплый, с началом весны люди переходили на подножный корм: черемша, щавель и т.д. Недаром отец и дед Максима в 1933 году тут спасались от голода. Народ это помнил и ехал сюда. Прошел месяц, как Максим женился. В письмах Таня напоминала, что она скучает, ей надо быстрее определяться. Как-то Максим вспомнил о своем напарнике по работе Савеличе.
   "Уж он-то не должен отказать, хотя и живет далеко", - подумал Максим.
   После работы он поехал на старые промыслы. Савелич оказался дома. Максим в нескольких словах передал суть дела. Старики согласились сдать комнату. Максим повеселел, тут же забежал на почту и послал телеграмму Тане. Теперь надо было подумать, как подработать денег, той зарплаты, которую он сейчас имел, хватать явно не будет. Квартира, продукты с базара, а работник один.
   Максим посоветовался со своим бригадиром Петром Шутовым, тот сказал:
   - А почему бы тебе не пойти подработать на катализаторную фабрику. Слышал, там не хватает грузчиков.
   Фабрика была недалеко от их цеха. Максим сходил к начальнику, и тот без всякой волокиты быстро его оформил.
   Через неделю приехала Таня. Привезла кое-какие пожитки. Савелич выделил железную кровать. И с этого дня у Максима началась семейная жизнь.
   Большую часть времени он проводил на работе. Таня хозяйничала дома и подыскивала работу. По образованию она была фельдшер-акушер. Уже к осени она устроилась в больницу. Максиму повысили разряд. Теперь он мог оставить подработку.
   В суете и заботах незаметно летело время. Начался 1953 год. В марте случилась страшная беда - умер Сталин. Люди сплошным потоком шли к его памятнику. Туда же с беременной Таней отправился и Максим. Это было что-то умопомрачительное. Хорошо, что они с Таней держались обочины дороги, не влезли в середину потока, иначе сплошная, ревущая река раздавила бы их обоих. Максим, ограждая Таню руками, упираясь в спины ослепленных горем людей, вытаскивал ее из этого смертоносного людского потока. Ребенок мог бы не родиться, если бы Максим не пробился к образовавшемуся коридору, по которому они выбрались в парк. Она опустилась на лавочку и заревела с перепугу - не верилось, что остались живы. Но сколько детей и взрослых были просто раздавлены.
   Сын родился первого октября 1953 года, как раз в тот момент, когда Максим был на вахте. Позвонили из больницы и цех. Радости - море. После смены Максим повел бригаду в ресторан. Там они вместе придумали, как назвать парня. Все сошлись на том, что назвать его Игорем.
   Из армии Максим пришел кандидатом в члены партии. В "Грознефтеразведке" он вступить в партию не мог. На заводе Максим уже работал больше года, и секретарь первичной организации т. Шутов П.А. поторапливал.
   И вот заводское партийное собрание. Партийная организация была большой, в ней состояло около пятисот коммунистом. На собрании Максим сел рядом с Петром Шутовым. Началось, как обычно: сначала рассмотрели главный вопрос, а затем был прием в партию. Секретарь первичной организации Шутом зачитал анкету, рекомендации, потом познакомил с характеристикой. От себя добавил:
   - Я считаю, что товарищ Ватутин достоин быть членом ВКП (б), даю рекомендацию и верю, что он оправдает доверие партии и народа.
   Максима подняли с места и попросили рассказать автобиографию. Затем стали задавать вопросы по Уставу. Нашлись желающие высказаться. Первым попросил слово товарищ Морозов:
   - Товарищи коммунисты! Партия - не проходной двор. На каждого коммуниста ложится большая ответственность за ее судьбу. Сейчас, как никогда, должны смотреть, кого принимаем. И я не совсем понимаю коммунистов, давших так легко смой рекомендации товарищу Ватутину. Я считаю, что эти товарищи отнеслись непринципиально и необдуманно, за что, может быть, придется с них спросить. Ведь он был в оккупации, и мы не знаем, чем товарищ Ватутин занимался в этот период. Мы знаем немало примеров, когда из таких людей готовили шпионом и диверсантов. Я против его приема в партию...
   За ним выступило еще двое. Оба поддержали Морозова.
   У Максима от обиды непроизвольно навернулись слезы, которые он незаметно смахнул платком. Повернувшись к Шутову, он тихо сказал:
   - Петр, я не хочу в такую партию.
   - Не распускай нюни, крепись, - отрезал Шутов.
   Слово попросила главный инженер завода Солнышкина:
   - Товарищи коммунисты! Я слушала предыдущие выступления. Стыдно обвинять мальчишку, которому в период оккупации было 13 лет. Он отслужил армию за границей. Видимо, в армии, перед тем, как принять его в кандидаты, тоже проверяли. Я считаю, товарищ Ватутин достоит быть членом ВКП (б).
   За ней выступил еще один коммунист, который поддержал Солнышкину. Поставили вопрос на голосование. Большинством голосов Максим был принят в партию.
   В суете и заботах наступил 1954 год. В отпуск решили поехать к родителям в станицу, а потом, если будет такая возможность, заглянуть в гости к Захарову, который теперь работал председателем отстающего колхоза.
   Родители остались Таней довольны. Она привезла им внука и приняла их веру. Погостив несколько дней, молодые поехали к Захаровым.
   Захаров, как любой председатель, приезжал домой поздно. Когда сели за стол, был уже глубокий вечер. Максим спросил:
   - Как, товарищ председатель, дела?
   - Я рад за тебя, Максим, что сумел вырваться в город. Будешь учиться, станешь человеком. Спрашиваешь, как дела? По-разному, Максим.
   Собранный урожай. Выдали колхозникам мало на трудодень. Часть хлеба отвезли на приемный пункт, часть оставил в колхозе, на тот случай, если придется оказывать помощь людям. До нового урожая далеко. Распорядился выдать колхозникам еще по пять килограммов муки в месяц. И тут случилось приехать секретарю райкома. Осмотрели поля. Поговорили о видах на будущий урожай. Время перевалило за обед. Мне ничего не оставалось, как пригласить его домой. Столовой в колхозе не было.
   Знаю, что дома - шаром покати, кроме той муки, которую все получили. Думаю, пусть моя хозяйка выкручивается, как хочет, сели с секретарем за стол, я говорю ей:
   - Сообрази нам что-нибудь на стол.
   Мария Сергеевна посмотрела в ответ на меня так, что я готов был провалиться сквозь землю. Но тут же про себя подумал: только бы она молчала, ничего не говорила. Жена поставила на печь кастрюльку с водой. Стала замешивать тесто. Через полчаса подала на стол суп с галушками. Секретарь посмотрел на меня и говорит:
   - Ты же председатель, неужели это все, что у тебя есть?
   - Что сегодня едят колхозники, то и у меня.
   - И ты не можешь себе выгадать большего?
   Захаров внимательно осмотрел одежду секретаря:
   - Почему вы ходите в латаном костюмчике и не можете приобрести новый?
   - Вот не могу, - заулыбался секретарь.
   После обеда они вышли на улицу.
   - Теперь о деле, по которому приехал. Поступили сведения, что председатель не сдал государству полностью хлеб. Это правда?
   - Только часть правды, товарищ секретарь. Да, семь тонн Захаров не доедал. Смолол и теперь выдает колхозникам, которым нечего есть.
   - За самоуправство снимем с работы, исключим из партии и отдадим под суд.
   - Воля ваша. Завтра соберу собрание, где сниму с себя полномочия председателя.
   - Нет, этого не сделаешь. Мы проведем здесь выездное бюро райкома и решим, что с тобой делать. Никаких самостоятельных решений! Ясно?
   Через десять дней бюро состоялось. И когда поставили вопрос о снятии меня с поста председателя, люди защитили.
   Запомни, Максим! В один из дней эта система рухнет. Не сможет народ так долго терпеть. Знаешь, что они сказали им:
   - Жаль, что в партии таких коммунистов единицы, они бы не допустили развала колхозов.
   Работаем от темна до темна, но посмотри, что остается от наших рекордных урожаев. Ничего.
   Согласились, что иначе и быть не может. Если бы колхозникам хотя бы по десять процентов выращенного ими хлеба выдавали, то они бы разбогатели и стали обеспеченнее тех чиновников, что инструкции им пишут. А ведь это неравенство, несправедливость социальная. А еще, если колхозникам и вправду по десять процентов дать, они бы страну хлебом завалили и никаких бы потрясений в обществе не было. Такая вот, брат, политика. Нет. Для этой системы лучше недокормить, чем перекормить.
   Так закончил свой разговор о наболевшем Василий Павлович Захаров. Великий труженик, прекрасный учитель, фронтовик, честный коммунист, который всегда и по-настоящему любил людей. Он умер, не щадя себя. Занимая высокие должности, никогда не брал копейки, за что иногда в свои голодные дни не раз получал взбучку от милой капитанши медицинской службы (на фронте были в одной дивизии, там и познакомились). Они вместе прожили свою жизнь честно. Поколение, которое осталось после них, может гордиться ими.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ЧАСТЬ 6

ОМСК

   Доверие парткома
   Здравствуй, Сибирь!
   Брак на печи
   Пожар
   Учеба и защита диплома
   На пороге большого дивинила
   День рождения
   Расставание с Сибирью
   Рыбалка
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

ДОВЕРИЕ ПАРТКОМА

   На производстве Максиму присвоили шестой разряд. Теперь он стал старшим оператором, заменил Петра Шутова, который на этой же установке работал начальником.
   Наконец-то Максиму на окраине Грозного-Черноречья удалось получить квартиру. Не успел он еще как следует обижаться в ней - как вдруг его вызвали в партком завода.
   Товарищ Волошин, секретарь парткома, спросил:
   - Как дела, Максим?
   - Хорошо.
   - Я тебя вызвал по важному делу. Решено направить тебя на Омский нефтеперерабатывающий завод. Там строятся установки каталитического крекинга, которые ты должен запустить. Опыт у тебя достаточный. Таких специалистов у них нет. Надеюсь, оправдаешь наше доверие.
   - Не поеду. У нас ребенок. Куда мы с ним в такой холод, - упрямо заявил Максим.
   - Вы не выполните решение парткома? - сердито заменил секретарь.
   - Но это ваше решение, товарищ Волошин. И я ему подчинюсь, если вы поедете со мной.
   - Хорошо. Мы будем разговаривать в райкоме партии.
   Выходя из парткома, Максим понял, что ему не отвертеться. Придется ехать в Сибирь. Секретарю, своему командиру, он подчинится...
   - А почему я, командир?
   - Да потому, что ты молод, у тебя вся жизнь впереди. Твое будущее - там. Надо ехать, Максим, не затягивай. Возьми только-то, что крайне необходимо. Я позабочусь, чтобы остальные вещи отправили контейнером.
   При расставании обнялись.
   - Все будет у тебя хорошо. Не горюй.
  

ЗДРАВСТВУЙ, СИБИРЬ!

   Одиннадцатого марта 1955 года их встретил Омск. Сибирь дала себя почувствовать сразу: мороз давил до минус сорока градусов. На душе было тревожно, но страха не было. Увлекало чувство нового. Оставив семью на вокзале, поехал на строящийся завод. Долго искать не пришлось.
   Максим предполагал, что большая часть завода уже построена, в том числе и его каталитические установки. Но когда подъехал к заводу, ничего подобного не увидел. Вся строительная площадка была огорожена забором из колючей проволоки. Через определенные промежутки, чередуясь, поднимались вышки. Строилось и жилье, но ни одного готового дома пока не было. Выделялось лишь кирпичное здание, где размещалось управление завода.
   Войдя в приемную, Максим попросил секретаря доложить директору о его прибытии.
   - Откуда? - спросил директор, подавая руку Максиму.
   - Из Грозного.
   - О, земляк! Я из Баку.
   - На каких установках работал?
   - На каталитических крекингах.
   - Это новые установки. Такие специалисты нам очень нужны. Где семья?
   - На вокзале.
   Он встал из-за стола.
   - Посмотрим, куда тебя можно определить.
   В приемной Малунцев попросил секретаря вызвать начальника жилищно-коммунального отдела. Небольшая комната нашлась в бухгалтерии. Он приказал главбуху освободить ее, а работников разместить в других кабинетах.
   Максим заметил, что вода, стоявшая на окне в графине, замерзла. Директор перехватил взгляд Максима и, обращаясь к начальнику ЖКО, сказал:
   - Выдать матрацы и по два одеяла. Достаньте электроплиту. А вам придется потерпеть. Со временем у нас будут прекрасные квартиры.
   Подошел автобус. Максим поехал на вокзал за семьей. Как могли, устроились в комнате. Таня попросила Максима сходить на базар и купить молока. Она сдерживала свое раздражение, но Максим чувствовал, что скоро произойдет взрыв, и поэтому больше отмалчивался. Хота у него на душе скребли кошки. Он тоже был разочарован увиденным.
   Демисезонное пальтишко, которое Максим носил в Грозном, здесь не согревало. Обойдя прилавки базара, молока не увидел.
   - Кормить Игоря нечем, - подумал он. Тут же на базаре зашел в буфет. Взял килограмм колбасы и заказал 150 граммов водки.
   К столику, за которым сидел Максим, подошел мужчина, он тоже заказал водку, Молчали, каждый думал о своем. Вдруг мужчина, взглянув на Максима, спросил:
   - Чего такой хмурый?
   - Ребенка кормить нечем. Искал на рынке молоко - не нашел.
   Мужчина засмеялся.
   - Сразу видно, что ты приезжий. Молока на базаре полно. Ты откуда приехал?
   - Из Грозного.
   - Значит, южный человек, Сибири не знаешь. Ничего, поживаешь, многому научишься. Народ у нас хороший и добрый. Климат здесь здоровый. Ты видел на базаре белые круги? - спросил он.
   -Да.
   - Вот это и есть молоко.
   Максим допил свою водку, распрощался с новым знакомым, вышел из буфета. Взял круг молока, завернул в газету. Идя домой, он обдумывал, как это все преподнести Тане. Понимал, что сейчас ей трудно, как никому. Вытащил ее из новой квартиры, привез в Сибирь, где мороз выдавливал градусы. Сюда ссылают людей за провинности, а они приехали добровольно. А тут еще это молоко.
   - Покажу, начнется истерика. Таня не должна видеть молоко таким, - решил Максим. Подойдя к зданию, с трудом отыскал кусок прута, раздробил молочный круг на куски и побросал в баллон.
   Жена и сын сидели около стены на матраце, завернувшись и два одеяла, и оба ревели. Таня плакала от отчаяния, а Игорь хотел есть.
   - Сейчас будет обед, - бодро сказал Максим и быстро поставил бидон с молоком на электроплитку.
   - Покажи молоко, - сквозь слезы попросила Таня.
   - Молоко как молоко.
   - Дай, я посмотрю.
   - Зачем смотреть, - упрямо противился Максим.
   - Мне надо видеть, чем буду кормить ребенка. Она подошла к электроплите. Заглянув в баллон, истерично закричала:
   - Ты куда нас завез? Мы пропадем здесь. Оставили в Грозном все. Что теперь с нами будет? - причитала Таня.
   Максим, как только мог, уговаривал ее. Все образуется, вот увидишь. В первом сдающемся доме получим квартиру. И скоро вещи придут.
   Вот как поначалу их приняла Сибирь.
   Строили завод политзаключенные. Здесь были полицаи, разведчики, предатели родины.
   Все, кто работал на заводе, дали подписку, что никаких отношений с политзаключенными иметь не будут. Максим тоже получил зонный пропуск.
   В цехе, куда направили Максима, он познакомился с Бухалкиным. Они работали в одной бригаде. В обеденный перерыв рабочие играли в домино, шахматы, читали газеты. Как-то Бухалкил читал статью Тито о частной собственности. К ребятам подошел один из политзаключенных и, обращаясь к Бухалкину, спросил:
   - Ты из Н-ской области?
   - Да.
   - Я тоже. У нас есть общий знакомый.
   - Кто?
   - Бывший секретарь Обкома.
   - Вот как! - воск1икнул Бухалкин. Значит, здесь. Он внимательно посмотрел в глаза заключенного, сказал:
   - Что ж, пусть отрабатывает.
   И принялся опять вслух читать газету.
   Вечером, когда шли домой, Бухалкин рассказал Максиму об этом человеке.
   Во время войны Бухалкин работал в военном трибунале. В то время этот человек был у власти, возглавлял область. В течение всей войны 1941-45 годов с его позволения шло воровство спирта. Вместе с ним в этом участвовали основные службы и часть местного руководства. Они не доливали в цистерну половину спирта. Пломбировали ее, а когда цистерна уходила за пределы области, получали приказ срывать с нее пломбу, и тогда за недостачу спирта платила другая область. Когда доложили об этом Сталину, он сказал:
   - Отобрать партийный билет, выгнать из партии.
   Пока шло разбирательство в органах, "покровителю" удалось скрыться. Всесоюзный розыск нашел его. Дали 25 лет. После амнистии, его направили в Министерство нефтехимии. Видимо, помогли дружки.
   Прибалты сидели за то, что прятали в своих домах немецких агентов. Был здесь и наш разведчик, который не выполнил задание, сбежал в Америку. Наши выкрали его у американцев. Дали 25 лет. Теперь он здесь грозился, что всегда будет вредить Союзу пока жив.
   Много было таких людей, которые не знали, за что сидели. Наши военнопленные радовались, когда вернулись из немецких лагерей домой. Но, оказывается, зря радовались, надо было умереть в концлагере или застрелиться самому.
   Советская Россия, в которую они так стремились, дала всем по 25 лет и посадила опять в концлагерь. Но были и такие, которые точно знали, за что сидели.
   У всех была единая форма одежды - черная. У каждого был номер: на спине и на шапке.
   Вот с каким контингентом заключенных довелось строить завод-гигант. Многие всего этого не знали, трудились не щадя себя. Немало среди них было умных, прекрасных специалистов, которые отдавались работе самозабвенно, до изнеможения. Каждым видел смысл своей жизни в растущем заводе: поднимались корпуса цехов, возвышались печи, параллельно строилось и жилье.
  

БРАК НА ПЕЧИ

   Начальник цеха Алиев как-то вызвал к себе Максима:
   - У нас не хватает опытных людей, поручаю тебе, Максим, курировать печь, которую строят заключенные. Докладывай каждую неделю. Потребуются чертежи. Возьмешь у технолога товарища Хохлова.
   - Хорошо.
   Время шло быстро. Днем - работа, вечером - семья. Все были молоды и трудности переносили с легкостью и весельем. Верили в свое будущее. Знали, что построят завод, запустят его, получат новые квартиры. Работе отдавали все. Уходили на завод рано, приходили домой поздно.
   И вдруг - первая неприятность. Максим неделю не осматривал печь: был занят другим делом. Надо проверить, как продвинулась работа. Включил переноску, начал осматривать трубы, и замер: на стенках печи, которые были уже выложены на одну треть, не нашел температурных швов. Максим раскрыл чертеж, стал сверять.
   Да, на чертеже они есть. Просмотрели. Расстроенный он вылез из печи. Снял спецовку, пошел в управление завода - поставить в известность начальника цеха.
   В то время политзаключенным давалась льгота: если хорошо работали, то один день засчитывался им за три дня.
   Максим доложил обстановку. Алиев тут же вызвал к себе каких-то людей, их было двое. Те попросили рассказать о случившемся.
   - Вот что, Максим, - сказал один из вошедших. - Не удивляйся, мы тебя знаем, - и, усмехнувшись, добавил, - Мы всех и все тут знаем. Значит, так. Попросишь главного прораба, как бы невзначай осмотреть печь. Раскроешь чертеж, сверишь все на месте. Пусть он убедится сам. Дальше - жди, что он тебе будет говорить. Если он попросит, что бы ты это не разглашал и попросит у тебя время на исправление, соглашайся. Больше недели не давай. После поговорим. Ясно?
   -Да.
   Случай такой скоро представился. Прораб руководил двумя бригадами, которые были заняты на строительстве двух печей. Он знал, что Максим курирует печь N 1.
   - Как идут дела? - спросил он у Максима.
   - А пойдем посмотрим.
   - Пойдем, - согласился прораб.
   Зашли в бытовку, переоделись, взяли переноску и залезли на печь.
   Все прошло как по сценарию, повернулось так, как и обговаривали.
   ... Завод с каждым месяцем поднимался все выше и выше. И день пятого сентября 1955 года на аппаратном дворе первой вакуумной установки собралась большая группа строителей, монтажников, эксплуатационников первенца Сибири, представители партийных и советских организаций города и области.
   Директор завода А.М.Малунцев и начальник управления "Омскстрой" С.Я.Ровенский поздравили коллектив сибирских строителей и нефтяников с созданием в Омске крупного центра нефтеперерабатывающей промышленности.
   Перерезана красная ленточка, открыты задвижки, и нефть потоком устремилась по трубопроводам и аппаратам установки.
   К концу 1955 года было закончено строительство нефтепровода Туймаза-Омск. Башкирская нефть по трубам, приложенным через реки и поля Башкирии, горы Урала, просторы Сибири, пришла в Омск.
   7 января 1956 года была открыта приемная задвижка нефтепровода, и поток нефти начал заполнять резервуары. Отпала необходимость в перевозке нефти по железной дороге, стал ненужным трудоемкий процесс слива ее из цистерн.
   Наступил момент, когда была закончена первая установка - АВТ. Приказом директора завода для ее пуска были определены люди. Старшим оператором в одну из бригад этой установки назначается Максим. В бригаде был только один человек, который имел опыт работы, Алиев Миша - однофамилец начальника цеха. Остальные члены бригады - новички, из местных. Все было готово к пуску. С новичками изучали схему установки. Рассматривали разные случаи, происходившие при работе и пуске установки. В результате аттестацию все подтвердили.
  

ПОЖАР

   Установка была пущена в срок. Все шло нормально. И вдруг ночью, когда Максим стоял на смене, находясь в операторской, услышал, как на ректификационной колонне сработали (засвистели) клапаны. Взглянув на приборы, увидел, что в этой колонне поднялось давление. Выскочил на улицу. Оба аварийных клапана были открыты, из них на горячие трубы, выходящие из печи, хлестал бензин и тут же на глазах вспыхнул, начался пожар. В одно мгновение Максим оказался в операторской, а там остался один Алиев, остальные (новички) - покинули установку.
   - Алиев, беги в насосную, останови сырьевые насосы и потуши печь.
   Сам остался наблюдать за приборами. Насосы были остановлены, в печи снижалась температура, но давление в колонне росло, бензин продолжал литься. Вся площадка вокруг колонны горела: корежились стойки, киповская проводка и приборы. Прибежал Алиев.
   - Ты что-нибудь делал с ректификационной колонной?
   - Ничего не делал.
   - Почему растет давление?
   - Не знаю.
   - Смотри за давлением, а я по аварийной лестнице проберусь на площадку к колонне, закрою пар, - сказал Максим.
   Надел на руки по две рукавицы. Застегнул на себе спецовку. Попросил Мишу облить водой.
   - Если что-нибудь случится со мной, вытащишь?
   - Да. Я буду наблюдать за тобой. Надень монтажный пояс, привяжи к нему веревку, - посоветовал Алиев.
   Этажерка, где размещалась колонна, была полностью в огне. Максим понимал, что если давление не снизится и прогорят прокладки на люках колонны, она взлетит. Придется рисковать. Иначе...
   Максим поднимался все выше и выше. Пламя эту боковую лестницу не доставало. Оставалось добраться еще до одной площадки, там - заветный вентиль. Операторы носили с собой спецключи, которыми закрывали и открывали вентили. Такой ключ был в руках Максима. На пожарном паровом стояке были эбонитовые вентили, они сгорели. Бензин лился вниз, на площадки, и, куда ветер направлял эту струю, там бушевало пламя.
   Повернувшись к Алиеву, Максим крикнул:
   - Найди плоскогубцы. Надо присоединить шланг, будем сбивать пламя на люках паром.
   Расстояние между корпусом колонны и пламенем, где лился бензин, в один метр. Максиму нужно было выбрать момент, когда ветер отобьет струю. Тогда он сможет проскочить и прижался к колонне, чтобы закрыть пар. И он поймал такой момент, проскочил и прижался к колонне. Изоляция на ней тлела. Жара была нестерпимой. Проверил вентиль, тот был полностью открыт. "Вот причина роста давления в колонне", - мелькнуло в головке. Он
   начал быстро закрывать вентиль.
   Давление в колонне упало, клапаны захлопнулись, перестал литься бензин. Образовавшиеся лужи бензина догорали на площадках.
   Пожар был ликвидирован, и в этот момент подъехали одна за другой пожарные машины. Люди в касках тащили шланги на площадку.
   - Чем будете тушить, - успел спросить Максим.
   - Водой.
   - Ни в коем случае. Оставшееся пламя сбивайте только паром.
   Пены не было, а лить воду на нефтепродукты было нельзя.
   Когда Максим спустился на землю, около теплообменником его встретил главный инженер завода товарищ Черныш. Человек по натуре строгий. Многие его побаивались. Иногда мог своего подчиненного обругать матом. Максим увидел Черныша, дрогнул. О нем он только слышал, а вот встретиться с ним пришлось только сейчас. Подходя к нему, Максим зажал свои нервы и кулак, приготовился к взбучке. Но тот миролюбиво взял его за руку и отвел в сторону.
   - Ты собрал тут всех, от генерала пожарной команды, обкома партии, до КГБ, - сказал он.
   - Где твоя бригада?
   - Разбежалась. Кроме меня и Алиева, никого нет.
   - Немедленно собери бригаду и не заходи в операторскую до тех пор, пока не проинструктируешь всех. Каждый на своем рабочем месте должен знать, чем он занимался при пожаре. Сколько бы вас ни опрашивали, вы должны твердить по инструкции. Ясно.
   - Да.
   - Иди, я тебя буду ждать за этим теплообменником.
   Через час Максим подошел к Чернышу.
   - Все сделал, как я сказал?
   - Да.
   - Теперь пошли. Для тебя начинается испытание. Будь тверд. Не раскисай. Ты сказал это каждому?
   - Да.
   - Я знаю, что ты грозненец. Там ребята бывалые, - усмехнувшись, сказал Черныш. - Наблюдал, как ты воевал с колонной. Молодец, - похвалил он в конце. Получить благодарность от такого человека для каждого было делом чести. Черныш был скуп на похвалы, но если он это сделал прилюдно, то тому человеку говорили:
   - Ты даешь, от самого Черныша получил благодарность. И сейчас, хотя эта похвала прозвучала один на один, Максим взбодрился. Ему было приятно. Он почувствовал, прилив сил. Знал, теперь все обойдется. Черныш этого хочет, и он на его стороне. А это главное. И Максим смело перешагнул порог, пошел навстречу ожидавшему его начальству.
   Те времена были не простыми: лишнего говорить не позволялось. Каждое слово обдумывалось.
   "Кто же открыл пар в колонну? Неужели диверсия? Или это сделал кто-то из новичков, по неопытности?" - гадал Максим.
   Через пятнадцать дней установку пустили. Строймонтажники залечили все раны.
   Бригада прошла через свое первое испытание. Все выдержали - были непоколебимы. Вскоре начали сдавать в эксплуатацию жилье. Получил квартиру в числе первых и Максим. Вот теперь он стал подумывать о
   вечерней школе.
  

УЧЕБА И ЗАЩИТА ДИПЛОМА

   С нового учебного года Максим определился в седьмой класс. Первые полгода приходилось трудно. Особенно его гробила математика. И тогда он решил нанять для себя учителя. Нашел такого человека. И уже никогда не расставался с планшетом, где находились нужные учебники и тетради.
   Если в первом полугодии с математикой было плохо, то во втором в школе не узнавали Максима.
   - Ты стал примерным учеником. Что случилось? - спросил учитель.
   - Раньше ленился, - шутливо говорил ему Максим, не раскрывая истинной причины.
   Если домашний учитель задавал ему одну, две задачи, то Максим решал их четыре или шесть. Таким образом, со временем, он перерешал почти весь учебник. Продвигаясь поэтапно в своих знаниях, он хорошо усвоил теоремы, правила.
   Как-то, уже будучи в восьмом классе, во время работы - это была вторая смена - Максим трудился над задачей, которая никак не получалась. Учебник и тетрадь были разложены на столе.
   Вдруг в операторскую быстро вошли директор завода товарищ Малунцев и старший инженер топливного цеха Маркарьянц.
   - Как дела, товарищ Ватутин? - обращаясь к Максиму, спросил Малунцев.
   - Хорошо.
   Маркарьянц, покраснев, быстро прикрыла учебник и тетрадь режимным листом. Ей было стыдно перед директором, что ее работник отвлекался на вахте: выполнял домашнее задание по математике.
   Директор в это время прохаживался вдоль киповского щита, и Маркарьянц решила, что он ничего не заметил.
   - Пока все ладится.
   Сдвинув режимный лист, спросил:
   - Над чем корпишь?
   - Задача не получается, Александр Моисеевич, - сказал Максим.
   - Ну-ка, давай посмотрим, что там у тебя.
   Максим прочитал задачу. Малунцев наводящими вопросами, подвел к решению.
   "Этот человек - кудесник", - восхищенно подумал про себя Максим.
   - Когда все ладится, разрешаю заниматься. Знаю, как тяжело учиться и работать. Будь здоров! - на прощанье сказал Малунцев.
   Александр Моисеевич Малунцев - бакинец. От работы в Москве он отказался, попросился в Омск на строительство крупнейшего в Сибири нефтехимического комплекса.
   Малунцев был удивительным человеком. Природа наградила его великим талантом организатора. Любил людей, и они платили ему тем же. Он был высокообразованным человеком. В шахматах выигрывал не глядя. Владел многими музыкальными инструментами.
   Молодежи на заводе было много. Устраивались свадьбы. И он всегда приходил на них, чтобы поздравить молодоженов.
   Даже иногда выплясывал со стаканом водки на голове. Выпивал водку, вручал молодым подарок и уходил. Завод был большим, но он почти каждого знал в лицо. Переживал, если кто не знает.
   Однажды Малунцев, Бухалкин, Рахлин зашли в насосную. Директор подает руку, здоровается.
   - Как жизнь, как дела? - интересуется Малунцев.
   Одна женщина, у которой уже выделялся животик, говорит:
   - Начальство не дает квартиру. До сир пор живу в бараке.
   - Вы у директора были? Вы знаете его? - спрашивает он.
   - Не знаю.
   - Не знаете? - протяжно сказал он. - Я - Малунцев.
   Женщина ойкнула, схватилась за живот, села на лавку.
   Когда вышли из насосной, он, обращаясь к Рахлину, сказал:
   - Тебя знает, а меня не знает. Боюсь, как бы она не разрешилась. - Малунцев вдруг остановился, что-то прикидывая в уме - Минутку. Я вернусь в насосную.
   Подойдя к беременной женщине, он сказал:
   - Завтра у меня не приемный день, но вы приходите. Секретарь вас не будет пускать, а вы зайдите. Ясно?
   - Да, - сказала женщина.
   Через месяц она получила квартиру.
   Однажды в приемный день к Малунцеву пришло несколько инженерно-технических работников сразу. Когда закончился прием рабочих, он вышел из кабинета.
   - Вы все ко мне?
   - Да, Александр Моисеевич, - ответил один из них.
   - Заходите.
   Сидели молча, говорил только Малунцев.
   - Маркарьянц, ты пришел ко мне за путевкой. Не закончил ремонт установки, хочешь уйти в отпуск. Сделаешь ремонт, тогда и отдыхать будешь.
   - Трубников, ты пришел ко мне просить квартиру. Пьешь, жену бьешь. Вот когда не будешь этого делать, тогда и приходи.
   - Бухалкин. Ты хочешь из товарной группы уйти на установку. Я тоже многое хочу сделать, но пока не получается.
   Однако много позже Бухалкин все-таки перешел к Максиму на АВТ-3. Помог Рахлин.
   Удивительное дело, откуда Малунцев обо всех все знал. Многие пожимали плечами. В недоумении выходили из его кабинета и у них не поворачивался язык возразить ему.
   "Прекрасный технолог-переработчик А.М.Малунцев вместе с нефтяниками искал новую технологию подготовки и очистки сырья. И вот, в то время, когда на заводе далеко не все трудности были позади, директор выступил на собрании с предложением: на сибирском нефтезаводе круглый год должны быть свои овощи. А потом был показан короткий кинофильм. На экране сначала замелькали знакомые силуэты установок, а затем приземистые, сверкающие стеклом овалы теплиц. Оказывается, Московский нефтезавод построил теплицы, собирает большие урожаи помидоров, огурцов.
   Рос, набирал силы Омский завод. Поблескивающие на солнце теплицы прекрасно вписались в панораму заводских новое троек. И вскоре все увидели ощутимые результаты этого новшества: свежие помидоры в декабре, зеленые огурцы в апреле, богатый урожай в заводском саду.
   Строительство заводского Дома культуры, организация филиала проектного института в 1953 году, затем - вечернего филиал и Московского нефтехимического института, реконструкция технологических установок - все это и многое другое осуществлено по его инициативе".
   Вот каким человеком был Александр Моисеевич Малунцев. Сейчас его именем названа одна из улиц Омска.
   ... Максима перевели с АВТ-2 на АВТ-3 начальником установок. Старшим оператором к нему назначили Бухалкина Николая Александровича, его товарища и друга.
   Новая установка готовилась к пуску. Был конец января. Стояли крепкие морозы. Не так просто было запустить установку. Наконец, наладили холодную циркул5щию. Затем перешли на горячую. При переходе из горячей циркуляции на сырье в системе создавалось давление. Долгое время не могли понять, в чем дело. Стали проверять каждый метр трубопровода. Наконец, Бухалкин нашел причину. Оказалось, что на выходе из холодильников стояли заглушки без хвоста. Там не должны быть фланцы, а монтажники сделали их и заглушили, отключив таким образом рабочую схему.
   В семье Ватутиных произошло знаменательное событие. Таня родила Максиму второго сына - Сережу. Эту радость Максим раз делил после работы с бригадой в буфете.
   Наконец, установки каталитического крекинга были построены, ради этого партком направил Максима в Сибирь, Вскоре его переводят на одну из этих установок начальником.
   Максим хорошо закончил школу и, получив аттестат, в том же 1958 году поступил во вновь организованный филиал Московского нефтехимического института на вечернее отделение. Пока учился, работал на крекинге. За работой и учебой время летело быстро. Максим чувствовал себя постоянным должником перед самим собой. То не успевал прочитать нужную книгу, то не проделал еще какие-то лабораторные работы. Приходилось прихватывать ночи.
   А тут опять событие: Таня родила третьего сына. Назвали Андреем. Его рождение отпраздновал с товарищами в ресторане.
   Не заметил, как пролетели годы учебы. Наступила пора и выпускных экзаменов, защита диплома. Принимала солидная Московская комиссия во главе с председателем - новым генеральным директором завода Рябовым.
   Присутствовали и некоторые директора других производств, партийные и профсоюзные лидеры. И, конечно же, студенты разных курсов, в том числе были и те, которым предстояло защищаться. Как никак, это был самый первый выпуск нефтяников в Омске.
   Максим не стал ждать, переживать, мучиться, слоняясь по коридору института. Он пошел в числе первых.
   К защите Максим подготовился тщательно. Все чертежи и расчеты дипломного проекта были готовы. Но, как говоря "Если бы знал, где упасть, то соломку подостлал бы".
   К нему, как к начальнику установки капиталистического крекинга, на подпись часто присылали рацпредложения, касающиеся установки. Вот одно из них относительно того, как уловить вытесненный парами катализатор, Максим сопроводил слонами "Я считаю, надо выявить причину выноса катализатора, тогда не придется устранять последствия."
   На фамилию автора рацпредложения тогда не обратил никакого внимания. А им оказался преподаватель института.
   Теперь - он член экзаменационной комиссии и задана и Максиму вопросы по дипломной работе. И вот начало защиты было многообещающим, Максим чувствовал себя уверенно, на вопросы отвечал обстоятельно. Но они сыпались и сыпались. Максим начал раздражаться, отвечать стал предельно кратко. Он понял, что экзаменующей преподаватель намеревается его заваливать. Максим не был уже студентом-мальчишкой, он знал себе цену.
   После десятого вопроса резко сказал:
   - Товарищ Ковригин, я сделал промах, когда не подписал ваше рацпредложение. Вы в нем говорили о последствиях, а я в своем дипломном проекте нашел причину выноса катализатора, - и он начал обстоятельно, с помощью чертежей и расчетов доказывать, как уменьшил скорость витания катализатора, после чего пары, выходящие из реактора, не будут захватывать катализатор.
   Ковригин что-то хотел возразить, но председатель комиссии, дотронувшись до его плеча, тихо сказал:
   - Уймитесь же вы, наконец.
   Максим посмотрел перед собой. Все как в тумане. Секунду была мертвая тишина, потом - шквал аплодисментов. Дольше всех хлопали студенты. Максим смутился, расчувствовался. Отвернувшись к стене, он начал снимать и сворачивать чертежи. Схватил их в охапку, выскочил из аудитории.
   Студенты последовали за ним. Они подходили к нему, поздравляли. Один из них сказал:
   - Молодец, Максим, не растерялся. Пусть знают наших.
   В перерыве подошел председательствующий, подал руку и, отведя в сторону, сказал:
   - Все хорошо, Максим. А Ковригин в институте больше работать не будет.
   22 июня 1964 года Максим защитил свой диплом на "отлично".
   Защита стала точкой отсчета новой жизни, точнее, началом творческого труда, более ответственного и интересного, ранее неизведанного.
   Завод продолжал расширяться. Это уже был завод-громадина.
  

НА ПОРОГЕ БОЛЬШОГО ДИВИНИЛА

   Неожиданно Максима вызвали в райком. Так просто туда не вызывают.
   - Зачем понадобился? Что им от меня надо? - подумал он.
   Встреча была назначена на пятницу, на 18 часов.
   Когда Максим зашел в приемную, секретарь, уточнив фамилию, пригласила:
   - Вас ждут, проходите.
   В приемной сидели два человека. Один - щупленький, молодой - за столом секретаря. Второй - громоздкий, с седоватой шевелюрой, привлекательной и интеллигентной внешностью, проницательным и немного лукавым взглядом. Максим уловил в нем теплоту, проникающую в самое сердце. И еще не зная этого человека, Максим почувствовал к нему доверие.
   Тот, кто сидел за столом, сказал;
   - Давайте познакомимся. Валентин Павлович.
   - Ватутин Максим.
   - Свердлов Александр Давыдович, - представился другой.
   - Теперь по существу, Максим. Перед тобой, - показывая на Свердлова, - директор завода СК (синтетического каучука). Не скрою, мы расспросили о тебе на заводе. Посмотрели твою трудовую книжку и решили перевести тебя на работу к Свердлову, начальником цеха Д-6. У него не хватает специалистов по катализу. Он был на твоей защите, ты ему понравился, - хитро улыбаясь, сказал секретарь.
   - Д-6, это дивинильный цех? - обратился Максим к Свердлову.
   - Да. Дело в том, что мы получаем в этом цехе сейчас всего 55 процентов дивинила от проектной мощности. Остальной чинил привозной. И твоя задача, если, конечно, согласишься, вы вести цех на проектную мощность. Пора отказаться от привозного продукта. Уж очень дорого он обходится заводу.
   - Ну как, согласен? - спросил Свердлов.
   - Дайте подумать. Максим прикидывал в уме все "за" и ''против". Придется уйти в другую отрасль переработки, в химию. Какая разница, тем более интересно.
   Молчание длилось не более минуты.
   - Согласен, но с одним условием, - сказал Максим.
   - Каким? - уточнил Свердлов.
   - Первое. Вы даете мне месяц для ознакомления. Пусть цех как работал, так и работает. Никто не должен знать, что я буду начальником. Я присмотрюсь к людям, к производству.
   - Разумно, - вставил свое слово секретарь.
   - Второе. На цех выделяете одну, две квартиры, которые будут предназначены молодым специалистам, и определенную сумму денег для объявления конкурса на лучшее изобретение. При соблюдении условий, обязуюсь за год вывести цех на проектную мощность. Вы откажетесь от привозного дивинила.
   - Молодец, - опять вставил слово секретарь. Он хитро смотрел на Свердлова и улыбался.
   - Ну, как орешек? - спросил он Свердлова.
   Тот смотрел на Максима и тоже улыбался.
   - Согласен, верю тебе. На перевод - неделя.
   - Хорошо.
   - Приятно иметь дело с такими ребятами, - сказал секретарь.
   - До свидания, Максим, - они пожали ему руку.
   Для него начиналась новая жизнь.
   Целыми днями он пропадал в цехе, люди не догадывались, что он - их будущий начальник. Обязанности начальника пока исполнял механик. Все шло обычным порядком, никто не нарушал заведенного ритма работы. Максим присматривался к людям. Он был представлен как новый работник технического отдела. Директор дал указание: все требования Ватутина выполнял беспрекословно.
   Максим изучал схему цеха. Особенно его заинтересовала работа шести реакторов, в которых катализатор был неподвижным. Реакторы включались в работу попеременно: контакт с парами регенерация, опять контакт и т.д.
   Опыт у Максима был, он хорошо знал катализ. В данный момент его интересовало, как в реакторе происходит контакт паров в слое с неподвижным катализатором. Максим попросил технолога цеха Луферову тщательно сделать анализ контакта парой по всему периметру слоя, т.е. сверху, в середине, внизу.
   Когда через некоторое время он получил анализы, ему стало ясно, в чем причина. Оказалось, что не весь слой катализатор, работал. Отсюда - как следствие - причина недополучения дивинила. На другой день Максим зашел к директору.
   - Я готов приступить к работе.
   - Ознакомился с цехом?
   - Я не только ознакомился, но и нашел причину недополучения дивинила.
   - Так сразу?
   - Дело в том, Александр Давыдовнч, что вес поддастся анализу. Только надо знать, за что зацепиться. Мы с технологом цеха вделали анализы слоя катализатора, и оказалось, что не весь слой и контакте с парами. Поэтому нет проектного дивинила.
   - И что надо сделать, Максим Сергеевич?
   - Реконструкцию цеха. Увеличить объем реактора и главное - заставить заработать с парами весь слой катализатора.
   - Ты знаешь, как делать реконструкцию?
   - Знаю, но сначала хочу по цеху объявить конкурс. Я подскажу, что для этого нужно. Важно, чтобы работники цеха сами сознательно поняли, в чем причина плохого контакта и недобора дивинила.
   - А ты сделал бы схему?
   - Конечно, но не хочу. Назначим первую и вторую премии надеюсь, в деньгах не откажете.
   - Максим, ты умница. Денег я дам, и вообще, наш договор остается в силе.
   - Как определится лучший проект, начнем реконструкцию. И тут, Александр Давыдович, рассчитываем на вашу помощь.
   - Безусловно. Действуй, Максим, - сказал Свердлов и пожал руку.
   Не просто было Ватутину войти в новый коллектив. Сначала отмалчивались, присматривались к нему: хотелось понять, что он за человек. Помог случай.
   Как-то вечером, засидевшись в кабинете, Максим Сергеевич собрался уходить домой. Прежде зашел в киповскую (комната управления цехом). Он увидел странную картину: два человека дрались. В одном он узнал начальника соседнего цеха Никифорова, в который цех Д-6 подавал контактный газ. Другой оказался своим работником. Никифоров крепко держал аппаратчика за воротник и тыкал его лицом в прибор так, что уже рассек ему бровь.
   Никифоров кричал:
   - Ты понимаешь, что можешь взорвать цех, как мог допустить такую температуру?
   Максим сначала опешил, не мог ничего понять. Когда разобрался, подошел к дерущимся.
   - Отпусти его, - сказал он строго Никифорову.
   - А-а-а, сам начальник явился. Ватутин не успел опомниться, как тот бросил аппаратчика и тут же схватил за воротник Ватутина.
   Он дернулся, и вырванный клочок рубашки остался в руках Никифорова. Максим Сергеевич развернулся и ударил его под солнечное сплетение, тот ойкнул и осел на пол. Он взял его за шиворот и выбросил из киповской на воздух. Никифоров был без признаков жизни.
   - Воды, - крикнул Ватутин.
   Мгновенно появилось ведро холодной воды.
   - Лей, - показывая на Никифорова, приказал Ватутин старшему оператору.
   - Разберись с температурой.
   - Уже все сделано, - торопливо доложил тот.
   - Где был?
   - В буфет отлучался. С этим аппаратчиком я разберусь.
   - Ладно, идите.
   За это время Никифоров пришел в себя.
   - Ну и кулачище у тебя, кувалда, - сказал Никифоров, вставая.
   - Я же разведчик.
   - Тогда понятно.
   - Извини за разорванную рубашку, - сказал Никифоров.
   - Ничего, бывает, - примиренные, они отправились в кабине к Никифорову.
   Ватутин заметил, как несколько голов выглядывало из киповской и аппаратного двора. Видимо, всем было любопытно, что будет дальше. А дальше... как нельзя лучше.
   В кабинете он достал из сейфа колбу со спиртом, выпили по стакану. И с этого дня они стали друзьями. Недоверие исчезло. Лед растаял. Теперь каждый старался поздороваться с ним только за руку. Про себя он подумывал: "Вот, что значит сила. Дикая вещь, но люди уважают и преклоняются перед ней". Об этом случае узнали на заводе. И когда их вызвал к себе главный инженер завода, он спросил:
   - Что у вас произошло?
   - Ничего, - ответили оба в один голос.
   - Брешете вы. Идите.
   Выйдя из кабинета, посмотрев друг на друга, рассмеялись. Сидевшие в приемной начальники других цехов тоже улыбались, они уже знали, зачем их вызывал главный.
   Максим тщательно готовился к собранию. Пригласил технолога Луферову. Долго беседовали. Максиму было интересно узнать ее мнение о работе цеха.
   На следующий день он попросил Луферову пригласить на цеховое собрание службы: ОГМ, ЦНИЛ, КИП, КБ и представителя завкома.
   Доклад свой Максим начал так:
   - Товарищи! Я все это время присматривался к коллективу и работе цеха. Хочу с вами поделиться своими мыслями.
   Коллектив молодой, работоспособный, мне понравился. А вот работа его меня пока не удовлетворяет. При таком положении дел цех не может выйти на проектную мощность. В результате анализов неподвижного слоя катализатора, проведенных технологом цеха Луферовой, выяснилось, что не весь слой катализатора контактирует с парами.
   Максим подошел к доске, повернул ее. На ней мелом были изображены две схемы реактора.
   - Давайте посмотрим схему N1. Пары заходят в реактор и избирательно проходят слой катализатора. При этом большая часть слоя не затрагивается парами. Время контактирования их с катализатором недостаточное. Отсюда недобор нашего продукта. Смотрим вторую схему.
   Наша задача - заставить заработать весь слой катализатора. Это можно сделать так. - Максим нарисовал в середине реактора центральный коллектор, который, соединяясь с трубой на выходе паров, был продолжен до низа реактора. От центрального коллектора шли трубы с отверстиями, по всему периметру реактора, которые пронизывали весь слой катализатора. - Таким образом этот коллектор заставит заработать весь слой катализатора. Это первое, что надо учесть.
   Второе. Если мы хотим выйти за пределы проектной мощности, нам надо просчитать и увеличить по объему сам реактор. Когда мы проведем реконструкцию шести реакторов, что мы будем иметь.
   А. Уменьшим срок разработки катализатора.
   Б. Увеличим длительность циклов контактирования.
   В. Увеличим пробег реакторов.
   Это все надо просчитать. С этой целью объявляется конкурс. Первая премия - 1200 рублей. Вторая премия - 800 рублей. Срок - два месяца. В этом конкурсе могут принять участие коллектив цеха и службы завода. Все. Спасибо за внимание.
   Максим не стал открывать дебаты. Он попросил после собрания остаться начальника цеха КИП Лапшинова Вячеслава Николаевича и председателя заводского комитета профсоюза Замешаева Григория Сергеевича.
   Замешаев, обращаясь к Ватутину, спросил:
   - Откуда ты думаешь взять деньги?
   Максим улыбнулся и в ответ поинтересовался:
   - А завком поддержит?
   - У завкома нет таких денег. Но я за конкурс: дело стоящее. Будем говорить с дирекцией, - добавил Замешаев.
   - Она не откажет.
   - Почему ты так уверен? - спросил Замешаев.
   - Это было одним из условий моего перехода в цех.
   - Вот как! Хитер же ты, Ватутин, - он подошел к Максиму, пожал руку.
   Ватутин подсел к Лапшинову.
   - Вячеслав Николаевич, я хочу, чтобы и вы - киповцы - внесли свою лепту в реконструкцию реактора. Подумайте, как в новом реакторе сделать больше контролируемых точек. В работающем их не хватает.
   - После работы зайдите оба в завком, - сказал Замешаев.
   Уже смеркалось, рабочая смена ушла домой, когда Ватутин заглянул в завком. Лапшинов уже был там.
   - Ты чего так поздно? - спросил председатель.
   - Дела, - неопределенно ответил Ватутин.
   - Как, Вячеслав, примем в свою когорту нового начальника цеха?
   - Конечно. Я предлагаю по пути домой зайти в ресторан "Иртыш". Там поговорим, - предложил Лапшинов.
   Они стали друзьями.
   Началась битва за большой дивинил. Ватутину приходилось сутками находиться в цехе. Конкурс оправдывал себя. Вскоре выявились его первые победители. Лучшие проекты были определены и сданы монтажному управлению для изготовления реакторов. Реконструкция цеха проходила в сложных условиях. В то время, как бригада монтажников ОМУ-2 треста "Сибнефтехиммонтаж", возглавляемая Хамидом Идрисовичем Габайдулиным, заменяла один из реакторов, другие, расположенные рядом, продолжали работать. Все работали хорошо. Особенно Ватутин был доволен Луферовой, Кузьминым Л.А., Забудько Н.И., Шабышевой Э.М., Ткаченко А.И., Зиминым Б., Беломоиной Н., Завьяловым В.И. и многими, многими другими.
   Сибиряки - чудный народ. Непросто вести реконструкцию и работющем цехе. Было много огневых работ, а крутом газ. Техника безопасности стояла на первом плане. Ватутин напоминал об этом каждому, кто брался за электроды. За этим следили ИТР и рабочие цеха. Все понимали, что нужны предельная внимательность и крайняя осторожность. Все были начеку. Не надо было людей заставлять оставаться после смены, они сами шли на это. Одна бригада вела режим, а сменившаяся бригада вела наблюдение за огневыми работами. Ватутин целыми неделями не выходил из цеха. На ночь устраивался на раскладушке, в кабинете. Благодаря помощи председателя завкома Замешаева в цехе счал работать круглосуточный буфет. Особенно приходилось трудно, когда стояли сильные морозы. Застывали трубопроводы (конденсат) - люди отогревали их паром. По ходатайству Ватутина на цех отписали полушубки и валенки. Намерзшись, рабочие приходили в буфет есть горячие пельмени. Ватутин, нарушая производственный порядок, выдавал им по чарке спирта. Дирекция об этом прослышала, но мер не принимала, хранила молчание. Все видели, как работали люди. По многим вопросам Ватутину приходилось принимать неординарные решения. Вся ответственность за огневые работы и реконструкцию цеха была на нем. На заводе, от рабочего до директора, понимали это и всячески пытались оказать ему посильную помощь. Цех сплотился вокруг своего начальника. Теперь это был уже цельный, слаженный организм, который работал четко, без перебоев.
   Частыми гостями в цехе были Замешаев и Лапшинов, честные и высокопорядочные люди. Одним словом, сибиряки. Они помогали Ватутину всем, чем могли. И Ватутин очень дорожил их советами.
   Поистине этот труд коллектива был героическим. В короткий срок, практически за восемь месяцев, была произведена реконструкция всего цеха. Установка шести новых реакторов позволила сразу увеличить производительность цеха на тридцать процентов. Реконструкция и подбор оптимальных условий окупились сторицей: почти в полтора раза уменьшился срок разработки катализатора. Увеличилась длительность циклов контактирования до двенадцати часов вместо восьми, а пробег системы - на двести часов.
   Таким образом, слово, которое давал Ватутин Свердлову, он сдержал. Завод отказался от привозного дивинила. Повысилась ритмичность и рентабельность завода.
   На одном из заводских собраний Свердлов сказал:
   - Я хочу работать с такими людьми, как начальник цеха Д-6. Я считаю, цех Д-2 надо присоединить к цеху Д-6, - и предложил Ватутину возглавить их.
   24 октября 1967 года в честь 50-летия Октября за безупречную работу, достигнутые высокие производственные показатели Министерство нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности наградило Максима Ватутина знаком "Отличник нефтеперерабатывающей и нефтехимической промышленности".
   Событие такое не могло быть не отмечено с друзьями - Замешаевым и Лапшиновым в ресторане "Иртыш".
   Теперь у Ватутина прибавилась работа. Он руководил объединенными цехами Д-2-6.
   Цех Д-2 был копией каталитического крекинга, только для него сырьем был бутан, а пылевидный движущийся катализатор способствовал превращению его в бутилены - сырье для цеха Д-6.
  

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

   Цехи были остановлены на капитальный ремонт. Дело совсем не шуточное. Сроки поджимали. Ватутин уходил домой поздно.
   И даже в свой день рождения Ватутин приехал на работу рано, как всегда. Решил о своем юбилее никому не говорить.
   "Приеду домой, - решил он. - Выпьем с Таней по рюмочке, на этом и закруглимся. Отметим мои сорок лет".
   В заботах не заметил, как проскочил день. В кабинет зашел Ерохин.
   - Приглашаю вас с женой в ресторан обмыть квартиру, которую вы мне помогли получить.
   Максим Сергеевич задумался: "А что, пожалуй, он прав. Все же сегодня мой день".
   Ерохин - уважаемый инженер - участник экспедиции на южный полюс недоступности. И, вообще, Ерохин был интересным человеком. Отказывать ему не хотелось.
   - Хорошо, мы с женой заглянем туда.
   Придя домой, Максим сказал:
   - Таня, собирайся - идем в ресторан.
   - Но ведь я почти накрыла стол.
   - Ничего, сегодня обойдемся без него. Мы не часто там бываем.
   Таня оделась. Они вышли на улицу. Максим был в новом костюме, купленном неделю назад на премию. Выглядел молодо. Ведь ему только сорок. На Тане - новое зеленоватое платье с блесточками. Оба смотрелись очень неплохо. Знакомые здоровались, а некоторые останавливались и удивленно спрашивали:
   - Куда направляетесь?
   - Гуляем, - отвечал Ватутин.
   Было непривычно видеть их вместе. У Ватутина не находилось времени праздно разгуливать по улицам. Почти половину своей жизни он учился и работал. Работе Ватутин отдавал всего себя. Он шел на нее, как на праздник.
   Подошли к ресторану. Максим открыл дверь, чтобы пропустить вперед Таню.
   И вдруг опешил. Цех был в полном составе. Весь зал ресторана был закуплен ими.
   Рабочие и ИТР цеха образовали коридор от входной двери до главного стола, приветствуя их рукоплесканиями.
   Ватутин стоял в растерянности, к горлу подкатывался ком, на глаза напрашивались слезы. Ватутин, сдерживая свои чувства, как сквозь строй, прошел по живому коридору сибиряков. Он улыбался. Дошел до стола. Установилась минутная тишина. Все ждали от него слова. Мысли путались, слова не находились, он не знал, с чего начать, что им сказать.
   "Спокойно, возьми себя в руки, не распускайся. Ты сильный", - внушал себе Ватутин.
   И действительно потребовалось всего лишь несколько секунд, чтобы почувствовать себя в норме. Спокойно налил полный фужер водки, от чего у Тани округлились глаза. А люди, стоя, мило улыбалысь. Все ждали с налитыми рюмками.
   " -Я хочу выпить за вас, прекрасных сибиряков. За вашу сердечность и честность. Я благодарен судьбе, что узнал вас. Я видел, Как вы можете трудиться. И душой чувствую, что у нас есть что-то общее, которое связывает нас сегодня.
   Спасибо, друзья. Я люблю вас, - и он залпом выпел фужер водки.
   Люди дружно крикнули:
   - Ура!
   Ватутин понимал, что они признали его за своего. Это было таким счастьем, которое несравнимо ни с самой высоком денежной премией, ни с самой высокой правительственной наградой.
   Говорили ИТР, аппаратчики, слесари. Они находили такие удивительные слова, от которых радостно сжималось сердце. Все они были добрые и хорошие люди. Если бы сейчас нужно было умереть за них, он бы умер, не раздумывая. Он любил их. Любил всех. Они были ему дороже всех ценностей мира.
   Александр Павлович Ерохин вручил Максиму подарок. Это была вазочка для цветов из простого стекла с надписью: "В День сорокалетия от коллектива цеха Д-2-6".
   Он сказал:
   - Пусть этот недорогой подарок напоминает тебе о нас, сибиряках, всегда. Знай, ты получил наше единодушное признание.
   Ценнее ничего не могло быть. Какие слова! Их надо высекать, на калине, чтобы руководители и наши правители не забывали, кому они должны служить. И кому обязаны...
   Закончились поздравления. Была выпита не одна рюмка водки. Много говорили. Вспомнили о случае с Никифоровым. Рассказывал умело и смешно, точно передавая интонацию Никифорова, Тот самый аппаратчик, которому досталось:
   "А-а, тудыть твою мать, сам начальничек пожаловал. Он тут же оставил меня и схватил за шиворот нашего, через секунду тот стоял перед ним голый".
   Все умирали со смеху.
   Потом опять были тосты, много разговоров. Сабантуй длился до трех ночи. На всю жизнь Ватутину запомнился этот удивительный вечер, который устроили в его честь товарищи по работе.
  

РАССТАВАНИЕ С СИБИРЬЮ

   Цеха работали ритмично. План выполнялся. Уже прошло два года, как Максим расстался со своими друзьями. Замешаев уехал в Москву. Теперь работал в кадрах нефтехимической промышленности. Лапшинова жена потянула куда-то на юг, ближе к своей родине, да и сам Ватутин теперь все чаше подумывал, как бы перебраться ближе к станице, к старикам. Таня теребила постоянно, она не могла привыкнуть к длинным морозным зимам.
   В отпуск Ватутин поехал к Черному морю, хотя родился и жил почти рядом, ни разу в нем не купался. После суровых зим захотелось теплого солнца и морского пляжа. Накупался вдоволь.
   Заехал к старикам в Тбилисскую. Возвращаясь домой, Ватутин остановился в Москве, у Замешаева. Разговорились, что да как. Максим проговорился, что жена тоже хочет перетащить его ближе к родным.
   - В чем дело? Мы поможем подобрать место. Я подумаю, потом тебе позвоню. Пока работай, ни о чем не думай. Специалисты нам везде нужны, ты должен знать, здесь работает много омичей. Рябов, твой бывший директор, работает начальником крупного объединения. У него заводы разбросаны по всей стране. Тут же и твой сокурсник Карпенко, заведует планово-экономическим отделом министерства. Главный босс по экономике.
   - Леонтий Петрович? - уточнил Максим.
   - Да. Много и других наших людей. Омичи, ты знаешь, дружные. Так что место тебе подберем.
   Дома Ватутин рассказал обо всем Тане. Пережили еще одну холодную зиму. К маю очистился ото льда Иртыш. Наступили погожие дни. Ватутин закончил капремонт цехов, уже начал собираться в отпуск. Как вдруг из Москвы позвонил Замешаев.
   - Собираешься в отпуск?
   - А ты откуда узнал?
   - У меня должность такая: все знать. Слушай, перед тем, как поедешь в свою Тбилисскую, сначала побывай в Степнограде.
   Он недалеко там. Походи, посмотри завод. Остановишься в заводекой гостинице. Я позвоню туда.
   - Хорошо.
   И вот Ватутин в Степнограде. Была первая половина июля. Устроился в гостинице. Решил пройтись по городу и по пути заглянуть на городской рынок. Он всегда в какой-то степени является показателем благосостояния горожан.
   Городишко был небольшим, но чистым и уютным, со множеством клумб на улицах. Весь утопал в зелени: всюду акации, тополя, клены. Рядом - искусственное море, большая река, а по берегу ее - базы отдыха.
   Ватутин зашел на рынок и ахнул. Боже мой, чего только тут не было. После Сибири, это было сказочное место, земной рай.
   Прилавки завалены всякими фруктами и овощами. А сколько здесь рыбы, притом разной. Вяленая, свежая. Такого Максим нигде не видел.
   - Сколько стоит рыбина? - спросил Максим, указывая на четырехкилограммового сазана.
   - Отдам за три.
   Ватутин повернулся, чтобы уходить, но продавец схватил его за руку:
   - Бери за два рубля.
   - Спасибо. Мне некуда его деть. Я приезжий.
   - Жаль, - промолвил он.
   Максим накупил помидоров, яблок. Взял бутылку коньяка. К пиву купил вяленой чехоньки.
   - Вот что такое юг. Не город, а полная чаша.
   - Перееду, - подумал он.
   С базара пошел в гостиницу. На кухне он увидел нового человека, который сидел за столом и пил чай. Познакомились. - Абрам Петрович Терещенко, - так отрекомендовался незнакомец.
   - Вдвоем будет веселее, - сказал Ватутин.
   - Вы откуда? - спросил Абрам Петрович.
   - Из Омска.
   - О, из самой Сибири, а я тутошний, краснодарский.
   Ватутин открыл бутылку коньяка, налил в бокалы, поднял свою и сказал:
   - За знакомство.
   - Я люблю сибиряков, приходилось бывать там. Это другой народ. Честный, не обманет. Здесь все по-другому. Народ коммерческий. Прежде чем что-либо сделать, спросят: "Что я от этого буду иметь?". Там об этом не спрашивают, а делают от души.
   - Ваша правда, - сказал Ватутин. Он вспомнил реконструкцию цеха. Как самозабвенно работали люди. Ему не приходилось упрашивать оставаться на вторую смену, они это делали сами и взамен ничего не просили.
   - А вы сюда как: проездом? Или виды имеете на этот город? - не успокаивался он.
   Опорожнили не одну рюмку. Выпили коньяк, принялись за пиво с чехонью.
   Ватутин решил открыться. Захотелось поговорить, посоветоваться. Чувствовалось, что Абрам Петрович, не из простых, опытный человек. С виду - еврей, но уточнять не стал.
   - А вы кто по профессии? - напрямик спросил Ватутин.
   - Работаю в большой торговле, снабженец я.
   - Ясно.
   - Ну и куда ты хочешь устроиться здесь?
   - На завод.
   - Если без протекции, то ничего у тебя не получится.
   "Не подослан ли он ко мне?" - мелькнуло в голове. Он не стал отвечать, сделал вид, что не понял, только пожал плечами.
   Выпили хорошо. Коньяк и пиво, видимо, давали о себе знал Ватутин был поздоровее, помоложе, чувствовал себя нормально.
   А Абрам Петрович продолжал:
   - А если и с протекцией, то все равно ты здесь долго не протянешь. Запомни, что я тебе сейчас скажу. Ты сибиряк, а здесь юг России. Мне жаль тебя. Видно, ты хороший мужик. Я не спрашиваю тебя, кем ты будешь работать. Постарайся приблизить к себе опытного человека, желательно, бывшего горкомовца. И все денежные дела: приемы, банкеты по случаю знаменательных событий, которые тебе будут навязывать оплатить свыше, - проводи только через него. Все он должен фиксировать в своем талмуде фамилии участников, строгий отчет о деньгах, с кем он расплачивался. Об этом должны знать только ты и он. На заводе и в юрко не существуют люди, которые тебя подставят, не за понюх табака. Не сделаешь этого, сожрут с потрохами.
   "Чушь собачья, какой-то пьяный бред, - подумал Ватутин. И какие такие я стану оплачивать приемы? Я этого никогда не сделаю, если не будут отпущены деньги".
   Вскоре Ватутин об этом разговоре забыл. На другое день он выписал пропуск. С представителями технического отдела посмотрел завод, который ему понравился. Он навестил родителей, затем полетел в Москву. Зоя, жена Замешаева, встретила Максима Сергеевича с радостью. Наготовила пельменей. Ждали с работы Григория Сергеевича. Вскоре он пришел. Сели за стол.
   - А может, захочешь переехать в Москву?- спросил Замешаев.
   - Нет, она меня не прельщает. Я не люблю большие города и их суету. Люблю лес, речку, море. Мое хобби - сидеть с удочкой у реки и мечтать. Смотреть на речку и небо. Ты помнишь, как мы с тобой ездили к твоим знакомым? Хотя я был там гостем и только одну ночь провел в избушке, в той, что стояла в тайге, рядом со светлым, как слеза, ручейком. Все сразу стало для меня родным и незабываемым. Не хотелось уходить. Земная красота притягивала.
   - Не знаю. Я этого как-то за собой не замечал.
   - А я всегда ощущаю это.
   - Друг, да ты романтик.
   - Может, и романтик, - погрустнел Максим Сергеевич. - Мне всегда тяжело расставаться с тем местом, где жил когда-то, ночевал. Будь-то лес, посадка, речка, озеро, море. Я как бы прирастаю к месту, а когда покидаю его, то мне кажется, что отрываю будто пуповину. Особенно тяжело расставаться с людьми, с которыми сдружился.
   Скажи, как я могу бросить свои цеха, людей, с которыми сроднился душой?
   Тут в разговор вступила Зоя:
   - Ты прав, Максим Сергеевич, я здесь уже два года, но никак не могу привыкнуть. По ночам плачу. Я не могу забыть своих друзей, милый город, наш Иртыш.
   - Хватит, - строго оборвал Замешаев. - Расплакались. В жизни так не бывает. Хочешь жить в одиночку, не видеть света, тогда бери лучину и топор, иди в лес и живи там до окончания своего века. Ты мне лучше скажи, тебе Степноград понравился?
   - Очень. Прекрасное место, рядом моя станица.
   - Что надумал?
   - Переезжать.
   - Это деловой разговор. Значит, так. Я обо всем договорился. Едешь туда на должность технолога. Оформят переводом. Потом будет видно. Договорились?
   - Да.
   - С богом. Не дрейфь! Все будет нормально, в обиду не дадим. Будь осторожен в выборе друзей, не раскрывай, где попало, рот. Это тебе не Сибирь-матушка.
   На другой день Максим самолетом вылетел в Омск. Три часа лету, и он на месте.

РЫБАЛКА

   Максим Сергеевич уехал в Степноград один. По дороге его беспокоила лишь одна мысль, о том чем в Степнограде будут заниматься дети. В Омске они занимались в секции бокса. Старший, Игорь, даже выступал на городских соревнованиях. По приезде остановился в той же гостинице. В выходные дни Ватутин посмотрел лодочную станцию и его осенило:
   - Покупаю лодку с мотором.
   На следующей неделе Ватутин приобрел в магазине новенький "Прогресс" с двигателем "'Вихрь" и спиннинги. И в первую же субботу отправился со знакомым на рыбалку. Шли с хорошей скоростью, рассекая небольшие встречные волны.
   - Идем на зацепы. Там будет судак, - объяснил знакомый.
   Солнце только что поднялось и его первые лучи скользнули по глазам. Встречный прохладный утренний ветер обдувал лицо. Ватутин ощутил счастье, потому, что он есть, сейчас сидит в своей лодке и неумело бросает спиннинг, которые почему-то все время запутывается. А сосед все время подтрунивал нал ним, вытаскивал то бержа, то судака. Наконец, не выдержал. Показал, как надо ловить спиннингом. Вдруг Ватутин почувствовал, что зацепил рыбину. Сердце от радости выскакивало из груди, он наматывал леску, не терпелось скорее увидеть свою добычу. Рыба водила леску в разные стороны. Ватутин понимал, что нельзя давать ей слабину. Подведя к лодке, увидел хорошего судака. Закинуть его в лодку никак не мог, и как закричат:
   - Помоги!
   Сосед ловко подхватил рыбину Крючком. От счастья у Ватутина дрожат руки и ноги.
   - Вот это да. Как будут довольны мои ребятишки! - воскликнул.
   Он воспитывал в своих сыновьях крепость физического и духовного здоровья. Не уставал твердить: если хотите быть мужчинами, а не тряпками, значит должны стать спортсменами. Не пить, не курить, каждый день обливаться холодной водой. Они следовали его наставлениям.
   И теперь Ватутин был за них спокоен. У ребят не было времени заниматься дурными делами. Они поминутно были заняты.
   ... После выходных Ватутин решил пройтись по цехам, лучшие познакомиться с заводом, людьми.
   - Где кабинет начальника цеха? - спросил он рабочего.
   - Как зайдете, - в торце, налево.
   В здании было несколько помещений, где над приборами следили рабочие. Он подошел к двери начальника цеха. Открыл ее и замер. За столом сидел ни кто иной, как его сибирский друг Лапшинов. Он что-то писал, и, не поднимая головы, сказал:
   - Проходите, садитесь, я сейчас освобожусь.
   - Спасибо, Вячеслав Николаевич, - сказал Максим Сергеевич.
   Лапшинов услышал знакомый голос, насторожился. Видимо, вспоминал, где он его слышал. Поднял голову и несколько секунд смотрел на Ватутина. Затем вскочил из-за стола и, обнимая его, спросил:
   - Друг мой, как ты меня нашел?
   - Как Светлана Андреевна?
   - Ничего, работает здесь, в больнице. Ты же знаешь, что она прекрасный врач.
   - Знаю.
   - Максим, неужели это ты? Господи, как мне не хватало всех вас. Тебя сам бог сюда послал. Ты знаешь, что Замешаев в Москве?
   - Да, я у него был.
   - Ясно. Теперь мы вместе. Это хорошо, Максим.
   - Когда ты приехал?
   - Я уже здесь неделю. Успел оформиться. И вот первый день, как вышел на работу. В пятницу купил катер, и уже успел поймать судака. На выходные едем на рыбалку?
   - Едем. Как будет рада Светлана Андреевна! Я весь в работе. Никуда с ней не выходим. А тут сразу - выезд на море. Это прекрасно, Максим.
   Вечером пошли к Лапшиновым. Их встретила у двери сама хозяйка. Увидев Максима, Светлана Андреевна заплакала. Они поцеловались.
   - Извини, ты напомнил мне наш Омск. Ведь там прошла наша молодость. Как хорошо, что ты теперь будешь с нами.
   Сели за стол. Светлана Андреевна любила угощать, она готовила отменно. На столе - изысканное кушанье - рыба жареная и рыба, приготовленная в томатном соусе. Тут же были и мясные блюда. К ним была подана ее знаменитая аджика.
   За столом разговорились. Лапшинов рассказывал о заводе, его руководителях и рабочих. Максима они расспрашивали о семье, о Замешаевых, об Омске. Сидели за столом до полуночи. Его не отпустили в гостиницу, оставили ночевать у себя. На выходные договорились отправиться на рыбалку.
   Постепенно Максим стал втягиваться в новую работу. Познакомился с начальством, рабочими и ИТР завода. Вскоре появились у него и новые друзья, с которыми в выходные дни он ездил на рыбалку. Пойманную рыбу готовили у Светланы Андреевны, где Максим стал частым гостем. Пока квартиры не было, он жил в гостинице.
   Вскоре его вызвал директор завода и сказал:
   - Максим Сергеевич, двухкомнатная квартира устроит, а как только будет сдан новый дом, выделим трехкомнатную.
   - Согласен.
   Вечером он посмотрел квартиру и сразу дал телеграмму семье. Непросто человеку, приехавшему в новый город, начинать жизнь с нуля. Конечно, много зависит от него самого, его характером. Ватутин был человеком бесхитростным, открытым, он легко сходился с людьми. Поэтому и на новом месте у него появилось много знакомых.
   Ватутин не скучал, но думал о семье постоянно. Ждал, Был уверен, что уложить вещи и погрузить в контейнер помогут друзья. Ему хотелось к приезду домашних сделать что-нибудь приятное, запоминающееся. Ватутин готовил для ребят сюрприз. Он запасся бензином для лодки, приготовил спиннинги, продукты, в завкоме взял палатку напрокат.
   Получил телеграмму. Ждал их со дня на день. Для встречи и устройства семьи Он взял отпуск на три дня без содержания.
   Встретил вечером. Они прибыли в поезде налегке. Все вещи - в контейнере. Легли спать, а утром, как только стало светать, он разбудил их.
   - В чем дело, Максим? - недовольно спросила Таня.
   - Собирайтесь, буду знакомить вас с новым местом жительства, - сказал Максим.
   - Папуля, куда мы в такую рань пойдем? - спросил Игорь.
   - Не пойдем, а поплывем на лодке.
   - Как, на лодке? - вытаращили глаза мальчишки.
   - Увидите, быстрее собирайтесь.
   Они вскочили с постелей, начали одеваться, спросонок хватая не свои вещи. Поднялся такой шум, что Максиму пришлось их успокоить, чтобы не разбудить соседей.
   Вышли до восхода солнца. Подошли к лодочной станции. Максим расчехлил лодку.
   - Папуля, она наша? - не скрывал восхищения Сережа.
   - Да, наша.
   И от лодки, и от спиннингов, ребята пришли и восторг.
   - Ну, папуля, ты даешь!
   Для него радость детей была высшей наградой. Ему было в их компании уютно, потому что им тоже было хорошо с ним.
   - Подождите, еще не то будет, - улыбаясь сказал он.
   Запустил мотор, сел за руль и лодка плавно удалялась от берега. Она вышла на открытое пространство, вокруг, насколько охватывал глаз, расстилалось море. Максим прибавил газ, лодка приподнялась над водой и понеслась, как на крыльях. Восхищению и восторгу мальчиков не было конца.
   Низко, над водой, стелился туман. На востоке появились первые, пробивавшиеся сквозь тучки, красные лучи восходящего солнца. Оно поднималось все выше и выше. Туман оседал в прибрежных зарослях. Это било такое зрелище, от которого у всех захватывало дух.
   Здесь, в лодке, каждый чувствовал себя частицей этого великого торжества просыпающейся природы. Сон, как рукой сняло. Вскоре морс очистилось от белой пелены тумана, стали видны очертания крутых берегов, поросшие густым лесом.
   - О, как красиво! Я никогда в жизни не испытывала такого счастья, - удивленно сказала Таня. - Природа - тот источник, из которого мы черпаем здоровье, вдохновение. Мы становимся чище и духовно богаче.
   - Папуля, ты у нас молодец, - счастливо улыбаясь, сказал Андрей.
   Подошли к зацепам. Максим бросил якорь и откинул с верха лодки брезент. Недалеко от них, на якоре стояло несколько лодок. Он достал спиннинг и стал учить ребят, как его забрасывать. Рыбалка была в разгаре.
   - Есть! - закричал Андрей.
   Максим Сергеевич посмотрел на его спиннинг, сказал:
   - Не ослабляй леску.
   Рыба уводила ее то вправо, то влево. Она была такой большой, что Андрей едва удержат спиннинг, с трудом крутил катушку, подтаскивая улов к лодке.
   Азарт взял вверх, и Максим Сергеевич не выдержал и сказал:
   - Андрей, дай я вытащу.
   - Нет! - закричал Андрей, дергая ногой и изо всех сил подтаскивая свою добычу к лодке. Когда такое случается, бросают рыбачить все, смотрят на счастливца. Даже из соседних лодок поглядывать в их сторону.
   Максим Сергеевич стоял рядом с Андреем, держа в руках загнутый острый крючок. Все смотрели в сторону Андрея.
   Показалась рыбья голова. Это был огромный, килограммов на шесть судак. Максим Сергеевич нагнулся и ловко подцепил его за жабры крючком. Кинул в лодку. Ликованию не было предела. Казалось, Андрей был самым счастливым человеком. Он, довольный, стоял в лодке и улыбался. Руки дрожали от напряжения. Рыбалка продолжалась. И тут началось. Кто вытаскивал бержа, кто - судака.
   День уже перевалил на вторую половину, когда Максим сказал:
   - Хватит.
   Завели мотор. Лодка пошла к берегу. Там она вошла в устье реки и начала подниматься вверх. Кругом был сплошной лес, тишь иногда перемежающийся кустарником. Река делала крутые повороты и завела их на зеленый островок, заросший соснами и кустарником, на котором виднелись красные ягоды. ''Приближается осень", - подумал Ватутин.
   - Это шиповник, - сказал Максим Сергеевич.
   Причалив к островку, начали разгружаться. Трава была по пояс.
   - Мы будем ставить палатку, а вы наберите дров и сорвите немного шиповника для чая, - сказал Ватутин ребятам.
   Максим Сергеевич натер судака солью, обернул фольгой и обмазал глиной. Затем закопал судака в ямку и па этом месте разжег костер. Над ним подвесили ведерко с водой для ухи.
   Когда все было готово, костер переместили в другое место. Через час раскопали ямку, вытащили судака, от которого валил пар. Сели кушать.
   - Этот день им запомнится надолго, - подумал Ватутин.
   Ребята не переставали восхищаться вкусной едой и рыбалкой. Всем понравился запеченный судак.
   - Мы такой вкуснятины еще не ели, - сказал Андрей.
   - Конечно, ты же его поймал, - подтрунивали над ним братья.
   - При чем я? Папа готовил.
   Ватутин слушал ребят, и внутри поднималась волна великой благодарности Тане. Это она родила ему таких прекрасных сыновей. Они резвились, шутили, а он смотрел на них, и у него в душе разливалось тепло. Счастье и гордость переполняли его от того, что он живет совсем не напрасно; у него есть смена, продолжатели его рода.
   Спасибо тебе, дорогая, что у нас такие ребята. Прости меня, что порой был не сдержан с тобой, что длинными ночами ты сидела одна, поджидая меня... Ты родила мне сыновей, и я счастлив. Без них была бы жизнь скудной, пустой и ненужной.
   Часто трудно бывает сдержать себя, это плохо. От того, что мы не можем прощать, мы болеем. Как не совершенен человек. Видимо, потому и поселил его Господь на земле, чтобы он прошел через все испытания, нашел свою дорогу, стал сильным, более терпеливым, духовно высоким, без гордыни и злости.

ЧАСТЬ 7

СТЕПНОГРАД

  
   На партийной работе
   Одна беда не приходит
   Ватутин директор
   Гвоздики для невестки
   Развязка
   Послесловие
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

НА ПАРТИЙНОЙ РАБОТЕ

   В обществе человек не может всецело принадлежать себе. А если вступает в партию - попадает в полную зависимость от нее: куда захотят, туда и пошлют, не считаясь с его личными желаниями. Всю жизнь будут помыкать, как марионеткой, пугать выговорами с занесением в учетную карточку. А то начнут стращать крайней мерой - лишением партийного билета, сели не будет исполнено то или это. Словом, раб на всю жизнь. Но на партийном языке это звучит иначе: рядовой партии. И чем выше поднимается по служебной лестнице, тем острее чувствует и видит изъяны в партийной системе, один из главных принципов которой - поживи в рабах, авось будешь в господах.
   Не успел Ватутин еще поработать и присмотреться к людям, как его вызвали в горком партии.
   - Товарищ Ватутин, мы внимательно посмотрели ваш послужной список, считаем правильным предложить вам должность заместителя секретаря парткома по идеологической работе. Как ты на это смотришь? - чисто формально спросил второй секретарь горкома Красоткин, переходя на '"ты".
   - Отрицательно. Какой я идеолог?! Каждый должен быть на своем месте. Как говорят, сапожнику - шить сапоги, пирожнику...
   - Да, но это не совсем так, - прервал Красоткин. - Ты, видимо, забыл, что существует партийная дисциплина.
   - Нет, не забыл, и все-таки больше пользы я принесу на производстве, - продолжал настаивать Ватутин.
   - Даю неделю на раздумье. До свидания, - второй секретарь резко оборвал разговор.
   Ватутин понял, что ему не отвертеться. Хочет он работать или нет, все равно заставят. Поэтому, если решил жить здесь, должен согласиться, хотя и потеряет теперь в зарплате. А кого это щекочет?
   Вот так Ватутин стал горкомовским работником. Но, с чего начать на новом поприще он не знал. Случалось, что целыми днями бессмысленно слонялся по заводу, а то сядет за свой стол, подопрет голову рукой и от нечего делать начнет чертить непонятные фигурки на листе бумаги. Так один за другим прошли десять дней. Наконец, не выдержал, зашел к секретарю парткома Мартынову.
   - Слушай, дай мне работу, я не знаю, что делать. Болтаюсь как...
   Тот рассмеялся:
   - Ничего, привыкнешь со временем.
   - К чему привыкну? К безделью?
   - Будет тебе работа. Обратись к Урсанову. Он определит твои обязанности.
   Урсанов, заместитель секретаря парткома по оргвопросам, морской подполковник в запасе, когда-то служил в политотделе армии. В партийной работе чувствовал себя, как рыба в воде. Урсанов готовил всем доклады, давал консультации и советы. Ему бы и впрямь стать идеологом или секретарем, но он - пенсионер. И теперь в парткоме вел всю документацию, учил секретарей цеховых парторганизации. Словом, дока в своем деле. Числился же Урсанов инженерно-техническим работником в заводоуправлении. Добрый, отзывчивый человек, фронтовик. Всем, как отец. В парткоме был незаменим, все держалось на нем.
   ''И как я сам не догадался поговорить с ним? - возвращаясь от секретаря, подумал Ватутин. - Вместе ведь сидим. Да и Урсанов каков! Видит, что маюсь".
   - Максим Сергеевич, чем планируешь сегодня заниматься? - услышал Ватутин, как только переступил порог кабинета.
   - Не знаю вообще, что должен делать. Я до корней волос производственник, - раздраженно сказал Ватутин.
   - Не кипятись, сначала ознакомься с нашим микрорайоном, агитплощадками в городе. Посмотри наглядную агитацию. Каждая агитплощадка закреплена за определенным цехом. Если в чем непорядок, задействуй секретаря и начальника цеха. Пусть устраняют недостатки. Ватутин повеселел; это было уже конкретное дело.
   И потекли дни за днями. Со временем Ватутин вошел в новый для себя ритм, даже увлекся.
   Секретарь парткома Мартынов не очень жаловал комиссии, которые наезжали с проверкой. И всякий раз он препровождай их к своим замам. Особенно не любил, а может боялся высокопоставленных чиновников. Они, как правило, в большинстве своем были людьми щепетильными во всем, что касалось выполнения указаний высших начальников.
   Однажды с такой комиссией из ЦК КПСС в составе трех человек, которую сопровождал работник обкома Демин, секретарь поручил заняться Ватутину. Сам сослался на нездоровье. Проверяли работу парткома с письмами и жалобами трудящихся. Ватутин определил им место в кабинете секретаря. Выложил на стол папки с нужными документами. Некоторые члены парткома забегали, засуетились, но Ватутин далеко не все понимая, отнесся к проверке спокойно. Понятно, в этом деле он был новичком.
   Ближе к полудню Ватутину позвонил Мартынов:
   - Не забудь сводить их на обед.
   - А кто платить будет?
   - Все расчеты потом. Да, вот что еще. Если надо, предложи выпить.
   - А как я узнаю, что надо?
   - Не дури, ты сам все увидишь.
   - Я, правда, не знаю, как это делается!
   - Раз попал в нашу когорту, учись. Для тебя это будет неформальным вступлением в клан безтрезвенников, - засмеялся секретарь.
   - Но я не злоупотребляю.
   - Придется выпить...
   И Ватутину пришлось обдумывать, как поделикатнее устроить обед.
   - Не пора ли подкрепиться? - обратился к нему Демин, поглядывая на часы.
   - Пожалуй, - сказал Ватутин и повел всех в банкетный зал заводской столовой.
   По дороге москвичи восхищались ухоженными клумбами, чистотой вокруг, яркой наглядной агитацией - чего только не было перед проходной завода; доска почета и показатели работы цеха за сутки, многотиражка...
   Не менее удивила гостей и рабочая столовая.
   - Как в санатории, - не удержался один из них от похвалы.
   Действительно, здесь было очень уютно, радовало глаз обилие зелени: раскидистые пальмы, стройные фикусы, розы в резных деревянных коробах, на столах ослепительной белизны скатерти, такие же букеты цветов, составленные умелыми руками. Все это располагало к отдыху, создавало настроение.
   В банкетном зале гостей уже ждали:
   "Чисто работает Мартынов", - отметил про себя Ватутин.
   Стол был обильно уставлен холодными закусками. Заливной судак выглядел очень аппетитно. Выпили по стакану боржоми.
   - Может, что покрепче принести? - обратился к Ватутину заведующий столовой.
   - Как, бутылку водки осилим? - спросил Ватутин Демина.
   - А ты как думаешь?
   - Думаю, осилим.
   Принесли "столичную". Ватутин налил себе примерно с треть стакана, остальную водку поставил на середину стола. Выжидал как поведут себя проверяющие - никто из них к бутылке не притронулся.
   - Ты, сибиряк, выпей. У нас еще много работы. Если хочешь угостить, то лучше вечером в гостинице, - сказал Демин.
   Ватутин не растерялся, хотя и попал в неловкое положение.
   - Ну что ж, у меня работы тоже хватает, - и он отставил стакан.
   Подали горячее - дымящуюся ароматную уху.
   - Роман Степанович, заберите водку, попросил Ватутин заведующего.
   - Нет-нет. Пусть стоит. Выпей, сибиряк, - настаивал Демин.
   - В одиночку не пью.
   - Ну и упрямый же ты, оказывается. Демин взял бутылку, налил всем по пятьдесят граммов.
   - За знакомство, - предложил он тост...
   После обеда Ватутин позвонил Мартынову и доложил обстановку.
   - Вечером возьмешь мою машину, там будет пакет с продукта ми и выпивка. Поезжай в гостиницу, устрой все лучшим образом.
   С того дня Ватутин с Деминым стали как бы друзьями. И когда он приезжал в Степноград, Ватутин брал бутылку коньяка и они отмечали очередную встречу.
   Секретаря горкома Ковалева в Степнограде уважали. Это был опытный партийный работник, хорошо знающий производство и людей. К тому же Ковалев Юрий Андреевич был хороший психолог. Разговаривая с человеком, не повышал голоса, не оскорблял, не пугал выговорами и вызовом на бюро горкома. Даже с провинившимися разговаривал уважительно. После беседы тот уходил от него пристыженным, но с чувством собственного достоинства, не испытав унижения. И ему, в некотором роде, окрыленному доверием, хотелось сделать больше, чем от него требовалось. Надо сказать, что сверхзадач он никогда не ставил. Ответственный за свой город и людей, он доходил до всего сам. Рано вставал, и проходил по улицам Степнограда. Его можно было встретить везде: на базаре, в детском садике, в школе. Всегда приветлив. Как истинный хозяин города, Юрий Андреевич был непререкаемым авторитетом. Не считал зазорным при очередном обходе домовладении постучать в калитку и сделать владельцу дома замечание о непорядке. О нем говорили, что он настоящий коммунист, светлая голова и у него чистые руки. Своим примером он показывал, как надо относиться к порученному делу. Его уважат, к нему прислушивались.
   Перед заводской отчетно-выборной конференцией Ватутина пригласили к первому.
   - С чего бы это, - недоумевал он.
   В приемной секретарша, увидев его, затараторила:
   - Заходите, Максим Сергеевич. Юрий Андреевич о вас уже два раза спрашивай.
   - Как дела, Максим Сергеевич? - протягивая руку, спросил Ковалев.
   - Нормально.
   - Я хочу поближе с тобой познакомиться, задать несколько вопросов. Можно?
   - Пожалуйста, спрашивайте, Юрий Андреевич.
   - Расскажи о своей семье.
   - У меня три сына, - начал Ватутин, - двое работают на заводе киповцами. Третий учится в профтехучилище. Живу как все - на зарплату, других доходов у меня нет. Жена работает медсестрой в поликлинике.
   - Ясно. Какие твои намерения, есть ли у тебя хобби?
   - Мои намерения - дать детям образование. А хобби - рыбалка. Люблю остановиться в укромном месте, в полной тишине воды посидеть с удочкой, а го и закинуть спиннинг. Хорошо, если к тому же рыба клюет. Не меньшее удовольствие - вместе детьми с ветерком промчаться на катере по реке. Созерцать какая красота разлита в природе! От всего этого я испытываю огромную радость и восторг.
   - Понимаю тебя, - улыбнулся секретарь.
   - Что ты видишь несовершенного в нашей горкомовской работе? - как-то неожиданно повернул разговор первый.
   - Я, Юрий Андреевич, больше производственник, чем партийный работник. И честно вам скажу, меня тянет больше к производству.
   Вот мы беседуем с вами, а в голове неотступно вертится мысль, что я вас будто знал раньше: вы напомнили тех людей, с которыми сталкивала меня судьба.
   - Расскажи о них, - попросил секретарь.
   - Время? - спросил Ватутин.
   - Есть.
   Ватутин рассказал о заместителе директора по политчасти МТС Захарове. Вспомнил, как пришел к нему, после того, как разморозил головку трактора НАТИ, вспомнил о комсомольском собрании и о том, как, отслужив в армии, удрал из станицы Тбилисской, куда политотдел армии направил открепительный талон кандидата в члены партии. Как армейский командир, грозненский секретарь райкома, помог ему...
   От взгляда Ватутина не ускользнуло, как у секретаря повлажнели глаза.
   "Такой человек не может быть плохим", - подумал он
   Справившись с волнением, Юрий Андреевич сказал:
   - Я тоже производственник, но партия решила, что я здесь нужнее. Ты согласен, что тут нужнее. Ты согласен, что тут нужны честные люди?
   - Да.
   - Вот поэтому я тебя и вызвал, Максим Сергеевич. Мы хотим рекомендовать тебя секретарем парткома. Как? Ты согласен?
   - Нет, Юрий Андреевич. Вы хотите, чтобы я совсем оторвался от производства. Ведь есть люди, которые давно работают. Знают местные условия. Настоящие партийные работники.
   - Нет, Максим Сергеевич, ты нужен нам. Прошел неплохую школу. Я звонил сибирякам, спрашивал о тебе. Местных я знаю лучше тебя, считаю что справишься. Договорились?
   Ватутин понял, что отказываться бесполезно, вопрос этот для Ковалева давно решенный. Он выдавил из себя:
   - Да.
   - Ну вот и хорошо.
   Ватутин, выйдя из кабинета, подумал:
   - Надо засучивать рукава, готовиться к новой работе. Раз взялся за гуж, не говори, что не дюж. Конечно, с таким секретарем работать можно. У него многому можно научиться, А ну, как на его место придет другой?..
   На партийной конференции Ватутина избрали секретарем парткома завода. Для него начался новый виток более тесной работы с людьми. Опорой ему были хорошо сложившиеся аппараты горкома и парткома. В последнем, были действительно, испытанные жизнью люди - военные отставники, имевшие большой стаж партийной работы.
   Директору завода, с которым Ватутин теперь предстояло работать в одной упряжке, было за шестьдесят, Пургин - заядлый охотник. Дома у него три охотничьих собаки. Не каждый мог себе такое позволить, но он любил с ними возиться. И когда направлялся на охоту, всегда брал их с собой. В прошлом - фронтовик. Ушел в запас в звании подполковник. Трудно сходился с людьми этот крепкий орешек. Коренастый, широкоплечий, он редко сидел в кресле. Самая удобная для него поза - стоять на ногах, опершись на сильные локти. Он встречал входящего поднятыми вверх глазами, над которыми свисали густые брови и шевелюра, отчего голова Пургина и, впрямь, была похожа на большой лесной орех. Перед назначением на завод заправлял институтом Норовист и непредсказуем, не признает авторитетов. Не знаешь, что выкинет в следующую минуту. На собраниях и конференциях выступал горячо.
   "Как сложится с ним?" - подумал Ватутин.
   Как-то, зайдя в кабинет к директору, Ватутин поинтересовался:
   - Как дела?
   - Хреново! Ты мне скажи, секретарь, когда кончится это б.. Каждый год зарплату министерство урезает. Вынуждены сокращать рабочих и ИТР. А подснежники как были, так и остаются.
   Что, разве партии это не должно касаться? Ты подсчитай, - продолжал Пургин. - Пятнадцать цехов, пятнадцать председателей цехкомов профсоюза, пятнадцать партийных секретарей. А сколько замов, помов в парткоме и завкоме? А спортсменов? А ведь все они числятся на рабочих местах, на которых вместо шести человек остаются четверо, а то и трое. Техника безопасности нарушается. Ответственность ложится на кого? На начальника цеха и директора.
   - Георгий Константинович, согласен с вами. Давайте спортсменов, секретарей и предцехкомов отправим на рабочие места. Партком и завком трогать не будем. Пока. Идет?
   - Идет, - одобрительно опустил глаза директор. - Партийные органы, практически ни за что не отвечают, а вся власть находится в их руках, - не успокаивался Пургин. - Ты мне все же скажи, секретарь, почему так получается?
   - Не знаю.
   - А я знаю. Все делается для того, чтобы легче было обвинить директора. Он должен всегда у них висеть на крючке. Что с нами делают?!
   Будучи рабочим, я многого не замечал, воспринимал как должное: если ты не член КПСС, тебе никогда не стать начальником цеха, не говоря уж, что в руководители тебе дорога заказана. Она, партия, лучше знает, что тебе надо. И чуть что - приструнит. Сиди, мол, на своем месте и не вертухайся, иначе будешь обречен. На тебя всегда найдется компромат.
   Пургина словно прорвало. Он не мог остановиться. Он задает и сам отвечал на свои вопросы.
   - Кто строил твой завод-гигант в Сибири?
   - Политзаключенные.
   - Вот-вот, - подхватил Пургин. - А ты знаешь, что все великие стройки социализма построены ими. Так вот ты и ответь мне, секретарь парткома, еще на один мой вопрос: кто у нас гегемон? А чего стоит лозунг: "Свобода, равенство, братство"? Это же обман народа. Это - кость, брошенная ему, чтобы он дрался и потоками лилась его кровь. Равенства в природе нет и быть не может.
   Один работает по двенадцать часов в сутки, другой - и восемь часов не может отработать нормально. Сколько у нас с тобой людей на заводе не имеют крыши над головой? А за каждым членом политбюро закреплен самолет. Их дети ездят за границу без ограничений. После революции была уничтожена вся интеллигенция, лучшие люди России. Уничтожали даже тех, кто делал с ними эту революцию. А новую, народившуюся интеллигенцию, держат в черном теле.
   Поехал я как-то на охоту. Слышал, что там где-то мой друг детства в первых ходит. Мы из одной деревни, в молодости по девкам ходили вместе. Лет, этак, двенадцать не виделись. Отыскать его труда не составило. Каждый селянин знает, где райком. Это я тебе скажу, как церковь в селе была когда-то. Так вот, нашел я дружка, он не сразу признал меня. Потом, когда разглядел, обрадовался. Открыл сейф, достал бутылку водки, выпили.
   - Слушай, у меня на днях свадьба. Сына женю. Оставайся, будешь самым дорогим гостем. Извини, закрутился. Не появился бы ты - не вспомнил, - он тут же вызвал секретаршу и попросил по телефону разыскать председателя колхоза Румянцева. Минут через тридцать ожил селектор:
   "Денис Иванович, на проводе Румянцев".
   Друг моего детства поднимает трубку:
   - Николай Андреевич, у меня намечается свадьба сына. Забей бычка и привези пару баранчиков. Все понял?
   - Понял (разговор был хорошо слышен).
   Не только нас, директоров, вынуждают к незаконным действиям. То же самое происходит и на селе. Значит это система. Секретарь даже не задумался над тем, как председатель будет отчитываться за забитого бычка и двух баранчиков.
   "Кто мы такие"? - спросил я себя на обратном пути. И тут же нашел ответ: подпольные рабы партийной номенклатуры. На свадьбе' я не остался.
   Вот так-то, Максим Сергеевич. Ты этого еще не испытал, но у тебя все впереди.
   А Ватутин думал о своем Он вспомнил Захарова и того секретаря в залатанном костюмчике и вслух добавил:
   - Как все изменилось. Может, прав был Сталин?
   - Где ты видишь, чтобы фабриками и заводами управляли рабочие, а земля принадлежала крестьянам? Это было всего лишь приманкой, чтобы захватить власть, утвердить диктатуру, но не пролетариата. Внедрили принцип уравниловки. Хотят, чтобы все думали, как они. Для этого, даже из наших друзей, иногда делают осведомителей. Ни одно цивилизованное государство не может существовать на лжи. И никакая сила не сохранит его.
   - Но ведь это же государство дало нам образование, у нас бесплатная медицина, - попытался возразить Ватутин.
   - Дорогой секретарь, это - мелочи. Сколько ты на своем веку перенос голодовок?
   - Три?
   - Вот, видишь. И, что ты в конечном счете имеешь? Разве ты можешь один, хотя и инженер по образованию на сто двадцать рублей прокормить семью? У тебя жена работает?
   - Работает.
   - Существовать ты можешь, но не жить.
   - Георгий Константинович, что за человек Ковалев? - сменил тему разговора Ватутин.
   - Таких единицы. Коммунисты-созидатели сегодня погоды не делают. Здесь дело в верхушке, хотя честные одиночки есть и в ЦК. Замечу, - продолжал директор, - секретарь у нас - мужик неплохой, редкостный, можно сказать. Как-то собрал нас Ковалев и говорит; "Товарищи! Я понимаю, что-то, о чем буду просить вас сейчас, сделать совсем не просто. Где мы живем с вами, нельзя еще назвать городом. Для этого нужно еще много построить, а денег не хватает. Давайте сообща навалимся, скажем, на решение проблем дошкольного детства'".
   Если в других райкомах, горкомах директорам выкручивают руки, разговор идет в приказном тоне, то здесь нас просят. И я тебе скажу: мы стараемся. И деньги находим на строительство, и материалы, и людей выделяем. Результаты на лицо. Реконструированы все старые детсады, появились детско-юношеские спортзалы. Асфальтируем дороги и тротуары, оборудуем агитплощадки и площадки для детей. Украшаем город: высаживаем деревья и цветы. Хотя многое делается незаконно, все ходим под колпаком, но мы делаем. Думаем, что когда нагрянет гром, наш секретарь горкома защитит нас. Верим ему.
   Практически у нас нет будущего и нет никаких прав. Свои мысли я должен прятать в себе. Запомни, секретарь, грянет большая гроза. Никакая империя перед ней не устоит. Она рассыплется в прах. Останется со временем одни лишь воспоминания, как остались у нас воспоминания о покорении Руси Чингисханом.
   Ты извини, не с каждым я так откровенничаю, а вот с тобой, сибиряком, позволил себе. В Японии, если рабочие не довольны начальством, бьют кулаками, палками директорскую куклу, которая висит у них при выходе из завода. Я же выговорился, и на душе полегчало. Ты нравишься мне. Считаю: сработаемся, - сказал напоследок Пургин.
   Дела шли с переменным успехом. В повседневной напряженной работе бежало время. Иногда Ватутину уже казалось, что должность секретаря - его призвание. Но многочисленные заседания и совещания, с обязательным присутствием его в городских организациях, заедали. И не оставалось времени на работу с партийными организациями цехов.
   Завод лихорадило, не хватало сырья. План отдельными цехами не выполнялся. Не было реализации продукции, а это значит - не было денег на зарплату рабочим. А это уже был политический вопрос. Завод посылал гонцов во все концы Союза, чтобы обеспечить поставку сырья. Стояла главнейшая задача - план любой ценой. Директор и секретарь парткома навытяжку стояли на ковре в горкоме, обкоме партии. Никого не интересовало, не принималось в расчет, что нет сырья (его просто не хватало всем заводам сразу), а план не снимали. Выкручивайся, как знаешь сам.
   Когда этот вопрос ставился перед министерством, там тоже делали невинный вид и разводили беспомощно руками. Директор и секретарь были гончими. Все это отнимало уйму времени и сил.
   Текущие дела Ватутин перепоручал своим замам. Сам же вместе с директором занимался добычей сырья. А порой не выходили из министерства, умоляли, в связи с отсутствием сырья, снять план на квартал. Наконец, ценой огромных усилий, все приходили в норму. Тогда опять для Ватутина начиналась повседневная работа.
   Обязанности секретаря парткома обширны. И он был похож скорее, на священника, к которому обращались за помощью. Часто приходили семейные женщины с разного рода заявлениями, жалобами на мужей. Помогите, дескать, с пути сбился: изменяет, пьет, часто не приносит зарплату, детей кормить нечем.
   - Что вы хотите? - спрашивал Ватутин.
   - Постращайте его.
   - Как?!
   - Не знаю. Вам виднее.
   - Хорошо, - отвечал он, - так как поступило в партком заявление, обязаны разобраться. Исключим из партии, лишим тринадцатой зарплаты. А если он стоит в очереди на квартиру, то... Как вы думаете, будет он после этого с вами жить?
   - Так не надо. Но что же мне тогда делать? - разводит руками женщина.
   - Вот вам, держите ваше заявление. И постарайтесь с мужем найти общий язык сами. Иначе он вас еще больше возненавидит, оставит детей сиротами. Я с ним, конечно, поговорю. Зарплату за него будете получать сами, - так, или примерно так, Ватутин заканчивал разговор с женами обидчиков и, как правило, они к нему больше не приходили.
  

ОДНА БЕДА НЕ ПРИХОДИТ

   Минуло два года, как Ватутин стал секретарем парткома. И тут... В тот вечер он вернулся домой поздно. Глянул на Таю - на ней не было лица. Она лежала на диване и молча заливалась слезами. Ватутин бросился к ней.
   - В чем дело?
   - Максим, ,мне конец, признали рак. Он опустился перед ней на колени. Обнял за голову. Гладил ее лицо, руки. Целовал ее руки, и как только мог, успокаивал.
   Таня потянулась к нему, уткнулась головой в грудь и сквозь слезы сказала:
   - Максим, ради Бога, спаси меня.
   - Спасу, Танечка, милая, хорошая моя. Подниму всех на ноги, но спасу.
   Гладил ее, приговаривая: "Спасу, обязательно спасу". Сам мучительно размышлял: "Что делать? С чего начать? Как ее успокоить?" И вдруг молнией сверкнула мысль: у него в областном центре есть друг, тоже сибиряк. Корягин Михаил Александрович. Они встретились с ним на одной из партийных конференций области. Раньше он работал кем-то в обкоме, сейчас - заместителем начальника ГАИ. Не раз приезжал в Степноград, бывал у него дома. Даже как-то на катере ходили с ночевой на рыбалку. Поможет, не может не помочь. Вот кому он позвонит.
   Ватутин подошел к телефону и тут же набрал домашний номер Корягина. К счастью, тот оказался дома.
   - Слушаю, Максим Сергеевич, - узнал голос сибиряк.
   - Здравствуй, Михаил Александрович!
   - Добрый вечер. Максим Сергеевич!
   - Не совсем он добрый...
   И Ватутин рассказал о своей беде.
   - Я тебе перезвоню через час. Будь дома, - поддержат Михаил Александрович расстроенного друга.
   Точно через час раздался звонок междугородки.
   - Срочно Таню вези сюда. С медиками договорился, ей сделают операцию. Подъезжай к институту, - и он назвал адрес. - Я вас встречу.
   Спасибо, Мишенька.. Я твой должник.
   - Пустое говоришь.
   Максим подсел к жене, обнимая и лаская ее, сказал:
   - Вот увидишь, все будет нормально. Тебе сделают операцию. Не волнуйся.
   Таня заметно успокоилась, обняла мужа.
   На другой день, только начало светать, они выехали в областной город. Подъехали к институту, где их уже ждал Корягин. Он взял Таню под руку и повел к медицинским светилам. Пока он там разговаривали, Ватутин не находил места. В голову лезли всякие мысли:
   - Как буду без нее. Трое детей еще не определены. Им нужна мать.
   Через час Таня вышла. Ей выделили палату. Как-никак, а медицинский работник. К ней относились с уважением. Ободрили.
   Подошел сибиряк с врачом. Таня, прощаясь с Максимом, заплакала. Ватутин с Михаилом остались одни. Его душили слезы, он не мог успокоиться, хотя при Тане держался.
   - Успокойся, Максим Сергеевич. Поезжай домой. Я прослежу здесь. В день операции приедешь.
   - Миша, я бы сейчас выпил. Что-то я не в своей тарелке. Меня трясет.
   - Я понимаю, друг, зайдем.
   Неподалеку от института было кафе, они зашли туда.
   - Я уверяю, все обойдется. Таня будет жить, - успокаивал Миша.
   - Дал бы Бог.
   Ватутин возвращался с водителем в Степноград. Выпитый коньяк на него не подействовал... Все мысли его были то там - с ней, то с детьми. "Как-то мы теперь будем", - вертелось в голове.
   Через три дня Тане сделали операцию. Вскоре привезли домой, Ватутин и дети ухаживали за ней, как за ребенком. Все ее желания выполнялись беспрекословно. Врачи рекомендовали майский мед и она употребляла его каждый день. Таня постепенно поправлялась.
  

ВАТУТИН ДИРЕКТОР

  
   И говорят; нет судьбы, кроме той, которую мы определяем сами. Нет спасения или приговора, кроме тех, которые мы осуществляем сами...
   "В области вечной справедливости нарушение и наказание неразрывно связаны одним и тем же событием, потому что нет истинной разницы между действием и его последствием....
   Кто верит в Карму, должен верти в Судьбу, которую от рождения до смерти каждый человек ткет нитью вокруг себя, как паук свою пряжу, и эта судьба направляется или небесным гласом невидимого Прототипа вне нас, или же нашим, более близким, астральным или внутренним человеком который, увы, слишком часто является злым гением воплощенном сущности, называемой человеком".
   Не успел Ватутин отойти от семейного несчастья, как его потрясло другое событие. Директора завода Пургина. на охоте хватил инфаркт. Привезли домой, сразу поместили в больницу. Когда Ватутин приехал туда, там уже был секретарь горкома Ковалев. Пургин еще был жив. Открыв глаза, он узнал вокруг себя людей. Знаком попросил подойти Ковалева. Встретившись взглядом с Ватутиным, он чуть слышно прошептал Ковалеву:
   - Он - моя замена.
   На следующее утро Пургин Георгий Константинович скончался. Неделю спустя Ватутина вызвали в горком партии. Когда он зашел в кабинет, там уже сидели вес члены бюро горкома. Из-за стола поднялся Юрий Андреевич Ковалев.
   - Посоветовавшись с членами бюро, решили рекомендовать тебя директором завода. Как, согласен?
   Ватутин уже по предыдущему опыту знал, что возражать бесполезно, поэтому сразу сказал:
   - Постараюсь оправдать доверие бюро.
   Через месяц Ватутин возвращался из Москвы в должности директора завода.
   С добрыми или худыми мыслями рекомендовал его Пургин, но от судьбы не убежишь. '"Чему быть, того не миновать", - подумал Ватутин.
   Ответственная и неблагодарная началась для него работа, хотя многие смотрели на директора, как на некоего счастливчика, завидовали ему.
   Ватутин неделями находился в командировках. Летел в Москву, Грозный. Распределял сырье главк, который находился в Москве. А Грозный был основным его поставщиком. Ватутину, наконец, удалось добиться ритмичной поставки сырья. В этом ему помогли московские связи, друзья по Сибири, и в Грозном у него были свои люди. Там начиналась его рабочая биография. Хорошо иметь друзей, которые, ты уверен, тебя не оставят, всегда помогут в трудную минуту. Но есть и другие "друзья' которые отворачиваются, как только оказывается, что с тебя нечего взять.
   Завод работал без срывов. Рабочие и ИТР стали получать не только зарплату, но и премию. Каждый год сдавали по одному дому, а это - три тысячи пятьсот квадратных метров жилья. Рабочие на заводе держались боялись потерять свое место. Наладилась дисциплина, меньше стало прогульщиков и пьяниц. Девятую пятилетку закончили успешно, за что Ватутин был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
   Но вскоре случилось непредвиденное. В Степноград приехал его давний приятель Демин Анатолий Павлович. Остановился в городской гостинице.
   Рабочий день уже подходил к концу, когда зазвонил телефон Ватутин трубки не снял; проводил совещание. Секретарь объявила по селектору, чтобы он взял трубку.
   - На проводе представитель обкома партии, - сказала она.
   Ватутину пришлось прерваться.
   - Здравствуй, Максим Сергеевич, хотя и с большим опозданием, поздравляю тебя с новой должностью. Но как говорят: лучше позже, чем никогда, - выпалил на одном дыхании обкомовец.
   - Закончу совещание - подъеду. - Ватутин дав понять, что занят.
   - Жду тебя.
   После совещания Ватутин по пути заехал в магазин, купил две бутылки коньяка и закуску. У гостиницы отпустил машину. В номере, кроме Демина, он увидел незнакомца.
   Это был низкорослый молодой человек, лет тридцати пяти, с небольшой лысиной на макушке, бесцветными мутноватыми маленькими глазками. "Как у мышки", - подумал Ватутин. Но поразило другое, глаза были очень подвижны, перескакивали с одного предмета на другой, нисколько не задерживаясь ни на чем. Ватутин, подавая руку, заглянул в эти глазки - они тут же увильнули в сторону, будто чего-то испугались.
   "Воровские глаза", - подумал про себя Ватутин. Возникла настороженность. Сердце сразу не приняло его.
   Спохватившись, Демин начал их знакомить.
   - Ты, Максим Сергеевич, помогай ему, Переломов Аркадий Ефимович - твой новый секретарь горкома. У Ватутина дрогнуло сердце и он спросил:
   - А куда же теперь Юрий Андреевич?
   - Не твое дело, определится.
   "Вон как оно повернулось" - подумал Ватутин. Настроение у него испортилось, он был подавлен и не скрывал этого.
   - Да ты, никак, расстроился? - спросил Демин.
   - Конечно, мы ведь привыкли к Юрию Андреевичу. Он уважаемый человек в городе, хозяин.
   - Ничего, народ привыкнет и к Аркадию Ефимовичу, - и в том, каким тоном это было сказано, проницательный ум Ватутина не мог не почувствовать надменности своего друга из обкома.
   - А где вы работали до этого? - спросил Переломова Ватутин.
   - Был комсомольским вожаком в соседнем городе. Последнее время работал инструктором в обкоме.
   - И все? - не мог скрыть своего удивления Ватутин.
   - А разве этого мало? - с откровенным высокомерием поспешил на выручку Демин.
   - Но ведь чтобы руководить промышленным городом нужны и знания, и опыт, - продолжал прощупывать будущего секретаря горкома Ватутин.
   - Для этого есть вы, - посерьезнев в лице, сказал Демин.
   "Вроде умный человек Анатолий Павлович. Неужели не понимает, кого городу подсовывает обком", - размышлял про себя Ватутин.
   - Ты, Максим Сергеевич, на первых порах как никто другой должен полагать и поддержать Аркадия Ефимовича.
   - Все будет зависеть от него самого, - буркнул Ватутин.
   С уходом Ковалева многое изменилось. Юрий Андреевич умел привязать к себе и подчинить людей не запугиванием, не постоянным напоминанием о своей власти, а разумным убеждением каждого. Поэтому стиль работы нового первого секретаря горкома натолкнулся на нескрываемую неприязнь.
   Переломов начал с замены аппарата горкома, затем и его членов. Первым он убрал умнейшего человека, идеолога от Бога, Ивана Николаевича Красоткина. Затем и третьего секретаря, занимавшегося промышленностью, заменил молодым инженером. Переломов изгонял старые кадры, набирая неопытных, но послушных себе людей. У него на них был особый нюх. Старые кадры возвращались на свои рабочие места. У кого не было насиженных мест, устраивались самостоятельно. Не успел еще как следует освоиться в ипостаси первого секретаря горкома, нажил себе первых врагов. Один из них вскорости оказался на приеме директора завода Ватутина. Бывший заведующий отделом горкома КПСС Владимир Семенович Кутузов просил места. Ватутин вспомнил советы мудрого еврея, подумал: "Кутузова сам Бог ко мне послал".
   - Ну и где бы ты хотел работать? - спросил Ватутин.
   - Максим Сергеевич! Нужна квартира, мне жить негде. Развелся с женой. А насчет работы, куда определишь, туда и пойду.
   - Хорошо. Будет тебе и квартира, и должность, но кроме этого, у меня к тебе еще и поручение будет, о котором ни одна живая душа не должна знать. Назначу тебя, Владимир Семенович, своим референтом. Будешь следить за выполнением моих приказов. Эта твоя основная работа. А поручение такое: вести документацию на проведение всевозможных встреч, банкетов, которые стали уж больно частыми с приходом Переломова. Оплачиваем- то их мы - директора.
   Действительно, у нового первого была прямо-таки страсть встречать гостей: обкомовцы, цэковцы, делегации из различных городов. На приемы нужны были деньги, и их выколачивали из действующих производств. Ватутин хоть и обещал Аркадию Ефимовичу помогать, но в этом вопросе был строг, денег на приемы его гостей не давал, за что был в немилости у директоров других предприятий.
   "Ты, как белая ворона среди черной стаи. Все равно ведь придется тебе это делать, как бы ты не упрямился, - не раз говаривали ему. - Заставят, и никуда ты не денешься".
   - Чувствую, что от горкомовских банкетов и вправду не отвертеться мне. Организация и оплата их возлагается на тебя. Фиксируй все. Потянешь?
   - Согласен.
   - Хорошо. С понедельника приступай к работе. Приказ будет.
   Чем глубже влезал Ватутин в заводские дела, тем больше понимал, что предприятие задыхается: не хватает мощностей. Край надо добиться включения завода в план капитального строительства. И он не вылезал из командировок в министерство. Москва для Ватутина и его заместителя по капитальному строительству Персольцева, которого перетянул из Омска, на какое-то время стала чуть ли не вторым домом.
   Параллельно приходилось решать, и социальные проблемы заводчан. От рабочих все чаще поступали жалобы на то, что не многие из них могут попасть в заводской профилакторий. Он становился мал. Состоящие из трех бараков, он не удовлетворял нуждающихся в нем. В одном размещались грязевые ванны, процедурные кабинеты, в двух других - палаты для оздоравливающихся. Условия для лечения и отдыха были прекрасными. Плюс рыбешка, купание в реке, четырехразовое питание. Путевка давалась на 24 дня по доступной цене. Львиную долю материальных затрат брал на себя завод. Он мог себе это позволить, потому что работал ритмично. Расширение профилактория стало тоже задачей номер один для Ватутина. Решение ее - дело непростое и хлопотное. И Ватутин взялся за него с присущим ему азартом. Он тут же решил оставить текущие дела и отправиться к Ивану Васильевичу Кудрину, директору лесокомбината. Их связывали дружеские отношения с тех времен, когда оба были секретарями парткомов. Они понимали друг друга с полуслова, их взгляды совпадали по многим вопросам городской жизни. Переломова, в отличие от других директоров, Иван Васильевич, как и Ватутин принял настороженно. Не одобрял его действия в полном замене старых кадров горкома сластолюбивыми мальчиками.
   Обменявшись несколькими фразами, Кудрин предложил Ватутину пройтись с ним по цехам.
   - Иван Васильевич, да у тебя здесь все строительные материалы для моих домиков! Выручишь?
   - Для каких-таких домиков?
   - Буду расширять профилакторий.
   - Присылай снабженца, уладим.
   Ватутин, окрыленный своей идеей, покатил в профилакторий, прихватив с собой зама по капстроительству Геннадия Васильевича Персольцева и начальника конструкторского бюро Николая Ивановича Медведенко. Осмотрев территорию, они тут же наметили и план размещения домиков.
   На следующий день Ватутин по своему обыкновению приехал на завод рано. Обошел цеха. И сейчас уже сидел в своем кабинете, обдумывал, как зажечь начальников цехов на обустройство своей заводской базы отдыха.
   - Мария Федоровна, пригласите на четырнадцать часов зама по капстроительству, начальника КБ, председателя завкома, секретаря парткома и всех начальников цехов, - дал задание секретарше.
   Ровно в четырнадцать все были в сборе. Переспрашивали друг друга, что за оказия случилась.
   - Я вас пригласит посоветоваться по одному очень важному вопросу, который уверен не дает покоя никому из вас. Вам хорошо известно, сколько жалоб со стороны рабочих вызывает наш профилакторий. Естественно, что каждому хочется отдохнуть в этом прекрасном уголке, а еще и всей семьей.
   Предлагаю: каждому цеху своими силами сделать домик. Кто захочет - можно и два. Цех будет и хозяином их. Строительные материалы будут. Как, товарищ Андриенко, принимаешь мое предложение? - обратился Ватутин к председателю заводского профсоюза.
   - С радостью. Очень нужное и своевременное предложение.
   - А как: партком на это смотрит?
   - Я тоже принимаю его, - ответил Потапенко. - Дело стоящее.
   Слово попросил начальник цеха Курочкин:
   - Максим Сергеевич, вы как подслушали мои мысли. Я давно задумывался над этим, но не решался выйти с предложением. Это же здорово! Давайте материалы, и мой цех построит два "теремка"!
   Не было возражений и у других начальников цехов.
   - Отделу капитального строительства вместе с КБ сделать привязку домиков. На изготовление чертежей даю месяц - и за дело, - подвел итог Ватутин...
   Когда Ватутину предложили пост директора, его спросили:
   - Кого, мол, думаете предложить в секретари парткома?
   - Потапенко Григория Алексеевича. Молодой начальник участка. Энергичный, подающий надежды человек, - сразу нашел он ответ.
   Ватутин за это время присмотрелся ко многим на заводе. По опыту знал, что трудно сразу довериться человеку. Говорят, чтобы человека ближе узнать, надо с ним пуд соли съесть. Разные бывают люди. Одни стараются чаще попадаться на глаза начальству, другие услужливы и льстивы. Все эти оценки человеческой натуры ничего не стоят. Можно ошибиться в них. И еще как! А по большому счету, кто из нас имеет право давать категоричные оценки другому человеку? Только время вправе по-настоящему расставит все на свои места. Поэтому и беру на себя смелость сказать: кто есть кто сегодня. В самом деле, по-настоящему узнать человека можно, наделив его властью. Человек в этих обстоятельствах раскрывается внутренне и внешне. Он становится таким, каков он есть на самом деле. Один высокомерен - ходит выпятив грудь колесом. Другой упивается властью, становится страшным человеком. Третий, в угоду начальству, становится осведомителем.
   Переломов не исключение. По началу, когда он стал секретарем ГК КПСС, единственным человеком, с которым он откровенно разговаривал, был Ватутин. Многое в Переломове Ватутину не нравилось... но на правах как бы друга он старался оградить его: не говорил о нем плохо и не позволял это делать другим. Ватутин всячески старался поддержать его авторитет, но он сам своими действиями подрывал его.
   Как-то Аркадий Ефимович сказал:
   - Максим Сергеевич, вы общаетесь с директорами. Заметил, что вас уважают, Мне бы очень хотелось знать, что они говорят о нас?
   - Аркадий Ефимович, вы предлагаете мне быть вашим осведомителем? - вскипел Ватутин.
   - Зачем же так, ведь мы друзья, Я это сказал по-дружески.
   - Понимаю, но считайте - я этого предложения от вас не слышал. Хорошо?
   - Хорошо.
   - Аркадий Ефимович, я тоже хочу с вами поговорить по-дружески. Можно?
   - Можно, Максим Сергеевич.
   - Мы работаем вместе почти два года. Скажите, Аркадий Ефимович, вы боитесь доверять людям'?
   - Откуда вы это взяли?
   - Тогда чем можете объяснить разгон старых кадров горкома? Ведь там было много хороших, умных и честных людей?
   Переломов некоторое время молчал, поглядывая на Ватутина, затем сказал:
   - Максим Сергеевич, мне не нужны слишком умные работники. Хочу, чтобы меня слушались беспрекословно. Ясно?
   - Я не понял. Вы не думаете, что тем самым нажили себе врагов?
   - Не боюсь. Власть у меня.
   Очень откровенная наглость Переломова взбесила Ватутина:
   - Аркадий Ефимович, все мы люди инженер ли, партийный работник тоже человек. Захотел, скажем, он выпить. Пусть выпьет в буфете, ресторане, но не в гараже, куда вы загнали сейчас всех. вот уж там, в гаражах, о вас говорят похлеще, чем директора.
   Переломов засмеялся, а Ватутина уже было не остановить.
   - Вы же на каждого, кто зашел в ресторан, готовы завести персональное дело. Аморально, мол, для коммуниста. А тайно, за углом пить, закусывая рукавом, не аморально?.. Рубите сук, на котором сидите.
   - Ага. Значит, боятся меня. Это хорошо. Значит, уважают. Мой друг, уметь руководить - это целая наука. Кто пьет, тот будет у меня на крючке. Так, на всякий случай.
   "А ведь он не так прост, проводя такую политику. Хитрый, двуличный, коварный он человек, - ужаснулся своей мысли Ватутин. - С ним надо держать ухо востро. Загубит любого, не задумываясь. Устроить подвох кому-нибудь для него ничего не стоит. Правильно сделал, что взял Кутузова", - подумал Ватутин...
   Начальники цехов прослышали, что Ватутин собрался нагрянуть на базу отдыха и укатили туда раньше него. В ожидании директора каждый крутился у своего домика.
   Машина его вскоре остановилась у новеньких больших деревянных ворот, каждая доска подогнана плотно друг к другу. Свежая желтизна их, причудливые узоры радовали глаз. Тут же огорожена и уже заасфальтирована стоянка для личного транспорта.
   Ватутин толкнул калитку и направился к первому домику.
   - Боже мой, какая красота! Это настоящее искусство! - не удержался он от восторга.
   "Вот, что значит доверять людям, дать им свободу творчества", - пронеслось в голове.
   Рабочие, которых командировали цеха на строительство домиков, были необычными. Они не просто построили, они сотворили чудо, вкладывая в него свою душу и сердце. Настоящие художники, мастера. Ни один домик не был похож на другой.
   Резьба по дереву была у всех разная. Ею были украшены фронтоны, наличники окон и дверей, крылечки.
   В радостном возбуждении Ватутин, пожимая руку начальнику цеха, сказал:
   - Спасибо, дорогой! Прекрасно! Молодцы!
   Он подошел к каждому начальнику цеха.
   Эта незапланированная процедура была настолько приятной, что, пожимая руку пятнадцатому руководителю, он решил отметить это событие.
   - Ваня, - подозвал Ватутин своего водителя, - держи деньги, срочно слетай в город, возьми водки и закуски.
   - Понял.
   Домики были готовы. В них работали электрики. Они тянули проводку, вкручивали лампочки, ставили выключатели, розетки. Бетонировался центральный въезд, от которого, как паутинки тянулись к каждому домику асфальтированные дорожки. Вырос настоящий город-сказка. Потрудились и заводские озеленители, под окнами домиков разбиты цветочные клумбы, а вдоль дорожек высажены деревца.
   "Успели и с этим к открытию сезона", - с благодарностью подумал Ватутин.
   Вернувшегося с покупками водителя Ватутин отправил под навес, где из добротных досок был сколочен длинный стол, по обе стороны которого были установлены скамейки, тоже украшенные резьбой.
   Вот сюда-то и собрались начальники цехов, по-семейному расселись. Ватутин устроился во главе стола. Крупно нарезанный хлеб, колбаса на свежем воздухе вызывали волчий аппетит.
   - Дорогие товарищи! - поднялся Ватутин. Он держал стакан, налитый до краев водкой. - Я не ждал от вас чуда, но вы его сотворили своими руками. Большой вам мой поклон. Я поднимаю этот стакан за вас. Вы за предельно короткое время сумели такое организовать! За ваших прекрасных людей, мастеров-художников. Желаю вам счастья и хорошего семейного отдыха. Вы его заслужили. Здоровья вам! Спасибо!
   Сыновья Ватутина после десятилетки" хотели продолжить учебу в институте, но Ватутин решил по-иному.
   - Вы должны поработать, приобрести хоть какую-то специальность, потереться среди рабочих. Хуже вам не будет. А там посмотрим.
   И он устроил Игоря и Сережу в цех КИПиА, к Вячеславу Николаевичу Лапшинову. Игорь в свободное время продолжат заниматься английским языком. Андрюша учился в заводском ГПТУ на сварщика. Отец, конечно, мечтал быть вместе с детьми.
   - Придет время, и вы, ученые, будете работать у меня, - сказал Андрюша в шутку своим братьям.
   Через некоторое время оба старшие сдали на третий разряд киповца. Постепенно они стали не просто рабочими, а квалифицированными специалистами.
   На новый учебный год из области на завод пришла разнарядка в институт. Игорь без промедления начал готовиться к вступительным экзаменам, а Сережа не захотел, ему нравилась работа с приборами.
   Игорь стал студентом, поселился в одном общежитии с иностранцами и совершенствовался в английском. Парень был очень целеустремленным и волевым. Не пил, не курил, по утрам обливался холодной водой. Так прошел год.
   Рабочий день директора завода подходил к концу. Зазвонил телефон, Ватутин взял трубку.
   - Это Переломов. Здравствуй, Максим Сергеевич! Хоть и поздновато за окном, но загляни ко мне. Буду ждать...
   "Зачем я ему понадобился? Это он не спроста вызывает", - подумал Ватутин.
   - Да, я действительно засиделся. Пора.
   Поднимаясь на второй этаж, где в левом крыле здания находился кабинет секретаря горкома, Ватутина охватило тревожное предчувствие.
   - Здравствуйте еще раз, Максим Сергеевич, - Переломов вышел из-за стола, подал руку. - Садись, - он указал на стул напротив. - Как дела на заводе?
   - Нормально, план выполняем.
   Дверь открылась, зашел предисполкома горсовета Грушневский.
   - Подсаживайся к нам ближе, Анатолий Семенович.
   Говорят, ты заканчиваешь строительство базы отдыха? Если верить слухам, то целый городок вырос. Даже и "обмыть" успел свое детище. Это правда? - Эти слова были обращены к Ватутину.
   - Это откуда же такие сведения?
   - Есть люди. Ты думаешь, так и будешь отсиживаться в сторонке непогрешимым. Не выйдет! - Переломов и Грушневский усмехнулись оба разом.
   - Потапенко вам доложил? Я-то его считал порядочным человеком, испортился значит. Раньше он таким не был. Спасибо, Аркадий Ефимович, за информацию. Мотаю на ус. Буду знать, с кем имею дело.
   - Не дури. Это я так сказал, чтобы потешить тебя. Что построил базу-сказку - молодец. Долгое время тебя не трогал, как-никак друзьями считаемся. Настало время доказать, как крепка наша дружба.
   - Не понял, куда клоните, товарищ Переломов.
   - Ну вот, сразу товарищем стал, а я-то на большее рассчитывал.
   Твой завод составляет восемьдесят процентов удельного веса в бюджете города. Неужели думаешь так и отсидеться в стороне от городских нужд?
   - А разве завод мало сделал для города? Куда ни взгляни - везде строит завод.
   - Но ведь это было до нас? - возразил Переломов.
   - И что же вы хотите теперь?
   - Твоя база уже на выходе. К нам скоро прибудет делегация очень нужных людей. Ты ее прими, пожалуйста, как следует, чтобы нам с ним (он кивнул в сторону Грушневского) не стыдно было.
   - Это все?
   - Нет, не все. Ты должен сделать в городе что-то такое, чтобы можно было показать всем, чтобы о нас заговорили, - Переломов дружески похлопал по плечу Ватутина. - Например, ты можешь сделать свой детский сад образцовым, построить в нем, скажем, плавательный бассейн. Такого у нас еще нет. Далее. У нас в Степнограде нет института. Можно же, скажем, построить для него здание.
   - Аркадий Ефимович, но ведь на все это нужны деньги. И немалые!
   - Это, друг, уже твое дело. Ищи их.
   - Хорошо, куда ни шло, детсад с бассейном. Он наш. Может, как-то и вытянем. Но институт?! Не шуточное дело. Нужны очень большие деньги. Эта работа уже его, - Ватутин кивнул в сторону Грушневского. - Пусть добывает их. Почему вы перекладываете работу председателя исполкома на меня?
   - Ты хочешь со мной поссориться?
   - Нет, конечно. Но это не в моих силах, - не сдержался Ватутин.
   "Вот к чему привела "дружба". Сердце не обманешь. Как противился когда-то этой дружбе, так из нее ничего доброго не вышло. Дальше будет еще хуже, - размышлял Ватутин по дороге домой. - Ну ладно, Переломов - пришлый человек. Но каков Грушневский?! Ведь свой же, заводской. А поди ж вот, комбинатором стал. Работал в завкоме профсоюза, потом его не выбрали, ушел в цех. И нашел же его Переломов. Они, пожалуй, стоят друг друга. Видимо между ними существует Незримая сила притяжения, которая и заставляет их липнуть. Сейчас он величина. Хотя какая? Ведь он полностью под пятой секретаря горкома. Он исполнитель его воли. Разве, что ни каждый на него может цыкнуть. А вот он... Они как братья-близнецы, неразлучны. Как будто они вылезли из одной утробы".
   Разговор с Переломовым и Грушневским не выходил из головы Ватутина. Он пригласил Кутузова:
   - Владимир Семенович, поезжай в горком, узнай там, где пребывают их друзья? Организуй на новой базе, пока там никого нет им банкет. Сделай, как они просят, на высшем уровне. Подключи кого нужно из начальников цехов. Ясно?
   - Максим Сергеевич, все будет сделано.
   ... Ни один человек не может быть застрахован от случайностей. Они его поджидают на каждом шагу и чаще всего тогда, когда их не ожидаешь.
   В полночь Ватутина разбудил телефонный звонок. Максим Сергеевич, залезая в домашние туфли, почувствовал неладное. Необъяснимая тревога охватила сердце. Поднял трубку. В нем послышалось прерывистое дыхание. Тот, кто звонил, видимо, не мог справиться с волнением. И вдруг голос Миши Корягина:
   - Максим Сергеевич, мужайся, с твоим сыном Игорем случилась беда. Попал в аварию. Ты должен срочно быть здесь. Дать согласие на операцию. Жду...
   Трубку повесили. Ватутин опустился на рядом стоявшую табуретку, на глаза навернулись слезы. Он был оглушен. И тут же пронеслось: "Это я, мужик, упал. А как Таня? Что скажу ей? Я убью се, но мне не отвертеться и не спрятаться за спину". Ох, как хотелось бы ему, чтобы это был сон, но это была явь. Надо действовать, но ноги не двигались, они словно прилипли к полу. Его охватил испуг:
   - Только этого не хватало, - вслух выговорил он. Начал внушать себе. - Со мной все хорошо, я сейчас встану, я смогу.
   И это сработало. Почувствовал пальцы ног, затем медленно приподнялся, шагнул к кровати.
   - Таня, проснись, случилось несчастье. Игорек попал в аварию.
   Таня не закричала и даже не вздрогнула. Она лежала, не меняя позы. Максим Сергеевич присмотрелся, у нее из глаз лились слезы, он понял, что она все слышала.
   Ватутин вызвал машину. Быстро собравшись, они выехали из дому. Ехали медленно; был густой туман и гололед. Несмотря на то, что светили туманки, встречных машин не было видно. Они как бы возникали из ниоткуда, внезапно оказывались рядом, быстро пробегая мимо. Всю дорогу Ватутин торопил водителя, боялся, что не успеет увидеть Игоря живым. Три часа в дороге показались вечностью.
   Подъехали к больнице. К машине тут же подошел Корягин.
   - Наконец-то, дождался, - он взял Ватутина за руку и подвел к врачам. Они дали Ватутину какую-то бумагу, он расписался. Рванулся в палату, но его не пустили. В коридоре Таня опустилась на кушетку. Ватутин ходил взад-вперед и слушал рассказ Михаила Александровича:
   - Игорь после сессии ехал на рейсовом автобусе домой. Уже подъезжали к этому селению. Как вдруг навстречу показалась машина с краном. Неожиданно стрела развернулась перпендикулярно автобусу и машина с ходу врезалась в автобус. Крышу срезало. Сидевшие впереди погибли. Игорь был на восемнадцатом месте. Он тяжело ранен в голову.
   Прибывшие на место аварии гаишники организовали отправку пострадавших в больницу.
   В одной из остановленных машин ехали рабочие с твоего завода. Они узнали Игоря и на руках внесли его в больницу. В операционной - бригада врачей из областной клиники. Их сюда доставили на вертолете.
   Шесть с половиной часов длилась операция. Ватутин с Таней не находили себе места. Наконец, сказали, что операция прошла благополучно, но увидеть сына они смогут только завтра.
   Транспортировать его было нельзя. Теперь в эту сельскую больницу Ватутин с женой ездили каждый день. Шесть месяцев, неимоверно долгих, трудных.
   Парень шел на поправку и начал уже вставать, иногда ему даже удавалось в тайне от медперсонала пройтись по коридору. Ему очень хотелось знать, что с его головой, никто не открывал ему правду.
   Подловив момент, Игорь в один миг оказался у зеркала в другом конце коридора. Торопливо размотал повязку и... Лобовой кости не было, он увидел свой мозг. Потрясенный, он начал падать, но подоспевшая сестра подхватила его на руки.
   Будучи невысокого роста, похудевший за это время, он стал похож на подростка.
   В очередное посещение Максиму Сергеевичу рассказали о происшедшем. И потому он нисколько не удивился, увидев сына, отвернувшегося к стене. Игорь, казалось, не рад был слышать голос отца.
   Ватутин понимал его внутреннее состояние, окликнул и легонько притронулся к плечу:
   - Игоречек, я здесь. Мама не смогла приехать.
   Сын повернулся к отцу. И когда Ватутин встретился с ним взглядом, он увидел в его глазах такую боль, что не смог сам дальше сдерживаться, громко всхлипывая, проговорил:
   - Сыночек, за что такое? - отец припал к груди сына...
   Игорь протянул свою исхудавшую руку и дотронулся до бороды отца, заметил совсем тихо:
   - Ты сегодня не брился? Не надо так, папуль.
   Ватутин, застигнутый горем, силился взять себя в руки. Знал, что распускаться нельзя. Сколько месяцев он крепился, не выдавал свои истинные чувства от горя, которое все это время носил в своем сердце. И вот прорвалось. Ватутин понимал, что сейчас ему следует поговорить с сыном начистоту. Игорь может не выдержать, сорваться. Потому нужна правда, как бы горько ни было.
   - Сынок, сегодня едем домой. Теперь ты все знаешь. В прятки играть не будем. Человек ты сильный. Поэтому говорю: не унывай. Все поправимо. В областном городе, в институте, уже договорено о пластической операции. Сделают по фотографии так, что ни одна девушка не догадается, что с тобой было. Мужества тебе не занимать.
   - Папуль, все, что ты сказал, правда?
   - Да, сынок, это правда.
   - Папуль, я люблю тебя, - Игорь улыбнулся впервые. И эта улыбка была для отца самым большим подарком...
   Всю неделю Ватутин находился в командировке в Москве. Оттуда заехал в мединститут, чтобы еще раз обговорить предстоящую операцию, обещанную сыну. Без проволочки назначили день. И все-таки, когда Максим Сергеевич приехал с Игорем в институт, врачи, осмотрев пациента, засомневались:
   - Не рановато ли? Может, подождем? Ведь парень еще слаб, - заметил один из хирургов.
   - Делайте, он выдержит, - без тени сомнения ответил Ватутин, потому что знал своего мальчика лучше чем кто-либо. Да и не мальчик он. Игорь настоящий мужчина. Иначе не сказал бы это: "Не сделаете сейчас, жить не буду. Мне, папа, 23 года, кому я нужен такой?"
   Переночевал Ватутин в гостинице, а утром направился на рынок. Надо было убить время, пока шла операция сыну. Ему хотелось чем-то порадовать парня. На базаре он увидел крупную янтарную черешню. Купил целый пакет.
   К его приходу Игорь уже лежал на кровати с закрытыми глазами. Бледные худые руки были вытянуты поверх простыни. Ватутин осторожно сел рядом. Черешню положил на тумбочку, указал на нее соседу, мол, угощайся.
   Ватутину нестерпимо хотелось выть, кричать, но он напрягал всю свою волю, сдерживал себя. Нельзя перед сыном опять показывать свою слабость. Один раз было. Сейчас, когда он в таком состоянии, этого делать нельзя. Наоборот, надо его подбодрить, чтобы ему хоть чуточку стало легче.
   - Господи, помоги ему, дай силы, - молился про себя Ватутин, легонько положив свою большую ладонь на его, почти детскую.
   Игорь приоткрыл глаза:
   - Папуль, - чуть слышно простонал он.
   Ватутин взял черешенку и поднес к его губам.
   - Сыночек, съешь.
   Душили слезы. Они вот-вот готовы хлынуть потоком, сдерживать их было выше его сил, но Ватутин держался.
   Прошел месяц. Игорь начал выходить на воздух. Как только окреп, Ватутин отправил его на заводскую базу отдыха.
   Затянувшийся академический отпуск студента заканчивался, надо было продлить его, или вообще забыть об институте. Но Игорь решил продолжить учебу, хотя для него теперь это было не простым делом. Врачи сомневались. Ватутин настоял, чтобы проверили его. Эту работу взяли на себя медики заводской медсанчасти, где он состоял на учете. Заключение комиссии было обнадеживающим - Игорь уехал в институт.
   Горкомовцы не давали забывать о себе. Приемы с выпивкой нужных для них людей участились. Кого только ни кормили и ни поили руководители предприятий: представителей обкома, ЦК КПСС, артистов из Москвы и Ленинграда и...
   Ватутин сдержал и данное слово - отделать заводской детсад так, что о нем заговорили в области. Он стал показательным. Сюда стали привозить экскурсии из других городов.
   А вот к строительству института Ватутин не приступал. С этим вопросом он не раз был в главке, ходил к министру, но денег на его строительство не дали. Сам же филиал политехнического организационно уже был. Был назначен и директор. Молодой ученый, руководитель первого высшего учебного заведения города свой рабочий день начинал с кабинета Ватутина.
   - Мы немало сделали для вашего города. Помимо нас, есть и другие министерства, да и область у вас не бедная, если захочет руководство вашего города, то найдут деньги, - сказал как-то министр директору института Алексею Егоровичу Кедрину.
   Но местные власти думали по-другому. Собрали бюро горкома и начали стращать Ватутина строгим выговором и партийным билетом. Обязали-таки начать строительство немедленно.
   Ватутин оказался между двух огней; с одной стороны - министерство, с другой - партийные органы. Вся тяжесть работы по строительству первого института в городе была возложена на Геннадия Васильевича Персольцева. Мало теперь кто помнит в Степнограде, что здание института построил Ватутин, которому министр объявил строгий выговор за незаконное использование средств, направлявшихся на развитие производства. Правда, он был посвящен в студенты, получил студенческий билет N1.
   Настроение Ватутина было не из лучших. Не радовали домашние дела, на заводе опять начались срывы поставки сырья. А горком продолжат все сосать на приемы деньги. Беда одна не приходит... Завод стал работать неритмично. План первого полугодия был провален, и вся тяжесть ложилась на второе. Ватутин со своими снабженцами целых три недели рыскал по Союзу в поисках сырья. Достали. Запустили производство. Выручили опять старые друзья из Грозного.
   Завод работал с большим перенапряжением. Практически без плановых ремонтов оборудования. В основном все делалось в аварийном порядке, на ходу.
   В этих условиях рабочие отказывались работать за обычную зарплату. Шли на выплату сверхурочных.
   Капитальный ремонт основных цехов неоднократно переносился и проводился в пятидесятидневный срок, вместо положенных двадцати-тридцати дней. Ватутину приходилось нелегко.
   Нервное перенапряжение вызвало бессонницу. С воспаленными глазами он работал над почтой. За этим занятием его и застал референт Кутузов.
   - Максим Сергеевич, вчера меня приглашали в горком партии. Делегация болгар едет, заводу определили десять человек. Жилье, питание, банкет, подарки - все по полной программе.
   Ватутин вскочил с кресла, начат расхаживать по кабинету. Вдруг остановился напротив Владимира Семеновича и сказал:
   - Хватит! С сегодняшнего дня прекратить все. Никаких денег больше не организовывать. Если горкому и исполкому нужны деньги, пусть нам через банк присылают любой счет. Оплатим.
   - Да ты понимаешь, на что себя обрекаешь, Максим Сергеевич? Они же сожрут тебя.
   - Посмотрим, но так больше я не могу. Мне стыдно перед людьми, которые делятся копейками с партийными органами. Я им выписываю материальную помощь, а они отдают ее дяде. Мне стыдно!
   Вечером Ватутин позвонил Кудрину:
   - Тебе сколько определили болгар?
   - Десять человек.
   - Значит, всем одинаково. Слушай, подъезжай ко мне. Есть разговор.
   Ватутин нервничал, поджидая коллегу. Никогда не брал в рот папиросы, а тут закурил. Он смутно понимал, на что шел.
   Переломова он знал. Самолюбивый, страшный человек секретарь. Но Ватутин принял бесповоротное решение - не мог идти больше у него на поводу. И так далеко зашел.
   В кабинет вошел Иван Васильевич, поздоровался за руку. Сел рядом в кресло. Ватутин по селектору попросил секретаря никого не пускать.
   - Да ты, брат, как вроде закурил?
   - Закуришь.
   - Когда ты позвонил, мы как раз сидели и мороковали, откуда взять деньги, чтобы напоить и накормить этих гостей.
   - Иван Васильевич, тебе не надоело заниматься этим?
   - Надоело, Максим Сергеевич, ох, как надоело, но что мы можем сделать?
   - А вот что. Давай с тобою договоримся. Когда нас вызовут в горком, скажем, что оплатим любой счет, который пройдет через банк.
   - И ты думаешь, что банк на это пойдет?
   - Это уже их вопрос.
   - Хорошо придумано. Согласен.
   - Кто будет говорить первым?
   - Лучше ты, Максим Сергеевич, а я тебя поддержу.
   - Точно поддержишь?
   - Обижаешь.
   Иван Васильевич, как тут не вспомнить Ковалева. Что-то подобное делалось и при нем, но раз или два в год, не более. И не так нахраписто: можешь - сделай, нет, значит, - нет. Никто тебя не нагибал и не выворачивал наизнанку. И выводов за этим не следовало.
   - Максим Сергеевич, таким, как они, народ нужен, как трамплин для достижения власти, а потом, войдя в силу руководителя (райкома, горкома, обкома, ЦК КПСС) забывают, кто их поднял, глумятся над людьми, эксплуатируют их.
   - Да, ты прав. Целенаправленно служат себе и таким, как они. Безнравственны, глухи к народу, ничего, кроме зла, они не несут...
   - Не может так вечно продолжаться, все равно что-то должно измениться. Мы же видим, что творится на наших глазах. Система разлагается и скоро распадется. Много недовольных. Назревает, Максим Сергеевич, какой-то взрыв, и он обязательно произойдет.
   Автобусы с болгарами подъезжали к городу, а горком с исполкомом проводили совещание с директорами. На трибуне Анатолий Семенович Грушневский:
   - Товарищи! К нам прибывает на экскурсию делегация болгар. Нам надо с вами определиться, как мы будем их встречать. В рабочем порядке предприятиям уже дали разнарядку. Надо, чтобы они остались довольны нашим городом. Да вам и не впервой это делать. Вопросы есть?
   - Есть. Кто будет платить? - спросил Ватутин.
   В зале наступила тишина. Грушневский растерянно посмотрел в сторону Переломова, но тот, нагнув голову, что-то писал, делая вид, что занят.
   Грушневский понял, что поддержки со стороны Переломова ему не добиться, и он сказал:
   - Как, кто? Вы, товарищ Ватутин.
   - У меня есть предложение. Пусть банк пропустит через себя счет на нужную вам сумму, а бухгалтерия завода оплатит его, - сказал Ватутин.
   - Правильно, - с места поддержал Кудрин.
   Тут и вовсе смутился Грушневский, повернулся опять в сторону Переломова. Он ждал, что же на это скажет секретарь.
   - Хорошо, мы изучим этот вопрос, - наконец, выдавил Переломов.
   Ватутин ожидал, что ему предложат остаться, так бывало не однажды, но этого не случилось.
   Как и ожидал Ватутин, вечером ему позвонил Грушневский:
   - Банк не соглашается с твоим предложением.
   - А я причем. Уговаривайте его, Анатолий Семенович. Я платить не буду, - и тут же положил трубку.
   Выпад Ватутина положил конец его дружбе с Переломовым и Грушневским. Вначале, чтобы насолить Ватутину, у завода отобрали "пятна" - площади для строительства пяти домов. Завод ежегодно сдавал по три с половиной тысячи квадратных метров жилья рабочим. Вместо этого обязали строить девятиэтажный дом. Время на ввод такого дома не менее пяти лет. А это означало - на длительное время затормозить очередь на жилье.
  

ГВ03ДИКИ ДЛЯ НЕВЕСТКИ

   Ватутин расписал почту, которую с вечера не удалось просмотреть. Приход председателя завкома Андриенко Степана Кузьмича прервал его занятие.
   - Максим Сергеевич, надо Тумаковой выделить квартиру.
   - Ты же профсоюз, вот и выделяй.
   - Я здесь не причем. Это будет твой внук. Говорят, как родился, назовут Максимом.
   - Ты говори, да не заговаривайся. Выпил что-ли, Степан Кузьмич? - Ватутин пристально посмотрел на Андриенко.
   - Да нет. Я трезв.
   - Ты к чему клонишь? Ну-ка, рассказывай, - посерьезнел Ватутин.
   - Дело в том, - начал запинаясь Степан Кузьмич, - когда твой Игорь подлечивался на заводской базе, он заделал Тумаковой ребенка. Она уже шесть месяцев как беременна. Девчата из обще жития приходили ко мне на прием. Просили для нее комнату.
   - Ну и кто, кроме тебя, это знает?
   - Весь завод.
   - Как весь завод?!
   - А так. Все стеснялись тебе говорить.
   - Ты тоже стеснялся?
   - Да нет, я тоже только узнал.
   - Где девушка работает?
   - В ЦЗЛ.
   - А начальник лаборатории знает об этом?
   - Женщина не может не знать.
   - Вызовите по селектору начальника лаборатории, - попроси Ватутин секретаря приемной.
   Ждать долго не пришлось.
   - На проводе Татьяна Федоровна.
   - Татьяна Федоровна, зайдите ко мне.
   - Спасибо, Степан Кузьмич, за информацию. Дай мне наедине поговорить с начальником цеха.
   В приемной, прямо в белом халате, переводила дух запыхавшаяся начальник ЦЗЛ. Вышедший Андриенко жестом указал на дверь кабинета директора и лукаво улыбнулся:
   - Пожалуйте "на ковер", Татьяна Федоровна.
   - Максим Сергеевич, что случилось? Неужто потребители не довольны? - затарахтела она.
   - Татьяна Федоровна, я вас обидел?
   - Нет. Я к вам отношусь с большим уважением, - недоуменно проговорила она.
   - Тогда скажите, что знает весь завод и чего не знаю я? Мне кажется, что мы с вами друзья. Или я ошибаюсь?
   - Да нет. Так оно и есть. Мне давно хотелось с вами поговорить, но я вижу, какая у вас напряженка. Этот разговор откладывала со дня на день. И вот так...
   - Хорошо. Где сейчас эта девушка?
   - На работе.
   Из управления завода они вышли вместе.
   - Максим Сергеевич, вон та девушка - она идет сюда.
   Но Тумакова, увидев их, тут же развернулась, пошла назад.
   - Татьяна Федоровна, позови ее.
   - Люда! Тумакова! - закричала Татьяна Федоровна.
   Девушка остановилась. Татьяна Федоровна взяла ее под руку, подвела к директору.
   Время было обеденное. Предзаводская площадь кишела людьми. Любопытные кумушки из управления остолбенели. Они ждали спектакля.
   Миловидная, низенького роста, с восточным разрезом глаз девушка.
   Ватутин взял ее под руку. Так рука к руке они дошли до его кабинета.
   "Что ж с ней делать? Если б не выдававшийся животик, дитя дитем", - подумал про себя Ватутин.
   Девушку била дрожь. Десятки глаз провожали их до самой двери. Уездил Ватутин девчонку в кресло. Налил в стакан воды и подал его ей.
   - Успокойся. Я на минутку отлучусь.
   Ватутин зашел в свою комнату отдыха, таким образом давая ей возможность побыть одной и прийти в себя.
   - Правду говорят, что Господь послал нас на землю для испытаний. Одна проблема за другой, - подумал Ватутин. Ему и самому было необходимо собраться с мыслями для разговора.
   И вот они уже сидят не через стол, а рядом.
   - Как тебя зовут?
   - Люда.
   - Плохо, Люда, что родители всегда узнают последними.
   - Что будем делать?
   - Не знаю.
   - Ты хоть любишь его?
   - Не знаю.
   - А как же у вас получилось?
   - Не знаю.
   Ватутин понял, что из нее он больше ничего не вытянет. Решать надо ему самому. Он поднялся, набрал номер медпункта, где работала жена.
   - Таня, я сейчас подъеду за тобой, пообедаем дома.
   - Что случилось? И когда ты за мной заезжал? - подколола.
   - Все узнаешь. Вопросов не задавай.
   Пока Таня возилась на кухне, Ватутин объяснил ей появление девушки.
   - Люда, с сегодняшнего дня это твой дом, - подвигая тарелку с дымящимся борщом, просто и располагающе сказал Ватутин.
   Девушка чувствовала себя неловко. Она сидела тихо, как мышка, ее состояние выдавали дрожащие пальчики на руках. Она стеснялась поднять глаза и встретиться взглядом с Ватутиным. А он ждал, что девушка хоть что-то скажет, но она молчала.
   - Люда, мы ждем. Что ты скажешь?
   - Максим Сергеевич, можно я схожу в общежитие и заберу вещи?
   - Не только можно, но и разрешаю на пятницу пригласить сюда твоих подружек. Познакомимся.
   - У тебя родители есть?
   - Есть. Мама живет в Армавире.
   Жена осталась дома, а Ватутин поехал на завод. Обращаясь к водителю, он спросил:
   - Ваня, ты знал, что натворил Игорь?
   - Максим Сергеевич, честное слово, не знал.
   - Врешь ты, весь завод знает, а ты не знал.
   - Ей Богу, не знал...
   - Ну вот что. Завтра поедешь за Игорем в институт. Накормишь его, студенты все голодные, сводишь в какое-нибудь кафе. Заедете на базар, купишь букет хороших цветов. И как только приедешь с ним сюда, прежде, чем войти в квартиру, позвонишь мне. Ему ничего не рассказывай, иначе поссоримся.
   Пятница. В доме Ватутина готовились к встрече сына. Сам хозяин был еще на работе, а Таня с Людой занимались стряпней на кухне. Пять подружек новоиспеченной невестки помогали убирать квартиру: мыли полы и окна, вытряхивали половики. Таня быстро вошла в новую для нее роль свекрови, увлеченно рассказывала снохе о своей семье. Люда, раскрасневшаяся от жары на кухне, угнувшись чистила картошку и чему-то загадочно улыбалась.
   Часы пробили восемь вечера. Ватутин вернулся с работы, поджидал телефонного звонка.
   И вдруг... Ватутин взял трубку.
   - Сейчас буду у дома, - сказал водитель.
   - Ты все сделал, как я сказал?
   - Да.
   - Жду.
   Ватутин взял под руки жену и невестку, направился с ними к двери.
   - Увидев Игоря, никаких эмоций не проявлять, стоять тихо, - проинструктировал он женщин.
   Позвонили. Ватутин открыл дверь и отступил за спины жены и снохи.
   Игорь, переступив порог с букетом гвоздик, опешил. В растерянности смотрел то на мать, то на Люду, то на выглядывавших из залы девушек. Он не мог сообразить, что происходит. Внимательно посмотрел на Люду и, вдруг его взгляд скользнул по ее животику. Тут он все понял. Смутившись и покраснев до корней волос, подошел к Люде, вручил ей цветы.
   - Правильно сообразил, сынок. С сегодняшнего дня она твоя жена.
   - Как это понимать?
   - А так. Как сказал отец, так и понимать.
   Подружки Люды захлопали в ладоши.
   Сели за стол. Ватутин встал, поднял рюмку.
   - Дорогие дети! Вы сделали ошибку, вам ее и исправлять. Через неделю у вас свадьба. Это я обещаю. Будете вы жить или нет, покажет время. Но у вас будет ребенок, который не должен остаться сироткой. Если вы сумели его сделать, то и сумейте его воспитать. Будьте счастливы, - и он опрокинул рюмку.
   ... Через три месяца родилась внучка Катя...
  

РАЗВЯЗКА

   Приемная горкома. Телефонный звонок, секретарь поднимает трубку.
   - Москва. Переломов у себя?
   - Да.
   - Сейчас будете говорить с начальником главка.
   - Аркадий Ефимович, возьмите трубку. На проводе Москва.
   - Переломов слушает.
   - Здравствуйте, Аркадий Ефимович. Руденко Виктор Васильевич, - представился начальник главка.
   - Здравствуйте, Виктор Васильевич.
   - Что у вас там с Ватутиным?
   - Мы тут посоветовались, решили его заменить. План первого полугодия завалил. В прошлом году не сдал в эксплуатацию ни одного квадратного метра жилья для рабочих.
   - Он же ведь план наверстал во втором полугодии?
   - Но нарушена ритмичность.
   - Да, нарушена. В стране не хватает сырья. И это не его вина, а наша общая беда. Что касается жилья, Аркадий Ефимович, то здесь ваша недоработка. Думаю, вам нужно было сначала хорошо обо всем подумать. Аркадий Ефимович, вы меня извините, но я вас отказываюсь понимать. Ватутин отличник нефтехимии. И к тому же совсем недавно ваши партийные органы представили на награждение его орденом по итогам работы за девятую пятилетку. Да и орден Трудового Красного Знамени не вы ли ему торжественно вручали?! А теперь говорите, что надо менять. Здесь что-то у вас не сходится.
   Ватутина мы снимать не будем. До свидания, - Руденко прервал разговор.
   Переломов заерзал в кресле. Потом забегал по кабинету. Его душила злоба. Не знал, на ком отыграться, куда сбросить отрицательную энергию, облегчить душу.
   - Вызовите Грушневского. Срочно, - крикнул он в открытую дверь приемной.
   Грушневский застал Переломова в явном раздражении. Пересказывая разговор с Руденко, он то белел, то краснел. На скулах ходили желваки. Злоба клокотала, как вулкан, искала выхода. Его трясло. Таким Грушневский его никогда не видел. Он испугался: "Как бы удар не хватил".
   - Что будем делать с Ватутиным?
   Анатолий Семенович давно ожидал этого вопроса. У него и ответ был приготовлен:
   - Отдадим под суд.
   Переломов так и сел, словно его окатили ледяной водой.
   - Как?
   - А так. Вызовите сейчас начальника милиции, и пусть он на Ватутина заведет уголовное дело.
   - За что? А если он откажет нам?
   - Как за что?! Банкеты, строительство незаконных объектов. Директора всегда есть, за что посадить, - успокаивал Грушневский. - Соловьев согласится. Ему скоро на пенсию, а у него молодая жена. Ну как?
   - О! Даты гений, Грушневский! - лицо Переломова порозовело, в глазах вспыхнули дьявольские огоньки. Он облегченно вздохнул. - Быть по-твоему.
   И вновь завертелся телефонный диск...
   - Здравствуйте, Аркадий Ефимович, - взял под козырек милицейский полковник.
   - Здравствуйте, Артем Данилович, - от ярости Переломова не осталось и следа. Он был само спокойствие и уверенность в самом себе.
   - По какому вопросу пригласили, Аркадий Ефимович?
   - Есть дело к вам, Артем Данилович.
   - Какое еще дело?
   - Заведите на Ватутина уголовное дело.
   - За что? - открыл широко глаза Соловьев.
   - За незаконное использование средств на приемы, банкеты.
   - Аркадий Ефимович, побойтесь Бога. Ватутин проводил и День милиции.
   - Вот, вот. Найдете, за что привлечь.
   - Вы меня извините, но я на такое не пойду. Не ему ведь нужны были эти приемы и банкеты. Натаскивать не стану. До свидания, - Соловьев поднялся, собираясь уходить.
   - Минутку, полковник. Не сделаете - до своей пенсии не доработаете, а у вас молодая жена. Так что подумайте и с выводами не торопитесь. Даю сутки на размышление. Позвоните.
   С каждым днем работать Ватутину становилось все труднее. Началась травля и слежка. Переломову докладывали до минуты, где находился и что делал Ватутин. Задним числом Ватутина заслушали на бюро горкома за невыполнение плана первого полугодия. Затем вызвали на бюро обкома, хотя во втором полугодии отставание было покрыто. Горком с исполкомом не посчитались с мнением главка. Они решили убрать взбунтовавшегося директора завода и делали для этого все.
   Ватутин готовился ехать в Москву на совет директоров, как вдруг зазвонил телефон. Он поднял трубку.
   - Максим Сергеевич, здравствуй.
   - Здравствуй, Артем Данилович.
   - Максим Сергеевич, приезжай ко мне. Срочно! Надо поговорить. Это очень важно.
   - Хорошо, сейчас буду.
   Кабинет начальника милиции.
   Полковник Соловьев вышел из-за стола, встретил Ватутина у самых дверей. Устроились за маленьким столиком напротив друг друга.
   Соловьев передал разговор, который у него состоялся с Переломовым.
   - Что будем делать? - спросил полковник.
   - У тебя нет выхода, заводи дело, - сказал Ватутин и направился к выходу...
   Вернувшись на завод, Ватутин вызвал референта:
   - Слушаю, Максим Сергеевич.
   - Владимир Семенович, на тебя вся надежда. Переломов завел дело по банкетам. Надеюсь, документы по ним мне представишь?
   - Конечно. Через час будут в полном объеме. Все будет расписано по фамилиям, званиям, должностям. С печатью и росписью директора столовой. Полный отчет по деньгам.
   Максим Сергеевич, не переживай. Будет трудно, но держись смело. Они сами этим вырыли себе могилу. Это не тридцать седьмой год. В ЦК КПСС тоже стали понимать, куда с такими Переломовыми и Грушневскими завели страну. Участники банкетов, с которыми Переломов пил, имеют высокие должности. Если наши документы будут в деле, они им не простят. Считай, карьера их закатилась навсегда. О них пока никто не должен знать. По ходу следствия будем смотреть, если нужно, доберемся до ЦК.
   Через час все документы были у Ватутина. Он понимал, что горком о них не должен знать.
   "Кутузов - опытный партийный работник. Он имел дело с разными документами. Был заворгом у Ковалева. К нему надо прислушиваться", - подумал Ватутин.
   Следствие началось и покоя не стало. Все держалось на нервах. Первыми начали допрашивать рабочих, затем начальников цехов - и пошло, и поехало. Ватутина не вызывали. Так прошел целый том. Наконец, вызвали Ватутина.
   - Расскажите, товарищ Ватутин, как вы организовывали банкеты и за чей счет?
   - У вас в этом томе, который в руках, все написано.
   - Да, кое-что здесь есть, - улыбнулся следователь.
   - Я буду говорить с вами, когда допросите главных виновников преступления.
   - Это кого же?
   - Первого секретаря горкома Переломова и председателя исполкома Грушневского.
   - Я не имею права их допрашивать.
   - Тогда я не буду отвечать.
   Так закончилось первое собеседование Ватутина. Но следствие продолжалось, перетормошили почти все цеха. Людей допрашивали. Хотя Ватутин с виду был спокоен, но нервы не железные.
   Он не выдержал, пошел к Переломову. Тот, видимо, давно ждал этого визита. Поздоровался с Ватутиным вежливо, предложил сесть.
   - Слушаю, Максим Сергеевич.
   - Зачем вы это сделали?
   - Но ведь долг платежом красен, товарищ Ватутин, - улыбнулся Переломов.
   - Значит, вы не закроете дело, которое начали? Взбудоражили весь завод.
   - Нет.
   - Тогда пеняйте на себя.
   - Вы меня пугаете?
   - Нисколько, но сделаю все, чтобы в вашей карьере на этом "месте" была поставлена точка.
   - Что вы себе позволяете?
   - Вот документы. Видите? - Ватутин показал их, не выпуская из рук. - Здесь есть фамилии, должности, звания тех, с кем им вместе пили. Указаны и места, и даты. Печать и роспись на каждом документе. Я их отдаю в дело. Мало будет - отошлю в ЦК. И вы думаете, люди, которые здесь фигурируют, будут вам благодарны? - Ватутин собрался уходить.
   - Откуда они у тебя взялись?
   - Это мое дело.
   - Я уже ничего не смогу сделать, делу дан ход.
   - До свидания, - Ватутин захлопнул за собой двойные тяжелые двери.
   На следующий день к Ватутину пожаловал полковник Соловьев.
   - Приехал меня арестовывать?
   - Что ты, Бог с тобой. Какие ты документы показывал Переломову? Загудел улей, словно ты этих "пчелок" из дымаря окурил, КГБ подключилось. Теперь они будет следить заходом следствия. Если можешь, покажи мне их.
   - Артем Данилович, скажи по-честному, - Ватутин посмотрел ему в глаза, - тебя подослали?
   - И подослали, и нет. Поверь, Максим Сергеевич, я искренне тебе хочу помочь.
   - Хорошо, я покажу тебе их, но в руки, извини, не дам.
   Ватутин показал ему все документы, он даже прочитал каждый листок.
   - Документы серьезные. Как Переломов мог на такое пойти?!... Да-а-а. Мой тебе совет. К делу их не приобщай. Ты понял меня.
   - Да.
   - Пока спрячь их. В них и только в них - твое спасение.
   - Как был прав старый еврей, который дал мне когда-то совет.
   - Какой еврей?
   - Это, полковник, я сам с собой разговариваю.
   - Крепись, Максим Сергеевич, все обойдется благополучно, но понервничать придется.
   Прошла неделя. Ватутин ждал вызова на допрос, но его не торопились допрашивать. Ночами он почти не спал. На завод приезжал рано: не мог усидеть дома, который стал зловеще тихим и молчаливым, словно камера-одиночка. Вот таким утром в одном из цехов и встретился ему референт.
   - Максим Сергеевич, зачем приезжал полковник?
   Ватутин рассказал Кутузову о своем разговоре с Переломовым и полковником.
   - Вчера вызывали заведующего столовой Романа Степановича Корнева, предложили скрыться. Ведь это он ставил печать и расписывался в документах.
   - И как он?
   - Он, конечно, напуган, но не так, чтобы... Мужик - тертый калач. Мы договорились, что переждет у своих родственников. Нужен будет - привезем. Сейчас не надо ему быть на глазах.
   Максим Сергеевич, а ты знаешь, что готовится городская партийная конференция. Переломов хочет переизбираться. Отправляй меня в Москву с документами, я пробьюсь в ЦК. Нельзя такому быть у власти.
   - Хорошо, поезжай. Я позвоню Замешаеву, он тебе все устроит.
   Ватутина вызвал следователь.
   - Максим Сергеевич, будете отвечать на вопросы?
   - Только в одном случае. Я вам уже говорил.
   - Хорошо. Чтобы допросить первых лиц города Переломова и Грушневского, вам нужно написать заявление на имя прокурора области.
   - Давайте имя вашего прокурора, я напишу, - сказал Ватутин и, попрощавшись, укатил на завод. Здесь все шло своим чередом: вошли в график выпуска продукции основные цеха.
   Сырья теперь было достаточно. Первый квартал прошли без срывов. Спасибо сибирякам и грозненцам. Это их работа - обеспечение завода сырьем. Они понимают, в каком положении находится сейчас Ватутин. И, как могут, помогают ему.
   На душе у Ватутина было тягостно. Пришло письмо от прокурора области. Он дал указание допросить первых лиц, но они вдруг разом заболели. Через неделю позвонил следователь. Пригласил к себе. Он показал взятые объяснения у первых лиц. Ватутин прочитал их и рассмеялся. Написанные, словно под копирку, они свидетельствовали, что авторы их ничего не видели, ничего не знают, никаких указаний на этот счет Ватутину не давали. Улыбнулся и сам следователь. Ватутин ответил на все вопросы. Рассказал все, как было. Подписал протокол.
   - Готовься к суду, брат. Вызывать больше не буду, - сказал следователь вслед Ватутину, направившемуся к выходу...
   Приехал из Москвы Кутузов. Рассказал, что беседовал с заведующим отделом ЦК КПСС. Когда тот посмотрел документы, вскинул на ходока глаза:
   - Где вы работали до этого?
   - При Ковалеве работал, заведующим отделом горкома партии.
   - Как оказался на заводе?
   - Переломов разогнал старый горком, пришлось всем устраиваться, кто где смог.
   - Как горожане относились к прежнему секретарю?
   - До сих пор добрым словом вспоминают. Люди помнят его, как настоящего хозяина города. Пользовался большим авторитетом.
   - А этот?
   - Этот...
   - Можешь не отвечать. О Переломове в ЦК вопрос решенный. Что это так, узнаешь на городской отчетно-выборной партийной конференции. Так и передай своему директору.
   - Максим Сергеевич, на двадцать часов вас приглашают на бюро горкома, - сообщила вошедшая секретарша.
   - Мне уже сказали.
   - Ни пуха вам...
   - К черту, - попытался пошутить Ватутин.
   "Если б она только знала, зачем его сегодня приглашают, - подумал он. - Весь тридцатилетний партийный стаж будет перечеркнут взмахом рук нескольких людишек. Все уйдет в прошлое, станет историей его биографии. От судьбы не убежать. Значит, надо принять на себя еще один удар, выдержать его, и, пока бьется сердце, жить, идти вперед, не сгибаясь. Жизнь человека строго предопределена, и никто не сможет ее изменить.
   Не ссорьтесь, не завидуйте, не желайте себе слишком многого - ибо не сможешь расплатиться, - так записано в книге книг - Библии. Но только не все читают эту мудрую книгу. Уж Переломов, наверняка, не открывал ее", - так размышлял Ватутин по дороге в горком. На душе было пусто и холодно.
   За окном "волги" мелькали уличные фонари, силуэты деревьев. Осенний безжалостный космач-ветер бросал в лобовое стекло листья. Вот один березовый, влажный от дождя, прилип к стеклу. Он маленький, резной, вспыхивающий, словно звездочка на темном небе, при освещении его встречной машиной, отвлек внимание Ватутина. Вспомнилась матушка. В последний раз их встреча была короткой - всего лишь одна ночь, которой не хватило, чтобы наговориться. Максим Сергеевич попытался вспомнить, о чем они тогда говорили.
   И вспомнил. Она рассказывала ему о суде над апостолом Павлом. И вновь по чьей-то неведомой воле он услышал неторопливую певучую речь своей горячо любимой рассказчицы:
   "Это было во времена царствования императора Нерона. Апостол Павел ждал суда кесаря и был готов ко всякому решению".
   "Для меня жизнь - Христос, и смерть - приобретение, - писал он, - если жизнь по плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать. Влечет меня то и другое... и я верно знаю, что останусь и пребуду со всеми вами для вашего успеха и радости и вере..."
   Наконец, наступил срок суда над апостолом. Это было тревожное время. Люди жили в постоянном страхе. Духовная жизнь в высшем обществе Рима пришла в упадок. А у простых людей зарождалась новая жизнь - христианство. Но вот Павел предстал перед императором. У него было мало надежды на оправдание хотя и не был он виновным в преступлениях, которые возводит на него палестинские иудеи. Встреча с Нероном на суде не предвещала ничего хорошего. Не только сам обвиняемый но даже судьи не были уверены в своей безопасности: все могло случится, когда тиран гневается. Апостол помнил слова Господа, сказанные ему во время кораблекрушения: "Не бойся, Павел, тебе должно предстать перед кесарем..."
   "... Не бойся, Максим, тебе должно..." - откуда-то из темноты Ватутин услышал ее, матушкин-покойницы голос.
   - Максим Сергеевич, приехали, - похлопал по плечу водитель. - Уснул что ли? Без трех минут восемь.
   Все члены бюро горкома были в сборе. Переломов поднялся и без всяких вступлений сказал:
   - Товарищ Ватутин, положите свой партийный билет на стол.
   Максима Сергеевича эти слова не тронули. Воспринял их почему-то очень даже спокойно. Только спросил:
   - А последнее слово можно сказать?
   Переломов, видимо, не рассчитывал на это. Ждал, что угодно: покаяния, мольбы, унижения, но только не этого. Он окинул взглядом сидящих за столом, как бы спрашивая их согласия: дать высказаться Ватутину или не дать.
   Один из пожилых членов бюро сказал:
   - Аркадий Ефимович, надо дать.
   - Говори, - сказал Переломов и опустился на стул.
   - Я плакал от счастья, когда вступал в комсомол. Переживал, когда вступал в партию. Тридцать лет, как слепой котенок, боготворил ее, верил в нее, думал, что она, действительно, ведет к светлому будущему. И только теперь понял, что заблуждался. Для вас, товарищ Переломов и товарищ Грушневский, членство в партии стало средством обогащения, средством неограниченной власти над людьми. С помощью этой книжицы вы стращаете, запугиваете людей. Вы, находясь у власти, превращаете честных людей в своих рабов. Выкачиваете из них незаконным путем финансы для своих выгод. Я не пошел у вас на поводу. И вы тут же состряпали дело. Пройдет время, и очень скоро вам будет стыдно появляться в этом городе, не то что жить. Вы будете прятаться от людских глаз. Вы обречены, и ваша карьера закатывается. В партии, где есть такие, как вы, я состоять не хочу.
   Возьмите ваше пугало, - Ватутин резко бросил партийный билет в руки секретаря. И сразу же, не спрашивая ни у кого разрешения, он вышел.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

   Как видишь, дорогой читатель, прошло совсем немного времени и предсказания Захарова, Пургина сбылись. Огромная советская империя развалилась. Сейчас, когда произошли эти события, думаешь: почему так случилось? Кто повинен в этом?
   Неужели дело только в тех людях, которые подписали документы в Беловежской пуще. Конечно же нет. Значит были на то причины. Миллионы коммунистов и беспартийных самозабвенно трудились на благо своей отчизны, но их труд разворовывался, они получали гроши. Сами того не сознавая, мы были все рабами партократии.
   Не мало было людей, которые не могли внутренне смириться с рабским положением. Они бунтовали, выступали против такой системы. Судьба их была предрешена. Кончали все одинаково. Их старались оболгать, снять с работы, отдать под суд...
   Зло, которое несла система, разрушило Советскую империю. Хотя сама идея была не плоха, но в ней с самого начала появилось много разрушителей этой системы, которые на протяжении всех предшествующих лет, подтачивали ее корни.
   Трудно, но Россия постепенно освобождается от такого социалистического наследия. В третьем тысячелетии настанет время ее расцвета. Вырастет обновленное, свободное поколение. Все возвратиться на круги своя: и потерянная вера наших прадедов, и духовность народа. Настанет время гордости за свою Отчизну Русский человек благодарен солнцу, что оно светит. Только не надо его учить, как ему жить. Наш народ сам кого хочешь научит. Он и только он - хозяин своей многострадальной земли.
   У него будет вера и свобода. Человек без Бога - ничто, как и само государство без соблюдения десяти заповедей Иисуса Христа.
   ... Весной 1996 года в беседе с российским предпринимателем великая пророчица Ванга сказала:
   "Россия - прародительница славянских держав. Те, что отделились от нее, вернутся к ней в новом качестве. Россия не свернет с пути реформ, которые в конце концов сделают страну сильной и могучей".
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"