О`донован Э. : другие произведения.

Мерв

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Путевые заметки, составившие книгу специального корреспондента "Дейли Ньюс" Э. О"Донована, раскрывают панораму жизни народов Центральной Азии, особенно туркмен в конце XIX столетия. Читатель узнает много нового об Ахале и Мерве. От пытливого взгляда автора, ставшего помимо своей воли Правителем Мерва, непосредственным участником важнейших событий, не ускользают тонкости обычаев и детали быта местных жителей.
  На обложке: Эдмонд О"Донован
   МЕРВ
  Фото автора
  
  
   Аннотация
  
   Путевые заметки, составившие книгу специального корреспондента "Дейли Ньюс" Э. О"Донована, раскрывают панораму жизни народов Центральной Азии, особенно туркмен в конце XIX столетия. Читатель узнает много нового об Ахале и Мерве.
   От пытливого взгляда автора, ставшего помимо своей воли Правителем Мерва, непосредственным участником важнейших событий, не ускользают тонкости обычаев и детали быта местных жителей.
  
  
  
  
  
  
   ЭДМОНД О"ДОНОВАН
  
  
   МЕРВСКИЙ ОАЗИС
  ПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ
   К ВОСТОКУ ОТ КАСПИЯ
   В 1879-80-81 ГОДАХ
   ВКЛЮЧАЯ
  ПЯТИМЕСЯЧНОЕ ПРЕБЫВАНИЕ СРЕДИ ТЕКИНЦЕВ МЕРВА
  
  
   В ДВУХ ТОМАХ
  
  
  
   Лондон 1882
  
  
   Перевел с английского языка Б. Каменкович
  
  
  
  
  Дж. Р. Робинсону, эсквайру
  "Дейли Ньюс"
  
  без предложения которого путешествия, о которых
  рассказывается
  в этих томах, никогда бы не состоялись, и без чьей щедрой поддержки никогда бы не завершились настоящим изданием,
  
  посвящает этот труд
  
  его благодарный друг
  
  АВТОР
  
  
  
   П Р Е Д И С Л О В И Е
  
   Страницы эти содержат простую запись моих странствий в течение трех лет в 1879-1881 годах за Каспийским морем, включая пятимесячное проживание в Мерве. Вначале я предполагал ограничить мои заметки самим Мервом и его ближайшими окрестностями; друзья же мои посчитали, что в таком случае описание станет слишком узким и не получит достойной оценки тех, кто ранее не придавал большого значения вопросам Центральной Азии.
   Соответственно, я изложил свои познания о русских поселениях на восточном побережье Каспия, и очень бегло коснулся военных операций против племен Ахал Текке и их крепости Геок Тепе. Я также вник в вопрос существующих приграничных взаимоотношений между русскими, туркменами и персами, с тем, чтобы последующее описание поведения мервских туркменов было лучше понято. Самое интересное, однако, сосредоточено в той части книги, которая относится непосредственно к Мерву; и, излагая то, что считал нужным, об этом месте и его обитателях, я старался в наибольшей степени ограничиться тем, что видел и слышал там собственными глазами и ушами. Вся информация, содержащаяся в этих томах касательно оазиса и его населения, проистекает прямо из первоисточника; я старательно воздерживался от цитирования воспоминаний и мнений других писателей. Помимо повествования как такового, читатель от случая к случаю встретится с выражением некоторых прогнозов о политическом положении и оценкой существующей и будущей военной ситуации.
   Восточные документы, показанные в приложении, послужат примерами каллиграфии и эпистолярного стиля страны и в то же время покажут природу идей и стремлений вождей, а также уважение, которое мне оказывали, когда я покидал их территорию. За основу топографической схемы взята карта, опубликованная подполковником К. Е. Стюартом вместе с его отчетом о путешествии в северо-восточный Хорасан(1). Я внес в нее свои коррективы и добавил мою земельную съемку местности, лежащей восточнее точки, где завершилось его путешествие в Атток, то есть около Абиверда. План же Мервского оазиса и его системы орошения полностью оригинальный и, насколько мне известно, впервые основан на фактическом исследовании. То же самое должно быть сказано и о плане и взаимном расположении древних городов.
   При каждом возможном случае я вставлял показательные анекдоты и приключения действующих лиц, не только для того, чтобы сделать веселее общее повествование, но и в качестве лучшего из возможных способов доведения до моих читателей сущности окружения, в котором я находился и характера людей, с которыми пришлось иметь дело; но выделенная на описание моих трехлетних исследований типографская площадь не обеспечила той свободы в этом отношении, которой мне хотелось бы достичь. Все-таки описание на последующих страницах почти уникальных обстоятельств, в которых я оказался, надеюсь, вызовет снисходительность, если не одобрение читающей публики. . Э.О"Д.
  
  
  
  Переводчик - Каменкович Борис Семенович, родился в городе Кизил-Атрек в Туркменистане в 1957 году. Окончил английскую специальную школу, экономический факультет сельскохозяйственного института в Ашхабаде. Работая экономистом, бригадиром в хлопководстве, институте экономики, много публиковался в периодической печати, - статьи, стихотворения, переводы. В журнале "Ашхабад", в частности, опубликован второй том настоящего труда.
  
  ФОТО переводчика
  
  
   ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
  
   Эдмонд О'Донован родился в Дублине, 13 сентября 1844 в семье известного ирландского археолога и топографа, переводчика древних манускриптов, Джона О'Донована. Изучал медицину. Получил прекрасное образование, владел несколькими языками, включая арабский. Стройный, симпатичный молодой человек, с живым характером. Любил поэзию, проникновенно пел. Активно участвовал в революционном движении так называемых фениев, арестовывался и ссылался в Америку. С 1866 публикуется в "Айриш Таймс" и других изданиях.
   После битвы при Седане вступает в прославленный Иностранный Легион французской армии, был ранен и взят в плен немцами. В 1873 гражданская война в Испании привлекает его, оттуда он направляет свои многочисленные корреспонденции.
   В 1873 представляет лондонскую "Дейли Ньюс" в Боснии и Герцеговине, где разгорелось восстание против турецкого господства. Затем (1877-1878) ведет репортажи с театра военных действий русско-турецкой войны как специальный корреспондент этой газеты.
   В 1879 в том же качестве совершает свое полное приключений знаменитое путешествие в Мерв, которое и описывает в этой книге.
   В 1883 участвует в экспедиции Хикс-паши (Уильяма Хикса). Отряд этого генерала, состоящий из одиннадцати тысяч египтян и нескольких английских офицеров, был направлен в Египетский Судан, на подавление восстания махдистов, фанатиков-мусульман. 3 ноября проводник-предатель завел экспедицию в теснину при Эль-Обейде к юго-западу от Хартума, и в течение трех дней боев почти все погибли там от рук врагов. На этом прерываются репортажи Эдмонда О'Донована.
  
   Незадолго до этого, 27 марта 1882 собрание Королевского Географического Общества слушало его лекцию "О Мерве и его окрестностях", после которой разгорелась оживленная дискуссия.
   Сэр Генри Роулинсон, авторитетный английский востоковед, в частности, выразил уверенность, что никто из ранее побывавших в Центральной Азии европейцев (сэр Александр Бернс, Стерлинг, генерал Абботт, Шейкспир, сэр Тэйлор Томсон, Вольф, а совсем недавно и француз Блоквилль), не получил "... настолько хорошие знания о стране и обычаях народа, как это сделал О'Донован".
   Вышедшая позднее в том же году в Лондоне книга " Мервский оазис. Путешествия и приключения на востоке от Каспия в 1879 - 1880 - 1881 годах, включая пятимесячное проживание среди текинцев Мерва, специального корреспондента "Дейли Ньюс" Эдмонда О'Донована", перевод которой на русский язык вы держите в руках, - это два тома подробных путевых заметок, с иллюстрациями и приложениями.
   Он направлялся в Тибет, но по дороге узнал о предстоящей экспедиции русских войск в страну туркмен, неизвестную европейцам, и увлекся. И вот - Баку, Красноводск, Астерабад, Тегеран...
   Первый том посвящен Закаспию и Персии, а во втором подробно рассказывается об Ахале и, особенно, о Мерве, он так и называется: "Мерв".
   Автор, очевидец Геок-Тепинского сражения, "галопирует" из окрестностей Енги Шехера в Мерв, точно указывает маршрут, называет все памятники старины и населенные пункты, встречающиеся на его пути, упоминает животных, которыми в те времена изобиловали предгорья Копет-Дага, растения, экзотические для европейцев, подмечает всевозможные нюансы природы; от его пытливого взгляда не ускользают тонкости обычаев и детали быта местных жителей.
   Естествоведы, этнографы, историки, археологи, ботаники найдут в "Мерве" богатый фактический материал.
   Отважный путешественник достигает Мерва. Здесь начинается самое интересное. Эдмонд O'Донован, принятый сначала за русского шпиона, позже становится почетным гостем, а затем и членом триумвирата, одним из трех руководителей страны и получает возможность непосредственного общения с вождями Мерва. Это позволяет находиться в самой гуще событий и получать информацию из первых рук, что придает его рассказу особую ценность.
  
   Каждая глава "Мервского оазиса", являясь непосредственным продолжением предыдущей, воспринимается, тем не менее, и как отдельная новелла-зарисовка.
   Поэтому показалось возможным опустить вообще нумерацию глав.
  
   Каждую главу предваряет ее краткое содержание, что в переводе также, из общих соображений, опущено.
  
   Автор снабдил текст некоторыми примечаниями. В оригинале они помечены арабскими цифрами. В переводе примечания автора помечены римскими цифрами и даны в конце книги. Там же читатель найдет и примечания переводчика, помеченные арабскими цифрами.
  
   Автор порой не совсем точно передает звучание туркменских слов. Не все географические названия привычны для нашего слуха (например, Аскабад, Тедженд и т.д.). Тем не менее, я стремился к тому, чтобы перевод, по возможности максимально соответствовал оригиналу.
   Автор часто применяет французские, латинские, другие выражения на иностранных языках, давая их курсивом. Но за прошедшие десятилетия многие из них прочно вошли в английский язык, чувствуют себя как дома в англо-русском словаре. Такие слова и выражения я нашел возможным перевести напрямую, остальные же случаи - как у автора, курсивом, с примечаниями переводчика.
   Ряд терминов, в основном местного происхождения, О'Донован дает курсивом по всему тексту. В отдельных случаях эти слова проскальзывают без курсива. Тут я старался следовать общей логике и духу произведения.
  Незначительные опечатки оригинала также учтены в переводе.
  
   В работе над переводом, длившейся несколько лет, мною руководило желание внести скромный вклад в развитие Туркменистана, где я родился на реке Атрек (у автора Аттерек), предоставить всем желающим, а особенно молодежи, возможность больше узнать о прошлом своей страны. Также показалось важным, чтобы яркая и короткая жизнь этого человека, Эдмонда О'Донована, нашла свое отражение и в наши дни, чтобы вспоминали его иногда наши современники, в том числе и говорящие на русском языке.
  
   Я очень благодарен всем близким и друзьям, без которых этот труд никогда не был бы завершен.
  
  
  
   Борис Каменкович
  
  
  ТОМ 1
  
   И З Т Р Е Б И З О Н Д А - НА К А С П И Й
  
   Я покинул Требизонд(2) на закате пятого февраля 1879 года, в среду, по пути в Центральную Азию. Я намеревался совершить путешествие в Центральный Тибет, но последующие обстоятельства заставили меня переменить решение и направить стопы в местность, вероятно, не менее интересную. Я отплыл на английском пароходе "Principe di Carignano", прибывшем в Батум на рассвете шестого. Городок на удивление разросся за столь краткий срок русской оккупации. Количество домов почти утроилось и, согласно всероссийскому обычаю, большинство их составили ромовые и водочные(I) лавки. По крайней мере, одна шарманка должна пиликать на улицах и, впервые в истории города, общественный транспорт, - русский фаэтон, или кабриолет, - курсировал за плату. В середине того же дня "Principe di Carignano" продолжил свой путь и через два с половиной часа вошел в устье реки Рион. Тут каждый может осознать всю глубину необходимости для России куда лучшего порта, чем Поти на южном побережье Черного моря. Невероятное мелководье заставило нас бросить якорь не меньше чем за полторы мили(3) от низкого галечного берега и, из-за яростного ветра, преимущественно по направлению в открытое море, ни мы не могли выслать шлюпки, ни обычный буксирный пароход, нанятый для выгрузки пассажиров, не мог отчалить; прошло два с половиной дня, прежде чем появилась малейшая надежда на высадку. Такие задержки, как мне сказали, были здесь обычным делом. Наконец, несколько рыбацких люггеров(4) отважились сделать вылазку из устья реки и приняли нас и наш багаж на борт.
   После того, как мы пробрались в устье, маленький пароход взял нас на буксир и тащил около двух миль, пока не доставил прямо в город Поти. Берега с обеих сторон выглядят уныло, как на мелких притоках Миссисипи. Кажется, что недавно они были полностью затоплены. Гниющие топляки торчат из жирной поверхности почти стоячей воды; нижние части тех деревьев, что стоят вдоль берега, черные и подгнившие, и воздух повсеместно пронизан запахом разлагающихся растений. О нездоровом, вызывающим лихорадку климате Поти идет дурная слава и, судя по его ближайшим окрестностям, я этому совсем не удивляюсь. Как порт, Поти не идет ни в какое сравнение с Батумом. Последний обладает глубокой и хорошо защищенной, хотя и маленькой гаванью, где самые большие корабли могут стать на якорь в нескольких саженях(5) от суши, укрываясь от ветров, дующих как с берега, так и на берег. Правда, что при турецком правлении, из-за перекрытия нескольких мелких горных ручьев, в окрестностях города образовались малярийные болота. Все же, минимальное инженерное усилие могло бы устранить этот недостаток, и я надеюсь, что на данный момент таковое уже предпринято. Среди моих попутчиков, столпившихся на люггерах, оказались закаспийские туркмены, на коих я впервые обратил здесь внимание. Это были паломники, возвращающиеся из Мекки(6); поскольку, несмотря на непрекращающуюся вражду между русскими и кочевниками, эти последние неизменно избирают, направляясь в священный город, маршрут Баку - Тифлис - Поти - Константинополь, вместо сухопутного через Персию и Багдад. Прежде, чем нам позволили покинуть ограждение порта, провели обычную нудную проверку багажа и затем паспортов, так что целых четыре часа миновало после высадки до того момента как нам удалось войти в город. О самом Поти мало что можно сказать. Место беспорядочно застроено в большинстве своем деревянными хибарами и, если бы не фаэтоны, кучера с натянутыми на глаза шапками и легко узнаваемые жандармы, сложно было бы судить о национальной принадлежности жителей. Из Поти есть железная дорога в Тифлис, добраться до которого на обычном поезде можно примерно за двенадцать часов. Первые два часа пересекаемая местность неописуемо скучна - гниющая лесопосадка и стоячие разливы реки являют собой ее главные черты. Потом начинается крутой подъем, по которому поезд взбирается на гребень удаленного отрога Кавказа, откуда открывается обзор широкого пространства земель, лежащих в направлении Тифлиса. Покинув Поти на склоне дня, прибудешь в столицу Закавказья ранним утром следующего дня. Первое, что бросается в глаза - смешение азиатской и европейской культур; старый город с узкими улочками, лавками и ремесленниками, мастерящими свои изделия прямо на глазах у публики, татарскими(7) головными уборами и верхней одеждой, отороченной мехом, вступает в резкий контраст с роскошными домами, широкими проспектами, и огромными открытыми садами, заполненными мужчинами и женщинами, одетыми в самые модные западноевропейские наряды. Мне не повезло в том плане, что я не смог повидаться с князем Мирским, правителем города, который в то время отсутствовал; так что, после пары дней остановки в гостинице "Кавказ", я приготовился к путешествию через степи, отделяющие Тифлис от западного берега Каспия. На протяжении двух ночей, которые я провел здесь, у меня было много возможностей удостовериться в удивительном темпе жизни, обычно принятом в высшем российском обществе. Все казалось лихорадочным. Театры, концертные залы и цирки переполнены по ночам, а petits soupers(8) и изысканные вечеринки были в порядке вещей. Что касается меня, то мне больше всего не понравилась в Тифлисе непомерная плата за проживание в гостинице, так что утро отбытия я встретил с радостью.
   Рассказывают, что в конце семнадцатого века во Франции путешественники, отправляющиеся из Леона в Париж, учитывая состояние дороги, считали своим долгом составить завещание, выражающее их последнюю волю. Если дороги во Франции в то время хоть как-то напоминали те, что мне пришлось одолеть на пути из Тифлиса через Закавказскую долину, должен сказать, они были совершенно правы в своих предосторожностях. Я много слышал и читал о путешествиях в этой части мира, но мои самые смелые ожидания оказались весьма далеки от грустной реальности.
   Когда имеешь дело с чиновниками в России, особенно низшего ранга, то определенно приходится беспокоиться почти до изнеможения совершенно ненужными и кажущимися бесконечными задержками в исполнении простейших процедур или получении самых обычных официальных документов. После многих треволнений, мне удалось получить наиважнейшую падарожню(9) (наибольшее приближение, что я мог дать этому названию, используя наш алфавит), которая дает право обладателю ее на экипажи и почтовых лошадей. Это большой лист бумаги с русским двуглавым орлом на ней, водяные знаки и несколько двуглавых орлов и узорчатых рамок поверх него. Он содержит много регистрационных номеров, и еще больше подписей и подписей, заверяющих эти подписи, и напоминает увеличенную репродукцию некоторых ранних американских бумажных долларов. {Рис.1. "Русский паспорт - Из Тифлиса в Баку"}. В силу этого документа работники гостиницы "Кавказ" сподобились найти для меня настоящую почтовую повозку с требуемым количеством лошадей и официальным кондуктором. Повозка, в которой обычно путешествуют на перекладных в этой части мира, называется тройка. Существует более роскошное средство передвижения, - которое, по правде сказать, не стоит больших похвал, - под названием тарентасс(10); но хотя ты сможешь заплатить повышенную плату, взимаемую за эту повозку, не всегда найдешь попутчиков на промежуточных станциях маршрута и, скорей всего, окажешься в незавидном положении. Опытный путешественник обычно выбирает тройку, поскольку на каждой станции, по меньшей мере, полдюжины пассажиров всегда готовы заполнить места, которые почти неизбежно освобождаются на перегонах. До сих пор я ни тарентасс, ни тройку не видел. Я представлял себе что-то вроде четырех резвых скакунов и повозку, обитую мехом, в роскоши которой путешественник несется к месту назначения. Каково же было мое удивление, когда сырым зимним утром, как только серая заря подсветила башенки старой персидской крепости, я увидел у входа в гостиницу нечто без названия. Хотя меня вытащили из постели на посадку, не имея ни малейшего подозрения, что этот четырехколесный ужас предназначен хотя бы для багажа, я упорно ждал прибытия своего идеального экипажа. Швейцар и несколько чопорных посыльных стояли вокруг меня, нетерпеливо ожидая "чаевых", в полной уверенности, что господин иностранец все это время был погружен в глубокие политические или научные размышления. Я начинал уже коченеть от холода и, наконец, спросил: "Где карета?" "Ваше превосходительство, - сказал швейцар, - вот же она, перед вами." Нет ничего удивительного в том крике изумления и ужаса, который сорвется с моих губ, когда я буду описывать тройку, от одной только мысли, что я проехал в этой штуке четыреста миль. Представьте себе кормушку для свиней наиболее грубой конструкции, четыре с половиной фута(11) в длину, два с половиной в ширину по верху и один по дну, наполненную грубой соломой, больше чем наполовину состоящей из чертополоха, и установленную на четыре жерди, которые в свою очередь лежат на осях двух пар колес. Кроме этих жердей, нет никаких, даже самых простейших рессор. При взгляде со стороны, тройка имеет вид примитивного приозерного каноэ, только что выдернутого из береговой грязи; что же касается какой-либо чистки, как повозки, так и кучеров, то в этой части мира она считается совершенно излишней.
   Возница, одетый в грубую тунику из овчины, плотно стянутую на талии, шерстью вовнутрь, на голове чудовищная коническая шапка из того же материала, сидит на переднем крае повозки. Он управляет тремя лошадьми посредством комбинации кожаных ремешков в заплатках и веревок с узлами, прикрепленных к уздечкам. Центральное животное в оглоблях, соединенных высокой деревянной аркой параболической формы. С верхушки арки кожаный ремень, пропущенный под мордой лошади, приподнимает голову, в то время как два довольно больших колокольчика, подвешенные у ее ушей, заставляют ее держать последние в болезненно напряженном положении, в результате на протяжении всего перегона она оглушена звоном. Боковые лошади запряжены очень свободно; до такой степени, что, пока центральная лошадь бежит по глубокой узкой колее, боковые находятся на крутых откосах с каждой стороны, или наоборот. Невозможно избежать описания тройки, доставившей меня к берегам Каспия. Так как станции, где обычно производится смена лошадей, отстоят друг от друга не менее чем на двадцать семь или двадцать восемь миль, то гонят почти все время сломя голову. В такой манере, вместе с разнообразными частями багажа барахтаясь в колючей подстилке, я вылетел из Тифлиса, по длинному деревянному мосту через Кур(12), потом по протяженной, извивающейся, пыльной, каменистой дороге, ведущей на плато к востоку от города. Стоило выехать на плато, как неожиданная неровность поверхности скрыла из глаз последние проблески города. С этого момента на много утомительных лиг(13) - унылое однообразие. Просторы песчаных холмов, где слепящую зернистую поверхность разнообразят только скудные оливково-зеленоватые заплаты и облака грязно-красной пыли. Справа пара печальных тюрбе, или магометанских могил, кубические конструкции из необожженного кирпича цвета земли, увенчанные разрушенными куполами, среди осыпающихся стен которых кочевые пастухи овец жались вокруг скудного огня. Скученное стадо мелких, подвижных овец, вперемешку с выносливыми длинношерстыми козлами и несколькими миниатюрными осликами, все вместе ведомое библейским на вид персонажем с примитивным пастушьим посохом в руке, пересекает дорогу. Затем идет вереница лохматых надменных верблюдов, на каждом пара жирных бочонков нефти из Баку, все члены процессии стонут и рычат, как и положено настоящим верблюдам. Время от времени голубая стая взметается с гравийной дороги. Это дикие голуби. Трудно понять, что привлекает их в этих пыльных камнях. Тем не менее, выглядят они жирными и сильными, несмотря на кажущуюся безжизненность этих мест. Тем временем возница, со многими азиатскими криками и шиканьями наяривает своим длинным кнутом, и мы несемся вперед, при этом один край тройки иногда оказывается на пару футов выше другого, вспугивая дюжины облезлых белоспинных ворон, которые, как и голуби, ищут что-то в пыли. Они отлетают на сотню ярдов(14), а потом, с удивительной настойчивостью, усаживаются снова и снова перед нами и снова взлетают. Далеко слева гигантская цепь кавказских гор дрожит в мертвенно-бледной белизне перпендикулярно безоблачному небу, а у основания ее широко тянется голубой мираж, пародирующий Кур, вдоль которого мы едем. Справа куда более спокойные, мелкие и призрачные, чем Кавказ, персидские горы. Между ними - широкая серая долина, пятьдесят или шестьдесят миль в ширину, горизонт впереди чист и ничем не закрыт, будто находишься посреди океана. Неудивительно, что восточное воображение вызывает к призрачной реальности так много джинов и вампиров. На этих долинах чувствуешь себя более одиноким и покинутым среди белого дня, чем на нашем самом заброшенном наиболее жутком церковном погосте в колдовской ночной час. С настоящим чувством облегчения я различил, наконец, облачко дыма, едва заметное в дали. Кондуктор сказал мне, что в паре часов езды после этого дыма располагается первая почтовая станция.
   Станция на этом маршруте отличается от железнодорожной. Последняя существует благодаря определенным окрестностям; в первом же случае окрестности существуют благодаря станциям. Другими словами, на этих степных просторах определенные этапы помечены вдоль данной линии, и назначенные работники обживаются здесь насколько возможно и привлекают небольшое население, группирующееся вокруг почтовой станции, которая, исключая очень редкие случаи расположения в деревнях, состоит просто из грубых сельских построек. Станция, которую я нашел за горизонтом, включала в себя три маленьких одинаковых домика, несколько сараев и пристроек для птицы и скота. Станционный смотритель, в его военной форме и казенной фуражке, выражал собой единственный признак официальности в этом месте. Как правило, встреченные мною станционные смотрители отличались повышенной предупредительностью и были готовы оказать путешественнику любую помощь. На каждой станции есть "гостевая", как магометане называют помещения в своих домах, предназначенные для приема путников. Это обычная комнатка, меблированная двумя деревянными складными кроватями, столом, очагом и иногда парой стульев. Постельного белья не предусмотрено; считается, что путешественник имеет его с собой, так же как еду, чай, сахар &c(15). Керосиновая лампа всю ночь горит в этой комнате, а другая прикреплена к столбу в бело-голубую полоску у двери, на столбе указаны название станции и расстояние от нее до ближайшего губернского центра в верстах (16). Обычно трудно достать еду, если только кто-то из женщин заведения не принесет несколько яиц и кусочков черствого хлеба, который в целом виде напоминает по размеру и консистенции фартук сапожника; этот сорт хлеба, кажется, захватил весь Восток. Путешественник может рассчитывать, несомненно, только на самовар. Сей прибор можно найти даже в самой бедной татарской лачуге, поскольку чай - утром, днем и ночью - кажется абсолютно необходимой потребностью русского населения. Самовар представляет собой большую медную урну, установленную на короткой ножке на широкой подставке, у него подвижная крышка, из центра которой выходит вертикальная труба в шесть дюймов(17) высотой. Эта труба соединена с цилиндрической топкой в центре, заполненной горящими углями. Вокруг топки размещается вода, которую можно выливать через краник. Труба имеет расширение на выходе, в него вставляется металлический или фарфоровый заварной чайничек, в нем находится, по нашим меркам, очень крепкий чай, поддерживаемый почти в кипящем состоянии жаром из трубы. Очень распространенным обычаем здесь является питье чая из стеклянных стаканов. В каждый стакан наливают на треть, а иногда и на половину, жидкость из чайничка, и дополняют кипящей водой из самовара. Кто-то растворяет свой сахар в чае, но многие предпочитают держать его губами и сосать чай сквозь него. Молока или сливок в качестве добавки здесь не увидишь, хотя иногда эту роль выполняет ром или коньяк. По прибытии тройки с путешественниками, самовар тут же вносят в гостевую и готовят чай, пока меняют лошадей. Это описание подходит к подавляющему большинству почтовых станций на каспийском маршруте. Глотнув разбавленного чаю, путешественник вновь взбирается в свою колесницу, которая сразу же рвется в путь совершенно бесшабашным образом, вовсе не принимая в расчет погоду и состояние дороги. На плохих участках тряска на повозке без рессор ужасна, особенно когда, после первых десяти минут езды, ощущаешь телом доски под сеном. В начале путешествия из Тифлиса физические неудобства подобной системы передвижения забываются, отвлекает восхищение от удивительных пейзажей гор и долин; но бесконечное однообразие, в конце концов, несмотря на великолепие, приедается; и путешественник впадает в сонное состояние, прерываемое только каким-нибудь удивительным прыжком тройки через канаву глубиной в три фута, пересекающей дорогу. Почтовое сообщение не всегда проходит по главному тракту. Возницы по-всякому срезают путь, ведя себя при выборе дороги почти как всадник, следующий за борзыми собаками(II). После двух первых станций из Тифлиса, наш способ продвижения я могу сравнить только с безумной скачкой по очень неровно вспаханному полю, с постоянно происходящими сумасшедшими бросками через глубокие крутые вымоины, заполненные большими валунами, при этом откосы их берегов с каждой стороны имеют тридцать-сорок градусов, иногда и больше. Главный тракт, как правило, очень хорош, за исключением низко лежащих участков, порой подверженных затоплению. Но возницы почтовых троек с презрением смеются над условностями и не проедут даже четверти мили с избранного пути ради лучшей дороги на земле; а по бездорожью они гонят так, будто это и есть главный тракт. Тряска и в обычных условиях достаточно неприятна, представьте же себе, какова она в "чистом поле". Помню, раз я галопировал по грубой каменистой равнине, направляясь на дело на военной двуколке с полевой пушкой. Это было просто наслаждение в сравнении с ощущениями, получаемыми в тройке, когда кучеру приходит в голову срезать угол.
   На третьей от Тифлиса остановке путешественнику предлагается сказать "прощай" последним признакам цивилизации. Это что-то вроде деревни на правом берегу Кура. Почтовая станция и дома трех-четырех зажиточных татарских семей являют собой, строго говоря, все строения на поверхности земли. Остальное население, числом около дюжины, более дикое даже по сравнению с жителями центральной Армении. В последней хотя бы есть что-то похожее на слегка приподнятые могильные холмики, позволяющие опытному наблюдателю предположить, что место обитаемо, либо было таковым в прошлом. Здесь воспользовались крутым откосом, в который врезали широкую глубокую траншею. Накрыта она плетнем и ветками, поверх которых земля едва выше, если не вровень с окружающей поверхностью. Тут и там деревянные конструкции, похожие на бочонки, выступают в роли вытяжных труб; в большинстве же примеров их заменяют простые отверстия в земле, выложенные камнем и окруженные деревянным заборчиком, чтобы люди или животные не проваливались. Буйволы(18) и козы разгуливают свободно через эти своеобразные крыши. Прохожий часто вздрагивает, шествуя по, как он думает, цельной земле, натыкаясь на продолговатые дыры, из которых доносятся людские голоса. Это одно из многих вентиляционных отверстий; я удивился, что они являются причиной несчастных случаев не так часто, как, казалось, должны были. Огромные, похожие на волков, собаки рыщут вокруг, вынуждая обходить их, из предосторожности, стороной, по широкой дуге. Там и тут большие прямоугольные загоны в семьдесят-восемьдесят квадратных футов, огороженные стенами из крепких жердей, за которыми располагаются сельские амбары и хижины более богатого класса населения. Ограда из жердей предназначена для защиты стада ночью от нападений волков и диких кошек. Эти последние - действительно грозные создания; по размеру чуть меньше леопарда, шерсть густая, рыжевато-коричневая, как у льва, голова и нос плоские, нечто среднее между выдрой и бульдогом. Одну как раз подстрелили недалеко от станции. Более отвратительных тварей мне не приходилось, кажется, когда-либо видеть. На двадцать миль вокруг окрестности кишат всевозможными дикими животными. Деревня, или станция, расположена на крутом берегу, спускающемся вертикально к Куру, до кромки воды расстояние часто достигает двухсот футов. Река, распадающаяся на сеть каналов и болот, усыпана топкими островками, густо заросшими кустарником и в меньшей степени лесными деревьями, ширина реки примерно миля. Рядом - клочки первобытного леса, прибежище диких свиней, рысей, всех других местных хищников. Мясо кабанов только пригодно в пищу, но зато его в изобилии; изредка можно поживиться дикими утками и куропатками.
   Климат очень нездоров, болота, широко распространена малярия. У меня самого здесь произошел рецидив старого недуга. Симптомы - горячий и холодный пот, лихорадка и тяжелые приступы тошноты. Я испугался, не подхватил ли ужасную астраханскую чуму, но через пару дней поправился, благодаря ударной дозе хинина. На станции, однако, случилось куда худшее несчастье. У меня был небольшой кожаный несессер с замочком, в котором я хранил карты, записи и письменные принадлежности. На больших станциях всегда крутятся несколько вороватых татар; наблюдая процесс переноски моего багажа, один из этих странствующих господ, по ошибке приняв, очевидно, это изделие за копилку, схватил его и был таков. Узнав о пропаже, я тотчас же обратился к смотрителю станции, чтобы он направил людей на поимку вора. Было сделано все возможное, но безрезультатно; пока суд да дело, исчезла еще и портупея. Станционные чиновники предупреждали меня, чтобы я был начеку с подобными господами, но я и представить себе не мог, что они проворачивают свои дела прямо на пороге почтовой станции. Было бы утомительно конспектировать сцены каждого дня путешествия; один день похож на другой, за исключением того, что дорога с каждой милей становилась все хуже. Наконец показалось, что она вовсе пропала. Мы катились свободно через длинные коричневые просторы и по мокрым руслам ручьев, при этом кучер, похоже, все время слепо верил в то, что с его повозкой ничего не случится. Иногда протяжные караваны верблюдов плавно проходят мимо, будто призраки; огромные поклажи длинных прутьев на некоторых из них, концы веток волочатся по земле, придавая им вид гигантских длинноногих дикобразов. Также встречаются кавалькады татар с местными дамами на лошадях, одетыми, как обычно, в ярко-красные покрывала и куда более надежно укутанные, нежели это принято у турецких женщин. Время от времени проходят персидские поезда из двадцати-тридцати громоздких фургонов, в каждый из которых запряжено четыре-пять лошадей в ряд. Торговля с Персией, видимо, в этом направлении куда более оживленная, нежели на маршрутах в Баязид(19) и Эрзерум(20).
   Вперед, вперед, через выжженные серые долины, среди постоянно маячащих справа и слева кавказских и персидских гор, в ярком свете восточного дня. Елизаветполь(21), следующая станция, что-то вроде вехи на полдороге между последними признаками Европы и берегами Каспия. Въезд в него осуществляется по крутому спуску в направлении западного берега Кура. Вы пересекаете водоносный, усыпанный галькой канал, вниз под углом в сорок пять градусов. Прорываетесь по воде, не успевая оценить тот факт, что ваши ноги в повозке намокли, а затем вверх, по такому же крутому склону, вдоль границы древних укреплений, взятых шахом Аббасом(22) у турков двести пятьдесят лет назад; после, пролетев среди кирпичных заводов и разрушенных глиняных стен, полностью белых под сияющим солнцем, внезапно обнаруживаете себя в современном городе Елизаветполе. Справа - сады величавых деревьев, вековые вязы и чинары(23); долго тянутся предместья, как обычно для восточных городов, так как никто не выказывает особого желания занимать участки своих предшественников.
   Через полверсты мы оказываемся в центре города Елизаветполь. Как и Тифлис, он наполовину азиатский, наполовину европейский. На базаре татарские магазины, татарские минареты на мечетях, на улицах татары в своих колпаках; последние контрастируют с патрулями из тридцати-сорока солдат, в длинных серых шинелях, с прикрепленными штыками, медленно марширующими вдоль общественных мест. Есть турецкие кафе - мы, возможно, назвали бы их дырами в стене, - простые ниши, внутри хозяева гнут спины, нянчатся с очагами и углями, которыми они заправляют кальяны для своих клиентов. Те, что говорят о "восточной роскоши" как о высшем уровне роскоши, могли бы посетить Елизаветполь для пересмотра своих взглядов. Я не знаю, почему Восток всегда ассоциируется в умах европейцев с роскошью, но осмелюсь предположить, что в уме любого, кто на практике посетил Восток, произойдет переворот, и пересечение Закавказья, как только окажешься за горами, покажет даже куда больший контраст между восточной и западной цивилизациями, нежели можно заметить при пересечении самого Босфора.
   Моя разбитая повозка остановилась у двери того, что я хотел бы назвать караван-сараем, но, раз я находился в России, я должен, полагаю, величать гостиницей. Забрызганный грязью и усталый, я вылез из моего соломенного гнезда в тройке, завезшей меня так далеко, и, проковыляв под аркой, на которой висела подкова, оказался в просторном внутреннем дворе, окруженном двумя рядами галерей. Я находился в гранд-отеле Елизаветполя. Не сразу удалось привлечь внимание кого-либо из персонала, но через какое-то время мне показали то, что они изволили назвать спальней. Мебель состояла из ложа, не отягощенного матрасом или чем-либо еще из того, что мы привыкли считать постельными принадлежностями. Я устал до смерти и едва нашел в себе силы громко позвать слуг, поскольку звонка не обнаружил. После непродолжительных переговоров я уяснил, что путешественники в этих местах имели привычку носить постель с собой и что содержатели гостиниц не намерены потакать капризам обычных людей вроде меня. Однако посредством взятки, я обеспечил себе нечто вроде перины и приготовился компенсировать крепким ночным сном все тяготы, выпавшие на мою долю с момента выезда из Тифлиса. Я полагал, что умыться перед этим было бы очень кстати; но не обнаружил в наличии такой вещи как умывальник. Призвав к ответу слугу, я уяснил, что этот умывальник все еще занят. Я сделал вывод, что в гранд-отеле Елизаветполя к услугам гостей допущен только один умывальник. Наконец появился очень солидного вида господин с тазом, полным уже использованной водой; он опорожнил содержимое прямо с балкона в центр сада. В этом саду уже была лужа стоячей воды, от которой ужасно несло вонью; и я могу добавить, en parenthese(24), что не только тазы из-под умывальников опорожнялись в нее с балконов.
   Была сделана попытка table-d'hote(25), впрочем, очень слабая. Появился на свет прейскурант цен, очевидно, больше для того, чтобы поразвлечь гостей, нежели для того, чтобы показать им, каким образом они могут удовлетворить свои аппетиты. Перечислив без толку несколько блюд, названия которых очень разборчиво красовались на carte(26), я был вынужден спросить, наконец, "Так что же у вас есть?" Тут я обнаружил, что есть ветчина и икра, две беспроигрышных статьи диеты, с которыми сталкиваешься в большинстве провинциальных городов России. Возможно, большинство моих читателей не знакомо с этим русским роскошеством - я имею в виду икру. Это зародыши рыб осетра. Мне сказали, что если применять в пищу зародыши (икру) свежей рыбы - нигде в мире больше не найдешь такого деликатеса. Черные соленые виды этого продукта, которые достигают Европы, как мне сказали, ни в какое сравнение не идут с икрой, которую русские едят дома. Что касается меня, то если икра, как русские едят ее, хоть как-то похожа все-таки на черную соленую икру, знакомую нам, то "спасибо, не надо". Раз я, по случайности, попробовал ее в Константинополе, и мне показалось, что нечаянно мне подали столовую ложку рыбьего жира. Было бы утомительно, при таких обстоятельствах, перечислять недостатки гостиницы. Их легче представить себе, чем читать описания.
   Согласно русскому этикету, когда небезызвестный путешественник пересекает какую-то область, ожидается, что он нанесет визит и засвидетельствует свое почтение местному правителю. Соответственно, я облачился в лучший костюм, из тех, что скудный гардероб, уложенный в мои седельные сумки, предоставлял мне на выбор, и явился в губернаторский дворец, занимаемый князем Чавчаваза(27). Я был любезно принят, но князь, старосветский грузин, к сожалению, не понимал французского. Нашу беседу переводил секретарь, более вежливый, чем обычные русские секретари. Принимали меня в кабинете, стены которого были украшены древними ковриками ручной работы и оружием, захваченным во время продолжительной войны с кавказцами во главе с Шамилем(28). Наша беседа носила вначале общий характер, а чуть позднее мы начали говорить о будущем русской империи на этих широких просторах. Я заметил, что только средства связи и транспорт нужны для того, чтобы превратить Россию в современный Рим. Он согласно кивнул, и привел много примеров, излагать которые здесь мне не позволяет место, тем более что это всего лишь вступительная глава к моим путешествиям за Каспий. Потом, неожиданно повернувшись ко мне, он остановил пронзительный взгляд своих черных глаз на моем лице и сказал: "Знаете ли вы, что мы ожидаем армейский корпус, который вскоре подойдет к берегам Каспийского моря?" "Мой князь, - ответил я, - я не знал об этом факте. Куда он направляется?"
  "Экспедиция против туркменов, - сказал он, - под командованием генерала Лазарева(29)." Это было новостью, и я решил, вместо продолжения своей первоначальной миссии, заняться операциями русских колонн. Коль скоро я определился, мне не оставалось ничего другого, как дождаться прибытия главнокомандующего генерала Лазарева и просить его разрешения сопровождать экспедицию. Я ждал несколько дней, среди обычного расточительного сумасбродства русских приграничных городов, и, наконец, грандиозный старый генерал появился. Генерал Лазарев был человеком необычным. Ростом более шести футов, телосложение пропорциональное. Над массивной челюстью нависал больше чем у Цезаря нос, а крупный серый глаз, наполовину закрытый тяжелым веком, выражал такую зоркость, которая особенно свойственна его соплеменникам-армянам. В юности он работал наемным матросом в городе Баку, на берегу Каспия. Потом был сержантом в двадцать первом линейном(30) полку; через ряд лет именно Лазарев захватил Шамиля в его крепости среди кавказских гор. Преданный забвению в результате политических интриг, он вышел в отставку, живя на свое скромное пособие, пока внезапное начало русско-турецкой войны снова не призвало его к действию. Он направил прошение императору, с просьбой о назначении на самую скромную должность, и был сразу же направлен на фронт под Карс(31) в должности генерал-лейтенанта. Он принял активное участие в осаде этого места, и благодаря его усилиям, интригам и отваге Карс стал не турецкой, а уже русской крепостью.
   Прошло два дня, прежде чем я смог покинуть Елизаветполь. В половине седьмого утра я отбыл на почтовой тройке. Описывать сцены и происшествия на маршруте означало бы только повторяться, потому что каждый участок дороги физически ничем не отличается от другого, так же, как и почтовые станции, чиновники и события каждого дня и часа. Те же волнистые долины, слева - Кур, справа - персидские горы; те же облака сизых голубей и ворон, пыль, стонущие верблюды. Как только дорога спускается к Куру, начинают появляться деревья, и временами - большие участки джунглей, которые, если судить по обилию разнообразных животных, должны быть прекрасными охотничьими угодьями для любителей развлечений на природе. Иногда также встречаются одинокие фермы, или два-три рядом стоящих строения. Они, в большинстве случаев, принадлежат немецким колонистам, а отчасти и финнам. Вокруг этих жилищ - массивы виноградников. Вино здесь низкого качества, но я не помню, чтобы приходилось искать in situ(32) какое-либо вино, его, под названием какатински(33), легко купить в любой гостинице по всему Закавказью. Время от времени можно также увидеть полуподземные армянские деревни, на которые я уже ссылался. В целом, население очень редкое и, принимая в расчет высокое плодородие почвы и изобилие воды, следует назвать эту местность необитаемой. Есть огромные участки гигантского камыша и гниющих густых зарослей, сквозь которые кучер продолжает гнать все таким же сумасшедшим аллюром, рывками проходя все опасные места, включая мосты, расположенные под более или менее правильным углом, не беря вовсе в расчет такую мелочь как перила. Иногда, уходя от глубоких луж вдоль обычной почтовой дороги, тройка едет вдоль откоса, так круто накреняясь, что возникает реальная опасность мгновенного опрокидывания. Все больше и больше мне хотелось спешиться с грубой колесницы и выбрать пеший маршрут по болотистому суглинку(34), чтобы не подвергаться риску переломать кости, по сути, в самом начале моего путешествия. Вскоре подъехали к берегам Кура - глубокой, широкой реки, окруженной с обеих сторон куполообразными массами коричневого магниевого известняка, переходящими одна в другую. Во многих местах почва покрыта белой солончаковой коркой, по виду в точности первый снег. Отсюда до самых берегов Каспия, и за морем, земля пропитана этими солями, которые, растворяясь в ручьях и колодцах, делают воду совершенно непригодной для питья. На переправе расположена разбросанная деревня Мингацур. Нет ничего похожего на мост, а течение очень глубокое, даже когда уровень воды наименьший в сухой сезон, что делает попытку брода невозможной. Река здесь имеет в ширину примерно сто ярдов, пересекают ее посредством плота, движущегося туда-сюда за счет силы самого течения. Очень толстый трос, прикрепленный с каждой стороны к высоким крепким стойкам, натянут, насколько возможно, туго через поток. Поток вращает два цилиндра на борту плота, который, в соответствии с тем, на какой берег производится переправа, обращен своим нужным боком к течению, которое, таким образом, продвигает его вдоль троса на противоположную сторону. Этот плот в состоянии перевозить пару больших фургонов и полдюжины верблюдов одновременно. Вдоль по берегам, благодаря частым наводнениям, почвы очень богатые за счет наносных отложений; но, по мере продвижения восточнее, когда река остается позади, снова наступает однообразие и те же бесконечные равнинные просторы, покрытые короткой выгоревшей растительностью, достигающие справа персидской границы, а слева - кавказских гор. То тут то там можно увидеть одинокого верблюда, оставленного каким-то проходящим караваном, его опустевший горб свисает как полый мешок, указывая на последнюю степень истощения.
   Ближе к закату, когда мы подъезжали к четвертой станции после Елизаветполя, это около семидесяти девяти целых и трех четвертых версты от этого города, я имел возможность быть свидетелем татарской погребальной процессии. Сначала двигалась группа всадников, вооруженных до зубов, числом в двадцать-тридцать человек. Затем отдельный всадник, несущий перед собой, через луку седла, тело, пришитое к носилкам из персидского ковра, наподобие тех, что используют при выносе раненых с поля боя. Боковые жерди были собраны вместе поверх тела и связаны веревкой. Далее следовала длинная процессия друзей покойного, ступающая очень степенным похоронным шагом. Существует особенность у татарских надгробных плит, на которую здесь я впервые обратил внимание. Они совсем не похожи на каменный тюрбан османских турок или горизонтальные плиты, кои можно увидеть у персов-шиитов(35) в многочисленных захоронениях внутри и вокруг святого города Мешеда(36). Татарские надгробья имеют около восемнадцати дюймов в высоту и представляют собой наконечники копей, вырезанные в камне, или я могу более точно сравнить их с гигантскими пробками графинов. После этой станции дорожная слякоть стала такой ощутимой помехой, а наше продвижение таким медленным, - колеса часто по самые оси утопали в густую коричневую грязь, - что я взял лошадь и около двадцати верст проехал верхом. Так как в наличии была только черкесская(37) упряжь, стремянной ремень которой чуть длиннее восемнадцати дюймов, я страшно страдал от стесненной позы, которую мне пришлось принять. В этом месте долина пересекается высокой горной цепью, по склонам которой дорога продолжается в наиболее утомительной зигзагообразной манере, чтобы огромные фургоны, курсирующие между Баку и Тифлисом, с их четырьмя-шестью лошадьми в ряд, могли преодолеть крутой подъем. Мой возница по этой дороге не поехал, а смело направился прямо вверх по склону, от угла к углу зигзага по всей его длине. Скоро мы попали в облачный район, когда все вокруг потонуло в клубящемся тумане. Тут и там, когда порывы ветра ломали стену пара, мы ловили внизу случайные проблески широкой долины, пересекаемой Куром и его многочисленными притоками. В обычную погоду, когда дороги находятся в относительно хорошем состоянии, двигаясь неустанно, можно прибыть в Баку за двадцать четыре часа от западного подножья этой горы; но погода была так плоха, снег глубок, а дороги - в таком отвратительном состоянии, что мы не смогли за это время покрыть больше трети пути. Там была пустынная станция, смотритель которой говорил только на персидском. Было чрезвычайно холодно, и я провел ужасную ночь, лежа на одной из голых деревянных походных кроватей, коими меблированы гостевые комнаты почтовых станций. Я купил несколько красноногих куропаток по пенни за штуку, но мясо оказалось таким жестким, что я с радостью отдал его коту, который смотрел на меня из угла голодными глазами. Наутро я отправился верхом в город Шумаха. Пять часов мы преодолевали самые ужасные горные тропы, часто по вершинам некоторых огромных разломов, оторванных от горы стремительным потоком до основания. Местность казалась изобилующей полевыми мышами, крысами и хорьками. Не помню, чтобы где-то я видел так много этих животных вместе. Большие стаи диких гусей разгуливали вразвалку с обеих сторон, очень неохотно уступая дорогу нашим лошадям. Соколов и коршунов тоже можно было встретить в неимоверных количествах, явно благодаря изобилию подходящего для них корма. Оставив позади гору, с ее снегом и туманом, я испытал невыразимое облегчение от выхода на сухую теплую равнину, пролегавшую восточнее Шумахи. Место это несет на себе признаки некогда цветущего города, но из-за сильного землетрясения, произошедшего несколько лет назад, едва можно найти хоть одно не разрушенное строение. Здесь две крупные мечети, одна принадлежит мусульманам-шиитам, другая - суннитам, ведь население Шумахи - почти исключительно мусульмане. Есть несколько христиан, живущих в отдельном районе. Церковная башня, увенчанная зеленой беседкой, возвышается в сильном контрасте с малиновым куполом и минаретами прямо перед ней. Хоть это значительный город, на почтовой станции не оказалось в этот момент ни лошадей, ни троек, и я вынужден был провести еще одну ночь на грубых досках гостевой комнаты, пустившись снова в путь рано утром в среду двадцать седьмого числа, навстречу другим чрезвычайно неприветливым и труднопроходимым рядам гор, покрытых глубоким снегом.
   Пройдя через Мараза, достигаешь станции Хорезсафен, тридцать одна верста от Баку. Почтовая станция здесь располагается в древней постройке в виде замка, в старом мавританском(38) стиле, относящейся к дням татарского владычества, известной как дом шейха Аббаса(39). На следующей станции, примерно шестнадцать верст дальше по ходу, мое терпение подверглось тяжелому испытанию. Сама станция состояла из группы просторных бараков, и, казалось, нет недостатка в тройках и лошадях, стоявших в грязных загонах, представлявших из себя конюшни. Была в разгаре свадьба; очередь править лошадьми принадлежала кучеру, которого ни при каких условиях не оторвать от водки и веселого празднества. После продолжительного и изматывающего спора в этой компании, было, наконец, достигнуто соглашение предоставить возницу, но мне хватило двух или трех верст по сверхтяжелой каменистой дороге, чтобы уяснить: мой кучер не имеет ни малейшего намерения спешить в Баку, а применяет всевозможные уловки в целях убедить меня, что этим вечером попасть туда невозможно. Гораздо лучше, говорил он, вернуться и попробовать те вкусные вещи, которые подают сейчас гостям на свадьбе и провести ночь в комфорте, нежели трястись по такой неудобной дороге, ведущей от нас к Баку. Нужно будет, говорил он, пересекать глубокие реки, по берегам которых бродят многочисленные отъявленные бандиты. Увидев, что я непреклонен, он сначала повредил одну из лошадей, а потом умудрился вывести из строя свою упряжь. После долгой остановки на холоде, а холод, надо сказать, пронизывающий, была сооружена комбинация из перевязанных узлами ремней и гнилых веревок, и мы двинулись дальше, таким медленным темпом, который только и возможен для тройки, уже не запряженной в ряд. Видно, лошади имели такое же стойкое нежелание двигаться вперед, как и кучер, и тянули постоянно и неудержимо во все стороны, за исключением нужного направления. В конце концов, друг мой заявил, что с этими лошадьми ехать дальше невозможно, и мне пришлось сидеть два часа в ожидании, пока он вернется на последнюю станцию за другими. Было семь часов утра, когда, после утомительной ночной езды, показался, примерно в десяти верстах от нас, Баку; Каспий, сверкавший за ним, был виден в промежутках низких холмов, окаймляющих его. Местность здесь невыразимо тоскливая и вулканическая на вид; солевые отложения, о которых я уже упоминал, толще и протяженнее, чем раньше. Тут и там - разбросанные татарские деревни с их приземистыми домами и нелепо большими коническими трубами, похожими на гигантские грибы. Время от времени мы обгоняли странные телеги, характерные для этих мест. Колеса были не меньше восьми футов в диаметре и расположены очень близко друг к другу, размер же самой телеги в ширину составлял всего два фута, конструкция, похожая на кафедру проповедника, возвышалась впереди, аляповато раскрашенная, она предназначалась, наверное, для кучера. Центр тяжести повозки был так высоко, так высоки колеса, так мал просвет между ними, предоставляющий такую слабую опору, что приходилось удивляться, почему все это приспособление не переворачивается при каждом толчке на каменистой дороге. Она в немалой степени похожа на крупного травяного паука с его длинными лапами. Встречались также мелкие коровы с поклажей, прикрепленной ремнями к спине, как это можно увидеть у кочевников-курдов в Персии; и наконец, скатившись с головокружительной скоростью вниз по крутой извивающейся дороге, подпрыгивая и раскачиваясь на каменистой поверхности, испещренной вековыми колеями, мы ворвались в окрестности Баку. Далеко слева, венчая возвышенность и разбросанные в, очевидно, бесчисленном множестве по местности севернее, показались странного вида сооружения, напоминающие огромные вышки часовых, высотой около двадцати пяти футов. Они были установлены на нефтяных скважинах Балаханэ и Сулаханэ. Непосредственно перед Баку извозчик сошел на минуту со своего сидения, чтобы связать колокольчики, свисающие с деревянной дуги над коренной лошадью, поскольку муниципальные установления запрещают въезд почтовых повозок в сопровождении их обычного шумного звона, чтобы не пугать лошадей городских фаэтонов. Баку заслуживает отдельной главы.
  
  
   Б А К У
   Баку, несколько лет назад мало, а то и вовсе неизвестный европейцам, город со многими интересами, один из которых призван сыграть важную роль в будущем прикаспийских областей. Он находится на западном побережье Каспийского моря, на мысе Апшерон, вытянувшемся на восток, и является ближайшим пунктом к Красноводску, расположенному на противоположном берегу. Окрестности того же сурового пустынного вида, который типичен почти для всего периметра моря. Настоящие степи начинаются куда дальше от последнего. На лиги кругом не видно и травинки, ни один куст не нарушает пустоты поверхности потрескавшейся от засухи земли и иссохшего мергеля(40). То тут, то там, далеко друг от друга, можно встретить татарскую деревню или развалины какого-нибудь древнего персидского города. В разгаре дня не увидишь живой души, и белое сияние восточного солнца освещает с тягостной четкостью каждую деталь страшного запустения. Дома все однообразные, с плоскими крышами, построены из крупных кирпичей из замешанной глины, высушенных на солнце. Если бы не огромные конические трубы, вздымающиеся как наблюдательные башенки, с расстояния нельзя было бы различить эти жилища цвета глины на фоне окружающего ландшафта. Иногда встречаются полуподземные армянские деревни, населенные эмигрантами с турецкой территории. Люди придерживаются своей старой системы строительства, живя в норах, покрытых тонким слоем земли, а спускаются домой по лестнице. Для странника, незнакомого с этим видом жилья, ничего не стоит проскакать или пройти всю деревню, так и не узнав о ее существовании.
   Со стороны суши к Баку прилегает полукруг неровных выжженных холмов из серого песчаника, к югу самые высокие, к северу они понижаются, переходя постепенно в долину. Северная часть города в целом европейского вида, с желтыми, облицованными по фасаду камнем, домами, в точности похожими на дома в западных русских городах. Есть большой парк, вокруг которого посажены несколько низкорослых кустов и акации. Ортодоксальная русская церковь, самой простой архитектуры, занимает юго-западную оконечность, прямо внутри старых укреплений; в то время как в северной части такая же строгая на вид григорианская(41) армянская молельня. К парку примыкает старый татарский город, прежние укрепления все еще вполне совершенны, за исключением зияющих брешей на паре башен, появившихся в результате обстрела русской артиллерией около пятидесяти лет назад. Стены высокие, сделаны на совесть, обрамлены множеством круглых башен.
  Fausse-braye, или нижний внешний вал, усиливает защищенность этого места. Северные ворота прикрыты массивным каменным равелином(42), построенным, очевидно, куда позднее городских стен. В центре береговой линии города, в восточной его части, вздымается огромная круглая башня, с массивным продолговатого вида утолщением по одной стороне, высота башни больше ста пятидесяти футов, а применяют ее в настоящее время как маяк. Вокруг основания - руины старого базара, часть которых сейчас используется в качестве школы для детей, а рядом - современный, совершенно восточный базар, где в серии сводчатых проходов армянские и персидские купцы сидят, скрестив ноги, среди бесконечного количества изделий - почти каких только можно себе представить. Специи в чашах, упаковки крахмала и свечей, рулоны набивного ситца, ящики чая, коробки с ножницами, гребнями, кистями, боевыми припасами, трубками, табаком; трудно назвать товар, который торговцы не предлагали бы оптом и в розницу покупателям. Башня эта имеет значительный возраст, построена во времена правления старых татарских ханов в Баку. Недалеко от нее расположено несколько крупных древних мечетей из голубовато-серого камня, щедро украшенных куфическими(43) письменами и носящих на себе заметные следы российского артиллерийского огня. Улицы узкие, а дома истинно персидского типа, окна со сводчатыми стрелками, крыши плоские. Старый татарский город, расположенный внутри валов, наползает на холм, на восточной стороне которого он построен, а на вершине возвышается дворец бывших татарских ханов, до сих пор прекрасно сохранившийся; он используется в наши дни русскими в качестве артиллерийского склада. От береговой линии протяженностью в милю в море выходит множество пирсов, к причалам которых могут пристать для выгрузки пароходы в тысячу тонн. Обычно в порту стоит одновременно восемь-десять торговых судов, не считая пары паровых корветов(44), принадлежащих каспийской флотилии. На южной оконечности города, сразу за старыми стенами, разбит сад, который, благодаря полному отсутствию воды и битумной(45) природе почвы, требует наиболее усердного ухода. Поскольку окрестности Баку совершенно лишены деревьев и цветов, то в общественный сад их пришлось доставить из России за большие деньги. Есть там желтый цветущий дрок (Planta genista)(46), который в этом климате достигает размеров обычной яблони; большие розовые деревья(47) и двадцать других, названия которых мне неизвестны. Каждое воскресенье и четверг здесь играет военный оркестр с заката до десяти часов вечера.
   В самом космополитическом городе Европы было бы трудно найти настолько смешанное население, заполняющее эти сады. Вскоре после моего прибытия состоялась особая распродажа в помощь жертвам пожара в Оренбурге; и, возможно, in prospectu(48), жертвам предстоящей компании. Проводило ее общество Красного Креста(49). Только несколько европейских наций не были здесь представлены. Тем более странно, что немногие даже знают об этом городе, отделенном лишь шириной моря от границы широкой пустыни, протянувшейся далеко к пределам Поднебесной до областей, из которых Марко Поло(50) привез свой рассказ о чудесах. На собрании было рассказано о предстоящей экспедиции, которая должна проникнуть в неизвестные до настоящего времени районы далеко за степями. Казаки в длинных белых рубахах и драгуны(51) в голубом облачении наполнили зеленые аллеи с тренировочными саблями и смешались с восточным населением. Взгляд привлек вид священнослужителя, расположившегося на скамье в тени развесистых деревьев. Его длинная голубая мантия, черные как смоль заплетенные волосы и белый тюрбан показывали, что он священник. Но он относится к давно ушедшей секте. Последний священник учения Зороастра(52), доживающего свои дни в местности, которой когда-то властвовало безраздельно. Он сидит, мечтательно рассматривая подвижную толпу перед ним, думая, может быть, о прошлой славе Ирана, "закаленного пламенем пещер Митры"(53) . Рядом расположилась группа молодых людей, чьи голубые, зеленые или коричневые длинные рубахи и белоснежно-белые тюрбаны позволяли узнать в них студентов теологии, кандидатов в священники секты мусульман-шиитов, софте(54) . Лица у них приятные, гладко побритые, но несут на себе легко узнаваемую печать отрешенности. В толпе, которая прогуливается по тенистым аллеям под мерцающими лампами, свисающими с деревьев, можно увидеть костюмы, все очень разные, немцев, шведов, грузин, евреев, персов, армян, поляков, русских и татар, не говоря уже о тех, кто принадлежит к различным религиозным сектам в самом Баку. Есть тут еврей в своей черной суконной шляпе, в черном одеянии, с длинным посохом; армянин в гладкой черной шелковой тунике и головном уборе с плоским верхом того же цвета, с поясом из массивных кусков серебра, украшенных нарезкой и покрытых эмалью; грузин, одетый почти как черкес, с посеребренными трубками для патронов, в горизонтальных рядах с каждой стороны груди и кавказкой саблей без гарды, с богато отделанным эфесом, клинок в кожаных ножнах. Русский крестьянин во все времена года носит привычное длинное одеяние из овечьей кожи, шерстью вовнутрь, янтарно-желтой дубленой стороной наружу, длинные кожаные сапоги и меховую шапку. У татарина - его огромная шерстяная шапка, как у охранников - гренадер(55) и странное неописуемое ниспадающее одеяние различных цветов. У перса есть одно неизменное отличительное свойство: его высокая шапка из черной астраханской шерсти, овальная в поперечном сечении, верхушка часто видоизменена по вкусу владельца в более или менее скошенную форму. Шведы, немцы, русские и другие из высшего класса, все носят строго европейский костюм. Вот пара американских инженеров, одетых безукоризненно по моде янки. Среди всех завсегдатаев прогулок в саду наиболее интересны, безусловно, представители различных христианских сект. Из того, что мне стало известно из разных источников, это было, кажется, время, когда усилия, направленные на национальное единство вероучения не допускали никаких отходов от строго ортодоксальной веры. Поляки и русские, придерживающиеся фантастических нонконформистских идей, были сосланы на берега Каспия. В случае с поляками имела также место, возможно, определенная примесь политических идей. Среди этих сект, после священника-огнепоклонника, я упомяну еще только две - малакани(56) и скопты(57). Первые только немного отходят от ортодоксальной веры, разве что они настаивают на разрешении молока и масла в период великого поста. Я был не в состоянии разглядеть разницу в одежде между мужчинами этой конгрегации и остальными мужчинами той же национальности. Женщины носят старомодные платья с широкими подолами наиболее ярких цветов, - изумрудно зеленые и алые, сиреневые и голубые. На голове - пестрый разноцветный платок, повязанный под подбородком по скандинавской моде, свободный конец спадает за спиной между плеч. Эта секта подразделяется на две части. Одна считает законным петь во время богослужения, вторая ограничивает себя медленным танцем под аккомпанемент монотонного барабанного боя, производимого кем-то из членов сегрегации. Я полагаю, что в других отношениях оба подразделения придерживаются обычных догм. О скоптах, благодаря их своеобразным идеям, я должен хотя бы вкратце рассказать. У них очень любопытные понятия о вероятной избыточности населения к наступлению судного дня. Они посвящают себя производству капитала и ограничению рождаемости. Каждой семейной паре разрешено иметь одного ребенка. Оба супруга затем подвергаются специфическому и варварскому увечью. Эта секта запрещена в России специальным законом. Любопытный факт, что все ее действующие члены обитают в Баку, единственном месте, в котором только я и имел возможность видеть их и наводить о них справки, живут на одной улице, и все почти пекари. Мужчин легко узнать на улицах по их унылому, подавленному настроению и бледным, морщинистым лицам, также как по их похожему на еврейское одеянию. Есть немного жителей-немцев, как принадлежащих к крупным торговым домам, так и к широким нефтяным разработкам под Баку, о которых я позже еще скажу несколько слов. Шведы в большинстве своем работают при пароходном предприятии, основанном их земляком и конкурирующем с Меркуриусом, русской судовладельческой компанией в каспийских водах. Среди самых ярких и грациозных костюмов в этих променадах в саду был костюм некоторых молодых русских девушек из высшего общества, которые в торжественных случаях надевали типично крестьянское платье. Оно состояло из черной или красной юбки с широкими синей, красной и белой параллельными линиями по нижнему краю, образующими правильные прямоугольники по окантовке; похожие модели можно видеть на старых помпейских фресках. Сверху еще черный фартучек с такой же каймой. Белый муслиновый(58) платок скрещен на груди, повязан и ниспадает сзади, а завершается костюм широкополой соломенной шляпой со свисающими полями.
   Название "Баку" означает "место, избитое ветрами". Еще ни одна местность так не заслуживала своего названия. Даже в эти жаркие летние дни, когда, бывает, лежишь, хватая ртом воздух, начинаются неожиданные бури, иногда с моря, иногда с суши. Бури поднимают тучи серовато-желтой пыли, закручивающейся в столбы, как песок перед самумом(59). Эта пыль имеет исключительно неприятную природу, свойственную только ей. Повсюду вокруг Баку земля пропитана естественными выделениями лигроина(60). В некоторых местах земля превратилась в натуральный асфальт, твердый при холодной погоде, но в разгаре дня летом нога топится в него на пару дюймов. Добавьте к этому тот факт, что, благодаря нехватке воды, улицы поливают сырым черным осадочным лигроином, похожей на патоку жидкостью, которая остается после перегонки сырой нефти, называемой в России астатки(61). Жидкость эта эффективно укладывает пыль первые дней пятнадцать. После этого периода густая коричневая пыль слоем в четыре-пять дюймов лежит на проезжей части, по ней бесчисленные фаэтоны, или уличные повозки скользят так бесшумно и мягко, что пешеходы часто в опасной ситуации - не ровен час, собьют. Когда поднимается северный или западный ветер, воздух наполняется мельчайшими частицами мергельной земли, смешанной с битумом. Чуть пригреет солнце - и они закрепляются на одежде. Чистка и мойка не уберут, сколько не старайся. Возможно, нет ничего лучше, чем перейти теперь к краткому обзору о ресурсах сырой нефти, лежащих вокруг Баку, который действительно заслуживает титула "Нефтяного города" Востока.
   Берега Бакинской гавани севернее Баку тянутся на восток и примерно в пяти-шести милях находятся нефтяные, или, как их называют, лигроиновые скважины Балаханэ и Сулаханэ, первая в пятнадцати, а вторая в восемнадцати верстах от города. Окрестный район почти полностью лишен растительности; в центре его расположено несколько мрачных кирпичных строений вперемешку с теми любопытными деревянными конструкциями, которые я упоминал, описывая въезд в Баку, высотой в двадцать футов; они похожи на континентальные(62) ветряные мельницы или гигантские наблюдательные вышки. Это - насосные или скважинные станции, покрывающие буровые нефтяные скважины, в каждой производится выкачка сырой нефти на поверхность. Запах нефти пропитал всю местность, а земля черная от разливов и естественного просачивания жидкости. Бурение под лигроин производится во многом так же, как и под уголь. Железный бур в форме полукруглой стамески прикреплен к буровой штанге длиной в восемь или десять футов, к которой последовательно крепятся другие такие же, по мере достижения соответствующей глубины бурения. Глубина эта варьируется от пятидесяти до ста пятидесяти ярдов, разница существует даже на небольших горизонтальных расстояниях, иногда не более сорока ярдов. Слои песка и камней пересекаются при бурении. Это представляет собой самую большую проблему. Отдельный камень при встрече с буром перемещается, освобождая путь. Но когда штанги вытаскивают, чтобы вставить трубы, формирующие крепление скважины, камни и песок возвращаются на место и делают тщетными все попытки продолжить ввод, - просто наказание для тех, кто производит бурение. Иногда, после продолжительного выделения легких углеводородов, лигроин поднимается на поверхность, и даже обильно вытекает, подчас бьет фонтаном в небо на высоту от восьми до десяти футов, порой по несколько часов, как это бывает с артезианскими колодцами. В таких случаях земля вокруг скважины часто затопляется сырой нефтью слоем глубиной до шести дюймов, которая, чтобы избежать опасности возгорания, отводится системой каналов в сторону моря. Как правило, нефть качают со значительной глубины. Буровая скважина обычно десяти, максимум восемнадцати дюймов в диаметре. Длинный черпак, или, скорее, труба, установленная на подставке, длиной в пятнадцать футов, опускается в скважину и поднимается наполненная сырой нефтью - пятьдесят галлонов(63) за раз. Эта голубовато-розовая прозрачная жидкость заливается в грубой конструкции выстланный планками лоток у отверстия скважины, откуда по такому же грубому желобу течет на перегонку. Перегонка осуществляется при начальной температуре в сто сорок градусов(64), что гораздо ниже, как мне сказали, чем первая точка кипения сырой нефти в Пенсильвании. Когда прекращается поступление нефти при этой температуре, приход изымается, а температура повышается на десять градусов. Это поступление второй ступени также отбирается, и, вновь увеличив температуру, проводится третья возгонка, пока не остается больше легко испаряющейся фракции в жидкости. Эта третья фракция - нефть для ламп высшего качества. Средняя - второго сорта; а первую, очень летучую жидкость, либо выбрасывают, либо смешивают с лучшей или средней, точнее сказать, подмешивают в нее. Густую темно-коричневую тягучую жидкость, остающуюся после перегонки, называют астатки и вот ею-то и поливают улицы. Нефть после перегонки, если ее сразу заливать в лампы, быстро загрязнит фитиль углеродным отложением. В целях избежать этого, прежде чем выставить на продажу, ее помещают в резервуар, внутри которого вращается большое колесо с лопастями. Сначала добавляется серная кислота и, после отстоя, верхний чистый раствор сливается и подвергается подобной же обработке каустическим поташом(65). После этого получается товарный продукт. До настоящего времени отходы после кислотной и поташной обработки не использовались. У меня нет сомнений, что из них будут, в конце концов, получать ценные продукты. Другое дело астатки, или отходы от первичной переработки. Многие годы в прошлом это было единственное топливо, используемое на военных кораблях и торговых пароходах на Каспии. В Баку цена его чисто символическая, огромное количество сливается в море из-за недостатка мест хранения или спроса. Оно использовалось в кухонных печах и для производства газа в целях освещения. В последнем случае достаточно подавать эту жидкость редкими каплями в реторты, раскаленные почти докрасна, в результате получаем чистый газ и немного графита. В сравнении по весу, этот бросовый продукт дает в четыре раза больше газа, чем обычный уголь. Возгонкой при высокой температуре и обработкой щелочной субстанцией, получают продукт, применяемый как заменитель нефти при смазке деталей механизмов.
   Кроме местного использования нефти на цели освещения и ее экспорта на те же цели, применяют ее и в пароходстве. При работе старомодных котлов, которые имеют центральную продольную подачу, не требуется никакой модификации для перехода на новое топливо. Резервуар, содержащий по весу примерно сто фунтов отходов (астатки), имеет выводную трубку с насадкой на конце длиной в несколько дюймов под нужным углом к ней. Из насадки подается каплями. Рядом - другая трубка, соединенная с бойлером. Поддон, содержащий паклю или дрова, пропитанные топливом, разжигают сначала, чтобы разогреть воду, и, как только возникает малейшее давление пара, струя пара направляется на капающую битумную жидкость, тем самым распыляя ее. Огонь разгорается, и затем ревущий поток огня охватывает всю центральную печь котла. Получается в своем роде автоматическая паяльная лампа. Поток пламени регулируется одним человеком посредством двух запорных кранов, также просто, как пламя в обычной газовой горелке. Этому я был неоднократно свидетелем на борту каспийских пароходов. Что касается затрат, приведу следующие данные на основании информации, полученной от коммерческого капитана, который использовал лигроиновое топливо годами. Пароход его - на четыреста пятьдесят тонн и на сто двадцать лошадиных сил. Он сжигает тридцать пудов астатки в час, чтобы развить среднюю скорость в тринадцать морских миль. Один пуд равен, примерно, тридцати трем английским фунтам (шестнадцать килограмм) и стоит в среднем пять-шесть пенсов. Таким образом, двадцать часов хода на полной скорости для такого судна обходится, примерно, в двенадцать фунтов стерлингов. Топливо такое же безопасное как уголь и занимает гораздо меньше места, чем количество угля, необходимого для достижения тех же результатов, не говоря уже об огромной разнице в цене и сокращении ручного труда. Два инженера и два котельных машиниста - вот и весь персонал для парохода, тоннаж которого - тысяча тонн. Учитывая огромный запас природной нефти, до сих пор еще очень слабо разработанный, и его близость к почти готовой железной дороге из Тифлиса в Баку, и неминуемой будущей закаспийской через пустыни на Дальний Восток, соединенной с уже существующим отрезком от Красноводска к новым русским владениям в стране Ахал Текке, думаю, этот вопрос заслуживает всяческого внимания. Пока еще есть владельцы крупных участков нефтеносной земли, чей капитал остается непродуктивным из-за недостатка спроса. Остров Челекен(66), недалеко от Красноводска, изобилует драгоценной жидкостью. Утесы, вдающиеся в море, черны от потоков ее, бесполезно стекающих в море; а натуральный парафин, или "минеральный воск" обнаружен в огромных количествах на острове и на невысоких холмах в ста верстах к западу от Красноводска. Вокруг Баку вся земля полна лигроином. В сотнях мест он вытекает из-под земли и свободно горит, когда поджигают. Всего за пару месяцев до моего приезда его летучие компоненты произвели значительный эффект в нескольких милях к югу от Баку. Большой земляной утес на берегу моря упал, будто от толчка землетрясения; как я видел сам, огромные булыжники и тяжеленные судовые котлы были отброшены на сотни ярдов. В некоторых местах я обратил внимание на пятьдесят-шестьдесят печей для обжига извести, при этом использовалось исключительно пламя углеводородов, естественным образом выходящих на поверхность через земляные щели. В связи с этим следует отметить одну из наиболее любопытных примет Баку и его окрестностей. Это был один из последних храмов огнепоклонников, и я уверен, что если бы Томас Мор(67) когда-либо путешествовал так далеко на Восток, то он бы поставил фигуру "Хафида" скорее на одну из двух башен гигантской крепости (высотой сто пятьдесят футов), нежели на пик воображаемой горы, нависшей над водами Оманского моря.
   Среди действующих нефтяных разработок Сулаханэ и Балаханэ, где трубы нефтепереработки, без сомнения, далеко превосходят по высоте огненные башни старины, располагается настоящий образец религиозной архитектуры домусульманской эпохи. Нужно пробраться через черную лигроиновую грязь и кочки фундаментов к грубо проломленному проходу в современной стене, ведущему в маленькую комнату, двадцать футов на пятнадцать, справа к которой примыкает еще меньшая. В противоположной стене, левее - другая низкая дверь, ведущая в полукруглый двор шириной в пятнадцать футов по наибольшему диаметру. Это оставшаяся половина когда-то знаменитого храма огня, или скорее маленького монастыря при нем. Внешняя стена, одиннадцать или двенадцать футов высотой, по верху которой идет дорожка с парапетами, сделана из грубого камня. Из дворика можно войти в тридцать пять келий, через тридцать пять же дверей. Это кельи древних поклонников огня или, возможно, помещения для паломников, приходивших навестить святыню, как это сегодня делается в отношении прославленных религиозных могил в Персии. Кельи раньше выходили на круглую площадь. Половина здания была снесена или развалилась сама, а современная стена, через которую теперь входят, представляет собой диаметр бывшего круга. Прежний главный вход, над которым продолжается дорожка с парапетом, направлен на север и поддерживается тремя парами колонн. Он весь замурован, и дыра, проломленная в задней современной стене, представляет собой единственный вход. Кельи, ранее занимаемые монахами или паломниками, сейчас сдаются по скромной цене нескольким рабочим с ближайших фабрик священником, последним в своем роде, все еще сидящим рядом с его редко посещаемыми святынями. Около западной стены полукруглого строения находится настоящее огненное святилище. Это квадратная платформа, на которую ведут три ступени, чуть больше фута высотой каждая. Верхняя поверхность платформы имеет около шестнадцати квадратных футов, а на каждом углу стоит цельная колонна из серого камня, где-то шестнадцать футов высотой и семь футов в ширину по основанию, поддерживая каменную крышу, имеющую небольшой скат. В центре платформы - маленькая железная трубка, в которой когда-то горел священный огонь. К северу, югу и востоку от этого навеса-храма расположены три скважины со слегка приподнятыми краями. В прошлом во время ритуалов в них зажигали огонь. Теперь из-за истощения подземных газов это стало невозможным. В комнате, куда мы вошли через пролом в современной стене, мы нашли последние следы старого культа. Позвали священника. Это его мы видели медитирующим в садах Баку. Он надел длинную белую рясу, достав ее из грубого шкафа в побеленной стене и, просеменив к широкой, в своем роде жертвенной плите в юго-западном углу комнаты, отделенном от внешней части помещения низкой деревянной балюстрадой, поднес зажженную спичку, которую перед этим самым прозаическим образом извлек из кармана своих штанов, к маленькой железной трубке. Струя бледно-голубого пламени, колыхаясь, поднялась на высоту восьми дюймов или фута. Схватив веревку на своей шее, на которой висел колокольчик, он прозвонил с полудюжину раз над пламенем. Потом взял колокольчик в руку и, беспрерывно звеня, приступил к поклонам и коленопреклонениям перед алтарем, бормоча свои мистические заклинания. Огонь постепенно уменьшился и погас. А потом, приблизившись к любопытному зрителю, священник предлагал ему на медном блюдце несколько зерен ячменя или риса, или, как в моем случае, три или четыре штучки сахара-леденца, произведенного, судя по обертке, в Париже! Человек на Востоке всегда дарит что-нибудь в надежде получить как минимум в пятьдесят раз большую ценность взамен. Так что мы дали последнему огнепоклоннику пару рублей и удалились.
  
  
  
   ЧЕРЕЗ КАСПИЙ В ЧИКИЗЛЯР
   И ЧАТТЕ
  
   Когда я узнал, что генерал Лазарев уже готов отправиться на восточный берег Каспия, в лагерь Чикизляр, ближайшую базу операций экспедиционного корпуса, призванного под ружье против туркменов Ахал Текке, я нанес ему визит в Баку. На мою просьбу разрешить следовать с ним, он очень любезно ответил, что был бы рад моей компании, но надо соблюсти формальность, испросив соизволения его императорского высочества Великого Князя, командующего в Тифлисе. Через два дня требуемое разрешение было получено, и меня направили для передачи бумаг к полковнику Маламе, начальнику штаба экспедиционных войск. Днем во вторник, второго апреля 1879 года вместе с главнокомандующим и его штабом я взошел на борт русского военного парохода "Наср Эддин Шах", приписанного к лагерю на восточном берегу Каспия. Доброта старого генерала в отношении меня не знала границ. Я был его гостем на борту, и он не упускал возможности оказать мне ту или иную любезность. В ближайшую пятницу, пятого апреля мы бросили якорь в виду длинного низкого песчаного берега перед Чикизляром. Из-за чрезмерного мелководья мы вынуждены были с расстояния в две с половиной мили от него добираться до места высадки, оконечности грубого пирса, в то время вдающегося в отмель всего на сто пятьдесят ярдов, на солдатских лодках. Вначале это была песчаная коса, используемая туркменами для разгрузки своих лодок(68). Генерал был встречен несколькими десятками старейшин-йомудов. Выстроившись на оконечности пирса, они предложили ему лепешку хлеба, тарелку соли и большую свежую рыбу. Тем временем пушки в маленьком редуте, примыкающем к лагерю, палили салют. Туркмены со всей округи столпились по обеим сторонам пирса, чтобы оказать честь генералу. В прибрежной части пирса несколько туркменов держали полудюжину черношерстых овец распростертыми на земле и, когда он приблизился, по глотке каждого животного прошелся нож. Потекла кровь, горячая и дымящаяся, вымочив землю до такой степени, что наша обувь вся оказалась в крови. Так у меня возникла первая хорошая возможность рассмотреть настоящих туркменов. Каждый носил огромный кивер(69) из овчины, любимый жителями Центральной Азии, и длинную тунику какого-либо яркого цвета, туго перевязанную на поясе широким белым кушаком, узел спереди, за поясом заткнут длинный кинжал. На тунике - верхняя одежда какого-либо темного тона, с длинными рукавами, которые владельцы часто оставляли свободно висящими сзади, чтобы не закрывать руки. У каждого вместе с кинжалом была еще и кривая сабля в кожаных ножнах с крестообразной гардой. Их можно представить себе как батальон гвардейской пехоты, временно облаченной в халаты. Некоторые были в огромных мантильях из овечьей кожи, очень распространенных среди жителей Центральной Азии, которые, без сомнения, носились в этих отдаленных землях испокон веков. Человек с развитым воображением может представить туркменов в простых одеждах как воскресших солдат Кира(70) или Зенгис Хана(71). Лагерь состоял частью из палаток регулярной российской армии и частью из круглых, похожих на ульи туркменских жилищ, известных как аладжаки, кибитки или евы(72). Они были диаметром около пятнадцати футов и высотой двенадцать футов до центра куполообразной кровли, покрыты войлоком в дюйм толщиной. Вертикальная часть стен снаружи охвачена еще и своеобразными камышовыми матами. Поскольку потом в описании посещения Мерва у меня будет возможность рассказать об этих круглых жилищах более подробно, ограничусь сейчас этим кратким упоминанием.
   Укрепления Чикизляра сами по себе были очень скромными. Низкий песчаный вал и мелководная прибрежная полоса окружали квадратное пространство сто на сто ярдов. В центре него стояла кибитка коменданта. Рядом сигнальная станция, состоящая из площадки на пирамидально установленных столбах высотой в шестьдесят-семьдесят футов. Она выполняла двойную функцию - маяк ночью и наблюдательная вышка в течение дня.
   Сразу по прибытию генерал Лазарев дал аудиенцию нескольким вождям туркменов-йомудов и произнес короткую и выразительную речь. Он сказал, что прибыл как друг, выразил надежду, что они не будут возражать против марша через их земли, и более или менее смутно намекнул, что настоящая цель экспедиции касается пункта, лежащего далеко за пределами их границ. Среди слушателей находились пятнадцать-шестнадцать пленных ахалтекинцев, захваченных в ходе некой недавней стычки в направлении укрепленного лагеря Чатте. В большинстве своем это были проницательные и смышленые на вид люди. Но среди них попадались лица такого хулиганского типа, каких мне еще не выпадал жребий видеть. В знак милостивого жеста в отношении их сородичей из далекого оазиса, генерал приказал немедленно освободить этих пленных и отправил их домой, дав каждому пустяковый подарок деньгами или изделиями европейской мануфактуры. Текинцам, как и йомудским вождям и старейшинам, он дал серебряные часы, отделанные серебром кинжалы, отрезы пестрого материала и тому подобные изделия, каковые, по его мнению, могли им понравиться. На следующее утро, шестого апреля, незадолго до рассвета, мы выехали на аванпост Чатте, что на слиянии рек Аттерек и Сумбар. Генерал ехал впереди в повозке, запряженной четверкой лошадей, его начальник штаба - следом в такой же. Затем шли полдюжины троек, точно как те, что я описывал в изложении моего путешествия из Тифлиса в Баку. На них разместились его домочадцы вместе с личной поклажей. Нас сопровождали около двухсот казаков. Полсотни скакали в ста ярдах впереди генеральской повозки, неся огромное черно-белое знамя своего полка; в то время как остальные - в двух-трех сотнях ярдов по бокам кортежа гуськом. Конные разъезды были направлены вперед на разведку окрестностей, и для обеспечения безопасности дороги, а также, чтобы поднять по тревоге пехотные подразделения, расположенные постами в разных промежуточных пунктах вдоль маршрута. Первые мили четыре дорога была в высшей степени отвратительна, так как воды Каспия под давлением западных ветров часто выносятся в долину более чем на лигу. В начале пути колеса повозок застревали глубоко в кучах песка, и лошади продвигались с трудом. В двух милях от моря я видел выцветшую шелуху каспийского карпа, и множество актиний(73) лежало вокруг. Далеко внутри материка мы встретили также туркменские таймулы, или выдолбленные каноэ, разбросанные по долине в местах, где они были посажены на мель отступившим морем. После этой песчаной зоны дорога с каждой милей стала улучшаться. Наконец мы пустились в карьер со скоростью десять миль в час по плотной белой мергелистой долине, ровной, как лучший ухоженный тракт в Соединенном Королевстве. По мере того, как утро перешло в день, началась сильная жара, и перед нами на востоке растянулся бесконечный изумительный мираж, который заставил представить, будто мы пересекаем всего лишь некий перешеек между двумя морями. Волнистая неровная поверхность земли серебристо отсвечивала. Мелкие далекие предметы казались увеличенными до неимоверных размеров. Куст тамариска(74) или комок верблюжьей колючки, не превышающий восемнадцати дюймов в высоту, легко было принять за лежащего верблюда. Ничего не могло быть более живописного, чем наша длинная процессия повозок и троек, прикрытая с флангов галопирующими казаками в их диком, наполовину восточном одеянии, несущихся по знойной долине по направлению к явно недосягаемому водному массиву, растянувшемуся далеко на восток. Долина была, по большей части, утыкана низкорослыми, тонколистыми растениями, принадлежащими к семейству Crassulaccae, или чиратаном, как туркмены называют его, вперемешку с повсеместной верблюжьей колючкой (яндак) и еще чем-то типа лишайника. Время от времени мы проезжали широкие площади земли, совершенно лишенной малейшего следа какой бы то ни было растительности. Иногда они тянулись на две-три мили и были помечены пятнами от огромных луж воды, образованных зимними ливнями, а впоследствии иссушенных сильной дневной жарой весной и ранним летом. В другие сезоны года я встречал большие озера дождевых вод, не высыхающие под солнцем. Я привык к миражам в пустыне. И завидев мерцание воды вдали, никак не мог поверить, что это не та же иллюзия, манящая к тщетной езде на многие лиги в поисках утоления жажды. Участки земли, покрытые водой в период, когда растительность только начинает пробиваться, что характерно для этих пыльных долин, представляют собой блестящую белую поверхность, как если бы мергель обожгли в неком могучем горне. Вода также сильно препятствует прорастанию, как и самые знойные солнечные лучи.
   В два часа пополудни мы достигли первой станции, Карайа-Батур, примерно в тридцати милях от Чикизляра. Здесь мы обнаружили две роты солдат, окопавшихся внутри маленького прямоугольного редута, и водный поисковый отряд, занятый рытьем колодцев для нужд предстоящей экспедиции. Рядом располагался старый могильный курган, указывающий место захоронения прославленного лидера туркменов, сложившего голову в какой-то забытой битве. Внутри редута было три аладжака для нужд солдат, поскольку обычные военные палатки почти не защищают от солнца. После пары часов отдыха мы вновь выступили в путь. Кажущаяся бесконечной долина встретила нас теми же самыми характерными признаками. Кости верблюдов и ослов, выцветшие на солнце, разбросанные на каждом футе пути, - страшное свидетельство опасностей, поджидающих путешественника на этих молчаливых просторах. Вокруг никого, не видно даже лазутчиков-туркменов. В некоторых местах, где дождевые лужи еще не до конца просохли, глинистая земля сохранила следы огромного числа антилоп и диких ослов, единственных животных, исключая черепах, ящериц и тарантулов, способных, по-видимому, существовать в этой ужасной пустыне. За время всего путешествия мы ни разу не видели реки Аттерек, потому что продвигались точно по линии вдоль излучины реки, которая, плюс ко всему, так глубоко размыла свое русло относительно поверхности земли, что ее совершенно не видно, пока не встанешь на самый край. Давно наступил вечер, а обоз все продолжал опрометчиво свой путь. Некоторые повозки затерялись в сумерках, и казацким пикетам пришлось их разыскивать, чтобы они ненароком не подверглись набегу туркменов.
   Должно быть, прошло уже два часа после заката, когда мы достигли Текинджи, последней остановки перед Чатте. Здесь был такой же маленький редут и несколько кибиток, на полу которых все с удовольствием улеглись спать до утра. Рассвет снова застал нас в дороге, и мы только раз остановились в мелкой лощине на завтрак. Это ущелье, бывшее некогда руслом значительного ручья, пополнявшего воды Аттерека, теперь совершенно высохло. Здесь мы встретились с разъездом казаков из Чатте, подкрепленным тремя сотнями йомудской вспомогательной кавалерии. В полдень показался и сам Чатте с его сигнальной наблюдательной вышкой, в точности такой же, что и в Чикизляре, с водруженным наверху российским флагом, развевающимся над белеющей дикой пустыней. Поверх Чатте, пересекая долину по направлению к югу, виднелись цепи низких каменистых холмов, многочисленных отростков персидских гор. Название Чатте, по-турецки "вилка", выражает тот факт, что он располагается на слиянии рек Аттерека и Сумбара, текущих с ахалтекинских гор. Чатте - одно из самых тоскливых мест, какие только можно себе представить. Это укрепленный лагерь средних размеров, занимающий как бы полуостров, ограниченный с двух сторон крутыми берегами Сумбара и Аттерека, а с третьей, западной стороны, несколькими ущельями, надежно прикрывающими его. Попасть в лагерь возможно только, сделав длинный объезд на север, а потом на юг, выходя на узкую дорогу, с которой уже нельзя свернуть до самого конца. Во время моего визита гарнизон состоял из двух батальонов. Была сильная жара. Кладбище неподалеку, непомерно большое для такого маленького гарнизона, красноречиво говорило о нездоровой природе этой местности. В ущельях глубиной до восьми футов несли свои воды Аттерек и Сумбар, в то время сравнительно неглубокие и мутные от взвешенного мергеля. Соленая вода, непригодная для питья, также как и полное отсутствие растительной пищи, - вот основные, как мне кажется, причины столь частых заболеваний цингой в гарнизоне Чатте. Мириады мух делают жизнь невыносимой днем, комары и москиты ночью. Страшная жара, усугубленная ветрами, продувающими раскаленную долину, превращают Чатте во что угодно, только не в желанное место жительства. Раз я слышал, как пехотный офицер кричал одному из своих товарищей-новобранцев: "Лучше бы меня десять раз сослали в Сибирь, чем служить здесь". Действительно, если бы не имелись в виду какие-то иные цели, трудно представить себе, зачем тратить так расточительно жизнь и золото для обеспечения владения столь отвратительным диким местом.
   Как я отмечал, во время нашего путешествия из Чикизляра у нас не было возможности увидеть Аттерек до самого прибытия в Чатте. Но раз, при другом случае, я проследовал по его берегам почти от места образования дельты вверх до соединения с Сумбаром, и, так как я не собираюсь возвращаться больше к детальному описанию этого конкретного участка закаспийских долин, было бы уместно сейчас процитировать дневник, который я вел на случай, чтобы было на что ссылаться. Вероятно, это даст точное представление о направлении и природе потока, о котором так много было позднее сказано и написано в связи с русским продвижением в Центральной Азии и вопросом о русско-персидской границе. Я был в составе батальона военного эскорта большого обоза с провизией и амуницией, который следовал в Чатте на протяжении семи дней in transitu (75) и был вынужден, в целях обеспечения постоянного снабжения лошадей водой, двигаться по самому берегу реки.
   "30 сентября 1879 года. Я достиг поста в Боюн Бачи этим вечером, после тринадцатичасового марша по просторам исключительно бесплодной пустыни. Батальон сопровождал обоз из около ста повозок с запасами для армии и должен был соизмерять темп своего движения с тяжело нагруженными, запряженными далеко не лучшими лошадьми арабами(76). Почва пустыни перестала быть песчаной в десяти милях от моря. Это тяжелый суглинок похожий на белую трубочную глину; в результате недавних ливней, колеса повозок глубоко проваливались, некоторые иногда застревали так, что вытаскивание занимало минут двадцать. На копыта лошадей налипли большие комки грязи, которые заметно препятствовали движению. Я спешился на время, но вскоре вынужден был отказаться от ходьбы, потому что создалось впечатление, будто к ступням приковали пушечные ядра. Постепенно моя лошадь преодолела вязкую топь, оторвалась от основного отряда, и в итоге я поскакал один к месту стоянки. Через полчаса колонна скрылась из глаз. Глинистая пустыня вокруг была усеяна пучками дикого шалфея(77) и одного из видов семейства Crassulaccae (по-туркменски чиратан), который отказывались щипать даже туркменские лошади.
   Моим единственным компаньоном был слуга-армянин. Но перед выездом из Чикизляра он перебрал водки со своими соплеменниками до такой степени, что испугался вида полудюжины высоких кустов, приняв их за множество свирепых текинских всадников, так что я остался в пустыне один. Ориентиром мне служила телеграфная линия на Астерабад. В определенный момент следовало отклониться от нее влево, но я пропустил этот момент, и, естественно, заблудился. В пустыне смеркается быстро, и я испытал далеко не приятные чувства, пытаясь рассмотреть в сгущающейся темноте хотя бы малый отблеск лагерных костров, чтобы определить место расположения поста Боюн Бачи. Ночью, особенно беззвездной, засомневаться на минуту и хоть на шаг уйти в сторону от точного курса, означает безнадежно потерять его. Так и было в моем случае, и, оценив ситуацию, я принял решение дождаться зари прямо там, где находился. Оставалось спешиться, лечь на сырой суглинок и попытаться заставить себя уснуть. Прошел час, когда ночной воздух прорезал слабый звук горна. Я сразу поднялся и последовал в этом направлении. Вскоре послышались поющие голоса. Так я и добрался до Боюн Бачи. Обоз еще не прибыл, и никто не знал, когда прибудет. Произошло это, наконец, около полуночи.
   Пост Боюн Бачи располагался на небольшом склоне, у берега болотистого озера, окруженного зарослями высокого камыша, излюбленного места кабанов и другой дичи. Озеро могло быть летним остатком зимнего разлива Аттерека и никогда полностью не высыхало, судя рыбе и мелким водным черепахам, вылавливаемым солдатами из его вод. В летнюю жару тут свирепствует лихорадка. На посту постоянно дислоцировалась рота пехоты. Кавалерия ограничивалась лишь ежедневными объездами. Главная цель состояла, полагаю, в наблюдении за персидскими туркменами, занимающими в настоящее время зимние пастбища дельты Аттерека и предпринимающими с недавних пор враждебные атаки на малые русские обозы, следующие в Чатте.
   1 октября. Мы покинули Боюн Бачи сегодня утром, за час до рассвета, и направились к нашей следующей стоянке в Делилли. Я провел ужасную ночь, пытаясь укрыться от ливня под телегой. Если днем еще по-прежнему жарко, то ночи - холодные и мерзкие, и каждый раз радуешься обжигающему слабому чаю, неизменному атрибуту любой стоянки, на которой существует хотя бы малейшая возможность разжечь огонь. В момент выступления я стал свидетелем довольно грубой дисциплинарной системы, временами применяющейся в русской армии. Передовому отряду охраны, состоящему из двух рот, было приказано построиться для выступления впереди первой партии повозок. Командир батальона, майор заметил некоторую неуклюжесть и нерасторопность при построении и, определив виновных, немедленно приказал им выйти из строя. Один незадачливый сержант не справился, как положено, с командой и шагнул не так, как следовало. Я увидел ярость, разгоревшуюся в глазах майора, и в следующий момент он спешился с коня, очень медленно снял свою шинель и передал ее адъютанту, а затем, вооружившись самым тяжелым кнутом, сделал несчастному сержанту знак подойти ближе. Служивый, как и его товарищи, был одет, несмотря на промозглую сырость раннего утра, в легкую льняную рубаху. Когда он встал по стойке смирно перед майором, последний принялся обрабатывать его, что было сил; и настолько строга дисциплина в российской армии, что человек не осмелился даже убежать или попытаться хоть как-то защититься от длиннющей кожаной плетки, которая захлестывалась на его практически голых плечах. Битье, продолжавшееся с полминуты, закончилось, майор вернул кнут его владельцу, надел шинель и вновь сел на коня, при этом ни у кого из присутствующих даже не дрогнула ни одна жилка на лице. Сержант снова занял свое место в строю, как ни в чем не бывало.
   Наше продвижение сегодня было медленным, тягучим. Как обычно, после первого двухчасового отрезка томительного пути рядом с перегруженными повозками, мы были вынуждены остановиться на полчаса, чтобы дать лошадям немного отдохнуть. В полдень сделали еще привал, на этот раз на два часа, чтобы приготовить обед. Ближе к закату дня мы достигли Делилли, место предстоящего ночлега. Здесь нет никакого жилья или лагеря. Дикое болото, частично покрытое рослым камышом, тянется в сторону от Аттерека, часть затопленной дельты которого оно и составляет. Как и наша вчерашняя стоянка, это было очень нездоровое место. Воздух пропах испарениями гниющих органических веществ. Бент, место, где туркмены запрудили реку, повернув ее на юг, находится дальше в нескольких верстах.
   2 октября. Почти сразу после выезда с нашей последней станции, мы начали пересекать затопленную местность, изборожденную глубокими размывами зимних дождей. В нескольких сотнях ярдов впереди скакали четыре проводника-туркмена, старательно выискивая подходящее направление для огромного обоза, который шел тремя колоннами во избежание растягивания на местности, но был вынужден проходить определенные места в одну линию. В последнем случае арьергард остается сзади, пока все не пройдут, чтобы неприятель не смог произвести внезапный налет. Я обратил внимание на большое количество могильных курганов, разбросанных по долине. Некоторые - очень большие, другие поменьше, сгруппированные вместе. Одни, очевидно, весьма древние, другие указывают на места упокоения русских и туркменских воинов, умерших всего несколько месяцев или даже дней назад. Где-то в середине дневного марша мы стали замечать осязаемые признаки присутствия самого Аттерека. Полоски зелени и непривычно высокие кусты показались вдали на правом берегу. Около четырех часов пополудни, повернув по извивающейся дороге вправо, мы вышли на берег реки и расположились лагерем на диком ровном участке земли, подходящем для выпаса лошадей. Но сейчас он был почти полностью общипан большим количеством скота, постоянно курсирующего здесь. Поверх нас на двух пологих холмах, спускающихся к реке, разместились лагерем два эскадрона казаков. Неподалеку, на персидском берегу, виднелись зимние пастбища туркменов. Именно у этого поста, который называется Гудри, русло Аттерека внезапно принимает форму обрывистого каньона, которую и сохраняет до Чатте и дальше. Прямо перед Гудри берега имеют высоту от трех до семи футов над водой, тогда как после Гудри расстояние до воды внезапно вырастает до пятидесяти-семидесяти футов. Там, где берега низкие, на южной стороне реки, в низинах и на берегу, она густо заросла кустарником и тамариском, высота которого, в отдельных случаях, восемь, а то и десять футов. Антилопы, кабаны и колоны, или дикие ослы, снуют по местности в больших количествах. Я видел десятки крупных черных ястребов, кружащих высоко в небе. Думаю, они кормятся мышами, в которых нет недостатка, и рыбой подсыхающих разливов. Наиболее нежелательные завсегдатаи этих мест - скорпионы и огромные пауки-тарантулы. Последние, известные здесь как фаланг, или, вероятно, фаланга, по величине не уступают обычной мыши, шоколадного цвета, с черными полосками и крапинками. Нужно внимательно проверять рукава верхней одежды, сапоги и т.д., прежде чем надевать их, убедившись что кто-либо из этих гадких и действительно опасных тварей не нашел себе там прибежище. Они лезут постоянно в палатки и кибитки, куда во множестве набиваются мухи, и наиболее опасны ночью, особенно, когда горят лагерные костры или свечи.
  3 октября. Байт Хаджи мы достигли на закате, после утомительного, но очень поучительного марша, во время которого пустыня представилась совсем в новом свете и показала многие трудности осенних и зимних перевозок, также как и летних. Мы вышли в путь около половины четвертого утра, когда было еще совсем темно. Земля во многих местах была такая, что некоторые участки приходилось довольно далеко объезжать. Вначале пустыня выглядела привычно: белая поверхность, утыканная пучками кустиков, ни одной травинки, ни в каком виде. К семи утра пару раз прошел ливень, заставив солдат, одетых в белые льняные блузы и голубые летние походные брюки из миткаля(78), бежать стремглав к повозкам за своими серыми шинелями. Наконец дождь припустил вовсю, солдаты с трудом волочили отяжелевшие от грязи ноги. Ожидая, что будет жарко и сухо, они обули не свои длинные прочные сапоги и льняные тряпки, наматываемые на ноги, как принято у итальянских крестьян, а кожаные сандалии или узкие туфли. В хорошую погоду эта обувь достаточно приспособлена к походу. Теперь же сандалии разбухли от грязной воды, и от огромного количества липкой, прицепившейся к ногам земли солдаты стали похожи на индейцев Северной Америки, надевших свои снегоступы. Они отложили в сторону намокшие шинели, предпочитая идти под сильным дождем в легких льняных блузах, нежели тащить на себе ненужный и бесполезный груз. Арабы и крупные четырехколесные фургоны, некоторые запряженные четверкой в ряд, на треть колеса проседали в грязь, сквозь которую продирались медленно, останавливаясь каждые несколько минут. Дождь усилился, и к десяти часам дня везде, куда хватало глаз, стояла вода, ровная гладь которой прерывалась тут и там небольшими бугорками земли и верхушками кустиков. Я здесь проходил уже ранним летом и, пересекая эту, в то время опаленную знойную пустыню, не мог и представить себе такое зрелище, как она же под водой. По мере приближения к реке создалось впечатление, что вода абсолютно не впитывается в землю, - так неподвижно лежала она вокруг. В полдень люди брели по колено в воде; а повозки, у многих из которых уже не видно было осей, солдатам приходилось толкать, выбиваясь из сил. Только верблюды, казалось, почти не изменили своей обычной поступи, хотя и брызгались, и сильно скользили огромными неуклюжими лапами, и стонали и даже ворчали больше обычного.
   Когда пришло время двухчасового привала, приготовить суп или чай было невозможно, поскольку обычное топливо - иссушенные кусты полыни - оказалось пропитанным водой. Да если и нашлось бы топливо - нет сухого места для костра. После привала продолжать движение казалось невозможным, но, поскольку о ночлеге здесь не могло быть и речи, и наутро ситуация вряд ли бы улучшилась, мы снова двинулись в путь. Солдаты авангарда и арьергарда на ощупь брели в грязной воде, как стая мух в патоке, а повозки, похожие на баржи в болотистом озере, тянули и толкали совместными усилиями лошади и люди. На протяжении всего этого ужаса солдаты оставались очень бодрыми, пели и смеялись, толкая повозки через грязь. Я знаю, что повсеместно распространено мнение, как на моей родине, так и в других местах, что русские солдаты справляются со своей работой благодаря раздаче им неограниченного количества водки. В случае, на который я ссылаюсь, им, конечно же, не давали никаких возбуждающих средств, да и никогда вообще мне не приходилось быть свидетелем выдачи в паек чего-либо подобного солдатам. Все же за весь период этого мокрого марша, ни после него не было ни одного случая заболеваемости, несмотря на двенадцатичасовые беспрерывные мучения. На закате мы приблизились к подножью длинного песчаного холма, похожего на насыпь, где вода худо-бедно впитывалась в землю, и поверхность земли, хоть и пересеченная глубокими размывами, была все же в целом куда тверже. Наш ночной привал состоялся в Байт Хаджи, на склоне высокого земляного холма, нависающего над руслом Аттерека. Здесь совсем не было гарнизона, и мы обнаружили только пару дюжин телег, сделавших остановку на обратном пути в Чикизляр. На вершине земляного холма находится древняя тюрбе, или могила святого, частью земляная и частью каменная, в которой похоронен человек, имя которого и носит эта местность. Вокруг много крупных курганов. Русло реки, а скорее огромное ущелье, по центру дна которого протекает глубокий, узкий, похожий на канал водный поток, достигает почти полмили в ширину и от семидесяти до девяноста футов в глубину, вертикальные стенки ущелья порезаны на тысячи неровных причудливых остроконечных башенок.
   4 октября. Яглы Олюм, пятая станция от Чикизляра, расположена прямо у реки. Раньше ее занимали две роты пехоты. Теперь она пустует, только старый редут указывает на место расположения лагеря. Сегодня, в отличие от вчерашнего дня, необычно жарко и сухо. Большая часть марша проходила по сухой твердой земле. Огромное количество костей и разнообразных отбросов валялось вокруг. На них пировали более ста грифов и других крупных птиц. Речной пейзаж здесь довольно внушительный, но вода очень плохая, белая, почти как молоко, от взвешенного мергеля. И вправду, если приготовить из нее чай или кофе, то можно подумать, что молоко уже добавили. К тому же стоял сезон, когда примесей солей куда больше, чем раньше, и вода очень вредная. Пустыня по обеим сторонам реки голая и бесплодная, без клочка растительности. Южнее, в шести или семи милях, лежат первые персидские холмы. На них совершенно ничего нет.
   5 октября. Еще один переход в очень жаркую погоду без приключений до Текинджи, последней остановки перед Чатте. Берега реки все круче и круче. Очень много диких голубей. Ночью стаи шакалов воют прямо на стоянке. Учитывая отсутствие войск вдоль границы и большую скученность их под Чатте, не исключалась внезапная атака конницы с севера. Посему были приняты большие предосторожности, рота стрелков была отправлена далеко вперед на разведку.
   6 октября. В двадцати верстах от места назначения я оторвался от обоза и прибыл в Чатте примерно в одиннадцать часов. Между Текинджи и Чатте пролегает большой глубокий овраг, пересекающий дорогу под прямым углом. В дождливую погоду его очень трудно преодолеть. Недалеко от Чатте мне встретилось стадо из сотен верблюдов, которых туркмены-йомуды вели неторопливо в Чикизляр за провизией и другими припасами".
   Такие заметки я делал по пути и дал выше без исправлений. Можно видеть из них, что временами пустыня становится непроходимой в определенных местах не только из-за нехватки воды, но и по другим причинам. Маршрут, который я описал и который в сухой сезон является единственно возможным между Чикизляром и Чатте для войск, повозок на колесах и лошадей, становится совершенно закрытым на три или четыре месяца (ноябрь, декабрь, январь и февраль), из-за затопления и размягчения грунта.
   То, что я видел на Аттереке в разные времена года, привело к убеждению, что даже до Чатте он абсолютно бесполезен в смысле транспортного судоходства. Осенью река усыхает до незначительной грязной канавы, местами не шире восьми футов, почти везде легко пересекаемой лошадьми вброд. То, что временами Аттерек приобретает более значительные размеры, видно по разной высоты отметинам на берегах. Иногда, похоже, он имеет глубину более двадцати футов, а ширину в среднем - тридцать футов, оставаясь постоянно в рамках своих берегов, нарезанных, будто это поливной канал, текущий в центре широкого ложа с вертикальными стенами. Местами ширина ущелья достигает трех четвертей мили.
   Ни с северного, ни с южного берега невозможно использовать Аттерек в целях ирригации, этому препятствует большая глубина протекания русла относительно уровня земли. Поэтому-то с обеих сторон лежит бесплодная пустыня, тянущаяся от начала дельты до Чатте, и далее более чем на сто миль. Повышенное содержание примесей делает воду непригодной для потребления людьми без фильтрования или отстоя. Для верблюдов и лошадей она тоже трудно досягаема. По зигзагообразным крутым тропам, проложенным среди огромных земляных утесов и ущелий, очень трудно пробраться с долины наверху до нижнего потока. Как фронтовая линия, Аттерек оправдывает свое существование. Если бы уровень воды во все времена года исключал переход вброд, то это, вместе с крутизной берегов и глубиной ущелья, делало бы его непреодолимым препятствием для вторжения враждебных кочевников. Водоснабжение коммуникаций между Чикизляром и Чатте осуществляется из Сумбара.
   Вечером того дня, когда мы прибыли в Чатте, неутомимый генерал, несмотря на тяжелый марш, снова был на ногах, отправившись с инспекцией в старый полк, где сам некогда был приписан и служил в должности сержанта, - Ширванский. Когда завершились необходимые построения, он приказал выйти вперед десятой роте, в которой когда-то служил в самых скромных условиях военной жизни. Он напомнил им о славных подвигах, совершенных полком на Кавказе в период давней войны с черкесами, рассказал о том, как был простым сержантом в этом полку, указал на кресты на своей груди и довел до солдат мысль, что доблестное исполнение своих обязанностей позволит каждому из них стремиться к положению, которого он сам достиг. Эта страстная речь завершилась громогласными "ура" и, как неизбежный итог, содержимое бочонка водки было распределено между людьми, с тем, чтобы выпить за здоровье главнокомандующего.
   После двухдневного знакомства с Чатте у меня создалось точно такое же впечатление, как у того офицера, который сказал, что предпочел бы быть сосланным в Сибирь, чем оставаться здесь дальше, потому что между жарой и мухами днем, и москитами ночью проходили самые несчастные часы всей моей жизни. У офицерских аладжаков в Чатте была одна любопытная черта. Они вымощены большими квадратными плитками, которые привезли из Дусолума, расположенного вверх по Сумбару в тридцати милях отсюда, места, где в прошлом был город, ныне пустой и заброшенный, как и все ранее упомянутые мной населенные пункты. Судя по зданиям с куполами и внушительным фундаментам, пролегшим далеко и широко, несомненно, многочисленная община некогда процветала здесь. В виду того факта, что река размыла русло до большой глубины в мергельной почве и ирригация стала невозможной, цивилизация покинула этот район. Весьма вероятно, Зенгис Хан и его орды также приняли участие в разорении места, к которому теперь и дороги-то не ведут.
  
  
   КРАСНОВОДСК
  
   Я не буду докучать моим читателям подробностями обратного марша из Чатте в Чикизляр, который почти не отличался от предыдущего. Генерал Лазарев был доволен состоянием своих аванпостов и сделал необходимую рекогносцировку территории. Выполнив это, он решил вернуться на восточный берег Каспия и с учетом собранной информации предпринять необходимые шаги для завершения всех срочных подготовительных мер, перед тем как полностью посвятить себя продвижению вглубь вражеской территории. Мы оставались в Чикизляре всего несколько часов, на протяжении которых я много беседовал со старым генералом. В завершении коснулись темы портов восточного Каспия и обсудили сравнительную важность Чикизляра и Красноводска, первого поселения русских на этой стороне моря. Он был, казалось, всецело на стороне Чикизляра, несмотря на значительные сложности подхода кораблей. Он полагал, что берега Аттерека представляют собой единственный реальный маршрут продвижения на юг Центральной Азии. "Чикизляр, - сказал он мне, - будет играть большую роль в судьбах Центральной Азии." На тот момент уже вступил в действие кабель между Баку и Красноводском, но оставался открытым вопрос, не продлить ли его и не создать ли дополнительную станцию в Чикизляре. Я же, когда "Наср Эддин Шах" бросил якорь в трех милях от берега, будучи свидетелем процесса выхода на сушу, решил про себя, что Чикизляр никогда не станет главной точкой связи с противоположным берегом. Я поделился с генералом своими соображениями, но он улыбнулся и покачал головой, давая понять, что уж ему-то лучше известна вся ситуация. Мне же было ясно, что объем инженерных работ для подготовки порта к приему и отправке судов огромен. И время показало, что моя оценка ситуации верна. Чикизляру предпочли Красноводск, военное поселение русских, рядом с которым находится западная конечная станция Закаспийской железной дороги.
   Я был рад снова оказаться на побережье, потому что обратное путешествие было еще хуже, если такое можно себе представить. Во время одного из перегонов лошади генеральской повозки выбились из сил, упали, и нам пришлось оставить их. В повозку впряглись казаки сопровождения. Они перекинули постромки через седла, и поскакали дальше вместе с запряженными лошадьми. Хотя люди часто сменялись, мы продвигались медленно; обратный путь получился куда более утомительным. Совершенно вымотавшись от сидения в тройке, я поменялся местами с казаком, который с радостью забрался в телегу, передав мне, с разрешения старшего по званию, свою лошадь. Авангард, поскольку теперь опасности ждать неоткуда, развлекался охотой на диких ослов и антилоп, которых было немало. При этом лошади, казалось, с таким же рвением предавались погоне, как и всадники, хотя приблизиться к добыче на расстояние выстрела не представлялось возможным.
   Одно из моих последних воспоминаний об этом путешествии - ужин с генералом Лазаревым и его первым заместителем генералом Ломакиным. Мы сидели на трех барабанах, и штыки, воткнутые остриями в землю, служили подсвечниками. С нами был хивинец, караванбаши(79), чье одеяние заслуживает описания. На нем - шелковая рубаха очень яркого изумрудного цвета, щедро вышитая золотом, лазурные штаны почти европейского фасона, пурпурная накидка, изобилующая шнурками, и вразрез со всеми мусульманскими обычаями, массивные золотые кольца на пальцах. Шитая золотом шапочка виднелась у него на затылке и, надвинутая так, что передний край почти закрывал переносицу, завершала костюм черная круглая астраханская шапка, выставляя почти всю украшенную вышивкой нижнюю шапочку на обозрение.
   Как я отмечал, плоская долина Аттерека в высшей степени бесплодна и пустынна. Но не следует понимать, что это пустыня в полном смысле слова, как мы называем усыпанную песком пустыню Arabia Petrea(80). Земля здесь прекрасная, и, если и находится сегодня в обрисованном мной состоянии, то это только из-за отсутствия воды. Нет сомнения, если некий предприимчивый инженер в более благоприятных обстоятельствах, нежели те, что существовали во время, когда я посетил эти земли, соорудит плотины на Аттереке и Сумбаре выше, ближе к их источникам, так, чтобы вернуть воду еще раз назад в закаспийские степи, можно вновь увидеть плодородие и процветание, среди которого воздвигались стены и купола, которые теперь стоят мрачно среди пустыни.
   Мы прибыли в Чикизляр около шести часов вечера, и я надеялся предаться хорошему ночному отдыху, насколько это совместимо с присутствием крупных краснобрюхих длинноногих москитов, но, к моему разочарованию, адъютант объявил, что я должен приготовиться к посадке на борт "Наср Эддин Шаха", - парохода, который нас привез сюда - в девять часов текущего вечера. "Мы отплываем в Красноводск", - сказал он. Далеко в море палубы кораблей мерцали своими лампочками - это морские офицеры зажгли огни в честь главнокомандующего. Отойдя на военных лодках на полмили от берега, мы пересели затем на небольшое посыльное судно типа буксира, которое и доставило нас на борт военного парохода. В десять вечера, когда Лазарев и Ломакин вместе со своими помощниками взошли на борт, якорь подняли. В половине двенадцатого мы внезапно встали, чего я совершенно не ожидал, потому что ничего не мешало плаванию. Я обнаружил вскоре, что пароход приблизился к берегу и встал на якорь, чтобы Лазарев и его люди могли отужинать, не тревожимые приступами морской болезни. Мы расселись довольно удобно за столом. Генерал, особенно чувствительный к этому бедствию пехотинцев, был слишком нездоров, чтобы составить нам компанию.
   Есть одна особенность в русской еде, о которой уместно здесь сказать. Прежде чем усесться, гости направляются кучками к буфету, где выставлена так называемая закуска. Икра, сыр, соленья, сливочное масло и множество вещей, название которых мне неизвестно, разложены вокруг на подносах. Среди них стоят две бутылки, одна с водкой, а другая с бальзамом. Водка это тип крепкого виски, бесцветная как вода. Бальзам - алкогольный напиток, настойка на разных ароматических травах очень хорошего качества. Каждый наполняет себе стаканчик водки, приправляет несколькими каплями бальзама, и, проглотив эту смесь, принимается за всевозможные яства, притом в таких количествах, что после этого ужин кажется совершенно излишним. Потом садятся за более чем солидный стол. Осетровая уха, приправленная столовой ложкой борье, смесью, напоминающей густую кашу из темно-коричневого толокна. Затем идет рубленая баранина. Русский обед - долгая история, так что я воздержусь от вхождения в другие гастрономические детали. Какатинское текло рекой, и каждый удалялся на покой навеселе. В восемь утра, обогнув остров Челекен, мы бросили якорь в красноводской гавани, лучше которой в мире не найти. Она защищена со всех сторон высокими берегами, имеет глубокие воды, позволяющие тяжело нагруженным судам с большим водоизмещением подходить близко к берегу. Гавань обеспечивает полную защиту от вероломных западных ветров, которые так часто проносятся по Каспию. Собралась почти вся каспийская флотилия, каждый корабль был празднично украшен флагами. Береговые батареи выстрелили салют, и все капитаны en grande tenue(81) взошли на борт, чтобы засвидетельствовать свое почтение генералу. Среди них капитан Шульц, который говорил по-английски с грамматической точностью и произношением, редкой для континентального жителя. Остальные были русские. Красноводск - город, построенный по четкому плану. Все находится там, где и должно быть, начиная с длинных рядов похожих на виллы резиденций с колоннами на краю бухты, до роскошного особняка губернатора, ровных линий казарм и православной русской церкви в центре обширной площади. Красноводск по-русски означает "красная вода". На татарском его называют Кизил Су. Туркмены, по той или иной причине, называют его Шах Каддам, или "Царский след". Это просто-напросто военная колония. Во время моего визита здесь стояло три батальона. Город окружен стеной с бойницами, на которой установлено полдюжины полевых пушек. Полукруг выгоревших на вид холмов образует дугу, каждый конец которой, загибаясь на север, выходит к морю. Было бы невозможно представить себе что-то более заброшенное на вид или унылое, чем крутые тощие утесы из розового алебастра, взирающие на город. Если б он лежал на дне кратера вулкана, его бесплодие и засушливость не стали бы больше. Естественная вода этих мест, запасы которой очень ограничены, совершенно непригодна для употребления людьми. Расположение города было выбрано из стратегических соображений, и поскольку без питьевой воды не обойтись, ее стали делать искусственным путем. На берегу моря, рядом с оконечностью одного из двух пирсов, установлено оборудование для дистилляции морской воды. Дрова привозят за большие деньги из Ленкорани, с противоположного берега Каспия. Дистиллированная вода поставляется постоянно войскам, а немногочисленные гражданские лица могут приобрести ее по символической цене. Осмелюсь предположить, что в будущем инженеры пророют очень глубокие скважины и может быть добудут воду, подходящую для человека. В этом отношении, также как и во всех других, связанных с поддержанием человеческой жизни, Красноводск искусственное место, и я должен предположить только, что, создав военную колонию здесь, российское правительство придает большое значение и бытовой стороне вопроса.
   Как я уже отмечал, окрестности представляют собой само запустение. Нет никаких ресурсов на сотни миль вокруг. Мука и другие продукты первой необходимости поступают из Баку, а вино, пиво и спирт продаются по несуразной цене. Как это принято даже в маленьком новом русском военном поселении, на самом видном месте располагается дорогой клуб. Здесь помещается бар, за который отвечает сержант продовольственной службы, танцевальный зал, пол которого покрыт паркетом, по стилю оформления и по размерам не уступающий тем, что есть в более старых и более западных городах. В клубе один или два раза в неделю собираются офицеры со своими женами и членами семейств. Военный ансамбль играет на террасе при входе, и вечер проходит среди веселья и развлечений, несколько неожиданных в пустынном окруженном скалами месте на северо-восточном каспийском берегу. Предпринималась попытка создать общественный сад, но из-за качества почвы и воды ничего кроме нескольких захудалых кустиков тамариска не в состоянии было выжить в песке под палящим солнцем. Огромного труда стоит выходить даже эти несколько кустиков, которые всегда будут более вялые и несчастные на вид по сравнению с самым увядшим дроком, когда-либо украшавшим вершину горы в горной местности. За холмами, охраняющими город, тянется безграничная утомительная пустыня. Смерть и нищета запечатлены на ее опаленном лице.
   Здесь все еще нет городских часов, но солдат-часовой рядом с деревянной церковью в центре широкой площади, каждый час отбивает колоколом нужное количество раз. Да и так колокола не знают покоя. Русские - заядлые любители колокольного звона, а так как мой визит совпал с днями русской пасхи, то я обнаружил, что не проходит и десяти минут между всевозможными перезвонами. В хорошо защищенной бухте близко к берегу, стояли полдюжины русских военных кораблей, палубы которых были украшены флагами в честь прибытия генерала. Эти суда по размерам примерно такие же, как средние пароходы, курсирующие через Ла-Манш, и имеют на вооружении от четырех до шести двенадцатифунтовых пушек каждое. Вначале их поставили на воду с целью борьбы с пиратством туркменского приморского населения, поскольку всего десять лет назад жители восточного побережья Каспия не признавали никакой центральной власти. Теперь, когда всему этому пришел конец, и море практически полностью в распоряжении русских, военные корабли служат только для транспорта войск и военного снаряжения и почтового сообщения. В ранние дни освоения русскими этой акватории происходило много волнующих сцен, связанных с преследованием туркменских люгеров, которые повадились перевозить захваченных в рабство персов с южного берега Каспия. Однажды я пересекал Каспий на борту уральского военного парохода под командованием полковника флота Сидорова, который во время того случая, о котором я сейчас расскажу, был лейтенантом и командовал маленьким противолодочным сторожевым кораблем. Недалеко от впадения реки Аттерек он заметил две лодки, наполненные пленными персами in transitu на рынки рабов в Хиве и Бухаре. Лейтенант Сидоров выстрелил картечью по воде перед их носами и вынудил их сдаться. Он принял на борт десять пленных персов. В люгерах оставалось семнадцать туркменов. Лейтенант немного отвел свое судно назад и, разогнавшись до максимально возможной скорости, переехал через обе лодки контрабандистов. Семнадцать пиратов погибли. После этого случая пиратство полностью прекратилось, а добавление новых военных кораблей в каспийскую флотилию сделало невозможным его возрождение. За этот быстрый и, как оказалось, полезный акт, Шах наградил М. Сидорова орденом "Льва и Солнца" второй степени. Сидоров теперь пожилой человек, и эту историю я слышал из его собственных уст. Он рассказал ее, сидя во главе стола на борту уральского военного парохода, которым командовал. В тот же вечер он поведал мне о неком старом Мулла Дурды, прославленном пирате с каспийского побережья. Это был тот еще корсар, имя его внушало ужас. Я уже встречался с этим господином в Чикизляре и где-то еще, не имея ни малейшего представления, кем он был раньше. Сейчас, в настоящее время моего повествования, он стал одним из главных поставщиков-интендантов русского лагеря. Увидев его теперь, в его длинной широкой суконной рубахе голубого цвета, в брюках кофейного цвета европейского покроя, европейских же туфлях, не скрывающих безукоризненно белых носков, черном меховом кивере, чуть меньшем, чем у его земляков, с гладко выбритым лицом, выражающим важность, но вместе с тем и любезность, мало кто поверит в то, каким было прошлое этого человека.
   Хотя укрепления города сами по себе не ахти какие, против атаки туркменов они могут считаться неприступными. Кирпичная стена с бойницами, с квадратными башнями по краям и с полевыми орудиями на них, окружает поселение. В момент его основания сюда приехали несколько немецких колонистов, и можно иной раз испугаться от неожиданности, услышав тевтонскую речь, бегло летящую из уст человека, коричневого, как араб, одетого, как настоящий туркмен или киргиз.
   Я так подробно остановился на Красноводске отчасти потому, что это относительно неизвестный город, но ему уготована судьба сыграть важную роль в истории Центральной Азии; отчасти же потому, чтобы добросовестно закончить с этим местом и приступить к другим темам, более тесно связанным с названием моей книги. Раз в неделю отсюда ходит почтовый пароход на Баку, и можно от случая к случаю передавать пакеты с военными кораблями, курсирующими по государственным делам. Два года назад прокладка кабеля из Баку в Красноводск была успешно завершена, так что каждый день поселенцы получают европейские новости, не хуже чем любой другой житель Российской Империи.
   В этом месте повествования представляется уместным передать суть беседы, состоявшейся с полковником Маламой, начальником штаба у Лазарева, и несколькими другими старшими офицерами на балу, который давал генерал Ломакин, будущий губернатор Закаспийской области. Они разъяснили мне мотивы экспедиции против туркменов-ахалтекинцев, и цели, которые при этом желательно было достигнуть.
   "Красноводск, не имея своего собственного raison d'etre(82), был основан специально как прибрежная база для торговли с Хивой и в целом с Центральной Азией, с учетом предполагаемого строительства железной дороги из Баку в Тифлис и уже существующей из последнего в Поти, откуда персидские и иные товары пароходом переправляются в Одессу и другие порты Черного моря. Хивинские и прочие купцы уже пересекали Кара Кум (Черные Пески) со своими караванами до Красноводска. Но они так часто становились жертвами мародерства со стороны независимых туркменских орд из центральных районов, что коммерция по этому маршруту давно полностью прекратилась, и товары, поступающие в Россию из Коканда, Ташкента и прилегающих к Китаю областей, следуют более длинным, но более безопасным маршрутом через Форт Александров и Аральское море. Туркмены, которые прервали торговлю и совершают систематические набеги на все стороны, захватывая подданных России и Персии, а также их восточных соседей, используя их в качестве рабов, или удерживая до получения выкупа, населяют область, известную как страна текинцев. Их западная граница приближается к восточному побережью Каспия, восточная же смутно определена и тянется от персидских гор далеко на Север, аж до самой Хивы. Эти туркмены-текинцы с незапамятных времен - очень неукротимый, хищный, независимый народ. Их страна - дикая пустыня, по которой они кочуют туда-сюда, пока не истощаются пастбища и не иссякают колодцы. Цель экспедиции - одолеть силу этих орд, установить военные посты по линии связи между Хивой и Каспием и во всех отношениях гарантировать безопасность транзита по внутренним районам. Самым действенным способом достижения этого была бы экспедиция прямо из Красноводска через Кара Кум в Хиву, в целях создания укрепленных лагерей по ходу следования. Однако чтобы противостоять туркменам, нужны очень крупные силы, а прямой марш большого числа людей через Кара Кум нереален. Нескольких существующих колодцев, расположенных в интервалах от десяти до двадцати часов пути, совершенно недостаточно для снабжения водой любого войскового соединения в более чем тысяча человек, да и вода к тому же такого качества, что никто не сможет пить, кроме туркменов, привыкших к ней с детства. Мы часто слышали о "солоноватой воде пустыни", но не представляем себе, насколько она, имея значительные примеси обычной соли, сульфата соды и разных других веществ, в действительности плохая. Она оказывает сильное слабительное действие, вызывая спазмы желудка и кишечника, а нагретая в бочонках, груженых на верблюдов, еще и рвоту. Понос, всегда серьезная проблема для армий в походах, приобретает здесь ужасающие размеры. Кроме недостатка воды, нет и подходящей растительности для лошадей, хотя верблюды, по-видимому, приспособлены довольно сносно. К тому же прямой марш на Хиву оставит нетронутыми основные силы текинцев. Результатом этого будет продолжительная война против небольших военных постов и организованные набеги на караваны и обозы, курсирующие между ними. Таким образом, первый шаг должен быть чисто агрессивным и направленным на главные центры врага. Следующий же - установка постов по маршруту. Вначале предполагалось, что экспедиция в двадцать тысяч человек всех родов войск выступит из Чикизляра, расположенного несколько севернее Астерабада на персидской границе, и в целях обеспечения водоснабжения проследует вдоль Аттерека до Чатте и далее по его берегам в направлении Мерва. Затем повернет севернее и атакует центр текинской области. Имея это в виду, предприняты переговоры с правительством Персии, поскольку десять лет назад между Россией и Персией был подписан договор, по которому Аттерек признавался взаимно границей между сторонами, но только до Чатте; далее российская граница следовала по реке Сумбар на северо-запад. Переговоры провалились, и тогда решено было, что после Чатте экспедиционные силы проследуют вдоль Сумбара в страну ахалтекинцев. Это тяжелый маршрут. Воды в реке мало, и та - мутная от мергеля, но в любом случае, это снабжение лучше и надежнее, чем соленые колодцы пустыни. Кроме открытия коммерческого маршрута в Хиву и другие области Центральной Азии, экспедиция имела другую важную цель, а именно - способствовать внедрению российских бумажных денег как международной валюты. У туркменов почти не было своей монеты, их валюта состояла из разнородной смеси персидских, афганских и других денег, номинал которых они сами смутно представляли, и он так колеблется, что делает невозможными крупные коммерческие сделки. Предполагалось, в результате успешного исхода экспедиции, силой ввести здесь бумажный русский рубль. В качестве прелюдии к этому с главными вождями туркменов были заключены крупные контракты на поставку продовольствия армии при условии оплаты в рублях."
   Таково объяснение цели и маршрута экспедиции, полученное мной от начальника штаба и других офицеров.
   Во время краткого пребывания Лазарева в Красноводске праздничные собрания офицеров гарнизона, особенно в резиденции генерала Ломакина, следовали одно за другим. Обед за обедом, бал за балом. Как раз на эти дни пришлась двадцать пятая годовщина свадьбы генерала Ломакина, которую он отметил, как принято в таких случаях, балом для офицеров гарнизона и гостей. На бал пригласили несколько туркменских и киргизских вождей, занимающихся здесь поставками верблюдов. Никогда ранее им не приходилось присутствовать на европейских балах, и было очень интересно наблюдать выражение нескрываемого удивления, застывшее на лицах, при виде дам в бальных костюмах, кружащих в вальсе и польке(83) с офицерами, звенящими шпагами и шпорами. Туркмен выглядел достаточно чудаковато в глазах европейцев, но киргиз - еще более необычное представление. За исключением его нарядной меховой мантии, в чем-то схожей с мантией нашего члена городского совета, в остальном он мало отличался от китайца. Шапка напоминает миниатюрный огнетушитель из коричневой кожи, по кругу отороченный каракулем или мехом соболя. Это головной убор состоятельного человека. Шапка рядового киргиза, поверьте, весьма замечательное изделие. Она такая же, но сзади и по бокам имеет продолжение в виде своего рода козырьков из меха. Как правило, киргизы и красавцы - два противоположных понятия, и такой представитель в обычной своей шапке непреодолимо напоминал мне заморского бабуина, напялившего ночной колпак.
   К концу вечера, а скорее уже под утро, ужин был оживлен очень характерным происшествием. Генерал Лазарев произнес тост за супругу своего коллеги, на что генерал Ломакин отвечал словами благодарности, а гости начали кричать, чтобы старый воин доказал свое расположение к соратнику, обняв ее. В разгаре этого веселья бедный старый генерал едва ли предвидел катастрофу, которая так скоро постигнет его далеко отсюда, под стенами Енги Шехера, в ахалтекинском оазисе.
   Иногда проходили осмотры гарнизона или нерегулярных частей кавалерии, проходящих через Красноводск в Чикизляр, поскольку именно этим маршрутом шла вся кавалерия. Как я уже отмечал, на три мили от берега море такое мелкое, что не позволяет военным кораблям подойти близко к пирсу для высадки. Следовательно, лошади, доставленные в лагерь, должны переводиться с транспортного корабля на туркменские рыбацкие лодки. Затем на расстоянии в полторы мили от берега требовалось по мелководью уже сопровождать их до суши. В Красноводске же наоборот транспортное судно подходит прямо к пирсу, где легче произвести выгрузку кавалерии и артиллерии, чтобы затем по земле переправить ее через Михайлово в Чикизляр.
   Однажды вечером, когда мы отдыхали на террасе перед входом в клуб, генерал Ломакин решил продемонстрировать своеобразное боевое искусство дагестанских всадников, которые как раз находились в городе в те дни. Жители северо-восточной части Кавказа считаются одними из лучших кавалеристов на российской службе. Их форма - почти в точности такая же, как у черкесов, за исключением того, что у дагестанцев длинный приталенный китель сделан из белой фланели, в то время как всадники-черкесы предпочитают обычно более скромные цвета. За плечами висит башлык, завязанный вокруг шеи, или капюшон, одеваемый в плохую погоду, малинового цвета. На обеих сторонах груди - по одному или более рядов металлических трубок под патроны, теперь просто для украшения. Стоит ли говорить, что эти всадники вооружены современными, заряжаемыми с казенной части карабинами, и носят патроны в уставных военных подсумках, а не по моде предков. Сабли у них обычного черкесского образца, без гард, рукоятка почти полностью садится в ножны. На поясе впереди висит ханджар, или палаш, широкое лезвие которого имеет форму листа. Он очень похож на старое испанское оружие, принятое затем римскими солдатами, или может еще больше - на те бронзовые ножи, которые находят на древних полях сражений Греции и в ранних кельтских курганах. Это оружие они часто используют как метательное, на манер индейцев Северной Америки. В тот вечер, о котором я повествую, эскадрон всадников-дагестанцев вышел при параде, чтобы продемонстрировать нам свое умение метать ханджары. Установили большую деревянную мишень, перед которой была подвешена обычная черная бутылка. Затем, один за другим, на полном скаку, они бросали ханджары своим особым способом в мишень. Нужно воткнуть конец кинжала в цель так близко к бутылке, чтобы клинок почти касался ее. Один за другим были брошены все ножи эскадрона, пока они не собрались густым пучком вокруг отметки с такой точностью, что попадание в столь крупную мишень, как тело человека, уже и вовсе не оставляло сомнений.
   После демонстрации мастерства лезгины, как иногда называют дагестанцев(84), исполнили несколько своих национальных танцев под музыку свирели и барабана. Два танцора одновременно вступали в круг, образованный их товарищами. Каждый закрывал тыльной стороной правой руки свой рот, высоко подняв локоть, левая рука была вытянута во всю длину, слегка под наклоном к земле, ладонь повернута назад. В этом несколько своеобразном положении они начали скользить по кругу особым вальсирующим шагом. Затем, резко повернувшись друг к другу, разразились яростной джигой, все ускоряя и ускоряя темп в такт музыке. И когда, почти задохнувшись, они возвращались в свои ряды, на смену им приходила другая пара. Иной раз самый искусный танцор брал в руки два ханджара и, приставив лезвия к своему горлу с обеих сторон, совершал наиболее неистовые ритмические движения, показывая тем самым, как прекрасно он контролирует мускулы.
  
  
   С Е Р Н Ы Й Р А Й О Н К А Р А Б О Г А З
   Будучи в Красноводске, я познакомился с одним армянином, прибывшим туда на поиски полезных ископаемых. Особенно этот господин хотел найти залежи серы, существующие, по его информации, на берегах Кара Богаза, обширного мелководного залива на севере от Красноводска. Ему удалось получить от генерала Ломакина охрану в пятнадцать туркменов-йомудов, служащих в качестве русской вспомогательной кавалерии. Услыхав, что мне тоже интересны геологические исследования, он пригласил меня составить ему компанию в этой экспедиции. Мы выступили рано утром на выносливых киргизских пони, карабкаясь по тяжелым выжженным лощинам, выводящим через амфитеатр холмов, охраняющих Красноводск, на открытый простор. Скалы эти, как я уже говорил, из розового гипса, хотя порой встречаются голубые и желтые его разновидности. Сразу за скалистым круглым эскарпом(85) берет свое начало родник, по-туркменски сахра. Он питает на редкость роскошную для этих мест луговую траву и течет непрерывным потоком до самого Аральского моря. То тут, то там его пересекают широкие невысокие лощины, заросшие по сторонам тамариском, или оджаром(86), как его называют туркмены. Характер их слияния друг с другом не оставлял сомнения в том, что когда-то они были рукавами широкой дельты Оксуса(87), впадавшего в Каспийское море. До сих пор кое-где в низинах бывших русел осталась влага, достаточная для произрастания трав, служащих кормом для овец, коз и верблюдов, ежедневно пригоняемых сюда из города. Пастухи-йомуды, взбираясь на каждое возвышение в округе, наблюдают зорко за тем, чтобы не налетела внезапно шайка туркменов-текинцев. В то время, о котором я пишу, около четырех-пяти тысяч верблюдов, предназначенных для перевозки грузов ахалтекинской экспедиции, было сосредоточено в окрестностях Красноводска. Большую часть из них очень легкомысленно отправили на выгул на расстояние около двадцати миль от гарнизона.
   Хотя знойный сезон еще не наступил, солнце пекло изнурительно; а поскольку в окружении дикого эскорта мы продвигались по этим голым, опаленным долинам, я мог хорошо оценить, как желанна "тень скалы большой в утомленном краю." Далеко-далеко, с обеих сторон, неясно маячили бледно-фиолетовые мелкие холмики, которые, по заверению моего компаньона, были полны минеральными сокровищами, особенно очень насыщенной разновидностью натурального парафина или минерального воска (озокерита). Кроме отбившихся верблюдов и отар овец, из живых созданий можно было увидеть только крупных пятнистых ящериц, взирающих на нас голодными глазами, и черепах, ползающих по мергельной поверхности, обгрызая чахлый чиратан вокруг себя. Было два часа пополудни, когда мы достигли военного поста русских Гуи-Бурнак примерно в шестнадцати милях от Красноводска, расположенного посреди голой долины. Он представлял собой маленький квадратный редут с гарнизоном, состоящим из двух рот пехоты и двадцати пяти туркменских лошадей. Место совершенно пустое. Нет абсолютно ничего в этом пейзаже, на чем можно остановить взгляд, проваливающийся в пустынную бесконечность. Гарнизон и его командир, однако, выглядели вполне здоровыми и веселыми, благодаря бодрой беззаботности и простосердечию, характерными для русских и так помогающими в солдатской службе. Капитан поделился с нами своей не особо роскошной пищей, состоящей из сушеного каспийского карпа и почти такой же сухой колбасы, проглоченных благодаря неизменному стакану водки, а потом мы вновь двинулись вперед. Около пяти часов, совершенно изнуренные жарой, мы бросили поводья, чтобы передохнуть. Вокруг полно тощей верблюжьей колючки и выгоревшего чиратана. Воды не было нигде, кроме той, что мы везли с собой в наших кожаных мешках. Стоянка получилась короткой, поскольку невозможно отдохнуть в палящем зное, хотя и нет ни одной мухи, этих непременных насекомых Востока, - место оказалось слишком негостеприимным даже для них. Несмотря на то, что земля, как правило, голая и пустая, ее странным образом пересекали от случая к случаю неглубокие лощины, бывшие, несомненно, старыми речными руслами, на дне и по бокам их густо росли разнообразные кусты. Мы нарушили монотонность путешествия, пустившись во весь опор, а это было небезопасно, ведь земля повсеместно изрыта крупными похожими на хамелеонов ящерицами, достигающими иногда двух футов в длину, и раз за разом всадник попадал в неприятную ситуацию, когда конь нечаянно проваливался копытом в одну из таких ловушек. В десять вечера мы достигли своего рода чаши, расположенной посреди мелких холмов, если так можно назвать возвышенности в пятьдесят, или что-то около того, футов. Кратер этот имел на глаз мили полторы в поперечнике. Рядом с его центром располагалось полдюжины колодцев, давших месту название Гуи-Салмен. Каждый колодец был окружен низким парапетом из желтовато-серого нуммулитового(88) известняка, а рядом с отверстиями - пара грубых лотков из того же материала. Их выделка оставляла желать много лучшего, и, судя по нынешнему состоянию дел на этих долинах и по абсолютному отсутствию общественных предприятий, эти изделия рук человеческих, - следы очень далекого прошлого. Вода лежит, по меньшей мере, в сорока футах ниже уровня горловины, и достать ее можно только зачерпывая лошадиной торбой, прикрепив к ней привязи нескольких лошадей. Вода была в высшей степени отвратительной. Я понимаю, что она содержит большую долю сульфата соды и обычной соли; но какими бы веществами не вызывался ее особый вкус и запах, он весьма тошнотворный, особенно, когда вода нагревается в кожаных мешках, в которых принято держать ее в долгих путешествиях в здешних местах. Тогда она просто вызывает рвоту, плюс к тому - сильный понос. Только поднятая на поверхность с большой глубины, где она покоится под почвой, она ледяная. Но и тогда она невыносима для того, кто привык к другой воде. Будучи не в состоянии пить такую воду, я попытался утолить жажду омовением лица и рук, но вскоре понял, какую ошибку я сделал, поскольку, стоило влаге испариться, как моя кожа покрылась очень едким соленым веществом. Особенно пострадали глаза и ноздри. Туркмены приготовили себе чай из этой воды, и, похоже, пили его с удовольствием, тогда как я вынужден был остановиться после первого же глотка. Лошадей поили через лотки, наполняя их торбами, но, поскольку содержимое худых мешков наполовину вытекало из них еще до подъема на поверхность, утоление жажды двадцати скакунов, проделавших такой длинный и тяжелый путь, отняло немало времени. Мы набрали достаточно сухих низких кустиков и корней, чтобы поддерживать полдюжины костров нашего лагеря. Вокруг них расположился эскорт, рядом привязали лошадей. Я хотел установить свою tente d'abri (89), но колышки не держались в рыхлом мергеле, так что нам с другом-геологом пришлось устроиться a la belle etoile(90), как и нашим соседям-туркменам. Тщетно я пытался заснуть, так как раздражение от солей, попавших в глаза, нос и уши, когда я умывался, делало все эти попытки бесполезными. Пришлось лежать с открытыми глазами, пялясь на торжественно молчащую под звездами пустыню, где ни один звук не нарушал неземную тишину, будь то шум моря, опоясывающего горизонт, или шорох ветерка. Мерцающие огни костров роняли прерывистые отсветы на смуглые черты и странные шапки с завитушками наших сопровождающих, привнося разнообразные эффекты, достойные кисти Рембрандта, когда они беседовали, сидя вокруг костров. Туркмены, несмотря на наш изматывающий марш, казалось, вовсе не собирались отдыхать: беседовали и курили интересным способом, принятым у них в походах. Туркмены редко курят что-либо, кроме водной трубки, или кальюна, как они называют, но поскольку это изделие очень громоздкое, чтобы возить с собой на лошади, они прибегают к более простому способу. В земле выкапывают продолговатую ямку с крутыми стенками, что-то около пяти дюймов в ширину и фут в глубину. На дне размещают несколько раскаленных докрасна древесных углей. Горсть тумбаки, грубого сорта табака, применяемого в этих местах, бросают на угли, и курильщик, сев на колени, прикладывает ладони ко рту, наклоняется над ямкой и вдыхает табачный дым, смешанный с воздухом. Трех-четырех затяжек из такого замечательного курительного прибора, кажется, вполне достаточно для самого заядлого курильщика из их числа, и это неудивительно. Я чуть не задохнулся при первой затяжке, решив попробовать. Когда я увидел этот метод курения впервые издалека, мне показалось, что туркмены обнаружили воду и увлечены питьем.
   Мы собрали лагерь около половины второго и продолжили путешествие к берегам Кара Богаза (Черного Залива), поблизости от которого находились залежи серы. Исследовать его и собирался мой товарищ. Звездный свет слишком слаб, и поскольку начали проявляться первые признаки каменистого слоя, дорога стала так опасна, что после двух милей пути мы были вынуждены снова остановиться и дожидаться рассвета. С подъемом солнца мы обнаружили себя на краю широкого залива, вдающегося внутрь суши - Кара Богаза. Воды лежали спокойно и мертвенно, и окрестности были более безжизненными и пугающими, нежели все ранее виденное мной. Ни одной хоть какой-нибудь птицы ни вблизи, ни вдалеке. Чтобы достичь низкого желтого берега у края воды, нам предстояло карабкаться вниз по вертикальной поверхности утеса высотой примерно шестьдесят или семьдесят футов. Он состоял из горизонтальных пластов бледно-желтого камня, похожего на те, что окаймляли устья описанных выше колодцев. Местами эти слои расходятся и переплетаются в невероятной путанице. Спешившись и ведя лошадей под уздцы, мы начали с трудом пробираться вниз по склону утеса, придерживаясь за кусты тамариска, и наконец достигли усыпанного ракушками берега внизу. Проследовав берегом в северо-восточном направлении, мы достигли лощины, окруженной с восточной стороны утесами. Это место мы и искали. Туркмены называют его Кукурт-Даги, или Серная Гора. Мой друг сразу же приступил к исследованиям, поскольку нельзя было терять ни минуты. Мы находились на очень опасной земле, где часто устраивали свои стоянки враждебно настроенные кочевники. Здесь они готовились к совершению набегов на окрестности Красноводска. Кругом валялись в беспорядке куски черной и красной лавы, да и все место носило неопровержимые следы недавней вулканической активности. Комки серы можно было найти повсюду. То там, то тут выглядывали на поверхность конкреции(91), врезавшиеся в каменистые пласты и затвердевшие ложа детритов(92). Мы нашли относительно крупные "карманы", но нигде не обнаружили настоящей жилы. Значительных залежей здесь не было. По крайней мере, так считал мой друг-геолог. После полутора часов изысканий мы отправились назад, и я не сожалел, что покидаю это место. Следующий короткий отрывок из дневника, написанный в то время, выражает мои тогдашние настроения по этому поводу: "Кукурт-Даги. Час после рассвета. Проклятое место. Страшная пустота. Нигде ни капли питьевой воды." Вода Кара Богаза, представляющего собой крупный залив Каспийского моря и почти исключительно от него питающегося через связывающий их очень узкий пролив, представляет собой перенасыщенный раствор различных морских солей, смешанный с большим количеством сульфата соды. Никакая рыба не может жить в такой воде и даже случайно заблудившаяся ворона не залетит на эти мрачные пустые берега. Это удачный объект для художника, ищущего некий пейзаж, несущий в себе идею совершенного отрицания жизни. После полутора часов изучения залежей серы мы без привала поскакали назад к колодцам Салмен, где приняли по кусочку сухого хлеба и соленой воды в качестве завтрака и смогли немного поспать, прежде чем палящее полуденное солнце не положило конец нашему отдыху. Назад мы двигались другим путем и, галопируя по земле, ничем не отличающейся от той, что я уже описывал, за два часа до заката въехали на волнистые пески. Кусты тамариска росли высоко и густо. Между ними попадался даже особый вид ивы. Это однозначно указывало на наличие воды. Действительно, мы находились в Гуи-Кабыл, что означает "колодец сладкой воды", единственное место во всей округе, где можно поживиться такой радостью, как настоящая питьевая вода. Здесь колодцы были также глубоки, и пришлось снова применить торбы и привязи. Сладкая вода оправдала свое название. Мне она показалась нектаром после многочасовой жгучей жажды. Если вы не испытали это на себе хоть раз, то не сможете оценить по достоинству слова поэта: "Искра первой капли весны в пустыне." Кажется, переходишь на иной уровень бытия, когда холодная вода струится по пересохшему горлу. Вечерняя еда была такой же скромной, хлеб с водой. Но зато - с настоящей водой! Мы смыли соль с наших рук и лиц, и затем, обнаружив полную невозможность установить палатки, по той же причине, что и на прошлой стоянке, легли отдыхать прямо на мягкий податливый песок. Здесь - единственное место, где я встретил песок в этих пустынях. Он глинистый, а не кремнистый и в отличие от последнего при увлажнении превращается в глину. Он такой мелкий, что когда держишь его в руке, сочится сквозь пальцы, несмотря на все старания удержать его. Полоски и пятна этого песка можно найти везде, что указывает на русла древних водных потоков. Насыпь податливой субстанции представляет собой такое же удобное ложе, как и нежнейшая перина. Песок легко принимает форму спящего и совершенно свободен от примесей солей. Я не в состоянии объяснить феномена этих трех-четырех колодцев со сладкой водой, существующих посреди пустыни, где во всех других случаях находят только такую воду, свойства которой мы испытали на себе в Гуи-Салмене.
   Как обычно, разожгли несколько костров для приготовления неизменного чая, без которого ни один человек, будь то русский или уроженец Центральной Азии, не выдержит путешествия в пустыне. Костры тускло тлели вокруг нас, поскольку йомуды слишком осторожны, чтобы создавать заметные ориентиры в таких местах. Как и прежде, они не пошли спать, а, беседуя, расселись вокруг костров. Лошади, все привязанные за щетки(93) на всю длину привязи, бегали кругами, визжали и пытались лягнуть друг друга. Я приметил такую особенность туркменских лошадей, что по отношению к людям они самые мягкие и управляемые создания, но между собой же - такие драчливые, каких только можно себе представить. Есть еще одна особенность, которую я могу здесь упомянуть. В этих степях встречаются два основных вида лошадей - длинноногие туркменские и крепкие киргизские. Последние очень напоминают переросших и слишком косматых пони с Шетлендских островов(94). Туркменские и киргизские кони многократно смешивались. Друг с другом они прекрасно ладят, и я не помню ни одного исключения из этого правила.
   Несмотря на шум, устроенный лошадьми, - а он был очень некстати, когда после усталости последних двух дней мы пытались урвать часок сна, - я задремал. Тишина, казалось, спускается на бивуак, и все успокаивается. Я повернулся на песке, устраиваясь поудобней, когда увидел вдруг, что необычное волнение охватило до сих пор невозмутимых и молчаливых туркменов. Они что-то возбужденно шептали друг другу. Я приподнялся на локте и огляделся. Некоторые поспешно седлали лошадей, и прежде, чем я успел потребовать объяснений этих действий, несколько из них подъехали к месту, где мы с геологом лежали. "Что-то не так", - сказали они. Лошади нюхали воздух и тянули шеи на восток. Это означало, что поблизости была еще чья-то стоянка. А это могла быть только стоянка текинцев. Мы провели военный совет и решили, что самым благоразумным было бы выступить немедленно в путь. Костры засыпали песком, быстро оседлали лошадей и сложили вещи. Мы тихо снялись с места прочь, словно группа приведений. Несколько туркменов, у которых, по-видимому, было врожденное чувство местности, привычно вели остальных даже в темноте. Что касается меня, то я не имел ни малейшего представления, в какую сторону света мы держим путь. В течение получаса мы продирались сквозь кусты и, наконец, вышли на открытое пространство. Четверо туркменов выдвинулись вперед на разведку в направлении предполагаемой опасности, и как не был взволнован ситуацией, я недоумевал, как же они вообще найдут дорогу назад. Туман закрыл слабый звездный свет, доселе освещавший наш путь. Мы скакали так быстро, как только позволял характер земли, испещренной норами ящериц и старыми руслами. Было нелегко угадывать дорогу через все эти препятствия. Часом позже разведчики присоединились к нам. Они доложили о крупном лагере на востоке, количество людей в нем оценивали в несколько сотен и полагали, что это не иначе как текинцы, тем более что никакие дружественные силы не могли находиться в этом направлении в столь поздний час. Было любопытно отметить, что туркмены-йомуды сильно опасались своих сородичей текинцев. Всего несколько лет назад и те и другие были объединены общей враждебностью к оккупантам-московитам. Считанные годы русского господства на восточном каспийском побережье преобразовало это племя не только в друзей, но и в военных союзников, которых стали использовать в качестве противовеса их диким восточным собратьям.
   Солнце значительно поднялось над горизонтом, когда мы увидели несколько сотен верблюдов, пощипывающих скудную растительность на возвышенности под наблюдением группы кочевников-киргизов. Мы на ходу сообщили им о близости текинцев и поскакали дальше так быстро, как только могли после столь длительного путешествия, в направлении поста Бурнак, куда и добрались через два часа после рассвета. Мы доложили коменданту капитану Тер-Казарову свои разведывательные данные, а он предпринял необходимые меры предосторожности для обеспечения безопасности редута, расставив людей на парапетах, поскольку совсем не представлял себе, что вообще происходит и осмелятся ли всадники-текинцы провернуть дело, которое они замышляли. Потом он занялся нами, причем очень гостеприимно. Оказалось, за время нашего отсутствия прибыл обоз с провизией. Он дал нам вино, водку и ветчину, угощение, которому мы были очень рады после голода и лишений последних двух суток.
  
  
   ТУРКМЕНСКИЙ НАБЕГ - ПОСЕЩЕНИЕ
   ЧИКИЗЛЯРА
  
   Я поспал пару часов в тенистой стороне капитанской палатки и делал заметки о приключениях дня, когда в лагерь на всем скаку ворвались разведчики с известием, что силы текинцев продвигаются вперед, и нельзя терять ни минуты, если мы хотим спасти верблюдов. Несмотря на то, что такой пограничный пост как Бурнак всегда начеку, поражает быстрота, с которой люди встали под ружье. Капитан выскочил из своей палатки, прозвучала сигнальная труба, и меньше чем за две минуты после тревоги первая рота уже маршировала в колонну по два. Люди были в рубашках. Весьма вероятно, в связи с тем, что день выдался чрезвычайно жаркий, был оглашен приказ всей роте строиться без кителей. Нерегулярная йомудская кавалерия числом около пятнадцати вместе с пастухами-киргизами гнала верблюдов, которых, однако, невозможно было заставить ускорить обычный надменный и медленный шаг. Из-за этого киргизы подверглись нападению текинских всадников, и большинство несчастных погонщиков погибло. Я полагаю, верблюдов было около четырех тысяч. Подготовка отличалась такой поспешностью, что капитан не успел даже зарядить револьвер, и я одолжил ему свой. Стремительность, с которой мы летели на выручку пастухам, выше всяких похвал. Через десять минут после выхода первой роты, вышла и вторая, резервная, с верблюдами, груженными запасной амуницией. Внутри редута для его охраны осталось всего полдюжины бойцов. Первая рота едва ли отошла на пять сотен ярдов от парапетов, когда появились передовые текинцы, галопирующие по гребню длинной возвышенности, и через несколько минут их было уже сотни и тысячи. Некоторые перепуганные погонщики-киргизы, которым удалось добраться до нас, утверждали, что большинство их товарищей убито, значительная часть верблюдов захвачена, и с ними - не менее двух тысяч овец. Они доложили, что силы текинцев насчитывают, по меньшей мере, две тысячи, большинство из которых конники, остальные - пехота верхом на верблюдах и ослах. Дело уже началось, и мы с другом испытали тяжелое замешательство, не зная, как повести себя дальше. Положение было весьма затруднительным. Я очень хотел двинуться вперед, чтобы наблюдать стычку, но состояние лошадей после тяжелого перехода почти впроголодь, не считая нескольких горстей зерна из седельных сумок, делало слишком опасным для нас продвижение в гущу битвы. К тому же было очень похоже, что столь слабые силы русской пехоты будут вынуждены отступить, если от них вообще что-нибудь останется. В последнем случае, да еще с загнанными лошадьми, мы определенно попадем в плен, и нашей долей станет увечье, если не смерть. Ждать результата сражения в редуте с его считанными защитникам также рискованно, поскольку расправившись с главными силами, текинцы без труда сломят сопротивление нескольких человек, оставшихся в тылу. И отступление сопряжено с риском, ведь имея крупные силы, текинцы скорей всего намеревались перерезать связь с Красноводском. В дальнейшем, когда нам показалось, что они отходят под огнем двух рот пехоты, мы решили, что лучше всего удалиться, пока еще есть возможность, настолько, насколько обессиленные лошади еще могли нас унести. Наскоро упаковали багаж и поспешно выехали. К югу от Бурнака есть пологое возвышение земли, дающее широкий обзор долины, и с него, хотя это и довольно приличное расстояние, я мог с помощью подзорной трубы наблюдать передвижения текинцев. Трудно было понять, как развивается сражение. Вся долина покрылась группами всадников, и невозможно определить, какой стороне они принадлежали. Так что, раз уж мы оказались вне защиты парапетов редута, оставался самый благоразумный выход - поспешить в Красноводск.
   Нашим измотанным лошадям понадобилось, по меньшей мере, три часа, чтобы преодолеть восемнадцать миль, отделявших нас от города. Были серьезные основания считать, что текинцы сделают обходной маневр, ведь это излюбленная туркменская тактика. Мы неоднократно пугались при виде всадников, погоняющих верблюдов и овец, заполнивших всю долину до самого Красноводска. Будь это враги, скрываться не имело бы смысла. Так что мы продолжили движение и вскоре обнаружили, что это всего лишь пастухи, спешившие со своими стадами и отарами в город. Возникла всеобщая паника, так как распространились слухи, что силы текинцев очень велики. Жара стояла невыносимая, лошади выбивались из сил, и мной овладело общее состояние слабости. Мы вступили в круг скалистых холмов, отделяющих Красноводск и его непосредственные окрестности от долины, и как только миновали ужасно узкое ущелье с его длинными утесами из опаленного красного камня, встретили генерала Ломакина, коменданта города, во главе всех имеющихся у него в наличии сил. А были с ним - батальон пехоты, несколько эскадронов казаков и киргизских улан(95) и одно полевое орудие. В целом не меньше двенадцати сотен человек. Очень хотелось развернуться и присоединиться к выступавшим, но состояние лошади совершенно исключало такую возможность. Я коротко переговорил с генералом, предав ему все, что знал о ситуации, и вновь помчался в Красноводск. Я застал гарнизон под ружьем на стенах, артиллеристов в готовности у пушек. Морские офицеры с берега спешно собирались на своих военных кораблях, и все говорило о том, что серьезная атака на город представляется вполне вероятной. Когда я въехал в город, люди окружили меня, взволнованно расспрашивая о том, что происходит и куда продвигается генерал Ломакин и его войско. Чуть позже я встретил одного из всадников-йомудов из нашего с другом-геологом эскорта. Он высказал свое решительное мнение, что мы находимся под непосредственной защитой Аллаха, не иначе, раз решили покинуть Гуи-Кабыл этим утром. Стоило нам задержаться хотя бы на час, сказал он, мы неминуемо оказались бы в плену у текинцев. Эта экспедиция вконец измотала меня. Жара, нехватка нормальной еды, соленая вода и, кроме всего прочего, отсутствие сна, повергли меня в совершенное изнеможение, и в дневнике появилась следующая запись, очень красноречиво описывающая ситуацию: "Я очень болен, спина будто сломана. Нос почти сгорел, брюки стерлись от тяжелой скачки. Следует идти спать."
   Читателям должно быть любопытно узнать, какова была развязка всей этой истории. Я дам краткий отчет на основании свидетельств нескольких очевидцев дела. Текинцы вступили в сражение в двадцати пяти верстах выше Бурнака, потеряв убитыми пятнадцать человек. Русские не досчитались четверых нерегулярных кавалеристов. Текинцы захватили несколько сотен верблюдов, но увели в итоге только двести самых быстрых. Также им пришлось бросить и захваченных овец. Капитан поста с его незначительными силами не рискнул продолжить преследование врага. Генерал Ломакин, прибыв в Бурнак, остановился здесь на ночь, а следующим утром возобновил наступление. Враги отступали, иногда останавливались, предварительно окружив себя захваченными верблюдами, которых заставляли ложиться и, используя как живой вал, стреляли из-за их спин. Расстояние между сторонами порой составляло всего пятьдесят ярдов. Стреляли они из своих гладкоствольных мушкетов круглыми свинцовыми пулями, расщепленными накрест и завернутыми в бумагу. Оружие это прекрасно приспособлено для стрельбы на скаку и причиняет очень неприятные раны. В итоге они так далеко углубились в пустыню, что генерал предпочел прекратить преследование. Потери русских в этом деле составили четыре человека убитыми и двенадцать ранеными. Один погибший солдат был обнаружен с отрезанным носом, шестью сабельными порезами на голове, другими следами издевательств. Женщина, захваченная мародерами, которой чудом удалось ускользнуть, рассказала, что они разграбили несколько аулов (деревень), захватывая женщин и детей и убивая мужчин.
   Так завершилась первая из серии битв с независимыми туркменами, кульминацией которых стал захват их крепости в Геок Тепе и завоевание ахалтекинских племен. Эти самые племена, столь стойко противостоящие русским всего три года назад, стали теперь, по всем признакам, такими же покорными их слугами, как и йомуды с каспийского побережья, которые сами семь лет назад оказывали яростное сопротивление агрессорам-московитам. Далеко не всякое правительство может, подобно российскому, расположить к себе вновь захваченные азиатские племена. В качестве иллюстрации к этому я могу привести тот факт, что многие туркмены уже награждены крестом Святого Георгия. Крест этот сделан из серебра и формой напоминает крест Виктории, обычно в центре его прикреплен медальон "Георгий и Дракон". Но туркмены отказываются получать орден, носящий откровенно христианскую символику, и с учетом этого, для них специально была сделана партия крестов с двуглавым орлом вместо "Георгия". У туркменов же сложилось впечатление, как они сами часто мне говорили, что эта странная птица - не что иное, как петух. Этот крест, украшенный "петухом", - так же как и медали на разноцветных шелковых лентах, - широко раздавались как награды новообращенным кочевникам.
   Через два дня после возвращения в Красноводск я стал свидетелем погребения троих из четверых солдат регулярных войск(96), убитых в стычке за Бурнаком. Четвертый, будучи мусульманином, не подлежал этим церемониям. Последние проходили в деревянной церкви, расположенной в центре площади. Как и большинство русских церковных песнопений, это отпевание было очень красивым, а ритуал весьма впечатляющим. Присутствовали все офицеры и большинство солдат гарнизона, у каждого в руке была горящая тонкая свечка. Перед закрытием гробов все близкие друзья павших выступили вперед, чтобы поцеловать их лбы, одновременно бросив горсть риса в складки савана. Затем приблизился сержант и возложил на чело каждого полоску позолоченной бумаги, на них были написаны некие письмена, которые я не смог разобрать. Гробы затем закрыли и вынесли наружу. Процессия, во главе которой встал военный оркестр, сформировалась и проследовала на расстояние примерно двух миль за город, где за скалистым мысом находилось кладбище. Поп гарнизона, в длинной черной рясе, фиолетовом вельветовом "токе"(97) и с посохом, украшенным серебром, чинно следовал рядом с гробами. Погребение завершилось тремя традиционными залпами групп солдат из батальона, в котором служили павшие. Убитый солдат-мусульманин был похоронен отдельно на склоне далекого мрачного холма. На обратном пути в Красноводск я заметил старые насыпи и траншеи. Изредка на какой-нибудь солдатской могиле стоял одиноко деревянный крест. Могилы эти - знаки долгого прогресса русских войск от первого поселения за красноводскими холмами до нынешних наружных постов. Сразу за стенами города располагалась настоящая колония солдатских жен и детей, и других людей, так или иначе имевших отношение к лагерю. Им не разрешалось занимать землю внутри самого города, жилье которого составляли казармы либо квартиры офицеров и их семей. Только на базарной, как называют одну из больших площадей, можно встретить гражданских лиц, а именно торговцев из Баку. Люди, живущие за стенами, селятся в полуземлянках, похожих на те армянские жилища, о которых я ранее писал.
   Я оставался в Красноводске до первого мая, ожидая выступления экспедиционных сил. В это время я совершил поездку в Чикизляр на борту военного парохода "Урал" и получил хорошую возможность рассмотреть остров Челекен, с его крутыми утесами из мергеля, нависавшими над морем, измазанными черными подтеками лигроина. Остров веками бесполезно изливает богатства в Каспий. На его самой приподнятой части расположена одна из похожих на вышку часового конструкций, которые стоят на нефтяных скважинах, разрабатываемых господином Нобелем, предпринимателем-капиталистом из Баку. Неподалеку от нее находится тюрбе, или монументальное захоронение прославленного туркменского святого, привлекающее много паломников с материка и служащее ориентиром для судоходства; оно хорошо просматривается кораблями издалека. При приближении к Чикизляру бросается в глаза огромный конус Демавенда, горы, скрывающей за собой Тегеран, парящей как гигантское белое треугольное облако над южным горизонтом. Несколько верст к северу от лагеря, в четырех верстах от береговой линии - грязевой вулкан, известный у туркменов как Ак-Батлаук. Он находится в состоянии постоянной активности и представляет собой в целом продолговатую массу, резко вздымающуюся над гладью равнины на высоту в несколько сотен футов. Просматриваются ряды усеченных пирамид бело-желтого цвета. Кратер на вершине выделяет серные пары, и время от времени извергает потоки кипящей грязи. Обычно его повышенная активность непосредственно предшествует одному из тех бесчисленных толчков землетрясений, которые происходят по всему восточному и южному побережью Каспия. Это несомненное свидетельство широкой вулканической активности, на протяжении последнего геологического периода поднявшей туркменскую долину над уровнем моря. Она, конечно же, продолжается до сих пор. Хотя традиционно считается, что русло Оксуса было повернуто от Каспийского моря к Аральскому руками человека, я очень сильно склоняюсь к мысли, что куда большее отношение к этому имел постепенный подъем каспийского побережья.
   Третьего мая мы бросили якорь у Чикизляра, где испытали обычные трудности выхода на сушу из-за сильного мелководья. Паровой катер подвел нас к расстоянию в пятнадцать сотен ярдов от оконечности импровизированного пирса. Когда он не смог продолжить движение, мы воспользовались одним из туркменских люгеров (лодка). Едва тот проплыл пятьдесят ярдов, как снова послышался скрежет киля о дно. Кое-как дотянули до расстояния триста ярдов от пирса и восемьсот от берега. Здесь солдаты с берега подогнали что-то вроде парома, вода была им чуть выше колен. Это средство тоже село на мель, и мы вынуждены были пересесть в несколько маленьких каноэ, таймул, выдолбленных из крупных стволов деревьев, в которых смогли так близко подобраться к земле, что осталось только прошлепать пятьдесят ярдов в воде по волнистому мокрому песку. Это все дает уже некоторое представление о трудности выгрузки лошадей, пушек и любых других тяжестей. В данном случае мелководье усиливалось ветрами, дующими отчасти с берега и отводящими воды западнее таким же образом, как гонят к берегу восточнее, когда превалируют ветра в противоположном направлении. Трудно поверить, насколько отлогое здесь дно моря, и как далеко может человек идти по нему вглубь. Я видел купающихся на горизонте, там вода была им по грудь.
   Чикизляр (теперь, насколько я понимаю, он почти опустел), в то время, о котором идет речь, был во всем своем расцвете. Несколько тысяч человек находилось под его брезентами, кавалерия - на севере, пехота и сигнальная вышка - на юге искусственного песчаного редута. Между ними ближе к южной части форта было две улицы деревянных домиков, на скорую руку построенных здесь армянскими и русскими маркитантами и подрядчиками, неизменно сопровождающими мало-мальски значительные экспедиции. Подрядчики эти делали большие деньги, выставляя непомерные цены за каждое продаваемое изделие. Без единого исключения каждое из этих предприятий, пусть даже и не предназначенное по идее для продажи водки и других спиртных напитков, именно этим дополняет любую свою основную деятельность. Еще южнее, вдоль берега - интендантство и скотобойня. Чуть поодаль горы мешков с зерном и сеном формируют склады заготовок для войск, которым предстоит далекий марш. Непосредственное окружение лагеря находилось в очень загаженном состоянии, казалось, что русское командование в этом отношении беззаботно игнорирует самые основные санитарные предосторожности. В результате распространилось много заболеваний, госпитали переполнены. Привлеченные отбросами и поощряемые сильной жарой, тучи мух наполняли воздух со всех сторон. В маленькой деревянной хибарке, где я остановился, каждое движение поднимало в воздух буквально бурю мух, а ночью пространство наполнялось красными москитами, которые, к счастью, жалят относительно не сильно, иначе существование здесь стало бы невозможным. Нет в сутках ни одного часа, когда бы эти крылатые паразиты отсутствовали. Казалось, разные их виды поочередно сменяют друг друга в точно установленные моменты дня и ночи. Мои записи в дневнике становились через час-полтора почти неразборчивыми из-за густых отложений на бумаге мушиных яиц.
   В миле отсюда, к югу от главного укрепления, близко к берегу моря находились остатки некогда густонаселенного йомудского аула Чикизляр, который на момент моего рассказа содержал в себе чуть более ста кибиток, принадлежащих, в основном, семьям, так или иначе связанным с обслуживанием военного лагеря. Они возили лодками дрова из Ленкорани, расположенного на противоположном берегу Каспия, или из устья Кара Су, что рядом с Ашурадэ. Я пробыл в Чикизляре только два дня, поскольку кроме выгрузки продовольствия и фуража, здесь не происходило ничего интересного. Вечером пятого мая я снова поднялся на борт "Урала", чтобы вернуться в Красноводск. На борту у нас находился туркмен, которого взяли под стражу за оказание вооруженного сопротивления при освобождении персидской женщины, угнанной в плен с южного каспийского побережья. Во многих аулах, даже в непосредственной близости от русского лагеря, а также вдоль рек Аттерек и Гюрген, до сих пор находят большое количество захваченных персидских женщин. Многие из них, выйдя замуж за туркменов и обзаведясь семьями, совершенно смирились со своим положением, но есть и другие, которые по-прежнему хотят вернуться домой. Обстоятельства, в связи с которыми мой попутчик на пароходе был под стражей, следующие. При устье реки Аттерек есть большая деревня Хасан Кули. Там находилась в плену женщина-персиянка из состоятельной семьи, которую похитили во время туркменской грабительской экспедиции. Через два года родственники узнали о местонахождении пропавшей и подали прошение русским представителям в Тегеране оказать содействие в ее возвращении домой. Женщину удерживали на территории, считающейся российской, и офицеру, командующему морской станцией в Ашурадэ, что недалеко от устья Гюргена, было приказано проследить, чтобы прекрасную пленницу освободили незамедлительно. К захватившему направили посыльного-туркмена, и старейшины села решили выдать пленную в соответствии с требованием. Бывший хозяин в ярости укорял посыльного сородича за то, что он взял на себя это задание. "Разве ты не знаешь, - сказал он, - что мы, туркмены, никогда не возвращаем пленных?" Все дело было именно в этом, поскольку среди туркменов существовало правило, так и сейчас в Мерве, что, кроме как за выкуп или в обмен, пленного никогда не вернут - скорей уже прикончат на месте. Когда посланник уводил освобожденную, ее прежний владелец вернулся в кибитку, выскочил с ружьем, навел его на обидчика и выстрелил. Ружье было заряжено дробью, часть которой угодила в руку человека. Этого-то стрелка мы и везли сейчас с собой. Родственники раненого заявили, что если обвиняемый заплатит необходимые деньги в компенсацию за кровь, - эрик, как сказали бы наши предки кельты, - он будет прощен. Иначе пусть будет свершено правосудие. Русские офицеры на борту предположили, что, возможно его отправят в один из городов в центральной части европейской России и поселят там года на три-четыре. Когда он должным образом пропитается западными идеями и поймет очевидность превосходства западной цивилизации, его отправят назад домой. Таким путем России удается распространять свое влияние в отдаленных регионах, что, как считается, обеспечивает более легкий путь ее батальонам, чем это могло быть в ином случае.
   Я оставался в Красноводске еще в течение десяти дней, привычно проводя время: вечеринки в клубе, обеды у губернатора, прогулки верхом по окрестностям. Во время одной из последних таких экскурсий вдоль каменистых берегов гавани я был поражен огромным количеством водных змей, которые, покинув море, значительно углубились в сторону от него. Я встретил змей длиной пять-шесть футов, желтых в коричневую крапинку, часто по три-четыре вместе. Они пересекали выгоревшие гипсовые камни, по меньшей мере, в половине мили от берега, направляясь к воде, куда ныряли и уплывали в море. Раз я видел их с борта парохода в гавани Красноводска - пять-шесть переплетенных вместе змей плавали на поверхности под солнцем.
   Пятнадцатого мая посыльный генерала Ломакина сообщил, что генерал Лазарев желает незамедлительно меня видеть, и соответственно на следующий день в час пополудни я отбыл в Баку, где временно остановился главнокомандующий. Переезд мой происходил на борту крупного транспортного парохода, чьи двигатели, к сожалению, не обладали особо большой мощностью. Как только мы обогнули мыс, защищающий гавань от бурных ветров - сразу наткнулись на настоящий ураган в открытом море, и все, что мы могли, так это удержаться на одном месте. Для этого пришлось спрятаться под прикрытие острова Челекен и ждать, пока ветер не утихнет. Только восемнадцатого мая в два часа ночи бросили мы якорь под защитой небольшого островка в пяти часах пути от Баку. Обычно переправа из Красноводска в Баку занимает около тридцати часов. Снова и снова мы пытались войти в гавань, но каждый раз нас отбрасывало назад, и приходилось спускать якорь. Было четыре часа утра в понедельник, когда подошли к пирсу. Баку определенно заслуживает названия, данного ему древними татарами: "место, побитое ветрами".
   На следующий день состоялась моя беседа с генералом Лазаревым. Он хотел получить беспристрастные сведения о деле при Бурнаке с учетом жалоб, полученных им из разных источников, касающихся недостаточной расторопности генерала Ломакина в помощи двум ротам, защищающим верблюдов. Он спросил меня, была ли, на мой взгляд, у Ломакина возможность в тот же вечер выдвинуться и преследовать врага. Я уже упоминал, что на пути в Красноводск встретил генерала, о котором идет речь, спешащим вперед. Я ответил, что, по-моему, он действовал со всей возможной поспешностью, но поскольку на второй день меня не было на месте событий, то я и не мог с точностью судить о его поведении в этом случае. Потом генерал Лазарев спросил мое мнение о том, будут ли туркмены выставлять против русских многочисленные войска в предстоящей экспедиции. Это сократило бы компанию, так как позволило бы ему сразу нанести решительный удар. Трудности могут возникнуть, если они выберут парфянский стиль сопротивления. Он направил им письмо, предлагая на выбор либо немедленно выразить свою волю стать подданными России либо готовиться к войне. На это не последовало никакого ответа, не считая набега на Бурнак, который он расценивает как "брошенную перчатку" и как факт выбора непримиримой политики. Весьма вероятно, что нам придется зимовать на ахалтекинских территориях, заявил он, и он не собирается возвращаться, пока не завершит свою миссию по "умиротворению", как ему угодно было назвать это, всего региона. Следующие операции будут зависеть от обстоятельств. Если туркмены-мервли выступят совместно со своими сородичами ахалтекинцами, он будет вынужден двигаться на Мерв, но в настоящее время у него нет определенных инструкций на этот счет. В заключении он сказал: "Мы ничего не будем делать второпях. У нас много времени в запасе".
   Баку быстро заполнялся экспедиционными войсками. На улицах мелькали почти все виды военной формы, принятые в разных подразделениях российской армии. Новобранцы закавказских полков усердно занимались строевой подготовкой на широких площадях и на эспланаде(98) около старых стен. Там были армяне, грузины и черкесы, объединенные в одну и ту же роту, изредка встречались и татары-мусульмане. В белых кителях, вооружены по-европейски, но знамена подразделений определенно азиатского типа. Однажды я наблюдал за взводом недавно набранных рекрутов, проходивших муштру на открытом месте напротив дворца губернатора. Когда они получили команду разойтись, то тут же распались на группы и беспорядочно разбрелись, напевая что-то под удары больших барабанов. Некоторые более многочисленные компании несли квадратные красные знамена, на древке которых были прикреплены перевернутые бронзовые блюдца. На них по кругу висели маленькие звенящие колокольчики. Знамена эти покачивались вверх и вниз в такт пению, в точности напоминая конструкции, которые носили во главе турецких отрядов в Константинополе. Правда, в прежние времена на их верхушках развивались конские хвосты, как символ власти паши(99).
   Во время этой самой короткой остановки в Баку я имел удовольствие познакомиться с Фердинандом, князем Витгенштейном, командиром кавалерии экспедиционных войск, и с генералом графом Борч, командиром пехоты. Первый поведал мне, что он командовал дивизионом кавалерии в великой битве при Аладжа Даг(100), в которой была разбита турецкая армия под началом Мухтар-паши, и что он едва избежал смертельной пули от турецкого черкеса, подошедшего очень близко к нему и его свите, ошибочно приняв за своих, настолько неотличимо схожими были их формы с формой одного из его подразделений.
   Один из офицеров князя Витгенштейна, лейтенант кубанских казаков рассказал мне удивительную историю о том, каким способом он прибыл в Баку. Будучи очень ограничен во времени и беспокоясь, как бы генерал не уехал без него, он постоянно поторапливал возницу тройки, который вез его из Тифлиса. Когда до Баку оставался один перегон, он стал принуждать его прибавить скорость, обещая привести в исполнение страшные угрозы в случае неповиновения. Кучер-татарин так был напуган обращенными к нему словами, что спрыгнул с места и побежал во весь опор, не разбирая дороги, предоставив галантному офицеру управлять повозкой самому и развивать какую ему угодно скорость. Ничего другого не оставалось, и он появился в Баку, к большому удивлению своих товарищей, сидя на переднем краю своей грубой колесницы и пытаясь управлять лошадьми, которые не обращали на него никакого внимания.
   Баку трудно назвать приятным местом для времяпрепровождения. Так что я не был расстроен, получив предписание от начальника штаба взойти на борт почтового парохода "Константин" для сопровождения генерала Лазарева через Каспий в Чикизляр. Дело было к вечеру, когда я после соответствующих приготовлений упаковал необходимые для долгого путешествия на материк припасы, занял свое место в фиакре, или в фаэтоне, как русские величают это средство передвижения, и восточного типа возница в огромной шапке повез меня на пирс. Генерал Лазарев, князь Витгенштейн, генерал Борч и полковник князь Долгорукий, - последний приписан к войскам в должности, смысл которой нам никогда не понять, - взошли на борт. Итак, я вновь повернулся спиной к городу Баку, который находился в руках русских не впервые, ведь еще знаменитый царь казаков Иван Грозный захватывал его в 1450 году. Зубчатые стены города уже скрылись из виду, а я все продолжал думать о многочисленных попытках решить восточный вопрос, коим были свидетели эти озолоченные солнцем башни и бастионы.
  
  
   СЦЕНЫ ЧИКИЗЛЯРА - ДЕЛЬТА АТТЕРЕКА
  
   "Константин" бросил якорь у Чикизляра в обед в понедельник, третьего июня, примерно за три мили от берега, и мы испытали привычные трудности высадки на берег. Появление главнокомандующего и его штаба и нескольких дополнительных батальонов, прибывших перед нами, значительно оживило лагерь; но в остальном все шло, как и раньше, и я не намерен повторять то, что уже рассказывал об этом месте.
   Одной из главных особенностей Чикизляра было присутствие очень большого числа киргизов и туркменов - погонщиков верблюдов, а также погонщиков мулов из Багдада, которые, привлеченные обещанной высокой платой, оставили свой привычный маршрут между этим городом и Мешедом и прибыли в русский лагерь для оказания транспортных услуг. Во внешнем виде киргизов и туркменов существует значительная разница. Последние имеют более или менее стройную и крепкую фигуру, и приблизительно европейский тип лица. Носят они огромные шапки из овечьей шерсти и делают очень смелые попытки одеваться по современной моде. Киргизы же настолько причудливые на вид и странно разодетые люди, каких можно видеть на китайских фарфоровых блюдах, - такие же невозможные глаза, длинные, узкие и растянутые наверх по внешним уголкам, настоящая китайская шапка, а иногда и зонтик, который как раз был бы к месту в театральной процессии мандаринов; шаркающая, неряшливая, тяжелая походка, куда менее благовидная, чем походка пахаря за плугом. Их обычная одежда, - своего рода грязная хлопковая простыня, накрученная абы как вокруг тела, или, в лучшем случае, измызганная рваная льняная рубаха. Под палящим солнцем они носят много меховой одежды, как эскимосы. На голове подвижная коническая палатка из войлока, продолжающаяся до середины спины, на которую в разгар дня они одевают еще одну, а подчас еще и пару лошадиных попон. Сидя на раскаленном песке со своей тупой миной, прищуренными глазами и странным головным убором, киргиз в целом выглядит как один из тех сидящих на корточках индийских блаженных в пагоде, одетых в лохмотья и шкуры. Они гораздо крупнее сложены, чем туркмены, и, исключая глаза, очень похожи на хивинских узбеков.
   Было там много всадников-кавказцев и казаков, все в красочных нарядах, совершенно далеких от того, что мы привыкли представлять себе, когда речь заходит о форме регулярных войск. Как кавказцы, так и казаки носят длинные кители, плотно облегающие талию, полы ниспадают почти до пят, из белого, коричневого, серого и черного материала. Грудь покрыта одним или двумя горизонтальными рядами из серебряных или бронзовых футляров для патронов, в зависимости от ранга воина. Все они носят черкесские сабли без гард, клинки которых, кроме самых верхушек, утопают в ножнах. Русские офицеры, служащие в Азии, тоже большей частью предпочитают оружие этого вида вместо уставной шашки, и носят саблю на ремне, перетянутом через плечи, а не на поясе. Есть черта, характерная для офицеров кавказских кавалерийских частей, особенно для офицеров-кабардинцев(101), которая заслуживает внимания. Каждый считает своим долгом снабдить руки и ремень как можно большим количеством серебра, покрытого эмалью; патронники, трутницы, кинжалы и другое личное снаряжение украшают одинаково богато. Многие, однако, считают новый, неношеный китель, совершенно неприемлемым и недостойным мужчины и вообще mauvais gout(102). Когда износ одежды вынуждает воина заменить ее, он сразу нарочно рвет китель в нескольких местах и протирает ножом концы рукавов, чтобы придать им вид уже послуживших; и настолько уже известен этот особый стиль, что портной отправляет заказ не иначе как с требуемым количеством заплат и обшлагами, нижняя часть которых искусно протерта. Была в лагере группа нерегулярной кавалерии, в прошлом профессиональные воры и мародеры из окрестностей Александрополя(103), которых отправляли на специальные операции по угону вражеских стад и отар. Ими командовал известный главарь разбойников по имени Самад Ага, карапапак(104). Им тоже пришелся по вкусу кавказский стиль одежды и оружие.
   Среди приписанных к штабу Лазарева был драгунский офицер, который приходился двоюродным братом Шаху Персии. Брат его служит вместе с казаками императорской гвардии. Их отец, дядя Шаха, был сослан племянником, царствующим повелителем, то ли по некой прихоти, то ли в целях обеспечения безопасности своего единовластия. Вскоре после нашего приезда в лагерь явился, предлагая свои услуги в качестве военного, некий Хуссейн Бей, турок, чья мать была хорошо известной в Европе писательницей, и чья книга о жизни в гареме явилась сенсацией несколько лет назад. Сам Хуссейн Бей является автором нескольких книг, среди которых есть одна, которую я не так давно видел в Константинополе "Les Imams et les Dervishes"(105); а после своего визита в Чикизляр он опубликовал очень интересное письмо в парижском "Temps"(106), целых три или четыре колонки, под названием "Comment nous avons pris Kars"(107). В нем он раскрыл тот факт, что велась секретная переписка между его тезкой, Хуссейном Беем, местным полковником артиллерии с кем-то вне русского военного лагеря и о своей ведущей роли в прекращении этой переписки. Почему услуги этого господина были отвергнуты, я не знаю, но он почти сразу оставил лагерь, получив, по той или иной причине, насколько мне известно, крупные наградные от генерала Лазарева. Еще одна заметная фигура в лагере тех дней - некий Нефесс Мерквим, вождь йомудов, в прошлом хан крупного аула под Красноводском, полностью разрушенного текинским набегом; только он и один из его сыновей избежали поголовной резни. Йомудскому старейшине было поручено сформировать и возглавить пять сотен туркменской йомудской кавалерии, направляемой против ахалтекинцев в предстоящей компании. Это наглядный факт того, как русские используют племена друг против друга. Вероятно, они также будут использовать своих новых подданных из Енги Шехера и Аскабада.
   Полицией в лагере командовал армянин-мусульманин из Еревана, имени его я не помню. Свои задачи он выполнял очень эффективно. Полицейская администрация лагеря действует весьма оперативно и сурово, ей далеко не всегда требуются убедительные доказательства, чтобы привести в исполнение строгое наказание предполагаемого нарушителя. Однажды мой слуга присвоил дорогой серебряный пояс, декорированный эмалью, который я приобрел в качестве сувенира в Армении, и отказался вернуть его. Я доложил о случившемся начальнику полиции, и провинившемуся слуге предложили вернуть изделие. Он заявил, что ничего не знает об этой вещи, и ему было приказано покинуть лагерь в течение двадцати четырех часов и без разрешения не возвращаться. Кстати о полицейской администрации, я видел в Чикизляре пример наказания кнутом, хотя меня уверяли, что российское законодательство отменило его. Для осуществления грузовых перевозок экспедиции было нанято большое число туркменов и киргизов с верблюдами. Они получали определенную сумму ежедневно за свои услуги и за каждого животного, и в случае, если какие-то животные погибали от истощения в дороге, или были захвачены или искалечены врагом, хозяину компенсировали ущерб в размере ста рублей ассигнациями за каждое животное, - а это в то время равнялось примерно десяти английским фунтам. Многие из этих людей взяли с собой только самых слабых верблюдов, из тех, что были в их распоряжении, зная, что нигде больше не выручат за них такую хорошую цену, и пользовались любой возможностью в дальних переходах оставить их в пустыне. В таких случаях с них стали требовать, в доказательство утверждений, приносить с собой хвосты верблюдов, которые якобы пали. Группа киргизов и туркменов была направлена с грузом из Красноводска вдоль берега до поста Чикизляр. Они побросали верблюдов по дороге, предварительно обрезав им хвосты, которые, как положено, предъявили в лагере. Лазарев заподозрил неладное, и приказал отряду кавалерии проследовать по маршруту движения каравана, и поискать тела павших верблюдов. Всадники наткнулись на животных, спокойно пасущихся на просторе; самочувствие у них было прекрасное, если не считать отсутствия хвостов. Улики против виновных оказались более чем убедительными, и, другим в пример, для предотвращения повторения подобного мошенничества, каждого приговорили к ста ударам казацкой плетью по голой спине. Плеть эта совсем не соответствует нашим представлениям о подобном приспособлении. Она больше напоминает цеп. Ручка из китового уса или тростника, оплетена шипами из кожаных лент. Такие же шипы и на подвижной части плети, соединенной с ручкой посредством кожаных шарниров. Нарушителей связали, положили ничком, при этом один казак сел на голову, а второй - на ноги каждого. Спины заголили и нанесли по сто ударов. Выступили суровые рубцы, но, несмотря на страдания, которым подвергли наказанных, ни один крик или стон не сорвался с их губ. Все зажали зубами какую-то тряпицу из одежды, чтобы не кричать, и терпеливо перенесли экзекуцию. Среди этих людей считается очень неприличным реагировать на какую бы то ни было боль стонами или выкриками, и мне говорили, что мужчина, выказавший подобные признаки слабости, впоследствии не сможет найти себе жену. Когда мне случилось заметить старшему офицеру, что, насколько мне известно, наказание кнутом в России отменено, он откровенно ответил, что да, отменено, но что генерал позволил себе применить это дисциплинарное наказание, тем более что сами провинившиеся определенно предпочитают его отсылке в бакинскую тюрьму или, например, в Сибирь; вероятно, он был прав.
   Арабы-погонщики мулов недолго оставались в лагере. Они так напугались, услышав истории о страданиях в туркменской пустыне, им внушали такой страх дикие текинские всадники, что они не пожалели вернуть выплаченный аванс, и возвратились в Персию. Насколько я знаю, многие сотни арабов направлялись в Чикизляр, но были остановлены в Астерабаде в соответствии с инструкциями, сделанными британским консулом местным персидским властям.
   Через несколько дней после прибытия, генерал Лазарев наградил крестами Святого Георгия двух солдат, отличившихся в стычке с текинцами при Бурнаке. Батальоны, в которых они служили, выстроились на парад по этому случаю, и генерал вручил награды самолично, одновременно одарив каждого наградными деньгами, из своего кармана или из иного источника, это я не могу сказать. Сразу после я стал свидетелем необычной церемонии, которая, оказывается, традиционна в таких случаях. По окончанию официальной части ряды расстроились, и роты стали поздравлять своих вновь награжденных товарищей, которых сразу же схватили и, уложив каждого на кусок брезента, находившегося в руках восьми крепких солдат, стали подбрасывать в воздух, повторяя эту процедуру с поразительной частотой. Это был своего рода грубоватый веселый обычай, некий вид посвящения, продолжаемый до тех пор, пока виновники торжества не соглашались угостить друзей водкой в знак благодарности за поздравления. Весь процесс проходит в приподнятом настроении, бурно выражаемом обеими сторонами. В тот же вечер, нанося визит одному знакомому майору казаков, я увидел, как русские солдаты развлекаются иногда в этих отдаленных местах. Глубоко в землю вкопали столб, к нему прикрепили две веревки, каждая где-то двадцать футов длиной, концы ее держали два солдата с повязками на глазах, в другой руке у каждого был кусок крепкой веревки длиной фута три. Разойдясь от столба на расстояние натянутых веревок в противоположные стороны окружности, по которой им предстояло передвигаться, они ждали сигнала. После сигнала солдаты внимательно прислушивались, пытаясь по возможности определить приближение соперника. Если это происходило, один убегал от другого по кругу. Если кому-то удавалось подкрасться близко к другому, он пускал в ход кусок веревки, нанося им дюжину ударов, насколько я понял, максимально разрешенное количество за раз. Представление, похоже, было по нраву, как майору, так и остальным зрителям. Я отметил про себя во всех этих случаях ничем не омрачаемое веселое настроение, с которым принимались солдатами суровые удары, приводящие порой к настоящим синякам и ссадинам. Действительно, я не помню, чтобы встречал где-то еще такие случаи выражения добродушия в столь непростых обстоятельствах, какие преподносила моему вниманию жизнь в Чикизляре. Проводились также бега, с целью как скрасить монотонное существование, так и проверить качество и силу офицерских лошадей, ведь только им разрешалось принимать участие в этих скачках. Я наблюдал полковника князя Голицына и других старших офицеров в таких состязаниях верхом на собственных лошадях, при этом генерал Лазарев выставлял победителю довольно любопытный приз - фунт льда, произведенного в его собственном холодильнике, ведь едва ли стоит упоминать, что натурального льда не найти на "измеримом расстоянии" от лагеря.
   Со времени моего предыдущего посещения Чикизляра, здесь, в гражданской части лагеря, где располагались улицы деревянных хибарок и постоянный базар, поселилось много татар, армян, персов и других представителей восточных народов; соответственно, и базар выглядел в значительной степени по-восточному. Фрукты и овощи, привозимые из Ленкорани, что на устье Гюргена, в изобилии; много грубых палаток, где можно купить чашку чаю, ведь такой напиток как кофе совершенно неизвестен среди подавляющего числа населения этой части мира. Вот человек, окопавшийся за несколькими баррелями(108) яблок из Ленкорани; а вот другой, весь товарный запас которого - горка гранатов. Тот тип с бритой головой, в просторных восточных одеждах, пронзительно кричит, будто в агонии, привлекая внимание к своим дыням; а вот другой скорбит над картинным самоваром, похожим на бронзовую похоронную урну, показывает, что чай на разлив мелкими порциями готов. Вот выставил свое оборудование русский портной из Баку, а вот продавец глиняных горшков из Петровска(109) заставил землю вокруг несколькими сотнями своих изделий, которые и расхваливает. Я назвал это базаром в противопоставление главной улице, или "Проспекту", как его уже окрестили солдаты, где разместились импозантные постройки армян - продавцов спиртного и бакалейщиков. В ряду коммерсантов разместился и фотограф, открыли свои лавки, по меньшей мере, два часовщика. Это была самая нелепая смесь восточных и западных физиономий, одежд и товаров; и как венец всего, встреченный мной однажды туркмен, в костюме истинного кочевника, в котором огромная папаха из овчины затмевала все остальное, на боку висела сабля и кинжал в ножнах, он степенно прогуливался по "Проспекту", держа под рукой шелковый зонт парижского производства. Вид, с которым он нес свое новое приобретение, говорил открыто о немалой доле достоинства, добавленного этим изделием к тому, на которое он мог рассчитывать раньше.
   Среди происшествий, разнообразивших общую монотонность нашей жизни в Чикизляре, были редкие тревоги, связанные с проникновением мелких конных отрядов текинцев в окрестности лагеря. Как-то вечером, около десяти часов, от моих записей в кибитке меня отвлекло необычное оживление у кавалерийских казарм. Слышался звон оружия и "Спешно в седло!". Торопливо приблизившись к казармам, я узнал, что прибыли лазутчики, донесшие о значительных силах врага недалеко от нас. Полк кабардинской кавалерии направили на рекогносцировку. Генерал князь Витгенштейн возглавил разведчиков. Я запряг свою лошадь как можно быстрей и присоединился к группе невдалеке от лагеря. Ночь была очень темной, но поскольку песчаная равнина, простиравшаяся на несколько милей от края моря внутрь материка, была идеально ровной, мрак не представлял больших проблем, что касается езды верхом. Прошли пять-шесть миль, выслав разъезды вперед во всех направлениях, но никаких следов врага не обнаружили. Так продолжалось всю ночь, и заря только занялась, когда мы, усевшись на наши бурки, или шерстяные накидки, приступили к импровизированному завтраку, припасы для которого генерал предусмотрительно распорядился прихватить с собой. Была ли это настоящая тревога, или учебная, которые часто практиковались, чтобы держать войска все время в боевой готовности и приучить к непредвиденным случайностям, я не могу сказать.
   Нельзя лучше завершить главу о происшествиях в Чикизляре, чем рассказом о странном случае, приключившемся там со мной. Среди многих необычных обитателей Чикизляра было два заслуживающих особого внимания. Это средняя обычного вида свинья и самая простая белая собака, кажется только, неважно воспитанная. Они были неразлучными друзьями, и каждое утро спозаранку отправлялись вместе на прогулку по лагерю, поочередно подходя, с весьма умным видом, к двери каждой палатки, где свинья хрюкала, а собака лаяла, чтобы обратить внимание жителей на свои персоны. Таким манером они систематически обходили лагерь, при этом, очевидно, собака считала себя ответственной за свою более жирную подругу, явно направляя движения пары; а с приближением вечера именно она загоняла свинью домой. Последняя часто отказывалась возвращаться, выражая желание продлить прогулки и на более темные часы суток, но напарница хватала ее за ухо зубами и тащила, невзирая на протесты, в направлении ее резиденции. В один очень знойный день я лежал на ковре в теневой стороне моей кибитки, пытаясь вести дневник и покуривая трубку из корня эрики(110), довольно-таки крупную. Имея в виду закончить длинное предложение, я вытащил трубку изо рта и положил ее на песок сразу за край ковра, чтобы, не ровен час, не прожечь его. Несколько минут я был полностью поглощен своими записями, пока хрустящий звук позади меня не заставил вздрогнуть от неожиданности и поспешно обернуться, чтобы увидеть знакомую свинью с трубкой из корня эрики во рту, - правда, она не столько курила, сколько поедала ее. Она успела съесть уже большую переднюю часть вместе с табаком, а когда я попытался вернуть свою изъятую собственность, дала стрекача по всему лагерю, и с огромными трудностями мне удалось собрать несколько осколков. Я до сих пор храню их в качестве сувенира на память об особенностях восточно-каспийских свиней.
   В течение долгих трех месяцев пребывания в Чикизляре, в тщетных ожиданиях осуществления надежды на продвижение хоть в каком-то направлении, у меня было много интересных бесед с русскими офицерами об интересах России в этой части мира, и, отдавая им должное, надо сказать, что интересы эти были выражены в самой откровенной и наиболее неприкрытой форме. Хоть на секунду усомниться, что законной границей между Персией и Россией является Аттерек, по всей его длине от устья до истока, означало нести полную ересь; и я слышал, как один штабной офицер выразил сожаление, что Астерабад вообще вернули Персии. Он нарисовал живописную картину того, какая разница между лагерем среди тенистых деревьев за Гюргеном, и нашей теперешней стоянкой в мрачных и пустынных песках. Я думаю, что общим чувством русских военных, знающих об этой части Империи не понаслышке, было то, что Россия оказалась не в меру щедрой, возвратив такой лакомый кусочек территории, включающий в себя Решт и древнюю столицу Каджаров, захваченный чуть более ста лет назад, и что им можно считать себя слишком скромными, ограничиваясь только тем, что лежит к северу большой горной цепи, доходящей до Мешеда.
   Хотя я видел Аттерек по всей его длине от Боюн Бачи до Чатте, у меня еще не было возможности осмотреть его дельту, о которой говорилось немало интересного, и я воспользовался отправкой в этом направлении, для обследования прикаспийских болот, группы охотников под началом князя Витгенштейна, джентльмена, которому я обязан за многие и многие его любезности. Мы вышли в три часа пополудни, когда сильная жара начинала потихоньку ослабевать, пару миль прошли вдоль побережья, а потом повернули внутрь страны в направлении на юго-восток. Три часа наш путь лежал через песчаную пустыню, тут и там встречались полусухие дождевые лужи; ведь, странное дело, здесь прошли два-три очень сильных ливня, совсем нетипичный факт для этого времени года. Долина всего на несколько дюймов выше уровня моря, и на расстоянии трех милей от моря нам приходилось иногда идти до половины мили вброд через протяжные мелководья, образованные морской водой, пригнанной сюда средней силы штормами. В самых глубоких местах вода не доставала до половины лошадиной ноги, и была населена большим количеством белого карпа, известного у персов как сефид махи, или белая рыба. Вода испарялась, быстро оставляя после себя песок, густо покрытый по кромкам солями и усыпанный тысячами погибших рыб. Даже еще дальше внутрь материка встречались эти рыбы, разлагающиеся в песке. Проскакав четыре часа, мы достигли первых следов Аттерека. Густые луговые травы росли в изобилии внутри и по краям широких мелких каналов, сейчас совершенно сухих. Раз нам пришлось продираться сквозь густую чащу похожего на бамбук камыша, девять или десять футов высотой. Дальше вздымался крупный песчаный кряж, одна сторона которого была круто обрублена явно людскими руками, на нем располагалось туркменское кладбище. В тот вечер мы намеревались достичь передового русского поста, одного из связующих звеньев между Чикизляром и началом дельты Аттерека. Похоже, что мы заблудились; тогда, выслав вперед группу казаков-разведчиков, остановились на кладбище, с которого открывался широкий обзор долины. Темнота опускалась быстро, и так как было мало надежды найти потерянную дорогу до утра, мы предпочли провести ночь на месте. В центре небольшого плато на возвышенности, где мы остановились, находились два тюрбе, то есть могилы местных святых. Это простые круглые постройки из необожженного кирпича без крыш, где-то двадцать футов в диаметре и двенадцать в высоту. Во внутренней поверхности стены полдюжины грубых ниш, предназначенных для хранения обетованных приношений. В центре каждого строения имелся своего рода алтарь-памятник, около трех футов в высоту и восемь в длину. На нем лежал череп дикого пустынного барана с огромными спирально закрученными рогами. Череп этого животного - принятое погребальное украшение среди туркменов. Обычные могилы кладбища такие же, что я видел в деревне Хасан Кули - на них деревянные столбы, старые ящики и изделия домашнего обихода. Тут и там чахлый куст, растущий у могилы, покрыт лоскутами материи, привязанными к его веточкам, вокруг под ним лежат беспорядочно кусочки разбитой фарфоровой и глиняной посуды. Чтобы разведчики смогли найти обратный путь, мы разожгли большой костер из старых ящиков и столбов, которые валялись на самой верхней части плато. Стоило только разгореться костру, как нас атаковали мириады гигантских москитов, привлеченные светом. Это были худшие представители москитов из тех, что мне приходилось встречать. Они жалили даже сквозь льняные рубашки и штаны, которые были на нас надеты, и за пять минут руки и лица опухли от множества укусов. Мой левый глаз совершенно закрылся. Лошади тоже страдали ужасно, одна из моих полностью вышла из строя на несколько дней. Мы отошли далеко в сторону от костра, прежде чем кошмар прекратился. Я думаю, серьезная атака этих насекомых может быть определенно фатальной для любого обычного животного.
   Была половина одиннадцатого ночи, когда пронзительные громкие крики нашего казачьего эскорта, наконец, были услышаны. Тогда издалека донеслись похожие звуки в ответ, и вскоре после этого мы увидели звездочку сигнального огня далеко-далеко в пустыне. До этого места мы скакали час. Это был большой фонарь, зажженный на вершине столба влезшим на него человеком, и он виднелся на мили кругом над мелкими возвышенностями долины. Мы достигли нашего ночлега, - Боюн Бачи, - разбросанный лагерь на двести человек у берега похожего на озеро водоема. Этот последний, как мне сказали, был лужей дождевой воды, но его внушительные размеры и глубина, а также тот факт, что берега густо поросли камышом и кустарником, заставили меня считать, что это постоянный водоем. По всей округе проходят каналы, одни природные, другие, возможно, поливные, и озеро, наверно, только теперь изолировано, а раньше, я полагаю, было частью нерегулярной системы водных потоков, по которым Аттерек впадает в море через его широкую плоскую дельту в дождливый сезон. На следующий день мы вернулись к кладбищу, и после двух часов пути, все время на юго-восток, прибыли в аул, или деревню Гюйли, состоящую более чем из четырехсот кибиток, сконцентрированных в две отчетливые группы. Здесь я впервые увидел канал, несший воды Аттерека, и действительно достигающий моря рядом с южными границами лагуны Хасан Кули. Невозможно сказать, был он естественного или искусственного происхождения, скорее последнее. Потому что в период сильной засухи поток воды поворачивают и возвращают, делят еще и еще на поливные цели и на поение скота. Немногочисленные жители прилегающих деревень часто ссорятся и дерутся за право повернуть поток. За исключением мелкого водоема, упомянутого выше, этот канал, снабжающий деревню Гюйли, был в тот сезон наиболее северным отводком Аттерека, ближайшим к морю. Туркмены утверждают, что зимой другие сухие русла, пересеченные нами по дороге из Чикизляра, щедро наполняются водой. Снабжение деревни водой очень скудное. Поток, если можно так назвать извилистую линию грязной воды, без заметного течения, имел среднюю ширину от двенадцати до четырнадцати футов, и нигде не был глубже, чем по колено. Русло его глинистое и нездоровое; ведь под первым тонким слоем мергеля лежит слой черно-голубой легкой глины, которая, из-за частого пересечения канала вброд верблюдами, лошадьми и другими животными, поднялась и смешалась с водой. Вода также имела примеси гниющих продуктов животного и растительного происхождения, поступающих из расположенных выше болот, и сильно пахла сероводородом. Кроме того, домашние животные деревни, козы, овцы, коровы и собаки стоят и барахтаются в воде весь день напролет; и в странном несоответствии с принципами гигиены, купание общины производится не выше, а ниже деревни. От края канала проделаны углубления, через которые сквозь ил фильтруется вода на нужды людей. Только верхний слой жидкости в этих приемниках можно употреблять, чуть ниже вода темная, как чернила. Кажется странным, что при таких обстоятельствах, и с учетом широких болот вокруг, нет эпидемий малярии. Наоборот, представители обоих полов и всех возрастов выглядят здоровыми и хорошо развитыми. Крупные москиты в изобилии. После ночи в палатке, разбитой неподалеку от канала, мои глаза заплыли, а лицо стало почти неузнаваемым. Местные защищаются от этих насекомых, поддерживая постоянный тлеющий огонь в центре кибитки. Воздух, таким образом, наполняется едким древесным дымом, который прогоняет врага. Я испробовал это средство, но нашел его таким же вредным, как и зло, против которого оно было направлено. Это вопрос выбора между искусанными руками и лицом, или удушьем и воспаленными от дыма глазами. Много также крупных лошадиных мух, которые жестоко мучают четвероногих. Одна из моих лошадей совсем ослабла от множества воспаленных ранок, возникших от укусов мух. После ужасной ночи при деревне Гюйли, вся наша группа въехала в широкие болота, в которых в этом сезоне терялся Аттерек; только редкие протоки пробивались в лагуну. Две мили мы следовали вдоль извилистого потока, который в некоторых местах был глубоким и узким, таким узким, что порой совершенно исчезал из виду за кустами тамариска, растущего на обоих берегах. В жирной и мутной воде было много рыбы, так много, что рыбы не могли двигаться иначе, как пробиваясь и прыгая друг через друга. Это были, в основном, как везде в этих водах, сефид махи, или крупные белые карпы. Когда мы, от случая к случаю, пересекали ручей, лошади давили их насмерть десятками. В более менее просторных закоулках под кустами притаились крупные щуки, они до того отупели от грязной воды, что казаки вылавливали их во множестве, кого поражая концами сабель, а кого и просто вытаскивая за хвост из воды. По качеству эта рыба, правда, казалась малопригодной в пищу. Грубая трава, похожая на осоку, густо росла повсеместно, и тут и там встречались небольшие расчищенные участки, на которых выращивались очень хилые овес, ячмень и некоторые другие подобные злаки. Были там широкие гряды огурцов и арбузов (карпыс). На самом деле, только этот последний достоин упоминания, поскольку зерна и кукурузы очень мало. Тут и там встречались приподнятые платформы, с которых люди постоянно наблюдали за полями и стадами; поскольку мародеры текинцы и гоклены очень часто угоняли скот и сжигали зерно своих более миролюбивых собратьев, а берега Аттерека являли собой прямой и обеспеченный водой путь к прибрежным деревням. Везде среди разбросанных полей виднелись могилы воинов, погибающих время от времени в таких набегах. Несколько куропаток и перепелов иногда выпрыгивают из злаковых участков. Их наши проводники-туркмены загоняли на лошадях, ведь птицы эти летят обычно не более пятидесяти ярдов, а потом их можно брать в кустах и траве. Проведя весь день в поисках, мы не встретили ни одного настоящего рукава Аттерека, а те несколько траншей с жидкой грязью, что пересекли, были дренажными канавами прилегающих болот.
   На следующий день мы переместили наши исследования на несколько миль дальше к востоку, по направлению к началу дельты. Мы пересекли сотни ярдов болотистой земли, покрытой камышом, который рос выше голов лошадей, копыта последних глубоко утопали в смеси грязи и спутанной травы внизу. Тут и там широкие полосы похожего на бамбук камыша, высотой в пятнадцать-восемнадцать футов, совершенно непроходимые, заставляли нас совершать обходы. Среди этих зарослей камыша находились мелкие пруды, забитые рыбой, большей частью дохлой и разлагающейся. Воздух был пропитан зловонными испарениями продуктов гниения животного и растительного происхождения. Широкие стаи водоплавающих вздымались, крича, с этих прудов при нашем приближении. Были это голубые цапли, лебеди, большие бакланы, фламинго, фрегаты, и даже орлы и соколы вместе. Также иногда внезапный плеск и треск камыша возвещал о приближении кабана, животное могло вырваться на открытое пространство и броситься дальше через болото. Иногда появлялась пара, в сопровождении четырех-пяти поросят-подростков. Трудное дело гнаться за ними по болотистой земле, где лошади часто утопали по колено в топких местах; но обычно мы загоняли добычу, после погони в милю или что-то около того, чаще всего в густо заросший кустами пруд. Здесь их буквально изрешечивали пули карабинов туркменов и казаков. Нам удалось захватить живьем двух молодых кабанчиков. Они уже хорошо подросли, тела их были оливкового, серо-коричневого цвета, с черными продольными полосками. Полоски у кабанов с возрастом исчезают. Огромное количество кабанов ежегодно уничтожается туркменами, потому что они наносят ущерб посевам риса, зерна и дынь. В пищу их никогда не употребляют, ведь местные жители все мусульмане-сунниты.
   Основательно осмотрев дельту Аттерека, и сверив мои собственные наблюдения с наблюдениями других, я пришел к убеждению, что в течение трех четвертей года ничего, что могло бы называться рекой, не подходит ближе, чем на десять миль к берегу, а вся вода полностью разбирается в поливные каналы и образует обширную поверхность топких болот. Эти последние, если судить по их состоянию в самые жаркие месяцы года, зимой и весной должны наводняться и становиться совершенно непроходимыми. Ничего похожего на большой главный поток дельты не существует, и потребуются значительные инженерные работы, чтобы обеспечить проход самого маленького судна с моря. Наличие этого болота, тридцать милей в длину и двадцать в ширину, способствует очень большой неопределенности в вопросе о точной линии границы. Хотя в то время настоящей русско-персидской границей считалась река Аттерек, по меньшей мере, с дипломатической точки зрения, на практике казалось, что эту роль играет расположенная южнее река Гюрген, не зря некоторые авторы именно ее называют границей. Русские власти, однако, утверждают, что они никоим образом не претендуют на Гюрген. Персидская военная застава, ближайшая к демаркационной линии, располагается в форте Ак-Кала, расположенном на реке Гюрген.
   По той или иной причине, значительное внимание стал привлекать вопрос о работорговле у туркменов, который не затрагивался с незапамятных времен. Новый персидский губернатор Астерабада выпустил строжайшие указы, предписывающие туркменским племенам, признающим власть Шаха, независимо, на персидской территории, или в настоящий момент проживающим на территории России, немедленно освободить всех пленных, которых те держат как рабов. Незадолго до этого в деревне Чикизляр произошел любопытный случай. Женщина-персиянка, из богатой семьи, была захвачена во время грабительской туркменской экспедиции, и содержалась как рабыня. Родители, узнав, где она находится, прибыли в Чикизляр в надежде выкупить дочь; но ее владелец ни за какие деньги не хотел расставаться с добычей, утверждая, что теперь она его жена. Дело передали генералу Лазареву, а тот решил, что, если женщину использовали просто как рабыню, то следует вернуть ее немедленно безо всякого выкупа; буде же доказано, что она стала женой туркмена, - место ее около своего мужа. Сама госпожа выразила желание вернуться в Персию; но, поскольку муж смог доказать факт супружества, женщину заставили остаться в Чикизляре. Это решение вывело ее из себя до такой степени, что пришлось применить физическую силу, чтобы сопроводить несчастную из палатки генерала и доставить в кибитку мужа.
  
  
  
   ХАСАН - КУЛИ - СМЕРТЬ ЛАЗАРЕВА
  
   Хасан-Кули - настоящая йомудская туркменская деревня, расположенная на песчаной косе, обнимающей северную часть лагуны с тем же названием, той самой, в которую впадает река Аттерек. От лагеря Чикизляр досюда около пятнадцати верст, здесь сейчас начинается новая русско-персидская граница.
   Дорога на Хасан-Кули (а скорее Хассан-Гули) (111) лежит вдоль плоского песчаного берега, протянувшегося на юг от Чикизляра, и окаймлена с материковой стороны низкими песчаными холмами, слегка окропленными пересохшими кустами и травой вида осоки. Настолько низок уровень берега и так постепенно идет понижение морского дна, что малейшее усиление ветра с запада в состоянии прогнать воду на пятьсот ярдов вглубь страны, и мне известны западные бури, называемые тенкис, которые заставляют воду выходить из моря на три мили. Незадолго до моего отбытия из лагеря Чикизляр нас полностью затопило одним из таких вторжений морской воды, и кавалерийскому стойбищу пришлось отступить на несколько сотен ярдов. Южнее русского лагеря находится разбросанное собрание кибиток, или круглых туркменских хижин, остатки того, что когда-то было крупной пиратской стоянкой и служило перевалочной базой для пленных персов на южном каспийском побережье перед их отправкой в Хиву и Бухару. Несколько лет назад селение подверглось бомбардировке российскими военными пароходами; с тех пор место потеряло свою былую важность, - простая рыбацкая деревня, - и теперь главное занятие местных жителей состоит в обслуживании российского военного городка. В нескольких сотнях ярдов за пределами села взгляд натыкается на группы черных объектов, высовывающихся из земли и венчающих песчаные холмы. Издалека они вполне могут сойти за людей, стоящих на часах, но при приближении обнаруживается, что это множество колышков, а точнее костей верблюжьих ног, воткнутых ровно в песок и завернутых в кусочки грубого коричневого войлока, применяющегося на покрытие кибиток. Туркмены объяснили мне, посредством своих особых йомудских выражений, что нечто похоронено под этими знаками, и так как в то время я мог понять только одно из каждых трех слов, произносимых ими, то вначале пришел к заключению, что это были погребальные символы, а покрытое ими пространство - кладбище. Потом я обнаружил, что похороненными объектами были дыни и огурцы, которые хранят в крытых траншеях, не только защищая их так от ворон, но также и от воздействия солнца. Туркменский дом представляет собой небольшое помещение, достаточное только для членов семьи и их непосредственных бытовых нужд. Такая вещь как кладовка здесь неизвестна.
  Отсюда это кладбище дынь.
   Вся дорога, если колею вдоль моря можно назвать дорогой, совершенно пустынна. На протяжении пути я не встретил ни одно живое существо, кроме огромного черного орла, высматривающего рыб, выброшенных на берег штормом, и нескольких пронзительно кричащих чаек. Милях в четырех от деревни показалось кладбище, похоже, общее для Хасан-Кули и Чикизляра. Расположено оно среди нескольких холмов, значительно возвышающихся над остальными. По мере приближения, поражаешься огромному количеству столбов, в точности похожих на телеграфные. Это обычные памятники, ведь каменные надгробия в этих местах совсем не применяют. При погребении пару льняных ленточек или несколько лоскутков материи прикрепляют к столбу; в описываемый момент много их колыхалось на ветру. По частому наличию закрепленных на верхушках этих столбов блоков, я предположил, что это мачты смэков(112), принадлежавших покойникам, поскольку прикаспийские жители поголовно рыбаки. Есть исключения, что касается памятников-столбов. В некоторых случаях можно увидеть обычную каменную плиту, грубо обработанную под вид туркменской шапки, с короткой надписью в турецком стиле. Вместо стиха из Корана, что мы находим на турецких или персидских могилах, здесь просто имя покоящегося и год его смерти. Иногда написаны имена предков в трех-четырех коленах. Я запомнил одну надпись: "Али, сын Хассана, внук Хуссейна, умер в 1272" (Хигира)(113). Эти каменные надгробия привозят из Персии.
   Кроме столбов, в качестве памятников используют предметы быта. Глиняные чайники и большие кувшины для воды часто стоят в изголовьях могил, и во многих случаях ящички с деньгами или одеждой отошедшего в мир иной служат памятной метой его смерти. Ящички эти имеют размеры обычного походного портмоне, обиты бронзовыми пластинками и прочно перевязаны железом. Что касается детей, женщин и очень бедных мужчин, то единственным знаком для них служат обычно небольшие круги, выложенные камнями, или, скорее, кусочками хрупкого конгломерата мелкого морского ракушечника. На южном конце кладбища стоит маленький деревянный домик с заостренной покатой крышей, окруженный неглубокой канавой. Рядом два столба, один очень высокий, второй пониже, на верхушке последнего установлен флюгер, или "петушок". Удивительно, что даже здесь это приспособление ассоциируется с петушком, ведь на вершине этого столба с флюгером он тоже в грубом виде представлен. Маленький деревянный домик, сделанный, как видно, из обшивных планок старых рыбацких лодок, являет собой что-то вроде кладбищенской часовни, где мулла читает несколько стихов из Корана при каждом погребении. Иногда здесь богатый и расположенный к щедрости житель округи выставляет овцу или козу, которую забивают и готовят угощение для бедняков. Хоронят, должно быть, в очень больших гробах, раз песок на многих могилах провалился на три-четыре фута. Я был вынужден обратить на это внимание в результате одного происшествия. Офицер-драгун, сопровождавший меня в поездке, был занят зарисовками с некоторых могил. Делал он это, сидя на коне. Тут я заметил, что задние ноги лошади постепенно уходят в песок, сразу за ними - передние, и вдруг, ни с того ни с сего, прежде чем всадник успел опомниться, раздался треск, и лошадь вместе с наездником оказались в туче песка и пыли. Лошадь провалилась в могилу. Нечто похожее произошло однажды со мной в Армении, когда, не осознавая того, я пустил лошадь через крышу одной из полуземлянок местных жителей, и ноги ее провалились сквозь землю. Эти могилы имеют, кажется, мало общего, или вообще ничего, с могилами родственных им татарских племен, живущих к западу от Каспия. Между Баку и Шумахой жители-мусульмане неизменно ставят в изголовье могил каменный обелиск в виде наконечника копья, около восемнадцати дюймов в высоту. На полпути между кладбищем и Хасан-Кули есть странного вида постройка, предназначенная для такого же необычного использования. Это маленькая насыпь от двенадцати до пятнадцати футов в высоту, с плоским верхом и столбом на ней. Если человек погибает в сражении, его хоронят, по возможности, на месте битвы, в той же одежде. Если он умирает от старости или болезни, его сносят на кладбище, а одежду вывешивают на столбе, установленном на кургане, упомянутом только что. Несколько раз в году его друзья или родственники приходят стряхивать и чистить одежду, а иногда приносят новую в подарок. Эта традиция называется иоюнвусхе.
   Между кладбищем и деревней (или городом) Хасан-Кули тянется одна и та же широкая долина песка и соли. Столбы песка, порожденные вихрями, танцуют тут и там, и своего рода песчаный туман наполняет воздух, делая предметы дальше четырех сотен ярдов невидимыми. Эта песчаная и соленая пыль, забивающая глаза, очень неприятная вещь. В середине долины наш проводник, туркмен-йомуд на русской службе, нашел себе объект для демонстрации пустынного благородства. То был осел средних размеров, который, если судить по его вьючному седлу и поводьям, сорвался с привязи.
  Туркмен пустился в погоню, а беглец полностью оправдал свою характеристику "сильного дикого осла пустыни", поскольку длинноногая лошадь смогла догнать его только через пятнадцать минут. Более трех миль потом туркмен упорно гнал его впереди себя до самого момента передачи в руки хозяина. Когда его спросили, возместил ли последний хоть как-то его труды, последовал ответ: "Он сказал спасибо, и этого достаточно; в другой раз, может быть, он также мне поможет." И все же этот туркмен, с его папахой гвардейца-гренадера, кривой восточной саблей, винтовкой на ремне, оставался личностью, с которой я бы, конечно, держал глаз востро, попадись он мне навстречу в другой части мира в безлюдном месте. Характер у туркменов противоречивый. Я убежден, что их природные наклонности очень позитивны, а ментальные способности весьма значительные. Под постоянным и сильным руководством, несомненно, они разовьются в прекрасных граждан и неоценимых солдат. Действительно, они показывают выдающиеся способности в самоуправлении и постоянно подчиняются выборным вождям деревни так же, как и французские и английские избиратели соглашаются с решениями своих мэров. Их беззаконные и хищные манеры в отношении соседей есть результат неудачного стечения обстоятельств, вроде тех, что создали сходные привычки в дни наших феодальных предков. Сейчас я говорю о туркменах-йомудах, а не об их соседях-текинцах.
   Сбавив ход около деревни, мы миновали несколько военных могил, печальных свидетельств состояния дел между разными ветвями одной нации. Туркмены-текинцы, которые, по всем статьям, были шайкой отъявленных мерзавцев, проводили свой досуг в набегах на соседей. Когда удача сопутствовала им, они убивали все мужское взрослое население, а женщин и детей угоняли в рабство. Атакованные деревни, естественно, старались отогнать захватчиков, все здоровые мужчины вставали сразу на защиту своих жизней и домов. Любопытное различие существует в системах погребения тех, кто погиб в битве, и тех, кто умер в своей постели. Как я уже говорил, умершего естественной смертью несли на кладбище, а одежду его развешивали на иоюнвусхе. Но павшего в битве хоронили в его одежде, когда возможно, как раз на том месте, где убили. Окрестности деревни Хасан-Кули полны такими могилами - свидетельствами насильственных смертей. Могила воина состоит из столба, приблизительно двадцати футов в длину, вкопанного вертикально в песок, основание обведено окружностью, выложенной мелкими камнями, внутри нее собран комплект кувшинов для воды и глиняных чайников, дань памяти об ушедшем. Иной раз тряпочка изо льна или кусок войлока с грубой вышивкой висят, как знамена, на столбе. Вся песчаная долина перед деревней усеяна этими метками сражений, некоторые из них появились всего несколько месяцев назад. У деревни нет окрестностей. Слишком часто наведывались незваные гости-текинцы, чтобы позволить себе роскошь загородных резиденций. Нет ничего, известного жителям Западной Европы, что я мог бы сравнить с туркменской деревней, кроме, может быть, тех скоплений пчелиных улей, что можно увидеть вдоль испанского берега Бидассоа(114). Кибитка в точности напоминает улей, только огромный, и одна копия другой. Это те же "пчелиные домики", что мы находим в развалинах древней кельтской архитектуры, только не из камня, а из камыша и войлока. Что касается туркменов и кельтов, наблюдается любопытная схожесть между именем личности, взятым в название деревни и родовым именем на моей родине. Хасан-Кули (Гули) означает "слуга Хасана", в том же духе как на Востоке говорят про себя "слуга Аллаха", "слуга Мухаммеда" или "слуга Али". Согласно некоторым другим источникам, "Гули" означает "озеро". В Шотландии есть слово gillie - слуга; а в Ирландии имя "Giola Patrick" - то есть "слуга святого Патрика". Я не знаю, что по этому поводу сказали бы филологи. Мое внимание к данному вопросу привлекла удивительная похожесть этих людей на жителей западной Ирландии. Поразительно подобны типы лиц, воинственность и чувство юмора обеих народностей. Независимая клановая организация и выборная система при определении вождя - другие схожие моменты, а кочевая пастушеская жизнь напоминает ту, что вели ранние обитатели кельтских районов Британских островов.
   Хасан-Кули, состоящий из восьми или девяти сотен кибиток, называемых аладжаками кочевниками восточных долин, почти исключительно рыбацкое поселение, в котором живут туркмены племени джаффар бай (или бей). Оно расположено на песке берега, всего на несколько дюймов возвышающегося над уровнем моря. Самый легкий бриз в определенном направлении в состоянии продвинуть мелкие воды лагуны в середину деревни. Соответственно, кибитки устанавливают на слегка приподнятые платформы из уплотненной земли, чтобы защитить пол от затопления, а несколько деревянных построек, в том числе дом вождя, стоят на крепких деревянных столбах в три-четыре фута высотой. Перед каждым домом сделано возвышение в восемь-десять футов над землей, на нем иногда установлен камышовый навес. Эти платформы используют для сушки рыбы и пуха морских птиц, пользующегося большим спросом в Персии. Джами, или мечеть, самой примитивной конструкции. Это вытянутая платформа плотной земли двадцать пять футов на двенадцать, окопанная неглубокой траншеей по периметру, приподнятая примерно на пятнадцать дюймов над окружающей ее поверхностью. Широкие доски, положенные через канаву с каждой стороны образуют собой входы на платформу. Муэззим(115), встав поблизости на открытом месте и приложив руки рупором ко рту, произносит протяжный призыв к молитве в назначенные часы. Я заметил, что в деревне несколько таких молитвенных площадок в разных местах, ясно, одной совершенно недостаточно для всех. Ни в какой туркменской деревне я не видел крытых строений, предназначенных для религиозных служб. Образ жизни кочевников полностью исключает возможность использования зданий с куполами и минаретами, какие приняты у оседлых мусульман. Кроме ловли и сушки сефид махи, или белой рыбы, никакого производства здесь нет, если не считать строительства кибиток. Последнее, правда, процветает; но предназначены ли изделия на обновление местных жилищ, или их делают для реализации в соседних общинах, я не смог уточнить. До 1859 года Хасан-Кули был центром пиратства. Мулла Дурды, экс-корсар, а сейчас уважаемый старый господин, который, во время моего пребывания в Чикизляре, был одним из главных местных подрядчиков интендантства, родом отсюда. Все еще остаются признаки старой привычки, столь дорогой сердцам хасан-кулийцев; и вдоль дикой, неохраняемой толком, персидской границы, подданные Его Величества Наср Эддин Шаха до сих пор имеют основания бояться приграничных кочевников. Даже после подавления открытого пиратства в акватории Каспия, рейды на персидское побережье и удержание важных лиц ради выкупа продолжались; и невыкупленных персидских пленниц все еще можно встретить в Хасан-Кули, правда, они уже не простые пленницы, а стали женами туркменов, и персидская кровь часто проглядывается в черных глазах, высоких изогнутых бровях и женственных чертах лиц юных жителей.
   Я уже упоминал о деле персидской женщины, пленной в Хасан-Кули, чье место заточения было раскрыто; когда родственники затребовали ее возвращения, российский эмиссар, направленный за ней, встретил вооруженное сопротивление. Происшествия вроде этого очень редки, поскольку персидские пленницы совершенно прижились в туркменской среде и в большинстве случаев не желают оставлять своих детей и вновь обретенные дома. Весьма удивляет тот факт, что за многие годы, предшествовавшие захвату залива Ашурадэ русской флотилией, персидское правительство не предприняло никаких мер для подавления йомудских маршрутов контрабанды людьми. Ведь очень незначительные морские силы потребовалось задействовать России, чтобы успешно справиться с этой задачей. Два или три самых маленьких паровых военных баркаса, высланных из Энцели Шахом, плюс организация минимальных полицейских дозоров вдоль южного каспийского побережья, положило бы решительный конец контрабанде. Наср Эддин Шах, несмотря на его беспокойство постепенным продвижением России вдоль как южного, так и восточного побережья, должен испытывать также чувство благодарности к ней за оперативность, с которой его подданные освобождались от нападок туркменских пиратов. Насколько такие действия со стороны России будут оставаться совершенно бескорыстными, трудно сказать; но было бы весьма некрасиво считать не требующим доказательств, что гуманитарные мотивы здесь не присутствуют, и что Россия искала только благовидного предлога для превращения Каспия в то, чем он теперь является, в море московитов. После операции лейтенанта Сидорова по потоплению пиратских люгеров, за которую он был награжден Шахом, ситуация во всем районе резко изменилась к лучшему. Туркменская враждебность по отношению к персидскому побережью, можно сказать, полностью сошла на нет и, как следствие, заметно возросла приморская активность в мелких деревнях, которые раньше были не более как укрепленными пунктами нескольких рыбаков. Даже самые активные работорговцы-туркмены, как Мулла Дурды, превратились в поставщиков для армии и в обычных купцов.
   Вождя Хасан-Кули не было на месте, - действительно, он проследовал навстречу по пути в Чикизляр; но нас, как знаменитых иностранцев, препроводили в его дом. Это оказалась не кибитка, но прямоугольная постройка, выполненная из досок отслуживших свое лодок, продолговатая по форме, с высокой крутой двускатной крышей, установленная на сваи. Пролет из полудюжины деревянных ступеней вел к двери. Главная комната, должно быть, двадцать футов на двенадцать, освещена с двух сторон настоящими стеклянными окнами. Домотканый ковер не ярких, но гармонично подобранных цветов покрывал пол, тут и там лежали войлочные паласы. На нескольких широких полках сложены в стопку матрасы, одеяла и подушки и на окнах стояла пара обычных керосиновых ламп. Подали чай, а потом внесли и пустили по кругу кальюн, упрощенную наргилу, или кальяновую трубочку в бочонке. Началась беглая бессвязная беседа, при этом все вопросы, касающиеся современной местной политики, старательно избегали. Роль хозяина взял на себя крепкий мужчина средних лет, с удивительно белыми зубами и очень веселым блеском серых ясных глаз. На нем были легкие просторные штаны из белого миткаля, и такая же рубаха, распахнутая на груди. По своему облику он вполне сошел бы скорее за преуспевающего фламандского(116) бюргера, чем за жителя Хасан-Кули, а тем более бывшего пирата. Русский компаньон был вполне понятен хозяину. Что касается моей страны, то да, он слышал о ней; хотел бы он только знать, где это. Он был, или, во всяком случае, выглядел вполне удовлетворенным разъяснением, что отсюда далеко; а потом вдруг осведомился, не закончилась ли уже русско-турецая война. У меня закралось опасение, что это ребячливое добродушие не имеет никакого отношения к натуре человека, а маска, надетая специально в нашу честь. Настоящий азиат гордится своим лицемерием.
   Обед, состоящий из отварной баранины и пилава (вареного риса), смешанных вместе в одну беспорядочную массу, подали в большом глубоком блюде из луженой меди прямо на пол. Вся компания уселась вкруг и принялась вычерпывать еду руками. В противовес обычным мусульманским привычкам, предварительного омовения рук не последовало, и, особенно это касается нашего исполнявшего обязанности хозяина, "рука, тонувшая в еде" могла бы быть гораздо чище. Каждый едок отважно схватил горсть риса, смял ее в ладони в форме шарика, а затем резко запустил шарик в рот движением, каким фокусник глотает кухонные ножи. Хозяин, похоже, проникшийся ко мне особой благосклонностью, время от времени отдирал кусочки баранины от костей своими грязными ногтями и кидал в мой сектор тазика, выражая удивление скромным аппетитом гостя в отношении мяса. После обеда было не больше водных процедур, чем до него. Гости облизали один за другим все пальцы, очистив их, таким образом, от остатков налипшего риса и жира. Так завершился обед, и снова подали чай; повсеместно властвующий господин самовар опять вернулся к нам. Как общепринято в этой части Востока, чай подают в фарфоровых чашках или стеклянных бокалах. Пьют в чудовищных количествах, очень слабый, переслащенный, без молока или сливок. Правда, сливки совершенно не применяют в качестве добавки ни в одной из по-настоящему чайных стран. Мой внимательный хозяин, заметив полдюжины мух, плавающих в моем чае, тут же погрузил два своих крупных немытых пальца в стакан, чтобы изловить нарушителей, и при каждом очередном неоднократном появлении незваных пловцов, только моя мгновенная реакция спасала от повторных знаков внимания. С его стороны это было выражением верха любезности, действия его проникнуты духом искренней вежливости. Если бы все мухи, включая своего правителя самого Вельзевула(117), собрались в стакане одного из его соплеменников, он не стал бы беспокоиться. После еды здесь неизменно следует сон. Принесли большие мягкие подушки и мы, растянувшись на ковре, почти сразу провалились в забытье, вскоре нарушенное сильной жарой. В три часа пополудни мы покинули заместителя хозяина и повернули лошадей в сторону Чикизляра. Далеко в мелководной лагуне, милях в двух от берега, показались деревянные дома - рыбацкая стоянка, собственность, если я не ошибаюсь, богатого армянского купца, который владеет таким же предприятием, только более крупных размеров, во внутренних водах Моредаба при Энцели на персидской территории; за последнее он заплатил Шаху годовую пошлину в размере сорока тысяч фунтов.
   Наш обратный путь снова лежал через кладбище и песчаные холмы. Караван верблюдов, возвращающийся из Чатте, прошел здесь этим утром, и, как обычно, от него отстал вышедший из строя верблюд, упавший на колени в горячий песок. Он слабо жевал какой-то сухой кустик, и, время от времени, взмахивал своей массивной длинной шеей, разгоняя тучи мух, облепивших большую открытую рану на боку. От хвоста его остался только обрубок. Согласно обычаям погонщиков-киргизов, хвост отрезали в знак доказательства того, что верблюда пришлось бросить в пустыне. Бедное животное лежало рядом с колодцем, накрытым сверху бочкой без дна в качестве защиты от дрейфующего песка, и тоскливо взирало на недосягаемую воду. Вокруг колодца валялись потрескавшиеся глиняные кувшины, рядом несколько маленьких рогатых овец ждали случайного путешественника, который, во время поения своей лошади дал бы и им возможность утолить жажду. Они окружили нас с мольбой в глазах, встав на задние ноги и пытаясь дотянуться до треснутых глиняных сосудов, из которых мы пили, переливая туда содержимое торб, опускаемых на конских привязях в колодец. Жалко было наблюдать большое число оставляемых каждый день в пути верблюдов. Киргизы объяснили бы лукаво причину этого тем, что брошенные верблюды "принадлежат Его императорскому Величеству", - то есть, наняты на государственную службу, и при их падеже владельцам выплачивают в качестве компенсации сто рублей за голову. Вышеназванные владельцы предпочитают загнать слабое животное и бросить, поскольку размер выплат более чем возмещает их потерю. Я уже упоминал о том заслуженном наказании, которое постигло полудюжину таких мерзавцев, отрубивших хвосты шестидесяти верблюдам и оставивших животных на дороге из Красноводска в Чикизляр. Киргизы кажутся мне племенем гораздо худшим, в моральном и физическом отношении, по сравнению с их более южными соседями по степям, туркменами. Любопытно, что и лошади этих кочевых племен заметно различаются. Лошади киргизов коротконогие, косматые и толстые; лошади туркменов высокие, тонкие и гибкие.
   Когда прошло очарование новизны, время в Чикизляре потекло медленно и тоскливо. Несмотря на все предосторожности, я стал жертвой эпидемии, уносившей жизни солдат десятками. Я имею в виду проклятие неустроенных лагерей, - дизентерию. Это заболевание почти сразу истощает человека. В то же время и главнокомандующий подвергся жестокой напасти; между лопатками, на груди и животе у него высыпали карбункулы. Совсем недавно в Астрахани бушевала чума, и ходили слухи, что генерал неосторожно приобрел ковер из тех мест и заразился. Как бы то ни было, он оказался привязан к постели, когда пришел критический момент наступления на страну Ахал Текке. Князь Долгорукий, командующий авангардом, уже выступил незадолго до этого. Князь Витгенштейн выводил свою кавалерию; он пригласил меня присоединиться к нему, но когда я попытался подняться и одеться, то упал на пол, потеряв сознание от полного истощения. Любой, кто когда-либо страдал этим недугом, легко представит ситуацию. Генерал Лазарев ежедневно присылал ко мне адъютанта, справляясь о моем самочувствии, и я, соблюдая этикет, отправлял своего слугу, чтобы осведомиться, как продвигаются дела у главнокомандующего. Кое-кто в лагере поговаривал, что между нами идет соревнование, кто первый умрет. Когда настал ответственный момент, генерала перенесли в повозку, запряженную четверкой в ряд, чтобы доставить на фронт. Он прибыл в Чатте, что стоит на слиянии рек Аттерек и Сумбар, где главный армейский хирург оперировал нарывы. Генерал настоял на выезде в четыре часа утра следующего дня, но, не доехав до следующего поста, умер.
   Доктора сказали мне, что оставаться в Чикизляре означает подвергаться более чем серьезному риску смерти, а из того, что было известно о военных операциях я уяснил, что до начала серьезных действий еще есть время восстановить свои силы в более здоровой обстановке и среди более жизнерадостного окружения. Двадцать второго августа я встал, шатаясь от слабости, с постели; меня отвели на пирс, где уже ждала армейская лодка, чтобы переправить на борт военного парохода "Урал". На борту я числился гостем лейтенанта Унгерна-Стернберга, помощника капитана, чьему неослабному вниманию и обязан тем, что имею возможность теперь засвидетельствовать это. Спустя короткое время он умер. Штормы, бушевавшие на море в то время года, удвоили обычно необходимое время пути до Баку, и нас чуть не обошел винтовой пароход "Тамар", препровождающий останки моего бедного старого друга, генерала Лазарева.
   В продолжение поездки из Чикизляра в Баку на борту "Урала", заполненного до отказа тяжелыми больными из лагеря, большинство из которых, если не все, страдали от дизентерии, я имел случай наблюдать морские похороны. Сержант лазарета, заразившись распространившимся заболеванием, до последнего момента оттягивал свой отъезд, и умер в открытом море через сутки плавания, вероятно, из-за истощения, ставшего результатом воздействия морской болезни на и без того очень ослабленный организм. Тело его, зашитое в парусину, положили рядом с планширом(118), частично накрытым женевским флагом с Красным Крестом. Рядом с головой покойного находился аналой(119), на котором лежал русский требник(120). Один за другим товарищи умершего приближались к аналою и зачитывали в тишине некоторые пассажи или молитвы, посвященные его памяти. Лейтенант Волчаков, офицер военного парохода, был среди тех, кто прочитал самую длинную и наиболее искреннюю молитву в поминание ушедшего соратника. В середине дня все офицеры судна вышли, одетые по полной форме. В прощальной церемонии участвовало внушительное число больных, солдат из внутренних районов России, многие из которых сроду не видели водоемов, больших, чем река или пруд; они ужаснулись, когда поняли, что тело товарища по службе будет предано морским волнам. Прошел ропот, в том смысле, что, стоило ли, мол, подвергаться такому риску и испытывать столько лишений, если в конце с ними поступят также. Когда приблизился прощальный час, небольшую священную картину(121), какие занимают почетное место на каждом русском судне, вынесли на палубу. Четыре моряка подняли тело, и сформировалась процессия с зажженными свечами, во главе которой шел боцман, несший священную картину. Был сделан полный круг по палубе. Тело затем возложили на открытый фальшборт(122), к ногам прикрепили железный груз, женевский флаг был поднят на форпик(123) и выкатили двенадцатифунтовую пушку, уже заряженную. Вся моряки сняли головные уборы. Тело спустили по настилу, и, когда оно погрузилось в воду, пушка произвела прощальный выстрел в честь одной из многих жертв ахалтекинской экспедиции. Роптавшие сразу приободрились. Те, кто были так раздражены перспективой, в случае их смерти, быть выброшенными за борт как дохлые собаки, теперь думали, как все-таки хорошо, что офицеры стоят в парадной форме, сняв головные уборы, в то время как пушка стреляет в честь их павшего товарища, - о большем почете никто из них в жизни не мечтал. Сразу после похорон начался сильный шторм, двигатели, работавшие на полную мощность, едва могли удержать "Урал" на месте, противостоя свирепым ветрам с запада. Так мы боролись два дня, после чего были вынуждены вернуться в сторону Красноводска и стать на якорь под прикрытием острова Огурчен до того как буря не утихнет. Затем, в виду недостатка топлива, нам пришлось направиться в Красноводск, чтобы поднять на борт астатки в необходимом количестве. Потом мы взяли курс прямо на Баку, куда и прибыли в половине восьмого утра двадцать девятого августа. Через два дня после нас привезли тело Лазарева на борту "Тамара", закрытое в грубом гробу из темной ели. День ушел на бальзамирование, а затем соратники павшего ветерана понесли гроб к григорианской церкви на большой площади. Впереди процессии несколько офицеров несли награды, каждый орден на отдельной подушечке. Военного оркестра не было, но священники и служки пели. Из церкви тело отконвоировали прямо в Тифлис, где, с воинскими почестями, предали земле.
   Семнадцатого сентября в Баку прибыл новый главнокомандующий экспедицией генерал Тергукасов(124), с ним генерал Гурчин; а двадцатого я отправился с ними в Чикизляр. Почти сразу после выхода на берег, генералы направились в Чатте, а оттуда на передовую в Бендессен, что в горах Копет-Дага, с тем, чтобы выяснить, как обстоят дела после отступления войск из-под Енги Шехера. Тергукасов не стал бы вовсе обеспечивать мне возможность сопровождать его, а поскольку без сменных лошадей я не мог рассчитывать удержаться в его свите, я был вынужден продвигаться к фронту с батальоном, сопровождавшим несколько багажных повозок до Чатте. Марш занял семь дней, и, так как я уже приводил дневниковые записи о русле Аттерека, каковые вел при этом, то сейчас уже нет необходимости к ним возвращаться. Мне не позволили проследовать дальше Чатте. На третий день пребывания здесь начальник штаба намекнул от имени генерала Текргукасова, который только что вернулся из Дусолума, что желательно мне вернуться в Чикизляр вместе с двумя батальонами, которые как раз должны были туда выступить. Операции зимней кампании подходили к концу и ничего особо интересного в ближайшие несколько месяцев не намечалось. Так что я упаковал вещи и отправился назад. Эти два батальона, не обремененные повозками, направились напрямую через Караджа-Батур, где были сооружены водохранилища для нужд войск. После марша в четыре с половиной дня мы прибыли в Чикизляр. Лил сильный дождь, тут и там образовались очень большие лужи, по границам и на поверхности которых собрались огромные стаи водоплавающих птиц. На некоторых участках земли нежная молодая трава внесла изумрудный оттенок в пейзаж, хотя она такая малочисленная и редкая, что, право, о пастбище не было и речи. Все же, это показывает, чем может стать так называемая пустыня при более удачных обстоятельствах и при постоянном поливе.
   Весь путь от Чатте до Чикизляра был усыпан костями верблюдов и ослов, и я несколько раз был свидетелем тому, в каком истощенном состоянии возвращались с фронта верблюды. Редко какой дневной переход обходился без полудюжины павших от усталости верблюдов, которых приходилось бросать. Верблюд может продолжать гордо ступать с ношей на своем месте в караване, не выказывая никаких заметных признаков усталости, и вдруг падает, будто от выстрела в голову. В огромном большинстве случаев, после такого падения, он умирает в течение нескольких ближайших часов на том же месте; иногда, однако, он постепенно поправляется, встает на ноги и в состоянии пастись. Но такой верблюд, все-таки, впоследствии бесполезен, так что брошенные верблюды, свободно разгуливающие по пустыне, встречаются постоянно.
   Я обнаружил, что многие батальоны отосланы из Чикизляра назад в Баку и Петровск, и что было решено оставить в лагере ограниченное число солдат. Генерал Тергукасов намеревался, очевидно, избежать очень серьезной ошибки своего предшественника. Лазарев все основные силы расположил в Чикизляре, и должен был потом стараться собрать резерв провизии, необходимый для ведения активных операций. На восточном побережье Каспия накормить солдат куда дороже, чем на западном. Место гораздо менее здоровое, а количество ежедневного потребления войсками постоянно требовало пополнения запасов провизии, выгружаемой в лагере с пароходов. Новый генералиссимус принял также некоторые санитарные меры, главное внимание уделено строительству новых водоемов. Они были примерно восьми-десяти футов в глубину и столько же в ширину по верху. За ночь на дне набиралось воды на несколько ведер, но она была в лучшем случае солоноватой, а через день-два становилась совершенно непригодной для питья из-за концентрации солей в результате испарения воды под палящим солнцем. Наличие насекомых и растительности также способствовало снижению качества воды до негодного к употреблению, так что приходилось постоянно создавать новые и новые водоемы. Все окрестности лагеря, и вблизи, и поодаль, испещрены этими отверстиями. Генерал Лазарев лелеял мечту прорыть небольшой канал из Аттерека в лагерь, и, как не плоха вода в этой реке, такой источник снабжения был бы неоценимым благом.
   Быстро приближалось время еще раз повернуться спиной к Чикизляру. Жизнь проходила довольно скучно; ведь раз завсегдатаи лагеря привыкли к ежедневной рутинной работе, а мы жили своим отдельным хозяйством, то ощущался грустный недостаток волнений и новизны. Весь день солдаты неустанно, как муравьи, переносили с пирса на склады цепочкой мешки с зерном, в то время как туркменские баркасы подвозили их с транспортных кораблей. Только незадолго до моего отъезда ввели в строй рельсовый путь по реконструированному пирсу от воды к самой границе лагеря. Когда солнце зашло, причитающее пение вечерней молитвы, сопровождаемое горнами и барабанами, нарушило обычную тишину. Как только ночь установилась над лагерем, ombres chinoises(125) легли на парусиновые стены освещенных палаток; издалека и вблизи раздавался беспорядочный бой барабанов и лязг кимвал(126), задающих ритм меланхоличной панихиде солдатского хора, ведь все их песни кажутся по существу печальными. Затем, с приближением полночи, ничего уже не было слышно, кроме легкого волнения и беспокойства морского прибоя, уханья совы и крика ночного сокола в ответ на жалобный вой бродячих шакалов.
  
  
   ИЗ ЧИКИЗЛЯРА В АСТЕРАБАД
  
   Через две недели после моего прибытия из Чатте полковник Малама, начальник штаба, доверительно поведал, что все зимние операции подходят к концу, и что во время очень скучной каспийской зимы в лагере, который, как он сказал, значительно опустеет на сезон, будет нечего делать; куда более приятно находиться в Баку. В то время у меня еще не было ясности в голове относительно предстоящего курса, так что я просто качнул головой в ответ. "Когда вы отправитесь?" - спросил начальник штаба. "Ну, полковник, - ответил я, - вы знаете, что у меня здесь лошади, и я должен распорядиться как-то своим имуществом; едва ли стоит перевозить их через Каспий; в Баку они не нужны мне, а чтобы решить этот вопрос, я хотел бы иметь какое-то время." Этим дипломатическим ответом наш диалог закончился. Хотя я еще не решил, что дальше делать, главная идея состояла в том, что стоило находиться поблизости в момент возобновления компании весной, ведь тогда я бы лучше смог ознакомиться с предварительными мероприятиями; кроме того, меня совсем не привлекала беспорядочная бесполезная жизнь, которую почти вынужден, вопреки себе, вести неустроенный человек в "нефтяном городе Востока". Я надеялся, что, когда штабные покинут Чикизляр, если на самом деле таковы их намерения, отношение ко мне будет пересмотрено и позволят остаться. На протяжении недели я вел весьма томительное существование в палатке более чем ограниченных размеров, пытаясь, когда не занят дневником и своими записками, поспать, - пытаясь уснуть, я говорю, потому что как днем, так и ночью непросто обрести хотя бы кратковременный покой. Ночью палатку заполняют красные москиты, а в течение дня, особенно в разгаре его, обычные черные мухи не дадут уснуть. Как летом, так и зимой, эти местные насекомые никогда не оставляют территорию лагеря, чье нездоровое гигиеническое устройство слишком щедро снабжает их и их потомство средствами существования. В конце недели, когда, однажды, около двух часов дня, я лежал на ковре, отделяющем меня от сырого песка, пытаясь забыть о беспокойных ночных часах, в палатку зашел казак и, тряся меня за плечо, сказал, что полковник Шелковников, офицер армянского происхождения, в то время занимавший пост коменданта лагеря, желает переговорить со мной немедленно. Я поднялся, чтобы принять полковника, который сказал, довольно резко: "Я думал, полковник Малама передал, что вам было бы желательно провести зиму в Баку, на той стороне Каспия." "Да, это так, - ответил я, - но я еще не успел распорядиться своими лошадьми." "Ну, - отпарировал он, - распорядились вы лошадьми, или нет, приказ главнокомандующего состоит в том, что вы должны покинуть лагерь и отправиться в Баку на пароходе, который отбывает сегодня в семь часов вечера." А это меня уже возмутило. "Полковник, - сказал я, - я отдаю себе отчет в том, что главнокомандующий (генерал Тергукасов, тоже армянин, ныне уже покойный) имеет полное право приказать мне покинуть лагерь, и даже территорию России, но я отрицаю его право указывать мне, каким именно маршрутом я должен это делать. Я сейчас же выеду на фронт, а оттуда в Астерабад, ближайшую точку, где находится британское консульство." На том мы и разошлись. Я дождался приближения часа, назначенного мне для отбытия, а потом приказал разобрать палатку и седлать лошадей. Шел сильный ливень, и жесткие штормовые порывы ветра стегали с материка. Я выслал лошадей за пределы лагеря и последовал за ними пешком, чтобы меньше привлекать к себе внимание, но в такую погоду будь я и верхом и с багажом в походном порядке, эффект был бы тем же. Выбравшись за охраняемую линию, я и мой слуга быстро поскакали в направлении реки Аттерек, за которую Россия не распространяла свою юрисдикцию. Я направлялся в Хасан-Кули, туркменскую деревню, о которой уже рассказывал. Около шести вечера, десятого ноября 1879 года, преодолев вброд многие разбухшие от дождя потоки и участки грязи, я достиг Хасан-Кули. Вождем здесь был известный Мулла Нуры. Я справился, как проехать к его кибитке, и был гостеприимно встречен, особенно потому, что обрел известность, как человек, имеющий хорошую возможность и желание сделать достойный "подарок" при отъезде. До сего момента еще не было решено, подпадала или нет эта деревня под власть России, тем более что рукав дельты реки Аттерек когда-то протекал между ней и лагерем в Чикизляре. В спешке своего отъезда я забыл попросить у полковника Маламы документы, удостоверяющие мою личность и рекомендующие меня персидским властям. Остановившись на ночлег в деревне, я дал слуге указание рано утром выехать в русский лагерь и попросить нужные бумаги. Тем временем, у меня появилась первая возможность познакомиться с домашним бытом туркменов. В этих краях вся семья, и мужчины и женщины, живут под одной крышей, в одном круглом домике диаметром не более пятнадцати футов. Когда я вошел, мне сказали хош гельди (добро пожаловать), и усадили на ковер рядом с очагом, горящим в центре помещения. Он был сооружен, в основном, из фрагментов рангоутного(127) дерева рыбацких лодок, а дым выходил наружу через традиционное круглое отверстие в крыше, около шести футов в диаметре, зарешеченное радиальными спицами как в колесе телеги. Величавая, довольно солидная матрона лет сорока, совсем без покрывала, сидела около огня. Около нее стоял колоссальных размеров самовар, - русское нововведение, проникшее, кажется, в самую глубинку Центральной Азии. По другую сторону сидели несколько девочек, ее дочерей, они были заняты размолом муки в примитивной горизонтальной ручной мельнице и месили тесто для вечернего хлеба, или чесали шерсть для производства ковров или грубых водонепроницаемых накидок, что носят туркмены. Старшая госпожа облачена была в блузу из грубого шелка, темно-красного цвета, в черную полоску, спадающую почти до ступней. Это, если не считать облегающих штанов более темного оттенка, туго обтягивающих лодыжки, составляло весь ее гардероб. Вокруг головы намотан в виде тюрбана платок из яркого малинового шелка, один конец ниспадал на левое плечо. На шее массивное серебряное украшение, которое я не знаю даже с чем сравнить, разве что только с ошейником ньюфаундленда(128), по меньшей мере, полтора дюйма шириной и треть дюйма толщиной. С равными промежутками на нем установлены плоские овальные сердолики, поочередно с ромбовидными пластинками чеканного золота. С его передней части свисало, по меньшей мере, двенадцать серебряных цепочек, ниспадающих через грудь и прерывающихся на половине дороги ромбовидными кусочками серебра, также инкрустированными золотом, а на цепочках, уже ниже уровня талии весел серебряный цилиндр с охранными письменами на нем для защиты хозяйки от джинов и других злых духов, которые, как считается, населяют эти дикие пустыни Центральной Азии. На каждой груди висели, как медали, во множестве, серебряные монетки, русские пятирублевки и персидские достоинством в пять кран, их так было много, что они создавали вид серебряной кирасы(129). На каждом плече была плоская круглая серебряная коробочка, около четырех дюймов в диаметре, в центре каждой из которых также красовались плоские сердолики. Ее длинные грубые волосы, заплетенные в две косы, достигающие поясницы, также щедро украшены серебряными монетками, все более крупными по направлению к концам кос. На запястьях - массивные серебряные браслеты, и, видимо, тяжелые, - трудно отделаться от мысли, что они очень мешают ей двигать руками. На них тоже золотые пластинки ромбиками и тонкие сердолики. Женщины-туркменки всегда при полном наряде, и я редко встречал их, даже занятых какой-то работой, без украшений. Тяжеловесное убранство есть показатель респектабельности, как ее понимают в этих местах. Украшения женщин помоложе такие же, разве что менее массивные и не так многочисленны. На самом деле, как я узнал позднее, почти все сбережения туркменской семьи вкладываются, таким образом, в семейные украшения - обычай, соблюдение которого наши женщины восприняли бы, вероятно, с превеликим удовольствием. Все же, несмотря на все их пышное убранство, нет более тяжко работающих членов общества, чем жены и дочери ханских подданных. Они выполняют своими руками все домашние работы без исключения; и хозяйка дома не только руководит приготовлением, но сама готовит пилав, представляющий собой главное блюдо дня. Немного времени спустя после захода солнца внесли большое деревянное блюдо. На нем красовалась горка ячменя и риса, смешанных с разломанными на куски тушками полудюжины диких уток, а также с небольшим количеством изюма и сушеной сливы. Это можно назвать piece de resistance(130) семьи туркменских джентльменов, было бы еще что-нибудь прибавить к тому. В своем роде оно образует альфа и омегу питания - закуски и десерт скомбинированы в одно великолепное целое. Семья и гости рассаживаются, скрестив ноги, на ковре, вокруг большого деревянного блюда, и пальцами, включая и большие пальцы рук, направляют в рот порции пищи, сообразно вместимости руки. Еда заканчивается, подают большие подушки; каждый чистит пальцы от оставшегося жира, запуская их поочередно и неоднократно в рот, а потом, укрывшись своим большим тулупом из овечьей шкуры, проваливается в сон прямо там, где только что ел. Утром, за час до того, как первые краски зари покажутся над горизонтом, он уже встает, разбуженный урчанием ручных мельниц, на которых женщины общины мелят муку для утреннего хлеба. Пекут хлеб в круглых печах с открытым верхом, расположенных в нескольких ярдах от входа в жилище. Устройства для размола зерна во всех отношениях в точности похожи на те, что мы видим в музеях в качестве экспонатов бытовых приборов ранних кельтов и саксонцев - общеизвестные ручные мельницы. Это горизонтальный нижний жернов, диаметром около двух футов с осевым отверстием посредине. Толщина его около четырех дюймов и он слегка выпуклый. На него помещается верхний камень тех же размеров, снабженный отверстием рядом с осью, через которое подается зерно для размола, своего рода примитивная воронка, а на периферии камня другое отверстие, в котором крепится грубая ручка. Этот прибор установлен на простой хлопковой материи и юная госпожа в длинном малиновом платье пристраивается рядом с ним, берет время от времени зерно с деревянного блюда неподалеку, ссыпает его помалу в воронку, одновременно правой рукой все время вращая верхний камень. Мука крупного помола выпадает из промежутка между камнями на подстилку под мельницей. Наиболее часто из злаков применяется арпа, или вид темного ячменя, поэтому мука получается отнюдь не белая. Печи, как я говорил, располагаются вне домов, в нескольких ярдах от входа, это короткие усеченные конусы из глины, полые внутри; их наполняют сухими колючими кустарниками и кусочками разрушенных рыбацких лодок, и все это поджигают. В любом крупном селении, задолго до первых признаков зари, небо краснеет от отблесков сотен пылающих печей. Когда вся горящая масса превращается в раскаленные угли, печь готова к применению. Примитивным веником из веток тамариска угли заметают в одну сторону, и лепешка теста в дюйм толщиной укладывается на раскаленную стенку внутри печи. Раскаленные угли затем пододвигают к лепешке, и таким простым способом выпекается хлеб. Эта работа, также как и любые другие бытовые обязанности, выполняется исключительно женщинами.
   Завтракают, как правило, до того как солнце выглянет из-за горизонта, хлебом, таким свежим и горячим, прямо из печи, что обжигает язык, когда надкусишь. Запивают его слабым зеленым чаем, обычно без сахара. Этот отвар, приготавливаемый в странной средневекового вида медной кружке, имеет явный привкус английской соли(131).
   Ожидая прибытия слуги из лагеря в Чикизляре с моим русским паспортом, я побрел, ружье наперевес, вдоль берега лагуны Хасан-Кули, с этой стороны представлявшей из себя частью болото, частью мелководье прилива. Сотни уток плавали кучками на каждой стороне и подпускали охотника на близкое расстояние. Казалось, приближение человека их вовсе не пугает, пока тот не подойдет почти вплотную. Туркмены редко занимаются таким беспокойным делом как охота, а если уж берутся за это, их амуниция плохо приспособлена для поражения на значительном расстоянии. Хотя туркмены каспийского побережья и в окрестностях Чикизляра в состоянии достать порох европейского производства, и старые мушкеты образца 1853 года, которыми, в основном, они вооружены, прекрасное оружие для охоты на уток, свинцовая дробь остается вне досягаемости, из-за высокой цены в Астерабаде, единственном рынке, где ее можно приобрести, не пересекая Каспий. Здесь используют крупицы сульфида железа. Полосу металла разогревают добела и соединяют с куском сырой серы. Железо начинает плавиться и, капая с высоты в чашу с водой, образует большое количество расплавленных кусочков разных размеров, всегда более или менее плоской формы. Эти кусочки используют в качестве замены мелкой свинцовой дроби. Дальше расстояния в десять-двенадцать ярдов такой заряд совсем бесполезен против густого оперения морских птиц, и туркмены снова и снова выражали свое удивление тому, на каком расстоянии, благодаря пулям лучшего качества, был я в состоянии поразить утку. Казалось, птицам хорошо известна дальнобойность туркменских ружей, и они не беспокоились, пока охотник не приближался действительно близко.
   Через пару часов после рассвета мой слуга вернулся из Чикизляра, доставив мне документ, любезно составленный полковником Маламой, начальником генерального штаба, в котором указывалось, что я был приписан к русским войскам, а также давалась мне рекомендация перед персидскими властями в Астерабаде. Я тут же приказал седлать и приготовить мой скудный багаж к выступлению. Хотя начальник штаба оказался столь любезен, что предоставил мне запрашиваемый документ, у меня не было полной уверенности в том, что он, как тот фараон, не пожалеет впоследствии о своем решении, и не вышлет за мной эскадрон казаков, чтобы доставить меня назад в лагерь и заставить отбыть в Баку, в чем и состояло, согласно полковнику Шелковникову, желание русских властей. Путь наш лежал в юго-восточном направлении, через просторы скользкой грязи, в которой копыта лошадей утопали по самые щетки, так что продвижение было медленным и весьма неприятным. Слева, на расстоянии двух миль располагались грубо сколоченные рыбацкие хибары, с крутыми двускатными крышами, возвышаясь на сваях прямо посреди мелководья. Они принадлежали армянскому коммерсанту, у которого есть очень крупное предприятие такого же типа и в устье реки Пири Базар у Энцели, за которое, говорят, он выплачивает Шаху лицензионную пошлину не меньше чем в сорок тысяч фунтов ежегодно. Еще дальше восточнее видны низкие, поросшие осокой берега настоящей реки, до слияния ее с лагуной, и, еще дальше, широкие заросли гигантского тростника, в которых гнездятся мириады морских птиц; утки, журавли, фламинго, и многие другие водоплавающие, чьи названия мне неизвестны, заполнили эти болотистые безлюдные места и кружатся с криками над водой в таких неимоверных количествах, что издалека кажется, будто свирепая грозовая туча вздымается перед ураганом. Целые полчища болотных птиц окаймляли грязные берега, и все воды лагуны, кроме стоячих, белели акрами(132) чаек. Продвигаясь все дальше на юго-восток, мы пересекли несколько отвратительно глубоких приливных расщелин, где вода достигала лошадям до корпуса, и двигались вперед с большими предосторожностями. Потом достигли песчаной косы, а на ее оконечности нас встретили пожилой туркмен и его сын, мальчик лет двенадцати. При них было выдолбленное в стволе дерева каноэ, называемое таймул. Мы находились рядом с настоящим каналом Аттерека, который здесь размыл для себя широкое и довольно глубокое русло. Раньше поток впадал в северную часть лагуны, но из-за ссор между самими туркменами-йомудами, несколькими милями выше возвели плотину, изменившую его курс, и сейчас он направлен почти в центр ее. Даже когда уровень воды падает до самой низкой отметки, все равно поток нельзя перейти вброд; поэтому нужен таймул при переправе на южный берег реки. Седла и другие принадлежности мы сложили в каноэ, а потом и сами вместе со слугой взошли на него. Сотню ярдов наше продвижение больше напоминало скольжение по грязи, чем плавание по воде, но постепенно, правда, очень постепенно, глубина возросла; лошади, чьи уздечки были в наших руках, шагали осторожно позади хрупкой лодки, оступаясь и барахтаясь по мере того, как нащупывали путь по грязному дну. Постепенно вода наползала все выше и выше на их конечности, пока, наконец, животные не пустились вплавь. Лошади в этой части мира относятся к таким вещам достаточно спокойно, так что они без всяких колебаний оттолкнулись и поплыли рядом с кормой. Ближе к середине потока течение довольно сильное и наше плоскодонное каноэ опасным образом накренилось, в то время как гребцы поспешили подналечь на весла, пересекая стремнину. Добрых полмили потребовалось на то, чтобы лошади поплыли, и треть мили они плыли, прежде чем снова ощутили дно. Еще через полмили мы снова оказались на сильном мелководье, где наши пожилой туркмен и его сын, вступив в грязь, утопая в нее почти по колено при каждом шаге, продолжали тянуть нас в каноэ в направлении того, что они назвали противоположным берегом. Строго говоря, берега не было; то место, где вышли на сушу, если мне позволено будет применить это слово, в данном случае таковой вовсе не являлось, поскольку ноги утопали в грязи почти на высоту сапог. Просто настало время покинуть каноэ, с целью протащить его еще немного по ужасной слякоти. Я не могу припомнить, чтобы видел еще где-нибудь такую отвратительную дикость слизистого ила и запустения, и пока мы из последних сил тащились вперед, волоча за собой наш таймул, мало отличались от рептилий, ползущих по поверхности палеозойских(133) болот.
   Долгим и болезненным было наше продвижение на юг, и, право, не скоро довелось достичь сухой земли, чтобы, подведя лошадей к каноэ, мы могли выгрузить седла и багаж прямо на них. Добрых полчаса кропотливой работы ушло на очистку сапог от черно-голубой блестящей грязи, пока удалось вставить ноги в стремена, когда, простившись со старым лодочником, мы сели в седла. Куда хватало глаз, расстилалась безлюдная пустыня мергелистой глины, усеянной морскими водорослями и скелетами рыб. Затем последовал длинный, утомительный переход, занявший, по меньшей мере, два часа. Трудно представить себе что-либо более мерзкое, чем те топи. Это было место, где я не удивился бы, встретив в один прекрасный момент ихтиозавра, или какого-нибудь огромного, с крыльями как у дракона, птеродактиля, шумно пролетевшего над нашими головами. Потом земля стала тверже и редкие кусты тамариска и полоски мха показались на возвышениях обрывистых берегов, над которыми лениво парили ширококрылые грифы, объевшиеся дохлой рыбой. В то время как грунт приобретал более плотную консистенцию, стала появляться длинная грубая осока, а земля во многих местах пересекалась канавами. Были это поливные траншеи, или просто случайные ответвления разбросанных рукавов Аттерека, составляющих его дельту, я сказать не могу. Для путешественника они представляли большое беспокойство, поскольку иногда глина на дне так глубока, что пытаться пересекать их просто опасно, а, продвигаясь вдоль берега в поисках лучшего брода, можно совершенно заблудиться, ведь нет никаких отличительных примет местности, чтобы ориентироваться при выборе пути. Показались небольшие участки тонкого, истощенного овса, указывая на наше приближение к обитаемым местам, и после еще часа плутания по частично наводненным болотистым осоковым лугам, мы увидели похожие на ульи аладжаки самой деревни Аттерек, расположенной около центра дельты. Жители этой деревни имели незавидную репутацию воров и мародеров, и даже среди соседей, самих не очень скрупулезно контролирующих свое поведение, известны как каракчи, или туркмены-воры высшей степени. Сильно проголодавшись, я сделал остановку, чтобы приготовить кофе. Хотя я хотел избежать, насколько возможно, контактов с местными жителями, пришлось, чтобы раздобыть топливо, вступить в диалог с некоторыми пастухами, ходившими за стадом тощих овец и коз; вид у них был соответствующий репутации. Пока я сидел у огня, они окружили меня с любопытством, очевидно, не ожидавшие увидеть двух странников, отважившихся вот так появиться среди них. "Вам не страшно было прийти сюда вдвоем?" - спросили они. "Нет, - ответил я, - чего я должен бояться?" На это они улыбнулись. Нет сомнения, что вид моего многозарядного карабина и пистолета делал их куда более приветливыми и честными, чем они были бы в противном случае. Поскольку район мне вовсе не знаком, и ни следа дороги, я принял решение продвигаться вперед, по-прежнему в юго-восточном направлении, пока не заметил телеграфную линию, протянутую от Чикизляра в Астерабад. Следуя ей, я обрел бы самый прямой путь к последнему. Но прежде я наткнулся на главный южный рукав Аттерека, который извивается в самой причудливой манере. Бесполезно пытался я в двадцати различных местах перейти его вброд, и только после двух часов поисков вновь увидел, далеко слева, телеграфные столбы, к которым и направился. Мне удалось, к счастью, следуя по следам верблюдов, которые заметил в грязи, обнаружить регулярный брод. За рукавом реки, опять же, слева, возвышался высокий земляной утес, где поток размыл сторону большого, похожего на крутую насыпь, холма. Он известен как Гоклен-Тепесси, или холм гокленов. На его южном склоне располагалась другая деревня туркменов - Каракчи, от нее до Астерабада двенадцать часов пути. Поскольку уже спускалась ночь, у меня не оставалось другого выбора, как только рискнуть и устроиться на ночлег в этой воровской крепости. Огромные свирепые собаки выскочили и набросились на нас, когда мы приблизились к аладжакам, и пришлось обнажить сабли, чтобы отогнать их. Жители собрались на вечернюю молитву в своеобразной мечети, используемой туркменами, и которую я уже имел возможность описать в рассказе о Хасан-Кули. Самое странное в этих молитвенных местах то, что в них нет никаких священных атрибутов, как мы видим в крытых строениях оседлых мусульман. На самом деле, иногда я обращал внимание, что они применяют при молитвах нечто противоположное священным предметам, что, определенно, в глазах любого мусульманина могло бы очернить самое пресвятое место на земле. Конечно, однажды оскверненные места больше не могут применяться для молитв, и приготавливают другие. Таким образом, мы находим в окрестностях любой значительной деревни десятки импровизированных джами, или мечетей на открытом воздухе, которыми перестали пользоваться. Солнце уже село и морской туман, повисший вдоль плоского побережья, вызвал тьму, не характерную для сумерек в этом восточном климате. Я стоял рядом с моими лошадьми неподалеку, пока не завершились вечерние молитвы, а потом, приблизившись к группе старейшин, попросил ночлега. Они явно не ожидали увидеть меня здесь, в сопровождении всего одного слуги осмелившегося прийти к ним, как и их сородичи из деревни Аттерек, и какое-то время царило зловещее молчание. Ясное дело, предстояло решить, принять ли меня как желанного гостя, или приступить к конфискации лошадей и другой собственности, и не без малой доли опасения я ждал результата совещания. На этот раз, однако, победили лучшие качества, и старый длинноволосый мулла сделал знак следовать за ним. Мулла, или священник, в магометанских странах обычно стрижет волосы наголо, как и его светские собратья, но если он принадлежит к ордену дервишей, то носит локоны, ниспадающие на плечи и, в своей тиаре(134) в форме скорлупы яйца, очень похож на попа, как русские называют своих священников.
   В тех обстоятельствах, которые я сейчас описываю, странников принимает вождь, или, как минимум, одно из самых важных лиц общины. В данном случае, однако, меня препроводили в кибитку деревенского кузнеца. Обстановка жилища была в высшей степени скромной и выражала полную нищету. По правде говоря, определение подходит ко всей деревне. Это совершенно не типично для здешних кочевников, которые, как правило, достаточно благополучны, в том смысле, как здесь понимается благополучие, - то есть, хорошо одеты, редко, по крайней мере, в своих деревнях, обделены достойным куском хлеба, а земляные полы аладжаков обычно застелены высококачественными коврами. Позже я догадался, что вождь препроводил меня в аладжак кузнеца, с целью скрыть собственную неспособность принять гостя на должном уровне. С трудом раздобыли некое подобие рваного стеганого одеяла, на которое мне и предложили сесть. С одной стороны миниатюрная наковальня, пара молотков и две или три плоские полосы железа, все это куплено было, вероятно, в Чикизляре. Куча древесного угля и грубые меха из овечьей шкуры, лежащие около огня, довершают весь набор средств производства этого ремесленника пустыни. Называли его уста адам, наибольшее соответствие этому термину на английском языке может быть передано словами "искусный человек", или "мастер на все руки"; ведь здесь нет деления на гильдии, и один уста адам выступает во многих качествах на благо ближних. Он сделает серебряные кольца для женщин, подковы для лошадей, отремонтирует ружейный замок и даже пустит кровь больному полнокровием. В большинстве туркменских жилищ (особенно по соседству с любыми русскими поселениями) всегда есть самовар, или особого рода кипятильник для чая. Здесь же во всей деревне не нашлось ни одного. Не было также чая, сахара, мяса или пилава любого вида. Пустили в дело ручную мельницу, размололи немного грубых коричневых зерен, в результате чего потом выпекли лепешку хлеба. Она-то вместе с довольно соленой водой и составила единственное угощение, которое кузнец был в состоянии предложить мне. В его бытовых принадлежностях нет даже кальюна, или водной трубки. Ее взяли взаймы у муллы, но принесли без табака, так что хозяин с вожделенным восхищением наблюдал за тем, как мой слуга достает мешочек с грубым тумбаки, курительной смесью этих мест. Вскоре стали прибывать посетители, - меньше для знакомства с путешественником и выяснения причин его появления здесь, нежели для того, чтобы иметь удовольствие непривычной роскоши курения из водной трубки. Туркмены эти, как мне сказали, принадлежали к племени ата бай, но выглядели, на мой взгляд, ярко выраженным подплеменем его, так как являли собой отборных исмаилитов даже на фоне своих собратьев. Их соплеменники, будучи того же рода, казались отошедшей от них генетической веткой с примесями; один из моих посетителей сообщил мне, что пару вечеров назад их соседи из племени ак ата бай, исподтишка угнали большую часть принадлежавших им лошадей. Я чувствовал себя несколько не в своей тарелке, когда лег спать, потому что не мог избавиться от ощущения, что жители деревни могут частично возместить потерю своего скота за счет моего, скажем, под утро; и не раз в течение ночи я вставал и выглядывал за дверь убедиться, что они все еще стоят там, где я вчера привязал их. Хозяин мой, надо отдать ему должное, казалось, тоже был начеку и, несомненно, имел для этого серьезные основания. Каждый раз, когда лошадь ржала, или слышался топот копыт, когда лошадь разминала ноги, мы вскакивали, и, схватив оружие, устремлялись за дверь. Когда пришло утро, однако, оказалось, что все в порядке; одарив своего благодетеля суммой в пять франков за ночное сотрудничество, - такие деньги, несомненно, он редко держал в руках, бедняга, - я сел в седло, и, попрощавшись с вождем, поскакал на гребень холма Гоклен-Тепесси, чтобы осмотреться. Длинная, желтая, будто выгоревшая, осока росла в огромных количествах вокруг. Я часто потом, во все времена года, видел эту траву в разных местах туркменских долин, но никогда не видел ее зеленой. Направляя свой взгляд на север и восток с вершины холма, можно как на ладони увидеть всю дельту Аттерека, потоки его рельефно выделяются на этой мрачной пустынной долине, среди осоки и тростника. Здесь и там были широкие водоемы стоячей воды, буквально покрытые птицами, среди которых вполне дружелюбно соседствовали водные ястребы, грифы, орлы и черные вороны, забыв о своей взаимной враждебности перед лицом щедрого источника питания, представленного полудохлыми рыбами, валяющимися одна на другой в мелководье. Местами виднелись участки, подчас до полумили в длину, полностью черного цвета, где в прошлом году рос гигантский тростник, который туркмены подожгли, чтобы выдворить оттуда кабанов и шакалов, ведь первые полностью уничтожают малочисленные посевы туркменов, а последние всегда рыщут поблизости, высматривая домашнюю птицу, которую иногда разводят в аулах. Что касается домашней птицы, то, особенно в деревнях, граничащих с морским побережьем и дельтой Аттерека, жители держат большие стаи уток, но у этих птиц такие привычки к перелетам и так хорошо развиты крылья, что их почти невозможно отличить от более диких сородичей, населяющих эти малолюдные места в таких больших количествах. Я часто удивлялся, видя стаю из пятидесяти-шестидесяти, как я полагал, диких уток, летящих в центр деревни; они садились где-нибудь на открытом месте и дальше уже шли пешком стройными рядами к своему родному аладжаку, и я вызывал гнев местных жителей на свою голову, если случалось по ошибке разрядить ружье в их направлении. Они улетают на мили вдоль побережья, держась особняком от более диких морских птиц, и неизменно возвращаются к себе домой в определенный вечерний час.
   Далеко на юг протянулась широкая междуречная равнина между Аттереком и Гюргеном, не сразу различимый водораздел двух соответствующих бассейнов помечен длинной линией тепе, или земляных курганов; это линия древних укреплений, известных туркменам как Стена Александра (135), или, как ее чаще называют, Кизил-алан, то есть "красная дорога". Еще дальше, над неотчетливо виднеющимся лесом, покрывшим берега Кара Су, вырисовываются снежные вершины хребта Демавенд, а направо, вдоль Гюргена, протяженная цепочка остатков крепостных валов и башен очерчивает участок ныне пустого города Ак-Кала, некогда главной резиденции семьи Каджара, - член этой династии и сегодня сидит на персидском троне, - и могущественного соперника самого Астерабада. Сейчас это всего лишь маленький грязный форт, занимающий северо-восточный угол старого города, с гарнизоном в составе батальона персидской пехоты, охраняющим мост через Гюрген, и это все, что осталось от жизни в некогда густонаселенном месте. Через два часа после восхода солнца я выехал строго на юг, следуя вдоль телеграфной линии, ведущей прямо в Астерабад. Каждые двести или триста ярдов мы беспокоили огромные стаи острохвостых куропаток - так называемых гулгайрук. В одной из таких стай не могло быть меньше полумиллиона птиц. Когда они взметнулись с земли,
  взмахи их крыльев слились в звук, похожий на отдаленные раскаты грома, лошади вздрогнули и в ужасе попятились. Количество птиц, что мы повстречали в долине, превосходит все границы понимания, и лично мне представляется удивительным, почему их мясо не так уж широко употребляется в пищу, ведь в жареном виде оно великолепно. Двухчасовой марш привел нас к одному из главных курганов Кизил-алана. Называется он Алтун-токмок. Выражение это на туркменском наречии означает "укрыватель золота". Назвали его так благодаря частым находкам золотых монет среди старых стен с парапетами и кирпичных башен, фрагменты которых до сих пор еще стоят наверху, так же как соседний курган Гумуш Тепе назван так потому, что туркмены, копая могилу на его верхней площадке, обнаружили большое количество серебряных монет времен Александра. На многие утомительные мили долина совершенно ничем не прерывается, исключая несколько мест, где какой-нибудь мутный поливной поток, запруженный мусором, разливается в коварные топкие лужи, создавая препятствия в пути. Вокруг таких разливов разрастается на сотни акров огромный камыш, который характерен для дельты Аттерека, в нем поселяются всевозможные виды диких животных. Продираясь как-то через одно из подобных неприятных препятствий, мы повстречали несколько дюжин арабов - погонщиков мулов из Багдада, идущих вместе со своими, украшенными веселыми попонами, животными в русский лагерь в Чикизляр. Обычно эти люди занимаются перевозкой грузов между своим родным городом и Мешедом через Испахан и Тегеран. Потом я узнал, что эти погонщики мулов вскоре отказались служить русским, такой ужас вселили в них ахалтекинские всадники.
   Через восемь часов пути обычно чахлая и блеклая трава долин стала приобретать более яркий вид, начали встречаться тучные стада овец, коз и коров, под присмотром дикого вида пастухов и подпасков, поголовно облаченных в несообразные местные черные шапки из овечьей шерсти, каждый вооружен мушкетом и саблей. Еще час пути, и мы прибыли в деревню Гюрген, неподалеку от речного берега. Здесь, как обычно при приближении к туркменской деревне, нас яростно атаковали огромные, похожие на волков, собаки, имеющие неизменную привычку окружать прохожего, который, если он без лошади, часто оказывается в серьезной опасности. Въехав в центр деревни, я призвал туркменов, стоявших в дверях своих кибиток, очень забавлявшихся тем затруднительным положением, в коем я оказался, увести своих собак, которые свирепо набрасывались на мои сапоги и нос моей лошади, заставляя бедное животное становиться на дыбы и нервно взбрыкивать. Одной собаке удалось схватить зубами конец довольно длинного хвоста моего скакуна, и, увертываясь от яростных копыт, держать его мертвой хваткой. Я вытащил револьвер и показал его туркменам, уверяя, что, если они сразу же не отзовут своих собак, я применю оружие. На эту угрозу не обратили никакого внимания, и мне пришлось развернуться в седле и выстрелить прямо в рот нападающего. Когда он покатился по траве, его компаньоны с восхитительной быстротой отступили на безопасное расстояние; а туркмены, выбежавшие с палками в руках, продолжили гнать их еще дальше, хотя вначале я решил, что палки эти предназначены для моей собственной персоны. Всего в нескольких ярдах лежит глубокое, как каньон, русло самого Гюргена, ширина водного зеркала - пятьдесят ярдов. Поток пробил себе дорогу в тяжелой мергельной почве на глубину в целых сорок футов и земляные утесы по берегам почти вертикальные. Немного восточнее села устроен очень крутой спуск к воде, здесь лошади и верблюды проходят к броду. Без помощи проводника для путника очень опасно испытывать судьбу, переходя такой брод, поскольку очень редко курс брода представляет собой прямую линию на противоположный берег. В данном случае, что-то вроде подводной гряды, естественной или же искусственной, я не могу сказать, идущей по кривой вверх по реке, служит переходом для всадников, и лошади едва не пускаются вплавь, притом уровень воды еще не самый высокий. Противоположный берег настолько крут, что нам пришлось спешиться. Цепляясь ногами и руками за поросший кустарником склон, со многими остановками, мы тащили за собой лошадей. Сразу к югу от реки глазам открылся приятный вид зеленых лужаек и деревьев. Прямо перед нами, на опушке густого леса, лежала деревня йомудского племени ата бай, называемая, как и древний земляной курган неподалеку, Нергиз-Тепе, (курган нарциссов). На вершине его виднелась могила некоего современного туркменского святого, а вокруг основания шла линия насыпного бруствера, возможно, сооруженного противниками Каджара во времена их борьбы за власть в начале века. Сама деревня тоже была хорошо укреплена, ведь кочевники-гоклены и текинцы совершали частые набеги на туркменов ата бай, живущих, по крайней мере, номинально, под персидской юрисдикцией.
   Хан, человек непривычно крупного телосложения и с темным, мрачным выражением лица, принял меня очень недружелюбно; но, так как он не представлял, кем я являюсь и зачем я пожаловал, ему пришлось волей-неволей предложить мне остановиться в его кибитке на ночь. Ранним утром следующего дня наш путь лежал через возделанные поля, в основном, рисовые, встречающиеся время от времени среди вязовых лесов, рощ чинаров (платанов), на полянах среди огромного тростника, достигающего двенадцати - восемнадцати футов в высоту и населенных, как мне сказали, леопардами и кабанами. Через милю или около того посевы закончились, и нам пришлось следовать по кабаньим тропам через густые заросли гранатового дерева и колючих кустарников, обвитых ползучими растениями, к болотистому краю Кара Су. Без этих тропок было бы совершенно невозможно продвигаться, разве только с топором в руке, как в первобытном лесу. Грунт болотистый, из-за просачивания вод Кара Су, и вокруг нас пышно росли самые разные представители флоры. Некоторые участки тростника и камыша выжжены, и молодые ростки их имели приятный нежно-зеленый вид. После многомесячного пребывания среди пустынных окрестностей русского лагеря в Чикизляре и на долинах, простирающихся на восток, невозможно описать, как приятно созерцать эту дикую роскошь произрастания. Мы покончили с бесконечными песчаными пустынями, и безжалостным солнечным светом, отражающимся от поверхности обжигающего песка. Лошади, привыкшие жевать чахлые горькие кустики пустыни, больше похожие на мелкие вересковые метлы, которые были желанны, как не знаю что, теперь казались вне себя от восхищения, и едва могли решить, в какую сторону повернуть морду, и какой сочной растительности отведать, так велико было embarras de richesses(136) вокруг них. Спелые гранаты весели над нашими головами и падали к ногам, когда мы пробивали себе дорогу. После, примерно, часа езды через этот пояс зарослей, снова появились рисовые поля, и вскоре дорога пролегла через укрепленное персидское поселение, своего рода пригород Астерабада. Затем, через более открытые просеки стали вырисовываться живописные башни и валы самого города, желтовато отражавшего полуденное солнце. Взглянув со стороны, можно было вообразить себя актером, играющим роль Календара из "Арабских ночей", который, после изматывающих скитаний среди диких пустынь, вдруг выходит к волшебному городу.
   Расположенный на склонах гор Демавенд, Астерабад во все времена года снабжается более чем достаточным количеством воды, и когда мы приближались к северным воротам, пересекали поток за потоком кристально чистой, текущей по галечному дну воды, выходящей через низкие проемы под городскими стенами. В тени арки ворот сидел часовой, покуривая из кальюна удивительных размеров, бдительно наблюдая за тем, чтобы никакой контрабандный товар не ввезли в приграничный город с российской территории. Затем мы осторожно пробрались по тихим, плохо мощеным улочкам, по остаткам некогда знаменитой мостовой Шаха Аббаса Великого. Огромные камни, торчащие и вдавленные в мостовую в диком беспорядке из-за многовекового движения и отсутствия ухода, представляли собой серьезное препятствие даже для самого устойчивого мула. Между высоких, обсыпающихся глиняных стен; потом по длинной базарной улице, с ее грубыми навесами из листьев и веток, протянувшимися с крыши на крышу противостоящих домов; и дальше в британское консульство, где я был любезнейшим образом принят господином и госпожой Черчилль.
  
  
   АСТЕРАБАД
   Описание любого города северной Персии значительных размеров точно подойдет и к Астерабаду, до тех пор, пока речь идет о внешних чертах, но расположение на самой границе и прошлое наделяют его заслуживающими внимания признаками. До того момента, когда нынешняя царская династия взошла на трон, Астерабад был главной резиденцией персидских монархов. Другая линия Каджаров раньше занимала город, расположенный на берегах Гюргена, на территории которого теперь располагается персидский пограничный форт Ак-Кала, охраняющий одноименный мост. В этом последнем месте и в Астерабаде враждующие ветви семьи Каджаров имели, соответственно, свои главные штабы, и только после длительной борьбы Астерабад занял главенствующее положение, а прежний Ак-Кала был разрушен, и жителей его заставили присоединиться к населению Астерабада. Есть две версии происхождения нынешнего названия, согласно одному из них персидское слово астра (звезда) могло быть составной частью его. Выводят название также из слова астер (мул), в этом случае подразумевается, что один из бывших персидских монархов содержал здесь крупное поголовье мулов. Периметр самого города, насколько я могу судить, равен примерно трем милям; город окружен валами и башнями из необожженного кирпича, высотой в среднем в тридцать футов относительно общего уровня земли снаружи. Сейчас они имеют очень ветхий вид, хотя приличия все еще соблюдаются, - на стенах стоит постоянная стража. Башни, где еще не рассыпались до конца, имеют пологие конусные крыши из красной черепицы, а верх парапетных стен покрыт тростниковыми связками, чтобы защитить материал необожженных кирпичей, из которых они состоят, от размывания в результате случающихся, время от времени, ливней. Только основания башен и стен сделаны из обожженных кирпичей, каждый из которых имеет площадь примерно фут и толщину два с половиной дюйма. Какие бы полуразрушенные не были стены, они все еще в состоянии защитить обитателей против любого coup de main (137), которое может быть предпринято туркменами северных долин. Против атак более внушительного врага укрепления совершенно бесполезны, да я и не думаю, что хотя бы один тщеславный перс в пределах этих стен считает иначе. Крепостная ограда имеет форму неправильного четырехугольника. Есть трое ворот; одни открываются на северные долины в направлении Чикизляра, другие на юг, а третьи расположены на западном валу. Из этих последних ворот выходит старая мощеная дорога, построенная по приказу Шаха Аббаса Великого, и ведет она к так называемому порту Астерабада, в Кенар-Гез. Если судить по участкам дороги, оставшимся целыми, создается впечатление, что она сделана основательно и искусно; для строительства использовали каменные блоки около фута в длину на девять дюймов в ширину, грубо обтесанные; они составляли проезжую часть примерно пятнадцати футов в ширину на выезде из городских ворот, но сужающуюся до восьми футов на расстоянии мили от стен. Каменные блоки, когда-то гладко пригнанные друг к другу, образовывали ее поверхность, теперь же они разбросаны в диком беспорядке и торчат со дна водоемов и топких болот, создавая так много препятствий на пути странника. Очевидно, со дня постройки этой дороги никогда не делалось даже попытки содержать ее в рабочем состоянии. Через северные ворота другая часть мощеной дороги ведет через долины по направлению в Шахруд. В арках пропускных пунктов каждых ворот соблюдается видимость военной охраны, хотя ничего вроде постоянного караула нет. Путешественник по прибытии видит пару устарелых мушкетов, прислоненных к стене; несколько персов, не по форме одетых, сидят на корточках на кирпичном возвышении и курят неизменный кальюн, строя из себя офицеров таможни. Они внимательно осматривают поклажи верблюдов и мулов, въезжающих в город, чтобы убедиться, что подлежащий налогообложению товар не ввозится тайно с русской стороны. Большая часть территории в городе частично находится под садами и пустырями, а частью, прежде всего, по углам, под дикими зарослями леса и вереска. Здесь во все часы дня, а особенно к вечеру, можно встретить кабанов с их выводками, шакалов, лис, вальдшнепов и бекасов. Во время своего пребывания в городе, я неоднократно посещал эти внутренние охотничьи угодья, наблюдая за ними. Вдоль валов дождевые водостоки и разломы в парапетах образуют лазейки, через которые кабаны свободно входят и выходят. Я увидел ни много ни мало, восемь или девять последних, старых и молодых, бросившихся наутек из сплетений вереска при моем приближении, и проводил их взглядом, несущихся через рисовые и кукурузные поля снаружи, пока они не нашли укрытие в густых лесных зарослях по берегам водных потоков к югу от города. Что касается шакалов, то численность их ночных сборищ, как внутри, так и снаружи, неописуема. Их привлекают мертвые тела лошадей, ослов и собак, которые остаются лежать в отдаленных уголках, и, проезжая ночью мимо такого трупа, можно быть совершенно уверенным, что увидишь, как три-четыре шакала отбегают с места своей жуткой трапезы. Старые городские канавы совершенно забиты вереском и кустами, прибежищем всех диких животных, обитающих в округе, включая рысь и леопарда, но последний редко осмеливается заходить внутрь города. В течение ночи лающий вой шакалов почти не прекращается ни на минуту, и даже под самыми окнами домов внутри города можно услышать своеобразный крик этих нахальных зануд, подхватываемый, обычно, бесчисленными городскими собаками. Местные жители говорят, что, когда собаки отвечают на крик шакалов, это верная примета хорошей погоды, но если собаки хранят молчание, обязательно жди дождя или бури. Я полагаю, это совершенная правда, потому что неоднократно сам убеждался в точности предсказания. В северо-восточном углу города находится квадратная пристройка, окруженная очень внушительными парапетами, две ее стороны образуются городскими стенами. Это старая цитадель, и любопытно, что во всех укрепленных городах северной Персии, как разрушенных, так и сохранившихся, которые я имел возможность осматривать, цитадель неизменно занимает это положение в северо-восточном углу. Говорят, она была построена градоначальником времен правления прославленного Надир Шаха(138), расцвет которого происходил, примерно, сто пятьдесят лет назад, с целью обеспечить себя надежным убежищем от многочисленных врагов как внутри города, так и в его окрестностях. Надир Шах, сам солдат удачи, прослышал о новых укреплениях, и, со свойственной ему подозрительностью, послал к правителю города запрос о смысле этих воинственных приготовлений, полагая, что укрытия предназначались как point d"appui(139) для одного из местных восстаний, которые были в порядке вещей в Персии тех дней. Градоначальник оправдывался, что работы проводились только для обеспечения его собственной безопасности. Надир Шах ответил: "Пока я живу, чтобы защищать тебя, тебе незачем беспокоиться о своих врагах, а когда я умру, значит и тебе пора тоже умереть." Я не могу ручаться за историческую точность этой истории. "Передаю же вам сие со слов" жителей Астерабада.
   Как во многих восточных городах, вся местная жизнь сконцентрирована на базаре; остальное покоится в безнадежной скуке и унынии. Это узкие, длинные, плохо мощеные улочки, некоторые с рядами грязных канав, по сторонам высокие глиняные стены, прерываемые через некоторые расстояния домами, выходящими прямо на улицу, совсем без окон, только чистая поверхность глиняной штукатурки. Кучи мусора видны тут и там, так как отбросы и отходы выставляются напротив дверей, прямо в середине улицы, и остаются там, чтобы быть втоптанными до одного уровня с остатками дороги. Нет общественной службы, которая занималась бы уборкой мусора; поэтому состояние улиц может быть легче представлено, чем описано. Единственное приятное зрелище посреди всего этого пустынного одиночества и грязи представляют неизменно виднеющиеся над высоким глиняным забором усики винограда, густая листва чинара, или белые цветы миндаля и сливы, растущих за стенами. Внешний вид дома вещь второстепенная для восточного человека; а вот внутри сконцентрировано все, что он может позволить себе в смысле роскоши и красоты, и это, в большинстве случаев, не так уж и много. В тихих переулках можно встретить несколько случайных прохожих; большинство жителей либо на базаре, либо дома. Улицы восточного города предлагают мало развлечений своим завсегдатаям. Вот овальная голубая упаковка, установленная вертикально, движется тихой скользящей походкой вам навстречу, - это персидская женщина, укутанная с ног до головы в оберточный коленкор, называемый здесь фериджи. С верха ее лба спускается белая льняная вуаль, завершающаяся углом в центре груди и закрывающая лицо куда более эффективно, чем современный яшмак турков-османли(140), который носят модницы в Константинополе. Богатые штаны собраны на лодыжках в бесчисленные удлиненные оборки и кончаются носками, которые являются продолжением штанин. Эти рифленые перевернутые конусы материала, выглядывающие из-под края фериджи, создают впечатление, что носительница сего перешила для своих ног два старомодных семейных зонтика. Туфли на высоком каблуке имеют такой маленький размер, что хозяйка едва помещает в них кончики пальцев ног. Каблук, расположенный близко к центру ступни, шлепает при каждом шаге. В Астерабаде, как и везде в Персии, закрывают лицо только женщины высших классов. Женщины из крестьянских и рабочих семей не пытаются скрыть свои черты, но, если случается кому-то из них вступить в разговор с мужчиной, последний неизменно, как положено по этикету, отводит лицо в сторону, а взгляд направляет в землю.
   Базар состоит из лабиринта узких улочек, по сторонам которых вытянулись в линию лавки торговцев и ремесленников. Эти лавки, или магазины, как, я полагаю, должны называться некоторые из них, представляют собой просто квадратные ниши, в восемь-десять футов шириной, и столько же вовнутрь, отделенные от улицы только похожим на ступень прилавком из дерева либо камня, где продавец раскладывает свои товары, и за которым сидит, скрестив ноги, как правило, покуривая почти постоянно готовый к употреблению кальюн. Все те, у кого сходные товары или ремесла, занимают отдельную улицу или квартал. Наиболее многочисленны бакалейщики, то есть торговцы товарами повседневного спроса, чьи лавки, кажется, содержат всевозможные изделия, какие только могут понадобиться жителям. В дополнение к традиционным чаю, кофе, сахару, рису и специям, они продают также чернила, бумагу, пистоны, пули, мелкую дробь, порох, латунные питьевые чашки, соль, ножи, сернистое железо, кожуру граната, квасцы(141) для крашения и бесконечное разнообразие других изделий. Свернув за угол, попадем в аллею, где на веревках, растянутых от дома к дому на высоте крыш висят бесчисленные занавеси темно-синего и оливкового зеленого коленкора(142). Это квартал красильщиков, вторых по многочисленности после бахалов, или бакалейщиков. Их можно видеть работающими рядом с огромными корытами цвета индиго(143), из одежды только темная поясничная повязка и тюбетейка. Руки по самые локти такие же темно-синие, как и коленкор, что висит снаружи. Чуть дальше, ближе к концу базара, расположились продавцы фруктов и овощей, чьи лук-порей и салат, разложенные перед лавками, являются неизменным соблазном для проходящих лошадей и верблюдов. Неоднократно мне приходилось платить за проделки моей лошади, хватавшей пучок весеннего лука и жадно пожиравшей его перед носом хозяина. Тут стояли большие корзины с гранатами и цитрусовыми, ведь Астерабад и его окрестности славятся этими видами фруктов, особенно мандаринами. Наш обычный апельсин известен как португалец, а здесь еще есть нарандж почти такой же кислый, как лимон, и используется вместо этого фрукта в кулинарии или с чаем. Ближе к центру базара проходит длинная улица, занимаемая медниками, производящими чайники, кастрюли и котелки, ведь почти вся кухонная утварь, применяемая в этой части Персии, медная, луженая изнутри. Легкость обработки меди более чем компенсирует дороговизну материала; более того, старые сосуды, уже изношенные, можно продать за цену, очень мало отличающуюся от цены нового изделия. Время от времени встречаются чугунные горшки русского производства, но они гораздо больше используются туркменами Аттерека, чем в персидских хозяйствах. Эти медные принадлежности выделаны вручную, и грохот молотков, приветствующий слух, когда заходишь в квартал кузнецов, совершенно оглушительный. Одной только силой выбивания молотком на специальной выпуклой наковальне, неглубокий медный цилиндр, три четверти дюйма толщиной, заставляют растянуться до очень внушительных размеров. После этого его кладут в огонь, нагревают до тусклой красноты и натирают внутреннюю поверхность куском олова. На этой улице есть одно особое место, выделенное для тех, чья специальность состоит в покрытии внутренних поверхностей медной посуды оловом. Дальше идут ружейники и кузнецы по клинкам, живущие в отдельном, хотя и соседнем квартале. Здесь можно увидеть каждую стадию производства мушкета или винтовки, от выделки ствола до грубого процесса нарезки его, отделки замка, ложа &c., все руками одного и того же работника. Астерабад пользуется определенной славой в Персии по производству ружейных затворов. Я слышал об отделении персидских солдат (внешне, как правило, неотличимых от гражданских лиц), отправленном в этот город специально для ремонта затворов. Исключительный факт, что ни в Персии, ни у туркменов, даже в самых отдаленных районах, не встречается замок кремневого ружья. Они неизменно капсюльные. Замки со всей очевидностью точно скопированы с европейской модели, это относится даже к резьбе и украшениям; в их внешнем виде нет ничего восточного. Деятельность сабельщиков, в основном, заключается в производстве новых ножен и в восстановлении старых лезвий, поскольку наблюдается избыток последних в Персии, притом, несомненно, с незапамятных времен, так что производство новых клинков здесь дело редкое. Есть полдюжины лавок, в которых ювелиры и кузнецы по золоту и серебру изготавливают свои изделия. Они просто ремесленники и не держат у себя запас металла. Если хочешь получить изделие из серебра или золота, к примеру, пряжку, пуговицу или оправу для сабли, ты должен, вместе с заказом, дать мастеру также золотую или серебряную монету, смотря какой металл нужен. Он расплавит ее и сделает требуемое.
   Самое важное и, фактически, почти единственное широкое производство, осуществляемое в Астерабаде, это выделка войлочных ковров и паласов, и квартал, занятый производителями этих изделий один из крупнейших на базаре. Я обратил внимание на прекрасный войлок, применяемый туркменами в Красноводске и Чикизляре, и приобрел несколько таких ковров для использования в своей кибитке. До прибытия в Астерабад я очень хотел узнать процесс изготовления этого материала, и здесь, наконец, получил достаточно возможностей для прояснения этого вопроса. Вместо квадратных ниш, выходящих на улицу, помещение каждого изготовителя войлока представляет собой комнату в двадцать или тридцать футов в длину и около пятнадцати в ширину, и либо имеет пол из досок либо идеально ровный и плотный земляной или цементный. Сырой материал, - смесь верблюжьего и козьего волоса и овечьей шерсти, хорошо сбитых вместе и различающихся в пропорциях, в зависимости от того, темно-коричневый или белый войлок нужен, - раскладывают рыхлым слоем в, примерно, четыре дюйма толщиной, на плотно сплетенный подстил из тонкого камыша, несколько больший в размерах, чем отрезок материала, который планируется получить. Потом сырье колотят тяжелыми плоскими палками, пока оно не уменьшается в объеме вдвойне и не обретает компактную структуру. Орнамент, обычно состоящий из арабесок(144) и примитивных цветков разных блестящих расцветок, накладывается рыхло спряденной камвольной(145) нитью, которая приготавливается заранее в нужной форме. Густой водный раствор горячего клея поливается затем щедро на изделие, и слой войлока вместе с камышовой подстилкой туго закручивают в виде цилиндра. Таким манером слой войлока зажат слоем подстилки. Рулон затем туго перевязывают шнурками и три-четыре человека, ставя на него сверху босую правую ногу и одновременно надавив, медленными толчками перекатывают по полу комнаты из конца в конец. Когда войлок становится тоньше и плотней, рулон каждый раз раскручивают и снова туго закручивают, предварительно полив раствором клея. Когда войлок приобретает требуемые размеры и признается достаточно крепким и цельным, его расстилают сушиться на солнце, чтобы цветные узоры основательно соединились с тканью нового ковра. Прочность и долговременность этого войлока удивительна, я могу сделать такой вывод после применения ровного отреза его в качестве седельной подстилки более чем двенадцать месяцев, в течение которых он не выказал никаких признаков расползания, и, даже попадая в сильные ливни, сохранил свою первоначальную структуру.
   Центральные улицы базара расположены под кирпичными крестовыми сводами(146), с отверстиями по бокам каждого купола для освещения, но большинство других просто накрыты ширмами от солнца, из грубых жердей, камыша и прутьев, переброшенных с крыши одного магазина на крышу другого через улицу. Иногда тыквы и виноградники вьются по балкам, плоды висят, покачиваясь, над головами прохожих, добавляя подкупающую черту элегантности в целом грубоватому пейзажу. На перекрестках и через отверстия, где навесы сдвинулись или упали, пробивается слепящее солнце, откидывая смежные участки базара в сравнительный мрак за счет этого контраста, придавая посетителям, едва различимым за потоками лучей, вид многочисленных призрачных обитателей пещер.
   В центральной точке базара, откуда отходят главные его улицы, почти всегда можно встретить восточного рассказчика, - обычно бродячего дервиша. Я помню встречу здесь с таким общественным рассказчиком; он сидел на пороге и приводил в восторг толпу слушателей своим повествованием. Это был молодой человек, с довольно выразительными чертами лица, длинные блестящие черные волосы ниспадали на его плечи. На голове у него большая татарская шапка из черного каракуля, в руке крепкий посох приблизительно пяти футов в длину, рядом стоял кузовок для приношений из бутылочной тыквы. Казалось, ход повествования требовал, чтобы он обращался к какому-то осязаемому объекту. Соответственно, он положил свою громадную каракулевую тиару посреди дороги и обращался к ней со смехотворной искренностью, тут же имитируя ответы. Очевидно, это была юмористическая история, потому что группа ротозеев и мальчишек, стоявших вокруг, и торговцы, облокотившиеся на свои прилавки, время от времени разражались громкими и продолжительными взрывами смеха. У этих дервишей есть беспроигрышный способ выжимать деньги из слушателей. Будь история рассказана до конца без остановок, приход был бы, вероятно, действительно мал, ведь персы в этом отношении совершенно бессовестны. Если можно получить что-то даром, они не позволят никаким чувствам щедрости вмешаться. Дервиш, прекрасно понимая это, вел свой рассказ до кульминационного момента, захватив основательно внимание слушателей. Тогда, подняв свой кузовок, он пошел по кругу, возвещая, что для продолжения удивительного рассказа ему нужна некоторая поддержка. Требование удовлетворяется и повествование продолжается. Он потряс палкой на того, чью роль играла шапка, накричал на него, умолял о чем-то, а в конце расплакался над ним. Действие было совершенно беспорядочное, но рассказчик, владевший актерским мастерством выше всяких похвал, всегда окружен толпой жадных слушателей, неважно, насколько может быть стара и общеизвестна история, которую он воспроизводит; так же, как мы идем в театр посмотреть драму, с которой прекрасно знакомы, но в которой принимает участие какой-нибудь известный актер.
   На улицах базара обычно собираются дюжины туркменов из наружных деревень вдоль Гюргена, пытающихся обменять овечьи шкуры на различные изделия, предлагаемые торговцами-персами, либо закулисно приобрести порох и пистоны, ведь продажа этих изделий кочевникам строго запрещена центральным правительством. В то время, о котором я пишу, в Гилане и Мазандеране из-за продолжительной засухи было очень мало зерна. В виду этого факта, лошади продавались почти по себестоимости, так как хозяева не имели возможности содержать их, вследствие разорительной цены на зерно. Туркмены страдали из-за засухи в Персии, потому что, как правило, сами выращивают немного, по крайней мере, так было до настоящего времени. Они вывозили почти весь потребляемый рис из северных провинций Персии. Учитывая сложившуюся ситуацию, правительство Персии выпустило строгий приказ, запрещающий экспорт риса или любого другого зерна, прослышав, несомненно, о непомерных аппетитах русского интендантства в Чикизляре, которые, если удовлетворить их, создадут жестокий искусственно вызванный голод в тех районах, где уже существует опасность голода естественного. Хотя туркмены южнее реки Гюрген признают власть Шаха и платят ежегодную пошлину в размере одного томана, - равен примерно десяти франкам, - за каждый дом, эти дикие подданные Персии были включены в число тех, кому запрещалось поставлять зерно. Я видел одного туркмена с долин, пришедшего купить рис для питания своей семьи и которому торговец отказал в этом; он стоял посреди улицы, призывая все виды проклятий на голову торговца рисом и предавая его, его предков и потомство геенне. Тяжело, конечно, этому туркмену возвращаться домой, не сумев приобрести для семьи продукт питания, необходимый для повседневного существования, но он и его товарищи, которым тоже было отказано, должны в большой степени винить в ситуации, в которой они оказались, самих себя. Большинство из полуоседлых туркменов, проживающих вдоль рек Аттерек и Гюрген, обычно закладывают в сезон урожая, когда цены самые низкие, запас риса и других зерновых, достаточный, чтобы хватило на последующие двенадцать месяцев. Соблазненные высокими ценами, предложенными русским лагерем, многие отделались от своих запасов, в надежде, что смогут восполнить их на персидских рынках. Действительно, продолжительное время туркмены вели, таким образом, широкую торговлю, выступая в роли посредников между персами и русскими. Полагаю, именно знание этих обстоятельств и подвигло каргусара, агента министерства иностранных дел в Астерабаде, издать столь строгий приказ.
   Туркмены, часто посещающие Астерабад, обычно приходят в город во всеоружии, - сабля на боку, кинжал за поясом, двустволка за спиной; здесь это разрешено, поскольку они являются подданными Шаха. В других персидских приграничных городах дальше на восток, текинцев, частых гостей в базарные дни, заставляют сдавать свои сабли и ружья охране городских ворот, оставляя только кинжал, а, точнее сказать, нож, с которым туркмены редко расстаются. Толпу иногда разнообразили степенные статно сложенные погонщики мулов из Багдада, с головным убором, похожим на диадему, из крученого верблюжьего волоса поверх накидки темного оттенка, защищающей голову от солнца и непогоды и закутывающей всю фигуру. Арабы эти обычно не заходят так далеко на север, но в данном случае, вероятно, были на пути в русский лагерь.
   Паломник, возвращающийся из одного из святых мест, - из Мекки, Кербелы, Мешеда или Куфы, - заботится о том, чтобы мир узнал о его вновь приобретенной святости. Когда он следует через базар и другие общественные места, впереди движется глашатай и возвещает тот факт, что паломник вернулся в родной город. Даже женщина, без сопровождения, хотя и надежно укрытая вуалью, следует подобной триумфальной процессией через общественные места, и, хотя это зрелище достаточно частое, оно, похоже, всегда многолюдное.
   Среди других любопытных персидских обычаев способ выражения горя при смерти друга или родственника. Скорбящий должен рвать одежды, обнажать голову и посыпать ее пылью, если твердо следовать восточной традиции; но, поскольку большинство персов не могут себе позволить калечить, таким образом, свое одеяние, или, если в состоянии, ни в коем случае не расположены так делать, они ограничиваются очень скромным и показательным разрыванием. Шов на плече аккуратно распарывают на длину дюйма или полутора, и, возможно, кончик воротника рубашки слегка подрезан, так, чтобы маленький лоскут льна мог бросаться в глаза и тем внушить зрителю, что, хотя надрезы не больше чем метафорические, все же обычай соблюден, в какой бы то ни было степени.
   Недалеко от центра Астерабада расположен старый чертог Каджара, где находился некогда двор этого турецкого рода. Во время моего визита в нем были разные правительственные учреждения, а также персидско-русское телеграфное бюро - последнее напрямую связано с военным лагерем в Чикизляре. Позднее, правда, русские права на телеграфную линию, со всеми материалами и аппаратами, были переданы персидскому правительству(III). Согласно договору, подписанному двумя правительствами, персидские сообщения отправлялись между рассветом и закатом, а русские имели исключительное право пользоваться линией на Тегеран и Тебриз в течение ночи. Старый дворец является достопримечательностью города. Он построен из больших плоских обожженных кирпичей, красновато-коричневого цвета, портики поддерживаются покрашенными дубовыми колоннами с резьбой. Стены главного здания и внутреннего двора покрыты изящными эмалированными изразцами(147), нижняя часть украшена арабесками, надписями и живописными иллюстрациями на вечную тему персидской мифологии, а именно, приключения Рустама, его последняя битва с Дивом Сафидом и покорение последнего, кажется, единственный сюжет, способный вдохновить персидское перо. У персов определенно нет отвращения к изображению живых существ, которое является таким универсальным среди суннитов, ведь не только на дворце Каджара в Астерабаде, но на панелях и над дверьми каждого кафе и бани, так же как и на перемычках самих мечетей, можно видеть зарисовки в ярких красках, если не из той же самой истории про Рустама и Дива Сафида, то другие человеческие фигуры, как мужские, так и женские; нередким добавлением к сюжету выступает кубок с вином. Там большие бассейны, пятьдесят или шестьдесят ярдов в длину, обхваченные каменными парапетами, с тем, что когда-то было фонтанами в центре их; также к стенам учреждения примыкают широкие пространства, когда-то, как я понимаю, величественные насаждения, "сад, где все еще растут пышные цветы." Однако исключая несколько заброшенных кустов роз и апельсиновых деревьев, мало что можно увидеть в пределах этих стен, кроме сорняков и спутанной осоки, пробивающейся сквозь густую ежевику. Должен сказать, к сожалению, что страсть к обожженным плиткам, и в целом мания "голубого фарфора" нанесли непоправимый урон украшениям исторического здания. Тут и там орнаментальное покрытие на стенах недосчитывает своих изразцов, и белая штукатурка, в которой они крепились, зияет в неприглядной манере вместо половины головы Рустама и хвоста Дива Сафида. На мой запрос сообщили, не знаю, насколько это соответствует действительности, что грабеж, - дело рук работника русского телеграфа, который переправил плитки на продажу в Россию; но у меня нет сомнения, что сами персы, прослышав, каким повышенным спросом подобные вещи пользуются в Тегеране и Европе, и по насколько привлекательной цене они продаются, внесли свой вклад в разрушение. Когда я увидел старый дворец впервые, не хватало лишь нескольких изразцов. Шесть месяцев спустя я снова приехал сюда, тогда эмалированные панели были безнадежно разобраны и сломаны. Если разорение продолжается такими же темпами, мало что могло остаться от древнего образца раннего искусства Персии. Кстати, это сумасшествие с голубым фарфором и керамикой пустило многочисленные корни в Астерабаде среди выходцев из Европы и, как мне говорили, энтузиасты принялись вытаскивать бесценные образцы раннего персидского гончарного искусства из забытых чуланов и с пыльных полок семейств, во владении которых они находились многие века.
   Отличительная черта этих персидских гончарных изделий состоит в том, что они имеют внешний вид изделий из тонкого фарфора, в то время как на самом деле сработаны из нежной коричневой глины, чем-то напоминающей затвердевший римский цемент, а снаружи покрыты толстым слоем маслянистой глазури. Некоторые тарелки и блюда больших размеров представляют, на белом фоне, образцы того красивого голубого оттенка, который сводит с ума наших "маньяков", но оттенки ни в коей мере не ограничены одним этим цветом. Существуют особенные бутыли, очень похожие по форме на индийские бутыли для воды из пористой глины, но с более тонким горлышком и куда более изящные по форме, по корпусу часто проходят ряды полосок, делящих его на дольки, вроде очищенного апельсина. Они обычно имеют такой золотой, пурпурный, янтарный отблеск, с призматическими цветами, если смотреть под углом, известный посвященным как reflet metallique (148). Цвета, наблюдаемые при обозрении поверхности с отраженным светом точно такие же, что мы видим на спокойной поверхности воды, по которой разлит тонкий слой смолы. Некоторые из бутылок считаются очень древними, их возраст, как утверждается, превышает восемьсот лет. Этот вывод сделан на основании положения и характера тех участков, где их выкопали. Искусство производства тонкой керамической посуды ныне совершенно утеряно в Персии, местное современное гончарное ремесло самого грубого и примитивного сорта. Тарелки и блюда, которыми пользуются состоятельные персы, либо серебряные, либо из луженой меди, либо из фарфора, привозимого прямо из России или Китая. Где-то два-три века назад попытались оживить искусство гончарных изделий по древним образцам, и художники, приглашенные из Китая, обосновались в Кашане. На их предприятиях были изготовлены поздние виды тонких гончарных изделий Персии, в частности, крупные блюда с темно-голубым узором, упомянутые выше, известные среди населения как кашис. Художники эти, не получив должной поддержки, вернулись в Китай, увезя с собой секрет глазури, которой они маскировали грубый материал, являющийся основой производимых ими изделий. Существует некоторое расхождение во мнениях относительно природы reflet metallique, так восхищающей коллекционеров. Одни считают, что особый призматический эффект и золотистые оттенки специально и со знанием дела приданы изделиям мастерами, но, с другой стороны, есть и такие, которые утверждают, что это результат распада силикатов, содержащихся в глазури, так же, как мы видим преломление цвета на старых слезницах(149) и иных древних сосудах из римских и этрусских(150) захоронений. Я видел экземпляр кашис, подтверждающий, кажется, эту последнюю теорию. Он был во владении мистера Черчилля, в то время британского консула в Астерабаде, который приобрел его на месте. Это крупное плоское блюдо, около двух футов в диаметре, с оттенком коричневатого янтаря. Несколько небрежных мазков цвета темно-зеленой травы служили украшением, и если смотреть на поверхность под углом, можно отчетливо различить там, где соприкасались коричневый и зеленый цвета, беспорядочные прожилки reflet metallique, распределенные таким образом, что совершенно невозможно принять, что это сделано намеренно, как часть общего декоративного эффекта. Я оставляю пример на суд специалистов, поскольку сам не претендую на эту роль.
   Я уже рассказывал о кабанах, проникающих в пределы города. Они в больших количествах встречаются в окрестностях, и, осматривая со стен города примыкающие поля с ростками риса и хлебов, можно видеть, что они усеяны с интервалом в восемь-десять футов большими черными рытвинами, - это кабаны проводили свои изыскания, переворачивая землю. Можно подумать, будто отделение саперов занято рытьем целой серии окопов, или что земля подверглась тяжелому навесному обстрелу артиллерийскими снарядами. Таково разорение, совершаемое кабанами и их выводками, что посчитали стоящим создать отряд профессиональных охотников, специально для отстрела этих животных. Огромное поголовье истребляется ежегодно, только снижения их количества не наблюдается. Местные жители никогда, ни под каким предлогом, не используют мясо кабана в пищу, отличаясь от туркменов-суннитов, которые иногда грешат, хотя, в любом случае, не любят делать это открыто. Будучи в Астерабаде, я наблюдал удивительный пример отвращения, с каким персы-шииты относятся к мясу кабанов. Господин Черчилль, чьим любезным гостеприимством я в то время с удовольствием пользовался, очень хотел получить немного кабаньего мяса, но, хотя он неоднократно пытался уговорить охотников принести ему четверть туши одного из тех животных, что они убивали каждый день, так и не преуспел в этом. Наконец, однако, охотник, специально нанятый им для того, чтобы запастись разной дичью, согласился, как только он подстрелит кабана на достаточном расстоянии от города, сразу же дать знать об этом событии, так, чтобы часть его могла быть сохранена прежде, чем шакалы обнаружат и сожрут тушу. Таким образом, голова, пара ляжек и другие доли животного были раздобыты и препровождены с величайшей секретностью в консульство. Повара, посредством щедрой взятки, уговорили приготовить часть мяса, но он согласился на это только при условии, что все предприятие останется под строжайшим секретом между ним и консулом. Однако его товарищ-слуга каким-то образом пронюхал, что в доме готовят мясо кабана и сразу же выразил протест, а позднее все они, включая повара, предстали в полном составе пред очи мистера Черчилля и уважительно просили принять к сведению, что больше не могут находиться в этом доме. Повар сказал, что, когда он проходил по базару, на него презрительно указывали пальцем и зло насмехались торговцы и прохожие, называя поваром кабаньего мяса, жизнь его несчастна, даже собственная семья избегает его, и он не может больше терпеть подобные муки. Компромисс состоялся, и повар и другие слуги согласились остаться при условии, что объект их ненависти, остатки мяса кабана, будут немедленно выброшены из дома; это и было, соответственно, сделано. Произошедшее может дать некоторое представление о глубоких религиозных предрассудках людей. Все же, эти самые слуги, столь скрупулезные в том, что касается диеты по Корану, в других делах, в частности, в обмане своих нанимателей в самой вопиющей и бесстыдной манере, вовсе никакой скрупулезности не подвержены. Не добродетельны они также и в случае употребления опьяняющих напитков, ведь персы, как этого, так и всех других сословий, упиваются до состояния полного опьянения при каждом возможном случае, хотя употребление спиртных напитков точно также расходится с учением Магомета, как и поглощение мяса "нечистых" животных. Слуга-перс, обычно, не просит высокой оплаты, сорок франков в месяц в среднем он считает неплохим заработком; но добавляет к нему, как минимум, еще такую же сумму за счет незаконных доходов и мошеннических сделок на рынке. Тщетно думать, что воровство можно избежать. В Персии совершенно неприлично европейцу любого уровня делать покупки на базаре собственной персоной, и даже если он делает это, его непременно обманет продавец, так как он, скорее всего, не знает о колебаниях цен на изделия, которые ему нужны. Слуга же с продавцом сговариваются о завышенной цене, а дополнительный доход, полученный таким путем, делят между собой. При этом продавец не решится отказаться от операции, потому что в противном случае слуга станет клиентом другого торговца. Такая же система принята при закупке овса и иного фуража для лошадей, в любом другом представимом случае, в котором персидский слуга имеет доступ хоть к самой маленькой сумме денег. Кроме вороватости, персидские слуги, как правило, очень наглые, если их не держать в надлежащих рамках твердой рукой. Использование палки как наказания за нечестность и непослушание по всей Персии есть дело ежедневной необходимости, и наказание между виновными имеет свое условное наименование, известное как "кушать палки".
   Будучи в Астерабаде, я встречался с интересным персонажем - правнуком прославленного Надир Шаха, последнего монарха, правившего древней Персией во всей ее полноте, от Кандагара до Тифлиса, и от Персидского залива до Оксуса. Шах Заде, или князь, как величали этого господина, явно разменял уже шестой десяток и имел замечательно свирепое выражение лица. Его высокий лоб, расширяющийся к верху и заметно впадающий внутрь, острый нос крючком, с горбинкой около бровей и маленькие, серые и жестокие глаза, предавали ему, как мне сказали, очень сильное сходство с прославленным предком. Как и все другие Шах Заде в Персии, чье происхождение от бывшего повелителя доподлинно установлено, а имя им - легион, Зенгис Мирза получал пенсион от Шаха, достигающий щедрой суммы в шестьдесят томанов, или двадцать четыре фунта стерлингов, ежегодно. Этот пенсион давали в знак признания его происхождения. Названная сумма не ошеломит европейца, но местный перс в провинциальном городе вполне может прожить на эти деньги. Кроме этого содержания Шах Заде, государство берет на себя заботу об устройстве их на ту или иную службу, чаще всего в качестве начальника телеграфного бюро. Когда я был в Астерабаде, начальником телеграфной станции был другой Шах Заде, внук Фетх Али Шаха, если я не ошибаюсь. После я встречался с еще одним потомком Надир Шаха, Шах Заде по имени Дауд Мирза, который был одним из главных чиновников в телеграфном офисе Мешеда. Титул "мирза", когда применяется в качестве суффикса, означает "князь", но когда ставится в начале имени, просто означает "секретарь" или "книжник". Другое прочтение этого имени, как мне сказали, - Эмир Заде, или "сын князя". Возможно, когда возник титул, только о царственных особах предполагалось, что они владеют такими достоинствами, как чтение и письмо. Это, однако, всего лишь моя собственная гипотеза.
   Жители Астерабада придерживаются особой веры, что хлеб, выпеченный в городе, оказывает опьяняющее действие на чужестранцев; и здесь есть деревья, рядом с одним из многочисленных ручьев, пересекающих город - вековые чинары (липы), с огромными изогнутыми корнями, раскинувшимися над потоком, - которые, как считается, заколдовывают человека, стоящего под его развесистыми ветвями после заката солнца. Астерабадец, указывая на какого-нибудь полоумного земляка, скажет вам, грустно покачивая головой: "вот что бывает, когда постоишь под таким-то деревом после наступления темноты."
   Окрестности Астерабада славятся своим плодородием, активно обрабатываются, особенно на юге и западе. Водоснабжение обильное, поскольку круглый год ручьи текут с огромного массива гор Эльбурц(151), которые возвышают свои террасы вершина за вершиной в голубое небо Персии, их склоны, укутанные до самых пиков густой лесистой растительностью, образуют живописный пейзаж. Эти леса, которые даже на долине продолжаются от основания гор, сильно смешиваясь с возделываемыми землями, изобилуют всевозможной дичью, особенно фазанами; и аху, или горная антилопа, часто спускается со своих скалистых мест обитания, особенно зимой, когда снег покрывает травы. К западу от города, связанный с ним длинными линиями валов, заключающими в себе треугольное пространство длиной в три четверти мили, располагается крутой, искусственно террасированный холм - некое фортификационное сооружение, возведенное в прошлые века, чтобы доминировать над крупным водным потоком, текущим с холмов и впадающим в Кара Су, и защищать его. Здесь обычно стоят лагерем персидские войска, когда значительные силы подкрепляют гарнизон Астерабада; в последнее время это частое явление. С вершины кургана открывается восхитительный вид на долины, протянувшиеся к северу и востоку, - широкое, фиолетово-серое море мира грез, со смешанными участками неземных апельсинов и небесной лазури, горизонт этого мира поднимается навстречу мягким оттенкам неба, нависшего над ним; таинственная обитель, насыщенная памятью колоссальных событий в истории человеческой расы; через нее проносились орды Зенгиза и Тимура(152), и, несомненно, многие другие армии в тумане прежних доисторических дней. Даже теперь, перед моими глазами, маршировала армия через эти просторы на восток, - возвратная волна народов, так долго устремлявшихся на запад.
  
   ИЗ АСТЕРАБАДА В ГУМУШ ТЕПЕ -
   ВОЕННЫЙ ЛАГЕРЬ ПЕРСОВ
   После изгнания из лагеря в Чикизляре, я прибыл в Астерабад для того, чтобы быть недалеко от русских колонн и иметь возможность знать, время от времени, что происходит на прежнем месте. Различные слухи о необычной активности со стороны туркменов-текинцев достигли меня, и хотя, благодаря гостеприимству господина Черчилля, было очень приятно находиться в Астерабаде, я принял решение направиться в долину между реками Аттерек и Сумбар до самого Гумуш Тепе, для выяснения того, что происходит на русской стороне. Путешествие по промежуточным землям было довольно рискованным предприятием, вследствие непосредственной близости текинских налетчиков, которые дерзко продвинулись по направлению к приморью, а также никогда не отличавшихся добродетельностью сборищ туркменов различных племен, стоявших лагерем и рыскавших между Аттереком и Гюргеном.
   Через час после рассвета я ехал верхом через базар по пути к северным воротам города. Несмотря на очень ранний час, все уже были на ногах и занимались своими каждодневными делами, поскольку персов не отнесешь к любителям поспать по утрам, хотя они готовятся к ранним подъемам загодя, оставляя работу в два-три часа пополудни, после чего базар пуст и тих. За воротами поили лошадей у ручья, вытекающего из города через подземный ход под стеной, несколько дюжин персов и туркменов, все вооруженные до зубов и, очевидно, не особенно доверяющие друг другу. На расстоянии мили отсюда, в открытом поле, они ни за что не сближались бы настолько. Даже персидские солдаты с большим опасением относятся к жителям кибиток вдоль Гюргена. Один офицер-перс, который, очевидно, был выше предрассудков своего класса, сказал мне однажды, что при равном количестве бойцов туркмены всегда легко одолеют солдат Шаха. Туркмены же далеки от такой низкой самооценки, какую позволил себе этот офицер высказать в адрес товарищей по оружию. Раз я слышал, как туркмен-йомуд утверждал, очень серьезным и, по-видимому, искренним тоном, что любой из его сородичей в битве стоит девяти персов, и это утверждение, с учетом некоторых удивительных фактов, которым я был сам свидетелем, не кажется слишком уж преувеличенным; но пришлось усомниться в другой части его заявления - а именно, что одного туркмена можно приравнять к трем русским, в то время как один из последних, несомненно, выйдет победителем в стычке с тремя персами.
   Древняя стена из глиняных кирпичей и осыпающиеся башни были живописны и окрашены в мягкие тона лучами раннего солнца, а заросли низких дубов, граната и тростника светились цветами поздней осени; ведь вокруг Астерабада, собственно говоря, зима тогда еще не установилась. В полумиле от города разбитая мощеная дорога перешла в пешеходную тропу шириной в двенадцать дюймов, проход, образованный передвижением людей, лошадей и верблюдов сквозь похожий на бамбук тростник, с его пушистыми метелками, высотой до пятнадцати футов с обеих сторон. Через случайные просветы в зарослях, время от времени, удавалось поймать взглядом проблески очень далеких просторов широкой степи, глубокую небесную лазурь с золотыми признаками утра; и там и тут едва различимая темная полоска, образованная деревьями, растущими по берегам Гюргена и его притоков. Разбросанные среди густых зарослей тростника и вереска, в пятистах или шестистах ярдах в стороне, расположились бесчисленные персидские деревеньки, по двадцать-тридцать домиков в каждой. По своим признакам эти селения совершенно не то, что туркменский аул или ова, которые появятся дальше в долине, через пять или шесть миль; они, за редким исключением, не имеют никаких защитных сооружений вокруг кучек круглых войлочных хижин, или аладжаков, поскольку жители полностью полагаются, в случае нападения, на свою собственную удаль и на лошадей. Персидские селения, наоборот, ограждены глиняными стенами с бойницами, двенадцати-пятнадцати футов в высоту, усиленными грубыми фланговыми башенками и траншеями. Дома представляют собой продолговатые глиняные сооружения с крутой крышей с высокими скатами, покрытыми камышом, уложенным на настил из сплетенных веток и образующим широкие грубые карнизы. Постройка имеет значительное сходство с разоренным вороньим гнездом. Рядом с каждым жилищем, в пределах простого двора, находится пара спальных настилов, представляющих собой платформу, установленную на четырех столбах на высоте в десять-двенадцать футов над землей, с покатым навесом из камыша. Здесь жители спят по ночам в период знойных летних месяцев. Общий вид деревень, с их примитивными укреплениями и охраняемыми воротами, красноречиво говорит об опасности, довлеющей над этим районом, и обоснованных страхах населения. Невзирая на все усилия русского и персидского правительств, жители время от времени захватываются в рабство соседними кочевниками, а смертельные стычки между персами и туркменами происходят ежедневно в непосредственной близости от Астерабада. Глубокие, топкие поливные каналы встречаются каждые сто шагов, через них проложены грубые шаткие конструкции из дерева и земли, всегда ненадежные; и опасно запоздалому путнику оказаться вечером в этих болотистых джунглях, только на шаг отошедших от своего первобытного состояния. В этом направлении земледелие не имеет значительных размеров и представлено, в основном, рисом и некоторыми видами овса. Поля огорожены земляными насыпями и вересковыми плетнями, предназначенными для защиты от вредительства кабанов, которых множество в округе. Крестьяне каждый год убивают сотни этих животных. Их мясо приносится в жертву шакалам и рысям, которые быстро разделываются с каждой тушей. Головы и шкуры вешают на ветки деревьев, имея в виду устрашить живых зверей. На многих деревьях я видел от десяти до двенадцати таких навесок, а однажды двадцать две.
   Дальше, через три или четыре мили по дороге в северо-западном направлении, лес и камыши начинают уступать место широким полосам пространства, покрытого роскошной травой. Налево высятся огромные хребты гор Эльбурц, сейчас все под снегом, их склоны и прилегающие к основаниям долины густо поросли лесом. Направо протянулись безграничные просторы великой соленой степи, становящейся все тоскливей и пустынней с каждым шагом на север. Нет ничего более поразительного, чем резкий переход от чрезмерно пышной растительности вокруг Астерабада и вдоль склонов холмов к ужасающему бесплодию долины, через которую лежит путь на Чикизляр. Причина совершенного запустения, как мне кажется, состоит в почти абсолютной ровности долины. По крайней мере, это не позволяет протекать здесь ручьям обычных размеров. Тающие снега Эльбурца образуют значительные потоки, которые пробивают себе дорогу к Гюргену. Часть воды застаивается в обширных болотах, высыхающих под жарким солнцем; регулярного природного полива земли не происходит, и натуральная плодородная территория оказывается, таким образом, погубленной неподалеку от обильных водных источников. Там, где применяется искусственное орошение, пустыня резко оживает; и, судя по следам крупных каналов, неоднократно пересекаемых мной, этот приграничный район имел когда-то развитое земледелие. Для обеспечения орошения предлагались многие системы, среди прочих строительство широких плотин через устья некоторых крупных ущелий Эльбурца, выходящих на север. Воды тающих снегов, таким образом, были бы задержаны, образуя крупные хранилища, из которых можно, при необходимости, отводить воду в долину, куда нужно, вместо бесполезных разливов в ранние летние дни. Однако стоит ли говорить о подобных предприятиях, когда многие другие, определенно более легкие в исполнении, остаются непродуманными и неиспытанными в этой обители безразличия.
   Не считая огромных трехступенчатых погребальных курганов, усеявших долину, единственная выпуклая вещь здесь - большое тюрбе с куполом, могила какого-то местного святого, как считают жители, племянника Хуссейна, одного из героев персидских религиозных постановок. Куда только хватает глаз, туркменские деревни по сорок-пятьдесят хижин в каждой разбросаны по равнине, а бесчисленные стада скота под присмотром кочевников, вооруженных и верхом, встречаются всю дорогу. Четыре часа пути от Астерабада, и я подъезжаю к персидскому укрепленному лагерю на, примерно, пятнадцать сотен человек, организованных в два пехотных и один кавалерийский полк, последний сопровождает правителя Астерабада, Мустафа Хана в его поездках по сбору ежегодных пошлин с туркменов. В этом сезоне туркмены обычно переходят на персидскую территорию, чтобы обрести зимний фураж для своих отар. В настоящем случае, угрожающая враждебность текинцев против всех тех племен, которые, так или иначе, способствовали русскому продвижению вдоль Аттерека, резко увеличила миграцию. Персидский лагерь Ак-Имам располагался посреди долины, местами прошитой заплатами рощ, отпрысками лесных массивов. Вдоль холмов рядом протекает медлительный ручей Кара Су, один из южных притоков Гюргена. Повсеместно кругом болота самого нездорового типа наполняют воздух тлетворной малярией. Крупный мост из красного кирпича, на трех арках, наполовину невидимый за высокими зарослями тростника, соединяет берега грязного потока. Сейчас он совершенно не используется. С обеих сторон нет и следа дороги, и там и тут она превратилась в заросли и болото. Это был, очевидно, один из тех мостов, по которому проходил великий мощеный тракт Шаха Аббаса, ведущий в Гез и к южному берегу Каспия.
   Персидский лагерь состоял частью из палаток, одни квадратные, другие в форме колокола; также из хижин-укрытий, сделанных из блоков камыша, просто соединенных вместе. Он был окружен валом, на котором установили две полевые батареи, большинство из орудий составляли старые гладкоствольные бронзовые пушки. Было три или четыре бронзовых нарезных двенадцатифунтовок. Войска оснащены длинными гладкоствольными мушкетами с клеймом "Fabrique Royale de Saint Etienne,1816", незадолго до этого переделанными с кремневых замков на ударные. Физически солдаты выглядели крепкими, хотя, возможно, из-за малярийного духа болот, не казались очень уж здоровыми. В виду холодных декабрьских ночей их форма также оставляла желать лучшего, она состояла всего лишь из голубых коленкоровых кителей и брюк, первые еще облицованы красным; киверов из каракуля и парусиновыми сандалиями неопределенного образца. У них, как правило, не было шинелей, лишь тонкие накидки применялись в качестве верхней одежды. У меня состоялась встреча с Мустафа Ханом, командиром лагеря и правителем Астерабада. Мы переговорили насчет текинцев. Ему приходилось, сказал он, участвовать во многих стычках с последними, и он находит их замечательными бойцами, - это что касается кавалерии. А вот пехоту, сказал он, я почти ни во что не ставлю. Они воюют только, когда нападают на их дома, как это было в Геок Тепе (Енги Шехере), когда Ломакин подошел к крепости. Туркмены, если они не на лошадях, в жизни не осмелятся уходить от дома ни на шаг. Это показало, что говоривший никогда не приближался к текинским центрам. Ведь, судя по такого рода доводам, он не верил, что у Нур Берди Хана, тогдашнего командира в Геок Тепе, была многочисленная пехота в Бендессене, как стало известно недавно. В ответ на эту информацию, Мустафа Хан выразил сомнение относительно пехоты. Пятнадцать тысяч всадников и восемнадцать ружей - это он еще мог понять. Притом ружья надо считать только в позиционном смысле, предназначенные, всего-навсего, для оборонительных действий. Поблизости от казаков пеший туркмен? - никогда не поверю. Кавалерия может быть, несомненно, очень эффективной при атаке на обозы. Это их сильная сторона... Он считал, дескать, русским будет трудно даже дойти до Мерва, не говоря уже о своем закреплении там; такое почти невозможно без того, чтобы лучше организовать каспийские поселения, а также наладить железнодорожное и другое сообщение с западом. Идеи генерала во многом совпадали с теми, что я слышал ранее в интерпретации русских офицеров высшего командного состава. После традиционного персидского стакана очень крепкого черного чая, я покинул главнокомандующего и отправился представить рекомендательное письмо Вели Хану, командиру пехоты. Главнокомандующий был старомодным персом, носившим традиционный вид костюма, напоминающий ночную рубашку, и красил бороду и ногти красной хной. Командир отряда, напротив, носил почти европейскую одежду и, к моей большой радости, говорил немного по-французски. Секретарь же его, Мирза Абдурахим, изъяснялся на этом языке довольно бегло. Дело шло к закату, когда я подошел к тенту Вели Хана, состоящему из двух павильонов, разделенных свободным пространством, закрытым с двух сторон парусиной. Играл оркестр, на трубах, чем-то похожих на кларнеты и на, как мне показалось, приглушенных барабанах. Издаваемые звуки музыки были так притуплены, будто производились из-под перины. Затем прогремел вечерний пушечный выстрел, исполнили дикий туш на трубах, после чего в воздухе заслышались напевы нескольких муэззимов. Их предводитель, казалось, был преклонного возраста, насколько я мог судить по его дрожащим нотам. Они напомнили мне непреодолимо усилия запоздалых лондонских гуляк, пытающихся воспроизвести некую очень сентиментальную песенку в утонченной патетической манере, - и никак. Я представил мое рекомендательное письмо и был принят персидским сановником. После нескольких фраз на общие темы, хан рассказал мне, мол, не так давно сильно растянул связки лодыжки, и спросил, не могу ли я посоветовать что-нибудь. На Востоке все европейцы считаются глубокими знатоками целительского искусства. Я предложил повязку, смоченную холодной водой и уксусом, и поливать больной сустав сверху холодной водой каждое утро. Когда я кончил излагать свое предписание, генерал произнес: "У нас при отряде есть прекрасный военный врач." "Почему же тогда ты консультируешься у меня?" - подумал я. "Он сейчас прямо придет, - сказал генерал, - он будет рад видеть тебя." Чуть позднее, явился высокий, миловидный, интеллигентный человек с угольно-черной бородой и проницательным взглядом. Это и был врач. Продолжилась беседа о европейской политике. Спустя некоторое время снова всплыла тема с растянутой лодыжкой. Я повторил свое предписание. "На каких научных положениях вы основываете такие рекомендации?" - обратился доктор. Я объяснил. "А что вы скажете на двенадцать пиявок?" - спросил хаким. Радуясь возможности покончить с предметом, я сказал, что это прекрасное назначение. Куда там. Так легко не отделаешься. "Полагаю, вы астроном?" - продолжил мой собеседник. "Ну, - сказал я, не совсем понимая столь неожиданный переход от растянутых лодыжек к звездам, - я понимаю кое-что в этой науке." "Полагаю, вы можете предсказать благоприятное расположение светил для применения пиявок и выпускания крови его Превосходительства?" Мой серьезный вид подвергся тяжелому испытанию; но, делая глубокую затяжку из водной трубки, или кальюна, который, проходя по кругу компании, как раз по очереди достался мне, я сделал еще и обычный долгий выдох после такого удовольствия, и выдавил из себя, между спазмом едва сдерживаемого смеха и легкого удушья от дыма, что, к сожалению, мои познания в науке не имеют такого основательного характера. После этого хаким, оглядев всех победным взглядом, снова уселся на свои пятки и стал перебирать четки из янтарных бусинок. Он чувствовал, как вчистую переиграл меня и не нуждается больше в разговорах, чтобы доказывать мое полное невежество в медицинской науке. Что касается меня, то я благословлял звезды, избавившие от хирургическо-астрономической дискуссии. Гостеприимство, оказанное мне, не знало границ; такое широкое и такое скрупулезное в своих деталях, что доходило до смущений, но к нему были подмешаны каверзные вопросы, заставившие меня усомниться в собственном здравомыслии, если не в здравомыслии вопрошавших. Один господин желал узнать, какова была толщина и высота стен Хрустального Дворца, который, как ему сказали, существует в Лондоне. Другой хотел получить информацию, все ли франки носят длинные сапоги как те, что на мне, и снимаю ли я их, когда ложусь спать. А когда я уже собирался пойти отдыхать на свое бамбуковое ложе, юный офицер попросил некоторых разъяснений по французскому языку; позже, возгоревшись энтузиазмом к предмету, попросил меня продиктовать ему любовное письмо милой на этом языке. Я объяснил, что недостаточно знаком с восточной фразеологией, чтобы браться за такое, и попросил образец, дабы по нему оценить характер желаемого послания. После чего мой товарищ выдал несколько предложений, так переполненных бульбулями(153), розами, газелями и другими приятными животными и растениями, что мне непременно понадобился бы французско-персидский словарь по естествознанию, чтобы должным образом передать эти излияния.
   Еще пример о странности персидских представлений. Мне случилось, по ходу разговора, упомянуть Австралию. Генерал повернулся к своему секретарю и спросил, где находится эта страна. Секретарь на мгновение засомневался, но быстро ответил, что не уверен, находится ли она в Мраморном или Азовском море, но то, что где-то в окрестностях Америки, так это уж точно.
   На рассвете следующего дня меня вызвали в палатку главнокомандующего, который поведал, что, если я рассчитывал выступить сегодня в Гумуш Тепе, то могу воспользоваться случаем отъезда туркменского хана как раз в том же направлении. Несколько афганских воинов также сопровождали бы меня. Я уже был наслышан про этих афганцев, - все они магометане-сунниты, - составлявших костяк персидской кавалерии в северных провинциях. Они потомки колонистов, заселенных вдоль границы Надир Шахом после его возвращения из экспедиции в Афганистан. Туркменский вождь по имени Иль Гельди Хан, лукавого вида человек в возрасте около тридцати пяти лет, согласился взять меня в попутчики. Он в жизни не смог бы понять, с какой такой целью я брожу по пустыне. Была смутная идея, что я мог бы принадлежать к какому-то ордену дервишей в моей стране; но точка зрения, снискавшая большее расположение в сознании, состояла в том, что это Падишах отправил меня произвести опись его деревень и верблюдов, чтобы позднее обложить их налогами. Последняя идея имеет происхождение от широко распространившихся здесь слухов о близком захвате Герата английскими войсками, и о предстоящем марше в этом направлении. В одной из деревень Иль Гельди Хана, что примерно в двух часах пути от лагеря, мы отпустили афганский эскорт, который мой проводник предложил заменить своими собственными сородичами, потому что, хотя и персы и туркмены номинально живут под управлением одного и того же повелителя, они не упускают случая навредить друг другу. Ни один туркмен не отважится в одиночку войти в заросли граната, среди которых расположены укрепленные персидские деревни, образующие пригороды Астерабада. Сделать это, означало навлечь на себя почти верную смерть, ведь персы неизменно ходят здесь вооруженными и группами, и никогда не упустят возможности "загнать в лузу" кочевника, и наоборот. Такие события происходят почти ежедневно в окрестностях, о которых я пишу. Ожидая приготовления одного из видов пилава, я имел возможность засвидетельствовать некоторые домашние развлечения туркменов, которым они предаются во время долгого зимнего периода бездействия, следующего за сбором урожая. Они проводят большую часть времени, попивая обжигающе горячую воду, слегка приправленную чаем; но, когда уже не могут, видимо, заглотнуть еще, и когда проходит достаточное количество кругов водной трубки, они занимаются игрой, напоминающей чет-нечет, используя бабки овечьих ног, некоторые окрашены в красный цвет. Пожилые иногда играют в шахматы, обычно на хлопковом платке, разделенном на квадраты черными линиями-стежками. Клетки все одного цвета. Шахматные фигуры самого примитивного образца. Кончик коровьего рога служит королем; схожее изделие меньших размеров, - визир, или королева. Кони представлены вертикальными кусочками кости с двумя зарубками на каждой. Слон, или, как туркмены называют его, фил, что и означает "слон", кусочек чего-нибудь любой формы; а вот ладья, или рох, имеет вид гриба. Игра такая же, что и в Европе, с некоторой разницей в способе рокировки и вместо первого хода пешкой на два поля ход делится на два, то есть можно две пешки подвинуть вперед на одну клетку за один первый ход. Играют они очень хорошо, при этом даже в середине партии делают ходы с удивительной быстротой. Зрители следят за ходом игры с огромным интересом, болтая и споря о сравнительных достоинствах различных ходов.
   Эта междуречная зона была спорной землей, по которой нельзя передвигаться, не обеспечив каким-то образом безопасность. Туркмены-йомуды опасались текинцев, перерезавших телеграфную линию между Чикизляром и Астерабадом, а путники должны остерегаться туркменов любого сорта. Как правило, я обнаружил в современном поколении йомудов честных, гостеприимных людей, готовых сделать очень многое, даже для такого кафира и ференги(154), как я. Более пожилые представители, бывшие некогда влиятельными работорговцами, чье мирское благополучие зависело, в основном, от ввоза пленных из Персии, склонны смириться с новым положением дел и не трогают путников. Все же, как не изменились к лучшему, сами они предупреждали меня остерегаться определенных групп их сородичей, населяющих окрестности Астерабада. Мне советовали никогда не показывать, что у меня есть с собой какая-то сумма денег, а, когда на дороге услышу обычное приветствие "Куда путь держишь?" давать ответ с расчетом сбить с толку вопрошавших, если я хочу спокойно спать ночью. Это чувство опасности превалировало повсеместно. Блюдо с пилавом установлено в середине из круга скрещенных ног общины. Хозяин, прежде чем притронуться к еде, восклицает селям алейк, "мир с тобой", и, пока не услышит в ответ такое же приветствие, руки не прикасаются к еде. В случае, на который я сейчас ссылаюсь, это было выражение не только религиозной или традиционной практики, но и, в своем роде, оклик и ответ часового и патруля. Девять прекрасно экипированных всадников, каждый вооружен саблей и мушкетом, сопровождали меня на моем пути к побережью. Они были друзьями, на которых я мог положиться, поскольку мы ели вместе, пароль селям алейк в чем-то схож с американским паролем в баре отеля "будешь пить или бить?"
   Из-за того, что одна из моих лошадей натерла спину, пришлось заплатить шесть франков за еще одну для багажа; ведь здесь, как бы охотно и даром не угощали тебя едой из риса, зерно, сено и лошади должны быть обязательно оплачены. Пока мы ехали верхом по долинам, покрытым короткой блеклой травой, я беседовал с ханом о битве при Геок Тепе (в переводе - зеленый холм или крепость), где русские столкнулись с серьезным испытанием. Он настаивал на том, что потери русских были огромны, и что у них забрали две пушки. Казалось, он думал, что русские не сунутся больше, по крайней мере, в ближайшие пять лет; их решительный успех невозможен, если речь идет о Мерве. Конечно, эти представления о русских потерях в битве сложились на основании восточной склонности к преувеличениям. Он едва мог понять мои доводы, когда я сказал, что, раз в битве участвовало всего две тысячи бойцов, потери не могли быть такими, какими он их считал. Из разговора я понял, что туркмены считают продвижение русских в направлении Мерва прекратившимся на ближайшие четыре или пять лет. В этом я не мог с ним согласиться; но я чувствовал достаточную уверенность в том, что русские в следующий раз появятся в куда более внушительном количестве, чем в прошлом случае. Во время экспедиции против текинцев, как и в ходе армянской компании, русские печально недооценили силы своих противников. В каждом случае результатом стало серьезное испытание - в Армении под Цевином, в Туркестане - под Геок Тепе. В Армении русские вернули себе лавры под Аладжа Дагом и Карсом; в Туркестане это было под Енги Шехером и Аскабадом.
   О том, что приблизились к реке Гюрген, мы узнали лишь на расстоянии в пятьдесят ярдов от нее, настолько ровная эта долина, и так чисто вырезано глубокое русло реки. Четверть часа мы искали спуск и, наконец, пересекли Гюрген вброд, при этом лошади чуть не поплыли, то есть, поплыли бы, если б не вес седоков. Следующий двухчасовой марш-бросок через болото и прерии привел нас в Гумуш Тепе.
  
   ГУМУШ ТЕПЕ
   Деревня, или аул - одно из очень немногих постоянных туркменских поселений, существующих вдоль восточного каспийского побережья. Оно расположено в пределах двух с половиной миль от устья реки Гюрген и состоит в обычное время из шестисот-восьмисот кибиток. Местное население занято почти поголовно рыболовством, хотя источником немалой части их мясного рациона являются обширные стаи морских птиц, обнаруживающих себя в непосредственной близости, в ловле и поражении которых они большие специалисты. Благодаря тому, что из Гумуш Тепе легко добраться до лесов, опоясывающих Кенар Гез, "порт Астерабада", как его величают, хотя он отстоит от Астерабада почти на тридцать миль, и до других лесных массивов сразу на юг от этого места, Гумуш Тепе является одним из главных пунктов поставки деревянных каркасов для туркменских домов вглубь суши. В самой деревне и до трех миль выше по реке, Гюрген непроходим вброд во все времена года. На левом берегу реки и в ее устье расположено несколько очень больших армянских рыбных хозяйств, где сефид махи, или крупный каспийский карп, вылавливается в огромных количествах, сушится и отправляется в различные районы России. Значительную часть продукции этих предприятий составляет также икра. В Гумуш Тепе река имеет ширину около восьми ярдов, туркмены населяют оба берега, но, в основном, северный. Рыбацкие лодки жителей числом от семидесяти до ста стоят на якорях при примитивных посадочных помостах, сделанных из грубых свай и камышовых фашин(155). Здесь производится разгрузка этих судов, ныне используемых исключительно в целях рыболовства и, в описываемое время, для транспорта леса, топлива и фуража в русский лагерь в Чикизляре. Раньше лодки использовали в основном в пиратских набегах на персидское побережье. Лодки двух типов. Кесебой - это люгер примерно сорока футов в длину, палуба от носа до кормы, у него две мачты, несущие большие треугольные паруса. Каяк, или лодка, как русские называют его, судно несколько меньших размеров, палуба только на баке(156), обычно не более одной мачты, хотя иногда имеется очень маленькая вторая на корме. Есть еще таймул, просто выдолбленное из цельного ствола дерева каноэ, плоскодонное, не более двух футов в ширину, с прямыми бортами. Эти последние, однако, очень редко используются, разве что как подсобные, для экспедиций вверх и вниз по реке, или для переправы.
   Кроме Гумуш Тепе на восточном каспийском побережье в настоящее время всего три постоянных селения. Это Хасан-Кули, аул рядом с лагерем в Чикизляре, который я уже описывал в некоторых деталях, и третий в окрестностях Красноводска, который до русского вторжения назывался Шах Каддам (след царя). Дома, составляющие Гумуш Тепе, не претендуют на то, чтобы выстроиться в улицы; они разбросаны беспорядочно по территории деревни и являются, за несколькими исключениями, обычными куполообразными покрытыми войлоком жилищами, распространенными по всей Центральной Азии. Также было несколько деревянных домов, возведенных на сваях, один к одному как рыбацкие бараки армян, и полдюжины грубых кирпичных домов, материал для которых взят из древних развалин, лежащих, примерно, в двух милях севернее. Сам аул и назван по имени старого селения, от которого сегодня остался только продолговатый земляной курган от двадцати до тридцати футов высотой и до ста ярдов в длину, на поверхности его и рядом с основанием валялось много крупных плоских кирпичей, около четырнадцати дюймов в длину, двенадцать в ширину и четыре толщиной, коричневато-желтого цвета и тяжелых как железо. Название Гумуш Тепе, под которым известен этот холм, происходит от того, что значительное количество серебряных монет обнаруживали здесь время от времени; до сих пор после сильных ливней или при выкапывании могил здесь находят такие монеты. Мне убедительно рассказывали как русские, так и туркмены, что большинство их носит на себе оттиск головы Александра Великого - "Искандера Зулкарнейна", то есть Александра Двурогого - имя, под которым великий македонец известен среди народов Востока. Курган веками использовался кочевниками под кладбище, так как для этих целей они выбирают самое высокое место в пределах достижимого расстояния до них; и земляные работы, связанные с рытьем могил, сыграли немалую роль в том, что древняя форма кургана разрушилась, а любые вразумительные остатки строений, без сомнения, существовавшие на его вершине, уничтожены. Туркменское предание рассказывает о древнем городе из кирпича, занимавшем некогда этот курган и прилегающие к нему земли, и который {рис. Земельный план Гумуш Тепе и части Кизил Алана; надписи: Курган, основания, кирпичные основания, Кизил Алан, Каспийское море, к Кара Сули Тепе; масштаб: 28мм = 200 ярдов; подпись: географическое учреждение Старфорда}, как говорят, носил название Хорсиб. Вдоль хребта холма Гумуш Тепе, имеющего форму четверти окружности, лежит фундамент каменной стены, почти три фута толщиной, он спускается по западной стороне холма. Этот фундамент продолжается далее по ровной земле и исчезает под поверхностью Каспия, воды которого, в обычное время, находятся на расстоянии около двухсот ярдов от оконечности холма. Я говорю, в обычное время, потому что, когда превалируют ветра с запада, вода продвигается, как минимум, на половину этого расстояния внутрь суши. С восточного конца холма фундамент тянется по прямой линии в юго-восточном направлении на, по меньшей мере, сто ярдов, где снова сворачивает на, более или менее, юго-западное направление на расстояние в двести ярдов, потом резко меняет направление на северо-западное на более чем триста ярдов, и опять прямо на восточное, достигая далеко в долине огромного кургана Кара Сули Тепе, также покрытого разбросанными обожженными кирпичами и представляющего обильные доказательства того, что был он когда-то облицован камнем и укреплен другими способами. В пятидесяти ярдах от места, где основание стены спускается с восточной стороны холма, ответвляется от него в направлении на юго-запад другая линия фундамента, которая также доходит до кромки воды. Эта последняя, как и та, что спускается с западной оконечности Гумуш Тепе, кажется, некогда образовывала что-то вроде пирса для пристани, позволявшего судам разгружаться, несмотря на очень незначительную глубину моря, бывшую таковой, видимо, во все времена. Кирпичи, разбросанные далеко и широко вокруг холма и вдоль бывших стен, во многих случаях размыты водой, округлены и перемешаны с большим количеством разбитых гончарных изделий, иногда грубо покрытых голубой эмалью и кусочками стекла, поверхность которого обнаруживает призматическое свечение изношенных погодой силикатов. Эти фундаменты называются туркменами Кизил-алан, или красная дорога, поскольку они утверждают, что речь идет не о стене, а просто об узкой мощеной дороге, по которой пересекались топкие участки земли, лежавшие раньше к востоку от кургана. Действительно, старики рассказывали мне, что меньше чем полвека назад курган Гумуш Тепе был полностью окружен водой, а мой хозяин в ауле в устье Гюргена сообщил мне, что тридцать лет назад территория деревни была под водой. Это в большой степени в пределах его памяти, ведь ему, на вид, от шестидесяти до семидесяти лет. Можно проследить этот Кизил-алан в восточном направлении. Он идет, в зигзагообразной манере, вдоль слегка приподнятого и почти незаметного водораздела бассейнов рек Аттерек и Гюрген и соединяет бесчисленные земляные курганы, или тепе, которые, с интервалами в одну-две мили усеяли междуречную долину и доходят аж до города Баджнурда, недалеко от Кучана. Эти курганы, вместе с соединяющими их фундаментами стен, или без оных, известны персам и туркменам как Стена Александра, образуют собой тройную линию укреплений, где курганы одной линии чередуются с курганами других спереди и сзади и отделяют лесистые горные склоны территории северной Персии от широкой пустыни, протянувшейся до Хивы. Можно, конечно, и не доверять особо этим традициям, ведь восточные жители почти неизменно приписывают Александру любые постройки значительной величины, чье происхождение потеряно во тьме времен. Допустимо предположить, что они принадлежат к периодам различных династий ранних персидских монархов, а сами курганы вполне могли быть территориями деревень во времена, когда эти долины были населены и возделывались; ведь точно такие же сегодня растянулись на севере Персии и покрыты жилыми домами, снаружи окруженными укреплениями. Что касается древней культивации этой долины, она кажется ясно выраженной следами старых поливных каналов значительных размеров. Люди в Астерабаде говорят, что два века назад земля между горами и Гюргеном была сплошной широкой рощей пальм. Конечно, я пониманию, чего стоят все эти предания, и излагаю их просто со слов местных жителей. Названия основных курганов, если продвигаться из Гумуш Тепе вдоль Гюргена в сторону Астерабада: два Кара Сули Тепе, один побольше, другой поменьше, Карга Тепе справа, Сигур Тепе слева, Алтун-токмок, лежащий вдалеке прямо на востоке, Асер Шийа далеко на юго-востоке, и Гюрген Тепе к югу от обычного брода через реку. С каждого кургана можно видеть десятки других тепе, но я не думаю, что их названия имеют какую-то филологическую или историческую ценность, поскольку, применяемые местными туркменами, относительно более современные, просто объяснительные, указывающие на особенности формы или относящиеся к определенным водным источникам, расположенным поблизости. Судя по большому количеству кирпичей, разбросанных вокруг самого Гумуш Тепе, вдоль курса Кизил-алана и по бокам различных тепе, так и хочется сделать вывод, что раньше в этой местности существовали постройки значительных размеров, и были разрушены, частично от природных влияний, частично же маршами восточных завоевателей древности, и, несомненно, в очень большой степени разобраны на строительные материалы для соседних персидских городов.
   Сразу по прибытии в Гумуш Тепе, сопровождавший вождь привел меня в дом своего отца, Гельди Хана, который, казалось, был старейшиной всей округи. Ему за шестьдесят, черты лица тонкие, орлиные, глаза серые, холодные, длинные белые усы, бородка клином, а на верхней части скул нет признаков растительности. Вокруг него сидели, в разных местах аладжака, представители женской части семейства, все занятые домашней работой, такой как прядение, изготовление ткани и готовка. Хан сказал мне, что был три месяца в Тегеране, в качестве гостя Шаха, с которым, по его словам, он в очень хороших отношениях. У него три сына, старший из которых, Ил Гельди, сопровождал меня из персидского лагеря; второй известен как Мулла Кылыч. Этот последний был студентом теологии и из вежливости к его имени добавляли титул мулла; фактически, такое же звание придается в этих местах любому, кто умеет читать и писать. В других тюркских странах его бы просто величали ходжой. Третий сын, юноша четырнадцати или пятнадцати лет, управляет пастьбой отцовских стад и отар. Старому туркмену по имени Дурды поручили устроить меня в своей кибитке. Он был ближайшим помощником хана, от которого получил в аренду дом. В деревнях, похожих на эту, вождь обычно владеет большим числом жилищ, которые сдает за небольшую годовую плату своим людям. Кибитка, которую мне предстояло разделить с Дурды, была бедно обставлена, даже для туркменской хижины. Как обычно, в центре пола очаг, дым которого выводился через круглое отверстие в центре крыши, или через дверь, когда, из-за плохой погоды, этот центральный проем закрывали войлоком. Маленький побитый медный самовар стоял рядом с огнем; за ним, на дальней стороне от двери, пол застелен толстым войлоком, на нем лежали, в качестве подстилок, меньшие отрезки того же материала с более яркой расцветкой. Вокруг комнаты, до высоты в четыре фута, было сложено в линию большое количество толстых веток, распиленных на дрова подходящей длины, в качестве зимнего запаса топлива. Дрова эти поддерживались вертикальными столбиками, воткнутыми в землю с внешней стороны поленницы на равных расстояниях, верх использовался в качестве грубой полки или прилавка, на котором были сложены валики под голову, стеганые одеяла, и другие спальные принадлежности, составляющие, фактически, не считая большого и маленьких ковров и грубой горизонтальной каменной мельницы, единственные изделия меблировки, находящиеся в доме. Старый русский мушкет, имеющий на затворной пластинке дату "1851", но в более поздние годы, очевидно, снабженный ударным замком, висел, вместе с саблей и крупным ожерельем коричневых каменных шариков на решетчатой конструкции жилища. Эта комбинация мушкета, меча и ожерелья показалась мне тогда неуклюжим выражением туркменского мировосприятия, или, в данном случае, скорее, понятий османли. Рядом с очагом суетилась старуха, которая, какой бы не была в юные годы, сейчас представляла собой настоящее воплощение женского уродства. Она занималась приготовлением ужина, и, казалось, не обратила на мой приход никакого внимания. Могу добавить здесь, что, за исключением совсем недавно вышедших замуж дам, ни одна туркменская женщина не закрывает свое лицо даже для вида. Также не в обычаях туркменов иметь больше одной жены, по причине того, что многие затрудняются обеспечить семью достаточным, на их взгляд, питанием и не стремятся иметь в своих аладжаках лишние рты. Большинство женщин Гумуш Тепе носили типичный женский наряд этих мест, - пара штанов, плотно стянутых на лодыжках; поверх них длинная рубаха из темно-красного или пурпурного материала, передняя часть которого, во многих случаях, украшена монетами и кусочками серебра, висящими в горизонтальных рядах. В Гумуш Тепе, в основном, только девушек и молодых замужних женщин сильно волновал вопрос о личных украшениях, близкое расположение общины туркменов племени джафар бай к русским в Чикизляре и персам в Астерабаде заставило женщин постарше считать серебряные и золотые монеты в качестве средства обмена куда более ценными, чем в качестве праздного украшения тела. Чем дальше на восток, тем меньше понимают люди стоимость денег и тем в больших количествах дамы вешают их на себя. В торжественных случаях, однако, йомудские женщины надевают тяжеловесные воротники из чеканного серебра, украшенные плоскими сердоликами и ромбовидными пластинками рельефного золота, а на голову - ужасную на вид шапку, по размерам и форме похожую на наши картонки для шляп, перед ее увешан гирляндами мелких монет. Сзади с этого абсурдного головного убора свисает до поясницы верхнее платье с длинными рукавами, малинового, голубого, или зеленого цвета, и еще одно, меньших размеров, плотно облегая талию, надето поверх красной рубахи. Это выходной костюм среднего класса. Жены вождей и селян побогаче все время носят полный комплект одежд и украшений, за исключением шапки. Последняя в таких случаях заменяется широким красным платком, завязанным наподобие тюрбана вокруг головы, один конец его спускается вдоль спины. Я уже описывал одежду йомудок, рассказывая о Чикизляре и Хасан-Кули. Дети, даже в самую промозглую погоду, одеты, право, весьма легко, их костюм состоит из короткой красной рубахи, едва достигающей колен. Голова покрыта маленькой тюбетейкой того же цвета, по кругу которой обычно свисают пять или шесть серебряных монет, на макушке установлен маленький серебряный шпиль на полусферическом основании. Это обычное приложение к детскому головному убору для обеих полов до определенного возраста, имеет, кажется, сходство в символизме с римской bulla(157), так же как надевание огромной черной каракулевой шапки кажется эквивалентом облачению в toga virilis(158). Интересно, что, хотя туркмены известны как отъявленные воры, эти детские шапки, каждая с приложением в виде монет и украшений стоимостью в восемь или десять шиллингов, никогда, похоже, не присваивают, хотя носители швыряют их друг в друга самым небрежным образом. Я видел раз полдюжины их, валявшихся вокруг, при этом хозяев рядом не наблюдалось. Иногда, однако, они пропадают, и в таких случаях человек, добровольно взявший на себя роль деревенского глашатая, идет вдоль кибиток, возвещая громким голосом, что шапка такого-то ребенка потерялась и нашедшего просят принести ее в определенную кибитку. Я спросил моего хозяина, присваиваются ли обычно утерянные вещи, но он сказал, что очень редко случается, чтобы вещь не вернули в целости.
   Образ жизни туркменов вдоль каспийского побережья достаточно активный. Они просыпаются за два часа до восхода, а то и раньше и приступают к делам; женщин можно увидеть размалывающими зерно в муку на грубых мельницах для утренней трапезы при свете дымных ламп на астатках, в то время как мужчины готовят свои люгеры и таймулы к дневной ловле рыбы, перевозке сена и другим поставкам в русский лагерь, или отплытию на заготовку топлива или древесины для строительных нужд в Кенар Гезе. Туалет туркменов - сама простота. Возьмем Дурды в качестве примера. Надев кызгын, служивший ему ночью одеялом, он подмел ковер, на котором спал, своей огромной каракулевой шапкой, последнюю затем начал чистить, стуча по ней со всей силы тяжелыми железными прутьями. Затем, взяв немного жира из горшка над очагом, он смазал им сапоги, закончив процедуры мытьем рук, используя вместо мыла древесную золу из-под костра. В то время, о котором я рассказываю, а была середина декабря 1879 года, туркмены Гумуш Тепе снабжали русские войска в Чикизляре очень большим количеством зерна, в частности риса, а также фуража и в значительной степени способствовали первым стадиям их марша в Геок Тепе.
   Диету обычного туркмена ни в коем случае не назовешь роскошной. Прежде, чем встанет солнце, он перекусывает немного горячей наполовину пропеченной лепешкой хлеба, имеющего сильный привкус и запах глины. Запивает это слабым черным чаем, и чувствует себя довольным, если иной раз найдет кусочек сахара, которым подсластит напиток. Когда ему посчастливится встретиться с таким деликатесом, он использует, в целях экономии, русский крестьянский метод подслащивания своего чая. Маленький комок сахара держат между зубами, всасывая чай через него. Так выпивают через него несколько порций чая, сахара при этом уходит столько, что западному европейцу едва бы хватило на один стакан. В то время как туркмены каспийского побережья и в пределах ста миль вовнутрь страны пьют только черный чай, их восточные сородичи постоянно потребляют зеленый. Дома его дневная трапеза состоит из пилава, сделанного из риса, если он при деньгах, или из коричневатого овса в противном случае. Единственная обычная добавка к нему, - немного жира или масла, в растопленном виде, или, что гораздо чаще, немного сушеной соленой рыбы. Иногда, в праздничные дни, в пилав добавляются сушеные сливы и изюм. Ужин, принимаемый чуть позже заката, самый питательный за день, для него припасают немного баранины к пилаву, или пару диких уток, которых поймал или подстрелил один из мужчин семейства. Будучи в Гумуш Тепе я питался почти исключительно дичью того или иного вида, - фазанами, кекликами, острохвостыми куропатками, - я отварил сразу несколько, хранил и ел в холодном виде. Некоторые утки и гуси действительно великолепны, но другие настолько пропахли рыбой и горечью, что делают совершенно несъедобными и те вкусные полдюжины, если их варить вместе в одном котле. Пеликаны и олуша(159) очень охотно поедаются туркменами, хотя я не смог оценить их. Была одна особенность в Туркестане, которую я не понял, а именно, отсутствие мяса в еде продолжительное время, что казалось безосновательным, учитывая обширные стада и отары во владении жителей. Вполне объяснимо нежелание забивать волов или коров, так как первые заняты на обработке скудных полей, а от вторых получали молоко, масло и сыр, продукты эти или потребляли сами, или продавали соседним персам. Правда, от овец получают материал на некоторую долю одежды, хотя большая часть ее сделана из хлопка и верблюжьей шерсти, но даже если и так, многочисленные отары овец и коз, которыми они владеют, могли бы снабжать их в двадцать раз больше мясом и дать изобилие текстильных изделий. Мне известно, что во время продвижения русских, овцы широко приобретались интендантством экспедиции; но я был и в местах, где это определенно не происходило, тем более, если жители враждебно относились к вторжению московитов.
   Топливо, применяемое приморскими туркменами, - обычно, дрова, привозимые с близлежащего персидского побережья, а также сухой навоз верблюдов и других животных. Кальюн, или водная трубка, почти всегда разжигается сухим шариком конского навоза размером с небольшое яблоко. Их бережно готовят заранее, из свежего материала, уложенного в кучи на солнце, за домом, и вносят внутрь по дюжине за раз. Эти шарики горят почти как трут; один кладут в чашу с табаком, и начинается курение. Первые затяжки из трубки, как можно легко себе представить, имеют очень специфический аромат, благодаря смешиванию дыма топлива с дымом тумбаки.
   По ночам внутренность кибитки освещается посредством грубых глиняных ламп, довольно похожих на маленькие чайники, с очень длинными и широкими носиками. Крученое хлопковое волокно вставляется в носик и, достигая до дна, служит фитилем; пламя питается черным остаточным лигроином, называемым русскими астатки. Это, как я уже отмечал, остаток после дистилляции бакинской нефти. В результате производится бледно-красное дымное пламя, в пять или шесть дюймов высотой.
   Соль, которую туркмены широко используют как для приготовления пищи, так и для консервирования рыбы, привозят с острова Челекен, крупными блоками в два фута в ширину и восемь-десять дюймов в толщину, ее добывают туркмены-островитяне из мощных слоистых пластов, которых там множество. Она в точности соответствует, по цвету и структуре, каменной соли, известной в Европе.
   Редко можно увидеть, чтобы туркмены использовали парное молоко, похоже, они считают вредным такое употребление. Его сначала кипятят, а потом, после остывания, заквашивают. Получаемый продукт в свежем виде кисловат, а через сутки становится очень кислым. Он известен йомудам под названием йагурт; текинцы называют его гаттук, а персы - маст. Это распространенный продукт питания всех перечисленных, в жаркую погоду очень освежающий и полезный. Пенир, или сыр, это просто йагурт, отделенный от сыворотки; его подвешивают в мешочках под крышей, добавив немного соли в качестве консерванта, в результате сыворотка сцеживается и продукт приобретает более или менее плотную структуру.
   Я всего несколько дней пробыл в своем новом доме, когда узнал, что мой друг Ил Гельди Хан, который сопровождал меня из Ак-Имама, собирался выступить по суше в Чикизляр, и я решил отправиться вместе с ним. С нами была дюжина всадников из его племени, поскольку ползли слухи, что текинцы, спасаясь бегством из Геок Тепе, рыскали по долине. Мы обнаружили огромное количество кибиток, в группах по пятнадцать - двадцать штук, разбросанных в нескольких милях к востоку от Гумуш Тепе. Это были те восточные туркмены, кто, напуганные событиями в Ахал Текке, решили перебраться подальше на персидскую территорию. Беженцы постоянно прибывали, приводя с собой огромное число верблюдов, и мы видели кавалькаду туркменских женщин, одетых в ярко-алые платья, в занавешенных паланкинах на лошадях, едущих в окружении соплеменников со всеми удобствами на запад. В пределах десяти миль от верхней точки дельты Аттерека, пункта, где мы должны были пройти, мы наткнулись на широкую соленую поверхность. Она была такой белой и ровной, как первый снег, и я с большим трудом смог поверить, что земля не покрыта снегом. Длинные черные следы, проделанные верблюдами и лошадьми, растянулись далеко во всех направлениях. Ни одна травинка хоть какой-нибудь растительности не разнообразила монотонность этой страшной пустыни. В течение дальнейших странствий в долине, я никогда не встречал ничего столь замечательного, как это соленое поле, о существовании которого я мог только строить предположения, в том смысле, что воды лагуны Хасан-Кули, выдавливаемые вперед ветрами с запада, иной раз разливаются по суше, и, быстро испаряясь под палящими лучами солнца, оставляют после себя такие отложения. Мы остановились на ночь в туркменской деревне Аттерек, на которую я уже имел случай сослаться, когда описывал свое путешествие из Чикизляра в Астерабад. Приняли нас очень гостеприимно, для угощения забили овцу; а на следующий день до рассвета, после завтрака горячей жирной лепешкой и огромным количеством чая без сахара, мы отправились дальше, достигнув Чикизляра около одиннадцати часов дня. Друг мой хан в прошлом командовал отрядом нерегулярной кавалерии на службе у русских, состоящим из его собственных земляков, но в результате каких-то нарушений с его стороны, касающихся денег, выданных ему для распределения среди его людей, он был изгнан без права возвращения. Посему он был довольно скептически настроен относительного своего появления в расположении русских, и его колебания являлись, видимо, очень хорошо обоснованными, поскольку нам не позволили войти в лагерь до тех пор, пока начальник полиции не подлетел и не сказал моему компаньону, что, чем раньше он покинет пределы лагеря, тем лучше для него. Мои дела шли так же, я был предупрежден, что мое присутствие нежелательно, и нам обоим дали время до утра убраться восвояси. Видя, что на месте практически нет движения, и все дислокации на данный момент прекратились, я снова отправился по той же дороге, но в обратном направлении, в компании с Ил Гельди и его свитой. Мы вернулись туда, откуда выехали, без каких-либо новых инцидентов.
   Обнаружив, что между Гумуш Тепе и Чикизляром существует постоянное сообщение, благодаря тому, что все время курсируют туда-сюда люгеры с сеном и другими поставками, армянские торговцы часто проходят через нашу деревню с видом купить продуктов в этом месте, а затем перепродать русским в лагере, и через их посредничество я могу быть постоянно в курсе относительно перемещений войск, я принял решение надолго остаться у старого Дурды. Прожив здесь несколько месяцев, я имел достаточно свободного времени для изучения поведения и обычаев туркменов-йомудов, а поскольку делил одну и ту же однокомнатную кибитку с моим хозяином, его женой, племянницей и маленьким ребенком, и участвовал в их каждодневной жизни, то имел прекрасную возможность судить о быте туркменов. Были определенные неудобства, сопутствующие такому коммунальному способу существования, ведь круглая комната всего пятнадцати футов диаметром, и кто-нибудь из семейства всегда дома. Соответственно, если кто-то хотел выполнить свои гигиенические процедуры или переодеться, он был обычно вынужден делать это в темноте, или под покровом стеганого одеяла, когда вся семья уляжется на покой. Наша единственная кровать состояла из толстого войлочного ковра, расстеленного на голой земле, подушки были громадных размеров, а укрывались мы стегаными одеялами, набитыми хлопком, к сожалению, не носящими следов частой стирки. Это, в очень холодные ночи, я дополнял своей огромной шубой из овечьей кожи; но, так как огонь в очаге обычно поддерживался всю ночь, а мы спали ногами к нему, ночи проходили достаточно уютно. Все же, должен сказать, за два часа до рассвета весь дальнейший сон становился невозможным по причине размола муки, колки дров топором, хождения туда-сюда домашних и потока посетителей, которые обязательно приходили в эти часы.
   Туркменские аладжаки, как правило, очень устойчивы к непогоде и, в целом, весьма удобны для житья, но тот, что у моего хозяина, был довольно латаным-перелатаным экземпляром, и дневной свет можно видеть больше чем через одну дырку во внешнем войлочном покрытии его куполообразной крыши. Раз как-то ночью, когда мы легли спать, разразился страшный ливень, и через какие-нибудь полчаса вода закапала на шипящий огонь и застучала каплями по нашим одеялам. Дурды к этому был готов. С такой ситуацией он, явно, сталкивался не впервые. Он быстро вскочил, взял длинный, подбитый железом, шест, который я принял за своего рода багор, и укрепил один его конец в стенку аладжака на высоте примерно в пять футов над землей. Второй конец поддерживался веревкой, сделанной из верблюжьей шерсти, которая спускалась с центра крыши до такого же расстояния над землей. Торопливо развернув большой ковер, он перекинул его через эту горизонтальную перекладину, опустив края на землю, в результате чего получилось что-то вроде палатки, покрывшей всех спящих. Часто во время моей жизни в Гумуш Тепе, я проводил ночь в этом доме внутри дома. Петля из верблюжьей веревки обычно предназначена для поддержки одного конца тростникового гамака в виде корзины, второй конец которого прикреплен к противоположной стене, он служит колыбелью для маленьких детей.
   Зима в Гумуш Тепе, как правило, достаточно мягкая, и даже в самое суровое время года, - ближе к концу февраля, - снег редко покрывает землю надолго, за исключением заносов в старых поливных канавах или тенистых мест. Вдобавок к этому, однако, пару раз в месяц налетают внезапные и сильные ураганы с запада, о приближении которых мы, обычно, узнаем не раньше, чем за пятнадцать минут, а ночью и вовсе не догадываемся. Внезапная буря называется тенкис. В первый раз, когда стал свидетелем такого происшествия, я усиленно старался понять действия жителей непосредственно перед тем, как непогода ударила по деревне. Было два часа дня; солнце ярко светило, на небе ни облачка. Совершенно неожиданно люди стали указывать торопливо на далекий каспийский горизонт, где можно было разобрать тонкую белую зубчатую линию летящего тумана, которая становилась все выше и выше каждую секунду, быстро приближаясь к нам. В самой деревне ветер дул в противоположную сторону, и облака тумана вдоль хребта Эльбурца двигались на запад, в то время как стена надвигающейся облачности оставалась еще такой нечеткой, что непривычный глаз ее бы и не заметил. Я видел, как женщины и мужчины в неистовой спешке перебрасывают веревки через верхушки кибиток и привязывают противоположные концы к крепким деревянным кольям, воткнутым прочно в землю рядом со стеной. Тем временем в моей резиденции старый Дурды, бормоча молитвы очень взволнованным голосом, подпирал своим багром и несколькими другими кольями такого же размера место присоединения купола к стенам дома, втыкая нижние концы крепко в землю. Я не видел никакого смысла в этих приготовлениях, и был еще больше удивлен, заметив, что все женщины и девушки общины, не занятые обеспечением устойчивости своих жилищ, помчались к берегу реки, одни держа по кувшину в каждой руке, а другие с одним большим, перевязанным за спиной. Кувшины эти они наполняли водой с лихорадочной поспешностью, и, торопливо отнеся их домой, снова бежали, с другими сосудами, за новой порцией. Первой моей мыслью было, что это защитные приготовления против ожидаемого набега текинцев; что колья, подпирающие стены изнутри должны были противостоять неким артиллерийским операциям нападающих; и что вода, столь вожделенная, предназначена, должно быть, для тушения ожидаемых пожаров. Каждый, однако, был слишком занят, чтобы дать мне какие-то более детальные разъяснения на требовательные расспросы о том, что все это значит, кроме как восклицая: "Тенкис! Тенкис!" К тому времени зубчатый белый туман уже высоко поднялся над горизонтом, и быстро заволакивал западную часть неба. Стаи чаек и других водоплавающих летели прочь от моря, пронзительно и громко крича и вопя. Вскоре я увидел, что облачка над горами прекратили свое движение на запад, заколебались, закружились и резко присоединились к движению надвигающейся массы. Огромные тучи пыли, пришедшие со стороны моря, взметнулись перед нами, и в следующий момент началась буря, сопровождаемая сильнейшим ливневым потоком. Кибитка, в которую я заскочил укрыться, трепетала и тряслась, и я думал, что она может целиком взлететь в любой момент. Западный край поднимался на несколько дюймов от земли при каждом новом порыве, и рвение, с которым крепко натягивались веревки и штормовые крепления, срочно устраиваемые жильцами, давящими собственным весом на эти веревки и крепления, порой висящими на них, напоминали одну из сцен на борту морского судна во время свирепого урагана. Я наблюдал из щели войлочной стены за долиной снаружи, на восточном направлении, где нескольких верблюдов, груженных травой и сеном, подгоняли, чтобы успеть обрести укрытие и не попасть под бурю на открытом месте. Я мог видеть, как их грузы, подхваченные порывами бури, в момент были сорваны со спин животных и унесены; они закрутились далеко и широко, на высоту в сто футов. Верблюды повернулись хвостами к ветру и опустились на землю, растянув свои длинные шеи вдоль земли, будто старались спрятаться как можно дальше от урагана и его вихрей, их погонщики поступили также. Буря продолжалась больше часа, во время которого люгеры, пришвартованные в реке, были покинуты своими командами, опасавшимися, что судна могут сорваться с якорей и врезаться одно в другое, что иногда случалось. Конечно, когда ураган набросился на деревню, я увидел смысл всех привязок книзу и поддержек кибиток, но только когда он прошел, и у жителей нашлось время говорить со мной, я смог выяснить значение поспешной беготни на реку за водой. Оказывается, когда дует сильный тенкис, морская вода поднимается по руслу Гюргена иногда на расстояние в милю выше деревни, при этом естественное течение потока так нарушается, что, когда достаточно полное и быстрое, оно выходит из берегов. Этот прорыв морской воды в русло реки делает речную воду непригодной для употребления человеком, часто на несколько часов подряд, и с целью обезопаситься и запастись водой для домашних нужд, все и побежали на берег, как только летящий рваный туман показался над горизонтом.
  
   ЖИЗНЬ В КИБИТКАХ
   Жизнь в туркменской деревне - довольно скучное дело, когда стираются первые впечатления новизны. Как правило, после первой дюжины прогулок, больше не хочется выходить и подвергаться удивленному обозрению населения и яростным атакам собак, которые сворами вылетают на чужеземца, облаченного в европейские одежды. Нет ничего более докучливого, чем эти собаки. Они очень полезны, как охранники местности, потому что никто и на милю не приблизится, не будучи уже обнаруженным шумным лаем; собаки незаменимы в смысле предотвращения конокрадства, ведь кони всегда находятся под открытым небом, привязанные за щетку ноги рядом с кибиткой хозяина.
   Обычно я ограничивался своим жилищем, делая заметки или беседуя с многочисленными посетителями, наполнявшими резиденцию Дурды. Тут когда-то жил Вамбери(160), ведь, несмотря на то, что ему удалось остаться не узнанным в качестве европейца, селяне позднее выяснили, кто он был на самом деле, несомненно, от русских с морской станции Ашурадэ, расположенной поблизости. Я слышал о знаменитом венгре от человека по имени Хан Джан Келте, сына Котсака, у которого он когда-то жил. Он описывал путешественника, как похожего на Тимура Ленка, великого завоевателя Центральной Азии, то есть слегка хромого. Конечно, знание о Вамбери было получено через некоторое время после его отбытия из страны йомудов, ведь иначе это могло плохо для него кончиться, и уж определенно в то время его не пропустили бы дальше. Самый интересный факт в связи с этим делом состоял в том, что, когда я спросил о дате прибытия Вамбери в Гумуш Тепе, мой собеседник смог дать мне только очень туманный ответ. Это типично для туркменов. Кажется, у них нет никакого представления о времени, превышающем двенадцать месяцев, и они не могут сказать, когда случившееся имело место, восемь, десять или двадцать лет назад, обычно отсылая спрашивающего к какому-нибудь из ряда вон выходящему событию, и разъясняя, что дело, о котором идет речь, происходило до или после указанного события.
   Одна из самых неприятных черт туркменской хижины состоит в постоянном дыме, возникающем от совместного сгорания сырой древесины, стружек хвойных пород и верблюжьего навоза. Огню редко вообще дают разгореться, при этом туркмены убеждают гостей, предлагая смириться с неудобством, что столь прекрасное средство заставляет мух держаться вне кибитки. Это, безусловно, так, но мне представляется, очень хороший довод нужно было бы найти, чтобы определить, какое из двух зол меньшее. Особенно зимой становишься за сутки таким черным от сажи, будто живешь в трубе, и единственная возможность избежать удушья, это лечь ничком, уткнувшись в землю. Стоя можно угореть от перенасыщенной креозотом(161) атмосферы. Дым занимает две трети верхнего пространства помещения, и конденсируется ближе к верхушке куполовидной крыши, превращаясь в длинную висячую паутину, а затем во множество сталактитов сажи, которые, когда становятся слишком тяжелыми для собственной силы сцепления, тихо падают в чью-то еду или образуют яркие черные линии на лице спящего человека. Через несколько дней становишься таким насквозь копченым, каким наиболее привередливый коптильщик желает видеть свою ветчину. Креозот, выделяющийся при сгорании свежей хвойной древесины, вызывает воспаление глаз и, прожив несколько месяцев в приморских кибитках, уже не удивляешься тому, что кератит(163) и помутнение глаз так распространены среди туркменов.
   Полное отсутствие личной жизни являлось также очень неудобной стороной моей длительной остановки в Гумуш Тепе. Обычно я делил кров с Дурды, его женой, ребенком, племянницей и теленком; но в добавление к этому проводилась бесконечная череда приемов, на каждом из которых присутствовало, по меньшей мере, пятнадцать или двадцать человек. Было невозможно ничего сделать в смысле ведения дневников, или, в самом деле, вообще записать что-нибудь. Величайшая ошибка в мире считать, что восточные люди молчаливы, - те, по крайней мере, кто встречается в данных местах. Они непрестанно что-то бубнили и болтали. Беседа имела весьма узкий характер, ограничиваясь, главным образом, географическими предметами, о которых у говорящих были ну очень сырые понятия. Сначала я взял за правило пытаться добросовестно разъяснить приблизительное местонахождение определенных стран, но, обнаружив, что мои слушатели вовсе не способны представить себе расстояний, о которых я говорю, я, впоследствии, ограничился указанием сторон на компасе, в направлении которых лежали те или иные страны, разделив свои измерения на "очень далеко" и "очень-очень далеко", каковыми объяснениями они были совершенно удовлетворены. Меня постоянно ошеломляли самые нелепые вопросы, такие как "Сколько моаджиб (жалованье) получает английский Падишах ежегодно?" Когда я сообщил, что английский Падишах это, собственно, дама, они сильно заподозрили, что я их, доверчивых, разыгрываю; а указание Англии и Индостана, как лежащих в противоположных сторонах относительно компаса, кажется, укрепило их в этом подозрении. Существовало общее желание узнать мой возраст, были ли у меня отец и мать, сколько братьев, и какого они возраста. Никто не спрашивал про сестер, говорить о дамах противоречило восточному этикету, меня даже не спросили, женат ли я. Информация, после того, как она была дана тем, кто сидел вблизи, передавалась затем следующему ряду взволнованных слушателей, а те, в свою очередь, доводили ее до внешнего круга. Весь этот процесс следовало пройти заново в честь каждой группы вновь прибывших, как будто тема пользовалась всепоглощающим интересом публики. Все это было не только очень нелепо, но и раздражало до предела. Некоторые сидели в торжественном молчании, уставившись на мое лицо, но многие были агрессивно любознательными, и я часто находил себя в серьезных расчетах, как долго готов я выносить этот сорт пытки и не сойти с ума. Через несколько недель, однако, я начал становиться нечувствительным и принял решение продолжать свои записи, невзирая на природу окружающих обстоятельств. Соответственно, я взял за правило, сидя на своем ковре, упрямо не обращать никакого внимания на группы новых посетителей, и пока я сидел, молчаливо работая при дымном свете лампы с астатками, зрителей охватывало удивление моей черствостью и нежеланием говорить с ними. "Знаешь, - сказал один из моих посетителей однажды вечером, когда, после получасовых расспросов ему удалось выжать из меня только несколько угрюмых междометий, - я никогда не встречал такого молчаливого человека, как ты. Если бы я проделал только половину тех путешествий, что проделал ты, я бы не переставал рассказывать о своих приключениях." Имя этого человека было Ага Джик, туркмен-гоклен, он обдумывал пути изменения положения своего племени к лучшему, укрепления безопасности и благосостояния своих сородичей. Это был очень бодрый старик, и, беря во внимание подвешенный язык, у меня не было сомнений, что он сдержит свое слово относительно тех планов, о которых рассказывал.
   Другой вид страданий, которые мне приходилось терпеть, проистекал из бесконечных обследований больных и предписаний по их лечению, при этом болезни, казалось, в массовом порядке постигли моих собеседников с целью досадить мне. Лихорадка, гепатит, воспаление глаз и сотни других жалоб подверглись моему рассмотрению, ведь каждый, прибывший из Франгистана считается здесь врачом. Мой скромный запас лекарств угрожающе таял, и, когда я объявлял, что у меня нет определенного препарата, пациент восклицал с удивлением: "Как! Ты был в Стамбуле и Франгистане, и у тебя нет лекарств!?"
   Согласно обычному туркменскому церемониалу, посетитель отодвигает в сторону коврик, занавешивающий дверь и произносит священное селям алейк. Он всегда знает по тону ответа, удобно ему войти или нет, а если приветствие вовсе осталось без ответа, может быть уверен, что здесь на него обижены. Пример тому я наблюдал в той самой кибитке, где и проживал. Один туркмен, имеющий очень плохой характер и распущенные привычки, болтался по деревне, распуская слухи о том, что мой хозяин обманывает и обворовывает меня в самой предосудительной манере, и это дошло до слуха старого Дурды, который сразу же обратился ко мне с вопросом, дескать, так ли я расцениваю его отношение ко мне. Конечно, я ответил отрицательно. Вскоре после этого распространитель клеветнических измышлений, не подозревающий, что его лживые утверждения дошли до слуха моего хозяина, предстал перед нашей открытой дверью и произнес традиционное селям алейк. Старый Дурды, глядевший полузакрытыми глазами в сторону входа, непоколебимо игнорировал незваного гостя, его примеру последовал и я. В результате, после паузы в несколько минут, несостоявшийся гость, вероятно, догадавшийся, что его клевета должным образом была передана субъекту наветов, понуро удалился и никогда больше не побеспокоил нас своим присутствием. Кроме всего прочего, посетитель обязательно не войдет, если увидит, что хозяева принимают пищу; ведь в противном случае домочадцы обязаны будут просить его присоединиться к столу, а каждый туркмен знает, что его соотечественник не всегда в состоянии обеспечить такое гостеприимство. Когда вход в дом разрешен, визитер приближается с великими церемониями, и целых три-четыре минуты происходит обмен формальностями вполголоса. "Аманми?" - спрашивает старший, так как старшему всегда уважение, если только более молодой не вождь племени. "Аманлыгми," - отвечает другой. "Амансалыгми, киффенкокми", "сорачи", "элхамд-элилах"(163), и многие другие церемониальные фразы следуют одна за другой. Пусть хоть двадцать человек присутствует, когда заходит гость, церемониал должен пройти отдельно с каждым, в порядке ранга и старшинства. В этом отношении йомуды в точности похожи на турков османли, пропуская только приветственное движение руки и прощальные фразы. Среди туркменов все дело закручивается словами "хош гельди" (добро пожаловать). Несмотря на все эти формальности при входе, совсем ничего такого нет, когда кто-то из компании уходит. Он встает резко, и покидает комнату, будто было сказано нечто, сильно обидевшее его. Никто ни капли не реагирует на его уход, да и он сам тоже, хоть бы кивнул, прощаясь с компанией. Как и везде в восточном обществе, безусловно, необходимо снимать обувь при входе, или хотя бы при вступлении на застеленную часть кибитки, также следует остаться в головном уборе, что расценивается как знак уважения. Оголить голову при уважаемом восточном собрании, было бы почти также непростительно, как снять брюки в фешенебельном лондонском салоне. Я часто потел от нагрева моей каракулевой шапки, и отдал бы половину всех сокровищ мира за то, чтобы иметь возможность снять этот предмет туалета, но вынужден был мириться с неудобством, из опасения, что меня будут считать совершенно невоспитанным человеком. Иногда, если кроме хозяина и меня никого нет, и ему самому очень жарко, он мог еще, по широте душевной, сказать: "Ты можешь снять свою шапку, если хочешь; " но это всегда подразумевает, что на голове остается маленькая тюбетейка, которую настоящий восточный человек никогда не снимает, ни днем, ни ночью. Вдруг заглянет прохожий, все тут же надевают свои шапки, будто вновь прибывший имел целью провести смертельную атаку на головы домашних, и им срочно надо защитить их от его ярости.
   Гостеприимство пустыни значительно ослабло, в случае с йомудами вдоль персидской границы, из-за связей с больше обычного корыстными персидскими соседями и с денежными, готовыми хорошо платить, русскими властями. Все же, нечто похожее продолжает существовать. Туркмен, в доме которого ты оставался несколько дней, ничего не возьмет с тебя за питание и ночлег, предоставленные им, но без колебаний возьмет плату за фураж, потребленный твоей лошадью. Можно спросить его, в наиболее откровенной форме, сколько чанаков овса или ячменя было выдано, и сколько пучков сена, и он сразу же ответит. Но если спросить, сколько я должен за вареную дичь и пилав, которые я съел, это уже может серьезно его обидеть. Правда, когда гость уезжает, от него ожидается неплохой пешкеш, и будет считаться, право же, жалким типом тот, кто сделает вид, что не знаком с порядками и под этим предлогом не оставит две-три стоимости того, что было на него потрачено. Должен сказать, однако, в отношении своих соплеменников, о которых известно, что они едва сводят концы с концами, и особенно когда речь идет о странствующих дервишах, их щедрость безгранична, и они не выказывают ни малейшего ожидания вознаграждения, а если будут давать, то откажутся. Дервиш считается Божьим человеком, хотя, как правило, наоборот, - по крайней мере, если он перс; касательно же странствующих туркменов, хозяин предполагает, что, когда придет его черед нанести ответный визит своему нынешнему гостю, он получит такой же теплый прием. Я был сильно поражен схожестью в манерах и фразах этих людей с испанцами. Они говорят, что весь дом и все в нем, - в твоем полном распоряжении; и если ты с похвалой отзовешься о любом изделии, принадлежащим твоему хозяину, он чувствует себя обязанным сказать, что эта вещь уже моя, и несколько раз мне пришлось принять из рук вождей то, что случилось похвалить. Но, относясь к тебе в такой княжеской манере, - ведь туркмены считают, что человек высокого положения не должен никогда отказывать гостю в его прихотях, - дающий возместит свою щедрость, похвалив, в свою очередь что-нибудь из твоих вещей, и, ясное дело, не останется ничего другого, как сделать, с любезным видом, ответный подарок, невзирая на то, насколько эта конкретная вещь необходима тебе самому. Правило это не распространяется на оружие и лошадей, поскольку странник в пустыне не может расстаться с тем, что является для него жизненно необходимым.
   Йомуды, я имею в виду определенный социальный уровень, очень щепетильны в охране имущества, принадлежащего субъекту их гостеприимства, и готовы отреагировать на любое нарушение самым быстрым и суровым образом. Вот пример. Лошадей, как я уже говорил, привязывают на открытом воздухе, рядом со своими кибитками. От солнечного зноя днем и сурового холода ночью их защищают, укутывая в огромный кусок войлока, почти в дюйм толщиной, накрывая от ушей до хвоста и подворачивая вниз под брюхо. По кругу перевязывают в два-три оборота широкой подпругой, это дает животному возможность выдержать любую погоду. Сами кони предпочитают этот способ согрева, и я не мог заставить туркменских лошадей войти в конюшню. Так они и стояли рядом с хижиной, а мой собственный скакун был покрыт очень дорогим войлочным пледом. При дельте Аттерека есть деревня, населенная племенем, называемым их более респектабельными собратьями каракчи. Это отъявленные воры. Другие туркмены, чье собственное нравственное поведение не всегда идеальное, не доверяют им. Однажды пара таких господ оказала честь Гумуш Тепе своим визитом. Они не хотели уходить раньше довольно позднего вечера, а на следующее утро на моей лошади не оказалось ее покрывала. Я пожаловался старому Дурды, который чуть не заплакал от возмущения, узнав, что его гость, таким образом, лишился его собственности, и тут же бросился к дому вождя, чтобы доложить ему об этом нарушении приличий. Едва ли прошло пять минут, как мстители собрались в путь, во главе их Ага Джик, старый веселый гоклен. На какое-либо предварительное расследование время не тратили, поскольку нужды в нем никакой и не было. Два туркмена каракчи посетили село прошлым вечером; никто другой не мог так нарушить законы гостеприимства, поэтому сразу сделали заключение, что они преступники; а так как характер одного из них значительно хуже, чем второго, то его и избрали в качестве настоящего виновника. Отряд всадников быстро отправился в деревню каракчи к дому подозреваемого. Приставив ножи к его груди, они коротко потребовали вернуть украденную собственность. Когда туркмен совершает воровство, он чувствует себя обязанным, на основании каких умозаключений, трудно понять, скорей умереть, чем вернуть похищенное, также как скорей перережет глотку пленному, чем расстанется с ним без выкупа. Каракчи протестовал, но чем больше он это делал, тем более яростным и повелительным становилось требование, и, наконец, он ответил, что, хотя он не может вернуть то, что не брал, он может отдать материал такой же стоимости. Эта логика показалась другим совершенно удовлетворительной. Коврик, почти такой же хороший, как и тот, что умыкнули, был представлен и с триумфом увезен. Не столь уж ценный, как тот, что я потерял, но когда мои заступники спросили, удовлетворен ли я, конечно, ответ последовал положительный, ведь я не хотел быть причиной излишнего беспокойства для них, опасаясь, что дальнейшее исполнение мероприятий по моему заявлению может привести к кровопролитию. Я знал, что если продолжать настаивать, то самое меньшее, что они почувствуют себя обязанными сделать, это компенсировать разницу в цене, собрав недостаток с односельчан. У меня были похожие случаи почти со всеми туркменами, с которыми я входил в контакт, какими бы отсталыми они не были, и только на детей и подростков могу я пожаловаться, поскольку последние невозможные воры и обманщики. К этим туркменам каракчи все другие окружающие племена относятся с полным презрением, и удивительно, как их до сих пор не истребили. Мой хозяин рассказал мне, что они подкрадываются по ночам к деревенским кибиткам и, прорезая своими длинными острыми ножами внешнюю обшивку и войлок стенки, просовывают руки и крадут то, что приметили перед этим, когда заходили туда днем. Поэтому он предупредил меня не вешать саблю, пистолет или любой другой ценный предмет на стену, а класть рядом с собой во время сна. Деревенские собаки, очень надоедливые сами по себе, довольно хороши в смысле защиты от наглых воров.
   Обычный физический тип туркменов, как мужчин, так и женщин, грубый, суровый и энергичный, и прямо противоположный приграничным персам, которые имеют черты гладкие, мягкие, правильные, как у кошек. Худшая часть туркмена - его голова, которая решительно коническая, вершина конуса направлена несколько назад. Френолог(164) сказал бы, что стойкость выражена очень хорошо, сознательность недостаточная, благожелательность маленькая. Черты лица не того татарского образца, который, казалось бы, можно ожидать от жителей восточно-каспийских районов, и хотя то тут то там можно встретить намек на узкие глаза, тенденцию к плоскому концу носа, иногда высокие скулы, в целом лица скорее европейские. Действительно, я видел в Гумуш Тепе несколько физиономий, которые, если носителя их облачить в ортодоксальные европейские одежды, вполне пройдут любое освидетельствование, как принадлежащие уроженцам Запада. А вот среди женщин отсутствие европейских черт более заметно. Есть много женщин, которых справедливо можно считать хорошенькими, хотя это совершенно другой тип красоты, не тот, к которому мы привыкли. Помню, раз, во время прогулки верхом по берегам реки Гюрген в одиночку, я наткнулся на небольшую ова, или группу туркменских хижин. Будучи очень уставшим, я спешился у двери одной из них, и, закрепив уздечку лошади к дверному косяку, вошел в дом. В хижине было двое, пожилая женщина и девушка, очевидно около восемнадцати лет от роду. Последняя, как я узнал потом, дочь местного вождя, находилась здесь в гостях. Она была в полном торжественном костюме, на шелковое малиновое платье надет жилет из зеленого материала, очень плотно обтягивающий талию и ниспадающий на половину расстояния до лодыжек, подол разделен на множество косичек, на манер туник солдат шотландского полка. Рукава, плотно облегающие до самых локтей, но отсюда дальше очень широкие, с вырезом сзади. Края вырезов, как и обшлаги, украшены двойной линией маленьких круглых серебряных кнопок, а впереди жилета, как и на груди на платье, находились обычные ряды висячих серебряных монет. Вокруг шеи большой серебряный воротник, усыпанный сердоликами и мелкими пластинками золота, с него на множестве цепочек спускался длинный сферический медальон, содержащий писание-талисман. Огромный головной убор в форме шляпной картонки, который она отложила в сторону, был даже больше обычных нелепых размеров. Перед его увешен гирляндами мелких золотых монет, чередующихся серебряными украшениями в форме звездочек, а с центра верхушки шапки вытекал и ниспадал назад зеленый шелковый жакет с рукавами, швы покрыты малиновыми полосками, вся задняя часть украшена чеканным серебром. Эта юная дама, если и не носила "свое сердце на рукаве", то уж точно носила свой кошелек на голове; она была самой красивой из туркменок, которых мне приходилось видеть. Цвет лица у нее удивительно чист, оно играло красками, куда в большей степени, чем это обычно наблюдается на загорелых лицах ее сородичей. Черные брови выгнуты; тонкой формы нос имел едва заметный орлиный контур; глаза большие, черные и умные; рот - само совершенство; подбородок маленький и заметно выдающийся. Длинные коричневые волосы, по цвету приближающиеся к черному, ниспадают двумя большими заплетенными косами между ее плеч, в каждой косе вплетены серебряные кружочки, на расстояние почти два фута, при этом ближе к концу монеты все крупнее, и можно разглядеть русские рублевые, персидские пятикрановые монеты. Ни одна из дам ничуть не была смущена моим появлением. Старшая кивнула мне сесть, и после обычных приветствий завязался разговор. Младшая проявила особое любопытство к тому, кто я был, и почему бродил один по равнинам. Она спросила, как одеваются женщины в моей стране; потом спросила, как мне понравился ее костюм, а потом, как мне понравилась она сама. Это необычное явление, встретить такое абсолютное отсутствие смущения и попыток прикрыть лицо у туркменки, так что, когда она повела себя в столь непринужденной манере со мной, чужестранцем, я мог только предположить, что ее поведение по отношению к тем, с кем она лучше знакома, должно быть в высшей степени доверительным и san gene(165). К сожалению, должен сказать, что эта юная леди очень необычный пример на фоне женщин своей национальности. Симпатичных людей скорей можно встретить среди мужчин, особенно если имело место смешение крови с персами. Скудная бородка чистого туркмена тогда сменяется бородой куда более роскошной, темнее цветом; нос становится несколько орлиным по форме, глаза обретают другое выражение, перестают быть холодными и серыми, что характерно для чистокровных жителей степей. Происходит ли это в силу особенностей нации, или приобретается с годами из-за занятий, к которым представительницы прекрасного пола привыкают почти с детства, - размол муки, носка воды, готовка, а в часы досуга ковроделие и прядение, - сравнительно в раннем возрасте они теряют миловидность, которой могли обладать, а при первом приближении к, что называется, пожилому возрасту, вырождаются в блеклых, похожих на ведьм, старух. Другое дело мужчины, видимо, по противоположным причинам, ведь туркмен с любыми претензиями, никогда не занимается домашним трудом, и, право, никогда не перенапрягается в любом случае, кроме как в набегах на соседский скот, или в агрессивных экспедициях в Персию. Женщина, находящаяся в семейном кругу, не покидает свое место около очага, даже если войдут несколько мужчин; но она не пойдет в другой дом, где имеется такое собрание мужчин, разве только с явной целью переговорить с хозяйкой того дома, в таком случае, она входит и выходит совершенно незамеченной присутствующими людьми, за исключением той, с кем пришла поговорить. Рядом со своим очагом, наоборот, она здоровается и отвечает на приветствия. Когда случается, что туркмен владеет более чем одной женой, последняя и любимая всегда лучше всех одета, и, насколько возможно, освобождена от домашней работы, ее предшественница или предшественницы выполняют в таких случаях все домашние обязанности. Эти последние, однако, сохраняют определенное старшинство, к ним с большим уважением относятся посторонние. Молодая жена, понятное дело, старается не выделяться особо в своей новой кибитке. Женщины-туркменки обычно очень трудолюбивы, кажется, что они никогда не устают от работы. Это, возможно, потому, что труд - единственное средство, которое у них есть, чтобы нарушить монотонность их, в противном случае, скучной жизни. Я видел женщину, которая, когда ей не спится, встает в два часа утра, зажигает дымную лампу на астатках, и начинает коротать утомительные часы, размалывая зерно на тяжелой горизонтальной каменной ручной мельнице для утренней еды. Мужчина только в самом исключительном случае пойдет на реку за водой. Обычно это делают женщины семейства, кто помоложе, дочери, если есть, а если нет, более молодая жена или жены, и тогда они идут вместе с детьми. Их привязывают в вертикальном положении к телу, при этом отклоняются в противоположную сторону, одной рукой мать придерживает ребенка за талию, в то время как в другой тяжелый кувшин с водой, таким образом, стороны уравновешиваются.
   Продолговатая корзина из камыша, служащая колыбелью маленькому ребенку, с одной стороны поддерживается двойной веревкой из верблюжьей шерсти, спускающейся из центра купола, а с другой прикреплена к верхней части решетчатой внутренней основы стены - как на борту корабля, в целях экономии места. Достаточно эрудированный собиратель детских прибауток, несомненно, будет очень рад некоторым текстам, напеваемым тихим голосом туркменскими женщинами, когда они качают своих детей туда-сюда в этой похожей на гамак качалке. Причитания, с которыми они выражают свою настойчивость, когда уговаривают юных отпрысков поесть, необычны; часто, лежа на ковре ничком и всецело занятый своими записями, я с удивлением поднимал голову, чтобы выяснить источник странных интонаций, достигших моего слуха. Раз мать произносила хриплые, булькающие звуки, как будто связанное дикое животное, одновременно кривя лицо в целом ряде гримас, как обезьяна, не хуже, чем веселый бабуин, и все для того лишь, чтобы дитя, которое она держит на коленях, обратило внимание и поело кусочек жареной рыбы. В качестве неплохой иллюстрации отношения туркменов-йомудов к туркменам внутренних областей, текинцам, может выступать то, что матери грозят непослушным детям, что если они будут продолжать плохо себя вести, придется немедленно послать за текинцем.
   Многочисленность жен, когда такое имеет место, не нарушает, как правило, мира в туркменском доме, даже если хозяин аладжака не всегда следует предписаниям Корана о предоставлении отдельного жилья каждой своей супруге. Все же, "от бризов подчас осыпаются розы", и у меня был тому хороший пример. Однажды вечером, сразу после заката, когда сидел у двери своей кибитки, глядя на воды реки Гюрген, я заметил огненное зарево, вскоре распространившееся в полосу клубящегося огня, уходящую далеко на юг и восток. Внезапность пожара поразила меня, и я подумал, что это результат одного из неожиданных набегов, которые в этих краях могут произойти в любой момент. Вскоре, однако, появился мой старый хозяин. Он буквально задыхался от приступов смеха. Когда я спросил о причине всего этого - и огня, и его веселья, - он поведал, что в доме его друга, который недавно взял вторую жену, разгорелась ссора между возлюбленными. От слов перешли к драке, и, наконец, воюющие стороны, не найдя под рукой лучшего оружия, схватили горящие головешки из очага и стали швырять их в бешенстве друг в друга. В доме было много пеньки(166) и других легко воспламеняемых материалов, и он быстро разгорелся. Дом стоял рядом с кромкой луга, в котором, благодаря изобилию воды, трава уродилась очень высокая. Оставленная не скошенной, трава высохла осенью на солнце, и огонь, распространившийся на нее, вызвал грандиозный пожар.
  
  
   СЦЕНЫ ГУМУШ ТЕПЕ
   Моя кибитка находилась в тридцати футах от кромки реки. Между ней и рекой, установленная на своего рода земляном пирсе, и защищенная досками от действия течения, стояла другая кибитка, необыкновенно больших размеров. Это была мечеть, посещаемая наиболее избранной частью общины, - единственный пример использования туркменами крытого строения для религиозных целей, из того что я видел. В промежутках между часами молитв это строение использовалось как медрессе, или колледж, где кандидаты в будущие священники обучались чтению, письму и заповедям Корана ахундом, или профессором, который считался очень большим знатоком. Это был правильно сложенный, солидный человек примерно пятидесяти лет, с подозрительно похожим на татарский носом, небольшой бородкой клинышком, и еще более незначительными усами. Обычно он носил очки, которые придавали выражению лица, в глазах жителей Гумуш Тепе, удивительно проницательный и ученый вид. Был он узбек из Бухары, учился теологии в колледже Самарканда. Кроме профессорских функций, вел также торговлю древесиной и другими товарами в общине, ведь, хотя он и был мулла, или священник, предписания Корана не запрещают заниматься мирской деятельностью. Он был очень активным, и, кажется, почти не спал. Класс, состоящий из пятнадцати, примерно, студентов, все молодые люди около семнадцати - восемнадцати лет от роду, обычно собирался около полуночи, и с этого времени до трех утра стоял непрекращающийся гул голосов в сей центрально-азиатской семинарии. Все ученики одновременно читали Коран во всю силу своих легких. Туркмены, от того, что постоянно живут на свежем воздухе и переговариваются верхом, имеют от природы энергичные голоса и привычку разговаривать очень громко. И правда, я часто видел пару туркмен, сидящих в доме у одного и того же очага и беседующих такими зычными голосами, будто обращаются друг к другу с противоположных сторон реки Гюрген. Из этого можно понять, что шум внутри медрессе был далеко не слабый, и что, звучавший всего в нескольких футах от моей обители, являлся серьезным препятствием сну. Ближе к трем часам, когда, похоже, они заметно уставали, профессор начинал бодро поддерживать хор, толкуя Коран помпезным выразительным тоном, и скорей наступал рассвет, чем он чувствовал себя в состоянии остановиться. Весь последующий день он занимался мирскими делами, или присматривал за колледжем, чтобы никаких непозволительных нарушений не происходило внутри его священных пределов; и я не раз видел, как, с очками на носу и палкой в руке, он яростно выгонял целую ораву кур и гусей вон из своего закаспийского храма теологии. Утром и вечером старый господин, исполнявший роль муэззима, занимал свой пост перед входом и по тихой равнине растекался его меланхоличный, музыкальный, протяжный крик, приглашающий верующих к их обрядам. Призывы эти, к сожалению, находили отклик лишь дюжины или пятнадцати пожилых и наиболее степенных жителей.
   Туркмены все стойкие сунниты, и испытывают должное ортодоксальное отвращение к проклятой секте шиитов, к которой относятся их соседи-персы. Последние у туркменов вовсе не считаются мусульманами, они куда лучше относятся к евреям и христианам. Мой старый хозяин Дурды был истинным образцом суннита. Свои молитвы он произносил очень регулярно, всегда предварительно омыв лицо, руки и ноги, с неукоснительным вниманием к ритуалам секты, - если, разумеется, не богохульство называть суннизм сектой, - обращая внимание на то, чтобы вода правильно стекала через острые концы локтей, а не так, как принято у проклятых шиитов. Раз мы вместе отправились прогуляться и пострелять вдоль побережья, аж до старого кургана Гумуш Тепе. На его вершине мы и устроились вскоре отдохнуть и позавтракать, и я достал холодную дичь, немного хлеба и бутылку арака. Старик не пренебрег ни чем, и чистосердечно присоединился к моей трапезе, часто прикладываясь к бутылке с араком, несмотря на тот факт, что это удовольствие находилось в прямом противоречии с догматами, по отношению к которым в других аспектах он был так щепетилен. Внезапно он резко перестал жевать, - с переполненным дичью ртом, - как будто какая-то страшная мысль поразила его. "Где, - спросил он, - ты раздобыл это?" Я догадался, что он имел в виду, и ответил, что насчет дичи не нужно беспокоиться, что приготовлена она должным образом мусульманином и что куплена она вчера на базаре в Астерабаде. При этом он начал яростно выплевывать все изо рта, до последнего кусочка, произнося поток слов благочестивого ужаса, время от времени вновь прикладывая губы к горлышку бутылки, с целью дальнейшего самоочищения. Я спросил с удивлением, почему он так относится к еде, приготовленной его братом-мусульманином, и заверил его, что я не прилагал своей руки к этому. "Мусульманином! - воскликнул он. - Ты этих проклятых собак из Астерабада называешь мусульманами? Они кафиры (неверующие). Пусть могилы их отцов будут полностью осквернены! Если бы ты убил и приготовил эту дичь, у меня бы не было никаких к ней претензий; но неверующие язычники шииты!.. Я скорей умру с голоду, чем съем кусочек еды, которую трогал один из них!" Казалось достаточно странным слышать, как этот старик столь свирепо отзывается о своих друзьях-мусульманах, которые, кроме как в названии, мало чем от него по вере отличаются; и все это, одновременно держа в руке откупоренную бутылку алкоголя, от которого наставления Корана должны были научить его определенно воздерживаться. Кстати о дичи, странное представление широко распространилось в то время, причину его я не смог обнаружить. Суть в том, что любой, у кого в хозяйстве окажется хоть одна живая птица с белыми перьями после первого дня наступающего праздника байрам, непременно умрет, - змея вылезет из глотки каждой птицы и нанесет смертельные укусы ее хозяину. Когда и как родился этот предрассудок, я пытался неоднократно и тщетно понять; но таким сильным, однако, было его воздействие на общественное мнение, как в Астерабаде, так и вокруг на равнинах, что, задолго до указанного времени, всевозможные птицы с белыми перьями исчезли, а уток, гусей и другую домашнюю птицу со смертельным оперением, можно было купить за самую незначительную цену. Впоследствии в Тегеране до меня доходили упорные слухи, что предрассудок распространили армянские подрядчики, ответственные за новые уставные поставки пера для определенных войск на службе у Шаха, обязательно белого, и что господа применили этот метод для обеспечения обширных и дешевых источников. Я не могу, однако, ручаться за правдивость этого объяснения.
   Хотя я жил в Гумуш Тепе, в основном, в первые месяцы года, смерти от лихорадки были ужасающе часты, низкая болотистая местность начинена бациллами малярии. Несчастные туркмены не принимали никаких лечебных средств, о хинине знали только понаслышке. Они говорили об удивительном лекарстве, которое может их вылечить, называя его джина-джина, и, как только стало известно, что у меня это высокоценное средство имеется, кибитка подверглась круглосуточной осаде просителей. Перемежающаяся лихорадка, или малярия, если пустить дело на самотек, доводит страдающего до несчастного состояния; он приобретает мертвенный цвет, начинается непрекращающаяся рвота, через два-три года от него остается просто скелет, и он умирает. Среди магометан принято, что не успеет дыхание покинуть тело, как останки спешат захоронить. Становилось привычным делом, прогуливаясь по широким пустынным просторам вокруг аула, встретить группу из десяти-двенадцати человек, бегущих в направлении старого кургана на берегу моря - обычному месту захоронения; шестеро несут на плечах тело, завернутое в материю, а другие сменяют их по очереди. Согласно представлениям, душа страдает до тех пор, пока тело после смерти остается над землей. Несомненно, это правило привилось необходимостью быстрых похорон умерших в жарких странах; и каждый человек, принимавший участие в таком переносе тела к месту последнего упокоения, считалось, заслуживает этим каких-то особых благословений или милостей. Часто просыпаешься ночью от резкого взрыва воплей из соседней кибитки, крики женщин указывают на то, что умер член семьи. Это продолжается несколько минут, а потом слышен топот носильщиков. Впоследствии начинаются настоящие похоронные церемонии, и продолжаются неоправданно долго. Родственники-мужчины собираются отовсюду, для их приема напротив входа в дом расстилается большой ковер, а женщины семьи остаются внутри. Когда приближается очередная группа на расстояние в пятьдесят ярдов от места, каждый из вновь прибывающих прикладывает запястье правой руки к глазам и выдает из себя несколько самых ужасных завываний, видимо, указывающих на глубокое горе, хотя у меня создалось впечатление, что это возгласы свирепой ярости. Постепенно родственники приближаются, воя все время, приостанавливаясь после каждых трех или четырех шагов. Потом они делают обход жилища по кругу, производя не менее ужасные крики, чем до этого. Обойдя дом три раза, садятся на колени на ковер, где уже сидят остальные, и, преклоняясь к земле, опуская лица на руки, продолжают демонстрацию печали, которая становится постепенно все менее и менее неистовой, пока полностью не прекращается. Потом наступает пауза, после чего каждый садится спокойно и приступает к разговорам с товарищами; выносятся водные трубки, и начинается обсуждение общих тем. К моменту, когда последняя группа мужчин прекращает свои шумные выражения эмоций, их начинают женщины в хижине, давая выход своего рода скорбным причитаниям, сопровождаемым ритмичным похлопыванием в ладоши, и время от времени переходящим в нечто вроде речитативного песнопения, восхваляющего, вероятно, достоинства покойного, хотя я никогда не мог разобрать сути приглушенных звуков, доносившихся из-за войлочных стен. Эти странные причитания продолжаются в течение первых трех или четырех дней, и семья покойного, если достаточно состоятельна, организует забой овцы для угощения присутствующих на похоронах, кто-то из более богатых родственников устраивает такое же угощение. Хотя самые срочные и формальные ритуалы завершаются в несколько дней, три или четыре месяца пройдут, прежде чем церемонии полностью прекратятся, потому что в этот период далекие друзья, которые не могли присутствовать в первые дни, появляются, время от времени, и все повторяется. За несколько дней до моего прибытия в кибитке Дурды кто-то умер, и однажды, около полуночи, когда я кропотливо занимался своими записками, я был страшно поражен дьявольским воем в двух футах от меня, прямо за войлочной стенкой. Я поспешно разбудил своего хозяина, и спросил его, в чем причина такого беспокойства, в ответ он поведал мне об имевшей место недавней кончине. И хотя, стоит ночью прозвучать какому-нибудь мало-мальски странному звуку, собаки тут же захлебываются яростным лаем, они настолько привыкли уже к этим смертельным песнопениям, что, заслышав их, не делают своих обычных демонстраций. Наоборот, бывает, они вступают в болезненный унисон к вою. Когда умирает хозяин дома, рядом с жилищем насыпают небольшой земляной курган, около двух футов высотой, в его память, так что территорию бывших деревень или укрепленных поселений можно часто распознать по участкам, усеянным такими напоминаниями. Конечно, в случае кончины вождя, похороны куда более масштабные, и, соответственно, растянутые во времени, а "поминальное печенье" выставляется свободно всем приходящим, - которых, когда подают еду, набирается, должен сказать, огромное количество. На самой могиле делают насыпь в пять-шесть футов высотой. Чем выше было положение покойного в общине, тем больше его курган.
   Каждый туркмен, который чувствует себя в состоянии оплатить дорожные расходы, совершает паломничество в Мекку. Чтобы избежать прохождения через земли ненавистных шиитов, паломники предпочитают маршрут через российскую территорию, и до последнего времени следовали через Гумуш Тепе, Баку, Поти, Константинополь. Теперь, когда открылось железнодорожное движение из страны Ахал Текке в Красноводск, предпочитают этот путь. Мне говорили, что следующие два года ветка будет бесплатной для паломников, впрочем, как и для всех туркменов-путешественников. Так, по крайней мере, мне сказали в Баку. Я видел раз хаджи, возвращающихся в Гумуш Тепе. Их было трое, о прибытии сообщили за несколько часов. Многие верхом выехали встречать их, чтобы быть первыми, кто получит благословение во всей новизне и свежести, и через общение с ними воспримет часть недавно обретенной святости и для своих душ. Когда они приблизились к деревне, толпа людей, от мала до велика, сгрудилась, чтобы встретить их, сердечно поприветствовать в туркменской манере. У вновь прибывших паломников были большие белые тюрбаны, закрученные вокруг их черных каракулевых шапок. Любой, совершивший паломничество в Мекку, получает вечное право носить белый тюрбан, и имеет счастье обрести значительное уважение за его святость. Насколько я мог понять, чаще всего и прежде всего он использует этот факт в целях своего личного и материального удобства. Все очень хотят послушать историю приключений путешественника в дальних странах, которые он посетил по дороге; а путешественник совсем не прочь детально повторять свой рассказ снова и снова, лишь бы не кончались пилав, чай и водные трубки.
   Коммерция и промышленность в Гумуш Тепе, понятно, не отличается ни объемами, ни разнообразием. На самом деле, до времени прибытия экспедиционных войск в Чикизляр, туркмены имели мало представления о чем-либо подобном. После же этого события, они активно включились в обеспечение лагеря дровами с побережья около Геза, сеном со своих собственных лугов и речных берегов, и всем зерном, включая рис, который им удавалось выжать из Персии. Кроме этого, я не знаю других производств на продажу. Ковры остаются для собственных нужд; низкая скорость их изготовления и высокая цена практически свели бы на нет любую попытку торговли этими изделиями. Большая часть коммерции состоит из покупок, ведь они потребляют много чая и сахара. Эти товары приходят не из Чикизляра и Баку, а прямо из Астерабада. Даже с этим городом торговля ограничена, поскольку между продавцами и покупателями нет никакого взаимного доверия. Все сделки производятся за наличные, а наличными туркмены не богаты. Миткаль, как простой, так и набивной, также закупается в большом количестве; он, главным образом, русского производства, что естественно, хотя иногда и французское клеймо можно встретить на рулонах товара в кибитках наиболее широко торгующих купцов. Эти импортные изделия продаются на месте теми туркменами, которые играют роль держателей лавок, с огромным доходом, по цене, по меньшей мере, на пятьдесят процентов выше, чем в Астерабаде. Очень забавно наблюдать, как обслуживает местный продавец своих покупателей, пришедших за чаем и сахаром. Тирези, или весы, самой примитивной конструкции, состоят из гнутой деревянной поперечины с отверстием в середине, через которое продет ремешок с узлом на конце. Чаши выполнены из половинок тыквы, грубо подвязанных кожаными ремешками. Мой хозяин, который тоже немного приторговывал, когда продавал сахар на сумму в два крана (два франка), имел привычку класть на одну чашу весов лодочный шкворень, свой кинжал и маленькое тесло(167) как точный противовес того количества сахара, что он намеревался отдать за эту сумму. Мне часто приходилось заходить в дома туркменов, чтобы купить бакалейные и другие товары, и я заметил, что какие бы пережитки восточной ревности по отношению к женщинам не имелись еще у других туркменов, у продавцов, благодаря их продолжительным и необходимым контактам с обоими полами, не осталось и следа от этого чувства. Однажды я пошел в кибитку-лавку, чтобы купить немного чая. Роль прилавка играла длинная широкая доска, слегка приподнятая относительно коврика, на котором она была установлена, и покрытая чашами и пакетами с чаем, головами сахара и свертками тумбаки. За доской, развалившись во всю длину, локтем упираясь в большую малиновую шелковую подушку, находилась жена владельца, которая, в его отсутствие, вела предприятие. Одета она по самому крику туркменской моды. Украшения ее более многочисленны, чем обычно, и была она, после той молодой дамы в кибитке на берегу Гюргена, о которой я подробно рассказывал, красивейшей туркменкой из тех, что мне приходилось видеть. Она казалась довольно оживленной приходом кого-то, кто мог полюбоваться ее костюмом, да и ею самой, я полагаю, ведь она явно и давно "теряла свою свежесть в пустынном краю."
   Добыча рыбы в Каспийском море, и особенно в эстуариях(168) рек и их окрестностях, огромна, и если бы у туркменов был хоть какой-то коммерческий дух, они могли широко заниматься ловлей и сушкой ее, хотя бы даже для поставки своим собратьям, населяющим равнины восточнее. Эта каспийская рыба теперь, после проведения железной дороги вглубь Центральной Азии, может, вероятно, стать заметной статьей торговли.
   Ремесленная активность в Гумуш Тепе, кроме того, что делают деревянные каркасы для кибиток и строят, время от времени, рыболовные люгеры и другие суда, состоит в изготовлении шуб из овечьей кожи (япынджа или кызгын). Свежие кожи просаливают с внутренней стороны и складывают в стопки. Когда они совершенно высыхают, их скоблят острым кусочком дерева, а потом пемзой, пока внутренняя поверхность не станет совершенно гладкой. Затем густо посыпают порошком квасцов, и поливают кипяченым отваром коры плодов граната. Дают просохнуть и повторяют последнюю операцию. Таким образом, шкура проходит процесс своего рода дубления, которое придает ей яркий янтарный оттенок, тем темнее, чем большему количеству таких операций она подверглась. Кожа, однако, очень твердая и грубая, и должна еще пройти процесс размягчения, прежде чем из нее можно будет шить одежду. Один конец шкуры вешают на железный крюк над дверным косяком. Небольшая рогатина-вилка, каждый зуб которой имеет в длину фут, внутренняя часть зубьев очищена и отполирована, прикрепляется одним концом к крепкому шнуру, который заканчивается своего рода стременем, куда вставляется нога. Работник берет нижний край подвешенной шкуры в левую руку, и, удерживая всю шкуру в более или менее горизонтальной позиции, вставляет ее верхнюю часть в вилку. Затем, надавив всем весом на стремя, протягивают рогатину по длине, с упором на обрабатываемую поверхность. Это повторяется снова и снова, пока дубленая сторона не потеряет жесткость и не станет мягкой, как кусок замши. На производство одного кызгына, или шубы, идет целых четыре шкуры, поскольку он имеет внушительные размеры, а рукава длиннее рук аж на фут, лишние по длине концы в холодную погоду используются как варежки. Хорошая шуба такого образца стоит от пятнадцати до двадцати шиллингов. Когда шкура выделана из ягнят, или шерсть имеет более высокое качество, цена пропорционально поднимается, особенно, если перед тисненный и вышитый, в таких случаях, как мне известно, за кызгын дают от пяти до восьми фунтов. Рельефные и орнаментные шубы из овчины туркменам почти неизвестны, в основном их носят жители Дергеза и афганцы. В сухую погоду надевают дубленой стороной вовне, мехом к телу, но в дождливые или снежные бури выворачивают мехом вовне, для отражения воды. Дубленая сторона, если ее долго держать влажной, может стать, из-за несовершенной ее выделки, водопроницаемой и, в дальнейшем, порваться. Благодаря близости гранатовых садов Астерабада, который поставляет дубильный материал в виде кожуры плодов, и базаров Астерабада и Баку, откуда можно получить квасцы, Гумуш Тепе обладает устойчиво хорошей торговлей этими дублеными кожами, многие из которых реализуются туркменам, живущим дальше вглубь материка.
   До самого появления русских в Чикизляре, единственными монетами, известными в Гумуш Тепе были краны, равные по стоимости франкам, и томаны, или десятифранковые золотые монеты. Это и были все деньги, признаваемые туркменами, и, практически, таково и нынешнее положение дел, за исключением прибрежной полосы. Поблизости же от Каспия не только серебряные рубли, но и бумажные охотно принимаются. Много времени понадобилось на то, чтобы туркмены поняли природу бумажных денег, но, как они теперь убедились, в армянских товарных складах и магазинах в Чикизляре ценность их куда устойчивей, чем у их собственных невзрачных серебряных монет, так что они стали широко применять их. В последние три-четыре года денежная система монетного двора Персии была реформирована, и краны, отчеканенные в европейском стиле, достигли размеров франка, их выпускают теперь вместо маленьких, неопределенной формы, толстых кусочков серебра, побитых по краям. Выпускают еще двух- и пятикрановые монеты. Населением Гумуш Тепе они тоже принимаются; но дальше внутрь страны есть места, где туркмены не хотят иметь с ними дела, а возьмут только старомодные краны и томаны. Даже томаны не всегда охотно берутся, потому что, как правило, у туркменов почти нет золота, и они не воспринимают его. Из-за разнообразия и различных годов чеканки краны становятся всегда причиной споров между продавцом и покупателем, как прекрасно подметили все путешественники, посетившие эту часть мира. Есть один вид крана, который на первый взгляд ничем не отличается от других. Выбили эту монету в персидском городе Хамадан, и ни один перс или туркмен не возьмет ее, пока не будет сделана определенная скидка. Я так и не смог толком понять причину. Одни говорят, что серебро нечистое; другие, что нет, серебро чистое, но вес ниже, чем следует; третьи, в свою очередь, что штамп не тот, и так далее. У каждого свои особенные претензии, а кончалось тем, что такой кран обычно принимали только после снижения его номинала в размере десятой части. Есть другой вид крана, известный как Королева Мать, который, как и новый, имеет изображение льва и солнца, короны и венка из лавровых листьев. Это результат первой попытки подражания европейскому стилю. Он еще меньше ценится, чем вышеупомянутая монета, и есть куча других, которые входят в эту категорию. Потом еще есть фальшивые монеты, монеты из нечистого металла; есть произведенные самими туркменами, из достаточно чистого серебра, но с надписями в виде внутренней нарезки, а не рельефа. В результате этих различий, а также внимательного рассмотрения их пользователями, может выйти так, что, если ты должен выплатить в кранах сумму равную пяти фунтам стерлингов, то считай, что большая часть дня потеряна на изучение монет одной за другой и выслушивание аргументов за и против относительно достоинства каждой.
   Другой источник бесконечных споров туркменов касается размеров. Когда материал продают по длине, - миткаль, например, - применяют аршин, или гез. Эта мера выражается расстоянием от кончика носа до кончиков пальцев вытянутой руки. Естественно, длина эта полностью зависит от размеров руки измеряющего, и не прекращаются противоречия относительно того, кто будет мерить миткаль, покупатель или продавец. Еще один вид замера применяется в продаже зерна - чанак. Буквально это значит "чаша", но также этим словом называется определенное количества зерна, которое только могут удержать две ладони, сложенные вместе на манер чаши. Размеры рук у туркменов очень сильно различаются, что приводит к самым разным спорам. Есть другая особенность в связи с продажей по мере. Когда применяется традиционная чаша чанак, определенных общепринятых размеров, покупателю обычно позволяют мерить самому. Он становится рядом с кучей зерна, приготовив сбоку свой мешок. Заполняет чанак руками, аккуратно досыпая зерно так, чтобы поместилось как можно больше в форме горки, и если на эту кучку можно досыпать еще хоть зернышко, не полениться продолжать попытки извлечь выгоду, какой бы мизерной она не была. Все это время он повторяет "один, один, один" или "два, два, два", смотря какой чанак грузит, первый или второй. Сразу после высыпания содержимого чашки в мешок, он начинает заполнять ее заново, опять беспрерывно повторяя номер чанака. Любопытно отметить выражения лиц купца и покупателя, у одного на физиономии можно прочесть жадность, у другого - волнение. От подобных представлений я не раз уходил с отвращением.
   Не часто можно увидеть туркменов, предающихся развлечениям. Их досуг в помещениях, кажется, ограничивается шахматами и игрой в чет-нечет, в которую играют красными и белыми бараньими бабками, красные покрашены кошенилью(169). На открытом воздухе, в определенных случаях, таких как свадьбы или праздник байрам, проводятся состязания, и то, что у арабов называется фантазии. Последние предполагают участие нескольких молодых людей верхом на быстрых лошадях с саблями наголо и заряженными мушкетами, которые скачут дико вокруг, совершая пародию на битву, разряжая свои ружья направо и налево. Среди детей я заметил игру в "чижика"(170), и я видел также настоящего воздушного змея. Бумажный змей называется здесь томасе. Местная ли это традиция, или привнесенная из иных стран, - не знаю, но туркмены говорили, что запускают змея испокон веков. Я видел, как мальчики постарше играют в "хоккей", или, как ирландцы говорят, "хэлинг", совершенно так же, как играют у нас дома.
   Об искусстве, изобразительном или каком другом, туркмены не имеют понятия. Я показывал жителям Гумуш Тепе "Иллюстрированные лондонские новости" и "Панч", но рисунки не смогли вызвать осмысленной реакции, кроме того, что зритель высказывал несколько абсурдных замечаний, совершенно не относящихся к изображенным предметам. Все же, в бесконечном любопытстве им не откажешь, они готовы долгими часами рассматривать экземпляр "Панча", при этом все равно, повернуты ли страницы к ним боком или вверх ногами. Я помню только один случай, когда туркмен, - старый Ага Джик, который получил компенсацию с вора, укравшего попону моего коня, - преуспел в обнаружении в одной из аллегорических карикатур господина Сэмбурна в "Панче" головы господина Гладстона(171). Почтенный господин изображен в виде рака-отшельника, оставляющего панцирь, служивший ему в прошлом жильем, заменив его более крупным, - поменял избирателей. "Это, как я вижу, голова человека, - сказал туркмен, - но это что?" - указывая на тело рака-отшельника. "Это, - сказал я, - своего рода рыба" "Она живет в воде?" "Да," - ответил я. "Тогда, - заключил он, - это, должно быть, су-адам (морской человек)." "Вот именно," - сказал я, совершенно уставший от попыток объяснить смысл, не имея особой надежды на то, что умы моих слушателей смогут воспринять политическое значение рисунка. Впоследствии я слышал, как Ага Джик втолковывал своим друзьям, в соответствии с моими рассказами, о том, что Англия окружена водой, и, дескать, должно быть ясно: когда населения слишком много, некоторым уже приходится жить в море.
   В процессе подобных эпизодов и в наблюдениях за манерами и обычаями этих полудиких людей, я умудрялся проводить длинные утомительные дни в этом Богом забытом месте за Каспием. Заниматься какой-либо литературной работой в течение дня было невозможно, и когда, после заключительного приема пищи, семья укладывалась, а злобный вой шакалов, поддерживаемый оголтелым лаем деревенских собак, возвещал о том, что для туркменов настало время отдыха, я чувствовал облегченье, так как теперь мог остаться наедине с собой, привести в порядок мысли и перенести их на бумагу. Занятый таким образом, я сидел на ковре, рядом с лампой, дымящей астатками, далеко за полночь, и укладывался уже как раз тогда, когда жена старого Дурды вставала, чтобы начать молоть зерно для завтрака на своей горизонтальной ручной мельнице. В первое время чувства, которые испытывает человек, лежащий на полу одной из таких кибиток, очень странные. Ухо, касаясь земли, улавливает всевозможные шорохи и звуки вокруг, можно слышать различные разговоры, происходящие в соседних кибитках, топот копыт лошади далекого запоздалого всадника, приближающегося к деревне. Иногда проснешься внезапно, и при тусклом свете тлеющего огня видишь центр и радиальные спицы купола крыши, будто какой-то огромный паукообразный полип завис над тобой и спускается, чтобы схватить своими вытянутыми щупальцами. Таков был кошмарный образ, который обычно угнетал меня в скудные часы сна в кибитке.
  
  
   ИЗ ГУМУШ ТЕПЕ В АСТЕРАБАД
   Я уже долго жил в Гумуш Тепе, около трех месяцев, когда один туркмен, вернувшийся на люгере из Чикизляра, привез сведения об отставке генерала Тергукасова и назначении ad interim (172) командующего экспедиционными силами генерал-майора Муравьева. Такое изменение в положении дел обнадежило меня до некоторой степени в получении, наконец, разрешения на присутствие в составе действующих русских колонн, и я решил еще раз испытать судьбу. Возникли значительные затруднения в том, чтобы убедить кого-то из туркменов, обычно курсирующих между Гумуш Тепе и Чикизляром с фуражом и дровами для лагеря, взять меня с собой, так как они знали, что с момента последнего визита в расположение русских, я был объявлен вне закона, и, если снова попытаюсь вернуться, то меня, скорее всего, тут же вышлют. Посредством долгих споров, однако, используя все свои дипломатические способности, я смог убедить, что мне необходимо побеседовать с новым генералом, и это будет разрешено; наконец, не без помощи Дурды, удалось найти владельца лодки, согласившегося провезти меня вдоль побережья к русскому лагерю.
   Была очень темная ночь четвертого марта 1980, чуть больше года после моего прибытия в Баку. Звезды выглядели крупными и ярко сверкали в черном небе, - феномен, который я часто отмечал при определенных состояниях атмосферы за Каспием, - когда я вышел из кибитки вместе со стариком Дурды, чтобы подняться на борт судна, которое он для меня подыскал. Он очень старался, чтобы обеспечить своего гостя надежным сопровождением до лагеря, поскольку опасался вверить в руки первого попавшего человека, как бы тот, зная, что я не пользовался расположением в русском штабе, не сыграл со мной какую-нибудь злую шутку в пути. Он также беспокоился, чтобы я вернулся целым и невредимым, особенно после того, как я обещал привезти новый чайник его жене, медный, если таковой смогу найти. Взяв палку в два фута длиной, около дюйма толщиной, он обмотал конец в шесть дюймов ветошью и погрузил в банку с черной остаточной нефтью, или астатками; когда ветошь пропиталась, обвалял ее в древесной золе и зажег от лампы. Она вспыхнула, язык пламени достиг фута в высоту, и мы вступили во мрак. Мы пробирались по краю реки, где связки камыша, смешанные с землей и поддерживаемые со стороны потока грубыми сваями и досками, образовывали подобие причала, мягкая поверхность которого пружинила под ногами как асфальтированная дорога в очень жаркую погоду. По мере продвижения, собаки набрасывались на нас в своей обычной свирепой манере, и случайные селяне, все время появляющиеся из мрака, подозрительно провожали нас взглядом. Люди, которые не сидят дома в этих местах в ночное время, по общим представлениям, занимаются делами, не сулящими никому ничего хорошего. Потом мы достигли топкого берега залива, растянувшегося на сто ярдов от реки, здесь стояли два или три строящихся люгера; прошли это место по доскам, положенным на грубые козлы, какие можно встретить на выработках грунта в доках. На другой стороне мы обнаружили выдолбленное каноэ, куда и втиснулись. Дурды установил горящий факел на носу нашей хрупкой лодки, и мы оттолкнулись от берега в темную реку. Вид был живописный. Волны, разбиваемые каноэ, сверкали в желтом пламени факела, который отбрасывал неопределенный колыхающийся свет на смутные силуэты стоящих на якоре лодок и на черные, похожие на аллигаторов таймулы, тихо проплывающие мимо, каждый движимый, как и наш, одним коротким веслом с широкой лопастью. Высокие, темные фигуры лодочников, стоящих во весь рост, создавали видимость призраков, скользящих по черной поверхности. Мы пересекли реку наискосок, направляясь к одинокой кибитке, стоящей в ста ярдах ниже на противоположной стороне; из открытой двери виднелся слабый проблеск лампы. Большой одномачтовый люгер лежал боком на отлогом грязном берегу. Мы высадились из лодки и вошли в дом. Он был наполовину заполнен сеном и мешками с зерном, приготовленными к отправке в Чикизляр. В центре горел очаг, а рядом, окруженная сетями и другими рыболовными принадлежностями, сидела женщина, очевидно, персидского происхождения, с черными, ярко выраженными, дугами бровей, крупными ясными глазами; в целом внешность ее явно говорила о том, что она не туркменка. На коленях у нее сидел ребенок трех-четырех лет, одетый традиционно в скудные покровы. Когда колыхающееся пламя высветило ее фигуру на фоне темных теней кибитки, с эффектом, достойным кисти Рембрандта, подумалось, что она могла бы послужить неплохой моделью для современной Мадонны с орлиным носом. Некоторое время я сидел у огня, размышляя о возможных результатах предстоящей поездки, пока не появились два молодых человека. Поторговавшись, пришли к соглашению, что мне будет предоставлен проезд в Чикизляр за пять кран (четыре шиллинга), при условии, что свечи в пути за мой счет. Хорошенько потянув и потолкав, люгер поставили на воду, и я взошел на борт. Кроме меня была команда из трех человек. Вскоре, развернув большой треугольный парус, мы заскользили прочь, вниз по длинному, извивающемуся, похожему на искусственный канал руслу, здесь не более сорока шагов шириной, между низкими, топкими берегами, заросшими полностью кустами тамариска. Когда мерцающие огни Гумуш Тепе остались позади, крики диких птиц, кормящихся в болотах с обеих сторон, достигли нашего слуха, промеж них доносился хор лягушек и жаб, таинственно звучащий в ночи. Через милю вниз по реке мы подошли к пристани около армянской рыболовецкой станции на левом берегу, чтобы взять двух пассажиров. К моему большому удивлению, я увидел среди тех, кто вышел из кибитки, служившей жильем для работников рыболовецкой станции, русского солдата, одетого по всей форме. Затем мы двинулись дальше, насколько я могу судить, около полутора миль, отталкивая лодку от берегов кольями на крутых поворотах, потом прошли широкий эстуарий, пересеченный островами, поросшими деревьями, вероятно, начало приближения дельты; ведь, в отличие от Аттерека, у Гюргена был один длинный и судоходный канал в открытое море. Здесь снова повстречались обширные рыболовецкие станции, и вдоль берега в южном направлении мерцали огни. Мне сказали, что там расположена крупная рыбацкая деревня. Я укрылся под полубаком и укутался в овчинную накидку, после того, как испил немного чаю, сделанного на огне, разведенном в мелком железном тазике, поставленном на плоские кирпичи. Я заснул крепким сном, и было, полагаю, шесть часов утра, когда, после примерно девяти часов пути, мы бросили якорь около ровного берега Чикизляра. Мои спутники сказали, что за ночь много раз меняли галс(173), из-за неустойчивости направления ветра; им пришлось с трудом выруливать, так как ветер подул от берега, и вода отхлынула назад, а глубина значительно уменьшилась. Моряки взяли с собой немного диких уток, фазанов, и овощей для продажи в лагере, где надеялись получить за этот товар, в худшем случае, в четыре раза больше, чем в своей деревне. Меня доставили как можно ближе к берегу в таймуле, но, как ни была мала осадка этого выдолбленного каноэ, пришлось идти вброд, по меньшей мере, пятьдесят ярдов по отмели, пока я достиг того, что с полным основанием можно назвать сушей. Лагерь еще погружен в дремоту; вероятно, если бы все уже встали, что позднее и произойдет, меня бы сразу спросили о цели визита. Еще не открылся ни один магазин или лавка, и пришлось пока искать гостеприимства в кибитке старого знакомого экс-пирата Мулла Дурды, кто, верный традициям своего народа, был уже на ногах и активно занимался делами. Он имел репутацию очень богатого туркмена, и если судить по его дому, переполненному внутри до крыши ящиками с чаем, рулонами миткаля и другими товарами, то он, пожалуй, был процветающим торговцем. Какое-то время спустя стали появляться обитатели лагеря, и открылся главный дом развлечений, огромное беспорядочно сколоченное из досок строение с крутой крышей, собственность итальянского маркитанта, известное как Гранд Отель. Это было место, где столовалось много офицеров штаба, и меня узнали сразу несколько человек, как только я появился за столиком для завтрака. Добившись аудиенции, я предстал перед старым другом полковником Маламой, начальником штаба, продолжавшим занимать должность, которую имел при генерале Лазареве. Он выглядел значительно постаревшим и уставшим, хотя не так много времени прошло с нашей последней встречи, и я не был удивлен этому, принимая во внимание, что он прошел через ужас первого штурма Геок Тепе, и полностью нес свою долю ответственности за стремительное отступление от стен крепости. Я попросил передать генералу Муравьеву, что прибыл с целью испросить его позволения остаться в Чикизляре и следовать с войсками во время операций, и он обещал сделать, как я просил, как только увидит генерала. Я провел день, слоняясь по лагерю, и почти не нашел изменений в его внешнем виде; по сравнению с тем временем, когда я был здесь в последний раз, лагерь был куда менее оживлен, потому как многие военные переправлены на западный берег Каспия, где и расквартированы на зиму. Вечер был скрашен довольно горячей дискуссией между мной и несколькими офицерами инженерных войск по вопросу действующей границы между Персией и русской Закаспийской областью, один из них с жаром утверждал, что Аттерек до самых его истоков был, и не мог не быть, законной границей, и что так и обусловлено договорами. На следующее утро, едва рассвело, меня разбудил громкий стук в дверь маленькой каморки, в которой я спал. Командир батальона, майор, с которым мы прежде были в очень дружеских отношениях, в сопровождении шефа полиции лагеря, некоего Тимур-бега, мусульманина и лейтенанта кавалерии, явились передать мне приказ генерала Муравьева немедленно покинуть лагерь и возвращаться в Гумуш Тепе, или в любое другое место, в какое мне заблагорассудится, при условии, что я покину российскую территорию. Я попросил разрешения остаться до завтрака, и потом, в сопровождении тех же офицеров, отбыл на берег, где меня ждала специально приготовленная для моей переправки в Гумуш Тепе лодка. Майор энергично выражал свое сожаление по поводу того, что мне так приходится покидать Чикизляр, он знал, в каких хороших отношениях был я с генералом Лазаревым и с генералами Борчем и Витгенштейном. Генерал Муравьев не виноват, говорил он. Прошлым вечером пришла телеграмма, то ли из Тифлиса, то ли из Санкт Петербурга, - этого он не знал, - в ответ на запрос генерала обо мне, и в ней содержался безапелляционный приказ проследить, чтобы я покинул место тотчас же. Таймул подвез меня к борту люгера, и я обнаружил, что там уже достаточно много пассажиров, всего около пятнадцати человек. Мы отплыли около восьми часов, устроившись на грубых шпангоутах(174) примитивного судна, чтобы быть как можно дальше от трюмной воды, которая неприятно переливалась туда-сюда. Появился курительный аппарат, по размерам и виду очень похожий на волынку горцев Шотландии, и началась обычная передача его по кругу из рук в руки. Мы отдалились на пару миль от берега, и теперь с нашего суденышка могли едва различить длинные полоски низкого берега, которые, если бы не редкие песчаные холмы, едва давали представление о направлении, где находится суша. Далеко впереди, как голубая мечта, пролегли на юг персидские горы. Шли вполне благополучно до приближения вечера, когда ветер почти полностью прекратился, и пришлось перейти на весла, с помощью которых ползли весьма медленно. За пару часов до заката снова ожил бриз, и мы резво полетели, подгоняемые им. Компания была очень веселая; многие, как выяснилось из разговоров, успешно провели свои торговые сделки в лагере. Некоторые позволили себе такое немусульманское удовольствие как бутылочное казанское пиво, купленное в питейных лавках Чикизляра, несомненно, не считая себя ослушниками наставлений Корана на этот счет. Более слабые мусульмане всегда находят себе оправдание за чрезмерное увлечение водкой, араком и бренди под предлогом того, что Мухаммед запрещал только вино. На борту с нами был мулла, который демонстрировал свою набожность, с великим упорством читал молитвы большую часть пути; и, хотя мы сидели кучкой в одном узком месте, почти касаясь друг друга, настойчиво прикладывал руки ко рту, как муэззим, и призывал верующих к молитве, будто все те, кто имел возможность откликнуться на его призыв, не находились у него под локтем.
   Мне не понравился вид неба, когда мы въехали в русло Гюргена. Сияющие облака закрывали солнце, злой блеск на воде, - признаки, которые в этой части мира предвещают приближение бури. Ветер снова прекратился, и наступила мертвая тишина. Люгер пришлось вести на веслах, отталкиваясь баграми, почти всю дорогу от устья реки до деревни. Угрожающий желтый штормовой свет отражался на мачтах лодки, и злые красные полосы показались над очертаниями снежного покрова Эльбурца. Свинцовые воды Гюргена замерли в "мертвом штиле", солнце зашло и призыв муэззима, как будто некоего демона бури, разорвал гнетущую тишину, охватившую землю и небо. Не успел я и нескольких минут пробыть на берегу, как стремительные клубы тумана появились вдоль линии горизонта на западе, и вскоре буря обрушилась на нас. Повезло, что мы успели выйти на берег. Буря ударила по деревне с такой силой, которой прежде мне не доводилось испытывать. Скот дико метался по сторонам, верблюды пробивались там и тут своим неуклюжим бегом, резко размахивая хвостами. Вечернее небо невольно напомнило сцену торнадо, свидетелем которой я однажды был в Сент-Луисе, в Миссури, и рокочущий шум ветра и дождя, захлестнувших селение, еще больше оживил в моей памяти тот случай. Вскоре наступила кромешная тьма, общее смятение охватило Гумуш Тепе. Нефтяные факелы мелькали во всех направлениях. Пошли срочно в дело веревки и колья, и всеобщий гам, смешанный с шумом бури, придал месту вид сцены какого-то неземного сражения. Эти внезапные бури с моря так часто происходят здесь, что я недоумевал, почему не предпринимаются постоянные меры предосторожности против их непрекращающейся ярости. Когда я спросил старого Дурды, почему он не оставляет свою кибитку всегда перевязанной веревками, не подпирает ее кольями для поддержки строения против бушующего ветра, а убирает все укрепления сразу после окончания бури, он откровенно ответил, что если оставит свое снаряжение хотя бы на одну ночь снаружи, то оно исчезнет еще до наступления утра, - хороший и убедительный довод за то, чтобы поместить его в надежное место вовнутрь. Эта буря была худшей из тех, что случались в последнее время, и я не мог удержаться от поздравлений себя и своих попутчиков в том, что мы успели сойти на берег прежде, чем она яростно ударила по нам, в противном случае, несомненно, никто не достиг бы земли. В нескольких милях к югу, на станции Кенар Гез, здание персидской таможни, - правда, не очень прочное здание, - сначала потеряло крышу, а потом и вовсе было разрушено, и три человека утонули. Деревянный пирс переломило пополам, а несколько небольших судов выбросило на берег. Эта буря, в отличие от других, произошедших в бытность мою в Гумуш Тепе, отнюдь не была короткой. Она продолжалась с неослабевающей силой большую часть ночи. Ближе к полуночи начался град, потом сильный снегопад. Когда я утром выглянул на улицу, то увидел в ярком солнечном свете широкие сверкающие просторы первого снега. Никогда еще эти долины не представали передо мной в таком виде. Странно, что, в то время как в течение января и февраля погода была сравнительно мягкой и теплой, теперь, в более поздний период, стала резко холодной, и мы оказались, в сущности, в разгаре зимы. Снегопад, похоже, был обильным, поскольку покров на открытой местности составил целых шесть дюймов. Нанесло большие сугробы при любом препятствии по курсу ветра, в том числе с соответствующих сторон кибиток. Все занялись уборкой снега с войлочных покрытий, расчисткой дорожек от двери к двери. Собаки, на удивление, стали незаметны, съежились в укрытых углах вне досягаемости резких порывов ветра, свистящих и стонущих по селению. Никогда я не видел такой внезапной и поразительной перемены, в столь короткий период, всей поверхности земли.
   Обнаружив, что мой последний шанс получить повторное разрешение на устройство в русском лагере потерян, я решил вернуться в Астерабад. Там я планировал посоветоваться с моим другом господином Черчиллем относительно дальнейшего курса следования. В Астерабад как раз направлялся со своим обычным двухнедельным отчетом о передвижениях русских туркмен, действующий здесь в качестве агента британского консула. По очевидным причинам я воздержусь от указания имени курьера. Следующим за бурей утром, в сопровождении этого человека и моего слуги, я вышел на привычный маршрут в направлении Кара Сули Тепе, откуда дорога поворачивает в юго-восточном направлении к Ум Шали, одному из ключевых пунктов, через который проходят туркмены, пересекающие реку Гюрген в обе стороны. В глубине долины, где нет даже ни одного кустика футом в высоту, чтобы защитить от пронизывающего ветра, я смог полностью понять неоценимость туркменского овчинного кызгына, а также удлиненность его рукавов, в которые можно удобно укутать руки. Сам холод не настолько страшен, чтобы жаловаться, но пронизывающий ветер, беспрепятственно проносящийся по этим широким просторам, придавал ему такую остроту, которую, чтобы оценить, нужно испытать. Долина, растянувшаяся между Гумуш Тепе и Кара Сули Тепе, в основном, необитаемая, довольно недалеко отступала от деревни, чтобы можно было отправлять на ее пастбища верблюдов и отары рано утром и пригонять их домой к ночи, но дальше этих мест пейзажи, действительно присущие степям, предстали перед моим взглядом. Здесь, на расстоянии в четыре-пять миль друг от друга, расположены мелкие группы кибиток, каждая такая группа состоит из десяти-двадцати жилищ, поставленных для того, чтобы пасти бесчисленные стада и отары, как обычно, раскиданные по всей равнине. Жители этих хижин встречались теперь во всех направлениях, собравшись в небольшие группы то там то здесь, куда только хватало глаз. Когда их застал снежный тенкис, они забеспокоились о своих овцах и ягнятах, разбросанных на мили вокруг под присмотром нескольких пастухов и принявших на себя всю ярость зимней бури. Зная уже по опыту, к каким печальным результатам это может привести, они поспешили отразить, насколько возможно, страшный удар тенкиса по их стадам, и везде можно видеть укрытия, быстро сооруженные из того, что было под рукой. В этих отдаленных деревеньках я встречал во все времена года некоторые предметы, чье назначение неоднократно вызывало у меня безответный вопрос. Это были фашины из гигантского тростника, двадцать футов в длину, восемнадцать дюймов толщиной на одном конце, где собраны торцы камыша, и вполовину этой толщины на другом конце, где перистые верхушки перевязаны в пучки. Теперь я понял, куда их применяли. Делали покатое углубление примерно фута на три относительно поверхности земли, завершающееся траншеей. Вырытую землю набрасывали в виде парапета и хорошо утрамбовывали. Парапет выставлялся под прямым углом к направлению ветра, а пологий склон спускался к нему с противоположной стороны. Камышовые фашины укладывали отлого, под углом в сорок пять градусов, с внешней стороны на парапет, толстой стороной зарывали в землю и закрепляли столбиками, так, что перистая сторона нависала над траншеей в том же направлении, куда дул ветер. Под покровом парапета и отлогой крыши, образованной фашинами, сгрудились овцы, будучи там, в определенной степени, защищены от порывов ветра и относительно вертикально падающего снега и града. Ширма такого вида давала сносное укрытие от ненастья более выносливым животным, верблюдам, коровам, и взрослым овцам, размещенным в тридцати или сорока футах от парапета, в то время как молодые ягнята и детеныши прижимались друг к другу прямо в траншее. В некоторых случаях на возведение таких сооружений не было времени, и фашины закрепляли в нужном положении посредством горизонтальных кольев, положенных на верхушки столбиков, установленных вертикально в землю. Там, где фашин не было, селяне вынесли свои стеганые одеяла и войлочные паласы, прикрепляли к деревянным планкам, о которых я выше сказал; удерживаемые в вертикальном положении кольями, просунутыми в их нижние концы, они дают какой-то приют части овец, менее выносливой к суровости погоды. Эти меры предосторожности, однако, не подоспели вовремя, потому что кругом валялись мертвые и умирающие ягнята и овцы. Мужчины с длинными ножами переходили от одного поверженного животного к другому, перерезая их глотки, чтобы убедиться, что кровь течет. В случае если кровь, хоть немного, но вытекает, тушу забирают в село для употребления в пищу; если нет, мясо достается деревенским собакам, а также волкам и шакалам, которые появятся непременно, как только солнце зайдет за горизонт. Количество животных, погибших в этот снежный тенкис, если судить по моим наблюдениям за ограниченным местом, по которому я проезжал, должно быть огромным.
   По мере нашего продвижения дальше на восток, снега становилось заметно меньше, а когда мы достигли обычного места переправы на Гюргене, Ум Шали, он почти полностью исчез. Даже в этот ранний сезон года полуденные часы были очень теплыми. Мы тщетно пытались найти здесь переправу. Вода начинала подниматься, и было бы очень неосмотрительно и рискованно переправляться самим. Соответственно, мы продвинулись вперед, пять или шесть миль дальше на восток, почти до самой персидской крепости Мехемет Гюрген, стоявшей за рекой, на излучине; река здесь резко поворачивает на юг. Тут мы встретил Ил Гельди Хана, туркменского вождя, о котором я уже говорил; с ним мы совершили поход верхом в Чикизляр. Он был занят передвижением одной из деревень на более благоприятный участок пастбищ. Значительная доля кибиток и домашних принадлежностей были уже на месте, а остальные постепенно прибывали. В этой части мира нет колесных транспортных средств. Ближайшее приближение к чему-то вроде повозки, которое я видел, состояло из цилиндрической плетеной корзины, похожей на габион(175), около четырех футов в длину и два с половиной фута в диаметре, без крышки и дна. В корзину воткнуто копье, и человек, верхом на высокой туркменской лошади, с женой позади себя, держал другой конец копья в руке, таким образом, увлекая корзину за собой. В ней было уложено сено, несколько домашних вещей и другое мелкое имущество. Похожие корзины можно было видеть установленными на некотором расстоянии друг от друга. Это полевые кормушки для лошадей, они не давали сену разлететься от ветра, что бы произошло на открытом пространстве. Домашний скарб везли на спинах верблюдов, мужчины и женщины ехали верхом. Кругом стояли деревянные остовы кибиток, еще не покрытые войлоком, выглядели они в точности как множество огромных клеток для попугаев. Женщины в их цветастых одеждах, как обычно, заняты тяжелой работой, возводя жилища; мужчины лениво сидели вокруг, покуривая водные трубки и разговаривая, ружья и мушкеты лежали симметричными рядами на земле неподалеку. Даже тут, на самой безопасной из всех переправ, достичь противоположного берега было ни в коем случае не легким делом. Проводник, посланный Ил Гельди Ханом, верхом на очень высоком верблюде, шел впереди, животное продвигалось по кривой линии против течения, осторожно нащупывая дно огромными ногами с подушечками, чтобы не оступиться со своего рода гребня на дне, который в этом месте обеспечивал брод. Пытаться переходить реку вброд без проводника очень опасно; даже там, где поток легко перейти, крутые и скользкие берега из желтой глины представляют собой серьезное препятствие. Моя лошадь раз полностью потеряла опору и оказалась под водой, к немалому ущербу для содержимого моих седельных сумок. Выбравшись на противоположный берег, она с великим трудом преодолела крутой подъем, но у самой вершины, приблизительно, на высоте двадцать пять футов над поверхностью реки, она оступилась, и соскользнула назад в реку. В итоге мне пришлось спешиться прямо в воду, глубиной по пояс, и карабкаться наверх на четвереньках, полностью заляпавшись липкой глиной. Верблюд, на котором ехал проводник, благодаря его длинным ногам, удачно перешел поток, но на берег совершенно не смог подняться. Вначале, опираясь на колени, он продвинулся на несколько футов, но потом, устав, лег, вытянув шею на манер огромной улитки, и в этом положении скатился назад дюйм за дюймом в воду, где встал, издавая рыки неудовлетворенности, какие только может воспроизвести верблюжья глотка. Проводник должен был сопровождать нас до Астерабада, но вследствие полной невозможности вытащить верблюда на берег, нам пришлось продолжать движение без его компании.
   Хотя на южной стороне реки снега совсем не видно, - факт, не вызывающий удивления, он исчез под горячими лучами полуденного солнца, - мы постоянно встречали трупы овец, ягнят и козлят, многие из них в очень искалеченном виде, подверглись уже нападению волков, шакалов и собак. Когда стало ясно, что этой же ночью достичь Астерабада не удастся, я остановился в селеньице из кибиток, расположенном, примерно, в двух часах пути верхом от города, на северной опушке зарослей. Здесь шли ливни предшествующие две недели, и реки и ручьи повсюду постепенно начали наполняться. Даже Кара Су, которая обычно представляет собой цепь болот, соединенных незначительными речушками, теперь стала очень заметной и совершенно непроходимой вброд рекой. В деревне через нее было перекинуто несколько очень шатких мостов на скорую руку, из бревен и веток. Поблизости от этого потока, который впадает в море в Кенар Гезе, земля, куда хватает глаз, покрыта грибами, некоторые экземпляры достигают размеров обеденной тарелки. Вначале я очень опасался применять их в пищу, но, видя, что местные свободно едят их, я тоже попробовал, и нашел превосходными. По вкусу точно такие же, как и съедобные английские грибы. Я часто встречал огромное количество этих грибов вдоль Гюргена, рядом с Гумуш Тепе, но, из-за огромных размеров, считал, как само собой понятное, что они несъедобны. За половину краны можно приобрести количество, которое с верхом наполнит обычную раковину для рукомойника. Молодые черепахи ползают во множестве повсеместно; расцвело огромное число одуванчиков. Трава и камыш растут в южной части этой долины, растянувшейся от Гюргена до Кара Су, очень пышно, благодаря прекрасному снабжению водой в сочетании с теплом, и я очень удивлен тому, что кочевники не обжили этот район более основательно. Наверное, они боялись находиться слишком близко к центральной администрации Астерабада, такое расположение могло сильно увеличить вероятность дополнительных поборов местных властей. Я провел ночь в кибитке, предоставленной в распоряжение мне и моему слуге, поскольку не требует разъяснений тот факт, что мы не доверились бы поодиночке никому из деревенских обитателей на всю ночь. Они принадлежали к племени туркменов ата бай, особенному среди туркменов, с очень плохой репутацией. Тут, кстати сказать, исчезли несколько персов, пытавшихся пересечь эту часть долины незадолго до нашего прибытия.
   Рано утром я выехал по узкой тропе через заросли гранатового дерева и других колючих кустарников. Снег, упавший здесь в больших количествах, растаял, и глинистая грязь, целых восемнадцать дюймов в глубину, делала тропу почти непроходимой. Утомительные часы ушли на тяжелое преодоление этого хаоса. Мы прошли несколько укрепленных персидских деревень, расположенных на полянах, расчищенных для обработки почвы, одна из которых занимала верхушку древнего тепе, или кургана. Возможно, он представлял собой точную картину того, как выглядели все такие курганы, усыпавшие долину в северном направлении, когда эта земля была населена. Кругом виднелись тропы кабанов, и, время от времени, когда мы искали обхода грязной канавы, вдоль которой продвигались, уходя в сторону в поле, видели группы из пяти-шести кабанов, с их выводками, шумно выскакивающих перед нами, и убегавших прочь, в глубину зарослей. Было около двух часов пополудни, когда, совершенно измотанный, я привязал уздечку моего коня к воротам британского консульства в Астерабаде.
  
  
   В ОКРЕСТНОСТЯХ АК - КАЛА
   Несколько дней я оставался в Астерабаде, наслаждаясь любезным гостеприимством господина и госпожи Черчилль в британском консульстве, и пытаясь восстановить свои силы после туркменского распорядка дня, которому мне пришлось так долго следовать в Гумуш Тепе, а затем предпринял экспедицию к персидскому приграничному форту Ак-Кала, расположенному на берегу Гюргена. Это единственное место, где через реку переброшен мост, и где, соответственно, ее можно пересечь в любой сезон года. Поскольку в этих долинах всегда опасно находиться одному или вдвоем, а в особенности во время, подобное тому, о котором я рассказываю, когда негодяи всех мастей повылезали из своих щелей, я решил сначала направиться в персидский лагерь Нергиз-Тепе и попытаться получить эскорт. Сопровождаемый своим слугой, армянином из Еревана, который пошел со мной из Чикизляра после того, как умер Лазарев, я поскакал на север, в направлении укрепленной деревни Мехемедабад, расположенной в нескольких милях в стороне, посреди леса. Во время этой поездки дурное поведение слуги сильно меня раздосадовало и обеспокоило. Он был очень труслив по характеру и, чтобы заглушить свои страхи перед опасностями, которые он ожидал от поездки по лесу, очень заметно приложился к вредному алкогольному напитку, называемому здесь арак, и в пути продолжал поддерживать себя из бутылки до такой степени, что стал совершенно пьян, или, по меньшей мере, претворялся таковым. Он жестоко обращался с лошадью, ударяя ее беспощадно промеж ушей тяжелой нагайкой, при этом каждый раз едва удерживался в седле. Я несколько раз приказывал ему прекратить так делать, но он оставлял мои слова без внимания, а потом вообще обнаглел. Он заявил, что возвращается, и, повернув лошадь в направлении Астерабада, поскакал туда, увозя с собой весь мой багаж. Я крикнул ему, чтобы вернулся, и, вытаскивая револьвер, пригрозил, что буду стрелять, если он не послушается. Он не обратил никакого внимания на угрозу, и пришлось скакать за ним. Схватив его лошадь за уздечку, я приказал спешиться. Он попытался ударить меня рукоятью своего кнута, но я уклонился от удара, резко соскочил с лошади, схватил его за каблук сапога и сбросил из седла в грязь, где и оставил валяться.
   Вновь сев в седло, я взял вторую лошадь за узду и отправился один в Мехемедабад, который был уже недалеко. Некоторые его жители, взобравшиеся на крепостные стены, оказались свидетелями этой сцены, и у них создалось впечатление, что я убил своего слугу. Но даже если и так, это не вызвало бы большого удивления, поскольку подобные события здесь совершенно в порядке вещей; и, когда я въезжал в ворота небольшого форта, они сгрудились вокруг меня, чтобы просто удовлетворить свое любопытство, спрашивая, что мне сделал этот человек. Я ответил, что он был пьян и дерзок, отказался сопровождать меня и пытался удрать назад в Астерабад с моими пожитками; что я сбросил его с лошади; и что, несомненно, они найдут его спящим там же, где я и оставил его, - посреди грязной дороги. Я спросил затем, есть ли из присутствующих кто-либо, кто был бы так любезен сопроводить меня до персидского лагеря Нергиз-Тепе, обещая неплохое вознаграждение. Сначала произошло замешательство, но некоторое время спустя один молодой парень выступил вперед и вызвался пойти со мной. Я дал ему вторую лошадь, и мы углубились в лабиринт зарослей вперемешку с болотами, пока не вышли к берегу Кара Су, которую пересекли вброд не без труда, и еще через четверть часа езды верхом оказались в лагере. Здесь я освободил проводника, дав ему несколько монет, и сразу направился к генералу Вели Хану, который был столь любезен, что распорядился поставить для меня палатку. Я провел в лагере день, там же заночевал. На следующее утро генерал Мустафа Хан, командующий всеми силами и правитель Астерабада, любезно предоставил эскорт в восемь всадников, которые должны были сопроводить меня до Ак-Кала, примерно четыре часа верхом на северо-восток. Эти всадники были потомками членов афганской колонии, основанной вокруг Астерабада Надир Шахом, по его возвращении после завоевания Индии. Их здесь, я полагаю, шесть или семь сотен человек в подчинении непосредственно астерабадской администрации. Они, в большинстве своем, магометане-сунниты.
   Мы поскакали в восточном направлении, по совершенно ровной земле, покрытой короткой молодой травой, похожей на ту, что растет на наших холмах, иногда, то здесь, то там, встречались тамариск и верблюжья колючка. Скот в больших количествах пасся по равнине, и мне довелось наблюдать интересный пример животного инстинкта. Один из эскорта подбил куропатку, которая взлетела прямо перед ним, и кровь сильно раненой птицы пролилась на дерн. В это же время другой всадник остановился, чтобы поправить седельную подпругу, и, пока мы стояли, с нами поравнялось стадо мелких черных коров с пастухом. Они шли спокойно, но, когда самая первая подошла к месту, где была пролита кровь куропатки, она понюхала воздух расширенными ноздрями, жалобно мыча. Несколько других собрались около нее, повторяя те же действия, а потом они все припустились бешеным галопом, вытянув напряженные хвосты, кружась вокруг этого места. Маневр был повторен несколько раз, с тем же мычанием, что и в процессе обнюхивания крови. По мере нашего продвижения, я заметил большое количество иголок дикобразов, иголки каждого животного находились все вместе, там, где разлагалось тело. Мусульмане считают это животное нечистым, и я помню, как однажды сильно обидел муллу, показывая место на карте иголкой дикобраза.
   Мы пересекли реку Кара Су еще раз, в обратном направлении, по высокому мосту на нескольких арках, через который проходила мощеная дорога Шаха Аббаса Великого. Мост был очень основательным, и на каждой его стороне находился высокий кирпичный обелиск, покрашенный в белый цвет, как указатели для приближающихся путников, а также в качестве бакенов среди опасных болот, примыкающих к реке в этих местах. За мостом мы повернули прямо на север, и вскоре увидели Ак-Кала.
   Ак-Кала находится в тридцати милях от моря, на берегах Гюргена, в примерно трех часах пути верхом на север из Астерабада. Это персидская военная станция на реальной границе, - ведь Гюрген, практически, является границей империи на этом участке. Место интересное с исторической точки зрения. Раньше оно называлось Гюрген, и около века назад это был цветущий город с многочисленным населением. Здесь находилась резиденция одной из двух соперничающих ветвей великой семьи Каджаров, от которой происходит ныне правящая династия. Вторая ветвь имела своим центром Астерабад. После серии кровавых сражений, астерабадская семья преуспела в утверждении превосходства, за сим последовало разрушение Гюргена. Руины города представлены осыпающимися стенами из обожженных на солнце кирпичей, с множеством башенок, окружающих продолговатое пространство в пятьсот или шестьсот ярдов в длину на четыреста в ширину. Внутри перемешаны кучи земли, черепицы и мусора, указывающие на участки бывших жилищ. Грифы и канюки(176) сидят весь день на этих грустных курганах; змеи и шакалы находят приют среди разбросанных зарослей ежевики. Вне стен заметны следы широких стойбищ, - возможно, принадлежащих осаждающим армиям; и до сих пор осталось сухое русло древнего канала, по которому сюда поступала вода из Кара Су. Такое снабжение приходилось использовать, потому что, хотя город и примыкал одним краем к берегу Гюргена, большая глубина русла, промытого его потоком, и отвесный характер берегов, делали тяжелым и утомительным обеспечение всего населения путем черпания воды бадьями. Современный форт Ак-Кала (Белая Крепость) располагается на участке древней цитадели в северо-восточном углу старого города. Он занимает около ста пятидесяти квадратных ярдов. На каждом углу - кирпичный бастион. Куртинные (177) стены из необожженного кирпича, в очень ветхом состоянии. Местами основания стен так осыпались, что осталось только несколько дюймов толщины, и делать объезд по крепостной стене - рискованное предприятие. При устройстве бойниц особое внимание было уделено безопасности защитников, поскольку щели по форме и размерам как будто проделаны обычным метловищем в сырой глиняной стене. На каждом бастионе установлена старомодная бронзовая двенадцатифунтовка, рядом с которой стоит дикого вида артиллерист в рваной накидке из голубого миткаля, облицованной красными хлопковыми галунами, в лохматой огромной коричневой овечьей шапке, как у туркменов. Постом командовал полковник. Он имел под своим началом пятьсот или шестьсот неопределенного вида солдат, некоторые были вооружены старыми гладкоствольными мушкетами. Отборная группа вооружена очень длинными ружьями персидского производства, снабженными вилообразной сошкой в качестве подставки, как средневековые аркебузы(178). Высокий кирпичный мост, перекинутый через реку, имел четыре арки, северный его конец защищен разваливающимся барбаканом(179). На северном же берегу реки расположены обширные развалины старого города, или, скорее, его окрестностей, все из необожженного кирпича. Посреди них стоит большой современный кирпичный дом, построенный прежним комендантом. Со стен форта глазу открываются бесконечные просторы долины, ровность которой нарушается только случайной кучкой туркменских хижин и огромными остатками укреплений вдоль так называемой стены Александра, которые здесь бегут параллельно Гюргену на расстоянии две или три мили от него дальше к северу. В поле зрения попадают три медрессе, или учебных заведения, для посвящения туркменских студентов в духовенство. Постоянных учреждений такого рода среди кочевников очень мало. В строительстве зданий использовались большие плоские тяжелые кирпичи, взятые из Кизил-алана и его старых крепостей. Это квадратные строения, сорок футов по каждой стороне, двухэтажные, с покатой крышей с широкими карнизами, покрытой красной черепицей, которая тоже взята из древних руин. Все объекты, из-за оптической иллюзии, кажутся огромными и парящими, оторванными от земли в колыхающемся опаловом мираже.
   Мне неизвестно, велись ли до настоящего времени сколько-нибудь систематические раскопки старинных укреплений и курганов; полагаю, что таковые очень окупили бы себя. Даже случайные раскопки, проводимые в погребальных целях туркменами, поскольку они всегда избирают возвышенные участки для этих целей, приводят к обнаружению серебряных монет и древних гончарных изделий времен Александра Великого. В сорока или пятидесяти милях к югу вздымаются, ярус за ярусом, огромные хребты горной цепи Эльбурц, в то время под снегом почти до основания. В подножье их, наполовину скрытые окружающими густыми лесными зарослями, гнездятся едва различимые башни Астерабада; и там и тут огромные столбы густого черного дыма вздымаются в неподвижном воздухе, пока клубы их не образуют облака, высвеченные солнцем. Они происходят от сжигания обширных зарослей камыша, что вынуждены делать крестьяне в борьбе против бесчисленных кабанов, сильно вредящих рисовым полям, как в процессе вегетации, так и при созревании урожая. После заката ворота форта надежно запираются, и никто из гарнизона совсем не выходит за стены, разве только значительными силами. Здесь нечто вроде необъявленной войны между персами и туркменами, преднамеренные убийства, совершаемые каждой стороной, смотря, кто в данный момент сильнее, происходят довольно часто. В качестве достаточного примера существующих настроений может служить следующий инцидент, произошедший, когда я был на пути в Ак-Кала.
   Меня сопровождал от персидского лагеря на Кара Су, как я уже говорил, эскорт из восьми всадников. Выдвинувшись достаточно далеко в долину, мы увидели приближающегося туркмена, скачущего легким мерным галопом, который местные лошади могут держать без устали часами. Когда всадник находился в пределах двухсот ярдов от нас по левой стороне, молодой перс из моего сопровождения вытащил револьвер и, обзывая туркмена кафиром и сыном шайтана, прицельно выстрелил в него четыре раза. Туркмен, явно не прячась, продолжил свой путь, пока не объехал нас сзади и не оказался в, примерно, четырехстах ярдах справа, рядом со своей деревней. Тут он снял с плеча длинное ружье и послал пулю, которая пронзительно просвистела в неприятной близости от наших голов. Тогда некоторые из сопровождения открыли по нему беспорядочную стрельбу, он трижды ответил на комплимент, причем каждый раз пули пролетали очень близко. И мы, и он продолжали двигаться, расстояние было значительным, опасность попадания определенно малой, но в целом событие показывает дух взаимоотношений двух народов. Этот самый перс, завязавший перестрелку своим револьвером, был бы далеко не так демонстративно агрессивен, будь он один или в сопровождении одного-двух своих соплеменников. Я сказал ему, что считаю довольно рискованным уводить всю армию так далеко от Астерабада, ведь тысяча или около того туркменов могли запросто сделать сюрприз и разграбить город, пока защитники отсутствуют. "Какая там тысяча! - воскликнул он, - сотни хватит для этого, а заодно и обратить в бегство всю нашу армию. Туркмены никогда не отступают, не то, что мы." Сказанное им было недалеко от правды, и показывало, что военный престиж персов невысок, даже в их собственной оценке.
   "Сертиб" (подполковник) Лютфвели Хан, местный командующий, принял меня и моего молодого компаньона-перса очень любезно, провел нас в форт. С большим трудом удалось пересечь некоторые разломанные участки крепостного вала, размытого дождями до глубоких канав и скользких склонов. Полковник степенно сообщил, что Его Величество Шах отдал приказы об устранении этих дефектов, и что, несомненно, так оно и будет в ближайшие дни. Я был очень удивлен при виде этого офицера, шествующего величаво в сопровождении двух таинственных прислужников, один из которых скрывал под своей внушительной накидкой бутылку арака, а второй нес набор особых, только персам присущих медных сосудов для питья в виде полушарий. Стоило нам только добраться до какого-нибудь подходящего для отдыха места, как, например, внутреннее помещение одной из башенок флангового бастиона, как тут же ловко шли в ход бутылка и чаши, и начиналось свободное передвижение запрещенной жидкости. Полковник сказал мне, что он устал от своего одинокого удаленного поста здесь, в диком краю, и что ему уже безразлично, когда его заменят. Я спросил, не угрожают ли туркмены его спокойному несению службы, но он ответил, что охраной занимается очень многочисленный гарнизон и что всадники пустыни боятся его артиллерийских орудий, и, кроме всего прочего, они ничего особенного не обретут, даже если им удастся захватить это место.
   Северная сторона древнего города Гюрген, один угол территории которого занят фортом Ак-Кала, лежит прямо вдоль реки, берега здесь идут отвесно вниз сразу от основания стены. Обычный уровень воды - тридцать пять футов ниже уровня поверхности земли, а то и более, и полностью недосягаем, за исключением определенных пунктов, где проделаны зигзагообразные тропинки, чтобы скот мог спускаться. Во время моего посещения Гюрген постепенно наполнялся, и полковник сообщил мне, что несколько дней назад двое его людей утонули, купаясь чуть выше моста. На закате он угостил нас обедом; составил компанию на редкость удивительный священник, который, после того как пропел положенный призыв к молитве надтреснутым дрожащим голосом, по какой-то причине, известной только им самим, взятым на вооружение шиитскими муэззимами для таких случаев, так невыгодно отличающимся от полных, богатых и, в самом деле, мелодичных тонов туркменских крикунов, - очень раскованно приложился к араку и развлекал компанию персидскими комическими песнями. Одна из них, соль которой я не смог уловить, показалась полковнику настолько изысканно смешной, что он был вынужден лечь на спину на своем ковре и крепко схватиться за живот, в то время как все члены его содрогались в конвульсиях смеха. Обед закончился, еще несколько медных кубков с араком опорожнены, и мы ушли, согласно обычаям Персии, в наши спальни. Полковник занимал большую и просторную кибитку на широкой платформе над одними из северных ворот. Моя комната находилась в основательном кирпичном строении неподалеку. Я обратил внимание на любопытные поэтические строки, записанные над камином в этом помещении. Запись была выполнена на персидском языке, очень аккуратным почерком, прямо над центром очага, и имела следующее содержание: " Мы здесь собрались вместе вокруг огня, как мотыльки к свету; мотыльки иногда обжигают крылья; этот свет - пламя, а мы - мотыльки." Автор не указал только, не обжегся ли он сам во время написания этих строк.
   Пока я находился в Ак-Кала, полковнику пришло большое количество писем, и я неоднократно наблюдал процесс, который часто замечал до этого в Астерабаде, - любопытный способ, которым мирза, или секретарь, готовил каждое из них на рассмотрение. Он срезал лишнюю бумагу, по всему периметру, аккуратно, ножницами, и оставшееся письмо передавал полковнику для прочтения. Это, оказывается, обязательная предварительная церемония перед чтением письма любой персоной, претендующей на определенное достоинство.
   На следующее утро мой молодой знакомый перс, как и весь эскорт, вернулся в персидский лагерь, в то время как я, сопровождаемый новым слугой, которого нанял там, пересек мост через Гюрген, и, следуя северным берегом реки, направился в Гумуш Тепе. Со всех сторон, и до самого горизонта, видны были многочисленные скопления кибиток, это туркмены пользовались нарождением молодой весенней травы для выпаса своих стад. Я не был полностью свободен от опасений, когда мы проезжали, одну за другой, эти группы жилищ кочевников, и много жадных взглядов ловил я за спиной, покидая пределы каждой из них. Я могу здесь сказать, что целью моего возвращения в аул Гумуш Тепе именно этим маршрутом было убедиться в утверждениях, которые доходили до моего слуха, дескать, большие стада верблюдов собирают в междуречье, чтобы держать их там наготове для обслуживания русских экспедиционных сил. Я хотел также изучить побережье реки между Ак-Кала и морем, так как до этого видел только участок его между Нергиз-Тепе и Каспием. Касательно берегов реки, я обнаружил, что вдоль всего этого расстояния они имеют такую же природную крутизну, но высота постепенно уменьшается по направлению к морю; уровень воды достижим только в определенных пунктах, да и там с трудом. То, что к северу от Гюргена было необычное скопление верблюдов, сразу стало ясно; и, более того, я мог убедиться в утверждении туркменов племени ата бай, которое они сделали, когда отказывались на тот момент поставлять верблюдов для русского транспорта, что в это время года животные работать не в состоянии и любые попытки заставить их работать насильно приведут к падежу или истощению. Ранней весной на этих долинах верблюды сбрасывают шерсть. Те животные, стада которых я встречал с короткими интервалами, выглядели действительно очень жалко. Их роскошная лохматая зимняя шерсть частично выпала со спин, или висела клочками, оголив кожу, черную и дряблую на вид. Они выглядели, в самом деле, полувареными. Вся долина покрыта комками верблюжьей шерсти, дети с корзинками ходили и собирали ее, видимо, имея в виду прясть нити, а потом ткать.
   Между Ак-Кала и морем расположено большое количество древних курганов, образующих собой завершенную тройную цепь; во многих случаях очень широкие неглубокие канавы, окружающие основания некоторых курганов, были полны водой последних дождей и снежной бури. Я пересек телеграфную линию Чикизляр - Астерабад напротив персидского лагеря, лежащего к югу от реки в Нергиз-Тепе, проследовал без помех через крупную деревню, где, во время первого путешествия из Чикизляра в Астерабад был вынужден прибегнуть к помощи своего револьвера, чтобы защититься от свирепых собак, и к полудню приблизился к аулу Ум Шали. Название этого места дословно переводится как "зерновая дорога", ум в татарском языке означает "дорога", а шали вид невзрачного коричневатого зерна, используемого, в основном, для кормления лошадей. Значительные площади земли были возделаны, благодаря тому, я полагаю, что появился готовый и выгодный рынок сбыта зерновых в соседнем русском лагере. У меня нет и тени сомнения, будь здесь достаточно транспортных средств, все эти широкие просторы туркмены быстро засеяли бы зерновыми культурами. До сих пор они имели обыкновение производить лишь столько зерна, сколько было жизненно необходимо для питания и на корм лошадям. За Ум Шали находятся широкие заросли гигантского тростника, достигающего обычно до пятнадцати футов в высоту. Почти на каждом шагу взлетали при нашем приближении фазаны (карагул), куропатки (кеклик) и особенная серебристо-серая птица наподобие шотландской куропатки, которую туркмены называют бирвелтек.
   Среди этих зарослей камыша я впервые после прибытия из Персии увидел волка. Он поедал останки овцы, либо погибшей при последнем шторме, либо им же и утащенной. Голова его находилась внутри овцы, но когда он вытащил ее, почувствовав мое приближение, то злобно взглянул на меня; морда была измазана кровью. Я выстрелил, и, видимо, задел его, потому что успел заметить, как со спины волка полетел клок волос, когда он яростно накинулся на меня. Лошадь дрожала от страха, очень мешая прицелиться. После второго выстрела враг поджал хвост и отбежал на расстояние, примерно, в сотню ярдов, уселся там и, облизывая свою кровавую пасть, уставился на меня, как бы говоря: "Когда надумаешь уйти, я вернусь к своему мясу."
   Заметив, что полдюжины фазанов, взлетевших рядом с нами, примостились в камышах невдалеке чуть правее, мы поспешили к ним, с неимоверным трудом продираясь сквозь заросли. Перистые верхушки камышей располагались гораздо выше голов, несмотря на то, что мы были верхом, и было совершенно невозможно точно сказать, в каком направлении мы продвигаемся. Фазанов мы не нашли, а, когда попытались вернуться, оказалось, что сбились с пути. Целых полчаса бродили вокруг, придавливая и рубя камыши, и, наконец, я начал серьезно подумывать о том, не поджечь ли их, не видя другой возможности выбраться из лабиринта, в котором мы оказались. К счастью, однако, наткнулись на узкую кабанью тропу, по ней вышли на большую поляну, посреди которой размещался мелкий пруд, очевидно, место сборищ кабанов. Отсюда во все стороны расходились тропы, и, выбрав одну из них, через минут двадцать мы оказались на сравнительно открытом пространстве, хотя и далеко от той дороги, с которой нас отвлекли фазаны.
   Рядом с Кара Сули Тепе, последним курганом, отделяющем меня от Гумуш Тепе, я заметил, по меньшей мере, пятьдесят или шестьдесят грифов и орлов на огромной высоте, парящих и кружащих над каким-то местом рядом с курганом. Чайки, в огромном количестве, тоже метались там из стороны в сторону. По мере приближения возникло впечатление, что земля покрыта местами каким-то белым материалом, издалека похожим на раковины устриц. Под Кара Сули Тепе протекает и впадает в Гюрген еще один Кара Су, - кажется, что туркмены дают это название почти каждому ручейку. Его русло и берега с обеих сторон были полностью покрыты разного рода рыбами, некоторые, еще живые, барахтались и плескались на мелководье, разделенном на лужи, между топкими берегами. Большинство, однако, уже сдохло и разлагалось на солнце. На сто ярдов от русла валялось три-четыре слоя сплошной рыбы. Количество ее ошеломляющее. Именно этот корм привлек всех грифов, орлов и чаек. Выходит, пока меня не было в Астерабаде, произошел один из весенних разливов Гюргена. Вода перелилась в русло Кара Су, затопив значительную территорию на каждой его стороне, и также резко сошла, как до этого поднялась. В результате оказалось на суше огромное количество рыбы. Несколько туркменов с верблюдами и лошадьми увозили полные корзины рыбы. Они выпотрошат ее, слегка посолят и высушат на солнце.
   Дурды, как и все остальные, не ожидал моего столь скорого возвращения в Гумуш Тепе. Я заметил значительную растерянность, охватившую старого хозяина, и терялся в догадках, с чем это связано. Несколько раз, казалось, он хотел мне что-то сообщить, но каждый раз сдерживался, а я не стал выпытывать, что у него на уме. Моя остановка в Гумуш Тепе не была долгой, - в основном, потому, что все казалось застывшим на данный момент в Чикизляре, а также потому, что мне нечего было здесь уже изучать. Я нашел в своем дневнике только несколько набросков, относящихся к этому, моему последнему визиту в Гумуш Тепе. Один касается того, как деревообработчики, которые вращают изделие в процессе обработки, двигая туда-сюда дугу, свободный шнур от которой намотан в один оборот на деревянный цилиндр, сидящий на оси, направляют резец, то сжимая его большими пальцами обеих ног, а то свободной рукой. Другая запись относится к новому слуге, которого я нанял в персидском лагере. По происхождению он курд из Баджнурда, что на Аттереке, мусульманин-суннит. Противно магометанскому обычаю, его волосы завивались вверх густым валиком по кругу из-под краев ортодоксальной персидской шапки из астраханской шерсти с аккуратной вмятиной в центре, поскольку он придерживался одежды и стиля тегеранского щеголя. Ему около двадцати четырех лет, смазливый, страстный любитель прекрасного пола. Он постоянно доставлял мне хлопоты, потому что, вместо того, чтобы смотреть за моими лошадьми, он постоянно расхаживал по деревне и протискивался непрошеным гостем в туркменские жилища, стоило только увидеть там хорошенькую девушку. Раз за разом его прогоняли из кибиток за дурное поведение; а однажды он ворвался, задыхаясь, в лачугу старого Дурды, преследуемый рассвирепевшей пожилой матроной, размахивающей горящей палкой, которую она выхватила из костра, за неимением лучшего оружия, и которая пришла ко мне, чтобы серьезно пожаловаться на непристойные вольности, какие он позволял себе в отношении ее дочери, да еще при всех. Мне посоветовали держать его дома, а не то, как бы в один прекрасный день не получил он удар ножом.
   Отчаявшись добиться разрешения на сопровождение русских колонн и устав от пассивной и бесполезной жизни, которую вел, я принял решение не оставаться больше в Гумуш Тепе, а вернуться в Астерабад, и оттуда уже попытаться проникнуть вдоль южного берега Гюргена через территорию гокленов до самых гор Копет Даг, и пересечь их, оказавшись в стране Ахал Текке. Я знал, что такое путешествие было бы чревато исключительной опасностью, но был готов скорее рисковать всем, нежели продолжать также проводить время, как я делал это предшествующие пять месяцев. Я ждал только, пока одна из моих лошадей, которая слегка натерла спину, совершенно поправится, прежде чем приступить к осуществлению своего намерения. Вечером, предшествовавшим дню, когда я наметил отъезд, старый Дурды отвел меня в сторону и по секрету рассказал, наконец, то, что отягощало его сердце с момента моего последнего прибытия в деревню. Он поведал, что военные власти в Чикизляре неоднократно расспрашивали туркменов, посещавших лагерь, относительно того, находился ли я все еще в Гумуш Тепе, и что в тот самый вечер получено было сообщение, в котором говорилось, мол, если я немедленно не покину аул, будут посланы казаки, с приказом взять меня и доставить под конвоем в Чикизляр. Хотя такая же информация была мной впоследствии получена и из другого, очень надежного, источника, я с трудом мог придать ей серьезное значение. Гумуш Тепе, несомненно, рано или поздно вновь перейдет в руки русских, но было бы просто образцом глупой наглости для военного руководства Чикизляра отправлять какие-то сообщения, подобные тому, о котором мне рассказали, на неподвластную им, а подвластную другой стране, территорию. Угроза могла иметь место с идеей оказать впечатление на туркменов, как демонстрация великой мощи России, распространяющейся даже за пределы ее территории; но я склонен считать все это недостоверным, или, по крайней мере, результатом досужего бахвальства со стороны некоторых второстепенных начальников лагеря московитов.
   Утром двадцатого апреля, 1880 года, когда заря только занималась, я вновь направился на равнины, отделяющие меня от Астерабада. Сорок миль ничего не значат для тех, кто едет на поезде, но сорок миль верхом на лошади, да еще со всем жизненно необходимым скарбом, представляют собой гораздо более существенное расстояние, да еще, из-за весенних паводков, река, пересекающая путь, имеет глубину свыше двадцати футов. И потом, другая сложность, о которой в иных обстоятельствах навряд ли пришлось бы задумываться. Благодаря частому посещению этих долин русскими и армянскими агентами в поисках скота и зерна для нужд лагеря в Чикизляре, многие молодые всадники из близлежащих деревень посчитали за лучшее промысел "на большой дороге", нежели занятия своими повседневными, законными делами. Даже в обычных обстоятельствах жители этих мест не выйдут из дома и на две мили без сабли и ружья, как лондонец не выходит из дома без зонтика; а теперь никто не только не отправится в путешествие, даже короткое, без оружия, но не поедет один, а только в компании, по меньшей мере, парочки других.
   Довольно странно, что терроризм здесь - занятие не текинских или гокленских налетчиков, которые обычно угоняют отары овец и верблюдов у селян, а подчас и самих селян ради выкупа, а жителей дельты Аттерека, заслуживших наиболее незавидную репутацию воров и грабителей. В тот самый день, когда я покинул Гумуш Тепе, несчастный торговец-армянин был убит этими людьми. Тело его нашли и перевезли в Чикизляр. Деревни у дельты являли собой базу для угонщиков людей, специализирующихся на захвате персов, и, хотя присутствие русских военных пароходов в Ашурадэ и на Каспии вообще положило конец прежнему промыслу, злой дух еще заметно витал здесь. То, что соплеменники, которые и сами не обладают безукоризненной репутацией, опасаются жителей дельты Аттерека, говорит о многом. Я с содроганием вспоминаю, как часто находился среди них один, и отношу свою безопасность на счет бессознательной смелости поступков. Я еще не решил окончательно, двигаться ли прямо в Астерабад, или заскочить на пару дней на восток, в Хаджилар, место, куда передвинулся персидский лагерь с целью сбора ежегодных податей с туркменов-гокленов, проживающих в этих краях. Я должен был отправить несколько писем, так что, желая сделать это как можно скорей, избрал Астерабад первым пунктом назначения. Мне повезло, что я так сделал, ведь, если бы отправился восточнее, то был бы захвачен в плен, или убит. В предыдущие четыре года непокорные гоклены, не выказывая явных признаков неповиновения, просто отказывались платить налоги персидскому правительству. Мустафа Хан, энергичный правитель Астерабада, решил, что деньги должны поступать в казну, - частично, осмелюсь сказать, благодаря тому факту, что довольно ощутимая их часть, по-персидски, осядет в его собственных карманах. Он отправился со своей армией на место и встал лагерем. Беседы с главными туркменскими вождями оказались в высшей степени неудовлетворительными. Туркмены отогнали свои стада подальше, и проводили ночи в скачках вокруг укрепленного лагеря, разряжая в его защитников свои длинные мушкеты. На протяжении одного вечера они сумели угнать пять лошадей. Три посланника из Астерабада были перехвачены и убиты. Положение блокады сохранялось, и только счастливая случайность, необходимость отправить письма, уберегла меня от рискованного предприятия, - попыток преодоления линии фронта. Позднее было достигнуто соглашение, и активная враждебность кочевников на время прекратилась.
   Когда я покинул Гумуш Тепе, дорога лежала через долину, пустота которой нарушалась только длинными плоскими курганами из линии древних укреплений, известных как Стена Александра, да случайным парусом туркменского люгера, не спеша пробирающегося вверх по мутным поднявшимся водам Гюргена. Долина такая гладкая, а берега реки такие почти вертикально крутые, что, с порывами ветра в степи, паруса речных лодок кажутся возникающими прямо из-под земли. Сто ярдов в сторону степь представляется покрытой изумрудно-зеленым ковром, но прямо под ногами лошади, при первом взгляде, ничего не видно, кроме грязной земли. Тем не менее, она есть, нежная весенняя трава, как зеленый пух, местами почти достаточно выросла, чтобы овцы могли щипать ее. Пройдет весна, и эта зарождающаяся зелень будет выжжена палящим зноем солнца, которое уже грело жарче, чем хотелось бы. Кода мы приблизились к руслу речушки, текущей под Кара Сули Тепе, где раньше я видел огромные массы дохлой рыбы, в нос ударила вонь разложения. Зловоние было ужасное, оно напомнило мне тяжелый запах от разлагающихся тел верблюдов, которые как-то попались мне на пути в зное летнего дня. За несколько дней, что прошли после того, как я увидел первый раз эту рыбу, она, вероятно, так уже разложилась, что перестала даже привлекать внимание чаек и грифов, и масса ее оставалась гнить в грязи, выделяя смертоносные испарения, которые, каким-то чудом, не вызвали заболеваний в близлежащих окрестностях. Немного сотрудничества и предприимчивости со стороны туркменов, живущих в достаточной близости от этого места, могли бы иметь своим результатом то, что эта, ныне гниющая масса, превратилась бы в богатый запас полезной еды. Излишек, не используемый на месте, можно было бы с выгодой реализовать среди материковых туркменов, а также среди жителей Астерабада и его окрестностей.
   Я уже описывал дорогу из Гумуш Тепе в Астерабад, и ничего нового относительно этого сказать не могу. Я пробрался по скользкой черной грязи ручья, текущего по направлению к кургану Кара Сули Тепе, и на противоположном берегу произошла странная встреча. Два туркмена, один из которых мулла, или священник, а второй - рыбак, приняли меня и моего слугу за воров и приказали остановиться, угрожая гладкоствольными ружьями, прежде чем мы успели объясниться. Должен откровенно сказать, что, если меня приняли за вора, то ведь и я посчитал их за грабителей; и если они представляют себе, каким чудом избежали выстрелов с моей стороны, то должны быть очень благодарны судьбе. Единственной новой чертой пути стал переход реки Гюрген, теперь очень полноводной. До самого края берега ее присутствие незаметно; и вдруг разбухшее злое течение бурлящих желтых вод оказывается перед глазами, воды эти несутся среди отвесных берегов из плотной желтой глины. Ширина русла не больше пятидесяти ярдов, оно извилистое, но края ровные, как у канала. По половине мили с обеих сторон богатая суглинистая почва, покрытая порослью кустарников, настолько сплошь изрытая рылами кабанов, будто ее обработали паровым плугом. Количество кабанов, должно быть, неимоверное. Где они скрываются в дневное время, остается для меня совершенной тайной, ведь ни рядом, ни поодаль не видно достаточного укрытия даже для крысы. То же самое хочется сказать и о шакалах. Можно часами двигаться по долинам, не встретив ничего похожего на укрытия, в которых эти животные могли бы прятаться в течение дня; но стоит только спуститься сумеркам, как они, кажется, выпрыгивают прямо из-под земли, как по волшебству; и лающий вой можно услышать не далее как в пятидесяти ярдах от деревни, в пределах десяти миль от которой, я уверен, ни одного из них нельзя было увидеть всего час назад.
   Я обнаружил несколько туркменов с разнородной коллекцией овец и коров, остановившихся на краю реки, делая приготовления к ее пересечению. На противоположной стороне были кибитки деревни, непосредственные владения Ил Гельди Хана, вождя этой округи, поскольку он снова сменил свое месторасположение, с тех пор как я виделся с ним. Переход реки для кочевой жизни дело обычное. Поток протекал быстро, со скоростью, по крайней мере, шесть миль в час. Седла и попоны с лошадей снимали, и животных подводили к крутому берегу реки, которая текла около восьми футов ниже края, и сталкивали вниз. Пловец поворачивался пару раз, борясь с течением, а затем, в очень деловой манере, пробивался на противоположный берег. Было очевидно, что все животные привыкли уже к такому переходу вброд, поскольку коровы и овцы ничуть не выказывали тревоги, когда их подводили к краю реки. Все перебрались в доблестном стиле. Выбор переправы показывает замечательный практический подход. Место было облюбовано там, где река делает локтевой изгиб в нашу сторону. В результате северный берег, благодаря течению, подтачивающему его, вертикальный, а местами почти навесной. Это не столь важно, поскольку животных бросали в воду. На противоположном берегу, за счет изгиба реки, скат отлогий, что позволяет легко выйти на берег. Одна из моих лошадей, большое серое животное с Кавказа, похоже, поняла всю процедуру. Она вошла в реку по своей воле и переплыла ее. Другая, родом из киргизских степей, вероятно, в жизни не видела так много воды; и, оказавшись вдруг в потоке, выглядела опечаленной и растерянной. Раз шесть она пыталась вскарабкаться назад по крутому склону, после того, как ее сбросили в воду, и, найдя это невозможным, направилась в середину потока. Течение было таким сильным, что я очень беспокоился, как бы ее не унесло; но когда она, наконец, заметила свою подругу на противоположном берегу, то припустилась и переплыла реку так быстро, как человек ходит посуху. Для седел, багажа и людей там был маленький таймул. Его хватало только на то, чтобы перевезти лодочника и еще одного человека. Средство такое хрупкое, и так болталось взад-вперед по течению, что перед посадкой в него я снял сапоги и перевязь сабли, из опасения, что посреди потока, не ровен час, произойдет авария. Лошади и другие животные, казалось, отнеслись к купанию с некоторой долей удовлетворения, поскольку был сезон сбрасывания шерстяных покровов перед приходом лета. Моя киргизская лошадь, которая обычно похожа больше всего на медведя, чем на каких-либо других известных мне животных, теперь имела вид паршивой овцы, потому что волосы ее отпадали клочками.
   Нет ничего более странного, чем щедрое гостеприимство, с каким туркмены-кочевники встречают в своей кибитке путешественника, которого с еще большим удовольствием готовы ограбить в пятистах ярдах от нее. Едва я вскарабкался на крутой берег, меня буквально схватили, доставили в дом хана и заставили проглотить порцию риса, сваренного с оливковым маслом из Хивы, которая, я уверен, оставалась в моем желудке не менее сорока восьми часов. Когда удалось дать этим добрым людям понять, что, в конце концов, любой желудок не беспределен, огромное блюдо убрали; через несколько минут мне было объявлено, что эскорт уже ждет. Я обнаружил десять всадников неподалеку. Они выглядели в целом (а особенно из-за шапок), очень похожими на "серых шотландцев", только лошади были крупнее, чем в названном полку. Эти люди должны были сопроводить меня до Астерабада. Как сказал один писатель-француз, "есть остроумный способ избежать встречи с бандитами в пути, - взять их с собой." Действительно, единственная возможная опасность, грозившая в переходе на двадцать пять миль, что отделяли меня от города, это встретить таких вот добрых молодцев. Путь наш пролегал рядом с развалинами Мехемет Гюрген Кала. Тут и там посреди свежей зеленой поверхности лежали черными заплатами останки пятидесяти или шестидесяти овец и ягнят, жертв бурь. Эта сцена невольно напомнила мне поле сражения, что я видел где-то в другом месте Азии, где тоже потрудились шакалы и волки. Пока я достиг берегов реки Кара Су, кости животных сформировали одно обширное memento mori(180) по всей долине. Наблюдая эти серьезные последствия зимних бурь, я не раз поражался странному факту, что туркмены не делают выводов из своего опыта. Год за годом, на протяжении жизни сменяющих друг друга поколений, чреватый снегом тенкис метет по степям, принося смерть их обитателям. Там, где есть древние укрепления, они используются в качестве убежища; но в голову пастухов никогда не приходит мысль построить нечто подобное. Их общественная деятельность совершенно гармонируют с их узким мировоззрением, в котором доминирующими чертами являются твердость и жестокость.
   Поездка, вовсе лишенная каких-либо интересных происшествий, завершилась у северных ворот Астерабада. У меня была долгая беседа с господином Черчиллем относительно предполагаемой вылазки в страну Ахал Текке; я узнал также, что генерал Скобелев(181) был на пути, если уже не прибыл, чтобы возглавить закаспийскую экспедицию. По зрелому размышлению, я решил отправиться в Тегеран, и там ходатайствовать о дружеской услуге у господина Зиновьева, русского посланника в этой столице, в надежде, что он мог бы способствовать в получении разрешения на сопровождение русских войск, в котором при прямом обращении мне было отказано. Я встречал этого господина в Красноводске, в доме генерала Ломакина, и, помня его большую любезность тогда, питал надежды, что он проявит интерес к моей персоне. Господин Черчилль собирался отбыть в Баку, по пути в Палермо, куда только что получил назначение в качестве консула, и, так как он направлялся через Решт, город, через который лежал и мой наиболее простой и самый удобный маршрут в Тегеран, то я решил сопровождать его.
  
   ИЗ АСТЕРАБАДА В ЭНЦЕЛИ
   Вокруг Астерабада местность была восхитительно зеленой, а леса наряжены по-весеннему. Мне редко доводилось видеть более красивый и пышный пейзаж, нежели тот, что открылся со стен древнего персидского города в это время года. Правда, ближайшие окрестности города очень плодоносны и красивы во все времена; непрекращающееся водное снабжение и щедрое тепло и не позволило бы ожидать чего-то иного. Все же, исключая леса, окружающая зелень, во всяком случае, в значительной степени, есть результат человеческого труда, ведь земля не будет вечно родить траву, если ее регулярно не выращивать, в чем я убедился, отдавая распоряжения, чтобы моих лошадей выводили за стены Астерабада, где, в траншеях под крепостными стенами или на тенистых полянах леса, они могли бы найти и пощипать какой-нибудь свежей весенней травки. Мой слуга вернулся, рассказывая историю о том, что он обошел все стены вокруг города и не встретил ни травинки. Это очень раздосадовало меня, я подумал, что он выдумывает сказки, чтобы избежать беспокойства по присмотру за лошадьми, пока они пасутся, и я решил проверить правдивость его утверждений собственными глазами. Ранней весной, когда лошади меняют зимние покровы, свежий зеленый корм совершенно необходим, чтобы поддержать общее состояние. Я не только обошел вокруг стен, но искал и вблизи и в отдалении от них, со всех сторон. Обочины дорог, берега, лощины выглядели достаточно зелеными, но это был одуванчик, лютик, и тысячи других растений, - действительно, все, что угодно, но только не трава, ни одного ростка которой я не обнаружил нигде, кроме близлежащих лугов. Зеленые ростки зерновых, раскинувшихся на широких полях на мили кругом, достигали, по меньшей мере, двух футов в высоту, и я был очень удивлен, встретив людей, которые, не покладая рук, были заняты тем, что срезали их серпами в этом состоянии и перевозили на спинах верблюдов и лошадей в город. Мне сообщили, что это зеленый корм для лошадей, такой же, как трава в других странах и климатических условиях. Некоторые местные к весне отправляют своих лошадей вниз на долины за Кара Су, оставляя их на попечении туркменов; там они вдоволь наедаются роскошными травами междуречья. Но это, однако, рискованное предприятие, из-за воровских и вероломных привычек племен; я бы, например, ни за что не доверил им сколько-нибудь ценное животное. Поскольку и в Астерабаде многие разделяют такую точку зрения, владельцы обращаются к зерновым, пока они еще зеленые и молодые. Я спросил, не приведет ли такое преждевременное срезание зеленых стеблей растений к их обессиливанию и потери зерна позднее, и узнал, что результат прямо противоположный, что после такого вида обрезки растения растут еще энергичнее. Так земледельцу удается получить значительную отдачу от своей земли. Они собирают два урожая зерновых в году, а весной поля еще и играют роль обильных лугов. Касательно снятия зерновых на зеленый корм, прежде чем они заколосятся, господин Черчилль рассказал мне, что, когда он посещал монастырь в Спалатро, на Далматинском(182) побережье, ему показал один монах некоторые виды зерновых, которые, с его слов, дают шесть тысяч зерен на одно посеянное зерно. Это был агрономический эксперимент. Зерна сеяли в октябре, и, после хорошего укоренения, неоднократно срезали побеги до весны. Затем давали расти, с вышеуказанным результатом. Было ли зерно, по количеству и качеству, больше того, что получили бы естественным образом, я не могу судить.
   Перед самым выездом из Астерабада произошел небольшой толчок землетрясения. Такие события здесь очень часты. Я стоял во дворе консульства, разговаривая с одним из сыновей господина Черчилля. Во дворе росли апельсиновые деревья, и в центре размещался большой бассейн. Солнце пригрело, и ни одно дуновение ветра не колыхало воздух. Жара была довольно тягостной. Откуда ни возьмись, послышался звук, будто от порыва сильного ветра. Закачались ветви апельсиновых деревьев, а на поверхности воды в резервуаре сами собой образовались концентрические круги, указывая на вибрацию земли. В то же время мы почувствовали под ногами содрогание как таковое. Было это двадцать четвертого апреля. Двумя месяцами ранее, в Гумуш Тепе, я ощущал такой же толчок. Я сидел на ковре в кибитке; тягостный гул, который я принял за звук приближающегося тенкиса, достиг слуха, и в тот же момент я почувствовал дрожь земли под ковром. Несколько предметов в кибитке упали на пол, а жена старого Дурды, стоявшая в дверях, схватилась за косяк, чтобы не упасть. Вибрация не была такой уж сильной, чтобы повалить ее, но она находилась в сильном замешательстве из-за самого явления, к которому туркмены, кажется, питают суеверный страх. Когда происходят эти толчки, соседняя гора Ак-Батлаук, грязевой вулкан к северу от Чикизляра, обычно выказывает признаки повышенной активности.
   Было решено выехать из Астерабада в Гез через день, и я занялся последними приготовлениями к отъезду. В мои планы входило оставить лошадей и основной багаж в Астерабаде, на ответственность моего слуги под присмотром мирзы господина Черчилля, - который, ожидая прибытия нового консула, останется исполнять обязанности британского представителя, - а затем проследовать в Тегеран, где попытаться еще раз получить разрешение на пребывание в рядах русских войск. Если таковое будет получено, то кратчайший мой путь в Чикизляр ляжет через Астерабад. В случае неудачи я настроился уже, как бы ни опасно это было, проникнуть в страну Ахал Текке, или, если русские захватят ее прежде, прямо в Мерв. Тогда я намеревался взять почтовых лошадей до Шахруда, города, расположенного на почтовой дороге в сторону Мешеда, около двухсот пятидесяти миль от Тегерана. Здесь я бы соединился со своим слугой и лошадьми, и продолжил путь по наиболее приемлемому маршруту, который продиктовали бы мне сложившиеся обстоятельства.
   Стояла середина дня двадцать шестого апреля 1880 года, когда господин Черчилль, его семья и я, а также все, кто сопровождал нас, выступили из западных ворот Астерабада по направлению в Кенар Гез, так называемый порт Астерабада. Наша кавалькада была довольно многочисленной. Это господин и госпожа Черчилль, сидящие в кеджавесах, или особых корзинах на верблюдах, придерживаемых с обеих сторон крепкими мулами, мирза и четверо слуг из челяди, двое из которых везли детей впереди себя на конях. Далее следовали несколько мулов, груженных багажом, а замыкали процессию господин Гарри Черчилль, старший сын консула, я и мой новый слуга-турок Мехемет, поскольку пришлось расстаться с влюбчивым курдом, чьи услуги меня не устраивали. Таким образом, мы вышли из Астерабада, и, проследовав по достаточно сохранившемуся участку мощеной дороги Шаха Аббаса, приблизились к опушке леса, лежащего между нами и Каспием.
   Принимая во внимание то, что Гез является портом Астерабада, да еще одним из трех портов, которыми владеет Персия на каспийском побережье, качество дороги, ведущей к нему из этого города на удивление плохое, даже для Персии. Первая миля лежит через заросли гранатовых деревьев, по ухабистой, каменистой земле, испещренной и прорезанной дождевыми потоками. Дороги, строго говоря, вообще нет, а у путешественника есть выбор из сотни тропинок, среди которых он постоянно теряется. Временами мы следовали по остаткам мощеной дороги Шаха Аббаса. Это была когда-то оживленная артерия, но в последние сто лет использовалась мало. Состояла она из дорожного покрытия примерно в десять футов шириной, из грубо отесанных камней от двенадцати до пятнадцати дюймов в диаметре. Теперь эти камни разбросаны вокруг в полнейшем беспорядке, и представляют собой очень неприятные препятствия для езды верхом. Местами мощеная дорога исчезает среди густых зарослей кустарников и леса, и путешественнику приходится делать объезд по одной из окольных тропинок, с ее липкой желтой грязью и неприятными колючими кустами с обеих сторон, рвущими одежду в клочья. После нескольких часов утомительного пересечения такого рода территории, то и дело прерываемого общими остановками для совещания, какой путь выбрать, чтобы преодолеть ту или иную глубокую водоносную канаву, с ее крутыми, усыпанными галькой сторонами, с шаткими конструкциями из узких планок, переброшенными для пешеходов, но для наших лошадей совершенно ненадежными, мы прибыли в деревню Денголан. Она представляет собой, как все обычные деревни в этих краях, нескольких дюжин домиков из необожженного кирпича, с крутыми покатыми крышами из камыша; к домикам примыкают платформы, стоящие на четырех сваях высотой в двадцать футов или около того, также покрытые крутыми двускатными камышовыми крышами. На этих поднятых помостах люди спят в жаркую погоду. Вся деревня, населенная исключительно персами, окружена высокой глиняной стеной, с башенками по углам, в качестве защиты от набегов соседних туркменских племен. Принял нас деревенский староста, который предоставил в наше распоряжение собственный дом, и, поскольку слабое состояние здоровья господина Черчилля не позволяло ему совершать длинные поездки, особенно при обстоятельствах, приносящих столько неудобств путешественникам, решили провести ночь в Денголане. На рассвете мы были снова в седле, так как хотели успеть прибыть в Гез к почтовому пароходу, который, как ожидалось, должен бросить там якорь вечером того же дня.
   К западу от Денголана дорога приближается к отрогам гор Эльбурц, и пересекает великолепный лес, выходя затем почти на самый берег Каспия. Дорога лесом значительно лучше, чем по каменистым зарослям близ Астерабада, хотя иногда приходилось продираться через крупные овраги и преодолевать глубокие стремительные потоки по шатким мосткам, состоящим из двух-трех бревен, покрытых дощечками, часто уже очень подгнившими. Лес состоит из сикоморов(183), платанов, грецких орехов, самшита(184), при этом первые три часто гигантских размеров, так близко друг к другу, а промежутки между ними так заполнены колючими кустарниками и лианами, что невозможно даже на несколько ярдов сойти с дороги. Леопарды, рыси, волки и кабаны живут здесь в большом количестве, и довольно крупных тигров порой убивали в этом лесу. Лес обрывается совершенно неожиданно на берегу реки Кара Су, которая отделяет его от долин, простирающихся на север вплоть до реки Гюрген. На значительных расстояниях друг от друга расположено несколько караул хане, или полицейских постов, на каждом полдюжины полицейских, вооруженных ружьями. Эти станции необходимы для защиты дороги от нападений туркменов с соседних долин, которые иногда устраивают засады в лесу на проходящие караваны мулов или верблюдов. Недалеко от одного из этих постов я заметил при дороге огороженную могилу купца, убитого недавно туркменами. В двух милях от побережья стоит деревня Гез; точнее, старая деревня, ведь портовая деревня расположена прямо на берегу. А эта состоит из сотни разбросанных глиняных домиков, в нескольких разместились магазины, принадлежащие армянам. Отсюда и до моря лес снова вырождается в заросли, а земля становится все более болотистой и труднопроходимой. Уже недалеко от моря, прямо перед входом в маленькое портовое селение, моя лошадь неожиданно провалилась по корпус в трясину черной скользкой зловонной грязи, поверхность которой имела вид плотной земли. Сползая со спины животного, я неожиданно и сам оказался почти также глубоко погруженным в грязь. Не подоспей вовремя четыре русских моряка, я, вероятно, оставался бы вместе с лошадью в большом затруднении на неопределенно долгое время, потому что любая попытка высвободить себя или животное, только затягивала нас обоих все более безнадежно в трясину. Только с помощью широких досок и большой двери, положенной на поверхность болота, удалось, наконец, освободиться из отвратительного положения. Груженый верблюд или цепочка мулов, если начнут вязнуть в этом болоте ночью, по всей вероятности, найдут здесь свой конец.
   Приморское селение Гез, право, очень незначительное место. Здесь всего около дюжины деревянных домиков; и чуть поодаль довольно обширный караван-сарай, построенный персидским правительством. Это - единственное здесь кирпичное строение, в то время как другие сделаны, в самой небрежной манере, из тонких досок. Они почти все заняты армянами-продавцами, чьи жалкие лавчонки точно такие же, как и на персидских базарах. Здесь только два или три заметных купца, - все армяне. Есть также и офис пароходной компании "Меркуриус и Кавказ", чьи суда раз в неделю заходят сюда, - или предполагается, что заходят. Жалкая деревянная пристань, длиной около ста ярдов, выступает в море от берега, являя собой единственное приспособление для приема судов. Этот настил для посадки и высадки имеет всего пять футов в ширину, покоится на столбах шириной четыре дюйма по диаметру и сооружен из тонких досок, многие из которых так слабо закреплены, что ходить по ним небезопасно. Таково место, заявляющее о себе столь громким именем "Порт Астерабада", и это довольно странно, уже хотя бы потому, что до названного города отсюда не менее двадцати пяти миль. У меня нет сомнений, в будущем Гезу непременно предопределено стать местом значительной важности, когда он поменяет своих владельцев и перейдет в руки русских, пожалуй, вместе с самим Астерабадом. Высокая вероятность такой перемены бросается в глаза персидскому правительству, что во многом сдерживает естественное развитие этого пункта. Около пятнадцати миль на северо-запад находится русская морская станция Ашурадэ, едва различимая с большой земли. Раньше она соединялась песчаной косой с оконечностью гавани, носящей такое же название; там находилось значительное число домов, служащих для размещения солдат гарнизона. Место довольно быстро было захвачено русскими и устроен пост, где базировалась каспийская флотилия, занимающаяся подавлением туркменской работорговли. Используемая таким образом небольшая станция за последние годы значительно уменьшилась от воздействия волн и течений, и скоро совсем придет в негодность; многие дома уже покинуты из-за наступления моря. Скоро нужна будет другая морская база, и Гез в этом смысле очень лакомый кусочек. Поскольку его оккупация будет представлена, как и оккупация Ашурадэ, в виде акции исключительно в интересах Персии, с идеей защиты ее подданных на южном побережье от вторжений туркменских пиратов и охотников на людей, правительство Шаха, сохраняя лояльность, вряд ли окажет какое-либо серьезное противодействие русскому приобретению этого места, особенно если за него будет предложена компенсация. Все же, намерение какого-либо дальнейшего продвижения России в этом направлении очень неблагосклонно рассматривается персидским правительством, и все, что может быть сделано для дискредитации идеи перевода морской базы в Гез, старательно и скрупулезно делается.
   Как я уже заметил, местное население составляют почти полностью армяне, и среди них есть несколько предприимчивых купцов, которые, если им разрешить, быстро бы развили поселение и укрепили его, как торговую базу, ради перевозок своего хлопка, шелка и самшита. Но такие улучшения сделали бы Гез еще более соблазнительным для русского стяжательства, так что персидские власти выпустили строгие указы, согласно которым ни одно новшество или улучшение не может произойти здесь без их ведома. Не только дорога в Астерабад осталась в состоянии, о котором я рассказывал, а любой может естественно предположить, что в интересах правительства, в интересах государственной коммерции было бы привести ее в порядок, но, более того, жителям Геза формально запретили возводить любые постройки из камня или кирпича, под таким довольно натянутым предлогом, что подобные сооружения, дескать, можно применять в целях обороны, используя против правительства. Этот аргумент, однако, не мог относиться к строительству основательной каменной пристани, проекту, который господин Юссуф, богатый местный купец-армянин, в чьем доме мы с господином Черчиллем были радушно приняты, предлагал осуществить за свой счет, чтобы способствовать морским перевозкам товаров. Его предложение было отклонено, и на любые попытки улучшить нынешнее смехотворное сооружение накладывалось вето. В результате, несмотря на довольно оживленное движение через Гез, он остается все тем же сборищем жалких деревянных хибар, чем и был многие годы. Можно подумать, что персидское правительство изменит свою политику, и, развивая порт до максимально возможного уровня, увеличив население и улучшив транспортные связи с внутренними областями страны, найдет возможность продемонстрировать несомненную связь Геза с остальной империей. Держа район в запустении и ограничивая Гез уровнем сегодняшнего незначительного состояния, а так же изолируя его, насколько можно больше, от Астерабада, они создают у большинства людей впечатление, вполне подходящее для оправдания хотя бы временной оккупации Россией этого очень незначительного пункта. Следуя той же политической линии, персидское правительство много лет отказывается дать разрешение на строительство дороги из порта Решта (Энцели) в направлении столицы, что, якобы, в случае конфликта, облегчило бы русским войскам путь на Тегеран.
   В доме Юссуфа, где господин Черчилль и его семья были очень учтиво приняты и гостеприимно накормлены, нам выпала возможность попробовать белые трюфеля, которыми славится юго-восточное побережье Каспия. Эти деликатесы, которые в иных местах подаются очень редко и весьма скупыми порциями, были, на столе у господина Юссуфа, положены перед нами в больших полных тарелках. Что касается меня, хотя я очень люблю трюфеля, на этот раз не стал объедаться, потому что не пришлась по вкусу приправа из лука и чеснока, которой армянский повар счел нужным щедро сдобрить блюдо.
   Хлопковая торговля в Гезе очень оживленная. Шаткий пирс прогибается под тяжестью тюков, которые постоянно грузят на люгера и шхуны для отправки в Баку и Астрахань; и каждый из каспийских пароходов, прибывающих сюда, всегда имеет возможность загрузиться именно этим товаром. Привозят хлопок из разных внутренних районов страны, особенно из Мешеда и местностей к югу и востоку от него; для перевозки используют верблюдов и иногда мулов. Другая значительная статья торговли в Гезе -loup(185) - крупные древесные наплывы-наросты, что образуются на стволах орехового дерева, которые экспортируют в Европу, в основном, в Вену и Париж, для облицовки листов фанеры, чтобы придавать красивый рельефный вид орехового дерева изделиям мебели из более дешевого материала. Эти loup, когда они хорошего качества и крупные по размеру (три или четыре фута в диаметре) идут по баснословной цене; часто более сорока, а то и пятьдесят фунтов стерлингов. Очень широкая торговля ведется, также, самшитом, деревья в больших количествах вырубаются на склонах гор и экспортируются по всему миру.
   Только на второй день после моего прибытия в Гез смог я взойти на борт почтового парохода, который, как обычно, пришел с опозданием, с тем, чтобы отплыть в Решт, по пути в Тегеран. Хотя пассажиры все уже были на пароходе еще до заката вечером тридцатого апреля, отошли от пристани мы только в девять часов на следующее утро, задержка вызвана загрузкой большого количества мазандеранского хлопка. С нами оказалось несколько русских офицеров от казначейства, приписанных к Чикизляру; они располагали суммой в миллион рублей, предназначенной, в основном, для закупки верблюдов для транспортных нужд. Из Геза до Чикизляра пять часов пути на быстром пароходе. Незадолго до полудня густой туман скрыл полосу видимой суши и в два часа, исходя из подозрений и высказанных мнений о том, что мы сбились с курса, решено было бросить якорь. Весь день туман продолжал оставаться слишком густым, чтобы можно было видеть берег, и только после полуночи удалось разглядеть огни Чикизляра, и мы прошли пять миль к обычному месту якорной стоянки. Так как туманы здесь очень частое дело, а связь с лагерем поддерживается ежедневно, казалось невероятным, что почтовый пароход не оборудован пушками или другими средствами для сигнализации о своем присутствии. Будь у нас что-то в этом роде, можно было просто вызвать лодку или катер, которые сопроводили бы нас до берега, и так избежать напрасной потери двадцати часов. Русские офицеры сошли на берег на рассвете, но, из-за задержки, связанной с разгрузкой, погрузкой и принятием на борт пассажиров, якорь подняли только в половине двенадцатого утра.
   По взгляду с парохода, лагерь имел свой обычный вид, заметны только некоторые перемены, а именно, появился целый ряд новых постоянных деревянных построек. Мешки с зерном уложены в широкие кучи, образующие ровный ряд, поблизости бросается в глаза огромная скирда сена. Вся флотилия туркменских люгеров выгружала зерно на берегу, и еще много их было на подходе со стороны Гумуш Тепе, перегруженных до полной осадки своих судов. Пока мы принимали на борт грузы и пассажиров из лагеря, я заметил, что, несмотря на приказы Шаха и меры, принятые для предотвращения поставок персидских продуктов питания в русский лагерь, поставки эти все же продолжались, и при этом, в таких размерах, что образовали небывалые по объемам запасы в Чикизляре. Несколько торговцев-армян загрузили на борт с люгеров более ста пятидесяти овец, другие - двести мешков с зерном, и те и другие везли товар в Баку, где, как мне сказали, и овец и зерно можно было продать с очень хорошей прибылью; вероятно, опять же скупщикам из Чикизляра.
   Все это дает прекрасное представление о манере, в которой велись дела в лагере, если купцам позволялось приобретать и вывозить запасы, которые власти накапливали с таким неимоверным напряжением. Наконец, мы выехали в Гез, где уже было снова приготовлено еще больше прежнего товаров к погрузке, и только в половине восьмого вечера встали на рейд гавани Ашурадэ, чтобы отдать и забрать почту. В этот час было слишком поздно продолжать рейс, и мы были вынуждены простоять на якоре около морской базы до следующего утра, поскольку сильное мелководье и извилистый характер навигационного пути делали невозможным выход из гавани в темноте. Мы двинулись в четыре часа следующего утра, сделав еще остановку в Мешед-и-Сере, маленькой приморской деревне, в восьми часах на пароходе от Ашурадэ, на южном побережье Каспия, где выгрузка партии хлопковых тюков задержала нас до четырех часов пополудни. Перегон от этой деревни до Энцели занимает семнадцать часов. Вместе с утренним светом снова спустился густой туман, и, вместо того, чтобы находиться уже в окрестностях Энцели, мы были вынуждены, как у Чикизляра, бросить якорь, ожидая, когда туман рассеется. На этот раз мы простояли до половины третьего пополудни, когда обнаружили, что находимся в нужной точке, чуть более мили от берега. Если бы туман продолжался дня два, как часто случается, нам пришлось бы беспомощно оставаться на месте, или плыть в Баку, а потом возвращаться на другом пароходе. Как таковая, задержка прибытия в Энцели из Геза была совершенно несуразной, особенно для парохода, да еще самого скороходного судна на Каспии. Плавание от Геза до Энцели занимает всего двадцать четыре часа, у нас же ушло на это трое с половиной суток! Несмотря на долгий опыт каспийского мореходства и наличие всевозможных средств, ни малейших мер не принято для исключения задержек, связанных с туманом; а однажды произошел случай, коему я был свидетель, когда лошадей кавалерийского полка, находящихся на борту транспортного судна, также задерживающегося с разгрузкой в Чикизляре, которые ослабли до близости к голодной смерти из-за отсутствия фуража, решено было, в конечном счете, накормить печеньем, что везли для солдат. Русские власти делали огромный запас провизии в Чикизляре до принятия решения о наступлении, поскольку туманы и неожиданные бури создавали опасность прекращения коммуникаций с лагерем на много дней, и поступление провизии становилось невозможным.
   Когда туман рассеялся, пологий берег стал отчетливо виден на всем его протяжении. На фоне других объектов выделялась странного вида восьмиугольная башня, с остроконечной крышей, стоящая близко у кромки воды, которая, как мне сказали, выполняла время от времени роль летней резиденции Шаха. Наш пароход окружили множество странных, с высокими полуютами(186), катеров из неокрашенных досок, под управлением шумной ватаги совершенно пиратского облика; катера шли на очень длинных веслах особой формы. Каждое весло состояло из шеста примерно девяти футов длиной, в конце был прикреплен плоский кусок дерева, который вырезали, будто взяв за образец туз пик; вся конструкция в итоге имела вид огромной деревянной лопаты.
   Пароход ("Цесаревич") вышел через полтора часа на Ленкорань и Баку с господином Черчиллем на борту. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы выразить свою признательность за неизменную доброту и гостеприимство, которыми во многих случаях одаривали меня он и его милая семья, и поблагодарить за неоценимую помощь в отправлении писем и телеграмм в Европу из мест, откуда без его помощи было бы очень затруднительно поддерживать связь с континентом.
   "Цесаревич" - пароход английского производства, самый быстрый на Каспии, уступающий в скорости только военному пароходу "Наср Эддин Шах". Для переброски из Балтийского в Каспийское море ему пришлось пройти весь Невский судоходный канал, а затем спускаться по Волге до Астрахани. На Невском канале пятьдесят четыре шлюза, и "Цесаревич" был слишком длинный, чтобы войти в них. Главный инженер судна, господин Вайн, англичанин, разделил его на две части посередине, заделав открытые места железными переборками, и провел через канал. В Астрахани этот же господин вновь соединил две части парохода, и с тех пор остался ответственным за его техническое состояние. Котлы судна нагреваются нефтяными остатками вместо угля, что обеспечивает огромную экономию затрат и труда. Нагревательный аппарат так прост в управлении, как газовая горелка, для работы достаточно одного человека. Система состоит из двух трубок, каждая около дюйма в диаметре, концы обеих выходят в продолговатую медную коробочку. Из одной трубки подается каплями черная остаточная нефть (астатки), которая распыляется струей пара из котла, проходящего через вторую трубку. Полученная струя из мельчайших капель нефти и пара, когда воспламеняется, образует мощный язык пламени, направленный в полость котла. Аппарат имеет огромное преимущество, так как не требуется подбрасывать уголь в топку, не образуется вовсе золы; а, регулируя силу струи до нужного уровня, можно держать давление пара, необходимое на данный момент, например, достаточное для запуска двигателя, без утомительного и практически бесполезного ворошения углей. Эти приспособления неоценимы для крейсеров, находящихся вблизи вражеских портов, когда пар должен быть в постоянной готовности. Планируют применить такую систему нагревания в локомотивах железной дороги Тифлис - Баку, когда ветка будет завершена. Линия эта, без сомнения, сыграет важную роль в паровозном движении. Недалек и тот день, когда на поезде можно будет пересечь степи до Хивы и Самарканда.
  
  
   ИЗ ЭНЦЕЛИ В РЕШТ
   Пассажир, спускающийся на берег в Энцели, теряет на время контроль над собой. Пароход окружают крупные персидские баркасы, десять на каждого пассажира, желающего достичь берега. Кто-то из команды каждого баркаса берет на борт почтовый мешок. То, что творится потом, когда ты выражаешь свое намерение добраться до Энцели, является иллюстрацией закона естественного отбора. Начинается "свободная борьба", во время которой побеждает сильнейший, - тот, что подбирается к тебе и твоим пожиткам ближе всех. Пророк Али и двенадцать святых имамов призываются страстными голосами в свидетели беззакония, творимого тем, кто схватил и уложил твои седельные сумки, другими, которым не удалось сделать то же самое. Происходит горячий обмен воплями и угрозами, и пассажира, в конечном счете, протаскивают по палубе и выносят через борт судна в один из баркасов с высокой кормой, чтобы достичь которого, он должен пересечь, вероятно, дюжину других, прыгая с планшира на планшир, пока они качаются, поворачиваются и сталкиваются друг с другом в длинной каспийской гавани. Средь криков и проклятий мы отбились от давящих со всех сторон лодок, и затем команда, издав громкий крик "Аллах, Магомет йа Али!", склонилась над своими странного вида веслами, и мы понеслись на юг вдоль отлогого лесистого берега. Войдя в устье Моредаба, широкой заводи, в которую впадает река Пири Базар и другие ручьи, проследовали вдоль добротно сделанного причала, где несколько десятков прибрежных посудин и два небольших торговых парохода стояли вместе с единственным государственным судном Персии в Каспийском море - яхтой Шаха. Последняя, размеры которой сопоставимы с размерами обычного парохода на Темзе, раскрашена в грязные бело-желтые цвета, с некоторыми аляповатыми, небрежно выписанными узорами на корме, и грубой позолотой на носу. Флагшток кормового знамени неаккуратно разрисован спиральными линиями, так что в точности похож на шесты, окрашенные в белую и красную полоску по спирали, какие наши парикмахеры используют под свои вывески. Крепления маленького палубного салона слабые, и находятся в последней стадии ветхости. Никогда я не видел такой запущенной королевской яхты. Мне сказали, что командир ее носит звание адмирала. Согласно условиям договора между Персией и Россией, первая из этих двух стран не имеет права поднимать свой флаг в каспийских водах. Однажды персидский адмирал решил отправиться на своем флагмане в Баку для какого-то ремонта в машинном отделении. Забыв об условиях договора, или, может быть, полагая, что в случае с яхтой Шаха, исключение должно быть воспринято с пониманием, он поднял "Льва и Солнце" на своем флагштоке, когда входил в воды Баку. Из русской батареи раздался пушечный выстрел, - конечно, холостой. "Ха, - сказал себе адмирал, - я вижу, они знают, кто на борту, и оказывают положенные знаки внимания." С этим приятным заблуждением он продолжил движение к гавани. Бухнул еще один выстрел с берега. Дальнейшие поздравления самого себя со стороны адмирала. Через пару минут свежее дымное облачко вырвалось из амбразуры; но теперь круглое ядро просвистело перед носом яхты. Это явный признак предстоящей канонады. Выстрелы были предупредительными; так что после третьего боевого персидский флаг был поспешно приспущен. Правило, запрещающее поднимать флаг "Лев и Солнце" на Каспийском море, очень унизительно для Персии и несправедливо в высшей степени, поскольку она имеет три порта на своем южном побережье - Гез, Мешед-и-Сер и Энцели.
   Энцели сам по себе незначителен, некоторая важность этого места связана с тем, что тут перевалочный пункт, откуда продукция Мазандерана переправляется в другие каспийские порты. Торговцы, в основном, армяне, живут вместе в большом квартале, называемом Ирмени Каравансерай. Здесь в любое время суток можно увидеть пеньку, шелк, хлопок, табак, шкурки чомги(187). Торговля этим последним товаром весьма оживленная, большие количества его отправляются ежегодно в Европу, для изготовления муфт, головных уборов и других дамских предметов одежды. В Энцели их покупают по цене франк за штуку, а на европейских рынках продают по три-четыре франка за штуку.
   Недалеко от входа в Моредаб с моря, на его восточном берегу, располагается крупное рыбное предприятие, собственность армянского купца. Десятки рыбацких лодок стояли под выгрузкой сефид махи (каспийского карпа) у причала. Одиннадцать сотен человек занимаются рыбной ловлей, чисткой рыбы, потрошением, солением и сушкой. Продукция этого рыбацкого хозяйства экспортируется в огромных количествах в Россию, а также отгружается во внутренние районы Персии, где составляет значительную статью питания небогатых слоев населения. Немного дальше к северу от рыбной станции находится демонтированная батарея, пушки, которыми ранее она была вооружена, лежат сейчас на земле чуть поодаль от воды.
   Дворец Шаха, расположенный на западном берегу Моредаба при входе в него, довольно странное на вид сооружение. Это восьмиугольная башня, на глаз более шестидесяти футов в высоту, около тридцати в диаметре, увенчанная конической крышей из красной черепицы. В ней насчитывается пять этажей, включая наземный, каждый окружен внешним балконом, покрытым на манер веранды. Верхний этаж самый статный и наиболее разукрашенный из всех, - это и есть покои Шаха, отсюда довольно широко просматриваются окрестности. Панораму эту, как мне сказали, Шах считает равной по красоте любому европейскому пейзажу, из виденных им, если, конечно, не лучшей. Странно, ведь лишь неразрывную цепь болот, непримечательный берег и свинцовую серость каспийских вод можно наблюдать отсюда. Балкон и веранда царских покоев украшены белыми алебастровыми колоннами и цветистыми арками с зеркалами. Следующий сверху этаж предназначен для размещения ближайшей свиты Шаха, тоже ярко разукрашен, но здесь уже меньше зеркал, как видно, использование последних является царской привилегией. Каждый более низкий этаж все менее и менее блестяще разрисован, а наземный и вовсе имеет жалкий вид. Его веранда довольствуется грубыми деревянными колоннами, наспех обмазанными красной краской, а стены несут на себе следы весьма примитивных попыток изобразить современных персидских солдат. Дворец стоит в саду площадью, примерно, в акр. Это просто поросшая травой земля, засаженная апельсиновыми деревьями; местами видны дикорастущие кусты роз. Для защиты украшений от разрушительного действия влажных ветров, дующих с моря, строение почти полностью укутано в циновки из рогожи, видны только части его южной стороны. Неподалеку располагаются остатки обширного монастыря дервишей, ныне разрушенного. Он из красного кирпича; массивная башня, служившая когда-то минаретом, играет ныне роль маяка.
   Было три часа пополудни, когда, в компании двух инженеров, английского и армянского, обоих направляющихся в Тегеран, господина Гарри Черчилля и голама, я поднялся на борт крупного баркаса, который должен был провести нас через Моредаб и вверх по реке Пири Базар. Некоторое время мы лавировали между оконечностями лесистых отмелей, вдающихся в канал, ведущий в открытые воды. Затем вышли на веслах в просторы самого Моредаба. Название переводится как "мертвая вода", и более мрачное пространство спящей поверхности трудно где-то увидеть. Берега густо поросли гигантским камышом, который вдается и далеко вовнутрь по мелководью. Встречаются острова, также покрытые камышами, земля их всего на несколько дюймов выше поверхности воды. Только в этом месте и еще кое-где между Моредабом и Гезом эпитет Мора "камышовые берега Каспия" полностью соответствует действительности; поскольку северный, восточный и западный берега в высшей степени голые. Моредаб, там, где мы его пересекали, имел почти двенадцать миль в ширину. Длина его с востока на запад значительно больше. Он очень мелкий, и, даже на самых глубоких участках, можно было достать дно одним из странных, длинных, похожих на лопаты весел, какими приводился в движение наш баркас. На некотором расстоянии от берега начался легкий бриз; установили мачту, и подняли парус, на удивление больших размеров. Казалось, судя по его рваному состоянию, он прошел через свирепые морские испытания. На нем едва был квадратный фут поверхности, не продырявленной отверстиями, некоторые такие большие, будто проделаны двадцатичетырехфунтовыми ядрами. Казалось удивительным, как он еще не расползся весь, и, тем более, как выдерживает давление бриза.
   При приближении к южным берегам лагуны, камышовые заросли стали гуще, камышовые острова больше и более многочисленны, фактически, друг от друга их отделяли только узкие извилистые каналы, часто заболоченные, образующие дельту реки Пири Базар. Далеко на западе огромные стаи водоплавающих покрыли поверхность воды или висели над ней, кружа и носясь с места на место, как облако бури. Наша лодка скользила дальше среди камышовых укромных мест, где только всплеск весел нарушал тишину, пронзительный крик какой-нибудь напуганной морской птицы, или вопль ястреба-рыболова. Затем мы вошли в узкий проток реки, шириной в семь-десять ярдов, берега покрыты зарослями кустов и лесом. Поверхность воды густо усыпана надутыми пузырями рыб, плывущими с консервного предприятия, расположенного выше по реке. Также водяные змеи скользили мимо нашей лодки в неимоверных количествах. Большие черные коряги выступали из воды как морские чудища, ждущие своей добычи; погруженные в воду стволы деревьев цеплялись корнями за дно медлительного потока. Когда мы выбрались в достаточно определившееся речное русло, команда, за исключением одного, оставшегося рулить, вышла на правый берег, где рядом с кромкой проходила узкая тропа, прямо посреди высоких кустов, окаймляющих ее. Взявшись за буксирный канат, пять человек гуськом припустились бежать, и, таким образом, потащили лодку вперед. Веревку прочно привязали к самой верхушке мачты, чтобы кусты не мешали тянуть. Иногда встречные лодки таким же образом тянули по той же тропе. Тогда канат лодки, находящейся ближе к берегу, ослабляли, а той, что обходила ее, дальше от берега, перекидывали через мачту первой резким движением, подобно играющим в скакалку детям.
   Было шесть часов пополудни, когда мы достигли Пири-Базара (базара старика), предельной южной точки, до которой осуществляется судоходство, поскольку через поток здесь протянута рыболовная сеть. Пири-Базар состоит из караван-сарая, нескольких дюжин домиков и рыболовецкой станции. Все товары in transitu с Каспия в Тегеран проходят через Пири-Базар, что придает некоторую значимость этому месту.
   Если можно доверять точности полученной мной информации, улов рыбы огромен, пятьдесят тысяч штук того или иного вида рыб получают ежедневно. Главная рыба, идущая в сеть, это сефид махи (карп); суф, сом (четыре фута в длину); лосось и лосось-таймень, кроме осетра, которого ловят в солоноватой воде ниже. Мясо осетра используют в пищу только бедные. Кто побогаче - едят стерлядь, мелкие виды осетра, обычно из них делают супы. Из осетра же, достигающего от семи до девяти футов в длину, получают только желатин и икру. Икра эта, так широко употребляемая в России, у греков называется арготарако, а у итальянцев бутарнье.
   В Пири-Базаре всегда есть верховые лошади и повозки для препровождения путешественников и багажа в Решт, которого можно достичь за час, если скакать живой рысью. Дорога, сделанная совсем недавно, очень хороша для Персии. Долгое время запрещалось здесь прокладывать любую дорогу, чтобы не облегчать тем самым приближение московитов к столице. Во время последней русско-персидской войны, солдаты русской экспедиции пыталась пробраться из Энцели в Решт, но, из-за непроходимого характера леса, пересекаемого в те дни только по узкой топкой дорожке, после неимоверных усилий прорубить через него проход, измученные лихорадкой, вынуждены были отступить.
   Теперь в лесу сделали просеки и засеяли поля. Часто встречаются странного вида строения с острыми двускатными крышами, карнизы их выступают и покоятся на деревянных опорах. Покрытие - из камышей и ежевики коричневого цвета, все вместе похоже на заостренную скирду сена, поддерживаемую низкими столбиками. Это тилимбары, или сараи для выращивания шелковистых червей. Шелк был долгое время одним из ключевых продуктов производства этой провинции (Гилан); но, к сожалению, распространение заболеваний пебриной и флашериком, в течение предыдущих пяти или шести лет, произвело печальное опустошение в рядах червей, понизив производство шелка до такой степени, что держатели шелкопряда разорились. В результате этих заболеваний, Шаху направили прошение с мольбой об освобождении от налогов. Как я понимаю, просьба была удовлетворена; да только местные власти продолжали закручивать гайки уже во имя своего личного обогащения. После падения в производстве шелка, многие тилимбары стоят без дела; посеяли табак, приобретя семена в Самсуне, что на южном берегу Черного моря, и пышные урожаи, полученные в результате, во многом восстановили процветание местности.
   Сам Решт - разбросанное поселение; в основном двухэтажные дома из необожженного кирпича, покрытые красной черепицей. Минареты двух мечетей совершенно необычного стиля. Это крепкие башни из красного кирпича, слегка сужающиеся к верху, увенчанные плоскими конусами из черепицы, которые так сильно нависают над краями, что придают строению вид переросшего гриба.
   Климат в Реште в высшей степени нездоровый летом, из-за низкого уровня земельной поверхности и болотистого характера местности. Окрестные леса полны дичи, особенно фазанов и куропаток; волки, шакалы, рыси и гиены встречаются в них. Мне сказали, что время от времени тигров значительных размеров убивают не так далеко от города. Благодаря сочетанию тепла и влаги, земледелие в округе очень развито, цветы цветут круглый год.
   Своей небольшой коммерческой активностью Решт обязан бизнесу, который ведут армянские и греческие купцы и фирма Цайглер и Ко. В одном из армянских караван-сараев я видел очень большое количество сырого шелка, сложенного в тюки для экспорта в Марсель, по меньшей мере, более ста крупных тюков. Когда, во время сильного упадка в этой конкретной области торговли, из-за болезни, поразившей червей, количество, отправляемое таким образом за раз одним торговцем столь значительно, можно себе представить, каково было в благоприятные годы общее количество.
   На протяжении трех дней, что оставался в Реште, я наслышался грустных историй о плохом руководстве и вымогательстве местных властей. Тут, казалось, не было ясной системы налогообложения, губернатор платил определенную сумму Шаху ежегодно, и получал от него, как видно, неограниченную власть выжимать, сколько возможно, с местных купцов и крестьянства. Я получил информацию из надежного источника, что незадолго до моего приезда один торговец был арестован и зарыт по горло в полу темницы. К голове постоянно прикладывали лед в качестве пытки, с целью выудить из него крупную сумму денег. Он выдерживал это жестокое издевательство, не сдаваясь, так долго, что запасы льда в городе совершенно закончились, и губернатору пришлось прибегнуть к другой системе пыток из-за совершенной невозможности продолжить прежнюю. Злодей, однако, сам не был свободен от превратностей жизни, поскольку женился на принцессе из шахской семьи, и когда ему не удавалось угодить своей супруге, госпожа, по праву своего царского происхождения, звучно отделывала его ударами палок с помощью его собственных слуг.
  
  
   ИЗ РЕШТА В ТЕГЕРАН
   До сих пор почтовые лошади представляют собой единственный вид быстрого передвижения в Персии. Когда почтовая служба такого типа ведется, как положено, можно вполне удовлетворительно перемещаться, но если, как в этой стране, творится полная неразбериха в управлении, путешествие на перекладных становится самой изощренной пыткой, которую только можно себе представить. Приближался полдень, когда я смог выбраться из Решта, верхом на очень хорошей лошади. Сопровождал меня господин Гарри Черчилль, сын астерабадского консула. С нами были голам, или курьер, приписанный к британской дипломатической миссии в Тегеране, и обычный станционный работник, в задачу которого входил обратный перегон лошадей. Первые десять миль скакали по ровной и хорошей дороге, опоясанной с обеих сторон невысокими лесистыми холмами, отделенными от нас ровными участками хорошо возделанных полей, и полосами густых лесов. Водные потоки постоянно пересекали дорогу, поскольку от одного поля к другому проходили поливные каналы. Беспрерывная подача воды с цепи Эльбурца и нескончаемый поток солнечного света могли бы превратить провинцию Гилан в одно из богатейших мест мира. Ведь в первые два часа создавалось впечатление, что скачешь по какой-то проселочной дороге в Западной Европе. Затем начался подъем на крутой холм, который местами был в высшей степени неровным, и мы оказались скачущими по краю труднопроходимого земляного утеса, нависшего над восхитительной рекой Сефид-Руд.
   В этом месте поток достигает ширины почти в милю - широкий простор волнистой желтой воды, прерываемой островками и песчаными косами, несущей на себе стволы деревьев и груды кустов, сорванных с берегов. На востоке высокие крутые горы спускаются прямо к реке. Как только дорога начала подниматься, она стала просто отвратительной. Встречаются длинные участки покрытия, которые, из-за ручьев, сочащихся в них, выродились в беспорядочную кучу камней с глубокими грязными щелями между ними, по таким участкам лошадь может продвигаться только медленно. На протяжении двадцати миль мы находились в постоянном страхе, что наши лошади упадут на ступенчатой поверхности, которая в некоторых местах больше похожа на крутой лестничный пролет, нежели на то, что мы привыкли считать почтовой дорогой. Хорошо еще, лошади достаточно сильные и упитанные, иначе мы некогда бы не преодолели некоторых мест. Было так, что лошади могли сделать только десять шагов за раз, останавливаясь на полминуты, прежде чем карабкаться с нами дальше. Не раз я спешивался, и преодолевал подъем пешком, поскольку ехать верхом по такой крутизне граничило с живодерством. Не представляю себе, о чем думали инженеры, распланировавшие эту дорогу. Она поднимается и спускается в самой причудливой манере, когда с меньшими затратами труда ее можно было с успехом провести по ровной поверхности вдоль оснований холмов, а не по склонам, где она вырезана, преимущественно, с помощью взрывов, как видно по следам бурильных ямок в скалах. В одном очень трудном месте мы обошли три европейских коляски, каждую из которых тащили двенадцать человек; они, судя по скорости их продвижения, будут, вероятно, месяц добираться до Тегерана.
   После утомительного путешествия в двадцать четыре мили мы достигли первой почтовой станции под названием Кудум, где поменяли лошадей, получив животных, которые выглядели такими же уставшими и поношенными, как и те, что мы сдали. На них мы карабкались еще двадцать миль до Рустамабада, мрачного на вид, грязного караван-сарая, единственного обжитого места на мили и мили вокруг. Горы, которые до сих пор были густо поросшими лесом и зелеными, теперь стали голыми и бесплодными, ярко красные и оранжевые оттенки утесов и склонов указывали на присутствие железа. После Рустамабада дорога, если это возможно представить, еще хуже и круче, чем прежде; а быстрый приход ночи совсем не способствовал облегчению наших трудностей. В кромешной тьме мы поднимались и спускались по ужасно крутым склонам вдоль края зияющего обрыва, глубину которого, наверное, к счастью, мы могли только смутно представлять себе, по монотонному гулу плещущегося далеко внизу Сефид-Руда. Потом дорога стала чуть лучше, и мы спустились в долину, густо поросшую очень крупными оливковыми деревьями, в некоторых местах образующими непроходимые чащи. Тут и там виднелись мерцающие огоньки, и можно угадать очертания некоторых низких глиняных домиков. Мы прибыли в предместья широко разбросанной деревни Руд Бар, которая тянется вдоль берегов реки Сефид-Руд на расстояние, по меньшей мере, в три мили. Только в половине десятого ночи мы достигли ее дальнего конца, где около дюжины построек, собранных вместе наподобие улицы, являли собой базар. В некоторых домах все еще горели огни, и мы, наконец, обрели ночлег в маленьком армянском магазине. Пол, покрытый грубыми досками, послужил нам кроватью, седла были подушками, верхняя одежда сошла за одеяла, за неимением ничего другого; после шестидесяти четырех миль тяжелой езды верхом легко довольствуешься любыми условиями для отдыха. Обычная почтовая станция располагалась в двух-трех часах пути дальше, но в нашем случае было уже невозможно продолжать движение этой ночью. Мы отправились в путь в три часа следующего утра. Дорога снова стала очень плохой, особенно та ее часть, которую пришлось преодолевать еще до зари. Никаких стараний, похоже, не было приложено, чтобы улучшить грубую колею, вытоптанную в изломанной ступенчатой поверхности земли караванами верблюдов и лошадей прошедших веков. Путешествие по такой дороге в темноте - самое тяжелое нервное испытание. Лошади, пытающиеся взобраться или спуститься по крутым склонам, многие из которых под углом в сорок пять градусов, скользят и спотыкаются на каждом шагу. Смутные скалы кажутся проплывающими во мраке. Всадник вдруг обнаруживает себя в потоке, глубиной до подпруги, о существовании которого он узнает только по плеску и гулу текущей воды. Огромные поверхности скалистых утесов спектрально высвечиваются в свете зарождающейся зари, и белая поверхность бурлящей реки слабо мерцает далеко внизу в пропасти, по краю которой вьется дорога. Нет никакого ограждения и в помине, чтобы обезопасить человека и животное от падения с обрыва. Говорят, что дороги страны являются самым главным показателем ее развития. Если это так, то Персия весьма далекая от цивилизации страна.
   Как раз в момент восхода солнца мы подъехали к длинному каменному мосту, связывающему берега Сефид-Руда, и получили возможность наблюдать любопытный феномен, присущий этому месту. В тот момент, когда солнце показывается над горизонтом, начинает дуть сильный ветер, и это продолжается безостановочно до самого вечера. Ветер дует во все времена года, и иногда с такой силой, что делает пересечение моста опасным, особенно для груженых верблюдов, поскольку крупная поверхность этих животных, подверженная действию ветра, подчас вызывает падение их через парапет в воду. Эта часть долины носит название Менгил, и известна огромным количеством ядовитых змей, облюбовавших здешние места. Когда римская армия под предводительством Марка Антония(188) пришла сюда, ей пришлось переместить военный лагерь в другое место, из-за несметного числа гадюк(IV). Я вспоминаю случай, похожий на этот, произошедший во время последней компании в Армении, когда русский отряд, ставший лагерем в развалинах древнего города Ани(189), был вынужден свернуть свои палатки и передвинуться на некоторое расстояние из-за большого скопления змей. Недалеко от моста Менгил вверх по течению, река Шах Руд впадает в Сефид-Руд, при этом последняя река выше носит уже другое название. Недалеко за городом, а, скорее, деревней Менгил, я поравнялся с небольшим караваном, следующим в сторону Тегерана. Некоторое время я чувствовал очень неприятный запах, источник которого оставался неясным. Он был таким сильным, что, казалось, несколько трупов верблюдов или лошадей лежат и гниют где-то рядом; я стал тогда гнать свою лошадь вперед, чтобы освободиться от зловония. Но чем дальше, тем сильнее становился запах, и я был в совершенном недоумении от его нескончаемости, когда взгляд на одного из проводников каравана дал мне намек на источник. Человек тащился позади маленького серого осла. Он выглядел мертвенно бледным, его рот и вся нижняя часть лица были укутаны в большой кусок материи. На спине осла находился продолговатый белый ящик, в котором я сразу признал гроб; особенно после того, как, приблизившись к нему, я ощутил, что запах стал невыносимым. Караван перевозил мертвых для похорон в святой земле Кербелы. Погонщик осла укутал свой рот и нос материей, чтобы избежать тлетворных миазмов, исходящих от разлагающегося трупа, который лежал на осле. Он уже несколько дней в пути, не удивительно, что выглядел бледным и больным, учитывая, чем ему приходилось дышать. Я понимаю изданные приказы правительства, запрещающие систему таких похоронных караванов; но, хотя их стало гораздо меньше, в определенных размерах такая практика еще существует. Я пустился рысью, чтобы избавиться от неприятного соседства, и вскоре достиг станции Менгил. Здесь произошла значительная задержка в получении сменных лошадей; вид их оставлял желать куда лучшего, они, казалось, ничего не ели неделю.
   Продвигаясь вперед как можно быстрее, мы следовали правым берегом Шах Руда, дорога подчас ничем не отличалась от болотистого края реки. После семи часов верхом достигли станции Пуд Чинар (подножие платана), где стали свидетелями отменного образца того, как ведутся дела на этой почтовой линии. Пуд Чинар состоит из двух строений, одно, в своем роде, караван-сарай, сделанный из глины и необожженных кирпичей; другое, такой же конструкции, - почтовая станция. Местность, по которой мы путешествовали, была горная и бесплодная. Голые, унылые круглые холмы, испещренные оранжевыми и зелеными полосами, указывающими на залежи металлов, окружали нашу тропу. Ни одной живой души не было видно, и два этих здания, единственные во всей округе, могли сойти за пару очаровательных замков. Мы взобрались на крутой подъем, и подъехали к высокой арке ворот, обе створки которых были распахнуты настежь. Но ни придворный замка, ни конюх постоялого двора не вышли нам навстречу. Мы звали и кричали; потом вошли и осмотрели каждый закоулок и щель строения. Ни лошадей, ни людей не нашли. Лошади наши, после семичасовой быстрой скачки по трудной местности, валились с ног от усталости. Мы пошли в караван-сарай, и там узнали, что почтовые работники "ушли", и что лошадей нет. Это было досадно, тем более что я очень торопился, уже итак потерял много времени. Ничего не оставалось, как остановиться на пару часов, чтобы дать бедным измотанным животным передышку, и немного еды, в чем они, безусловно, очень нуждались. За корм пришлось заплатить, так как государственных служащих на месте не оказалось. Ожидая, пока уставшие скакуны придут в себя, мы сели в скудной тени платана и позавтракали. Невдалеке находилось курдское стойбище, которое до этого не было видно за выступом холма. Палатки курдов особенные. Я уже встречал их раньше в горах между Карсом и Эрзерумом. Стены, около четырех футов в высоту, сделаны из камышовых матов; камыши установлены вертикально, плотно вместе, и переплетены горизонтально четырьмя веревками из верблюжьего волоса и камышом в равных интервалах. Крыша представляет собой простую накидку из верблюжьей шерсти, ткань темно-коричневого цвета, закрепленную на внутренних столбах высотой около шести футов, края ее не закрывают вертикальные камышовые маты, оставляя открытое пространство в шесть дюймов шириной для света и воздуха. Палатки выглядят куда опрятнее и удобнее, чем более тяжелые туркменские кибитки, среди которых я так долго пребывал. Курдские старейшины вышли из своего лагеря, чтобы увидеть ференги, и очень любезно нашли некоторых из наших лошадей, которые убежали. Хотелось, чтобы дорога хоть как-то приблизилась к уровню, не вызывающему столько хлопот, ведь бедные животные вымотаны долгой и быстрой скачкой. Но, увы, нам предстояло столкнуться с худшим участком пути, великим перевалом Харзон, пересекающим самую крутую часть гор Эльбурц, по которому только и можно эти горы перейти. Делать нечего, мы отправились в путь. В долине пришлось преодолеть вброд довольно бурный поток, к счастью, не глубокий, и мы были награждены за наши страдания любопытным зрелищем, - перекочевкой курдского лагеря. Эти кочевники выражают весьма слабую лояльность центральному правительству, и еще меньше платят налоги. Женщины, похоже, выполняют всю работу. Мужчины спокойно разъезжают на лошадях, - то есть, мужчины, у которых есть лошади, поскольку я заметил, что лошадей у них очень мало. Животные для поклажи, - это маленькие черные коровы, на чьи спины и было привязано все имущество лагеря. Камышовые стены палаток скручены вместе с черными крышами из верблюжьей шерсти, а сверху этих рулонов, уложенных на коровьи спины, нагромоздили разнообразную коллекцию домашних птиц, похоже, вполне привыкших к таким путешествиям. Иногда можно увидеть и кота, с удовольствием восседающего среди птиц. Несколько мужчин сновали туда-сюда, направляя кортеж. Были они, как правило, низкие ростом, и очень отличались по внешнему виду от диких всадников, оставшихся позади меня на туркменских равнинах.
   Каждый шаг приближал нас к великому перевалу Харзон. Описывать характер этого перевала означало бы только десятикратно усилить то, что я уже писал о головоломных дорогах и опасных пропастях. Мы миновали много курдских лагерей, и в одном из них оказались свидетелями похоронных ритуалов, в точности как у туркменов. Ближе к наивысшей части перевала, которая, полагаю, расположена в двенадцати тысячах футов над уровнем моря, находилось имам заде, или захоронение святого. Каждый проходящий здесь чувствует себя обязанным положить камень на камень в знак почитания. Вдоль всей дороги лежат пирамиды из обломков камней, положенных верующими на протяжении столетий. После того, как пришлось спешиться дюжину раз, иногда по колено в грязь, смешанную с гравием, мы, наконец, после двенадцати часов езды на тех же несчастных лошадях, добрались до деревни Масрах, на долине, которая простирается вдаль до Касвина и дальше до Тегерана. Деревня не лишена интереса, хотя это всего лишь бедное место, - состоит из чуть более пятидесяти хижин с плоскими крышами, разбросанных в беспорядке в пределах глиняной стены с бойницами и башенками по углам. Внимание, привлекаемое этой деревней, носит энтомологический характер. Выезжая из Решта, я получил много предупреждений быть внимательным относительно в высшей степени ядовитого насекомого, которым кишат здешние края. Странно сказать, только это место из всей округи наполнено ими. Я вдаюсь в подробности этой темы, так как она не перестает вызывать повышенный интерес у натуралистов. Меня предупреждали, чтобы я не спал в Масрахе, ибо это риск для моей жизни, ведь там обитает гарриб-гез (буквально, "укуси пришельца"). Действие укуса, судя по описаниям, куда страшнее, чем укус черного скорпиона. Лошади больше не могли двигаться, и, несмотря на вышеуказанную опасность, мне пришлось остановиться на станции.
   Один из первых вопросов, который я задал служащим конюшни, это, не могли бы они показать мне образец "укуси пришельца". Поискав несколько минут, человек принес с полудюжину на ладони. Крупнейший экземпляр не превышал трети дюйма в длину, и по форме напоминал общеизвестного в Англии "овечьего клеща". Снаружи он был серебристо серый и имел, как я убедился после внимательного рассмотрения, восемь лапок, по четыре с каждой стороны. Я бы сразу отнес насекомое к семейству паукообразных, или аракноидов, если бы не полное отсутствие разделения cephalothorax (190) и брюшка на два, что присуще классу. Несмотря на это, оно может принадлежать, вероятно, к названному семейству. Укус его в высшей степени опасен. Вначале появляется маленькая красная точка, как от укуса обычной блохи. Потом она разрастается до крупного черного пятна, которое затем начинает гноиться, что сопровождается высокой температурой, по внешним симптомам идентичной жару перемежающей лихорадки. Так бывает при укусе тарантула или фаланги туркменских долин. Единственное различие в том, что жар, вызываемый укусом этого насекомого, в науке известного как arga Persica (191), а среди местных как гарриб-гез или генне, если сразу не принять меры, приводит к фатальному исходу. Сопровождается слабостью, потерей аппетита, и в некоторых случаях бредом. Я встречал указание на него в одной старой французской книге, где дается отчет французского посольства в Тегеране за 1806-1807; но автор не ссылается на собственный опыт. Он назвал насекомое mouche de Miane (192). Миана - селение, расположенное на той же реке, что и Масрах, известное как одно из очагов распространения пагубного насекомого. Жители называют его, как и в других местах обитания, "укуси пришельца", поскольку местные люди никогда не испытывают беспокойства от его укусов. Существует общее поверье, что однажды укушенный человек обретает иммунитет от "персидского клопа", и это, похоже, основывается на фактах; жители деревни Масрах смеялись над моими страхами, когда я осторожно усаживался наверху скалистого камня, имея в виду быть подальше от местных жучков-паучков, в то время как они держат их без всякого вреда для себя на ладонях. Некоторым австрийским офицерам, направлявшимся в Тегеран в 1879 году, пришлось остановиться в этой деревушке, в Масрахе. Здесь они подверглись атаке гарриб-геза. Все они заболели, а один чуть не распростился с жизнью. Можно привести многие примеры смертельного исхода от укуса arga Persica. Знакомый персидский врач сообщил мне, что существовал обычай, по которому, когда какой-либо важный господин путешествовал через район, богатый этими насекомыми, слуги, без его ведома, подсовывали ему незаметно одного из "клопов" ранним утром в куске хлеба. Жало действует как вид прививки, и местные медики верят, что яд, усвоенный через желудок, выполняет эту роль также эффективно, как и введенный прямо в кровообращение. Один прогрессивный европеец, член тегеранского общества, рассказывал мне, что он получил семьдесят три укуса одновременно, - слуги считали. В результате начался сильный жар, завершившийся бредом на пятый день. Сильные рвотные, вслед за которыми больной принимал дозы хинина, не дали эффекта; и только после большого количества танина, в виде отвара кожуры дикого граната, он пошел на поправку. Большей части моей информации по этому вопросу я обязан господину Сидни Черчиллю из Тегерана, молодому и подающему надежды натуралисту, который посвятил значительную часть своего времени энтомологии Персии. Едва ли стоит говорить, что, оказавшись в столь опасной близости к "персидскому клопу", я лихорадочно спешил убраться из его владений; не одно свирепое ругательство сорвалось с моих губ, прежде чем получасовая гонка за несколькими не в меру разгулявшимися по склону холма жеребцами, наконец, завершилась.
   В грустном настроении созерцал я скелеты семи лошадей, лежащие неподалеку, - несомненно, жертвы переутомления и недостаточного питания, - когда подвели с пастбища на голом склоне горы новых скакунов, чтобы начать забег на двадцать миль с почтовой скоростью. Я так подчеркиваю этот момент, в надежде, что мои слова, может быть, хотя бы косвенно, достигнут ушей Шаха; и что, если ему не жаль путешественников, спешащих от Каспийского моря навестить его столицу, им овладеет хоть в какой-то степени сочувствие к бедным полуголодным животным, которые изматываются на холмах его владений. Пишу в качестве доброго совета, поскольку хорошо знаю, что он очень озабочен, чтобы дела в государстве велись должным образом; но, к сожалению, в этом он полагается на информацию тех, в чьих интересах не говорить правду. Я надеюсь, если когда-либо эти строки попадут ему на глаза, он с уважением отнесется к намерению, с каким они были написаны.
   На спуске с гор широкая долина открывается взору. Редко разбросанные сады, с их высокими тополями и густыми чинарами, дрожат в мираже как лесистые острова в спокойном море. Близость к опасной туркменской границе, несмотря на то, что она осталась за хребтом Эльбурца, который я только что пересек верхом, была заметна в укреплениях населенных пунктов и караван-сараев. Любой из них, можно сказать, был крепостью - площадь сто - сто пятьдесят ярдов, высокие, укрепленные зубцами и бойницами, стены из необожженного кирпича, с башенками по флангам высотой в пятнадцать футов, с интервалом в сорок ярдов. Въезд в каждое поселение сам по себе был маленьким фортом, и вспомнились невольно библейские сказания, когда мы увидели стариков в белых одеждах, курящих свои водные трубки с обеих сторон ворот в более чем патриархальной торжественности, слуг в роскошных восточных рубахах, поднимающих свои головы, чтобы уставиться взглядом на неверных гяуров, пролетающих мимо так быстро, как только их утомленные, с натертыми спинами скакуны могли им позволить. В скачке по этой долине я обнаружил решение проблемы, которая часто меня беспокоила. Я видел маленькие земляные курганы, выстроенные в симметричный ряд, растянувшийся на мили и мили. Теперь я узнал, что они были образованы выбросом земли из бесчисленных шахт, во время сооружения так называемых канутов, или подземных водоводов, идущих с гор в долину. От хребта Эльбурца до Тегерана растительная жизнь искусственно поддерживается на безжизненных внутренних степях с помощью этих подземных водоводов. Пустив лошадей в галоп, мы вскоре уже мчались по скудным виноградникам, окружавшим Касвин, и показались желтые с башенками стены этого города.
   Касвин, родина мудреца Локмана(193), столица Персии в миниатюре, весьма значительный город, ему предначертано судьбой, когда запланированная железная дорога из Решта в Тегеран будет построена, сыграть важную роль в истории страны. Расположенный в окружении виноградников и фисташковых плантаций, он являет собой исключительно живописный вид, с блестящими куполами и башнями, сияющими за рощами чинар, окружающими его стены. Ворота, через которые я вошел, пронзающие западные укрепления города, охраняются обычными башнями из необожженного кирпича, покрытыми желтовато-коричневой штукатуркой. Сразу за ними, достигая до края ныне сухой канавы, располагается обширное кладбище, отличающееся своими надгробиями, лежащими горизонтально на могилах, что совершенно не похоже на вертикальные "камни-тюрбаны" оттоманских турков. В центре каждого заделан кусок белого алебастра, длиной в пару футов, в форме геральдического щита, несущий на себе рельефные надписи и изображение длинноносого кувшина, похожего на кофейник, и нескольких чашек и бокалов. Тут можно усмотреть некую связь с обычаем туркменских кочевников класть эти предметы на могилы.
   Полуденное солнце сильно припекало, когда я скакал между белыми яркими глиняными стенами, вздымающимися с обеих сторон улицы, почти пустой в этот час суток. Несколько человек лениво развалились в некоторых парикмахерских, или растянулись во всю длину и спали в скупой тени домов. Ряд канутов пересекал город, и вертикальные шахты, сооруженные при их проведении, располагались совершенно предосудительно открытыми прямо посреди проезжей части. Всадник или пешеход, продвигающийся здесь в темное время, непременно попадет в беду. Касвин на каждом шагу представляет вниманию свидетельства его былого величия, и признаки возрастающей значимости вперемешку со старыми следами процветания. Мечети и башни, крыши которых покрыты голубой глазурной черепицей, вздымаются со всех сторон, и мне очень жаль, что не было в моем распоряжении достаточно времени, чтобы все их посетить. Почтовое управление не уступит таковому в первоклассном европейском городе. Оно включает в себя крупную гостиницу, с арочными портиками, поддерживаемыми массивными колоннами из белого известняка. Комнаты просторные, воздух в них свежий, пол выложен крупными квадратными глянцевыми плитками. Эта гостиница не может не процветать, когда однажды будет проложена линия железной дороги Решт - Тегеран. Главные городские ворота и ворота некоторых основных общественных зданий, на самом деле весьма хороши. Они имеют стрельчатые своды в восточном стиле, украшены любопытными остроконечными башенками, в форме бутонов, невольно напоминающих спаржу. Они щедро покрыты мозаикой из эмалированных кирпичей и плиток самых ярких цветов. Рисунки на кирпичах чаще всего черные, голубые, белые и оранжевые, они создают, в слепящем сиянии восточного солнца, неописуемый сверкающий эффект. На участках над арками, а также на боковых сторонах, крупные, мастерски выполненные композиции из глянцевых плиток, представляющие Льва и Солнце, и различные сцены из персидской мифологии и истории. Эти строения, с их блестящим многообразием цвета, невольно напомнили мне рисунки восстановленных дворцов Ниневеха(194).
   Дорога из Касвина в Тегеран чудесным образом отличается в лучшую сторону от дороги в Решт, которая до такой степени плохая, что едва ли заслуживает своего названия. Действительно, естественный рельеф местности, если оставить все как есть, был бы гораздо более предпочтителен, чем нынешний страшный тракт - грязные рытвины, вперемешку с камнями. Дорога, идущая из Касвина на юг, обязана своим качеством во многом тому, что лежит на песчаной равнине; ее состояние просто замечательное. В ширину не менее сорока футов, имеет хороший дренаж и содержится в должном порядке. Почтмейстер Касвина, как мне сообщили здесь, поляк; а помощники и обслуживающий персонал то ли русские, то ли немцы. Нам дали превосходных лошадей, в прекрасном состоянии, и быстрый аллюр, которым мы покрыли первый перегон в, примерно, двадцать четыре мили, был роскошью в сравнении с утомительным и раздражающим медленным движением, почти ползком, по северному отрезку пути. Благодаря хорошему состоянию дороги между Касвином и Тегераном, приготовлены тройки, и путешественники, не желающие дальше двигаться верхом, могут ими воспользоваться, в то время как весь путь сулит максимум удобств тем, в чье распоряжение они достались. Жаль, нельзя сказать то же самое о состоянии лошадей на многих других почтовых станциях. Животные были прекрасны сами по себе; но, не успеешь проехать и четверть мили верхом, как становится, очевидно, что они либо полуголодные, либо переутомлены. Путешественники по этому маршруту, особенно пользующиеся услугами почтовых лошадей, далеко не так часты, чтобы животные могли устать на своих законных работах. Из одного хорошо информированного источника мне стало известно, что иногда почтмейстеры либо используют лошадей, которых должны держать в готовности для общественных услуг, на своих фермах, либо с теми же целями передают их другим. Так и получается, что, когда путешественник прибывает на станцию, то обнаруживает там лошадей, за которых он заплатил высокую цену, настолько измотанными дневным трудом, что они не в состоянии обеспечить что-либо похожее на требуемую скорость на протяжении шестнадцати или двадцати миль, разделяющих почтовые станции. Например, лошади, которых мы получили на станции Кишлак, куда прибыли в девять часов вечера в день выезда из Касвина, и откуда отбыли в пять утра на следующий день, были, хотя и очень хорошие животные, в таком ужасно замученном состоянии, что пришлось спешиться за две мили до следующей станции и отправить вперед посыльного с просьбой помочь доставить наши седла и багаж на станцию. На другом перегоне лошадь почтового кондуктора совершенно вышла из строя, и нам пришлось три часа ждать его в Енги Имаме. Лошади, полученные там, были в таком же плачевном состоянии; и только достигнув станции Хиссарек, мы были обеспечены приличными животными. На этой последней станции достались живые маленькие серые пони, которые порой разгонялись гораздо быстрее, нежели мы того желали. Хорошее состояние лошадей в Хиссареке и быстрота, с которой они везли нас, показывает, что может сделать исправный и честный почтмейстер. Действительно, исключая условия нахождения в Касвине и лошадей, выданных там на выезде из города, также как из Хиссарека в Тегеран, в остальном почтовая система поставлена из рук вон плохо. В лошадях мы нашли бедных измученных животных; в людях - работников, наделенных в высшей степени раздражающей медлительностью и безразличием испанцев, но без следа честности и человечности, которые положительно характеризуют последних.
   Земля с обеих сторон дороги хорошо возделана, бесчисленные деревни встречаются с короткими интервалами. Все они, без исключения, окружены высокими, прочными глиняными стенами с круглыми фланговыми башенками. Любопытно отметить, что почти неизменно, в непосредственной близости к этим деревням расположены крупные земляные курганы, в чем-то схожие с теми, что мы встречаем на туркменских долинах, но значительно меньших размеров. Эти курганы имеют следы обширных земляных работ вокруг оснований, указывающих на то, что участки современных деревень совпадают с древними, существовавшими почти в доисторические времена, когда несли на себе цитадели, служившие прибежищем для жителей при нашествиях врагов. Слева от дороги долина усыпана длинными линиями мелких земляных насыпей, по которым угадываются маршруты канутов, за счет которых засушливые равнины плодоносят на протяжении всего периода гнетущей летней жары. Благодаря тому, что источник каждого находится на дне очень глубокого колодца в подножии или внизу склона некоторых близлежащих холмов, эти потоки независимы от таящих снегов в своем водном питании; а тот факт, что их русла лежат далеко под поверхностью земли, исключает сильное испарение, имеющее место на поверхности, также сохраняя воду прохладной и пригодной для питья. Эти потоки выходят на свет на ровных участках долины, где служат как для полива полей, так и для водоснабжения деревень.
   Между Касвином и Тегераном можно наткнуться на следы настоящей европейской цивилизации, - благодаря, если я не ошибаюсь, графу Монтефорте, министру полиции Его Величества Шаха. Действительно, на многие долгие лиги полицейские участки, расположенные на каждой восьмой миле, представляют собой немногим больше, чем полуразрушенные строения; но, по мере приближения к столице, стали попадаться уже симпатичные домики, в иных случаях, украшенные молодыми вьющимися растениями, и с неизменным жандармом у входа, одетым по всей форме. Эти островки общественной деятельности приятно прерывают однообразие полного отсутствия цивилизации остальной части дороги. Но Персия все еще находится в своем переходном состоянии. Местность вокруг Тегерана ни в коем случае не назовешь привлекательной. Она выглядит печально голой и выжженной солнцем, чему сопротивляются лишь очень ограниченные сады, возникшие в результате трудоемкого орошения, прорезавшего желто-серые просторы долины. Половина зелени из той, что здесь можно увидеть, принадлежит садам при многочисленных шахских резиденциях в окрестностях города. Густая зеленая листва платанов (чинаров) печально выделяется на фоне ужасной пепельно-желтой равнины, которая тянется к самому подножью гор Эльбурц, в то время густо покрытых снегом. Самые танталовые муки из всех возможных испытываешь, наверное, когда едешь верхом последний перегон через долину, где воздух густо пропитан серовато-коричневой пылью, и видишь гигантские пики гор, казалось бы, на расстоянии вытянутой руки, ярко белые от снежных шапок, - длинные серебристые прожилки спускаются от них по сторонам, будто когтистые лапы. Жара и жажда при этом ощущаются вдвойне. Даже вблизи города сады и деревни окружены высокими глиняными стенами, с неизменными фланговыми башенками. Скверная почти вековая традиция все еще живет в этой системе квази-укреплений(195). При приближении к Тегерану ничего выдающегося не видит путешественник. Если его не предупредили заранее, куда он прибыл, он ни за что не догадается, что находится в непосредственной близости от столицы Персии. Некие узкие желтые полоски указывают на крепостные стены, - карикатура на крепостные стены Парижа. Ни один купол или шпиль не бросается в глаза. Дело в том, что их в Тегеране нет. Ворота, в которые мы вошли, как в Касвине, тонко украшены глянцевыми кирпичами и плиточной мозаикой, черта, которая доминирует в персидской архитектуре. Когда сама территория Тегерана заинтересует археологов, его раскрашенные плитки, с их причудливыми изображениями современных воинов и даже карет, станут мечтой для антикваров, - в большей степени, чем лепные стены Ниневеха, - потому что сохранятся цвета. Об укреплениях я должен сказать несколько слов. Они с очевидностью скопированы со старых крепостных стен Парижа, и строго следуют системе Вобена(196), по крайней мере, в общих чертах. Контуры их подверглись позднее видоизменениям. Эскарп, который, как известно моим читателям-военным, есть часть стены ниже уровня окружающей плоскости участка, состоит из сырой земли, предоставленной самой себе, - где хочет, она держится в виде крутого откоса, а нет, - осыпается. Внешний склон парапета, такого, что выдержит испытание огнем при обычной осаде, составляя традиционный угол в сорок пять градусов, оштукатурен желтой глиной ради внешнего вида. Нет и следа наружного форта для защиты водных источников, от которых город всецело зависит, и подходов к стенам. Я удивился этому, тем более что в городе находилось немало многоопытных офицеров-европейцев, занятых налаживанием персидской военной системы. Об этом у меня будет еще возможность позже сказать. Сейчас же я оставляю моих читателей, скача галопом уже за крепостными стенами в широком, бесплодном, пыльном пространстве, в котором трудно разглядеть признаки столицы.
  
   ТЕГЕРАН
   Укрепления Тегерана сделаны, строго говоря, по системе Вобена, то есть, по системе парижских укреплений на момент франко-германской компании. Кажется странным, что Его Величество Шах, который тратит столько сил и денег, нанимая иностранных офицеров для организации своей армии, не считает заслуживающим внимания нанять несколько военных инженеров для управления оборонными работами в столице. Насколько я знаю, он предпринимал подобные попытки; но они, видимо, похожи на те, о которых лорд Байрон рассказывает нам в "Дон Жуане", когда инженеры, нанятые для построения укреплений Исмаила, сделали больше для осаждавших, чем для осажденных, как убедились турки на своем горьком опыте. Защитные сооружения Тегерана, какие они сегодня, куда более вредны, чем полезны. Ведь предположение, что укрытия годятся на что-то, приглашает атакующих к серьезным их бомбардировкам, неважно, столица ли за стенами или любой другой город. Даже Париж с его "по науке" сделанными укреплениями и внешними фортами, был далек от готовности противостоять средствам атаки, имеющимся у ведущих осаду тевтонцев. Что тогда говорить о негодных укреплениях Тегерана, без единого внешнего форта? В один прекрасный день враг установит свои бомбардирующие батареи, а на следующий Тегеран окажется разрушенным, или сдастся.
   Очень может быть, что существующие укрепления были сооружены как достаточные средства обороны от своих повстанцев извне, ведь нынешняя династия Каджаров находилась на троне слишком короткий срок, чтобы забыть о событиях, приведших ее на оный. Но сегодня правители Персии должны помнить, что опасность исходит не от туркменов или соперничающих кланов, и, хотя грозит из куда более далеких мест, она ничуть не менее серьезная.
   Хотя военной мощи крепостным стенам не хватает, художественную красоту тегеранских ворот невозможно отрицать. Путешественник из более холодных и практичных климатических условий, завидев порталы персидской столицы, тут же вспоминает те далекие дни, когда читал "Арабские ночи" и восхищался подвигами Халифа Гаруна аль-Рашида. Правда, трогательно обнаружить эту сентиментальную красоту, задержавшуюся среди обломков некогда могущественной силы Персии, и было бы несправедливо со стороны проезжего странника не воздать ей должное. Входя сюда с иссушенных долин, где только изредка, и то благодаря искусственному орошению, можно встретить растительность, сквозь дрожащий мираж видишь вдруг здание с арками и башенками, все пылающее в лучах заходящего солнца, с оттенками, словно взятыми взаймы на краткий срок у светила, пока оно прощается с окрестными холмами. Начинаешь ощущать, что, хотя "Солнце Ирана зашло навсегда", во всяком случае, в политическом смысле, некоторые следы былой славы еще остаются на арках, под которыми путник входит в его современную столицу. Изящные очертания, смешанные цвета, радужно сияющие на кирпичах и плитках, почти как в Альгамбре(197), уносят к юношеским мечтам о Востоке, хотя грустный опыт подсказывает, что под этим лоском кроется нищета почти такая же беспросветная, как на самых задворках цивилизации.
   Пространство, заключенное внутри стен, значительно больше территории, занятой улицами, площадями и зданиями, то есть между внешними домами и крепостными стенами весьма значительное расстояние. Общий вид города вносит в сознание идею о странной смеси пустынности и внезапно появляющейся буйной растительности. Участок сразу за крепостными стенами, в основном, пустырь сухой желтой земли, нарушаемый пятнами гравия и фрагментами глиняных стен. Здесь и там участки земляных работ и площадки батарей, возведенные под руководством инструкторов-офицеров из Европы в процессе курса обучения военному делу. Между Тегераном и основанием гор долина приподнимается кверху, и в значительной мере занята садами и плантациями, полностью на искусственном орошении. Как я уже объяснял, это орошение производится не естественными ручьями поверхности, а посредством тех любопытных подземных водоводов, что здесь называют канутами, которые, начинаясь на дне глубоких шахт рядом с подножьем невысоких холмов, на более низких уровнях выходят в итоге на поверхность, большую часть пути будучи защищенными от солнечных лучей слоем земли над ними. Насколько можно судить, почва вокруг Тегерана очень плодородна, для удивительной ее продуктивности требуется только соответствующее орошение. Существующие искусственные водоводы, оказывается, в основном используют на поддержку рощ платанов (чинаров), гранатового дерева и тополей, представляющих из себя сады для отдыха, а также на обеспечение города питьевой водой. Похоже, немного в этом смысле сделано для полива полей зерновых, хотя колосящиеся поля выглядят обещающе, и сулят значительно перекрыть дефицит засухи прошлого года. Участки британской дипломатической миссии предоставляют хороший пример того, что означает искусное садоводство, даже в таком палящем климате, который присущ Персии. Они расположены в стороне от населенной части города, но в пределах его стен, и, осмелюсь сказать, вместе взятые выглядят куда лучше, чем любые местные попытки этого рода, хотя многие крупные сады, принадлежащие как Шаху, так и его приближенным, тоже расположены в черте укреплений. Все же, несмотря на бассейны с водой и бегущие ручьи, тенистые аллеи чинаров, плакучих ив и тутовника, к началу июня жара стала такой сильной, что персонал дипломатической миссии счел нужным перебраться в свою летнюю резиденцию к подножию Эльбурца, что около двух фарсахов (восемь миль) от Тегерана, и, я полагаю, почти тысяча футов над уровнем его. Здесь, хотя в разгаре дня температура далека от приятной, куда более приемлемо, чем в городе внизу. Благодаря любезности господина Р.Ф.Томсона, посла Британии, чьим гостем я тогда являлся, я смог оценить разницу между двумя резиденциями.
   Современная часть Тегерана являет собой странную смесь восточного и западного стилей. От ворот британской миссии по направлению к главному входу во дворец Шаха ведет длинный бульвар, устроенный как можно более в парижском стиле. Это будет, право, очень симпатичная улица, когда деревья, щедро орошаемые, достигнут плодоносящего возраста. Деревья эти, хотя им еще от семи до девяти лет, уже имеют респектабельные размеры. Вперемешку с ними на одинаковом расстоянии друг от друга установлены странные для персидского города объекты, - газовые лампы постоянного уличного освещения. К сожалению, господин француз, ответственный за поставку необходимого газа, не смог в полном объеме выполнить контракт, который он заключил с правительством. Это, как я понимаю, произошло потому, что необходимые фонды не поступали с требуемой скоростью. В одном или двух местах установлено электрическое освещение, но только напротив главных ворот дворца горел свет, не считая особые праздничные случаи. Столбы освещения представляли собой источники удивления для жителей, которые не могли взять в толк, для чего они установлены in situ, если не производят никаких чудесных эффектов, которые, как их уверяли, в состоянии производить. Когда я проезжал через Тегеран на обратном пути в Европу, то обнаружил, что была предпринята попытка торжественно ввести мероприятие в действие. В качестве эксперимента с великой энергией, около двадцати газовых фонарей были установлены вокруг артиллерийской площади. Ожидалось прибытие Шаха, но этого не произошло(V). В отсутствии Шаха церемония проходила под руководством двух его сыновей. После зажжения этих нескольких ламп, все вернулось на круги своя. Боюсь, даже при условии лучших намерений со стороны муниципальных властей, тегеранский бульвар не будет представлять собой какого-либо привлекательного зрелища, во всяком случае, еще долго. Густая листва и уличные лампы могут присутствовать в изобилии, но это не улучшит вида лавок. Эти магазины образуют целую систему арочных переходов. На Востоке продавец остается в магазине почти до заката, после чего удаляется в свое жилище, которое, обычно, расположено в дальней части города. Газовые лампы могут только помочь разглядеть ряды наземных клетушек, забаррикадированных самыми разными на вид ставнями. Следуя по главному бульвару, подходишь к большому живописному входу, такому же, что и городские ворота, и также основательно разукрашенному. Массивные, обитые железом створки, когда это необходимо, закрывают въезд. За проходом попадаешь на большую пустую мощеную площадь, на одной стороне которой виден целый ряд сводчатых помещений с застекленными окнами, в которых установлены разные по форме старые на вид бронзовые двенадцатифунтовые гладкоствольные пушки. По правую сторону полдюжины огромных бронзовых орудий, в двадцать четыре и тридцать два фунта, на осадных повозках. Их возраст, судя по указанным датам, от сорока до шестидесяти лет; изборожденные изношенные стволы красноречиво говорят о многих мешках гвоздей и дюжин булыжников, выпущенных из них. На современные позиции их установили, под присмотром десятка восточного вида артиллеристов, с тем, вероятно, чтобы донести до народного сознания намек, на что способно правительство, если его вывести из себя. Напротив ворот, через которые входишь, еще одни живописные ворота, сразу за которыми стоит очень длинная и богато разукрашенная бронзовая пушка, на шестьдесят четыре фунта, я бы сказал, судя по калибру. В Тегеране распространено мнение, что это самая большая в мире пушка. Ее привез Надир Шах из Дели, после захвата названного города.
   Продолжая путь, мы миновали другую улицу претендующую называться бульваром, на ней тоже преобладали лавки, образующие аркады. Теперь мы оказались у главного входа во дворец. Он из глянцевого кирпича, белой штукатурки и краски цвета морской волны. По образцу башни в Энцели, фрагменты зеркал широко вносятся в композицию посредством своеобразных пилястр(198) на его верхних этажах. Когда солнечные лучи падают под углом, эффект этих бесчисленных зеркал очень приятный; при прямом же освещении - наоборот. Именно перед этими дворцовыми воротами я в первый раз увидел форму новых персидских полков. Она очень практична и весьма нарядная на вид. Тем более что, во всяком случае, на взгляд европейца, она отличается от ужасно неряшливо смотрящегося широкого в поясе мундира, который носили при старом режиме, исключительно офицеры. Она состоит из одеяния, представляющего нечто среднее между кителем и рабочей гимнастеркой из грубого голубого морского сержа(199), с очень короткими полами, подпоясанного коричневым кожаным ремнем. Брюки из того же материала. Головной убор - небольшой кивер из черного каракуля, с медным значком, обращенным вперед, назад или в сторону, в зависимости от вкуса каждого солдата. Замечательный факт, что, в то время как большинство воинов в Тегеране вооружены австрийскими, с казенной части заряжающимися Верндлями, самым практичным оружием, дворцовая гвардия носит старомодные с дула заряжающиеся винтовки из той же страны. Нарезка винтовки глубокая, ствол блестящий, и особого вида ложе с боковой станиной, что применяли в определенных австрийских подразделениях. Шах слишком хорошо заботится о своих подданных в столице, чтобы оснащать в первую очередь личную гвардию, и оставляет лучшее вооружение в руках солдат, которых обучают защищать свою страну, "если потребуется, и против Англии", как однажды откровенно сказал мне один персидский офицер. Раз уже зашел разговор на армейскую тему, могу также рассказать об иностранных офицерах, приглашенных из Австрии для организации батальонов Шаха. Будучи в Тегеране, я нанес однажды ранним утром визит в казармы, организованные под надзором капитана Стандейски, австрийского служаки. Европейский стиль обучения, - очень необычный для восточной армии, - характеризуется повышенным вниманием к гимнастике и строевой подготовке. Система призыва в Персии оставляет желать много лучшего; но как бы то ни было, она доставляет в ряды военных подавляющее большинство здоровых молодых людей, с любой точки зрения подходящих для службы. Как все крестьяне, они более или менее грубоваты в своих манерах и поведении, и нуждаются в небольшой предварительной муштровке, прежде чем их можно поставить в шеренгу с мушкетом в руке. Ответственные австрийские офицеры знали, а лучше всех капитан Стандейски: как не высок чисто боевой дух, и как стойко не сражаются люди в настоящей схватке, от солдата все же требуется кое-что еще. У него есть долг относительно своего гражданского населения и в тылу, а не только перед лицом врага. Некуда не годиться иметь войска неотесанных бойцов, неуклюже марширующих гурьбой по проезжей части какой-нибудь улицы в европейской столице, а чем хуже персидская? Мне приходилось наблюдать гимнастические упражнения, выполняемые в большинстве европейских армий, и могу сказать, что во многих из них не шли дальше того, чему я был свидетелем на плацах тегеранских казарм. Это и подъем тяжестей, трапеция, мостик, прыжки, многие другие упражнения, весьма успешно исполняемые; я видел тех же людей, с большим старанием проходивших ротную и батальонную строевую подготовку. Мой визит был импровизированный, так что никакой специальной репетиции заранее не проводилось, даже если предположить, что таковая могла иметь место. Когда роты отмаршировали в казармы, меня пригласили осмотреть ружья. Стволы внутри сверкали как серебро, замки в превосходном состоянии, никакого загрязнения, кроме того, что неизбежно после часовой разминки. В качестве последнего испытания состоялось преодоление глухой стены высотой в двадцать пять футов, выполненное ротой; солдаты образовали пирамиду, двенадцать человек в основании; один из них, взобравшись на вершину пирамиды, перебросил веревку через стену. Все было исполнено похвально, единственным недостатком можно считать веселое оживление людей, которых заставили проделать лишнее упражнение в честь случайного гостя. Капитан Вагнер, артиллерист, довел своих солдат до максимально возможного совершенства; и в пользу этих господ говорит тот немаловажный факт, что воспитанию своих офицеров они уделили не меньшее внимание, чем работе с солдатами.
   Кавалерия находится под управлением представителей различных стран. В этом случае пальму первенства в Персии держат русские. Полковник Демонтович, бывший командир армейского корпуса при генерале Тергукасове под Баязидом во время русско-турецкой компании, был приглашен для формирования нескольких полков казаков по русской модели. Я должен выразить в его адрес искреннюю благодарность за те заботы, какие он взял на себя, показывая мне все малейшие детали вверенных ему войск. Он сказал, что, в то время как австрийским офицерам приходится запрашивать у персидского правительства каждую требуемую сумму, будь то расходы на организацию армии или на строительство казарм, у него карт-бланш. Должен отметить, никто не использовал бы лучшим образом предоставленные ему возможности. Я могу судить об этом не по внешнему виду новорожденных эскадронов, когда они в парадной форме вышли встречать Шаха, но по осмотру казарм его солдат. Кажется, Шах, во время европейского турне, очень заинтересовался казацкой кавалерией. Он не был захвачен внешним видом и блеском более претенциозных всадников, таких, как наши, например; ему захотелось иметь несколько кавалерийских полков более простого вида, в длинных кителях, как на соседней территории. Мне приходилось видеть казаков на поле боя, прямо в деле; думаю, не будет умалением их заслуг сказать, что люди полковника Демонтовича в общем стиле мало в чем уступают им. Верно, что они положительно выделяются на фоне основной массы персидских войск, благодаря дисциплине, отчасти суровой, которая, в конце концов, едва ли не единственное необходимое условие понимания современными персами того, что значит настоящая служба. Я раз видел их, когда Шах совершал один из официальных визитов к премьер-министру. Вновь сформированная австрийцами пехота стояла вольно, но соблюдая ряды; а перед ними традиционные солдаты Персии в неряшливых одеждах, с их пониманием "вольно" куда шире, чем того допускает любой воинский устав. Я видел "отсталых" офицеров, сидящих, скрестив ноги и покуривая водные трубки, особо не беспокоясь, кто там проходит мимо, Шах, или кто-нибудь еще. А чуть выше, - казаков Демонтовича, в пешем строю, по команде "вольно", аккуратно в ряд, ровнее, чем "отсталые" могли встать по команде "смирно". И мне понятны также чувства Шаха, когда Его Величество проследовал, наконец, предваряемый своими бегунами и окруженный великими государственными мужами, и взгляд его нежно упал на длинные неподвижные ряды спешившейся кавалерии, чьи сабли сверкали под полуденным солнцем, - так же, как и пять часов назад. Это, вероятно, несколько безответственное испытание, со стороны деспотичной власти, держать бедных добрых людей, без нужды подвергая их риску солнечного удара, так долго; но они оставались на месте, такие же неподвижные. Впоследствии я посетил казармы. Визит был совершенно неожиданным. Люди в своих летних белых рубашках, безукоризненно чистых. Едва заметив наше приближение, они сразу собрались в конюшнях. Лошади блестели от частой чистки скребком; место аккуратно выметено. Я делаю эти замечания, чтобы отдать должное тому, что я видел касательно работы европейских офицеров в Персии. Но позвольте добавить другое, сделанное офицером, имеющим долгий опыт пребывания в стране. "Видите, какие они сейчас; когда мы уйдем, за шесть месяцев все снова станет таким, будто нас здесь никогда не было". Такие дела с европейскими военными инструкторами и их перспективами в Персии.
   Шах, несомненно, движим лучшими мотивами. Он посетил Европу, и, вероятно, оценил пути, коими западные люди пришли к тому, чем они являются. Он старается изо всех сил идти тем же курсом, но бессилен перед инерцией своей нации. Всем знакома история с контрактом барона Рейтера. Выполнение его стоило бы Шаху трона. Он не осмелился назвать Великим Визирем единственного умного человека в стране, которому он мог доверять, из-за распространенного предубеждения, что Хуссейн Хан ярый приверженец железнодорожного проекта. Когда я увидел монарха, скачущего под тенью своего красного зонтика, который он носит как эмблему самодержавия, я не мог избавиться от мысли, что он, пожалуй, самый достойный жалости человек во всей Персии. Кто был свидетелем визита Шаха в Европу, может думать, что Шах Персии пребывает среди нескончаемого блеска алмазов. Вот как я воспринял один из его выездов. Впереди несколько полицейских (в австрийском стиле) верхом. Затем следуют около двухсот человек, у большинства из которых за спиной двуствольные охотничьи ружья. Далее пятьдесят всадников с серебряными булавами, а затем очень просто одетая группа людей, среди которых и Шах, совершенно ничем не отличающийся от остальных, поскольку, раз солнце не донимало, его красный зонтик был сложен. Сразу позади группы, тесно окружавшей Шаха, следовал государственный экипаж, по форме очень похожий на карету лорд-мэра Лондона, но по внешнему виду куда хуже из-за износа, некоторые побитые углы весьма нуждались в покраске и позолоте. По параллельным улицам катилось несколько громыхающих повозок, перед которыми следовало человек двенадцать с длинными ивовыми прутьями в руках. Это были служащие гарема, и они непрерывно кричали: "Ослепните, ослепните; поверните свои лица к стене." Это предназначалось для простолюдинов в толпе, предостерегая их от таких необдуманных поступков, как увидеть, мельком, дам гарема, которых везли к следующей остановке Шаха, чтобы ждать там смиренно благосклонности Его Величества. Офицеры-европейцы на службе у Шаха, конечно, тоже должны были повернуться спиной при появлении этих дам, но также им полагалось и салютовать им, отдавая воинскую честь. Результат этого комбинированного движения выглядел несколько абсурдно, так как пришлось поднести вытянутую ладонь руки к затылку, а не к брови.
   Не прошло и двух лет, как все австрийские офицеры покинули Тегеран, призванные домой собственным властителем. На обратном пути домой через Каспий меня сопровождали трое из них - капитан Стандейски, барон Креузе и пожилой майор, занимавший в военной школе в Тегеране пост главного инструктора. Капитан Вагнер задерживался на несколько дней из-за болезни. Во время отзыва этих офицеров ходили упорные слухи, что их места займут другие, а именно соотечественники полковника Демонтовича, направляемые для организационных целей в Персию царем.
  
  
  
  
  
   ТЕГЕРАН (продолжение)
   Однажды я держал путь на базар, поскольку через него только можно было попасть в старую часть города, которую я хотел сравнить с более европеизированными бульварами, описанными в предыдущей главе. Я пересек несколько больших площадей и оставил за собой длинные, выжженные солнцем улицы, идущие вдоль высоких, ассирийского типа, стен из необожженного кирпича, украшенных голубыми, черными и желтыми глянцевыми кирпичами, опоясывающих пределы дворца. Некоторые кварталы имели неприятный вид, напоминающий английский город, когда там идет строительство или снос зданий. Все было сухим и пыльным; кирпичи, штукатурка, земляные кучи лежали повсеместно. Иногда пересекаешь поток воды, кажущийся совершенно неуместным, - ответвление одного из бесчисленных канутов, снабжающих город. Или вдруг погружаешься из палящего и слепящего солнечного света в сводчатый проход из цветного кирпича, где на минуту, после иссушающего блеска снаружи, кажется, что господствует тьма ночи. Таков один из проходов к базару. Чувствуешь приятную свежесть и прохладу после жарких пыльных улиц, утопающих в потоке яростного света; и струи воздуха, бьющие в лицо, дают ощущение, будто погрузился в ванну с холодной водой. Длинные стрельчатые своды аркад, тридцать футов высотой, освещаемые круглыми люками в крыше с интервалами в двадцать футов, ведут в полудюжину разных направлений. С каждой стороны этих проходов - высокие ниши, купеческие лавки. Это простые сводчатые проемы, пол которых приподнят, примерно, на три фута выше уровня улицы, различные изделия на продажу выставлены на маленьких деревянных прилавках, поднимающихся в направлении вовнутрь, где сидит продавец. Обустройство в целом как у большинства восточных базаров, от Стамбула до Индостана. Каждый вид торговли производится на отдельной улице, хотя в главных проходах бакалейщики, торговцы шелком и бархатом, торговцы товарами первой необходимости и продавцы мороженого шербета, сходятся вместе, а иногда к ним присоединяется еще кебабджи, или повар. Торговцы-армяне обычно не любят базары. Они либо организуют отдельный караван-сарай, либо открывают свои магазины, - точно по европейской модели, с застекленными окнами, прилавками, и всеми другими принадлежностями современной цивилизации, - на обширных открытых площадях, о которых я уже рассказывал.
   По мере углубления в главную часть базара, заметной чертой этого места становится беспорядочный и оглушающий галдеж голосов. На одной улице стоит грохот сотен медников, стучащих по своим наковальням; они делают котелки, чайники и другую утварь. На другой, возможно, такое же число человек выкрикивают, превознося достоинства своих товаров, или пытаясь завязать диалог с торговцем на противоположной стороне улицы, напрягая глотки до предела, чтобы перекрыть окружающий шум и гул голосов прохожих. Обыкновенно принято считать, что восточный человек, это очень молчаливый, спокойный человек. Согласно моему опыту, это самый шумный индивидуум на поверхности земли. По узкому проходу между лавками спешит разношерстная толпа, каждый толкает другого без всякой мысли о взаимном уважении. Любой, у кого есть медная пластинка на шапке, или в малейшей степени отношение к официальной должности, уверен, что имеет полное право гнать, сломя голову, среди всех, не говоря уже о простых прохожих. Единственное исключение, кажется, представляет полиция, которую во всех случаях я находил весьма цивильной и безвредной, дающей в этом отношении блестящий пример другим правительственным служащим, не только в Персии, но где бы то ни было. Женщины накрыты чадрой, и, в отличие от женщин Константинополя, основательно. В Стамбуле яшмак в высших классах используют только для подчеркивания естественной привлекательности, - дополнительное средство в руках кокетки. В Персии же паранджа применяется просто и по назначению, носится честно и повседневно, особенно в присутствии мужей или знакомых. Яшмак в Стамбуле состоит из двух отрезков как можно более яркого газа (200), один на лбу, а второй на губах, свисая ниже подбородка. Здесь это один отрез скромного белого полотна, повязанного вокруг лба и спадающего ниже груди, суживаясь книзу. Иногда перед глазами сделана темная сеточка, позволяющая видеть дорогу, но совершенно непроницаемая для внешних глаз. Порой женщина снимает с себя основательное покрывало и перебрасывает его через плечо, но, завидев вдалеке представителей противоположного пола, вновь надевает. Это должна быть совершенная пытка для бедных дам, когда при такой ужасно жаркой погоде нос и рот наглухо закрыты материалом. Я, например, когда накрываю вечером лицо легчайшим муслином, спасаясь от москитов и комаров, через полминуты уже чувствую симптомы апоплексии; и, что касается этого ощущения, то, как правило, я предпочитал преследования крылатых мучителей, чем вечный хаммам (201).
   Я вспоминаю министра полиции Константинополя, издавшего указ против красочных накидок стамбульских дам, где им вменялось, под угрозой серьезного штрафа, носить наружное покрывало-саван подходящих скромных цветов. В Тегеране ему ничего не оставалось бы, как только аплодировать персидским женщинам. Их накидки все без исключения темно-серо-голубого цвета, не представляют никакого повода для выражения осуждения chaussure a la Francaise (202). В персидской столице можно наблюдать самую уродливую азиатскую обувь. На базаре, если судить по внешней одежде, дама высшего света неотличима от самой бедной из трех-четырех служанок, идущих позади нее. Ее также часто сопровождает пара безобразных черных или белых мужчин, чьи физиономии в целом говорят об их квалификации. Женщина из бедных обычно совершенно одна. Иногда можно увидеть белого осла, крупного, как лошадь, на нем слуга везет в седле перед собой ребенка какой-нибудь высокопоставленной особы. Осел разукрашен, как бык, предназначенный в жертву Юпитеру Капитолийскому, и все должны уступать ему дорогу. На базаре царит общая суета. Кажется, будто каждый дал обет попасть в свое место назначения в кратчайший возможный срок. Как не похоже на статных восточных людей в длинных рубахах из наших юношеских представлений! Иногда целая орава мелких серых ослов прорывается по узкому проходу, груженные кирпичами и плитками, так что мало не покажется, при этом несутся, будто беспрерывно вопит позади них не человек, а шайтан во плоти. Порой пешеходы вынуждены находить убежище на территории боковых лавок, когда мул или гигантский осел, груженный с обеих сторон огромными копнами сена, продирается по проходу, полностью заполняя его по ширине; а иногда караван сардонически улыбающихся верблюдов гордо шествует мимо, присваивая себе всю дорогу.
   Тегеран, с его телеграфами и полицией, господином Шиндлером и графом де Монтефорте, больше не является той далекой восточной столицей, на которую намекал Марко Поло, или упоминал в своих impressions de voyage (203) некий случайный путешественник, любитель приключений. Там могут быть ямы в два квадратных фута в проездах вокруг королевского дворца, на дне, на неизвестной глубине, текут спрятанные водоводы; там ходят слухи, что несколько воров, укравших шахские регалии у старика, который вез их к ювелиру, будут привязаны к жерлам пушек и взорваны на главной площади (используя такую цивилизованную форму наказания, владыка может ссылаться на хорошо известный прецедент); но, в сущности, Тегеран, с его итальянской полицией, вымуштрованной австрийцами пехотой, обученной русскими кавалерией, щебеночным покрытием улиц, с его электрическим светом и двумя кафе, перестал принадлежать к области романтики.
   Находясь в столице, я имел возможность наблюдать пышный выезд Шаха к его первому министру. Последний сочетал в себе функции министра иностранных дел и военного министра; но он, на практике, премьер-министр. Раньше, в самом деле, его пост так и назывался. Но так как он был инициатором подписания контракта с бароном Рейтером по железным дорогам и шахтам Персии, против него сформировалась влиятельная придворная оппозиция, и Шах был вынужден освободить его от должности. Однако, не найдя подходящего министра такого же интеллектуального уровня, Шах поставил Хуссейн Хана на его прежнюю должность, вернув ему премьерство во всем, кроме названия; при этом никто другой, даже номинально, этого титула не имеет. Находясь ежедневно в контакте со своим министром, Шах все же наносит ему иногда официальные визиты, оказывая честь, при этом властителя и весь его двор угощают обедом.
   От двери дома, где находился Шах, до особняка министра расстояние более мили, по бокам улицы выстроились войска. Хотя солдаты заняли свои позиции в шесть утра, Шах появился только около двенадцати. Где-то в половине двенадцатого разнообразные старомодные экипажи, запряженные все парами лошадей, и управляемые неописуемого вида кучерами, которых по внешнему облику можно смело причислить к посудомойщикам Его Величества в своих явно рабочих костюмах, направились позади рядов войск в сторону резиденции министра. Эти повозки содержали в себе лучшую часть гарема, и впереди них двигалась толпа мужчин в обычных мирских персидских одеждах, они стегали воздух и землю длинными ивовыми прутьями, горланя зевакам, чтобы те "ослепли" и повернулись лицами к стене, чтобы ненароком не увидели мельком кого-то из "звезд гарема". О прибытии монарха возвещали несколько верховых полицейских, которые скакали вдоль рядов солдат в совершенно излишне стремительной манере. Полиция, сформированная графом де Монтефорте, итальянским офицером, прибывшим в Тегеран за два года до этого, раньше бывшим, насколько я понял, шефом полиции на службе у вице-короля Неаполя, весьма похвально развивалась, эффективно поддерживает порядок в столице. Полицейские носят черные кители с фиолетовыми нашивками на воротниках и обшлагах и темные брюки с полосками того же цвета по бокам. Маленький черный круглый кивер и высокие сапоги завершают костюм. Пешая полиция вооружена короткими саблями по европейской модели, а конники саблями подлиннее. После полицейских следовали тридцать всадников с крупными серебряными булавами; за ними сто других, вооруженные саблями, с двуствольными охотничьими ружьями и старомодными персидскими мушкетами за спинами. Все эти люди были одеты очень просто в мирские одежды скромных цветов. За ними шли быстрым шагом по обеим сторонам улицы около пятидесяти странновато наряженных человек. То были бегуны Шаха. Когда я впервые увидел этих королевских слуг, я принял их за уличных шутов. Полдюжины из них сидели на бордюре рядом с воротами дворца. Зная, что на Востоке такие люди часто выискивают жертв среди европейцев, я поспешно завернул за угол, пока один из них не вообразил себе что-нибудь на мой счет. Каждый из них был одет в довольно длинную красную рубаху, украшенную несколькими кусочками золотого шнурка, горизонтально пришитыми на груди; в пару темных бридж до колен, белые хлопковые чулки и туфли с пряжками и розочками. Самой странной частью костюма была шапка. Она - из черной лессированной(204) кожи, чем-то напоминала шлем пожарника, переходящий в рыцарский шлем, или головной убор, который носил один эксцентричный продавец карандашей в Париже несколько лет назад, что ездил в повозке по улице, продавая свой товар. Шапку венчал высокий правильный крест, на верхушке, а также на передней и задней оконечности поперечины которого прикреплены три пучка красных искусственных цветов, напоминающих турецкую гвоздику. Цветки сидят на длинных ножках, центральные длиннее боковых, и все комично качаются при каждом движении головы их владельца. Когда Шах появляется на публике, его неизменно сопровождают эти слуги, бегущие впереди, сзади и по обеим сторонам лошади или кареты. Меж них двигалась группа из сорока-пятидесяти высших сановников государства, включая первого министра и главнокомандующего армией - Хессем эль Селтанеха, или "Меча царства". Все должностные лица выглядели очень скромно. Во главе их ехал верхом сам Шах, одетый, если это возможно, еще скромнее других членов группы. Если бы не малиновый зонтик, который он держал открытым над головой, я не смог бы вовсе его узнать. Когда я увидел Шаха, то нашел его более молодым и симпатичным человеком, чем на фотоснимке. Возможно, это был результат отблеска красного зонтика. Позади Шаха двигалась огромная толпа всадников, по-видимому, царские домочадцы, а за ними - закрытая карета, которую я уже описывал, как похожую на экипаж лорд-мэра, блистающая зеркальным стеклом и потрепанной позолотой. Далее вели несколько лошадей, пышно разукрашенных; отделение полицейских замыкало процессию, самую странную часть которой составляли человекообразные обезьяны и павианы, которых вели их смотрители; предназначались животные для развлечения дам гарема. Новая церемония, - то есть, новая для Персии, - вошла в обиход; а именно, разбрасывание цветов вдоль дороги перед Шахом. Можно бы ожидать, что столь грациозный акт будут совершать дети, или, по крайней мере, сносные на вид личности. Вместо этого, там было два уродливых старика, чье обычное главное занятие состояло в поливе дороги водой из кожаных мешков, чтобы не поднималась пыль при проследовании Шаха, которые, завершив вначале более полезную часть своих обязанностей, теперь торопливо принялись, взяв в руки изделия, похожие на деревянные ведерки для угля, в очень деловитой и совсем не поэтической манере разбрасывать нечто похожее на мусор молодого сада. Его Величество определенно получил удовольствие, какое может доставить физическое удобство движения по растительным материалам. Аллегорический смысл этой акции был решительно непонятен.
   Я должен только добавить несколько заключительных замечаний о Тегеране. Попытка привить европейский образ жизни и действия в сердца совершенно азиатских людей многообещающая. Шах, безусловно, делает все возможное перед лицом веками копившейся инерции, но даже его номинально безграничная власть порой пасует перед людскими предрассудками. Все же, надо надеяться, нация, под воздействием прогресса девятнадцатого века, в итоге добьется успеха. Любая нация имеет свое самомнение и склонна считать себя по существу самой лучшей. Это результат самооценки составляющих ее личностей. Персы говорят: "Лучший язык - арабский" (хотя Омар вводил его в обиход острием меча); "Знать турецкий язык - признак образованности" (косвенное признание прошлой доблести турков); "Персидский язык - как музыка; все остальные подобны крику осла." Молодой персидский офицер, один из тех, кто внедрял новую австрийскую систему, очень бегло говоривший на французском и английском языках, пожаловался мне, что Шах издал указы относительно летних войсковых лагерей, согласно которым каждый младший офицер мог иметь только одного денщика. Я осмелился заметить, что недавно общался с русскими в их лагере в Чикизляре и вдоль течения Аттерека, и что каждый младший офицер русской армии вполне обходился одним денщиком. "О, - сказал он, - это другое дело; мы, персидские офицеры - дворяне!"
   Я уже объяснял, как раз за разом не удавалось, несмотря на все усилия, присоединиться к продвижению русских экспедиционных войск. Когда умер старый бравый Лазарев и прибыл на смену ему Тергукасов, мне разрешили еще раз побыть на фронте, но не далее чем в Чатте. Там я встретил отходящие силы, и меня пригласили вместе с ними проследовать в Чикизляр. Едва ли надо говорить, ситуация складывались так, что "приглашение" мало отличалось от приказа. Я принял его, и по прибытии на побережье Каспия был "приглашен" двигаться дальше на запад. Об обстоятельствах моего отказа следовать в требуемом направлении и о путешествии через дельту Аттерека в Астерабад читатель помнит. Я знал, что рано или поздно начнется выступление русских войск; и, лелея все время надежду быть вновь принятым в лагерь, я продумал и меры предосторожности, позволяющие иметь возможность наблюдать военные действия и с противоположной стороны, в случае продолжения отрицательного отношения ко мне царских генералов. По прибытии в Тегеран я был учтиво приглашен находиться на территории британской дипломатической миссии. Я нанес визит господину Зиновьеву, послу России, которого встречал еще в Красноводске, на балу, что давал генерал Ломакин, тогдашний губернатор и командир гарнизона, а затем командующий печально известной битвой под Геок Тепе. Я рассказал ему, что мне пришлось оставить Чикизляр, и что в двух последующих случаях, когда я осмеливался возвращаться, мне снова в итоге приходилось уезжать. Я спросил, не мог ли бы он использовать свое влияние в деле получения мной разрешения вновь находиться в лагере. Он ответил, что решить это может только новый главнокомандующий, генерал Скобелев, и посоветовал обратиться с просьбой к этому сановнику. Я сразу же отправил следующую телеграмму: "Son Excellence le General Skobeleff, a Baku. - Voulez-vous me permettre accompagner l"expedition de Tchikislar comme Correspondant du "Daily News" de Londres?"(205) Через два дня я получил ответ. "O'Donovan, Teheran. - Ayant les ordres les plus positifs de ne pas permettre a aucun correspondant, ni Russe, ni etranger, d"accompagner l"expedition, il m"est a mon grand regret impossible d"obtemperer a votre demande. - Skobeleff."(206) Этот ответ, пришедший из Красноводска, был, конечно, решающим, и заставил меня считать, что русский посол заблуждался, когда говорил, что дело находится всецело в руках генерала, командующего экспедицией. Я телеграфировал Скобелеву, выражая благодарность за любезно быстрый его ответ, завершив свое послание словами "Au revoir a Merv" (207), так как я принял решение, по возможности, оказаться там раньше русских войск. Затем я принял меры для обеспечения продвижения к определенному пункту на северо-восточной границе Персии, откуда мог бы добраться в область Ахал Текке и в Мерв. Я обратился к его Высочеству Хуссейн Хан Сипах Салар Аазему, действующему главному визирю, с просьбой разрешить мне следовать вдоль границы, а при необходимости проникать в страну туркменов Ахал Текке. Я получил самый любезный ответ, в том смысле, что министр весьма охотно выдал бы необходимые бумаги, но что он не может гарантировать мою безопасность вне персидских владений. Так как о последнем я и не просил, то подумал, что любезность его явно переливается через край разумного. Следовало понимать это так: "Хотя ты долго пробыл в Персии, и несколько дней в Тегеране, я не имел еще удовольствия видеться с тобой." Я удовлетворился тем, что принял намек в качестве приглашения посетить его Высочество и поступил соответственно.
   После долгого продвижения по разбитым тротуарам, и между высоких иссушенных стен из необожженного кирпича (то есть глины), я прибыл к ограде, в пределах которой возвышалась неопределенной формы масса строений с крутыми крышами. Широкие полосы голубых глянцевых плиток протянулись по фронтону; иных, не считая ворот, архитектурных претензий, отличающих эти строения от прочих в Тегеране, не наблюдалось. Там, во дворе, куда ведет проход через потрескавшуюся арку, толпилось много, как бы мы сказали, "прихлебателей". Они, казалось, были раздражены моим появлением, явно считая излишним дополнением к их числу, пока, наконец, господин Ле Бэйрон Норман, самый вежливый и похожий на придворного из секретарей, не вышел ко мне и не проводил в широкий зал, застеленный богатыми персидскими коврами. Зал был разделен на две части парой ступенек, растянувшихся на всю его ширину. В нижней части большая емкость с водой, около пятнадцати на двенадцать футов. Через несколько минут я уже сидел за маленьким столиком визави с человеком, который, по упорным слухам, как местным, так и европейским, считался самой могущественной персоной в Персии. До вступления в эту высокую должность, он был послом в Константинополе и при других дворах, и сопровождал Шаха во время двух его визитов в Европу. Он принял меня очень приветливо. Визирь просто указал на огромные трудности и опасности того смелого предприятия, которое я предполагал взять на себя. Он сказал, что туркмены Ахал Текке и Мерва не стали лучше, чем они есть. Я сослался на делегатов из Мерва, как раз находившихся в Тегеране, - делегатов, прибывших просить Шаха принять их соотечественников в подданные Персии, чтобы они могли таким образом обрести некоторую поддержку против русского вторжения. Он сказал, что очень мало надежды на то, что их мольба будет услышана. "Туркмены Ахал Текке и Мерва так часто заключали с нами соглашения, и так часто нарушали их, что мы не можем доверять их обещаниям." "Тогда, - заметил я, - полагаю, текинцы оставлены России, раз Персия отходит в сторону?" "Не совсем так, - ответил он, - мы, конечно же, всегда будем пытаться что-то сделать." Затем разговор зашел о моих частных делах. Визирь желал дать мне необходимую защиту в пределах границ Персии. Но где находились эти границы, он не мог с точностью определить; для детального изучения этого вопроса он отсылал меня к британскому послу. Это было довольно комично, потому что Персия всегда выдвигала требования к Мерву, как к одной из своих колоний. Определенной границы не существовало, кроме линии реки Аттерек от его устья вверх до Чатте, и на короткое расстояние выше этого поста вдоль реки Сумбар. Все остальное было делом спорным. Теперь, конечно, существует определенная граница вдоль хребтов Копет Дага, но даже она переходит в привычную расплывчатость в своей восточной оконечности. Я всегда считал, что граница вдоль Аттерека требует аккуратного определения, с тем, чтобы избежать превращения ее в источник постоянных проблем. Мое общее впечатление, после того, как я вышел от Сипах Салар Аазема, не считая сложившегося в результате прежнего опыта, состояло в том, что Персия ничуть не выражала обеспокоенности русским продвижением в южные независимые ханства, хотя и не относилась так уж благосклонно к таковому.
   Я собирался в то время предпринять, по мнению окружающих, легкомысленное дело, - наведаться к chez eux (208) текинцам; сопутствующие опасности казались вовсе несоизмеримыми с заявляемой целью, и многие, несмотря на заверения в обратном, настойчиво придавали моим планам политическое значение, так что неоднократно приходилось обстоятельно объяснять причины, приведшие к принятию этого решения. Вскоре после разговора с русским послом, господин, которого я знал ранее в связи с русской экспедицией, - черногорец, который, по всем статьям, вел себя очень храбро в деле под Геок Тепе, - посетил меня в британской миссии, и сказал, мол, русский посол заявил ему, что путешествие к туркменам Мерва в качестве корреспондента "Дейли Ньюс" только повод, а на самом деле я был агентом британского правительства, направляющимся для поддержания туркменов, если не весомой помощью в виде денег, то, по меньшей мере, своим присутствием. Через человека, передавшего эту информацию, а также через полковника Демонтовича из персидских казаков, я просил убедить русского посла, что он заблуждается, и что моя поездка чисто и просто имела ту цель, о которой я имел честь объявить ему. Случается, что, когда удобно верить в какую-то определенную вещь, трудно разубедить в этом заинтересованные стороны. Если эти строки попадут на глаза русских правительственных чиновников, они поймут причину, заставившую меня связать дальнейшую судьбу с туркменами; а именно, что царские генералы, так сказать, захлопнули дверь перед моим носом, и что я направился в свое новое место назначения только в качестве корреспондента газеты, и не больше и не меньше в качестве участника сражения, чем был, когда пользовался русским гостеприимством. Сожалея о том, что не могу присутствием своим засвидетельствовать достижения русских солдат в предстоящей компании, я утешаю себя надеждой, что смогу засвидетельствовать противоборство в Центральной Азии с непривычной точки зрения. Я надеялся, что эти объяснения, данные в Тегеране всем заинтересованным сторонам, обезопасят меня от инсинуаций и намеков; их я уже успел немало услышать.
   Должным образом, я получил от Сипах Салар Аазема запрашиваемое письменное разрешение, которое имело целью обеспечить мне право на посещение предельных северо-восточных территорий персидского государства. Доктор Толозан, врач Шаха, дал мне также рекомендательное письмо к влиятельному приграничному вождю, эмиру Хуссейн Хану, правителю Кучана, так что я был совершенно обнадежен в успешном исполнении своих намерений.
   В тот момент военная ситуация выглядела так. После недавней смерти Нур Берди Хана, признанного вождя туркменов-текинцев, другого столь же влиятельного лидера, казалось, не было в их рядах. Один из его сыновей, говорили, встал во главе; но надо было еще посмотреть, способен ли он нести бремя тяжелой должности, что взвалил на себя. Некоторые пророчили полный развал текинской коалиции и скорое подчинение российскому правлению, теперь, когда не стало человека, который был душой сопротивления. Это, однако, открытый вопрос. Текинцы с незапамятных времен управлялись меджлисом, или советом вождей и старейшин; и никогда ни на какой срок не управлялись эмирами или властелинами, как в Хиве, Бухаре &c. Так что система управления на данный момент, и это вполне естественно понять, оставалась по-прежнему действенной, и не было совсем невозможным, а скорее даже наоборот, что обстоятельства могли выдвинуть вперед одного из многих компетентных лидеров, которые с необходимостью должны существовать в рядах столь поголовно воинственных людей. Мы недавно узнали, что началось общее обратное движение туркменов из северо-западной части оазиса; те, что занимали Бами, Берме и другие сходные позиции, отступили дальше на восток. Примерно в те же сроки в прошлом году происходило похожее движение, которое оказалось концентрацией сил в Геок Тепе, или Енги Шехере, как более правильно называется это место, - пример стратегии, завершившейся ощутимым поражением русской атакующей колонны. Маневры, которые теперь производились, я считал по всем показателям такими же; и я думал тогда, что это может еще быть связано со слухами о предстоящем приходе русской армии со стороны Хивы.
   Жара начинала усиливаться, и, как не стремился я присутствовать на сцене конфликта, я предчувствовал мало радости в предстоящем долгом марше, отделяющем меня от желанной местности.
  
  
   ИЗ ТЕГЕРАНА В АГИВАН
   Имея на руках паспорт, выданный Сипах Салар Ааземом, и рекомендательное письмо доктора Толозана, я предпринял последние приготовления к выступлению на восток, по направлению к долгожданной цели. Со всех сторон меня убеждали, что русские намерены наступать как можно раньше, и не раз намекали, что я, вероятно, слишком поздно появлюсь на месте, чтобы стать свидетелем заключительных операций компании. Также мне сообщали, дескать, в связи со смертью Нур Берди Хана, текинцы не будут и пытаться оказывать сопротивление силам захватчиков; посещение места действия потребует определенного количества зря потраченной энергии и времени. Будь менее решителен в своем желании проникнуть на территорию туркменов, уговоры, с которыми я столкнулся, привели бы меня к отказу от запланированного предприятия. Но я сказал себе: "Мое дело - постараться, а там - как получится." Я телеграфировал слуге в Астерабад, давая указание выступать немедленно в Шахруд, и ждать меня там с лошадьми и вещами, которые я оставил на его попечение перед отъездом в Тегеран. Затем нанял в Тегеране слугу-перса, чей послужной список включал похвальные рекомендации прежних английских путешественников, в том числе и господина Арнольда, написавшего подробный отчет о своем продвижении из Решта к Персидскому заливу. Последующие события покажут, как мало заслуживает он данных положительных характеристик.
   Оформив необходимый заказ на почтовых лошадей, в середине дня шестого июня 1880 я выехал из Гулахека, летней резиденции британской миссии, и направился в Тегеран, около восьми миль отсюда, через него лежал мой путь дальше на восток. Я так сильно задержался на базаре, делая некоторые покупки, необходимые для путешествия, что был уже почти рассвет следующего утра, когда удалось выехать на дорогу, ведущую к границам страны текинцев. До самого Мешеда по всему маршруту осуществлялись смены почтовых лошадей. Станции, где можно получить свежих лошадей, отстоят друг от друга на шесть-восемь фарсахов (двадцать четыре - тридцать две мили); а расценка - один кран (франк) на фарсах с каждой лошади. Столько же приходится платить за лошадь сопровождающего почтового курьера. Время в седле без ограничений; при желании можно скакать и днем и ночью; и путь мог быть преодолен достаточно быстро, если бы на станциях всегда были лошади в должном состоянии, готовые к дороге. Между Тегераном и Шахрудом одиннадцать станций, все расстояние составляет семьдесят фарсахов, или двести восемьдесят четыре мили.
   Оставляя Тегеран, путешественник скачет на юго-восток через засушливую каменистую равнину, нарушаемую тут и там садами и развалинами глиняных строений, и пересекаемую бесчисленными мелкими поливными каналами, ответвлениями разных канутов, или подземных водоводов, идущих с опоясывающих долину холмов. Через пять или шесть миль от города дорога начинает постепенно повышаться и проходит через голое каменистое ущелье. Справа стоят "башни молчания" - захоронения джебре, или огнепоклонников, очень много которых живет в Тегеране. Все садовники, работающие в британской дипломатической миссии, принадлежат к этой секте. "Башни молчания" состоят из нескольких низких круглых каменных колец, с железными прутьями наверху. Тела мертвых кладут на эти решетки, где они или разлагаются постепенно, или пожираются хищными птицами, а кости в итоге проваливаются через прутья в полость башни. Дорога затем переходит в широкую долину, усыпанную на больших расстояниях мелкими лесистыми двориками, огороженными высокими глиняными стенами, усиленными круглыми башнями. Внутри каждого такого дворика расположено несколько глиняных домиков с плоскими крышами, образующих собой персидскую деревеньку. Между этими маленькими цветущими оазисами земля бесплодна и пуста, и тем более неприятно наблюдать ее в контрасте с такими обнадеживающими островками зелени. При должном орошении широкие области, ныне безнадежно мрачные и пустынные, могли быть покрыты лесами и пастбищами. Примерно в тридцати милях от Тегерана есть большой караван-сарай из кирпича и камня, рядом с которым - обширные развалины старых строений из необожженного кирпича. Весьма крупный ручей пересекает долину, теряясь, как все похожие потоки здесь, в знойных просторах широкой соленой пустыни впереди. По берегам ручья разбросаны темные низкие палатки небольшого лагеря кочевников - вероятно, курдов.
   Мы поменяли лошадей в месте под названием Эвен Кейф, нищем, выжженном своего рода селении, как и все, малые и большие, вдоль этого маршрута, состоящим из глиняных домов с плоскими крышами. Немного дальше - широкое пространство камней, намытых водой, и круглой гальки; здесь потоки, образованные тающими снегами Эльбурца пробиваются в знойную пустыню. Различными запрудами и насыпями вода была разделена на, по меньшей мере, сорок разных каналов, некоторые наполнены глубокими и быстрыми течениями, их совсем не просто перейти. Почтовый служащий указал место, рядом с которым мы перешли вброд один из этих рукавов, где совсем недавно какие-то путешественники были унесены потоком и утонули. За этим многоканальным ручьем следует высокое каменистое плато, изборожденное огромными глубокими руслами древних рек, а затем дорога начинает подниматься на склоны внешних отрогов гор. В долине жара была очень сильной, но здесь, на возвышенности, дул довольно холодный ветер, и вскоре мы оказались посреди весьма неприятного тумана, и, время от времени, лил легкий ливень. Еще через час пути мы приблизились к началу скалистого ущелья, тянущегося среди высоких утесов гипсовых и железистых скал. Вход ранее охранялся каменным фортом, караул хане, то есть полицейским постом, ныне совершенно разрушенным, а дальше виднелись остатки того, что когда-то могло быть важной крепостью, очевидно, очень древней. Начиная отсюда, через каждые две или три мили, мы натыкались на остатки постов, в прошлом установленных для предотвращения вторжения туркменов по этому удобному горному проходу, длина которого около двенадцати миль; здесь протекает ручей, вода, правда, довольно невкусная, из-за большого содержания в ней раствора гипса. Проход внезапно расширяется в его восточной оконечности, выходя на широкую долину, холмы к югу остаются так далеко, что вскоре только смутно различаются на горизонте в этом направлении. Долина щедро орошается, деревень очень много и они большие, - все надежно защищены глиняными стенами и башнями. Такое изобилие оросительных каналов, что они сильно затрудняют езду верхом, ведь зерно уже созрело, воды для полей не требовалось, и образовались болота и грязные лужи в долине, протянувшиеся далеко и широко, так что часто приходилось делать значительные объезды. Солнце уже садилось, когда мы галопом въехали в Кишлак, место отдыха на ночь, преодолев точно восемьдесят миль с утра, - неплохой результат, учитывая природу и состояние дороги.
   За стенами этой крупной деревни взгляд поражается разнообразием и фантастическим стилем глиняных строений. Казалось, селяне имели архитектурный склад ума и, несмотря на неблагоприятные качества наличных материалов, проявили очень много стараний в проектировании и воплощении в реальность разного рода куполов на могилах, арочных проходов в мечетях, и странных на вид навесов, защищающих бесчисленные бассейны с водой от солнечных лучей. Эти последние представляли собой пирамиды, двадцать пять футов высотой, грани которых сделаны в форме ступеней, двадцать дюймов шириной и высотой, а верхушки увенчаны довольно миловидными шляпками на четырех столбиках. В лучах заходящего солнца строения из необожженного кирпича, оштукатуренные прекрасной беловато-желтой глиной, создавали впечатление скульптур, вырезанных из цельных кусков мрамора янтарного цвета. Чаппар хане, или почта, сама по себе была своего рода цитаделью; как, право же, большинство зданий. Она окружена стеной в двадцать футов высотой, крыши конюшен внутри образовывали скат от парапета с бойницами. На каждом углу находилась выступающая сторожевая башенка, из которых защитники могли стрелять вдоль стен и поражать осаждающих близко к основанию их. Доступ в здание осуществлялся через арочный проход, закрытый крепкими воротами в пять дюймов толщиной, обитыми полосами железа. Над аркой находилась комната с плоской крышей, известная как бала хане, которая служила жильем для богатых путешественников, также как своего рода постом часового и наблюдательной башней, используемой при подходе туркменов. Здесь каждый дом человека, - его крепость, если не в переносном смысле, то в прямом-то, во время опасности, точно.
   Я уже упоминал о гарриб-гезе, или шаб-гезе, как его по-разному называют, насекомом (arga Persica), внушающем страх и часто представляющем реальную опасность для иностранцев, путешествующих в этой части Персии, известном как "кусающий пришельца" и "жалящий ночью", потому что не нападает на местных жителей и покидает свои укромные закутки с наступлением темноты. Я спросил почтальона, встречаются ли представители этого вида насекомых в его учреждении, и мне с бодрой готовностью ответили, что их здесь изобилие. Мне пришлось, соответственно, устроиться на плоской крыше бала хане, где в течение дня для "любителей иностранцев" слишком жаркое место, а ночью чересчур холодно для их нежных натур. Конская попона, расстеленная на крыше вместо постели, седло вместо подушки, вот и все принадлежности, предоставляемые для удобства ночлега. Я питал надежды, что смогу что-нибудь записать перед сном, но резкий вечерний бриз исключил возможность поддерживать огонек свечи. В связи с этим, набросав некоторые очень краткие заметки сегодняшнего продвижения, я съел ужин из птицы, жесткого, как кожа, хлеба, типичного для всего Востока, и маста, или свернувшегося молока. Это вся имеющаяся в наличии еда, не считая вареный рис, которого я поглотил уже так много в течение предшествующих двенадцати месяцев, что весьма охотно отказывался от него, если имелись хоть какие-то другие съестные припасы. Arga Persica, похоже, паразитирует на всех видах домашней птицы в этих краях, и там, где держат птицу, их очень много; они доводят пернатых до несчастного состояния исхудалости, как я обнаружил по своему горькому опыту, когда пытался поужинать твердыми хрящами курицы, поданной мне; ее отловили и приготовили в последний момент.
   За час до рассвета на следующее утро, я был уже в пути, предварительно уплатив довольно весомый счет за очень слабое обслуживание и скудный ужин предшествующей ночи. Сюда включено два крана за разрешение спать на крыше дома; полтора за жилистого петуха и хлеб; и один кран в благодарность почтовому курьеру, сопровождавшему меня из Тегерана; всего три шиллинга и девять пенсов, - весьма недурная сумма для этой страны. Я заметил, что здесь люди, похоже, не понимают ценности денег, вероятно, потому, что так редко видят их. Они ожидают в форме чаевых почти в шесть раз больше, чем европейцы. В большой степени это происходит потому, что мелкие служащие имеют нищенское жалованье, слуги порой получают от своих хозяев только питание, и им предоставлено самим обеспечивать себя, вытягивая плату и подарки при каждом возможном случае. Местный правитель желает оказать вам честь. Он посылает блюдо с фруктами или липкими сладостями, ценой около шести пенсов. Слуги, - ведь, чем больше количество людей, препровождающих "подарок", тем выше оказанная честь, - должны получить каждый свой "анам", или подарок, в форме пары шиллингов или больше, в зависимости от ранга их хозяина. Последний, таким образом, убивает двух зайцев, оказывая уважение гостю и, одновременно, давая слугам заработать. Такой порядок вещей распространен сверху донизу, и, в сущности, во многом является причиной деморализации персидского общества.
   Лошади, выданные мне в Кишлаке, были, на удивление, сильными, хорошо сложенными животными, и мы проскакали хороший отрезок пути, несмотря на то, что постоянно бултыхались в поливных каналах и спотыкались и барахтались в топких ямах. Час галопа привел нас в Арадан, большую деревню, которой, кажется, придавалась некая особая важность, раз тут есть телеграфное бюро, первое, что встретилось после выезда из Тегерана. Прилегающий район щедро снабжается водой, широко возделываются дыни. Земля разделена на лоскуты примерно в шесть квадратных футов, вокруг каждого проходили оросители. Дыни вначале сеют по узким грядкам, идущим вдоль края оросителя, растения затем распространяются на всю делянку, которую, при желании, можно полить. Оросители приходится часто очищать от легких земляных отложений, быстро набирающихся в них из-за высокой скорости, с которой горные ручьи стекают в своих руслах, неся очень густой раствор земли, которая и оседает, как только падает скорость потока в относительно ровных канавах. Так велика сила течения, и настолько мягок и глубок слой суглинистой почвы, что в отдельных случаях потоки размывают русла с отвесно-вертикальными берегами до глубины в двадцать - двадцать пять футов, так что становится невозможным использовать воду для полива. Для исправления этой ситуации выше, на каменистой земле, где вода не размывает почву, делают запруды, в которых гасится скорость течения, и направляют воду в заранее подготовленные искусственные оросители. Когда потребности в воде нет, течение продолжает идти своим природным курсом. В северной Персии, особенно на долинах к северу от гор Эльбурц, обширные территории плодородной земли сейчас превратились в мертвую пустыню, реки, которые должны бы орошать их естественным путем, такие, как Аттерек и Гюрген, слишком углубились, размыв русла. Мне представляется, небольшое инженерное искусство требуется для того, чтобы повернуть крупнейшие потоки, также как и более мелкие, при желании, и возвратить плодородие этому унылому запустению.
   Посреди деревни Арадан стоит строение, которое сразу дает страннику намек на то, как первоначально использовались курганы, разбросанные по всей местности, с интервалами, нескончаемой цепью до самых берегов Аттерека. На просторах долин, где нет искусственных возвышенностей, посчитали необходимым в целях обороны создать земляные насыпи, на которых затем построить замки и крепости, особенно в местностях, как эта, открытых для внезапных нападений кочевников из пустыни. Замок в Арадане был первым из их числа, представшим перед моими глазами в прекрасном состоянии и продолжающим исполнять свою роль. Курган имеет около семидесяти ярдов в длину, пятьдесят в ширину. Стороны его почти вертикальные и продолжаются стенами крепости, венчающей поверхность. Высота всей структуры никак не меньше семидесяти, а то и восемьдесят футов. Облицовка кургана и стен замка - необожженный кирпич, покрытый штукатуркой из тонкой глины, почти такой же прочной, как римский цемент, с оттенком красноватой охры(209). В целом объект являет собой композицию квадратных и полукруглых башен, связанных между собой, и включает два несимметричных ряда окон и бойниц, сделанных, очевидно, в разное время, без всякой увязки к какому-то определенному плану или рисунку, и очень похож на некоторые средневековые феодальные крепости, которые встречаются на вершинах гор в Западной Европе. Зубцы и сторожевые башенки идут по верху стен, а между ними видны террасы, арочные проходы, ступени, перемешанные в самом невообразимом стиле; все вместе настолько романтически живописно, насколько только можно представить. Вовнутрь ведут крутые ступени в полости стены, сам вход маленький и хорошо охраняемый из башен и внешних укреплений. В основании кургана сделаны углубления, своего рода гроты, служащие конюшнями, а также, вероятно, местом прибежища скота при вражеском нашествии. В пределах видимости из Арадана разбросано по равнине несколько похожих сооружений, некоторые из них в прекрасном состоянии; другие наполовину разрушены, но еще обитаемы; и третьи, пришедшие в полный упадок, рассыпающиеся стены только напоминают о крепости, некогда венчавшей курган, чьи стороны, ранее вертикальные, теперь приобрели склоны в сорок пять градусов, как от природных воздействий, так и за счет строительных материалов, постепенно сползающих к основанию. Все они, однако, расположены среди крупных густонаселенных деревень, поросшие травой, чем отличаются от курганов, стоящих в мрачном одиночестве в молчащих, невозделанных пустынях, где ни следа стены или башни не осталось, чтобы поведать о крепости или о деревне. Курганы, что остались вдоль Аттерека и Гюргена, были, без сомнения, воздвигнуты с той же целью, что и те, о которых я рассказываю; и их количество и распространенность ясно указывают, как густо были когда-то заселены эти ныне широкие, зловещие, безлюдные туркменские пустыни. То, что все остатки крепостей и деревень могли бесследно исчезнуть, доказывает, что в отдаленные времена и те и другие строились из глины, или необожженного кирпича, как и в современной Персии. Только на наиболее крупных из встречающихся в прерывистой линии, что тянется от Гумуш Тепе до Баджнурда, можно найти остатки древних сооружений, называемых "Стена Александра", в форме объемных тяжелых обожженных кирпичей, которые разбросаны у оснований курганов или помечают линии старых крепостных стен. Я задержался на несколько минут в Арадане, чтобы осмотреть его курган-замок, и, сожалея, что нет времени сделать какие-либо эскизы, поскакал дальше на восток.
   Сразу за стенами, опоясывающими деревню, расположено большое количество покрытых куполами бассейнов и имам заде, или могильных построек с куполами, все из желтой глины, при этом могилы почти не отличить от водоемов. Вокруг этих монументов, являющихся местом погребения святых, тянутся целые акры могил обычных верующих, похороненных в максимально возможной близости к почтенным останкам. Эти могилы состоят из просто выложенных кирпичами по периметру ям, размером шесть футов на два, и около трех футов в глубину, в которых лежит тело, видимо, без всякого гроба, все это накрыто весьма не сильно выдающейся глиняной крышкой, по форме и цвету очень похожей на корку пирога. В этой закрытой клетке тело разлагается. Когда дожди и ноги прохожих истончают глиняную корку, становится в высшей степени небезопасно проезжать верхом в местах, усеянных такого рода неприятными пирогами. Лошадь постоянно проваливается, копыта застревают в подземных пустотах, что грозит опасностью как ее ногам, так и шее седока. В течение часа скачки мы миновали вблизи не менее трех курганов с замками, и пересекли много оросительных каналов. Урожай уже начали собирать; и, судя по большому скоплению людей обоих полов, и мулов и ослов на одном или двух полях одновременно, я пришел к выводу, что как только чье-то зерно готово к уборке, все окрестное население собирается, чтобы помочь срезать урожай серпом и перевезти его домой.
   Вскоре характер земли переменился, и мы мчались по очень неприятной дороге, на которую вдавались острые выступы скал, а сама она была усыпана круглыми камнями, варьирующими по размерам от куриного яйца до человеческой головы. Между камней попадались топкие ямы и полусухие канавы. Я ожидал, что каждый последующий прыжок лошади приведет ее и меня к неминуемой беде, и сидел, сильно откинувшись в седле, в постоянной готовности к неизбежной катастрофе. Мы проследовали мимо небольших групп паломников, некоторые были верхом на ослах, другие брели пешком, возвращались они от святыни в Мешеде; и я нашел решение одного вопроса, давно волновавшего меня. На этих маршрутах можно часто видеть большие кучи камней, собранных с каждой стороны дороги, при этом не было видно ни имам заде, ни других святынь поблизости, в честь которых могли бы складывать эти камни. Теперь я узнал, что, когда группа паломников идет к святыне, или возвращается назад, то, подходя к месту ночной стоянки, каждый должен, по обычаю, подобрать камень или два, и добавить к ближайшей к нему куче. Не знаю, откуда пошла эта традиция. Если бы любой религиозный обряд был также полезен по своим результатом, то чем их больше, тем лучше. Тот, о котором я сейчас говорю, много сделал в смысле сносного очищения дорог от камней. По этой причине приходится сожалеть, что паломничество не столь распространено по другим маршрутам Персии, о которых мне приходилось рассказывать. Преодолев отвратительно каменистый отрезок пути, мы стали двигаться гораздо быстрее. Через несколько минут миновали пару сделанных из камня, с башенками по углам, караван-сараев, разрушенных туркменами несколько лет назад, и, согласно персидскому обычаю, больше никогда не восстанавливаемых. Группа уставшего вида стариков, паломников из Мешеда, утоляла жажду из разбитого водоема неподалеку. В своих длинных голубых халатах из миткаля, таких длинных, что они с трудом могли не наступать на них при ходьбе, они имели вид людей, которым было бы очень кстати придерживаться совета Писания касательно того, что в дорогу следует препоясать чресла. Один спросил слабым голосом, сколько фарсахов до следующего мензила, и получил ответ от нашего курьера, наиболее спасительно лживый в мире, что станция всего в одном фарсахе отсюда, хотя, только прибыв оттуда, я знал, что расстояние это, по крайней мере, в четыре раза больше. Еще через двадцать минут мы достигли почтовой станции Дех Мемек, преодолев, не меняя лошадей, двадцать восемь миль, по очень плохой дороге, чуть меньше чем за три с половиной часа. На станции нам сообщили, что вечером ожидается почта из Тегерана, и не стоит терять времени, так как, если они обойдут нас, то впереди по курсу всегда будут измученные курьерские лошади. Существовала также и другая опасность, это повстречаться с обратной почтой из Мешеда, что поставит нас в такое же затруднительное положение, поскольку лошади на каждой станции редко более многочисленны, чем того требуют самые необходимые нужды почтовой службы. Ожидая, пока оседлают других лошадей, я записал свои дорожные впечатления.
   Округа была усыпана глиняными башнями, в десять-двенадцать футов высотой и семь-восемь в диаметре, с амбразурами и очень узкими дверными проемами. Между башнями было от ста до трехсот ярдов, и предназначались они в качестве убежища для работающих на полях людей, на случай внезапного нападения туркменов. Здесь каждый идет на работу с мушкетом за спиной; и три-четыре человека в одной из таких башен могут легко продержаться, даже против крупных сил, пока прибудет помощь из соседних деревень или караул хане. Земля, постепенно понижаясь в сторону от удаляющихся холмов, прерывалась сотнями террас, наибольшая длина которых была сопоставима с длиной цепи холмов. Такое обустройство позволяло одному ручью поливать широкие пространства земли, так как вода, сливаясь с более высокой террасы, поливала следующую, и так далее до самого низа. Сам Дех Мемек - жалкое место, с огромными глиняными караван-сараями, которые все в полуразрушенном состоянии. Нам вновь повезло с лошадьми, животные совершенно свежие, отдыхавшие целую неделю. Это было кстати, так как следующий отрезок имел длину восемь фарсахов. Земля во многом такая же, как и раньше, только из-за того, что потоки промыли свои русла на исключительную глубину, образовав каналы-каньоны, почти подземные, местность была совершенно пустынной. Быстрый аллюр через четыре часа привел нас к узкой долине, в которой протекал приятный крупный ручей. Перейдя его, мы пересекли затем цепь низких голых холмов, целиком состоящих из гипса, и, следуя по узкой расселине, где можно двигаться только гуськом, вышли на обширную, круглую, хорошо возделанную равнину. Посреди нее располагалась крупная деревня Ласгирд. В центре ее курган с крепостью внушительных размеров, такой, что мне уже довелось описывать, но сама деревня не укреплена. На западной ее окраине расположено обширное кладбище, содержащее много крупных имам заде, и могил с куполами поменьше. Следуя мимо одного из них, я с удивлением обнаружил лежащих вокруг отдыхающих верблюдов, поклажа их была разбросана по земле, а в самом захоронении, сводчатом склепе под куполом, пару женщин, очевидно, высшего класса, вместе с двумя-тремя детьми. Они расстелили там ковры и постельные принадлежности, и чувствовали себя, похоже, настолько как дома в своем мрачноватом пристанище, будто самая отборная группа упырей или вурдалаков. Я вспоминаю, как однажды, в дни моей юности, читал в "Арабских ночах" о путешественнике, который, прибыв поздно вечером в один незнакомый город и найдя ворота закрытыми, устроился на ночлег в могиле рядом с входом в город. Я очень удивлялся, что это за могила, внутри которой можно заночевать, мой опыт таких монументов тогда был ограничен плоскими надгробными каменными плитами и высокими обелисками; и, более того, я был удивлен, что путешественник не чувствовал никаких опасений касательно жутких ночных визитеров, какие я бы тогда точно имел. Я часто замечал на Востоке, а в Персии особенно, полное отсутствие боязни близости кладбища в ночное время, столь распространенной в Европе. Пастухи, устраивающиеся на ночлег со своими отарами рядом с захоронениями здесь обычное дело. Порой меня почти охватывал детский страх привидений при виде высокой фигуры в накидке, вырастающей внезапно среди могил; а это какой-то усталый бдительный путник вставал осмотреться, не являюсь ли я тем, кого он боится гораздо больше, чем домового или дива, то есть, притаившимся туркменом.
   Перед моими же глазами стоял страшный образ догоняющего нас почтальона, поэтому в Ласгирде я оставался только несколько минут, а потом снова спешно в путь, на этот раз среди полей зрелых зерновых, где трудились сборщики урожая. Около шести миль дальше, двигаясь по узкой извивающейся тропе, между грядами песчаных холмов, я встретился с весьма опасным приключением. Огибая плечо холма, я вдруг столкнулся лицом к лицу с конным афганским воином, одетым по всей форме, вооруженным до зубов. На нем был тюрбан темного цвета, один конец узла торчал вперед, напоминая небольшую кокарду. Форма черно-голубая, на ногах длинные сапоги. Широкая черная кожаная портупея, с двумя очень большими медными пряжками, пресекала грудь. У него была сабля, пистолеты и карабин. Он пронзил меня острым взглядом, когда мы поравнялись, и тут же остановился и вступил в диалог с моим слугой, ехавшим сзади. В следующий момент появился еще один всадник, тоже афганец, во всеоружии, по одежде было ясно, что он рангом повыше. Он тоже одарил меня достойным взглядом, и, как его соратник, остановился переговорить со слугой. В двадцати ярдах дальше двигались еще четыре воина, каждый вел за собой груженную багажом лошадь. Миновав их, я повернулся, и увидел, что все шестеро сгрудились в кучку и провожают меня взглядом. Почтовый служащий был сильно встревожен. Он принял пришельцев за туркменов. Подъехал слуга, и я узнал от него, что афганцы спрашивали, кто я такой, и куда направляюсь. Он сообщил им о моей национальности, и что я направлялся в Мешед, с какой целью, он не мог сказать. У меня возникло впечатление, что они, узнав, гражданином какой страны является встречный, обдумывают, как лучше напасть на меня, и, будучи теперь скрытым от взглядов, я пришпорил коня и помчался во весь опор через долину в направлении деревни в нескольких милях отсюда. Я надеялся, что получу там какую-то поддержку, или, по крайней мере, с большей пользой смогу применить свой револьвер из-за укрытия, например, стены с бойницами. Земля была волнистая, так что я не мог видеть, преследовали меня или нет, пока не достиг деревни. Прибыв туда, я осмотрел долину в свою подзорную трубу, и, к сильному облегчению, обнаружил, что мои опасения безосновательны. По словам слуги, главного звали Надир Хан, а направлялись они из одного города, название которого он не может вспомнить, через Герат в Тегеран. Я продолжил путь, от души радуясь, что вышел невредимым из ситуации, которая могла обернуться очень неприятной стычкой.
   Когда приближаешься к деревне, а, скорее, городу Семнан, видишь очень плодородные возделанные земли, и много деревенек на близком расстоянии друг от друга. Купола и башни Семнана выглядят очень красиво, их яркие желтые краски светятся среди зеленых рощ гранатового дерева, ивы, инжира и платанов. "Множество могил и надгробий", расположились вокруг городских стен, а также наполняют все свободные места в их пределах. Каждый сад сам по себе крепость, входы меньше двух квадратных футов, закрыты толстыми каменными плитами, вращающимися на стержнях. Двери домов тоже едва достигали четырех футов в высоту, очень прочные, а замки неизменно на внутренней стороне. Снаружи нет замочных скважин; вместо этого, близко к косяку на уровне замка, в глиняной стене проделано отверстие диаметром в шесть или восемь дюймов, оно доходит до половины толщины стены, затем поворачивается под прямым углом и еще раз, и выходит на самом краю стены вовнутрь. Через него можно просунуть руку и вставить ключ в замок. Благодаря такому приспособлению почти невозможно подобрать ключ к замку; и, кроме этого, не так просто взломать или снять его, как если бы он был снаружи. Через отверстие в стене житель дома может переговариваться с тем, кто снаружи, при этом его не видно и нельзя выстрелить в него. Это приспособление, которое я потом часто встречал в других местах Востока, может прояснить смысл цитаты из Писания (Песнь Соломона, стих 4)(210), "Мой возлюбленный просунул руку в отверстие у двери и члены мои придвинулись к ней." Городские стены в некоторых местах искусно украшены голубыми и красными плитками самых блестящих тонов. Мечеть, с ее высоким тонким минаретом, единственное здесь строение из обожженного кирпича. Там прекрасный большой крытый базар, и развалины больших и когда-то красивых дворцовых палат, построенных на вершине огромного искусственного кургана в центре города.
   В Семнане мне сказали, что если я не решу сразу выехать, то лошадей передадут ожидаемому почтовому курьеру; так что, каким уставшим я не был, пришлось отправиться на следующий перегон в двадцать четыре мили. Я прибыл в Агиван, одинокий караван-сарай среди безлюдных гор, как раз на закате солнца, и очень скоро крепко уснул после гонки длиной в сто восемь миль с четырех часов сегодняшнего утра. Четыре перегона - двадцать три фарсаха - еще предстояло преодолеть до Шахруда.
  
  
   ШАХРУД
   Агиван расположен среди каменистых холмов, и имеет очень мрачный вид. Это не деревня, ведь окрестная земля не предоставляет ничего, что могло бы прокормить самое маленькое поселение, а просто караван-сарай, имам заде и почтовая станция. Караван-сарай очень древней архитектуры и внушительных размеров, при нем своего рода гостиница для паломников. Здание почтовой станции сравнительно современное. Эти учреждения создавались вдоль маршрута Тегеран - Мешед для пользы паломников и других путешественников. Большие караваны пилигримов проходят здесь раз в месяц; кроме этих периодов, вокруг безлюдной станции не наблюдается признаков жизни. Рядом нет ни одного частного жилья, и место имеет, обычно, вид полного запустения. Госбек, следующая станция, похожа на Агиван, состоит, как и он, из караван-сарая и почтовой станции, только расположена на равнине. Расстояние между станциями - около двадцати восьми английских милей. Первая половина пути проходит среди холмов, и невыносимо каменистая, но последние четырнадцать миль дорога удовлетворительная, скакать легко.
   От Госбека до Дамхана на двадцать пять, примерно, миль, растянулась плодородная и хорошо обработанная долина. Вся поверхность земли, куда ни посмотришь, утыкана спасательными башнями, как те квадратные башни, что некогда во множестве существовали в графствах на границе с Шотландией. Вся долина наполнена укрепленными деревнями, расположенными в половине мили или чуть больше одна от другой. Каждая окружена прочными стенами, в некоторых местах великолепно приспособленными к целям обороны, а низкие домики совершенно спрятаны от взглядов за этими укреплениями. В отдельных случаях стены тройные, а внешняя еще и защищена глубокой траншеей или сырым рвом. Все стены снабжены фланговыми башнями, и, вместе с центральными сооружениями и проходами с воротами, искусно украшены лепниной, сделанной из горшечной глины, из которой выполнены и все укрепления. На самом деле, украшения штампованы таким же примерно образом, как кондитер украшает поверхность пирога, и часто напоминают оную по виду.
   Глиняные сооружения, хотя и достаточно прочные против вражеских атак, по природе своих материалов очень недолговечны. Ежегодные дожди наносят им серьезный ущерб, и влекут за собой необходимость срочного ремонта. Если по каким-то причинам этого не сделать, то через несколько лет укрепления сравняются с землей. Путешественник видит со всех сторон бесформенные земляные курганы, указывающие на участки некогда существовавших деревень. С незапамятных времен тут строили такие укрепления, и курганы - единственные оставшиеся следы, говорящие об их прежнем существовании. Все же, глиняные стены вполне достаточная защита против туркменов, являющихся самыми опасными врагами местных жителей. Налетчики никогда не пытаются осаждать укрепленные места. Их цель - неожиданные набеги на людей, занятых работой на полях, угон верблюдов и овец, прежде чем хозяева успеют спрятать их в своих крепостях.
   Внутри деревни похожи на чащи или фруктовые сады, так густо растут деревья, среди которых расположены дома. Инжир и гранат - самые многочисленные фруктовые деревья, много также ив и платанов. Воды везде в изобилии. Подземные каналы, или кануты, подводят ее к каждой деревне, и земляные бугры указывают на пути этих водоводов через долину, похожие на гигантские кротовые ходы. Конечно, враг легко может перекрыть эти водоводы при осаде, и, на случай таких обстоятельств, многочисленные крупные бассейны устроены в каждой деревне, их все время заполняют водой из канутов. Любое селение имеет своего вождя; его укрепленное жилище обычно занимает до трети внутренней территории, образуя собой прекрасный замок, типично в персидском стиле. Деревни в долине Дамхан построены не на искусственных курганах, как в других областях Персии, но они достаточно защищены количеством и прочностью укреплений от любого возможного набега туркменов. Действительно, если бы защитники были вооружены современными винтовками, и обучены ими пользоваться, они могли оказать серьезное сопротивление регулярной захватнической армии. Их земляные сооружения достаточно прочны, чтобы противостоять обычной полевой артиллерии, а деревни так близко расположены друг от друга, и так связаны между собой посредством изолированных защитных башен, что, без специальных осадных орудий, захватчикам весьма сложно пробиться через эту долину.
   Туркменские набеги, о которых я говорю, происходят гораздо реже после продвижения русских к Аттереку. Только восточнее, поблизости от текинских центров, делаются изредка такие попытки. Для селян Дамхана, таким образом, приход московитов никак не назовешь неприятным. Они рады избавиться от нападений своих соседей и, с восточным фатализмом, вовсе не обеспокоены скрытыми опасностями приближения европейских сил. Соответственно, они охотно снабжают русских всей необходимой провизией, невзирая на указы Шаха, говорящие об обратном. Высокие цены, которые дают русские интенданты, еще больше отвечают нуждам селян, и русское золото выступает эффективным посредником в примирении их с продвижением пришельцев. Сами туркмены тоже небезразличны к очарованию иностранных платежей. Племена джаффар бай и ата бай, из Хасан Кули и Гюргена, были среди самых активных сторонников армии на Аттереке, хотя они сродни текинцам.
   Странный, с точки зрения ботаники, факт, что в этой части Персии отсутствовали несколько почти типичных восточных деревьев. Хотя инжир, гранат и тутовник, как белый, так и черный, обильно растут повсюду, пальмы, маслины и апельсины, которые должны, по идее, также широко быть распространены, совершенно отсутствуют. Апельсины растут и хорошо плодоносят и гораздо севернее, а оливки, конечно же, были бы очень желательным дополнением к сельскохозяйственным ресурсам людей, так любящих маслянистый пилав. И пальмы могли бы с успехом произрастать здесь. В садах пустынного дворца на берегах Каспия растет одна прекрасная пальма, которую местная традиция считает ровесницей Шаха Аббаса Великого. Считается, что вся земля между Астерабадом и Аттереком когда-то была непрерывной пальмовой рощей. Теперь не встретишь ни одной, и создается впечатление, будто чего-то не хватает в восточном пейзаже, где, казалось бы, так естественно ассоциируются верблюды и пальмы.
   Мало найдется мест, более приятных для глаз, чем вид одной из таких защищенных деревень, со стенами, увенчанными листвой, особенно когда путешественник приближается к ней после долгой дороги в каменистой пустыне. Оттенки, которые играют на глиняных стенах при свете вечернего солнца, неописуемо великолепны. Они сияют, словно золото в косых лучах, а цветы среди листьев деревьев поверх них пылают жемчужными тонами, в то время как стены всех деревень, с их зубцами и башенками и лоскутами глубокого синего неба за и между ними, выглядят как высокие короны с рубинами и бирюзой. Яркие краски ландшафта, столь отличающиеся от холодных нейтральных тонов северных стран, похоже, оказали влияние на зрение местных, и персы с удовольствием применяют сочные цвета в качестве орнамента. Даже такие практичные строения, как башни и крепостные стены часто раскрашиваются в яркие цвета. В Тегеране и Семнане башни и стены выложены линиями синих плиток, почти соперничающих по цвету с глубиной небесной лазури.
   Миль через десять после Дамхана ровность долины нарушили два объекта, издалека похожие на шпили. Я уже потерял надежду угадать, что же это такое, пока не подъехал достаточно близко, чтобы судить об их характере. Это оказались два высоких минара, или минарета, как чаще называют их на Западе. Один из них стоял недалеко от дороги, так что у меня была возможность осмотреть его. Он простой, и более чем в два раза выше минара в Семнане, хотя последний гораздо богаче по композиции и более тщательно отделан. Диаметр при основании около шестнадцати футов, сужается постепенно к вершине, которая завершается небольшим выступающим карнизом. На нем деревянная платформа, с которой имам мог призывать верующих к молитве; но я застал ее в очень ветхом состоянии. Винтовая лестница, освещаемая отверстиями по бокам башни, ведет на самый верх. Весь строительный материал, от основания до вершины, представлен обожженными кирпичами, и примерно посредине башни была полоса, исписанная куфическими письменами, грубо отлитыми в кирпичах, доказывающими магометанский характер строения. Я отмечаю этот факт, главным образом, потому, что слуга сказал мне, что в более южных провинциях, в частности, в Езде, находятся такие же точно здания, построенные задолго до возникновения магометанства. Насколько его слова соответствуют истине, у меня нет возможности проверить, но дамханский минар, несомненно, магометанский. Во время археологических дискуссий по поводу ирландских "круглых башен", привлекших к себе большое внимание общественности около сорока лет назад, делался сильный акцент на существовании "огненных башен" в Персии, похожих на ирландские. Генерал Волленси в прошлом веке первым обратил внимание на это и утверждал, что ирландские башни были построены солнцепоклонниками с теми же целями, что и персидские, возводимые джебре еще до Мухаммеда. Персидская башня, которую я видел, определенно мусульманский минарет, хотя мечеть при ней, будучи из необожженного кирпича, могла легко разрушиться, и оставить, таким образом, башню в одиночестве, создав тем самым проблемы будущим поколениям археологов.
   Дамхан был первым городом, в который я прибыл после Семнана и, практически, только эти населенные пункты могли претендовать на звание города по всей линии следования. Как и окрестные деревни, он опоясан глиняными стенами и башнями, внутри которых огромные укрепленные жилища, часто разрушенные, и арочные базары, окруженные рощами граната и тутовника. Я пробыл здесь едва полчаса. Опасаясь, что почтовые власти положат глаз на моих лошадей, я поспешил вон из города, и погнал во весь опор в Дех Муллах, последнюю станцию между мной и местом назначения на данный момент, Шахрудом. Дех Муллах отстоит на двадцать четыре мили от Дамхана через безжизненную ровную долину, усеянную курганами, о которых я уже упоминал как о следах бывших деревень. День был в разгаре, и погода давала знать о себе, поэтому я спешил по долине с такой скоростью, что крестьяне, попадавшиеся мне на пути, смотрели мне вслед с подозрением. Вдоль дороги люди ухаживали за зерновыми полями, с мушкетами в руках; но эта комбинация военной и сельской внешности слишком обычна здесь, чтобы привлекать внимание путешественника. Что бы они не думали о моем аллюре, они держали свою подозрительность при себе, и я вовремя прибыл в Дех Муллах, но лишь для того, чтобы узнать, что все мои надежды на дальнейшее продвижение пока что расстроены. Когда я влетел на почтовую станцию, которая расположена сразу за воротами села, с каким разочарованием увидел я господ встречной почты из Мешеда, уже садящихся на тех самых лошадей, о которых я так сильно мечтал, предвкушая, что они доставят меня прямо в Шахруд. Обгоны курьеров, идущих по пятам, оказались совсем бесполезными. Невозможно обойти тех, кто следует моим путем навстречу. От судьбы не уйдешь. Почтовые лошади, проделавшие только что путь в шестнадцать миль со стороны Мешеда на полной скорости, безусловно, нуждались в отдыхе, прежде чем вернуться назад, а мои собственные, только что преодолевшие двадцать четыре мили из Дамхана во весь опор, были не менее усталыми. Мне надо было извлечь пользу из ситуации, и, ожидая три часа своих скакунов, я совершил пешую прогулку по деревне Дех Муллах.
   Я рвался поскорей добраться на место назначения; городок же, очевидно, был далек от идеи движения как таковой. Все тихо, как на кладбище. Почтмейстер сидел на земляной завалинке под аркой своего заведения, мирно покуривая. Это старый человек, высокий ростом, с крайне мрачным выражением лица. Борода должна быть белой, но, следуя неким специфическим принципам, известным только персидским эстетам, он выкрасил ее в красно-оранжевый цвет. Он был одет в свободную рубаху на выпуск, на бритой голове высокая мерлушковая(211) шапка, ноги его не знали носков. Господин с рыжевато-коричнево-оранжевой бородой казался старейшим, а также единственным обитателем Дех Муллаха, так как, заглянув во двор, я не увидел никого. Здесь даже плохая компания лучше, чем никакая, так что я уселся на пригорок визави с меланхоличным курильщиком, и приступил к разжиганию кальюна. Кальюн, или водная трубка, по форме чем-то напоминает огромную глиняную чернильницу, в горлышко которой вставлен деревянный стержень. Стержень круглый и полый, длиной около двух с половиной футов, завершен медным конусом значительных размеров. Последний частично заполнен табаком, известным здесь как тумбаки, а сверху на табак помещают горящие древесные угольки. Полая тростинка ведет от медного конуса, или входа в кувшин, к его дну, а другая прикреплена к горлышку, через нее курильщик вдыхает очищенный в воде дым. Я затянулся из этого аппарата разок-другой в тишине, а потом побрел на базар. Нигде ни души, и тоскливый серый свет придавал месту вид города мертвых, о которых рассказывается в арабских сказках. Я прошел по нескольким улицам с тем же чувством, и, наконец, подавленный и отчасти напуганный совершенной тишиной, поспешно вернулся на почтовую станцию за воротами, где хотя бы оставался и оживлял сцену курильщик с рыжевато-коричневой бородой. Он безучастно продолжал курить, но был единственным живым предметом в поле зрения, кроме ящериц, выглядывающих из нор или снующих по земле в страхе от моих шагов. Глиняные укрепления и дома с плоскими крышами за ними, как сказал поэт, "все ведь молчат, тихие все." Даже появление кошки или собаки было бы кстати, чтобы нарушить мертвую тишину, но никто не появился. Чувство глубокого облегчения испытал я, когда через три часа, наконец, показались как следует отдохнувшие почтовые лошади. Я не стал терять времени и продолжил свой путь в Шахруд, оставив Дех Муллах в его похожем на смерть покое.
   Путь лежал через долину, опоясанную слева мрачными горами, но в других направлениях растянувшуюся так безгранично, словно прерии Иллинойса. Над горами зависли зловещего вида облака, через случайные щели которых проблески движущегося солнечного света падали отдельными пятнами. Когда я проскакал несколько милей, начал греметь гром, и, обернувшись, я увидел, что буря в горах приобрела определенные очертания. Вдоль большой части горизонта ее протяженность, и, можно сказать, ее форма, сразу стали заметны, по мере того, как она спустилась с гор массой черных облаков, как гигантский джин, и отправилась в путь по равнине. Вращающиеся столбы пыли предшествовали штормовым тучам, как авангард перед армией на марше, и временами молнии били по сторонам черной массы, как вспышки пушечных выстрелов. К счастью, наши пути не пересеклись, мне досталось только несколько капель дождя, но никогда раньше я не видел бурю так отчетливо во всей ее протяженности. Как раз, когда она прошла, показались стены и ворота Шахруда. Я преодолел путь в двести восемьдесят четыре мили из Тегерана за два дня и три четверти, включая четверть дня, потерянную в Дех Муллахе.
   Шахруд одно из красивейших мест по всему почтовому маршруту. На севере он закрыт полукругом низких холмов. С юга окружен пышными садами - лесами, я бы сказал, если бы они не были результатом человеческого труда и постоянной заботы. На северо-западе возвышаются горы Эльбурц, отделяющие город от Астерабада и долин рек Кара Су и Гюрген. На северо-западе современного города стоит здание, известное как замок Шахруда, которое всего сорок-пятьдесят лет назад составляло весь город. Это просто огороженное место, около двухсот пятидесяти квадратных ярдов, с очень высокими стенами из необожженного кирпича и бесчисленными фланговыми башнями, под защитой которых сгрудились дома. Ныне, однако, Шахруд вырос в пятьдесят раз, благодаря нескончаемому потоку паломников, направляющихся каждый месяц к святыне имама Реза в город Мешед, главная дорога в который проходит через него.
   Здесь несколько сотен садов, засаженных абрикосами, смоковницей, тутовником и виноградом, последний взбирается на городские стены и свисает с них красивыми гирляндами. Чтобы сохранять их в этом положении часто используют, как можно видеть, черепа лошадей или верблюдов; они, привязанные к веткам, свисают с внешней стороны стены. Вода в изобилии круглый год, и река, давшая название городу, Шах Руд, или Царская Река, протекает посреди главной улицы и полноводна в самое жаркое время года. По-моему, однако, она едва ли заслуживает столь звучного названия, поскольку в ширину имеет всего от десяти до двенадцати футов, и от силы фут в глубину. Здешний священник сказал мне, что, по его мнению, настоящее название места было Шехер Руд; то есть, Город Пророка. Базар весьма внушительных размеров, и, как и все, встречающиеся в этих краях, состоял из узких улочек, где в ряд ютятся лавки и прилавки торговцев и ремесленников, выходящих на открытые большие дворы, окруженные кирпичными домами, где главные купцы держат свои конторы. Одна из лучших известна как армянский караван-сарай, где полдюжины армян ведут экспортную торговлю хлопком и сырым шелком, а также импортируют, в основном, из России, листовое железо и сталь, чай, сахар, &c. Благодаря близости к туркменской границе, базар надежно закрывается сразу после заката, и, если кому-то случится задержаться случайно в его стенах, не так-то просто разыскать дервазех баши, чтобы открыть многие засовы массивных ворот.
   Внутри и вокруг города много караван-сараев, возведенных для приюта мешедских паломников. Караван-сарай - это просто большой закрытый двор, всегда с фланговыми башнями и охраняемыми воротами, с внутренними линиями сводчатых ниш, пол в которых возвышается на три фута над землей. Эти ниши служат жильем для путешественников. Позади каждой - маленькая комната для использования зимой. Есть там большие сводчатые стойла для лошадей и мулов, верблюды же всегда толпятся плотной группой в середине двора. Над воротами устроено полдюжины комнат для знатных путешественников. Существует два вида караван-сараев - построенные правительством или оставленные в наследство щедрыми людьми, и построенные частными лицами, которые живут за счет них, продавая фураж &c. В общественном караван-сарае каждый найдет себе бесплатный ночлег и место для лошадей. Еду и корм для животных он, ясное дело, приобретает, а держатель заведения продает, и это единственная его статья дохода. Во многом то же самое и в частных караван-сараях, только от зажиточных людей ожидается, что они заплатят некоторую небольшую сумму и за проживание. Комнаты маленькие, квадратные, пол глинобитный, небольшой очаг и, обычно, три незастекленных окна, или, скорей, прохода напротив двери. Никаких предметов мебели нет. Есть несколько квадратных углублений, служащих шкафами и полками. Считается, что путешественник должен иметь все свое; ковер, чтобы сидеть на нем днем и спать ночью; кухонные принадлежности, освещение и еду. Дрова он может купить на месте; готовит он сам или его слуга. Прежде, чем занять одну из таких комнат, необходимо ее тщательно подмести, ведь последний жилец обычно оставляет за собой набор признаков животной жизни, знакомство с которыми желательным никак не назовешь. Лучше не зажигать огонь по вечерам, поскольку он привлекает разнообразную толпу вредных ползучих тварей, - скорпионов, многоножек и персидских клопов.
   С момента моего прибытия в этот город, я страдал от последствий укуса одного из таких клопов, полученного по дороге (не уберегся, несмотря на все предпринятые предосторожности). В день прибытия в Шахруд я почувствовал небольшое раздражение на внутренней стороне икры ноги, и, осмотрев место, обнаружил маленькое пурпурное пятно в серовато-коричневой окружности. Оно постепенно нарывало, пока не превратилось в очень болезненную опухоль. Одновременно начался жар, сопровождаемый головной болью и сильной тошнотой. Как мне рекомендовали поступать, в случае такого укуса, я принял слабительное и хинин и вскоре почти поправился, за исключением подозрительных болей в суставах, какие бывают при ревматизме. Некоторые жители города, узнав о моей болезни, пришли проведать меня и забросали советами, как лучше лечится от недуга. В соответствии с одним, мне следовало съесть немного местной глины. Другой предписывал вложить несколько самих этих насекомых в хлеб и проглотить их; третий состоял в том, что следовало часто вставать на голову, а потом быстро кататься по полу. Но самое странное лечение из всех чуть не получил я от муллы, или священника, который также практиковал целительство. Он принес с собой большую сеть наподобие гамака, в которую собирался завернуть меня, оставляя снаружи только голову, и подвесить так на ветке дерева в саду. Там мне бы дали большое количество парного молока и начали закручивать, насколько позволяют веревки, потом отпустили бы, давая раскрутиться быстренько в обратном направлении. Эту операцию следовало повторять многократно, до рвоты, после чего приступают уже к другим процедурам. Я, однако, отклонил предложение и не стал упаковываться таким образом, в особенности потому, что слышал раньше от моего друга генерала Шиндлера в Тегеране, что ему приходилось видеть сходный способ лечения, примененный к пожилой женщине, которая, когда ее спустили для следующих процедур, оказалась мертвой. Укус этого отвратительного насекомого часто приводит к фатальному исходу.
   Стоимость проживания здесь, хотя далеко не низкая, значительно уменьшилась за последние несколько месяцев, благодаря тому, что собран очень богатый урожай. Цена на хлеб почти в два раза ниже, чем в Тегеране, и здесь не нашли необходимым применять несколько жестокие, репрессивные меры, принятые в столице в отношении пекарей. Там, за перерасход хлеба, отрезали носы и прибивали уши гвоздями к дверям их собственного магазина. Несколько таких случаев произошли во время моего пребывания в Тегеране. В Шахруде жизнь в обычное время не очень веселая, как может показаться. Моим единственным развлечением было наблюдение за мулами и лошадьми, как они ссорятся во дворе караван-сарая, и за местными жителями, спорящими о воде. Я уже отмечал, что небольшой ручей бежит по главной улице. Прямо напротив моего окна была построена запруда, снабженная двумя грубыми шлюзами из дерна и камней, из которых вода поступала в разные канавы, ведущие в сады на разных уровнях соответственно. Похоже, никакого правила, регулирующего разделение воды по разным канавам, не существовало; более многочисленные группы сторонников обычно преуспевали в получении большего количества воды. Во все часы суток здесь разгорались жаркие споры. Группы людей готовы стоять босиком в воде, кричать друг на друга, тянуть, толкать друг друга, и создавать, по возможности, больше шума, чем ссорящиеся лошади в соседнем дворе. Они срывали с односельчан шапки и тюбетейки, махали перед их лицами примитивного вида заступами, призывали в свидетели Аллаха и двенадцать святых имамов, и, казалось, вот- вот начнется взаимная резня. Затем одна группа неожиданно уходит, будто убедившись в моральной невозможности того, что другая осмелится полезть в шлюзы. Сразу после их ухода, оставшиеся берутся за работу, делают, как им нужно, и, в свою очередь, уходят. Через пару минут первая партия, увидев, что подача воды уменьшилась, возвращается с серьезным видом и исправляет работу, проделанную соперниками, в свою пользу. Видимо, эта несчастная запруда давно уже привыкла к такого рода бесконечным ее регулировкам.
   Раз в месяц в Шахруд приходит оживление вместе с караваном пилигримов со всех сторон Персии, следующих к святыне имама Реза в Мешеде. Я был там, когда огромные толпы хаджи влились в город, прибывая с тегеранской дороги. Шахруд, кажется, является местом сбора различных их партий. Восточнее города они все держатся вместе, двигаясь под прикрытием военных сил; ведь после Шахруда встречаются шайки налетчиков-туркменов. Прибывали кто пешком, кто верхом на лошадях, и значительное число на ослах. Было там очень много женщин, которые продвигались если не верхом на мулах или ослах, то в кеджавесах, носилках в виде корзин, подвешиваемых с двух сторон верблюда или мула, и обычно прикрытых навесом от солнца. Половина паломников, - а мне сказали, что уже прибыло три тысячи, - были арабы из Багдада, Басры и других приграничных мест на турецкой территории. Любопытно видеть так много людей, например, арабов, которые, как правило, строгие сунниты, как и турки-османли, под чьим управлением они живут, присоединившимися к шиитам в паломничестве к общей святыне. Арабы одеты в национальные костюмы, широкие покровы до пят, а на голове - цветастые платки, спадающие на плечи, поддерживаемые толстым обручем из крученой верблюжьей шерсти, помещенным поверх платка на манер диадемы. Женщины носят накидки очень темного цвета, закрывающие их с головы до пят, но они не носят яшмак или вуаль, как турчанки или персиянки. Вперемежку с этими арабами были люди почти со всех сторон Персии и Закавказья. Они заполнили караван-сараи и толпились в каждом закоулке, где могли укрыться от палящих лучей солнца. Арабы, в основном, встали лагерем по краям каналов, в тени ююбы (212) и чинаров; а те, что были с женщинами и детьми, воздвигли примитивные завесы, из стеганых одеял и накидок, поддерживаемых палками. Чтобы воодушевить толпу, собравшуюся уже в городе, должны были прибыть правитель Мешеда и хаким Доукбана со своими свитами; на улицах были установлены шатры-палатки, и сотни лошадей стояли на привязи, куда ни посмотри. Посреди всего этого двигалась группа дервишей, неотделимых приложений любых людских собраний на Востоке. Некоторые обучали группы паломников формулам, которые следует повторять около святыни Мешеда, чтобы полностью выполнить обязанности хаджи; другие рассказывали чудесные сказки по желанию собравшихся слушателей; а третьи, наиболее многочисленные, просто бродили вокруг, выпрашивая у всех милостыню. Эти дервиши все носили длинные волосы, ниспадающие на плечи, как русские священники, и любопытные куполообразные тиары из цветного материала. У каждого было какое-то оборонительное оружие, - топорик, пика, булава с железным наконечником, или тяжелая сучковатая дубинка, у кого что. Пока прибыло только три тысячи паломников; ожидалось еще две тысячи наутро или через день. С таким ежемесячным наплывом паломников с их вьючными животными, часто, как мне сказали, куда более многочисленных, не говоря уже о возвращающихся хаджи, нет ничего удивительного в том, что Шахруд, где они обычно останавливаются на пару дней, должен сносно развиваться.
   Сразу за последними группами пилигримов прибыл военизированный эскорт, без которого было бы трудно еще куда-то двигаться. Вначале явилось стадо из около сотни мелких ослов, несущих на себе такое же количество неописуемых на вид людей, в одеждах самых разных фасонов и расцветок. У каждого был старомодный мушкет. Это первое подразделение можно назвать пехотой на ослах. Дальше шла воинская часть количеством около ста пятидесяти всадников, каждый с очень длинной винтовкой персидского образца, с деревянной подставкой, кончики ее подбиты железом. Подставки эти втыкают в землю, когда солдат собирается выстрелить. Эти придатки сложены вперед, два конца вилки выступают на десять дюймов перед дулом ружья, так что издалека оно похоже на вилы для сена. Используются ли они в этом положении вместо штыка, или нет, я не могу сказать. Кавалеристы, полагаю, были, в какой-то степени, драгунами, которые в деле спешивались, иначе как бы они использовали свои вилки? Одеты они еще более неопределенно, чем их предшественники на ослах. Фактически, во всей кавалькаде не было даже намека на форму. У одних длинные сапоги из коричневой кожи, у других - шлепанцы с загнутыми наверх носками; и у значительной части не было достойных упоминания панталон. За этими всадниками следовал важный элемент процессии, - артиллерия, представленная одной гладкоствольной четырехфунтовой пушкой на полевой повозке, запряженной шестеркой лошадей; и сразу за ней - человек в порванном в клочья голубом с красным коленкоровом кителе, яростно дующий в измятый горн, выкрашенный внутри в красный цвет, как детская труба за полпенни. Эта четырехфунтовка, очевидно, была piece de resistance, и когда она следовала мимо, прохожие глазели на нее благоговейно. За пушкой везли такдераван, или большой деревянный ящик с застекленными рамами окон, прикрепленный к двум лошадям, одна впереди, другая позади первой. Далее шли мулы, на каждом по два кеджавеса, покрытых малиновым материалом. Тут были самые богатые паломники, с их женами и семьями. Потом около ста всадников, несколько из них имели, странно сказать, винтовки Мартини-Генри за спинами, но к каждой из них прикреплено по паре подставок. Следующая сотня всадников разбита на группы, одни сопровождали палатки, другие отвечали за кухонные принадлежности. Эта смешанная и пестрая толпа, состоявшая из хаджи, войск, верблюдов, мулов, ослов и дервишей, протекала мимо часами, каждая часть колонны при этом сильно напоминала другую; можно было вообразить, что они, как театральная процессия, просто сворачивают за угол, делают круг и проходят снова.
   Город был полон до отказа; я не мог себе представить, где устроятся еще две тысячи, ожидаемые наутро. Не осталось ни дюйма свободного места в комнатах караван-сарая, а пекарям пришлось работать с усердием, так несвойственным персам. По странному стечению обстоятельств этот караван хаджи, идущих к святыне имама Реза в Мешеде, прибыл почти одновременно с десятком или около того уроженцев Бухары, направляющихся к могиле Пророка в Мекку. Эти последние остановились в том же караван-сарае, что и я. Они добирались через Балх, Майману, Герат и Мешед, обходя стороной земли текинцев. От этих бухарцев я узнал, что многие текинцы ищут убежища в Персии, спасаясь от ожидаемой атаки русских. Наступают черные дни для народа, в среде которого эти добровольные изгнанники ищут спасения, несмотря на то, что там они будут находиться под контролем некоторой военной силы, способной обуздать их. Оказалось невозможным привести к порядку даже тех, кто издавна жил на персидской земле и признавал Шаха как своего господина. В чем-то они похожи на черкесов, основавших поселения на берегу Мраморного моря и на границе с Грецией, и, похоже, считающих, что имеют неписаное право грабить своих соседей, которых они почтили своим присутствием. Учитывая их деяния с незапамятных времен, нет ничего удивительного в том, что приграничные персы предвкушают с надеждой то будущее, когда текинцы получат заслуженное наказание в предстоящей компании в стране Ахал Текке.
   Два дня я тщетно пытался найти кого-то с ослом или мулом, кто взялся бы погрузить мою палатку и сопроводить меня до Баджнурда. Дважды я нанимал человека, и дважды сделка расстраивалась, под предлогом, что дорога была слишком опасной, и что на ней встречаются текинцы. Тогда я, соответственно, изменил свои планы, и решил достичь Баджнурда окольным путем, через город Сабзавар на мешедской дороге. Из Сабзавара я мог легко добраться в Кучан или Баджнурд, перейдя горы. Следование этим путем давало мне также возможность наблюдать за маршем каравана хаджи. Мы выступили незадолго до заката, обычное время пускаться в путь в Персии, чтобы избежать сильной полуденной жары.
  
  
  
  
   КАРАВАН ПАЛОМНИКОВ
   Было около шести часов пополудни, когда я отбыл из Шахруда по мешедской дороге, направляясь к границе Ахал Текке. Я решил продвинуться насколько возможно дальше с огромным ежемесячным караваном пилигримов, с одной стороны, потому, что дорога эта получше горной, а с другой стороны, оставляя себе возможность наблюдать караван паломников, идущий к одной из самых прославленных святынь Востока - захоронению имама Резы. Другое большое преимущество состояло в том, что почта из Мешеда проходила регулярно по этому маршруту, раз в неделю, так что я имел прямую связь с Тегераном, а через него - с Европой.
   За час до выезда моя обитель в караван-сарае была основательно осаждена дервишами всех мастей, не говоря уже о простых попрошайках, и только благодаря щедрой раздаче мелких медных монет, называемых пул и шахи, мне удалось откупиться от них. На три или четыре мили к востоку от Шахруда земля очень хорошо обработана, как, на самом деле, и должно быть, чтобы не только поддержать коренное население, но также обеспечить едой и фуражом огромное число паломников, с их верблюдами, лошадьми и ослами, которые круглый год пересекают эту местность. Слева от дороги, милю в сторону, идут низкие холмы, водораздел Гюргена, каждая незначительная вершина увенчана наблюдательной башней, а в некоторых случаях и крупным фортом. Военные предосторожности, которые считались необходимыми для обеспечения безопасного прохождения караванов, красноречиво говорят о том, каким было положение вещей до современного, относительно спокойного, периода. Долгое время вдоль дороги тянутся глиняные стены к востоку от Шахруда, и временами дорога становится практически неотличимой от русла оросителя. Покидая караван-сарай, я надеялся, что избавился от приставаний нищих и дервишей, но вскоре обнаружил свою ошибку. Они расставили посты на разных ключевых точках вдоль узкого тракта, с которых не только продолжили свои домогательства, но даже применяли и физическую силу, чтобы остановить мою лошадь. Были там дервиши с бородами, покрашенными в огненно-красный цвет, и с чудаковатыми коническими шапками, которые, если и не принадлежали формально к секте воющих в Константинополе, весьма решительно доказывали свою готовность присоединиться к ней манерой своих криков, воплей и стонов, призывая меня, во имя благословенного Али, имамов Хассана и Хуссейна, не забывая также Хацирета Аббаса и многих других святых людей, дать им милостыню. Были еще старые, слепые, и хромые, - мужчины, женщины и дети, - повисающие на моих стременах и цепляющиеся за уздечку. Некоторые ужасно обезображены, и казалось удивительным, что они, подвергнутые таким, очевидно, страшным несчастьям, которые привели их с необходимостью в униженное увечное состояние, все же продолжали существовать. Они, похоже, считали, что в своем предполагаемом качестве хаджи, едущего в Мешед, я должен гореть желанием раздать всю собственность до последнего первым попавшим, кому взбредет в голову попросить меня об этом. Пока медленно пробирался через столь неприятную толпу, я не мог удержаться от сравнения себя с юношей, изображенным на аллегорических фронтисписах(213) книг прошлого века, написанных высоким моральным стилем, который представлен пытающимся пробраться, с книгой под рукой, к храму славы, виднеющемуся вдалеке на вершине горы, а группы злодейский демонов с искаженными лицами по обеим сторонам дороги, скалят зубы и хватают его, и другими способами норовят препятствовать прогрессу.
   Когда я миновал стены и сады, солнце садилось, и, как обычно здесь, подул сильный ветер с северо-запада, швыряя песок и мелкий гравий в лицо. Я обогнал полдюжины всадников; большая масса первого подразделения паломников вышла в путь за час до меня. Позднее я нашел их, собравшихся вместе, среди развалин деревни около десяти миль впереди. Здесь был ручей с хорошей водой, и хаджи поили своих животных и готовились к тяжелому и долгому переходу в тридцать миль по засушливой долине, где не найти и капли воды. Группа, с которой я подошел, состояла из около двух тысяч человек, частью пешком, частью верхом на разных животных. Из пеших было немало детей, на спине у большинства тяжелая поклажа. Крайнее замешательство охватило толпу, когда массы верблюдов и мулов попытались начать движение. На многих из них были носилки с женщинами и детьми, и у всех, похоже, компаньон или друг, потерявшийся в темноте. Все кричали: "Хаджи!" или "Мешеди!", полагая, что товарищ должен считать, будто зовут именно его из двух тысяч присутствующих, любой из которых имеет одинаковое право на такое обращение. Один араб, в состоянии сильного волнения, подошел ко мне и спросил: "Хаджи, ты не можешь сказать, где находится тхоб (пушка)?" Он горел желанием, казалось, быть рядом с этим, на его взгляд, самым могущественным защитником. После всевозможных задержек мы выступили, и с этого места и далее держались как можно ближе друг к другу, в целях безопасности; пушка и военные части остались позади, ожидая еще три тысячи паломников на следующий день, которые должны были присоединиться к нам в Майамае, первой остановке после Шахруда, за которой уже, считается, начинается зона серьезной опасности со стороны туркменов и профессиональных разбойников. Это был длинный, утомительный марш через сухую, каменистую, непроторенную долину, где только тусклый свет звездного неба позволял придерживаться телеграфных столбов, единственных наших ориентиров. Как странно смотрелись здесь эти вестники передовой цивилизации посреди такого окружения! Удивительно, сколько разношерстных толп взирает снизу на гудящие провода, не имея даже малейшего представления о том, каким образом они используются. Состояние линии было таким, что заставляло задумываться, как же удается передавать сообщения по проводам. Изоляторы разбиты во многих местах непостижимым для меня вначале образом, что стало понятно позднее, когда я узнал, что они применялись местными в качестве прекрасных объектов для проверки их талантов в меткости стрельбы. Подобная практика, как мне говорили, когда-то была широко распространена среди дикарей западных прерий в Соединенных Штатах. Правительство Шаха делало все, чтобы пресечь подобные развлечения, и незадолго до моего путешествия двое местных были приговорены к тюремному заключению пожизненно за такое вредительство по отношению к таинственным современным нововведениям. Столбы часто подгнившие, а в одном месте на целую половину мили провод висел прямо на железных крюках совершенно без изоляторов.
   Во время нашего утомительного медленного марша на сорок миль мы сделали всего одну остановку, - ту, что в развалинах деревни; передышки, если я могу это так называть, состояли в курении, время от времени, водной трубки. Способ разжигания водной трубки на ходу любопытен, и я не помню, чтобы встречал его описание где-либо раньше. Несколько кусочков древесного угля помещают в маленькую, размером с куриное яйцо, проволочную корзиночку, и прикрепляют к концу шнурка длиной в ярд. Немного трута, зажженного от кремня и стали, кладут вместе с углями. Корзиночка затем быстро вращается посредством шнура кругами, пока угли не разгорятся, как следует, после чего можно разжечь трубку. В очень темную ночь, когда дорога отвратительная, всадник освещает свой путь, положив кусок веревки или хлопок в такую корзинку, которая, при вращении, дает достаточно света, позволяющего обходить ямы и борозды или не упасть в обрыв. На протяжении всей ночи, пока мы пробирались медленно по пустыне, можно было видеть кальюны, мерцающие в разных местах темной колонны, оставляющие за собой следы искр, как метеориты, при каждом порыве вечернего ветра. Когда поднялась луна, я смог рассмотреть своих попутчиков. Очень многие, верхом на самых маленьких из ослов, крепко спали, обхватив руками шеи животных, и не раз мы слышали глухой стук, когда кто-то из сонных седоков падал на землю. Некоторые улеглись как мешки поперек спин ослов, и умудрялись, таким образом, сладко спать. Марш был весьма утомительный, даже для того, кто был верхом на лошади, и я время от времени спешивался, чтобы размять ноги. Я не мог сдержать зависти к людям, уютно устроившимся в кеджавесах, спящих со всеми удобствами; хотя, конечно, стесненное положение ног, неизбежное в таком экипаже, было бы довольно неудобным для европейца, особенно, если бы ему пришлось находиться в нем двенадцать часов кряду. Пешие паломники держались стойко, и, в целом, находились впереди, хотя каждый нес все свои дорожные пожитки на спине. Как раз с восходом солнца мы увидели наш мензил, место привала, деревню или городок Маямай. В его окрестностях со всех сторон поля зерновых, обильно орошаемые. Мы обошли нескольких длинных караванов верблюдов, груженных хлопком, направляющихся в Шахруд и Астерабад. Когда мы проезжали мимо в бледном утреннем свете, все члены каравана ощетинились оружием, потому что мы больше были похожи на вражескую экспедицию, наступающую на деревню, чем на группу благочестивых хаджи на пути к святыне.
   Маямай, или Маямид, не такой большой, как Шахруд, но все же значительный населенный пункт. Он тщательно укреплен по обычаям страны, содержит в себе караван-сараи из обожженного кирпича, очень основательно построенные, и является своего рода крепостью. Есть здесь амбразуры для пушек, и на кирпичах вокруг них много отметин от туркменских пуль. Внутри города находится телеграфная станция. Караван-сарай был быстро заполнен до отказа паломниками, а те, кому не хватило места, устраивались лагерем в тени ряда крупных чинаров неподалеку. Мне повезло, удалось занять маленькую комнату над воротами почтовой станции. В ней всего десять квадратных футов, и, кроме двери, еще два окна равных размеров, в противоположных сторонах комнаты, ни одно из этих трех проемов ничем не закрывалось. Неподалеку расположился лагерем арабский контингент нашей экспедиции. Из-за огромного наплыва паломников цены на продукты непомерно возросли; очень невзрачная курица стоила больше шиллинга. Некоторые мясники посчитали выгодным сопровождать паломников; так что вскоре после прибытия полдюжины овец были забиты и очищены от шкур и внутренностей. Без такого снабжения не было бы свежего мяса, поскольку местные жители очень редко его видят сами. Когда компания немного отдохнула после долгого ночного марша, и поела свой завтрак, под чинарами послышался грохот барабана и толпа начала расти. Должны были показать сцену из религиозной драмы, описывающей убийство имамов Хуссейна и Хассана. Пьеса эта, похоже, входящая в программы всех религиозных праздников Персии без исключения, и являющаяся точным мусульманским аналогом средневековых мистических пьес, очень длинная; полное представление одной части требует ежедневного двухчасового показа на протяжении нескольких недель подряд. По ходу всего марша паломников им показывают по одному акту на каждом привале. После третьего удара в барабан появились актеры. Первым вышел чернобородый парень, одетый по древней сарацинской(214) моде, в плащ с кольчугой поверх длинной зеленой тоги, высокие кожаные коричневые сапоги, и в полусферический шлем с наконечником, вокруг которого повязан на манер тюрбана малиновый платок. Он был вооружен грозного вида кривой восточной саблей, а за ним следовал человек, которому, казалось, удалось раздобыть где-то британскую солдатскую форму, алую, с темно-синими нашивками. Вышел высокий человек, играющий, если не ошибаюсь, царя. Два мальчика были одеты женщинами, поскольку вера не разрешает представителям женского пола принимать участие в такого рода мероприятиях. Другой человек верхом на белой лошади, носил большой голубой тюрбан и держал в руках ребенка. Имела место целая серия монотонных декламаций и песнопения, иллюстрированных короткими беседами между человеком в доспехах и другим, в красной накидке, долгое хождение туда-сюда белой лошади с ее седоком, и через час или около того действие закруглилось сбором денег со зрителей. Пение, на мой взгляд, уж очень монотонное, и как бы заупокойное, или, в других случаях, смехотворно торжественное, густо пересыпанное повторениями "Аллах Мухаммед" неприятным гнусавым тоном. Была, впрочем, одна рыцарская песня, исполненная человеком в шлеме, которая по духу напоминала один из старых французских romaunts de gestes (215); впечатление усиливало то, что пение сопровождалось протиранием лезвия меча комком бумаги. Когда артисты удалились, несколько дервишей привлекли внимание толпы. Одни давали религиозные наставления; другие рассказывали смешные истории любому, кто согласится послушать и заплатить; еще третьи показывали фокусы и продавали всякую мелочь, как например, металлические серьги, гребни и медицинские средства "от всех болезней". Персидский дервиш - мастер на все руки. Он и священник, и шут на ярмарке, рассказчик, коробейник, или доктор, как того потребует ситуация. В сущности, это, в общем, толковый парень, устроившийся в жизни благодаря своему уму, несмотря на то, что некоторые из братства прикидываются внешне убогими.
   Уже приближался вечер, и, поскольку было объявлено о выступлении на закате, я приготовил все в дорогу. Затем состоялся совет главных хаджи, где было решено дождаться остальных паломников, пушку и войска, прежде чем отважиться на преодоление горного прохода, что около шести миль впереди, где караваны неоднократно подвергались нападениям и грабежам со стороны туркменов. Наш эскорт должен был вскоре прибыть и занять посты в опасных ущельях. Затем, когда выйдет луна, выступят хаджи с пушкой. В полночь, когда я только подумал, что определенно пришло время трогаться в путь, вернулись солдаты со своих стратегических позиций. Кто-то принес весть, дескать, видели, что болтаются поблизости к опасным местам двадцать пять всадников-туркменов! Хотя нас две тысячи, и с нами рота солдат, решено было дождаться пушку и остальных паломников, которые доведут нашу численность до пяти тысяч и более. Этот случай позволит составить представление о том сильном страхе, который персы испытывают по отношению к туркменам. Мы, соответственно, решили пойти спать и дождаться следующего вечера, ведь движение в течение дня, казалось, было делом, о котором в то время даже не думали. Кроме того, вторая группа паломников не могла прибыть раньше, чем на рассвете, и будет нуждаться в дневном отдыхе перед дальнейшим движением. Следующий день прошел во многом так же, как и предыдущий, за исключением того, что утро было оживлено инцидентом, который угрожал в один момент прекратить мое дальнейшее паломничество. Около восьми часов, когда я сидел, скрестив ноги, на своем ковре, делая некоторые записи, я услышал внезапный и громкий шум напротив своего окна, на открытом месте под деревьями. Здесь собралось много арабов и персов, они яростно били друг друга палками. Оказывается, между багдадскими арабами и тегеранскими пилигримами возник какой-то спор, и слышались горячие слова о том, что касается заслуг соответствующих стран. У каждого был посох длиной в пять футов и толщиной, примерно, в два с половиной дюйма на более прочном конце, и хаджи, разволновавшись, принялись тузить друг друга палками паломников. Сначала я подумал, что это какая-то грубая игра, типа "загони медведя", похожая на ту, что я видел в ходу у туркменов, и в процессе которой довольно сильные удары дают и получают с предельным весельем. Однако вскоре я обнаружил, по числу растянувшихся на земле святых личностей, что разгорается нешуточная "разборка" в ирландском духе. Постепенно арабы сильно распалились и стали вести себя как сумасшедшие, прыгая, приплясывая и выкрикивая текбир, или боевой клич арабов. Дела оборачивались не в пользу тегеранцев, и тогда они вытащили сабли и ханджары. Несмотря на это нечестное преимущество, они были, все же, рассеяны и выбиты с поля битвы, и вынуждены спасаться бегством во все стороны, кто-то вломился и в чаппар хане, где я остановился. Арабы теперь собрались вместе, показывая друг другу уколы и порезы, которые они получили от персов, и, похоже, пришли к решению отплатить им той же монетой. Они разбежались в поисках оружия, и вскоре собрались снова. В этот критический момент мой слуга оказался неудачным образом на улице, вышел в поисках зерна для лошадей. Он носил на поясе большой ханджар с широким лезвием, заметив который, одна арабка закричала, что этот, мол, из тех, кто использовал смертоносное оружие, и тут же запустила в него большой камень. Затем на него набросилась вся толпа. Он поспешно отступил к чаппар хане, дверь которой затем была заперта, чтобы арабы не смогли войти. Эти последние стали пытаться взломать дверь, с криками, что прикончат всех, кто внутри. Тегеранские паломники, находившиеся внутри, взобрались на стены и принялись оскорблять атакующих последними словами. Тогда арабы удвоили усилия взломать дверь и швыряли кирпичи и камни на стены, а также в мою комнату. В мгновение ока пол покрылся метательными предметами, и сыпалась глина при каждом ударе; мой слуга заскочил в комнату, его лицо все было в крови и обезображено от удара большим камнем. Я выглянул, надеясь, что европейский костюм повлияет на арабов, и они остановятся. Я обратился к ним с призывом разойтись, - бесполезно. Я стал целью для более сотни метателей камней. Атака усилилась, и осаждавшие выказывали признаки готовности к штурму. Я осознал отчетливо, что если они ворвутся вовнутрь, то всем нам конец, так что бросился за своим револьвером и саблей и, заняв позицию у бойницы фланговой башни, приготовился стрелять в первого, кто попытается полезть на стену. Пока же я прокричал некоторым нейтральным наблюдателям, чтобы они побежали и нашли правителя, и сказали ему, что наши жизни в опасности. Это должностное лицо прибыло через несколько минут, приведя с собой отряд вооруженных людей, который положил конец нападению. Затем правитель, вместе с арабскими вождями и делегацией из около двадцати их людей, поднялись в мою комнату. Я предъявил пропуск от министра иностранных дел в Тегеране и пожаловался, что был атакован в своей комнате без провокаций с моей стороны. Арабы в ответ показали их раны, частью ужасные и глубокие. Несмотря на толстые обручи из верблюжьего волоса, платки и тюбетейки, некоторые порезы на головах впечатляющи. У одного большой палец почти срезан. "И, - сказал один из вождей, - эти трусы применили против нас оружие, когда у нас были только палки в руках; хороши эти мусульмане!" Теперь арабы принесли мне официальное извинение за метание камней, ссылаясь на незнание того, что я иностранец, но вместе с тем обвинили моего слугу в поножовщине. Они стояли на своем, а один зашел так далеко, что поклялся моей бородой, которую он схватил, разволновавшись, рукой. "Твоей бородой, эмир, - сказал он, - это правда." Все же, в конце концов, дело завершилось мирно, арабы пообещали не держать зла против тегеранцев. Так закончилось происшествие, которое угрожало в какой-то момент привести к довольно печальным результатам. Правитель, Махомет Хан, маленький старик, попросил дать ему бумагу с моей печатью, с указанием, что он быстро и эффективно подавил беспорядки. Это я охотно сделал. Вскоре после ухода, он прислал, чисто в восточном духе, подарок в виде фруктов и хлеба, на большом серебряном подносе, накрытом салфеткой с вышивкой, в сопровождении трех слуг.
   Не считая этого маленького эпизода, день ничем не отличался от предыдущего. Вторая часть паломников прибыла, среди них много женщин, очевидно, из высшего общества, судя по размерам и великолепию шатров и по числу слуг. Все открытое пространство к востоку от города было превращено в лагерь, - тысячи лошадей стояли на привязях везде. Как обычно, в середине дня ударили в барабан, собрались люди, и снова, под тенью крупных чинаров, были повторены ошибки Али и несчастья Хассана и Хуссейна. Опять дервиши попрактиковались в разных своих занятиях; и вновь, с заходом солнца, раздался призыв муэззима, протяжным эхом над притихшей долиной. Когда стало темно, кругом замелькали огоньки, по всему бивуаку взметнулось пламя костров. Я удивлялся, откуда достали топливо, ведь деревья здесь слишком большая ценность, чтобы рубить их для этой цели. Выступление назначили на десять часов. Тем временем мы развлекались, как только могли. Я был ужасно раздражен отвратительной религиозной буффонадой, которую дервиши устроили под моим окном; они рассказывали толпе слушателей один из эпизодов смерти двух вечных имамов, которым здесь никогда не наступит конец,- Хуссейна и Хассана. Парня я не видел, но по голосу догадывался, что это молодой человек с длинными черными волосами, который в течение дня выступал, большей частью, в роли рассказчика и разносчика товара. Он вел повествование, всхлипывая от притворного горя, голос его почти срывался от явных истерических рыданий и стонов. Если бы не надоело уже это порядком, меня бы позабавил плаксивый прерывающийся тон, как у ребенка, получившего взбучку, который он знал, как напустить на себя. Мне следовало запустить что-нибудь в него из окна, но я опасался спровоцировать бурю подобную утренней. Присутствующие женщины время от времени разражались хоровым воем, хлопая в ладоши в знак беспредельного горя и волнения. Эти дервиши - шайка идущих напролом, бессовестных обманщиков. Тот, кто стонал и рыдал и всхлипывал наиболее экстравагантно, считался лучшим и святейшим. Не удивительно, что муллы, или законные священники, сильно недолюбливают этих странствующих торговцев верой.
   В десять все были в движении, но понадобился еще целый час, пока снялись с места стоянки. Горн артиллериста прозвучал трижды, предупреждая о том, что сопровождение выходит. Каждый хотел быть как можно ближе к пушке, так что никто не благоволил пройти вперед, или задержаться сзади. В итоге я обнаружил себя и лошадь в канаве с водой, между кеджавесами, полными женщин, носилками мулов и верблюдами. Рядом передо мной оказалось собрание гробов, содержащих разлагающиеся людские тела, закрепленных на спинах ослов и ужасно зловонных. Это были останки людей, завещавших достаточно денег, чтобы обеспечить свое захоронение рядом со святыми местами Мешеда, и их несли Бог знает с какого отдаленного уголка Персии. Постепенно и с трудом я пробирался сквозь толпу по неровной земле, и, хотя факелы, фонари и костры светили со всех сторон, давка была слишком тесной, чтобы увидеть их отсветы. Вне круга, освещенного кострами, все тонуло почти в кромешной тьме, поскольку луна еще не поднялась, а звезды проливали лишь тусклый свет относительно сияния костров. Лошадь моя выбралась из канавы на то, что казалось узкой пешеходной тропой. Через несколько минут я почувствовал, что странным образом возвышаюсь над людьми по обе стороны от меня. Я остановился, пока принесли свет, и тогда обнаружил, что нахожусь на вершине стены толщиной всего в два фута, довольно неудобное место для всадника в темноте. Упоминаю это, чтобы показать, каким трудным при данных обстоятельствах должно быть движение пяти тысяч мужчин, женщин и детей, с их вьючными животными, особенно, если нет и следа дороги, или некой центральной направляющей команды. Можно удивляться, что правительство, взявшее на себя беспокойство по обеспечению военного сопровождения, не назначило также какого-нибудь ответственного, или караванбаши для управления движением. Несмотря на горячее желание быть рядом с всемогущим и всех защищающим артиллерийским орудием, сила обстоятельств, наконец, вынудила бурлящую толпу людей и животных продвигаться в требуемом направлении. Рядом справа от нас виднелись две вершины цепи гор Маямай, нависших над городом, выпиравших черной массой на фоне усыпанного звездами неба. Путь, которым мы следовали, лежал вдоль их северного фланга и постепенно повышался к опасному узкому проходу где-то в десяти милях отсюда. Дорога была неровной и в высшей степени отвратительной. Длинные острые ребра скал, лежащие параллельно друг другу, торчали как края стамесок. Булыжники, ямы, канавы в изобилии. По мере того, как глаза начали привыкать к тусклому свету звезд, стало возможно, мало-помалу, разглядеть детали пробивающейся, спотыкающейся колонны. Я почти задыхался от пыли, взметнувшейся от стольких тысяч ступающих ног. Весь караван покрывал не менее двух милей дороги, и странный вид он имел, когда я поскакал, как можно быстрее, вдоль линии, пытаясь достичь головы, чтобы избавиться от пыли и тлетворного запаха гробов, которые, вместо того, чтобы держаться вместе и в конце колонны, перемешались с мулами и верблюдами вверху и внизу колонны; мертвые в своих гробах постоянно теснили и толкали живых в их носилках и кеджавесах. Как те, кто был вынужден трястись в компании с этими страшными соседями, могли вынести грохот вперемешку с вонью, не говоря уже о пыли, я не могу постичь. Шум стоял неистовый. Каждый мул, кроме двух корзин, что он нес, в одной какой-нибудь тучный старый хаджи, а в другой жена и пара детей, был еще подгружен парой огромных круглых бронзовых колоколов, свисающих со дна корзин; у многих на каждой корзине висело по полудюжине колоколов меньшего размера. Раз меня прижало между носилок неподалеку от тыла пушки, где шум был просто неимоверный. Большие бронзовые звонки бились и гудели; мелкие звенели, притом много тысяч одновременно; пушка громыхала на каждой кочке; хаджи кричали, ослы ревели, а мулы голосили в своей собственной особенной манере. Это было похоже на то, будто тебя заперли в колокольне некоего кафедрального собора, во время работы звонарей, плюс многократно усиленные звуки разгара дня на самой запруженной улице Лондона. Почти каждый верховой паломник крутил огненную чашечку, в которой разжигал угли для своего кальюна, на этот раз не для того, чтобы курить, а для освещения земли под ногами лошади, так избегая рытвин, изобилующих на каждом шагу. Вся темная линия напоминала какой-то гигантский поезд вагонов, с пылающими огненными колесами. Мельчайшая белая пыль вскипала вверх колеблющимися столбами, как пар двадцати локомотивных двигателей. Глухое дребезжание звонков верблюдов, груженных палатками, ящиками и носилками, величаво покачивающихся при движении, и их дьявольские бешеные стоны сливались в радостный унисон. Позади и перед пушкой, с ее шестеркой лошадей, следовали два десятка пехоты верхом на низкорослых ослах. Люди были довольно крупные, а ослы самые мелкие из тех, что мне приходилось видеть. В слабом свете звезд они создавали общее впечатление, что несколько четвероногих людей карабкаются по камням с длинными вилами за спинами. Суеверный путник, случайно наткнувшийся на эту сверхъестественного вида процессию, мог бы легко принять ее, с неземными звуками, пылающими кругами и отвратительно смердящими гробами, за некую дьявольскую труппу, вышедшую из недр ближайшей черной горы, чтобы заняться сатанинскими гуляниями в колдовские часы ночи.
   По мере приближения к опасным ущельям, караван начало охватывать сильнейшее волнение; все еще больше стали прижиматься друг к другу. Те, кто сначала рвались смело вперед, теперь откатывались назад к пушке и ее эскорту; прозвучал горн, и все замерли. Прямо пред нами, у входа в расселину, находился старый форт, с высокими стенами-куртинами и башнями с амбразурами. Наполовину ущербная луна только всходила за его осыпающимися укреплениями, проливая слабый свет на широкую тусклую долину, убегающую на север. Меня невольно охватили мысли, каким мог быть результат, в случае налета простой горстки туркменских всадников на беспорядочную неуклюжую колонну. Пушка, абсолютно бесполезное оружие в наших рядах, ничего не могла сделать, даже если пушкари не разбегутся, едва завидев врага. Кроме того, пусть с самыми стойкими артиллеристами в мире, эта пушка, закрытая толпами напуганных, обезумевших паломников, не сможет сделать ни единого выстрела; а стрелять из маленькой пушки в темноте по туркменской кавалерии, кружащей в их обычной беспорядочной манере, мало чем отличается от абсурда. Это был бы ее первый и последний выстрел. Несколько пехотинцев с их громоздкими, старыми, с дула заряжающимися винтовками, на перезарядку которых уходит пять минут, можно тоже отставить в сторону, как практически бесполезных, даже если бы у них были штыки, которых, по какой-то невообразимой причине, не было. Что-то вроде использования наиболее воинственно настроенных пилигримов считаю, при данных обстоятельствах, вне рассмотрения. Произошло бы совершенное sauve qui peut (216), и это лучшее, что может быть в этой ситуации сделано; поскольку, оставаться на месте означало дожидаться верной смерти или плена. Зачем туркменам беспокоить себя атакой одного из таких караванов хаджи, в моем понимании не укладывается. Однако они часто делали такие попытки раньше, и до сих пор опасность существует. Такое, вероятно, происходит, когда они узнают о том, что среди паломников есть богатые люди, которые в состоянии заплатить хороший выкуп, или наверняка имеют при себе значительные ценности. Как правило, очень маленькую добычу, право, можно поиметь с членов обычного каравана, где значительная часть пилигримов мало чем лучше нищих. После короткой паузы, мы набрались храбрости и вошли в ущелье, каждый при этом кричал и вопил, как одержимый, с целью, как я понимаю, напугать разбойников. Если бы только шум мог сделать это, то мы уже наделали его достаточно, чтобы запугать все население Ахал Текке. Мы миновали проход так быстро, как только в состоянии это сделать пешеходы. Неразбериха и шум, царящие на протяжении часа, за который мы прошли ущелье, невозможно себе представить. Я видел эвакуацию из Толозы либерального населения во время осады карлистов(217); я был среди солдат разбитой турецкой армии, стремительно бегущих с поля боя Аладжа Даг в Карс, и во многих других чрезвычайных ситуациях такого рода; но бросок хаджи через проход Маямай завоевал пальму первенства по смятению и шуму. Вся кавалькада почти исчезла в клубах пыли, поднятых ее стремительным продвижением. В десяти ярдах от себя уже едва можно было различить очертания верблюда, похожего на тенистого бесформенного фантома, скользящего мимо в лунном свете; и ловишь ртом воздух, чтобы не задохнуться в удушливой атмосфере. Местами ущелье расширялось, что позволяло легко проходить здесь по двадцать в ряд; но были места, где только один верблюд мог протиснуться за раз промеж крутых откосов скал с обеих сторон. Именно в этих местах хаджи отчаянно рвались вперед, каждый пытался проскочить первым. Результатом, ясное дело, становился затор и полное прекращение движения. Иногда мы слышали громкое приветствие впереди. Это происходило, когда передовые ряды каравана встречались с группой возвращающихся паломников. Обычно страшнейшее опасение существовало с обеих сторон, как бы встречные не оказались разбойниками, а приветствие выражало взаимное облегчение от обнаружения факта, что обе стороны - друзья. Селям алейк, обращение, которое в городах превратилось в простую формулу вежливости, становится в случаях, подобных этому, паролем пустыни. "Да пребудет с тобой мир" - кричат издалека, когда путники замечают встречных. Ответ "У эль селям аликум" возвращается как желанное мирное послание. Но стоит только не последовать ответу, как обе стороны готовят оружие. Мне пришлось однажды встретиться с разбойниками, отказавшимися ответить на приветствие; они угрюмо проследовали мимо, удержавшись от атаки, только когда убедились в силе нашей группы. По мере приближения к восточному концу прохода Маямид, мы начали наталкиваться на длинные караваны верблюдов из Мешеда, груженных хлопком. Эти караваны были добрыми знаками, поскольку показывали нам, как и возвращающиеся паломники, что дорога чистая. Сам проход представляет собой своего рода длинную извивающуюся лощину, опоясанную с каждой стороны низкими круглыми холмами, местами образующими длинные, похожие на парапеты, хребты, спускающиеся под углом в ущелье. Лучшего места для засады, чем этот проход, наверное, и не выдумать. Все же, один военный или полицейский пост в доминирующем пункте, с приданной ему единицей артиллерии для целей сигнализации и обороны, эффективно бы предотвратил возможность засад на караваны. Пока это не сделано, и неделю за неделей несчастную пушку таскают по всему маршруту, горсть ненужных солдат подвергают нескончаемым испытаниям и заставляют страдать от бесполезных тягот по сопровождению караванов, которые они совершенно не в состоянии защитить.
   В лучах быстро разгорающейся зари показалось место дневного привала. Обширный караван-сарай, самый большой из тех, что я видел до этого, стоял в пустынной долине один, как какой-то заколдованный замок. Назывался он Миандашт, и находился всего в двадцати восьми милях от нашего последнего места исхода, хотя, за счет многочисленных остановок и характера дороги, нам потребовалось более восьми часов, чтобы их преодолеть. Первые лучи восходящего солнца засверкали на куполе главного здания, когда наша прославленная пушка загромыхала по центральной площади, и все мы начали готовить себе места дневного отдыха. Пешие паломники держались молодцом, они прибыли чуть ли не первыми. Бедняги, для них это было настоящее паломничество. Я с трудом верил, что в наши дни религиозное усердие может завести людей так далеко.
  
   МИАНДАШТ - САБЗАВАР
   Миандашт - это простая станция на пути, как и многие уже пройденные, и не претендует на звание даже деревни. Караван-сарай необычайных размеров и прочности, но никаких других строений здесь нет. Нет ничего более поразительного для европейского глаза, чем одно из этих типично восточных зданий, стоящих одиноко и безлюдно в непроторенной знойной пустыне. Это дело рук человека, но не видно здесь следов жизни человека. Почва, желтый мергель, густо усыпанный галькой, лишена единой травинки или другой растительности, и отражает палящие лучи солнца как медный щит. На такой равнине вздымается огромное укрепленное строение, похожее на один из великих средневековых замков Европы по размерам, а в чем-то и внешне. Контур стен этого замка - полная английская миля, и прерывается бесчисленными выступающими башнями, а вход в него открывается огромными проемами, с воротами и арками особой стрельчатой формы, присущей персидской и сарацинской архитектуре. Массивные дубовые ворота двустворчатые, густо обиты заклепками и полосами железа. Вся постройка - из очень прочного обожженного желтого кирпича. Зародышем сооружения в Миандаште послужил караван-сарай Шаха Аббаса Великого, чье имя должным образом увековечено в надписи над главным порталом, под большим приплюснутым куполом в стиле Востока. Позднее было добавлено другое, гораздо более крупное, здание, но когда именно, я не смог выяснить. Первоначальный двор образует огромный сквер перед более старым караван-сараем, и отделен от последующего, таких же размеров, группой строений, примыкающих к крепостным стенам с обеих сторон. Внутренняя сторона стен изрыта рядом сводчатых комнат, каждая комната предварена небольшим сводчатым вестибюлем. Последние, благодаря свободной циркуляции воздуха в них, и, соответственно, прохладе, предпочтительное место жительства летних путешественников. Ряд центральных строений имеет второй этаж, очень похожий на казематы европейских крепостей, с длинными темными коридорами; повсюду стены, полы и потолки выполнены из прочной кирпичной кладки, очевидно, не поддающейся воздействию дождя и солнца. Нет ничего приятнее в знойный день, чем уйти из палящего жара и сияния каменистой равнины в пещерную прохладу и полумрак этих длинных аркад и сводов. Право, архитектор, сделавший проект караван-сарая в Миандаште, вполне осознал предназначение своего детища, и прекрасно приспособил его к роли укрытия от обжигающего солнца. Зимой, нет сомнения, такие темные покои должны быть холодными, но зимой эти долины пересекают считанные путники. Единственный недостаток строительства, который я обнаружил, состоял в конструкции лестниц, сделанных, как будто намеренно, как можно более крутыми. Максимальная высота ступеней и минимальная их ширина, кажется, излюбленный стиль персидского строителя лестниц, и он не счел даже необходимым соблюсти одинаковую высоту ступеней в пределах одного лестничного пролета. Первая ступень в пролете, ведущем в комнату, или конец коридора, который я занимал, была в два с половиной фута высотой, или в четыре раза больше, чем обычная высота европейских ступеней. Вторая была в два фута высотой, а остальные в восемнадцать дюймов каждая, при этом ширина не превышала шести дюймов. Взбираться на такой крутой подъем нелегкое дело для путешественника, чьи ноги окостенели при езде верхом, и не удивительно, что местные, в общем, не любят подниматься по лестницам. Действительно, в некоторых глинобитных караван-сараях, где лестницы, первоначально сделанные как в Миандаште, полностью рассыпались, приходится пользоваться чуть ли не альпенштоком (218), чтобы преодолеть подъем. Соответственно, местные редко занимают бала хане, что над воротами.
   Воды в караван-сарае достаточно. Внутри дворов, а также за стенами, размещается полдюжины крупных подземных резервуаров, с кирпичными куполами, построенными над ними, чтобы предотвратить испарение и хранить воду свежей и прохладной. Пролет в сорок широких ступеней ведет к резервуарам, которые внимательно охраняются служащими учреждения. Правда, каждому путешественнику разрешается пользоваться всем, что ему необходимо для его нужд, но воду из бассейнов нельзя тратить зря, нельзя также давать ее животным. Эта необходимость экономии вызвана тем, что подземные водоводы, питающие хранилища, летом высыхают. Зимой воды достаточно, но в остальное время года ее приходится запасать для нужд караванов. Таким образом, если бы не было в Миандаште бассейнов с водой, пришлось бы носить воду в мехах.
   Солнце только всходило, когда мы въехали на станцию, и через несколько минут дымились уже сотни костров, так как паломники готовили себе утреннюю еду. Продавцы различных продуктов питания, которые шли вместе с караваном, разложили свои товары и рекламировали их со всей изобретательностью. Один человек, усевшись под низким арочным сводом, предлагал кислое молоко, составлявшее его торговый запас, произнося какой-то булькающий звук, что-то вроде хриплого затрудненного дыхания грифа. Другой, как я сначала думал, зазывал стадо коров в их загон, но оказался поставщиком дров. Это топливо состоит из корней мелких тощих колючих кустарников, которые растут тут и там по все пустыне, и которые очень трудно вырывать из земли. Фактически, почти все более бедные члены каравана имели что-то на продажу. Когда бы мы не достигали лоскута земли с грубой травой, какой-нибудь нищий пилигрим спешивался со своего ослика, срезал траву, грузил на осла и тащился пешком через знойные пески к следующей станции ради пары пенсов, которые он мог выручить от продажи своего фуража. Дрова, которые я описал, поставлялись, в целом, таким же путем, поскольку местных ресурсов караван-сараев совершенно недостаточно для обеспечения нужд большого каравана. Удивительно, как мало надо этим людям для жизни, даже когда они подвергаются мукам путешествия через пустыню пешком. Кусок хлеба и шарик козьего сыра, с горстью абрикосов, составляют их питание. Только паломники побогаче могут позволить себе иногда такую роскошь как жареное на вертеле мясо. Все, однако, пьют чай, и каждый, даже самый бедный, умудряется приготовить немного чаю, который обычно пьет без сахара, деликатеса, доступного только для богатых. Когда завтрак окончен, а лошади, верблюды и ослы накормлены и напоены, все укладываются на отдых. В жаркие часы разгара дня над лагерем стоит мертвая тишина. По всему Востоку середина дня это, в сущности, время отдыха. В Персии человек с той же вероятностью решит выйти из дома или отправиться в путь, пусть всего на полмили, в такое время, как мы бы решили выйти из дома на прогулку в полночь, когда на улице сильный ливень. В Испании, как я знаю, говорят, что только собаки и англичане разгуливают в часы сиесты. В Персии же нет необходимости даже для таких исключений. Я был слишком возбужден впечатлениями ночного путешествия, чтобы суметь заснуть в первой половине дня, и воспользовался этим временем, чтобы продолжить свои записи; но около полудня горячий ветер так непреодолимо распространил свое влияние, даже в этих прохладных сводах, что я уснул, едва сумев отложить ручку, и оставался в бессознательном состоянии, прислонившись головой к стене вместо подушки, пока общее движение в нижних дворах и звон верблюжьих колокольчиков не разбудили меня, так как приближался час выступления. Путешествие только по ночам сильно мешает быстрому продвижению. Езда по неровной земле в темноте с необходимостью медленная работа. Хотя по этим долинам невозможно путешествовать во время самой жары днем, я должен сказать, что наши привалы были, по-моему, излишне продолжительны. Отдых с восьми утра до пяти вечера, с перерывом на пару часов в полночь, вполне отвечал бы всем требованиям предприятия, и обеспечил куда более высокую скорость продвижения. Но восточные люди не могут оценить желания европейца скорей завершить свой путь.
   Сцена каравана, готовящегося к выступлению, была очень живописной. Солнце садилось с почти полуденным блеском за холмы аметистового оттенка, виднеющиеся на западном горизонте, -
  "Не как на севере, в тумане дня,
  А чистый свет живущего огня."
  Только несколько тонких длинных облаков, как золотые рыбки, парящие без движения в опаловой глубине, нарушали строгость широкого молчащего купола над пустыней. Безграничная равнина вокруг нас была одним куском эфирного пурпура. Далеко на юге мерцала белым светом одинокая могила какого-то забытого воина или святого; и, еще дальше, одинокий колодец с одиноким заблудшим чинаром, - эмблема жизни в пустыне. Высокий пыльный столб, торжественно вальсирующий на востоке в усиливающемся вечернем ветре, то превращался в невидимый пыльный туман, то вновь обретал форму, кланяясь и вращаясь на месте, будто некое подвижное живое создание, настоящий прототип джина из восточной сказки, рассвирепевший дух, пришедший убить купца, бросившего косточку финика в глаз своего сына. Во дворе под окном моей обители люди во всевозможных восточных костюмах сидели и лежали на земле, в подковообразных арках галереи, или на плоских покрытиях бассейнов, курили их водные трубки или пили чай из самоваров, русской кухонной утвари, распространенной теперь по всему Востоку. Другие совершали свои вечерние омовения, компаньон или слуга поливал им воду на руки из металлического кувшина. Эти омовения во многом носят формальный характер, особенно перед молитвами. Что касается ног, например, то просто слегка проводят влажной рукой по подъемам ног; и это все. Одни паломники стояли на своих ковриках, обратив лица в сторону кеблы(219) и держа руки перед собой на манер открытой книги, совершая вечерние обряды. Другие, занятые тем же, поднимались и опускались во время молитв, как шатуны парового двигателя, замедляя движение в распростертом положении. С башни и с террасы добровольцы-муэззимы, числом около дюжины, пропели призывы к молитве, которые скорбным эхом разлетелись по долине. Везде кругом стояли верблюды и мулы, нагруженные в дорогу, со своими звоночками, дребезжащими при каждом движении. Купола и башенки караван-сарая Шаха Аббаса смело выступили против вечернего неба, а внизу, в середине площади, красовалась наша пушка. Когда солнце закатилось, не спеша, за горизонт, и тусклые сумерки спустились на "пустыню ровную, блеклую, серую", через которую нам предстояло пролагать путь, артиллерийский горн дал сигнал к выступлению, и мне пришлось спуститься по крутым ступеням караван-сарая и снова продолжить свой поход.
   Дорога из Миандашта в Сабзавар лежала через каменистую долину, ниже уровня которой она иногда утопала, как мелкая выемка железнодорожного пути, а в других случаях пересекалась острыми скалистыми буграми, о которые многие спотыкались и падали в темноте. Сильный знойный ветер подул с востока, как это обычно бывает здесь сразу после заката, и наполнил наши рты, глаза и ноздри мелким песком и пылью. Ночью, когда господствовал этот ветер, попона моей лошади наэлектризовалась до удивительной степени, снопы искр летели от ее шеи и гривы при каждом касании к ним поводьев. Я мог вызвать искры от ушей животного, касаясь их своей нагайкой, укрепленной металлическими кольцами. Около двух часов ночи мы вступили в серию глубоких песчаных лощин, над которыми со всех сторон возвышались крутые скалистые хребты. Соответствующий военный контингент, вставший постом на этих хребтах, завершил бы контроль над коммуникациями между Тегераном и Мешедом, и было бы почти невозможно выбить его с этой позиции. Выбравшись из ущелий, мы достигли Абасабада, небольшого жалкого городка, состоящего из пары сотен домов и разрушенной цитадели. Некоторые из домов огорожены полуразрушенными глиняными стенами; наиболее важной частью оставался караван-сарай, вместительный, основательный, построенный из обожженного кирпича. Но, несмотря на размеры, толпы паломников быстро заполнили его, и мне пришлось найти убежище во дворе почтовой станции, где, среди мух и жары, я был не в состоянии ни спать, ни работать, и провел достаточно унылый день. Местные жители все земледельцы и шелководы. Когда горн затрубил сигнал к выступлению, я приступил к оплате своего счета; но, из-за различных представлений, распространенных в отношении тех или иных монет, прошло целых пятнадцать минут, прежде чем я смог выбрать несколько серебряных монет, которые приняли к оплате. Все мои деньги прекрасно принимались в столице и окружающих областях, но, по какой-то непонятной причине, в провинции отказывались признавать большую часть из них. Как далеко могут зайти здешние люди ради нескольких пенсов, надо видеть, чтобы по достоинству оценить. Стоимость золота они не понимают. С другой стороны, большая сумма серебром становится причиной как волнения, так и опасений. Объем и вес делают деньги весьма заметным предметом, держать их надо с собой на лошади и не отпускать от себя на расстояние дальше вытянутой руки, не доверяя никому, ни днем, ни ночью. Все глаза направлены на них, и все обдумывают, как исчезнуть вместе с ними, и, явно, собственные слуги больше прочих. Группа диких всадников может наведаться в хижину, где остановился странник, и они быстро выведывают, что здесь иностранец, у которого хорошие деньги. С этого момента, если постоянно не беспокоиться о своей безопасности, можно подвергнуться атаке из засады или открытой силой. Кроме того, с прискорбием обнаруживаешь, что серебро, так ревностно охраняемое, нельзя применять по дороге без нескончаемых споров. Государство должно отозвать свои монеты, если они не в ходу, либо принять меры к обеспечению их обращения. Не считаю невозможным, что весь этот отказ от хамаданских монет просто общественный каприз, основанный на праздных домыслах, вероятно, подогреваемых некоторыми искусными спекулянтами, евреями или армянами, которые рассчитывают в итоге скупить отвергаемые монеты по низкой цене. Трудно поверить, как легко подобные выдумки распространяются в Персии.
   Из Абасабада в Мазинан, следующую станцию, дорога пересекает мрачную плоскость, совершенно не возделываемую, хотя щедро снабжаемую водой из реки Кал Мур, которая оставила отметины сильных наводнений в виде белых отложений соли. Эта долина, несомненно, может давать обильные урожаи риса при правильной обработке. Около десяти миль от последней стоянки находилось несколько озер, очевидно, питаемых ручьями, и окруженных широкими, покрытыми камышами, болотами. Около озер стоит старый форт, а еще миль десять дальше, - крупная крепость Садрабад, площадь ее около пятисот квадратных ярдов, с высокими кирпичными стенами, снабженными большими полукруглыми бастионами. Садрабад, построенный Шахом Аббасом Великим, был некогда очень важным местом. Сейчас он сравнительно заброшен. Обширные резервуары и крытые бассейны во множестве окружают фортификации, а на противоположной стороне дороги располагается добротно построенный караван-сарай. Пару миль восточнее мы пересекли Кал Мур; река здесь имеет ширину около сорока ярдов и довольно глубокая, хотя на картах она обычно помечена как высыхающая летом. Она извивается тридцать или сорок миль на север, среди холмов, и примерно столько же течет на юг, где теряется в соленой пустыне. Земли вокруг когда-то широко обрабатывались, как показывают следы оросителей, - по всей видимости, во времена, когда захват Мерва Надир Шахом положил конец приграничной междоусобице. В наши дни видны только попытки возрождения земледелия в непосредственной близости от городов, и даже здесь, вероятно, из-за недостатка удобрений, урожаи очень бедные; почва истощенная, хотя естественным образом подходящая для зерновых. Мы пересекли Кал Мур по высокому основательному кирпичному мосту из нескольких арок, двадцать пять футов над водой по центру. Он с обеих сторон имеет угол, по крайней мере, в двадцать пять градусов, и, будучи мощен гладкой галькой, ни в коем случае не обеспечивает легкий подъем для мулов. Высота моста указывает на прохождение большой массы воды зимой; дороги в этот сезон, должно быть, почти непроходимы.
   Была ранняя заря, когда мы достигли Мазинана, что является обобщенным названием группы деревень, каждая из которых укреплена отдельно и имеет отдельное название. Большое количество развалин вокруг показывает, что когда-то это было более важное место, но сейчас здесь насчитывается в сумме около восьмисот домов, и около четырех тысяч жителей, разбросанных на территории, приблизительно, четыре мили на три. Есть здесь жалкий базарчик, где несколько ремесленников сводят концы с концами, но в остальном община полностью земледельческая, выращивает зерно и производит шелк. Ночной переход из Мазинана, в течение которого мы прошли место, называемое Сулкар, привел нас в Мехр, деревню с очень маленьким караван-сараем, имеющим лишь несколько сводчатых ниш в глиняной стене. Отсюда до Сабзавара всего двадцать восемь миль, дорога ровная, проходит через крупную деревню Ривад, расположенную между этих двух мест. Вокруг Сабзавара, или Зеленого Города, долина хорошо возделана и много тутовника, единственного здесь дерева; целые акры засажены им. Бесчисленные деревни и укрепленные особняки разбросаны по долине, которая, по многим признакам, была еще гуще населена в прошлом. Очень заметный минарет стоит в двух милях от города; мечеть, с которой он когда-то составлял одно целое, совершенно исчезла. Он построен из плоского красновато-коричневого кирпича на бетонном фундаменте, не более одиннадцати футов в диаметре по основанию, но поднимается на высоту в сто двадцать футов, будучи таким тонким на вид, будто фабричная труба в Европе. Шпиль имеет энтазис(220), который древние греки считали важным украшением своих колонн; полосы плиток с рельефными розами перемежаются рядами кирпичей, уложенных под углом. Стиль декорации присущ только этой башне, здесь отсутствует цветная эмаль, столь характерная для персидских зданий, и оригинальный характер всей работы выделяет ее на фоне персидского зодчества. Действительно, минарет, по крайней мере, такой, какой присущ турецкой архитектуре, редко встречается в Персии. В последней стране муэззим призывает верующих к молитве с вершины купола, или с похожей на клетку конструкции на какой-то выдающейся части мечети, - не с галереи молитвенной башни. Только в Семнане, Дамхане и Сабзаваре встречал я настоящий тонкий минарет, и все три были очень древние. Земля сошла с фундамента башни, и он оголился, ступени внутри почти все исчезли, очевидно, разобраны для использования в других местах, остались только их спиральные подпорки. По ним я взобрался наверх со значительными трудностями, и обнаружил там следы деревянной платформы, теперь отсутствующей. Вокруг видно множество развалин кирпичных строений, указывающих на существование в прошлом крупного города. Некоторые из более старых захоронений украшены цветными кирпичами и плитками, а один купол покрыт медью.
   Современный город Сабзавар представляет собой прямоугольник, со сторонами, примерно, три четверти мили на полмили. Он окружен стеной с башнями, башни частично, а стена полностью выполнена из необожженных кирпичей, или из кирпичей, высушенных на солнце, "сырца", как говорят в испанской Америке. Базар состоит из двух улиц, идущих параллельно, и пересеченных горизонтальными балками, положенными на крыши лавок и покрытыми войлоком, циновками или, местами, ветками. Есть здесь также армянский караван-сарай, где несколько армян, подданных России из Тифлиса и Еревана, ведут обширную торговлю шелком. Большинство товаров, выставленных на продажу на базаре, были русского или французского производства. Я видел головы сахара с этикетками марсельской фирмы, и, удивительно, товарный знак на них был английский. Абрикосы, сливы, виноград и другие виды фруктов предлагаются в больших количествах, и, что интересно, можно приобрести лед в любом количестве по вполне сходной цене. Зимой очень холодно, и местные жители, во время морозов, заливают воду в мелкие емкости, впоследствии вытаскивают лед и хранят его в глубоких погребах для летнего использования. Это проявление заботы о будущем совершенно не согласуется с обычным характером персов, но роскошь льда в таком климате может оценить только тот, кто на себе испытал неимоверную летнюю жару. С полудня до четырех часов дня выйти из дома просто невозможно, и если бы не сильный западный ветер, начинающий дуть около четырех, то и внутри находиться было бы едва выносимо. Тучи мух прибавляют неудобств путешественнику, полно также очень крупных бело-зеленых скорпионов; они лезут в сумки и в любую одежду, неосторожно оставленную без присмотра на несколько часов. К счастью, нет москитов, но мух со скорпионами вполне достаточно. Все это вместе делает Сабзавар малопривлекательным для долгого привала. Он пыльный и выжженный на вид, очень похож на огромный кирпичный завод. Дома, с их плоскими куполами, с вершины каждого из которых выходит дым из круглых отверстий, сильно напоминают печи для обжигания кирпичей, а несколько деревьев, выглядывающих из-за заборов дворов, только подчеркивают сухость места в целом. Солнце летом бьет по крышам и открытым частям улиц с ужасной силой и однажды, когда я неосторожно выбежал босиком на тротуар среди дня, чтобы поймать несколько листков бумаги, унесенных внезапным порывом ветра, я понял, что подошвы мои буквально сгорят прежде, чем я вернусь в убежище. Город, очевидно, сильно пострадал от недавних войн. Восточные ворота подверглись артиллерийскому обстрелу, их массивные дубовые створки просто изрешечены пушечным выстрелом. Хотя люди говорят, что повреждения нанесены туркменами, я полагаю, что это не так, потому что кочевники-текинцы в своих набегах навряд ли тянули бы с собой двенадцатифунтовые полевые орудия, тем более через такую горную цепь, что я только что пересек. Более вероятно, что город восстал и был атакован войсками Шаха, или нападавшими могли быть какие-то местные вожди.
   В Сабзаваре я разошелся с компанией пилигримов, потому что решил следовать на Кучан, оставив уже направление на Мешед. Расстался я с паломниками без сожалений. Большая часть этих людей вышла в дорогу без каких-либо средств, удовлетворение их жизненные потребностей оказалось в зависимости от попрошайничества, и так настойчиво предавались они этой деятельности, что составили серьезную проблему в пути. Любой, у кого есть, по их представлениям, хоть что-то, подвергался назойливым просьбам о милостыне. Излюбленным приемом было нападать на меня с требованием денег на замену износившихся в дороге сандалий, которые паломники со стертыми ногами так часто предъявляли мне на осмотр, что пришлось, в конце концов, объяснить им, что я не подписывал контракт на обеспечение каравана кожей для обуви.
   Но куда легче отказаться от попутчиков, чем последовать по кучанской дороге. Прежде всего, было необходимо нанести визит губернатору и обсудить с ним предполагаемый маршрут и предосторожности, которым желательно следовать в целях безопасности. Люди в этой части Персии очень напуганы своими соседями-разбойниками, и путешествие в такое близкое к туркменской границе место рассматривалось как рискованное, если не вовсе безумное предприятие. Полдюжины туркменов достаточно, чтобы вызвать панику в персидском обществе, и туркмен, осмелившийся в одиночку посетить персидский город, будет тут же убит, также беспощадно, как ядовитая змея. Желая нанести визит правителю должным образом, я послал человека с уведомлением о намерении посетить его, - непременная церемония здесь, когда посещаемое лицо имеет какое-то значительное звание. Совершив эти предварительные формальности, я направился к резиденции сановника, которая, хотя и укрепленная фланговыми башнями и бастионами, построена из глины. Привратники, казалось, были очень удивлены моей внешностью, и я слышал, как они гадали, к какой национальности я принадлежу. Один решил, что я либо русский, либо француз. Последнее слово он произнес как "франсе", а не "ференги", что обычно используется на Востоке относительно всех европейцев, кроме русских, величаемых словом "урус". Не знаю, откуда говоривший получил знание настоящего французского слова в этом случае, ведь персы, в общем, не особо знакомы с географией. Может быть, торговля Марселя с Сабзаваром принесла жителям последнего хотя бы знание национальности жителей первого из названных городов. Пройдя ворота и охранников, я оказался в пустынном дворе, с несколькими пыльными постройками в противоположной стороне. Около дюжины человек из домочадцев произносили вечернюю молитву на слегка приподнятой платформе в одном углу. Слева стояло одноэтажное здание со ставнями на окнах, вместо стекол в рамах бумага. Перед ним был большой бассейн с водой, полный сорняков. Маленькая боковая калитка вела в просторный двор, в котором было несколько деревьев ивы, тутовника и ююбы, часть двора вымощена. У входа во двор толпилась кучка бездельников, которые всегда слоняются вокруг жилища вельможи в Персии в надежде поживиться. Как я только вошел, сразу вынесли ковер и расстелили рядом с бассейном, на него поставили два кресла, в одно из которых мне и предложили сесть.
   Вскоре появился правитель, Нейер эль Довлет. Это был симпатичный, лукавый на вид человек лет сорока, с большими глазами, тонким орлиным носом и свисающими темно-свинцовыми усами. Одежда его состояла из длинной свободной шелковой рубахи сиреневого цвета, и он носил обычную каджарскую(221) шапку из Астрахани. Как большинство персов высшего класса, был весьма учтив в своих манерах. Я представил письма от его высочества Сипах Салар Аазема и от врача Шаха, доктора Толозана. Наш диалог вначале коснулся европейцев, посетивших эти края в последнее время, и я быстро обнаружил, что являюсь первым корреспондентом газеты, когда-либо побывавшим здесь. Правитель был не готов составить ясное представление о моей миссии, и не мог понять, почему я должен рисковать своей жизнью и свободой среди туркменов. Письма, что я показал, с очевидностью убедили его, что я не состою на службе правительства, и он легко свел все предприятие к простому капризу западной эксцентричности. Заговорили о полковнике Валентайне Бэйкере и капитане Напиере, но он не видел никого из них, так как первый, будучи в Сабзаваре, не нанес ему визит, а во время нахождения здесь капитана Напиера сам правитель не находился на месте. Я перевел тогда разговор на ахалтекинцев, и спросил, на какой вероятный прием у них я могу рассчитывать. Вельможа покачал головой. Дорога через горы, сказал он, вполне безопасна для вооруженных людей, путешествующих в компании, так как правители вдоль Аттерека очень строго наблюдают за партиями разбойников из-за границы и принимают суровые ответные меры в случае нанесения ущерба людям или имуществу в пределах персидской территории, но текинцы, - неудачный выбор. Правитель Кучана и Яр Мехемет Хан из Баджнурда могли бы дать мне более обстоятельную информацию о них, чем он. Яр Мехемет Хан - весьма выдающийся персонаж с начала русской компании на Аттереке, он занимает позицию сходную с позицией одного из лордов Уорденов времен старых шотландских маршей в дни Тюдоров(222). Это из поездки к нему на переговоры касательно получения поставок фуража для отправки в Чатте и другие пункты вдоль линии фронта возвращался посланник генерала Лазарева Зейнел Бег, когда русские солдаты попали в засаду и были убиты туркменами. Вдоль дороги на Кучан всегда шалили разбойники, сказал правитель, но сейчас их не стоит сильно бояться. Он предложил мне эскорт, но поскольку я знал, что охрана потребует крупных расходов, я вежливо отказался принять его, больше надеясь на свой собственный револьвер и саблю и на свирепый вид моего слуги, экипированного до зубов саблей, ханджаром и пистолетами. Затем он спросил о возможности войны между Россией и Китаем из-за Кульджи, и был удовлетворен, когда я передал ему содержание передовой статьи из номера "Палл Малл Баджит", который взял с собой из Тегерана. Он с удивлением узнал, что британцы собираются оставить Кандагар и Афганистан как можно скорее, не смог ясно понять также, почему отменена персидская экспедиция в Герат. Он был немного разочарован тем, что мои новости устарели на несколько месяцев, ведь люди в этих отдаленных районах, видимо, считают, что путешествующий европеец имеет в своей походной сумке портативный телеграф, и таким образом постоянно в курсе всех важных событий, происходящих в мире. В процессе разговора правитель обмолвился несколькими словами относительно возможного втягивания туркменов в афганскую войну, так как Абдул Рахман Хан имел при себе очень большое количество беженцев-текинцев.
   Два стакана очень крепкого чая, сладкого чрезмерно, подали в начале нашей беседы, а сразу за ними две очень разукрашенные водные трубки, из которых мы покурили несколько минут молча. Затем подали еще два стакана чая. Эти чайные и табачные перерывы, кроме выражения гостеприимства, имеют большое значение в серьезных беседах в Персии. Восточные люди прирожденные дипломаты, и курение водной трубки, потягивание чая мелкими глотками, часто служат для получения времени на обдумывание, когда неожиданно возникают вопросы, могущие оказаться важными. Подобные мелочи, как дворцовое влияние и интриги гарема, играют куда более важную роль на Востоке, чем могут себе представить менее изощренные европейские умы. Я помню случай на приеме у Гази Ахмет Мухтар-паши, известного турецкого генерала времен армянских компаний, в Константинополе, когда после нескольких минут беседы он встал, и, ссылаясь на слабость глаз в качестве оправдания, пересел спиной к свету. Это обычный маневр, чтобы спрятать выражение своего лица, и при этом лучше видеть выражение лица собеседника. Через некоторое время я откланялся, пообещав правителю повторить визит перед своим отбытием. Расставание происходило со всеми должными формальностями. Мы поднялись и низко поклонились друг другу, и я двинулся назад, продолжая смотреть в сторону бассейна, через десять шагов от ковра поклонился еще раз и ушел.
   После моей встречи с правителем, я намеревался выступить как можно раньше в Кучан, но задержался, испытывая трудности в поисках проводника. Первый, кого я нанял в этом качестве, потерял присутствие духа перед самым отправлением и отказался идти, пока я не попрошу эскорт. Пару дней ушло на поиск другого проводника, и таким образом пребывание в Сабзаваре было продлено до тринадцатого июля, всего восемь дней. Вечером перед отбытием я нанес прощальный визит правителю, и еще до восхода проехал через базар, когда люди только раскрывали свои лавки, по пути к городским воротам. Владельцы магазинчиков глазели мне вслед с нескрываемым удивлением, явно считая мой план проникновения на территорию текинцев, который стал здесь общеизвестным за время моей стоянки, мало отличающимся от безумства. Последний человек, с которым я говорил в Сабзаваре, довольно курьезный случай, был слугой персидского посланника, девять лет проведший в Лондоне. Его впечатления, и вкусы, приобретенные в этом странствии, заслуживают внимания. Он хотел бы, по его словам, еще раз побывать там ради солонины(223) и крепкого эля(224). Ему также очень понравилось, как мадам Патти танцевала канкан в Альгамбре на Лэйкастер Сквэр!
  
  
  
   ИЗ САБЗАВАРА - В КУЧАН
   Солнце всходило, когда я выехал из Сабзавара, ибо, путешествуя теперь независимо, я не обязан проводить утренние часы в бездействии, на что был обречен, когда продвигался с паломниками. Дорога на Кучан ровная, ведет в северо-восточном направлении, извиваясь сообразно линии бегущей рядом цепи холмов. Долина, по которой она проходит, широкая и, по большей части, возделанная, но, из-за несовершенной системы земледелия урожай очень низкий, высота зерновых едва достигает фута, колосья тонкие. Воды в избытке, как в бегущих ручьях, так и в искусственных озерах, а сухие русла потоков указывают на то, что зимой здесь, должно быть, обеспечение водой еще больше. Деревня Алияр, около семи миль от Сабзавара, окружена плантациями тутовника, дающего питание шелковичным червям. Сразу за Алияром дорога вступает в район сухих и пустынных холмов, в основном, образованных сланцами и другими видоизмененными породами, пересеченными иногда широкими интрузивными трапповыми дайками(225), которые выступают из склонов и вершин, черные и сверкающие на солнце почти металлическим блеском. В нескольких укромных лощинах и закоулках есть прожилки и лоскуты зелени, высокая густая трава, среди которой тут и там поднимаются деревья тутовника и абрикоса с необычно крупными листьями. Полудикий виноград, с густыми кистями очень маленьких красных ягод, встречается среди скал. Местные делают из этого винограда нечто отдаленно напоминающее вино, по цвету похожее на чай, с отталкивающим запахом гари. Делают также спиртной напиток, который они называют арак, из сливы, растущей в окрестностях, и употребляют его широко, несмотря на то, что они стойкие мусульмане, шииты.
   Дорога извивалась туда-сюда среди холмов почти пятнадцать миль, после чего лощины начали превращаться в равнины, прерываемые холмами высотой в несколько сотен футов. Дорога была совершенно пустынной. Я не встретил и полудюжины человек за весь путь из Алияра. Трое из них были погонщиками ослов, груженных хлопком-сырцом, еще неочищенным. Шелк и хлопок, кажется, основные продукты этих мест. Около восьми миль дальше я прибыл в Алияк, деревушку из тридцати домов, в беспорядке разбросанных на маленьком холме в самом сердце гор. Жители этого места имели когда-то славу разбойников с большой дороги, но, когда я проезжал там, выглядели достаточно мирно и встретили меня очень гостеприимно, принимая, видимо, за русского из экспедиционных сил за Аттереком (известного в этих краях эмиссара по кличке Монах). Около половины мужского населения собралось под огромным платаном в центре деревни. Когда я упоминал туркменов, они ругались от души, и выражали надежду, что на этот раз их примерно накажут. Через пятнадцать миль за Алияком я добрался до места ночлега, Султанабада, - маленькой, но очень укрепленной деревни; окружающие ее холмы также ощетинились наблюдательными башнями, откуда сигнальные огни могли вовремя известить о приближении врага. Там был караван-сарай, но совершенно пустой, поскольку по этому маршруту движение слабое. Я устроился в большой полуразрушенной комнате на первом этаже, и, воткнув саблю в стену и повесив китайский льняной фонарик, что вожу с собой для ночного освещения, на эфес, я расстелил конскую попону на полу, устроился ничком и приступил к работе над своими корреспонденциями. Каждую минуту приходилось осматриваться, чтобы быть готовым к приближению различных насекомых, - жуков, пауков, муравьев и других, - которые валом повалили на свет и постоянно старались взобраться на ковер и изучить содержимое чернильницы.
   На рассвете я выступил из Султанабада и пересек долину, около восьми миль в ширину и шестнадцати в длину, где жители усиленно занимались сбором урожая зерновых. Процессы их работы были решительно гомеровскими. Они часто срезали сначала колосья, а потом солому маленькими, старомодными серпами, такими, изображения которых мы встречаем на античных вазах. Зерно, в основном это был ячмень, местами молотили примитивным способом, вытаптывая копытами крупного скота. Солому собирали также тщательно, как и зерно, поскольку здесь она главный фураж. Крестьяне расстилают ее на глинобитном полу и протаскивают по ней волами несколько раз нечто вроде повозки, установленной на двух стволах дерева, снабженных выступающими деревянными шипами длиной около трех дюймов. Солома, таким образом, рубится на мелкие кусочки в пару дюймов длиной, и в этом виде, что называется саман, скармливается лошадям вместо сена. В окрестностях Эрзерума для измельчения соломы используется тяжелая доска, снизу утыканная острыми кусками кремния или обсидиана(226). Дневной рацион лошади - от пятнадцати до двадцати фунтов самана. Этот корм весьма полезен для развития животных, они готовы отказаться от самого свежего сена ради торбы самана.
   В округе часто встречаются делянки арбузов, поливаемые из канутов, или крытых канав, идущих с далеких холмов. Дыни здесь великолепны, и, право, при должной технике орошения, вся долина, хотя и являющаяся ныне по большей части пустыней или, в лучшем случае, утыканная просто клочками грубой травы либо полосами дикого чабреца(227), может стать зоной очень эффективного земледелия. То же самое касается большей части северной Персии, но постоянные набеги туркменов до настоящего времени значительно препятствуют развитию естественных ресурсов местности. Около восточной оконечности долины находятся развалины крупного города, среди разобранных башен и домов пастух пасет свои отары. Крупная деревня Хеирабад стоит около мили дальше на север, и здесь я хотел остановиться на завтрак, но, не сумев раздобыть корма для лошадей, поспешил вперед, и вскоре оказался среди засушливых холмов, от поверхности которых отражался подавляюще-яркий солнечный свет. Породы, из которых состоят эти холмы, главным образом, известняк и гипс, в сильно деформированных пластах с примесями мягкого черного глинистого сланца. Издалека сланец сильно напоминает уголь, а сверкающий жирным отблеском серый камень, попадающийся порой рядом с ним, так похож на основания и покрытия угольных пластов, что это усиливает иллюзию. Будучи слишком усталым и голодным для проведения более основательных исследований, за те три часа, что двигался верхом через эти холмы, я все же увидел достаточно, чтобы убедиться: должные изыскания приведут к открытию здесь бесчисленных минеральных жил. Я подобрал несколько образцов медной руды, красного железняка и коричневого окисла железа. За холмами следует узкая извивающаяся долина, хорошо поливаемая и возделанная; жители занимались сбором урожая. Он казался очень большим относительно населения. Значительная часть, вероятно, найдет свою дорогу через Аттерек к русской армии. Существовал многообещающий прогноз на урожай зерновых в этой части Персии. Я миновал множество укрепленных деревень, гнездившихся на низких холмах, окружающих долину; но, поскольку все жители были на полях, или под навесами в горах со своими стадами, я не нашел никого, к кому мог бы обратиться. Наконец, после утомительной езды, достиг деревни Карагуль, где удалось достать из-под земли трех старух, похожих на ведьм; они варили что-то в горшке в погребе. Они, должно быть, приняли меня за туркмена, поскольку, едва завидев, бросились прочь в дальний угол, из которого я с трудом убедил их вылезти. Через них удалось разыскать нескольких мужчин, и хоть как-то позавтракать, - яйца, молоко и птица, обычное дело. Я до того объелся уже этими продуктами, за уже довольно долгий период, что одно только это заставляло с надеждой смотреть на возможность пробраться в другие места. Как только стало известно о моем прибытии, все население бросило работу и собралось, чтобы "проинтервьюировать" пришельца. Они разговаривали на любопытной смеси персидского и туркменского, жаргон, который был мне относительно знаком, в результате продолжительного проживания на границе. Они все приняли меня за русского, из-за белой рубахи и фуражки, и громко выражали надежды на то, что мои соплеменники, наконец, преодолеют нашего общего врага. Я особенно заботливо записываю это мнение жителей окраин, поскольку, вероятно, никаким другим путем их представления не могут достичь Европы. До этого времени, насколько можно судить, они смотрели на русских как на своих друзей, тем более что последние дали им значительное облегчение от преследований, которым они веками подвергались от диких налетчиков. Конечно, эти приграничные персы слишком безграмотны, чтобы быть в состоянии думать о перспективах, ожидающих их, к тому же, источники информации у них для этого слишком ограничены. Они знают русских как народ, намеренно или нет, сделавший им много хорошего и защитивший их от зла, тогда как их собственное правительство оказалось неспособным на это. Русская армия, проходя здесь маршем, будет встречена с распростертыми объятиями, а, раз русские обычно хорошо платят за то, что получают или берут, то будут желанны вдвойне. У меня в этом нет никакого сомнения, среди большинства приграничного населения северной Персии преобладает русское влияние. Наверное, надо добавить, чтобы быть точным: это касается простых людей. С политической же точки зрения, согласно моим наблюдениям, персидское правительство радо избавиться чужими руками от очень неприятных налетчиков, в результате чего население сможет мирно заниматься своими делами, и эти же руки, рано или поздно, могут создать здесь ситуацию, когда возникнут разногласия вплоть до стычек, и мирный сосед вроде Персии сможет пожинать плоды. Персия особенно тяготеет к Австрии, что выражается не только в приглашении офицеров этой монархии для организации армии, но также и в принятии особой выжидательной политики, столь свойственной государственным мужам Вены. Боюсь, что единственным итогом этой, несомненно, дальновидной, политики, будет дальнейшая сдача остатков независимости, основанная на взаимных разногласиях с окружающими народами, слишком сильными, чтобы оставаться мирными.
   Долины в горной цепи, через которые я проезжал, населены племенами, до недавних пор едва ли меньше предававшимися разбою, чем сами текинцы, не раз пролетавшие по ущельям со своими набегами. Селяне воспринимали немногочисленные группы путешественников или недостаточно охраняемые караваны как естественную добычу. В течение последних нескольких лет, однако, мудрые и энергичные меры персидского министра Сипах Салар Аазема достаточно хорошо обезопасили жизнь и собственность в пределах страны. Староста Карагуля, высокий старик, чья длинная борода была выкрашена хной в цвет лисьей спины, проникся ко мне дружеским расположением, после последовательного рассмотрения моей подзорной трубы, револьвера, записной книжки, &c. Он посоветовал мне не идти через проход Абдулла Гэу, так как все жители там "шумшир адамлар", любители сабель. Он затем указал на очень высокую гору, вершина которой имела форму митры епископа, и посоветовал мне пройти между двух ее пиков. Однако с меня хватало уже вполне лазаний по горам, так что я предпочел рискнуть, но последовать по дороге, лежащей перед глазами. Все же, предупреждения оказали такое влияние, что я решил не проходить деревню Абдулла Гэу ночью, и, соответственно, я, мой слуга и гид встали лагерем на крутой скале неподалеку и по очереди всю ночь дежурили. Утром мы смело въехали в подозрительную деревню, и встретили достаточно рассудительных людей. Один из них предложил мне несколько прекрасных камешков бирюзы из шахт драгоценных камней в горах Мадане, по очень низкой цене. Хотя очень хотелось купить их, я опасался, что предложение могло быть уловкой, чтобы узнать, сколько у меня с собой денег, так что я отклонил сделку. После Абдулла Гэу долина значительно суживается, но прекрасно возделана на всем протяжении. Через пару миль она расширяется в равнину, также хорошо обработанную. Дорога затем проходит через крутую каменистую гору, по северо-западной стороне которой мы спустились к широкому тракту, где берет начало река Кешеф Руд. Деревням нет числа, иной раз полдюжины их идут подряд, с промежутком в пару сотен ярдов. Перед нами, окруженный обширными рощами чинаров и тутовника, располагался Кучан, а за ним возвышалась голубая цепь ахалтекинских гор, куда мы и держали путь. После того, как я видел устье Аттерека и шел вдоль его течения многие мили по степи, теперь я приблизился к самому его истоку. Сначала я думал, что Кучан значителен по размерам, судя по протяженности садов вокруг, но, приблизившись, разубедился в этом. Кроме базара и разрушенной мечети, все строения и стены из глины. Когда я проезжал через базар, ремесленники выглядывали из-за своих изделий, удивленные непривычным обликом европейца, и даже женщины забыли опустить свои вуали от любопытства при виде ференги. Здесь было много приезжих, и среди них несколько из Кандагара и Кабула, в том числе три вождя, один из которых рассказал мне, что присутствовал при штурме резидентства(228). Караван-сарай был площадью около шестидесяти ярдов, на первом этаже находились конюшни, а комнаты для путешественников над ними, предваряемые верандой, на высоте около десяти футов над землей. Я устроился и сложил багаж в предоставленной мне каморке, и попытался немного поработать, но был потревожен внезапным вторжением крылатых тараканов, привлеченных, очевидно, огнем свечи. Эти нарушители похожи на наших обычных "черноголовок" из угольных погребов, но летают очень активно. Мелкие плотоядные жучки набились тысячами за ночь и совершенно не давали спать. С наступлением дня жучки исчезли, но только чтобы уступить место тучам мух, по-своему не менее надоедливых.
   Поскольку Кучан - важный прифронтовой пункт, я должен был задержаться здесь на несколько дней, чтобы приготовиться к наиболее опасной части путешествия, экспедиции в стране туркменов. Я хотел получить некоторую информацию от правителя, носящего звучный титул Шуджа-ед-Довлет Хуссейн Хана, но этот вельможа в момент моего прибытия отсутствовал, совершая паломничество в Мешед, хотя и ожидался домой со дня на день. Я использовал отсрочку для изучения окрестностей Кучана. Река Аттерек протекает почти в миле к северу от города, и ведущие к ее берегам склоны покрыты виноградником, ягоды которого широко используют для приготовления вина и арака. Река здесь имеет ширину около двадцати пяти футов, а глубину - всего несколько дюймов, с очень небольшой крутизной берегов и совсем незначительным течением. В воде нет следов солей, что характерно для нее ниже, у Чатте. Грубый кирпичный мост пересекает реку, отметины на его опорах показывают, что в зимние паводки уровень воды повышается, по меньшей мере, на три или четыре фута. Сидя на поломанном парапете этого моста, я задумался о своих шансах когда-то пересечь его в обратном направлении, после того, как я отправлюсь в последний отрезок пути до Ахал Текке, и так долго оставался охваченным размышлениями, что слуга, наконец, коснулся моего локтя, полагая, что я сплю, и напомнил о приближении вечера.
   Моя цель была - пробиться в Аскабад, в центр страны Ахал Текке, в восьмидесяти или более милях от Кучана, прямо за хребтом гор, вздымающихся на девять-десять тысяч футов. Впоследствии обстоятельства заставили меня изменить план, но тогда, когда писал эти строки, я надеялся уже через несколько дней оказаться среди опасных кочевников. Я едва представлял себе, как поддерживать связь с цивилизованным миром, остающимся за этими дикими горами, поскольку, казалось, здесь вовсе не было взаимоотношений между персами и какими-либо туркменскими племенами. Я не мог встретить ни одной из их огромных папах на базаре, хотя в Астерабаде они насчитываются дюжинами. Кроме того, я не имел понятия, какой прием меня ждет среди текинцев в их стране. Если я попаду в руки любой бродячей шайки разбойников, что весьма вероятно, то можно быть уверенным, что меня доставят, волей-неволей, в Мерв или еще куда-нибудь, и будут держать там, пока не достану значительный выкуп. Если, с другой стороны, попадусь в руки наступающих русских, то меня определенно отправят под конвоем на старую стоянку в Чикизляр, а оттуда на пароходе в Баку. Между туркменской Сциллой и русской Харибдой(229), маршрут обещал быть нелегким, и я мог хорошо оценить его шансы, сидя на перилах кучанского моста.
   С лучшим правительством и правильно направляемой энергией, местность вокруг Кучана могла быть одной из богатейших частей Персии. Дороги в Мешед, Сабзавар и главную дорогу в Тегеран можно бы привести в прекрасное состояние без особых затрат. Воспользовавшись ущельем у Абасабада, легко построить железную дорогу из Сабзавара в столицу и осуществлять напряженные перевозки, даже с самого начала, если судить по бесконечным караванам верблюдов и большим группам лошадей и ослов, которые постоянно идут туда и назад, груженные шелком, хлопком, железом и другими товарами. Огромное количество паломников также увеличило бы движение и даже создало большую и очень выгодную нагрузку на транспортную железнодорожную ветку Мешед - Тегеран. В настоящее время средства связи с внешним миром выглядят жалкими. Почтовая служба не распространяет свое действие на север от главного тракта из Тегерана в Мешед, и чтобы отправить письмо или телеграмму из Кучана, нужно скакать почти сто миль по очень небезопасным дорогам, или же отправлять специального курьера на то же расстояние. Все же, вкладывать европейский капитал в персидские железные дороги не стоит, до тех пор, пока продолжается современное состояние опасности вдоль границы, как не велики ресурсы страны. Находясь в Кучане, я встретился с одним европейцем. Это любопытный тип, в возрасте около двадцати пяти лет, с голубыми глазами и длинными желтыми волосами. Он говорил по-русски и по-немецки, но других европейских языков не знал, хотя и утверждал, что наполовину француз и наполовину немец. Он недавно принял магометанство, и, более того, назвал себя нигилистом, но не стал указывать мотивы, приведшие его в Кучан. Местные считали его помешанным, и мало сомнений в том, что и меня они включили в эту категорию. Заметный толчок землетрясения произошел вечером того дня, когда я приехал, и я узнал, что они случаются здесь часто, иной раз очень сильные. Город был полностью разрушен одним из таких землетрясений около двадцати пяти лет назад.
   Правитель вернулся на третий день после моего прибытия. Он послал камергера, пожилого и величавого человека, носящего серебряный жезл как знак службы, известить меня о факте своего возвращения и пригласить на обед. Вечерело, когда я, в сопровождении двух слуг, направился во дворец эмира. Разбросанные тут и там базарные лавки были закрыты, и мы пробирались по узким аллеям в темноте с большой осторожностью, поскольку верхние перекрытия из плетеных веток совершенно закрывали даже тот сумрачный отсвет, который еще оставался в небе. Собаки и огромные крысы бросались врассыпную, заслышав наше приближение, и не раз проводник вынужден был вести меня, как слепого, через лабиринт ям и канав с грязной водой, всегда присущих восточному городу. Перед дворцом эмира - широкое открытое пространство. Главный вход в форме арки построен из красного кирпича, тогда как стены вокруг всего лишь глиняные. Вокруг сидели на корточках сотни посетителей, многие из которых - туркмены. Это были люди, которые имели просьбы или хотели подать прошения правителю Кучана. Ворота в форме подковы; сбоку, в толще стены под аркой - вооруженная охрана. Когда я вступил в караульное помещение, встретил там камергера, который, отправив толпу неудачливых заявителей, сразу же провел меня во двор, площадью около пятидесяти квадратных футов. Миновав проход на противоположной стороне, я оказался во дворе еще больших размеров, выложенном квадратными плитками, посреди него находился большой прямоугольный бассейн с водой, в центре которого струился фонтан. На площадке были разбиты клумбы, целиком занятые "чудом Перу"(230), цветами со сладким запахом, открывающимися после заката и наполняющими ночной воздух своим ароматом. Их очень любят персы, проводящие свои званые обеды всегда после захода солнца. Моим глазам открылась необычная картина. Установленные по всему периметру большого двора, в особых подсвечниках, введенных в обиход с подачи русских в этой части границы, горели свечи, не менее ста штук. Вставленные в корпус подсвечников, они постепенно подавались наверх посредством спиральных пружин, как в обычных каретных лампах, а от ветра пламя защищали стеклянные колпаки в виде тюльпанов. Затененные лампы той же конструкции были установлены вокруг бассейна, между ним и главным входом в резиденцию эмира стоял длинный стол, накрытый белым полотном, сервированный a la Franca(231). На столе горело полдюжины свечных ламп.
   В некотором отдалении от стола перпендикулярно ему стояла длинная деревянная скамья со спинкой. На ней сидели, облаченные в строгие широкие рубахи, достигающие до пят, братья и кузены эмира, Хуссейн Хана, числом около дюжины, приглашенные в честь его гостя. Обитая серебром водная трубка, верхушка усыпана бирюзой и изумрудами, переходила из рук в руки. Правитель пригласил меня занять место по правую руку от него, и мы приступили к обычной беседе, так характерной восточным взаимоотношениям. Мы говорили о чем угодно, только не о том, что больше всего нас интересовало или имело отношение к ситуации. Это своего рода подстраховка в общении, поскольку эмир не был полностью уверен в том, что я тот, за кого себя выдаю, всего лишь путешественник, пытающийся собрать сведения об этих далеких землях, а не посланник, направленный для ловкой разведки политических вопросов и оказания на них определенного влияния, учитывая тогдашнюю критическую ситуацию. Слуга принес серебряный поднос, на котором стояли большие стаканы с отвратительным спиртным напитком под названием арак, каждый из которого полагалось опустошить залпом. Этот поднос ходил по кругу с такой частотой, которая заставила меня сильно засомневаться в ортодоксальности хозяина-курда. Вся процедура вполне соответствовала моему прежнему предобеденному восточному опыту.
   Мы все были уже немного возбуждены, когда началось движение к обеденному столу. Эмир поднялся, его родственники тоже встали на ноги и выстроились в линию, каждый являл собой само смирение, - ноги вместе, носками вовнутрь, рука спрятана в рукаве другой руки и голова слегка склонилась к правому плечу. Эмир прохаживался туда-сюда, ведя довольно беспорядочную речь. Он говорил о своем друге, докторе Толозане, враче Шаха, любезно давшем мне рекомендательное письмо на имя правителя Кучана. Эмир утверждал, что этот господин чудесным образом вылечил его от застарелого заболевания, и зашел довольно далеко в своих восхвалениях, выразив убеждение, что даже персидским лекарям далеко до той учености, которой обладает франкский доктор.
   Приграничные правители-курды, военные коменданты колоний, основанных Шахом Аббасом Великим, и его еще более великим последователем, узурпатором Надир Шахом, никогда не считались полностью отождествленными с персидским царством. По манерам и обычаям члены этих общин сильно отличаются от своих южных собратьев, и в целом, хотя они и дикие в некоторых отношениях, во многих других куда более развиты. Среди отличительных черт, заимствованных от персов, по моим наблюдениям, была высокая почтительность, оказываемая отпрысками главе семьи, совершенно безотносительно к его политическому положению. Пока родичи стояли в ряд, правитель проследовал к столу. Взяв горсть сладостей с блюда, он принялся раздавать их своим почтительного вида братьям и кузенам, каждый из которых вытянул обе руки до конца вперед, сложив их вместе, как будто ожидал получить в дар небольшое пушечное ядро или ртуть, и низко кланялся в знак понимания того, какая большая любезность ему оказана. Потом мы придвинулись к столу, накрытому в центре двора. На удивление, здесь были стулья, с помощью которых у нас с эмиром сразу же установились доверительные отношения. Остальная компания, числом около тридцати, уселась на длинные деревянные скамьи. Стол был застелен безукоризненно белой скатертью. В центре его красовался большой столовый сервиз из серебра, наполненный розами, заставленный со всех боков полным набором украшений, включая вазы из молочного стекла, декорированные снаружи позолотой и рубиновым бисером. Это были подарки от русских. Эмир принял почему-то эти вазы за кубки, и не один раз в ходе обеда они были наполнены вином по случаю различных тостов, предварявших выпивку.
   Церемониалом руководил человек, упомянуть о котором я уже имел случай. Он был смешанной национальности; отец француз, а мать немка. С раннего детства жил в России, и образование, как таковое, получил, по его словам, в московском университете. Как он сам утверждал, его изгнали из Баку, что на западном берегу Каспийского моря, за политические убеждения. Он разделил свою судьбу с мусульманским населением Центральной Азии, и принял ислам в святилище имама Резы. Он сильно нуждался, и пилав, раздаваемый в качестве благотворительности при могиле святого, пришелся как нельзя кстати. Впоследствии стал домашним учителем в семье князя, губернатора Мешеда, а потом своего рода прислужником при дворе эмира Кучана. Его номинальная должность - учитель французского языка; настоящий род занятий тогда оставался для меня загадкой, хотя в дальнейшем прояснился. Звали его, на французский лад, Шарль Дюфор; на языке вновь обретенной родины - Али Ислам. Во время обеда он постоянно мотался между кухней и столом, заказывая то супы, то другие блюда, как того требовала ситуация.
   Table d'hote было необычное. Свечи горели по всему двору, огни отсвечивались в главном бассейне. Воздух наполнен ароматом цветов. Вокруг нас находились руины старого дворца, разрушенного землетрясением двадцать лет назад. Правитель-курд сидел во главе стола, я - напротив. С обеих сторон наблюдались крупные черты, сверкающие глаза и строгие рубахи его родственников. Прежде, чем мы приступили к еде, еще раз пронесли по кругу водку. После стакана каждый брал с блюда некую кислую пасту, курдское название которой я забыл, а потом запивал очень хорошим Бордо. Это, полагаю, подражание русской закуске, привычке, которую приграничные курды, возможно, переняли у военных из экспедиционных сил. Затем последовали жареные фисташки и миндаль. Пока мы занимались этой предобеденной трапезой, я заметил эмиру, что в Турции мы всегда пили в таких случаях смолу мастикового дерева. "Я знаю, что это такое, - воскликнул он; - у тебя есть сколько-нибудь с собой?" И он нетерпеливо нагнулся над столом. "К сожалению, должен сказать, что нет, - ответил я, - но если ваше превосходительство желает, то я при первой же возможности пришлю вам из Константинополя, когда вернусь туда." Мы поели суп и блюда ab libitum (232); и я никогда бы не поверил, что человеческое тело может вместить в себя такое количество пищи, если бы не видел, как едят эти курды. Нам подавали прекрасное местное сухое вино и Шато Марго. Последнее завозилось из Европы, должно быть, в огромных количествах. А может, это был подарок от генералов экспедиции из-за границы.
   Ближе к завершению банкета хозяин и гости были порядком возбуждены алкогольными напитками, которые поглощали весьма охотно. Заговорили бессвязно, начали рассказывать о своих подвигах на ниве борьбы с туркменами-текинцами. Потом они принялись обнимать друг друга более чем в братской манере. Я сидел рядом с братом эмира и дошел уже до того, что каламбурил что-то на курдском языке, по поводу грибов, которые мы в это время отведывали, когда противоположная сторона диалога внезапно упала на пол, и я обнаружил эмира, вождей и генералов катающимися по полу в объятиях друг друга. Они целовались страстно, клялись в вечной верности и, казалось, вовсе не собираются вернуться на свои места за столом. В этот интересный момент открылась боковая дверь и слуги ввели мальчика лет девяти-десяти. Это был туркменский ребенок, захваченный шесть месяцев назад во время одного из набегов, которые на этом участке границы происходили почти каждый день. Его длинные, светло-коричневые волосы спадали на плечи, и светло серые глаза показывали, что он не персидского происхождения. Эмир, к тому моменту сумевший встать с земли, объяснил мне, что это его любимый пленник. Он посадил мальчика себе на колени и поцеловал, а потом передал по кругу всем нам. Когда он приблизился ко мне, то тут же отпрянул, бормоча слово "Кафир!" На Востоке два эпитета применяют к тем, кто не исповедует ислам, - кафир и гяур. "Гяур" означает просто христианин, или, вообще говоря, любой верующий, но не мусульманин. "Кафир" - более отрицательное слово, означающее неверующего, или язычника. Бедный маленький туркмен, убежавший от меня как от "кафира", оказался снова к услугам эмира, детали которых приводить здесь неприлично.
   К полуночи все было в диком беспорядке. Большинство участников банкета ползали по плиткам двора, кузены клялись в вечной любви и верности друг другу и предавались непристойным объятиям. Сам эмир делал вид, что нуждается в разминке, и прогуливался из одного угла двора в другой, поддерживаемый под руки слугами, - ноги впереди, а все тело под углом в сорок пять градусов к горизонту. Неожиданно он пришел в себя, и, плюхнувшись на стул, торжественно вопросил: "Этот англичанин уже ушел?" Он, очевидно, осознал, что, прежде чем продолжать свои оргии, неплохо бы избавиться от нежелательных свидетелей. Я понял намек, поднялся, и, попрощавшись, насколько это было возможно, с распростертыми гостями, направился к выходу. Носитель жезла шел впереди, сопровождаемый четырьмя помощниками с фонарями, какие можно встретить только в этой части мира. Они были почти такие же большие, как турецкие барабаны военного оркестра, и сделаны из вощеного полотна, в нерабочем состоянии складывающегося как концертино(233). Чем больше фонари, тем это считается почетнее для того, кому светят.
   Мы пробрались, спотыкаясь, по узким, темным проходам базара, и, когда я улегся на шкуру леопарда, постеленную на полу караван-сарая, то набросал заметки, на основании которых и описываю сейчас эту историю.
   После приема у эмира последовала болезнь, которая продолжалась три недели. Вернувшись в свою глинобитную комнату, и рассчитывая хорошенько выспаться, поскольку очень устал, я не предпринял обычных мер предосторожности против шаб-геза. В четыре часа утра руки и ноги были покрыты набухшими телами этих паразитов. Спустя два дня ядовитого вида прыщи показали укушенные места. Я склонялся уже к сомнениям относительно того, что мне рассказали об укусах этих жестоких насекомых, но дальнейший опыт показал, как я ошибался. Поднялась высокая температура. Она сопровождалась симптомами брюшного тифа, все это усугублялось отвратительным воздухом караван-сарая, плохой едой и водой и беспокойством о предстоящем походе. Два дня и две ночи я находился в бреду. В момент просветления я осознал, что страдаю одним из самых опасных осложнений брюшного тифа. Никто, не испытавший на себе подобного, не сможет представить мое критическое положение. Я находился здесь, в полуварварском городе, где нет никого, имевшего хоть малейшее представление о характере заболевания, ни врача, ни лекарств. Не окажись рядом умного и преданного друга, торговца овечьими шкурами, текинца, меня определенно уже не было бы в живых. Он сидел рядом, пока я бредил, прикладывал лед к голове, и был один из всех, кто понял, когда я попросил камфару, единственное наличное лекарство. Был момент, когда воспаление кишечника достигло такой силы, что я был уверен: наступили последние часы. Я решился на отчаянный шаг и послал за опиумом. Я принял дозу, которая для меня, ранее никогда не пробовавшего этого зелья, была огромной, - кусок размером с фалангу мизинца. Эффект оказался волшебный, что касается болей, и я потом отключился почти на сорок восемь часов. Раз уж я "сознался в употреблении опиума", должен сказать, что мой опыт относительно вызванных им видений навряд ли соблазнит меня пойти путем Де Куинси(234). Сначала я стал председателем общества русских нигилистов; потом превратился в черного козла, убегающего от пантер в горах; потом стал стремительным потоком, летящим неудержимо к какому-то ужасному концу; больше ничего не помню. Я пришел в себя с отчетливым чувством ужасного страха, и прошло еще полдня, прежде чем я стал узнавать лица окружающих меня людей. Когда немного собрался с силами, я попросил арака, отвратительного ядовитого напитка, имевшего хождение в Кучане; что делать, другого стимулирующего средства в наличии не было. Разбавив хорошенько водой, я стал принимать эту микстуру время от времени, борясь с опиумной реакцией, и постепенно вернулся в нормальное душевное состояние. Болезнь чудесным образом отступила, но я был разбит и расстроен, как надломленный тростник. Поправлялся я медленно, мало-помалу.
   Эти частные детали не очень интересны всем читателям, но они могут, не ровен час, оказать практическую помощь кому-нибудь в будущем, попади он в похожее отчаянное положение. Несколько горе-медиков горели желанием прописать что-нибудь, но, поскольку я знал, что у каждого из них астролябия(235) в кармане, на которую они будут смотреть прежде, чем на мой язык, а также в руке, по всей вероятности, медная сковорода, - для того, чтобы зажарить в ней беса, овладевшего мной, - я отклонил их помощь с благодарностью.
  
  
   ВОЕННАЯ И ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ
   Искажения, которым подвержены новости на Востоке, даже когда передаются на короткое расстояние, просто поразительны. Информация, доставленная из Аскабада курьером, о том, что русские войска атаковали Геок Тепе крупными силами, и были отброшены с большими потерями, основывалась, оказывается, на краткой стычке между разведывательным отрядом русской кавалерии и туркменским разъездом. Преодолев около сорока миль, эти данные разрослись до описания генерального сражения. В то время я чувствовал неизмеримое удивление, что русская экспедиция под командованием генерала Скобелева могла попасть в такой же переплет, что и в прошлом году, на том же месте, где стремительность Ломакина бросила его подавляющие по численному превосходству силы под стены туркменской крепости. Не находясь на месте действия и не являясь самолично свидетелем происходящего, совершенно нет шансов узнать полную правду. Я надеялся быть поблизости от текинской цитадели до этого, и с большой вероятностью был бы там, но отправке помешал отказ двух нанятых слуг сопровождать меня. Они боялись доверить свою судьбу туркменским просторам, и по той же причине оказалось очень трудно заменить их. Даже отобрав очень тщательно двух человек, я не обрел уверенности, что они не бросят меня в последний момент. Не помню, чтобы когда-либо вступал в контакт с одной группой людей, так сильно напуганных другой группой, как эти приграничные персы напуганы туркменами. Только военизированная колония курдов, посаженная вдоль реки Аттерек от Баджнурда до Келат-и-Надри, способна самостоятельно противостоять текинцам.
   Согласно моей информации, русские сосредотачивались на окраине ахалтекинской территории, в пункте, где дорога из Чатте оставляет позади горное ущелье у Бендессена. То самое место, где российская армия концентрировала часть своих сил, готовя гибельное наступление на Геок Тепе под командованием Ломакина после смерти Лазарева. Как вся операция провалилась по причине недостаточного транспортного обеспечения, усугубленного излишней уверенностью в легкой победе, сейчас слишком хорошо известно, чтобы повторяться. Наученные опытом, русские продвигались осторожно, устраивая продовольственные склады и укрепленные посты в достаточной близости, чтобы избежать необходимости отступать на свою базу на побережье Каспия, даже если их попытки захватить текинскую крепость снова окажутся безуспешными. Туркмены сделали все, чтобы по маршруту наступавших не было продовольствия и фуража; их тактика, похоже, состояла в том, чтобы завлечь врагов как можно дальше от баз в Чикизляре и Чатте, опустошить перед ними местность, а потом воевать, когда захватчики ослабнут из-за болезней, военных потерь и вынужденного выделения сил на охрану коммуникаций. Русские, с другой стороны, пытаются противодействовать этой тактике, продвигаясь медленно, и устраивая укрепленные посты вдоль линии продвижения такой прочности, искусственной или естественной, которая позволяла бы обойтись очень маленькими гарнизонами. Действительно, после обеспечения защиты линии коммуникаций как можно меньшим числом солдат, оставляя больше сил для фронта, перед русскими вставала задача организации второй опорной базы для операций так близко к месту военных действий, как требуется для того, чтобы передовые отряды стали независимыми, по крайней мере, на значительное время, от более далеких пунктов снабжения в Чатте и Чикизляре.
   То, что все попытки прийти к соглашению, если таковые вообще имели место, сорваны, видно по поведению туркменов. Они оставили весь оазис, до самого Геок Тепе, и там сконцентрировали свои основные силы. В то же время подошло подкрепление от туркменов Мерва. Эта поддержка Мерва, однако, совсем не была такой многочисленной, как утверждалось. Гарнизон в Геок Тепе оценивался, примерно, в десять тысяч воинов, при общем числе населения в сорок тысяч человек. Учитывая, между тем, историю русской агрессии в Центральной Азии, и в конечном итоге всегда победные результаты, неизменно венчающие их войны, я, например, никогда не сомневался, что туркмены вскоре уступят или пойдут на переговоры.
   Познакомившись поближе с Кучаном, а в особенности с его караван-сараем, я почувствовал очень сильное желание покинуть его поскорей. Из всех скверных местностей скверного Востока, где мне приходилось бывать, это одна из самых худших. Людям издалека мелкие несчастья, которым подвергаешься в таком месте, могут показаться скорей смехотворными, чем серьезными; здесь же они совсем не вызывают веселья у страдающих. На протяжении четырех дней и ночей у меня не было и десяти минут беспрерывного отдыха. Целый день руки находятся в бесконечном движении, пытаясь защитить лицо и шею от навязчивых атак мерзких синих мух, или стряхивая муравьев, жучков и других всевозможных насекомых с тела и с бумаги. Со всеми дополнительными движениями каждое написанное мной слово требовало почти минуту времени. Обед превращался в бесконечную борьбу с ползучими и летающими тварями, и эта невзгода мало кому поднимет аппетит. Что касается времени, проведенного на крыше дома, лежа на подстилке, было бы издевательством назвать его временем сна, и трудно сказать, темное, или же светлое время суток более наполнено муками. Каждые десять минут нужно было, следуя примеру лежащих рядом людей, вставать и резко встряхивать подстилку, чтобы избавиться на короткое время от скоплений крупных черных блох, чьи пляски вокруг я слышал и еще отчетливей чувствовал. Невозможность отдохнуть и постоянное раздражение от насекомых, вызвало вид возбужденной лихорадки, начисто лишившей меня желания есть. Всю ночь напролет три или четыре десятка ослов ревут хором; норовистые лошади визжат и ссорятся, и сотни шакалов и собак соперничают друг с другом, кто лучше сделает ночь невыносимой. После заката двуногие обитатели караван-сарая поднимаются на крышу, сидят там в скудных одеждах, покуривая свои кальюны, разговаривают и поют далеко за полночь. Что представляют из себя персидские песни, - во всяком случае, того рода, о которых я говорю, - не буду и пытаться описать. Скажу только, что они не более способствуют сну, чем вакханальные крики запоздалого лондонского пьяницы, ищущего свое место жительства. К этим неприятностям следует добавить постоянное мошенничество, ложь и воровство слуг и работников. В этом отношении хуже всего собственные слуги. Они считают святой обязанностью обмануть нанимателя, и чувствуют себя не в духе, если в конце дня не смогут похвастаться, на какую сумму облегчили его кошелек. До тех пор, пока присвоения остаются в определенной степени безнаказанными, они могут быть сносно вежливыми; но стоит начать их проверять, как становятся не в меру наглыми, и если не взять инициативу по этому вопросу в свои руки, обращаются с тобой как с собакой. Если не будешь постоянно настороже, то потеряешь все свое имущество; лошади останутся грязными, у них отберут половину фуража, поскольку слуги и продавцы кормов вступают в мошеннический сговор, а прибыль делят между собой. Таковы слуги-персы, как я их знаю, других никогда просто не встречал, и у меня почти нет сомнений, что опыт всех европейцев в этом отношении такой же. Полный набор неприятностей, что я попытался описать, достаточно объясняет, я полагаю, почему Кучан не пришелся мне по душе. Единственно приемлемые моменты бытия здесь - некоторое время до и после заката. Дует прохладный ветерок, дневные паразиты удалились, а ночные не вышли еще на передний план. Дневные звуки затихли, а шакалы и собаки не приступили еще к взаимным приветствиям или обвинениям. В этот момент просто очаровательно, - вдвойне так, по контрасту с прошедшими знойными часами и грядущими беспокойными, - прогуливаться по плоской крыше, растянувшейся на акры, и любоваться долиной верхнего Аттерека.
   Кругом, разбросанные среди домов, группы тутовника и белого тополя, подстриженных ив, с их роскошными кронами похожих на карликовые пальмы. Темные рощи тянутся до реки, журчание которой доносится издалека. Услышишь шорох тихих вод и гул сильных потоков отовсюду, и согласишься забыть, что воды эти текут через слизистые канавы, и что много дохлых кошек и собак преграждают их путь. Успокоенные ласковой рукой вечера, глиняные дома теряют свою непривлекательность и похожи на сонм обителей тишины и покоя, гнездящихся в зарослях сказочного широкого сада. Как и другие восточные города, Кучан, если смотреть со стороны, очень обманчив, и в вечерние часы надевает маску, совершенно противоречащую его отвратительной сущности. Но окружающий пейзаж долины в это время дня необыкновенен; мне редко приходилось созерцать что-то более красивое, чем длинные хребты ахалтекинских гор, тянущиеся друг за другом в бесконечной цепочке, с меняющимися оттенками пепельно-серого, голубого и розового цветов, пока они не погаснут в золотой дымке там, где садится солнце. Волнистые просторы зерновых полей и пастбищ спят в тишине, и местами вечерний свет отражается в Аттереке, где повороты реки открывают ее поток взгляду. Кто бы мог подумать, что так близко отсюда, за этими прекрасно расцвеченными холмами и волнистыми полями зерна, готовится такая ужасная резня. Прогуливаясь по крыше, удивляешься виду узких улочек базара, бегущих черными ранами через массу домов. На большей части своего протяжения они покрыты ветками, уложенными на тонкие жерди, перекрывающими улицу так, чтобы защитить от солнечных лучей. Рассеянный звездочет рискует внезапно прервать свои наблюдения и обратить внимание на камни тротуара под ногами. Кошки бродят по крышам в удивительных количествах, а крупные собаки тоскливо глядят вниз сквозь квадратные отверстия, служащие дымоходами, в котелки жителей, заполненные вечерним пилавом, или на длинные палочки благоухающего кебаба. Когда угасает свет дня, можно видеть, как люди стелют постели на всевозможных террасах; отблески кальюнов выглядят как крупные летающие светляки, и слышится постукивание тамбурина(236) полицейского, напоминающее торговцам закрывать свои лавки. Призыв муэззима поднимается в ночном воздухе, как всегда, сразу же подхватываемый протяжным воем пары собак. Это обычное начало ночного концерта; а потом - прощай, отдых, который доступен только тем, кого долгое привыкание сделало, похоже, невосприимчивым к шуму и к укусам блох и шаб-гезов.
   В Кучане у меня состоялась очень интересная беседа с туркменом-текинцем, прибывшим прямо из Геок Тепе, принимавшим участие в кавалерийской стычке, имевшей там место. Он привез письма от Махтум Кули Хана, сына последнего хана, Нур Берди, занявшего положение своего отца, в качестве выдающегося вождя объединенных ахалтекинских племен. Было совершенно необычно встретить в Кучане любого туркмена, особенно же текинца, ведь кочевники также боятся посещать Курдистан, как персы не рискуют показываться на земле текинцев. Этот посланник образцовый представитель своей нации. Было ему около двадцати пяти лет, острый взгляд и точеный орлиный нос, вместе со смешанным выражением решительности и мягкости, что не каждый день встретишь в облике исмаилитов этой части мира. Одет бедновато, в грубое домотканое шерстяное платье, но белье его и белая шапка из овчины были безукоризненно чистыми. Сразу по прибытии в Кучан, он прослышал о том, что здесь находится англичанин, и тут же пришел ко мне в караван-сарай. Согласно правилам, действующим в отношении туркменов, его заставили оставить саблю и ружье вне стен города. Короткий кинжал с ручкой из слоновой кости, воткнутый за белый пояс, был единственным оружием.
   Дело происходило, по его словам, в нескольких милях к северо-западу от Геок Тепе, около Кяриза. Русские силы состояли из четырех тысяч кавалерии и четырех легких орудий и, говорят, под непосредственным командованием Скобелева. Текинцы, столько же всадников по численности, но без пушек, слегка опешили от неожиданности, но после скоротечной стычки смогли отбросить нападавших; последние, по утверждению моего информатора, потеряли двадцать человек убитыми и ранеными. Туркмен повествовал в такой скромной и непритязательной манере, что я был склонен вполне поверить его словам. Его друзья, продолжал он, потеряли только десятерых. Была ли эта группа разведывательной, или занималась добычей фуража, либо и то и другое вместе, он не мог сказать. Возможно, как говорится на языке военных, небольшая разведка боем, предпринятая с целью поближе рассмотреть укрепления врага и, если получится, вынудить его развернуть все или большую часть сил, введя его в заблуждение, якобы атака настоящая. В подобных операциях текинской компании, четырех тысяч всадников вполне достаточно, чтобы дать повод предполагать, что за ними следует крупный пехотный отряд. После предыдущего сражения, почти двенадцать месяцев назад, все население района, включая женщин и детей, было беспрерывно занято на фортификационных работах в Геок Тепе, довершая и усиливая укрепления. Мой собеседник сказал, что работы полностью завершены, и туркмены верили в успешное отражение предстоящего штурма. Большая часть русской армии перешла через северо-восточные склоны гор, и стояла лагерем в Бами, Берме и вокруг. В любой момент, после того как завершатся их продовольственные и транспортные приготовления, они смогут начать прямой марш на Геок Тепе, шесть или семь дней пути. Подкрепление из Мерва составило около трех тысяч человек, по последним данным.
   По любопытному совпадению, новый вождь Ахал Текке носил имя прославленного туркмена из племени Гокленов, одного из очень немногочисленных известных поэтов, который блистал в середине восемнадцатого века. Он посвятил жизнь и талант объединению своего народа и умер около 1771 года, в отчаянии, что не в состоянии положить конец междоусобным раздорам(237). Мой информатор сообщил, что в Геок Тепе было более двух тысяч заряжающихся с казенной части винтовок, взятых у русских в разных ситуациях, и это согласовалось с данными, полученными из других независимых источников, в истинности которых я впоследствии убедился воочию. Дурды Бей, текинский посланник, сказал, что его соотечественники очень переживают, видя, как дагестанские и черкесские всадники на русской службе, все такие же мусульмане-сунниты, яростно сражаются против них. Недавно один крупный специалист по вопросам Центральной Азии выдвинул точку зрения, касательно того, что русские, якобы, пытаются использовать неприязнь шиитов к суннитам и применить, поэтому, закавказские армейские корпуса в ахалтекинской экспедиции. Это, разумеется, ошибка, поскольку население территории военных действий, будучи в сравнительно недавнем прошлом подвластно Персии, до определенной степени терпимо воспринимало доктрины шиитов; а вот закавказские армейские корпуса почти без исключения сформированы из армянских и грузинских христиан, и немалой части чисто русских из южных европейских губерний. Закавказский корпус ни в коем случае не обязан состоять из местных жителей. Кавалерия, приписанная к силам, которыми командовал генерал Лазарев, за исключением одного драгунского полка и отделения казаков, включала в себя всадников-мусульман с Кавказа, главным образом, из Дагестана, который расположен сразу за каспийским портом Дербент на северо-запад от него. Эти всадники все без исключения сунниты. Похоже, они, в очень большой степени, забыли давние антипатии к гяурам, и жили очень дружно со своими товарищами, солдатами-христианами. Правда в том, что мусульман, воюющих под российским флагом, мало заботит суннизм, шиизм, или любой другой "-изм". Их отношение к туркменам схоже с отношением магометанских войск Британской Индии, вышедших лицом к лицу против своих товарищей по вере в Афганистане или где-либо еще. Дурды Бей сказал, что текинцы захватили несколько дагестанских всадников, им сохранили жизнь и обращались с ними относительно неплохо. Пленники, воспользовавшись послаблениями, при первой же возможности сбежали и вернулись к своим, вновь подняв оружие против братьев-суннитов. "Теперь, - сказал Дурды Бей, - текинцы, желая, при возможности, взять своих единоверцев живьем, очень не склонны быть обманутыми. Вследствие этого, всем дагестанцам или черкесам, плененным в будущем, будут отрезать одну ногу, как в качестве меры против побега, так и в качестве гарантии того, что они никогда уже не обратят оружие против туркменов, ни в пешем, ни в конном строю." Есть у туркменов и другое давнее правило, - всех русских пленных они убивают при первой же атаке русских. Это старая традиция, принятая для обеспечения надежного владения рабами, неважно, захваченными или купленными, в случае с текинцами, конечно же, всегда первое. Сказать откровенно, информация о действиях, принимаемых против возможных побегов, оказала на меня тягостное впечатление. Отрезание ноги, даже со всеми мерами современной хирургии, в лучшем случае, очень неприятное дело. Отсечение же ее туркменской саблей должно быть ужасным. Чтобы выдержать это, потребуется больше сил и здоровья, чем даже в борьбе с атаками шаб-геза. С некоторыми примерами увечья пленных, из опасения потерять их, я познакомился в начале прошлого года, когда находился в Красноводске. Текинцы провели успешный набег на большую деревню, население которой находилось под русским протекторатом. Место разграбили, а людей забрали. Погоня приближалась к разбойникам, и, поняв, что придется потерять добычу, они искалечили всех пленных, которых пришлось оставить. Путь их бегства был усыпан людьми обоего пола, у каждого отрублена рука или нога. Полагаю, то же чувство солидарности к единоверцам помешало им просто убить свои жертвы, как и в случае с российскими солдатами-мусульманами.
   Город Аскабад, находящийся на расстоянии долгого дня пути от Кучана, также как и от Геок Тепе, по описанию Дурды Бея, совершенно пуст, мужчины все ушли к местам сражений, а женщины и дети - в Мерв. Зерно и корм, в целом, защитники получали в достатке, русское продвижение, как видно, не препятствовало пока этому. Телеграфную линию, протянутую не далее чем от Чикизляра в Чатте, снова перерезали. Поскольку столбы были железными, линия не понесла серьезного ущерба. Замена деревянных столбов на железные, несомненно, мудрый шаг со стороны русских. Иначе они все пошли бы на дрова текинцам. Ведь сложно сохранить их даже от нейтральных племен, которые, как правило, сильно нуждаются в дровах в пустыне. Так что, налетчики могли только сорвать несколько сотен ярдов проволоки, опрокинуть ряд столбов и разбить часть изоляторов, если последняя умная вещь пришла им в голову. Со столбами они ничего не могли поделать. Один столб - груз для верблюда, текинцы же все на лошадях, да и нет инструментов для того, чтобы сломать их. Огонь таким столбам совсем не помеха. Все же, постоянное срезание проводов приносило большие затруднения. Дурды Бей сказал, что он постоянно участвовал в различных рейдах, которые доходили до самой красноводской равнины. В этом месте, по его словам, нет базы поставок и наземной связи с русским штабом. Другие туркменские племена в низовьях Аттерека сохраняли свое прежнее отношение частичного нейтралитета. Всего около двух тысяч человек согласились служить под русским флагом. "Кто знает, - сказал он, - не окажемся ли и мы когда-нибудь в таком же положении? Мы будем не единственные мусульмане-сунниты, сражающиеся на стороне русских." Эти слова оказались воистину пророческими.
   То, что только две тысячи туркменских всадников находилось в то время на русской службе, довольно странно, учитывая предлагаемую высокую плату и доверительные отношения, неизбежно существующие между русскими и племенами, проживающими между Чатте и каспийским побережьем. Гоклены были в лучшем случае нейтральны с самого начала военных действий, а часто и враждебны; но джаффар бай, ближе к берегу, так явно идентифицировали себя с захватчиками, что, учитывая их многочисленность, казалось удивительным, почему они направляют мало рекрутов. Вероятно, причина в том, что русские не испытывали большой нужды в их услугах, а наняли ограниченную часть для демонстрации лояльности туркменов.
   Дурды Бей сказал, что всадники-йомуды значительно больше боятся его друзей, чем русские кавалеристы. Несомненно, однако, что это было произнесено больше в похвалу своего племени, нежели для правдивого описания ситуации. Пожалуй, наиболее любопытная часть разговора затрагивала политические ожидания его соотечественников касательно предстоящей борьбы. В прошлом году, сказал он, сопротивление в Геок Тепе поддерживалось верой, что английские войска в Афганистане продвинуться к Герату, а оттуда в страну туркменов, где соединятся с текинцами в борьбе против общего врага. Эта надежда почти исчезла, хотя та малая доля ее, что еще теплилась, значительно помогла племенам выстоять в их борьбе. Одно, я полагаю, вполне верно. Афганская война оказала на эту экспедицию в Центральную Азию влияние, степень которого могут оценить далеко не все европейцы. Что касается меня, я уверен, афганская война - прямая причина всего предприятия с одной стороны и упорного сопротивления с другой. Окажись туркмены-текинцы в полной изоляции в своем оазисе, и не будь у них никакой, даже пусть слабой, надежды на помощь извне, нет сомнений, они пришли бы к соглашению с русскими гораздо раньше. Установление мира в Афганистане и отступление английских войск на прежние позиции, оказались, как выяснилось позже, смертельными ударами для их чаяний. При таком положении дел мне становилось довольно неуютно. Я вспоминаю, что к концу русско-турецкой войны жить среди османли было очень неприятно, из-за всеобщего их крика, что-де Англия втянула Турцию в войну, а сама бросила ее в последний момент. Хотя случай с туркменами не точно такой же, я не мог удержаться от мысли, и у меня были на то основания, что они опирались в своих надеждах на помощь не только на иллюзии, но на нечто более существенное, исходившее от правительства лорда Бэконсфилда. Конечно, если еще остается какая-то вероятность противостояния с русскими по кабульскому вопросу, лучшая политика, которую следовало бы взять на вооружение, это питать туркменов надеждой, что английские войска могут прийти через Герат к ним на помощь. И я чувствую уверенность, что им не только позволили в это верить, но и прямо сказали об этом. Оказавшись в затруднительном положении, когда они должны воевать в одиночестве, либо уступить, они решили попытаться сопротивляться, сколько возможно, а потом, в худшем случае, развернуться на сто восемьдесят градусов и дружно примкнуть к русским в любых их дальнейших движениях на восток.
   Дурды Бей, сущность беседы с которым я здесь привожу, указал, что его соотечественники могли быть и были бы очень полезны Англии, сдерживая русские войска на расстоянии от Герата и других важных пунктов, путь к которым лежит через страну Ахал Текке; и что, в надежде, что их услуги пригодятся, они отказались от заманчивых предложений, сделанных Россией. Среди прочих, сказал он, есть предложение, которое даже на момент этой беседы оставалось в силе, что туркмены могут присоединиться к русским и афганцам для десанта на Индию, чтобы изгнать оттуда англичан. До меня доходили раньше неопределенные разговоры, что русские агенты распространяли подобные идеи среди туркменов, но до встречи с Дурды Беем я не имел возможности услышать подтверждения этим слухам от одной из заинтересованных сторон. Текинцы, ясно поняв, что остаются совершенно одни против русских, потеряют, наверное, решимость к дальнейшему сопротивлению, и будут все более прислушиваться к соблазнительным предложениям и щедро раздаваемым обещаниям; это подтверждается настоящей ситуацией. Даже тогда западные текинцы говорили: "Как мы можем надеяться противостоять белому царю, когда даже сам султан Стамбула не смог этого сделать?" По моим собственным наблюдениям, эта идея быстро распространялась среди туркменов, и сложилось мнение, что до тех пор, пока настоящие обстоятельства и проекты, все еще находящиеся в области теории, не диктуют необходимости немедленных действий, было бы весьма неблагоразумно со стороны России торопить события. "Если она атакует крепость Геок Тепе сейчас, то туркмены неизбежно будут отчаянно сопротивляться; но если пройдет достаточно времени, после захвата границ их территории, они постепенно проснуться к пониманию безнадежности настоящего положения; яростный дух сопротивления, наполняющий сейчас сердца, будет медленно, но верно ослабляться. Выжидательная политика определенно лучшая и самая надежная для российских экспедиционных сил, если имелось в виду завоевать только страну Ахал Текке, но, конечно, могли быть и другие мотивы, более широкого кругозора, которые настоятельно требовали быстрых и решительных действий. Сокрушительное поражение Ломакина в прошлом году, и, как результат, потеря престижа, требовали, естественно, отмщения, и я бы не удивился, если даже официальные предложения о мире, переговоры о сдаче со стороны туркменов, были бы отвергнуты, до того как русские не одержат искупительную победу. Предшествующие строки написаны до падения Геок Тепе, и, думаю, они прекрасно выражали тогдашнюю ситуацию. Отступление из Афганистана изменило весь ход событий. Воинский дух русской армии в связи с этим был действительно очень высок, когда я находился в лагере последний раз; и, в то смутное для империи время, следовало внимательно относиться к военным чувствам и пожеланиям. Если бы текинцы планировали долгое и неограниченное сопротивление, то трудно понять, на что они рассчитывали в случае захвата их Гибралтара - Геок Тепе. Они не приготовили никакой сходной позиции в тылу; Мерв же расположен очень далеко. Я написал вождю текинцев письмо с просьбой разрешить мне прибыть к нему, одновременно, из предосторожности, убеждая, что я не имею никакого отношения к политике, указывая как есть статус, в котором я хотел бы находиться в Геок Тепе. Я постарался очень точно сформулировать свое мнение по этому вопросу, так как недопонимание могло привести к весьма плачевным результатам. Сущность газеты, вероятно, не совсем понятна Махтум Кули Хану и его последователям; и чувство разочарования, возникшее от неполучения ожидаемой помощи, могло, в час поражения, принять угрожающие для специального корреспондента формы.
   Во время всей этой операции Персия придерживалась в отношениях с Россией, так сказать, весьма доброжелательного нейтралитета. Среди населения и чиновников вдоль границы настроение было всецело про-русское, и они с радостью приветствовали возможность обретения вскоре новых соседей, русских, вместо причиняющих беспокойство прежних. В этом едва ли есть что-то удивительное; но, думаю, в официальных кругах не столь восторженно ожидался предстоящий захват Россией страны текинцев. Количество высокоценных изделий роскоши русского производства в руках приграничных вождей показывало, что русские не забывали о маленьких радостях жизни в форме подарков, так способствующих взаимопониманию. Это неизменная традиция русских в сходных обстоятельствах; в данном случае, похоже, она достигла своей цели. Действительно, мне открылось, что русские чиновники, ответственные за проведение пограничной политики в этой части мира, очень ясно поняли свою задачу, и в Центральной Азии все условия игры диктовались российским правительством. Такой "доброжелательный" был персидский нейтралитет, что, насколько это зависело от Персии, Россия вольготно чувствовала себя вдоль границы, и продолжает получать все необходимое для борьбы с текинцами.
   Я упоминал уже о беседе с премьер-министром Персии де-факто Сипах Салар Ааземом, во время которого были сделаны некоторые замечания по русско-текинскому вопросу. Я спросил его Высочество, разве решено уже оставить ахалтекинцев совсем одних в предстоящей борьбе, имея в виду, что русские продолжают претендовать не только на их территорию, но и на мервский оазис. "Не совсем, - он ответил, - Мы, конечно же, всегда будем делать все возможное по данному вопросу." Это "всегда" и "все возможное" на поверку оказалось "никогда" и "ничего". Я очень склонен верить в намеки, которые не раз имел возможность слышать, что во всем этом деле с Ахал Текке и Мервом, между русским и персидским правительствами существовало секретное взаимопонимание; и это взаимопонимание еще, возможно, приведет к более важным результатам, чем уничтожение горстки приграничных варваров.
   Болезнь, о которой я уже говорил, не только задержала меня в Кучане, но и существенно изменила планы. Прежде чем пытаться пробраться в Мерв, я нашел необходимым нанести визит в Мешед, в надежде получить там необходимую медицинскую помощь, и, соответственно, после трехнедельного проживания в Кучане, я оставил мысль отправиться в Аскабад, а утром десятого августа выступил в направлении священного города Персии. Я сильно сдал из-за недуга, так что, когда застегивал на себе портупею, готовясь в путь, друг-текинец, который так преданно выхаживал меня во время болезни, улыбнулся с жалостью. Он, видимо, подумал, что этот чудак-иностранец далеко не в форме для ношения любого оружия, учитывая исхудалую фигуру и нетвердую походку. Все же удалось взобраться на лошадь, хотя я мог вынести только самый медленный аллюр. Путешествие в Мешед, обычно требующее от пешехода два-два с половиной дня, заняло у меня не меньше семи. Но даже и так, я был рад оставить Кучан, с его противными лачугами и смертельными насекомыми, и оказаться на дороге в более хорошие, надеюсь, места.
  
  
   ИЗ КУЧАНА В МЕШЕД
   Как не был слаб, я пытался обращать внимание на дорогу, по которой продвигался; она, хоть и мало известна, имеет большое значение в связи с русскими планами в Центральной Азии. Естественный тракт из Мешеда в Кучан прекрасно подходит для армейского марша; зерно, дрова и вода имеются в изобилии вдоль всего маршрута. Для русских ничего бы не стоило теперь, имея опыт Геок Тепе, пересечь ахалтекинские горы, и выдвинуться, не встречая сопротивления робкого населения, в Мешед, который не раз уже служил базой для операций против Герата. На картах, что были в моем распоряжении, существует странная путаница, не знаю, намеренная или нет, в названиях населенных пунктов вдоль дороги. Во всяком случае, названия, применяемые местными жителями, совершенно отличаются от тех, что напечатаны на картах. Первая деревня после выезда из Кучана, на расстоянии, примерно, четыре фарсаха или четырнадцать миль от него, это Джаффарабад. Еще через шесть фарсахов находится Сеидан, и еще через три с половиной - Гюнабад. Потом следует Чинарам, после - Касимабад, единственное крупное поселение вдоль всей дороги, располагается оно около развалин Туса, прежней столицы Хорасана; ныне здесь только скопище земляных курганов. Слово фарсах это тот самый парассанг из классической литературы, и равен он примерно трем с половиной английским милям. Все ранее упомянутые места - деревни обычного типа.
   Считается, что дорога на Мешед очень опасная; беда, однако, приходит не от разбойников, а от придорожных крестьян, которые пополняют свои доходы, время от времени занимаясь грабежом. Люди в горах курдского и афганского происхождения. Их предки были расселены здесь Шахом Аббасом и Надир Шахом в качестве военных колонистов для охраны границы от туркменов. Они значительно смелее и мужественнее, чем персы, но на счет честности не уступают самим текинцам. Действительно, их воровские таланты куда более разносторонние, ведь туркмен грабит только верхом и в набегах, в то время как курд готов стянуть все, что плохо лежит, да и ограбить на большой дороге. Конечно, они не угоняют пленных, как кочевники, но горе тому несчастному купцу, который осмелится сунуться в эти горы один или с недостаточной охраной. Он будет почти наверняка раздет или унижен. Право, именно таким способом курдские деревни обычно осуществляют свое снабжение бакалеей и одеждой. Дервиш или нищий найдут здесь хороший прием, и путешественник без пенни в кармане, встретив погонщиков мулов или других селян, посчитает их дружественными и добродушными, но, окажись у него что-нибудь стоящее, - обчистят, как нечего делать. Такое положение вещей обычное для всех диких областей Востока, от берегов Средиземного моря до реки Мургаб. Вот анекдот, иллюстрирующий поведение курдов. Когда я остановился на ночлег, старый седобородый вождь, чье положение давало ему право на привилегии, зашел в мою палатку. Я степенно усадил его на край ковра; он приветствовал меня с миром, и сложил руки в известном жесте, означающем "к твоим услугам". Быстрый взгляд, тем временем, бегло прошелся по моей собственности. Я взял на себя труд показать, как работает механизм револьвера, тогда как сабля лежала открыто на шкуре леопарда, служившей мне постелью. Делая вид, что ищу что-то в седельных сумках, я вывернул их наизнанку, демонстрируя большое количество бумаг, несколько рубашек, - все такое, что не могло возбудить курдскую алчность. Убедившись, что ничего стоящего для воровства здесь нет, он сразу удалился.
   Сбор урожая шел вовсю с обеих сторон дороги, пока я медленно продвигался по ней. Зерно веяли, подбрасывая широкими лопатами, давая мякине улететь, этим занималось большое число крестьян. Местность буквально наполнена сельскохозяйственным добром. Зерна казалось больше, чем нужно для сбыта; отары овец и стада горбатых зебу(238) покрыли долины, и протяжные плантации тутовника говорили о том, до каких размеров развито здесь шелководство. Законное налогообложение, проводимое правительством, никак не назовешь тяжелым, все же крестьяне живут в жалкой нищете. Деревянная тарелка рисового пилава, украшенного иногда, в более богатых домах, несколькими вареными сливами или цыпленком, сваренным до мягких костей, оказывается высшей роскошью в питании этих людей. В Джаффарабаде удалось достать для еды только круглые лепешки, черствые, как камни, козье молоко с неприятным запахом и отвратительный сыр. Мне повезло раздобыть полдюжины яиц, которые я проглотил в сыром виде, поскольку состояние желудка не позволяло мне отведать вышеуказанные яства. Единственная причина ситуации, в которой высокое процветание района не улучшает благосостояния людей, состоит в наличии толпы жадных и бесполезных чиновников, крупных и мелких, живущих за счет вымогательства взяток с фермеров. От губернатора провинции до самого низкого подчиненного они все похожи и используют тысячи форм поборов, до тех пор, пока у крестьян не останется только самое необходимое, чтобы выжить. Персы, интересующиеся европейской культурой, скажут вам, что, после изучения социальной системы Европы, они убедились: она не отличается, в сущности, от их собственной, разве только формой изъятия подати. Жаль народ, чьи просвещенные классы так грубо решают этот вопрос.
   Последующие шесть дней моего путешествия ничем существенным не отличались от первого. Все деревни представляют собой одно и то же собрание кубических глиняных домиков, с плоскими сводами крыш, сгрудившихся без всяких улиц, будто множество осиных гнезд. Конструкция крыш достойна упоминания. Никакие подмостки не используются при их возведении. Строитель сидит на краю толстых квадратных стен, и, когда они достигают требуемой высоты, кладет по периметру плоские необожженные кирпичи, используя полужидкую глину вместо цемента. Работа ведется затем по периметру из тех же материалов, но каждый последующий ряд продвинут немного вовнутрь, и так до вершины, оставшееся отверстие которой закрывают клином несколькими плитами как шпонками. Снаружи потом гладко обмазывают глиной. Когда нижние ряды закрепляются, строитель может сидеть на них, приступая к более высоким рядам, и крыши, построенные таким образом, прочные и водонепроницаемые. Эта система возведения сводов применяется и при строительстве зданий поважнее, чем крестьянские дома, с использованием более дорогих материалов. Крыша конюшен персидских казаков в Тегеране сделана таким же способом.
   На расстоянии дня пути от Мешеда злаковые поля начали уступать место крупным делянкам дынь и огурцов. В некоторых местах побеги растений направлены на легкие беседки, так что их широкие листья образуют летние домики, защищающие охранников полей от солнца. Мало более красивых пейзажей приходилось мне видеть, чем эти свежие зеленые беседки с их крупными желтыми цветами, после пыльной пересохшей стерни, по которой я проезжал. Временами также встречаются фруктовые сады, из которых базары изобильно снабжаются виноградом, персиками, абрикосами и сливами, все изумительно вкусные. Темно-пурпурные сливы часто такие же крупные, как и персики хорошего размера. Земля прорезана оросителями во всех направлениях, как открытыми, так и подземными. Последние (кануты), когда устаревают, становятся источником постоянной опасности для путешественников. Их делают, копая шахты с интервалом в тридцать-сорок ярдов, как колодцы, а песок и гравий из этих ям вытаскивают на поверхность бадьями и высыпают вокруг отверстия в кольцеобразные кучи. Во время дождей кучи постепенно смываются в подземные каналы и уносятся течением, так что ничего не остается для защиты или указания на зияющие отверстия шахт, которые, более того, ежегодно расширяются из-за дождей, пока не достигают иногда десяти и даже пятнадцати футов в диаметре, и от краев отвесно вниз уходят на шестьдесят или семьдесят футов. Ловушки встречаются на самых оживленных дорогах, где постоянно проходят тысячи людей и животных, часто ночью, согласно уже описанной традиции персидских путешественников. Увеличивает опасность то, что жерла порой совершенно скрыты растительностью, густыми зарослями ползучего барбариса(239), которого много в этой местности. Я часто видел скелеты верблюдов, со свисающими лоскутами кожи, застрявших на глубине восьми или десяти футов в этих пропастях, как видно, животные упали и были оставлены там умирать. В нескольких случаях меня могла постичь похожая участь, если бы не инстинкт лошади, чья способность замечать подобные ловушки чаще острее, чем у ездока. Несомненно, сотни запоздалых странников находят свои могилы в этих ужасных водоворотах, зияющих повсеместно, и определенно не прибавляющих удобств и безопасности путешествиям по Хорасану.
   Знойный полдень был в разгаре через семь дней после выезда из Кучана, когда я увидел, наконец, Священный Город шиитской религии. Прямо передо мной находилась темная дикая роща высоких деревьев, за которыми проглядывались укрепления и стены цвета охры, а над всем этим высились позолоченный купол и минареты мечети великого имама Реза. Опыт долго приучал меня с недоверием смотреть на внешний вид восточного города, так мало соответствующий его внутренней сущности, но я не смог удержаться от восхищения, когда впервые увидел Мешед. Кроме Стамбула, когда смотришь на него с Босфора, ничего из того, что я видел на Востоке, не может сравниться с его красотой, и мне стал ясен эффект, который он должен производить на воображение паломников, с трудом преодолевавших длинные пыльные дороги в течение, может быть, месяцев, пока Священный Город откроет свои прелести их набожным взглядам. Под пылающим солнцем золотой купол, казалось, испускал лучи ослепительного блеска, а крыши прилегающих минаретов сияли как бриллиантовые бакены. Мешед воистину Священный Город магометан-шиитов, едва уступающий в этом самой Мекке. Расположение во владениях Шаха поднимает Мешед в глазах персов над Кербелой и Куфой, двумя другими значительными центрами шиитского магометанства, местами упокоения самих Хуссейна и Али соответственно. Последние города находятся на турецкой территории(240), и хотя почитаются обеими частями мусульманства, все же национальные предубеждения заставляют большинство паломников-шиитов выбирать своим любимым местом посещений Мешед.
   Будучи значимым религиозным центром, Мешед является и важным оборонительным объектом. Близость к границе и пересечение дорог делают его стратегическим пунктом, заслуживающим высокого внимания со стороны правительства Шаха. Соответственно, укрепления, хотя и глиняные, содержатся в должном порядке, а в дни моего визита вне стен размещался лагерь, насчитывающий около тысячи вооруженных людей для защиты от нападений туркменов. Крепостные стены укреплены башнями с интервалом в пятьдесят ярдов, и в толще стены у основания сооружена внутренняя галерея, в которой может располагаться еще одна линия огня по штурмующим. Вторая, более низкая линия обороны, на языке военных fausse-braye, похоже, существовала раньше перед нынешними укреплениями, но теперь она совершенно разрушена. Местность вокруг дикая и невозделанная, почти лишенная естественных укрытий, и в целом крепость вполне сильная, чтобы выдержать любой штурм, который могли бы предпринять кочевники, хотя регулярная европейская артиллерийская цепь повергнет ее в считанные часы. По каким-то странным соображениям военных инженеров, строивших эти укрепления, не сделано никаких приспособлений для ведения продольного огня по рву, и, таким образом, враг, которому удастся пробраться под куртинную стену, будет совершенно вне досягаемости огня гарнизона.
   Войдя в город с западных ворот, я обнаружил себя в широком проходе, по центру которого тек канал, края его выложены кирпичом на одном уровне с проезжей частью. Канал в ширину восемь-девять футов, и около пяти в глубину, но водой был наполнен только на несколько дюймов от дна. На практике он служит в качестве открытой канализационной трубы, куда сливается отходная вода из различных красильных предприятий, расположенных по берегам, и временами, в период напряженных поливов, совершенно высыхает. Ряд старых благородных платанов вперемежку с крупными тутовыми деревьями стоит вдоль одного берега, а местами деревья выпрыгивают прямо из русла канала, почти перекрывая его. Случается, тутовник растет горизонтально поперек коллектора, создавая естественные мосты, а в других местах переход обеспечен перекинутыми досками и каменными арками. Сама улица имеет примерно двести футов в ширину, с обеих сторон ее тянутся лавки, те, что по правую руку, в основном заняты продавцами фруктов и овощей. Здесь большие кучи огурцов, арбузов, кабачков и картофеля, последний особенно хорош. Также изобилие персиков, слив и винограда, который, - длинный мускатный сорт - великолепен. С такими прекрасными деревьями и подачей воды, которую с легкостью можно уберечь от загрязнения, было бы несложно преобразовать улицу в превосходный бульвар, как в Тегеране, с живописной башней ворот в одном конце, и великолепной мечетью имама Реза в другом. Кроме этой и нескольких других базарных улиц, город представляет собой простое собрание глиняных хижин, натыканных в таком беспорядке и так густо, что пришелец удивится, как вообще жители добираются до своих саманных стен. Эти массивы домиков пересечены узкими галереями, покрытыми грубыми тростниковыми матами, обмазанными глиной, так что часто свет поступает туда только на входе и выходе. Ни дверей, ни окон нет в этих сумрачных аллеях, загроможденных грудами мусора и изборожденных колеями, да еще кучи помета лежат повсеместно, и постоянно попадают под ноги путнику, пока он пробирается почти в темноте. Подчас горы хлама вздымаются так высоко, что голова прохожего внезапно сталкивается с крышей наверху, в результате чего вниз летят куски глины и пыль. Если вытянуть руки по сторонам, в некоторых переулках можно почти дотянуться до обеих сторон одновременно. Через крытые аллеи попадаешь, при желании, в узкие открытые улочки, бегущие между сплошными стенами, изредка прерываемыми маленькой деревянной дверью, и выходящими порой на беспорядочные пространства пустырей, наполненных кучами всевозможных отходов и отбросов. Будучи очень щепетильными в отношении внутреннего порядка своих жилищ, с их белыми стенами, фонтанами, бассейнами и коврами, персы совершенно безразличны к состоянию улиц и к отвратительным запахам, проистекающим из безответственно накапливающейся на них грязи. Они оставляют туфли и шлепанцы на пороге, чтобы не запачкать ковры, но у них и в мыслях нет убрать кучу навоза подальше от своих дверей. Такое отношение, право, характерно для всей нации. К частным интересам люди очень внимательны; но как только требуется объединение усилий для общей пользы, неизменно ничего не предпринимается. Персы довольствуются тем, что ждут прихода к власти какого-нибудь энергичного шаха или визиря, который может, как Аббас Великий или Надир, иметь предприимчивый склад ума и возводить караван-сараи, рыть каналы и строить дороги. Чтобы община или частные лица попытались сделать нечто подобное, - я такого не слышал.
   Движение на базарных улицах находится в поразительном контрасте с тишиной, царящей в других частях города. В этих переулочках редко встретишь живую душу, кроме собак и кошек, в то время как базар переполнен пестрой суетящейся толпой. Россия полностью контролирует торговлю европейскими товарами, исключая, может быть, сахар, небольшая часть которого поступает из Марселя. Ткани, суконные и хлопковые изделия, фарфор, стекло, блюда, лампы и другие товары европейского производства все русские. Чай поступает из Астрахани в Тегеран или Астерабад, а оттуда в Мешед. Однако сами посетители базара в Мешеде, - вот что сильно отличает его от базаров в других персидских городах, которые мне приходилось видеть. Бок о бок с местными персами, здесь много хаджи и торговцев из всех соседних стран, и каждая национальность заметно отличается от другой. Персидский купец обычно чистый, хорошо одетый человек, с белым шелковым тюрбаном, широкой рубахой и длинной бородой, в отличие от чиновников, часто одевающихся по-европейски. Этот высокий худой человек, с тонкими чертами лица, крупными черными глазами и величавой походкой, арабский купец из Багдада. Вот двое странного вида низкорослые старики, с лицами мышиного цвета и красным пятном между глаз, облаченные в темные монашеского фасона мантии и сандалии, торговцы из Бомбея, в настоящее время гости Аббас Хана, местного британского представителя. Они остановились и изыскано поприветствовали меня, когда я проходил. Далее следуют полдюжины туркменов Мерва, со спокойными, решительными лицами, держатся все время вместе, прогуливающаяся походка и прямая осанка. У них вид, будто они делают переучет товаров, выставленных вокруг, и думают, как лучше использовать выручку от всей продажи. Немного дальше мы встретили несколько веселых симпатичных юношей в темных рубахах и тюрбанах строгих цветов, один конец материала которых выступал вперед наподобие кокарды, а другой свисал на шею. Главный из них несет маленький круглый железный щит, чеканный, инкрустированный, с гравировкой и орнаментом как у Ахиллеса(241). Через плечо небрежно переброшены ножны с очень кривой, похожей на индийскую, саблей, с на удивление маленькой, в виде луковицы, железной ручкой. Это афганский вождь в компании своих друзей. Я с ними не знаком, но они кланяются и приятно улыбаются, признав мою национальность. Я заметил, что это свойственно всем местным афганцам, а в городе их было много, как торговцев, так и беженцев. Они все неизменно приветствовали меня и улыбались. Также было и в Кучане. Я встречался со многими афганцами, из Кабула, Кандагара, Джеллалабада и Герата. Некоторые из них принимали активное участие в последней войне, но никто, похоже, не держал в сердце зла на этот счет. Со мной все были очень любезны. Многие, в результате захвата их родины, говорили о себе уже как о британских подданных. Это больше всего поражало меня, потому что совершенно расходилось с тем, что я слышал каждый день о яростном настрое и дикой любви к свободе, характеризующими афганцев.
   Толпа прохожих раздваивается направо и налево на повороте, и появляется человек, облаченный в полусюртук-полукитель из легкого, табачного цвета материала. На нем черные брюки европейского покроя, довольно короткие, и туфли, позволяющие видеть белые чулки. На голове обычная черная персидская тиара из каракуля. Руки сложил одна на другую впереди себя, будто был в наручниках, и в процессе своего очень медленного передвижения поводил плечами вперед и назад. Сразу за ним человек несет большой серебряный кальюн; вокруг суетится группа личностей, одетых примерно в том же духе, и подражающих, насколько можно точнее, его походке. Это персидский чиновник со своими помощниками. Он смотрит в землю, лишь иногда поднимая глаза, и создает видимость глубокой задумчивости и занятости, хотя, вероятно, у него нет и двух мыслей в голове. Может быть, направляется с визитом к правителю или другому важному сановнику. В таких случаях вся челядь облачается в лучшие наряды, а курительное устройство обязательно с собой, как жезл на муниципальной официальной церемонии. В Персии никто, если он претендует хоть на какое-то уважение, даже не мечтает высунуть нос из дома без, как минимум, четырех сопровождающих. Мое явление здесь с одним помощником, - доверенным лицом, ухаживающим за мной и лошадьми, и совмещающим должность повара в придачу, - было просто скандальным. Британский представитель так напугался перспективы потери национального престижа, могущей произойти из-за этого, что практически насильно приставил ко мне одного из солдат, охраняющих его резиденцию. В Тегеране эти абсурдные явления начинают отмирать, вследствие внедрения западных понятий. Обычный человек может, не рискуя потерять самоуважения, прогуливаться по главным улицам. Только в торжественных случаях призывают кучу помощников. Старомодные персы, однако, все еще придерживаются своих национальных традиций, особенно в провинции.
   Разнообразие принимаемых к оплате монет порадовало бы сердце нумизмата. Кроме наплыва паломников, принесших образцы всех азиатских монетных дворов, часто делаются "находки" древних монет в развалинах, которыми полнится местность, что вносит свой вклад в широкий набор валют. Древние греческие и персидские монеты можно достать тут по цене, чуть превышающей стоимость металла, из которого они сделаны, в любом количестве. У меня нет сомнения, что опытный нумизмат раздобудет на мешедском базаре редкие и ценные монеты. Мой друг, долго живущий в Персии, рассказывал, что здесь можно найти золотые монеты времен Александра, за каждую из которых в Европе дают двенадцать сотен фунтов. По размеру она, примерно, полкроны, но только специалист может рискнуть приобрести образец, потому что еврейские дельцы в Багдаде производят очень похожие подделки. Большое преимущество покупки монет в Мешеде состоит в том, что тут нет подделок редких образцов, сделанных специально для продажи, и можно быть совершенно уверенным в подлинности древних монет. Местные их не ценят, хотя с готовностью покупают антикварные ювелирные украшения; на базаре огромное количество фальшивых реликвий, в форме камей и интальо(242), специально продаваемых вразнос, но монеты трудно продать больше чем по цене металла, так что их здесь не подделывают. Я купил за два крана греческую монету Бактрианского(243) царства, полагаю, размером в шиллинг, с хорошо выполненной головой Гермеса(244) с одной стороны, и фигурой Геркулеса с его дубинкой и надписью на греческом, с другой. Еще любопытную вещь приметил я: наличие фрагментов каменных карнизов и другой лепнины, явно западного производства. Их используют в самых неожиданных местах; как камень, положенный для перехода через канаву, например, или поилка для скота, но ошибиться в их происхождении невозможно.
   Поскольку я намеревался провести некоторое время в Мешеде, как для того, чтобы поправить здоровье, так и, пользуясь случаем, собрать новости о туркменах, я снял временное жилье. Это был типично персидский дом. Входная дверь посажена глубоко внутри глиняной стены, в углублении с каждой стороны сиденья, видимо, чтобы посетители могли отдохнуть то долгое время, которое пройдет между стуком в дверь и приходом хозяина. Длинный проход ведет от двери к вымощенному двору площадью, примерно, сорок квадратных футов, с цветами и кустами. Сторона, противоположная входу, занята кухней и примыкающей к ней большой комнатой, с пятью окнами, выходящими во двор. В ней-то я и устроился. Кроме окон во двор, в комнате две двери с двух сторон, соединяющие ее, соответственно, с кухней и лестницей на другой стороне. Сама комната в длину была футов тридцать, в ширину - двадцать, в середине разделенная двумя массивными колоннами, и дальняя часть пола на несколько дюймов возвышалась. В стене глубокие ниши, служившие шкафами или чуланами. Все внутри побелено известью. Внешняя часть комнаты между колоннами и окнами была почти полностью занята бассейном с бордюром, поднимающимся на несколько дюймов над полом, с каменной трубой посредине, из которой время от времени вырывалась струйка воды для освежения воздуха. Бассейн был почти в пять футов глубиной, и в нескольких случаях я едва избежал непредвиденного купания, когда входил в комнату, о чем-то глубоко задумавшись. Снабжение Мешеда водой очень плохое, она пахла сероводородом, так что присутствие этого бассейна в моей спальне никак не назовешь безусловным удовольствием. Иногда, право, когда струя вырывалась ночью из трубы и тревожила нижние слои пруда, поднималось такое невыносимое зловоние, что приходилось вытаскивать постель в сад. Иной раз течение из каменной трубы заносило в дом живую рыбу, они неизменно погибали через несколько часов, из-за ядовитого характера воды. Кроме газов, появление которых можно легко отнести на счет бесчисленных сточных колодцев, через которые проходит поток в самом городе, вода, похоже, содержала в себе и минеральные вещества, источник которых я не смог определить. Только приехав, я хотел принять дозу английской соли, но когда насыпал щепотку в полстакана воды, получил почти мгновенно грязно-белую массу похожую на шлаковый студень. Вода имеет жирный и маслянистый привкус, и в обычных обстоятельствах совершенно непригодна для питья. Это тем более досадно, что раздобыть другие напитки здесь очень сложно. Местные запивают еду жидкостью под названием доуг, свернувшееся молоко, разбавленное водой, но она, хотя и вполне сносная, слишком опасна для расстроенного желудка. Вино противное, несмотря на прекрасное качество винограда. Вкус у него как у несвежего пива, разбавленного спиртом, а цвет темно-коричневый. Из других напитков остается назвать только сироп под названием сикан-ибин, изготавливаемый из сахара и уксуса, кипяченых вместе; пьют, разбавляя водой.
   Мешед один из главных городов Персии. Периметр его стен составляет около четырех миль, а население, за минусом паломников, оценивается в пятьдесят тысяч человек. Торговля хорошо развита, но еще недостаточно, если судить по уличному движению. В одном из кварталов базара очень много медников, оглушающих прохожих своими молотками; делают котелки и чайники. За городом есть несколько кирпичных предприятий, в которых плоские кирпичи, используемые для основательных построек, обжигают, применяя в качестве топлива сухой кустарник и траву, ведь дрова слишком дорогие для этих целей. Бедные слои жгут только сушеный навоз в очагах, и в моем доме я обратил внимание, что навоз из конюшни аккуратно вытаскивают каждое утро и расстилают на крыше для просушки. Впоследствии его упаковывают в мешки и хранят до зимы. Лошади, в основном, персидской породы, то есть смесь арабской и туркменской крови, но чистокровные туркменские лошади тоже часто выставляются на продажу. Я на базаре видел две такие прекрасные лошади в день приезда. Они были очень богато украшены. Кроме вышитых седельных подстилок и попон, у них тяжелые серебряные хомуты, усыпанные бирюзой и сердоликами, и соответствующие украшения на всевозможных частях тела. Стоимость таких декораций, должно быть, не меньше, чем самих скакунов.
  
  
  
   СВЯТЫНЯ ИМАМА РЕЗА
   Единственная вещь, достойная внимания в Мешеде, это великая мечеть имама Реза; и, к сожалению, самая трудная для осмотра вещь, как за счет ее расположения, так и по причине ревностного внимания, с которым шииты фанатично не допускают приближения неверующих в священные пределы. Только с восточной и западной оконечности большой центральной улицы города можно увидеть золотой купол и минареты. При приближении деревья, дома и массивные ворота, ведущие в обширный двор, где расположены эти здания, совершенно закрывают обзор. Когда двигаешься по направлению к мечети с любой стороны вдоль центрального канала, внезапно упираешься в стену, перекрывающую всю улицу. В стене двое больших ворот и столько же похожих на окна проемов, закрытых крепкими досками. Сразу в проходе главных ворот и на, примерно, двести ярдов дальше, расположена очень оживленная часть базара, но доступ гяурам сюда запрещен. Этот внешний проход ворот излюбленное место размещения передвижных брадобреев, которых здесь дюжины, обрабатывают ножницами головы своих клиентов. Здесь также можно увидеть таких свойственных совершенно только Востоку продавцов, которые расхаживают с подносом, заполненным трубками, и предлагают за половину фартинга(245) покурить, по желанию, чибук или кальюн. Поток хаджи и купцов, идущих внутрь и наружу, нескончаем; чужестранца в момент окружает толпа, рассматривающая и изучающая его, будто никогда не видели ничего похожего. Все строение покрыто эмалированными плитками, голубыми и желтыми арабесками на белой основе. Смотрится с расстояния, право, очень красиво. Над аркой западных ворот висят часы. Мне очень хотелось рассмотреть великую мечеть вблизи, и я был озадачен, не зная, как же сделать это, когда солдат, любезно выделенный мне британским представителем из его охраны, задумал направиться к проходу, не столь неудобно загороженному, как два более крупных, откуда можно было получить желаемый обзор. Перейдя крутой мост через грязный поток, который, кстати, протекает прямо по святой земле, предоставляя верующим возможность совершать их омовения, мы погрузились в лабиринт узких улочек слева от нас. Миновали целый ряд тоннелей, какие я уже описывал, и вышли на широкое открытое пространство. Это было "поле смерти", место, где хоронят покойников, приносимых издалека специально поближе к священным останкам имама Резы. Оно очень большое, и буквально вымощено могильными плитами, горизонтальными, поскольку персы, в отличие от турков, не используют вертикальные обелиски. Я насчитал около дюжины вертикальных памятников. Они, видимо, указывают на места упокоения суннитов, поскольку, как бы их не считали здесь еретиками, вход на священную землю им не закрыт. Это буквально "пустошь надгробий и могил." Веками сюда втискивают умерших, уже нельзя просунуть руку между двух могил, а крики "есть еще!" продолжаются. Неподалеку стояли ослы, ожидая разгрузки скорбной поклажи, - несчастных человеческих останков, чьи прежние владельцы отдали, может быть, половину нажитого тяжким трудом добра, чтобы обрести место отдыха поближе к золотому куполу, обитому железными молотками Монкира и Нанкира. Это не шуточное дело, в жаркий осенний день проходить сквозь строй мощей святых, которые умерли месяца три назад. Там был один ряд гробов, перегревшихся в полуденной духоте, отчего жидкость янтарного цвета просачивалась через войлочный саван, образуя лужицы в пыли, ряд, где "возносились обильные пары сладкой смертности." Я пулей проследовал мимо, со стремительностью, описанием которой боюсь огорчить истинных верующих. На глухих стенах невдалеке несколько религиозных деятелей закрепили большие картины на холстах, площадью в пятнадцать футов, описывающие различные сцены убийства Хассана и Хуссейна, и некоторые битвы Рустама с Белым Демоном, эти бесконечно повторяющиеся сюжеты персидского искусства. Толпа собралась, так или иначе, и много было женщин, часть из которых спустились из их красных конских носилок, два служителя выставки приступили к чему-то вроде речитативной декламации, комментирующей события, изображенные на их картинах, иногда срываясь на пение очень монотонного характера. Вокруг, среди могил, сидели старые муллы, громким голосом читая Коран, рассчитывая на благотворительность со стороны хаджи; и нищие калеки, почти ни в чем, скулили и стонали, завидев прохожих. Как все эти люди могли выносить запах испарений от мертвых тел неподалеку, не могу себе представить. Я был рад проследовать дальше с этого места и поспешил за проводником в крытый проход, ведущий к великой мечети. Путь был обозначен лавками камнерезов, продававших надгробные плиты; и продавцов тех глиняных табличек, с оттисками писаний из Корана, которые персы кладут на землю перед собой, когда молятся, и касаются лбами, когда кланяются. Такими пластинами, а делают их из глины святых мест, как Куфа, Кербела, Мешед, &c., мусульмане-сунниты вовсе не пользуются. Они светло-шоколадного цвета, различаются по размеру и форме. Некоторые восьмиугольные, диаметром всего в полтора дюйма. Другие такие по форме и величине, как кусок уиндзорского мыла. Продавцы надгробий тяжело трудятся, обтесывая свои грубые заготовки, чтобы обеспечить непрекращающийся спрос. Лавки наполовину заполнены обломками камней и пылью; и сидят они на груде такого же материала, куски этих плит выпирают до середины узкого прохода. Если судить по объему отходов, они собираются здесь со времен дедов сегодняшних мастеров, последние при этом постепенно поднимаются вместе с мусором к крышам своих закутков, и работают на вершинах этих растущих куч, убирать которые никто не думает. Среди декораторов могильных плит встречаются ремесленники, изготавливающие котелки для приготовления еды из прочного светло-голубого песчаного известняка; самый своеобразный материал, наверно, для изготовления подобной утвари. Они шириной десять дюймов по верху, и около тринадцати по дну. Камень сначала грубо обрабатывается в глубину, путем вырубания от ободка до дна зубилом. Потом заготовку, пока это еще прочная каменная масса, обрабатывают на примитивном станке, представляющем из себя всего-навсего железную ось с деревянной бобиной. На последнюю наматывают в пару оборотов ремень, прикрепленный к дугообразному рычагу, движением которого взад-вперед достигается вращение заготовки то в одну, то в другую сторону. Кривой стальной резец постепенно стирает внешнюю часть камня и придает ему круглую форму. Потом котелок кропотливо доводят до кондиции зубилом и молотком. Цена такого изделия десять пенсов, хотя у ремесленника на него уходит два дня работы. Пройдя каменотесов, мы очутились в коротком проходе, образующем угол к предыдущему. Здесь расположены торговцы материей и всякой всячиной. В конце прохода высокие широкие ворота, а за ними внезапно открывается полный фронтальный обзор великой мечети. Я протиснулся ближе к воротам, не обращая внимания на грубые крики "буру!" (вон!), посыпавшиеся со всех сторон, не позволяя гяуру приближаться к священному порогу, хотя до мечети отсюда было почти сто ярдов. Воистину, если бы не вооруженный помощник, со мной бы не церемонились и применили физическую силу, чтобы предотвратить столь самонадеянную попытку приблизиться, даже на такое почтенное расстояние, к святая святых шиизма. Полдень еще не наступил, и солнце во всю силу освещало великий фасад, с его сверкающей голубой и белой поверхностью и позолоченным минаретом и воротами. Как существуют определенные времена года, когда лучше посещать те или иные страны, если мы хотим узреть их достопримечательности и особенности в лучшем виде, также существуют свои часы дня и соответствующий уровень и угол освещения, при которых известные сооружения выглядят лучше всего и замысел архитектора воспринимается отчетливо. Грандиозная лицевая сторона, открывшаяся моему взгляду, это просто массивный блок здания, высоко подымающий на себе главное тело внутреннего сооружения, как фасад готического(246) кафедрального собора. Больше никакого сходства с последним нет, поскольку стена совершенно ровная, если не считать глубоко вдающегося портала, занимающего ее значительную часть. На поверку портал похож на пилон(247) египетского храма, но без характерного ему наклона вовнутрь. Вид спереди создает впечатление массивности и импозантности, но когда посмотришь с другой стороны, возникает чувство временности и отсутствия цельности, сильно отвлекающее от общего впечатления грандиозности. Справа от фасада, чуть выше его и в одну линию с ним, находится крупная квадратная башня, завершающаяся цилиндрическим минаретом, который выдается как сторожевая вышка высоко над башней. На вершине этого минарета находится комната-клетушка для муэззима, над которой, в свою очередь, возвышается длинный шпиль. Минарет, с того места, где он вырастает из башни, окутан медными пластинами, богато позолоченными. Вся башня и фасад покрыты плитками в квадратный фут, так хорошо пригнанными друг к другу, что поверхность кажется цельным листом белой, голубой, или оранжевой эмали. Створ входа обычной стрельчатой формы, и посажен глубоко вовнутрь композиции, как в готических соборах. Особый персидский орнамент на арке, казалось бы, списанный с внутренности корки плода граната, очищенной от семян, или пчелиных сотов в разрезе, сильно позолочен и разукрашен. По всей Персии, как на древних, так и на современных строениях, можно увидеть этот своеобразный стиль украшения арок, занимающий место нескончаемой лепнины готической архитектуры. Как будто несколько коротких шестиугольных призм вдавили в мягкую глину на половину их глубины, создавая ряды вертикальных многосторонних углублений, всех связанных друг с другом, оставляя небольшие наросты на дне. Я встречал несколько прекрасных образцов такого вида обработки камня в старом дворце и мечетях Баку, и на древних персидских зданиях в Карсе и Эрзеруме. Рядом с главным строением, которое очень простое, ничем особенно не выделяющееся с архитектурной точки зрения, располагается, на цилиндрическом основании высотой около тридцати футов, полукруглый купол, весь сияющий золотом. Задняя сторона здания не отличается от передней, - такой же фасад и минарет. Во дворе за домом есть фонтан, не в привычном смысле этого понятия, согласно которому jets-d'eau(248) выбрасываются в воздух, а строение в виде беседки, похожее на те, что встречаются в Константинополе. В сочетании с мечетью, он полностью покрыт эмалированными плитками, и очень красив, как по форме, так и по раскраске. Когда я рассматривал сверкающий передо мной фасад, около тысячи паломников, все одевшие на голову белые тюрбаны хаджи, распростерлись в большом дворе перед главным входом, готовясь войти в саму святыню. Воцарилась абсолютная тишина. Никогда я не видел прежде так много людей, собравшихся вместе и производящих так мало шума. В этой обширной толпе смешались сунниты и шииты, чьи религиозные разногласия отошли пока на второй план перед лицом святыни имама Резы. В то время как каждый из этих пилигримов был, несомненно, преисполнен чувством удовлетворения и осознанием исполненного тяжкого долга, и наполовину забыл свой долгий и труднейший путь по тоскливым холмам и долинам, отделяющим его от родного дома, я, в свою очередь, тоже чувствовал себя паломником, осуществившим, по меньшей мере, литературный хадж. Навряд ли кто-нибудь из этих сотен людей, склонившихся перед золотым порталом, вспомнит что-либо, кроме памятника имаму, чья могила придает святость всему окружающему великолепию. Я же, вглядываясь в храм, думал только, что под золотым куполом покоится тот, история приключений и удивительных поступков которого наполняла восхищением многие часы детства, современник Карла Великого(249), выдающийся монарх Востока, герой "Арабских ночей", Халиф Гарун аль-Рашид. Да, здесь он лежит, среди сонма забытых владык, сам забытый в земле, которой правил когда-то, о нем вспомнил только случайный западный странник. Я бы очень хотел посетить его могилу внутри мечети; но на это не было ни малейшего шанса, кроме формального обращения в ислам. Кстати, раз речь зашла об исламе, при мне здесь приняли двух европейцев под сень магометанства. Об одном, молодом человеке по имени Дюфор, я упоминал в рассказе о Кучане. Другой квази-обращенный нанес мне визит в Мешеде. Он был русский, уроженец Тифлиса, прибыл в Мешед месяц назад в качестве странствующего ювелира с караваном паломников. Однажды утром он обнаружил, что его слуга-перс исчез, а вместе с ним и весь запас ювелирных изделий и гардероб. Оказавшись нищим, он принял магометанство ради еды, раздаваемой в виде благотворительности стойким верующим в мечети. Он увидел меня на базаре, и, полагая, что я собираюсь в Тегеран, пришел просить взять его с собой. Клялся всем святым, что он не больше мусульманин, чем я, и что только жестокое страдание заставило его пойти на формальное отступничество. В доказательство этого он крестил себя всего, удивительно быстро и часто, в русской манере, и совершил различные коленопреклонения. Он сказал, что давно хотел навестить меня, но товарищи по новой вере прожужжали ему все уши об ужасной каре, грозящий изменнику новой религии, выражающейся в том, что ему перережут глотку, или отрубят обе ноги; и он боялся, что визит ко мне зачтется как признак такого вероломства. Ему было двадцать два или двадцать три года. Я принял парня, как мог, любезно, и пообещал проверить, что можно сделать через русское представительство здесь, чтобы обеспечить переправку его в Тегеран. Вот чем должны заниматься тегеранские миссионеры, а не обращением армянских христиан в свою ортодоксальную веру.
   Я так долго любовался внешним видом великой мусульманской святыни, что солнце постепенно устремилось к закату, оставив золотые минареты в холодной тени. Изменение было поразительным. Как будто выключили осветители на театральной волшебной сцене, до этого направленные на отдельные объекты. Все тут же стало скучным и обычным. Сверкающая композиция деградировала в холодную, похожую на пагоду, структуру, увенчанную большим медным луженым котлом. Никогда еще я не видел такого быстрого изменения молчаливой сцены как эта, от красоты самоцветов к холодной, суровой внешности глиняных изделий. Перемена тем более удивительная, что здание лишено, само по себе, внешней красоты. Когда великолепие солнечного света покинуло его, осталась холодная, суровая, угловатая масса, без линий или изгибов, могущих вызвать чьи-либо эстетические чувства. Сними варварский внешний блеск и сверкание, и нет и духа красоты, чтобы прикрыть оставшуюся бесформенную неуклюжую массу. Я видел много развалин, бывших в дни их расцвета примерно такими же сооружениями. У них нет ни черт, ни гармонии, достойных глаза художника. Даже лунный свет не в состоянии придать бесформенным массам очарование, на которое "поломанная арка и разрушенная колонна", казалось бы, претендуют по праву. Да, здесь нет разрушенного Парфенона(250) или храма Юпитера(251), чтобы украсить ночь. Потеряв блеск и краски, персидские руины становятся гадким упырем по сравнению с элегантными реликвиями в иных краях. Конечно, я говорю исключительно о магометанской архитектуре. Персеполис(252) и схожие памятники древности остаются за пределами моего обзора. Мечеть имама Реза, кроме ее важности как вместилища священной гробницы, также и значительный религиозный центр, благодаря щедрым пожертвованиям и дарам многих сменяющих друг друга властелинов. Почти весь этот северо-восточный уголок Персии принадлежит ей, и годовые доходы, получаемые отсюда, огромны; да как же иначе содержать армию мулл, ферашей и других деятелей, считающихся необходимыми для оказания должного почета святой могиле. Здесь более пяти сотен мулл или священников, среди которых есть несколько очень высокого класса. Ферашей, или слуг и охранников, пропорционально много; и есть еще, сверх всего, обычная толпа приспешников, которые кормятся за счет доходов мечети, но чьи обязанности невозможно ясно определить. Общее количество персонала при гробнице оценивается в две тысячи. По ночам двадцать мулл, столько же, примерно, ферашей, и столько же солдат, несут службу и охрану внутри здания, и следят за безопасностью гробницы, которая, как мне сказали, очень богатая, прибрана большим количеством золота и драгоценных камней. Кроме расходов на постоянный обширный персонал служителей, есть и другие, которые, наверное, значительны. Все паломники к святыне имеют право получать пилав дважды в день на протяжении недели после прибытия. А так как приток пилигримов нескончаем и велик числом, затраты на их питание, право, составляют немалую статью в ежедневных расходах. Кроме того, там всегда столуются целые толпы дервишей и факиров, или бедняков; так что, с учетом всего, - особенно, также, сумм, которые, по-персидски, оказываются в карманах каждого, имеющего отношение к администрации, - доходы мечети должны быть сопоставимыми с доходами небольшого королевства.
   Кроме мечети имама Реза, есть несколько других, но интересны две древние. Обе когда-то были разукрашены эмалированными плитками; теперь они скорбно заброшены и превращаются в руины. Купол мечети Гоухер Шаха имеет форму, напоминающую луковицу, и сделан из голубых кирпичей, покрытых красивой глазурью. По бокам его появились отверстия, в щелях растет ежевика. Здесь есть одна, очевидно, очень древняя мечеть, название ее я не смог выяснить, которая, как она есть, являет собой образец персидского беспорядка и безразличия. По фронту она была когда-то искусно обложена цветными плитками, которые то ли от толчков землетрясений, то ли от воздействия погоды местами отпали, обнажив белый раствор, и придавая строению пятнистый вид. Восстановить плитки было бы самым легким и быстрым способом действия. Вместо этого всю стену строения покрыли тонким слоем глиняной штукатурки, оставив открытой только узкую полоску плиток вдоль антаблемента(253). Это глиняное покрытие теперь свисает большими кусками с фасада мечети как обои с влажной стены, открывая и плитки и раствор и являя собой совершенно растрепанный вид. Упавшие плитки, с изысканной глазурью, им более четырех сотен, может быть, шестьсот лет, лежат, грубо сложенные, во дворе мечети, а то и просто валяются тут и там. Здесь разбросаны сокровища искусства, которые заставили бы коллекционера кашис прыгать от радости. Пока я стоял около ворот, восхищаясь видом этих упавших богатств, несколько длинноволосых дервишей с болезненными лицами, с боевыми топорами и дубинками, обитыми железом, которые, кажется, считали себя охранниками данного участка, приблизились ко мне с грозным видом, так что я счел за лучшее быстро удалиться. По соседству с этой мечетью есть минарет очень богатого вида, построенный полностью из эмалированных кирпичей, уложенных под разными углами друг к другу, составляющих таким образом мозаичные рисунки. Эта башня совершенно отделена от главного здания, прекрасно выдержана по очертаниям и постепенно сужается к вершине. Она от семидесяти до восьмидесяти футов в высоту, и, по своей форме и отдельности от самой мечети невольно напомнила мне ирландские круглые башни. Право, если убрать краски, вылитая старая башня в Килдаре. Разница между персидскими здешними минаретами, и минаретами, какие мы видим в Константинополе, огромна. Персидский минарет всем обязан краскам или позолоте; турецкий минарет бросается в глаза только красотой формы. Один просто манекен художника, который надо разодеть побогаче; другой - тусклая греческая статуя, во всей своей бесцветной прелести. Один, при малейшей порче его, часто, наносного великолепия, становится отвратительным, другой никогда не потеряет своей красоты, даже разрушаясь. Я так много времени провел, бродя в окрестностях разных мечетей, изучая их формы и краски, что солнце уже склонялось к горизонту, когда я направился домой. Ужасный шум наполнил город. С вершины западных ворот великой мечети люди били в гонги и издавали протяжные гудки на ужасно расстроенных инструментах, звучащих, как огромные пастушьи рожки. Грохот и треск не были лишены некоторого варварского великолепия, смешанного, мне думалось, с неистовой тоской. С разных сторон города доносились одинаково жестокие созвучия, заставившие диких птиц кружиться стаями и пронзительно кричать над нашими головами. Пение дудок на воротах было характерным для далеких восточных стран, "скорбны звуки дикого рожка." Среди всего этого звона и стона солнце опустилось за горизонт; и, вглядываясь пристально вокруг, я чувствовал себя будто перенесенным в дни древней Ассирии, где слушаю крики пышной процессии каких-то людей в длинных рубахах, приветствующих заход светила. Хотя религии Зороастра больше не существовало, я не сомневаюсь, что фанфары прощания со светилом - традиция прежних веков; одна из тех церемоний, которая до сих пор льнет с любовью к древней гробнице, хотя значение ритуала уже забыто, жертвенники не дымятся, постулаты веры стерлись из людской памяти.
   Несколько слов о религиозных различиях между суннитами и шиитами могли быть здесь уместны. Как уже говорилось, обе секты вместе поклоняются раке имама Реза, также как и в Мекке, но относятся друг к другу они очень резко. Для суннитов турецкий султан не только властелин в своих владениях, но и глава верующих и в других странах, в силу того, что он потомок халифа. Шииты не признают современного халифа или кого-либо в качестве первого лица религии. Они считают, что только Али и двенадцать его потомков имели право носить это звание, кроме первых двух непосредственных наследников Мухаммеда, и что все остальные были всего лишь узурпаторами, как Омар. У Шаха нет претензии на духовную власть, какая есть у Султана. Более того, суннитские духовные учителя признают определенные традиции ислама, как составную часть учения Мухаммеда; шииты, между тем, отрицают их и утверждают, что один только Коран определяет правила веры и религиозной практики. Есть несколько менее важных отличий, касающихся также внешней формы отправления религиозных ритуалов. В омовении перед молитвой шиит внимательно следит, чтобы вода стекала с кончиков пальцев и локтей(254), а также с конца бороды. Суннит умывается вольным образом, следя только за результатом процесса. Из них двоих он лучше умывается, особенно, что касается ног. Если нет в наличии воды, как в пустыне, молящийся просто кладет свои ладони плашмя на землю или песок, и с тем, что остается на руках, совершает символическое омовение, при этом шиит аккуратно придерживается своих особенностей. Во время молитвы, шиит, когда стоит, держит руки свободно висящими вдоль тела, а когда садится, кладет руки на колени. Суннит скрещивает их перед собой, одна рука на другой. Потом, опять же, у шиита должна быть глиняная пластинка; сунниту не обязательно иметь подобный сувенир из святых мест. Я часто видел турков османли и туркменов, кладущих на землю перед собой четки, которые они постоянно пропускают между пальцами. Таковы главные различия, догматические и другие, разделяющие две большие ветви мусульманства. В каждой есть подразделения по более мелким отличиям, с которыми я не так хорошо знаком, чтобы говорить о них. У суннитов выделяются их пуритане(255) - ваххабиты, очень многочисленная секта в центральной Аравии. Они, однако, слишком строгие представители суннизма. Они считают ношение золота и шелка незаконным; осуждают курение; а некоторые заходят так далеко, что причисляют кофе к возбуждающим средствам, запрещенным Пророком. Достаточно любопытно, что персы-шииты, претендующие на то, что их отличает стойкое следование учению согласно Корану, в некоторых отношениях нарушают его самым вопиющим образом. В своих мозаиках и рисунках на плитках они свободно используют фигуры людей и разных животных, даже на мечетях. Не помню, чтобы я встречал хотя бы один пример такого среди суннитов, которые заботливо ограничивают свои архитектурные украшения арабесками или изображениями цветов и других неживых предметов. Употребление вина и иных спиртных напитков широко распространено среди персов. Османли тоже, особенно паши и те, что учились в Европе, временами позволяют себе это, но далеко не до такой степени, как персы. Последние, стоит им начать, кажется, не знают пределов потворства своим слабостям. Персидский образец совершенства пьющего состоит в том, чтобы сесть в тенистой роще у бегущего ручья и пить вино до потери сознания; затем спать, пока не придешь в себя, и вновь сразу же пить. Все же, даже такие закоренелые пьяницы заботятся о том, чтобы никто об этом не узнал. Они считают себя вправе грешить, но не вправе об этом говорить. Хафиз(256) и другие персидские поэты очень часто пишут о чашах с вином; и, если судить по их произведениям, питье вина, похоже, издавна было одним из главных занятий персов.
   Когда я направил шаги к дому, проходя мимо сторожевого поста, которые расположены на коротких расстояниях друг от друга по всему городу, я услышал, как один солдат давал выход своему раздражению по неизвестному поводу, ругая Омара, третьего халифа, наследника Мухаммеда и непосредственного предшественника Али. Неистовая неприязнь персов к этому властелину замечательна по контрасту с глубоким восхищением и уважением суннитов, которые величают его "Меч Бога". Именно полководцы Омара привели Персию под власть магометанства, и, возможно, этот факт имеет больше отношения к персидской ненависти, чем чисто теологические разногласия. Как бы то ни было, властелин, обративший персов в мусульман, является теперь объектом самой острой религиозной злости в этой стране, - странный феномен.
  
  
  Конец первого тома.
  
  
  
   Том 2
  
  
   ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В МЕШЕДЕ
   В Мешеде я надеялся только поправить здоровье после тяжелой болезни, которую перенес в Кучане, но мое пребывание здесь, вопреки первоначальным намерениям, было продлено правительством Персии. Опасаясь ли ответственности за несчастный случай, который мог произойти со мной, или стараясь услужить русским, отрицательно воспринимающим любое независимое наблюдение за их передвижениями, власти чинили препятствия намеченному отъезду в места военных действий. Стоило только объявиться в городе, как камергер генерал-губернатора нанес мне визит и передал приказ немедленно отправиться в Шахруд или Сейстан, последний находится гораздо южнее Герата. Я с негодованием отказался; вслед за этим около моего дома была установлена охрана, чтобы помешать выехать в любом другом направлении. Я сразу написал в Тегеран, протестуя против такого обращения, и, при содействии британского посланника, удалось добиться отмены приказа. Но пока тянулось разбирательство, отстранили от должности главного министра Хуссейн Хана, и правитель Мешеда отказывался выдать заграничный паспорт без санкции нового министра. Это повлекло за собой задержку на две недели, и породило к тому же странный запрет, а именно, что мне не следует направляться в Сейстан. Не имея никакого желания посещать эту местность, я не возражал против ограничения; да и Мешед покидать, по правде говоря, уже не очень торопился. Оказалось, здесь удобное место для сбора информации относительно передвижений генерала Скобелева в стране туркменов; и, кроме того, я нуждался в отдыхе после болезни. Несмотря на постоянные набеги вдоль границы, туркмены из Мерва и Ахал Текке свободно посещали Мешед. Они продавали на базаре шкуры и ковры, а покупали чай и сахар, как любые чужестранцы. Мервские купцы обычно шли караванами, чтобы защитить товары от своих более диких сородичей в пустыне, ахалтекинцы же путешествовали группами по три-четыре человека. Я узнал, что, не считая отправки волонтеров на помощь защитникам Геок Тепе против Скобелева, племена Мерва мало беспокоились о соседях. Театр военных действий был слишком далеко, и непосредственная опасность им не грозила; поэтому жили, во многом, как и раньше, ясное дело, с эпизодическими угонами скота друг у друга, и, время от времени, со стычками с еще более дикими племенами на западе и юге их собственной территории. Я хотел нанести им визит, что позже и сделал, но мервский купец, с которым я предполагал путешествовать, сильно возражал против такой компании, объясняя это тем, что мое присутствие может привлечь внимание некоторых необузданных племен и вызовет нападение на караван.
   Еще в Шахруде я наладил переписку с Махтум Кули Ханом, главным вождем ахалтекинцев и руководителем обороны Геок Тепе. Он сильно подозревал, что имеет дело с русским шпионом, так как смысл деятельности корреспондента газеты был несколько за пределами его понимания; я же, в свою очередь, старался отречься от всех приписываемых мне дипломатических функций. Мулла, которому я диктовал письмо вождю, все перепутал, назвал меня генерал-майором, чем возбудил подозрения. Однако, когда Аббас Хан, британский представитель в Мешеде, подтвердил мою национальность, вождь, наконец, согласился на встречу в Аскабаде, где он, после личного изучения ситуации, решит, можно ли мне двигаться дальше. Все эти переговоры заняли время, но я собрал достаточно информации, чтобы убедиться: войска Скобелева вряд ли предпримут активные действия до завершения сего (1880) года. Основная масса воинов-ахалтекинцев была сосредоточена в крепости, но они испытывали так мало страха перед внезапным нападением, что порой отдельные группы, разнообразия ради, совершали грабительские набеги на персидскую территорию. Правительство Шаха некоторое время назад вело переговоры с мервскими вождями. Оно предложило им финансовую помощь для обеспечения порядка на границе, если мервли пошлют пятьдесят родовых вождей заложниками в Персию. Мервское посольство отказалось принять эти условия, и разбой на границе продолжался пуще прежнего.
   В Мешеде я имел беседу с посланником, прибывшим с весточкой от Махтум Кули Хана. Полагая, что имеет дело с политическим агентом, он принялся излагать длинный перечень нужд своих соотечественников. Сказал, что будь у них ружья, пусть даже устаревшие, которые заряжаются с дула, русских можно не бояться. Действительно, едва ли каждый шестой имел ружье, хотя сабли были почти у всех. Правда, после отражения нападения русских в прошлом году, огнестрельного оружия у текинцев стало больше, чем когда-либо раньше. Это подтверждается свидетельствами русских офицеров, участников событий, которые говорили, что текинцы, совершавшие вылазки, вооружены, за редким исключением, саблями и дубинками. Ахалтекинцы, по словам моего собеседника, полны решимости сражаться до последнего и не собираются сдаваться русским. Они видели, как туркменские ханства, одно за другим, практически лишались независимости, а их непосредственные сородичи, западные племена побережья, стали подданными России, и теперь даже выставляли вооруженные отряды против своих. Русские напали на них; Персия отказалась принять их как подданных и предоставить какую-либо защиту, друзья-османли были бессильны, афганцы тоже не могли оказать никакой помощи. Для моего собеседника казалось совершенно естественным, что, в сложившейся ситуации, кочевники должны искать защиты в сюзеренитете(257) Британской Империи. Под Британской Империей подразумевалось индийское правительство. О самой Англии и других ее владениях он не имел ни малейшего представления. Говорил о правительстве Индии как о "Кумпани"(258), а осведомленность в индийской политике основывалась на весьма устаревших данных.
   Он был очень озадачен, когда я показал, в какой стороне Англия. Не мог понять, как она могла находиться в двух диаметрально противоположных направлениях одновременно. Он сделал сильный акцент на том, что если текинцы будут покорены, то рано или поздно они начнут поставлять солдат русской армии для вторжения в Афганистан, а впоследствии и в Индию. Он подчеркнул, что, пока его народ остается независимым, продвижение русских войск в сторону Герата невозможно. В виду всего этого, сказал он, трудно понять безразличие, которое проявляют англичане, не приходя на помощь текинцам. "Но, - сказал я, - что могли они сделать для вас, если бы даже захотели помочь?" "Могли бы, - ответил он, - послать нам несколько тех огромных пушек, которые, как я слышал, они делают." Странно было слышать такое от опытного военного, ведь он утверждал, что пары больших пушек, установленных в Геок Тепе, будет достаточно, чтобы отбросить русских от Берме к Каспию. Когда я объяснил, что Англия не находится в состоянии войны с Россией, и даже если бы и находилась, не было бы никакой возможности переправить пушки в страну текинцев, потому что она полностью окружена землями России, Персии и Афганистана, он сказал: "Ну, послали бы нам, по крайней мере, немного денег (взгляд в сторону моего саквояжа), два или три человека могли бы доставить в седельных сумках необходимое золото, и никому не следует об этом ничего знать, а в Афганистане и Бухаре полно оружия, которое мы закупим." Я сказал ему, что это было бы изменой дружественному правительству; но он, похоже, не был готов взглянуть на вещи с моей точки зрения. Потом он пустился в длинный рассказ о трудностях в добывании пороха. Тот, который можно купить в Бухаре и Афганистане или сделать самим, подходил, по его словам, для засыпки крупными порциями в длинный мушкет. Для пистолетов же он был бесполезен. Можно с тем же успехом кидать камни в человека, что и стрелять в него из пистолета, заряженного таким порохом. Я перевел ему русские телеграммы о военных действиях под Геок Тепе. Он склонялся к мысли, что русские слишком искажали действительность в свою пользу, объясняя заминку под Геок Тепе, чтобы стоило им верить. Это правда, сказал он, они подошли на расстояние в пару миль от места, ведь текинцы отступили, думая, что их атакует вся русская армия. В конечном счете, маленький текинский кавалерийский отряд заставил их ретироваться, несмотря на артиллерию, и гнал до самого Бами. Я думаю, это более точная версия происшедшего сражения, которое, в конце концов, было не крупнее простой стычки. Перед отъездом он сказал, что надеется вскоре увидеться со мной в Геок Тепе. Он добавил, что я там буду очень радушно принят. Хан весьма заинтересован в моем визите. "Там много-много бедняков, у которых почти нечего есть; мы знаем, все англичане богатые. Когда ты приедешь, эти люди придут к тебе за угощением." Это был потрясающий образец находчивости, заставший меня врасплох и напугавший гораздо больше, чем опасности дороги и вероятность случайного попадания русского артиллерийского снаряда. Я попытался отшутиться от этого предложения, но бесполезно: вера в бездонные седельные сумки была слишком велика. Я беспокоился, что такое представление о моем богатстве принесет немало неприятностей. Банда курдов или вольных туркменов могут посчитать нужным устроить мне засаду, чтобы ограбить; а потом, не найдя ничего, оправдывающего их хлопоты, задержать и требовать за меня выкуп, как это сделали с фотографом Шаха(259), которого освободили только после того, как его хозяин уплатил десять тысяч томанов (четыре тысячи фунтов стерлингов). Однако, оставляя в стороне эти соображения, вы не можете, имея репутацию мало-мальски знатного человека, вероятно, не бедного, приблизиться к хану или вождю в первый раз, не сделав ему приличного подарка. Навряд ли вы пошлете своего слугу с поклоном осведомиться о его здоровье, не передав вместе с ним четыре или пять фунтов стерлингов, или равноценного изделия в качестве анама. Я знал, что мои бинокль и револьвер могли бы пригодиться, когда я достигну Геок Тепе, но трудно было решить, что оставить, а что отдать. Туркмен не постесняется попросить в подарок приглянувшиеся дорогое кольцо, часы или даже что-нибудь из одежды, в особенности, если вы чем-то ему обязаны. Не советую никому, путешествуя, появляться здесь без полудюжины женевских часов, нескольких дешевых револьверов и кучи других таких же привлекательных вещиц для раздачи в качестве презентов.
   Во время пребывания в Мешеде, мне удалось из различных источников собрать важную информацию относительно передвижений Скобелева. На предстоящую решительную атаку туркменской цитадели генерал, в отличие от своего предшественника Лазарева, выделил только небольшую часть армии, достаточную для защиты обозов. Тем временем, он не жалел усилий на создание значительных запасов вдоль линии марша. Крупные партии зерна были специально закуплены в приграничных районах Персии. В бытность мою в Мешеде, два агента, одетые под армянских купцов, прибыли из Дусолума с эскортом казаков. Большая часть казаков осталась в Баджнурде, но некоторые приехали с агентами в Мешед. Агенты эти, в действительности, были знаменитые путешественники по Востоку полковники Деников и Гродеков; последний, - автор хорошо известной "Поездки в Герат"(VI). К счастью для русских, урожай в приграничных областях Персии, особенно вдоль верхнего Аттерека, был необычайно высок, и поставки, соответственно, велики. Действительно, закупки в Мешеде так возросли, что за три дня цены на зерно поднялись на семьдесят процентов, к унынию большинства населения. Я полагаю, если бы дела продолжались в таком же духе еще неделю или две, среди беднейших классов начался бы хлебный бунт. Властный окрик из Тегерана, запрещающий продажу зерна русским агентам, почти сразу же возвратил цены на их прежний уровень. Своевременное вмешательство правительства было очень верным политически, и не только для этой части страны. Чудовищно, что в то время, когда люди в районах, прилегающих к Турции, умирали от голода, а сам Шах направлял им в помощь деньги, провизия в огромных количествах покидала страну через восточную границу. Запрет уменьшил вывоз, но лишь ненадолго. Зерно и муку продолжали вывозить вдоль всей границы; пару недель спустя старый знакомый сообщил мне, что мешковина на базаре полностью скуплена русскими под тару, для производства муки задействованы все приграничные мельницы. Если этот факт не свидетельствует о беспомощности тегеранского правительства, то он говорит лишь о неискренности издаваемых им приказов. Русские агенты позаботились о широкой раздаче подарков, многозарядных винтовок, револьверов, часов, биноклей и других подобных новинок для приграничных вождей и чиновников, и, благодаря попустительству последних, экспорт продолжался свободно.
   Накопление огромных запасов, а также строительство железной дороги к театру военных действий, которое, насколько я знал, шло полным ходом, убеждали меня, что у Скобелева куда более серьезные намерения, нежели просто захватить Геок Тепе, а потом вернуться. Для такого плана запасов, как я знал, было уже достаточно, но русские продолжали увеличивать их изо всех сил. Строительство железной дороги, дошедшей уже до Бами, имеет огромное значение для успеха продвижения армии вглубь текинской территории, и было бы смешно думать, что оно ведется лишь в коммерческих целях. Все эти обстоятельства убедили меня, что русские намерены надолго закрепиться на ахалтекинских землях после взятия Геок Тепе. Русские, захватив как Геок Тепе, так и Аскабад, никогда их уже не отдадут. Что касается Мерва, то я в равной степени был уверен, что никаких атак не будет предпринято на него очень долгое время, если население этих мест не поведет непримиримую агрессивную политику. Я знал, что продвижение вперед уже стоило больших затрат крови и денег, а учитывая транспортные проблемы, можно полагать, что трудности экспедиции увеличиваются в геометрической прогрессии от расстояния до базового лагеря. Между Геок Тепе и Мервом расстояние такое же, как и от Каспия до Геок Тепе, а местность еще более пустынна. Сам Мерв - своеобразная Мекка наиболее свирепых туркменских племен, и, в случае открытого нападения, вероятно, будет обороняться упорнее, чем Геок Тепе. Стоимость содержания необходимых сил на столь далеких позициях также будет серьезно взвешена русским правительством, и, наверно, заставит их подумать дважды, прежде чем предпринимать захват Мерва сразу же. Суммы, затраченные Скобелевым в Персии на поставки в свою армию очень значительны, и Мешед, в дни моего пребывания там, был буквально наводнен русскими золотыми "империалами" ("империал" примерно равен двадцати одному франку).
   Один туркмен также сообщил мне, что русские прилагали огромные усилия, чтобы купить посулами и деньгами лояльность хотя бы части текинцев, но пока безрезультатно. Туркмены весьма неравнодушны к деньгам и могли пойти на что угодно ради них. Но, в данном случае, неподкупный патриотизм перед лицом скобелевского золота показывал решимость сражаться за свободу до конца. В то же время, набеги на территории Персии и Афганистана не прекращались, даже когда основные силы были заняты сдерживанием наступления русских на их государственный оплот. Когда я покинул Мешед, хан Кучана во главе сотни всадников совершал обширный "чаппоу", или рейд, на текинскую территорию в отместку за набег, сделанный на его земли кочевниками. Незадолго до этого тринадцать туркменских голов были посланы в город правителем Баджнурда, в качестве трофея в схватке с двадцатью пятью мародерами, пытавшимися ограбить селения близ Шахруда. Эти набеги, естественно, склоняли персов к симпатии в отношении русского вторжения на текинскую территорию. С заменой власти текинцев, не обеспечивающей правопорядка, на постоянное европейское военное правительство, равнины от Оксуса до Каспия станут безопасными для торговли и, без сомнения, снова, как и раньше, примут караваны с дальнего Востока. Красноводск, ныне простая военная база, бесспорно, превратится в крупный коммерческий центр, независимо от того, будет ли Оксус связан с Каспием. В самом деле, трудно сказать, какими пределами ограничится процветание земель восточнее Каспия.
   Почти за три месяца проживания в Мешеде, мое здоровье поправилось достаточно, чтобы я начал думать о возобновлении попыток попасть в страну текинцев. У меня отнюдь не было иллюзий относительно своей безопасности среди этих храбрых диких людей, особенно в такое время, но я слишком сильно хотел быть очевидцем военных действий под Геок Тепе, чтобы позволить этим соображениям задержать меня. Восьмого ноября я нанес визит Шах Заде, как величали генерал-губернатора Мешеда, чтобы попрощаться, так как препятствий, по крайней мере, открытых, моему отъезду больше не наблюдалось. Я должен был дойти до границ персидских владений на севере, где бы они ни были. Их местонахождение - не простой вопрос. Я помню, как однажды в Тегеране просил у Хуссейн Хана, тогдашнего главного министра, пограничный паспорт. Он сказал, что охотно даст, но добавил, что не гарантирует мою безопасность за пределами страны. Ясное дело, я не возражал, но просто спросил его Высочество, не мог бы он указать границы владений Шаха в предполагаемом направлении моего продвижения. Недолго думая, он ответил: "Возможно, по этому делу лучше отослать тебя к твоему послу." Я передал разговор британскому посланнику, которого это очень позабавило, так как он не мог сообщить мне больше, чем Сипах Салар Аазем о том, докуда точно распространяется влияние Его персидского Величества.
   Я нанес визит князю; Аббас Хан, британский представитель из местных, о чьей любезности я уже имел повод упоминать, сопровождал меня. Мы прошли через множество коридоров и бесконечных аркад, где лишь время от времени проявлялись признаки жизни, когда спящая стража вскакивала и с шумом брала на караул, по-видимому, пытаясь хоть как-то возместить долгое бездействие; после восхождения по многим столь необычным персидским лестницам со ступеньками высотой в два фута, мы, наконец, оказались в аудиенц-зале. Толстые пурпурные занавеси прикрывали вход, но в покоях было много других дверей и окон. Я не могу взять в толк, как персы выносят сквозняки из бесчисленных проемов в комнатах в зимнее время. Князь вошел через несколько минут после нас, босиком, как и мы, таково существенное правило персидского этикета. Это был красивый, но немного грузный мужчина лет тридцати пяти, очень обходительный, как все знатные люди Востока. Думаю, через брачные узы он в родстве с Шахом. Мы обсудили по-туркменски различные темы, особенно трудности в пограничных вопросах между Турцией, Черногорией и Грецией. Потом я упомянул о своей экспедиции, которую собеседник расценил как большую глупость, но, в конце концов, он выдал мне требуемые документы. После этого я попросил разрешения взглянуть на туркменские головы, которые не так давно прислал правитель Баджнурда. Его Высочество беззаботно ответил, что они где-то валяются. Затем я удалился с его глаз согласно придворному этикету. Снаружи я возобновил просьбы взглянуть на головы, и был отведен во двор, охраняемый отрядом воинов. Из погреба вытащили какие-то бесформенные предметы, похожие на грязные сальные пузыри. Это были скальпы голов налетчиков, набитые травой, с четырьмя безобразными глубокими разрезами вместо глаз, носа и рта. Я спросил, что стало с носами, но только гогот стражников послужил ответом. Я веско и укоризненно заметил: "Наши собственные головы через несколько лет будут не в лучшем состоянии", что вызвало возгласы восхищения столь глубокой мудростью. Когда я осмотрел головы, их побросали назад в погреб, где они сгниют или будут съедены крысами. Покидая это жуткое место, я не мог не задуматься тяжко об этих головах, знамениях времени, прибывших оттуда, куда я собирался отправиться. Я был уверен, что ночью мне не миновать видений собственного скальпа, набитого сеном, без носа.
   По пути домой, на базаре, я наткнулся на группу афганцев. Многие из них были в форме рядовых пехотинцев, - странной смеси современной азиатской и устаревшей английской военных одежд. Алый мундир с короткой, плотной вязаной юбкой, нечто подобное носили в шотландских горских батальонах, когда я в последний раз видел один из них, плюс просторные мешковатые штаны, мундир пересекали широкие ремни из черной кожи с тяжелыми латунными пряжками. Головной убор - огромный тюрбан, у которого один конец ткани завернут спереди, вместо кокарды, а другой свисает на затылок. Вероятно, это были члены частично расформированных войск Аюб Хана. Они указывали на меня друг другу, когда я проходил, и, как я слышал, употребляли слово "урус" (русский). Они, наверно, приняли меня за одного из русских агентов, подрядившегося для закупки провианта. Также было много афганцев в других одеждах, чье присутствие можно объяснить принадлежностью к свите некоторых афганских вождей, поселившихся здесь с тех пор, как в их собственной стране начались беспорядки. Один старый вождь Мир Афзал Хан, по той или иной причине, получал очень щедрую пенсию от Шаха.
   Мои персидские слуги были сильно напуганы перспективой путешествия в страну туркменов и только один из них, в конце концов, решился. С большим облегчением, после того как все затруднения были устранены, я, наконец, покинул Мешед. Отъезд был весьма импозантным. Туркмен-проводник, который должен был сопровождать меня до Дергеза, выступал впереди, три солдата, а также множество слуг, что послал в качестве почетного караула друг Аббас Хан, следовали за ним, а после них шли мои слуги и лошади. Замыкали шествие дюжина дервишей и толпа разновозрастных нищих обеих полов, все выкрикивали молитвы и просили милостыню. У городских ворот я оставил эскорт попрошаек и военных и с легким сердцем поскакал по дороге в Радкан, или, как здесь произносят, Расскан.
   Дорога четыре или пять миль лежала между обнесенными оградой участками, густо засаженными тутовником и тополем. Эти стены - настоящие укрепления с выступающими башнями и в центре каждого сада обычно располагается форт. Кроме того, все открытое пространство плотно усыпано сторожевыми башенками, иногда не далее чем в пятидесяти ярдах друг от друга. Когда мы вступили в страну курдов, войлочные яйцеобразные серые шапки персидских крестьян сменились на низкие кивера из черной шерсти с матерчатыми тульями(260), или на обычные тюрбаны, надвинутые очень низко на глаза. Курды все на одно лицо, так что чужестранцу трудно различить их. В целом, полными овальными лицами, прямыми носами и черными бородами, они выгодно отличаются от соседних народов. Поселения усеивают удивительно плодородную долину в огромном количестве. Их так много, что на любой карте с масштабом меньше шести дюймов к миле для каждого не найти свободного места. Все они укреплены и называются кала, или фортами и, действительно, каждый сельский дом сам по себе является крепостью. Путешествуя по этой части Персии, я все сильнее убеждался, что оценка общего населения государства в шесть или семь миллионов слишком занижена. Я утверждаю это, конечно, принимая во внимание тот факт, что большая часть центра страны представляет собой бесплодную, необитаемую, соленую пустыню.
   Проехав через руины Каха, восемь миль от Мешеда, я достиг еще через восемь миль развалин Туса, бывшей столицы северной Персии, чью роль ныне играет Мешед. Опустошенный не менее чем четыре столетия назад, Тус до сих пор хранит следы своего былого великолепия. Длина стен по периметру - около четырех миль. Все пространство за крепостными валами заполнено маленькими курганами и усыпано битым кирпичом и голубым известняком - остатками домов. Цитадель и часть крепостных валов, особенно на востоке, в очень хорошем состоянии. По штукатурке на внешней стороне каменных стен цитадели можно предположить, что она использовалась как крепость до сравнительно недавнего времени. У стен Туса течет Кешеф Руд, через него перекинут высокий мост в шесть кирпичных арок. Река уходит к северу от Мешеда и впадает в Герат южнее Сарахса. Объединившиеся потоки, под названием Тедженд, теряются в одноименном великом болоте, расположенном севернее в туркменской пустыне.
   Точно в центре города находится единственная местная достопримечательность - могила поэта Фердоуси. Это большое куполообразное строение из кирпича, с дверными проемами с четырех сторон и пилястрами на слегка срезанных углах. Возвышение на северной части здания, возможно, след былой маленькой часовни или обители смотрителя захоронения. Все строение ветхое; судя по трещинам в стенах и своде, оно пострадало от толчка землетрясения. Первоначально оштукатурено, как внутри, так и снаружи, прекрасным серым песочным цементом толщиной в два дюйма, по большей части еще сохранившегося даже на внешней стороне. В свою очередь, цемент покрыт клейкой белой штукатуркой. И цемент и штукатурка так же прочны, как и кирпичи под ними. Архитектурная лепка и другие крупные украшения грубо отделаны укладкой битых кирпичей, мелкие детали выполнены из цемента и штукатурки, по-видимому, формовой заливкой, как арабески и декоративные надписи многих древних арабских строений, особенно Альгамбры в Гренаде. Интерьер представляет собой цельное пустое пространство между стенами, полом и центром купола, высота которого немного меньше семидесяти футов. Наружная сторона полусферы купола видоизменена приступкой, достигающей трети его высоты. Раньше, кажется, внутри основания купола была галерея, если судить по остаткам деревянных балок и по выемкам в стенах. В центре пола лежат два осколка каменного гроба, грубо разломанного в продольном направлении. Вершина и бока его покрыты искусно выполненными надписями - стихами из Корана. Мой проводник, старый туркмен, сказал, что гроб взломали всего два года назад какие-то русские путешественники, заглянувшие сюда; они также увезли две мраморные плитки с надписями, изъяв их одну из северной, а другую из южной стены. Я сам видел места, в которых эти плитки раньше находились, в стенах все еще оставались деревянные колышки; но разрушение гроба, если судить по изломам, произошло давно, возможно, вследствие падения части здания во время толчка землетрясения. Сейчас внутри совершенно пусто, заметны свежие следы вбивания железных клиньев после предварительной выделки отверстий зубилом. Это древнее куполообразное строение видно, по крайней мере, на двадцать миль с каждой стороны. В его окрестностях жители близлежащих сел делали раскопки, желая получить строительные материалы, и повсюду видны следы усиленных поисков. Кругом валяются бесчисленные красочные осколки древней керамики, на некоторых из них можно было заметить reflet metallique, столь высоко ценимый любителями гончарных изделий.
   Я провел так много времени, исследуя развалины Туса, что смог проскакать лишь четыре мили до наступления ночи. По пути часто встречались местные, передвигающиеся группами по несколько семей. Я заметил, что, когда не хватало животных на всех, то на них неизменно сидели женщины, в то время как мужчины бодро шагали с мушкетами за спинами и с кинжалами за поясами. Совершенно противоположный обычай распространен среди славян Герцеговины и Черногории. Там всевозможный груз укладывается на спину жены, в то время как муж вышагивает впереди, вооруженный пистолетами, кинжалами и ятаганом(261), и облаченный в такое пышное убранство, которое жители Запада считают присущим исключительно прекрасному полу. Я делаю это замечание для социологов, совершенно не желая никого обидеть. Маленькая курдская кала под названием Сарасиаб приютила меня на ночь. Это было типичное селение, одно из столь густо усыпавших долину. Глиняная стена с башенками окружает своего рода двор, со сторожкой при больших, как в каретном сарае, двустворчатых воротах. Две комнаты над воротами представляли собой резиденцию вождя маленькой общины, численностью не более тридцати человек. Это место и было предоставлено мне для ночлега, благодаря усилиям проводника-тюрка, представившего меня как важную персону из Франгистана. Я взобрался туда по ступенькам, полуглиняным, полукаменным. Первая комната, служившая жильем для семьи, очень маленькая, была завалена ящиками, овчинами и тюками шерсти, а также всевозможными изделиями домашнего хозяйства, среди которых и своего рода прялка для перемотки шелка. Следующая комната несколько просторнее, но еще более загромождена. Два угла заполнены кучами навоза, сложенного на топливо к зиме, а остальной пол покрыт огурцами и дынями. Только прибрав их в угол, я получил достаточно места, чтобы расстелить свой ковер. Большое окно, от пола до потолка, было закрыто разболтанными ставнями, свободно пропускающими воздух. Чтобы не привлечь кого-нибудь из столь многочисленных здесь насекомых-паразитов, мне пришлось поужинать в полумраке.
   В долине очень распространены тарантулы, и в то время года, когда происходило мое путешествие, они часто достигали величины средней мыши. Тарантулы нередко пробираются в дома, особенно по ночам, и, если оставлена свеча, непременно можно увидеть парочку, бойко направляющихся к свече, как будто их тут только и не хватало. Они покрыты черными волосками и имеют черные блестящие челюсти сходные со жвалами краба, длиной примерно в четверть дюйма. Укус тарантула считается более ядовитым, чем даже укус самого крупного скорпиона. Ядовитые змеи тоже обитают здесь. Когда я покинул Сарасиаб, мой проводник убил одну прекрасной серебристо-белой расцветки, с темно-оранжевыми продольными полосами. То, что змея ядовита, несложно было определить по пятнам на голове. Проводник расценил убийство змеи как предзнаменование очень удачного дня. Через восемь миль мы остановились на завтрак близ нескольких быстрых потоков чистой холодной воды, образующих небольшой водоем рядом с истоком, а затем впадающих в Кешеф Руд. Водоем буквально напичкан рыбой и пресноводными крабами. Последние блекло-фиолетового цвета, по форме не отличаются от морских крабов. Согласно народному поверью, эти ручьи хлынули из скалы от прикосновения большого пальца Али. Местные также сообщили мне, что водоем не имеет дна, хотя оно ясно различалось на глубине в десять-двенадцать футов. Называется родник Чашма Гилас. После завтрака мы возобновили движение и прибыли в Радкан до наступления ночи.
  
  
  
  
   ДЕРГЕЗ
   Маленький городок Радкан, произносится как Расскан, одно из самых приятных мест в этой части Персии. Он чистый, обильно снабжается хорошей водой, не то, что Мешед, где приходится пить смесь из двадцати разных компонентов. Многочисленные деревья делают его еще более живописным. Население около трех тысяч человек, - почти исключительно курды. За обычными куртинами с фланговыми башенками, выстроились в линию дома, редкий случай для этих мест. С внешней стороны выкопан глубокий защитный ров. Главные промыслы здесь, похоже, крашение миткаля и дубление черных овчин для производства шапок. Небольшой базар, - около пятидесяти лавок бакалеи, другой провизии. Есть также два сапожника и медник. Все жители говорят по-курдски, но понимают также персидский и турецкий.
   Курды долины очень мирные и любезные, в противоположность тому, что я должен был ожидать, судя по глядящим волками всадникам, которых встречал среди шахрудских холмов. Я познакомился с одним очень удивительным типом, градоначальником, коротким, толстым, с веселыми глазами, своеобразным местным Соломоном. Он пригласил меня в дом для встречи с избранным кругом своих друзей. Я пересек несколько пустых двориков и прошел по многим коридорам, прежде чем попал в приемную. На Востоке считают: чем дальше населенная часть дома находится от входа, тем больше важности это придает хозяину, также как в приемной почетнейшее место - в самом отдалении от двери. Мой друг с несколькими знатными персонами ожидал меня. Церемонии знакомства не было; подразумевалось, что гостя знают все. Внесли и вручили мне неизменную водную трубку, с обычным произнесением бисмилла (именем Господа). После нескольких затяжек курильщик снимает крышку сосуда с горящим табаком и, втянув в себя дым, оставшийся над водой, передает аппарат дальше. Делать это без очищения дыма - беспардонное нарушение этикета, как если бы в Европе кто-то облизал ложку, а потом предложил ее соседу по столу. После трубки подали чай в маленьких стеклянных бокалах, очень сладкий. Пока все это происходило, мой хозяин непрестанно говорил, изменяя темы своей речи с поразительной быстротой. Он преподнес нам лекции по филологии и естествознанию. Английский язык, в котором знал всего одно слово, - "идти",- он назвал весьма сходным с курдским. Проинформировал аудиторию, что, за исключением Шаха и русского Императора, все властелины мира находятся под контролем советников (меджлис). Он понабрался откуда-то научных словечек и вставлял их в свою речь при каждом возможном случае, где надо и не надо. Так, поведал гостям о попытке подорвать Императора России стрихнином(262)! Однажды мой друг, иностранец, говоривший на английском, рассказал мне, как во время ссоры некто пытался "подорвать его вилами"; подобный "подрыв" господин курд, не мудрствуя лукаво, применил к царю.
   Хозяин полон сведений о местных традициях. Старый город Радкан, руины которого отстоят примерно на милю к югу от современного, был, по его словам, перемещен несколько веков назад из-за эпидемии, причиной которой стали помойные стоки и выгребные ямы в окрестностях города. Кому-то может прийти в голову, что легче передвинуть выгребные ямы, чем город со всем его населением, но не так полагают в Персии. Старый город, продолжал он, был единственным во всей округе, избежавшим опустошения армией Зенгис Хана в дни его марша на запад.
   Во время последовавшего затем обеда мне была предложена выпивка, такая же своеобразная, как гомеровская смесь для услаждения "божественного Махаона", которая состояла из "большой меры прамнианского вина", сдобренного сыром из козьего молока и мукой(263). Курдский же напиток являл собой густое кислое молоко, разведенное водой, щедро приправленное солью и черным перцем и сверху посыпанное слоем мелко растертой мяты. Он был подан в огромной чаше из меди, покрытой оловом, и красовался среди других блюд на полу. Каждый ублажал себя с помощью большой странной формы ложки из резного самшита, которая плавала в чаше и использовалась поочередно всей компанией. Этот особый напиток называется доуг, и, говорят, он очень полезен.
   В обед я выехал на несколько миль юго-восточнее, чтобы посетить старое здание с конусной крышей, привлекшее внимание по пути в Радкан. Мой друг курд и туркмен-голам утверждали, что это бывший дворец некоего раннего мусульманского властелина, который преуспевал до основания Туса, бывшей столицы Хорасана. Цилиндрическое строение из ровных коричнево-красных кирпичей с конической верхней частью из того же материала, вертикальное сечение последней представляет собой равносторонний треугольник. Общую высоту я бы оценил как восемьдесят футов, а внешний диаметр - около сорока пяти. Внутренний диаметр - тридцать футов. Фундамент - из крупных неотесанных камней, тяжелого коричневого крупнозернистого песчаника с окрестных гор. Высотой восемь или девять футов, фундамент представляет собой восьмиугольник, переходящий выше в окружность и украшенный пилястрами около двух футов в диаметре с интервалом восемь дюймов, все из ровных кирпичей. Прямо под крышей четыре окна, обращенные по сторонам света. Двадцать пять футов ниже, точно под ними, - амбразуры, выходящие наружу между пилястрами, четыре дюйма шириной и двенадцать высотой каждая. Вовнутрь они расширяются до двух футов, а удлиняются до трех. На уровне земли, с противоположных сторон строения, на восток и на запад, выходят две двери. Невозможно представить себе их оригинальный вид, потому что соседние крестьяне растащили кирпичи из косяков на строительный материал, так что теперь в стене просто зияют дыры. Слегка выдающийся карниз венчает антаблемент, который углубляется примерно на семь футов, он когда-то был покрыт эмалированным кафелем приятного темно-голубого цвета, украшенным вертикальными полосками тонкой лепнины с вырезанным контрастным орнаментом на четверть ширины. Как изразцы, так и цемент уже исчезли в северо-западной части антаблемента, но на другой стороне их осталось достаточно, чтобы догадаться о первоначальном рисунке. Сразу под карнизом голубые плитки имеют узор, похожий на голову слона с хоботом, вид сверху. Впервые я встретил древние изразцы не просто плоские, как обычно. Капители(264) пилястр ровные, по контуру напоминают цветок лотоса, применяемый в египетской архитектуре. Устройство таково, что пространство между капителями имеет форму сходную с геральдической fleur de lis(265). По кайме кирпичей капители тоже покрыты голубым кафелем. Общий эффект от комбинации сиенового(266) оттенка кирпичей с яркой лазурью изразцов очень приятен. У основания стены я нашел несколько кусочков разноцветного кафеля, темно-темно-синего и белого, с
  легким коричневым узором, которые, наверное, когда-то находились в дверном проеме или на внутренних стенах строения, судя по тому, что столь мелкие узоры навряд ли применили бы на антаблементах в пятидесяти футах от земли, где они были бы неразличимы. С помощью мощного полевого бинокля я внимательно изучил верхнюю часть, надеясь увидеть следы надписей, но таковых не обнаружил; не было их и внутри. Здание заметно пострадало, наверно, от толчка землетрясения. Крупная трещина, пересекая южное окно, уходит вверх, кружа по спирали вокруг крыши. Строение не стоит перпендикулярно, а слегка наклонено к югу. Внутри, что очевидно по балочным отверстиям в стенах, делится на три этажа - один на уровне земли, второй посередине и третий прямо под куполообразным потолком. В толще стены близко к западному входу - винтовая лестница, расширяющаяся от среднего к третьему этажу. Под самой крышей, где заметны остатки лестничной площадки, деревянные ступеньки, спирально поднимаясь по внутренности купола, ведут к выходу на вершине. Внутри помещение восьмистенное, каждая из сторон связана с четырьмя внешними пилястрами. Нет и следа пола, хотя, несомненно, когда-то он был, возможно, из цветного кафеля. Не могу понять, с какой целью возвели это здание. По форме и пропорциям оно напоминает строения в Карсе, Эрзеруме и Закавказье, где они, как считается, играют роль усыпальниц. Но там, однако, они по высоте чуть больше трети этого здания, не имеют выхода наверху, а единственная дверь у всех расположена в семи-восьми футах над землей; в то же время, они снабжены подвалами, куда можно попасть из отверстия в центре пола. Вокруг их антаблементов нанесены куфические надписи, указывающие на магометанское происхождение. Это радканское сооружение никогда не служило жильем. Такое предположение подтверждается особой формой и весьма слабой освещенностью внутри. Но и усыпальницей оно тоже не было. Вероятно, это примитивная форма мечети, с вершины которой муэззим объявлял час молитвы своей пастве, как это до сих пор делается в некоторых местах Закавказья(VII).
   Покидая Радкан, путешественник поднимается по слегка покатой дороге до хребта, разделяющего истоки Аттерека и Хешеф Руда. Курган по пути, высотой около пятнадцати футов, называется Надир Тепе, по имени великого завоевателя тех времен, воздвигшего его незадолго до смерти как веху своего марша в Дергез. Эта местность вышла из повиновения, и, подавив восстание, Надир потребовал дань в две тысячи глаз бунтовщиков. Таково "сильное руководство" в Персии. Рядом с Надир Тепе расположен древний склеп, содержащийся с высокой почтительностью. В пределах видимости от этого захоронения стоят в разных местах каменные пирамидки, и каждый прохожий добавляет камень в качестве превозношения покойника, говоря слово приветствия "салам". Такое же внимание оказывается древнему дереву lignum vitae(267), растущему неподалеку, местные прикрепляют лоскуты своей одежды к его священным ветвям. В курдских районах Анатолии(268) я приметил сходные обычаи, которые заставили вспомнить традиции южных и западных ирландских крестьян, касающиеся их святых родников.
   Я провел ночь в маленьком селении, где меня поразили особенные лампы. Они напоминают потиры(269), применяемые в римском католическом богослужении, но сделаны из меди, покрытой оловом, и наполнены маслом бобов Palma christi(270), растущей в окрестностях. Утром мы продолжили путь, следуя к северу вдоль берега Аттерека, протекающего через Юссуф Хан Кала. Поток был очень полноводным, пожалуй, в этом месте в нем так много воды, как бывает в Чатте в период жарких сухих месяцев. Полторы мили он тянется к востоку; потом тропа, бегущая по берегу, сворачивает к северу, проходя через роскошное ущелье, по сторонам которого вздымаются вертикальные скалы от ста до четырехсот футов высотой. Там, где скалы несколько отступают, - луга, которые, однако, полностью затопляются в определенные сезоны. Порой на скалистых вершинах можно видеть руины древних курдских замков, появившихся здесь со времен раннего заселения местности этим народом. Проходом сквозь ущелье Аттерек невольно напоминает течение Бидассоа близ Эндерлаца, между Францией и Испанией. Я миновал заброшенное кладбище, принадлежащее селу, от которого осталось всего несколько разрушенных стен. Жители его все погибли во время туркменского набега несколько лет назад. Все же, то там, то тут, можно было видеть полудюжины голышей, положенные на ровные могилы, указывающие на то, что память о некоторых из них до сих пор жива. Есть там одно село под названием Баз Кур, которое сразу же возвращает наблюдателя в Средние Века. Укрепленный холм с облепившими его домами, как пастух в окружении овец. Башни в хорошем состоянии, а по виду бойниц можно безошибочно судить, что они действующие. Чье-то приближение тут же фиксируется; и задолго до того, как входишь в село, все население уже на крепостных стенах. После следует Табари, крепость грозного вида, прямо на краю ужасной пропасти. Здесь мы провели расспросы по поводу группы в семь всадников, которые несколько дней крутились поблизости. Предусмотрительный пастух, явно принявший нас за лиц того же рода, что и семь подозрительных всадников, ответил, что эти люди намекали о намерении разжечь свои костры на определенных скалах, которые он и указал, предполагая, что они завтракают там. Больше он ничего не знает. Он был рад, что мы оставили его в покое, не уменьшив поголовье. Когда мы достаточно углубились по лощине, усыпанной массой огромных валунов, старый туркмен объявил привал и приступил к обсуждению обстановки. Он сказал: "Они не стали спускаться в долину, - значит, они не так сильны; семь человек это не разведчики, это уже основные силы. Нас пятеро. Расклад не очень-то благоприятный. Атаковать они не будут. Бисмилла, во имя Господа, давайте продолжим путь." И мы двинулись вперед, или, точнее, вверх, ведь склон горы был таким крутым, что от одного взгляда захватывало дух. Дороги нет никакой. Мы пробирались по склонам, заваленным огромными обломками скал. О том, чтобы ехать верхом, не было и речи, нашим скакунам приходилось также трудно, как и нам. В этой стране, как только соскочишь со спины лошади, последняя считает себя свободной и отказывается подчиняться. Необычайно трудно заставить ее двигаться, особенно вверх. Тому, кто привык передвигаться по долинам, нет ничего хуже, чем подниматься на гору своим ходом. По обычаю страны, следует держаться за хвост лошади и таким образом волочиться на подъем. Это куда ни шло со спокойной лошадью; что касается меня, то я предпочитал немножко перетрудиться, но избежать угрозы пары дамокловых копыт.
   На полпути по склону горы мы догнали караван, идущий из Нишапура в Мухаммедабад. Он состоял, примерно, из пятидесяти пяти мужчин и женщин верхом на ослах и мулах. Мужчины в своих обширных тюрбанах были очень похожи на курдов из самого Курдистана - больше, чем те, с которыми я встречался в мешедской долине. Мой проводник сказал, что у них очень плохая репутация. Одинокий путник, оказавшись в поле зрения этого каравана, был бы определенно ограблен, если не убит. Однако нас не тронули, возможно, взяв в расчет грозное вооружение, хотя они и положили глаз на мои седельные сумки, которые восточное воображение, без сомнения, напичкало золотыми томанами. Некоторые девочки были очень хорошенькие; но женщины двадцати пяти-тридцати лет, хотя в прошлом явно были красивыми, теперь все несли на лицах печать усталости с налетом грусти и озлобленности, что портило даже лучшие черты, - результат трудной и утомительной жизни. Они не пытались скрывать лица даже от неверного. Я сидел на валуне, курил и ждал прибытия груженой лошади, с которой упала часть поклажи, когда подошли несколько девушек, остановились в шести футах и стали с любопытством меня рассматривать, как будто я был какой-то странный неодушевленный предмет. Две из них, для более удобного рассмотрения, уселись на землю. Они свободно обсуждали мой внешний вид, и некоторые замечания были не очень-то приятными. Одна довольно любезно заметила, что у меня серые глаза, того же цвета, что и у шайтана. В самом разгаре исследований на них яростно накинулась женщина постарше, она даже швырнула в юных леди крупными камнями. Одну, видимо, дочь, она схватила за волосы и потребовала отчета, как она осмелилась глазеть на ференги. Юная леди, столь грубо атакованная, быстро ответила, что она смотрела не на ференги, а на его странную трубку; моя короткая трубка из корня эрики явно оказалась новинкой в этих местах.
   Спуск с горы, которая называется Мейдухан, еще более крут, чем подъем. Карабканье с одной стороны горы и соскальзывание с другой были очень неприятны и утомительны. Характер пути такой, что мы могли преодолеть только двадцать миль от зари до зари. Конец дня застал нас в селе Дербенди, в долине между двумя крупными горными хребтами. Вождю села поручено наблюдать за дорогой и стараться не пропустить налетчиков. Село насчитывает шестьдесят семей, и в его распоряжении пятьдесят всадников. Наутро, как всегда спозаранку, мы вышли на штурм хребта Аллах Акбар (Бог всемогущий), который преодолели после пяти часов упорного труда. На перевале находится ровное плато с бесчисленным множеством могил, и частые кучки мелких камней сложены странниками при дороге. В могилах покоятся путешественники, погибшие на протяжении веков.
   Вся персидская граница казалась лежащей подо мною как на карте. Я стоял на вершине, думаю, в шести тысячах футов над уровнем моря. Двести миль дальше - хребет, разделяющий Дергез; далеко справа смутные холмы Келата; так далеко, что я бы принял их за облака, если бы не знал. Цвета этих гор ярче, чем я полагал возможным в природе. Светлые тона все розовые и янтарные, а темные имеют эфирный ляпис-лазурный(271) оттенок. Светотени в форме chiar'oscuro(272) нет. Это оппозиция цветов. Невольно поверишь Рафаэлю, в его красную тень лепестка розы в солнечный день. Прямо в глаза бросалось широкое пространство, теряющееся на горизонте, - ужасно блеклая туркменская пустыня, через которую мне предстояло пройти. С высоты передо мною открывался панорамный вид. Холмы и долы, скалы и равнины выделялись со стереоскопической отчетливостью, напоминая яркий образ камера-люциды (273). Цепочки верблюдов издалека казались червями, ползущими по ниточкам дорог. То тут, то там, пахали волы; туда и сюда сновали группы всадников. Все это были признаки жизни, кроме звука, ведь мы взирали в огромную молчащую ширь. Покинув горный пик, я снова и снова останавливался, чтобы еще раз взглянуть на непривычную сцену, и не мог отделаться от мысли, что это - моя живописная могила.
   Во время спуска настроение не улучшила встреча с двумя всадниками, у каждого на седельной луке висела голова туркмена. Они везли свои ужасные трофеи генерал-губернатору Мешеда, в подарок от хана Дергеза. Стало ясно, что навряд ли туркмены были более свирепыми дикарями, чем люди, среди которых я находился. Пройдя долину в таком расположении духа, вечером я достиг Мухаммедабада, столицы Дергеза.
   Население Дергеза тюркского происхождения, оно сформировалось из военных поселенцев, направляемых в эти места сменяющими друг друга властителями Персии. Они владеют здесь землей на феодальной основе и кроме взносов, примерно в шесть тысяч томанов (две тысячи четыреста фунтов), ежегодно отправляемых князю, губернатору Мешеда, провинция не платит иной дани. В обязанности хана входит содержание корпуса нерегулярной кавалерии примерно в тысячу человек для охраны границы. Их он обеспечивает лошадьми, оружием и едой, но только в дни службы, за которую каждому воину придан клочок земли. Должность хана наследная и принадлежит одной семье, во многих отношениях он никому не подчиняется. Я нанес хану визит вскоре после прибытия, и был принят весьма учтиво. Я несколько удивился, не найдя в нем ни капли энтузиазма по отношению к русским, чем отличались все жители пограничной полосы. Он смеялся в ответ на страхи, выражаемые многими крестьянами, что туркмены захватят Дергез, если русских остановят под Геок Тепе. Казалось, он не сомневался, что вполне способен защитить себя от любой силы, которую могли бы выставить туркмены, эта его уверенность заметно отличалась от тех настроений, которыми были охвачены чистокровные приграничные персы. Он удивлялся тому, как медленно продвигались русские, и заметил, что текинцы, в данном случае, выказывают более боевой дух. Я предположил, что русские желали обезопасить свои коммуникации, и что, таким образом, хотя общая численность оккупационных сил составляет двенадцать тысяч человек, в деле, вероятно, могли принять участие не более пяти тысяч. "Пшоу, - отозвался хан, - имея пять тысяч даже таких всадников, как мои, я бы разбил ахалтекинцев в пух и прах." Пожалуй, это было довольно разбитное хвастовство, но оно показывало, что мой хозяин не имел столь низкого страха, поголовно присущего своим соседям, - коренным персам. И вправду, я убедился перед отъездом из Дергеза, что его население в набегах на соседей ничуть не уступает текинцам. Набеги происходят почти ежедневно, и невозможно сказать, кочевники или шахские подданные дергезли чаще выступают в роли агрессора. Хан, хотя и был официально подчиненным Шаха, постоянно занимался угоном скота и охотой на головы своих соседей-текинцев, хотя эти любезности, казалось, серьезно не препятствовали постоянным связям между дергезли и кочевниками. Мелкие отряды все время направлялись на грабеж, и большая часть доходов хана - результат этих экспедиций. Головы отправлялись в Тегеран, почти так же, как древним саксонским королям приносили в счет дани волчьи головы. Пленных держали для выкупа, и эти виды добычи были также желанны, как скот текинцев. Не побоюсь сказать, что приграничные подданные Персии применяли более варварские приемы, чем даже их дикие соседи, и не берусь судить, где же на самом деле последние больше погрешили в этих бесконечных набегах, составляющих важнейшее занятие обеих сторон.
   Через несколько дней после визита я был приглашен ханом на прогулку в его загородный сад. Толпу слуг послали сопровождать меня, в персидском стиле, к месту встречи у городских ворот. Я увидел вождя за стенами в седле, с ним эскорт примерно в тридцать всадников. Вскоре я понял важность этой предосторожности, которая вначале мне показалась простой формальностью. Правитель имел также несколько специально приготовленных лично для него ведомых лошадей, на которых были тяжелые серебряные ожерелья с голубыми и красными каменьями. Украшения, щедро усыпавшие упряжь лошадей, резко контрастировали с простотой его собственной одежды, почти неотличимой от одежды главных слуг. Излишняя роскошь наряда не считается достойной мужчин, и персидская знать постоянно одевается, кроме чрезвычайных случаев, почти с нарочитой скромностью. Золотые кольца здесь никогда не носят, хотя иногда можно встретить драгоценные камни в неизменно очень скромной серебряной оправе. Генерал-губернатор Мешеда носит алмаз, который стоит, по меньшей мере, сто фунтов, заправлен же он в простое серебряное кольцо. Что касается мужчин-туркменов, они презирают все украшения, кроме перстня с печаткой, которые носят вожди, в чьи обязанности порой входит приложение печати к различным документам.
   Проскакав по долине около часу, мы прибыли в ханский сад. В середине его беседка, где был расстелен ковер, на который сели мы с ханом, а также некоторые его братья и племянники. Согласно неизменному обычаю, подали очень крепкий зеленый чай. Один из слуг вез в двух круглых, похожих на литавры(274), коробках, подвешенных с каждой стороны седла и покрытых малиновой тканью с вышивкой, обычный дорожный набор вождя. В округлом ранце того же цвета, висевшем, как курдский щит, у него за спиной, находились оловянные тарелки и блюда. Мы поразвлеклись немного в беседке, рассматривая окрестности в ханский полевой бинокль, и отдали должное довольно богатой коллекции огнестрельного оружия; не знаю, где и как он это все набрал. Не обошлось и без стрельбы в цель; хан сделал около полудюжины хороших выстрелов с расстояния почти в сто ярдов. Когда прогулочным шагом ехали домой после обеда, прискакал вооруженный всадник и сообщил, что в долине орудуют туркмены, которые пытаются угнать скот. Мы сразу заметили крестьян, в неистовой спешке направлявших свои отары к городу, а вскоре смогли различить и налетчиков, числом около ста пятидесяти, кружащих разбросанными группами, как коршуны. Ближайшие были не дальше мили от нас. Хан издал ряд срочных приказов, направив в разные стороны несколько посыльных, после чего мы поспешили к городу. Через считанные минуты с караульных башен вокруг поднялись сигнальные столбы дыма, призывающие всех приверженцев хана, рассыпанных по округе, срочно седлать и мчаться в город. Не прошло и часа, как в городе собралось войско примерно в шестьсот человек. Теперь я мог понять значение бесконечных полевых башенок и стен, о которых поначалу думал, что их необъяснимо много. Хан направил три-четыре сотни всадников в погоню за грабителями, которые захватили шестьдесят голов крупного скота и более сотни овец и направились вместе с добычей в пустыню. У текинцев, однако, была хорошая фора, и пока несколько человек гнали скот по узким тропам, неудобным для кавалерии, основной отряд вступил в бой и успешно прикрыл их отход. Преследователи, видя, что, кроме тяжелых потерь, их ничего не ждет, после короткой перестрелки вернулись, захватив четыре лошади налетчиков. Текинский набег был совершен довольно крупными силами, обычно в этих краях на дело идут двадцать-тридцать человек. Хан, казалось бы, воспринял случай как совершенно заурядный, но для меня набег послужил наглядным примером незащищенности жизни и собственности на приграничной территории.
   В самом деле, до сих пор я не имел адекватного представления о реальном положении вещей. В течение нескольких дней пребывания здесь, туркмены провели три более-менее успешных рейда, почти к самым воротам столицы провинции. Нельзя выйти на полмили, а то и меньше, из укрепленных селений, без риска быть захваченным этими, казалось бы, вездесущими шайками. Я не понимаю, как можно пасти скот и вести другие фермерские работы, даже если пастухи и земледельцы находятся под защитой сторожевых башен, расставленных по долине как кегли в кегельбане. Проведение набегов и отражение их кажется ежедневным занятием здорового мужского населения с обеих сторон.
   Текинцы, обычно, засылают десанты с целью угнать скот, лошадей и верблюдов; но не отказываются и от пленных. Все же, систематический захват людей не проводится столь широко, как это было раньше, до закрытия русскими рынков работорговли в Хиве и Бухаре. В хозяйствах туркменов рабами не пользуются, и мужчин угоняют только в надежде на получение выкупа. Это, однако, перестало быть очень выгодным делом. Приграничные крестьяне не богаты, и можно долго ждать, пока родственники и друзья пленного соберут хотя бы небольшую сумму. Тем временем пленные, на одном питании, обойдутся захватчикам дороже, чем сумма выкупа. Применять их как пастухов совершенно бесполезно, ведь они получат слишком хорошие шансы на побег, так что приходится держать их в заключении и в цепях. Очень часто, когда у персов накапливалось много пленных, туркмены угоняли несколько дергезли, чтобы обменять их на своих сородичей. Во время моего визита в Мухаммедабаде находилась полудюжина туркменов, захваченных в разное время и ожидающих освобождения. Они были все надежно закованы, у каждого на шее железный хомут и железное же кольцо на поясе. С того и другого свешивались цепи, образованные из звеньев длиною в фут, прикрепленные к запястьям и к лодыжкам, наподобие тех, что носили французские рабы-галерщики. Оковы эти не снимают ни днем, ни ночью. Один из пленных, довольно крепкий молодой человек, провел в плену уже больше двух лет, и, хотя только тридцать томанов (двенадцать фунтов стерлингов) запрашивалось в качестве выкупа, никто не хотел за него платить. Другой, уроженец этого города, был угнан туркменами много лет назад, осел и женился у ахалтекинцев. Уже в качестве натурализованного туркмена он принял участие в набеге на персидские земли и попал в плен; его держали до выкупа, как других.
   Я спросил правителя Дергеза, нес ли хоть кто-нибудь ответственность за эти набеги, или высказывал ли он когда-либо претензии туркменским вождям по поводу набегов их подданных. Он ответил, что часто делал это, и что порой, после некоторых кровопролитных набегов, вожди, чьи люди непосредственно в них участвовали, слали ему в подарок лошадей или ковры в качестве компенсации. Строго говоря, однако, он не считал вождей ответственными за действия их соплеменников, совершавших набеги для удовлетворения своих собственных желаний, не беспокоя уважаемых ханов просьбами позволить им тот или иной рейд. Идея о возложении ответственности за подобные действия на вождей была совершенно не по вкусу правителю, он куда как предпочитал систему ответных набегов на территорию нарушителя. В самом деле, один из его людей позднее заверял меня, что как для него, так и для хана не будет ничего хорошего, если в один прекрасный день эта система перестанет действовать в результате русской оккупации. Он признал, что туркменские рейды наносят значительный ущерб его людям, но он, в общем, полагал, что этот ущерб можно возместить ответными экспедициями. Прямо перед моим прибытием в Мухаммедабад, дергезли пригнали около пятнадцати тысяч овец, которых продавали по восемь-десять франков за голову по всей провинции. Такая добыча внесла значительные поправки во взаимные счета с туркменами, даже если компенсация была не совсем соразмерной. Действительно, все выкупы за пленных шли хану, как и немалая часть другой добычи, в то время как потери ложились ярмом на простой народ, - положение вещей, которое сподвижники хана считали вполне удовлетворительным. Хан, сказал он, потерял бы, по меньшей мере, три тысячи томанов своего дохода в случае прекращения мародерств.
   Если таковы понятия персидских должностных лиц, трудно ожидать от текинцев иного подхода к грабежам, которые столь препятствуют прогрессу в Центральной Азии. Попросту говоря, обе стороны искренне одобряли эту практику. Угон скота и связанная с этим борьба, в представлении как туркменов, так и персидских тюрков, совершенно такое же респектабельное и гораздо более волнующее занятие, чем охота на лис в охотничьих угодьях Англии. Без всякого сомнения, вожди могли бы успокоить своих людей с помощью центрального правительства, но они не выказывают склонности вмешиваться во вкусы населения. У текинцев не было целенаправленной силы, которая могла бы остановить набеги, а общее настроение нации склонялось прямо в противоположную сторону. Авторитет каждого вождя опирается на добрую волю соплеменников и выбор курса действий зависит от совета аксагалов, или белых бород, которые, перед принятием решения, в свою очередь, должны заручиться поддержкой большинства общины. Благосостояние вождя определяется его собственными стадами и отарами, он не получает никакой дани или налога с населения ни прямо, ни косвенно. Власть его зиждется на личном влиянии, которое часто зависит от того, насколько умело проводит он набеги; и в его распоряжении нет никаких возможностей помешать подданным, даже если бы он и хотел, участвовать в налетах, которые общественное мнение давно признает за лучшее и наиболее похвальное занятие для здоровых мужчин. Какая бы сторона не обвинялась более за систему бесконечных грабежей, широко распространенных вдоль персидской границы, нет никакого сомнения, что для развития воистину великих ресурсов Центральной Азии очень важно их прекращение. С чистыми торговыми путями, безопасными связями, былое процветание страны может легко возродиться и возрастет в десятикратном размере. Плодородие большинства почв очень высокое, если судить по тому, что я уже рассказал о приграничных провинциях Персии; а минеральные ресурсы, думаю, не менее богаты. Прекращение разбоя может быть достигнуто только при подчинении кочевников власти сильного правительства. Такую попытку, правда, неудачную, сделала Персия. В ранние годы правления нынешний Шах предпринял завоевание Мерва, но экспедиция была совершенно рассеяна яростными воинами долины. Два месяца после этого текинцы занимались сбором оружия, брошенного сломленными иноземцами, в том числе тридцать единиц артиллерии остались существенным трофеем после их поражения. Только Россия в настоящее время, кажется, в состоянии смирить грабительские инстинкты кочевников, и, думаю, ее правители понимают важность этой задачи. Они остановили работорговлю, которая велась раньше в Хиве и Бухаре, и, говорят, продвижение русских привело уже к освобождению от рабства ни много ни мало сорока тысяч персов. На самом деле, богатые туркмены все обязаны своим благосостоянием этому виду человеческой деятельности, и его подавление во многом примирило персидское население с дальнейшим продвижением московитов. Как все закончится, трудно предвидеть. Захват русскими ахалтекинцев, конечно же, будет выгоден, в коммерческом смысле, как Персии, так и Центральной Азии. В других отношениях на эту ситуацию могут существовать различные взгляды, в зависимости от темперамента и наклонностей разных людей. Вопрос о персидской "границе" наверняка возникнет рано или поздно. Я уже говорил о смутных взглядах на этот предмет самого правительства персов, и личное изучение на месте убедило меня, что Сипах Салар имеет серьезные основания для отказа установить точные границы владений своего повелителя. За Дергезом лежит район, населенный туркменами, которые выражают некую номинальную подчиненность Шаху, с тем, чтобы избежать нападок приграничной тюркской кавалерии. Жители некоторых сел платят дань зерном; других просто считают персидскими подданными, чтобы можно было возложить на вождей ответственность за поведение населения. Когда одно из приграничных племен покидает свое место, или отказывается платить дань, то границы сужаются. Когда племя, ранее независимое, считает выгодным для себя признать верховенство Шаха, границы снова расширяются. Если когда-то твердо установится российская власть вместо текинской, нетрудно предсказать, кому будет выгодна такая расплывчатость границ.
   Во время моего пребывания в Мухаммедабаде, бывало, привозили пленных туркменов; их помещали в тюрьму, чтобы не сбежали. Желая посмотреть, как с ними обращаются, я посетил место заключения, глиняное строение, охраняемое двумя или тремя болезненными худыми тюремщиками, которые сразу впустили меня. В комнате, примерно в десять квадратных футов, на земляном полу сидели на корточках девять человек. Трое - жители города, отбывающие наказание за какие-то проступки; остальные - пленные туркмены, большинство из которых пойманы прошлым днем, при попытке угона скота. Они люди пожилые, трое из них с бородами, длинными орлиными носами и черными глазами, в то время как двое других выделялись ровными носами, серыми глазами и лицами истинно татарского типа, почти без бород. Последний тип наиболее присущ кочевникам, а орлиные черты и густая борода указывают на примесь персидской крови. Все выглядели очень удрученными и одеты были в лохмотья, верхняя одежда отсутствовала. Ясное дело, захватчики сняли с них все ценное. Железные хомуты вокруг шеи были присоединены к массивным железным цепям, что и являлось единственным препятствием к побегу, поскольку сама тюрьма довольно ветхая. Шестой туркмен, молодой парень, находящийся в тюрьме уже более двух лет, казалось, был безразличен к своему плену. Насколько я понял, за таких пленных, рано или поздно, друзья, как правило, вносили выкуп. Обычно за пленных дают лошадей, но порой платят и деньгами. Жены пленных, в обмен на свободу мужей, часто жертвуют личными украшениями, особенно бесчисленными серебряными монетами, которые носят на волосах и одежде. Деньги эти присваивает себе хан, совершенно не делясь со своими людьми, которые получают премию в десять франков за каждого пленного, и пять - за голову.
  
  
  
   МУСУЛЬМАНСКИЕ СТРАСТИ
   С месяцем мухаррам пришло время ежегодных мусульманских служб; каждый день группа профессиональных артистов дает всенародное представление религиозной драмы об убиении имама Хуссейна, или, точнее, одну сцену пьесы, время действия которой растянуто на несколько дней; любое событие играется с максимально возможными подробностями. В крупных городах неверующим разрешается находиться в числе зрителей, дипломатические представители и другие важные гости часто приглашаются специально, но здесь, на самой окраине цивилизации, присутствие кафира на мусульманском лицедействе было бы, естественно, также неприемлемым для закоренелых местных исламистов, как в самой мечети. Однако, по особой благосклонности хана, я получил приглашение на одно необычное лицедейство перед самым его началом. Рядом с местом представления меня буквально взяла в кольцо полудюжина ферашей, или дворцовых слуг, у каждого из которых была в руках длинная очищенная палка; они подвели меня к хану. Это - необходимая официальная церемония, так как иначе мое присутствие могло нанести обиду.
   Пройдя по открытому месту, которое служило сценой, я увидел хана вместе с родственниками и главными чиновниками, устроившихся на несколько приподнятой платформе из глины и кирпичей рядом с древними городскими воротами. Базарная площадь, окруженная караван-сараями, образовала собой театр. На ней было около трех тысяч зрителей. Слева от нас размещались женщины, одни сидели в четыре ряда на земле, другие стояли сзади, укутанные с ног до головы мантиями из миткаля, крашеного индиго, в которых выглядели как сонм приведений на сцене, когда за кулисами зажигают голубой огонь. Против них, в том же порядке, располагались мужчины, в большинстве своем одетые в характерные для приграничного населения овчинные халаты лимонного цвета. Местами попадались красно-оранжевые рубашки тех, кому довольно прохладный воздух оказался нипочем, и, кроме всего прочего, целое море загорелых бородатых лиц и огромных гренадерских шапок из черной и коричневой овечьей шерсти. В некотором отдалении за ними, на вершине полуразрушенной глиняной стены караван-сарая, устроились более знатные женщины, числом около ста, среди них и родственницы хана. Вне открытого места было много верховых, с ружьями за спинами, ножки вилообразных подставок которых, выдвинутые на фут вперед дула, придавали всадникам вид работников, прискакавших с заготовки сена. В центре арены - два тополиных столба, на расстоянии в шесть футов друг от друга, крепкая конская перевязь из верблюжьего волоса протянута между ними на высоте четыре фута над землей. Рядом - куча прочных ивовых прутьев, что применяют при наказании палочными ударами. Чуть поодаль, на высоком троне, сидел длиннобородый мулла в белом тюрбане. Там было что-то вроде деревянной платформы с тремя ступеньками, примерно на таких жители Востока спят на свежем воздухе в жару, на ней стояло довольно прозаичное кресло. В нем сидел помпезного вида человек, облаченный в кашмирские шали и огромный тюрбан древне-курдского образца, какие можно встретить сейчас на головах последователей шейха Обейдулла под Баязидом. Несколько похожего типа человек и два мальчика в возрасте около двенадцати лет, сидели позади него на длинной деревянной скамье. С ними был артист, одетый в женский наряд и плотную чадру; но он явно забыл снять пару огромных коричневых кожаных ботфортов. Шел третий день представления, и, поскольку я никогда не держал в руках текста пьесы, то, естественно, находился в совершенном неведении, какой именно эпизод трагедии должен был играться. Вышеприведенными строками я начал иллюстрацию того, как подобные мероприятия проводятся на дальней границе, а также примера наиболее натуральной игры, какую я когда-либо видел. Не помню, чтобы мне приходилось наблюдать в театральном представлении настоящее наказание, тем более с такими шокирующими жизненными подробностями, какие постановщики сочли необходимыми для удовлетворения запросов дергезской аудитории, не в полной мере знающей суровую реальность. Там был воин в кольчуге и в заостренном шлеме с мечом и щитом, кажется, неизменный персонаж этих представлений. В данном случае он был жертвой, чей кровавый конец приковал внимание зрителей.
   Главная тема представления, - борьба между теми, кого мы сегодня называем шийа и сунни, справедливость или несправедливость превосходства Омара над Али в халифате. Насколько я мог уловить из диалога на джагатайско-татарском(275), человек в кресле на платформе был Хуссейн, а человек в шлеме - его знаменосец и защитник, сторонник доброго имени Али. Он спел, а точнее, монотонно проговорил нараспев несколько длинных сентенций, после чего поднялся на платформу и встал на колени для получения благословения человека в кресле, который, в свою очередь, тоже встал на колени, чтобы получить ответное благословение. Потом человек в шлеме вскочил на лошадь, введенную по ходу пьесы, и сделал вид, что отправляется в поход, а Хуссейн сошел со сцены. В то время два новых героя прибыли верхом, один из них был, очевидно, типичный суннит, а другой - его правая рука, главный палач. Типичный суннит издал несколько приказов голосом полевого офицера, командующего движением батальона, почувствовалось нарастание общей тревоги, в апофеозе которой герой в шлеме вернулся из похода и вызвал палача на поединок. Прежде чем вступить в бой, он несколько раз обнял двух маленьких мальчиков, видимо, близких родственников. Его реплики в разговоре с ними вызвали взрыв сожаления среди зрителей. Это одна из самых любопытных черт представления. Женщины издавали короткие редкие стоны, которые, прорываясь из-под многих сотен плотных накидок, точно воспроизводили эффект взрыва смеха, какой можно услышать в зрительном зале европейского театра в момент кульминации бурлескного абсурда. Действительно, когда я впоследствии услышал выражение радости той же аудитории, звуки, вызванные противоположными чувствами, оказались, тем не менее, такими же. Зрители-мужчины ничем не выражали своих чувств, а, скорее всего, и не имели их, хотя считалось хорошим тоном, не только в качестве поддержки главной идеи представления, но и как комплимент актерам, вытаскивать платки и прикладывать к глазам. У хана была большая белая салфетка из дама(276), очевидно, специально приготовленная для этого случая; но раз я поймал его на том, что в самый трагичный момент, прикрывая лицо платком, якобы для вытирания слез, он что-то вполголоса говорил брату, при этом оба неприлично хихикали. Пока тянулся длинный диалог между рыцарем с острым шлемом и палачом, нас развлекли зрелищем наказания человека прутьями до смерти; самое интересное, что те, которым доверили выбить дух из преступника, были людьми, которые ежедневно выполняют эти обязанности в жизни; используемые прутья были точно таких же размеров и вида, что применяются при наказании палочными ударами. Этот эпизод продемонстрировал любопытную черту восточного поведения, которую мало кто из европейцев имел возможность наблюдать, а именно то, как жена выказывает свое уважение и любовь к мужу. Артист в чадре и в сапогах сыграл роль жены человека, подвергнутого наказанию. Прежде чем несчастного привязали к столбу, она выступила вперед и кинулась под ноги, коснувшись лбом земли. Потом обошла сзади, целуя его плечи, и снова распростерлась перед ним. Во время пьесы было показано еще несколько примеров брачного этикета, и из всех этих случаев можно сделать вывод, что жене следует обойти вокруг мужа полный круг, прежде чем встать перед ним. Это, однако, был просто второстепенный эпизод в ожидании наступления ключевого события, то есть битвы и последующей казни. Палач, главный злодей в пьесе, ростом был больше шести футов, несмотря на то, что его маленькая голова, очевидно, вследствие какого-то заболевания позвоночника, глубоко посажена между огромными плечами. На нем пара длинных сапог из бычьей кожи, загнутых выше колен в виде колокольчика, что в Европе считалось бы настоящим "театрализмом". Здесь это деталь повседневного костюма. На голове - красный платок из хлопка, но не как тюрбан, а скорее как повязка при ранении, он низко закрывал лоб до густых бровей. Даже без круглого медного курдского щита и кривой восточной сабли он выглядел таким свирепым человеком, которого я никогда не встречал ни на сцене, ни в жизни. Шиитская драматическая справедливость не могла ни на секунду позволить, чтобы такой человек сразился один с последователем Али, поэтому он призвал себе на помощь трех других неприятного вида персонажей, каждый из которых сильно походил на него, и затем началась "свалка". Самым интересным в этой сцене был показ преимуществ использования маленького курдского щита и кривой восточной сабли в поединке. Из восточных народов, я думаю, курды наиболее увлечены столь примитивным видом боя. Действительно, только у курдов и нескольких афганских переселенцев в Мешеде и Кучане я встречал такие щиты, применяемые в деле. Мы насладились всевозможными искусными приемами поединков; просто как образец атаки и защиты это было вполне стоящее зрелище. Затем последовали многочисленные попытки безоружных противников защитника Хуссейна, бегающих вокруг, опутать или хотя бы запутать его веревкой. Наконец он провалился, как по волшебству, сквозь землю, в заранее приготовленную яму, которую мы до сих пор не замечали. Яма эта, я полагаю, заменяла колодец, в котором укрывался настоящий герой. Теперь начались попытки выкурить его оттуда запихиванием зажженных метел с длинными ручками в отверстие, но эта уловка не удалась и, в конце концов, его вытянули веревками и подвели на суд злого человека, который отнюдь не шепотом распорядился о немедленной казни. Плененного героя затем привязали, как Мазепу(277), к лошади, и, проведя несколько раз вокруг арены, наконец, добрались до сцены наказания. Его сняли со спины лошади и протащили волоком целых пятьдесят ярдов к воротам караван-сарая. В данном случае кольчуга пригодилась, предохранив его и одежду, поскольку земля вовсе не была гладкой, как каток, а наоборот, усыпана камнями и осколками гончарных изделий. Через несколько мгновений он показался на крыше караван-сарая среди дам, в сопровождении стражи и палача, и в течение четверти часа молил о пощаде. Сделано это было великолепно и вызвало, как и раньше, многочисленные возгласы горьких переживаний среди женщин, мужчины же пустили в ход свои носовые платки. Наконец, его свесили со стены вниз головой и блеснули орудия убийства. Суть этой казни заключается в порезе глотки кривым ножом с последующим отделением головы от тела тем же инструментом. Актеры устроили все так, что, в то время когда тело и ноги жертвы оставались на виду, голову совсем не было видно. Конвульсивные судороги конечностей были сыграны замечательно, а потом живой человек был искусно подменен чучелом с обезглавленной кровоточащей шеей. Оно было моментально опущено на землю на веревке и, когда его волокли к центру арены, продолжало дергаться и лягаться. Внутри безголового чучела находился маленький мальчик, который и управлял движением конечностей. Чучело, все еще извивающееся в ужаснейшей манере, было подвешено в центре каната, растянутого между двумя столбами, вкопанными в землю; началась кульминация представления, потрошение тела. Из груди и живота чучела были изъяты легкие, сердце и кишки недавно забитой овцы. Палач вскрыл "тело" своим кривым ножом и, выдирая один за другим продолжавшие кровоточить органы, с выражением дикого восторга швырял их на середину площадки. Этой кровавой сценой завершилось дневное представление; зрители, до сих пор соблюдавшие образцовый порядок, хлынули в разные стороны, и я потерял из виду кровавые останки. Действие было продолжено утром, а также и в следующие несколько дней, но полностью этот длинный спектакль не мог быть показан, потому что в городе не было ни одного человека настолько богатого, или, во всяком случае, склонного оплатить расходы расширенного представления. До этого момента их оплачивал хан.
   Сразу после окончания представления началось еще более удивительное зрелище - религиозные танцы. Двенадцать мальчиков в возрасте от восьми до четырнадцати лет, облаченные в длинные рубашки из чистого набивного ситца с темными платками на шеях, концы крест-накрест на груди и завязаны на пояснице, скинули свои папахи из овчины, оставшись только в маленьких, плотно сидящих шапочках. Некоторые из мальчиков были довольно красивыми. Лица очень женственные. Действительно, в длинных платьях из набивного миткаля, они легко могли сойти за прехорошеньких девочек. В каждой руке сжимали по круглому куску дерева около четырех дюймов в диаметре и двух в толщину. Восемь мальчиков встали вокруг четырех, которые тягуче напевали что-то об Али, Хуссейне и Хассане. Они медленно поворачивались друг к другу, стуча кусочками дерева, как испанскими кастаньетами, вытягивая руки во всю длину то прямо перед собой, то назад за голову, в соответствии с ритмом пения. Через две или три минуты пение ускорилось, и мальчики начали совершать движения похожие на фигуры вальса, проходя полный круг в четыре такта, каждый из которых отмечали ударом кастаньет. После целого круга они снова переходили на марш, в должное время возвращаясь к вальсу, если можно так это назвать. Пока дети танцевали вышеописанным образом неподалеку от места, где сидели мы с ханом, мужчины в некотором отдалении от нас были заняты пластикой иного рода. Около шестидесяти человек встают в линию, каждый держится левой рукой за пояс соседа; правая рука остается свободной. Таким образом составленная цепь приступает к быстрому движению, ведет ее человек на правом фланге. Каждый танцор делает размашистый шаг левой ногой вперед и влево, сразу подпрыгивая на той же ноге. Затем следует размашистый шаг правой ногой вперед и вправо, с другим прыжком. При всяком шаге и прыжке танцор ударяет себя правой рукой в грудь, выкрикивая "Хуссейн! Хассан!" Каждый выбрасывает свое тело вперед так, что кажется, будто он тянет следующего за собой. Все представление напоминает какой-то сумасшедший канкан, исполняемый столь быстро, что танцорам едва хватало воздуха для скандирования с нужной скоростью имен двух благословенных имамов, ради которых они так себя изнуряли. Когда какой-то танцор валится с ног, он покидает цепь, но к хвосту змейки, кружившей по арене, которая недавно служила сценой, постоянно цепляются новички. Общее впечатление таково, что все время танцевали одни и те же люди, поскольку главная фаланга оставалась неразрывной часами. Долго еще после того, как солнце село, и я удалился в свои покои, даже в десять часов вечера, ритмичные глухие крики "Хуссейн! Хассан!" резали мне слух. Ни в одной части мира, где приходилось бывать, я не видел, чтобы религия приобретала формы ритмической гимнастики, кроме как в Мухаммедабаде и Испании. В последней религиозные танцы праздника Corpus Christi(278) весьма известны, и путешественник в западных провинциях не преминет отметить похоронные танцы крестьян. Без сомнения, физическое выражение чувств в Испании имеет восточное происхождение, как и столь многое другое из того, что существует в этой стране.
   В связи с шиитскими празднествами на границе с Ахал Текке можно отметить одну необычную особенность, состоящую в том, что, как ни привыкли жители к ежегодному показу трагичной судьбы Хуссейна и его последователей, зрители порой так распаляются при виде жестокой расправы, совершаемой над священными персонажами, что не могут удержаться, вскакивают и избивают артиста, играющего роль злодея. Известны случаи, что в последний день театральных представлений, когда Хуссейн попадает в беду, палач погибает от рук обезумевших зрителей. Здесь, в Мухаммедабаде, в дни моего визита, произошла умеренная вспышка такого рода. Когда игрался эпизод избиения двух детей Хуссейна, из зрителей вырвалось несколько туркменов-ахалтекинцев, сабли наголо, чтобы спасти детей; их пришлось останавливать и разоружать полудюжине ферашей. Из этого можно заключить, какое сильное влияние оказывают на впечатлительные умы импульсивных и безграмотных людей мусульманские "мистерии".
   На второй день представления имело место обычное количество скучных речей и печальных декламаций, наибольший интерес вызвал поединок между Аббасом, знаменосцем Хуссейна, и одним из врагов. Аббас в ходе поединка теряет обе руки и продолжает драться, держа меч зубами. После этой сцены начинаются танцы, те, что я уже описывал. Я забыл, однако, упомянуть, что у самых молодых танцующих мальчиков тянулись из макушек бритых голов через затылок к шее тонкие переплетенные волосы, по сути, настоящие "косички". Они, я полагаю, представляют собой приспособления, за которые ангел Гавриил мог бы ухватиться в случае, если в своем путешествии с земли в рай они соскользнут с узкого моста Аль-Сират, и окажутся перед лицом опасности провалиться в ад. У мальчиков постарше таких косичек не видно, вместо них - густые хохолки волос. Наиболее специфическая часть последующих церемоний заключалась в наложении епитимьи на самих себя, самоистязании некоторых из наиболее преданных членов паствы. Полдюжины человек, двое из которых довольно крепко сложенные мужчины, а остальные юноши от шестнадцати до восемнадцати, подошли близко к тому месту, где мы сидели, и, расположившись в кружок на корточках, торопливо содрали одежду по пояс. Затем, с криками "Хуссейн! Хуссейн!" они принялись сильно лупить себя ладонями в грудь. В короткое время их охватило какое-то безумие, и появился на свет инструмент пытки. Он состоял из короткой железной ручки, на конце кольцо, с которого свисала полудюжина железных цепей, длиной восемь или девять дюймов. Каждое звено этих цепей было, по меньшей мере, в полтора дюйма. Инструмент, по сути, являл собой железную плеть. Когда песнопение стало быстрым и яростным, один из мужчин схватил эту плеть и, ударив ею несколько раз себе по лицу, начал хлестать себя по плечам так быстро, что взгляд едва успевал за его движениями. Каждый, совершив самоистязание столько, сколько мог вынести, передавал инструмент соседу, который делал то же самое. Плечи одного из юношей были разодраны и кровоточили, такова ярость его епитимьи. Все это делается в знак выражения печали по поводу смерти благословенного имама Хуссейна, который, вместе с Али, в умах мусульман-шиитов, кажется, совершенно отодвинул на задний план Мухаммеда. Действия дошли до таких крайностей, что хан вынужден был дать сигнал закончить представление. Прежде чем гости и друзья хана встали, им подали горячий черный кофе без сахара в обычных миниатюрных фарфоровых чашечках, помещенных в подставки, похожие на рюмки для яиц, чтобы защитить руки от ожогов. Два красивых кальяна, усыпанных драгоценностями были пущены затем по кругу в противоположные стороны.
   По специальному приглашению хана, я отправился смотреть заключительную сцену драмы мухаррама - ту самую, где имама Хуссейна убивают. Я уверен, что присутствие неверного среди зрителей в таких случаях обычно не предусмотрено; и я не мог бы и мечтать появиться там, если бы правитель не поручил двум помощникам сопроводить меня к месту пьесы. В этот последний день, в который мусульманские страсти достигли апогея, базарная площадь, где игрались предыдущие сцены, была уже слишком мала, чтобы вместить желающих. Все магазины в городе были закрыты, мужчины, женщины и дети стекались на пустырь за городскими стенами, где были проведены необходимые подготовительные работы. Как всегда, женщины разместились по левую руку, а мужчины по правую от маленького павильона, в котором находился хан и его друзья. Действия пьесы для непосвященных глаз и ушей практически одинаковы, кроме главного момента, который, видимо, всегда состоит в демонстрации убийства одного или нескольких персонажей. В данном случае жертвами были Хуссейн и один из его сыновей. Любопытная черта этой сцены - участие в ней франкского посла, который просит сохранить жизнь имаму; посла сопровождал лев. Это произвело фурор, а взрослые бородатые люди совершенно искренне оплакивали несчастья Хуссейна. По ходу пьесы хану два раза приносили свежие носовые платки для утирания слез. Повернувшись ко мне в момент, когда халиф Багдадский произносил наиболее грубый монолог о своих намерениях убить имама, он сказал со слезами на глазах: "Каков это харам заде!" Харам заде по-персидски буквально означает незаконнорожденный сын, но его общепринятое значение - вор, убийца, плохой человек. Наблюдая за отдельными зрителями, я очень часто видел, что выражения повышенного горя довольно показные; но в искренности чувств многих других не приходилось сомневаться. В этих краях люди имеют очень слабое представление о том, как выглядит франкский посол. В данном случае, он был одет совершенно по-персидски и выделялся только малиновой лентой через левое плечо. Что касается внешнего вида льва, то постановщик, кажется, еще более сбился с пути. Пока главные действующие лица, совершая караколи(279) тут и там, декламировали общеизвестные фразы, выражающие почтение внуку Пророка, я заметил странного типа, ползающего на четвереньках в центре арены. Выглядел он как шут гороховый, опрокинувший на себя горшок с красно-рыжей краской, коей перемазал длинную белую рубаху. Этот субъект собирал пыль и посыпал ею голову, что на Востоке является выражением большого горя. Я навел справки и получил информацию о том, что это лев, который, вместе с франкским послом пришел, чтобы обратиться в ислам, наблюдая за гордым поведением имама в предсмертный час.
   Вне всяких сомнений, трагедия полна пафоса и высокого чувства, хотя руками несчастных гастролеров, пьеса зарезана также жестоко, как и сам Хуссейн. Перед началом финального акта драмы произошло событие, невольно напомнившее мне о родине. Распорядитель театральных представлений, одетый в длинный ситцевый халат, взобрался на импровизированный помост и обратился ко всем собравшимся, напомнив им о благословенных имамах, а заодно и о себе и о своей компании. Хан заплатил актерам по двадцать кран (франков) в день за десятидневное выступление, но ожидалось, что и зрители не останутся в стороне. Хан показал пример, предложив пять кран. Это объявил во всеуслышание человек, занимавшийся сбором, он крикнул: "Хан дал пять кран". Потом человек на помосте призвал благословение Аллаха, Мухаммеда, Али и имамов на хана. Кто-то еще внес десять кран, после чего последовал град благословений. Затем какой-то несчастный слуга Аллаха, выглядевший довольно бедно, дал одну крану. "Да благословит его Господь!" - воскликнул оратор. Только когда взносы возрастали до пяти кран, следовал призыв к Мухаммеду и имамам. Порой давали две, три, четыре краны; и благословение произносилось в точном соответствии, по длительности и пылу, данной сумме. Полный человек в длинном халате, с веселым лицом, один из главных слуг хана, получал деньги, вручал сборщику и громко произносил сумму взноса и имя плательщика. Вслед за каждым благословением постановщика все члены труппы, так же как и все зрители, кричали: "Йа Али," - как бы подтверждая сказанное.
   После обычных кофе и кальянов, вставание хана послужило сигналом, что все закончилось, этот сигнал был подкреплен ферашами, или полицейскими, пролагавшими путь крепкими ивовыми прутьями, опуская их на спины мужчин и голые лодыжки женщин. Когда я покидал сцену вместе с ханом, мрачного вида неописуемый тип проскользнул ко мне сзади, и, тронув меня за плечо, сказал: "Сахиб, я - франкский посол." Очевидно, он считал, что присутствующий франк должен возместить ему в какой-то мере тяжелое испытание, которое он прошел, взяв на себя, даже на короткое время, столь жуткую роль.
  
  
  
   АТТОК. ПАДЕНИЕ ГЕОК ТЕПЕ
   После отъезда из Мешеда казалось, что все препятствия к проникновению в страну туркменов устранены. Я переписывался с Махтум Кули Ханом, вождем ахалтекинцев, и не был до конца уверен, что он преодолел колебания относительно целесообразности моего визита в крепость. Генерал-губернатор Мешеда дал мне официальный паспорт на дальнейшее продвижение, и я вполне рассчитывал, самое позднее через несколько недель, оказаться в Геок Тепе. Персидскую дипломатию, однако, трудно постичь, а русские агенты, опасаясь, что я намереваюсь принять активное участие в защите осажденной крепости, воздвигли препоны, задержавшие меня в Дергезе более чем на два месяца. Правитель этой провинции, Мехемет Али Хан, обращаясь лично ко мне довольно учтиво, наотрез запретил пересечь границу с Ахал Текке, несмотря на паспорт, полученный с такими трудностями. Ко мне была приставлена стража, чтобы я не ускользнул, и только после новых переговоров с Тегераном я, наконец, добился разрешения на выезд. Тем временем, я поддерживал довольно регулярную связь с текинским военным лагерем через проезжих, курсирующих оттуда в Мухаммедабад. Я также имел возможность изучить положение дел в самом Дергезе. Может показаться странным, что текинцы свободно передвигаются по территории Персии, имея в виду непрерывные угоны скота, о которых я уже говорил, но на это смотрели как на, своего рода, законное международное состязание, не особо нарушающее общественный порядок. Так, недавний набег, в результате которого пятнадцать тысяч голов туркменских овец и крупного рогатого скота были пригнаны в Дергез, организованный самим ханом провинции, и его людьми, и туркменами был воспринят не как враждебная военная акция, а всего лишь как заурядное частное предприятие. Вождь ахалтекинцев, с кем я говорил на эту тему немного позже, отнесся к моим словам с величайшим спокойствием и даже высоко оценил ловкость, с которой был проведен рейд. Он смотрел на это, по-видимому, совершенно так же, как купец в Европе расценил бы удачное предприятие торгового конкурента, но без возмущения и без, очевидно, мысли о том, что оно в какой-то степени аморально. Благодаря такому общественному мнению, не было проблем в налаживании тесных связей с воевавшими туркменами, хотя меня и не пускали на их территорию.
   Дергез, важность которого может значительно возрасти в случае закрепления русских поблизости, представляет собой неправильную овальную долину, простирающуюся с юго-востока на северо-запад, отделенную от других персидских провинций внушительным горным хребтом Аллах Акбар, или Хазар Масджид, а от Аттока и прочих туркменских равнинных земель - цепью низких холмов. Полоса земель за холмами, во время моего визита, была подвластна правителю Дергеза, поскольку местные туркмены признали власть Персии, но границы этой области, известной как "Атток", или "Подол", изменчивы. Длина провинции в пределах гор около семидесяти миль, ширина колеблется от двадцати до тридцати, гряда холмов делит ее в продольном направлении. Узкое ущелье, известное как "Сорок девушек", дает проход через эту гряду, а город Мухаммедабад, столица провинции, стоит приблизительно в трех милях от северного выхода из ущелья. По дну другого ущелья со страшно крутыми склонами Дергез связан узким проходом с кучанской долиной. Эта дорога непригодна для колесных экипажей любых видов, даже лошади с трудом преодолевают ее; и все же она остается единственным сообщением между провинциями. Вход охраняется фортом; но, хотя сама долина усеяна сторожевыми башнями, "Перевал сорока девушек" не имеет такой защиты у своего входа. Туркменские "чаппоу", или грабительские экспедиции, часто проскальзывают этим путем, и даже обходят Дергез по южному краю в менее защищенные провинции за горами. Первоначально Мухаммедабад стоял вблизи входа в ущелье, и, наверно, был эффективным барьером для таких набегов, но в настоящее время от его форта и крепостного вала остались только развалины. В Персии, вероятно, из-за каких-то предрассудков, город, однажды покинутый, никогда не заселяется вновь. Если война, голод или чума заставит население местности покинуть свои дома, - а такие события часто происходят на Востоке, - люди предпочитают, когда бедствие прекратится, построить новый город где-нибудь по соседству, нежели селиться на брошенном участке. На юго-востоке от Дергеза лежит область Келат-и-Надри, а за ней Сарахс, все три являются пограничными провинциями и подвластны, по крайней мере, номинально, юрисдикции генерал-губернатора Мешеда, чья власть простирается на весь Хорасан.
   Население этих приграничных провинций целиком тюркского, туркменского или курдского происхождения, чистокровных персов среди жителей почти нет. Тюрки - потомки поселенцев из Бухары и Хивы и являются более красивой расой, чем туркмены, чьи черты ближе к калмыцкому типу; если есть борода, то очень маленькая. Туркмены, даже когда отказываются от кочевой жизни и оседают на более-менее долгий срок как земледельцы, не хотят жить внутри укреплений. Их дома по форме являются имитацией разборных хижин, или аладжаков странствующего населения, и построены из камыша и глины. Архитекторы, которые находят черты предшествующих деревянных строений в перемычках и триглифах(280) Парфенона, могли бы заинтересоваться изучением этой первой стадии превращения кочевых жилищ в стационарные. Все население Дергеза, Келата и Аттока не превышает восьмидесяти тысяч - очень немного, право, учитывая размеры и плодородие страны. Весьма впечатляют, повсеместно в странах Центральной Азии, признаки некогда плотного заселения. Изобилуют развалины городов и сел, некоторые из них пару поколений назад были местами процветания, но теперь в них обитают лишь лисы и шакалы. Абиверд, наиболее продвинутый аванпост Аттока, был преуспевающим городом во времена Надир Шаха, а теперь дюжина пастухов джебре - единственные представители рода человеческого среди руин. Хивабад, построенный тем же энергичным тираном между Абивердом и Келатом, совершенно пуст.
   Вскоре после моего прибытия Мехемет Али Хан пригласил меня в инспекционную поездку в Лютфабад, столицу отдаленной туркменской области Атток, на краю огромной равнины, простирающейся до самой Хивы. В качестве необходимой предосторожности с ним было три сотни всадников. Пройдя по ущелью низкую цепь холмов, отделяющих Дергез от соседней страны туркменов, мы спустились во внешнюю долину близ Каирабада, туркменского села на восемьсот жителей, укрепленного в персидском стиле, как и все прочие селения Дергеза. При приближении нашей группы выступила депутация местных старейшин и приняла хана с особыми церемониями. Вперед вышел старик с подносом тлеющих угольков, и бросил их под ноги лошади со словами: "хош гельди" (добро пожаловать). Правитель выразил признательность за приветствие, одарив старика серебряной монетой. Говорят, эта форма приветствия присуща джебре. Затем расстелили ковры и подали пилав, который мы ели пальцами. После обеда мужчинам было приказано скакать наперегонки попарно. Победителю каждого забега давали небольшой приз. Лошади действительно красивые, в большинстве своем чистопородные туркменские скакуны. У них несколько узковата грудь и длинноваты ноги. Грива в общем небольшая, вероятно, из-за трения тяжелых войлочных попон. Они держат постоянную скорость и удивительно выносливы. Искусство верховой езды местных исключительно высокое. Всадники после гонок развернулись в линию для боевого смотра, эскадрон по фронту и летучие отряды по флангам. У всех - кривые восточные сабли и ружья. Последние разнообразны, но малоэффективны. У большинства - длинные тяжелые винтовки, чем-то напоминающие винтовки охотников Кентукки, но много и шаспо(281), а также несколько крупнокалиберных ружей, похожих на короткие дробовики. Униформы не было; поселенцы носили обычную одежду.
   Запрыгнув в седла, мы снова двинулись вперед, минуя Мир и Мианабад, в последнем из которых брат хана еще с двумя сотнями всадников присоединился к нам. В обоих селах нас приветствовали в стиле джебре. Вечером мы достигли Лютфабада(VIII) и устроились в цитадели на ночь. После ужина хан занялся особым видом ворожбы. Прежде чем приступить к выполнению своих инспекционных обязанностей, он отправил группу на алеман, или частный набег, и теперь очень хотел знать, какая судьба постигла его маленькое предприятие. Внесли "табличку судьбы" (фалл), которая представляла собой простую пластинку из необожженной глины, на ней расчерчен круг, деленный радиальными линиями на двадцать девять секторов. Три соломинки были положены наугад по секциям и хан, выбрав случайный сектор и считая от него влево, называл вполголоса буквы алфавита, громко произнося те, которые оказались под соломинками. Старый туркмен расшифровал результат, после чего заявил, что группа вернется завтра с добычей. Как ни странно, в основном это подтвердилось.
   Лютфабад, окруженный деревьями и укреплениями, хорошо смотрится издалека. Земли вокруг, являющиеся частью Аттока, спорные и неспокойные, однако ухожены, широкие полосы стерни указывают на то, что урожай прошлого года был велик. Там также виноградники и рощи деревьев на топливо. Ночами эти рощи бдительно охраняются, потому что текинцы, совершая чаппоу, отнюдь не прочь стащить несколько ослиных поклаж дров, если им не остается ничего другого. Несмотря на магометанство населения, широко выделывается вино и арак из винограда. Вино двух сортов, красное, с особым терпким привкусом, и темно-желтое сладкое, букетом напоминающее белую малагу, но, в общем, слишком приторное для столового вина. Арак выгоняют из отходов винных прессов, он просто ужасен. Вряд ли кто решится отведать его второй раз. На меня он подействовал как рвотное. В Персии люди обычно пьют спиртное исключительно из-за его возбуждающего действия, совсем безотносительно к букету. Держат арак в бурдюках, обмазанных смолой, как в Испании, что придает напитку особый запах зловонного козла и сильный привкус дегтя. Курение опиума также широко распространено в Хорасане, хотя совершенно неизвестно туркменам каспийского побережья, и многие жители имеют смертельную бледность и тяжелый свинцовый взгляд, характерный для законченных наркоманов. В целом, нельзя сказать, что воздержанность является отличительной национальной чертой племен, населяющих спорные персидские земли.
   Особенность в том, что, хотя спиртное употребляется свободно, считается дурным тоном упоминать о нем в обычных разговорах. Местные идут на сделку с совестью, не выполняя закон Мухаммеда о полном воздержании от спиртного, путем умолчания о запрещенных напитках на людях. Меньше деликатности в отношении применения опиума, который не стал прямым объектом запрещения Пророка, хотя западные моралисты и осуждают его использование. Я видел людей, совершенно спокойно куривших опиум в комнатах, которые мне приходилось занимать во время странствий. Шесть или восемь человек растягиваются на полу, голова к голове на подушках, тела, вытянутые как спицы колеса, располагаются радиально в стороны от центра. Маленький столик около фута в диаметре и шесть дюймов в высоту установлен между подушек, на нем стоит лампа, обычно из алебастра. Лампа заправлена маслом и покрыта большим стеклянным колпаком, в центр которого, прямо над пламенем вделана латунная втулка. Нижний край колпака слегка приподнят на трех подставках, для обеспечения притока воздуха к огню. Курильщик или его помощник держит на конце металлической шпильки кусочек опиума размером с горошину над лампой, осторожно размягчая его до нужной консистенции. Сама трубка представляет собой глиняный или металлический сосуд, по размерам и форме напоминающий грушу, с маленьким отверстием с одной стороны и полой деревянной трубочкой, примерно фут в длину, вставленной в более широкий конец. Кусочек подогретого опиума всовывается в боковое отверстие и протыкается шпилькой, а потом держится над лампой, в то время как курильщик вдыхает дым и пары через деревянную трубочку. Полудюжина затяжек приводит к сонному состоянию, после чего курильщик передает трубку соседу, откидывается на подушку и замирает. Пары эти очень вредные для того, кто не курит, и я часто сильно страдал, вынужденно находясь в комнате, где полным ходом шло курение опиума.
   Хотя хан и не знал об этом, я не был единственным европейцем в его свите. Через несколько дней после моего прибытия в Мухаммедабад, слуга-перс сообщил, что в караван-сарае остановился торговец-армянин из Индии. Чуть позже я навестил его, и, хотя черты лица были европейского типа, одежда и поведение прекрасно соответствовали его предполагаемой национальности. Он сказал, что принадлежит к армянской семье, осевшей в Калькутте в третьем поколении, там и выучил английский. Двое его слуг были вылитые армяне, и между собой и с господином часто разговаривали на хиндустани (282). Представился он как Хваджа Ибрагим, в Дергезе собирался покупать туркменских лошадей. В этой поездке он сопровождал хана. Через три недели нашего знакомства он сообщил мне, что его настоящее имя Стюарт, и что он майор пятой пенджабской инфантерии, и, будучи в отпуске, путешествует. Он очень хотел, как и я, пробраться в Мерв, но отказался от этого проекта, вконец устав от препятствий, чинимых персидскими чиновниками перед любым иностранцем, пытающимся попасть в страну туркменов. Он оставил меня в Мухаммедабаде через десять или двенадцать дней после нашего возвращения из лютфабадской экспедиции, и вернулся в Мешед, откуда отправился домой через Тегеран и Каспий, потому что его отпуск почти заканчивался, и не оставалось больше времени распутывать сложные восточные интриги. Впоследствии, когда я вернулся из Мерва в Тегеран, я встретил его в этом городе, он уже вернулся из Англии, чтобы вновь приступить к службе.
   Пшеница, ячмень и дыни - главные культуры, выращиваемые в Аттоке. По дороге мы видели везде крестьян в поле с грубыми деревянными плугами, только башмаки лемехов были железными. Борона в форме "┬" представляет собой просто ствол дерева с вставленным в него посередине шестом, который привязывали к волам. Волы повсеместно заняты в сельском хозяйстве, в то время как лошади служат исключительно средством передвижения. Каким бы селянин не был бедным, он владеет, по крайней мере, одной лошадью. Все крестьяне во время работ вооружены, каждый, кто шел за плугом или бороной, имел за спиной мушкет. Так что фермерство здесь - довольно боевое занятие. Здоровые мужчины выходят в поля, расположенные в некотором отдалении от дома, группами по десять - двенадцать человек. При первом же сигнале тревоги, волов спешно укрывают за стенами одной из укрепленных башен, которые в этих местах можно встретить через каждые двести-триста ярдов, и сами земледельцы укрываются в форте, чтобы защищать свою собственность мушкетным огнем. Форты снабжены по верхнему периметру бойницами, замаскированными выступающими плетеными сторожевыми башенками, обмазанными глиной, по форме несколько напоминающими гасители свечей. Отсюда поражающий огонь может быть обрушен на любых нападающих, посмевших приблизиться к скоту. У воров нет времени на раздумья и поэтому система защиты в целом очень эффективна, хотя, конечно, иногда фермеры-воины бывают застигнуты врасплох, и тогда им приходится расплачиваться более или менее крупными потерями скота. Как можно ожидать, селяне, таким образом привыкшие браться за оружие, сами не очень-то уважают чужую собственность. Действительно, одинокий путник наверняка будет ограблен, если не убит, оседлыми земледельцами, даже если он и понятия не имеет о кочевниках. Удивительно, как вообще может вестись сельское хозяйство в такой стране. Кроме прочего, в самом Дергезе нет рынка сбыта продукции сверх той, что идет на местные нужды. Нет дорог в густонаселенные провинции за горами; по всему Аттоку я встречал кучи рубленой соломы, гниющей на земле, в то время как в Мешеде она в цене. Неудивительно, что русские представители находят хороший прием, когда прибывают сюда для приобретения провианта и фуража. Когда однажды Западно-Каспийская железная дорога достигнет этой страны, объемы производства очень сильно возрастут. Возможности транспортировки продуктов на рынок и защищенность от грабителей придадут огромный стимул производству всех народностей - тюрков, курдов, персов и даже туркменов. С другой стороны, эти народы станут активными потребителями русских товаров, которые уже широко представлены на их рынках. Вполне можно предположить, что не в такие уж отдаленные дни миллионы обитателей будут жить в ныне столь малолюдных регионах, и процветание древних времен будет превзойдено современным развитием этого плодородного края.
   Хан остановился в Лютфабаде только на одну ночь, а наутро продолжил свою экскурсию в сторону Махтума, населенного особым племенем туркменов. Текинцы составляют часть населения Аттока, на землях, непосредственно примыкающих к пустыне. За ними - алили, а ближе к подножью Аллах Акбара осели махтумы. Село когда-то было крепостью, но махтумы позволили стенам разрушиться. Вокруг множество следов оросителей, в том числе и нескольких крупных каналов, что свидетельствует о былой плотной населенности. Мы сделали короткую остановку в Махтуме и в тот же вечер вернулись в Лютфабад, а наутро выехали в Мухаммедабад.
   Через день я получил приглашение посетить тюрьму и осмотреть пленного туркмена, недавно заключенного в нее. Ему прострелили бедренную кость пулей шаспо, и хозяева сильно сомневались, стоит ли держать его в тюрьме. Если он умрет, то, естественно, за него не получишь никакого выкупа, затраты же на питание и вовсе окажутся бесполезными. Меня спросили, сможет ли он поправиться, и после осмотра раны я объявил, что вероятность выздоровления высока. На земле рядом с несчастным пленным лежала страшная голова одного из его соотечественников, доставленная сюда вместе с ним, она оставалась необработанной. Тюремщики, как только я осмотрел этот ужасный объект, принялись свежевать его с таким бесстрастием, с каким повар ощипывает птицу. Спустя несколько дней мне стало известно, что раненому быстренько перерезали глотку, чтобы успеть отправить голову вместе с другими в Мешед. Этот факт дает представление о том, как относятся здесь к человеческой жизни. Самое странное в этом варварстве, - безразличие, с которым оно принимается обеими сторонами. Сам Мехемет Али Хан не только находится в дружеских отношениях с туркменскими вождями, приторговывая головами их соплеменников, но и, несколько лет назад, когда вынужден был бежать из своей провинции от шахских войск вследствие переворота, нашел убежище среди текинцев без каких-либо угрызений совести. Оказывается, он не испытывал никакого особенного страха, что друзья бесчисленных жертв его рейдов, как официальных, так и частных, отомстят ему, а те, видимо, вовсе и не таили злобу по отношению к нему за вышеупомянутые поступки.
   Через пару дней я получил, наконец, возможность начать мое долгожданное путешествие. Дело в том, что русские к тому времени завершили уже блокаду крепости текинцев, и их агентура была теперь совершенно безразлична к моему прибытию. Я отбыл из Мухаммедабада, кажется, шестнадцатого января, в направлении Дурангара. Там я получил известие о двух вылазках гарнизона Геок Тепе девятого и десятого января. План текинцев был выдан врагу, и в результате первую вылазку отбили, нападавшие понесли потери. Десятого почти все силы текинцев предприняли отчаянную атаку на передовые земляные работы русских и успешно очистили три из четырех линий траншей, раскинувшихся перед воротами города почти на тысячу ярдов. Два полевых орудия и несколько солдат попали в руки осажденных. Этот частичный успех, однако, не имел дальнейшего развития. Докладывалось о подкреплениях, находившихся уже на пути к передовой из Бами, где расположились основные силы русских, и было очевидно, что финальное сражение не заставит себя долго ждать. Прежде чем кольцо блокады замкнулось, большой отряд кавалерии покинул город и рыскал между Геок Тепе и Аскабадом. Эта сила была скована в то время благодаря таким характерным событиям. Хан Кучана, считая момент весьма благоприятным для того, чтобы обделать выгодное дельце, пока текинцы заняты защитой своей крепости, выслал чаппоу в сотню всадников для сбора кое-какого зерна, домашнего скота и лошадей, которые могли попасть под руку в окрестных туркменских селах. Наружные воины-текинцы, между тем, получили весточку о предполагавшемся визите и устроили настолько удачную встречу непрошеным гостям из Кучана, что ни один из них не вернулся домой; шестьдесят человек было убито, а сорок - взято в плен. Дело это, имевшее место двумя днями позже вылазки из Геок Тепе, конечно же, не уменьшало опасности моего путешествия, но, не имея обыкновения возвращаться с полдороги, я добрался до Калтачинара, последнего села, признающего власть Персии в этом направлении, недалеко от Аскабада. Не считая себя в достаточной безопасности на равнине, где я мог оказаться жертвой как русских авангардов, так и текинских воинов, я пробирался по склонам горной цепи, хотя подобное передвижение предоставляло лошадям большое
  неудобство. Кроме моих двух слуг(IX), эскорт из шести-семи вооруженных дергезли сопровождал меня; но все равно, по тем временам требовалась большая осторожность. На рассвете двадцать четвертого мы вышли на вершину горы Марков, примерно шесть тысяч футов над текинской равниной, не дальше чем в двенадцати милях от Геок Тепе. Полевой бинокль позволял легко видеть очертания туркменской крепости и основные позиции осажденных, но я находился слишком далеко, чтобы различить подробности. Я сразу понял, по дыму выстрелов и движению войск, что началась нешуточная атака, и с глубоким волнением ожидал ее исхода. Штурм русских приходился по направлению южной стены укреплений и, после явно отчаянного сопротивления, стало очевидно, что они добились там успеха. Толпа всадников беспорядочно высыпалась с противоположной стороны города и быстро разлилась по долине. Сразу же после этого проследовала масса разношерстных беженцев; жители покидали город. Туркменская крепость пала.
   Хотя дисциплина и лучшее вооружение русских одержали в конечном итоге верх над дикой храбростью кочевников, борьба действительно была очень упорной. От беженцев, с которыми столкнулся вечером того же дня и в последующие дни, я собрал много подробностей осады и ее завершения.
   Геок Тепе, должен заметить, не совсем верное обозначение местности, настоящее - Енги Шехер, или Новый Город. Название же Геок Тепе введено в обращение только в 1878, в начале русской компании на ахалтекинских территориях. Геок Тепе - вытянутое поселение в долине, простершееся на три или четыре мили к северу от нового города в пустыню, которая в этой местности близко подходит к горам. Почти все население Ахал Текке было
  сконцентрировано в Енги Шехере в пятидесяти-шестидесяти тысячах кибиток, рассыпанных в пространстве за стенами. Эти последние, из обычного необожженного кирпича, образуют прямоугольник в примерно восемь тысяч пейсов(283) по периметру и имеют в себе девять ворот. По три выхода из города на западной и северной сторонах, два - на восточной и один - на южной.
   В северо-западной части города расположен древний курган, известный как Денгиль Тепе; иногда так называют и весь город. Вдоль длинных сторон прямоугольника, - восточной и западной, - протекают два ручья, берущих свое начало в горах на юге и пропадающих на севере, в пустыне. Несколько мельниц приводились в движение этими ручьями, снабжающими город водой. Чтобы вода не пропадала зря, на территории города было сооружено много колодцев и водохранилищ. Напротив каждых ворот возвышалась большая насыпь для защиты их от артиллерийского огня. К ним подходили траншеи, достаточно прочные, чтобы выдержать любой огонь и обеспечить безопасное сообщение с крепостью, а высота насыпей делала штурм весьма рискованной затеей. Под укрытием насыпей текинцы тайно поджидали наступающих. При этом, однако, они имели определенные просчеты, к которым, пожалуй, можно отнести тот факт, что, вместо хранения запасов провизии внутри города, его припрятали в шахты, в основном, к востоку и к северу, всего в количестве едва ли достаточном на неделю (X).
   Русские начали операцию, выдвинув крупные силы в район местечка, называемого Кяриз Ягана Бахадур, в семи милях от Енги Шехера, в подножии гор. Оттуда они продвинулись в Урпагли, всего в двух тысячах пейсов от стен, где, установив несколько орудий, начали обстрел города. Однако, благодаря тому, что туркмены укрепили свои хижины блиндажами, обстрел этот не нанес им почти никакого ущерба. Несмотря на отчаянные вылазки, повторявшиеся до одиннадцатого января или около того, войска протиснулись в проход между горами и городом и окопались в Джолле Какшал, около пятнадцати сотен ярдов к востоку от стен. Отсюда, так же как и из Урпагли, двенадцать дней продолжался обстрел города, не сломивший, однако, духа защитников, хотя они теперь были практически отрезаны от внешнего мира. Вероятно, это их упорство, а также опасения русских, что из Мерва подойдут серьезные подкрепления, привели к решению не откладывать штурм. Двадцать четвертого началась массированная канонада из Урпагли по северо-западной, а из Джолле Какшал по юго-восточной частям города. Из последнего пункта выступили
  колонны штурмующих в направлении южных ворот восточной стороны города. Эти ворота были заминированы и взорваны. Штурм был встречен отчаянным сопротивлением, но в итоге оказался полностью успешным. Как только русские ворвались в город, текинская кавалерия покинула его. Земляные работы русских против северных ворот были разрушены при последней вылазке, здесь дорога к отступлению была открыта, и гарнизон воспользовался этим обстоятельством, когда сопротивление стало бесполезным. Толпы горожан последовали его примеру. Русские предприняли слабую попытку преследования отступавших, но паника быстро распространилась по долине. Со своего наблюдательного поста на вершине горы я мог видеть смятение среди жителей сел между Енги Шехером и Аскабадом, мужчины, женщины и дети, со своим скотом и пожитками, покидали дома и двигались по направлению к персидской границе. Невозможно было сказать, когда казаки доберутся до нас, поэтому, видя, что ахалтекинская война закончена, мы спешно повернули коней назад, в направлении Калтачинара. Толпы беженцев из павшей крепости уже запрудили все подходы к моменту моего приезда; продвигаясь среди них, я почерпнул много подробностей о сражении. Калтачинар, очевидно, не был безопасным местом, да и задерживаться в нем не было причин, так что со всей возможной скоростью мы отбыли из него утром в Аскабад.
  
  
  
   ЧЕРЕЗ АТТОК В КЕЛАТ - И - НАДРИ
   В Европе об Аскабаде часто говорили как о втором Геок Тепе, где текинцы могли бы закрепиться после падения крепости. Это совершенно не соответствовало действительности, поскольку город не был приспособлен к серьезной обороне, тем более против успешно наступавшего врага. В прежние времена Аскабад на самом деле имел престиж важного форпоста, но после захвата туркменами семьдесят лет назад пришел в полный упадок. Стены и башни города рассыпались, крыши домов обвалились, и только несколько семей кочевников-текинцев жили, а точнее, стояли лагерем среди развалин. Да и те, узнав о падении Геок Тепе, ушли на персидскую территорию, так что, когда я достиг города, он был совершенно пуст. С точки зрения военных интересов русских, расположение города идеально. Воды в избытке, окрестные заросли - обильный источник топлива; в целом, несомненно, что в руках новых хозяев он довольно скоро приобретет еще большую, чем прежде, важность. Аскабад, хотя и представлял для меня определенный приют, не мог служить местом для безопасной стоянки. Казаки-разведчики рыскали по долине, преследуя беженцев. Поэтому я поспешил отбыть, и как раз вовремя, так как авангард русских вошел в город в тот же день. Моя судьба была бы очень неопределенной, попади я в их руки, и, во всяком случае, дальнейшие исследования в Центральной Азии стали бы невозможными. В этой ситуации я принял решение следовать сразу в Мерв, и единственная надежда состояла в том, чтобы оставить русских далеко позади себя. В ту ночь мы расположились лагерем в горах, а на следующий день благополучно прибыли в Лютфабад, пройдя в общей сложности около пятидесяти миль.
   В Лютфабаде я узнал, что разведывательный отряд, вошедший в Аскабад в день моего отбытия, состоял из туркменов-йомудов, около двух тысяч которых находились на службе у русских в качестве нерегулярной кавалерии.
   Аскабад(XI) не оставался долго без более основательного гарнизона, чем отряд йомудов. Регулярный отряд в пять тысяч русских, шестнадцать орудий, прибыл вскоре, и не только занял город, но тут же приступил к его капитальному восстановлению. Этим актом завершился захват страны Ахал Текке, почти вся плодородная земля которой контролировалась теперь Россией. Махтум Кули Хан с костяком кавалерии, покинув Геок Тепе, отступил по направлению к теджендскому болоту. Для преследования войскам Скобелева пришлось бы продвигаться по персидской территории, либо по безводной пустыне. Существовала довольно большая неясность относительно того, какой путь он выберет и насколько широки захватнические планы русских. Что бы ни думали по этому поводу хан и его помощники, среди населения Аттока, как туркменов, так и тюрков, царило полное безразличие к вопросу о перемене власти. Они выражали сильное желание продавать зерно тем, кто заплатит за него, и были одинаково готовы считаться подданными царя или любого другого правителя. Требовалось только уважение к их вере. Мне запомнился старик, который спрашивал, собираются ли русские строить церкви и звонить в колокола в селах, или разрушить захоронение близ Аскабада, имеющее определенное религиозное значение. Казалось, это единственное, что его интересует, и, я полагаю, он выражал настроение всего населения.
   Тем временем, ужасное смятение распространялось по стране. Текинцы, покинувшие Геок Тепе, промышляли повсеместно. Преследующие отряды русских тоже были активны и для меня, во всяком случае, не менее опасны. Более того, разбойники из Дергеза и курды из Кучана сновали повсюду, словно стаи чаек в поисках рыбки в мутной воде, безжалостно охотясь за невооруженными беженцами, особенно из Геок Тепе. Нельзя было терять времени, иначе можно и не добраться до Мерва, и я покинул Лютфабад на следующий день после прибытия туда. Багаж я оставил, поскольку намеревался только разведать дорогу. Проводников, ясное дело, предоставил хан, и при расставании я должен был передать ему весточку; поэтому они не осмелились бы ограбить меня, во всяком случае, открыто, хотя, как уже, наверно, ясно из вышесказанного, это отпетые разбойники. В самом деле, они, не таясь, промышляли в селах, встречавшихся на нашем пути, где не было вооруженных защитников, и стоило больших трудов и дипломатического искусства, чтобы местные принимали меня и мой, пользующийся дурной славой, эскорт.
   Мы быстро продвигались верхом, минуя Мейилли и пустынный город Хосров Тепе, когда-то явно важный населенный пункт, судя по размерам земляного кургана, стенам и башням, теперь изрядно разрушенным. Несколько лет назад нынешний хан Дергеза основал здесь крупное поселение туркменов, и некоторое время они мирно жили в своих новых обителях. В конечном счете, однако, все покинули это место, предоставив его, как я убедился, грифам и шакалам. Кое-где среди развалин видны шахты для добычи селитры, коей особенно богата глина в покинутых селениях. Почва всей долины более или менее насыщена ею. Мы остановились в Дергана, следующем селе, на завтрак. Здесь местные, группа стариков с длинными белыми бородами, приняли меня с огромным уважением. Каждый по очереди подходил, делал низкий поклон и двумя руками пожимал мою правую руку. Для нас расстелили большой войлочный ковер и на нем подали завтрак, состоящий из хлеба, дынь и крепкого зеленого чая, который мне подливали бесконечно. По всей видимости, старейшины села приняли меня за сборщика налогов, явившегося по их души.
   Покинув Дергана, мы проследовали через пустынный Абиверд и прибыли в Кака, большое село тремя милями выше, недалеко от начала теджендского болота. Кака не испытывает недостатка в воде. Фактически он вырос за счет Абиверда, после того, как персидский правитель несколько лет назад повернул русло большого ручья Лайон-Су, ранее протекавшего через Абиверд, в Кака. Я проделал две экскурсии к теджендскому болоту и обнаружил места, покрытые зарослями, в которых много кабанов и леопардов, да и тигры не редки. Топь - коварный враг, и люди и кони часто проваливались, пытаясь пройти здесь ночью. Убедившись в нежелательности путешествия в этом направлении, я поспешно повернул коней в Лютфабад, куда и прибыл вновь после двухдневного отсутствия.
   В то время престиж русских в Персии поднимался с каждым днем, да и не только в Персии; что может быть более авторитетно, чем успех, и Скобелев, завоеватель великой текинской крепости, стал человеком, к которому следовало относиться с определенно большим почетом, нежели просто к генералу Скобелеву. Персидские власти пошли дальше, и почти отдали себя в руки России. Запрет на экспорт зерна совершенно игнорировался, провизия текла рекой на русские склады. После взятия Аскабада две тысячи груженых верблюдов прибыли только из Мешеда, резиденции генерал-губернатора Хорасана, и шесть мулов с золотом направлены для оплаты этой и других поставок. Русские империалы обильно расточались в пограничных районах, их роль в расположении к себе жителей и даже в подобострастии, как населения, так и правителей, была магической. Из Тегерана приходили приказы об отказе в предоставлении приюта беженцам из Геок Тепе, и даже о задержании и выдаче русским любого из текинских воинов, если он будет встречен на персидской территории. Эта последняя мера полностью сводила на нет нейтралитет Персии, она безоговорочно шла на поводу у своего мощного соседа, решительно и мудро выбрав из двух зол меньшее. Русский предводитель, со своей стороны, не отворачивался от предлагаемых ему услуг. Пользовался ситуацией довольно любезно, но без тени колебаний. Он сообщил правителю Дергеза о своем намерении продвигаться к Тедженду через Кака, иными словами, через территорию, доселе считавшуюся персидской, отнюдь не испрашивая разрешения на это. Он просто уведомлял письменно, что лично прибудет в Лютфабад на днях. Брат хана Дергеза, Сейид Али, показал мне это письмо Скобелева, и я понял, что нельзя терять ни минуты. Я собрал весь эскорт, и, проведя в городе только ночь, на рассвете покинул Лютфабад со всем багажом. Впоследствии я узнал, что Скобелев со свитой вошел в город в тот же день, так что мой отъезд и на этот раз оказался своевременным.
   Мы продвигались тем же путем из Лютфабада, что и в предыдущей экскурсии, но в Шиллингане, селе семей на пятьдесят в четырех милях от Лютфабада, свернули в направлении Келат-и-Надри. Мы пересекли плодородный оазис до местечка Хассар в семи милях от Шиллингана, а оттуда прибыли в туркменское поселение Махтум. Здесь мы сделали привал, чтобы перекусить и запастись кое-каким снаряжением в дорогу. Махтум расположен на вершине и склонах древнего земляного кургана. Жители его, туркменские кочевники, поселенные сюда персидскими властями, совсем не следили за стенами, поскольку кочевники не любят замкнутых пространств, кроме случаев крайней необходимости. Несколько аладжаков, или круглых хижин, о которых я уже упоминал, описывая Гумуш Тепе, находилось там, но большинство жилищ были сделаны из смеси камыша с глиной. Покинув Махтум после часового привала, мы проследовали вдоль подножия холмов по неровной и часто топкой земле, пока не достигли Косгана, большого села под высокими крутыми холмами. Лайон-Су, о котором я уже упоминал в строках о Кака, протекал по западной окраине Косгана, но его истинное русло очень трудно различить в целой сети рукотворных каналов, орошающих близлежащие пахотные земли.
   Мы остановились на ночлег в Косгане, ведь ближайшие миль тридцать по курсу не предполагалось встретить населенные пункты, да и не было похоже, что казаки побеспокоят нас здесь. Как и Махтум, это туркменское поселение в развалинах старого, основательно разрушенного города. Население, около двух сотен человек, возвело здесь жилища в своем национальном стиле, позволив старым зданиям и стенам разрушаться. Пристанище вождя, однако, было более основательным, и он принял меня на ночлег. В длину около пятнадцати футов, в ширину - восемь, внутри обмазанные глиной стены и дверной проем, прикрытый тяжелой камышовой циновкой. Две опорные стойки, по одной с каждой стороны, поддерживали ствол дерева, грубый несущий столб, поверх которого был наброшен большой мат из камыша, совсем как у моряков, которые набрасывают парус на перекладины с тем, чтобы быстро соорудить импровизированную грубую палатку. Слуховые окна были оставлены открытыми, пропуская свет и воздух внутрь и дым вовне. В очаге пылали тессеки, или высушенный навоз, и хозяйка дома, с закрытым, согласно туркменскому обычаю, лицом, сидела рядом и готовила пилав. Ночью зажгли фитиль, свисавший через край глиняной лампы, заправленной маслом из касторовых бобов. После ужина мужчины курили опиум, пока у меня голова не закружилась, а желудок не свело от смрада кислых паров.
   Рано утром мы продолжили наш путь в направлении Келата. Дорога проходила в ущелье под нависавшими утесами, в тени которых тянулся широкий коридор гравия и булыжников, свидетельствующих о размахе и силе зимних горных потоков. Высокие участки сухого русла, как и берега, сплошь покрыты огромным острым камышом и высокой травой, похожей на траву пампасов(284) Южной Америки. Местами заросли настолько густые, что стоило большого труда продираться сквозь них. Шакалы и лисы шарахались в разные стороны, а однажды промелькнул кто-то из кошачьих хищников, похожий на леопарда. Змеи, в основном, ядовитые, попадались на пути почти каждую минуту, и выводки кекликов то и дело взметались, чуть ли не из-под копыт лошадей. Краснолапые кеклики встречались чаще всего, но также множество королевских кекликов, птиц, равных по размерам небольшому индюку, а изредка мелькали пары маленьких пепельно-серых кекликов с желтыми лапами. Других птиц я не видел, кроме огромных черных орлов, паривших высоко над нашими головами.
   Долина, открывшаяся к северу, была густо покрыта огромными тюльпанами, называемыми здесь лалла гуль. Были они темно-малиновые и такие большие, что семенные коробочки достигали порой четырех дюймов. Я часто приглядывался в поисках семян, но не нашел ни одного, они растащены полевыми крысами и мышами, снующими повсеместно. Шакалы тоже, как выяснилось, неравнодушны к луковичным, судя по множеству следов кропотливого выкапывания клубней. Туркмены охотно едят луковицы, и мне по вкусу они напомнили очень сладкий орех каштана, но гораздо нежнее. Многие стволы деревьев вдоль сухого русла реки странно изогнуты под влиянием жары. Они были буквально обуглены, или значительно выжжены до черноты и консистенции угля, при этом продолжали стоять. Сначала я думал, что их опалила молния, но при более детальном осмотре обнаружил, что никаких следов расщепления нет. Они представляли собой лигнит, бурый уголь, образовавшийся в этих местах под воздействием солнца, и этот факт мог бы быть по достоинству отмечен геологами в связи с теорией углеобразования.
   Где-то двенадцать миль южнее узкая долина расширяется в амфитеатр диаметром две мили, в центре которого стоит большой безлюдный город Хивабад. Я не помню, чтобы встречал где-нибудь описание этого странного места. Город был построен Надир Шахом по его возвращению из Бухары, и заселен уроженцами Бухары и Хивы, чье переселение из их родных мест казалось шаху целесообразным по тем или иным соображениям. Город квадратный, приблизительно две мили по периметру. Стены и башни из смеси сырого и обожженного кирпича в хорошем состоянии, эскарп и контрэскарп глубокого рва сохранили крутизну своих склонов. Четверо ворот под стражей массивных круглых башен из обожженного кирпича с амбразурами для пушек. С воротами сообщаются два широких прохода, пересекающихся под прямым углом в центре. Другие улицы параллельны или перпендикулярны им, совсем как в современном американском городе. Деревянные балки крыш все растащены на топливо, но стены домов тактично оставлены. Было очевидно, что укрепления не подвергались штурму и не демонтировались. После смерти Надир Шаха, примерно сто тридцать лет назад, жители Хивабада, избавившись теперь от страха перед лицом этого кровожадного монстра, снялись en masse(285) в родные места. С тех пор здесь, как я уже говорил, совершенно безлюдно. Если встать на одну из башен и окинуть взором пространство внутри стен, такое отчетливо тихое и безлюдное, на ум приходят очарованные города из западных сказок, и легко можно представить себе огромные стаи сизых голубей, восседающих вдоль зубцов стен, словно заколдованные жители. Вдоль улиц и среди домов - заросли гигантского болиголова(286), с крупными зонтичными соцветиями на стеблях. Там, где широкие основания черешков берут свое начало на стебле, можно обнаружить табачного цвета липкое вещество, которое, как сообщили мне проводники, употребляется местными в пищу и действует наподобие алкоголя. Это, возможно, пыльца цветов, осевшая в местах соединения листьев и стебля. Около стен располагаются два очень больших конических сооружения из обожженного кирпича, снаружи покрытые известью. Они имеют шестьдесят-семьдесят футов в высоту, а пол углублен на десять-двенадцать футов. Это - ледники, в которых снег и лед, собранный в горах, накапливался в огромных количествах и хранился для использования во время летней жары.
   Земля вокруг Хивабада очень плодородна и вся почти возделана туркменами алили, живущими в долине к северу. Люди проходят расстояние в пятнадцать-двадцать миль, чтобы обрабатывать эту землю, но, что странно, они ни за что не хотят жить в городе, хотя его хорошо сохранившиеся валы дают защиту, о которой можно только мечтать, он идеально расположен в центре орошаемого амфитеатра богатой аллювиальной(287) почвы и совершенно пуст. Это, однако, полностью согласуется с укоренившимся обычаем здешних людей не поселяться ни в каком ранее покинутом месте. Они предпочитают взвалить на себя бремя сооружения совершенно нового города, часто прямо под стенами старого. Чуть к югу от Хивабада есть место, где река, по сухому руслу которой я продвигался вдоль долины, сворачивает к Алиабаду, что между Кака и Караханом. Это такая же важная водная артерия, как и Аттерек; она теряется в теджендском болоте, отдавая почти все свои воды на полив. Называется Ыдалык, ранней весной разбухает от тающих в горах снегов и становится бурным потоком. Несколькими милями выше, у подножия келатских гор, есть село Арчинган, где я остановился на ночь. Это - шестнадцать миль от Келата.
   В Арчингане триста жителей, основательные укрепления, как и полагается на границе. Длина стен по периметру - около трехсот ярдов. Внутренняя поверхность стены неописуемо грязная, навозные кучи и помойные ямы изобиловали под ней. Наша стоянка здесь продолжалась всего одну ночь, а на следующий день мы отбыли в Келат-и-Надри, административный центр района, лежащего между Дергезом и Сарахсом. Дорога наша представляла собой простую тропу, бегущую вдоль склонов крутых гор, временами совпадая с руслами горных потоков. Келат является, если так можно выразиться, центром оборонительной системы северо-восточной части персидской границы. Строго говоря, он не город, а овальная долина, окруженная со всех сторон почти вертикальными скалами более тысячи футов высотой. Узкие ущелья, соответственно, с восточной и западной сторон, оба хорошо укрепленные на случай нападения, являют собой единственные входы в долину. Все это напоминает, по своему общему виду и труднодоступности, Долину Счастья Расселаса, придуманную Джонсоном(53). Горы покрыты снегом и воздух пронзительно холодный. Старый форт и несколько кибиток, разбросанных в западной части, образуют то, что с большой натяжкой можно назвать городом. В центре расположена резиденция правителя с примыкающей к ней большой круглой каменной башней. Последняя была построена Надир Шахом, избравшим это место в качестве военной ставки и оставившим ему свое имя. Сейчас здесь гарнизон из одного полка регулярной кавалерии и нескольких артиллеристов. Офицеры выглядели довольно картинно в своих темно-красных туниках и штанах, увенчанные черными астраханскими киверами. Военным комендантом был Кизилбаш Перс, участвовавший в окружении Герата, где осажденными командовал Поттингер. Резиденцией его являлся форт около западного выхода; Кизилбаш подчинялся напрямую генерал-губернатору Мешеда, сводя власть местного хана только к гражданским вопросам. Скалы вокруг долины густо усеяны башнями, так что место стоянки гарнизона совершенно неуязвимо.
   Келат давал мне возможность наблюдать за передвижениями русских со стороны, как в Дергезе, так что я решил побыть здесь некоторое время; по крайней мере, у меня была связь с Махтум Кули Ханом, защитником Геок Тепе, отступившим с основными силами за Тедженд. Его последователи создали военный лагерь среди топей этой реки, и ежедневно пополнялись бойцами, разбросанными по округе после последнего дела. Отсюда они по-прежнему продолжали беспорядочные боевые действия против русских; алеман в пять сотен человек даже был послан для атаки войск, обосновавшихся в Аскабаде. Чтобы положить быстрый и эффективный конец подобным поползновениям, Скобелев уже объявил о своем намерении овладеть Теджендом и устроить там укрепленный лагерь. Поскольку это подразумевало пересечение персидских сел Кака и Абиверда, он решил все трудности, связанные с получением согласия Шаха на вторжение в его владения очень просто, объявив всю страну, населенную туркменами, русской территорией по праву завоевателя. Поскольку Атток, приграничный район к востоку от хребта Аллах Акбар, почти полностью ими заселен, это означало аннексию земель, доселе известных как персидские; но Скобелев, похоже, не сталкивался с противодействием любым своим планам, во всяком случае, в то время. Даже если его приказы отменит впоследствии правительство, пока суд да дело, он фактически уже достигнет Тедженда. С другой стороны, прилагались значительные усилия, чтобы ахалтекинцы вернулись в свои дома и признали власть царя. Русская кавалерия заставила многие семьи беженцев вернуться, некоторые возвращались добровольно; акции же правительства Персии по выдаче всех беженцев-текинцев тому немало способствовали. Было совершенно ясно, что русский генерал не встретит серьезного сопротивления на пути к Тедженду; если я хотел добраться до Мерва вообще, мне следовало опередить его марш.
   Новости из Геок Тепе, которые я получал от беженцев-текинцев, носили весьма разноречивый характер. Я узнал, что прежние жилища находились там в запустении, а русские намеревались создать военный форпост и город в своем стиле. Некоторые меры по возвращению беженцев, если верить текинцам, носили грубый характер. Около пятнадцати тысяч женщин оставалось в Енги Шехере, когда его покинула армия, и генерал Скобелев требовал, чтобы их родственники - мужчины срочно вернулись и подчинились царю. Он также, по моей информации, приказал женщинам сдать золотые и серебряные украшения в качестве военной контрибуции. Женщины-туркменки, однако, продолжали владеть огромным количеством этих вещиц, утаив их; один текинец рассказывал мне, что своими глазами видел кучи украшений, на двух коврах, каждая по весу значительно больше веса среднего мужчины. Насколько соответствовали правде эти сообщения, - а они подтверждались несколькими свидетелями, - я не знаю, но все говорило о том, что Скобелев решил основательно закрепиться в Ахал Текке. Как далеко он зайдет в этом, трудно предсказать. Тедженд, по общим соображениям, самое нездоровое место для лагеря. Соседство огромного болота под палящими лучами солнца Центральной Азии, не могло не означать малярии, и даже в Кака, на большом расстоянии от топей, перемежающая лихорадка с последующим расстройством печени имела ужасное распространение. С одной стороны болото, а на востоке река Тедженд, которую невозможно перейти вброд, примерно, с января по июль, прекрасно охраняли лагерь от нападения врагов, однако, и преуспевали в качестве рассадника болезней. Все это легко могло подвигнуть такого человека как Скобелев на то, чтобы завершить операцию выходом прямо на Мерв.
   В Келате, как выяснилось вскоре, я мог действовать по собственному разумению еще менее чем в Мешеде или Мухаммедабаде. Хан вежливо пригласил поселиться в его апартаментах, где я был полностью под надзором, и я быстро осознал, что он, без всякого сомнения, решил присвоить мое право свободного передвижения. Было абсолютно невозможно покинуть долину без разрешения хана, так как оба выхода из нее надежно закрыты фортами. Около двадцатого февраля я был неприятно удивлен, увидев Дюфора, русского перебежчика-нигилиста, о котором я уже упоминал, въезжающим в форт. Теперь он объявился в роли русского агента в Келате, где уже находился ранее некоторое время. Как я узнал впоследствии, в этом качестве он, прежде всего, обратился к хану с просьбой арестовать меня и удержать от посещения Мерва. Хан отклонил это предложение, но, полагаю, обещал держать меня под наблюдением. Дюфор отбыл через пару дней, и я посчитал необходимым опередить всевозможные меры, которые он мог еще предпринять, последовав его примеру. Хан дал разрешение на выезд с эскортом, практически конвоем, и двадцать пятого я отправился назад в Кака.
   До отъезда из Келат-и-Надри я получил весточку от Махтум Кули Хана о намерении покинуть берега Тедженда во главе с остающимися верными ему силами, отступив в Мерв. Там, вместе с мервли, он собирался соорудить новую цитадель по типу крепости в Енги Шехере, и пригласил меня на празднество и церемонии, которыми предполагалось отметить начало этого строительства. Я очень хотел воспользоваться этим, но существовали некоторые важные моменты, которые следовало учесть прежде всего. У туркменов есть обычай одаривать высокого гостя, каким я, без всякого сомнения, считался бы, приняв приглашение вождя, дорогими коврами, ценным оружием, лошадьми, совершенно не считаясь с его желаниями. Отказаться от подарков означало бы навлечь на себя смертельную обиду и превратиться из возможного союзника в заклятого врага. Это выглядело бы надуманной трудностью, если не считать, что такая щедрость, по сути дела, должна быть обязательно вознаграждена ответными, не менее дорогими, по самым высоким базарным ценам, дарами. Фактически, почетный гость связан необходимостью, волей-неволей, стать покупателем неопределенного количества собственности, в коей он, возможно, вовсе и не нуждается. Ситуация может стать двусмысленной, и даже опасной, когда получатель этих даров не имеет возможности их оплатить. Но существовало еще большее препятствие, заключающееся в недавних переменах, как мне стало известно, политических взглядов населения Мерва.
   После падения Геок Тепе в Мерве, который, между прочим, вовсе и не город, а, скорее, совокупность туркменских поселений, был созван совет для выработки мер по предотвращению вторжения. Мервли единогласно решили перейти под британскую защиту и поднять британский флаг. Они находились в предубеждении в том, что Россия и Англия - естественные враги, надеялись, что последняя не преминет прийти на помощь, хотя бы деньгами и оружием, в борьбе с общим врагом. Никак не могли взять в толк, что далекая держава будет испытывать определенные колебания, прежде чем примет их в свое содружество, а то и вовсе откажется брать на себя ответственность за их некоторую эксцентричность, выражающуюся в грабительских набегах. Делегация в составе тридцати избранников была направлена в Кандагар, чтобы сообщить командующему британских войск, чья ставка находилась в этом городе, о принятом решении, и заручиться поддержкой в предстоящей борьбе. Из многих бесед с туркменами, как мервли, так и ахалтекинцами, я знал о надеждах на британские субсидии; также я знал, притом гораздо лучше их, возможную реакцию британского генерала. Находись я в момент возвращения этой делегации в Мерве, очень вероятно, мне пришлось бы нести ответственность за крушение их надежд и стать козлом отпущения, на ком удобно сорвать зло. Я приложил максимум усилий, чтобы втолковать Махтум Кули, что никак не связан с политикой, но он, ясное дело, принимал меня за секретного агента Британии; и, следует признать, неприкосновенность мирного посла - весьма слабая защита в среде народа, остро переживающего разочарование. Опасения получить слишком много подарков и быть невольно наделенным высокими дипломатическими функциями могут показаться странными, но именно ими я руководствовался, выходя из Келат-и-Надри. Я по-прежнему хотел добраться до Мерва любой ценой, и, со свитой в десять всадников, покинул эту необычную долину.
   В Кака я встретил русского агента, мне уже порядком надоевшего; он занимался закупкой зерна для обоза казаков, которые ожидались с минуты на минуту. Еще он был увлечен проектом поворота стоков Лайон-Су и Ыдалыка в сторону Тедженда, с целью облегчить продвижение туда войск. Это, по его словам, соответствовало указаниям генерала Скобелева, который, таким образом, не терял время на изучение суверенных прав страны, которую столь недавно и хладнокровно присоединил к Российской Империи. К счастью, этот агент не имел при себе казаков, хотя и отдавал приказания туркменам со всеми замашками правителя. Его свита состояла из лютфабадцев, которых, конечно же, еще нельзя было считать ни русскими, ни подходящими для того, чтобы задержать меня. Вскоре он явился и принялся отговаривать меня от продолжения путешествия, но, обнаружив, что я уделяю мало внимания его увещеваниям, стал дерзить, так что пришлось указать ему на дверь. Наутро, однако, он снова пришел к порогу, и, угрожая скорым прибытием казаков, преуспел в запугивании свиты, запретив им сопровождать меня. Он приказал снять багаж, нагруженный на лошадей, когда я услышал шум и вышел, обнажив саблю, чтобы потребовать объяснений, что, собственно, означает подобное вмешательство в чужие дела. Он спешно убежал в свой дом, а я приказал слугам седлать и отбыть немедленно. Я был рад освободиться от конвоя, с которым нелегко пришлось бы в пустыне, и тут же воспользовался столь удачной возможностью покинуть персидскую территорию и ее докучливых деятелей. Я должен был, главным образом, избежать преследования казаков, посему я не направился прямо в Тедженд, а предпочел вернуться назад в Келат, чтобы пожаловаться хану на то, как со мной обращались. Теперь, в сопровождении только двух своих слуг, я почувствовал, наконец, действительную свободу.
  
  
  
  
   НА ПУТИ В МЕРВ
   Мы выехали из Кака, следуя в направлении Келата десять-двенадцать миль. Я знал, что за мной внимательно наблюдают с крепостного вала Кака и, поступая таким образом, избавлял соглядатаев от сомнений, какой путь я избрал. Русский агент, не желая того, оказал мне большую услугу, разлучив с людьми, которым было поручено не допустить моего продвижения в Мерв. Он, подобно им, полагал, что я никогда не осмелюсь пересечь пустыню в одиночку. Однако, как только я скрылся из виду в первых же ущельях и отрогах холмов, разбросанных в подножии великой горной гряды, я повернул коня и пришпорил его в сторону Мерва, сверяясь по компасу, не забывая при этом петлять по участкам каменистым или галечным, на которых не остается следов, а также по многочисленным ручейкам, то и дело пересекающим мой путь. Ни разу не встретил я ни дороги, ни какой-либо тропы.
   Иногда я углублялся в длинные ущелья, густо заросшие высоким камышом и тростником. Фазаны взлетали дюжинами каждые двадцать ярдов. Издалека давали о себе знать кабаны, с треском пролагавшие путь в камышах, и я успевал, время от времени, заметить леопарда или рысь, крадущихся в зарослях. В целом пейзаж был довольно однообразным. Очень вероятно, что до меня ни один европеец не видел этих мест. В самом деле, только особые обстоятельства, вроде тех, что заставили меня оказаться здесь, могли привести в такую дикую глубинку кого бы то ни было, будь то европеец или местный житель. Чем дальше, тем болотистее становилась земля, и я выбирал пологие склоны, избегая топей и, в то же время, получая возможность окинуть взглядом долину и наметить дальнейший маршрут.
   С вершины холма, густо поросшего травой, открылся вид на сияющую равнину, бесконечно простирающуюся на север и восток. Хотя год только начинался, в разгаре дня солнце сильно припекало, и перспектива тонула в каком-то голубоватом мареве, которое в северном климате мы привыкли наблюдать в небе, а не на земле. Насколько хватало глаз, были разбросаны бесчисленные городки, все безлюдные, выставившие свои сиротливые башни и стены, мрачные и разрушенные, на белый полуденный зной. Древние курганы во множестве усеивали долину. Широкое пространство, отмеченное всеми этими приметами ушедших дней, дрожащее и пляшущее в мираже, казалось чем-то фатальным и внеземным, наполняло душу невыразимой тоской и чувством одиночества. Я прекрасно понимал, что бесчисленные шайки бандитов находят укрытие в этих руинах; можете себе представить, как тщательно я просматривал местность в свой полевой бинокль, намечая дальнейший путь. Было непросто сделать рекогносцировку, поскольку из-за колыхающегося горячего воздуха все предметы теряют свои очертания и трудно отличить с расстояния в пять-шесть миль башенку от всадника.
   После продолжительного осмотра я выбрал направление и, спустившись с холма, поскакал напрямую к ближайшему населенному пункту. Это был Душах, обозначенный на картах как Чардех или Чарардех, хотя сами жители эти названия не применяют. До Душаха было около двадцати пяти миль. Земля, по которой я продвигался, - богатая, суглинистая, ручьи бурно сбегают с гор среди роскошных зарослей диких цветов и кустарника, мелкая трава здесь редкость. Одуванчик, шалфей, наперстянка(289), чертополох, мята самых разных видов и тысячи других растений так пышно разрослись, что трудно найти квадратный ярд голого дерна.
   Немногочисленные пучки удивительно зеленой травы встречаются по каймам бегущих ручьев, но там, где изобилует крупная растительность, трава отсутствует. Поочередно остались позади крепости Бег Мурад, Нурек Ходжа, Ахмет и Закаджа, все печально молчаливые, как склепы, - ни одна живая душа не нашла приюта за их грязными стенами.
   Когда я приблизился к Душаху, темные свинцовые тучи покрыли небо, и солнце стало огненно-красным. Слева показался огромный древний курган, увенчанный выщербленными башнями. Длинный и низкий крепостной вал представляет собой неправильный четырехугольник площадью около ста квадратных ярдов. Здесь я впервые встретил текинцев Мерва. Душах, который ныне находится на персидской территории, прежде принадлежал древнему Мерву, и земли вокруг него, плодородные и хорошо орошаемые, до сих пор остаются предметом вожделения потомков бывших владельцев. Люди эти, что-то около двух сотен, живут, собственно, в Мерве и приходят в Душах (Чардех) только для посева и уборки урожая.
   Земля, которую они возделывают, орошается из речушек, берущих начало в овальном кратере Келат-и-Надри, и, так как они в любой момент могут быть повернуты в другом направлении, земледельцы Душаха оказываются зависимыми от хана Келата. Поэтому, в качестве оплаты за воду, они отдают ему десятую часть всего урожая.
   По-над крепостным валом виднелись причудливые фигуры и любопытные глаза впивались в меня, когда я галопировал во главе своей малочисленной группы. По всей видимости, меня приняли за сборщика налогов, прибывшего оценить вновь засеянные участки. Когда шаткие ворота из неизвестного мне дерева распахнулись, и я поравнялся со сторожевым постом, взгляду открылась дикая картина. Грязный беспорядочный лагерь, с рытвинами, наполовину заполненными красновато-коричневой жидкостью с тлетворным запахом нечистот людей и животных. Посреди этих стоков возвышалось нечто, напоминающее стога, но при более внимательном рассмотрении оказавшееся хижинами обитателей. Они были сконструированы из крупных вязанок гигантского камыша. Верблюды, неухоженные и жалкие, что обычно для этих мест, фыркали и хрипели. Спутанные кони, не отличающиеся особой статью, числом около двух сотен, паслись неподалеку. Простоволосые женщины с беспокойными глазами, облаченные в прямые красные блузы до пят, которые составляли вместе с длинными пурпурными штанами весь их наряд, сновали вокруг, робко косясь на меня. Пятьдесят или шестьдесят мужчин в огромных овечьих шапках и темно-красных халатах с карабинами за спинами и с саблями на поясах, вышли навстречу. Вождь, Аджем Сердар, выступил вперед для приветствия, несмотря на то, что не имел четкого представления, кто я и по каким делам прибыл в Душах. Меня проводили в единственное жилище, которое, в отличие от хижин из камыша, являло собой домик из глины - полуземлянку в подножии крепостного вала. Я с трудом мог стоять в полный рост под грубой крышей из неотесанных жердей. На возвышении тлел костер из верблюжьего помета. Помещение вскоре заполнилось туркменами, чье любопытство не намного уступало воинственности. Они буквально совали носы в лицо, и, казалось, жаждали заглянуть в рот. Большинство считало, что я был русским шпионом, но влиятельное меньшинство было на моей стороне.
   Через час после прибытия мне нанес визит персидский полковник, комендант сарахского гарнизона, сопровождающий лошадей в подарок Мехемет Али Хану от генерал-губернатора Мешеда. Несколько лучше разбираясь в людях и в вещах, чем кочевники, он тут же объявил, что я действительно тот, за кого себя выдаю. Я был, по его словам "кара рус", или черный русский, как называют туркмены англичан в отличие от "сары рус", или желтого русского, как они называют Скобелева и его соплеменников.
   Аджем Сердар приблизился ко мне и шепотом поведал то, что он, несомненно, считал для меня новостью и неожиданным откровением, а именно, что многие из его людей нечисты на руку, и что было бы весьма нелишне очень внимательно приглядывать за лошадьми. Он предпринял, по его словам, кое-какие меры предосторожности, то есть скрепил цепью лошадей друг к другу за копыта; он подарил мне коллекцию железных инструментов, похожих на маленькие серпы и миниатюрные ваги (290), объяснив, что они являются ключами навесных замков, скрепляющих эти цепи.
   После ужина, - обычной порции жирного риса, поданного в большом деревянном блюде и разобранного, как здесь принято, прямо руками, - мы улеглись спать, насколько это возможно в месте, где, без всякого преувеличения, всю ночь напролет огромные черные мухи ползали по лицу и жужжали в уши. Мы встали до зари, поскольку я предупредил вождя, что, весьма вероятно, через час или два после рассвета отряд казаков может оказаться поблизости, и мне следует своевременно продолжить путь. Пылала красная заря, когда я покинул Душах в сопровождении, кроме двух моих слуг, эскорта из четырех наездников и конного музыканта, которому было поручено скрасить милю или две моего пути сладкими звуками двухструнной гитары, что он и делал с блеском.
   В трех милях восточнее Душаха находится огромный древний курган, окруженный кирпичными башнями с куполами; по руинам строений можно предположить, что здесь когда-то был крупный религиозный центр типа монастыря. Этот курган и его окрестности местные люди называют Язсы Тепе. С его вершины хорошо просматривается местность, и, с помощью полевого бинокля, не составило бы труда заметить приближение разъезда казаков заблаговременно. Мы заварили чай и обсудили предстоящий маршрут. Мои проводники выразили сомнение в целесообразности дальнейшего продвижения, не желая оказаться пособниками прибытия подозрительного путешественника в Мерв, всегда ревностно закрытый для посторонних, да еще в столь смутное время, ведь ближайшие события так непредсказуемы и чреваты опасностью. Они приложили все усилия, чтобы отговорить меня и, убедившись, что их красноречие не достигает цели, наотрез отказались двигаться дальше. Я сказал, что совершенно безразлично, будут они сопровождать нас или нет, поскольку в любом случае я последую своим путем. Затем мы расстались, и, ориентируясь по компасу, я направился в сторону Мене.
   Много миль я не встречал полей, не пересек ни одного ручейка, хотя большое количество заброшенных древних оросителей говорило о том, что когда-то долина интенсивно возделывалась. Молодая трава и низкорослый кустарник, питаемые дождями, расстилались изобильным зеленым ковром на белом суглинке. На каждом шагу попадались свежие следы дикого осла (колона) и антилопы (джерена), и, время от времени, по изрытой земле можно было определить, что тут поработали рыла кабанов. Древняя дорога хорошо прослеживалась в долине; каждые две-три мили стояла кирпичная башенка и разрушенный маленький форт, обычно воздвигаемые для защиты караванного пути.
   Мне было сказано, что ближайшая цель, Мене, находится, примерно, в шестнадцати милях от Душаха. Покрыв дважды это расстояние, я не встретил ничего подходящего для привала. В действительности, это расстояние оказалось больше сорока миль, - факт, безусловно, хорошо известный местным жителям; привыкшие к предосторожностям, они информировали меня намеренно неправильно. Следуя дальше на восток, я стал удаляться от персидских гор, которые пролегали юго-восточнее, пока они не превратились в тусклую голубую дымку, колыхающуюся на горизонте. Мой курд, который до сих пор не стеснялся бахвалиться и храбриться, что свойственно большинству восточных людей, начал проявлять явные признаки беспокойства по мере нашего продвижения вглубь дикой туркменской пустыни. Второй спутник, беженец из Геок Тепе, естественно, чувствовал себя спокойнее, поскольку каждый, с кем мы могли столкнуться, скорее всего, оказался бы его соотечественником. К тому же лошадь, на которой он ехал, и вещи, которые вез, ему не принадлежали, и терять кроме рваного халата было нечего.
   Не раз мы испытывали ложную тревогу. Однажды милях в трех-четырех привиделся отряд всадников, направляющихся навстречу. Долго я всматривался в подзорную трубу и не мог ничего понять из-за того, что горячий воздух колебался над долиной, придавая предметам вдали кажущуюся жизнь и движение. И только на расстоянии в полторы мили от предполагаемых всадников, мы поняли, что это, на самом деле, руины кирпичной крепости. В каждом случае подобной тревоги мне стоило большого труда удержать курда от бегства назад или в сторону гор. Он говорил, что я, должно быть, сумасшедший, раз осмелился забраться в эти места с такой малочисленной свитой, и что хан Келата, или любой другой в своем уме, не осмелился бы пересекать эту долину без эскорта, по меньшей мере, в пятьсот человек.
   Где-то за час до заката случилась настоящая тревога. Поднимаясь на бровку небольшого бархана, я внезапно различил пару лошадей, примерно в трех милях по ходу; и тут же, неподалеку, два человека встали с земли, где они лежали до этого, вскочили на лошадей и направились в нашу сторону. Не доезжая четверти мили, они сняли свои мушкеты и уложили их на луки седел, наизготовку, - движение, которое мы повторили. В пятидесяти ярдах друг от друга мы остановились, и пришельцы обратились к нам с обычным приветствием пустыни: "Да пребудет с вами мир." Это означало, что битва нежелательна, во всяком случае, в настоящий момент. Сблизившись на расстояние в полудюжину пейсов, мы с минуту напряженно наблюдали друг за другом в молчании. Всадники оказались мервскими текинцами из Мене; они рыскали в поисках добычи. Выяснив, кто я такой и куда направляюсь, они присоединились к нам, и мы продолжали движение до глубокой ночи, прежде чем показались признаки жилья. Вскоре после захода солнца мы поравнялись с руинами каких-то древних строений, увенчанных ветхими куполами; их возвели в честь имама заде из Мене. Они простирались примерно на шестьсот ярдов слева от нас, и мои проводники, галопирующие впереди, спешились перед стенами и провели некоторое время в молитве. Так неизменно поступают туркмены, когда на их пути встречаются места, считающиеся святыми.
   Следующие два или три часа мы медленно блуждали в темноте, по чавканью копыт догадываясь, что под нами вода, временами проваливаясь в глубокие канавы. По-видимому, мы пересекли поле в несколько тысяч акров, прежде чем выйти к руинам старой крепости, куда нас привлекли несколько мерцающих огоньков. Женщины и дети, вместе со скотом, располагались за грязными стенами, мужчины же, в основном, ютились в странного вида вигвамах снаружи. По количеству костров я мог сделать примерный вывод о числе туркменов, стоящих и сидящих вокруг них; при этом оружие было сложено в козлах у деревянных столбов, вкопанных в ряд. Хижины были самой примитивной конструкции, из продолговатых траншей примерно в шесть футов глубиной, грубо накрытых ветками, приваленными сверху сеном для лошадей. Крутой спуск вел внутрь жилища, где костер из ежевики и верблюжьего навоза служил источником слабого освещения и удушливого дыма. Кругом были нагромождены седла и другая утварь. Здесь, в компании с пятнадцатью туркменами, в такой тесноте, что лежать пришлось на боку, я провел совершенно ужасную ночь. На заре туркмены приступили к различным занятиям, а я получил возможность несколько пополнить свои записи. Это было не так-то просто, поскольку мое пристанище кишмя кишело всякими паразитами, откуда-то вылезли бесчисленные мухи, которые собирались в тучи над бумагой, выпивали чернила, прежде чем они высыхали и размазывали буквы своими лапами.
   Я взял азимут на Мерв и Сарахс из Мене, тщательно выверив направление. Мерв лежит в шестидесяти пяти градусах на северо-восток, а Сарахс - в семидесяти градусах на юго-восток.
   Мервские туркмены приходят в Мене, как и в Душах, только для посева и уборки. Они также платят десятую часть урожая хану Келата, который держит в своих руках водораспределение, пользуясь тем, что истоки находятся на его земле. Ранее, будучи высокоорганизованным государством, Мерв включал в себя Мене. Ана Мурад Кафур, вождь племени, поведал мне, что его люди осели именно в этом месте и из года в год обрабатывали землю еще до прибытия сюда туркменов-текинцев с северных долин. Сейчас же его дом, пояснил Ана Мурад, находится в Мерве, где он и надеется возобновить свое знакомство со мной. "Если, - добавил Анна Мурад, - ты когда-нибудь туда доберешься."
   Вождь сказал, что туркмены обычно улаживали свои дела с персами из Келат-и-Надри мирным путем, но демонстрация силы порой необходима, учитывая агрессивные действия необузданных воинов хана. Он отметил, что его обязанностью стала месть за брата своего деда, погибшего много лет назад. Этот человек был предательски убит во время визита в Келат-и-Надри. Потомок одного из преступников попал в руки Ана Мурада Кафура, который великодушно воздержался от лишения его жизни, ограничившись тем, что отрезал уши и нос и раздробил средние пальцы рук. Он необычайно гордился своим милосердием. Должен признать, что эта новая информация о тонкостях приграничных любезностей никоим образом не воодушевила меня. Наоборот, удвоила мое стремление избежать, раз и навсегда, подобных прелестей.
   Я был готов к выходу в полдень, и только отсутствие обещанных проводников удерживало меня. Ожидание нарушил вождь, втолкнув ко мне туркмена-ахалтекинца, закованного в тяжелые кандалы. Несчастного вида человек, беженец из Геок Тепе, пробираясь в Мерв, решил en passant(291) поживиться в Мене за счет соплеменников, был пойман с поличным при попытке угона скота. В справедливом гневе по поводу столь неблаговидного поступка, жители Мене схватили его и заковали; Ана Мурад Кафур возвестил, что в честь отбытия гостя злоумышленник будет освобожден и придан ему в качестве проводника до Мерва. Его расковали в моем присутствии, вернули оружие. Не могу сказать, что я был настолько уж обрадован тем, какими личностями пополняется свита. Были и другие: толстый краснолицый туркмен-мервли, возвращающийся из Дергеза, куда ездил продавать лошадей местному Хану, и два брата, направлявшиеся домой после завершения своих сельскохозяйственных работ в Мене.
   День клонился к вечеру, солнце спускалось все ниже к горизонту, а признаков готовности к выступлению не наблюдалось. Это начинало меня беспокоить, поскольку я помнил о препятствиях, чинимых жителями Душаха, не жаждавших моего продвижения вперед, и боялся столкнуться с тем же в Мене. Я не осмеливался выразить свои подозрения открыто, поскольку знал, что без проводников никогда не пересечь огромную безводную пустыню, совершенно незнакомую, в глубине ее погибну от жажды, если еще раньше мой путь не прервет первый же встречный конный разъезд. Наступил вечер и, не в силах больше сдерживать нетерпение, я осведомился, почему, собственно, случилось так, что день прошел впустую, и не произошло никакого сдвига к заветной цели. Я сказал, что желаю выступить тут же, но меня убедили еще немного подождать. Пускаться в путь засветло было небезопасно. Всякого рода шайки шныряли поблизости и вполне могли выследить нас и устроить западню. Падение Геок Тепе и полное расстройство того относительного порядка, который раньше существовал в этих местах, сделало продвижение вдвойне опасным. Под давлением этих обстоятельств я был вынужден положиться на волю хозяев. Некоторое время спустя после захода солнца мне сообщили, что все готово к выступлению. Я вышел из своего полуподземного вигвама и увидел, что лошади оседланы и свита, состоявшая из четырех человек, готова пуститься вскачь. Ночь была темной, так как блеклая луна едва угадывалась за дрейфующими облаками, а через часа три и вовсе должна была скрыться за горизонт; наступит кромешная тьма, обычная в это время года. Тогда-то уж никто не обнаружит нашего местонахождения.
   Перед отъездом, уже в седлах, мы уделили полчаса процедуре, обычной в таких случаях, - курению водной трубки. Этот прибор составляет важный элемент в жизни туркменов. В течение дня не проходит и получаса без затяжки, и среди ночи полдюжины раз нужно встать, чтобы прильнуть к желанному кальяну. В пути постоянное курение становится серьезным неудобством, ведь приходится делать частые привалы, и подчас большой вред может нанести раскуривание этого сложного устройства.
   Наконец, мы выступили, - я, двое моих слуг и четверо проводников-туркменов. Я не испытывал особого восторга от внешности последних, поскольку каждый их них имел такой свирепый вид, что подобных типов я не встречал ни в одной части света. Ана Мурад Кафур во главе полудюжины всадников проводил нас, примерно, милю, чтобы убедиться в отъезде, а также удостовериться, что с гостями не случилось ничего плохого на подвластной ему территории.
   Движению сильно мешали неглубокие траншеи, которые туркмены используют для хранения зерна. Оно накрывается сначала соломой, а затем землей. Эта система довольно эффективна; я своими глазами видел зерно в прекрасном состоянии после многомесячного хранения в таких вместилищах. В тусклом свете луны различались развалины старых строений и, судя по большому числу глубоких оросителей, пересекаемых нами вброд, водоснабжение здесь было обильным. Вскоре долина расширилась, и мы вышли в открытую пустыню. Привыкнув к темноте, я смог заключить, что вот уже несколько часов мы скачем по залежам. Потом началась голая мергелистая долина, поросшая чахлым тамариском и верблюжьей колючкой, редко разбросанными тут и там. Миновала полночь, и мы расположились на привал среди невысоких песчаных холмов, поросших мелким кустарником, как я полагал, задолго до рассвета. То, что я называю здесь "песком", на самом деле является просто наносной мергельной пылью, которая при увлажнении превращается, в отличие от кремнистого песка, в густую клейкую грязь. Проводники сказали, что река Тедженд уже недалеко, но продолжать движение в темноте чрезвычайно опасно. Я прилег отдохнуть в кустах тамариска, которые в этом месте необычайно густые, несомненно, из-за близости реки. Остальные разожгли огонь и накормили лошадей. Закрывая глаза, я успел заметить слабое свечение на востоке, говорящее о приближении зари.
   Едва я задремал, как был призван продолжить путь. Солнце еще не взошло, когда мы подошли к реке. Направо и налево, куда хватало глаз, простирался крутой мергелистый берег. Впереди виднелась заболоченная река ярдов пятьдесят в ширину. Берега, особенно на излучинах, где направление течения круто меняется, густо покрыты деревьями. Многие из них достигают двадцати-тридцати футов в высоту и четырех-пяти дюймов в диаметре. Большое количество стволов и сучьев послойно уложили ежегодные паводки. За счет естественного роста in situ и этих наслоений плавуна происходит огромное накопление топлива в низовьях к северу вплоть до теджендского болота.
   Пересечь поток вброд было сложно; избежать сноса течением удалось, только продвигаясь зигзагами, со всеми предосторожностями, давая лошадям возможность нащупать наиболее мелкие места. Чтобы сохранить чай и сахар, слуги встали на колени в седлах, подняв сумки над головой. Разнообразные птицы облепили кусты противоположного берега; судя по свисту и щебетанию, таких видов я ранее не встречал. Огромные водяные крысы шныряли вокруг, и я приметил ныряющее животное, похожее на выдру. Мы взобрались по песчаному склону крутого берега, - уровень воды на двадцать-двадцать пять футов ниже уровня окрестностей, - и вырвались в долину. Она не песчаная, а представляет собой глинистую поверхность, покрытую пылью, напоминающей песок западных морских побережий. Там, где этому не препятствуют ветра, всевозможные травы и бобовые бурно произрастают в движущейся почве, особенно вблизи реки или в дождливый сезон. Действительно, почва здесь совершенно такая же, как в Душахе или Мене, где, орошаемая водами келатской долины, дает столь обильные урожаи. Была бы вода, и она не уступит в продуктивности ни одной из тяжелых почв других климатических зон. Барханы этой так называемой пустыни не выше насыпей обычных европейских дорог.
   Проскакав около часа от реки, мы остановились на чай. Здесь холмы подвижной мергельной пыли, довольно высокие, образуют нескончаемую цепь, отделяющую пойму реки от равнины. На их склонах изобилует весенняя растительность. Я заметил один удивительно красивый вид лилии, маленького размера с мясистыми яркими лепестками. Их было очень много. В отдалении на востоке от нас паслись выводки кабанов и, пока готовился чай, некоторые из моих попутчиков развлекались, гоняя их. Хлеб из муки грубого помола и несколько кусочков сушеного белого сыра, затвердевшего как камень, составили наш завтрак. Для такой трапезы и полчаса много. Вскоре мы снова вскочили в седла и продолжили путь.
   Долина была однообразно ровной, густо поросшей, несмотря на отсутствие регулярного водоснабжения, тамариском, толщина искривленных стеблей которого часто достигает четырех дюймов в диаметре, а сухой валежник покрывает землю на много миль, и мог бы обеспечить топливом целую армию. Живая поросль пробивается сквозь сушняк, копившийся здесь, по меньшей мере, полвека. Кое-где я обнаружил маленькие домики, сделанные на манер американских бревенчатых хижин, служащие убежищем от солнца для караванов. Огромные кучи веток тамариска навалены как вехи для последующих путников. Если вода в этих местах в большом дефиците, то средств поддержания огня, наоборот, в избытке. Тамариск текинцы, как и йомуды, называют оджар.
   К полудню жара усилилась; и хотя небольшой бурдюк, заправленный водой Тедженда, выручал нас, лошади сильно страдали от жажды. Двумя милями севернее находится место, называемое Кизил-Денгли, или "красный знак", из-за того, что в центре пространства, являющего собой чашу диаметром около мили, располагается своего рода мощный обелиск, сделанный из необожженного кирпича, связанного глиной; под ним расположена подземная емкость. Здесь собиралась дождевая вода, притом не только в емкости, но частью и на поверхности, где она стояла до наступления лета, порой многие недели. Мы повернули туда в надежде найти немного воды для лошадей. Через короткие промежутки вздымаются огромные кротовые насыпи, порой достигающие двух-трех футов в высоту. Они казались россыпью куч извести, поскольку покрыты блестящими солями азота и других элементов. В местах малейших углублений в земле можно заметить выступление таких солей.
   В Кизил-Денгли емкость оказалась совсем сухой. Поблизости совершенно отсутствовала растительность, земля в местах, где когда-то стояла вода, покрыта растрескавшейся тонкой коркой. То там, то тут, в слегка приподнятых местах, виднелись островки выгоревшего чертополоха и других диких трав. В бывших лужах растительности было меньше, чем на более сухих участках. Пересекая пустыню очень широкой цепочкой, охватывая всемером почти милю, внимательно осматриваясь по сторонам, мы не смогли найти ни капли воды. Ничего не оставалось, как вернуться на прежний маршрут, сделав напрасно большой крюк. Только лигу восточнее, следуя довольно заметной тропой не больше фута шириной, вытоптанной на три-четыре дюйма караванами верблюдов, проходившими, один за другим, на протяжении многих лет, мы нашли, наконец, немного воды. Это было место между двумя возвышенностями. Лощина представляла собой своеобразный накопитель дождевой влаги и там образовалась узкая лужа протяженностью в пятьдесят-шестьдесят ярдов. Глубина ее была не больше двух дюймов, и тонкий мергельный ил так зыбко лежал на дне, что лошади могли сделать едва один глоток, как вода густо мутнела от растревоженного осадка. Однако, поцеживая, они несколько утолили мучительную жажду. Люди не рискнули отведать этой воды, так как стоячие дождевые лужи почти всегда содержат личинки насекомых, которые, о чем я еще буду говорить подробнее, вызывают серьезные расстройства.
   Лига за лигой тянулась однообразная долина, пока, наконец, местность не видоизменилась: длинные мергельные хребты с интервалами двести - триста ярдов начали пересекать нашу тропу. Здесь кусты оджара стали выше, и склоны холмов зеленели такой свежей растительностью, какой я не встречал от самого Тедженда. Почему мергельная пыль образовала в этом месте крупные гряды, трудно сказать. Туркмены величают этот участок "песчаной пустыней", хотя он наиболее плодороден из всего пространства до того места, где начинает чувствоваться влияние Мургаба. Вечерело, когда мы вступили в настоящий лес из зарослей оджара, до десяти-пятнадцати футов высотой, с весьма толстыми стволами. Временами тропа совпадала с высохшим руслом ручья, который когда-то мог быть притоком Мургаба, и тамариск, росший по высоко поднятым берегам с обеих сторон, совершенно закрывал слабый вечерний свет, так что мы оказывались в полной темноте. Здесь, как поведали мне проводники, было место наиболее частых сюрпризов для караванов со стороны банд разбойников, облюбовавших эти заросли для засад. Кое-где кустарник подрублен так, чтобы несколько приоткрыть обзор с тропы и снизить тем самым вероятность подобных неожиданностей.
   Каких только диких зверей мы не вспугнули, пробираясь во мраке, спотыкаясь о павшие стволы. В одних, по хрюканью, я признал кабанов, которых здесь видимо-невидимо, в других, по дробному стуку лап, - шакалов, а в мягко отпрыгивающих в сторону животных, - рысей или леопардов. Место это называется Шаитли. Здесь находится колодец, или довольно глубокая подземная емкость с очень горькой водой, настолько насыщенной солями, что отведать ее решился бы далеко не каждый; даже верблюды и туркменские лошади пьют ее очень неохотно. Достать воду можно только опуская бурдюк на веревке в узкую щель.
   Несколько раз мы останавливались и проверяли путь по звездам. При этом часто ошибались, но туркмены, подобно североамериканским индейцам, обладают безошибочным чутьем, которое, в конечном итоге, всегда выручает их. Мы скакали довольно оживленно, в основном, рысью, и, когда позволяла дорога, переходили на легкий галоп. Я подсчитал, что средняя скорость преодоления всего пути, - шесть с половиной миль в час. После полуночи наступила непроглядная тьма; было очень душно. Находясь в седле почти беспрерывно целый день и большую часть двух ночей, я, должен признаться, очень устал. За все это время я съел лишь корку хлеба и кусочек совершенно неаппетитного сыра со слабым несладким чаем. Раз или два заикнулся о привале, но мне сдавленным шепотом напомнили о возможности неожиданного появления огры (воров) в любую минуту. Меня-то это особо не пугало, если принять во внимание, что я находился в компании таких отъявленных воров, каких не найти в кустах пустыни или развалинах старой крепости. Но в выносливости им не откажешь. В конце концов, даже лошади не в состоянии были двигаться дальше. Мы отпустили поводья и обсудили ситуацию. Было решено отъехать в сторону с тропы ярдов на сто, чтобы уменьшить риск нападения бандитов. В густых зарослях тамариска и других кустов выбрали сравнительно открытое место для короткого привала. Не успели мы спешиться, как ослепительная вспышка молнии осветила землю, и забарабанили тяжелые капли дождя. Стало ясно, что вот-вот разразится сильный ливень. Но я настолько выдохся, что не обратил на это внимания. Думал только о том, куда пристроить свое изнуренное тело. Попона, шкура леопарда и старая накидка, столько раз выручавшая меня, послужили постелью. "На седло вместо подушки я склонил свою главу", и через полминуты уже спал так крепко, как только может спать утомленный путник.
  
  
  
  
  
   НА ПУТИ В МЕРВ ( продолжение )
   Было еще темно, когда по голосам вокруг я определил, что произошли какие-то перемены. Я почти плыл. Шел ливень, и все промокло насквозь, даже шкура леопарда. Суставы скрутило ревматизмом, и насекомые самых разных видов пытались на мне укрыться от водных потоков. Я стал передвижным музеем энтомологии. Среди экспонатов были юные тарантулы, слишком еще молодые, чтобы причинить большой вред, жуки-олени, ящероподобные, богомолы и всевозможные представители coloeopteroe(292). Вполне простительно, что я не слишком долго вел наблюдения, а принялся очищать волосы, уши, рукава сюртука и штаны, пытаясь привести себя в походный вид. Туркмены занимались лошадьми, и, несмотря на стойкость, выглядели очень раздраженными тем, что выпало на их долю. Было совершенно невозможно разжечь водные курительные трубки, приходилось мириться с отсутствием столь привычного наслаждения. Лошади стояли с поникшими ушами и хвостами, жалобно взирая на окружающую слякоть. Стоило мне сесть в седло, как бедное животное упало на колени в полном изнеможении. Кое-как мы двинулись, очень медленно, ведь лошади едва переставляли копыта.
   Скучная свинцовая заря дождливого утра приоткрыла долину, которая с каждым шагом становилась все менее и менее заросшей дженгалом, как мои спутники называли эти дебри. Через полтора часа мы остановились среди огромного количества кирпича и битой черепицы; я подумал уже было, что нахожусь у цели, в предместьях славного города. Куда девались болезни и слабость, я сразу ожил. Я стал изучать участок подробней. Поблизости находятся руины куполообразного строения, по характеру которых я тут же определил, что это караван-сарай времен Тимура Ленка, может быть и более ранних, свидетель лучших дней Мерва. Называется Даш Робат. Вот досада, я обнаружил, что до места назначения еще, по крайней мере, шестнадцать миль. Мы остановились в развалинах, чтобы выжать нашу намокшую одежду и догрызть оставшиеся корки. Один из проводников собрал веточки, опавшие из бесчисленных птичьих гнезд в расщелинах, и приступил к разжиганию огня, чтобы возместить вместе с товарищами вынужденное воздержание от курения кальюна. Я прогуливался вокруг строения, исследуя его происхождение и размеры. Привязка к местности и общая архитектура обнаруживают изрядную ученость и интеллект, от которых теперь остались, увы, лишь жалкие свидетельства. Я вошел в четырехугольный двор, восемьдесят квадратных ярдов, окруженный широким коридором с комнатами по обе стороны, снаружи летними, а внутри зимними. Последние снабжены очагами, как это и принято в караван-сараях. Главный вход на юго-востоке увенчан наполовину развалившимся куполом из ровного желтоватого кирпича, похожего на тот, из которого сделаны стены. В центре под ним - разрушенный фонтан. Обширные конюшни расположены в северной части комплекса, и там же бесчисленное количество комнат размером побольше, вероятно, предназначенных для более важных персон. Все это сейчас в полном запустении, хотя многие помещения прекрасно сохранились. Если очистить полы от мусора, накопившегося за годы, то комнаты представят собой неплохое пристанище для путников, проходящих в этих местах. Трудно сказать, почему постройки развалились, поскольку нет признаков того, что это результат землетрясения. Может быть, простое вертикальное давление положило начало разрушению, учитывая, что применявшийся цемент был весьма невысокого качества, немного прочнее клейкой извести. Довершили же дело ветра, веками гуляющие в коридорах и аркадах. Эти угрюмые молчаливые арки были желанным приютом для нас после столь несчастной ночи, и я не удержался и спросил проводников, несколько холодным тоном, почему они сделали привал под открытым небом, в то время как столь удобное место находилось так близко. Вопрос был воспринят как довольно ребяческий. Один из компаньонов, смеясь, объяснил: "Ну, мы нарочно остановились в зарослях, чтобы избежать встречи с разбойниками. Вернейшим способом наткнуться на них было бы прийти сюда, где они неизменно останавливаются, когда промышляют поблизости. Ночью честным людям вроде нас тут нечего делать."
   Название Даш Робат может означать "каменная или кирпичная стоянка", другой вариант - "стоянка в долине", или "далекая стоянка", поскольку слово "даш" с джагатайского переводится так, а с персидского - иначе. Несомненно, что это одно из бесчисленных сооружений, воздвигнутых правителями Мерва для остановок караванов, курсирующих между их столицей и персидской границей. Я был не прочь побродить еще в руинах, пока погода не установится и не выглянет солнце, но проводники настаивали на необходимости поиска фуража для лошадей, а еще больше стремились избежать риска встречи со злонамеренными типами, завсегдатаями Даш Робата.
   Унылое утро вступало в свои права, когда мы покинули мрачные развалины и направились в Мерв, до которого, по словам моих спутников, было около шестнадцати миль. Настроение слуги-курда к тому времени совсем ухудшилось; говоря откровенно, я и сам не чувствовал особой радости. Он не сомневался, что по прибытии на место назначения нас убьют; я же находился в таком состоянии физических страданий, что мне было не до его пророчеств. Для промокшего, уставшего, голодного человека под моросящим холодным дождем, верхом на измученной кляче, каждый шаг которой мог оказаться последним, любое расстояние покажется длинным; и, так как я знал уже по опыту, что, по словам проводников, предстоящий путь всегда короче, чем на самом деле, мое терпение было совершенно на пределе к тому моменту, когда, наконец, показались признаки обитаемой земли. Вокруг виднелись болота. Затем началась сплошная топь, пересеченная узкими крутыми траншеями - притоками Мургаба. Вставало солнце, и от бурой земли поднимались колонны пара. Несколько захудалых верблюдов и коров стояли с безнадежным видом, стайка мальчишек, облаченных в овчины, отделилась от своих дымных костров, чтобы поглядеть на нас.
   Сейид Али Хан, правитель Аттока, подарил мне зонтик, когда я выезжал из Лютфабада, и мой слуга-ахалтекинец пытался укрыться под ним от проклятого холодного дождя, который не переставал моросить. Зонтик, изделие доселе невиданное в этой части мира, собрал вокруг нас много зрителей. Прислушиваясь по сторонам, я выяснил, что наш рейд, в результате которого мы явились пред их очи, расценен как довольно успешный. Дальше по ходу каналов становилось все больше, меж их крутыми берегами лениво текли скудные потоки. Изрядная территория была под водой. Сквозь пелену дождя виднелись очертания строений. Это были первые аладжаки Мерва, и я жадно вглядывался в туман, пытаясь различить купола и минареты, которые ожидал увидеть поверх зубцов стен "Царицы Мира".
   Тут произошла заминка. Некоторые из проводников вдруг засомневались насчет моей национальности, а также мотивов визита в их святилище. "Кто его знает, а вдруг он русский?.. Что скажут наши друзья, когда мы приведем его?.. А вдруг по пятам следует отряд казаков?.. Зачем он сюда вообще едет?.." - Такие вопросы доносились до моего слуха. А самый деликатный сказал: "Не прикончить ли нам его в ближайшем селении?"
   Результата полевого совещания пришлось ждать долгие утомительные часы, верхом на лошади под проливным дождем с пронизывающим ветром. Некоторые из компании бросали на меня злобные взгляды, и, казалось, были настроены решить вопрос тут же на месте; но благоразумное большинство придерживалось другой точки зрения. Один из последних направил ко мне коня и попытался успокоить в том духе, что, будем надеяться, все обойдется. Он добавил, со значительным видом, что в случае, если и не обойдется, то виноват в этом буду только я один, поскольку никто меня сюда не звал. Наконец решение было принято, и мы направились прямо к ближайшим хижинам, едва видневшимся сквозь
  туман, в одной-двух милях от нас.
   Издалека туркменское селение выглядело как огромная пасека. Серо-коричневые домики с заостренными куполами очень сильно походили на ульи. Около ста пятидесяти таких домиков были окружены ююбой, яблонями и ивами, виднелись виноградники и бахча. Кругом лежали тюки шелка, табака, чая и других товаров; караван, пришедший из Бухары, готовился выступить в Мешед.
   Странные на вид мужчины и женщины, которые занимались погрузкой кип на верблюдов, бросили свою работу, чтобы поглазеть на меня и на всю нашу кавалькаду по мере ее продвижения; женщины, с промокшими под дождем волосами и измызганной как у ведьм одеждой, выглядели наиболее странно. Мы прибыли в село Бакши, где властвовал Бег Мурад Хан; здесь проходили в обе стороны бесчисленные караваны. Отовсюду высказывались догадки относительно моей персоны, и большинство сходилось на том, что я был пленником. Если судить по внешнему виду, то я мог сойти за кого угодно. На голове у меня была высокая (восемнадцать дюймов) тиара из серо-черной овчины. На плечи накинута промокшая шкура леопарда, из-под которой выглядывало видавшее виды пальто. На ногах красовались черные боты с огромными стальными шпорами - деталь экипировки, совершенно неизвестная в Туркестане. Довершали мое снаряжение сабля и револьвер-карабин(293). Можно удивляться тому, что я появился открыто среди текинцев в таком вызывающем виде, почему не оделся в соответствии с обычаями страны. Я долго размышлял над этим вопросом, прежде чем предпринял поход в Мерв. Я прекрасно владел джагатайским, и загорелое лицо и длинная борода вполне позволили бы мне сойти за местного, но акцента и тысячи других мелких причин, не говоря уже о ненадежности слуг, с которыми, как я прекрасно понимал, совершенно бесполезно надеяться сохранить тайну, было бы достаточно для неминуемого провала этой затеи. Появление в туркменском или в каком-либо другом одеянии с целью скрыть мою настоящую национальность привело бы в таких условиях к вполне определенным трудностям. Я поздравил себя с тем, что избрал верный путь, поскольку впоследствии, когда меня винили в том, что я прибыл в Мерв с тайной враждебной миссией, я мог ссылаться на то, что не делал попыток замаскироваться, и мои слуги, один из которых был туркмен, могли подтвердить: в таком виде я и выехал из Дергеза.
   Я спешился у двери хижины, куда подвели мою лошадь, и по отношению людей впервые полностью осознал, что рисковал в предприятии, навстречу которому в неведении шел, в лучшем случае, потерей свободы на неопределенный срок. Но все равно, я был настолько рад тому, что достиг своей долгожданной цели и прибыл, наконец, в Мерв, несмотря на все трудности, которые чинила мне эта земля, происки врагов и подозрительность населения, что радостные эмоции взяли верх над остальными. Вот я и здесь, наконец, в самом сердце страны туркменов. А там - будь что будет!
   Круглый дом-улей, в который меня ввели, моментально заполнился до отказа. Этот дом занимал караванбаши, или начальник торговцев, собирающийся отправиться в Мешед с дюжиной купцов. Он был очень вежлив со мной, определенный опыт межнациональных отношений, вероятно, научил его вести себя так. Кто-то стащил с меня мокрые сапоги, впрочем, не без труда; другой заменил промокшие пальто и мантию из шкуры леопарда на мерлушковую накидку. Пиала с обжигающе горячим зеленым чаем без сахара, по вкусу напоминающим английскую соль, венчала мой материальный комфорт. Я уселся поближе к огню, пытаясь согреть дрожащие члены. Все время собравшиеся люди взирали на меня с таким выражением горячего нетерпения, которое не передать словами. Они, очевидно, думали, что, как бы то ни было, я был лицом, таинственным образом связанным с событиями, происходившими так близко от них, и явился сюда с дружественной миссией. Эта последняя идея усиленно подогревалась разговорчивостью курда, который, в пароксизмах страха за свое собственное будущее, изливал потоки лжи в уши аудитории, говоря о том, какая важная персона его хозяин, и какой удивительный прием будет оказан, как только хан узнает о прибытии гостя. Что касается проводников, то кое-кто из них просто констатировал, что я пришел со стороны русского лагеря, и были они достаточно трусливы, чтобы брать на себя всю ответственность, заявляя, что ничего обо мне не знают, хотя по пути, временами, переполнялись энтузиазмом по поводу визита дружелюбного ференги в Мерв. Затем они зашли даже так далеко, что выразили уверенность, что я русский шпион. Это мнение возымело действие на слушателей, и я понял, после того как все спешно стали расходиться, что теряю почву. Злые голоса, доносившиеся из соседней хижины, дали знать, что общее мнение складывается не в мою пользу. "Кто знает, может, он - русский, прибывший разведать дорогу, и через сорок восемь часов сюда нагрянут алеманы (вражеские разбойники)?" Затем очень толстый человек со смешанным выражением грубости и юмора на лице, вошел ко мне и напрямую спросил, кто я такой. Это был Бег Мурад Хан, господин, с которым впоследствии мне пришлось познакомиться поближе в нескольких неприятных ситуациях. Я ответил, насколько это было возможно, учитывая, что разговор шел на джагатайско-татарском наречии, а также то, что туркмены не имеют достаточно четкого представления о необходимости познавательных экспедиций. Я сказал, что для удостоверения моей личности потребовалось бы несколько дней, если отправить письмо Аббас Хану, английскому представителю в Мешеде с караваном, который вскоре выступал. Это предложение было встречено властным окриком, предупреждающим не пытаться написать хоть одно слово, если я не хочу, чтобы моя голова тут же отделилась от тела.
   Действительно, эти люди были так удивлены и напуганы быстрым успехом русских в Енги Шехере (Геок Тепе), и питали такие глубокие опасения относительно того, не собирается ли Скобелев повторить успех и в самом Мерве, что мое появление, как личности подозрительной, и, возможно, русского, привело их в далеко не шуточное расположение духа. Но, шокированный необычностью ситуации, желая воспроизвести ее в хронологическом порядке, пока впечатления еще свежи, я предпринял-таки попытку пополнить свой дневник несколькими конспективными заметками. Тут же взволнованный туркмен вылетел из хижины с новостью, что ференги пишет, и вызвал такой испуг этих безграмотных людей от могущественного действа litera scripta(294), что поднялась настоящая буря, и я услышал снаружи призыв прикончить меня сейчас же, повторяемый многими устами. Внутрь снова вошел грубиян с юмористическим выражением лица, - очевидно, высокопоставленная персона, - чтобы убедить меня непререкаемым тоном в том, что, если в моих руках снова окажутся бумага и карандаш, то мне придется пенять на себя.
   Затем охранникам и двум слугам приказали выйти из кибитки. Сильная стража была приставлена к дверям; я остался наедине с думами о возможном исходе ситуации, в которой, как шептало мне подсознание, есть и положительные моменты: невообразимое количество сухой одежды, огонь и отварной рис, предупредительно поданный нам. Я быстро приходил в хорошее расположение духа. "В конце концов, - говорил я себе, - будь они даже хуже, чем пытаются показаться, эти мервские текинцы не станут убивать меня просто так, из одних лишь подозрений в том, что я русский, тем более что мои предполагаемые соотечественники находятся не так уж далеко отсюда." Я страстно желал излить эти и другие соображения на бумагу, но опасность вызвать вторую бурю своим упрямством заставляла довольствоваться относительной бездеятельностью. Под прикрытием накидки я набрасывал урывками основные моменты путешествия из Мене, соблюдая максимум предосторожности, поскольку знал, что хотя и был предоставлен самому себе, но сквозь щели в дверях и стенах за мной пристально наблюдают. Да и двадцать часов в седле, с двумя небольшими привалами, которые я описал выше, и с таким скудным продовольственным обеспечением, вполне оправдывали некоторое расслабление. Я прилег и вскоре заснул как убитый.
   Не прошло и часа после захода солнца, как меня разбудил человек, которого я раньше никогда не встречал. Слуга-курд тут же узнал его. Они часто виделись в Геок Тепе до падения города. Вошедший был не кто иной, как прославленный Токме Сердар, главнокомандующий войск ахалтекинцев, человек, чья энергия и способности сыграли свою роль в столь продолжительной защите туркменской территории и крепости. Он чуть ниже среднего роста, широкоплеч, очень спокойный, почти покорный на вид, в маленьких серых глазах иногда проскальзывали озорные искорки. Черты лица, хотя и вовсе неправильные, обладали своеобразной несимметричностью, присущей часто выдающимся мыслителям Запада, несли на себе печать ума. Если бы мне довелось встретить его в ином месте, в европейском одеянии, я бы не удивился, узнав, что он - знаменитый адвокат или ученый. Изредка Сердар произносил несколько слов, но большую часть времени молча слушал меня. Вскоре он был почти убежден, что я не русский, ведь повидал их на своем веку немало и мог сделать правильный вывод. Он начал говорить то, что я часто слышал из уст текинцев, а именно, как разочарованы они тем, что английские войска остановились внезапно и не пришли через Герат в страну туркменов. Затем принялся описывать общую ситуацию в связи с туркменским вопросом. Он выказал удивительные познания в географии. На песчаном полу начертил пальцем круглую карту территории от Кандагара до Каспия. "Здесь - англичане, здесь - Мерв, а здесь - русские. В одном случае расстояние большое, в другом - маленькое. Если Скобелев неожиданно двинет свою армию, мы знаем, кто первым подойдет к Мерву. Ахалтекинцы сталкивались уже с тем, что во время наступления русских английские войска не приходили на выручку. Люди Мерва помнят это и, вероятно, примут сторону тех, кто придет первым."
   Такова была точка зрения Токме Сердара на ситуацию, довольно широкая и, возможно, правильная. Он считал, что, коли русские захотят продвигаться к Герату из их теперешнего расположения в стране ахалтекинцев, то им, с одной стороны, необязательно, а с другой стороны, - невыгодно было бы отвлекаться на Мерв. Если удастся сохранить нейтралитет или дружбу с местными жителями, то дальнейший маршрут пройдет, скорее всего, через частично возделываемые и орошаемые земли до пересечения с рекой Тедженд, а затем, по берегам Тедженда - к Герату. Активное противодействие части населения Мерва, конечно же, вызвало бы необходимость подавления его перед дальнейшим продвижением, поскольку весьма неосмотрительно иметь крупные силы действующей кавалерии в тылу, подвергая постоянной опасности коммуникации.
   Я всегда смотрел на этот вопрос точно также, и было приятно найти подтверждение своим взглядам со стороны такого опытного и знающего страну, о которой шла речь, человека, как Токме Сердар. "Единственной трудностью для русских обозов, - сказал Сердар, - будет преодоление пространства между западными водными источниками и рекой Тедженд. Стремительный марш в тридцать миль, однако, решает и эту проблему, а несколько колодцев, выкопанных на полпути, сделают переход вполне реальным. Конечно, есть и другой маршрут, - из Аскабада через Кучан или же Мухаммедабад в Мешедскую долину; но в обоих последних случаях пришлось бы пересекать горные гряды, что, при современном состоянии дорог, весьма затруднительно для артиллерии и обозов, и, более того, имело бы место серьезное углубление в персидские земли."
   Я провел весь вечер, обсуждая эти вопросы с Токме Сердаром. Он поведал, что получил приглашение в русский лагерь, с заверениями в полной безопасности и прощении прошлых дел. Он сказал, что вся его собственность находится в Геок Тепе и окрестностях, и что очень желательно, при первой возможности, вновь вступить во владение ею. Выразил удовлетворение тем фактом, что русские не собирались убивать его, хотя сам он убил многих из них; и обеспокоенность, как бы ни всплыло то, что шестьдесят пленных, захваченных в одном из сражений, были обезглавлены в Енги Шехере за несколько дней до падения, ведь это может резко переменить отношение русских. "Я боюсь, - заметил Сердар, - что меня отошлют в какой-нибудь отдаленный уголок России, как это было со многими предводителями йомудов в последние годы." Всю эту ночь он оставался со мной, спал рядом и рано утром удалился. С тех пор я его больше не видел, но
  до меня дошли сведения, что Токме Сердар через несколько дней после нашей встречи уехал в Аскабад и перешел на сторону русских. Впоследствии он продвинулся и был главой делегации туркменов в Санкт Петербурге, присягнул Императору от имени ахалтекинцев и получил, вместе со своими компаньонами, почетные одежды (хилаты) в знак императорской благосклонности и милости, что теперь общеизвестно. Уезжая на родину, Сердар оставил своего сына двенадцати лет учиться в военном колледже в русской столице.
   В десять часов утра следующего дня мне было приказано сесть в седло и проследовать в главную ставку, - сам таинственный Мерв, резиденцию правительства текинцев, цель столь долгих стремлений. Все еще шел дождь, и равнина представляла собой жалкое и унылое зрелище. Сопровождал меня вчерашний знакомый-толстяк во главе двадцати всадников и более сотни пешеходов. Мы выехали в северо-западном направлении, пересекая широкие и глубокие оросители с грубыми мостами из бревен, покрытых ветками ежевики и землей, едва продвигаясь по сплошной слякоти. Позднее погода начала несколько улучшаться, и я получил возможность осмотреться.
   Со всех сторон простиралась бесконечная долина, то тут, то там на ней виднелись плантации деревьев и сотни кучек напоминающих ульи хижин с заостренным верхом, или аладжаков; каждая группа состояла из пятидесяти - двухсот жилищ. Между селениями обычно одна-две мили. Земля везде хорошо возделана, зерновые сменялись бахчевыми. Через несколько минут местность стала выше, а растительность гуще. Мы миновали часть поля битвы, на котором двадцать два года назад потерпела поражение персидская экспедиция, тридцать два полевых орудия было захвачено туркменами. Через час мы вышли к берегам Мургаба, который я увидел впервые. Мы пересекли его по шаткому мосту, совершенно без перил, на вертикально установленных неотесанных сваях шириной в четыре фута. Эта конструкция возвышалась примерно на пятнадцать футов над водой. Река очень извилистая, русло не слишком углубленное - от двенадцати до восемнадцати футов ниже уровня моря. Ширина - тридцать-сорок ярдов. Вода, глубиной три-пять футов, совершенно желтая от взвешенного ила, течение в этот сезон (март, 1881) было очень медленное. Круто повернув налево, мы поскакали параллельно линии огромного земляного вала, возведенного недавно, и через пять минут очутились в резиденции Каджар Хана - Ихтияра, то есть верховного вождя.
   Я оказался среди, примерно, двухсот кибиток, стоявших в рядах по двести-триста ярдов длиной. Над одной из самых богатых хижин колыхался маленький красный флажок, прикрепленный к вершине шеста. Он указывал на резиденцию Ихтияра, или исполнительного правителя, избранного вождями со всего оазиса. Пятьсот ярдов севернее тянется длинная линия земляных работ, образуя по фронту полторы мили, закрывая обзор в этом направлении. Линия эта являет собой цепь укреплений вдоль реки - новую туркменскую крепость Каучит Хан Кала, названную так в честь прежнего верховного вождя, умершего три года назад. Собственно форт, носящий это имя, образует оконечность нового комплекса укреплений. На запад и восток простираются обширные сады, и дальше во все стороны, куда хватает глаз, рассыпано бесчисленное количество селений.
   В нескольких ярдах за домом Каджар Хана находился вполне приличный большой палаточный павильон светло-голубого цвета, предназначенный, как мне сообщили, для моей персоны. Он был частью трофея, захваченного у персов, и принадлежал, видимо, какому-то честолюбивому чиновнику. Внутри я обнаружил толстый валяный палас, покрытый сверху туркменским ковром. В небольшом углублении у края павильона пылали угли. Благообразный седобородый старик встретил меня. Он - брат хана и мулла. Сам Каджар Хан был в отъезде. Будучи человеком хоть и не военным, новый знакомый держался со мной очень холодно, поскольку общественное мнение по-прежнему заключалось в том, что я - русский разведчик. При этих обстоятельствах ему не стоило, конечно, утруждать себя заботой о том, чтобы проявлять особую сердечность в отношении человека, голова которого должна быть отделена от тела в ближайшие двадцать четыре часа.
   Положение, однако, двойственное. Все предосторожности приняты, чтобы я не совершил побег, из опасения, что я действительно враг; но, с другой стороны, ко мне обращались с большим почтением, на случай, если вдруг я окажусь важной персоной, прибывшей с дружеской миссией. Упряжь и скудный багаж были сложены в углу павильона, а я уселся на ковер, и началось мучительное заточение, которое продолжалось следующие двадцать дней и испытало мое терпение более жестоко, чем что-либо до этого.
  
  
  
   ЗНАКОМСТВО С МЕРВОМ
   Стоял полдень, когда я обосновался в своей новой резиденции, и вести о моем прибытии еще не распространились. Лишь несколько туркменов из близлежащих домов отважились подойти к палатке, но даже любопытство не могло пересилить ужаса перед ференги, впервые на их памяти проникшем в родную святыню. Старый мулла оставался со мной почти весь вечер. Вскоре после новоселья, трое-четверо старейшин общины попытались вступить в разговор, но я проявил большую сдержанность. Я хотел прежде разобраться в ситуации и понять настроение визитеров, а затем уже высказывать определенное мнение, делать какие-либо заявления, или пускаться в объяснения, которые, как бы они ни были правдивы, могли представить меня в невыгодном свете или не оправдать их ожиданий. В первый вечер я оставался в относительном покое, но ранним утром следующего дня обстановка переменилась. Это был один из двух дней недели, когда люди со всего оазиса спешили на базар. В таких случаях в Мерв для купли-продажи стекалось обычно несколько тысяч человек.
   Задолго до рассвета огромная толпа собралась вокруг павильона, да и вовнутрь набилось много членов мервского общества, полных желания побеседовать с таинственным путником, как будто с неба свалившимся на их головы. Они были одеты в такие же большие папахи, как и йомуды с каспийского побережья, о которых я рассказывал выше. Сидели на корточках, руки на коленях, таращили удивленно глаза. Я крепко спал, положив голову на свои вещи, под огромной накидкой из овчины, но гости терпеливо ждали, пока я не соблаговолю проснуться, поскольку неписаный закон их этикета запрещал беспокоить спящего.
   Я был несколько измотан событиями последних дней. Протер глаза и осмотрелся вокруг, совершенно не в состоянии понять, почему столь многочисленные и нежданные посетители удостоили меня своим присутствием. Невозможно описать словами их удивление по поводу костюма ференги. Короткий черный облегающий камзол и рейтузы из рубчатого плиса(295) буквально потрясли их. Они впивались взглядом, как завороженные. Гипнотизер смотрит так на своих пациентов. Одновременно, откуда ни возьмись, мириады глаз прильнули к щелям палатки; посыпались замечания о внешности и костюме, тонущие в утверждениях наблюдателей, что я, как пить дать, "урус". Не подумайте только, что после того, как первый порыв любопытства был удовлетворен, все на этом и кончилось. Как раз наоборот. По мере распространения вести о прибытии, новые толпы свежих зрителей устремились в столицу и осадили мое пристанище. Забыв о делах на базаре, они прилагали все усилия к тому, чтобы не упустить шанса взглянуть на меня. Временами напор толпы становился таким ужасным, что павильон ходил ходуном. Я думал, он свалится на голову, что, в конце концов, и случилось, когда зрители, в совершенном нетерпении, не имея подступа к щелям или дверному проему, попытались поднять края палатки для обретения обзора. Это произошло одновременно со всех сторон, все колышки палатки вылезли из земли, и крыша опустилась на нас, чуть не задушив меня вместе с избранными представителями общества. Затем последовало стремительное вмешательство яссаулов, местной полиции (!), размахивающих налево и направо палками и клеймящих позором зрителей за их вопиющее нарушение приличий и причинение неудобств странному гостю.
   Всю ночь напролет, даже когда я спал, продолжалось то же самое, как снаружи, так и внутри. Казалось, люди не собираются спать. Необычный разрез камзола и бриджи для верховой езды вызвали неутолимую жажду взглянуть на них снова и снова. Весь первый месяц пребывания в Мерве я чувствовал себя постоянным участником аттракциона, единственным гвоздем программы которого была моя персона. Сначала это весьма раздражало, но затем я впал в прострацию, своего рода гипнотический ступор. Каждый шаг бурно обсуждался. Процесс умывания лица и рук вызвал громкие восклицания; очень понравилось расчесывание волос. Много раз я спрашивал старого муллу, нельзя ли как-то избежать этой пытки. Он важно покачивал головой и говорил, что рассматривание человека не вредит ему. Когда первоначальное сильное раздражение миновало, я стал относиться к постоянным пассивным мучителям как к архитектурным излишествам моей резиденции.
   Я до сих пор не видел Каджар Хана и горел нетерпением встретиться с ним. Он все еще находился в турне по провинции, но ожидался с минуты на минуту. Между тем, меня посещали персоны, которых можно безоговорочно считать стоящими на социальной лестнице выше самого Ихтияра. Однажды произошло внезапное смятение, толпа поспешно расступилась, образовав коридор до самого входа в павильон; три человека проследовали по нему и, важно поприветствовав меня, с большими церемониями уселись рядом. Один из них - Каучит Хан, известный в народе как Баба Хан, сын прежнего правителя Мерва. Баба Хан, как я буду называть его в дальнейшем, - вождь туркменского племени токтамыш, занимающего часть оазиса к востоку от Мургаба. Второй, - Аман Нияз Хан, - вождь племени отамыш, к западу от реки, а третий - Юссуф Хан, парнишка пятнадцати-шестнадцати лет, брат Махтум Кули, вождя ахалтекинцев, наследный вождь самого западного племени мервских текинцев, - векил. Баба Хан - низкорослый человек, с обманчивой внешностью. Один его глаз полностью поражен кератитом, глазным заболеванием общеизвестным под названием "бельмо", а второй глаз, ярко-черный, буквально сиял оживленно и проницательно. По крайней мере, десять процентов местного населения поражены этим недугом, вероятно, вследствие комбинированного воздействия слепящего солнечного света, отраженного мергельной поверхностью земли, пыльных бурь, так частых в этих краях, и дыма домашних очагов. Баба Хан, разговаривая со мной, на самом деле обращался к толпе внутри павильона, пытаясь блеснуть своим умом, высмеивая мое упрямое отрицание того, что я русский, прозрачно намекая на то, что ему ничего не стоит определить мою национальность просто по сапогам, - а они, между прочим, произведены в Константинополе. Он, также, очень много мог сказать по вопросу повестки дня, то есть о расположении британских и русских войск относительно Мерва, насколько близко к Мерву стоят русские войска и как далеки от Мерва британские войска, расквартированные в Кандагаре.
   Аман Нияз Хан был куда более сдержан в манерах, чем его собрат-вождь и гораздо более походил на истинного джентльмена. Глаза слабые и водянистые, лицо желтое и вид подавленный, что свойственно людям, чрезмерно увлекающимся опиумом. Черты лица правильные, но угасшие. Он выказывал крайнее смирение, под личиной которого, несомненно, скрывались иные чувства. Он сказал мне, что сильно подорвал здоровье губительным пристрастием к опиуму, который постепенно разрушал организм. Он не мог избавиться от этой привычки, приобретенной еще в
  детстве. Поверх длинного подпоясанного кушаком халата из малинового шелка в полоску был другой из того же материала, но с различными сверкающими оттенками. Основа халата белая и соткан он так, что весь сиял искрами, а точнее - переливался брызгами светло-красного, голубого, желтого и пурпурного цвета. Издалека Аман Нияз Хан выглядел обернутым в английский флаг. Кое-кто из его свиты был принаряжен в том же духе, причем цвета варьировали от зеленого до ярко-красного и пурпурного, в зависимости от вкуса. В этом отношении Аман Нияз и его свита резко отличались от Баба и его людей, одетых очень скромно. Все носили огромные гренадерские папахи из черного каракуля, характерные для туркменов. У каждого за белым кушаком обычный длинный кинжал, похожий на большой нож для разделки мяса.
   Молодой Юссуф Хан имел самое монгольское лицо из всех присутствующих, - плоский нос и высокие скулы, но разрез его серых глаз был широким, в отличие от узких щелок истинных калмыков(296). Из уважения к своим именитым собратьям, он говорил очень мало. Сидел по-туркменски, скрестив руки на груди под халатом из верблюжьей шерсти янтарного цвета. Смотрел неподвижно прямо перед собой и как будто ушел в себя, выражая очень слабое, если не сказать никакое, любопытство относительно меня и моих пожитков. Это считается bon ton(297) в туркменском обществе.
   Я провел утомительный день, повторяя сотни раз те же самые ответы на одни и те же надоевшие вопросы, и не думаю, что когда-либо раньше говорил так много на любом языке; а поскольку теперь приходилось выражать мысли на джагатайско-татарском наречии, можно себе представить, как утомили меня эти разговоры. Один за другим вожди ушли, простившись с церемонной вежливостью, и я снова остался во власти неуправляемой толпы, которая не проявляла никакой заботы о моем уединении и покое.
   К вечеру один из нескольких евреев, живущих в Мерве, купец по имени Маттхи, нанес мне визит. На нем был хлопковый халат до пят в частую красно-белую полоску и остроконечная тиара из желтовато-коричневой кожи, окантованная тонким черным каракулем. Борода, слегка тронутая сединой, необычайно длинная и густая, в руке - посох около пяти футов; он был безоружен. На Востоке евреи редко носят какое-либо оружие. Кажется, в Дергезе им это запрещено. Полагая, что, как и большинство его единоверцев из восточных стран средиземноморья, он говорит по-испански, я обратился к гостю на этом языке, но он не понял ни слова. Он владел татарским, персидским, древнееврейским и немного хинди. Купец выставил бутылку арака и бутылку темно-красного бухарского вина. Арак, подкрашенный в желтый цвет куркумой (297), был не очень вкусен, несмотря на хорошее качество; вино же - просто отвратительно, приторный сироп плюс немного винной эссенции. Арак, местный самогон из крупного белого изюма, был бы, смею предположить, весьма недурен, если выдержать его около года, но сразу после выгонки он очень вреден, поскольку сильно насыщен сивушным маслом.
   Купец-еврей сказал, что в Мерве проживает, по крайней мере, семь семей его вероисповедания. Они поселились здесь с незапамятных времен и даже забыли уже обычаи тех мест, которым предпочли когда-то Мервский оазис. Очень может быть, что они - потомки торговцев дней наивысшего расцвета Мерва. Он сказал, что ни в коей мере не подвергается преследованиям и не имеет каких-либо неудобств на религиозной почве. Только налоги за место на рынке с него брали чуть выше, чем с купцов мусульманской веры, разница составляла что-то около полфранка за каждый платеж. Сначала я был удивлен такой религиозной терпимостью в Мерве, поскольку знал, что в Мухаммедабаде и в других приграничных районах Персии, особенно в Мешеде, евреям запрещали свободно отправлять религиозные обряды, их заставляли посещать мечеть по пятницам, при этом часто загоняли туда ударами палок. Запрещали называться мусаитами, как это было принято у евреев на Востоке, заставляли называться джедидами, что означает "новообращенный в мусульманство". По-моему, столь высокая религиозная терпимость туркменов проистекает больше из безразличия к этому вопросу, нежели из более либерального мировоззрения. Как правило, в Мерве не особенно обращали внимание на религиозные убеждения человека, если он был богат. Курение опиума и употребление спиртного здесь дела обычные.
   Только на закате второго дня явился Каджар Хан, Ихтияр. Целый час он уже находился в павильоне неподалеку от меня, прежде чем я узнал его в толпе; чрезмерная демократичность обитателей, также как и другие обстоятельства, ставшие известными мне позднее, мешали проявлению каких-либо повышенных знаков внимания, обычно принятых в отношении главы государства, каким бы маленьким оно ни было. Каджар Хан, во всех отношениях, личность замечательная. Он высокий и худой, в обычном халате неброского цвета. Орлиные черты лица - точная копия Юлия Цезаря, если судить по бюсту последнего в Британском музее. Полное отсутствие бороды, не считая нескольких едва заметных волосков на подбородке и верхней губе, придавали ему вид свежевыбритого человека. Лицо определенно красивое, хотя и несколько строгое. Портило его беспокойное хищное выражение глаз, мелкие зрачки которых, казалось, сидели прямо в белках. Плотно сжатые губы, конвульсивно дергающиеся желваки выражали с трудом скрываемое возбуждение. Ему было за шестьдесят. Некоторое время он говорил будто сам с собой, ни на кого не глядя. Общение с ним вовсе не казалось мне безопасным. Я видел это лицо раньше, но где и когда, - вспомнил не сразу. В самом начале прошлого года он прибыл в Тегеран, вместе с двенадцатью другими туркменами, с дипломатической миссией, пытаясь прийти к взаимопониманию с Шахом по вопросам отношений между Мервом и Персией. Пять месяцев он оставался гостем персидского монарха и отбыл в Мерв примерно в то же время, когда и я покидал персидскую столицу. Я встречался с ним случайно, раз на рынке и другой - во время визита к премьер-министру Персии в приемной последнего. Лицо его в тот момент произвело на меня впечатление, но здесь, в Мерве, я узнал его только тогда, когда услышал имя. Одет он был очень скромно, в темно-коричневую накидку, и не имел никаких особых знаков отличия. Говорил очень мало, выражая свое отношение только словами "Инш Алла" (Господи милосердный), которые вставлял после каждой моей фразы. Наконец он встал и резко вышел, и я не видел Ихтияра после этого два дня. Перед закатом его брат, старый мулла, прислал мне большое деревянное блюдо, наполненное кусочками хлеба вперемежку с мелкими кусочками мяса в густом бараньем бульоне. Это и был наш с курдом-слугой ужин. Слуга-ахалтекинец нашел свою семью среди беженцев из Геок Тепе и отпросился. На этом первый день моего знакомства со знатью Мерва закончился.
   Впечатления каждого нового дня мало отличались от впечатлений предыдущего, вызывая досаду продолжающимися назойливостью и навязчивостью, усугублявшимися по мере того, как улетучивался шарм необычности. Люди отовсюду приходили поглазеть на меня, в первые две недели - ни одного момента для уединения или покоя. Я был совершенно привязан к павильону, поскольку, стоило попытаться выйти, как окружала толпа туркменов, в чьи обязанности входило, очевидно, наблюдение за мной и постоянное напоминание о том, что не следует блуждать туда-сюда, а то "не ровен час, собаки покусают." Собаки, действительно, опасны, и любой прохожий, хоть и местный, сталкивался с вполне реальным риском быть разорванным на куски, если хозяева не отзовут своих питомцев.
   Жара в павильоне в течение дня была невыносимой, и временами начинались бури, вздымая мергельную пыль и загоняя ее сквозь каждую щель павильона, пока она не заполняла уши и ноздри и не находила лазейки в седельные сумки с продуктами. Очень скучно сидеть целыми днями, уставившись в одну точку, и ничего не делать. Стоило попытаться прочитать несколько строчек в одной из моих книг, как начинали изводить
  требованиями объяснить, что это за книга, каково ее содержание и т.д. и т.п. Я не успевал даже понять смысл сыпавшихся на меня вопросов, но хорошо понял одну вещь: что если так или иначе все это не закончится, я сойду с ума.
   На седьмой день после моего прибытия был созван, по инициативе базарной толпы, большой меджлис, или совет вождей и старейшин Мерва, для рассмотрения вопроса о моем пребывании в Мерве, является ли оно дружественным визитом, или наоборот, обсудить все за и против, а также, русский я или нет. Слуга-курд лежал в углу, одурманенный парами опиума, который он курил для того, чтобы подавить страх перед возможным результатом совещания грозных старейшин Мерва. Он был страшно напуган и убежден, и пытался уверить в этом меня, притом многократно, что у нас нет ни малейшего шанса спастись.
   Курд этот сослужил мне дурную службу, его поведение угрожало серьезной опасностью, в лучшем случае, продолжением домашнего ареста. В прошлом он был профессиональным налетчиком на службе у эмира Хуссейн Хана, правителя Кучана. Там он занимался сопровождением отрядов всадников на соседние туркменские земли с целью захвата как можно большего количества овец и другого скота, а, впрочем, и людей, в том же духе, как это принято у головорезов хана Дергеза. Он поссорился со своим вождем и перебивался случайными заработками, когда мы повстречались. Британский консул в Мешеде постоянно нанимал его в качестве проводника из Мешеда в Геок Тепе и для сбора сведений о ходе военных действий. Несколько раз я встречал его в Мухаммедабаде, где он останавливался по пути в Геок Тепе или обратно. Он часто доставлял мне письма от Махтум Кули Хана, а также из Мешеда, и мои послания по тем же адресам. Мне рекомендовали его как человека, привыкшего к рискованным предприятиям и, несмотря на сомнительный моральный облик, обладающего, во всяком случае, несомненной храбростью, готового встретить лицом к лицу любую опасность, ищущего приключений; и действительно, он был со всех точек зрения, кроме, конечно, отсутствия нравственности, самой подходящей кандидатурой для участия в предстоящем путешествии в Мерв(XII). Звали его Голам Риза. Смех и грех, он довольно смело вел себя в открытых стычках с текинцами, но при первом же контакте с ними на их территории стал таким напуганным, что едва ли отвечал за свои поступки. Чтобы придать себе как можно больше веса, он при всех обстоятельствах заявлял, что хозяин - персона огромной важности, прибыл в Мерв с британским флагом в кармане, собираясь его тут же водрузить; ему ничего не стоит, мол, вызвать из Кандагара бесчисленные отряды британских войск. Я неоднократно предупреждал его не делать подобных заявлений, совершенно не соответствующих истине; но, обезумевший от страха, он оставлял без внимания мои предупреждения.
   Таким образом, я оказался в очень затруднительной ситуации. Выслушивание многократных сентенций, порожденных воображением моего слуги, подстегнутого страхом, заставило власти обратить некоторое внимание на его слова и предположить, что, в конце концов, я и в самом деле мог быть миссионером в Мерв, учитывая весьма критическую обстановку, возникшую из-за продвижения русских войск. Мне приходилось развеивать эти иллюзии и в то же время объяснять действительную цель моего визита, - отнюдь не легкая задача.
   Совет старейшин заседал более часа, прежде чем меня пригласили присутствовать. Должен признаться, я принял это приглашение с большим волнением. Выйдя из палатки, я проследовал под конвоем сквозь волнующуюся толпу к широкому свободному пространству на возвышении, где на мергелистой земле восседало около двухсот человек, образуя круг диаметром в двадцать ярдов. Наблюдалось огромное скопление народа; в Мерве население обеих полов и всех возрастов и сословий допускалось на важнейшие заседания совета государства. Внутри круга, в отдалении от центра, был постелен большой войлочный ковер, на который мне предложили сесть. Затем наступила мертвая тишина. Каждый старался тщательно рассмотреть меня и мою одежду. Я нарочно надел на себя все, что оставалось из европейской одежды, чтобы, как я уже говорил, избежать обвинения в попытках замаскироваться под восточный стиль; и я прекрасно понимал, что представляю собой необычайное зрелище, поскольку части туалета являли невообразимую смесь.
   Усевшись, скрестив ноги, на ковре, я огляделся. Молодые и старые, хорошо одетые и бедно одетые. В целом, выражение лиц не внушало надежды, но были и некоторые взгляды, поддержавшие мой дух. Вокруг, без сомнения, прекрасный набор типов мервского населения; меня сильно поразило полное отсутствие калмыцкого типа. Лица вполне могли сойти за европейские, единственным заметным отличием было отсутствие, в основном, бакенбард. Около трети собравшихся, однако, имели бороды внушительных размеров, возможно, это результат примеси персидской крови.
   Некоторое время стоял общий шепот, а затем из противоположной части круга ко мне обратились громовым басом. Выступавший оказался человеком колоссальных размеров и весьма пожилым, о чем свидетельствовала длинная белая борода, ниспадавшая на его грудь. Он был довольно хорошо одет, в соответствии с обычаями родной страны, уходящими корнями, видимо, в далекое прошлое. Его грозное имя, как я узнал позднее, - Кылыч Ак Сагал, или Старик Меч. Он сказал голосом человека, привыкшего перекрикивать шум битвы: "Кто ты такой и что привело тебя сюда?!" Это был конкретный вопрос, и я ответил в том же духе.
   Я сказал, что родом из той части Франгистана, которую называют Англией, и что сейчас занимаюсь наблюдением и сбором данных о продвижении русских войск и что, избегая встречи с передовыми отрядами генерала Скобелева, я и прибыл в Мерв. Наступила пауза, во время которой мое заявление живо обсуждалось собравшимися. "Чем ты докажешь, что твои слова - правда?" - спросил Старик Меч. В ответ на это я ловко извлек свой бумажник и раскрыл различные документы, бывшие при мне, одни на английском, другие на персидском, подтверждающие мою личность и род занятий. Старик, видимо, общепризнанный спикер собрания, и, более того, обладатель редкого качества, - умения читать, притом не только на родном языке, но также и на персидском, - с важным видом изучил мои бумаги, при этом читал их вслух и тут же переводил на туркменский для удобства собрания. Последовал гул одобрения. "Но, - сказал воинственный старейшина, - почем мы знаем, что ты не русский, убивший какого-то англичанина и взявший его документы?" Я начал постигать, что мой собеседник шутник, и надеялся, что все правильно поймут его юмор. Я сказал с важным видом, что есть средства, позволяющие доказать несостоятельность этого предположения, а именно, - связаться с британским представителем в Мешеде и с министром в Тегеране, и, в любом случае, ему неплохо бы иметь доказательства своей гипотезы, прежде чем принимать ее. Я заметил также, что, если бы мне позволили связаться с друзьями в Персии, я бы давно уже доказал, кто я есть на самом деле; в настоящий момент я мог только предъявить документы, и что, с их позволения, я хотел бы написать письмо и получить несомненное подтверждение подлинности своих утверждений. Затем последовал перекрестный допрос со стороны других членов собрания. Когда я покинул Англию? Каков мой чин? И т.д. и т.п. В процессе этого допроса все перемешалось в умах вопрошавших - Индостан и Англия, Падишах и "Кумпани". Меня попросили указать, в каком направлении находятся Англия и Индия, и когда я указал в противоположные стороны, все очень удивились. Кто и что такое эта "Кумпани", обсуждалось очень долго, и меня спросили, между прочим, могло ли быть правдой то, что, как стало недавно известно на Востоке, Падишахом Англии была леди.
   Постепенно я начал обретать почву и запросто постиг справедливость пословицы, гласящей, что "мы легко верим в то, во что хотим верить." Члены высокого совета вскоре склонились к мнению, что я англичанин и прибыл в Мерв с целью, о которой столь изобретательно распространялся мой слуга-курд. После дискуссии, продолжавшейся около часа, я был отпущен. Меня препроводили назад в павильон, откуда слышались отголоски громкого и жаркого спора, разгоревшегося вскоре. Ожидание окончательного решения совета было весьма волнующим. В конце концов, могли приговорить к немедленной смерти, и я настраивался на самое худшее. Через полчаса меня снова призвали. По улыбающимся лицам вокруг я понял, что решение принято благоприятное. Громогласный старый Нестор(299) сообщил мне, что я буду жить; последнее я воспринял с должной благодарностью, учитывая ситуацию, в которой находился последние дни вплоть до этого момента. "Но, - сказал он, - тебе придется остаться пленником до получения ответа от Аббас Хана, представителя Англии в Мешеде." Решено было отправить туда курьеров незамедлительно, а по их возвращении возобновить совещание. Меня опять отпустили и меджлис закончился.
  
  
   ОКРЕСТНОСТИ МЕРВА
   Через несколько дней после меджлиса я заметил какое-то странное движение позади моего павильона. Несколько туркменок возводили аладжак. Новое жилище предназначалось для меня, поскольку я уже много раз жаловался на пыль и небывалую жару, которым подвергался под брезентом. Тот, кому не приходилось жить в палатках в жарком климате, не поймет ужасного неудобства такого бытия. В полуденные часы жара невыносима, если не накинуть сверху войлок или другой плотный материал.
   Теперь я подробно опишу аладжак и способ его возведения. Другие названия - кибитка или ев. Слово аладжак пришло из киргизского языка, кибитка - из русского. Ев - чисто туркменское слово, переводится как дом. Это типичное жилище кочевников, обычно пятнадцати футов диаметром и одиннадцати-двенадцати футов до наивысшей точки купола. До высоты в шесть футов вертикальные стены образованы открытым плетением прутьев примерно в полтора дюйма диаметром, идущих под углом в сорок пять градусов к горизонту. Пересекаются они в интервале восемь дюймов. Общая высота решетки примерно шесть футов. В местах пересечения прутья пригнаны друг к другу и связаны высушенными овечьими кишками. Когда село переезжает, четыре части плетеной конструкции, которые образуют целую окружность кибитки, складывают компактно и при необходимости грузят на спину одного верблюда. Когда приходит время установки дома, четыре составные части устанавливаются по кругу. Они прочно скрепляются между собой шнуром, сплетенным из верблюжьей шерсти. Куполовидная крыша образована несколькими изогнутыми прутьями, примерно тех же размеров что и те, которые составляют боковые плетеные стены. Один конец каждого из них прочно привязан к боковой стене, а другой вставляется в круглую конструкцию, напоминающую колесо телеги, примерно шести футов в диаметре, находящуюся в центре купола. Когда стены были установлены, туркменка (сборка и разборка этих жилищ производится женщинами) вставила центральную, похожую на колесо телеги, деталь на конец шеста и подняла его на необходимую высоту в центре. Несколько других женщин одновременно ввели концы загнутых прутьев в отверстия, просверленные по окружности, и закрепили нижние концы вышеописанным способом. В результате получилась конструкция, очень напоминающая гигантскую клетку для попугая. Снаружи вертикальные решетчатые стены по всей высоте покрываются войлоком. Поверх этого войлока выкладывается слой камыша. Гигантские тростинки, примерно шести футов длиной, устанавливаются вертикально одна за другой и связываются полудюжиной параллельных нитей из крученой верблюжьей шерсти. Все это, в свою очередь, поддерживается внешним поясом, проходящим по всей окружности и закрепленным к дверному косяку. Крыша покрывается только войлоком. Центральное отверстие имеет колпак из того же материала; его можно сдвигать и возвращать на место тесемками, концы которых свисают над дверью. В хорошую погоду это отверстие всегда открыто, потому что кроме двери не предусмотрено никаких приспособлений для поступления света и воздуха внутрь и вывода дыма очага наружу. Ев не имеет окон. В этих внутренних районах предосторожности против морских бурь, особенно тенкисов, совершенно не нужны.
   Мебель в еве очень простая. В центре жилища, прямо под купольным отверстием, - очаг. Половина пола, в стороне, противоположной входу, покрыта кече, или войлочным ковром, примерно в дюйм толщиной. На ней лежат туркменские ковры в шесть-семь футов длиной и четыре-пять футов шириной, на которых домочадцы днем сидят, а ночью спят. Кровать, как таковая, туркменам неизвестна. Полукруг непосредственно у входа, - голая земля; здесь производится рубка дров, готовка и другие грубые домашние работы. По стенам висят большие плоские переметные сумки, шесть футов на четыре, лицевая сторона которых - полностью тонкая ковровая работа, в чем туркменские женщины искусные мастерицы. Обычно вся домашняя утварь укладывается в этих сумках на верблюдов во время переезда с места на место. Будучи пустыми, они являют собой красивые гобелены(300).
   Иногда я встречал нечто вроде кровати на четырех ножках, внутри рамы натянута прочная сеть из веревок грубой верблюжьей шерсти, покрываемая войлочным материалом вместо матраса. Есть другой вид подобной мебели, нечто вроде подставки, на которую складывают ящики, одеяла и подушки, чтобы не держать их на сырой земле. Кроме примитивной горизонтальной ручной мельницы, очень похожей на те, что были у наших предков кельтов, и самовара, который постоянно в деле, поскольку этикет Центральной Азии требует, чтобы каждому гостю сразу же подавали чай, иной домашней утвари не существует. На одной стороне висит седло и другая упряжь вместе с саблей и мушкетом. Лошадей привязывают рядом с входом в ев за щетку.
   Под крышей рядом с центром подвешивают пару шкур овец или ягнят, вывернутых наизнанку и прокопченных. Горловые отверстия широко раскрыты посредством четырех пересекающихся палочек. Эти шкуры качаются туда-сюда от воздушных потоков, созданных костром, и называются туник. Я неоднократно спрашивал туркменов об их назначении. Ясно, что есть какой-то таинственный смысл, но они не хотели говорить. Шкуры эти, возможно, пережиток какого-то домусульманского культа, одного из тех, что были когда-то у предков-скифов. Над входом на войлочной обшивке пришит кусочек полотна или миткаля в четыре-пять квадратных дюймов, образующий собой кармашек для приема щедрот странствующих духов. Называется тарум. Подкову тоже, случается, прибивают над дверью. Таковы основные атрибуты суеверия туркменов. Меня удивила их малочисленность.
   С невыразимым облегчением покинув прежнее пристанище в палатке, перебравшись в сравнительную прохладу ева, я мечтал теперь только о том, как бы освободиться от досадных гостей, которые продолжали изучать и допрашивать меня с прежним неослабевающим усердием. Осознав, наконец, что их любопытство подогревается европейским одеянием, я принял решение подыскать местный костюм. Здешний торговец на базаре предложил свои услуги и представил разные товары на выбор. Я остановился на обычном туркменском костюме и подобрал длинную малиновую блузу из грубого бухарского шелка в тонкую комбинированную черно-желтую полоску, называемую кирмеси даун, поверх нее идет светло-коричневая разлетайка из тонкой верблюжьей шерсти, дуйунги чакман. Затем я приобрел беург, или вышитую шапочку, тельпек (шапку из овчины), кейик (рубашку), гушаклы (пояс), балак (широкие белые штаны из хлопка) и пару чокоев (тупоносых туфель из красной тисненой юфти (301)). Носки здесь надевают редко, обувь всегда носят на босу ногу. Когда обувают длинные сапоги для верховой езды, ступни и лодыжки обматывают лентообразным материалом, который называется долок. В холодную погоду носят огромное пальто, именуемое кызгын. Иногда вместо него используется тяжелая накидка под названием япынджа, сотканная из овечьей шерсти (XIII). Экипировавшись таким образом, я, хотя и не избавился полностью от докучливого любопытства соседей, достиг некоторого облегчения в этом отношении, и мог уже в компании нескольких знакомых прогуливаться по селу, при этом нас сопровождало не более двухсот человек. Вскоре после приобретения туркменской одежды пришло письмо из Мешеда от Аббас Хана, британского консула. Родом он из Кандагара, мусульманин, ведь персы не желали допускать европейцев в свой святой город, не хотели, чтобы флаг гяуров развевался вблизи священных мест. В этом письме он удостоверял мою национальность и заявлял, что я не имею никакого отношения к русской экспедиции. Я обрел, с момента получения этого сообщения, сравнительную свободу, хотя и под определенным надзором со стороны туркменов, которые стали относиться ко мне странно и двояко, - отчасти как хозяева и отчасти как тюремщики. От природы повышенная подозрительность заставляла их следить за ходом событий и ждать, какие перемены принесет мой приезд.
   Однажды старый Каджар Хан вызвал меня и пригласил осмотреть возводимые укрепления и трофеи, захваченные текинцами у персов и других врагов. Каучит Хан Кала, или Форт Каучит Хан назван так в честь прежнего правителя Мерва, умершего три года назад. Расположен он к востоку от главного русла Мургаба, границы естественно образуются резким поворотом реки на юг. Этот форт на некоторых картах помечен на западном берегу, легко объяснимая ошибка, если принять во внимание наличие целого ряда оросительных каналов, глубина и ширина русла которых почти такая же, как у Мургаба. Собственно Каучит Хан Кала, воздвигнутый двадцать два года назад при вторжении в страну персидской армии, не намного больше простого редута. Его руины составляют крайнюю восточную оконечность современных укреплений. Когда я прибыл в Мерв, наполовину был выстроен новый форт, скорее уже крепость. Этим занимались семь-восемь тысяч молодых людей ежедневно. Быстрое и неожиданное вторжение русских в соседний ахалтекинский оазис придало строительству сильный импульс. Каждый род выделял определенное число рабочих, любой трудоспособный обязан отработать четыре дня в месяц или заплатить два франка за пропущенный день.
   Укрепления имеют такую конструкцию, которая с незапамятных времен применяется жителями центрально-азиатских равнин; руины подобных укреплений до сих пор разбросаны повсеместно. Главной их частью является огромный длинный вал, высотой тридцать пять-сорок футов, шестьдесят футов по основанию, крутой и облицованный с обеих сторон; поверх него проходит бруствер. Я взобрался по крутому склону рядом с главным входом наверх. Глядя отсюда вдоль вала, можно было заметить некоторую его кривизну. Возможно, на случай обороны от перекрестного флангового огня, но углубления вала слишком малы, чтобы иметь практическое значение в этом смысле. Скорее всего, отклонения от строгой прямой линии вызваны небрежностью строительства, нежели какими-то инженерными планами. Ширина верхней поверхности вала шестнадцать футов, а высота парапета - семь футов. Приступка, позволяющая защитникам вести огонь через бойницу, - два фута шириной. Сам бруствер, как и весь комплекс, - из хорошо замешанной утрамбованной вязкой желтой глины. Два фута толщиной, он непроницаем для наиболее мощных винтовочных выстрелов с нормального расстояния. Но снаряд самого легкого орудия пробьет парапет и бруствер как картон. Сооружение имеет два, если не три, очень важных недостатка. Во-первых, отсутствие возможности флангового обстрела. Враг, в пределах сорока футов от подножия вала, уже недосягаем для огня, как прямого, так и флангового. Во-вторых, эскарп, или внешняя поверхность стены, слишком крутой. Вал первоначально возведен грубо, ступень за ступенью, чтобы рабочие могли подниматься самым коротким и отлогим путем. Затем все это было засыпано комьями сырой земли с уклоном почти в семьдесят градусов. Никаких искусственных средств для увязки облицовки с внутренней массой не применялось. Следствием явилось то, что любой маломальский дождь смывал сорок-пятьдесят ярдов поверхности, что приводило к просадке бруствера. Да и без всякого дождя плохо уложенная масса сползает под собственным весом. Ежедневный опыт ее разрушения ничему не научил туркменов, которые снова и снова ремонтируют поверхность с неослабным усердием. Нападавшим достаточно установить свои батареи в пятнадцати сотнях ярдов или около того, и обстрел из гаубиц(302) крупного калибра в течение часа тяжелыми разрывными снарядами избранного участка стены ярдов в сто, уничтожит бруствер и предоставит удобный проход для штурмующей колонны. В-третьих, вал слишком высок, - целых сорок футов над уровнем поверхности земли. Они отказались ото рва, в который из бесчисленных каналов отводилась бы вода, и значительно облегчили работу вражеской артиллерии тем, что допустили подмывание основания вала. Разлив реки также был бы на руку врагу из-за отсутствия рва, учитывая большую высоту и небрежную укладку земли. Такая простая идея, как оставить внешний склон вала пологим, обеспечивая тем самым защиту от снарядов, не пришла им в голову. Туркмены привыкли вести рукопашный бой на совершенно ровном месте. На вершине какой-либо возвышенности они чувствуют себя непобедимыми. Это - укоренившаяся местная идея, она выражена каждым колоссальным курганом, которыми усыпана долина. Они не понимают, что с таким трудом воздвигнутая конструкция может вызвать какие-то нарекания. Если валы нужны были только в качестве ограды, они были бы, действительно, почти неприступными барьерами для наступающих. Но их длинные линии служили прекрасной мишенью для продольного огня вражеской артиллерии; массивный слой покрытия высоких стен при вертикальном огне, осыпаясь, разрушил бы хижины внутри крепости, поскольку в случае агрессии мервли собирались укрыться за стенами. Внутренний склон крепостной стены сделан круто, чтобы кибитки размещались как можно более под прикрытием. В этом есть какой-то резон, но полмиллиона человек не могут одновременно укрыться за валом, не превышающем двух милей в длину, каким бы высоким он не был.
   Водоснабжение не зависит от главного русла, протекающего вдоль западной стены. Внутренние поля питаются от восточного притока Мургаба, несущего свои воды из-за запруды уровнем выше. Он заходит с восточной оконечности крепости и труднодостижим для врага. Вода в притоке гораздо лучше по качеству, чем в главном русле ниже дамбы, где она очень грязная из-за большого количества деревень по берегам и, соответственно, отбросов. Пузырьки сероводорода пронизывают медленное серое течение; после купания я почувствовал тошноту и головную боль. Более того, мне сказали, что на случай осады внутри крепости вполне достаточно колодцев.
   С вершины вала глазам открывается простор хорошо возделанной земли. Различные зерновые и дыни - основные культуры. Я не говорю о яблонях, абрикосах, винограде и ююбе на приусадебных участках. Вокруг укрепления тянется широкий, - полторы-три мили, - пояс зарослей, которые прекрасно обеспечили бы нужды осажденных в топливе и материале для орудийных площадок. Далее, восточнее к горизонту, много курганов - остатки старых крепостей; можно различить башни и купола разрушенной столицы этих мест времен далекого-далекого прошлого, среди которых, как говорят предания, Моканна(303) устраивал свои пиры и произносил пышные речи.
   В разгаре дня я отправился взглянуть на пушки, захваченные у персов; о них я много слышал до начала своего путешествия. Полдюжины недалеко от моего жилища; остальные в новой крепости. Стоило только выйти из дома вместе с ханом, как толпа в несколько сотен человек окружила нас так тесно, что я чуть не задохнулся. Меня принимали за, своего рода, экспонат. С таким эскортом я и посетил ближайшие шесть орудий. Три из них еще на своих боевых колесницах, довольно громоздкой конструкции, другие три лежали на земле, поломанные деревянные части прикрытий сильно прогнили, а металлические части были разбросаны вокруг или болтались на останках колесниц. Одна восемнадцатифунтовая, другие - шестифунтовые, все гладкоствольные, бронзовые. Сами стволы в прекрасном состоянии, не считая того, что запальные отверстия несколько расширены и поверхность их деформирована; я предположил, что перед отступлением они были заклепаны, а впоследствии грубо вскрыты. Одно из этих орудий сделано в Бухаре, как гласила надпись на нем. Почти все стволы поцарапаны, очевидно, из-за использования разнородных зарядов, таких как гравий и подковные гвозди; на первый взгляд, создавалось впечатление, будто стволы нарезные.
   Пройдя дальше вперед, мы достигли огромного пролома в крепостной стене и вошли в него. В проломе было несколько аладжаков, росли молодые деревца и кустики. Здесь любил прогуливаться Баба Хан, сын старого Каучита. На небольшой площадке, частью на колесницах, частью прямо на земле, располагалось двадцать восемь бронзовых орудий. Три или четыре из них были восемнадцатифунтовые, дюжина - четырехфунтовые, одна - каморная(304) семидюймовая гаубица и две - шестидюймовые мортиры(305). Персидская артиллерия состоит из разнокалиберных орудий. Туркмены очень гордятся своими трофеями и старались рассказать мне все про каждое орудие. Я выразил удивление, что, ввиду возможного прибытия русских, они не приложили усилий к восстановлению выведенных из строя орудий. "О, - сказал хан, - есть много мастеров, способных сделать это за пару недель. В садах полно деревьев. Большая часть кузнечных работ может быть проделана на месте; и я помню, куда закатилось одно из колес, слетевшее, когда мы перетаскивали пушку через реку." Эти аргументы казались весьма убедительными для большинства слушателей; но я знал, что во всем Мерве не найти ни одного дерева со стволом толще восьми дюймов в диаметре. Я спросил, много ли заготовлено зарядов. На это вождь ответил мне, что купцы на базаре используют снаряды вместо гирь при продаже зерна. "Кроме того, - сказал он, - здесь персы много стреляли, и старики-очевидцы могут легко указать места, где падали снаряды, так что, когда будет нужно, мы их откопаем." До сего времени во мне теплилась надежда, что туркмены хоть как-то готовятся к приближению русских. Но вышесказанное не требует комментариев. Что касается пороха, то там были Али Баба, Хуссейн, Ходжа Кули и кое-кто еще, которые знали, из чего он состоит; и кроме того, нет никаких сомнений в том, что эмир Бухарский не откажет в помощи и предоставит, наверное, порох, если дать ему хороший "подарок". Все это было в высшей степени грустно и далеко от четкости военного положения; я внутренне поздравлял себя с тем, что не являюсь одним из офицеров, которым поручено "посетить оазис и организовать оборону туркменов." Позже хан наивно заметил, что он надеялся в значительной степени на мою помощь в восстановлении орудий и снабжении необходимыми снарядами. Расшифровав надписи и даты на каждом орудии, я покинул пределы туркменского парка, оставив зрителей в уверенности, что я действительно большой знаток артиллерии. Я же был не меньше поражен, - необычайной безмятежностью и отсутствием движения в главных военных вопросах, поскольку этих людей никак нельзя считать дилетантами в военном деле; в Геок Тепе, во всяком случае, они показали глубокие знания в военном искусстве. Но оказалось, что среди восточных туркменов, которые никогда не держали в руках коловорот, каждый думал, что, будучи вооружен своей кривой хрупкой саблей, антикварной громоздкой пищалью с рогулькой и полуфунтом плохого пороха, купленного в прошлый приезд в Мешед или Герат, пулями, откопанными на полях сражения его предков, он достаточно экипирован для войны.
   Когда я изучал пушки, со мной были Баба Хан и Аман Нияз Хан, оба конные, сопровождаемые большой свитой всадников. Они сказали, что собираются совершить инспекционную поездку по укреплениям и пригласили составить им компанию. Укрепления находились под непосредственным надзором этих двух ханов, в силу того, что каждому из них подчинялись значительные части населения, - соответственно, племена токтамыш и отамыш. Каджар Хан на тот момент был главным распорядителем работ. Будучи пешим и окруженным лишь толпой простого люда, он не мог сопровождать нас и я заметил, что он расставался со мной с большой неохотой. Однако каким бы не было его недовольство, он выказал его только своим поведением и не произнес ни слова.
   Мы двинулись верхом по головокружительным склонам валов, с весьма значительным риском преодолевая недостроенные парапеты и террасы, следуя курсом на северо-запад. Группы рабочих трудились повсеместно, большинство из них ползли как муравьи по специально устроенным скатам, неся на спинах огромные мешки с землей, взятой из оросителей на территории строительства и просто с поверхности вне этой зоны. Ничего похожего на формирование большого внешнего рва не наблюдалось, по той причине, что выборка грунта рядом с основанием стены могла неизбежно вызвать накопление воды и размыв внешнего эскарпа. Содержимое мешков вываливали на вершине вала, выравнивали и трамбовали бабами. Один пожилой человек, имеющий несомненную репутацию искусного строителя, наблюдал за работой примерно пятидесяти своих товарищей. Огромный четырехугольник крепостных стен, составляющих крепость, имел всего два выхода - один в середине юго-западной стены, а другой - прямо в противоположной стороне, на северо-востоке. В северо-западном углу, однако, находилось широкое пространство для приема стока большого канала, снабжающего внутреннюю территорию, ищущего выхода и используемого для поливных целей вне крепости. Были планы устройства в этом месте чего-то вроде шлюза. Строительство всей стены близилось к завершению. Каждый из ханов пользовался случаем похвалиться превосходством инженерной мысли на своем участке. Земли внутри крепости обильно поливаются и интенсивно возделываются, выращивают здесь зерновые и дыни.
   Продвигаясь по периметру вала, я убеждался в том, что на укреплениях действительно занято большое количество поденщиков. Завидев нас, они бросали работу, чтобы поприветствовать ханов и полюбоваться на меня, поскольку я все еще оставался (и еще долго буду оставаться) ходячим аттракционом для зевак. Если не считать нескольких евов Баба Хана, на территории строительства не было селений, кроме юго-восточной оконечности, где сто пятьдесят домиков сгрудились вокруг старой Каучит Хан Кала, по имени которой и была названа вся новая крепость. Меня увлекли на вершину этой старой стены и оттуда подробно описали позиции персов во время их агрессии и место, где стояла передовая батарея текинцев из полудюжины орудий, сдерживающая натиск противника. Замечательно, что юго-восточная оконечность укреплений была полностью открыта; прикрывала ее только, говоря на языке военного строительства, стрелковая траншея. Я спросил, зачем она нужна и мне ответили, что с этой стороны не ожидается большой опасности и что наиболее укреплены участки, где возможна прямая атака. Мои информаторы, казалось, думали, что враг должен ломиться в первом же попавшемся направлении, а не будет искать наиболее удобное место. Они, видимо, полагали, что Мургаб является серьезным препятствием и не позволит обойти крепость с флангов. Возможно, это и было бы так, если перекрыть течение ниже Каучит Хан Кала и тем самым поднять уровень воды, ведь почти круглый год реку легко пересечь вброд верхом.
   Во время нашей прогулки, которая продолжалась несколько часов, я был поражен, каким огромным уважением пользовались наследные ханы; их указания и замечания выслушивались с повышенным вниманием. Мы выбрались через северо-восточный проход и повернули налево, направив коней к группе хижин и времянок, окруженных роскошными рощами, в полумиле от северного угла. Это было в своем роде замечательное поселение, поскольку состояло, в основном, из еврейских семей, которые обосновались там, по их собственным словам, с незапамятных времен. Община выглядела гораздо более деловой и процветающей, нежели те, которые мне приходилось встречать в оазисе раньше. Кипы товара лежали у каждого дома, ожидая отгрузки на Бухару или Мешед, и я не мог избавиться от мысли, что ситуация в оазисе могла быть другой, если бы такая же коммерческая активность наблюдалась повсеместно. Дома сильно отличаются от большинства разбросанных по долине; вместо аладжаков, в которых обычно живут текинцы, здесь строения из необожженного кирпича и прекрасной желтой глиной, напоминающие башенки, придающие месту вид крепости. Население состоит не только из евреев. Есть тут и несколько курдских семей, много лет назад покинувших Персию и осевших среди текинцев.
   Здесь находится также медрессе (колледж) весьма прославленного туркменского ученого Ходжи Нефесса. Его академия, - крупное и неокрашенное здание из глины, - ограждена зарослями граната, ююбы, ивы и персика. У меня не было возможности побеседовать с этой знаменитостью. Сей муж усердно избегал меня, несомненно, чтобы не запятнать свое имя встречей с гяуром, ведь Ходжа Нефесс имел прочную репутацию святого, заслуженно или нет, не могу сказать. Я слышал о нем еще в Гумуш Тепе; йомуды там, казалось, отнюдь не считали его святым. Полагаю, в свое время он был удачливым налетчиком и накопил большие средства путем перепродажи награбленного.
   Был уже вечер, когда мы повернули наших коней к "столице" и проследовали вдоль Мургаба к резиденции правительства. Дорога наша пролегала через кладбище, расположенное, что обычно в туркменских странах, в недопустимой близости от жилых домов. Как и в приграничных районах Персии, могилы очень мелкие, и копыта лошадей проваливались сквозь тонкий слой земли, прикрывавшей тела. Два орудия без лафетов лежали среди могил, и мне сказали, что несколько других растащены по селениям оазиса, обитатели которых, сыгравшие не последнюю роль в их захвате, желали, чтобы свидетельства доблести находились поблизости.
   Баба Хан покинул нас, отправившись в свое имение, но Аман Нияз проводил меня до дома, который в момент прибытия был наполнен бесчисленной и неприветливой толпой. В ней значительно выделялся один человек - уста адам, из тех мастеров на все руки, о которых я уже говорил. Он мог работать по серебру и золоту, ремонтировать орудийные затворы, подковывать лошадей и выполнять любую тонкую работу. Его представили с большими церемониями, но уста адам воспринял меня с немалой долей страха, решив, что раз я ференги, то, несомненно, превосхожу его во всех ремеслах. Поэтому мастера с трудом уговорили прийти. Во время осады Геок Тепе туркмены получили жестокий урок от русских орудий, заряжающихся с казенной части; теперь они очень хотели, чтобы в Мерве была сильная артиллерия. Мастер попросил нарисовать план в разрезе одного из этих современных средств разрушения, а также искал моего сотрудничества в вопросе переделки подручных образцов в новейшие орудия. Я спросил, какими инструментами он располагает. Мастер вытащил из-под рубахи старый рашпиль, наподобие тех, что используют здесь при отделке копыт вновь подковываемых лошадей, далеко не лучший экземпляр. Еще при нем пила, возможно, собственного изготовления; зубцы разведены. С этими двумя инструментами и моей помощью он надеялся достичь желаемого, - обновить орудия. Попытки объяснить этому человеку абсурдность переделки старомодных бронзовых полевых орудий, заряжающихся с дула, на орудия, заряжающиеся с казенной части, где требовались такие коренные изменения, которые не под силу большинству искусных ремесленников, и, сверх того, с тем инструментом, который он предъявил, оказались совершенно тщетными, так что я ограничился тем, что покачивал головой с очень важным видом, и вообще делал все, чтобы сойти за весьма мудрого человека.
   Аман Нияз загорелся этой идеей, и уже во всеуслышание выдвигал планы строительства большой фабрики поблизости, возглавлять которую должны были мы с уста адамом. Он любезно предложил мне командовать батареей действующих орудий; в ответ на это соблазнительное предложение я встал и низко поклонился. Я чувствовал, что если последую намеку Каджар Хана об установке орудий на колесницы, выпиленные из стволов яблони и персика, и, более того, соглашусь на переделку самих орудий в заряжаемые с казенной части при помощи пилы и лошадиного рашпиля, то я легко займу пост главного артиллериста, притом без всякого ущерба нейтралитету моей страны.
   Все это служит подтверждению идеи об очень примитивных представлениях людей, среди которых я находился, о какой бы то ни было артиллерии. В некоторых других вопросах они неплохо разбираются. Однако если не брать во внимание неудобств, причиненных сразу по прибытию, и временного заточения, я добился некоторого прогресса в укреплении авторитета в глазах туркменов. Этим я был обязан, в основном, письму, полученному от британского консула в Мешеде, подтверждающему тот факт, что я не русский. Во-вторых, я напрямую говорил об их недостатках, как в военном строительстве, так и в других областях, так что не приходилось сомневаться в моей искренности. И вправду, поскольку я никогда не предпринимал попыток отговорить их от подготовки отпора русским, и ни при каких обстоятельствах не пытался склонить на сторону царя, то нужно было обладать болезненной подозрительностью сверх меры, чтобы продолжать относиться ко мне с тем ужасным недоверием, как вначале. Повышенная готовность, с которой я согласился принять участие в переделке орудий, сразу принесла уважение этих добрых людей; когда был созван совет, я уже пользовался их благосклонностью почти в полной мере.
   В то время моей целью было как можно ближе изучить Мерв, получше познакомиться с поведением, обычаями, умонастроениями людей, системой управления, а затем покинуть это место, не мешкая. Я знал, что какие бы меры не предпринял, мой отъезд был бы весьма проблематичным, если не приложить все усилия к исполнению желаемого. В тот же вечер я сделал первый шаг к освобождению, - один из многих, приведших в конечном итоге к успеху. Я написал письмо Аббас Хану, объясняя свое положение, которое давало право просить его подчеркнуть факт моего подданства Британии путем срочной отправки на мое имя сообщения о том, что мне следует прибыть в Мешед незамедлительно. Чтобы убедить окружающих в искренности этого послания и особенно потому, что я не большой знаток персидской письменности, я приготовил министру Ее Величества в Тегеране письмо с просьбой организовать такой запрос со стороны представителя в Мешеде. Это письмо британскому министру было рассчитано также на подтверждение моей национальной принадлежности.
   Курьер нашелся сам - мой слуга-курд, Голам Риза. Этот тип, давно уже страстно желавший ускользнуть подальше из рук текинцев, но не имевший совершенно средств, чтобы откупиться, и знающий наверняка, что правительство Персии ему в этом не поможет, болтался по селению в совершенном отчаянии, вызванном, впрочем, не только страхом, но, не в меньшей степени, сильным увлечением араком и опиумом. Несмотря на все мои предупреждения, он продолжал повторять, что я направлен сюда правительством Британии с миссией огромной важности. Он надеялся, что доля славы перепадет и ему. Поскольку он бегло говорил на джагатайском и был готов и дальше плести небылицы обо мне в частности и о правительствах разных стран мира в целом, его весьма охотно принимали в тех домах, которые он посещал. Иногда я не видел слугу по нескольку дней. Он забросил свою работу, уход за лошадьми лег на мои плечи. Каджар Хан обратился ко мне с запросом, имею ли я какие-либо возражения против высылки Голам Риза из Мерва. Это было как раз то, что я и хотел. Человек этот был совершенно бесполезен, изо дня в день осложнял мое существование, рассказывая свои небылицы, при этом я платил ему жалованье гораздо более высокое, чем получают обычно слуги на Востоке.
   "Я не думаю,- сказал хан, - что он подходящий слуга для тебя. Мне приходится посылать своих людей для обслуживания твоих лошадей, а плату получает он. Кроме того, ходит по евам в обеденное время и съедает все подчистую, а это очень неприлично само по себе, ведь люди в Мерве и так питаются скромно, чтобы еще содержать посторонних."
   Я сразу же заверил хана, что полностью согласен с ним, и что не вижу ничего лучшего, как отправить Голам Риза обратно в Мешед. Таким образом, я убивал сразу два зайца. Я отправлял несчастного человека домой; ясно выраженное согласие на его отъезд, в определенной степени показывало мое собственное желание остаться, и повышало доверие ко мне местных жителей. В то же время я получал надежного курьера, который не только доставит послание в Мешед, но и передаст устное сообщение. Караван отбывал на следующий день, и было решено, что Риза отправится с ним. Когда он вернулся ночью в палатку, я обрадовал его этой новостью. Он посчитал, что своим безопасным отъездом из столицы текинцев обязан моей инициативе и усилиям. Он отбыл с караваном в назначенное время и, таким образом, я оказался совершенно один среди туркменов.
   Я был несколько удивлен, что Голам Риза так легко выпустили из Мерва, но дело в том, что он, как стало ясно туркменам, совершенно не способен заплатить выкуп; к тому же Махтум Кули Хан, защитник Геок Тепе, свидетельствовал, что курд этот часто передавал ему, еще до падения крепости, послания от британского представителя в Мешеде. Это обстоятельство также поддерживало предположение, что я не был русским шпионом. Возможно, власти Мерва взяли в расчет и то, что слуга знал местность; они желали исключить какую-либо возможность моего побега, которая оставалась при наличии хорошего проводника, поскольку, хотя туркмены и начали выказывать некоторое доверие, они все еще совершенно не желали отпускать меня.
  
  
   УПРАВЛЕНИЕ И ИСТОРИЯ МЕРВА
   Система туркменских племен, населяющих Мерв, по существу, клановая, сходная с той, которая была у шотландских горцев до Каллодена(306). Население делится на два больших племени: токтамыш - к востоку от реки и отамыш - к западу. Племя токтамыш более многочисленное и сильное, но его перевес над западным чисто символичный. Каучит Хан, возглавлявший весь народ во время миграции в Мерв и в последующей войне с Персией, был наследным вождем токтамыш. После его смерти сын Баба Хан сохранил власть только над своим племенем; в этом качестве я и застал его во время визита в Мерв. Личные достоинства его не столь выдающиеся в глазах туркменов, чтобы позволить унаследовать полностью власть отца, поэтому хан отамыш с успехом отстоял претензии на равенство в управлении. Имя Каучит Хана до сих пор в почете у жителей Мерва; новая крепость названа в его честь. Как токтамыш, так и отамыш подразделяются на четыре подплемени со своими вождями, и далее на двадцать четыре япа, или клана.
   Наглядное подразделение племен и подплемен текинцев на западе и востоке от Мургаба приводится в следующей таблице.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1 2
   Амаше С Карачмет
   Б Гуне И Перенг
   Е Ковки Ч Топаз
   Т Г Зеренг О М Хаджи Суфи
   О Егрех Т А Коу Сагур
   К Битли А З Аладжа Гуз
   Т М
   А В Язы Юссуб Ы
   М Е Кара Ш
   Ы К Каксал Букери Б Мириш
   Ш И Арк Карадже А Султан Азиз
   Л Калил К Закур
   Ш Буркоз
   (Восток) (Запад) И Геок
   Ак Дашейук
   Кара Дашейук
  
  
  
  
   Другие туркмены, живущие на границах оазиса, мервскими текинцами подразделяются так:
   3 4 Салор 5 Эрсары 6
  
   Е Юлэтэн А Шейх
   Л Сарук И Т Махтум
   К А
   А Л
   М Пендж-дех М
   Ы Сарук И Д Ходжа
   Ш Ж Саид
   (Юг) А А
   У
   Т Р
  
   Эти названия могут иметь некоторую филологическую ценность, поэтому я постарался воспроизвести их как можно более точно. В Мерве различия между кланами соблюдаются с большой формальностью. Лично я никогда бы не разобрал, какого племени тот или иной человек, но туркмены без труда делают это. Однажды на вопрос, на основании чего они различают тот или иной клан, - ведь, с моей точки зрения, одежда у всех одинакова, не то, что у шотландских горцев, представители кланов которых носят одежду разной расцветки, - мне объяснили, что особый узел кушака присущ султан азиз, способ прикрепления сабли к поясу, - буркоз, и так далее. Я бы никогда не смог определить с первого взгляда принадлежность человека к тому или иному клану по мелким особенностям в одежде, по тонкостям в процессе одевания головного убора или завязывания кушака, но мои друзья-туркмены никогда не заблуждаются в этих вопросах, немаловажных в их обществе. Во главе каждого клана стоит наследный вождь, или кетхода, который претендует на дальнее родство с ханом племени. Над клановыми кетходами стоят кетходы более высокого ранга, возглавляющие подплемена. Кетходы осуществляют управление своими кланами и, время от времени, судебные функции, хотя последние по закону относятся к ведению кади, или судей, разбирающихся в законах. Кади - обычные люди, изучившие Коран и следующие его предписаниям. Кади назначаются ханами и кетходами и обычно рассматривают наиболее сложные вопросы, особенно касающиеся караванов и торговли, в то время как вожди решают те вопросы, которые не требуют глубоких юридических познаний. По базарным дням хан, как правило, лично вершит правосудие на глазах у публики, и часто приводит приговор в исполнение своей палкой. За пренебрежение общественными обязанностями, например, такой как отработка положенного времени на строительстве укреплений, налагаются штрафы, и если нарушитель неплатежеспособен, с него снимают шапку, привязывают руки к телу и держат в таком виде на солнце час или два. Воров привязывают с той же целью к столбу. Случаются и гораздо более тяжелые наказания и выносятся они нелицеприятно. Например, вскоре после моего приезда сын Каджар Хана был приговорен отцом к столбу на сорок восемь часов за помощь в побеге пленному офицеру-черкесу, служившему у русских. Наказание ударами палкой по пяткам, столь распространенное в Персии, в Мерве не применяется. Ссоры между людьми редко рассматриваются как ханами, так и кади, разрешаясь на месте дракой или поединком. Даже убийца не наказывается, если этого не требует жена или ближайшая родственница убитого.
   Кетходы имеют большие отары овец, что в порядке вещей, поскольку они не получают никакой дани со своих соплеменников. Кетходы обычно принимают чужестранцев, надеясь вдвойне возместить затраты на угощение, состоящее, как правило, из кислого верблюжьего молока, жареной баранины и лепешек, в виде подарков от гостя, если он достаточно богат. Должен признать, однако, что нищие тоже принимаются хорошо, но для остальных туркменское гостеприимство небескорыстно. Двадцать четыре кетходы, возглавляемые двумя ханами и дополненные несколькими аксагалами, то есть старейшинами кланов, опытными и уважаемыми людьми, призванными выражать общественное мнение, составляют меджлис, или главный совет страны. Этот орган собирается, чтобы решать важные вопросы национальной политики; например, в мое время, о принятии мер защиты от русских. Дело об отношении к автору этих строк тоже выносилось на большой совет. Ханы и четверо кетход крупнейших племенных подразделений образуют исполнительную власть и проводят закрытые совещания, куда публика не допускается. Большой совет проходит истинно в духе Гомера, то есть открыто, на виду у всех.
   Титул хана передается по наследству и его имеют многие потомки прежних ханов, не обладающие реальной властью в стране. За кетходами этот титул не закрепляется. Личное звание "сердар" дается также определенным людям, кетходам и просто предводителям, показавшим себя на поле боя. Звание это чисто почетное, и бесконечные набеги, а в них мервли, подобно ахалтекинцам, постоянно участвовали, давали множество возможностей храбрецам заслужить звание "сердар". Человек, прославившийся как смелый боец, а не предводитель, называется бахадур, или, как это произносится по-джагатайски, батур. Сердары формировали слой, сходный с обществом офицеров en disponibilite (307) в Европе, из которого в случае войны совет отбирает командиров. Главнокомандующий обычно сам хан, в силу своего естественного положения, но если он стар или не может возглавить войско, совет назначает временного военного вождя из числа сердаров. Если неспособность хана править во время войны бросается в глаза, его порой даже отстраняют от ханства и назначают ближайшего подходящего родственника. Сходный обычай существует не только у мервли, но и среди других туркменов. Так, во время войны между Россией и ахалтекинцами номинальным главнокомандующим был наследный хан Махтум Кули, но фактически операциями вне стен Геок Тепе руководил Токме Сердар, не обладавший никаким наследственным званием, а выбранный генералом благодаря военным талантам. По отношению к Махтум Кули Хану он был тем же, что и генерал Мольтке(308) по отношению к Императору Вильгельму во франко-прусской войне. После падения Геок Тепе, Токме Сердар перешел на сторону русских и отправился в Санкт Петербург, чтобы положить свой меч к ногам царя. Я не был удивлен, узнав о переходе Токме Сердара на сторону русских. Махтум Кули Хан, однако, остро переживал его поведение и, высоко ценя способности бывшего заместителя, выражал глубокое сожаление о том, что он опозорил свою славу, присягнув на верность ак-Падишаху, белому царю.
   Во время войны здоровые мужчины поголовно призываются на службу либо в войска, либо на строительство укреплений. Поскольку все с детства умеют пользоваться оружием, не составляет труда поднять крупные силы, но офицеров нет, кроме боевых предводителей, или кетход; военные звания отсутствуют. Этот недостаток в организации, - главное слабое место в армии Мерва перед лицом затяжной компании, особенно против европейских войск. Нехватка офицеров частично компенсируется индивидуальным обучением военному искусству и владению оружием. Они отчаянно отстаивают укрепленные позиции и прекрасные фланговые стрелки на маршевой линии, их личная храбрость повергает в трепет врагов; но совершенно не способны разрабатывать сложные операции нормальной компании. Могут расстраивать планы противника, но не в состоянии осуществить или хотя бы выработать свой собственный. Единственное, что напоминало гарнизон в Мерве в дни моего пребывания там, было нечто вроде полицейских сил из тысячи всадников под началом двух офицеров, именуемых яссаул-баши. В их обязанности входит проведение в жизнь указаний совета, а также сопровождение караванов, идущих в Мерв из Бухары или Мешеда.
   Налоги и общественная казна в период моего визита в Мерв были там неизвестны. Торговцы на базаре сами договаривались о размере сборов на необходимый ремонт базарной площади, дорог и мостов оазиса. Мосты эти представляют собой переброшенные через потоки стволы деревьев, покрытые землею и камышом. Небольшой налог взимался с евреев за торговые места и направлялся на те же цели. Расходы на полицию покрывались налогом в двадцать пять кран с каждого груженого верблюда и десять - с лошади или мула, принадлежащих торговцам, пересекающим территорию Мерва. Других общественных нагрузок в бытность мою в Мерве не было, кроме обязательной службы во время войны и отработок на строительстве укреплений. Вожди жили в частных имениях без всяких податей со стороны сородичей. Действительно, фиксируемые налоги любого вида кажутся совершенно чуждыми туркменскому народу. Даже когда другие племена находились в абсолютном подчинении у Мерва, как например, салоры, с них не взыскивалась никакая дань. Ни одного шага не могли они сделать без разрешения совета, но поборами не облагались.
   Что касается полиции, то в ее обязанности и количественный состав, вскоре после моего приезда, были внесены важные изменения, в результате моих предложений совету и приватных бесед с ханами. Численность полиции возросла до двух тысяч бойцов, находящихся в постоянной готовности к исполнению приказов яссаул-баши - Ягмур Хана и Ана Мурад Кафура. Ягмур Хан - один из наиболее честных людей страны; и хотя происходил он из древнего славного рода, был совершенно беден. Он находился во главе одного из новых подразделений яссаулов, - полиции. Этимология этого слова характерна. Глагол "ясс" означает "бить", а "аул" означает "село". Таким образом, полицейский по-джагатайски означает буквально "бить село". В обязанности новой силы, однако, не входили агрессивные действия, выраженные этим туркменским словом. Я убедительно доказывал совету необходимость запрещения самовольных рейдов. Такое решение, несмотря на укоренившуюся практику, было принято, и яссаулы готовились пресечь любые попытки нарушить приказ. Способ, каким приводилась в действие полиция, выглядит несколько странным с точки зрения европейца. Ханы отобрали две тысячи человек, которым было приказано перевезти свои дома и семьи к излучине реки у новой крепости. Передвижение домов в Мерве, хотя его надо понимать в буквальном смысле, не такое уж трудное дело, каким является переезд в Европе. Аладжак разбирается и укладывается, со всем содержимым, на спину верблюда в течение часа, столько же времени требуется для установки его на новом месте. Пары верблюдов достаточно, чтобы перевезти лары и пенаты(309) туркмена, включая и сам дом. Приказы ханов исполнялись без проволочек, и городок "новой полиции" вырос, как по волшебству, под стенами крепости. Каждый житель должен выступить по приказу яссаул-баши в любой момент, если понадобится, вместе с домом. Поначалу такие приказы были довольно частыми и исполнялись моментально днем и ночью. Глашатай не успевал прокричать, как люди уже находились в седлах, вооруженные до зубов, готовые пуститься вскачь в любом направлении, чтобы настичь нарушителей общественного спокойствия. Для обеспечения действенности полиции, яссаул-баши проводил ежемесячно общественную инспекцию, безлошадные штрафовались на пятнадцать кран. Так, в первую же проверку оштрафовали троих, но впоследствии необходимость всегда иметь при себе лошадь или уйти со службы была понята достаточно четко. Полиция получала жалование за счет налога с караванов, взимаемого специально для этой цели; небольшие суммы выделяли также владельцы собственности, возвращенной им усилиями полиции. Грабительские экспедиции, будучи каждодневным явлением, оказались благодатным источником дохода для яссаулов, что несколько прояснило в их умах преимущества действий во имя закона и порядка. Общественное мнение, однако, отнюдь не единогласно в этом вопросе, так как набеги и налетчики - институты традиционные в Мерве, и симпатии простого люда к дерзким грабителям совсем не уменьшились после принятия правильного решения, а наоборот, препятствуют его исполнению. Даже Баба Хан, главный вождь Мерва, ни в коей мере не мог быть заподозрен в нетерпимости к набегам. Я предлагал налагать штрафы на грабителей, но эта мысль, по-видимому, никому не пришлась по вкусу. Яссаулы предпочитали получать плату в зависимости от самого имущества, нежели надеяться получить что-то с грабителей, которых еще надо было поймать.
   Отдавая должное населению Мерва, нельзя забывать, что набеги, даже среди членов одного племени, не считаются, или до недавнего времени не считались, грабежом. Дело не в том, что они совершенно узаконены, но все же, если они выполнены ловко, восхищение проявленной "изящностью" вполне пересиливало какие-либо осуждения аморальности этого поступка. В других случаях текинцы вовсе не лишены понятий о чести. Мелкое воровство очень редко встречается среди взрослых, и даже отъявленные мародеры смиренно подчиняются решениям кади по юридическим вопросам, касающимся их прав. Инстинктивное чувство необходимости какого-то закона очень выражено среди этих кочевников; хотя в определенных случаях на практике они не видят нужды в его исполнении, как например, при набегах на соседние отары. Если мы вспомним узаконенное воровство в древней Спарте, или даже то, что происходило на границе Англии и Шотландии, менее чем три века назад, то не будем судить так строго текинцев за их пристрастие к набегам.
   Выраженной чертой характера текинцев является нежелание жить в городах. Современные поселения в Мерве, - это только деревни, состоящие из аладжаков, и даже сильная оборонительная позиция старого города саруков Порса Кала не была достаточным стимулом для привлечения новоселов. Они обосновались под крепостными стенами рядом с мургабской плотиной, но место это, Бенти, включает в себя всего около семисот домов. Другие деревни разбросаны среди оросительных каналов, но ни одна из них совершенно не претендует на право приемника древнего Мерва, Царицы Мира, как назывался город в свои лучшие дни. Порса Кала крупнее, чем любое из текинских поселений и имеет, вероятно, десять-двенадцать тысяч жителей. Некоторые авторы смутно намекают на то, что это и есть прошлая и нынешняя столица Мерва, так мало в Европе известно о переменах в положении туркменских племен. Краткий экскурс в недавнюю историю может послужить устранению этих недоразумений.
   Теперешние жители Мерва сравнительно недавно поселились здесь; практически, все туркменские племена на своих территориях обустроились в последние годы. Во время моего пребывания в Мерве, я прилагал усилия к сбору всевозможной информации по истории, которая, естественно, очень противоречива из-за постоянных перекочевок. При таком образе жизни одно племя занимает земли другого, население района часто полностью меняется за несколько лет; и, поскольку нет письменной истории этих передвижений, только путем тщательного перекрестного опроса наиболее образованных туркменов с последующим кропотливым сравнением их показаний, можно получить более или менее точные данные. Как большинство нецивилизованных народов, туркмены недостаточно требовательны к своим преданиям о минувших событиях и едва ли уделяют какое-либо внимание хронологической точности. Однако я имел немало возможностей консультироваться с наиболее образованными старейшинами Мерва, многие из которых принимали активное участие в событиях последнего полувека и помнили их отчетливо; с другой стороны, они также ясно помнили предания отцов о более ранних передвижениях. Из всего этого я смог выяснить, что территория, занимаемая в наши дни мервли и ахалтекинцами, была населена сто пятьдесят лет назад оседлой тюркской народностью той же национальности, что и нынешние обитатели Бухары. Само название "туркмены" относится к кочевникам в отличие от оседлых племен той же нации, которые называются в Центральной Азии тюрками. Их не следует путать с османскими турками из Стамбула, которые ушли в сторону от родительской ветви несколько сотен лет назад и с тех пор отделены от своих сородичей в Центральной Азии персидской территорией. Во время царствования Надир Шаха, который сам был чистокровным туркменом, весь Туркестан, включая Бухару и Хиву, признавал его власть. Тюркское население Мерва просто соглашалось на его сюзеренитет, платя дань подобно некоторым древним европейским феодальным поместьям, вероятно, фруктами и орехами. После смерти Надира персидская монархия быстро распалась. Афганистан отделился, и кочевники-туркмены из Хивы устремились в персидский Туркестан с северо-востока, в то время как бухарцы наседали с другой стороны. Около ста тридцати лет назад началось вторжение туркменских племен теке, сарук и салор. Затем ахалтекинцы завладели территорией, которую занимают и до сих пор, хотя и в несколько иных границах. Война с Персией продолжалась практически постоянно, как было указано в предыдущих главах, и Аскабад взят ахалтекинцами всего не более чем семьдесят лет назад. Все же, какие бы изменения не происходили на границе с Персией, ахалтекинцы закрепились довольно прочно на территории, захваченной ими после смерти Надир Шаха, ныне вместе с ее обитателями подпавшей под русское владычество. Их сородичи, современные обитатели Мерва, имеют гораздо более запутанную историю. Последние, пока ахалтекинцы занимали северо-восточные склоны Копет-Дага, оседали вокруг великих болот, в которых теряется Тедженд. Изобилие воды, без всякого сомнения, поначалу очень привлекало их в эти места, но нездоровая природа земли служила серьезным препятствием. Затем уровень воды упал ниже обычного, и три года подряд стояла свирепая засуха. Впоследствии текинцы решили покинуть свое пристанище у теджендских болот, и примерно в 1834 году перекочевали на территорию Персии в Сарахс. Они владели Сарахсом и прилегающими землями к югу вплоть до Сейстана около двадцати одного года, то есть до начала царствования нынешнего Шаха Персии.
   В то время как текинцы занимали западную часть Туркестана, другие кочевые племена вливались в их восточные поселения. Это были эрсары, которые осели по берегам Оксуса в Чарджуе (произносится как Чарджоу) и вокруг него, а также салоры и саруки, пробившиеся к Мургабу. После их прибытия туда, сам Мерв был разрушен и его тюркское население почти полностью уничтожено силами Бухары. Бухарский завоеватель Бегге Джан захватил, после длительной осады, город Мерв, третий уже в истории город, существовавший под этим названием, и полностью его разрушил. Число погибших во время осады и последующей резни оценивается в семьсот тысяч человек, и хотя цифра эта явно несколько преувеличена, по оставшимся руинам можно судить, что оазис, обезлюдевший полностью, ранее был довольно густонаселенным. Бухарцы не стали осваивать захваченную страну и туркмены, - салоры и саруки, - не встречали сопротивления, когда возводили свои аладжаки рядом с руинами Мерва. Падение Мерва произошло примерно век назад, и с того времени до вступления на престол нынешнего Шаха Персии, никто не мешал салорам и сарукам оставаться владельцами его территории. Около двадцати шести лет назад, однако, среди туркменских племен началось сильное движение. Персы атаковали туркменов в Сарахсе, и, после энергичной компании, заставили их покинуть свои поселения. Говорят, семьдесят тысяч домов было разрушено. Лишенное владений племя, в свою очередь, атаковало родственное племя саруков, и, после нескольких сражений, отбросило их от Мерва гораздо южнее по Мургабу в местность, которую они и занимают до сих пор, Юлэтэн и Пендж-дех.
   Спокойная жизнь текинцев продолжалась в оазисе недолго. Персы, ослепленные успехом в Сарахсе, уверовали, что они легко могут преследовать туркменов в новом месте их обитания и опять покорить сам Мерв. Через три года после занятия текинцами Мерва, нынешний Шах предпринял попытку захватить оазис. Но фортуна отвернулась от персов, ожидавших легкой победы над врагом, недавно отброшенным от границ. Надежды на артиллерию не оправдались. Текинцы защищали новые земли с энергией, которая ужаснула врагов. Каучит Хан провел компанию против Шаха и его союзников-туркменов с предельной мощью. После трехмесячных изнурительных столкновений в пустыне, армия союзников подошла к Мерву, но лишь для того, чтобы быть полностью разгромленной в сражении, заранее подготовленном оборонявшимися. Весь обоз персов из тридцати шести орудий попал в руки кочевников, и разбитая армия в совершенном расстройстве ретировалась в Мешед. Недели напролет победители занимались сбором оружия и других трофеев, оставляемых бегущими войсками Шаха, а захваченные персидские орудия до сих пор украшают крепостные валы Мерва. Много высокопоставленных офицеров было взято в плен; освобождались они потом за огромные деньги. Выкупы достигали подчас шести-семи тысяч фунтов. Те, чьи родственники не могли набрать необходимую сумму, оставались доживать свой век на чужбине. В дни пребывания в Мерве я встретил одного пленного, полковника артиллерии. Плен его продолжался уже двадцать два года, и борода была белой, как снег, хотя он сказал, что попал в руки туркменов совсем еще молодым человеком. Во время разговора я не мог сдержать чувства нервного возбуждения от того, какая могла быть моя собственная судьба среди скупых кочевников, в чьей абсолютной власти я находился. Несчастный горько жаловался на безразличие своей жены и родственников, живших в роскоши в его поместье, в то время как он был обречен на мучительное прозябание в чужой стране. Он оставался в плену и в день моего отъезда из Мерва.
   После бесславной компании Наср Эддин Шаха персы больше не делали открытых попыток оспаривать независимость Мерва. Как офицеры, так и солдаты слишком хорошо помнили ужасы поражения, чтобы отважиться вновь испытать силу лютых кочевников. Саруки в Пендж-дехе все еще продолжают питать вражду к нынешним обитателям Мерва, но они не способны удовлетворить свои чувства никаким иным путем, более действенным, чем грабительские набеги, на которые мервские текинцы отвечают тем же(XIV).Те из саруков, которые населяли районы близ Мерва, орошаемые каналами из Бент-и-Юлэтэн, умерили свой враждебный пыл по отношению к соседям; но кланы выше по реке в сторону афганской границы, до сих пор еще сохраняют свою непримиримость. Салоры, чьи поселения лежат между саруками и Мервом, полностью подчинены последнему; мервские ханы относятся к ним, как к своим вассалам. В бытность мою в Мерве, персидские агенты пытались уговорить их, обещая деньги и защиту, перебраться на границу в Сарахс, но это предполагавшееся переселение оперативно остановили мервские ханы. Яссаул-баши было поручено срочно арестовать зачинщиков, и, хотя никаких приказов против передвижения салоров куда бы то ни было ранее не издавалось, поначалу возобладало намерение придать их всех смерти. Все-таки их освободили со строгим предупреждением не пытаться впредь покидать территорию Мерва. Эти люди, однако, являли собой лишь малую часть салорских племен, рассыпанных по всему Туркестану. Некоторые их роды живут среди саруков вблизи Герата, и еще больше - среди эрсары. Салоры же Мерва насчитывают всего семьсот семей и примыкают к текинскому племени отамыш.
   Что касается туркменов эрсары, то продолжительная отдаленность от других текинцев не оставляет никакого сомнения в их особом происхождении. Они более зависимы от бухарцев и часто пересекают пустыню с набегами на мервских текинцев. По численности эрсары сильно уступают последним. Хорошо информированный туркмен, долго живший среди эрсары, оценивает их количество в семьдесят тысяч. Я попытался дать историю текинцев, как мне поведали ее старейшины племен, но не могу поручиться за точность. При отсутствии других источников, данный очерк может бросить свет на перемещения племен, населяющих ныне эту почти terra incognita (310) Центральной Азии.
  
  
  
   ПЛОТИНА В БЕНТИ
   Водная система очень важна для всего Мерва. Начало ей дает великая плотина в Бенти, расположенная, примерно, в двадцати пяти милях к юго-западу от Каучит Хан Кала. Без этой плотины современные посевные площади превратились бы в такие же пустынные и засушливые земли, что окружают оазис. Благодаря тому, что рельеф долины очень ровный, берега оросителей густо покрыты растительностью, а почвы имеют мелкозернистую структуру, невозможно определить, даже с высоты крепостных валов, направление течения. Мне необычайно хотелось осмотреть исток оросителей, нанести визит старой крепости саруков, которая до прихода текинцев была главной защитницей Мерва и поливной системы. Вскоре желание было удовлетворено. Я заметил стремление наследных вождей токтамыш и отамыш, а также Ихтияра Каджар Хана, оказать мне дружеское внимание, ведь с каждым днем туркмены Мерва все более убеждались, что я человек, которому можно доверить осмотр территории. Я много раз выражал желание посетить старую крепость саруков, и, поскольку туркмены и сами довольно любопытны, особенно в отношении древних строений, ничто не мешало исполнить просьбу; однажды вечером стало известно, что утром мы выезжаем с Баба Ханом.
   Второго мая, вскоре после восхода, у дверей собрался эскорт в пятьдесят-шестьдесят всадников. Баба Хан, в костюме для верховой езды, вошел и сказал, что он готов. Мы выпили с ним несколько чашек зеленого чая, как всегда, много говоря о Франгистане, его народе, обычаях и привычках. Около восьми сели на лошадей и отправились в путь. Пересекли территорию крепости, и вышли через северо-восточные ворота, сделав широкий крюк на север вдоль небольшого гребня, минуя посевные площади, простирающиеся на восток, в тот сезон обильно политые.
   Четыре или пять миль к северу от Кала, оставив позади большое число деревень, окруженных пышными садами различных фруктовых деревьев, мы поравнялись по левую руку с крупным погребальным памятником, одиноко стоящим в долине. Это - захоронение Каучит Хана, последнего великого правителя и властелина Мерва, - нечто вроде грубого мавзолея десяти-двенадцати футов высотой, окруженного крепостной стеной. Внутри росли гранаты. Мои компаньоны остановились и, повернув головы коней по направлению к могилам, склонились над луками седел в молитве. Это была дань уважения усопшему. Затем мы повернули на восток и достигли крупного села под названием Баба Калассы. Относительно этого названия хотел бы обратить внимание на ошибку, допускаемую некоторыми из-за сходства между тюркской формой родительного падежа слова кала и слова, применяемого к бесчисленным христианским часовням в Армении. Баба Калассы означает "крепость отца", а килесси, очевидно, искаженное ecclesia(311), означает церковь. Ни тюрки, ни туркмены не применяют постоянно родительный падеж при согласовании слова кала с другими словами, как, например, название Каучит Хан Кала.
   Строго говоря, оно должно звучать как Каучит Хан Калассы. Похоже, что нет определенного правила, регулирующего использование той или иной формы. Путешествуя по Армении, я проезжал через два соседних селения, одно из которых называлось Кара-Кала, или "черный форт", а другое - Кара Килесси, что означает "черная церковь". В последнем много руин каменных строений, по которым определенно можно узнать эту "церковь", или "монастырь", что и нашло отражение в названии. Во время экскурсий по Мервскому оазису я никогда не встречал ничего похожего на сельскую церковь.
   В Баба Калассы мы спешились, потому что становилось очень жарко. Старейшины села вышли нам навстречу, придержали стремена, когда мы слезали с лошадей, бормоча обычные фразы приветствия, - хош геьлди (добро пожаловать) и сафа гельди (вы принесли удачу). Поддерживание стремени не является простым знаком уважения, как можно подумать. Для меня, по крайней мере, это было абсолютной необходимостью. На Востоке обычно не подвязывают подпруги седел, поскольку считается, что они мешают лошади дышать. В результате, когда вес тела переносится на левую ногу при спешивании, седло начинает сползать на брюхо животного, и наездник может упасть и ушибиться. Для предотвращения подобных казусов следует крепко держать правое стремя. Обычно эту работу делает слуга; когда же стремя придерживает сам хозяин, - это уже вежливое выражение его благосклонности.
   Я часто удивлялся тому, что люди, большая часть жизни которых проходит в седле, кому постоянно приходится запрыгивать на лошадь и спешиваться, держат седельную подпругу ослабленной. Несмотря на это, туркмены очень ловко проделывают и то и другое, они умеют переносить весь свой вес на шею лошади, опираясь на нее левой рукой; мне это никогда не удавалось.
   Не успели мы отойти от лошадей, как нам вручили неизменную водную трубку и, отдав должное этой обычной процедуре, мы прошествовали вглубь села, в сопровождении нескольких человек, которые время от времени отгоняли длинными палками собак, злобно кидающихся на нас, согласно своим привычкам. В каждом селе, независимо от размеров, всегда имеется дом, принадлежащий вождю, но не занятый под жилье, предусмотренный специально для приема высоких гостей. В такой, более крупный ев, нас и ввели. Пол застелен коврами, стены сплошь увешаны вышитыми переметными сумками и украшены саблями и мушкетами. Специальные коврики были тут же разложены для Баба Хана и меня рядом с решетчатой стеной, войлочное покрытие которой местами продырявлено с целью обеспечения притока воздуха. Ковры постелены в максимальном удалении от двери, как это и принято в восточных жилищах. Сев на пятки, скрестив ноги, мы более минуты бормотали взаимные восхваления, являющиеся неминуемой прелюдией к разговору по существу. Я был в центре внимания. Хан, взяв на себя ответственность рекламировать меня, принялся превозносить мои достоинства. Он сказал хозяевам, что я - сахиб из Франгистана, немало повидавший на своем веку, и вынужденный теперь искать убежище от преследования русских среди туркменов Мерва. Конечно, здесь была значительная доля дипломатии. С другой стороны, это близко к истине, во всяком случае, я не видел необходимости и целесообразности спорить.
   Минут через пятнадцать после нашего прибытия, подали большие деревянные чаши гаттука, или свернувшегося и слегка прокисшего молока. В каждой чаше - резной деревянный половник, длина ручки восемнадцать дюймов. Был раскрыт довольно грязный лоскут грубого хлопкового материала и взгляду явились три или четыре лепешки дымящегося хлеба диаметром двадцать один дюйм, а толщиной - полтора. Мы принялись за эти яства с таким аппетитом, какой только могли изобразить, ведь хорошим тоном у туркменов, когда еда подана гостю, считается выказать жадное желание поесть, даже если на самом деле и не хочется. Туркменам, как правило, это давалось легко, по крайней мере, я не встретил ни одного, неспособного в любой момент поглощать всякую пищу в объемах, которые удивили бы жителей западных городов.
   Наша трапеза кончилась, и все произнесли слова благодарности. Туркмены никогда, ни при каких обстоятельствах, будь то дома или в пустыне, не забывают эту церемонию. Держа две руки перед собой на манер открытой книги, мы пробормотали молитву. Мне никак не удавалось уловить слов, но я бормотал также хорошо, как и лучший из них. Затем, расставив ладони и опустив локти на бедра, мы воскликнули набожными и покорными голосами "эль хамд Лиллах" (хвала тебе, Господи). Затем погладили бороды, правой и левой рукой попеременно, осторожно поглядывая то через левое, то через правое плечо, чтобы шайтан (дьявол) не приблизился. Тягостные вздохи, являющиеся результатом переполнения желудков пищей, а также отрыжки, естественные или нарочитые, выражают вежливое и необходимое признание гостеприимства хозяев. Отказаться съесть значительное количество поданной еды означало бы непростительное оскорбление. Наоборот, переесть, - значит выказать добрую волю, подняться в глазах принимающей стороны.
   Я помню, как однажды, проскакав всю ночь, измученный усталостью и голодом, я остановился со своими спутниками в одном селе, где нам подали чаши с недавно приготовленным гаттуком, а блюдо это в свежем виде, - настоящий деликатес. Отнюдь не соображения вежливости двигали мной, когда я принялся за дело; я опорожнил свою огромную чашу кислого молока, очаровав тем самым хозяев. Мне подали еще, и я поступил также. В ненасытности я опередил даже своих спутников, то и дело подмечая, как седобородый хозяин обращается к собравшимся с видом превеликого удовольствия, и говорит, указывая на меня: "Хороший человек. Прекрасный человек." Случилось так, что через несколько часов после этого обжорства, обстоятельства заставили меня снова сесть за еду, и тогда, следуя уже необходимой вежливости Центральной Азии, я довел себя до того, что следующие двенадцать часов не мог взобраться в седло.
   После обильной трапезы нам принесли валики шесть футов в длину и два фута в диаметре. Участники встречи стали расходиться, а мы с ханом и несколькими его приближенными прилегли на сиесту. Это - установившийся обычай в Мерве, даже в военное время, если, конечно, не происходит чего-нибудь сверхсрочного. Очень приятно укрыться от палящего солнца в тени, и, наслаждаясь ласковым ветерком с увлажненных полей, провалиться в забытье. Около трех мы снова были в седлах и направили лошадей на юго-восток, более или менее параллельно руслу канала, воды которого поступают в Каучит Хан Кала. Около пяти мы наткнулись на главный восточный рукав Мургаба, оставив позади два древних кургана значительных размеров, совершенно лишенных растительности, сияющих желтизной под палящими лучами солнца. Мы немало поплутали среди оросителей, пока не повернули коней прямо на юг, вдоль главного восточного канала до грубого моста из жердей, покрытых ветками и землей. В этой точке канал был примерно в двадцать футов шириной, течение сильное. Пятьсот ярдов восточнее находилось село подплемени бек племени токтамыш, возглавляемое Мурад Беем - дядей по матери Махтум Кули Хана. Здесь мы остановились на ночь, хотя до наступления темноты могли бы вполне добраться до места; Баба Хан предпочел насладиться плодами горячего гостеприимства, оказанного нам. Мурад Бей - один из самых респектабельных туркменов, из тех, что мне приходилось встречать. Он был свободен от излишней скупости, являющейся, к сожалению, характерной для многих его сородичей. Принимая нас с необычайной щедростью, он твердо, хотя и вежливо, отказался от полудюжины серебряных монет, предложенных мною. Он был, как мне потом стало известно, одним из богатейших людей общины. На рассвете мы тронулись в путь; Мурад Бей, его сын и группа всадников проводили нас до моста. Слово "бей" указывает на титул этого вождя, высокий, следующий по значению после "хана". Во многих случаях это слово, по-другому написанное и произносимое, используется в именах простых людей. Дурды Бег, мой старый хозяин в Гумуш Тепе, например, не претендовал вовсе ни на какой титул, в его случае слово "бег" имело такое маленькое значение, как слово "эсквайр", на моей родине прибавляемое к имени обычных граждан из вежливости.
   Мы вновь пересекли мост, теперь уже в обратном направлении, и поскакали на юг вдоль западного берега канала. По мере нашего продвижения, берега становились более крутыми, пока, наконец, вода не оказалась значительно ниже нас. Земля настолько выше уровня воды, что поливать ее невозможно. Она засушлива и пустынна. Чертополох, одуванчик и другие подобные растения изредка встречаются на ее сияющей белой поверхности. Справа тянется линия укреплений, - множество квадратных и круглых бастионов. Это - Порса Кала, где когда-то хозяйничали саруки, расположившие свой великий военный центр рядом с дамбой, сердцем страны.
   Баба Хан слишком торопился к завтраку, чтобы позволить мне тут же изучить старую крепость, и мы проследовали дальше на юг, к самой плотине. Чем ближе мы подъезжали к ней, тем засушливей становилась земля из-за крутого подъема. Путешественнику, приближающемуся к Бенти, кажется, что перед ним возникают сильно укрепленные позиции. Тут и там - множество голых земляных насыпей, группы людей усеивали их вершины. Далеко вправо, едва различимые из-за неровности рельефа, виднелись несколько сотен евов. Я чувствовал себя слегка не в духе в момент приближения к этому месту, так как старшины нашего многочисленного эскорта постоянно пропускали меня вперед. В то время я не так хорошо знал обычаи текинцев, чтобы понять, что они пропускают меня из уважения на место рядом с ханом. Мне же казалось, будто они хотят держать меня в поле зрения, чтобы я не исчез, повернув коня к персидской границе.
   Когда до плотины оставалось четыреста ярдов, хан остановился, поджидая меня. Он сказал: "Вот место, от которого зависит весь Мерв." Я не мог удержаться от ответа, и виной тому жара и жажда, приведшие меня к чрезвычайной раздражительности: "Если это жизненно важное место, почему же вы строите крепость за двадцать пять миль от него?" Я допустил бестактность, поскольку поставил хана этим вопросом в неловкое положение перед его подчиненными. Он ничего не ответил, злобно сверкнув своим глазом.
   Мы тронулись одновременно. Приглушенный рев воды становился все слышнее. Через десять минут мы были уже на голом хребте новой земляной насыпи. Вокруг располагалось несколько навесов, представляющих собой пары столбов, вкопанных в землю, поддерживающих пересекающиеся жерди, поверх которых - настил из плетеного тростника. Солнце палило яростно. Дюжины людей, бронзовых как мавры, теснились в скудной тени навесов. Когда наша кавалькада приблизилась, люди, числом около ста, почтительно встали. К юго-востоку располагалось пространство, густо поросшее камышом; там нес свои широкие спокойные воды верхний Мургаб. В первый раз мне представилась возможность увидеть главный поток, дающий жизнь оазису. В этом же направлении, куда хватало глаз, тянулись дикие джунгли, или дженгал, как говорят местные. Когда мы спешивались, наши стремена придерживали, согласно обычаям страны. Несмотря на огромную папаху из овчины, прикрывавшую голову от солнечных лучей, я был рад опуститься на предложенный ковер в полоске скудной тени навеса. Нам подали зеленый чай. Загорелые рабочие стояли рядом, скрестив руки, дожидаясь разрешения хана сесть. Затем они сели, стоически сдерживая любопытство, в духе североамериканских индейцев. Они не задавали вопросов, хотя слухи обо мне уже достигли этих мест. Ждали, пока хан не снизойдет до того, чтобы информировать их. Вскоре хан сказал: " Это - ференги, прибывший в Мерв, и я привел его, чтобы показать, как мы возделываем наши земли." Им очень понравилось, что кто-то из далеких мест интересуется их трудом.
   Мы отдохнули около часу, затем Баба Хан предложил осмотреть дамбу. Зеркало спокойных вод, восемьдесят ярдов шириной, простиралось на юго-восток. Вдоль берегов рос кустарник и камыш, справа и слева тянулись осоковые луга. В том самом месте, где располагалась плотина, русло реки резко суживалось. Оба берега здесь были облицованы на двадцать ярдов толстыми фашинами из гигантского тростника, крепко привязанными к столбам, чтобы предотвратить размыв. Огромные массы земли образовывали горловину, шириной не больше десяти футов, по которой поток устремлялся на нижний уровень. Вода с грохотом падала по этому узкому протоку на восемь футов вниз. Длина протока ровнялась примерно пятидесяти ярдам, весь он, как и вход, был защищен фашинами из тростника.
   Назначение плотины состояло в том, чтобы через боковые каналы поливать земли, расположенные выше главного течения к северу. Напор воды был огромен, и требовалось неимоверное усердие, чтобы не давать узкому проходу расшириться и поддерживать тем самым уровень верхнего зеркала. Для этого было необходимо высочайшее мастерство и трудолюбие. Эти требования соблюдались, и мне стало ясно, что для таких людей нет ничего невозможного. Наблюдение за правильной работой плотины Бенти, от которой зависит жизнедеятельность всех мервли, было одной из главных обязанностей хана-Ихтияра. В то время этим исполнительным чиновником был Каджар Хан, имевший абсолютную власть в Бенти. Сто человек постоянно заняты обслуживанием плотины и ее шлюза, они все время находились в напряжении, часто заменяли фашины, смываемые мощным потоком. Пока я стоял на вершине насыпи, две дюжины рабочих по пояс в воде устанавливали новые фашины, другие трамбовали землю позади них. Это была активность, несколько необычная на взгляд европейца, после пасторальных картин, которые я наблюдал здесь раньше. Европейцы привыкли думать, что нормальный образ жизни восточных людей состоит в сонном покое, - тихая опиумная дрема, в которой хорошо мечтается о вещах недостижимых. Но если бы кто-нибудь из них постоял, как я в тот день, около ревущего шлюза Мургаба, наблюдая за усилиями загорелых людей, исполняющих свой долг с рвением и успехом, то понял бы, на что способны туркмены при более благоприятных обстоятельствах. Как я уже говорил, требовалась постоянная забота о том, чтобы не дать шлюзу слишком расшириться; так что люди оставались на посту день и ночь. При осмотре шлюза Баба Хан стоял рядом со мной, и его единственный черный глаз засиял торжеством, когда он увидел, какое впечатление произвел на меня труд его сородичей. Потом мы проследовали выше, и он показал мне место, где его отец Каучит Хан построил новую плотину после изгнания саруков. Это была огромная пропасть в белом мергеле слева от нас, где все еще струилась вода, и буйно рос высокий ситник; оттуда доносился галдеж птичьего базара и непрестанный плеск выдры. Значительное увеличение посевных площадей потребовало передвижения дамбы на более высокий уровень, и сделал эту работу Баба Хан, который так гордился, показывая мне существующую систему, как отец гордился бы, показывая своего первенца.
   Я произвел несколько магнитных измерений на пути из Каучит Хан Кала, тайно поглядывая на свой миниатюрный призматический компас, подарок полковника К.Е.Стюарта при нашем расставании в Мухаммедабаде, - инструмент, который оказал мне неоценимую помощь, так что я очень благодарен этому галантному офицеру. Он сам использовал этот компас в окрестностях Мухаммедабада. Местные принимали его за часы, также думали и туркмены на берегах Мургаба, когда я держал его на ладони, замеряя азимуты на различные курганы и другие ориентиры вдали. Без помощи этого маленького компаса я бы заблудился, поскольку более громоздкий инструмент, похожий на гильотину, со складной призмой, не пользовался бы успехом среди подозрительного местного населения. А так они думали, что я справлялся о времени; любопытным же я выдавал информацию: ференги должен молиться куда чаще, чем мусульманин и ему нельзя пропускать определенные часы, чтобы не совершить тяжкий грех. Когда же меня спрашивали, который час, я легко выходил из положения; достаточно было напомнить, что мои соотечественники исчисляют время иначе, чем последователи Пророка. Я указал на зенит и сказал, что когда солнце в этой точке, мы отсчитываем от нее час и называем его "час дня", а по прошествии двенадцати часов, - снова час, но уже час ночи. Эти добрые люди, делящие весь цикл также на двадцать четыре часа, но начиная отсчет с заката до рассвета и с рассвета до заката, были удивлены абсурдностью и необоснованностью исчисления времени на западе; я уверен, что сильно упал в их глазах, продемонстрировав западную тупость. "Но я же вижу, что ты вовсе никогда не молишься", - сказал хан. Я улыбнулся и ответил: "Я молюсь всегда; в том-то и разница между ференги и людьми Востока. Вы урываете несколько минут от своих занятий, чтобы помолиться своему Господу, в то время как наша жизнь есть одна нескончаемая молитва."
   Это было смелое утверждение, но довольно весомое. Я заметил, как Баба Хан ломает голову, сидя позади меня на куче плотного мергельного грунта, изъятого при рытье оросителей. Он чувствовал: происходит непонятное, и нервничал, что никак не может поймать меня с поличным. Наконец он сказал: "Я думаю, пора обедать." Подали лошадей, и мы поскакали по мягким сыпучим склонам насыпи, пока не приблизились к самой дамбе, под которой грохотал водопад с верхнего уровня. Конь Баба Хана, шедший первым, заупрямился и встал на дыбы, когда наездник попытался направить его на качающийся мостик, перекинутый через поток. Он заржал и чуть не сбросил хозяина. Этот конь, видимо, еще ни разу не ходил по мостам. У меня же было выносливое серое животное с Кавказа, привыкшее к рекам родных гор; мой конь уверенно двинулся вперед. Мост был едва ли шире трех футов, и конь шел мягко, вдавливая копытами землю и ветки ежевики. Гремящий поток ревел под нами и брызги, подхваченные порывами ветра, увлажнили лицо и одежды, несмотря на то, что переход занял мало времени. После того, как я перебрался на другой берег, остальные смело последовали за мной.
   Взирая с хрупкой конструкции, перекинутой через реку в месте ее истока из верхнего Мургаба в нижний уровень, можно было понять, как много требовалось энергии и тяжкого труда, чтобы обеспечить сохранность фашин по склонам шлюза; я не мог удержаться от того, чтобы не удивиться еще раз трудолюбию и рвению работников, а также общественной значимости дела. Узкий наклонный канал, по которому неслась вода, был около десяти футов шириной, и масса верхних вод, поднятая на чрезмерную высоту плотины фронтом в восемьдесят ярдов, рвалась в это русло с неописуемой мощью. До этого момента я был невысокого мнения о возможностях туркменов, но, должен сказать, отъезжал я от плотины, раскаявшись в своих сомнениях. "В конце концов, - подумал я, - не может быть, чтобы натура людей, обеспечивших победу Зенгис Хана, могла настолько измениться, что не осталось никакой мощи." При должном руководстве они способны на многое, - во имя добра или во имя зла.
  
  
   ВОДНАЯ СИСТЕМА МЕРВА
   Селение Бенти расположено на стыке главного русла Мургаба и западного канала. Находится оно примерно в пятистах ярдах от плотины и состоит, как мне сказали, из около семисот хижин, хотя, на мой взгляд, их несколько меньше. Дома расположены вдоль основания огромной земляной насыпи, образованной при строительстве канала. Бенти не отличается от других туркменских селений. В непосредственной близости нет посевных площадей, и его raison d'etre выглядит так, будто это поселок работников, регулирующих и ремонтирующих шлюз и плотину. Баба Хан и я спешились у двери дома кетходы, где нас ждал обед. Как обычно, были поданы чаши с гаттуком, сразу после этого последовало piece de resistance. Оно находилось в огромном деревянном блюде и состояло из бараньего жира, вытопленного только вчера. Сильная жара не дала жиру застыть, и он был в полужидком и полупрозрачном состоянии, серо-зеленого цвета. Туркмены постоянно хранят мясо перед употреблением, насколько это позволяет климат. Фактически, предпочитают его уже с душком. Это блюдо поставили перед нами, и мы уселись в кружок, скрестив ноги. Каждый обмакнул в него кусочек хлеба и начал есть. Первого куска мне вполне хватило. Тошнотворный вкус несоленого жира, в сочетании с отвратительным запахом, делали совершенно невозможным прием следующей дозы. Я занялся вовсю гаттуком, пытаясь всевозможными жестами и гримасами, принятыми в этой стране, продемонстрировать, что я более чем сыт; я шокировал хозяина и спутников, не углубляясь дальше в столь лакомое блюдо, но был вынужден рискнуть навлечь на себя гнев. Я вышел из кружка и улегся на кошму, притворяясь спящим. Через час меня поднял Баба Хан, приглашая продолжить осмотр плотины. Мы подошли к месту отвода западного канала от главного русла, прямо перед плотиной, а затем вскарабкались на высокий земляной берег, где открылся хороший обзор водных артерий.
   С нами находился кетхода, ответственный за поддержание системы в должном порядке. Он выглядел весьма довольным возможностью похвалиться результатами труда и представить мне ирригацию Мерва. В ста ярдах южнее великой плотины отводилось два канала, орошающих территории отамыш и токтамыш. Мы находились на земляном валу канала Алаша, несущего свои воды почти точно на запад. С вершины берега, где мы стояли, до уровня воды было около пятнадцати футов, почти такое же расстояние имел канал в ширину. Берега канала поднимались под углом в шестьдесят градусов, очень большая плотность почвы допускала такую крутизну склона. В этом месте скорость водного потока была между тремя-четырьмя милями в час, а глубина, по словам моего гида, достигала восьми футов и, соответственно, канал был непроходим вброд ни пешеходом, ни всадником. Кетхода сказал, что канал существовал уже во времена прихода туркменов в Мерв, а было это очень давно.
   На восточном берегу реки в противоположную сторону отходил прямо на север канал Новур, орошающий земли Мерва, лежащие восточнее главного русла Мургаба. Он примерно тех же размеров, что и Алаша, но, поскольку высота земляных насыпей по берегам была меньше, я заключил, что он не такой глубокий и, следовательно, территория токтамыш располагается несколько выше, чем земли их соотечественников на западном берегу. Южная оконечность плотины простиралась на юго-восток, пересекая воды Мургаба, ширина которого здесь восемьдесят ярдов. За счет накопления вод плотиной, поверхность реки после дамбы находилась на восемь-десять футов ниже уровня окрестностей. Несколько туркменов купались, и, так как они постоянно пытались встать на дно, я предположил, что, исключая восточное прибережье, глубина должна быть не менее шести футов. Даже рядом с восточным берегом высокий человек едва высовывал подбородок из воды, стоя на дне. Я заметил, что в плавании туркмены никогда не используют стиль, который обычно применяют европейцы. Вместо плавания лицом вперед и отмашки одновременно обеими руками, они выставляют одно плечо вперед и загребают руками попеременно.
   Ситник и осока густо растут по берегам, но, насколько хватает глаз, совершенно не видно деревьев или, во всяком случае, чего-либо более рослого, чем обычный оджар, или кусты тамариска, и даже они никак не крупнее тех, что я встречал в засушливой долине, которую пересек от реки Тедженд к Мерву. Может быть, они не имели достаточно времени, чтобы достичь своих настоящих размеров, поскольку используются в качестве топлива.
   Каналы Новур и Алаша, один из которых течет почти строго на север, а второй, - на запад, образуют чуть ли не идеальный прямой угол, рассеченный главным течением Мургаба, за шлюзом идущего на северо-запад, примерно, на десять миль до Каучит Хан Кала, затем севернее (см. рис и карту). В пятнадцати или шестнадцати милях ниже крепости находится другая плотина, в местечке, называемом Егри Гузер, где расположены несколько селений, управляемых Ягмур Ханом, важным кетходой клана амаше племени бег; большую часть времени он живет в Каучит Хан Кала, где выполняет обязанности яссаул-баши, или предводителя полиции токтамыш. У плотины Егри Гузер отходят еще два канала, - Малъяб на западе и Каръяб на востоке. После этого узла из-за истощения реки, отдающей свои воды на орошение, от Мургаба остается лишь незначительный ручей, теряющийся через восемь-десять миль. Из-за ограниченного обеспечения водой, земледелие в этом районе очень скудное, и Кизил Кум, или красная пустыня, вступает здесь в свои права. Канал Новур разветвляется больше на запад, чем на восток.
   Я уже упоминал о деревянном мосте через него у села Мурад Бея. Сразу у моста, с южной его стороны, отходит ороситель в сторону крепости Каучит Хан Кала. Пару миль дальше к северу он разделяется на два рукава, один из которых уходит на северо-запад и огибает склоны крупного кургана, известного как Геок Тепе. Следует отличать его от холма-тезки, давшего название ахалтекинской крепости, захваченной русскими. В татарском языке слово "геок" означает "цвет неба", эпитет, полученный благодаря лазоревому оттенку, которым отливают эти курганы, если смотреть издалека. При приближении становится ясно, что их цвет не имеет ничего общего с голубым, они желтовато-оранжевые, полностью лишенные растительности, кроме редких единичных кустиков. Дальше этот рукав канала Новур снова подразделяется, раскидывая во все стороны оросители, окончательно погибая где-то около десяти миль за Геок Тепе в полях нескольких деревушек, разбросанных на подступах к пустыне. Второй рукав канала Новур уходит северо-восточнее, орошает векильские земли, едва достигая развалин старых городов долины, - древнего Мерва. Я уже дал выше перечень туркменских кланов. Каждый из них имеет свой ороситель, отходящий от одного из главных каналов.
   Западный, Алаша, разделяется на два на расстоянии в три или четыре мили от истока, один рукав уходит на северо-запад, а другой на юго-запад. Последний известен как Сукди Яп, вдоль его берегов обитает около ста пятидесяти семей салоров, потомков тех туркменов, которые, как и саруки, занимали оазис до текинцев. Ниже по течению Сукди Япа расположено селение Сичмаз, чей вождь Ана Мурад Кафур, - яссаул-баши отамыш. Двумя милями южнее этого села уже нет никакого земледелия. Северо-западный рукав канала Алаша является основным оросителем земель отамыш.
   Все каналы и оросители становятся маловодными по мере удаления от плотины в Бенти; в начале года, когда уровень воды низок, некоторые каналы совершенно сухие. Меньшие из них постоянно меняют свои русла, так что невозможно составить точную схему. Основные каналы и главные отводы, однако, всегда с водой. Расстояние между Каучит Хан Кала и великой плотиной, если мерить по берегу реки, несколько более двадцати миль.
   Посевные площади сильно варьируют, в зависимости от количества воды, поступающей из Мургаба, и во многом от того, насколько засушливо лето. Наибольшая длина орошаемой территории, - от пятидесяти до пятидесяти пяти миль, если измерять от южной оконечности плотины на северо-запад. Наибольшая ширина с запада на восток, - от тридцати пяти до сорока миль. На некотором расстоянии ниже плотины главное русло Мургаба становится пригодным к орошению, но семь миль или около того к северу берега реки слишком высоки, чтобы заполучить воду на поверхность. Далее, однако, это становится возможным, и, кроме орошения, вода используется для вращения значительного количества колес примитивных мельниц.
   В двух милях к северо-западу от великой плотины Бенти, вблизи северного берега Мургаба, стоит опустевший старый город туркменов-саруков Порса Кала, бывший когда-то военной и политической столицей оазиса, как ныне Каучит Хан Кала. Осмотрев водные артерии и расспросив как можно подробнее своих проводников, я направился туда вместе с Баба Ханом и его свитой на рассвете следующего дня. Земля, расположенная между этим местом и плотиной, очень пустынная и бесплодная, потому что из-за рельефа невозможно поднять воду. Однако в непосредственной близости от старого города начинается понижение, позволяющее проводить полноценное орошение. С расстояния в одну милю Порса Кала представляется длинной линией пересохших желтых стен и башен, вздымающихся с вершины небольшого прибрежного вала, похожего по конструкции на земляной вал Каучит Хан Кала, но более чем в два раза ниже. Высокие стены и фланговые башни очень напоминают стены и башни средневековых европейских крепостей, обнаруживая значительное искусство военного строительства. Стены и валы уже осыпаются под воздействием климата, хотя во многих местах они прекрасно сохранились; штукатурка из вязкой глины, покрывающая необожженные кирпичи стен, до сих пор держится. Шпили сторожевых башенок и зубцы стен рельефно выделяются в пронзительно-синем небе.
   Для меня нет ничего более печального, чем впечатление, возникающее при въезде в место, где всего несколько лет назад кипела жизнь, а теперь тихо, как на кладбище. Тридцать лет назад Порса Кала была переполнена саруками. Все еще можно увидеть крыши, закопченные дымом очага, и кувшины, стоящие сиротливо в углах. Влияние прошлой жизни чувствуется так сильно, что ежеминутно ждешь встречи с заблудшим горожанином, и в невнятном биении ручья почти отчетливо слышится легкая глухая поступь верблюда некогда вращавшего здесь колесо мельницы. У саруков был явно более развитый инстинкт оседлости, чем у их победителей текинцев. Находясь среди последних, я не встречал ничего похожего на постоянное место жительства. Их дома - это аладжаки, которые можно разобрать за полчаса. Идея определенного центра кажется чуждой пониманию текинцев. Однажды я беседовал со старым кетходой по имени Довлет Назар Бег. Ему было под семьдесят, он помнил исход текинцев из Тедженда в Сарахс и оттуда в Мерв. Его члены покрыты крапинками, которые внимательный наблюдатель мог бы принять за какую-то кожную болезнь. А были это отметины ранений, накопившиеся за полвека постоянных сражений. Я говорил с ним, кстати, когда представился шанс моего освобождения. Я спросил его, не хотел ли он быть в числе моего эскорта в сотню человек до Мешеда. Он сказал: "Я часто видел стены Мешеда при налетах. Я никогда не был за этими стенами. Есть там аладжаки? Ты знаешь, мы, туркмены, не живем в обычных домах." Говорил он это несколько высокомерно, как будто я мог заподозрить его в совершении такого преступления, как проживание в обычном доме. Я ответил, что в Мешеде нет аладжаков, но достаточно места, где их можно поставить. Это, кажется, удовлетворило его, и он сказал, что охотно последует за мной, при условии, что я не буду пытаться упрашивать его жить, хоть даже и недолго, в другом доме. Кажется странным, что люди настолько родственные, саруки, мервли и ахалтекинцы, имеют такие разные представления. Я находился в руинах города саруков, которые, очевидно, были менее заядлыми кочевниками по натуре, чем истинные текинцы. Тесные связи с Бухарой, рядом с которой они раньше проживали, вероятно, повлияли на саруков, сделав их оседлыми. Как бы то ни было, они выказали более тонкое стратегическое мышление, разместившись рядом с плотиной, нежели нынешние обитатели Мерва, построившие свои бастионы так далеко от сердца страны.
   Солнце было почти в зените и небо приобрело пурпурный оттенок, характерный для этой части мира в полуденные часы, когда я покинул своих компаньонов, спящих в скудной тени голых стен, чтобы осмотреть руины. Все вокруг было желтовато - коричневым. На выжженной земле нет и следа растительности. То там, то тут, лежали, вытянувшись во всю длину, свинцово-серые змеи; казалось, они в летаргическом сне, но блеск бусинок-глаз указывал на их постоянную бдительность. У меня нет туркменской религиозной мании убивать змей, но совсем не нравилось, если кто-то начинал ползти по ноге; я чувствовал непрестанное беспокойство в этом отношении и меланхолия из-за торжественного влияния духа прежних обитателей, охватившая было меня, значительно поубавилась. Население Порса Кала в ее лучшие дни достигало не менее десяти тысяч; и, судя по тому вниманию, которое уделялось укреплениям, им было что защищать. Порса Кала, сарукская столица мервского оазиса тридцатилетней давности и есть, несомненно, "Мерв", помеченный как город на картах, основанных на путешествиях Бернса, Шейкспира и Тэйлора Томсона, имевших место до прихода из Сарахса в Мерв нынешних жителей-текинцев, вытеснивших саруков. Современные текинцы никогда не жили в Порса Кала. Они поставили свои круглые хижины рядом с мургабской плотиной около двух миль от города. Переход в два-три дня выше по реке отделяет это место от Бенти Казакли, где живет самый северный клан саруков, и Бенти Султан, где находятся остатки старой плотины, возведенной прежними жителями города для обеспечения водой Байрам - Али, Султан Санджара и древнего Мерва (Гяур Кала). Слово Бент означает плотина, а буква "и" в конце - родительный падеж. Следовательно, вышеупомянутые названия означают, соответственно, "Плотина Казакли" и "Плотина Султан". Плотина Казакли известна также как Юлэтэн, потому что воды ее подавались в небольшой городок под этим названием, расположенный на левом берегу Мургаба к югу от великой мервской плотины, населенный самым северным кланом саруков. Эти последние "разговаривают" с текинцами. Другой, более крупный клан, осевший в Пендж-дехе, сохраняет враждебные чувства по отношению к текинцам, возникшие около четверти века назад, когда саруков оттеснили с прежних поселений в мервском оазисе.
   Порса Кала прекрасно отвечает той цели, с которой, несомненно, она была воздвигнута, - прикрытие истоков основных водных артерий и самой плотины. Почему текинцы избрали место своего поселения и возведения крупных укреплений Каучит Хан Кала так далеко от самого важного и уязвимого места их территории, остается для меня загадкой. Может быть, это потому, что они хотели передвинуть свой военный центр как можно дальше от Сарахса, базы врагов-персов, на случай, если те решат нанести решительный удар по Мерву. Однако для туркменов было бы бесполезно удерживать Каучит Хан Кала, если бы враг завладел мургабской плотиной, ведь разрушение последней снизит приток воды, каналы Новур и Алаша совершенно опустеют и весь оазис превратится в такую же засушливую пустыню, которая окружает его. Военная оккупация Бенти достаточными силами на четыре или пять месяцев заставила бы текинцев либо сдаться, либо покинуть свою территорию. Я часто обращал внимание туркменских начальников и сердаров на этот факт, но они не могли или не хотели понять суть моих аргументов. Они говорили, что на территории Каучит Хан Кала есть колодцы, которые вполне обеспечат гарнизон водой; но я совершенно уверен, что этой воды, как бы много ее не было, не хватит на то, чтобы удовлетворить нужды мервли, их овец, коров и верблюдов. Далее, туркмены никогда не запасают зерно в количестве большем, чем этого требуется до следующего урожая, поэтому невозможность орошения земли станет смертельным ударом. Им пришлось бы волей-неволей или сдаться, или погибать от голода, если не удастся вырваться в менее уязвимые места. Более того, мне напомнили, что туркмены хорошие воины, и поэтому, если враг даже и захватит плотину, ни в коем случае не продержится там дольше, чем персы в их последнем походе на Мерв. Это справедливо, если говорить конкретно о таком враге, как персы, ведь их коммуникации между Сарахсом и Бенти подверглись бы серьезным фланговым атакам туркменской кавалерии, но, когда я выражал свое мнение, я имел в виду совсем не этих врагов. Я подразумевал русских. Эти последние успешно поддерживали (конечно, не без больших трудностей) длинную линию коммуникаций от Чикизляра до Енги Шехера; и стоило только обосноваться в Сарахсе или даже в каком-либо месте на Тедженде, чтобы без особого напряжения контролировать коммуникации, длина которых составляла бы всего семьдесят или восемьдесят миль. Окопавшись в Бенти, батальон русской пехоты, снабжаемый с безопасной базы, мог успешно противостоять штурмам всего текинского народа. Сами русские были вынуждены избегать грубых туркменских брустверов с их неуклюжими орудиями, заряжающимися с дула. Какие шансы будут у туркменов, привыкших к пешему бою только в обороне, в случае атаки бастиона европейской армии, вооруженной смертоносными современными орудиями, заряжаемыми с казенной части? Можно считать не требующим доказательств, что даже малочисленные европейские войска, закрепившись в Бенти, возьмут под контроль весь Мерв. Действительно, если говорить о снабжении только гарнизона в Каучит Хан Кала, воды внутренних колодцев достаточно, и, вероятно, можно накопить впрок провизии на случай долгой осады; но сдача крепости - только вопрос времени, если нарушится связь гарнизона с внешними военными силами. Туркмены, однако, очень большие оптимисты, и всерьез считают, кажется, что, когда все ресурсы будут исчерпаны, Аллах придет им на помощь; или, может быть, они держали про запас хитроумный вариант, а именно, сделав все возможное, чтобы противостоять военной силе, отступить, коли нет иного выбора. Когда мои компаньоны пробудились от сиесты, мы сели на лошадей и отправились домой. Путь, как и раньше, пролегал по левому берегу канала Новур вплоть до того места, где от него отходит к западу рукав, питающий водой Каучит Хан Кала. Здесь, пройдя грубый деревянный мост, мы сделали короткий привал в усадьбе Мурад Бея. Затем направились севернее к нескольким деревушкам в долине, населенным небольшим подплеменем туркменов, известным под странным названием агур-баше, или "больные головы". Там была полудюжина групп хижин, по десять-двенадцать в каждой группе, рассыпанных по широкому простору долины, обитатели жили в такой же примитивной пасторальной манере, как и все их сородичи.
   Тут произошел занятный инцидент. Один туркмен спешился со своего белого коня. Животные такой масти редко встречаются здесь, за ними закрепилась дурная репутация. Всадник хотел напиться и неосторожно упустил уздечку. Конь сразу же принялся беспрестанно скакать по долине. Лошадь-беглец - большая проблема в этих местах, и каждый чувствует себя обязанным помочь хозяину вернуть животное. Все мы, шестьдесят человек, старались окружить беглеца. Пару миль гнались за ним, но, избавленный от обычной ноши, имеющий неплохую фору, он сильно от нас оторвался. Затем его путь преградили каналы и мы, разделившись на две партии, продолжали носиться то в сторону пустыни, то назад, в сторону селения. Раз туркменский наездник поравнялся было с разгулявшимся конем, и попытался схватиться за уздечку, но безуспешно. Другой раз я был свидетелем дерзкой попытки запрыгнуть в седло преследуемого коня. Кончилась она, однако, печальным падением. Мы скакали туда-сюда по широкой долине не менее чем полтора часа и, хотя к нам присоединились группы всадников из селений, пытавшиеся окружить упрямого коня, поймать его не удалось. Я совершенно вымотался и, более того, зная, что нам предстоит еще долгий путь, решил не мучить больше свою лошадь, взобрался на небольшую возвышенность, и стал следить за охотой. Наблюдая ее окончание, я пришел к выводу, что туркменские наездники не очень-то искусны в гонках по пересеченной местности, поскольку, умея висеть вдоль бока лошади, стоять в одном стремени и проползать под брюхом животного на всем скаку, они слабы в преодолении препятствий. Я много раз видел неудачные попытки перепрыгнуть через широкие оросители. Земля здесь настолько ровная, что лошади не привыкли прыгать. Наконец, было решено прекратить погоню, и хозяин своенравного животного взял на время другую лошадь, чтобы доехать до дома, при этом он кричал всем, что беглец не должен быть ни в коем случае упущен и что, если невозможно поймать, то следует застрелить. Это прямо соответствует мировоззрению туркменов. Они скорее бы отпустили пленного без выкупа, чем стерпели побег; также и в случае с конем были даны инструкции застрелить его, не позволяя бегать на воле по своему усмотрению.
   Мы продолжили марш в северном направлении, оставляя позади бесчисленные поселения туркменов - мджауров, вместе с частью салоров составляющих население этого участка. Мои компаньоны сообщили, что эти люди не текинцы, а михманы, гости, и тоган (друзья) текинцев. Они были потомками старых туркменских племен, первыми занявших мервский оазис после смерти Надир Хана и упадка военной мощи персов. Они и до сих пор, после победы текинцев, живут в своих старых домах.
   В самой северной оконечности мджаурской территории мы остановились, чтобы дать напиться лошадям и самим освежиться глотком йагурта. Пока суд да дело, я взобрался на небольшой курган поблизости. С его вершины я впервые увидел древнюю столицу Маргианы(312). Длинная линия стен и башенок, над которыми возвышалось несколько куполов, виднелась на горизонте примерно в восьми милях к северо-востоку. Трудно передать мое желание тут же направиться в это таинственное место, о котором так много было написано и так мало известно. На полпути между мною и руинами лежал широкий мелкий водоем, где неиспользованные оросительные воды скапливались на целинной земле. Черные каравайки(313), дикие лебеди, аисты, журавли и птицы многих других видов бродили или плавали в тихой воде. Я снова и снова упрашивал спутников повернуть свои стопы в этом направлении. Они ответили, что день итак сильно затянулся; что окрестности развалин имеют очень плохую репутацию; что там живут вампиры и дивы, и можно встретить всякую другую нечисть, не говоря уже о разбойниках эрсары с берегов Оксуса, которые, время от времени, устраивают засады проходящим караванам. Они обещали, правда, если дела пойдут хорошо, нанести вскоре специальный визит в древние города, и мне пришлось довольствоваться этим; оставалось только направить коня в сторону дома. Поскакав так быстро, как это было возможно на орошаемой долине, мы прибыли в Каучит Хан Кала вечером пятого мая на третий день после отъезда.
  
  
   МАХТУМ КУЛИ - ПРИЗНАКИ ПЕРЕВОРОТА
   Через два дня после осмотра дамбы в Бенти и Порса Кала, меня посетил человек, о встрече с которым я давно мечтал, Махтум Кули Хан, сын Нур Берди Хана, доблестный предводитель ахалтекинцев; это он, вместе с Токме Сердаром, своим главным генералом, долго и успешно сдерживал русских под стенами Енги Шехера. Он приехал в Каучит Хан Кала прошлым вечером, но не смог сразу встретиться со мной; с тех пор, как Махтум Кули нашел убежище в Мерве, другие вожди смотрели на хана и его соратников с подозрением, с ними обращались, к сожалению, как с дезертирами. Было известно, что мы состояли в переписке, и поэтому, несмотря на благосклонность, которой я пользовался у мервских текинцев, последние бдительно следили, чтобы у меня не было возможности уехать в Сарахс или Келат-и-Надри. Как стало известно позже, они боялись, что Махтум Кули Хан поможет совершить побег. Вождю ахалтекинцев стоило немалого труда получить, наконец, разрешение на встречу со мной.
   Когда он вошел, я был один. Меня поразила внешность хана, выглядевшего не более чем на двадцать семь лет; полное отсутствие бороды и маленькие усы создавали впечатление, что он моложе, чем на самом деле. Махтум Кули Хан ростом выше среднего, худощав, черты лица правильные, глаза крупные, карие, на щеках румянец. Главное в выражении лица, - мягкость, но и нечто еще, сначала заставившее меня улыбнуться против воли: все время казалось, что он вот-вот чихнет.
   На нем был костюм зажиточного туркмена, - длинная полосатая туника темно-красного цвета, опоясанная белым толстым кушаком, завязанным спереди; светло-коричневый халат из верблюжьей шерсти с длинными рукавами накинут на плечи и окантован широкой своеобразной лентой, с диагональными желтыми и красными полосками, означающими принадлежность к определенному племени текинцев. За кушак был заткнут кинжал, который туркмены всегда носят при себе, рукоятка из чеканного золота, украшенная бирюзой с набалдашником, покрытым эмалью. Это единственный случай, когда я видел туркмена с оружием, отделанным золотом, обычно даже серебро редко использовали для этой цели.
   Махтум Кули важно поздоровался и сел, по обычаю своей страны, скрестив ноги. Мы обменялись фразами приветствия, как того требовала туркменская вежливость, и он рассказал о трудностях, с которыми столкнулся при получении разрешения нанести мне визит. Каджар Хан, сказал он, был очень зол тем, что ференги могут посетить все, кроме него самого. Махтум Кули пригласил меня в село брата, но я отказался. Положение братьев различалось. Они были сыновьями одного отца от разных матерей. Мать Юссуфа, младшего из братьев, мервская текинка по рождению, была дочерью близкого родственника Каучит Хана, а мать Махтум Кули была ахалтекинкой. В Юссуфе признавали мервского вождя, а в Махтум Кули - нет. Последний сказал мне, что был огорчен отношением мервли, когда нужна была их поддержка. Всего три тысячи человек пришли на помощь, но и они вскоре покинули его. Говорил об этом с грустью.
   Он рассказал, что, при отступлении от крепости Енги Шехер, беженцам, ехавшим на верблюдах со всем скарбом, весьма замедлявшим скорость передвижения, был нанесен большой ущерб русской артиллерией. По его подсчетам, текинцы потеряли около десяти тысяч человек. Сначала многие ахалтекинцы последовали за Махтум Кули Ханом в лагерь на теджендские болота. Однако позднее, узнав условия, предложенные завоевателями, в большинстве своем вернулись на прежние места жительства в Ахале. Около четырех тысяч джигитов прибыли с вождем в земли его брата Юссуф Хана; но и отсюда ежедневно многие возвращаются домой. Тем не менее, Махтум Кули считал, что около трех тысяч человек останутся с ним до конца. Сказал, что ему предложили очень выгодные условия, в случае возвращения в Енги Шехер, но он упорно отказывается принимать их. Ахалтекинцы намеревались драться до конца, то есть пока Мерв не будет захвачен, а в случае поражения уйти в Афганистан. Если там их встретят плохо, то предполагалось просить убежища в Британской Индии.
   Наша беседа была короткой, поскольку Махтум Кули, очевидно, боялся, как бы Каджар Хан не заподозрил его в сговоре со мной. Он выразил желание вскоре еще раз нанести визит и напомнил, что в одном из писем из Дергеза я обещал подарить ему полевой бинокль, револьвер и кольцо с печаткой. Он спросил, при мне ли сейчас эти вещи. Так как два последних предмета были на виду, трудно было отрицать их наличие. Я, действительно, собирался сделать упомянутые подарки, но при условии, что он поможет мне проникнуть в Енги Шехер; теперь же, понимая, что, отдав столь необходимые вещи, мало получу взамен, я рад был под любым предлогом отделаться от хана. С другой стороны, однако, зная, что поместье его брата прилегает к развалинам городов Древнего Мерва, которые я так сильно хотел увидеть, я счел за лучшее удовлетворить его желания. Он был восхищен биноклем и выразил восторг по поводу револьвера "Смит и Вессон". Перед отъездом из Мешеда мне изготовили очень массивный золотой перстень в восточном стиле с голубым овальным камнем, известным в этой части света как "Печать Соломона"; на печатке - полное имя и звание хана. Это кольцо я тоже вручил ему, и он удалился, весьма довольный.
   После отъезда Махтум Кули, мой ев заполнили посетители, жаждущие узнать, о чем говорил вождь ахалтекинцев. Что-то произошло на тапысе(314), и, кроме тех обрывочных известий, что я уже получил, взволнованный серьезный разговор между кетходами, которые приходили ко мне, показал, что дело приобретает нешуточный оборот. Довольно прозрачные намеки отпускались в адрес Каджар Хана, которого до сих пор я считал Ихтиаром, или верховным правителем Мерва, что он, мол, вовсе таковым не является, и предстоит какая-то перемена. Здесь присутствовало несколько его сторонников, которые тепло беседовали с другими, среди последних выделялся Ягмур Хан, яссаул-баши, или вождь полиции и внутренних сил политического центра Мерва. Поводом к обсуждению послужил русский офицер-черкес, плененный незадолго до этого на пути из Аскабада в Мухаммедабад, столицу Дергеза. Вскоре после прибытия русских войск в Аскабад, как я уже отмечал, Скобелев написал письмо хану Дергеза, Мехемет Али, которое показывал мне его брат Сейид Али, правитель города и округа Лютфабад в провинции Атток. Он сказал, что с него требуют определенные поставки зерна и овец. Все это было доставлено в Аскабад и, соблюдая свое реноме исправных плательщиков, русские власти почти сразу же отправили оговоренную плату. Фераш-баши Мехемета Али выехал получать деньги, сопровождаемый небольшим эскортом казаков до Лютфабада. Эскортом командовал пожилой черкес в звании младшего лейтенанта, который, благодаря знанию восточных языков, исполнял роль переводчика в русских войсках при сношениях с туркменами. Недалеко от Лютфабада конвой столкнулся с отрядом мервских текинцев. Несколько человек было убито, другим удалось бежать; среди последних и фераш-баши вместе с переметными сумками, наполненными деньгами. Переводчик был захвачен в плен.
   Некоторое время спустя после обретения мною свободы в Мерве, сидя на пороге своего ева, я увидел необычное скопление всадников, пересекающих мост через Мургаб. Впереди развевалось красное знамя, - то самое, которое обычно несли перед ханом-правителем, когда он шествовал при народе, если произошло нечто из ряда вон выходящее. Через несколько минут кортеж подошел к двери дома Каджар Хана; офицер - черкес выделялся своей шинелью, астраханской заостренной шапкой, или головным
  убором, и погонами, указывающими на звание. Близкое знакомство с воинскими знаками отличия, полученное в русских войсках на каспийском побережье, позволило мне сразу определить его звание. Золотой погон с одной черной нашивкой и одной серебряной звездой, указывал на то, что он младший лейтенант. Несколько знатных мервли, сидящих рядом, сказали, кивая на пленника, что это русский генерал. Я засмеялся и ответил, что они ошибаются; он вовсе не генерал, а йирми - баши, то есть командир двадцати человек. Они были возмущены моей оценкой звания пленника, и спросили, чем я могу доказать свое утверждение. Я тут же нарисовал для них карандашом на бумаге военные знаки отличия русской армии и сказал, что, если они сомневаются в моих знаниях, то пусть изучат погоны офицера поближе и убедятся, что знаки отличия на них совпадают с теми, что я нарисовал.
   Пользуясь этим случаем, некий Мулла Баба, которому я обязан многими неприятностями во время пребывания в Мерве, попытался воскресить старую версию, что я все-таки русский. Он думал, я занижаю звание пленника, чтобы он был отпущен с меньшим выкупом, нежели следовало по его положению. "Сахиб говорит,- заметил он,- что он командует лишь двадцатью воинами, а офицер более высокого звания должен иметь гораздо больше блестящих галунов. Но где тогда его собственные, (то есть мои) галуны?" Я ответил мулле его же оружием: "Ты знаешь, эти галуны можно купить на любом рынке Франгистана, и, если бы я захотел обмануть вас, то стоило мне вытащить из кармана несколько кран, как я обладал бы очень высоким званием. Я предпочел прийти в одежде, которую обычно ношу, надеясь, что вы поверите моему слову."
   Ягмур Хан, без сомнения, самый прямой и честный человек среди мервских текинцев, был рад услышать мое утверждение о звании русского офицера, потому что он искренне хотел, чтобы ни один русский не находился в плену в Мерве, и боялся, что, учитывая мнение большинства о звании пленника, будет очень трудно отпустить его на свободу. Он поддержал мою точку зрения, в то время как другие почти потеряли голову от мысли, что их лишают возможности заполучить деньги, которые, как они думали, последуют в качестве выкупа за старого черкеса. Я увидел, что яссаул-баши и Каджар Хан крупно повздорили по этому вопросу; именно с этого-то спора берут начало события, имевшие для меня огромную важность.
   В течение дня многие обращались ко мне, наиболее важной персоной был некий Назар Довлет Бег, в прошлом великий визирь прославленного Каучит Хана, властителя Мерва. Этот человек наиболее упорно отстаивал утверждение, что, несмотря на различные письма от Аббас Хана, гарантирующие мою национальность, я просто один из лазутчиков Скобелева. В данном случае, однако, видя, что политическая ситуация поворачивается не в пользу вождя, с которым он был в тесном союзе и, зная своих сородичей, он понял, что я обретаю почву под ногами, и, чисто по-восточному, перешел на мою сторону. Он поведал обстоятельства, при которых нынешний Ихтияр добился такого положения в Мерве. Я уже ссылался на них. Когда над территорией туркменов нависла угроза русского вторжения, Шах отправил посла в Мерв, приглашая ханов посетить его в Тегеране и попытаться прийти к какому-то соглашению, узаконивающему персидскую власть в Мерве. Было ли это предпринято для того, чтобы защитить мервских текинцев от русской агрессии, или же чтобы обмануть их, а потом предать врагу, я не знаю. Вероятно, он желал обрести возможность доложить царю, что в состоянии нейтрализовать кочевников. Два наследных хана, - Баба Хан и Аман Нияз Хан, - отклонили высокое предложение. Они опасались оказаться заложниками. Временно сложив полномочия, они созвали младших ханов и кетход на совет и предложили им избрать Каджара Ихтияром. Последний не претендовал ни на какие наследные титулы. Он был, что называется, бахадур адам, или, как говорят в Мерве, батур адам, выдающийся человек, отличившийся в сражении. Таким образом, было назначено, и, после подробных наставлений, отправлено в Тегеран подставное лицо с приличествующим случаю эфемерным званием, дабы узнать намерения Шаха. Проведя несколько месяцев в персидской столице, он вернулся домой, не сумев ни о чем договориться с Шахом. Так я и застал Каджара в должности Ихтияра, когда прибыл в оазис вскоре после него. Обстоятельства были угрожающими: ахалтекинцы оттеснены; предвидеть дальнейшее сложно. Наследные ханы посчитали, что момент для предъявления их естественных прав еще не наступил, и продолжали позволять подставному лицу оставаться козлом отпущения.
   Тем временем от мистера Томсона, британского министра в Тегеране, пришли подтверждения, подкрепленные их собственными наблюдениями и усиленные многими моими предложениями по улучшению проводимой в Мерве политики, которые заставили текинцев увериться, что я действительно не агент московитов. Придя к такому выводу, они бросились в другую крайность; несмотря на все заявления о действительной цели приезда в Мерв, они упорствовали в приписывании мне важности, от которой я постоянно отказывался. В тот момент они считали, что впервые в своей истории вступили в отношения с западными силами и, более того, со знаменитой "Кумпани", что открывались перспективы крупных финансовых вливаний в будущие сделки Мерва, и присутствующие в Кандагаре британские войска, без всякого сомнения, продвинутся в Герат, и, позднее, в Мерв. Исходя из этого, наследные ханы развернули агитацию, мягкую поначалу, но затем перешедшую в переворот, в ходе которого они бесцеремонно сбросили ставленника и восстановили свои права на власть.
   Я провел весь день, выслушивая мнения за и против. Постепенно картина начала проясняться. После заката ко мне обратился Каджар Хан; его тон был гораздо более миролюбивым, чем раньше. Он приказал очистить ев и, когда кроме него, меня и Назар Довлет Бега никого не осталось, приступил к изложению открытия, которое, по его словам, сделал, - что Баба, Аман Нияз и Ягмур организуют заговор, имеющий целью вступление русских в Мерв. Это, прежде всего, было преднамеренной ложью. Он просил меня ни под каким предлогом не вступать в отношения с упомянутыми лицами, доказывая, что только он правитель Мерва, что население стоит за него, и следует использовать мой авторитет для его поддержки, что благотворно повлияет на судьбу оазиса и его народа.
   Мне пришло в голову, что, имея дело с такими коварными людьми, лучше всего держаться прямо и честно. Я откровенно признался хану, что многие высокопоставленные вожди обращались ко мне, и объяснили обстоятельства, при которых он пришел к власти, и, насколько я понял, он не является законным Ихтияром. При этом старик впал в необычайный гнев. Он вскочил на ноги; глаза его сверкнули, и он забормотал клятвы и объяснения на джагатайском. Затем, пытаясь успокоиться, сел рядом. Сказал, что моя жизнь не стоила бы и гроша, если бы у власти были другие ханы. Только он один признал, что я не был русским, и он просит и умоляет поддержать его на очередном великом совете, который, как он сообщил мне, был назначен на завтра. Затем тут же удалился.
   Часом позже произошел общий переполох; всадники поспешно вскакивали на лошадей. Каджар Хан, почти вне себя от волнения, снова ворвался в мой ев. Я спросил, в чем дело; он ответил, что черкес сбежал. Ягмур Хан инспирировал его побег, и меня просили взять это на заметку, как доказательство прорусских настроений сего господина. Он забыл упомянуть, однако, тот факт, что его собственный сын был главным действующим лицом в этом деле, и подвергся наказанию: его руки были привязаны за спиной к флагштоку, на котором развевалось малиновое знамя Мерва. После объявления мне о побеге черкеса, Каджар Хан, в бешенстве, выскочил из хижины; в истории Мерва начался явный кризис. В конце следующего часа покрывало, висящее над моей дверью, поднялось, и вошел брат Каджар Хана, белобородый старый мулла, так вежливо принимавший меня первые дни в Каучит Хан Кала. Он был, по обыкновению, очень обходителен. Говорил о заговоре против его брата, и пытался склонить меня на сторону последнего. Он сказал: "Момент для тебя критический; вполне возможно, что, кроме моего брата, у тебя здесь нет друзей; я хотел бы напомнить тебе, что ты упустил из вида церемонию, обязательную для чужестранца, прибывшего в Мерв. Ты не подарил зата вождю." Зат означает подарок, без которого никто не может и близко подойти к важному лицу на Востоке, тем более, если его дело, хоть в малой степени, касается политики. Отправляясь из Мешеда в сторону Мерва, я имел это в виду. Хотя я достаточно знал корыстную природу персов, благодаря которой их вполне устраивал в качестве подарка чистоган, о природе туркменов у меня сложилось другое мнение, и я опасался, что просто звонкая монета в качестве подарка может быть воспринята как попытка подкупить должностное лицо. Поэтому я, соответственно, запасся драгоценностями и другими изделиями, предполагая вручить их важным персонам, по мере выяснения их важности. Я уже говорил о подарках, которые я сделал Махтум Кули. Я ответил мулле, что меня никак нельзя назвать забывчивым относительно обязанностей, касающихся зата, и что я лишь жду подходящего случая для вручения подарков. "Ты можешь дать их мне, - сказал мулла, - или, если это тебе удобней, отправить со своим слугой в дом хана." После того, как я ответил, что предпочитаю отправить их со слугой, - поскольку, откровенно говоря, я не был уверен, что мулла не присвоит их, - брат Каджар Хана удалился.
   Среди других изделий, приготовленных в качестве подарков, у меня была серебряная шкатулка, богато гравированная и инкрустированная, украшенная бирюзой и рубинами, за которую я заплатил около двадцати пяти фунтов стерлингов. Я поместил в нее несколько перстней с рубинами и бирюзой, обернул в бумагу, запечатал и отправил со своим слугой в резиденцию Каджар Хана. Между тем, вошел Аман Нияз, в компании со своим дядей и несколькими спутниками, желая, видимо, подготовить меня к предстоящим событиям. Едва он уселся, как снова появился Каджар Хан. Он был, ясное дело, очень разочарован присутствием Аман Нияз Хана, но, с другой стороны, было ясно, что он не будет при нем много разговаривать. Он просто извлек из кармана шкатулку, которую я отправил ему, со словами: "Что это такое?" Я ответил: "Хан, как ты видишь, это, - драгоценная серебряная шкатулка." "Для чего она?" - продолжал он. "Чтобы хранить, как знак моего уважения," - ответил я. "Сколько она стоит?" - спросил хан. Я назвал ему в персидских деньгах. "Валлах Биллах! - воскликнул он, - Шестьсот кран! Ну, я бы не дал за нее и двух." Затем, бросив ее презрительно на ковер рядом со мной, он сказал: "Забери назад свою коробку. Дай деньги!" Должен признаться, что я был весьма шокирован тем, как был воспринят подарок. Однако я уже значительно продвинулся в понимании психологии туркменских вождей. Я ответил: "Конечно, хан, если ты так хочешь; но я думал, что ты обидишься, если я просто предложу тебе деньги." Затем, с показной важностью я вытащил из своего кармана двадцать пять фунтов золотом и вручил ему. "Господи! - воскликнул он, - это другое дело; я удовлетворен." За этим последовала другая комедия. Во время предыдущей сцены Аман Нияз Хан пристально наблюдал за мной затуманенными прищуренными глазами, и, когда Каджар, осчастливленный своим приобретением, покинул ев, вождь отамыш поднял обе руки за голову, выражая удивление отношением к моему подарку, и сказал: "Сахиб, ты можешь убедиться, что Каджар, - не хан. Если бы такой подарок был предложен мне довлет адамом (государственным человеком), я бы никому не отдал его и за четыре цены, даже за десять коней." Конечно, это был слишком прозрачный намек, чтобы его не заметить. Я ответил: "Аман Нияз Хан, есть ханы и ханы; я считаю тебя настоящим ханом. Не примешь ли ты эту шкатулку, как скромный подарок в знак моего уважения?" После этого он снова поднял обе руки за голову, низко поклонился из сидящего положения, и, протянув обе длани, принял вожделенный дар. Все его спутники громко восхищались моей щедростью, а дядя хана дошел до утверждения того, что все, чем владеет его племянник и весь клан, - к моим услугам. "Но не из-за подарка, - счел нужным он добавить, - а потому что, как я сразу понял, ты настоящий довлет адам." Таковы некоторые эпизоды в преддверии бескровной революции.
   Почти каждую секунду после этого я чувствовал признаки приближения чего-то необычного, а также то, что события быстро поворачиваются в мою пользу. После визитов ханов Каджара и Аман Нияза, один из офицеров кавалерии Баба Хана явился с бутылкой из-под содовой, полной арака, в дар от вождя токтамыш, а Бег Мурад, толстый, смешной на вид грубиян, про которого я рассказывал, описывая прибытие в Мерв, и с кем был с тех пор в натянутых отношениях, прислал мне в подарок лохматую длиннохвостую овцу. В то же самое время, ведущие деятели партии Каджар Хана не прекращали своих попыток вытянуть из меня заверение в том, что я не признаю Ихтияром никого, кроме их друга. Потерпев неудачу, они надеялись исхлопотать от меня кое-какие займы, прежде чем их клика потеряет власть.
   В тот же самый вечер я получил записку на русском языке от Кидаева, молодого русского стрелка, находящегося в плену в Мерве вот уже семь лет, факсимиле этой записки можно увидеть в приложении (F), и с ней мне передали его устную просьбу о денежной помощи и совершении возможных шагов к освобождению. Податель сего, по имени, если не ошибаюсь, Ана Гельди, был лицом, в чьем непосредственном распоряжении находился Кидаев. Отчаявшись за столь долгий период выжать выкуп от русских властей, он пытался заполучить, так или иначе, хоть какие-то деньги, прежде чем Кидаев ускользнет от него, что в эти дни становилось все более вероятным. Однако, в знак веры в то, что я не являюсь сторонником московитов, а также выражая добрую волю, он заметил, мол, стоит мне только сказать, как глотка пленника будет тут же перерезана в мою честь. Я очень опасался, как бы ни совершилась подобная жестокость, и потом, в случае, если дела пойдут плохо, не свалят ли ответственность за это на меня; так что, рискуя быть заподозренным в спасении жизни соотечественника, я приложил все усилия, дабы внести ясность, что я не считаю за честь, если кто бы то ни было, хотя бы и русский, будет убит подобным образом. С этой оказией я послал деньги Кидаеву, хотя сомневаюсь, получил ли он хоть часть из них. Также я передал на словах, что, так скоро, как только смогу, проведаю пленного, и выслушаю рассказ из его собственных уст.
   Каджар Хан снова пришел где-то за полночь, сопровождаемый Довлет Назар Бегом. Всю ночь они просидели со мной, обсуждая политическую ситуацию в оазисе и необходимость предотвращения прихода к власти прорусской, как они выражались, партии. Вскоре после их появления, меня насторожил звук лопат в непосредственной близости от дома. Он продолжался беспрерывно. Я начал тревожиться, не собираются ли сыграть со мной какую-нибудь шутку, а то и, чем черт не шутит, не копают ли мне могилу, но я получил заверение от Каджар Хана, что работы ведутся в честь меня, - возводится бруствер и копается траншея вокруг ева с тем, чтобы оградиться от непрошеных гостей и шумных зевак. Когда рассвело, я убедился, что жилище было почти полностью окружено небольшим рвом на расстоянии в несколько футов от стен. Перед тем как оставить меня, незадолго до рассвета, Каджар Хан сообщил о прибытии из Мешеда персидского посланника, по имени Багур Хан, с миссией к правителям Мерва, и что, возможно, он будет присутствовать на большом совете, назначенном на завтра. Этого совета я тоже ждал с большим интересом, поскольку от его решения в значительной степени зависело обретение возможности посетить старые города Мерва и другие места, информацию о которых я хотел получить.
  
  
  
   ПЕРЕВОРОТ
   Наутро после событий, о которых шла речь в предыдущей главе, в Мерве был базар. Обычно в этот день собираются многие главные вожди разных племен; в данном случае, будучи заранее приглашены Баба Ханом и Аман Нияз Ханом, прибыли почти все.
   Торговля начинается очень рано, поскольку сильная жара заставляет продавцов и покупателей удаляться на сиесту.
   Между часом и двумя пополудни, когда я лежал, в дреме, на ковре, ожидая дальнейших событий, поступило приглашение присутствовать на собрании мервской знати. Посыльный проводил меня в ев более крупный, чем другие, расположенный примерно в двухстах ярдах к северу. Я обнаружил там двадцать пять человек, включая Ханов племен токтамыш и отамыш. Ев специально установили в стороне для совещания, которое, полагаю, было тайным советом Мерва, в отличие от общего меджлиса, или совещания представителей больших и малых племен и аксагалов со всего оазиса. Внутри хижина была украшена богатыми коврами, висящими по стенам, полы покрыты не менее дорогим материалом. Мне дали понять, что общий совет состоялся рано утром, но не принес никакого определенного результата, а только уполномочил совет ханов и кетход создать новый и сильный орган, способный преодолеть трудности нынешней ситуации. Вожди пришли к выводу, что настало время для возвращения полноты власти наследным ханам и смещения старого Каджара, выступавшего двенадцать месяцев в качестве номинального лица и выразителя их воли.
   По сей день (десятого мая) мервские депутаты оставались в неведении, будет ли продолжено русское продвижение, или наступила некоторая пауза. Они также не знали, как развиваются события в Афганистане, а то, что полковник Стюарт находился не так далеко, и также мое присутствие здесь, чрезвычайно осложняло выбор дальнейшего курса. В то время они уже были настолько уверены в моей национальности, и, кажется, в правдивости преувеличенных утверждений слуги-курда, что считали меня вполне достойным участия в обсуждении текущего момента. После беседы с Каджар Ханом всю ночь напролет, я очень устал, хотел спать, и, поэтому, воспринял с безразличным юмором перекрестный допрос, очевидно, запланированный заранее. Уяснив же, что свобода действий в будущем может зависеть от поведения на этом совете, я попытался отвечать на вопросы наилучшим образом. Меня спросили напрямую: "Собираются русские наступать на Мерв, или нет?" Теперь, благодаря еженедельной информации из Тегерана, я был осведомлен, что русские обещали не продвигаться восточнее Аскабада, и спокойно мог ответить, что в данный момент они не наступают на Мерв. "Как долго будет сохраняться такое положение?" - спросил один из участников. "Это невозможно сказать, - ответил я, - в настоящее время, учитывая протесты английского Падишаха и, судя по общей ситуации, русские должны остановиться; если не произойдет чего-либо непредвиденного, как например, войны между Англией и Россией, то думаю, в течение четырех-пяти лет они не предпримут наступления в этом направлении". Затем был задан другой конкретный вопрос: "Где находятся английские войска?" "В Кандагаре, - ответил я, - и несколько далее от Кандагара, в сторону Мерва." "Собираются ли они сюда?" - спросил Довлет Назар Бег, экс-визирь. "Это совершенно невозможно сказать, - ответил я, - но думаю, что, если русские не предпримут наступление, то английские войска останутся на своих позициях." К этому добавил: "Я уверен, что между Россией и Англией существует соглашение, что Кандагар и Аскабад, - предельные пункты наступления для каждой из сторон. Мне ясно также, что даны взаимные гарантии независимости Мерва, до тех пор, пока сами текинцы не сделают мир невозможным агрессивными действиями." Допрос продолжил Баба Хан: "Какой курс ты бы порекомендовал принять народу Мерва в этих обстоятельствах?" "Прежде всего, - сказал я, - следует совершенно воздержаться от всех рейдов и других враждебных действий против соседей, кто бы они ни были; во-вторых, любой русский пленный или пленные, если они есть, должны быть освобождены." Он спросил еще: "Желал бы английский Падишах заполучить людей Мерва в качестве нукеров, то есть слуг или подданных?" "Не имею информации, - сказал я, - вы можете легко узнать об этом, направив документ со всеми печатями, выражающий ваши пожелания, представителю в Мешеде для пересылки в Англию, или непосредственно в Англию; но боюсь, там трудно будет ознакомиться с вашим посланием, поскольку возникнут сложности с переводом." "Если, - продолжил Баба Хан, - мы будем приняты как нукеры Англии, должны ли мы будем платить дань?" "Я не знаю, но думаю, что в этом случае никакой контрибуции не потребуется." "А снабдит ли нас английский Падишах ружьями, заряжающимися с казенной части, амуницией и пушками?" "В случае если вы будете признаны подданными, - заметил я, - несомненно, что при угрозе со стороны любого врага, вам помогут не только оружием, но и солдатами. Но я выражаю только свое мнение, поскольку не имею никаких полномочий обсуждать эту тему." "Мы очень бы хотели, - сказал Ягмур Хан, - последовать совету относительно запрещения рейдов на земли наших соседей. Они происходят, конечно, не по воле народа; в любой стране есть свои воры, огры, есть они и в Мерве. Чтобы помешать им осуществлять свои злобные планы и порочить наше доброе имя, мы должны хорошо организовать наших яссаулов, оплачивать их услуги на общественной ниве. Для этого нужны деньги. У нас их недостаточно. Поможет ли английский Падишах содержать две тысячи всадников?" "Это, - сказал я, - вы можете спросить в послании." Последовала серия менее важных вопросов, на которые я ответил, как мог. В целом, собрание знати, кажется, было удовлетворено вытянутыми из меня ответами и приступило к дебатам о том, какой путь следует избрать.
   К этому моменту я был совершенно измотан. Глаза слипались и, чувствуя, что было бы лучше, в целях личной безопасности, не участвовать во фракционных спорах мервли между собой, я попросил разрешения удалиться, ссылаясь на неимоверную усталость после собеседований всю прошедшую ночь напролет. Я обратил внимание на то, что Каджар Хан и его ближайшие сподвижники отсутствовали, - факт, который ясно указывал на враждебное отношение к претензиям старого бахадыра на власть. Напрашивался вывод, что он будет скоро смещен.
   Когда я покинул совет, шестеро туркменов сопровождали меня; но повели не в бывшую резиденцию, а на открытое место между северной и южной линиями евов, ранее совершенно свободное. К великому изумлению я обнаружил, что посреди пустыря возводится нечто вроде редута в семьдесят-восемьдесят квадратных ярдов, чем было усердно занято около ста человек. В центре его устанавливали ев.
   Деревянный, похожий на клетку, скелет уже был готов, и несколько женщин занимались пригонкой войлочных стен и крыши. Сюда-то и привел меня эскорт. Я уже слишком привык к превратностям судьбы и к непредвиденным прихотям туркменов, чтобы удивляться чему-то, поэтому без лишних слов ступил на узкую гать, служившую одним из проходов в редут, и вошел в наполовину готовое жилище. Мои седла, оружие, постельные принадлежности и другие вещи были сложены внутри, и двое слуг-туркменов, которых я нанял после отправки Голам Риза, усердно занимались застилкой ковра. Я недоумевал от всех этих перемен. Создавалось впечатление, что огороженное место, - нечто вроде государственной тюрьмы, в которой мне предстояло быть заключенным для большей безопасности; но с момента прибытия, несмотря на реверансы в мою сторону, имевшие место после определения национальности, я роскошно охранялся, так что перемещение места обитания на пару сотен ярдов мало что меняло. Поэтому, повернувшись к проводникам, я спросил: "Почему переместили ев? И в чем смысл этого бруствера, воздвигнутого вокруг?" "Тут, - ответили они, - твоя ханская резиденция, поскольку меджлис постановил, что ты должен быть принят как представитель английского Падишаха." Это было слишком, но, сохраняя самообладание, я просто кивнул, будто все в порядке вещей, и, примостившись на ковре, приготовленном для меня, принялся делать заметки о последних событиях.
   Затем я поспал час или два, и, проснувшись, обнаружил, что несколько членов вышеупомянутого совета сидели вокруг в ожидании возможности говорить со мной. Среди них был старый Довлет Назар Бег, визирь, и многие другие, совсем недавно категорично утверждавшие, что я русский шпион, и относиться ко мне надо соответственно. Эти господа, обнаружив, что события приняли неожиданный оборот, стали проявлять рвение к обретению моего благорасположения. Один из них сказал, что обращение со мной как с пленником было большим позором. Другой заметил, что неопровержимым доказательством моей храбрости является приход к текинцам практически без эскорта, в то время как многие другие, приближавшиеся к границам оазиса, поворачивали обратно, не решаясь нанести им визит. Я не пришел, сказали они, как налетчик, а принес переметные сумки (хейбе), как друг, идущий в гости к друзьям, и что, поэтому, я, - бахадур адам. Все в разговоре называли меня "хан", так что я решил, что они получили инструкции совета, ведь к тем, кто не носил этого титула по праву наследства или иным законным образом, никогда так не обращались. До сих пор меня называли сахиб или ага, но с этого момента и дальше ко мне неизменно обращались бахадур хан, или, как здесь произносят, батур хан.
   Через час я попросил оставить меня, ссылаясь на то, что нужно многое обдумать; я начал размышлять о событиях дня и о моем неожиданном и непредвиденном продвижении, и пытался понять, насколько искренними или коварными были они во всех этих повышенных знаках внимания. Я не был удивлен тому, что меджлис склонялся к британскому подданству, потому что до выхода из Келат-и-Надри я уже знал, что этот совещательный орган, учитывая критическую ситуацию после падения Геок Тепе, выражал намерение обратиться к британской поддержке, и собирался отправить делегацию в тридцать всадников в Кандагар. Люди были отправлены, но из-за положения в стране, оккупации Герата и территории между ним и Кандагаром, они так и не смогли добраться до места назначения. Вождям и старейшинам Мерва было несложно прийти к решению о передаче себя под британскую опеку; но поскольку их возможности в значительной мере ограничивались рамками оазиса, они были не в состоянии принять какие-то практические меры по предложению дружбы Великобритании, кроме отправки упомянутой делегации. С провалом этой миссии, все возможности оказались практически исчерпаны, поскольку мервли не имели представления о Британской Империи вне Хиндустана, и мудрейший и наиболее эрудированный из них никогда бы не подумал обратиться к центральной власти, находящейся далеко от Британской Индии, с предложением о союзе.
   Момент для текинцев был критический. Они понимали, что пора решать, с кем дальше делить свою судьбу, с Англией или с Россией, чьи войска, наверное, встретятся в скором времени друг с другом где-то неподалеку от Мерва. Неприязнь к России тлела давно и разгорелась до наивысшей точки после Геок Тепинского дела. Хотя Токме Сердар показал своим поведением, что русские куда ближе Мерву, чем англичане, текинцы предпочитали полагаться на британские силы и, именно ввиду этого, придавалось столь большое значение моему присутствию среди них. Туркмены-саруки, как живущие в верховьях Мургаба, так и вдоль мервско-афганской границы, - тоже находились в состоянии брожения. Обстоятельства, в которых они оказались, едва ли способствовали ясности в том, кому предложить дружбу и союз. Как соседям афганцев, им было очень важно знать своевременно, на кого ориентироваться, на Абдурахмана или на Аюба и, раз успех того или другого зависел от дружбы и сотрудничества с правительством Британии, саруки придавали огромное значение моему присутствию. Эти люди, несмотря на все мое сопротивление, вбили себе в голову, что я - агент оного правительства, и в день, о котором идет речь, я получил два курьезных письма: одно от восьми сарукских вождей, а другое - от джемшидского(315) хана Ялангташа, чей отец был убит по приказу Аюба, а сам он бежал к сарукам в Пендж-дех. Впоследствии я получал другие письма от тех же вождей, информирующие меня о передвижении гератских войск, увенчавшимся, как я полагаю, ведь в посланиях не было дат, победой Робертса (смотрите Приложения А, В, С). Политические настроения вождей саруков не лишены интереса, потому что выражают мироощущение местных жителей в столь критический момент, и точку зрения на отношения Аюба с русским правительством.
   Первое письмо, полученное от Ялангташ Хана, я переслал британскому министру в Тегеран, и по этой причине не могу воспроизвести. Суть письма в том, что отец хана был убит по приказу Аюба, сражающегося против Абдурахмана, протеже британского правительства, и Ялангташ просил меня объяснить, с кого он может получить компенсацию за потерю отца; сам он высказал предположение, что монарх Англии, - наиболее подходящая для этого фигура. Я получил очень много писем по этому вопросу. В приложении я даю только несколько примеров каллиграфии и эпистолярного стиля страны.
   Персидскому послу Багур Хану, прибывшему из Мешеда, было отказано во въезде в оазис, и пришлось обитать в дальних селах сичмаз вдоль канала Алаша, среди салоров. Баба Хан явился ко мне посоветоваться, как ему быть с этим посланником, представлявшим, по его словам, генерал-губернатора Мешеда, деятеля, чьи отношения с текинцами Мерва никогда не отличались теплотой. У него не было полномочий от Тегерана. Баба Хан не одобрял переговоров с второстепенными силами. Посол, по его словам, представил ему письменное подтверждение, что миссия касается необходимости убедить мервли передать себя под персидскую опеку, давая тем самым правительству этой страны право вмешаться и предотвратить аннексию Россией. Он также обещал, что ежегодно будет выплачиваться значительная сумма денег на содержание полиции округа. Предлагал дорогие подарки.
   Я испытывал большие затруднения с ответом Баба Хану. Попытался отделаться в том духе, что, без всякого сомнения, он и другие вожди текинцев гораздо лучше знают, как быть с подобным эмиссаром. Но, раз вождь токтамыш придавал большое значение мнению ференги, а также потому, что мой ответ, весьма вероятно, сильно повлиял бы на мнение старейшин Мерва, в ту или иную сторону, и поскольку сам я был озабочен создавшейся ситуацией, я все-таки сказал, что, по-моему, в этот критический для Мерва момент, было бы куда как лучше сохранить полную свободу действий и совершенную независимость, особенно учитывая тот факт, что народ Мерва ясно выказал свое желание развивать связи с Англией. Кажется, это удовлетворило Баба Хана, и он снизошел до слов, что тоже считает такой курс наилучшим. Общее настроение в Мерве было против каких-либо отношений с Персией, потому что, даже если она и захотела бы защищать Мерв от России, навряд ли смогла бы, тем более что мощная экспедиция Шаха однажды уже была наголову разбита самими туркменами. Кроме того, считалось очевидным, что Россия и Персия действуют заодно и, если войска и чиновники Шаха закрепятся в оазисе, следующим шагом могла стать сдача его России за деньги или по каким-то иным соображениям. Наблюдая отношения между туркменами и персами, я пришел к выводу, что едва ли они более дружеские, чем между туркменами и русскими. Если бы текинцы были вынуждены выбирать тех или других, несомненно, невзирая на обстоятельства, они предпочли бы русских, потому что последние могли что-то дать, в то время как персы, по своему обыкновению, старались бы выжать из них все, что возможно. Так или иначе, было решено, что Багур Хан должен оставаться на мервской границе до тех пор, пока его миссия не будет изложена более подробно и изучена, и, более того, пока он не пришлет свои подарки, без которых ни один посол или официальное лицо не может приблизиться к правителю или вождю. На Востоке, особенно в Персии, обычно вручают хилаты, или почетные одежды. Туркмены же поставили условие Багур Хану сделать подарки наличными, на которые, как сообщил мне лукаво один из вождей, они могли приобрести одежды или другие изделия по своему вкусу.
   Курьер вместе с посланием Багур Хана в Каучит Кала, доставил также несколько газет, направленных мне из Тегерана через Мешед. Они были, думаю, первыми газетами, попавшими в эти края. В тот самый вечер в моем дворике, а также в самом еве произошло буквально "сборище кланов" с целью полистать столь удивительные документы. Заблуждение о сути газет было смехотворным. Как я уже говорил, туркмены плохо представляли себе ценность золота, их деньги почти повсеместно из серебра. О бумажных деньгах представление совершенно туманное. Об их существовании они впервые узнали, захватив несколько русских бумажных рублей, во время рейдов между Геок Тепе и Бами. Маттхи, главный делец Мерва, будучи, как все евреи, чрезвычайно aufait(316) в финансовых вопросах, с готовностью приобрел эти рубли, но по слишком малой цене, дав около двух кран за десятирублевую банкноту (десять рублей - один фунт стерлингов). То, что этот тонкий клочок бумаги стоил пусть даже две краны, очень удивило туркменов, но, получив хоть что-то взамен, они сделали вывод, что бумага сама по себе имеет, должно быть, какие-то таинственные свойства. Газеты вызвали понятный интерес, а раз они гораздо крупнее банкнот, было решено, что и ценность их куда выше. Возобладало, как выяснилось, мнение, что прибыл первый вклад в общественный фонд от английского Падишаха. Было бы забавно, если бы не опасно, наблюдать необычайное разочарование на лицах, когда я сказал, что документы эти, - всего-навсего руз намэ, или газеты. Коварный старик экс-визирь, однако, остался при своем мнении, что это - бумажные деньги, а утверждение ференги было сделано во всеуслышание просто для того, чтобы пустить пыль в глаза, и, тем самым, обеспечить себе безопасное обладание деньгами. Позже, увидев, что бумаги использовались на другие цели, и полное пренебрежение к ним после просмотра, они начали убеждаться в правдивости моего утверждения о руз намэ. Телеграммы, относящиеся к Кандагару и к событиям в Афганистане, вызвали огромный интерес. Часто случалось так, что сообщения о событиях в Кандагаре и вокруг него, переданные в Лондон телеграфом и опубликованные там, прибывали обычной почтой в Мешед, а затем курьером в Мерв, раньше, чем просачивались через Афганскую границу в неточной и невразумительной форме. Что касается вестей из Кабула, если бы я не получал их из газет, то узнавал бы только шесть месяцев спустя из местных разведывательных источников. Конечно, задержка новостей из приграничных с Индией районов во многом определялась оккупацией Герата Аюбом; более того, все, что просачивалось через линию фронта, искажалось идеями и взглядами его партизан.
   Кроме газет, я имел другой источник сравнительно быстрой информации, весьма удививший туркменов. В Тегеране ежедневно издается телеграфным способом небольшой бюллетень всех наиболее интересных телеграмм, полученных в городе или транзитных. Эти издания направлялись моим другом каждую неделю курьером в Мешед, откуда попадали ко мне. Таким образом, очень часто случалось, что, когда Ялангташ Хан или кто-либо другой на афганской границе отправлял специального курьера со сведениями о событиях, происходящих в районе Герата, вожди Мерва уже знали эти новости от меня, притом более подробно. Чего я никак не мог им втолковать, так это смысла колонок объявлений, денежных курсов и коммерческих новостей. Много утомительных дней провел я, пытаясь убедить своих гостей в том, что большая часть газеты не содержит для них ничего интересного.
   Переворот фактически уже произошел, хотя и не завершился формально. Каджар Хан прекратил руководство общественными делами, и, на данный момент, восточные и западные туркмены вершили свои дела раздельно, под руководством непосредственных вождей, - Баба и Аман Нияз Хана. Поскольку оба были весьма добродушны ко мне после встречи на тайном совете, появилась хорошая возможность прекратить следовать рекомендации старого Каджара держаться от них подальше и, соответственно, в тот же вечер я спросил Аман Нияз Хана, можно ли посетить развалины старых городов долины. Хан очень увлекался подобными экспедициями и охотно поддержал, сказав, что на следующий день будет сопровождать меня с необходимым эскортом. Это он намеревался сделать без всякого на то разрешения Баба Хана, поскольку нынче, когда никакого Ихтияра, или главного вождя, не было у власти, Аман Нияз считал себя совершенно равным со своим братом, - ханом восточных племен, хотя последнего из учтивости и называли господином всех туркменов.
   ОСМОТР РАЗВАЛИН МЕРВА
   Вскоре после рассвета, как и условились, Аман Нияз Хан, который специально прошлую ночь провел поблизости, поскольку его резиденция находилась довольно далеко, зашел ко мне выпить зеленого чая перед выступлением в поход. С ним были: дядя по матери, Назарли Бег, некто вроде секретаря по имени Мулла Баба, и полдюжины близких родственников отамыш племени сичмаз. Шелковая накидка, переливающаяся блестками, обычный наряд Аман Нияза, была на нем и тогда, когда мы впервые увиделись в моей палатке. Как обычно, выглядел очень болезненным и утомленным, уголки век налиты кровью. Казался совершенно разбитым, хотя, в чем я мог уже убедиться, и в этом состоянии прекрасно, как и любой из его товарищей, выдерживал дальний путь. Он сказал мне, что чувствует себя очень неважно, перекурил опиум прошлым вечером, а также перебрал арака. Я уже отмечал, что мервли или, по крайней мере, многие из них, не ограничивают себя в употреблении спиртного. В этом вождь отамыш опережал любого. Я спросил, не стоит ли нам запастись какой-нибудь запретной жидкостью на дорогу, но он ответил, что нет необходимости, мол, все равно не одолеть сегодня весь путь; мы сделаем остановку в селе Махтум Кули Хана, где наверняка найдем кое-что, поскольку хозяин уже готов к приему гостей.
   Солнце поднялось над горизонтом, когда мы сели на коней, все вооруженные до зубов, как будто отправлялись на тропу войны, а не на мирную прогулку. Хан, кроме двух огромных кавалерийских пистолетов в кобурах, имел за поясом револьвер-кольт старинного образца, за спиной - очень красивое двуствольное ружье английского производства, на боку же красовалась незаменимая сабля. Все остальные были вооружены ружьями и саблями. Мы направились в сторону широкого прохода уже почти отстроенной крепости с намерением пересечь ее и выйти в противоположные ворота города. При этом приблизились к группе аладжаков, среди которых, загроможденная большим количеством трофейных персидских орудий, находилась резиденция Баба Хана. В столь ранний час вождь уже восседал на коврике у входа в окружении своих ближайших помощников. Когда мы проезжали мимо, я расслышал бормотание некоторых сельчан, выражавшее недовольство и вопросы в том духе, что, мол, получил ли я разрешение Баба Хана на посещение села Махтум Кули. Я услышал, как Аман Нияз сказал, вполголоса, что мы не получили разрешение Баба и не собираемся его получать, что вполне достаточно его собственного разрешения. Все же я подумал, что было бы просто любезно в этих обстоятельствах посвятить хана-сеньора в мои планы, спешился и направился к нему. Баба Хан и вся компания встали на ноги и встретили меня очень вежливо. Я объяснил цель нашей экспедиции, и хан-сеньор тут же одобрил ее, прибавив, что, к сожалению, обстоятельства мешают ему присоединиться ко мне. Он отправил с нами несколько всадников для сопровождения до ближайшего села, тем самым выказывая уважение, обычное в таких ситуациях.
   Туркмены, если они не воины, а просто путешественники, какими мы и являлись, при каждом удобном случае останавливаются, - то разжечь трубку, то зайти в какой-нибудь ев поживиться пищей, предлагаемой безотказно. Остановились мы и в Баба Калассы, раз уж местные, увидев приближение хана, его свиты и высокого гостя-ференги, настояли на том, чтобы мы спешились и разделили с ними завтрак. Мы решили не упускать такой возможности и, вверив лошадей заботам прислуги, вошли в дом старейшины. Именно старейшины всегда принимают путников и в компенсацию получают небольшой взнос от каждого селянина деньгами или вещами.
   Был подан очень аппетитный пилав из отварного риса, сдобренный курдючным жиром и смешанный с кусочками кашира, или дикой желтой сладкой моркови, которой изобилует Мерв и вся долина восточнее Каспия. Отваренный вышеописанным способом вместе с жиром и рисом, кашир очень приятен на вкус и гораздо слаще красной моркови. Размеры его редко превышают фута в длину и четверти дюйма в диаметре в самом толстом месте. Я не сомневаюсь, что при культивации можно получить гораздо более крупные пропорции, но овощи, такие как морковь, репа, и тому подобные, никогда у туркменов не возделывались.
   Нам подали другой редкий овощ, а именно, луковицы дикого тюльпана, или лалла гуль. Растение часто достигает в высоту от трех до трех с половиной футов, а цветок, иногда, размеров крупного перекати-поля. Сочная, темно-красного цвета, луковица по величине сопоставима с обычным репчатым луком, до трех дюймов в диаметре. В пищу употребляется в сыром виде, по вкусу напоминает очень нежный сладкий каштан, с сильным привкусом обыкновенного ореха. Оказался вполне приемлемым, судя по тому, что я, съедая большое количество, никогда не имел каких-либо неудобств.
   Я часто удивлялся, путешествуя по долине, откуда берутся свежевырытые ямки глубиной в фут, теперь же я понял причину их возникновения. Шакалы и лисы очень любят луковицы тюльпана. Кабаны тоже с удовольствием их поедают.
   После пилава подали деревянное блюдо с хлебом в бараньем бульоне, сверху лежали кости. Эти ребрышки молодого барашка туркмены не трудились обгладывать. Они съедали их целиком, включая и то мясо, которое едва на них проглядывалось, поскольку, как правило, имели прекрасные зубы, казалось бы, не изнашивающиеся с возрастом. Впервые я обратил внимание на красоту зубов текинцев, и также на одну особенность, которую вначале отнес к природной аномалии. Почти все взрослые текинцы без исключения имели посредине двух верхних резцов заметные косые выемки, достигающие в глубину около четверти длины внешней части зуба, образуя двойной клык. Приметив факт, я не упускал любую возможность проверить, является ли это свойство общенациональным и, в результате, выяснил причину. Дыня (каун) и арбуз (карпыс) составляют значительную часть рациона мервли. Их бесчисленные семена постоянно сушат на солнце, как для посева, так и для того, чтобы лузгать в свободное время. На окраинах большинства городов можно увидеть в продуктовых лавках большие мешки с дынными сушеными семенами. Одна сторона семечки более или менее округлая, а другая представляет собой твердый острый кончик. Во время съедания семечки, круглый кончик попадает на нижний резец, а верхний острый кончик упирается в тот или иной верхний резец. Требуется значительное усилие для раскрытия двух створок кожуры таким образом, чтобы заполучить ядрышко. Поскольку туркмены, даже будучи верхом, постоянно грызут дынные семечки, в конце концов, их острые кончики приводят к щербинам на верхних зубах, благодаря тому, что круглая часть семечки всегда устанавливается вниз. То, что это не имеет ничего общего с естественным происхождением зубов, очевидно из факта отсутствия у маленьких детей признаков щербин. Кроме того, сами текинцы затруднялись объяснить мне причину.
   После завтрака мы продолжили путь, пройдя рядом с древним курганом Марма Хан Тепе, где, судя по большому количеству осколков кирпича и черепицы, рассыпанных кругом, в прошлом находились постройки значительных размеров. Туркмены сказали, что здесь когда-то располагался огромный город. Это была, по всей вероятности, одна из стоянок по пути в столицу Мерва. Тут уже рукой подать до села Юссуб, где также проводятся базарные дни, для удобства векильцев и других близлежащих племен токтамыш, живущих слишком далеко к востоку, чтобы иметь возможность часто посещать главный базар в Каучит Хан Кала. Мы прибавили ходу, двигаясь почти строго на восток, исключая моменты, когда встречались слишком мокрые участки, вынуждавшие нас делать объезд, то есть через каждые несколько сотен ярдов.
   Несмотря на ранний май, стояла невыносимая жара, и орошение было совершенно необходимо, чтобы молодые побеги не засохли. Во-вторых, поливные каналы работали в полную силу, и там, где рельеф земли не позволял воде распределяться в большое число маленьких оросителей, она просто растекалась, образуя крупные лужи, выходящие за пределы посевных площадей. Особенно это относится к рисовым полям.
   В пятнадцати милях к северо-востоку от Каучит Хан Кала виднеется очень большой древний курган по названию Геок Тепе, как и знаменитая ахалтекинская крепость, что означает "холм лазурного цвета". Частично его огибает главный западный отвод Новура. К северу и к западу от него болото длиной примерно в милю, полностью поросшее гигантским камышом, скрывающим от глаз извилистый поток. В этой местности очень большое количество турбин и колес мельниц, с помощью которых производится размол основной массы зерна оазиса. Главный канал здесь довольно глубок, - крутые берега высотой от пятнадцати до двадцати футов ясно указывают на то, что он протекает этим курсом уже очень давно. Перейдя три разных грубых моста из бревен и ивовых веток, мы продолжили наше движение к селу молодого Юссуф Хана, столице векильцев, где в это время обитал Махтум Кули Хан, великий вождь Ахал Текке, вместе с тремя-четырьмя тысячами приверженцев, сохранивших ему верность после падения Енги Шехера. Из-за частых остановок на пути и медленной скорости передвижения, мы подошли к поместью Юссуф Хана к закату. Нас очень тепло приняли оба хана. Как предвидел Аман Нияз, арак не был забыт. Довольно любезно со стороны Махтум Кули, тем более что сам он строгий трезвенник и даже не притрагивался к посуде, из которой пили водку, не сполоснув ее.
   На следующее утро, после обильного завтрака из хлеба, бараньего супа и вареной баранины, последовавшими за зеленым чаем, мы выступили к развалинам древних городов, центр которых лежал почти строго на востоке - возможно, пару градусов севернее. Получасовой галоп по орошаемым землям привел нас к восточной границе культивации. Поверхность земли постепенно повышалась, становясь недосягаемой для полива из существующей оросительной системы. Здесь открылся огромный массив разрушенных строений, образующий прямо перед нами полукруг, дугами на север и на юг. На четыре или пять миль неразрывной полосой тянулись полуразрушенная стена и остатки домов, очевидно, бывших окрестных вилл и садов. Эта лента, убегающая прямо с юга на север, была больше полумили шириной. До сих пор, питаемые редкими дождями и еще более скудной влагой земли, сады, придавленные массами развалин, выказывали блеклые остатки былой зелени. Кроме змей, кишевших повсеместно, черных орлов, ястребов-перепелятников и грифов, не встречалось никаких живых созданий. За этой линией ветхой стены и строений, на расстоянии четверти мили прямо перед нами, проглядывал западный фасад Байрам Али, самого молодого из трех городов, каждый из которых поочередно носил название Мерва. Фасад этот представлял собой стену с зубцами и бойницами двести ярдов в длину с круглыми башенками по бокам и массивными сторожевыми воротами посередине. Стена высотой пятнадцать футов дополнительно защищена внешним рвом, перекрытым против ворот кирпичной аркой, ныне заваленной и загроможденной обломками. Стены, из обожженного и частью необожженного кирпича, прекрасно сохранились. Пройдя низкий дугообразный проем, я оказался внутри квадрата, совершенно заполненного руинами. То, что когда-то было улицей, пересекавшей квадрат, теперь завалено остатками кирпичных домов. По южной стороне, ближе к западной оконечности, лежат сводчатые куски широких бассейнов. Первая восточная площадь была явно более поздней пристройкой, предназначенной для приема караванов, которых становилось все больше. Далее начинается настоящий Байрам Али. Он представляет собой четырехугольник в двести ярдов с востока на запад и около двухсот пятидесяти с юга на север. Его западная стена общая для обеих частей (смотрите План). Главные стены, однако, превалируют над пристройкой, поскольку поставлены на небольшое возвышение в шесть-восемь футов. Войдя в городище через очередные ворота, похожие на первые, но более крупные и массивные, мы снова оказались в окружении развалин. Ближе к центру находятся довольно хорошо сохранившиеся остатки мечети, купол которой заметно выделяется среди руин. Во дворе имеются основательные крытые аркады из кирпича, и к самой мечети примыкает крупное здание, вероятно, резиденция муллы. В северо-восточном углу располагается кирпичный "арг", или цитадель, площадью около восьмидесяти квадратных ярдов. Стороны ее параллельны сторонам города, а две из них, северная и восточная, общие с городскими. Пройдя ворота в южной стене, мы очутились в своеобразном дворе, полностью засыпанном тем, что раньше было тщательно разукрашенными зданиями в три этажа, являющими собой дворец прошлых властелинов. До сих пор можно усмотреть арабески и другие украшения, нанесенные на наружную штукатурку стен, а очаги черные от дыма последних костров. Рядом с входом во дворец я заметил остатки подземного водопровода. Он из дугообразного кирпича, высота восемнадцать дюймов, ширина двенадцать, аккуратно отделан изнутри чем-то вроде тяжелого коричневого цемента. Тут и там бесчисленные колодцы, теперь совершенно засоренные, ставшие прибежищем для огромного количества змей и маленьких птичек, особенно удодов, скрывающихся здесь от зноя. Этих птиц туркмены никогда не трогают, поскольку очень уважают. Сопровождавший нас мулла объяснил мне, что удод был одним из главных слуг (нукеров) Соломона, чью жизнь он однажды спас, сообщив о смертельно угрожающей опасности. Вокруг входов в этих стенах разломанные парапеты, заполненные массами мусора, поросшего ползучими видами барбариса, очень неприятными колючками, что выясняется, когда надо пересекать покрытые ими участки. Плоды крупные, по форме и размерам очень похожи на зеленый инжир, пять плодолистиков раскрываются, разделяясь и расходясь назад, обнажая малиновую мякоть, так что легко могут быть приняты за цветы.
   Байрам Али - самый поздний из городов Мерва, исключая Порса Кала, поселение саруков, о котором я уже рассказывал. Назван был в честь Байрам Али Хана, его последнего защитника, убитого там в 1784 году, при атаке города Бегге Джаном, по прозвищу Эмир Масум, властителем Бухары.
   Среди всего этого пространства разрушенных дворцов, бассейнов и валов, исключая змей, нескольких птиц и редких шакалов, нельзя встретить ни одной живой души, разве только случайных грабителей-эрсары или искателей сокровищ; ведь здесь, как почти везде на Востоке, воображение разыгрывается, и кажется, что в разрушенных сводах или под стенами хранятся тайные клады.
   Мы покинули Байрам Али через восточные ворота, поскольку спаренное городище имеет два входа. Сразу от стены, на тысячу ярдов восточнее, взметнулась длинная линия земляного вала, указывая местонахождение Гяур Кала, как сейчас называется старейший из городов Мерва. Но мы не направились сразу туда, а северо-восточнее, к группе строений примерно двести пятьдесят ярдов в стороне, на кромке возвышенности рельефа. Там расположено нечто вроде большой триумфальной арки, сорок футов высотой и около того же в ширину, из тяжелых, равномерно обожженных кирпичей желтовато-коричневого цвета, украшенных продолговатыми изразцами, покрытыми светло-голубой и несколько более темной эмалью, через один. Нигде больше среди развалин Мерва нет ничего похожего на такие эмалированные кирпичи. К югу от арки примыкают к ней два крытых здания, полностью без стен. Низкая, примерно по пояс, балюстрада из кирпича огибает их по периметру. Эти здания и балюстрады редко украшены голубой глазурью, как на триумфальной арке. Оба совершенно одинаковы и внутри каждого стоит продолговатая могила из плиток голубовато-серого мрамора, красиво и кропотливо украшенных надписями и арабесками. Длина каждой могилы около семи футов, ширина по верхней плоскости - два, высота - четыре. Бока и торцы слегка под углом. Кроме арабесок и надписей, нарезанных очень тонко, поверхность могил совершенно ровная. Примыкая с восточной стороны к зданиям, располагаются остатки, скорее всего, крупных бассейнов, если судить по широким подземным сводам с кирпичными крестовинами, очень похожими на те, что расположены внутри крепостной ограды Байрам Али. Туркмены, сопровождавшие меня, мало что могли сказать об истории могил, или о тех, кто покоился в них. Говорили только как о "шейхах", ведь здесь этим словом, в Аравии или Сирии обозначающим просто военного или политического вождя, называют прославленных святых. Могилы известны как сахаба буридал, буквально, - "обезглавленные господа", и мои информаторы сказали, что здесь покоятся жертвы религиозных распрей; когда и почему это произошло, они не имеют ни малейшего представления, хотя и благоговейно склоняют головы перед могилами, словно знают подробно их прошлое. Вся площадь между старыми захоронениями и триумфальной аркой полностью покрыта обломками кирпичей и черепками.
   Отсюда мы повернули на восток, спускаясь по довольно крутому склону в сторону очень глубокого оросительного канала, свежевырытого на несколько сот ярдов в продолжение того, который подходил почти к самому северо-западному углу Байрам Али. Он был еще пуст. Голая долина пролегает между восточным фасадом Байрам Али и западным фасадом Гяур Кала. Мы пересекли ее по направлению к юго-восточному углу Гяур Кала. Большие земляные валы, окружающие его, очень напоминают по размеру и конструкции валы Каучит Хан Кала, так что показалось даже, что это они и есть. Издалека валы старого города сильно похожи на большую железнодорожную насыпь. Рельеф территории, на которой располагается Гяур Кала, значительно повышается в северном направлении, в то же время верхний уровень всех стен совершенно одинаков. Собственно, южная линия превалирует над северной. Юго-восточный угол вала имеет высоту не менее шестидесяти футов. Подгоняя лошадей вовсю, мы форсировали крутой склон наискосок и с большим трудом осилили подъем. В этом месте было воздвигнуто тюрбе, или захоронение какого-то святого отшельника, и рядом стоит шест с кусочком взлохмаченного полотна, развевающегося на конце наподобие флажка. Стены, которые протянулись, примерно, на восемьсот пятьдесят ярдов с востока на запад и на шестьсот пятьдесят ярдов с юга на север, образуют собой прямоугольник. Сразу под нами, занимая всю юго-западную часть внутреннего пространства, угадывалось место, где раньше располагался небольшой водоем-накопитель для нужд обитателей. Сквозь брешь около северо-восточного угла валов до сих пор четко просматривается сухое русло ручья, который, как мне сказали, брал свое начало с древней плотины в Бенти Султан на Мургабе, день пути от теперешней плотины саруков в Казакли.
   Почти в центре Гяур Кала стоит большой курган, на вершине которого сохранились следы стен и башен. Это был, наверное, старый дворец или какая-то крепость. Арг, или сама цитадель, располагается здесь, как и в каждом древнем городе, которые я видел в этих краях, в северо-восточном углу и представляет собой квадрат, северная и восточная стороны которого образованы основными стенами крепости. Terre pleine, или внутренняя территория этого своеобразного редута, значительно превышает по площади территорию, занимаемую центральным курганом. Я сделал обход по стенам, начав с южной, а затем по восточной и северной. Около середины северной стороны до сих пор сохранились следы добавочного парапета с бойницами; должен сказать, что они гораздо более позднего происхождения. Вся территория внутри усыпана осколками черепицы и глиняных сосудов, многие из которых блистали яркими красками, в отдельных случаях призматическими. Ни одного целого изделия я не обнаружил.
   С крепостных стен древнего города открывается широкая перспектива на восток, где слегка холмистая местность густо покрыта зарослями тамариска, среди которого, то там, то тут, видны развалины стен и строений, редко разбросанных в теперешней пустыне. Гяур Кала, старейший из трех, был, без всякого сомнения, первым настоящим городом в этих местах. Его разрушили арабы в конце седьмого века, когда полководцы Омара, опустошив Персию, продвигались севернее к Оксусу.
   Спустившись со стены, мы стали пробираться на северо-запад в направлении крупных руин на расстоянии в несколько сотен ярдов от нас. Некоторые из них были древними дворцами, если судить по тщательности отделки внутренних помещений. Другие, очевидно, религиозными сооружениями, некоторые, возможно, складами. Продвигаясь еще дальше в том же направлении, оставляя слева древний город Султан Санджар, мы подошли к одинокому строению, которое, в отличие от всех окружающих его многочисленных развалин, по сей день используется людьми. Это - последний караван-сарай, где останавливаются караваны, идущие из Мешеда через Мерв в Бухару, перед тем как вступить в безводную пустыню. Он известен как караван-сарай Ходжи (или муллы) Юссуф Хамадани. Состоит из двух дворов, один площадью около ста квадратных ярдов, а другой, тридцать ярдов северней, в два раза меньше. Последний представляет собой просто огороженное стенами пространство, где верблюды и прочие вьючные животные ставятся на ночь, и в углу которого находится глубокий колодец с черпаком и подъемником. Вход собственно в караван-сарай - в северной стене главного здания. Справа и слева от входа - широкие сводчатые комнаты из кирпича, занимающие всю длину этой части сооружения. Больше половины западной стороны занято маленькой мечетью, весь восточный фасад которой открыт. Она носит имя Мехемет Хуссейн Герати, знатного местного жителя, пришедшего на паломничество и распорядившегося воздвигнуть мечеть в честь Юссуфа Хамадани, чья могила занимает центр главного здания. В сводчатом помещении слева, или к востоку от входа, установлены два огромных бронзовых котла, почти в пять футов диаметром, на кирпичном основании, таким образом, чтобы можно было разводить под ними огонь. В этих огромных сосудах одновременно готовится пища для всего каравана. В помещении постоянно находятся два служителя, смертельно грязные личности в больших белых тюрбанах, теребящие в руках мелкие вещички, которые пытаются всучить путешественникам. Мои спутники называли их софис. Эти люди сказали, что котлы были подарены Эмин Ханом из Ургенза (Хивы), когда он пришел сюда на паломничество много лет назад, сколько именно, они не знают; может быть, сто, а может, - триста. Арочный свод густо закопчен дымом очагов, но местами можно заметить, что поверхность кирпичей посеребрена, или, точнее сказать, освинцована, путем натирания куском металла. Служители сказали мне, что это серебрение сделано по приказу Абдулла Хана из Бухары, прибывшего с паломничеством к могиле святого. Правда это или нет, но я отчетливо видел металлическое покрытие на поверхности некоторых кирпичей, сильно отличавшихся от тех, которые совершенно не имели оного. Если бы мне не рассказали о происхождении такой поверхности, я бы определенно решил, что это своего рода глазурь, создавшаяся в процессе обжига кирпичей, притом непреднамеренно. Как бы то ни было, я привел выше версию охранников караван-сарая.
   Сводчатые комнаты, являющие собой очень уютные прибежища от солнца, сильно напомнили ледохранилища, когда мы вошли вовнутрь после быстрого галопа по знойной мергельной долине, отделявшей нас от крепостных сооружений Гяур Кала. Само захоронение в центре сооружения, очевидно, появилось здесь первым, а остальные пристройки вокруг, - несколько позже. Оно состоит из грубого домика с плоской крышей в два этажа около тридцати футов в ширину и пятнадцать в длину. Дверь была надежно заперта. Сзади склепа продолжает его южнее крытый дворик с балюстрадами, сходный с теми, что примыкают к гробницам "обезглавленных джентльменов", внутри которого находится примерно такая же могила.
   Прежде чем приступить к еде и отдыху, мои спутники совершили молитвы над благословенным Юссуфом Хамадани. Они выстроились в линию с западной стороны, лицами к могиле, держа руки перед собой на манер раскрытой книги. Несколько минут все бормотали молитвы, затем приблизились к балюстраде. Каждый, положив на нее обе руки, провел затем ими по лицу ото лба до подбородка. Затем начали медленно обходить могилу по часовой стрелке. Через каждые два шага клали руки на балюстраду и повторяли движение рук по лицам. Балюстрада была покрыта пылью и песком, и поскольку день выдался очень жаркий и спутники мои были довольно вспотевшими, можно представить, какая у них стала внешность после двадцати или тридцати прикосновений пыльных рук к лицам. Подойдя с восточной стороны, они снова образовали линию, но уже стоя на коленях, по-прежнему лицом к могиле, молясь так же, как и до этого. Затем повторили марш по кругу с теми же необычными церемониями.
   Все это время я не знал, что мне делать. Присоединись я к обрядам, боюсь, они сочли бы это за насмешку; а безучастность, я опасался, могла быть воспринята как неуважение с моей стороны. Однако раз я был совершенно незнаком с молитвами, я счел за лучшее постоять тихонько в сторонке. После этого мы направились в мечеть, которая немногим больше крупного глубокого алькова, оборудована мирхабом, то есть местом для обрядов. Выше главной ниши, или комнаты, находится сводчатое помещение, увенчанное небольшим куполом. Мои проводники помолились там некоторое время, и я был удивлен, что они спокойно терпели мое присутствие в святом месте, даже во время религиозных церемоний. Я заметил еще другую особенность. Они не разулись, как это обычно принято в Константинополе, или в персидских мечетях, которые мне приходилось видеть. Углубившись в изучение этого вопроса, я уяснил, что в случае, когда на ноги надеваются длинные коричневые кожаные сапоги для верховой езды, достигающие колен, - как у всех моих спутников, - снимать их не принято, входит ли человек в мечеть или в дом друга. Такие высокие сапоги носят только всадники, и подразумевается, что они не пачкают ноги, раз не ходят по грязной земле.
   Отдав должное молитвам, мы приступили к приготовлению зеленого чая на костре, который разожгли софисы. Перекусив, как обычно, лепешкой хлеба и сладким чаем, мы, утомленные исключительной жарой и продолжительной ездой, предались долгожданной сиесте. Что касается меня, отдохнуть я мог едва ли, поскольку синнек, как туркмены называют обычных мух, привлеченные сюда отбросами проходящих караванов, сделали мое существование невыносимым. Пока мы располагались на отдых, один из компаньонов занял пост на маленькой погребальной мечети, зорко высматривая, не приближаются ли разбойники-эрсары, которые, замышляя алеманы, или рейды на векильские села, базировались в развалинах Мерва.
   После короткого отдыха, отблагодарив софисов за беспокойство несколькими серебряными монетами, мы отправились к руинам укреплений, расположенных в трехстах ярдах западнее. Здесь находится прямоугольное строение, стены которого, каждая длиной примерно пятьсот ярдов, как и у всех других подобных сооружений в этих краях, обращены по сторонам света. Мало что осталось теперь от этого, когда-то, по-видимому, укрепленного, лагеря. Туркмены считают, что армия Александра Великого стояла здесь на пути в Индию, само название, - Искандер Кала, - тому подтверждение. Александр, или, как его здесь называют, Искандер, традиционно присутствует в любой легенде этих стран, связанной с развалинами далекого прошлого. Мулла, брат Махтум Кули Хана, объясняя историю оазиса по местной версии, сообщил, что Александр предсказал разрушение Мерва, что он был великим пихамбером (Пророком). Я осмелился выразить сомнение в том, что Македонский-боец обладал способностями, которые приписывал ему собеседник, в результате чего мулла впал в необычайную ярость, заметив, что я, понятное дело, гяур, и совершенно далек от истинного положения дел, поскольку общеизвестно, что Искандер был великим пихамбером, чуть ли не вторым после самого Сулейман-ибн-Дауда(317). Конечно, я сослался на неосведомленность ференги в таких вопросах, служащую оправданием сомнений, и больше не сказал по этому поводу ни слова.
   Изучив старые траншеи, мы повернули южнее, и приблизились к северному фасаду древнего Султана Санджара. Это обширное квадратное пространство, примерно, в шестьсот ярдов по каждой стороне, окруженное хорошо сохранившимися стенами с бесчисленными фланговыми башенками и fausse braye, или низким вторичным внешним валом, как в Мешеде. Говорят, город был разрушен сыном Зенгис Хана Тулуй примерно в 1221 году. Однако, судя по артиллерийским амбразурам в угловых башенках и над воротами, он был захвачен, наверное, в более поздний период. В городе четверо ворот, каждые защищены массивными башнями, которые, как и большая часть стен, особенно снизу, из обожженного кирпича. Исключая мавзолей самого Султана, расположенный прямо в центре, на пересечении двух широких мощеных улиц, пролегающих, соответственно, с юга на север и с востока на запад, от всех зданий, когда-то стоявших за стенами, не осталось теперь камня на камне. Трудно представить, чем вызвано такое повсеместное и полное разрушение, еще более таинственное из-за наличия на близком расстоянии друг от друга ям от четырех до пяти футов глубиной, покрывших буквально всю территорию. Мне сказали, что эти ямы выкопаны кладоискателями, ведь редко мимо проходил какой-нибудь караван, не отправив большую часть своих членов попытать счастье в рытье этих отверстий, в надежде, что они могут случайно наткнуться на сосуд с драгоценностями. Юссуф Хан заверил меня, что, время от времени, здесь действительно находят немало древних денег и кладов редких металлов. Полное разрушение фундамента, а также осадка и рассыпание стен, вызваны, возможно, этими постоянными раскопками. Кроме того, материалы домов вывозились отсюда и использовались при возведении рядом более позднего Байрам Али. Жители Востока выказывают суеверное нежелание вести строительство на территории бывших поселений. В самом древнем, Гяур Кала, остались только кусочки кирпичей и глиняных изделий, разбросанные тут и там, основная масса строительного материала, я думаю, пошла на последующий Султан Санджар. Таким же образом, когда он был разрушен, материалы использовались при возведении более современного Байрам Али. Здесь можно видеть как до сих пор сохранившиеся постройки, так и остатки других, разбросанные кругом в огромном количестве; раз никаких более поздних крупных поселений рядом не было, то и развалины древнего города остались нетронутыми.
   Могила Султана Санджара является местом паломничества, и ни один туркмен не проезжает мимо, не выразив почтение святости ушедшего властелина. Сама могила имеет внушительные размеры. До вершины купола никак не меньше шестидесяти футов. Формой очень схожа с надгробным памятником Фердоуси в Тусе, но орнамент выполнен более искусно. Диаметр в самом широком месте, по меньшей мере, сорок футов. Фундамент захоронения представляет собой квадрат со срезанными углами; внутри склепа стены до сих пор сохранили большую часть белой штукатурки, которой были когда-то покрыты, и по сей день во многих местах можно увидеть голубые и красные арабески на белом фоне. Вход на западной стороне, заходить приходится по наклонной плоскости, ведущей вниз, и бросается в глаза, что современный пол, по крайней мере, на шесть футов ниже уровня первоначального. В центре стоит могила, по величине и пропорциям сходная с сахаба буридал. Без сомнения, когда-то она была сделана из камня. Теперь она из вязкой глины, или камня, покрытого глиной. Мои спутники выстроились в линию, и совершили ту же церемонию, что и у могилы святого в караван-сарае. Как и в прошлый раз, я не принимал участия в церемонии, просто наблюдал. Затем мы снова сели на лошадей и поскакали по главной дороге, ведущей к южным воротам. Здесь, с правой стороны, в ста пятидесяти ярдах от купольного мавзолея, находятся две очень большие кучи битого кирпича и черепицы. Это, как мне сказали, могилы "врагов" Султана Санджара; кто они, и почему были врагами, никто не мог толком ответить. Группа всадников остановилась, примерно, в пятидесяти ярдах от груд, а затем каждый на всей скорости проскакал мимо, разряжая свой мушкет в одну из них. Те, у кого такой возможности не было, подскакивали, спешивались, хватали кусок кирпича, и яростно бросали его в одну из куч, произнося ругательства и проклятия в адрес врагов Султана. Выглядело это более чем нелепо, поскольку ни один из энтузиастов не имел ни малейшего представления о том, кем были умершие, и что они сделали Султану Санджару. Мне привелось наблюдать, насколько слепо безграмотные люди следуют примитивным формам религиозной традиции. Даже в этом случае я воздержался от того, чтобы предаться порыву религиозного чувства, - к большому негодованию остальных.
   Выйдя из южных ворот, мы вступили на голые земли, разделяющие покинутые развалины от руин Байрам Али, виднеющихся прямо на юге, примерно, в пятистах ярдах. Пустыня, минуя Султан Санджар, поворачивает резко на юг, занимая пространство между ним и Гяур Кала. Пользуясь некоторым понижением, кое-кто из векильцев провел небольшие оросители в этом направлении от восточного рукава канала Новур. Вода была подведена до северо-западного угла Байрам Али, и несколько человек пытались провести ее еще дальше, копая очень глубокие траншеи. Рядом располагались скудные гряды дынь, ведь плоды эти могут быть проданы здесь, на последней стоянке Мерва по пути в Бухару, с большой выгодой. На южном берегу оросителя стоят три имам заде. Восточные два представляют собой маленькие крытые сооружения из необожженного кирпича с грубыми глиняными могилами внутри. Здесь мои неутомимо набожные товарищи снова спешились, и перед каждой из могил произнесли свои обеты. Оба сооружения носят имя имамлар. Сто ярдов западнее находится маленькое ограждение с грубым помещением в одном углу. Это захоронение святого человека, Пельван Ахмет Табаньи. Как он, так и два других усопших, называются общим именем "шейхи", что указывает, как я уже говорил, на их принадлежность к важным религиозным и святым личностям. Последний, по-видимому, знаменит своей набожностью, ибо его могила буквально покрыта всевозможными дарами, принесенными паломниками издалека. Там были кусочки мрамора, земля из Мекки и, среди всего прочего, одно очень забавное приношение. Это - мраморное ядро диаметром в двенадцать дюймов, каким-то образом расколотое пополам. Устремленное благочестие паломника несло его всю дорогу из Мекки в сердце пустыни Мерва.
   Вокруг разрушенных городов и далеко на север и восток протянулась голая засушливая долина; исключая обычные пустынные кусты чиратана и тамариска, не видно больше никакой зелени.
   К тому времени солнце клонилось к горизонту и, сильно уставший только от спешивания каждый раз, когда моим товарищам приходило в голову молиться и ходить вокруг могил, я обрадовался, что мы повернули коней западнее и направились в сторону дома Махтум Кули. По пути мы пересекли полосу запущенных садов и разрушенных домиков, которые лежат между городами долины и векильскими селами поблизости от них, и я думаю, что вся эта территория раньше была застроена, ведь предместья занимают куда большее пространство, чем сами города. Я взобрался на вершину разрушенного здания, жилого дома-крепости, откуда открылся общий вид всех развалин. Чувство давящего одиночества заполнило душу, когда взгляд охватил безмолвное пространство, такое пустынное и запущенное, хотя и богатое красноречивыми свидетельствами старины. Сердце самого Зенгис Хана возликовало бы от безнадежной безжизненности этих мест, где некогда стояли величественные города и толпились десятки тысяч людей. Нет и растительности; даже солнце, обычный источник жизни и плодородия, здесь только палит и иссушает; его сияние, рождающее тысячи красот в менее несчастных местах, здесь только подчеркивает страшное бесплодие безлюдной пустыни. Странно было сознавать, что небольшая плотина на Мургабе и несколько траншей, вырытых безграмотными рабочими, оживляли когда-то теперешнюю пустыню, и дали этой Голгофе(318) городов высокое имя Царицы Мира. Кто может подумать, что однажды, когда прекратятся налеты и купцы возобновят свои передвижения в мире и безопасности по этим ранее таким оживленным маршрутам, история повторится, и Мерв снова займет достойное место в мировом сообществе.
  
  
   ДЕНЬ С МАХТУМ КУЛИ ХАНОМ
   Возвращаясь после осмотра разрушенных городов долины, я имел хорошую возможность наблюдать, как туркмены развлекаются на просторе. Земля, по которой мы скакали, благодаря глубоким траншеям, скользкой глине, а подчас и широким лужам, требовала от всадника большой бдительности, чтобы самому не попасть в беду и уберечь животное; но только на таких, трудных участках, сохранялся некоторый мир и покой. Стоило ступить на твердую почву, как кто-нибудь из группы издавал дикий крик, и пускал коня во весь опор. Все другие, казалось бы, считали за честь принять вызов, и я в том числе, а затем следовала сцена дикой безудержной гонки, украшенной различными трюками. От каждого ожидалось, что он возьмет ружье наизготовку и, выбрав какой-то заметный предмет в качестве мишени, выстрелит на полном скаку. Кончив упражнения с ружьем, вытаскивали сабли, налетая на соседнего всадника, обменивались выпадами и ударами. Все это куда ни шло на ровной земле, но внезапное попадание в глубокую яму или грязную лужу грозило серьезной опасностью в момент военных розыгрышей, в то время как лошадь летит со скоростью двадцать миль в час; и, поскольку я был вовлечен в эти шалости совершенно против воли, то с неподдельным удовлетворением встречал катастрофы, когда какой-нибудь доблестный хан вместе с лошадью, вооружением и всей поклажей, пытаясь выбраться из необычно широкой грязной лужи, падал с плеском наземь. Но эти люди с гордостью демонстрировали свой стоицизм, как североамериканские индейцы; недавний неудачник первым зачинал новое игрище. Очень забавно врезаться на всем скаку в группу селян, идущих с базара, с ослами, груженными товарами, заставляя людей и ослов разбегаться в стороны, часто сбивая кого-нибудь; беспардонно атакуемые группы были неизменно вооружены, я опасался последствий, но все вершилось на такой скорости, что, пока жертвы приходили в себя и вскидывали ружья, мы успевали удалиться из опасной зоны. Влетали в каждый аул, разгоняя овец и коз, заставляя женщин и детей, сломя голову, искать первого попавшегося убежища, думая, что мы разбойники-эрсары, совершающие рядовой набег, ведь именно так проводятся алеманы (грабежи). Налетчики приближаются крадучись; но когда вблизи села принимают решение начать "дело", пускают лошадей во весь опор, и, сабли наголо, врываются молнией на улицы, рубя каждого, кто не успел вооружиться. Затем, захватывая всё, что двигается, включая детей, они исчезают, прежде чем наладится сопротивление. В таком духе и влетели мы в одну деревню, где несколько стариков беседовали посередине дороги. Брат Махтум Кули Хана атаковал их на всем скаку. Старики, совершенно уверенные, что это всадники-эрсары, рассыпались по сторонам. Один из них замешкался. Налётчик, к тому же еще мулла, то есть священник, направил своего коня прямо на него и сбил с ног. Я должен был продолжать движение вместе со всеми, поскольку если бы задержался, надо мною нависла бы угроза расправы разгневанными селянами. Поскольку все обходилось пока более или менее благополучно, не считая переполохов в селах, и раз уж, как я понял, таковы обычаи этой страны, я не принимал близко к сердцу эти псевдонабеги, но, после недавнего инцидента, на моем лице явно выразилось неодобрение, так что сам Махтум Кули почувствовал необходимость как-то оправдаться. Поравнявшись со мной, он спросил, мол, неужели во Франгистане не приняты такие вещи. Я ответил довольно холодно, что не приняты, и замкнулся в себе. После этого хан запретил подобные выходки до конца пути. Едва ли можно понять столь бессмысленное отношение даже к врагам; здесь же обижали не просто туркменов, а собственных товарищей-соплеменников. Мне никогда не приходилось непосредственно участвовать в настоящем туркменском набеге; но теперь, увидев, что происходит в качестве дружеских шуток, могу себе представить, что творится в серьезном "деле".
   Вечерело, когда мы приблизились к нынешней временной резиденции Махтум Кули Хана. За три или четыре сотни ярдов от места все спутники спешились, и, предоставив лошадей заботам одного из их числа, предались довольно длинным церемониям, принятым у мусульман на закате. Омыв руки и лица в ближайшем оросителе, они расположились тут же посреди группы фруктовых деревьев и приступили к молитвам, не сняв даже ни сабли, ни ездовые сапоги. В домашней обстановке обязательным в таких случаях является омовение не только рук, но и ног, также снимается и пояс сабли; но законы пустыни требуют, чтобы никто, будучи вне дома, не разоружался ни на секунду, или каким-то иным путем не терял готовности в любой момент вступить в битву.
   Махтум Кули жил со своим младшим братом Юссуф Ханом, размышляя о том, что делать дальше и где обосноваться. С ним до сих пор оставалось немало ахалтекинских семей, которые полагались на его успех с похвальным упорством и отклоняли все предложения со стороны русских вернуться в свои прежние жилища. Все же, как я отмечал, очень многие ахалтекинцы согласились на условия победителей и стали русскими подданными; тем более что мервли уже считали их врагами, и собирались, в случае войны с Россией разделаться с прежними союзниками на боле битвы. Видимость дружбы до сих пор сохранилась, и людям Енги Шехера все еще позволялось посещать Мерв; впрочем, так же, как и туркменам алили и даже дергезам. Здесь были сильно возмущены поведением Токме Сердара, знаменитого защитника Геок Тепе. Ничто не могло сравниться с ненавистью бывших соратников, искавших спасения в бегстве, когда им стало известно, что он добровольно отправился в Санкт Петербург и предложил свою саблю Императору с клятвами о вечной верности. Я был очень удивлен описанием отъезда сердара в Россию, услышанным от некоторых ахалтекинцев. Создается впечатление, что мои информаторы сопровождали его до того места, где была введена в действие транскаспийская железная дорога. "Они посадили Токме Сердара и двух других в большой ящик (сандук), и заперли его там, а затем уволокли его прочь через Сахару, и, - добавили рассказчики,- один Аллах только знает, что произошло потом". Ящик этот, должен сразу сказать, был железнодорожным вагоном. Но вернемся к Махтум Кули Хану. В Мерве он не имел большого веса, не принимал участия в меджлисе, то есть в законодательном совете. Его младший брат, Юссуф Хан, однако, считался ханом, земли и соплеменники последнего никогда от Мерва не отделялись.
   Дом Юссуф Хана, точнее, его поместье, поскольку он имел несколько домов, куда богаче поместий обычных туркменских ханов. Там большой ухоженный сад, в основном, фруктовые деревья разных видов; ююба с бело-зелеными листьями, похожая на оливу, заметно выделяется среди более темных абрикосов и граната. В центре сада широкое открытое пространство, где располагались основные жилища ханской семьи. Внушительная квадратная башня двадцать пять футов шириной, высота - тридцать пять. Она была построена из необожженного кирпича и оштукатурена прекрасной глиной цвета охры. Низкий вход, прикрытый деревянной дверью с грубой резьбой, ведет в большую комнату, освещаемую четырьмя узкими бойницами, земляной пол мощен плоскими кирпичами с развалин соседнего Байрам-Али. В несколько менее знойный сезон этот квадратный грот был бы, без сомнения, достаточно прохладным. Если же зайти туда в конце жаркого дня, после скачки в легком вечернем ветерке, кажется, будто вступил в печь. В эту пору находиться здесь невозможно. Лестница снаружи здания ведет на верхний этаж, где четыре больших окна и дверь. Там гулял сквознячок; температура была вполне сносной. Верхняя терраса, окруженная низким парапетом с бойницами, использовалась только для ночного сна. В квадратном дворике вокруг башни располагалось полдюжины обычных, похожих на ульи, домиков, и пара длинных строений из необожженного кирпича; последние использовались как конюшни. Оба хана жили в хижинах, поскольку туркмены, как правило, имеют сильное предубеждение к проживанию в любых других помещениях. Башня добавлена просто ради пущей важности, а также для гостей, предпочитающих жить в основательных домах. Ханы прискакали первыми и, пока я спешивался у входа, вышли встречать меня. На них были обычные облачения туркменов высшего общества, - длинные халаты из грубого малинового шелка, почти до пят, в узкую комбинированную черно-желтую полоску, несколько выше талии - широкий белый пояс из хлопка, в переднем узле которого находился нож в искусно отделанных ножнах, длиною в фут; широкие белые шаровары из хлопка, красные кожаные туфли и огромные гренадерские папахи из черной овчины завершали наряд. Я и сам был одет так же, поскольку мой западный костюм после долгих странствий поизносился; и, кроме того, я хотел избежать толп зевак, наседавших на меня с единственной целью рассмотреть одеяние ференги, стоило только в нем показаться. Ханы, окруженные множеством слуг, встретили меня с подобающим почтением. В таких случаях принято ступать мягким медленным шагом, положив руку на руку с угнетенным выражением лица, присущим человеку, пытающемуся выглядеть скорбным мудрецом. Все это подчеркивает смирение и идею покорного служения гостю. Хозяин неожиданно протягивает обе руки в направлении гостя, тот отвечает тем же, и каждый пожимает своими двумя руками одну руку другого. Затем следует серия расспросов о здоровье наших родственников, а также о том, каковы свежие новости, как будто мы не виделись, по меньшей мере, шесть месяцев. Мы уселись на земляное возвышение, всегда имеющееся рядом с входом в дом важной персоны, где он восседает по вечерам со своими друзьями. Удивительно, что при подъеме всего на пару футов, ветерок значительно прохладней. Слой воздуха в непосредственной близости от земли, все еще прогреваемой солнечными лучами, такой горячий, как будто продут горном сквозь печь; в то же время несколько выше он уже посвежей. Что касается разговора в этом избранном обществе, где я находился, то был он, как в большинстве случаев, совершенно пустым. Я попытался повернуть течение в сторону вопроса о старых развалинах, которые мы осматривали сегодня; но смог я выжать едва ли больше, чем серию примитивных историй о джинах, дивах и пихамберах, или пророках, которые втыкают большие пальцы рук в землю, чем вызывают водные потоки в пустыне, или выдувают гяуров из их крепости, резко выдыхая воздух. Мне становилось уже довольно не по себе, когда появилась почтенная женщина, объявившая, что обед готов. Матрона была одной из вдов Хана Енги Шехера и Мерва Нур Берди. Звали её Гуль Джемал (Прекрасный Цветок). На ней было длинное платье из темно-малинового шелка почти до пят, застегнутое под самой шеей массивной серебряной заколкой. Вокруг шеи - пышный воротник, а из-под него, подвешенная на множестве цепочек, выглядывала гравированная пластинка, отделанная золотыми арабесками, густо покрытая сердоликами. Грудь и талия платья были так тесно увешаны крупными серебряными монетами, что создавалось впечатление, что на ней кираса из серебряных чешуек. На голове убор из ажурного серебра, не скрывающего красный материал под ним, увенчанный шпилем, как на шлемах германских солдат. Вся она в серебряных доспехах крайне напоминала Минерву(319). Этот серебряный шлем, который у западных туркменов, например, гокленов и джаффар баев надевают только незамужние девушки, здесь, кажется, является частью костюма, как девушек, так и женщин. Женщины-йомудки носят огромный головной убор размерами и формой с обычную шляпную коробку, спереди занавешенный многочисленными золотыми и серебряными цепочками, к верхушке прикреплена и ниспадает через плечи к талии мантия из красного, зеленого или голубого материала. Трудно представить что-нибудь более неуклюжее, неуместное и, вообще, неизящное. По этому поводу я узнал, что примерно тридцать-сорок лет назад женщины Мерва носили такую же мерзость; но, после исхода из окрестностей Сарахса, перестали. Туркменки редко меняют убранство, матроны особенно, всю домашнюю работу они выполняют в полном наряде. Подъезжая к дому Юссуф Хана, мы встретили даму в блестящем малиновом платье, разукрашенную даже больше обычного, в компании со своими четырьмя дочками; все с кувшинами за спинами, они шли к ближайшему ручью, чтобы запастись водою на вечер.
   Махтум Кули провел нас по крутой лестнице в бала хане, или верхнюю часть башни, где был накрыт ужин. Что может быть проще этой еды. Серые лепешки из муки грубейшего помола измельчены в деревянных чашках диаметром в пару футов, залиты бараньим бульоном, а сверху отдельно мясо и кости. У каждой чаши лежала грубая деревянная ложка, углубление которой диаметром в четыре дюйма, а ручка - фут длиной. Инструмент предназначался для жидкой части блюда; хлеб и мясо брали прямо руками, а бульон полудюжина едоков вокруг одной чаши пили с ложки поочередно. Это неизменная манера принятия пищи, даже в так называемом "высшем обществе" Мерва. Голодные, как волки, слуги сидели, скрестив ноги, вокруг, впившись глазами в чаши, без сомнения, проклиная про себя повышенный аппетит, с которым быстро уничтожалось их содержимое; ведь остатки ужина господина, - единственное, на что приходилось рассчитывать. Как ни долго жил в такой обстановке, я никогда не мог привыкнуть не замечать голодных глаз слуг; часто в подобных ситуациях я прекращал есть, прежде чем удовлетворял голод хотя бы наполовину, рискуя навлечь на себя тяжкий груз укоризны, поскольку большинство относило это на неверность гяура, который не в состоянии вместить то, чему истинное место в животах настоящих верующих. Туркмен готов в любой момент поглотить любое количество предложенного яства любого вида. Кажется, он никогда полностью не наедается даже самой сытной пищей, и через пять минут снова в состоянии уничтожить огромную чашу пилава или супа, если подадут. Аппетит туркменов, действительно, феноменален. Покончив с ужином, мы сидели в сумерках, посматривая в смутную даль, слушая мычание и блеяние приближающихся стад и отар; скот укрывали на ночь в различные загоны около домов. Курьезное суеверие туркменов открылось мне тут. Так, впав в задумчивость, сидя у окна в полузабытьи, я принялся насвистывать потихоньку разные отрывки мелодий. Я заметил общее неудовольствие моих спутников. Они задвигались, недоуменно поглядывая друг на друга и на меня. Наконец, Махтум Кули дотронулся до моего плеча и сказал: "Бога ради, сахиб, не свисти больше". Я боялся, что, не желая того, совершил какое-то грубое нарушение этикета и, естественно, извинившись, снова впал в молчание. Немного позже спросил шепотом муллу, сидящего рядом, почему Махтум Кули так не понравился свист. "Неужели ты не знаешь, - отозвался священник, - что в этот час вампиры и джины выходят и разгуливают кругом. Если они услышат свист, то подумают, что ты зовешь их; а мы, бисмилла, совсем не желаем их общества." Позднее я узнал, что свист - дурная примета, и считается неприличным свистеть в чьем-то присутствии. Внесли примитивную лампу, выкопанную в ближайших развалинах, она осветила колеблющимся дымным светом темные лица. Меня поразила форма лампы; рассмотрев, я обнаружил, что сделана она из светлой бронзы. Несомненно, это была реликвия ранних дней Мерва. Наш хозяин Юссуф Хан сообщил, что ее нашли во время рытья оросителя в окрестностях древних городов. Видя мою необычайную заинтересованность, он великодушно подарил ее мне. Высотой около четырех дюймов, по форме обычная древняя лампа, которые время от времени находят в греческих и римских гробницах, с той разницей, что шейка между чашей и основанием выше, чем обычно. Одна сторона кубка была повреждена, и позже отверстия заделаны чистым золотом; ведь состав оригинального металла в настоящее время совершенно неизвестен. Край основания несколько оплавился, возможно, в результате какого-то пожара, и наспех заклепан железом. Ручка отсутствовала, но остались две маленькие выпуклости, указывающие место ее бывшего расположения. Закрывается лампа грубой железной крышкой, шарниры выполнены из старой бронзы. Может быть, она приделана в более поздний период. На поверхности серия прямых и изогнутых насечек, - украшения или надписи, сложно сказать. Среди векильцев глиняные лампы древнегреческой формы часто встречаются в обиходе. Вообще, у туркменов можно встретить совершенно необычные лампы (чираг). Железный стержень толщиной в треть дюйма, от двух до трех футов в высоту, нижний конец острый; верхний конец раскрывается на четыре части, куда ставится грубая плоская железная чаша, примерно, в четыре квадратных дюйма, углы её сделаны в форме коротких носиков и служат держателями одного или нескольких фитилей из хлопка-сырца. Горение обеспечивается маслом или расплавленным жиром. Острый наконечник подставки втыкается в земляной пол. Йомуды каспийского побережья используют нефтяные отходы (астатки) в глиняных лампах с длинной цилиндрической горелкой, про которые я рассказывал в главе о Гумуш Тепе.
   Наблюдая сидящих на земле людей, прислонившихся к стене, скрестив руки на груди, я не мог удержаться от мысли, что бы подумали друзья дома, если б представили меня среди creme de la creme(320) Центральной Азии, без никакой надежды на чью-либо помощь, не имеющего понятия, сколько будет продолжаться пребывание здесь, полностью полагающегося только на самого себя, насколько это позволяла нелегкая судьба. На лампу налетели мириады мучителей этой страны, чивин, или песчаных мух, которые превращают ночь для всех, кроме местных жителей, в пытку. Как я завидовал компаньонам, которые, освободившись от огромных шапок и длинных халатов, растянулись на войлочных паласах и предались звучному сну. После ужасного бдения, приятно было увидеть начало тусклой шафрановой(321) зари, придавшей куполам Султана Санджара четкий темный абрис; черные каравайки, лебеди и другие водоплавающие полетели с пронзительными криками через политые поля. Не считая естественного раздражения, вызванного отсутствием ночного отдыха после довольно изнурительного дня, не располагал к хорошему настроению и подслушанный мною тихий разговор прошлым вечером, когда укладывались спать. Махтум Кули ушел вниз в свою хижину, а я был оставлен один с нашими спутниками. Разговаривали между собой хан ветви отамыш и несчастный ходжа, или писарь, которому я одолжил одну из своих лошадей, чтобы он смог поехать с нами. Он был частым моим гостем и получателем множества "подарков" наличными в обмен на литературные услуги. Хан спросил: "Видел ли ты сахиба инлеса сегодня, когда мы молились на могилах шейхов? Он опирался на свою саблю с полным безразличием к нам и нашим молитвам." "В конце концов, он простой кафир (неверующий)", сказал писарь извиняющимся тоном. "Что будем делать завтра? - Отозвался хан, - Мы не можем далее здесь оставаться, мы гостим уже три дня." "Но, - ответил писарь, который явно был полуголодным после непривычной еды, подаваемой из котлов Махтум Кули, - ты же знаешь, что мусульманин имеет право гостить девять дней." "Да, - охотно согласился хан, - мусульмане, но не кафиры, - указал он на меня кивком головы, - яман кафир (злостный неверующий) типа этого не может делить с нами гостеприимство более трех дней." Это было особенно сильно сказано, если учесть, что весь прием Махтум Кули делал в мою честь, тем более что я отправлял подарки, сопровождаемые просьбой посетить его, когда он воевал еще в Геок Тепе, и также одарил немалыми ценностями уже в Мерве. Черта с два стал бы он приглашать этого хана с его друзьями, да еще забивать овцу стоимостью в десять шиллингов в их честь, тем более что к нему относились в Мерве как к чужаку. Все вышеописанное говорилось вполголоса и в полной уверенности, что я сплю. Потом хан добавил злорадно: "Он дарил подарки всяким харам заде (негодяй, бездельник), но ничего не дает ханам." "Да,- отозвался писарь, который-то получал от меня подарки, - достойным людям он ничего не дает." Этот диалог, естественно, не доставил мне особой радости. Вспомнилось также, что если человека здесь убивали, никто, кроме его жены или старшей родственницы, не имел право требовать справедливости. Хуже всего то, что на следующий день эти люди будут очень любезными и льстивыми в ожидании "подарков", как будто у них никогда и в мыслях ничего не было, кроме самых светлых и добрейших намерений. Все поднялись рано; но Махтум Кули не хотел отпускать нас без еще одного угощения из деревянных чаш, запитого зеленым чаем.
   Когда мы были на лошадях у ворот, затягиваясь напоследок из водной трубки, передаваемой по кругу в качестве прощальной церемонии, разновозрастная толпа окружила нас, чтобы послушать последние новости и задать обычные абсурдные вопросы об общих вещах. Кузен Махтум Кули, которого позже направят в Аскабад в качестве джансыс, или шпиона, серьезно раненый в правую руку пулей из винтовки при обороне Геок Тепе, спросил меня, не могу ли я дать ему немного мумие(322), чтобы приложить к ране. Насчет этого мумие я долго был в полном недоумении. Впоследствии я узнал, что это битум. Туркменами считается панацеей от болезней. Накладывают на раны и применяют вовнутрь в очень маленьких дозах, как успокоительное, а в более крупных дозах при лихорадке. Находят его, как мне сказали, в горах Дергеза, обычно в труднодоступных местах, откуда наросты сбивают пулями. Маттхи, еврей-торговец из Каучит Хан Кала просил целых два франка за зернышко мумие, весом меньше одной восьмой унции(323). Пока кузен Махтум Кули Хана говорил, ко мне подошел старик, показал какие-то мелкие предметы и спросил, имеют ли они ценность. При рассмотрении я определил, что это маленькие кусочки полупрозрачного кварца, похожего на гальку из ручья. Владелец сообщил, что достал камушки из зоба дурнаха, или аиста. Поскольку в Мервском оазисе кварц вовсе не встречался, даже мельчайший кусочек найденного материала, похожего на него, как в данном случае, считается чем-то очень необычным и дорогим. Перед самым выездом некоторые из нашей группы вытащили из карманов маленькие грушевидные тыквы, откуда вытряхнули на ладони по горсти оливково-зеленого порошка, влажного на вид, закинули под языки и держали там на протяжении остатка пути, примерно так, как это делают те, кто употребляет жевательный табак. Этот порошок называется гуге насс. Он растительного происхождения, но какие европейские или научные названия ему соответствуют, я не смог определить. Преусске, или обычный нюхательный табак, иногда также кладут в рот.
   Наш курс лежал прямо на запад к крупному кургану, известному как Геок Тепе, являющемуся прекрасным ориентиром для караванов, пересекающих долину. От села Махтум Кули он находится на расстоянии около шести миль, а от самого восточного из древних городов, - Гяур Кала, - около тринадцати. Справа и слева по курсу, пролегающему через хорошо возделываемые поля, рассыпано бесчисленное множество сел, утопавших в зелени, ведь в этой восточной части Мерва деревьев гораздо больше. Геок Тепе расположен рядом с западным берегом главного восточного отвода канала Новур, из которого выходят многочисленные оросители, питающие посевы вокруг Байрам Али. Если судить по глубине русла, то, по-моему, канал является сверстником близлежащего кургана. Бесчисленны широкие участки гигантского тростника в ложбинах вдоль канала, группами рассыпаны дюжины грубых мельничных турбин. Оставив позади Геок Тепе, мы повернули более или менее на юго-запад, в сторону крупного кургана Марма Хан Тепе, лежащего почти по прямой между Геок Тепе и Каучит Хан Кала. Вокруг Марма Хан Тепе простирается пространство засушливой земли, покрытое редким тощим кустарником и усыпанное осколками кирпичей, указывающих, что здесь в прошлом был город, от которого теперь осталось лишь несколько фундаментов. В этом месте было много змей длиной в пару футов свинцово-серого цвета, в очень скудную черную крапинку на треть длины сразу от головы. Мы потратили минут тридцать, охотясь на них и убивая кнутами, соответственно укоренившимся туркменским обычаям. На расстоянии получасовой езды от северо-восточных стен Каучит Хан Кала, мы остановились у дома Кара Хана, караул-баши, офицера, руководящего патрулями, призванными следить за налетчиками-эрсары на этой стороне Мургаба. Здесь мы подкрепились кислой сывороткой верблюжьего молока, очень своеобразным напитком, весьма освежающим в жару. Затем, проскакав по всей ширине новой крепости, внутренняя территория которой была покрыта пышными зерновыми и дынями, чья яркая зелень очень контрастирует с опаленными желтовато-коричневыми крепостными стенами, мы прибыли к нашим круглым хижинам в "столице" примерно через час после заката.
  
  
  
   ТРИУМВИРАТ
   Пока я осматривал старые города Мерва, переворот, о начале которого шла речь в предыдущих главах, разрастался с каждым днем. Хотя Каджар Хан практически перестал управлять делами Мерва, этот факт не прошел еще публичной оценки, и было решено провести манифестацию, которая показала бы силу приверженцев каждой партии, положив конец спорам.
   Четырнадцатого мая 1881 года на протяжении всего дня, а также большую часть ночи, дом был полон разных деятелей, разъясняющих свои политические взгляды и доводы за и против войны с русскими. Я определенно уяснил, что каждый из двух наследных ханов вернул свою прежнюю власть над соответствующими ветвями племен текинцев, и назавтра оба собирались занять резиденции, воздвигнутые рядом с моим домом, в месте предполагаемого административного центра оазиса. Позже мне передали просьбу о взаимодействии с обоими ханами по текущим делам в качестве представителя Англии и посредника между мервли и английским Падишахом. Я уже устал протестовать против приписывания мне претензий на роль представителя правительства, и повторять, что прибыл в Мерв исключительно с намерением уяснить действительное положение дел и информировать британскую общественность о взаимоотношениях русских и текинцев. Все напрасно. Казалось, им совершенно безразлично, был ли я официальным лицом на самом деле, коль скоро они предпочли так считать. Одним из обстоятельств, повлиявших на провал всех попыток откреститься от официального статуса, возложенного на меня, было то, что прибытие в Мерв точно совпало с прекращением русского наступления в оазисе Ахал Текке; и по принципу post hoc argo propter(326), мервские вожди убедили себя в том, что я как-то связан с этим удачным событием, если не прямая его причина, и считали своеобразным скромным спасителем. Во всяком случае, раз мои настойчивые утверждения относительно неофициальной миссии оказались бесполезными, я пришел к выводу, что, смирившись, без всякого сомнения, буду иметь больше возможностей заниматься исследованиями, бывшими целью путешествия, а впоследствии покинуть оазис безопасно и с меньшими хлопотами, нежели в ином случае.
   С Каджар Ханом я не виделся с того вечера, когда он всю ночь провел в моем доме, но его сыновья и некоторые приверженцы наносили частые визиты, пытаясь внушить, что те, кто сверг Каджара, надеялись развязать себе руки, чтобы предать Мерв России или Персии.
   Ранним утром пятнадцатого мая, когда я глубоко спал на войлочной подстилке после утомительной ночной борьбы с комарами, - интервал между уходом этих паразитов и приходом их дневной смены синнек, или мух, единственная часть суток, когда можно хоть как-то отдохнуть, - я услышал неожиданный шум и, не понимая в чем дело, вскочил с ложа, набросил на плечи кызгын из овчины, и выглянул. Все было в движении, главная улица Мерва запружена скоплением народа, в основном, приезжими. Многие на лошадях и вооружены. У двери - люди, занимающиеся моим хозяйством, их начальник Мехемет Нефесс Бег, довольно знатный кетхода. Я спросил, что случилось. Он ответил, что два наследных хана вступают в столицу, их резиденции будут рядом с моей. К западной оконечности вала Каучит Хан Кала издалека приближалась большая группа конников. На высоком шесте колыхался красно-белый штандарт. Впереди и по сторонам дефилировали вооруженные всадники, сабли сверкали в свете раннего утра; некоторые, гарцуя, часто стреляли на полном скаку из мушкетов. Кажется, предстояла всеобщая ассамблея. Проследовали, славя происходящее, тамаша, или фантазия, как сказали бы алжирские арабы. Все собравшиеся в Мерве пешие и конные двинулись навстречу. Когда между нами осталось сто ярдов, я разобрал, что во главе кавалькады, а в ней насчитывалось около пятисот человек, - сам Баба Хан с красно-белым знаменем. Он был окружен родственниками и кетходами, облаченными, по такому случаю, в лучшие одежды. Многие из его приверженцев с копьями, - оружием, ныне почти не применяемым туркменами, используемым только в торжественных случаях, для красоты. Большинство копий украшены вымпелами тех же расцветок, что и ханское знамя.
   Мехемет Нефесс намекнул, что было бы очень уместно выйти навстречу Баба Хану, и, коль скоро таковы правила этикета, я последовал совету. За пятьдесят ярдов до кавалькады я спешился, ожидая приближения вождя токтамыш. Стоило мне только выйти за парапет, как я был тесно взят в кольцо обитателями Мерва, жаждущими взглянуть на вступление в должность одного из правителей местности. Окруженный толпой зевак, как и я, Баба Хан, соблюдая восточную учтивость, спешился, чтобы поприветствовать меня. Держась за руки, мы медленно направились к месту недалеко от моего редута, где был расстелен большой войлочный ковер и уже собрался меджлис Мерва.
   Это было замечательное зрелище. Утренний свет косо падал на круг смуглых членов совета в гренадерских папахах, ожидающих приближения процессии разодетых воинов, мелькающих флажками и сверкающих саблями, во главе с Баба Ханом и со мной, идущими дружески взявшись за руки. В тот же момент с противоположной стороны тучи пыли дали знать о другой делегации. Это приближался Аман Нияз Хан с такой же свитой. Последний спешился, несколько не доезжая до собравшихся, и мы втроем прошествовали торжественно по почетному ковру, лежащему с одного края огромного войлочного паласа, расстеленного для размещения членов совета. Аман Нияз тоже нес штандарт, но чисто белый, он был помещен рядом со знаменем Баба Хана, а вокруг расположился совет, который окружила огромная толпа, наседающая со всех сторон. С крепостной стены бухнула пушка, одна из нескольких, специально установленных по этому случаю, и следующие несколько минут выстрелы часто следовали один за другим, возвещая приход нового порядка. Ни Каджар Хан, ни его приверженцы на совет не явились, протестуя своим отсутствием против переворота, свершение которого отмечалось. Артиллерийская канонада продолжалась до полудня, то с крепости, то на открытом пространстве, примерно в трехстах ярдах от нас. Последовал обмен любезностями, обычными в подобных ситуациях, затем по кругу пустили роскошный кальян, традиционный в Мерве. Та часть его, что в константинопольских наргиле из стекла, в Мерве исключительно деревянная, если только не грушевидной формы тыква. В данном случае она была деревянная, тонко разукрашенная серебром. По сторонам - ромбовидные полосы, усыпанные бирюзой и кусочками зеленого стекла, как я думаю, поскольку, если это настоящие изумруды, цена их баснословна. Верхняя деталь, в которой помещался горящий табак, - из серебра, богато украшена мелкой бирюзой и рубинами. Воистину, церемониальная трубка, предназначенная только для особых случаев. После завершения этого мероприятия начался несколько сумбурный разговор, то и дело прибывали новые члены совета. За обычными приветствиями следовал неизменный вопрос: "Неме хабер вар?" (Что нового?), повторяясь ad nauscan(325), совершенно без всякой необходимости, ведь каждый вопрошавший был прекрасно осведомлен о событиях дня.
   Так мы восседали полчаса, принимая вновь прибывающих старейшин и вождей; и, когда все собрались, оба хана взяли меня под руки и проводили назад за ограду, в мою резиденцию. Здесь я увидел прикрепленный к дверному проему длинный флагшток, на конце которого колыхалось яркое малиновое знамя из шелка около трех квадратных футов, которое, как мне сказали, было официальной эмблемой члена триумвирата и, как я узнал позднее, его председателя. Подразумевалось также, что это как бы английский флаг, и водружение его над моей дверью являло собой демонстрацию верности мервского народа британскому правительству, честь посла которого мне столь настойчиво приписывали.
   Перед дверью в ев было постелено множество богатых ковров. На них мы с ханами, сопровождаемые важнейшими членами меджлиса, чинно расселись; те, кто рангом пониже, разместились вокруг прямо на земле за коврами.
   Удивительный вид открывался отсюда. Медленно нес свои воды Мургаб; огромные, почти готовые крепостные валы взметнулись в утреннее небо, усыпанные тысячами зрителей, делавших все, чтобы занять более удобное положение и не упустить происходящего в пределах редута. Каждую минуту звучали ружейные выстрелы, их эхо разносилось по этим историческим долинам, снежно-белые дымные облачка плыли плавно одно за другим по безветренному небу, пока не исчезали далеко-далеко. Малиновый флаг колыхался и трепыхался над головами; а воины и вожди Мерва в своих лучших ярких одеждах столпились вокруг, кто сидя, кто стоя, придавая зрелищу театральный эффект, который только усиливался политической подоплекой.
   Наступил момент начинать дело. Толпа зевак была вынуждена оставаться за парапетом и рвом; часовые охраняли два входа, через которые только и возможен доступ вовнутрь. Восточная дипломатия проявилась в том, что три вождя сидели в молчании, и каждый предпочитал, как бы из вежливости, ждать первого слова от кого-нибудь другого, а на самом деле просто еще раз взвешивал предстоящее выступление, и пытался вникнуть в ход мыслей своих союзников. Между двумя наследными ханами существовала определенная подозрительность и соперничество. Потому-то я и был возведен в равную с ними должность, чем создавались предпосылки принимать решения, касающиеся государственных дел. Когда мы поглотили обычное количество горячего зеленого чая, мне показалось абсурдным продолжать и дальше хранить молчание, и стало ясно, что придется говорить. Я спросил, есть ли какой-то вопрос, заслуживающий нашего особого внимания. Баба Хан кивнул Аман Ниязу, а Аман Нияз кивнул ему в ответ; потом последний, обращаясь ко мне, сказал, что совет хотел бы узнать мое мнение о настоящем положении дел, намерениях русских и английского правительства, и какого курса лучше всего держаться в столь трудной ситуации, какой она представляется ему в данный момент.
   Политические речи в этой части мира должны произноситься с максимальной осторожностью, но трудно члену правящего триумвирата, особенно в такой критической ситуации, следовать совету искусных дипломатов и "говорить долгое время, не говоря ничего." Баба Хан напомнил, что народ Мерва принимает теперь британское подданство и готов следовать указаниям британского правительства и, поскольку я поддерживаю с ним связь, они ждут от меня инструкций. Все они, - сам хан, кетходы, народ Мерва, - мои нукеры, и мне остается только командовать. Сказав это, он снял со своего пальца и нанизал на мой палец особое кольцо, которое носил как верховный хан. Произошел, я полагаю, акт официального возведения в должность, но, поскольку я никогда, ни до, ни после, не участвовал в подобных церемониях, не могу сказать, является ли такой порядок передачи власти традиционным.
   Чрезвычайное желание услышать мое мнение о внешней и внутренней политике Мерва теперь уже явно просматривалось на лицах собравшихся; наступил момент начать речь. Было мало проку говорить то, что повторял уже раз пятьдесят отдельным членам собрания, но я подумал, что они могли бы лучше усвоить мою точку зрения и обсудить между собой. Я напомнил, что бессмысленно передавать себя под опеку Англии, не поставив об этом в известность английского Падишаха; что я сделаю все от меня зависящее, поскольку лично в этом заинтересован, чтобы широкая британская публика узнала их желание. Я сказал, что им нечего бояться, но и с их стороны также требуются определенные действия. Необходимо составить официальный документ, излагающий эти намерения; на нем следовало бы поставить печати ханов и ведущих членов меджлиса и направить непосредственно визирю-мухтару (послу) в Тегеране для передачи в Англию. Следующий вопрос, на который я обратил внимание, состоял в необходимости предотвращения любой возможности враждебных отношений с Россией и вероятности вторжения под каким бы то ни было предлогом. Так коротко, как это возможно, я отразил главные причины, приведшие к поражению племена ахалтекинцев; то, что они, несмотря на предупреждения, продолжали набеги вдоль русской границы и на караваны, идущие в Хиву и обратно; быстрая и заслуженная месть не заставила себя долго ждать. Что та же участь предстоит мервли, продолжал я, не вызывает сомнений, если немедленно и полностью не прекратить набеги на соседние страны. Коль скоро они желают жить в мире с Россией, не нужно воевать против нее, как официально, так и частным образом, совершая групповые рейды. Также не следует атаковать Персию и Бухару. Бухара находится под опекой Российской Империи, которая обязана не оставлять без внимания любой ущерб, наносимый людям Бухары. Не должны больше жители Персии захватываться в плен и задерживаться ради выкупа. "Вы просите союза с Англией. Не думаете же вы, что английский или любой другой Падишах поддержит неблаговидную деятельность? Будет ли ему приятно знать о пленниках, подданных дружеской страны, содержащихся в рабстве? Если бы сама Англия вела себя подобным образом, все другие страны Франгистана пошли бы на нее войной". Тут я был прерван членом собрания, который воспринял мое предложение с удивлением и гневом, вопрошая, именем Аллаха, как же им дальше жить, если не производить на кого-нибудь набеги? Этот протест был заявлен с такой энергичной непосредственностью, что я с трудом сохранил присутствие духа, и ответил, что, без всякого сомнения, в случае вторжения русских, населению Мерва пришлось бы жить без набегов, а то, что возможно потом, вполне осуществимо сейчас. Я напомнил, как русские уничтожили рынки рабов в Хиве и Бухаре, что оккупация Мерва была бы естественным дальнейшим шагом в этом направлении, и что с любой точки зрения реформа не только желательна, но и необходима. Я рассказал о руинах, которые совсем недавно рассматривал, как о живых свидетелях того, что Мерв был когда-то центром цивилизации, оживленной коммерции, своим процветанием завоевал титул Царицы Мира (Мару Шаху Джахан). Я призвал слушателей понять: и климат и земля Мерва остались такими же; возможности сегодняшнего Мерва ничуть не меньше, чем были сотни лет назад, и от них только зависит возрождение былой славы путем проведения политики мира и созидания. Если они изберут этот путь, доходы будут куда выше тех, которые сулит нынешнее беспорядочное грабительское существование, не обещающее достижения ничего иного, кроме скудного пропитания день ото дня, или упования на лучшее будущее. Я пытался втолковать: если бы по оазису беспрепятственно курсировали караваны из Самарканда, Бухары и Хивы, то прибыль, полученная от небольшого законного налога на товары in transitu, гораздо превысила бы нынешние непостоянные и неопределенные доходы; что силой и непобедимостью ференги обязаны политике мира и торговли, что я и рекомендовал им; я просил, по крайней мере, попытаться пойти таким путем. Налеты следует прекратить, и всех пленников, как русских, так и прочих, немедленно освободить, предоставив им возможность вернуться по домам.
   Тут Ягмур Хан, яссаул-баши, совсем вышел из себя, и сказал, что не очень-то любезно со стороны довлет адама (государственного деятеля), намекать, что мервли воры. Признавая, что в этих краях есть воры (огры) и разбойники, он отрицал, что весь народ придавался этим порокам.
   Я продолжал говорить, что, в случае осуществления предлагаемых мер и следования вышеуказанной политике, несомненно, Мерв получил бы поддержку не только Англии, но и любой другой цивилизованной страны, не желающей смотреть сквозь пальцы на то, как беспричинно опустошаются их территории и порабощаются люди. Я повторил сказанное членам тайного совета: русские сейчас стоят под Аскабадом и, с учетом этого, английские войска стоят под Кандагаром, то есть, в данный момент им не следует опасаться вторжения любой из этих армий.
   Я вернулся на место с твердой уверенностью, что принципы политики, выдвинутые мною, легко восприняты подавляющим большинством меджлиса, которое загорелось чрезвычайно идеей провести в жизнь предложенные реформы. Как раз тут-то и было решено набрать по всему оазису две тысячи яссаулов с организацией их постоянного базирования в Каучит Хан Кала, в целях оперативного выполнения приказов властей по подавлению бандитизма и обеспечению безопасного транзита караванов через территорию Мерва. Позже установили фиксируемый налог на караваны. В то же время сохранялся и прежний порядок взимания налогов с вьючных животных; тарифы сочли возможным снизить до десяти кран с груженого верблюда и половины того с груженого мула или лошади. Эти подати предусматривалось направить на оплату и содержание яссаулов и, если хватит, то и на другие важные государственные нужды.
   Я был рад узнать, что в Мерве содержался под стражей только один русский, и я поставил обязательным условием моей связи с британским правительством от их имени то, что этот человек, Кидаев, молодой артиллерист, захваченный за семь лет до описываемых событий при неясных обстоятельствах в Хиве, должен быть немедленно отпущен. Я пообещал от себя лично тысячу франков, если они прислушаются к моему предложению, и подчеркнул, что кандалы с него надлежит снять немедленно. Последнюю просьбу удовлетворили, но в освобождении пленника было в тот момент отказано из частных соображений. Меня, однако, заверили, что, если все пойдет хорошо и не произойдет русского наступления, Кидаев будет в моем распоряжении. Я заявил, что задержание может послужить непосредственным поводом возобновления враждебных действий, поскольку теперь русские, находясь рядом, не стали бы терпеть такого обращения с одним из своих соотечественников. Я сказал, что, когда их заставят освободить его насильно, не пришлось бы вместо получения выкупа платить большую компенсацию пленному за причиненные страдания.
   По поводу будущих отношений с английским Падишахом я заметил, что ничего определенного не может быть сказано или сделано до отправки документа, о котором я упоминал, и принятия мер по исправлению неправильных действий; тогда-то и будет самое время сформулировать свои требования.
   Следующим был вопрос о Багур Хане, персидском посланнике. Я посоветовал, учитывая обстоятельства, не идти на переговоры с персами о передачи себя в подчинение Шаху, но, в то же время, не мешало бы выслушать эмиссара. Я рекомендовал разрешить ему покинуть приграничное селение, где его задержали, и пригласить в Каучит Хан Кала.
   С этого момента началось всеобщее обсуждение соображений, представленных мной вниманию совета. Еще через час совещание прервалось, и все члены разошлись на ужин.
   Вспоминая теперь обстоятельства, о которых я пишу, и попытки, предпринимаемые туркменами для перехода на более мирный путь сосуществования, я понимаю, что, если при столь небольшой помощи, или при направлении каких-то особых посланников, достигаются такие большие результаты, то, более чем вероятно, что устроив в этом месте, где сталкивается столько спорных интересов, нечто вроде маленькой Центрально-Азиатской Швейцарии, можно было бы предотвратить очень серьезные опасности, - если не навсегда, то надолго.
   Остаток дня прошел в духе оживленного праздника, обычного в таких случаях. Ближе к закату Аман Нияз и Баба прислали мне с несколькими своими высшими чиновниками флаги, которые развивались перед ними, когда они въезжали в столицу. Это - знак признания первого лица в триумвирате.
   Новая резиденция Баба Хана расположилась около ста пятидесяти ярдов западнее моей, а Аман Нияз с последователями установили свои евы примерно на том же расстоянии к югу. Когда возводился мой дом в центре редута, очень обширное пространство вокруг парапета было совершенно пустым, а к вечеру бесчисленные последователи обоих Ханов, в том числе яссаулы, разместили свои хижины рядом с моей оградой и совершенно заполнили пустую территорию.
   Весь день отмечался праздник, и делалось все, чтобы придать должную торжественность происходящим событиям, публичному вступлению триумвирата в силу. Были затеяны различные игрища. Это - скачки и борьба; последним видом спорта текинцы очень гордятся. Действительно, титул пельвана (борца), - один из самых почетных. Оба хана и я установили призы победителям. Вожди обменивались подарками. Я говорю "обменивались", поскольку каждому полагалось дать что-то своему товарищу, и было бы весьма обидно не получить что-то равноценное взамен. Баба Хан направил мне необычайную шелковую накидку бледно-сомонового(326) оттенка с темно-изумрудными и малиновыми нашивками, чередующимися с группами вышитых цветов; Аман Нияз подарил мне халат, такой же удивительный, как его собственный, все цвета радуги и особенно ярко-красный, желтый и пурпурный рассыпались неожиданными всплесками. При нем - беург, или тюбетейка, которую текинцы всегда одевают под их огромные кивера из овчины. Была она из материала полностью вышитого шелком желтого и бледно-пурпурного цвета с небольшой примесью зеленого. Махтум Кули Хан в прошлый раз подарил мне другую похожую тюбетейку, и я имел возможность сравнить различные узоры на них, по которым, как шотландцы по пледам, различаются мервли и ахалтекинцы. Тюбетейка Мерва была покрыта орнаментом в виде рядов мелких крестиков святого Андрея(327), в то время как ахалтекинская модель украшена строчками обычных ровных крестов. Это единственное различие, которое мне удалось обнаружить в расцветках или узорах одежды двух этих народностей.
   Аман Нияз также прислал толстое стеганое ватное одеяло, под темно-красным шелком, с густой вышивкой золотом и серебром; а Мурад Бей, дядя по матери Махтум Кули, подарил мне примитивный лежак на четырех ножках с веревочной сеткой и толстым двойным войлочным матрасом. Называется эта кровать тахт и являет собой одно из редких изделий мебели, встречающихся в жилищах туркменов, обычно спящих на полу.
   Я был в растерянности, не зная, что дать взамен, поскольку мои запасы подарков, привезенных из Мешеда, подошли к концу, а все европейские товары были давно уже розданы. Баба Хану я отправил крупный призматический компас, чтобы он мог правильно определять, в какой стороне кебла, куда обращать лицо в молитве. Но, чувствуя, что это, в данном случае, не равноценный подарок, и учитывая, что я одарил Каджар Хана кругленькой суммой, я приложил к компасу счет на двадцать пять фунтов для предъявления в Мешеде. Аман Нияз Хану я направил такой же денежный дар, а Мурад Бею, в обмен на его тахт, пятьдесят кран. Все эти дары были подкреплены еще определенными суммами для тех людей, которые их разносили, а также мы (то есть члены триумвирата) должны были как-то отблагодарить общественного глашатая и нескольких поэтов, прочитавших оды в нашу честь. Выглядело это так: два поэта входили в чей-то ев и, после произнесения серии явно надуманных комплементов, попив чаю, начинали декламировать стихи, - до сих пор не знаю, импровизированные или ранее сочиненные, - составленные в выражениях, наиболее восхваляющих того, кому читались, а когда запас слов или фантазии заканчивался у одного, тему тут же подхватывал второй. Со мной была сумка, наполненная серебряными кранами, и, когда выступление завершилось, я вручил каждому по горсти, - стоимостью, наверное, в двенадцать или пятнадцать шиллингов, - после чего общественный глашатай, стоящий за дверью, возвестил голосом, слышным, по меньшей мере, за полмили: "Хвала! Хвала! Хвала! Бахадур сахиб хан дает огромные деньги поэтам!" То же самое повторялось во всех евах главных лиц Мерва, и, не выходя из дома, каждый был осведомлен о том, что давали другие. Конечно, глашатай также получал определенную плату, о которой тут же кричал на весь белый свет, обычно с преувеличением, чтобы показать, как высоко оцениваются его услуги.
   Следуя обычаям текинцев, я должен был забить овцу для угощения собственной свиты, которая к тому времени разбухла до ужасных размеров, и за оградой моего редута царило оживленное веселье. Меня представили знаменитым налетчикам, сердарам (генералам), как их называли из учтивости, - людям, заслужившим виселицу сто раз, - кривоносым грубиянам в обуви из бычьей кожи, как у театральных разбойников, которые развлекали меня рассказами о своих успешных рейдах и о числе персов, захваченных ими в плен и проданных в Бухару или куда-то еще. Люди эти, почти все без исключения, безудержно пили арак, которым я их угощал, а верховые посыльные постоянно курсировали между моим домом и поместьем еврея Маттхи, доставляя необходимый груз в бутылках из-под содовой. Бутылки эти прибыли в Мерв через Бухару и Хиву, и на стекле были оттиски с именами российских промышленников. Арак, однако, производился самим евреем в Мерве.
   Через час после заката Аман Нияз Хан, узнав, без сомнения, что арак льется рекой, явился собственной персоной, в сопровождении дяди по матери, - Назар Али Бега, - и небольшой группы товарищей. Дом к тому времени был полон до предела, и некоторым людям рангом пониже пришлось освободить места для вновь пришедших. Один из последних был известным налетчиком, фактически правой рукой хана, сердар по имени Меред Али, в высшей степени картинного вида бродяга с очень смешным выражением лица. Хан настойчиво рекомендовал его мне, и сказал, что это человек, наиболее заслуживающий зат. Это был прозрачный намек, в результате которого я вручил сердару две золотые монеты стоимостью двадцать франков каждая.
   Судя по выражению лица хана, он явно держал в резерве какой-то приятный сюрприз, но только спустя час, когда арак начал действовать, и все собравшиеся шумно развеселились, я смог узнать, что это было. Внезапно Аман Нияз вытащил из-под шелкового халата жалкую дешевую двух-шести пенсовую шарманку, приобретенную у еврея Маттхи, добывшего ее на базаре то ли в Мешеде, то ли в Бухаре. Сделана она была из позолоченного картона, - обычная детская игрушка. Хан намеревался удивить меня редким чудом. Совершенно не имея представления, как на ней играть, он пиликал до тех пор, пока я не почувствовал себя ошеломленным и отупевшим. Казалось, что ему не требуется никаких объяснений или изучений. Вещь была слишком новой, слишком изумительной, слишком привлекательной в глазах всей аудитории, чтобы тратить время на какое-то ознакомление. Хуже всего то, что его импровизации имели притягательное действие на всех бродяг в пределах слышимости, которые столпились возле дома и ломились в дверь с широко раскрытыми от изумления глазами и ртами от столь чудесной и необычайной сцены. Я совершенно уверен, что если бы некоторые сердары не вскочили на ноги и не оттеснили толпу, дом обрушился бы на наши головы. Хан чувствовал себя героем момента и продолжал бесконечное пиликание на своем концертино, скаля зубы и хихикая от удовольствия. Сказать, что все восхищались им и его инструментом, означало бы очень слабое описание чувств, выраженных на лицах слушателей этих блистательных экспромтов. Когда хан устал, проклятый инструмент пошел по кругу, и никто не упустил возможности испытать свое мастерство игры не менее чем по пять минут.
   Тогда я установил тахт в углу помещения, накрыл его роскошно вышитым стеганым одеялом, подаренным мне Аман Ниязом, и сидел там, скрестив ноги, всю ночь напролет, наблюдая за происходящим из моего командного пункта, от всего сердца моля Господа, чтобы оно скорее кончилось. Однако до тех пор, пока оставалось что-то съедобное и спиртное, не кончился арак и зеленый чай, холодный бараний жир, хлеб и бульон, не было никакой возможности избавиться от гостей. Их аппетит казался ненасытным. Создавалось впечатление, что большинство мервского населения недоедает. За исключением нескольких верховных вождей и кетход, любой из них жадно хватался за возможность поесть. Чужестранец, способный накормить ежедневно дюжину человек, в этом отношении выглядел идеально, и я обнаружил, к сожалению, оборотную сторону своего возведения на высокую должность Ихтияра. Хану полагается держать дом более или менее открытым, и все приезжие и путешественники кормятся за его счет. Гости заходят каждый день, без всяких церемоний, устраиваются на полу и считают за должное, что их кормят до тех пор, пока они в состоянии сделать еще хоть глоток.
   Вполне рассвело, когда празднество в честь моего возведения в сан правителя Мерва подошло к концу; Аман Нияз Хан, поддерживаемый дядей и сердаром Меред Али, был с трудом доставлен к себе домой. Я долго слышал его чихания, вскрикивания и другие различные вакханальные звуки, издаваемые, когда он удалялся.
  
  
   АДМИНИСТРАТИВНЫЕ МЕРЫ
   Главная выгода, которую я надеялся извлечь из новоявленной должности, это больше свободного времени, чем было до сих пор. Гости безжалостно вторгались днем и ночью, не имея ни малейшего уважения к чьему-либо удобству и личной жизни. Я мечтал многое вверить бумаге, требовалось записать детали, ведь из-за их многочисленности и необычности имен, я не мог положиться полностью на память. Представьте теперь мое уныние, когда в ответ на слова, что, кроме двух ханов и некоторых важных должностных лиц, я бы не хотел принимать никого, мне веско напомнили, что не может быть и речи об исполнении этого приказа. "Ханская дверь всегда открыта, и он должен принять и накормить любого, кто приходит," - сказал Мехемет Нефесс Бег, мажордом. Это сообщение повергло меня в отчаяние; улетучивались надежды, что теперь получу хоть какую-то передышку, ведь от бесконечного приставания со стороны зевак и бездельников я страдал необычайно с момента въезда в оазис. Я обнаружил, что играю роль общественного деятеля номер один, и опыт "проклятого высокого положения" будет продолжен.
   Совет посчитал неотложным водрузить настоящий британский флаг, и меня попросили нарисовать образец, с которого уста адам сделал бы требуемое знамя. Были доставлены отрезы красного, голубого и белого материала, и от меня ждали немедленных действий. Таким образом, возникла очень серьезная дилемма; я опасался, в случае согласия с пожеланием совета, оказаться втянутым в несколько сомнительное дело несанкционированного поднятия британского флага, за которое впоследствии меня могли привлечь к ответственности, повернись события таким образом, что флагу было бы нанесено какое-то оскорбление. Изыскивая повод для отсрочки, я сказал, что недостаточно совету Мерва решить и хотеть поднять флаг Англии; что для этого также необходима санкция британского правительства. Я настраивал своих коллег ускорить отправку документа министру в Тегеран и заверил, что, когда должное разрешение прибудет из Англии, тут же прослежу, чтобы требуемое знамя было сделано и вывешено; если, конечно, его не пришлют вместе с ответом. Пока же красный флаг, развевающийся над моим домом, будет выполнять сегодняшние задачи; и без излишнего предвосхищения подтверждения, которое, несомненно, будет дано в результате более формальных сношений позднее, вполне адекватно выразит чувство дружбы, питаемое правительством Мерва к Англии. Поскольку аргументы показались достаточно разумными, и ввиду того, что я предпринял меры для убеждения ханов в отсутствии опасности немедленного наступления русских, до тех пор, пока будет соблюдаться мой совет воздерживаться от враждебных действий, изготовление флага было отложено, и, таким образом, получена некоторая передышка. Я надеялся в то время, что, закончив все необходимые дела в Мерве, смог бы найти предлог удалиться в Мешед или Бухару. Однако нашлось другое мероприятие, от которого я не смог откреститься. Имея в виду практическую демонстрацию мерво-английских отношений и, одновременно, с целью избежать конфискации, если каким-то образом русские все же войдут в Мерв, Баба Хан решил заклеймить всех лошадей тем же знаком, какой используется в английской кавалерии. Я не знал, какое тавро ставят в этом случае, но наугад набросал буквы "V", "R", увенчанные короной. Хан был буквально вне себя от нетерпения, и в тот же вечер показал железный оттиск моего рисунка, сделанный безотлагательно. Он не мог ни на минуту отсрочить исполнения своей затеи, тут же приказал вывести личного боевого скакуна и заклеймить его. Когда печать хорошенько разогрели, помощник ввел лошадь в траншею моего редута, чтобы оператор был вне опасности на случай, если она начнет лягаться. Клеймо запечатлелось отчетливо; но, так как мастер точно скопировал чертеж, оттиск на лошади оказался, естественно, перевернутым, и, более того, поставили его вверх ногами. Также пометили еще несколько ценных лошадей, и, может быть, потом их встречал кто-то из членов русских караванов, которые, как я слышал, начали пересекать Мерв без препятствий. Я очень рад этому; ведь, покидая Мерв, приложил все усилия, чтобы убедить совет представителей в необходимости разрешения караванам других стран, не исключая России, свободного прохода, подчеркивая, что это способствовало бы не только укреплению авторитета текинцев, но и повышению их благосостояния.
   Пока я гостил в селе Махтум Кули и рассматривал разрушенные города, был совершен необычный рейд, где-то между Геок Тепе и Аскабадом, в результате которого захватили большое количество грузов, в том числе несколько ящиков шампанского и много ветчины, а заодно и хозяина, - грузина-маркитанта из Тифлиса. Мне очень хотелось заполучить хотя бы один окорок, потому что я уже стал забывать вкус свинины, но, к сожалению, налетчики, ознакомившись с трофеем, тут же закопали его. К шампанскому, однако, было более снисходительное отношение, оно сразу попало в руки Аман Нияз Хана, чьи люди участвовали в набеге. Маркитанта задержали до выкупа. Как большинство его сородичей, он был разодет; но красную шелковую накидку, китель с галунами, украшенный лакированными кармашками для патронов, серебряный пояс, роскошный ханджар и мерлушковую шапку отобрали, а взамен дали лохмотья из стеганого хлопка, пару ветхих туркменских подштанников и очень жалкую папаху из косматой овчины. Длинные юфтевые сапоги заменили грубыми сандалиями из необработанной бычьей шкуры; вид его стал весьма убогий. Он представился мне, и просил снизойти до попытки освободить его, указывая, что не в состоянии заплатить требуемый выкуп. Я выделил кое-какую европейскую одежду из оставшейся и пару сапог, в которых он особенно нуждался; позднее мне удалось снизить сумму выкупа до, примерно, двухсот рублей банкнотами, или двадцати фунтов. Он пытался выдать себя за мусульманина; но ему дали понять, что все усилия и мольбы тщетны. Однако я был рад узнать, что несколькими днями позже пришел выкуп, его сопроводили под Аскабад и отпустили. Если выкуп уплачен, туркмены исправно обеспечивают освобождение, частью из принципа чести, отчасти же опасаясь, что, стоит хоть однажды не выполнить обязательств, как в следующий раз придется выдавать пленника до уплаты, то есть они могли потерять доверие.
   Другим узником, попавшим в поле моего зрения, был жалкий пожилой крестьянин-перс, приведенный несколькими неделями ранее из села южнее Мешеда. Случай необычен. Во время текинского набега один из мародеров был захвачен персидским разъездом. Его держали под стражей в Мешеде, как обычно, до выкупа. Брат его, то ли не способный, то ли не желающий заплатить требуемое, решил проблему иначе, организовал рейд и увел в плен человека из той же деревни, чтобы держать его в качестве заложника и гаранта безопасности брата, а затем обменять их. Конечно, в этих обстоятельствах я не мог ничего предпринять для освобождения обоих. Перс показал мне свои голые ноги, обожженные ходьбой по горячей земле, и попросил пару кран на приобретение хоть какой-то обуви. Я дал немного денег; но раз захватчик был рядом, то, несомненно, деньги очень скоро перекочевали в карман последнего.
   Один из наиболее интересных случаев, с которыми мне пришлось столкнуться, - захват афганского купца при налете на караван, идущий из Герата в Мешед. Он был явно состоятельным человеком, и мусульманином-суннитом, как и мервли, так что с ним сравнительно хорошо обращались и позволили оставаться в своей одежде. Родом он из Кандагара и, поскольку местность была в то время занята английскими войсками, претендовал на привилегии как британский подданный. Туркмены предпочли благосклонно отнестись к его требованию свободы на вышеуказанном основании, но прежде представили его мне, чтобы я мог определить, имеет ли он на самом деле право на испрашиваемую протекцию. Я спросил, есть ли бумаги, удостоверяющие личность и национальность. Он сказал, что нет; но сослался на хорошее знакомство с Аббас Ханом, консулом в Мешеде, который мог бы поручиться за него. Я сказал, что не в силах что-либо сделать до тех пор, пока он не представит какие-либо доказательства; и что я сожалею, но в данных обстоятельствах не могу хлопотать о возврате пятисот фунтов стерлингов, отобранных при пленении. Несколько позже я узнал, что агент Аббас Хана в Мерве получил соответствующие инструкции, и пленный был освобожден.
   Еще узниками, насколько я знал, оставались только несчастный старый перс, полковник, захваченный много лет назад во время гибельной экспедиции против мервли, чья борода совершенно поседела в плену, и два налетчика из Дергеза, взятых с поличным при угоне скота на территории Мерва. Что касается первого, то я решил не вмешиваться и оставить дело Багур Хану, послу, который все еще задерживался в далеком сичмазском селе на южной границе оазиса, но вскоре ожидался в ставке для объяснения своей миссии. Дергезли же я наблюдал каждый день, сидящими безучастно в цепях на краю траншеи моего редута, без всякого сочувствия, поскольку они были простыми ворами и грабителями, вполне заслужившими свою участь. Рейды, организованные не столько воинственными курдами и приграничными тюрками персидских провинций, сколько их правителями, как я уже упоминал, были не в пример более жестокими и частыми, нежели те, которые проводили против них туркмены. Пленники, о которых я говорю, - два чернобородых человека колоссальных размеров и явно разбойничьего вида. Как велит обычай, с них сняли одежды и облачили в жалкие лохмотья, едва прикрывавшие тела. Оба были одеты в ветхие ситцевые кальсоны, рваные стеганые старые халаты, а куски лохматой черной овчины заменяли шапки. У каждого оковы на лодыжках, позволяющие только медленно передвигать ноги, связанные с тяжелыми железными ошейниками массивной цепью, одно звено которой достигало почти фута в длину, дюйма в толщину. Они являли собой печальное зрелище, сидя целый день на солнцепеке, совершенно бесприютные. Единственное их занятие, насколько я видел, состояло в ловле паразитов, населяющих лохмотья, и подчас, по приказу какой-нибудь госпожи, вращение тяжелого камня ручной мельницы для приготовления муки. Выкуп, запрашиваемый за каждого, был пустяковый, - что-то около десяти фунтов, но даже это далеко не по карману семьям налетчиков, которые едва ли могли за всю жизнь накопить значительную сумму в звонкой монете. Кроме того, эти люди совершенно не вызывали симпатии, благодаря криминальному характеру своей профессии, ведь, случись кому-то из текинцев, независимо, занимавшихся мародерством или нет, попасть в их руки, с ними бы обращались так же, если не хуже. Скорей всего, при отсутствии выкупа, головы мервли отправили бы в Мешед, за что полагалась определенная награда, и это такая форма варварства, в которой текинцев, во всяком случае, нельзя обвинить.
   Эффект, произведенный на умы населения Мерва прибытием ханов, сменой власти, и, сверх того, моим участием, был очень большим. Они почувствовали себя совершенно в безопасности, считая, что бояться русских уже нечего. Вера в британское подданство была так велика, что из отдаленных западных районов и, особенно, из Чача, Мене и Душаха шли толпы людей или направлялись послания с просьбами удовлетворить их желания стать британскими подданными и поставить печать на заявлениях. Это я охотно делал, поскольку от меня требовалось только удостоверить то, что проситель в каждом документе выражал намерение перейти под британскую опеку.
   На Востоке к начальнику не принято приближаться без подарков, так что я был буквально завален разнообразными изделиями, совершенно мне не нужными. Одни слали кальяны, другие - части конского снаряжения, третьи, более практичные, одаривали чаем и сахаром. Некоторые, кому нечего было дать, предлагали маленькие вышитые мешочки для чая, домашние тапочки и вязанные шелковые бечевки для ружей, изготовленные специально для меня. Каждый, заполучив требуемый документ, удалялся с радостью, а я чувствовал сожаление, что от подписи, которой придавалось столь большое значение, не могло быть никакого реального толка.
   Поздним вечером дня, следующего после въезда ханов и формирования правительства, несколько всадников из Душаха спешились у моей двери. Их послал Аджем Сердар, первый более или менее крупный вождь Мерва, встреченный мною на пути в оазис, тот, кто предупреждал о конокрадах в своем селе. Два его родственника по имени Чарыяр и Сарыяр привезли трое серебряных часов с довольно кричащей позолотой и раскрашенными циферблатами, и вручили мне от имени Сердара. После падения Геок Тепе и оккупации Аскабада, некоторые части русской кавалерии, очевидно, двинулись восточнее, прикрывая эмиссара, проникшего аж в Келат-и-Надри. Много подарков было роздано алили и другим приграничным туркменам, с целью завоевать их расположение. Среди них изрядное количество часов. Двое из них были подарены чаушу (правителю) Кака, а одни достались Аджем Сердару. Ни чауш, ни Сердар не имели представления, зачем нужны эти таинственные изделия и какая их ценность. Зная, однако, что я в Мерве, они послали их мне в дар, то есть как то, что хотели бы продать. Я испытывал нужду в подарках для некоторых мервских начальников и сказал посланникам, что принимаю часы с радостью. Единственная трудность состояла в том, что, как я уже отмечал, в тот момент у меня не было необходимых фондов для производства возвратного пешкеша. Если доверите мне изделия на некоторое время, сказал я, то, безусловно, я направлю вам деньги из Мерва, или, во всяком случае, как только попаду в Мешед. Тут один из мервских сердаров, сидевший напротив меня, грубо заметил: "Почему не взять их как кара пешкеш (черный подарок)?", имея в виду, что можно присвоить часы, совершенно ничего не давая взамен, ведь нет никакой необходимости расставаться с тем, что уже в руках; путь, который он сам, несомненно, избрал бы в подобных обстоятельствах. Я, конечно, на это не пошел; но послы, опасаясь, возможно, забрать дары, сказали, вольно или невольно, что я могу оставить их, и передать деньги в удобное мне время.
   Скорей всего, часы впервые попали в Мерв, раз так много посетителей столпилось поглазеть на необычайную штуку, которую они назвали, после моих разъяснений, сагат намэ, или указатель времени. Пока суд да дело, по всему Каучит Хан Кала распространилась новость о том, что я получил часы; и один из важных начальников кавалерии Баба Хана нанес мне визит и сказал, что хан очень заинтересован сагат намэ, которых он раньше никогда не видел. Я решил показать часы Баба и без колебаний вручил их сердару.
   Сидя у порога дома, я мог наблюдать, как Баба Хан и его друзья с любопытством изучают удивительную машинку, и через полчаса Сердар вернулся, но уже без часов. Он сказал, что хан очарован часами, намерен оставить их у себя, и очень благодарен за подарок. Хотя я и предполагал подарить эти часы Баба Хану, но ничего не говорил об этом посыльному, так что произошло неприкрытое мошенничество. Единственное, что я мог сделать в отместку, это сказать сердару, мол, раз так, то воля хана, правда, я хотел презентовать ему позже золотые. Теперь, однако, я несколько изменю инструкции, которые собирался отправить в Тегеран, чтобы заказать более ценный экземпляр. Не знаю точно, какой был эффект послания, но, думаю, что хан решил придерживаться пословицы о синице в руках, и я больше ничего не слышал от него на эту тему.
   Туркмены, доставившие часы, передали также интересную информацию о положении в Дергезе. Они сказали, что из Лютфабада постоянно снабжается расположение русских в Аскабаде, и отношения между русскими и персами выглядят очень дружественными. Генерал-губернатор приказал арестовать правителя Дергеза и направил с караулом в Мешед, а Сейид Али, брат арестованного, сбежал к русским, прося защиты. Как я узнал впоследствии, это произошло из-за того, что правитель и его брат не выполнили грабительских требований о подати. Он уже заплатил ежегодную дань, насколько я знаю, шесть тысяч томанов, но мешедские власти посчитали, что, благодаря постоянным связям с русскими, он в состоянии осилить гораздо больше, и потребовали дополнительной контрибуции. Более того, генерал-губернатор, получив из Тегерана вести о том, что его правление скоро может подойти к концу, пытался выжать все возможное из подвластных территорий. Мехемет Али из Дергеза или не мог, или не хотел больше платить, и потому был арестован. Это довольно яркий пример приграничной жизни в предгорьях, где вожди почти автономны, и ежегодная дань, меняющаяся в зависимости от обстоятельств, обычно вымогается у них угрозами, а часто и вооруженной силой.
   В тот день мне нанес визит один из респектабельных мервли по имени Овез Бей. По происхождению курд, он ребенком был захвачен текинцами, а впоследствии женился и прижился в Мерве. Он вполне сходил за туркмена и посвятил себя, в основном, сельскому хозяйству и коммерции. Несколькими днями ранее буйный верблюд больно укусил его за руку, при этом острые зубы животного глубоко вонзились в ладонь. Рука сильно воспалилась, и в условиях жаркой погоды возникла опасность серьезных осложнений. Надрезав нарыв, чтобы удалить гной, накопившийся под кожей, я прописал ему то, что считал необходимым в этом случае, а именно холодную примочку из уксуса с водой. Я посоветовал приобрести уксус у еврея Маттхи, чему он резко воспротивился. "Откуда я знаю, - сказал он, - вдруг этот мусай даст мне яд?" Такое вот отношение к бедняге-еврею, одному из честнейших людей общины.
   Овез Бей, после завершения хирургической операции, принялся изливать свои давние обиды. Он сказал, что несколько лет назад, участвуя в набеге на Келат-и-Надри, захватил одного известного кавалерийского офицера, бывшего в свите Бейбуд Хана. Когда последний запросил его назад, он щедро отпустил пленного без выкупа, притом, что несколько недель содержал его. Незадолго до этого разговора со мной, однако, группа мародеров из Келата-и-Надри пронеслась по мервскому оазису и захватила значительную добычу, в том числе три белых осла, четыре верблюда и одну жену, принадлежащих самому Овез Бею. Последний неоднократно обращался к Бейбуд Хану с просьбой возместить ущерб, но безуспешно, и он вопросил, мол, не является ли подобное поведение хана совершенно скандальным, учитывая, как сам он освободил кавалерийского офицера. Овез Бей знал, что я останавливался в Келат-и-Надри перед тем, как прибыть в Мерв, и, раз я близко знаком с ханом, просил использовать мое влияние для возвращения собственности. В случае если украденного вдруг уже не окажется в наличии, он согласен на денежную компенсацию в тысячу двести пятьдесят кран (пятьдесят фунтов), включая плату за угнанную жену. Я, на свою голову, обещал написать об этом Бейбуд Хану. И с этого момента до дня отъезда из Мерва меня постоянно преследовал сей старый гражданин, который регулярно спрашивал, получил ли я какие-нибудь известия о его имуществе или компенсации.
   Пока Овез Бей излагал свои обиды, возобновились церемонии торжественного вступления в должности, незавершенные вчера. Из-за страшной жары, я распорядился убрать внешнюю камышовую обшивку моего дома и поднять толстое войлочное покрытие в месте, противоположном входу, так, чтобы жилище продувалось свежим воздухом. Я, в результате, открылся взглядам прохожих, и в очень короткое время собралось много людей, как обычно происходило, стоило только мне показаться; они уселись на землю в непосредственной близости от дома, откуда-то взялись два музыканта. Были они, так сказать, твидук адамлар, по названию инструмента. Твидук представляет собой вид крупного кларнета, сделанного из бамбука, около трех футов в длину. В нем шесть отверстий сверху и седьмое для большого пальца снизу. Существуют дилли твидук и карга твидук; первый - дискантовый(328) инструмент, а второй - басовый, оба цилиндрические, без мундштука, на конце - нечто вроде латунного кольца. Дилли твидук издает звук, похожий на трель дрозда, а звук карга твидука напоминает гудение басовой трубки волынки. Музыканты уселись на кусочек войлока, появившегося, откуда ни возьмись, и произвели низкий заунывный звук, который постепенно нарастал; мастерство исполнителя на дилли заключается в том, чтобы пройти по гамме до наивысшей возможной точки, а потом в обратном порядке, в то время как исполнитель на карга аккомпанирует монотонным басом. Все быстрее перебирая пальцами, исполнители больше и больше возбуждались, приподымаясь на ногах; темп мелодии ускорялся. Они поворачивались то вправо, то влево, то спиной ко мне, но в каждой позиции склоняясь так, что концы инструментов касались ног. Это выкручивание, наклоны и гудение продолжались до тех пор, пока музыканты не измучились совершенно, и снова не уселись на свои места; но, казалось, для них дело чести, едва переведя дух, опять задуть в свои твидуки. Откровенно говоря, не было ничего похожего на мелодию, а простая смена звуков, навевающих дикую тоску, подчеркнутую монотонным аккомпанементом до необычайной остроты. Второй исполнитель ни в коем случае не менял тона своей басовой партии. В целом, исполнение нельзя назвать неприятным; по крайней мере, мне так не казалось, настолько любопытно было наблюдать первое серьезное музыкальное исполнение туркменов.
   Единственный другой инструмент, который я встречал у туркменов, текинцев или других, за исключением концертино Аман Нияза, был дутар, очень напоминавший средневековую лютню(329). Корпус его имеет полусферическую форму, а струн всего две, обычно шелковые, но порой заменяемые крепким конским волосом. Я упоминал об этом инструменте, рассказывая об отъезде из Душаха. Обычно на нем играют, аккомпанируя диким протяжным речитативам, которые в этой части мира считаются песнями.
  
   ВИЛЛА АМАН НИЯЗ ХАНА - КИДАЕВ
   Я получал много писем от русского пленного Кидаева, одни на русском языке, написанные им, другие на джагатайском, написанные для него кем-то из местных, и ни те, ни другие не мог понять, поэтому искал возможности побеседовать с ним. По той или иной причине, соглядатаи запрещали Кидаеву встречаться со мной в Каучит Хан Кала. Возможно, они боялись, что, попади он в мой дом, я бы воспользовался своим влиянием и не дал ему вернуться на попечение хозяев. Поскольку проживал он среди отамыш, племя бакши, то есть в непосредственном ведении Аман Нияз Хана, именно к этому вождю я обратился за разрешением повидать узника. Аман Нияз с готовностью согласился и назначил встречу на следующий день, предложив заодно посетить его личное поместье на юго-западной границе оазиса в клане карачмет племени сичмаз, в пятнадцати милях от Каучит Хан Кала.
   Я встал очень рано, ведь мы намечали выступить вскоре после рассвета, а час до и час после восхода солнца, - практически единственное время суток, когда можно путешествовать. Пока я стоял на пороге, встречая зарю, огромные стаи диких уток, караваек и журавлей проследовали одна за другой над головою, держа курс к далеким болотам Тедженда. То и дело ширококрылые цапли (коззон), шумно хлопая, следовали в том же направлении. Вне хижин можно было увидеть оборудованные ночлеги, поскольку в это время года туркмены, из-за нестерпимой духоты в помещениях, спали под открытым небом. Огромные овчинные шапки высовывались из-под пологов, указывая места, где ночевали люди. Вокруг располагались лежащие верблюды, которые еще не начали свой ежедневный ревущий хор. Женщины, всегда рано встающие в Мерве, выбивали ковры. Стадо овец проблеяло на пути к пастбищу. Шафрановый свет зари через огромные массы крепостных валов проглянул так отчетливо, словно здесь и был горизонт. Затем восток вспыхнул морем света, и солнце показалось над садами за стенами Каучит Хан Кала.
   Мой главный слуга был занят кормлением нескольких ручных животных, которых я держал в еве, поскольку жители Мерва, зная мой интерес к естественной истории, понанесли представителей разных биологических видов, естественно, не даром. У меня была красивая местная антилопа, джейке, джерен или агу, как ее по-разному называют на диалектах местностей; кречет (ительгуй), три молодых шакала, волчонок, две черные кошки и ежик (керпи). Необычайная увлеченность туркменов всеми видами бессловесных тварей и контраст между их нежностью к ним и частой яростью по отношению к людям замечателен; похожая картина наблюдается в том, как ухаживают за собаками в Константинополе и других турецких городах: им позволяется бродить, где заблагорассудится. Я был необычайно удивлен поведением одного из моих слуг, славного бандита, постаревшего в деле, сидящего на куче свежего клевера, который предназначался для моей антилопы, и смеющегося до колик, наблюдая шалости черного котенка, выполняющего серии круговых нелепых движений, все ускоряющихся, в тщетной надежде поймать, наконец, свой собственный хвост. Этот старик, который без всякого угрызения совести поражал женщин и детей, будучи на тропе войны, теперь так невинно готовил еду и устраивал жилье животным, которых я вверил его заботам.
   Я уже запасся водой на день, поскольку позже вода в оросителях становится слишком теплой и ее невозможно охладить в течение дня. Кувшины в Мерве огромны. Их ставят в доме против солнца и передвигают, соответственно, час за часом, весь день. Действительно, только перемещение кувшина давало возможность судить о времени дня без необходимости выходить наружу и сверяться с положением светила.
   Солнце едва поднялось над горизонтом, когда я увидел, что Аман Нияз Хан, который вместе с домочадцами спал вне дома на высокой (четыре фута над землей) грязной платформе, окруженной небольшим парапетом, поднялся и приступил к умыванию; через полчаса мы уже были готовы выступить. Старый Довлет Назар Бег и другие выдающиеся мервли, некоторые из них уже в почтенном возрасте, оседлали своих коней, чтобы сопровождать нас на значительное расстояние, тем самым, выказывая уважение к хану. В этой стране, выступая в прогулочное путешествие на двадцать миль и более, путешественник вооружается, как будто пират перед отчаянным предприятием, потому что, когда передвигаешься по мервскому оазису, никогда не знаешь, какие приключения ждут тебя в течение дня. Наш отряд в дюжину всадников, пересекающий шаткий мостик, висящий над Мургабом, можно было принять за группу калтаманов (налетчиков), вступивших в грабительскую экспедицию. Ответвления канала Алаша подходят близко к западному берегу, и в некоторых местах избыток воды перетекает из канала в Мургаб. Мы продвигались очень медленно, так как болота и траншеи, заполненные жидкой грязью, пересекали путь; следовало соблюдать осторожность. То там, то тут, встречались грубые плетеные мосты, но, как правило, они являли собой такое жалкое зрелище, что чаще мы предпочитали переходить водные препятствия вброд, нежели довериться их прочности.
   Где-то в полумиле за рекой наши старшие компаньоны повернули назад, а мы с эскортом в шесть верховых продолжили путь. Юго-восток оазиса, пожалуй, наиболее богат. Мы пересекали одно за другим хорошо ухоженные поля, где клещевина сменялась обширными виноградниками, а посадки абрикосов и персиков образовали почти нескончаемую линию по всему нашему маршруту. Также встречались крупные поля, где выращивали растения, из которых получают кунджи яг, масло, идущее как на пищевые цели, так и на освещение. Высота растения четыре-пять футов; квадратный стебель, парное расположение листьев и сросшийся венчик указывают на принадлежность к семейству губоцветных. Ботаническое название я не знаю (330).
   В любой из бесчисленных деревенек, через которые мы проезжали, есть, по меньшей мере, одна установка по производству масла из семян этого растения. Конструкция прессов своеобразна. Из крупного полена около четырех футов высотой и трех в диаметре делается нечто вроде грубой ступы, в которую вставляется пестик из прочного тяжелого дерева, по форме сильно напоминающий крупную индейскую дубинку весом примерно в два центнера(331). Последний приводится в движение по кругу, прижимаясь к сторонам ступы, брусом в шесть-семь футов в длину, в свою очередь, прикрепленным шарнирно к спине верблюда. Верблюд кружится вокруг ступы маленьким радиусом, ограниченным брусом. Грубый соломенный навес на четырех высоких шестах укрывает животное от солнечных лучей.
   В каждом селе выходили старейшины, пожимали наши правые руки, как здесь принято здороваться, а затем поглаживали свои бороды. Много раз мы получали приглашения спешиться и отведать гаттук и курдючное сало в домах кетход. Около полудня мы приблизились к сельской резиденции Аман Нияз Хана, назовем так эту виллу в отличие от его дома в Каучит Хан Кала. Около двадцати акров земли, обильно поливаемой из отводов канала Алаша, ограждено высокой глиняной стеной. Половина территории под клевером, который здесь довольно высокий, а вторая - под арпа (ячменем) и дынями; ближе к жилищу - виноградники, пространные и ухоженные абрикосовые и персиковые сады.
   Дом хана утопал в зелени; он продолговатый, из необожженного кирпича, оштукатуренный прекрасной желтой глиной, носящей на себе следы попыток декораций у входа и под окнами. Двухэтажный, с плоской крышей, длина пятьдесят футов, ширина двадцать и высота пятнадцать. Хан сказал мне, что редко останавливается здесь, предпочитая жить в еве; чаще же он использует этот дом под склад зерна и фруктов. Хотя стоял ранний июнь, виноград уже начал наливаться. Сорт - темно-красный, очень мелкий, вероятно, из-за излишней густоты посадки, ведь в большинстве случаев кисти так компактно располагались, что виноградинки приобретали по бокам шестиугольную форму от взаимного давления. Я обратил внимание хана на этот факт, и он сказал, что ни у кого не доходят руки, чтобы регулировать их рост. У растений, получающих лучший уход, как например, в имении еврея Маттхи под Каучит Хан Кала, ягоды достигают очень больших размеров, у некоторых белых сортов они удлиненно-продолговатой формы и превышают два дюйма в длину. Рядом с домом хана много сел, так же окруженных садами и виноградниками. Там живут непосредственные родственники вождя; кетхода каждого клана, - его близкий родственник. Хан не ленился показывать свои земли, которыми очень гордился. Потом мы въехали в довольно густонаселенную деревню, чуть севернее, где вождем был один из дядей хана. В ее западной части находится какая-то низкая квадратная башня с плоской крышей, на которую вела лестница снаружи здания. Нижняя, то есть внутренняя часть сооружения использовалась для хранения зерна. Однако это совсем не характерно, ведь постройки такой конструкции редко применяются в Мерве на эти цели, поскольку малы, чтобы вместить весь урожай. Обычно же применяются крытые корзины в два фута диаметром, зерно закрывается сверху соломой или сеном, а затем закупоривается глиной. Так поступают, когда зерно готовится к транспортировке. Когда же его складируют для местных нужд, используют неглубокие ямы в два-три фута диаметром и столько же в глубину, где покрывают толстым слоем соломы и землей, - самый распространенный способ хранения зерна в этих местах. Можно по рытвинам судить о бывших селениях и стоянках кочевников, порой эти ямы создают серьезные опасности для всадника, передвигающегося ночью.
   Один из родственников Аман Нияз Хана пригласил нас в просторный, богато прибранный ев, с потолка которого свисала пара надутых туник. На стене - фитильный мушкет. Такой я встретил в Мерве впервые. Он был очень грубой конструкции, и сами туркмены смотрели на него, как мы бы смотрели на древнейшее оружие, хранящееся в антикварном арсенале, поскольку все их современное оружие имеет ударные замки. Сегодня даже кремневые замки уже не применяются.
   Аман Нияз сказал, что он послал за Кидаевым, русским пленным, который появится несколько позже. Тем временем мы провели сиесту, а потом, для участия в обычном чаепитии, вошли несколько посетителей. Каждый туркмен носит в кармане маленький кисет с зеленым чаем и, случись ему гостить в доме, обитатели которого живут не так роскошно, он просит кипятку и вытаскивает горстку чая, чтобы освежиться самому и угостить хозяина. Только среди зажиточных можно увидеть сахар и даже у них это считается большой роскошью. Обычно это белый колотый сахар русского производства, но часто можно встретить и кристаллизованный сахарный леденец. Его привозят сюда из Бухары. Чайник представляет собой высокий медный кувшин, примерно фут высотой, с крышкой. Наполнив водой, ставят в костер и, когда вода закипает, бросают горсть зеленого чая. Любой туркмен берет в дорогу чайную чашку из китайского фарфора, примерно пять дюймов в диаметре и четыре в глубину, изнутри она белая, снаружи серовато-оливкового цвета. Это единственная домашняя утварь туркменов не из дерева и металла. Носят в специальном кожаном мешочке, напоминающем полусферическую кастрюльку с длинной ручкой, которая крепится к луке седла. Гости садятся в круг, хозяин, перед которым стоят две или три чашки, наполняет их и передает соседям, в зависимости от их возраста и значения. Сахар, если имеется, он обычно держит в кармане; когда же хочет особо отличить кого-нибудь из гостей, то вытаскивает кусочек и бросает через круг избраннику. Ежедневных посетителей никогда не балуют; сахар также не кладется на общедоступное место. В таком случае он не пролежал бы долго, поскольку туркмены очень любят сладкое. Я вспомнил тут, что, сразу по прибытию в Мерв, обычно ставил перед гостями большую чашу колотого сахара. Каждый, прежде чем налить чай, наполнял чашу сахаром больше чем наполовину; потом брал хорошую горсть и клал себе в карман, в целях обеспечения заправки на следующий раз, прекрасно сознавая, что без этой предусмотрительности запросто можно отстать от других. Туркмены любят пить чай настолько горячий, насколько возможно. Опустошив чашку, возвращают ее для добавки в замечательной манере. Резким движением кисти направляют с закруткой в центр ковра совершенно бесстрастно. Если путешественник прибыл издалека, или в гости зашел важный человек, ему постоянно доливают, пока он не выразит удовлетворение путем переворачивания чаши к верху дном на ковре. Туркмены практически не знают черного чая и отказываются пить его, когда предлагают, если, разумеется, он без сахара. Зеленый чай охотно пьют и без сахара. Когда чайник опустошается, хозяин вытряхивает чаинки в одну из пиал и, посыпав их сахаром, начинает есть, пока не изберет кого-то из гостей в помощники.
   После чая Аман Нияз Хан послал за одним из своих племянников, недавно вернувшимся их Бухары, чтобы тот мог продемонстрировать мне редкий вид энтозоона риште(332), который там распространен. Племяннику было лет четырнадцать. С его лодыжки сняли повязку и маленькую припарку из вареных виноградных листьев, открыв воспаленное круглое пятно примерно в дюйм. Из центра показалось желтое нитеобразное тело, накрученное на прутик. Это - риште, как его называют в Мерве и Бухаре, или червь Фараона, как его называют в Абиссинии, или гвинейский червь, как его называют англоязычные народы по берегам Персидского залива и Африки. Редко какой караван прибывает из Бухары без того, чтобы большинство членов не были поражены этим неприятным энтозооном. Аман Нияз сообщил, что любой, кто пьет стоячую воду из луж или емкостей караван-сараев, определенно заглатывает яйца риште, которые затем беспрепятственно развиваются. Обычно они появляются там, где кости близко расположены к коже, на лодыжках, коленях и локтях. Возникает и со временем лопается маленький прыщ, и черная головка с двумя мелкими клыками высовывается наружу. Взявшись за нее аккуратно, вытаскивают на полдюйма бледно-желтое тело толщиной в струну Е скрипки. Эту операцию проделывают дважды в день, вытягивая червя очень аккуратно, чтобы он не порвался. Вытащив, его накручивают на иглу дикобраза, тонкую палочку или другой подобный предмет. По мере высыхания, он теряет свой желтый цвет и становится действительно похожим на струну. Если при вытягивании риште обрывается, могут последовать серьезные осложнения. Вся конечность распухает, и проход начинает гноиться. Через семь дней сильных болей остатки инородного тела выходят и рана заживает. Если же организм больного недостаточно крепок, существует большая опасность остаться без конечности, что в этих краях почти равносильно потере жизни. Аман Нияз поведал мне другой метод вытягивания риште, без утомительного процесса накручивания день ото дня на полдюйма за раз, что, случается, занимает месяц или шесть недель. Червь иногда достигает длины в ярд. Искусно массируя пальцами вокруг устья, откуда показывается тело энтозоона, можно добиться постепенного выдавливания и в несколько часов полностью изъять его. Есть люди, которые специально занимаются этим и, как сказал Аман Нияз, обычно используют пару мелких серебряных монет. Сам хан, по его словам, вытащил за последний год из своего тела, ни много, ни мало, сорок червей. Часто у него не хватало терпения даже на вышеописанную затяжную операцию, и он обрывал голову паразита, вызывая тем самым начало процесса нагноения. Любопытно, что риште, широко распространенный в южной Бухаре, не обитает в мервском оазисе, - обстоятельство, которому я был весьма рад. Это объясняется, вероятно, тем, что Мерв обильно снабжен речной водой; и жители Бухары, использующие проточную воду или воду колодцев, или же кипятящие воду перед употреблением, никогда не поражаются энтозооном. Впоследствии я наблюдал несколько случаев поражений риште среди торговцев, прибывших в Мерв из Бухары. Я вспомнил описание этого червя у Брюса(333) в его "Путешествиях в поисках истока Нила", изложенный там метод избавления от червя, применяемый в Абиссинии, совершенно такой же, как в Бухаре, да и, насколько я знаю, в других странах его обитания.
   Часа за два до заката я остался в еве один. Аман Нияз Хан и наш хозяин отправились осматривать виноградники неподалеку. Я занимался своими заметками о событиях дня, когда открылась дверь и вошли несколько туркменов. Они были при саблях и обуты по-походному. Среди них выделялся человек, одетый в обычный туркменский костюм, но без сабли и сапог. Это - русский пленный Кидаев. Если бы я не знал заранее, никогда бы не поверил, что передо мной не туркмен. Двадцатипятилетний человек выглядел куда старше сорока. Казалось, у него только кожа да кости, бледно-свинцовое лицо страшно осунулось. Он был похож на ходячий труп; грустные тусклые глаза смотрели в одну точку и ничего не выражали. Я помог ему сесть. Он обратился ко мне по-русски, который, к сожалению, я почти не знал. Я, в свою очередь, обратился к нему на джагатайско-татарском, на котором он довольно сносно изъяснялся. Он выразил глубокую благодарность за деньги и за то, что, после моего прибытия в Мерв, с ним стали лучше обращаться, сняли кандалы с ног. Я спросил его об отношении со стороны туркменов с момента пленения, но не смог вытянуть толком никакой информации на этот счет, поскольку надзиратели сидели рядом и он не осмелился отвечать. Было ясно, однако, по истощенному телу и выражению лица, что он перенес тяжелые мучения. Следы страданий еще более подчеркивались употреблением опиума, так как его, время от времени, из жалости снабжали зельем, чтобы дать немного забыться. Мало-помалу, он втянулся в это пагубное дело, пока не стал законченным потребителем опиума.
   Он сказал, что седьмой год в Мерве; многократно посылал письма в Россию, умоляя друзей и общественность выкупить его, но все тщетно, ведь запрашиваемая туркменами сумма слишком велика, как я понял, около двух тысяч фунтов. Это, в значительной степени, его собственная вина; он выдал себя при пленении за старшего офицера, несмотря на юность, и туркмены поверили. И потом, он сказал, что его отец генерал и губернатор. Соответственно, и сумма выкупа стала непомерной. Он подвергался всевозможным мукам.
   Кидаев умолял сделать все от меня зависящее для его освобождения, и я обещал. Я поинтересовался, христианин он или магометанин. Он ответил, что не изменял своей религии, хотя очень настойчивые предложения такого рода делались неоднократно. Если бы согласился принять посвящение в магометанскую религию и выйти из христианства, его судьба могла стать значительно легче, ведь, за исключением запрета покидать территорию Мерва, он стал бы таким же свободным жителем, как и любой мервли. Очень почтительно отзывался о Каучит Хане, отметив, что многим обязан правителю за его щедроты в форме еды и одежды, смерть старого вождя была для него большой потерей. После довольно продолжительной беседы, Кидаев отбыл в сопровождении двух стражей, не спускавших с него глаз ни днем, ни ночью, в течение всего периода пребывания в Мерве.
   Я начал переговоры по вопросу его освобождения с оставшимися. Я сказал, что охотно заплачу тысячу кран (сорок фунтов), если его немедленно освободят. Это предложение было отвергнуто самым презрительным образом, как совершенно не согласующееся с высоким рангом пленника. Кроме того, они отметили, что цена потребленной им пищи за время пребывания в Мерве превышает уже предложенную сумму. Я начал дискутировать по этому поводу. Я сказал решительно, что Кидаев не имел высокого офицерского звания, да и вообще не был офицером, а был простым рядовым артиллеристом; что я поражен недальновидностью жителей Мерва, так легко веривших любому утверждению относительно званий. "Он провел здесь последние семь лет. В плен попал семнадцатилетним парнишкой; как может столь юный человек быть старшим офицером русской армии?" - сказал я. Кажется, это несколько пошатнуло их упрямство, но один быстро ответил, что если сам Кидаев и не имел высокого звания, то его отец имел. Я отрицал, подчеркнув неправдоподобность того, что сын генерала и губернатора мог быть рядовым солдатом русской армии, или уже после пленения так долго томиться в Мерве. Я приводил аргумент за аргументом подобного рода, и, в конце концов, преуспел: уверенность туркменов в размере выкупа пошатнулась. Я очень опасался, что этим не оказываю бедному Кидаеву полезной услуги, судя по нарастающему раздражению на лицах его смотрителей, которые негодовали и злились от понимания, что долго питали бесплодные надежды и перерасходовали средства на его семилетнее содержание, чтобы убедиться в итоге, что он - мелкая сошка. "Во всяком случае, - сказал один из них, - мы можем держать его в качестве заложника, чтобы убить в случае русского наступления." На это я ответил, что не стоит быть настолько близоруким и не отдавать себе отчета, что такая угроза не будет иметь никакого влияния на вопрос о русском наступлении, коль скоро решение о таковом будет принято. "Вы видели, - сказал я, - штурм Геок Тепе. Как много людей было принесено в жертву, сколько средств израсходовано с целью обеспечения его захвата. Как теперь вы можете надеяться на то, что смерть одного простого артиллериста может помешать российскому продвижению в Мерв, если они захотят; а вместо получения выкупа или компенсации, вам самим придется платить за страдания, которым вы его подвергли."
   Рад отметить, что все-таки мои доводы восторжествовали. Переговоры того дня с Кидаевым и его охранниками, подкрепленные моим обращением к мервскому меджлису, в конечном счете, обеспечили его освобождение.
   К вечеру пленника привели снова и пригласили за наш с Аман Ниязом ужин. У туркменов принято удаляться на покой сразу после ужина. День был необычайно знойным, и наши постельные коврики и одеяла вынесли на террасу близлежащей квадратной башни. Вечерний бриз очень приятен. Удивительно, насколько изменилась температура воздуха всего в нескольких футах от раскаленной земли. Аман Нияз прихватил две большие бутылки арака, напитка, без которого он редко отходил на большое расстояние от дома. Им он поделился со мной и полудюжиной туркменов, поднявшихся с нами. Получил свою порцию и Кидаев. Наверное, впервые за много лет он попробовал этот напиток. Насколько я мог видеть, во всяком случае, в моем присутствии, не было разницы в отношении Аман Нияза к своим компаньонам-туркменам и Кидаеву; но это, подозреваю, только при мне.
   Наступил красный закат, высветив долину удивительными оттенками, свойственными вечерним часам на Востоке. Из светящейся дымки показалась цепочка верблюдов, вьющаяся лениво по долине, часть какого-то каравана из Персии, медленно державшего путь в сторону Бухары. Пустынность дикой широкой непроторенной долины только подчеркивалась этими пылинками жизни на ее поверхности. Как часто и долго на протяжении томительных лет всматривался, должно быть, Кидаев на запад, провожая взглядом верблюдов, уходящих в сторону заката! Какое дразнящее и мучительное зрелище являли собой люди, идущие в страну свободы и обратно, в то время как он все оставался в безнадежном плену! Это была, пожалуй, моральная пытка, гораздо более тяжелая, чем любые физические страдания, которые могли причинить его мучители.
   Рано утром Кидаева сопроводили в обычное место обитания, в село неподалеку от нас. Больше я его никогда не видел, хотя часто получал письма. Вскоре он послал мне в подарок ручного сокола в ответ на те скромные суммы, которые я презентовал. Еще день мы оставались с Аман Ниязом в селе, а затем отправились назад в Каучит Хан Кала.
   Перед выездом несколько туркменов обратились ко мне за медицинским советом и помощью, как обычно случалось, когда я появлялся в отдаленных селах. Один привел сына, чья рука была сильно воспалена. Я прописал припарку из хлеба с молоком и подробно объяснил, как ее сделать. Человек выслушал меня внимательно и, отблагодарив, удалился. Не пройдя и полумили, он вернулся и сказал, что я забыл уточнить, какого цвета должна быть корова. У него, сказал он, есть коричневая и черная. Подошла также женщина, чья дочь страдала лихорадкой, протянула мне горсть верблюжьего волоса и попросила сделать из него амулет для лечения. Поскольку я не имел ни малейшего представления о том, каким должен быть амулет, я обратился к Аман Нияз Хану, который тут же пустился в разъяснения. С помощью веретена верблюжий волос был спряден в прочную нить, при этом хан все время бубнил какие-то стихи из Корана или заклинания. Когда нить была готова, длина ее оказалась чрезмерной, и хан, сложив ее в три раза, скрутил опять. Потом завязал семь узлов. Прежде чем затянуть каждый узел, он дул на него. Связанный в форме браслета шнурок больной следовало носить на запястье. Каждый день один из узлов требовалось развязывать и подуть и, когда узлы закончатся, свернуть нитку в шарик и бросить в реку, избавляясь таким путем, как предполагалось, от болезни. У меня было при себе немного хинина, который я неосмотрительно дал ей, в результате чего меня чуть не разорвала на куски толпа взволнованных матерей, желавших получить сколько-нибудь зелья для своих детей, больных лихорадкой.
   ПОСЕЩЕНИЕ БАЗАРА
   Базар в Каучит Хан Кала собирается по воскресеньям и четвергам. Дважды в неделю происходит большое скопление обитателей оазиса; обычно от восьми до десяти тысяч человек. Приставания назойливых любопытных посетителей четырехкратно возрастали, и спозаранку мой ев наполнялся непрошеными гостями, которые интересовались общим ходом дел, полагая, что я, непременно, знаю все новости. День, следующий за тем, когда я вернулся с Аман Ниязом из его поместья, был базарным, и, надеясь опередить моих беспокойных визитеров, я поднялся чуть свет и отправился к южным воротам крепости. Взобравшись по крутому склону вала, расположился наверху, чтобы встретить приход зари в долину и понаблюдать за прибытием торговцев и покупателей на базар. Около часу я находился в нерушимом покое. Благодаря тому, что я был в туркменском халате, никто из пересекавших пустыню не обращал на меня внимания. Очень скоро, однако, начали прибывать смены рабочих-строителей. Меня тут же заметили и, как обычно, плотная толпа образовалась вокруг, атакуя бессмысленными вопросами. Солнце уже поднялось над горизонтом, но скопление посетителей на рынке еще не было большим; к семи часам народу прибавилось.
   Я имел возможность видеть, как произошел несчастный случай с печальным концом. Высокий шаткий мост через Мургаб, о котором я уже упоминал, из-за частых хождений мервли с вьючными животными, пришел в аварийное состояние. Пользоваться им стало небезопасно. Туркмен с лошадью, груженной различными товарами на базар, видя ветхое состояние моста, предпочел перейти Мургаб вброд, во избежание риска для себя и животного на раскачивающемся каркасе. Вода в реке в это время стояла довольно высоко и, хотя были подходящие места, человек выбрал опасный участок, где на дне оказалась яма. Пройдя полпути, лошадь потеряла опору и вместе с грузом и седоком исчезла из виду. Течение было необычайно сильным, и они появились вновь в двадцати-тридцати ярдах дальше. Бедолага, ухватившись за уздечку, судорожно пытался удержать голову животного, как впрочем, и свою, над водой. Один раз он пропал так надолго, что я решил, что больше их уже не увижу. В конце концов, около пятидесяти зевак скинули свои скудные одеяния и бросились в воду. Им удалось вызволить тонущего, который отделался легким испугом; лошадь же, отягощенная грузом, осталась на дне. Ныряльщики тут же принялись за дело, но не нашли ее. Затем около двадцати человек образовали цепь и стали прочесывать реку против течения. Через короткие промежутки пловцы погружались так, чтобы ноги касались дна, в надежде наткнуться на утонувшую лошадь, которую, в конце концов, и обнаружили. Кто-то, ныряя, нащупал уздечку и, взявшись за нее вместе, животное вытянули на берег.
   В разгаре торговли я спустился, чтобы изучить настоящий туркменский рынок. Сама базарная площадь находится в двухстах ярдах от ворот Кала, между фортом и Мургабом, который поворачивает здесь южнее, огибая нынешний Мерв. Две параллельные глиняные стены, каждая сто ярдов длиной, на расстоянии около шестидесяти ярдов друг от друга. От этих стен отходят короткие перегородки из того же материала под прямым углом к внутренней части базара, образуя ниши, где расположились местные торговцы. Сверху каждая секция укрыта от солнца своего рода грубой крышей из камышовых матов или войлока. Продавцы, окруженные товарами, сидели на корточках внутри этих лавок. Те, у кого не было постоянных мест, устроились в центре на самом солнцепеке, а некоторые, - под прикрытием чудных квадратных хлопковых зонтов, какие всегда можно увидеть на рынках юга Испании.
   Люди, заполнившие базар, числом от шести до восьми тысяч, в большинстве мервли, хотя есть несколько хивинцев, бухарцев, и два-три купца из Мешеда. Последних действительно очень мало, поскольку персы с опаской относятся к туркменам, и те торговцы, которые представляют их, - обычно живущие в Персии туркмены, или люди иных национальностей из туркменских областей, например, Дергеза. Никакой налог за торговые места с купцов-завсегдатаев базара не взимается, только с евреев - по полкрана (пять пенсов). Торговцы собирают средства вскладчину на ремонт дорог и грубых мостов, перекинутых через каналы. То, что такой ремонт порой необходим, видно из вышеприведенной истории с утонувшей лошадью.
   Местные поставляют на базар зерно, масло разных видов, фрукты, свежие продукты и домашние изделия; лошадей, ослов и верблюдов. Зерно, в основном, трех видов: каурга (слегка остистая пшеница), арпа (обычный ячмень), джовяне (зерно, похожее на просо). Джовяне белое, по форме круглое. Растение очень похоже на кукурузу с той разницей, что зерно получают из тучных метелок на верхушках стеблей.
   Я не видел, чтобы кукурузу выращивали в Мерве или же продавали зерно ее на базаре. Каурга используется для приготовления лучших сортов хлеба и обычно смешивается с арпой. Джовяне выращивают на корм лошадям, а бедняки делают из него хлеб. Есть также другое зерно, называемое шали, вид овса. Растение низкое, цвет коричневый. Иногда из Мешеда или Бухары привозят рис; в Мерве, из-за недостатка воды, его посевы незначительны.
   Можно встретить два типа масла; один используется как для питания, так и для освещения, а второй только для освещения. Зейтун яг (оливковое высококачественное масло, привозят из Бухары и Хивы), очень чистое и свежее, и такое густое, что напоминает сироп. Еще есть кунджи. Я уже упоминал растение, из которого делают это масло, обычно используемое для приготовления рисового и ячменного пилава. Применяют и в лампах. Три других вида, - индов, зигур и аджи, - идут только на освещение. Растения, из которых делают последние два, я не встречал. Что касается индов яг, я полагаю, это не что иное, как сурепное масло из семян крестоцветных.
   Почти круглый год базар полон экзотических фруктов. Мерв с незапамятных времен славится ими. Дыни, время от времени, экспортируются в Персию, где знатные граждане дарят их друг другу. Они гораздо лучше тех, которые выращивают в приграничных районах Персии.
   Фрукты Мерва: 1). Кеду, или грушевидная тыква, порой достигает огромных размеров, - до четырех галлонов. Такие часто используют как кувшины. Мелкие сорта идут на пороховницы и бутылочки для хранения нюхательного табака (преусске) и специального порошка оливкового цвета, называемого гуги насс, который, я уже отмечал, туркмены закидывают под язык как европейцы жевательный табак. Привычка очень распространена среди туркменов-текинцев и приводит к ухудшению их и без того нечеткого произношения. Кеду средних размеров, только зрелые, режут на ломтики и варят в пилаве, отчего он становится вкуснее. Среднего размера тыквы длиной в фут используют как корпус кальюна. 2). Дыня и арбуз (каун и карпыс). Каун в зрелом виде имеет яркий желто-золотой цвет, в длину обычно четырнадцать-пятнадцать дюймов. Фрукт очень сладкий, в самый жаркий сезон его мякоть остается прохладной. Любопытно, что туркмены перед употреблением часто обдают дыню кипятком, при этом считается, что мякоть становится еще прохладнее. В Мерве дынь очень много. Те, что не съедают, очищают от кожуры, разрезают на дольки и сушат на солнце; полученный продукт называется как. По вкусу очень напоминает сушеный инжир, но определенно более ароматный. Ломтики кака заплетают в ленты длиной в несколько футов, которые складывают друг на друга, как грубые связки табака. Это одна из статей экспорта из Мерва в Персию. Карпыс, внутренность которого розового цвета, а семена черные, на такого рода изделия не используется, а потребляется только в свежем виде. 3). Виноград (узюм) двух видов, красный и желтый. Красные ягоды мелкие и не столь многочисленные, желтые - мускат, очень крупные. Ягода порой достигает полтора дюйма в длину. Из винограда тоже готовят сушеный продукт, а местные евреи-торговцы гонят крепкий спиртной напиток арак. 4). Вкусен плод персика (шепталы). Один сорт, кожура которого имеет темно-малиновый цвет, называется шаник, меньше обычного, и является, без сомнения, наиболее экзотическим видом персика из тех, что я когда-либо пробовал. 5). Абрикос (эррик). 6). Ююба (игде), фрукт, очень распространенный в Мерве. По внешнему виду напоминает маленький финик. Такая же косточка. Мякоть, однако, сухая и мучнистая, немного сладкая, вызывает сильную жажду. Наверное, малопригоден в восточном климате. Другие фрукты, которые я встречал в Мерве, это грецкий орех (хоз), привозимый, как правило, из Персии, и яблоки (элма), довольно мелкие и деревянистые; для них здесь, видимо, очень жарко.
   На базаре всегда много провизии. В основном, представлены следующие товары.
   Сыр (пенир), - белый, слегка соленый. Он бывает и в твердом виде, в этом случае называется сисмах, или мастичиких. Используется всадниками в долгих экспедициях. Продается маленькими шариками сероватого цвета, около двух дюймов в диаметре, они очень твердые.
   Йагурт, или гаттук. Это кипяченое молоко, впоследствии свернувшееся.
   Большие лепешки хлеба, два фута в диаметре, из арпа и джовяне.
   Главные виды сырого мяса: козье (гетчи); баранина (коюн); очень редко говядина (гау) и верблюжатина (деве). Продавцы сырого мяса обычно занимают места между линиями крытых секций вместе с небольшими отарами овец или коз, и, по указанию покупателей, выбирают и забивают животное тут же, ведь жаркая погода летом делает рискованным предварительный забой из-за возможной порчи товара.
   Иногда встречается мясо дикого осла (колон) и антилопы (джерен); всегда можно найти пару дюжин фазанов (карагул), куропаток (кеклик), иногда зайцев или кроликов (таучан и алака). Обычные куры (таук) тоже продаются, а яйца (емулта) можно купить по четыре за пенни.
   Купцы из Бухары обычно привозят различные ткани, грубый шелк, хлопок и верблюжью шерсть. У них можно купить тумбаки для водных трубок, зеленый чай и сахар, - как обычный белый комовой, так и кристаллизованный из сиропа, оба русского производства.
   Торговцы из Мешеда занимаются, в основном, тонкими тканями, русским набивным коленкором, китайскими чашками, чайниками и стеклянными бокалами. К чашкам для чая, изготовленным в Китае, туркмены, кажется, особенно неравнодушны. Такая чашка размером в пять дюймов по наибольшему диаметру, стоит целых четыре франка. Мервские торговцы, кроме провизии, продают деревянные ложки и блюда, одежду, овчинные шапки и пальто, ножи, иногда оружие. В то время, о котором я пишу, русские винтовки, как короткие, так и длинные, выставлялись на продажу каждый базарный день по цене четыре фунта стерлингов за штуку. Много душистой кожи так называемого русского типа, окрашенной с одной стороны в красный цвет.
   Несколько евреев владеют базарными секциями и продают всевозможные товары. Действительно, только у них можно приобрести различные лекарства. Сабур(334), хинин, ревень(335) и английская соль, - основные их виды. Торговцы шляпами и кинжалами держатся отдельно на восточном конце базара. У шляпников - вертикальные столбики, торчащие из земли, на верхушку каждого посажен огромный гренадерский кивер из черной овчины, какие носят туркмены; а купцы-кинжальщики расположили свои блестящие товары в ряды на земле неподалеку.
   Иногда, очень редко, на продажу выставляется сушеная рыба. Ее привозят из Бухары и Хивы, а ловят, я полагаю, в Оксусе. Рыба не потрошенная, напоминает щуку средних размеров. Сушат ее прямо на солнце. Хотя в Мургабе много разной рыбы, туркмены никогда ее не употребляют; считается, что она вызывает лихорадку.
   Используются, в основном, персидские и бухарские деньги, но иногда можно встретить русский империал, который здесь ценят в двадцать один кран. Персидские деньги, - томаны, или десятикрановые монеты, - туркменами называются баджоцци, термин, который, вероятно, вошел в обиход с дней древних генуэзских и венецианских купцов; кран (серебро), равный в цене одному франку; паннабат, или полкрана. Бухарские монеты, - золотые, стоимостью в двадцать два крана, и тенга, равная двум третям крана. Медные монеты, или кара пул (черные деньги), в качестве обменной валюты не принимаются. Очень мало золота обращается в Мерве, цена его колеблется в зависимости от спроса. Широко распространены фальшивые серебряные монеты, а также в ходу нечеканные брусочки серебра; только последние являются местными мервскими деньгами, насколько я знаю. И те и другие вызывают бесконечные споры и перебранки в процессе купли-продажи.
   На открытом пространстве в западной части базара продаются лошади, ослы и верблюды. В каждый очередной базарный день ханы отамыш и токтамыш устраивают нечто вроде слушаний, где решаются споры и рассматриваются претензии их почтенных сограждан. В этот день председательствовал Баба Хан. Суд заседал на земляном кургане длиной около сорока футов и высотой пятнадцать. Раньше здесь было укрепление, возведенное туркменами для защиты брода Мургаба в той войне, когда наголову разбили персов. Хан восседал на ковре, постеленном на вершине, в окружении некоторых кетход, помогал ему кади, - ученый старик, знающий законы, по имени Мулла Сафа(XV), который решал все вопросы, требующие специальных знаний. Когда я приблизился, Баба Хан встал, как и кетходы, мне освободили место рядом с ханом на ковре.
   Толпы людей усыпали подножие и склоны холма, кто в качестве зрителей, а кто в качестве участников процесса, а также значительное количество обвиняемых под охраной яссаулов. Я уже говорил, что здоровых молодых людей обязали четыре дня в месяц отработать на укреплениях, или внести две краны за каждый пропущенный день. Штрафников, как не отработавших, так и неплательщиков, которых было бесчисленное множество, одного за другим подводили к хану на суд. Если тут же не оплачивали штрафы, с них снимали верхнюю одежду, а локти крепко связывали за спиной кушаками. Потом обнажали голову и выставляли на солнце на два или три часа. Содержались под арестом и личности, промышлявшие воровством на базаре. Их наказывали, привязывая руки за спиной к деревянному столбу, вкопанному в землю; с них снимали шапки и заставляли стоять так до вечера. Закоренелые нарушители приговаривались к подобному позорному столбу на несколько дней подряд. Иногда требовалось, или этого добивались обвиняемые, вызвать свидетелей. Их доставляли несколько яссаулов, вооруженных крепкими палками. Один из последних проявил нерасторопность в исполнении приказа, тогда хан выхватил большую палку из рук первого попавшегося помощника и начал колотить непокорного по спине, пока орудие наказания не разлетелось на кусочки. Никогда не видел ни малейшей попытки противиться решению, либо даже просто грубому капризу хана.
   Я сказал Баба, что хотел бы осмотреть базар. Он тут же призвал несколько яссаулов, вооруженных палками, и поручил им сопровождать меня и пролагать путь через густую толпу, забившую пространство между ларьками, а также обезопасить от оскорблений или приставаний. Необычное зрелище более чем хорошо одетого человека в сопровождении эскорта яссаулов, дефилирующего по базару, тут же привлекло внимание. Вскоре меня узнали и окружили, плотная взволнованная толпа жадно ловила каждое слово, слетающее с моих губ. Около нескольких ларьков я останавливался и делал пустяковые покупки, одновременно выясняя текущие цены. За исключением мяса, фруктов и зерна, все ужасно дорого. Грубый чай стоил от шести до восьми шиллингов за фунт; сахар, как обычный белый колотый, так и кристаллизованный, называемый здесь канд, больше шиллинга и восьми пенсов за то же количество.
   Меня очень удивил инцидент, произошедший во время моего променада. Когда, пройдя весь базар в длину, я повернул обратно, купец-еврей выступил навстречу и, низко поклонившись, одарил меня мешочком серебряных монет, что-то около пятнадцати кран. Несколько ошеломленный, я спросил, в чем смысл происходящего. Он ответил, что это дар от евреев-торговцев, знак уважения. Таков общепринятый восточный обычай; высокопоставленному лицу дают подарки, чтобы снискать расположение и заручиться поддержкой в трудную минуту. Назад он бы не взял, поэтому я вручил деньги яссаулам, сопровождавшим меня, за их услуги.
   Западный конец базара занят торговлей лошадьми, ослами и верблюдами. Попадаются очень недурные лошади, от тридцати до шестидесяти фунтов; но, как правило, животных в такую цену на базар не приводят, - мало кто из завсегдатаев хотел бы или мог выложить столь круглую сумму. Цена хорошей туркменской лошади обычно баснословна; запрашивается она не столько за красоту или физические достоинства, сколько за какой-нибудь удивительный подвиг в быстроте или выносливости, реальный или приписываемый коню продавцом. Поскольку, однако, туркмены слишком хорошо знают способности друг друга к приукрашиванию, то простым утверждениям на этот счет не придается серьезного значения, а настоящих лучших скакунов владельцы держат у себя, или покупают те, кто имел возможность удостовериться в их доблести. Очень много разговоров бытует о туркменских лошадях, и мне приходилось верить людям, делавшим свои выводы на основании простых слухов, никогда не бывшим очевидцами тех чудесных свойств, о которых они с легкостью заявляли. Во время моего пребывания в Мерве, и куда больше среди йомудов, я имел много возможностей наблюдать достоинства туркменских лошадей и слушать похвалы в их адрес от горячих приверженцев этой породы, то бишь от самих туркменов. Все же я никогда не был свидетелем и даже не слышал о тех подвигах, которые упоминают европейские путешественники. Я снова и снова наводил справки о качествах центрально-азиатских коней. Первоклассная туркменская лошадь, после месяца специальной тренировки, при обильном особом питании, проходит от шестидесяти до семидесяти миль в день и держит темп, видимо, неограниченный срок. Эта выносливость, пожалуй, единственное преимущество, которое не преувеличено. На простой гонке на милю или две они не могут противостоять лучшим европейским лошадям. Как правило, туркменская лошадь имеет очень длинные, чрезвычайно изящные конечности. Грудь узкая, вытянутая, как и лопатки. Голова обычно миловидная, но довольно велика; а шея, далекая от гордого изгиба арабской лошади, слегка горбатая. В месте соединения с головой шея узкая, как бы сдавленная. Во всем остальном это очень элегантное животное. При скрещивании с арабской породой туркменские лошади становятся действительно красивыми.
   В каждый конкретный день на продажу не выставляется больше полудюжины лошадей; но бесчисленные завсегдатаи базара, а почти все они верхом, не прочь расстаться с лошадьми за сходную цену. Ослы обычно представлены в большом количестве; и, насколько я в этом разбираюсь, они, ни в коей мере, ни крупнее, ни сильнее, чем самый захудалый представитель их вида в Европе. Правда, что на крупных белых ослах ездят в Персии знатные персоны, особенно муллы, и что цены на них выше, чем на лошадей, но в Мерве я таких никогда не видел.
   Базарный день - прекрасная пора для сплетен и обмена новостями. Обычно именно в этот день созывают меджлис. Действительно, на базарной площади куда больше сплетен, чем коммерции, и каждый, кажется, больше занят делами другого, чем своими собственными. Я увидел группу в десять мужчин, тесно сгрудившихся вокруг восемнадцати яиц, как будто собрались не продавать или покупать их, а высиживать; они горячо обсуждали проблемы высокой политики. Купцы продавали соль и мясо, вместо гирь используя шрапнели (336) и неразорвавшиеся ядра, оставшиеся от персов двадцать два года назад. Специальных гирь не было. Продавая чай или сахар, торговец клал на весы свой кинжал, а порой туфли, и было много споров из-за той или иной меры.
   Приближался полдень, и жара становилась невыносимой, когда я покидал базар. Городской глашатай, взобравшийся на обломок глиняной стены, возвещал об исчезновении ребенка, вставляя в описание его одежды и внешности информацию о том, что в таком-то павильоне можно приобрести баранину по сниженной цене. Несколько человек разгуливали по базару и выкрикивали названия изделий, которые они хотели бы купить. На европейском рынке скорее можно услышать, как торговец хвалит свой товар, но иначе в Мерве. Человек идет вдоль ряда торговых мест, выкрикивая: "Мне надо шесть яиц!", или "Мне нужны две куриные тушки!". Если продавец достаточно свободен от обычной задумчивости, или от перебранки с соседями, может, ответит, но ни один делец даже не потрудится выставить свой товар en evidence(337).
   Верблюды тяжело хрипели, а лошади стояли вокруг в понуром молчании на солнцепеке. Завсегдатаи базара начали расходиться по своим домам или к знакомым, чтобы предаться обычной сиесте, и я направился к своему редуту. На подступах к базару я миновал огромные кучи искривленных стеблей тамариска (оджара), доставляемого на продажу как топливо с расстояния около двадцати-тридцати миль западнее. Был здесь также и древесный уголь в грубых мешках, зажиточные туркмены используют его при разжигании кальяна, в отличие от скромных жителей Мерва, которые для этой цели применяют сушеные шарики лошадиного помета.
   Подходя к дому, я встретил Мулла Сафа, жаждущего поделиться какой-то сложной проблемой, возникшей на базаре, которую не мог решить без должной консультации со специалистами. Ему было за восемьдесят, глух как столб, говорил, шепелявя, так что, хотя и кричал целый час, прилагая неимоверные усилия довести меня до сути вопроса, я смог уяснить в итоге только то, что два погонщика верблюдов перессорились из-за уплаты пары кран. Наслушавшись его до одурения, я был вынужден, в отчаянии, отказаться решить задачу.
   В тот же вечер Баба Хан нанес мне визит и сообщил, что Багур Хан, персидский посол, который так долго задерживался в приграничном сичмазском селе, вызван в Каучит Хан Кала, и вместе со свитой расположился в лагере поблизости. Главный смысл его миссии состоял в том, чтобы добиться зависимости Мерва от Персии под предлогом защиты от русского вторжения. Он обещал, что будет выплачена субсидия яссаулам, но потребовал, чтобы двенадцать важных кетход, вместе с семьями, поселились в Мешеде в залог исполнения условий предстоящего договора. Баба Хан был сильно против этого, а Аман Нияз Хан - еще больше. Я высказал свою точку зрения, сказав, что, по-моему, они совершенно правы, отвергая выдвинутые условия; что я вполне согласен с мнениями, выраженными ими ранее, а именно, что Персия как не способна, так и не желает защищать их, а заложники, возможно, на самом деле запрашиваются в Мешед для того, чтобы своими жизнями и свободой отвечать за текинские набеги на приграничные районы, независимо, совершаются ли они по официальным указаниям ханов, или же в частном порядке. Окончательно вопрос предполагалось решить на ближайшем открытом меджлисе. Баба Хан также поведал, что полный сбор всадников на исполнительные цели и яссаульскую службу в Каучит Хан Кала еще не произошел, и что необходимо на следующее утро направить сильный конный отряд в село векильцев на востоке, где собирался местный базар, чтобы наказать тридцать семей, которые отказались явиться в столицу вместе с домами, несмотря на приказ. Предполагалось, что конница неожиданно нагрянет на несчастных провинившихся с длинными палками, задаст им хорошую трепку и затем пригонит, как пленных, в центр. Существует несколько штрафов, взимаемых с яссаулов, пренебрегающих своими обязанностями. Один штраф в пятнадцать кран полагается за неявку по вызову яссаул-баши в любой час ночи и дня; еще штраф, в семь кран с каждого, налагается на тех, у кого при общей проверке, которая происходит раз в неделю, лошадь не готова к немедленным действиям, или же ее вовсе нет(338).
   Примерно в то время меня сильно тревожил, буквально прицепился, странный тип. Это был слабоумный, человек около тридцати лет, которому мервли дали кличку "диван", что буквально означает "одержимый", называют так и тихих помешанных. Слово "дели", синоним, имеет более неодобрительный оттенок, указывая на буйного или злого сумасшедшего. Любимым занятием вышеназванного дивана было то, что он выдавал себя за муллу и призывал верующих к молитвам каждые пять минут в течение суток. В интервалах между призывами он занимался глубочайшими поклонами и произносил громким голосом молитвы, соответствующие его особому состоянию ума. Собирал вокруг себя несколько местных бездельников и, усевшись на парапете моего редута, пускался в рассуждения по различным вопросам, включая религию и поэзию, неизменно заканчивая некоторыми своими нелепыми ужимками. Совершенно не обижаясь на передразнивание религиозных церемоний, аудитория казалась восхищенной этими выходками, и я видел даже старого азаучи, как туркмены называют главного муэззима, смеющегося до слез над причудами его безумного пародиста. Он редко удалялся из окрестностей редута, и во все часы ночи и утра меня будил его продолжительный крик, звучавший тоскливо в пустыне, наподобие крика птицы кампанеро в некоторых мексиканских лесах. Часто также он устраивал свою ставку прямо в еве, находился целый день рядом и наблюдал с напряженной серьезностью, как я писал заметки или письма. Порою цитировал длинные пассажи из Хафиза, чья душа, как он воображал, вселилась в него. Незадолго до того, как я покинул Мерв, он внезапно исчез, и больше я его не видел. Наверное, отправился в паломничество к неким святыням в Бухару или куда-нибудь еще.
  
  
   КУЛИНАРИЯ И ЗАНЯТИЯ МЕРВЛИ
   За исключением некоторых зажиточных слоев, туркмены живут бедно. Питание очень скромное; даже среди наиболее богатых мало кто роскошествует в еде. Опиум, тумбаки, чай, водка, иногда немного хашиша (Cannabis Indica)(339), нюхательный табак и гуги насс, - вот все излишества туркменов. За исключением водной трубки и гуги насса, в огромном большинстве случаев они не применяются ежедневно.
   Утренняя еда обычно состоит из свежевыпеченной лепешки хлеба с не крепким зеленым чаем, а порой и без оного. Женщины, которые встают задолго до рассвета, мелют зерно в горизонтальных каменных мельницах, и, сразу после этого, пекут лепешки в круглых глиняных печах, расположенных в нескольких ярдах от каждого ева. Ранним утром можно увидеть села, озаренные красным свечением, когда грубые очаги разогреваются ветками ежевики и особой сухой травой. Это неизменная практика туркменов, и богатых и бедных. В середине дня - следующий прием пищи, состоящий обычно из хлеба и гаттука, иногда со свежим или соленым сыром. В сильную жару многие обедают хлебом с дынями, виноградом, другими фруктами. Не принято, кроме случаев приема гостей или праздников, есть мясо в разгаре дня.
   Главный прием пищи - после заката. Именно в это время можно узнать туркменскую кулинарию во всем ее великолепии. В ханском доме, по крайней мере, четыре дня в неделю, piece de resistance состоит из хлеба в бараньем бульоне. Ежедневно в каждой деревне забивается немалое количество овец, в основном, подрядчиками, зарабатывающими на этом небольшие суммы; или, если в доме гость, которого необходимо угостить мясом, сам хозяин забивает овцу, откладывает часть на свои нужды, и отправляет глашатая по селу с сообщением, что он готов сбыть излишки по обычной цене.
   В Мерве овца обычно стоит семь-двенадцать шиллингов. Животные курдючной породы, то есть весь жир сконцентрирован в хвосте, весом, в среднем, не менее двенадцати фунтов; он и является самой ценной частью туши. Когда забивают овцу, в первую очередь используют курдюк. С него снимают кожу и рубят на куски, которые укладывают в большой полусферический железный котел, примерно два фута в диаметре. Здесь жир растапливается до консистенции масла и прокаливается, в него закидывают кусочки мелко нарезанного мяса. Потом котел снимают с огня, содержимое выкладывают в деревянное блюдо, несколько больше котла по диаметру, и подают гостям. Каждый макает хлебом в растопленный жир, то и дело вылавливая мясо. Благодаря высокой температуре жира, эти кусочки хорошо прожарены и по вкусу напоминают шкварки. Туркмены любят именно такое мясо. Когда в блюде остается только жир, остывший до средней температуры, хозяин пира берет чашу обеими руками, подносит ко рту и выпивает около пинты(340). Затем он передает ее ближайшему гостю, который делает то же самое, и чаша проходит по кругу, пока почти весь жир, таким образом, не съедается, и, если присутствует человек, который особенно в чести у хозяина, последний передает ему блюдо, и тот собирает остатки, проводя согнутым пальцем по дну и облизывая его.
   Баранину обычно долго держат, перед тем как готовить; туркмены, кажется, предпочитают мясо с запахом куда более сильным, чем тот, который приятен европейцам. Его мелко рубят и укладывают вместе с костями в котел. Бульон потом сливают в блюдо, отчасти заполненное кусочками хлеба, поверху кладут мясо. Одно или несколько таких блюд подают гостям вместе с парой больших грубых деревянных ложек. Каждый черпает пять-шесть раз, передает ложку соседу, и вылавливает пальцами кусочки хлеба и мяса. Это - обычная пища зажиточных туркменских семей, в то время как курдючное сало считается роскошным блюдом. Как правило, туркмены непомерно увлечены жирной и маслянистой едой; почти постоянное расстройство их пищеварения, вероятно, и происходит от подобного злоупотребления в сильную жару. Редко можно встретить туркмена со здоровой печенью, не страдающего сильным разлитием желчи. Но какими бы неудобствами это не грозило, он скорее согласится мучиться, чем откажется от любимого сала. Блюдо из хлеба в бульоне называется чорба, расплавленный курдюк - коюн яг. Они образуют идеальный образец меню туркменов, не считая рисового или крупяного пилава, с мясом или сушеным черносливом. В Мерве, однако, рис настолько дорог, что едят его очень редко.
   Пилав, все равно, из риса или ячменя, начинают готовить, отваривая зерно в воде. Содержимое котла затем опрокидывают на циновку из тонкого камыша, накинутую на другой котел, зерно при этом отварено только на две трети. Затем его вновь кладут в котел и на медленном огне подсушивают; впоследствии сдабривают оливковым маслом или кунджи ягом. Когда хотят сделать роскошный пилав, рис варят с мелко нарезанным мясом и, довольно часто, двумя или тремя горстями сушеного чернослива. В хорошем пилаве, приготовленном таким способом, каждое зернышко отделено от другого; блюдо считается испорченным, если получается кашеобразным, как европейский рисовый пудинг.
   Бедные очень редко позволяют себе отведать пилав или курдючное сало. Зато в ходу чапати. Готовят его так: съедобное масло заливают в железный котел и раскаляют. Кусочки теста, фут или восемнадцать дюймов в диаметре, раскатанные очень тонко, один за другим кидают в масло на две три минуты. Затем вытаскивают и складывают друг на друга, пока не сготовят всю партию. Чапати никак нельзя назвать невкусными, особенно если, как иногда бывает, они посыпаны сахарной пудрой. Благодаря высокой температуре масла, тесто быстро и равномерно прожаривается, приобретая легкость и пышность. Несколько семей в Мерве делают на этом свой маленький бизнес и каждый день в определенный час несколько человек ходят между домами и громко возвещают, что чапати можно приобрести в том-то и в том-то еве.
   Часто готовят менее дорогое блюдо, называемое унаше. Это кусочки теста, такие же, что идут на приготовление чапати, но их не жарят в масле, а варят в гаттуке, или в густом свернувшемся кислом молоке. К этому блюду мой желудок так и не смог привыкнуть. Очень часто на ужин подается хлеб и еулим, последний представляет собой гаттук из верблюжьего молока, который считается куда более питательным, чем из молока овцы или коровы. Сыворотка из верблюжьего молока бродит и получается напиток типа кумыса, деве чал, весьма освежающий в жару. В свежем виде он слегка шипучий, пьется легко.
   На базаре, как я уже говорил, можно купить кролика, зайца, фазанов и куропаток. За франк - три довольно крупных фазана или полдюжины жирных куропаток. Добрый заяц стоит франк, и за ту же сумму дают двух кроликов. Странно, при таком изобилии дичи мало охотников, туркмены предпочитают сидеть дома и жевать сухой хлеб, чем испытывать неудобства и делать усилия, необходимые для добычи. Их это мало прельщает. В большинстве случаев фазаны и куропатки не подстреленные. Когда группа всадников путешествует и случайно пересекает участок земли, содержащий какую-то растительность, почти наверняка взметнутся несколько дюжин куропаток и фазанов, которых, образуя узкую цепь, гонят на открытые участки, где птицы, пару раз взлетая, редко могут уже оторваться от земли. Загнав их до изнеможения, всадники спрыгивают с лошадей и ловят дичь живьем.
   Иногда мне доставались дикие гуси или утки. Первые действительно великолепны, а вот утки - почти кожа да кости, наверное, потому, что подстрелены летом. Черные каравайки, которые любят собираться в огромные стаи на воде, тоже съедобны. Мясо колона, или дикого осла (по-персидски гурре), особенно молодняка, довольно вкусное, хотя из-за трудной охоты оно редко встречается на базаре. Туркмены очень любят мясо антилопы (джерена), но мне оно показалось слишком необычным. Тушу антилопы можно приобрести за два франка. Обычно мясо дичи варят, поскольку туркмены считают жаркое расточительством. В отличие от персов
  и османских турков, они редко позволяют себе типичные, казалось бы, тюркские блюда, - кебаб или шишлик (мясо на вертеле).
   Есть одно мясное изделие, которое туркмены берут с собой, когда отправляются в дальний путь. Называется самса. На тонкий круг теста в фунт диаметром кладется мелко нарезанное мясо, обильно приправленное специями и чесноком, иногда добавляют немного сахара. Тесто складывается пополам, и края соединяют. Затем пекут в печи полчаса. Эти пирожки - одно из наиболее вкусных изделий туркменской кухни, особенно если попросить уменьшить обычную дозу чеснока.
   Я жил-то, в основном, за счет самсы, специально заказывал у Маттхи, еврея-торговца. Впоследствии, однако, мне пришлось отказаться от этого. Когда стало общеизвестно, что я взял за обыкновение заказывать дюжину таких пирожков, ко мне зачастили гости, терпеливо ожидающие, когда я приступлю к завтраку или обеду, чтобы тоже отведать самсы, которую считали настоящим деликатесом.
   Это блюдо послужило причиной забавного инцидента, в то время для меня вовсе не веселого. Бег Мурад, толстый, смешной грубиян, о встрече с которым в день прибытия в Мерв я уже упоминал, необычайно любил эти пирожки. Я же, в дни своей наивности, угощал ими всех гостей, в том числе и Бег Мурада. Обнаружив, что, по-видимому, щедрость бесконечна, старый грубиян, вовсе не стыдясь постоянного повторения своих визитов, наконец, стал считать как должное завтраки и обеды за мой счет. Поняв это, я дал указание Маттхи не доставлять больше самсу впредь до особого распоряжения. Велико было разочарование едоков, когда, собираясь каждое утро и вечер, они обнаружили, что я сел на диету из хлеба и гаттука, изредка с яйцом. Согласно туркменскому этикету, я должен был поделиться с гостями тем, что ел сам; в итоге, имея еды вдоволь, едва мог заморить червячка. Есть с этими людьми трудно. Видеть, с какой скоростью уничтожают они все, что лежит перед ними, чтобы не дать себя обогнать сотрапезникам, вполне достаточно, чтобы испортился аппетит. Порой, желая несколько охладить это рвение, я воздерживался от еды на целый день, обрекая их с ранней зари до позднего вечера обходиться только своими водными трубками. Мои собственные слуги, сильно возмущенные подобной системой голодания, тем более что это заставляло их в отдельные дни поститься вместе со мной, снова и снова убеждали меня прогнать незваных гостей; но я не желал нарушать этикет, и предпочел более пассивную форму демонстрации моим навязчивым визитерам того, что я считаю их поведение несколько затянувшейся шуткой. Когда таким путем я преуспел в избавлении от наиболее прожорливых знакомых, я рискнул заказать свежую партию самсы, и припрятал лакомство в седельной сумке, ожидая удобного случая спокойно поесть. Однако кто-то выдал секрет Бег Мураду, который взял за практику приходить ко мне до зари, пока я спал, вытаскивать содержимое моих сумок, нахально усаживаться на мой ковер и безмятежно завтракать, после чего у него хватало наглости будить меня и спрашивать, не собираюсь ли я угостить его чаем. Поначалу меня сильно забавляло его sang froid(341), но эта система тайных завтраков за мой счет начала, в конце концов, приобретать форму серьезной досады. Часто я просыпался для того только, чтобы увидеть последний кусочек моей дневной нормы самсы, исчезающий во рту Бег Мурада, которого совершенно не трогало то, как и чем буду завтракать я.
   В итоге дошло до кризиса. Баба Хан и Аман Нияз Хан возжелали посоветоваться со мной по одному важному вопросу, касающемуся управления Мерва, и, с несколькими из важных персон, однажды утром нанесли мне визит. Рассевшись, они терпеливо ждали моего пробуждения, поскольку, как я уже говорил, этикет туркменов, мервли особенно, строго предписывает никогда не беспокоить спящего. Проснувшись, я увидел, как обычно, Бег Мурада, торопливо заглатывающего самсу, и понял по широким ухмылкам на лицах присутствующих, что они в курсе дела, и необычайно рады шутке. Это уже было слишком, и, сидя как истукан на тахте с кислым выражением лица, я приступил к обдумыванию путей, которые положили бы конец неодобрительным поползновениям Бега.
   Разговор зашел о вчерашних проделках некоторых огры, или воров, нарушивших нововведение о запрете набегов на соседей. "О, - сказал Бег Мурад полным ртом, - сдается мне, бахадур хан (то есть я) считает нас всех тут в Мерве огры." Это дало мне долгожданный шанс, и я ответил, довольно грубо: "Я совсем не считаю, что все огры, но многие, и, по-моему, ты первый (огры-баши)." Это вызвало взрыв хохота присутствующих, который подвигнул меня дальше, и, решив раз и навсегда покончить с этим делом, я продолжил: "Бег Мурад, доедай-ка эту самсу, а потом немедленно вон из моего дома; если ты еще хоть раз переступишь порог, пеняй на себя." При этом я повелительно указал на дверь. Бег Мурад, очень высокопоставленное лицо в Мерве, был совершенно ошеломлен столь резкой переменой в моем терпеливом отношении, и, поняв по поведению своих руководителей, присутствующих здесь, что этот приказ они поддерживают, он встал и покинул ев, злобно сверкнув глазами в мою сторону.
   Я объяснил затем Баба и Аман Ниязу, как долго мучил меня Бег, и оставалось только совершить то, что сейчас произошло. Они ответили, что я вполне прав, характер Мурада известен всем мервли; он очень жадный тип и делает все возможное, чтобы жить за счет других, в то же время никогда не отличался особым гостеприимством в отношении друзей.
   Через полчаса Ханы ушли, и, занявшись заметками, я услышал странную возню за дверью. Ковер, которым занавешен вход, был отброшен в сторону и появились два туркмена, тянущие за рога огромного курдючного барана. "Стойте, - воскликнул я, - куда вы тащите животное?" " Подарок от Бег Мурада," - отозвался один из них. Это было, в сущности, предложением мира, так как он посчитал более благоразумным быть со мной в хороших отношениях, тем паче, чуял, что вскоре высокопоставленные деятели должны получить весомые дары. Поэтому ему пришлось проглотить публичное оскорбление. Однако мне не хотелось и слышать ни о каких примирениях, и голосом, не допускающим возражений, я приказал отправить барана назад, прибавив, что совсем не хочу иметь дело с людьми вроде Бег Мурада. Увидев, однако, до смешного кислые физиономии моих слуг и помощников, которые восприняли мой отказ от барана, как лишение их возможного пира из курдючного жира и бульона, я переменил свое первоначальное решение и согласился купить животное. Я попросил главного слугу оценить его, притом ни в коем случае не занижать цену, так как я не желал быть хоть чем-то обязанным несостоявшемуся дарителю. Он сказал, что тринадцать кран (почти одиннадцать шиллингов), - красная цена, и я вручил эту сумму человеку, приведшему барана. Чтобы мои действия были достаточно ясными, я сразу же забил животное, и отправил ногу в дом Бег Мурада, передав на словах, что, если ему хочется, он может наделать себе из нее самсы. Отдавая справедливость Бегу, должен признать, что он понял юмор происходящего. Когда впоследствии помирились, уже перед отъездом из Мерва, он от души смеялся над всем этим. В беседе с Аман Нияз Ханом о моих отношениях с Бегом, который был одним из главных правящих кетход отамыш, я узнал: до моего вступления в нынешнюю должность Бег Мурад, благодаря тому, что я оказался в его селе и тому, что именно он доставил меня в Каучит Хан Кала, смотрел на меня, как на пленника, и считал, что я, в определенной степени, обязан делиться с ним всем своим имуществом, стоит ему только захотеть. Мое положение могло быть действительно печальным, если бы ханы позволили ему реализовать свою теорию на практике.
   Когда туркмен не трапезничает, не курит тумбаки или опиум, не сосет гуги насс, не принимает понюшку, то ищет какое-то занятие для зубов и, обычно, имеет полный карман смеси из слегка поджаренного гороха и мелкого изюма (кишмиша), что и жует непрестанно. Некоторые могут себе позволить фисташки (писте), довольно дорогие, ведь их привозят издалека, из Персии. Чаще грызут жареное зерно, или сушеные дынные семечки, на которые я уже ссылался, как на причину курьезных щербин на передних верхних резцах.
   Кажется, еда - главный смысл жизни; при условии достаточной обеспеченности первоклассной провизией, о которой шла речь выше, туркмен становится вялым и ленивым. Его даже не заманишь на чаппоу или алеман, эти виды рейдов, которые для юных членов общества имеют двойную привлекательность, заключающуюся в веселой прогулке с друзьями и в добыче. По природе туркмены не любят воевать; они скорей бы удовлетворяли свои нужды каким-то другим путем, хотя решительно предпочитают набеги, со всем их риском, упорному труду на полях или другим промыслам. В этом смысле Бег Мурад - типичный туркмен. Он никогда, ни при каких обстоятельствах, не участвовал в мародерских набегах, но к его услугам была группа молодых людей, которых снаряжал и отправлял на грабеж. Кроме этого, вел небольшую торговлю с Бухарой и Мешедом, и слыл очень богатым.
   Многие туркмены имеют репутацию владельцев огромных сокровищ, накопленных, в основном, во время благословенных дней работорговли, еще до закрытия Россией рынков рабов в Хиве и Бухаре. Были сокровища на самом деле, или только на словах, люди эти, за некоторым исключением, ведут себя так, словно не знают, где добыть кусок хлеба на завтра.
   Ежедневный быт зажиточного туркмена весьма праздный. Он вполне в состоянии вставать незадолго до рассвета, тем более что проводит большую часть дня в сиесте и отходит ко сну рано. Умывшись, разжигает свой кальян и курит, ожидая свежих горячих лепешек, которые готовят женщины его семьи, затем, позавтракав и еще полчасика покурив, беседует с людьми, заходящими устроить обычные дела, касающиеся скотоводства, либо торговли с Мешедом. Остаток дня проводит в ленивейшей манере и, если курильщик опиума, - ведь туркмены, в отличие от персов, не потребляют опиум в пищу, - сразу после обеда одурманивается на остаток дня, с трудом поднимаясь к ужину, после которого курит тумбаки и снова опиум. Те, кто не имеют вредных привычек, проводят весь день в разговорах с соседями, или ходят по гостям, в надежде присоединиться к какой-нибудь группе, занятой поглощением курдючного сала. Во время страды они часто сидят в тени и наблюдают, как более молодые члены их семей собирают урожай, или копают оросители. Конечно, есть люди, как яссаул-баши, начальник работ на плотине в Бенти, или караул-баши (командир отряда по охране оазиса от налетчиков саруков и эрсары), чье положение дает им занятие и жалование, которое, хотя и не очень большое, достаточно, чтобы обеспечить себя и семьи самым необходимым. Те же, кто вынужден работать, сразу после завтрака идут на поля, или приступают к исполнению обязанностей кожевника, сапожника и т.д. В Мерве подобных ремесленников немного. Тот, кому уже за сорок, передает все дела более молодым членам семьи, и никогда уже не стремится что-то делать сам. Однако в случае рейда или оборонительного боя, сравнительно пожилые считают своим долгом принять участие, вместе с молодыми, в необходимых военных трудах; но, как правило, жизнь людей зрелого возраста абсолютно праздная, единственной их целью, кажется, является накопление достаточных средств для того, чтобы предаться этому, идеальному для них, существованию.
   Часто в семье бывает столько сыновей, что невозможно занять всех в уходе за растениями или пастьбе скота. Тогда некоторые из них или нанимаются погонщиками верблюдов, курсирующих из Бухары в Мешед и обратно, или, за пару кран в день, к более богатым туркменам, в частности, во время уборки урожая или поливов. При желании можно выбрать участок из незанятых земель для самостоятельного хозяйства; но, раз юноши из таких семей далеко не всегда могут изыскать необходимые средства на семена и обеспечить себя на период от предварительных работ по культивации до созревания урожая, то такие случаи единичны. Только когда туркмен женится, что он редко делает без маленького капитала, накопленного или полученного от родителей, он в состоянии отделиться и стать фермером. Тогда он приобретает дом, не слишком дорогой, от семидесяти пяти до ста кран (от трех до четырех фунтов), оседает на одном из ответвлений каналов Новур или Алаша, смотря по принадлежности к группе племен токтамыш или отамыш, и приступает к рытью меньшего оросителя к участку, который выбирает для посева, причем последний должен находиться в определенном районе, населенном кланом или подплеменем, членом которого он является. Некоторые, особенно живущие на западе оазиса, например, сичмаз, занимаются тем, что собирают ветки тамариска, растения, широко распространенного в окрестностях Даш Робата. Топливо продают порой в натуральном виде, а иногда пережигают в древесный уголь, потому что так удобнее перевозить и цена выше.
   Женщины в семье, в основном, заняты домашним хозяйством. На них вся стряпня и заготовка воды, а девушки, которым не находится работы по хозяйству, занимаются изготовлением тюбетеек, ковров, рубашек, седельных сумок и носков всевозможных расцветок для более богатых. Шелковые и хлопковые халаты для мужчин и женщин делают особые люди. Женщины производят одежду для себя из материала, купленного у купцов на базаре. Когда у туркмена много дочерей, он умудряется получать значительный годовой доход от войлочных и других ковров, производимых ими. В этом случае ставится специальный ев под мастерскую, и три-четыре девушки обычно занимаются одним ковром, иногда по два месяца.
   Каждая девушка, как правило, изготавливает два тончайших ковра в свое приданое. Когда это сделано, она посвящает себя производству товаров на рынки Мешеда и Бухары, где туркменские ковры ценятся гораздо выше, чем произведенные в Хорасане или за Оксусом. Порой при изготовлении ковров используется шелк, привозимый из Бухары. Такие ковры, почти полностью шелковые, как правило, в два раза дороже обычных, сделанных из овечьей шерсти и верблюжьего волоса с добавлением хлопка. Цены иногда баснословны. Мне известен случай, когда за один ковер площадью восемь квадратных футов дали целых пятьдесят фунтов.
  
  
   СОБЫТИЯ В МЕРВЕ - ОСЛОЖНЕНИЯ
   Дела шли весьма благоприятно, я стал своим среди туркменов. Я беседовал с ними об основных положениях Корана; пусть видят, мне известно, что Адам, Ноах, Мосес и Давид, - пророки, я даже вновь еретически усомнился, что Александр Великий был пихамбером, - одним из славных избранников Господа. Я добился такого прогресса в своем влиянии, в том числе и на мулл, что однажды сейид (потомок Мухаммеда), один из последних, сказал, мол, раз я так хорошо знаком с принципами мусульманства, он не видит причин, мешающих открыто принять праведную веру. Исса (Иисус) и Мусса (Мосес, Моисей) были, по его словам, куда больше уважаемы последователями ислама, нежели исповедуемой мною религии; оставалось только пройти краткий курс обучения молитвам и некоторым менее важным отправлениям, чтобы обладать всеми привилегиями, которые дает магометанство. Махтум Кули Хан с жаром поддержал это, он и слышать не хотел, чтобы я покинул Мерв. Будучи убежденным, что я женат, и скучаю по своей половине, он говорил: "Как только ты станешь мусульманином, мы найдем тебе другую жену здесь, или две, если хочешь." Я был слегка встревожен таким предложением, ведь оно выглядело предварительным намеком, что нечего и думать об отъезде из оазиса. Ухватившись за уверенность хана в моем семейном состоянии, я ответил: "Христианская религия запрещает мне думать о женитьбе на других женщинах." "Но, - сказал хан, - когда ты примешь ислам, у тебя будет право иметь, при желании, даже четыре жены." Обстановка была очень непростой: я боялся дать малейший повод считать мое отношение к этим религиозным и матримониальным планам небрежным, и, в то же время, боялся вызвать кризис резким отказом от предложений, сделанных явно от чистого сердца.
   Туркмены действовали, очевидно, во многом искренне, и вполне по доброй воле, выражая лояльность британскому правительству и, более того, готовность стать подданными Британии. Они были совершенно уверены, что, сломив сопротивление Аюб Хана, войска из Кандагара двинутся в Герат, а затем в Мерв, помочь сдерживать дальнейшую экспансию русских. Они не могли отказаться от мысли, что я представитель британского правительства, и останусь с ними в залог сотрудничества с Англией, а если и покину Мерв, только когда меня заменит какой-то другой правительственный чиновник, направленный сюда как резидент, или, в случае присоединения Мерва к Англии, как правитель.
   Ситуация сложилась довольно любопытная. Я стал полноправным членом мервского общества, к моим советам и решениям по всем политическим вопросам прислушивались. Проницательные мервли учитывали факт моих сношений с Аббас Ханом, британским представителем в Мешеде, несмотря на попытки облегчить участь русского пленного Кидаева, прекрасно понимали, что я вовсе не сторонник сил, грозящих им из Аскабада. Идея, что я друг, вполне укоренилась в умах. Считалось, что именно мне жители Мерва обязаны нынешним спокойствием; вовсе не хотелось расставаться с защитником, который, как представлялось, одним своим присутствием остановил нашествие русских. Все утверждения об обратном оказались тщетными, так как некоторые ограниченные деятели были совершенно убеждены, что это только уловка с моей стороны, в целях отречься потом от оппозиции к русским, в случае, если последние одержат верх. Другие были так любезны, что считали отрицание приписываемой мне важности всего лишь показателем изящной сдержанности и скромности.
   До момента, пока моя личная безопасность укреплялась общественным мнением Мерва, мне было, ясное дело, выгодно позволять ему развиваться и дальше в этом русле. В то же время, однако, я чувствовал, как опасно вселять надежды, которые, в конце концов, окажутся иллюзиями и приведут к разочарованию. Не было уверенности, что в один прекрасный день к власти не придет прорусская партия. Зачатки такой партии уже существовали. Я имел, конечно, мало возражений против возведения меня на руководящую должность, коль скоро сами текинцы этого хотят; создавая дополнительные препятствия для отъезда, это давало больше возможностей для связи с Тегераном и с друзьями дома, до сего момента сильно ограниченной и осуществляемой с огромным риском. Если прибытие в Мерв ни в коем случае не было facilis descensus(342), то возвращение обещало стать куда более сложным. Туркмены могли не понять, почему, добровольно явившись, несмотря на серьезные опасности, теперь я выражал бы желание покинуть их. Я слышал краем уха, как однажды старый Довлет Назар Бег сказал: "Он прибыл сюда не как грабитель, не с мечом, а с переметными сумками. Он наш михман, и к его желаниям следует относиться очень уважительно." Было начало июля, и, учитывая благоприятные условия для всестороннего исполнения задач моего пребывания в Мерве, я был не прочь продлить его, чтобы глубже изучить особенности туркменов и лучше освоить язык. Но, благодаря сводкам телеграфных новостей, регулярно направляемых из Тегерана любезным министром, мне стало известно, что обсуждался вопрос об отводе войск с афганских территорий; зная же надежды мервли на помощь Англии, я чувствовал, что реакция может оказаться фатальной для меня. С этого момента, продолжая на людях живо интересоваться планами и стремлениями туркменов, я направил всю энергию на создание условий, которые предоставили бы благовидный предлог покинуть Мерв. Британский министр в Тегеране, как я и просил, поручил Аббас Хану вызвать меня в Мешед. Когда письмо пришло, я передал его содержание ханам. Я сказал, что желаю нанести рядовой визит в Мешед и, устроив свои дела, вернусь обратно. Это было встречено очень неодобрительно. Ханы заявили, что любое дело можно решить письмом. Я ответил, что слабо знаком с персидским языком и не смогу довести до Аббас Хана все, как следует, и, если мне не дадут возможности лично переговорить с ним, то, в результате, будет отложен на неопределенный срок договор, который они хотели заключить с британским правительством. Дюжины и десятки дюжин писем могут идти туда и обратно без всякого толка для столь важного дела; далее, запрет на выезд и задержание в Мерве может вызвать у британских властей подозрение, что мервские вожди не столь искренни и честны в предложениях дружбы, как они заверяют. На этом я не остановился и сказал, что решительный отказ в позволении съездить в Мешед будет означать, ни много, ни мало, выражение враждебности, и пойдет совершенно вразрез с их предполагаемыми политическими действиями. Я подчеркнул, что подданные Персии и Бухары свободно перемещаются, а я, подданный державы, на которую возлагаются большие надежды, притом от меня лично так много зависит, тем более не должен быть ограничен в передвижениях, и что, если будут чиниться препятствия, они, мервли, могут пенять только на себя за провал намеченной политики. Эти аргументы, казалось, имели определенное влияние на наиболее разумных вождей, но были и такие недоверчивые, которые ни на мгновение не соглашались с моими доводами. Они смотрели на мое присутствие, как на гарантию союза с британским правительством, и считали, что стоит мне их покинуть, как все связи с Британией прервутся, или, по крайней мере, станут носить менее благоприятный характер, нежели, если я буду оставаться в Мерве, даже в качестве просто своеобразного залога дружбы. Некоторые, похоже, совершенно прониклись мыслью, что я прибыл в Мерв лишь с целью получения как можно более полной информации на случай дальнейших возможных осложнений, не пришел именно как друг, а могу быть другом или нет, в зависимости от изменения внешних обстоятельств. Так, когда я снова и снова настаивал на необходимости отъезда в Мешед по вызову Аббас Хана, одни выслушивали молча, другие же громко выражали отрицательное отношение. Раз я услышал, как кетхода, ответственный за работы на плотине Бенти, молвил вполголоса компаньону: "Стоит ему только добраться до Мешеда, будь уверен, больше мы его никогда не увидим." Я был несколько смущен, но, в то же время, не мог сдержать внутренней похвалы говорившему за необычайную справедливость его изречения; вслух я не произнес ничего.
   В тот же день мне сообщили, что предложения Багур Хана (персидского посланника) безоговорочно отвергнуты. Ему было указано, что текинцы охотно примут субсидию на поддержание усилий полиции по обеспечению порядка на дорогах и безопасного прохода мешедских и бухарских караванов; но ни в коем случае не желают отдаваться во власть Шаха. Я не имел возможности говорить с Багур Ханом, несмотря на то, что его палатка была разбита всего в двухстах ярдах от моего ева. Я видел пару раз, как он сидел с помощниками на берегу Мургаба, потягивая дым из серебряного кальюна. Ханы дали мне понять, что ничего хорошего не может выйти из попыток заговорить с ним. Этот довольно пожилой человек, - длинная борода его была совершенно белая, - задержался всего на день после отказа от его предложений, а потом снова вернулся на окраину оазиса к салорам, где до этого так долго квартировал. Оттуда на протяжении нескольких дней продолжал слать письма в меджлис Мерва с просьбами о пересмотре решения. Никаких переговоров не велось, тем более, раз он прибыл не прямо из Тегерана, а был направлен всего лишь генерал-губернатором Мешеда, господином, который совершенно не пользовался популярностью у туркменов, из-за его жестокого обращения с теми из них, которые попадали к нему в плен. Сам Аман Нияз Хан сказал мне, мол, что не решит меджлис, он и все отамыш не будут иметь ничего общего с персами, поскольку ханский род находится в состоянии кровной вражды с ними; некоторые его родственники были вероломно убиты несколько лет назад во время визита в столицу Хорасана.
   Персидский посланник снова и снова настаивал на более благоприятном ответе, хотя бы ради него лично, потому что окажется в немилости из-за провала миссии, и не получит жалование. Текинцы, однако, были неумолимы, хотя и оставляли шанс приехать еще раз, при условии, что его направит сам Шах, в согласии с визирями-мухтарами (министрами Англии, Франции, Австрии и Турции). Цель такого согласования состояла в гарантиях, что посол Шаха не выступит в роли русского агента (они были уверены, что Персия, - просто кошачья лапка царя). Центральной идеей была надежда на то, что представленные в Тегеране европейские державы, кроме России, выступят гарантами независимости и неприкосновенности Мерва как нейтрального государства, за что туркмены готовы прекратить грабительские набеги, и сделать все от них зависящее для налаживания коммерческих отношений с государствами-соседями. Конечно, туркмены мало что слышали о Франции и Австрии. Более или менее известны им Англия, Россия, Персия и Турция. О последней из перечисленных они знали, может быть, не больше, чем о Франции и Австрии, но хранили старую традицию, считая себя одного происхождения и одной расы с оттоманами; лелеяли мысль, что до сих пор остаются подданными султана, - точнее, халифа, - который был, по их словам, единственно возможным господином туркменов. В ранних беседах с вождями о возможном вступлении войск в Кандагар, меня весьма удивило их осторожное предположение, что штандарт султана с полумесяцем будет развеваться рядом со знаменем Британии в каждом полку победоносных войск. Именно от меня они узнали о существовании других европейских стран, и о том, что Австрия, Турция и Франция имели миссии в Тегеране. Когда я сказал, что Турция представлена в столице Шаха только послом (элчи), в то время как другие имели чин министра (визирь-мухтар), они это приняли за показатель мощи Турции.
   Багур Хан, наконец, настолько надоел своими просьбами, что, когда прибыло его очередное послание, Баба Хан, в присутствии всего меджлиса и на глазах посыльного, разорвал письмо на кусочки и разбросал по ветру. После этого Багур Хан отбыл, радуясь, я полагаю, полученному поводу, ведь, по моим сведениям, он имел определенные просчеты по этому делу. Думаю, он сильно надеялся на мое влияние, и очень крупно ошибся, тем более, что результаты его деятельности меня мало трогали. Понял он это, когда однажды, вместе со свитой и туркменским эскортом, осматривал строительство укреплений. Случилось так, что и мы с Аман Нияз Ханом, сопровождаемые внушительной вереницей вооруженных всадников, осматривали работы. Первые к стенам подъехали мы, и персидский эмиссар видел, как уважительно все рабочие вставали и приветствовали хана и меня. Когда подъехал Багур, злые выкрики и издевательские насмешки посыпались от рабочих, и я опасался, что свирепая толпа разорвет его на куски. Особенно, когда он приблизился к месту, где лежал пленный артиллерист-перс; скорее всего, Багур решил, что Аман Нияз и я подговорили рабочих оказать ему такой прием.
   Покидая село на границе оазиса, Багур Хан умудрился пустить парфянскую стрелу(343), которая стала причиной крупных беспорядков в Мерве. Осевшие вдоль рукава канала Алаша Сукди Япа салоры, среди которых он проживал, насчитывали около ста пятидесяти семей. Внутри оазиса они пользовались совершенной свободой, но им не разрешалось свободно переезжать с места на место, как другим туркменам. Вместе с саруками, они фактически были остатками народностей, населявших оазис до прихода текинцев. Во время нашествия последних в Мерв, когда саруки откатились южнее по Мургабу и закрепились на афганской границе, многие салоры пошли с ними, но основная масса перекочевала в Сарахс, где они остаются до сих пор. Несколько групп семей, вроде этой на Сукди Япе, были задержаны победителями в оазисе. Проживая среди них, Багур Хан заморочил им головы картинами прекрасной жизни, которую сулило присоединение к Персии, и растревожил россказнями о неотвратимом приходе русских, резне и грабежах, которые за этим обязательно последуют. Он склонил их к бегству в Сарахс, где жили их сородичи, обещая сердечный прием и защиту от русской агрессии. Планы переселения держались в строгой тайне, и только через два дня после отъезда Багур Хана результат его влияния на салоров стал известен в Каучит Хан Кала.
   Однажды в два часа ночи я был разбужен необычной суматохой, и услышал зычный крик глашатая, который призывал яссаулов собраться и отправиться в погоню за салорами; стало известно, что последние движутся en masse в Сарахс. Несколько мгновений отовсюду раздавался шум и, меньше чем за полчаса, пять или шесть сотен всадников собрались и отбыли в темноту на юг. Глашатай, со слов ханов, приказал взять с собой лучшее оружие и достаточный запас амуниции, поскольку прошел слух, что персидский кавалерийский полк, базирующийся в Сарахсе, выдвинулся к Мерву для прикрытия переселения салоров. Я очень хотел присоединиться к экспедиции, чтобы своими глазами увидеть настоящий приграничный бой, который казался вероятным, но ханы не желали этого слышать. Они наговорили кучу вещей, насколько драгоценна моя жизнь, чтобы так рисковать ею, и прочее; но тайная суть состояла в том, что, окажись я во время стычки где-то недалеко от Сарахса, как бы ни забыл поспешить назад, на прежнюю квартиру в Каучит Хан Кала. Во главе яссаулов, в данном случае, стоял Ана Мурад Кафур, который, в качестве яссаул-баши отамыш, отвечал за порядок на территории западнее Мургаба. К вечеру следующего дня часть экспедиции вернулась. Многие салорские семьи были, со всей поклажей, уже на пути в Сарахс, когда их остановили конные текинцы. Говорить о массовом переселении, однако, в тот момент не приходилось. Половина отряда яссаулов осталась на месте для предотвращения возможного исхода, в то время как другая отконвоировала в ставку зачинщиков.
   Баба и Аман Нияз пришли ко мне. Пред наши очи доставили салорских вождей. Они не отрицали факт совершения попытки покинуть Мерв, но искали оправдания в том, что произошло это по наущению Багур Хана, который живописал опасности, ожидавшие их в случае русского вторжения. Ханы были разгневаны, и плохо пришлось бы Багур Хану, окажись он в пределах досягаемости. Они хотели примерно наказать арестованных и казались весьма недовольными тем, что я вступился за них. Я спросил ханов, запрещалось ли салорам официально идти в Сарахс или куда-нибудь еще, по их усмотрению. Когда последовал отрицательный ответ, я сказал, что странно было бы наказывать несостоявшихся беглецов за нарушение приказа, которого никто не отдавал. Полагаю, дело кончилось небольшими штрафами. Несколько ночей спустя вновь поступил сигнал, что салоры в движении, началась такая же подготовка, но Ана Мурад Кафур вернулся через три или четыре часа и сообщил, что тревога ложная, а салоры не выказывают никакого желания сниматься с места.
   Через день после первого салорского инцидента пришло письмо от Аббас Хана с вызовом меня в Мешед. Он отправлял уже два письма, сходных по содержанию, которые совершенно не убедили туркменов в необходимости расстаться со мной. В последнем случае, из-за того, что письмо, адресованное его личному тайному агенту Ходжа Кули, по досадной ошибке попало в руки Баба Хана, я оказался в довольно затруднительном положении, грозящем иметь серьезные последствия. Аббас высмеивал идеи ханов о союзе с Англией, и, в то же самое время, связывался со своим агентом, запрашивая определенную информацию о мервской политике, давал ему инструкции, которые, насколько я в состоянии был узнать, были направлены на присоединение туркменов к Персии, и настойчиво подчеркивал необходимость, предприняв все, что в его силах, довести дело до желанного конца. Оказалось, что в его письме к ханам выражались прямо противоположные мысли. Все три письма были доставлены посыльным Бег Мураду, любителю самсы, который, прекрасно понимая, для кого они неоднократно направляются, вручил Баба Хану. Когда последний ознакомился с их содержанием, - не забыв также вскрыть письмо, адресованное Ходжа Кули, который был под большим подозрением, ходили слухи, что он какой-то иностранный агент, - его возмущение не знало границ. Хан поспешил ко мне и швырнул письма на ковер. "Британский представитель в Мешеде, - сказал он, - предатель. Ты не должен больше иметь с ним никаких дел. Посмотри, что он пишет мне, - и совсем другое Ходжа Кули! Он, ясное дело, подкуплен персами, и нельзя верить ни одному его слову. Он вызывает тебя в Мешед; я не верю, что этого хочет визирь-мухтар. Это только уловка со стороны Аббас Хана, имеющая целью удалить тебя из Мерва, чтобы более свободно строить свои козни. Кто знает, что случится с тобой, если ты попадешь в руки генерал-губернатора? Впредь мы не будем придавать значения письмам из Мешеда, а лишь тем, которые придут от визиря-мухтара (министра) из Тегерана, или прямо от правительства из Англии."
   Ситуация была, конечно, не из приятных, ведь именно благодаря прошлым письмам Аббас Хана я был признан британским, а не русским подданным, и рассчитывал на вызов меня в Мешед, как верный способ свободного отъезда из Мерва. Теперь надежды улетучились. Я постарался разъяснить ситуацию. Опровергнуть факт двойной игры Аббас Хана было невозможно, его письма лежали рядышком прямо перед глазами, поэтому я просил Баба Хана иметь в виду, что Аббас Хан - второстепенная фигура, и, вполне вероятно, находится под персидским влиянием; не имеет ни малейшего значения, какие советы он дает мервли касательно их политики. Я сказал, что всецело согласен с ним, Баба Ханом: следует принимать во внимание лишь прямые послания от высших властей. Я чувствовал, что, поступая таким образом, значительно продлеваю свое пребывание в Мерве, ведь ответ на письмо в Тегеран придет, самое раннее, через месяц. Но ничего другого мне не оставалось. Этот инцидент дал возможность напомнить коллегам по триумвирату о последнем меджлисе, где я рекомендовал направить в Тегеран опечатанный документ с полным изложением взглядов о присоединении к Англии; я спросил, что предпринято в этом отношении. Мне сказали, что документ еще не отправлен, но, учитывая действия Аббас Хана, следует, не теряя времени, подготовить и отправить его.
   На следующий же день ходжа, или писарь, - человек, пользующийся большим авторитетом в Мерве за его эрудицию, - был вызван в ставку. По происхождению он араб, и всегда носит в длинном оловянном пенале свитки документов, подписанных шерифом(344) Мекки, ханами Хивы и Бухары, другими восточными властелинами, удостоверяющими, что он прямой потомок Али и имеет право на титул сейид. Его всегда приглашают, когда нужно готовить важные документы. В то время он был гостем Ходжи Нефесса, учителя теологии, руководителя учебного заведения в Мерве, где получали образование будущие духовники. Принят был в ставке с большими церемониями и поселен в доме Бег Мурада, прожорливого типа, которого мне пришлось выгнать из моего ева, а он впоследствии пытался загладить вину, послав в качестве примирительного дара барана. В его доме на ходжу изливалось безграничное гостеприимство; но вскоре я обнаружил, что роскошь, в которой он купался, обеспечивалась за мой счет. В день его приезда один из родственников Бег Мурада отыскал меня, передал горячие приветы, и попросил четыре крана в оплату части расходов на моего михмана (гостя). Весьма странным показалось мне вначале, из каких умозаключений следовало, что ходжа мой гость. Впоследствии объяснили, мол, поскольку составляемый документ адресовался британским властям по моему предложению, то писарь, за которым срочно послали, чтобы он этот документ приготовил, безусловно, был моим гостем, хоть и остановился в другом доме. Действительно, мне дали понять, что мервли не хотели нарушать мой покой; но, тем не менее, щедро желали позволить пользоваться честью приема такого выдающегося гостя, - при условии, если я заплачу. Я спросил, какие же затраты на моего гостя следует произвести, и мне ответили, что один нас (порция жевательного табака), один тирьяк (порция опиума) и один чай (дневная норма чая), - все, что нужно, и четыре краны (три шиллинга и четыре пенни) покроют затраты на эти изделия. Я вручил деньги посыльному. На следующий день он явился снова с теми же требованиями. "Как! - воскликнул я, - Ходжа еще не составил простой документ для отправки в Тегеран?" "Нет, - ответил посыльный, - это очень важное дело, оно требует серьезной подготовки." "Ну, - сказал я, - на этот раз я дам три крана и, в случае необходимости, сделаю следующий вклад завтра, но только в размере двух кран и, если он не закончит и после этого, я не дам больше ничего." Эти слова я подкрепил движением руки, показывающим, что дальнейшие дискуссии нежелательны и бесполезны.
   Документ был, в конце концов, составлен, с печатями ханов и кетход. Шесть всадников отконвоировали его в Мешед, а оттуда документ был переправлен британскому министру в Тегеран. Я воспользовался случаем, чтобы отправить и свое письмо последнему, сообщая, как обстоят дела, и что, из-за путаницы с доставкой писем Аббас Хана, любые его указания о моем прибытии в Мешед будут оставлены туркменами без внимания. Я просил самого министра направить письмо вождям Мерва, отметить в нем, что мне абсолютно необходимо прибыть в Мешед, и приложить печати и подписи, важность которых они могли бы оценить и признать.
   Пока происходили эти события, несмотря на вполне определенные результаты переворота, завершившегося публичным въездом ханов и основанием триумвирата, Каджар Хан все продолжал интриговать, надеясь на восстановление в прежней должности. Надежды его опирались на тот факт, что он написал письмо господину Томсону, британскому министру в Тегеране, подписанное несколькими кетходами, лично преданными ему, опередил всех, заявляя о намерении туркменов войти в альянс с Англией. Он еще не получил ответ и был не лишен надежд на определенные важные предложения со стороны британского правительства, которые могли бы придать ему достаточно веса, чтобы свергнуть нынешний новый строй в Мерве. В то время я не знал о письме Каджар Хана, узнал только после отъезда в Персию.
   Неудача с посланиями Аббас Хана обернулась для меня серьезным осложнением ситуации, ведь мервские вожди теперь убедились, что он обманывал их; а раз он официальный представитель британского правительства, затаились сомнения, будет ли это правительство относиться к ним порядочно. Ввиду близости русских и того факта, что из лагеря в Аскабаде к некоторым членам прорусской партии в Мерве зачастили курьеры, ситуация могла в любой момент достичь кульминации с весьма печальным для меня концом. Кстати вспомнился инцидент, которому ранее не придавали большого значения. В должное время я написал в Тегеран о водружении флага и клеймении лошадей вождей британским знаком, и Аббас Хан получил инструкцию связаться с мервли и попросить их направить флаг в Мешед в сопровождении восьми самых знатных кетход. Кажется, его письмо было неправильно понято, туркмены объяснили мне, что восприняли эту просьбу Аббас Хана как желание вручить им британский флаг для поднятия в Мерве. Мы посоветовались о целесообразности выполнения запроса британского представителя, и я высказался решительно, что кетходам ехать не следует. Я был совершенно уверен, отправка британского флага для водружения не могла быть запланирована; я опасался, что Аббас Хан, действуя на свой страх и риск, предпринимал шаги для обеспечения моего отъезда из Мерва путем заманивания группы важных заложников, которые отвечали бы головами за мою безопасность. Я предположил, что он решил заполучить несколько вождей-текинцев в свои руки, и задержать их властью генерал-губернатора Мешеда, чтобы при случае обменять на меня. Я не мог, ясное дело, пойти на такой план, чреватый, ко всему прочему, огромнейшим риском. Естественно, я дал вышеупомянутый совет, что в высшей степени нежелательно отправлять запрашиваемых кетход. Я информировал ханов, что воспринимаю просьбу Аббас Хана как очень несвоевременную, тем более что Персия ревниво отнеслась бы к интригам иной державы с целью влияния на Мерв, и генерал-губернатор, как они прекрасно знают, их враг, мог принять меры для расстройства этих планов, захватив делегацию. Конечно, я ничего и близко не сказал о моих настоящих подозрениях. Двуличие, открывшееся в письмах Аббас Хана, попавших не в те руки, убедило теперь вождей Мерва, что этот деятель, будучи заодно с генерал-губернатором, желал схватить кетход, которых приглашал к себе; я вырос, соответственно, в их глазах, поскольку, на свое счастье, посоветовал ни в коем случае не соглашаться на это предложение.
   Так обстояли дела, когда я ждал ответа британского министра в Тегеране на официальный запрос, направленный ему правителями Мерва.
  
  
   ПОЛИТИКА И РЕЙДЫ
   После отправки документа с печатями мервских руководителей мне ничего не оставалось делать, как только терпеливо ждать, пока пройдет необходимое время до получения ответа. Я посвятил себя, с максимально возможным усердием, дальнейшему изучению особенностей туркменов, никогда не упуская возможности побеседовать и с членами караванов, прибывающих из стран, окружающих оазис, желая побольше узнать о районах, которые не мог посетить.
   К тому времени я еще не видел северную часть обжитой территории. Когда выразил желание сделать это, мой очень близкий друг, Овез Ага, чей ев находился рядом, пригласил провести день в его баге, или фруктовом саду, расположенном прямо на севере от Каучит Хан Кала. Земли там очень интенсивно возделывались и слишком обильно поливались, так что путешествие не было столь легким. Село, куда мы направлялись, называется Хар, и находится рядом с отдаленной крепостью, известной как Кара Шайтан Кала (Крепость Черного Дьявола). То был опорный пункт Кара Шайтана, караул-баши токтамыш, который отсюда контролировал передвижения туркменов-эрсары; его разъезды курсировали вдоль всей границы в этой части оазиса. Брат Овеза заведовал культивацией земель в Харе, и был довольно зажиточным, даже с точки зрения европейца. Кроме всего прочего, он еще сапук уста (сапожник).
   Мы провели в Харе всего одну ночь, а наутро направились к последней плотине по главному течению Мургаба, месту под названием Егри Гузер. Здесь поток гораздо слабее, из-за ощутимого водозабора на орошение в Бенти. Скромная плотина в Егри Гузере обеспечивает водой два вспомогательных канала для полива приграничных районов, - Малъяб, уходящий на северо-запад, и Каръяб, - на северо-восток; то, что остается от главного русла Мургаба, течет почти точно на север и теряется в семи-восьми милях дальше в болотах.
   В Егри Гузере расположен весьма крупный аул, вождь которого - Ягмур Хан, начальник полиции токтамыш, чье имя я часто упоминал в связи с обстановкой в Каучит Хан Кала. Мне сказали, что отсюда идет широкий экспорт коровьих шкур через Хиву в Россию, а в обмен за сырец поступает дубленая кожа. Юфть, которую текинцы используют для производства сапог, домашней обуви, портупей и прочего военного снаряжения, очень крепкая, с одной стороны необработанная, коричневая, а с другой ярко-малиновая, размечена диагональными линиями под прямым углом друг к другу. Она имеет особый запах. В то время как в Бухаре и на афганской границе наездники носят длинные сапоги красной поверхностью вовне, в Мерве - наоборот, ведь текинцы считают демонстрацию столь кричащего цвета не приличествующей мужчине.
   Вернувшись после осмотра плотины Егри Гузер, я обнаружил в Каучит Хан Кала депутацию вождей саруков. Это именно они направили мне документ, на который я уже ссылался(XVI), и теперь желали переговорить и выяснить, какие есть возможности союза с племенами текинцев. Восемь вождей, которых я встретил, были довольно знатными личностями и, в общем, выглядели куда более цивилизованно, чем хозяева. Они рассказали, как много пришлось страдать из-за ситуации в Герате и его окрестностях, подчеркнули, что мародеры разного пошиба шныряют повсюду, и, пользуясь сложной обстановкой, нападают то на тех, то на других. Очень надеялись получить хоть какую-то помощь от Мерва для штурма Аюб Хана; теперь они поняли, что у него практически нет шансов на завоевание афганского престола, хотели поучаствовать в нанесении ему последнего удара и, таким образом, снискать лавры победителей. Они сказали, что крупные части английских войск продвигаются из Кандагара в направлении Герата; в этом можно было и не пытаться их переубедить, хотя дошедшие до меня известия о дебатах в Парламенте совершенно противоречили возможности подобной экспедиции. В Герат могли, куда с большей вероятностью, маршировать солдаты Абдурахмана; но я слишком хорошо знал, как осторожно следует полагаться на любые сведения, идущие через границу, и поэтому не мог составить определенного вывода на основании услышанного.
   Вожди сообщили, что получили письмо от полковника Сент-Джона, в то время первого лица в Кандагаре, где он просил их прислать подкрепление против Аюб Хана, и предлагали теперь Мерву направить тысячу всадников для взаимодействия. Каждому конному обещали по четыре франка ежедневно. Мервли были весьма не прочь предложить свои услуги, и я долго и усердно вел переговоры. Я отметил, что полностью поддерживаю это предприятие, но никак не могу гарантировать, санкционировано ли оно полковником Сент-Джоном и будут ли выданы деньги. Я добавил, однако, мол, если деньги и не будут выплачены, тысяча бойцов-туркменов всегда найдет, как их получить.
   Кандагар находится в двенадцати днях верхом от Мерва. Некоторые утверждали, что всадники, натренированные ездой в пустыне, могут покрыть путь и за восемь дней. Конечно, кругом курсировали разъезды Аюба, и совсем непросто было пройти через Герат. Я сказал туркменам, что, если они желают, я могу написать письмо полковнику Сент-Джону и уточнить, действительно ли он запрашивал помощь, и тут же было решено отправить двенадцать верховых с письмом в Кандагар. Это я посчитал хорошей возможностью сообщить властям об отношении туркменов-мервли к положению вещей, и написал соответствующее письмо, копия которого прилагается. Среди всего прочего, я просил полковника Сент-Джона попытаться вытащить меня из Мерва под тем или иным предлогом. Я даже вызвался было сопровождать текинцев через линии Аюба в Кандагар, но это предложение не хотели и слушать. Моя жизнь, говорили они, слишком дорога, чтобы ею рисковать, и прочее, и прочее. Если туркмены и могли миновать позиции Аюба, у меня было мало шансов на это. Впоследствии я узнал, что письмо не дошло до полковника Сент-Джона. Мне сказали в Мешеде, что эта группа, хотя и продвигалась кружным путем, так и не смогла добраться до Кандагара. Больше я их никогда не видел.
   Саруки оставались в Мерве несколько дней, принимал их старый Каджар Хан, смещенный Ихтияр. В последний вечер перед отъездом делегации, Каджар, сопровождаемый полудюжиной ближайших помощников, наведался ко мне и пригласил отобедать. Чтобы оказать больше чести, он настоял на личном сопровождении моей персоны. Было ли это хорошей шуткой или нет, не могу сказать; но, к сожалению, после получасового ожидания на огромном ковре у дверей ева, скрашенного беседой с гостями-саруками, была развернута широкая скатерть, принесенная с большими церемониями, и ничего кроме дюжины крупных лепешек еще дымящегося хрустящего хлеба в ней не было. Вместе с большим деревянным блюдом, содержащим около галлона воды, поставленным вскоре перед нами, это и составило угощение, на которое меня с такой помпой сопроводили. Когда обед завершился, я попрощался с вождями саруков, заверив в том, что приложу все силы для претворения в жизнь их надежд.
   Вернувшись в ев, я был рад узнать там о приглашении моего друга Овеза посетить его и отведать хлеб в бульоне. Он едва сдержался от смеха, когда я рассказал о роскошном пире у Каджара. Однако он обильно возместил мою недавнюю скудную трапезу.
   Ожидание письма из Тегерана было невыносимо, время стояло на месте, хотя туркмены, нужно отдать им должное, делали все возможное, чтобы развлечь меня любыми путями. Однажды вечером я сильно позабавился следующим событием. Аман Нияз Хан отправил в Мешед людей за крупной партией чая и сахара и за несколькими рулонами материала для производства одежды своим домочадцам. Кто-то из мервских огры пронюхал про экспедицию и, собрав крупную шайку отъявленных местных мародеров, подстерег ханские товары прямо под Сарахсом, рассеял маленький караван и забрал добычу. Ярость Аман Нияза было смешно наблюдать. Он готов считать прекрасной шуткой, если его люди ограбят чей-то обоз, но был вне себя от одной только мысли, что собственность вождя отамыш захвачена кем-то из соплеменников. Едва дождавшись, пока яссаулы оседлают лошадей, он помчался, чтобы отомстить преступникам. Отсутствовал целых два дня, пока, наконец, не обнаружил почти все украденное добро. Привел полудюжину пленников, которых, однако, отпустили без всякого наказания, когда они поклялись в совершенном неведении, что захваченное добро принадлежало столь высокой и могущественной личности, самому хану.
   К тому времени укрепления были почти готовы. Осталось только сделать бруствер по верху главного вала, под прикрытием которого защитники могли вести огонь, и над этим день и ночь трудились смены рабочих. Каждое утро, за час до рассвета, раздавался крик глашатая, пока он проходил от дома к дому, собирая молодежь на работу, и часто можно было слышать удары палки, вступавшей в дело, когда кто-то из рабочих нерасторопно отзывался на призыв. Причина спешного возведения укреплений состояла в том, что как раз тогда надежды текинцев на вступление английских войск в Мерв достигли наивысшей точки; они были твердо убеждены, что предстоит наступление на русских в Аскабад, и желали удержать свои позиции в Каучит Хан Кала, как бы ни повернулись дальнейшие события. Я следил за этим с большим волнением, понимая, что жизненно важно суметь покинуть Мерв прежде эвакуации войск из Кандагара, точнее, до известий о таком намерении.
   В этой связи вопрос с рейдами приобрел большую важность, я пытался повернуть его к своей выгоде, обуславливая дальнейшее пребывание в Мерве тем, что обещанная реформа будет проводиться. Теперь, когда в соглашении между мной и меджлисом возникала серьезная брешь, я мог только заключить, что принципы, совместно принятые, перестают пользоваться популярностью в Мерве. Несколько сотен текинцев выступили в рейд на Дергез под предводительством известного Абдал Сердара, славного грабителя, снискавшего лавры удачливого разбойника и угонщика скота. В прошлом он часто нанимался ханами Мерва, не всегда лично расположенными возглавлять грабительские экспедиции. Абдал Сердар был уже на пути в Дергез, близко к цели организованного им предприятия. Я сообщил Баба Хану, что такое развитие дел недопустимо, и попросил положить этому решительный конец. Он собрал совет; но, к сожалению, не было полного представительства, а присутствовали в основном кетходы, заинтересованные в успешном исходе рейда. Они не соглашались отозвать налетчиков, и Баба Хан пригрозил отставкой. Я поддержал его по другим соображениям, собираясь, при необходимости, дать понять населению Мерва, что отзыв британских войск из Кандагара, - прямое следствие этого рейда. Баба Хан вызвал своего яссаул-баши Ягмура и строго приказал отправить людей вдогонку грабителям. Аман Нияз Хан был против, и дал команду своему яссаул-баши Ана Мурад Кафуру не выступать против воров. Тогда я объявил, что покидаю Мерв немедленно. Аман Нияз сказал, что я совершенно свободен сделать это так скоро, как захочу; но большинство из членов совета не было расположено рассматривать вопрос в таком свете. Они сказали, что мне нельзя уезжать, пока не пришли ответы из Тегерана. Я отпарировал угрозой спустить флаг в знак объявления войны и аннулирования всех обязательств между текинцами Мерва и правительством, которое, якобы, представлял. Совет разделился, смешался, и не смог составить определенное мнение. Потом встретились Баба и Аман Нияз и, в конце концов, решили, что яссаулы токтамыш и отамыш выступят вместе, конфискуют добычу грабителей, и вопрос отпадет сам собой. Тем временем, почти испортив все личные отношения с большинством должностных лиц Каучит Хан Кала, я решил на время удалиться от их непосредственного влияния. За несколько дней до этого события Аман Нияз Хан пригласил меня нанести визит в поместье еврея Маттхи, где, время от времени, уединялся на два-три дня для одурманивания опиумом и араком, когда не было более срочных дел. Еврейское село находится на северо-западной оконечности крепости, примерно полторы мили от центра Каучит Хан Кала. Это место пребывания наиболее процветающей общины Мерва; вокруг хижин постоянно лежат товары из Мешеда и Бухары. Виноградники и розарии бесчисленны.
   Маттхи воздвиг более постоянное и существенное жилище, чем обычный туркменский ев. Это квадратный глиняный замок, похожий на гостевой домик Махтум Кули Хана, к нему примыкает ряд одноэтажных строений, в которых он вел свои коммерческие дела. В ожидании, пока нам приготовят верхний этаж замка, мы сидели в одном из магазинов, где собрана коллекция самых разнообразных изделий на продажу, - меховые шапки из Бухары, хлопок и шелк из Самарканда, китайские чаши для чая, медная утварь, и широчайший набор всевозможных лекарств, ведь Маттхи был профессиональным врачом, а не только опытным коммерсантом.
   Когда мы с Аман Нияз Ханом рассматривали товары, пытаясь выбрать что-нибудь полезное для себя, прибыл Кылыч Ак Сагал (Старик Меч). Мы уселись на своеобразном земляном возвышении около двери и закурили наши трубки. Ак Сагал уставился на мою лошадь, привязанную к дереву неподалеку, и принялся восхвалять ее достоинства. Это у туркменов, как я уже отмечал, означает предварительную просьбу подарить желанную вещь. Так как, однако, я выглядел не понявшим намек, он заметил, что я сделал очень дорогие подарки нескольким мервским вождям. "Что ты дал мне?" - спросил он. Я ответил, что, насколько знаю, не дал ничего. "Но, - не унимался он, - что ты собираешься дать мне?" При этом он оговорился: "Мне не нужны деньги", что я воспринял, как удачное обстоятельство, тем более, их у меня и не было. "Но я с удовольствием бы взял твоего коня, он мне очень нравится." Я напомнил старому кетходе, что конь мне нужен самому, ведь мне не преодолеть мало-мальски значительного расстояния, - например, до Мешеда, - пешком; вот если бы я нашел достаточно хорошее животное для себя, то с удовольствием подарил бы ему полюбившегося коня.
   Несколько позднее я взобрался по шаткой лестнице, чуть шире обычного дымохода, в комнату наверху, площадь которой около двадцати квадратных футов. Треть пола была под ячменем, занимавшим половину высоты до потолка, остальная часть застелена большими коврами с крупными подушками, среди них уже расположился Аман Нияз Хан, окруженный своими трубками для кальяна и опиума и полудюжиной бутылок из-под содовой, наполненных араком. Уничтожив содержимое пары бутылок, он начал бранить заумную правильность попыток Баба Хана остановить рейд, заметив, что не может понять, почему то, что происходило издавна и считалось совершенно приемлемо, теперь должно осуждаться. Я напомнил ему о близком присутствии русских и о повышенной опасности возможных стычек налетчиков с русскими патрулями, которые могли бы дать захватчикам повод для продвижения на Мерв. Представления хана, однако, были очень близки к "apres moi le deluge"(345) и он, видимо, думал, что Мерв продержится, пока он жив. Два дня мы провели в замке Маттхи, и я был от души рад удалиться, так как меню из кислого молока с хлебом под аккомпанемент арака и кальяна далеко не столь приятно, особенно в страшную жару, стоявшую в те дни. Во время нашего двухдневного празднества хан поведал, как мервли несколько раз выражали разочарование, что европейцы, подходившие к самым границам оазиса, не продолжили свое продвижение до столицы. Один англичанин, сказал он, дошел до Сарахса, писал ему письма и присылал в подарок одежду; хан пригласил его прибыть в Мерв в качестве михмана, то есть гостя, непосредственно под его защиту. Он узнал, к своему сожалению, что этот господин позволил себе поддаться влиянию россказней, услышанных в Сарахсе, и побоялся довериться текинцам. Этим путешественником, я думаю, был полковник, ныне генерал, М'Грегор.
   Когда мы вернулись в Каучит Хан Кала, я заметил необычное уныние, царившее в ставке, и, порасспросив людей, узнал, что в наше отсутствие скоропостижно скончалась мать Баба Хана. Ввиду этого, верховный хан не выходил из дома три дня, срок, когда траурный этикет обязывает не заниматься общественными делами. У туркменов, если умирает женщина, не производится таких пышных похоронных церемоний, какие наблюдаются всегда при погребении мужчин. Родственницы скорбят между собой, а ближайшие родственники, как в данном случае, не выходят на люди. Из уважения к Баба Хану, я приказал приспустить малиновый флаг. Едва это произошло, мой редут наполнился небывалой толпой взволнованных людей, среди которых был и посыльный от самого Баба Хана. Все решили, что, выполняя свою угрозу, я убрал знамя в знак несогласия с политикой, проводимой правящими кругами. Началось волнение; но оно сменилось общим удовлетворением, когда я объяснил причину своего поступка, пообещав поднять флаг на следующий день.
   В должное время начали прибывать яссаулы, погоняя впереди себя большие группы скота; за два дня в Мерв доставили шестьсот овец и семьдесят коров, захваченных налетчиками. Встал веский вопрос, что с ними делать. Следом за Абдал Сердаром, прославившимся в этом деле, прибыл человек, с кем я раньше познакомился в Дергезе, вождь туркменов-махтумов, по имени Алияр; ставка этого племени находится в селе Дергана, недалеко от Абиверда. Четыреста овец принадлежали ему. Сначала он обратился к Баба Хану, который отправил его ко мне, положившись полностью на мое решение. Я сказал Алияру, мол, считаю правильным все вернуть; но, ввиду того, что яссаулы обеспечили охрану и не дали скоту полностью рассеяться по Мерву, некоторая компенсация должна быть выделена этим слугам общества. Алияр, в благодарность за мое решение, щедро предложил в подарок несколько дюжин овец. Я отказался, однако, принять их. Чуть позже я зашел к Баба Хану, который сказал, что вполне готов отдать владельцам скот, пригнанный яссаулами. Аман Нияз Хан, напротив, сказал, что его часть добычи уже распределена между людьми, и он навряд ли сможет уговорить вернуть их, если не возместить им стоимость. Старейшина отамыш, присутствующий здесь, напомнил о решении, которое Баба Хан принял по этому вопросу. "Фу, - воскликнул вождь отамыш, - он не то, что его отец Каучит Хан; он не может претендовать на руководство и токтамыш и отамыш." Я напомнил Аман Ниязу, что со мной тоже следует считаться, а я настаиваю на возвращении овец. Затем последовали долгие дебаты, которые закончились его согласием на то, чтобы вернуть все владельцам, при условии оплаты двух кран (один шиллинг восемь пенсов) за каждую голову мелкого и крупного скота, в качестве вознаграждения яссаулам. Алияр ночевал у меня, он не скупился на слова благодарности. Передал мне послание от Сейид Али, брата Мехемет Али, Хана Дергеза. Последний, как я указывал, был заключен в тюрьму в Мешеде. Сейид Али находился среди русских в Аскабаде и выражал надежду, что я помню о нем, и вскоре мы встретимся в расположении русских войск. Этот самый Сейид Али приезжал в Мерв, примерно, за двенадцать месяцев до меня, с поручением от генерал-губернатора Мешеда: просить мервли направить своих ханов в Тегеран для консультаций с правительством Шаха. В результате и состоялась миссия Каджара и его временное вступление в должность. Сейид Али очень горько сетовал, что, потратив тысячи фунтов на подарки текинцам, не получил и фартинга в компенсацию от правительства Шаха, по заданию которого действовал.
   Как грабители, так и жертвы провели большую часть ночи вместе в моем еве, и было очень забавно слушать анекдоты, которые они рассказывали друг другу. Абдал Сердар поведал Алияру о всевозможных уловках, с которыми украл у него коров и овец, в то же время, умудряясь не попасть на глаза патрулям. Алияру казалось это очень забавным, и, со своей стороны, он выдал другие истории, раскрывающие некоторые тонкости угона скота у мервли. Обе стороны от души хохотали и хвалили друг друга за мастерство, проявленное в разных случаях. Алияр очень хотел узнать мое мнение о комете (Кургли Йылдуз, или Волчья Звезда), которая тогда отчетливо наблюдалась в Мерве. Невозможно было убедить его, что она не имеет никакого отношения к русским, но вот предсказывает ли она несчастье им, или текинцам, - этого он никак не мог взять в толк. Это было двадцать седьмого июня, в ту же ночь произошла сильная буря, - очень редкое явление в этих местах потому, что тенкис, или западный ураган с Каспия, который производит разрушения в йомудских долинах, никогда не достигает Мерва. Ветер дул с юго-востока и сопровождался сильным ливнем и непрестанными молниями. В течение двенадцати часов не проходило и четверти минуты без яркой вспышки, перекаты грома не прекращались. Мой дом был переполнен гостями всю ночь, люди Абдал Сердара и часть свиты Алияра не могли уйти из-за непогоды. Мало-помалу, под действием бури, дождевая вода просочилась через крышу, а часом позже начала прибывать сквозь стены хижины, собираясь в лужи вдоль внутренних краев решеток. Это ужасно; влага, выступавшая из войлока, по цвету и консистенции напоминала патоку из-за большого количества дымных смол, которыми была пропитана крыша. Костер погас; и, несмотря на то, что дом был довольно хорошим и по устойчивости не уступал любому другому такого же типа, невозможно стало поддерживать свет. Гости были вынуждены брать одеяла и коврики и продвигаться все дальше от стен, пока, наконец, не сконцентрировались в середине, сидя, буквально, друг на друге. Дискомфорт усиливался всевозможными ядовитыми тварями, - скорпионами, иными насекомыми, которые обычно живут в щелях сухого мергеля, - спасавшимися здесь от дождя. Кое-кого ужалили. С наступлением рассвета, - как я был рад ему! - прекратилось и ненастье.
   Прежде чем отбыть, Алияр имел беседу с двумя своими соотечественниками, находящимися в плену в Мерве, о которых я уже говорил. Им разрешили впоследствии заниматься сапожным делом, чтобы заработать, таким образом, себе на выкуп. Алияр, которому нужны были помощники для отгона овец домой, решил доплатить недостающую сумму и, соответственно, их освободили.
   Готовясь выступить, Алияр и его вновь освобожденные компаньоны тщательно привели себя в порядок, что, говоря по правде, последним так не хватало, учитывая, сколько времени они носили грязные лохмотья и были прикованы друг к другу. Брадобрей, мервский текинец, вытащил на свет бритву, судя по огромным размерам и необычайному виду, явно местного производства. Он принялся точить инструмент, используя, как оселок, лезвие моей сабли. Туркмены всегда бреют голову наголо, оставляя изредка только маленький хохолок на макушке. Персы, наоборот, когда бреют голову наголо, выстригают волосы ото лба до шеи по центру, не трогая длинные волосы, закрывающие уши по бокам. Пройдя через руки парикмахера, каждый испытал на себе процедуру своеобразного массажа, который заключался в топтании спин лежащих на полу людей. Также и в положении сидя массажист, встав на плечи босиком, переступал с ноги на ногу, пока не достигал необходимого размягчения кожи.
   Алияр еще раз выразил мне благодарность за усилия по возвращению скота, и опять предложил мне овцу в подарок, но я вновь отказался. Он настоял на том, чтобы забить овцу и дать банкет для всех причастных к восстановлению его собственности. Аман Нияз и оба яссаул-баши тоже присутствовали; и, если судить по отношениям между членами пирушки, никто бы и на миг не мог себе представить, что они постоянно угоняют овец и коров друг у друга сотнями. Погладив должным образом свои бороды, а потом смазав жирными руками сапоги, гости встали и удалились.
   Деньги, которые Алияр вручил яссаулам за их хлопоты, состояли из монет в одну или две краны, чуть ли не ко всякой припаяно колечко, ведь денежные запасы на границе, когда они не находятся в обращении, почти неизменно используются женщинами в качестве дополнительных украшений. В этих краях, действительно, почти невозможно найти деньги, не видоизмененные таким образом; и, когда приходится платить выкуп, монеты, как правило, снимаются с одежды жен или других родственниц пленного.
  
  
  
   ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В МЕРВЕ
   Легко можно представить, с каким волнением я ожидал ответа из Тегерана на официальное послание туркменов. Вопрос об эвакуации войск из Кандагара тоже был жизненно важным, и я внимательно просматривал каждый телеграфный бюллетень из столицы Персии. Немало дней миновало, прежде чем пришел ответ на письмо вождей Мерва, а я, тем временем, страдал от обычной докуки толп гостей, нахлебников и пациентов, которые осаждали мой дом в надежде найти лекарства, полагая, видимо, что у каждого европейца они должны быть.
   Я уже отмечал широкое распространение заболеваний глаз, в частности кератитов; поражения этого рода столь обычны в Мерве, что жители почти перестали считать их недугом; такие больные редко меня беспокоили. Но, по самой скромной оценке, пятьдесят процентов населения, равно мужского и женского, имели сильное расстройство печени, страдали золотухой и цингой. Заболевания печени, я полагаю, непосредственный результат употребления в сильную жару топленого жира в больших количествах, а отговаривать местных от этого бесполезно. Также имеет распространение лихорадка, хотя и не столь широко, как в низовьях Тедженда или среди йомудов. Хинин, который был у меня, шел нарасхват; ежедневно только за ним приходили двадцать-тридцать раз, не стоило и удивляться быстрому истощению запасов. Хинин и другие лекарства имелись в заведении еврея Маттхи; но мервли, казалось, стойко не желали платить за лекарство, как, впрочем, за все другое, что можно получить даром. Они готовы мучиться месяцами, жестоко страдая от действия перемежающейся лихорадки, в то время как доза хинина стоимостью в два-три франка легко бы излечила их. Узнав, что у меня есть кое-какой запас хинина, больные лихорадкой непрерывно клянчили его. Человек не поленится преодолеть верхом двадцать или тридцать миль и два-три дня преследовать меня из-за этого лекарства, когда мог получить то же самое за несколько пенсов в магазине еврея. Но нет; он предпочитает проделать путь, ждать меня несколько дней, при этом затрачивая определенные суммы на проживание в Каучит Хан Кала, чем просто купить, что нужно.
   Кроме всех других лекарств, в Мерве высоко ценится кротоновое масло(346). Здесь совершенно ничего не знали об этом средстве, пока я не ввел его в употребление. Лечебное свойство лекарств в представлении туркменов выражается почти исключительно их слабительным эффектом, и безгранично было восхищение, когда обнаружилось быстродействие кротонового масла. Как правило, туркмен или северный перс нуждается, по крайней мере, в двойной дозе этого снадобья, в отличие от европейца, и я часто давал три капли кротонового масла на кусочке сахара взрослому туркмену без всякого побочного эффекта. До тех пор, пока длилось лечение, я умудрялся довольно успешно отделываться от посетителей; но, в то время как лекарства становилось все меньше, слава его все больше распространялась по оазису, и, имей я даже галлон масла, его не хватило бы надолго, - так велика была практика. Любой путешественник, стоит ему только привести в Мерв пару верблюдов, груженных хинином, английской солью, кротоновым маслом, пилюлями от разлития желчи, очень ценимым здесь мумие (битумом), и бесплатно раздавать лекарства всем желающим, будет кумиром населения; но после истощения запасов его свергнут с пьедестала, как это было со мной.
   В последние дни пребывания в Каучит Хан Кала ежедневный наплыв больных стал таким большим, что я не мог найти и минутки для собственных дел ни днем, ни ночью. Наконец, однако, я наткнулся на план, благодаря которому получал несколько больше времени для личной жизни. Нанося однажды визит в соседний ев, я заметил примитивный полог от комаров, изготовленный из грубого муслина местной выделки, который представлял собой нечто вроде маленькой палатки семь футов в длину, три в ширину по верхней части и шесть по нижней, около четырех футов в высоту. Я сразу приобрел это сокровище, выложив за него кругленькую сумму, принес его домой и тут же растянул внутри ева в стороне, противоположной двери. Затем я приказал убрать камышовые и войлочные покрытия примыкающей стены так, чтобы воздух снаружи овевал мой тент; в то же время, я был прикрыт от назойливого любопытства прохожих пологом. Я мог видеть достаточно четко сквозь тонкую марлю, оставаясь прекрасно замаскированным от взглядов тех, кто появлялся в дверях. Таким путем я продолжил записи, что было бы совершенно невозможно при прежних обстоятельствах. Я приказал слуге говорить всем, что я сплю и, поскольку правила вежливости туркменов совершенно исключают беспокойство кого бы то ни было во время сна, удалось уделять несколько часов в день моей непосредственной работе. Однако, толпа больных, обычно в тени дома, продолжала пополняться, люди ждали, пока мне заблагорассудится проснуться. Очень часто один из наиболее нетерпеливых входил в ев, засовывал голову под край полога и, обнаружив обман, тут же сообщал об этом товарищам. Тогда, конечно же, прежние преследования и страдания возобновлялись. Я был вынужден выслушивать одно за другим мутнейшие абсурдные истории и жалобы на физические страдания, предписывать целый день требуемые дозы лекарств. Вначале я пытался снабжать моих преследователей кротоновым маслом в повышенных дозах, в надежде, что потом они отстанут, но бесполезно. Чем больше капал я масло, тем быстрей они возвращались. У некоторых желудки были, наверное, из литого железа, раз выдерживали столь обильные назначения.
   Однажды, в наиболее жаркое время месяца, человек, который преодолел в быстром темпе сорок миль, чтобы показаться мне, сообщил, что он был "слишком горячий" и хотел бы получить какое-то лекарство, которое слегка бы его охладило. Я не мог удержаться от смеха и сообщил, что огромное большинство, и я сам в том числе, могли бы повторить его жалобу и, если бы существовало какое-нибудь лекарство, которое делало менее чувствительным к температуре, я бы не преминул им сразу же воспользоваться.
   Раз, когда кротоновое масло совсем кончилось, в ев пробился необычайно взволнованный человек и попросил дозу, чтобы отнести домой заболевшему члену семьи. Я показал ему пустую бутылку и перевернул ее вверх дном, дабы он видел, что в ней не осталось ни капли; это его не убедило. Он сказал, что уверен, что я прячу где-то еще для более знатных личностей, чем он. Снова и снова он назойливо домогался масла, но я все продолжал объяснять, что не в состоянии дать того, чего у меня нет. Все равно он не уходил. Просидел терпеливо среди обновляющейся толпы весь день до заката, когда снова обратился ко мне, чтобы получить повторно прежний ответ. Наконец, встав с потемневшим лицом, он воскликнул: "Как ты хочешь, чтоб я ушел, другом или врагом? Если я уйду без лекарства, я буду твоим врагом всю жизнь." Возникло серьезное затруднение; выручил один из знакомых, в своем роде плутоватый тип, который увлек меня вовнутрь полога и шепотом посоветовал завернуть в пакет немного пыли или другого, неважно какого, материала, и вручить несчастному просителю, который, без сомнения, примет это за настоящее лекарство.
   Однажды, прогуливаясь в крепости Каучит Хан Кала, я обнаружил место, где в изобилии рос одуванчик. Это было огромным облегчением, поскольку подсказало идею, которая во многом позволила мне избавиться от докучливых пациентов. В дальнейшем, я в каждом случае назначал "гулизар" или "сары-гуль", - так здесь называют одуванчик, - и давал короткие инструкции, как толочь и выжимать его, чтобы получить сок. Начиная с того момента, нельзя было пройти в населенной части Каучит Хан Кала, не услышав, как толкут растение; выжимание сока шло полным ходом почти в каждом доме.
   Кроме медицинских преследований, однако, не так-то просто было избежать еще и политические; единственным средством от них было не высовывать носа из комариной палатки, - арга, или крепости, как стали называть ее туркмены. Не будь уединения, предоставляемого ею, я никогда не смог бы вверить бумаге заметки, из которых сложились эти страницы. Не было смысла вставать для работы очень рано, потому что туркмены всегда рядом еще до зари; стоило только показаться дымку костра, на котором готовился утренний чай, тут же начиналось вторжение посетителей. У меня был выбор: или уйти самому, не попив чая, либо обслужить, по меньшей мере, двенадцать персон, - серьезное неудобство, если учесть связанную с этим потерю времени и значительные расходы в придачу. После моего возведения в должность, определенное число обитателей стало считать своим естественным правом наносить визиты каждый день в обеденное время; небольшой батальон голодающих постоянно рыскал в окрестностях редута, намереваясь обрушиться на любые яства, готовящиеся для меня и близких друзей.
   Чрезвычайная утомительность такого образа жизни заметно подрывала силы. Если бы вскоре не наступило облегчение, я бы определенно сошел с ума.
   Постоянное раздражение, в котором я находился, усиливалось большим беспокойством о состоянии дел в Кандагаре, которое, без сомнения, прибавляло ненужную остроту в происходящее; все это, однако, может служить показателем того, что мою жизнь в Мерве даже в эти последние дни, когда я достиг определенной высокой должности и пользовался абсолютным доверием, ни в коем случае нельзя было назвать приятной. Если бы я был уверен, что смогу без вреда для себя прожить несколько лет в Мерве и уехать, я бы прекрасно довольствовался ситуацией, хотя она и была лишенной маленьких удобств и удовольствий, столь привычных в повседневной европейской жизни. Но в таком месте и при таких сложных обстоятельствах я прекрасно осознавал, что в любой момент может произойти кризис, который завершится потерей жизни, или, в лучшем случае, постылым многолетним пленом среди этих центрально-азиатских племен.
   В довершение всех треволнений из Тегерана прибыла достоверная информация о том, что войска уйдут из Кандагара в течение двух месяцев. Это подтолкнуло меня на определенный курс действий. Туркмены до сих пор были уверены, что британские войска скоро прибудут через Герат в Мерв, если уже не находятся в пути. Я чувствовал, что неизбежное разочарование текинцев в этом вопросе совершенно переменит положение вещей, и возникнет ситуация, которую мне лично следовало избежать. Настало время предпринять все усилия, и я начал устраивать дела так, чтобы покинуть Мерв, по возможности, в согласии с туркменами, а если его не будет, то и без оного. В целом, мервли искренне верили, что я сослужил им большую службу, являясь причиной того, что русские не пришли сюда. Этой вере я и был во многом обязан их нежеланию расставаться со мной. В то же время, я имел подозрение, что властители желали выжать все возможное в форме подарков, прежде чем согласиться на мой отъезд. Я уже раздал значительные дары деньгами, драгоценностями и прочим, и боялся, что даже с молчаливого согласия части вождей на отъезд в Мешед, возобновление даров может вызвать мое дальнейшее задержание, так как могут сделать вывод, что мои финансовые ресурсы еще не истощились. Так думал я в то время, но вскоре обнаружил, и это впоследствии подтвердилось, что, как правители, так и народ Мерва не были настроены расставаться с ференги, пока другая персона из Франгистана не заменит его, как представителя британского правительства, которому они уже предложили себя в качестве верноподданных. Следуя принятой тактике, однажды, когда было необходимо обновить запас зерна для лошадей и позаботиться о провизии для слуг, я объявил, что у меня нет денег. Вызвав главного слугу, я приказал ему отвести одну из моих лошадей на базар и продать. Человек, к которому я обратился, Мехемет Нефесс Бег, разинул рот от удивления и, не сказав ни слова, исчез. Он тут же направил шаги к Баба Хану, чтобы доложить ему о ходе дел. Скоро вернулся, сказав, что Хан и слышать не хочет о том, чтобы я продавал лошадь. Хан сказал, что текинцы будут чувствовать себя опозоренными навеки, если один из их гостей будет вынужден продавать лошадь для того, чтобы жить среди них. Конечно, он не предполагал, что я легко мог разжиться деньгами, стоило только запросить их в Мешеде, как уже было в случае, когда я делал подарки вождям. Даже если он и догадывался об этом, все же моя политика состояла в демонстрации того, что я не имею дальнейших ресурсов, чем устранялось предполагаемое препятствие, чинимое их алчностью, моему отъезду в Персию. Я ответил многократно повторенным приказом отвести лошадь на базар и, более того, направил нескольким приятелям послание с запросом, не желают ли они купить ее. Животное дал мне хан Дергеза Мехемет Али в обмен на некоторые подарки, которые я сделал ему, будучи в Мухаммедабаде. Это был первоклассный скакун, хотя и выделывал ряд фантастических трюков, чем заслужил эпитет дели ат (бешеный конь). Несколько потенциальных покупателей обратились было ко мне, но, узнав от моего слуги, что Баба Хан против того, чтобы я продавал животное, тут же ретировались. Однако я решил стойко следовать избранному курсу до тех пор, пока не увижу, до какой степени он может быть успешным. Целый день я не ел ничего, в таком же положении находились мои кони, с целью показа соседям, что ресурсы истощены. Потом явились Баба Хан и несколько его советников. Они сказали, что сожалеют о финансовых затруднениях, но напомнили, что я нахожусь среди друзей, и все, чем они владеют, - также и мое; что стоит мне только приказать, как все будет к моим услугам, и прочее, и прочее. На это я ответил простым указанием на пустые миски и на коней, пасущихся рядом и выискивающих, что бы поесть. Баба Хан оказался на высоте. Он сказал: "Ты наш хан, и не должен ни в чем нуждаться. Все, что мы можем дать, у тебя будет. Клевер и джовяне для твоих коней, баранина и курдючный жир, много чая и сахара для тебя." Он произнес это с величественным видом, как бы вопрошая: "О чем еще на свете можно желать?" Я поклонился с признательностью. Хан продолжил: "В Мерве двадцать четыре япа. Мы наложим на каждый ежедневную дань в горсть зерна, и этого будет вполне достаточно тебе на хлеб и лошадям на корм; а с базарных купцов мы возьмем налог чаем и сахаром." Это было, несомненно, очень великодушное предложение с точки зрения хана, но я стойко отказывался принять его. Я знал, что все эти поставки должен буду, в конце концов, щедро оплатить, на что, между прочим, не располагал средствами. Купцы-евреи вполне были готовы засыпать меня чаем, сахаром и любыми другими товарами, под мои расписки на предъявителя в Мешеде, и многие из моих друзей-туркменов снабжали бы меня на тех же условиях; но я, как уже говорилось, желал показать, что совершенно поиздержался, и, продолжая находиться в Мерве, становлюсь бременем для людей. Я сказал Баба Хану: "Я прибыл к вам гостем. Я не хочу быть нахлебником. Когда я приехал, у меня было много денег, но я растратил их на подарки для вас. Теперь я поиздержался. Я ничего у вас не прошу, кроме благосклонного разрешения съездить в Персию, где, наверное, смогу получить персональный заем, чего невозможно сделать перепиской. Я не возьму никаких даров, так что, если вы не разрешите мне продать моих лошадей, то они и я умрем с голода." Сказанное привело к перелому. Баба Хан ответил: "Если я позволю тебе продать коней, то навсегда опозорю себя в глазах текинцев, как нерадивый хозяин, не нашедший средств для содержания своего гостя. Я пришлю тебе все, что ты захочешь." На этом он резко встал и покинул мой редут. Видя, что с избранного курса его не свернуть, я изменил тактику и решил испытать терпение туркменов до максимально возможной степени, пока они не устанут давать мне все безвозмездно и не посчитают за счастье избавиться от меня.
   В тот же день по окрестностям раздавался крик, объявляющий приказ Баба Хана племенам токтамыш, что каждый яп должен приготовить определенное количество корма для лошадей, хлеба и мяса для ференги и его слуг. Очень скоро небольшая кучка свежего клевера появилась возле ева, у дверей - мешочек с джовяне, к большому удовлетворению моих бедных голодных лошадей, которые едва не обрывали привязи.
   Потом прибыл Маттхи, весьма удрученный. Он сказал, что получил указание снабжать меня чаем и сахаром и всем другим, что я ни пожелаю, бесплатно. Он хотел узнать, не от меня ли исходил сей приказ. Я объяснил ему ситуацию, и, раскрыв карты, сказал, что он может спокойно присылать все необходимое в полной уверенности, что я, как обычно, оплачу ордером на предъявителя через Мешед. Я знал, что могу вполне положиться на Маттхи, поскольку давно пользовался его услугами. Я кредитовал у него, по меньшей мере, пятьсот кран. Он был очень расчетливый человек и никогда не говорил лишнего ни другу, ни врагу. В первый раз за много недель он пришел, тогда как я многократно посещал его глиняный замок. Я спросил, почему он не приходит чаще, как это было в первые дни моего пребывания в Мерве. Он сказал, что рад бы всей душой, но Бег Мурад (любитель самсы), считавший себя до определенной степени контролером действий ференги, запретил ему делать это, не уплатив в каждом случае одну тенгу; а Аман Нияз Хан потребовал "подарок" в четверть фунта зеленого чая за любое посещение, желая как бы войти в долю крупных доходов, которые, как они считали, купец имел за счет контактов со мной. Эти вымогательства лишили бы Маттхи, по его словам, всех доходов за проданные во время визитов товары. Я был очень возмущен такими новостями; но, заботясь о безопасности самого Маттхи, не стал говорить об этом никому.
   Таким образом, дела временно устроились, я ждал. Действительно, ничего другого не оставалось, как только ждать ответа от господина Томсона на документ, отправленный вождями.
  
  
  
   ПОСЛЕДНИЕ ДНИ В МЕРВЕ (продолжение)
   Все авторитетные лица Мерва торжественно заверили меня, что, как только придет ответ на официальный документ, отправленный британскому министру в Тегеран, можно будет свободно отбыть в Мешед. При этих обстоятельствах я чувствовал, что все устраивается достаточно хорошо, был удовлетворен, и настраивался на проведение оставшегося времени наиболее полезно. Я намеревался заняться работой над заметками и набросками для памяти о Мерве, но обнаружил себя, во многом, в положении Робинзона Крузо. Запас чернил исчерпался, перья стали совершенно негодными, я поймал одного из слуг за ковырянием занозы в пятке моим последним стальным пером. Бумага тоже кончилась, и я был вынужден обратиться к любопытному материалу, похожему на пергамент, привезенному из Бухары, известному, как юпек кагыз (шелковая бумага). По структуре это изделие напоминало бумагу для записей прошлого столетия с ее четкими водяными знаками, но было глянцевое. Я никак не мог понять, производят ли юпек кагыз из отходов шелкового волокна, или же из коры шелковицы, но склонен думать, что скорее из коры.
   Легко принять решение привести в порядок записи, но на деле все не так просто. Общее впечатление было таково, что пребывание в Мерве завершается. Каждый уважающий себя мервли считал, что имеет право являться и торчать в моем еве. Я провел много таких утомительных дней. Я пытался делать хорошую мину при плохой игре и выглядеть бодрым и приветливым. Не было ни малейшего желания тратить время, но все же приходилось бросать работу и уделять все внимание визитерам. Снова и снова я просил слуг объяснять каждому, что, если у него нет конкретного дела, то не стоит и заходить, но все тщетно. Толпа оставалась неизменно большой. Порою, когда вразрез с туркменским этикетом, несмотря на скопление людей вокруг меня, я продолжал писать или делать пометки, кто-нибудь клал свою ладонь на бумагу и изрекал: "Хан, когда здесь ты и я, присутствуют двое; но, когда ты занят этим (указывает на рукописи), то остается один." Раз или два я говорил, что это действительно так; но напоминал, что я вовсе не звал их, и ставил в известность, что у меня много дел. Это вызывало довольно угрюмое молчание всех присутствующих.
   Одним из главных неудобств постоянных визитов крупных партий туркменов было то, что они вынуждали меня проводить все дни без еды и чая, или же делиться с двумя дюжинами персон, которые, как правило, в каждый данный час дня сидели на моем ковре. Необычайная утомительность ситуации была невыразима, и в эти бесконечные мрачные дни преследований оставалась одна надежда, что скоро я выеду в Мешед. Иногда в абсолютном отчаянии я был вынужден заказывать бесчисленные медные кувшины зеленого чая, полагая, что это уменьшит бесконечное бормотание и бессмысленные вопросы, которыми я был измучен. Несмотря на разорительно высокие цены на чай и сахар в Мерве, я предпочитал снабжать сотни людей ежедневно этими деликатесами, чем выдерживать тяжкую пытку пустых разговоров и необходимости отвечать на ничего не значащие вопросы.
   Для жителей Востока может показаться странным жалеть о трате такого количества чая и сахара на собственных гостей, что, в данном случае, несколько попахивает скупостью; но на границах Афганистана это удовольствие стоит пятнадцать-двадцать шиллингов в день, и нужно учесть, что я был ограничен в наличных. Мне пришлось следовать примеру Каджара и других ханов, и держать сахар если не вовсе в кармане, то, во всяком случае, под непосредственным контролем, потому что люди обращались с вещами, положенными перед ними, во многом так, будто это овцы или верблюды дергезли или персов.
   Мучился я не только из-за чая. В эти последние дни стоило только приобрести даже охапку сена или клевера, это каким-то непостижимым образом становилось известно всей округе, и тут же слеталась стая хищников, растаскивая горстями фураж и торбами ячмень, ничуть не думая о возмещении.
   Я особенно подчеркиваю эти черты характера потому, что, как я уже отмечал на этих страницах, туркмены щедры как никто к нищим дервишам или бедным путешественникам, проходящим по их земле. Но как только становится известно, что гость богач, тут же проявляется жадность. Я не сомневался, что, будь я босым странником, бредущим через оазис в Бухару, пользовался бы всевозможными благами гостеприимства, и для меня не пожалели бы чая и сахара; но врожденный инстинкт отобрать у состоятельного человека то, чем он владеет, проявляется, когда таковой оказывается среди них. Мне приходилось встречать в оазисе факиров-индусов, и могу засвидетельствовать: несмотря на то, что они не мусульмане, их принимали в смысле питания и ночлега значительно лучше, чем собственных сородичей.
   Говорят, многие туркмены имеют в тайных местах столько золота и серебра, сколько можно нагрузить на двух-трех верблюдов; но, если это так, должен сказать, что у них удивительная способность совершенно не показывать вида об этом факте в присутствии любого, кто в состоянии дать хотя бы шесть пенсов. Однажды, например, Баба Хан, сын старого Каучита, наверняка имеющий по наследству огромные деньги, присылал ко мне за пятнадцатью-двадцатью кранами, чтобы купить еды и тумбаки для гостей.
   Была одна обычная черта характера, которую я приметил у моих визитеров, независимо от принадлежности к определенному классу или жизненному уровню. Ни один не желал, чтобы его принимали за человека, зарабатывающего себе на жизнь трудом пастуха, земледельца или торговца. Каждый был хан, бей, сердар, все, что угодно, только не простой гражданин. Казалось, они стесняются обычной мирной жизни. Те, кто в действительности профессиональные грабители, как большинство "сердаров", числились в рядах средней аристократии; и, традиционно, слава ханов основывалась на том, что их предки совершили выдающегося в области убийств и грабежа, а также на их собственных достижениях в этом. Я полагаю, они едва ли должны быть порицаемы, поскольку та же идея, хотя и менее явно, проводится в более цивилизованных странах, где торговец не достигает определенного уровня благосостояния, пока не решится отказаться от разборчивости в средствах, коими это богатство приобретается. Людская натура почти одинакова во всем мире.
   Наихудшим в моих посетителях было то, что очень многие из них относились к такому роду людей, которых сами мервли называли огры (воры); думаю, и в этой стране их следует считать криминальным слоем, если на воровство смотреть так же строго, как везде. Смешавшись с наиболее уважаемыми обитателями, они пробираются в мой ев, растаскивают ложки и ножи, вытаскивают сахар из седельных сумок, когда я не вижу, и даже воруют тапочки; но придут в чудовищное негодование, если я хоть как-то упомяну об этом, или тонко намекну, что неплохо бы вернуть взятое.
   Я столкнулся с одним замечательным случаем воровства совершенно в неожиданных обстоятельствах. Был там молодой студент медресе (колледжа) Ходжи Нефесса. Он - племянник Каджар Хана, отец его - мулла. Последний носил белый тюрбан поверх туркменской шапки и считался главным духовником столицы. Мулла Мукым, о ком идет речь, - молодой человек лет восемнадцати-девятнадцати. Он казался очень привязанным ко мне, при любом удобном случае был рядом, задавал вопросы о Франгистане и рассказывал о своей стране. Постепенно я полностью ему доверился, и часто давал деньги на мелкие покупки для меня. Однажды он принес в подарок пару рукодельных седельных сумок из малинового и белого коврового материала. Конечно, я знал, что означает восточный презент, и дал ему две золотые монеты, каждая стоимостью двадцать франков, спросив, нельзя ли разменять их для меня. Он ответил, что может сделать это в еврейском поселении, но только дня через два, когда освободится от занятий в медрессе. Я сказал, что после размена он может взять десять франков в качестве подарка от меня и может потратить еще кран на грубые сальные свечи местного производства. Он удалился, обещая вернуть деньги при первой же возможности. Прошла неделя, а я все не имел новостей. Я отправил посыльного в его дом с сообщением о том, что мне нужны деньги и с просьбой вернуть должное. Тщетно; ответа не последовало. Однажды я внезапно столкнулся с ним и спросил, почему он так надолго пропал. Он ответил, что все пытался разменять деньги, но безуспешно, и не хотел приходить, не исполнив дела. Ответ удовлетворил меня. Прошло несколько дней, и я снова обратился за деньгами. Он отправил мне около фунта свечей и послание, что он не знает, о каких деньгах идет речь. Он сказал, что разменял золотые монеты, которые я ему доверил, а деньги вернул; это привело меня в бешенство; я передал ему, что, если он немедленно не возвратит деньги, которые должен, то придется принять строгие меры. Ответа не последовало. Тогда я послал за моим другом Ягмур Ханом, яссаул-баши, и сообщил о том, как обстоят дела. Я поручил ему, как официальному лицу, вызвать виновного и заставить выплатить деньги. По истечении часа он вернулся с грустным лицом и сказал: "Все без толку; он все отрицает. Были ли свидетели, когда ты давал ему золотые монеты?" "К сожалению, нет." "Я попытаюсь еще раз", - сказал он.
   Ягмур Хан встретился со старым Каджар Ханом и его братом, отцом правонарушителя, но безуспешно. Молодой мерзавец упорствовал в отрицании того, что я давал ему что-либо. Ягмур Хан, который был моим настоящим другом и знал, что я не в состоянии делать столь разорительные затраты, а также то, как щедро я одаривал его компаньонов по ханству, потребовал от Мулла Мукыма пройти испытание и поклясться на Коране, что он мне ничего не должен. Он отказался сделать это, ссылаясь на то, что я не мусульманин и что, поэтому, мое слово христианина ничего не значит против его слова. Вернувшись ко мне, Ягмур едва сдерживал слезы. Он сказал: "Я знаю, что ты дал ему деньги; я знаю, что он обманщик и вор и, - тут он собрал все отрицательные эпитеты в один, - он эшек ирмени (армянский осел)." Этими словами он исчерпал колчан отравленных стрел. Я заметил: "Все в порядке, Ягмур Хан; ты выполнил свой долг; пусть деньги остаются у него; ты знаешь, как мало значит для меня эта сумма; пусть у него будут эти деньги, но вместе с клеймом лгуна и вора, как ты сказал. Я надеюсь, ты не забудешь эти его звания в будущем."
   Должен сказать, к чести мервли, что этот молодой Мулла Мукым стал с тех пор в значительной мере изгоем; ведь, хотя в Мерве и не представляется большим грехом плутовство и воровство, мошенничество по отношению к страннику, ставшему гостем, казалось им, во всяком случае, выходящим за рамки.
   Любопытно, что в то время как резня и грабеж были признанными жизненными приемами у текинцев, воровство, в смысле кражи у человека, или изделия с прилавка на базаре, презиралось. Я однажды разговаривал с некоторыми знатными туркменами, - последователями Махтум Кули Хана, - о битве в Енги Шехере. Кетхода, ведающий мургабской дамбой Бенти, послушав некоторое время мои порицания действий ахалтекинцев, сказал: "Между ахалтекинцами и текинцами Мерва большая разница. Ахалы просто воры." Следует хорошо знать туркменов, чтобы суметь провести линию, где кончается честность и начинается воровство; но факт, что люди в Мерве считают себя, в общем, относящимися к метрополии и смотрят на западных сородичей просто как на бродяг, провинциалов, с кем нежелательно водить знакомство. Ахалы, по мнению мервли, грабят всех вокруг, не раздумывая хотя бы о видимости справедливости. Я уже говорил, что в Мерве два класса: более или менее респектабельные люди, накопившие определенное состояние, не знающие ежедневной нужды и осуждающие других, которые, не желая работать, выходят на большую дорогу. Последние принадлежат к классу огры.
   Точное звание Мулла Баба, о котором я упоминал в связи с визитом в древние города Мерва, чей диалог с Аман Нияз Ханом о том, что ференги яман кафир (злостный неверующий) я подробно описывал, у османских турок звучит как ходжа, но так редки среди туркменов грамотные люди, что они называют муллой любого, кто умеет читать и писать. Мулла Баба зарабатывал на жизнь, в основном, составлением писем и ведением счетов для своих менее грамотных собратьев. Так же у него было несколько овец и акр ячменя. После ночи в гостевом домике Махтум Кули Хана я сильно невзлюбил муллу; но, несмотря на мое довольно открытое выражение чувств по отношению к нему, он по-прежнему продолжал приходить ко мне. Как и другие, он видел, что я постоянно занят письмом, и, будучи собратом по ремеслу, кажется, вообразил, что имеет вечное право входа в мое жилище. Он любил говаривать: "Я и Инглес Ходжа."
   Говоря о Мулла Баба, я также могу привести анекдот, перекликающийся с эшек ирмени, умыкнувшим мои золотые монеты. Будучи в очень дружеских отношениях с последним, я пообещал ему часы, передав в Тегеран просьбу выслать их мне безотлагательно через Аббас Хана. Пока они прибыли, он совершил свое воровство. Зная мои отношения с Мукымом и прослышав, что я заказал подарок для этого достойного человека, Мулла спросил: "Почему бы тебе не подарить их мне? Я никогда не воровал у тебя ничего." Оба муллы были врагами, и я думал, что не смогу лучше отплатить за воровство, чем вручить подарок, предназначенный одному, его врагу. Так я и сделал. Целый час я объяснял Мулла Баба тайну работы этой машины и втолковывал, как узнавать время. Покинув мой ев с часами, он имел вид министра, только что получившего портфель. Он сильно вырос в глазах мервли; можно было постоянно видеть, как, окруженный толпой в тридцать-пятьдесят человек, Мулла расписывал сей чудесный предмет, ставший его достоянием. Позже он часто выражал высокомерие в отношении меня. Однажды, тем не менее, произошел крах. Он открыл часы, чтобы продемонстрировать изумленной аудитории их внутренний механизм, несколько песчинок попало вовнутрь, и ходики остановились. Трудно представить себе удар по самолюбию ужаснее этого. Мулла поспешил ко мне. Куда девалась его надменность. Он весь был воплощением жалкого смирения. Часы остановились. Он чувствовал, что находится в моей власти. Он развернул несколько тряпиц и, наконец, извлек часы из сафьянового чехла. Если бы юная мать положила к моим ногам умирающего младенца и умоляла бы меня вдохнуть в него жизнь, ее слова не были бы более патетичными, чем призыв Мулла Баба: "Не можешь ли ты сделать так, чтобы часы снова пошли?" Не будучи часовым мастером, я догадался, что какая-то пыль или песок попали в механизм. Я был достаточно знаком с характером туркменов и знал: что бы я ни делал для исправления несчастья, будет воспринято, как волшебство; поэтому, накинув свою огромную овчинную накидку на голову, я забормотал внятным голосом некие, по-видимому, мистические фразы, и, перевернув часы, встряхнул резко пару раз, чтобы выпало то, что мешало им работать, что сразу же и произошло. Сняв скрывавшую меня накидку, я с таинственным видом возвратил часы.
   Благодарность Мулла Баба, хотя и кратковременная, была глубокой, и он воззвал к Аллаху и Корану, что, если кто-нибудь еще уговорит его снова открыть часы, - не приведи Господь им остановиться! Худшей беды он не мог себе представить. Несмотря на благодарность, однако, он не мог удержаться от того, чтобы не стащить что-нибудь. На следующий день, сидя в обычной толпе моих гостей, когда речь зашла о письме, он заметил, что чернила ференги не могут сравниться с чернилами туркменского производства. Я стал оспаривать это утверждение, после чего он извлек на свет клочок шелковой бумаги, на которой были нанесены какие-то очень расплывчатые знаки. "Это, - сказал Мулла, - результаты письма английскими чернилами." Затем он извлек другой листок, на котором были какие-то очень аккуратные записи. "Вот это, - заметил он, - туркменские чернила." Я продолжил спор и поинтересовался, откуда он взял "английские" чернила, на что он извлек из кармана с победным видом плоскую жестяную коробочку с ваксой, которую стащил из моей седельной сумки, будучи уверенным, что именно этим веществом нанесены довольно убористые строчки моих записей.
   Примерно в те дни я столкнулся с одним обычаем оазиса, который поначалу поразил меня. Городской глашатай привел в дом полудюжину туркменов, у каждого, удивительно, был на руках новорожденный мальчик. Этих детей представили мне с большими церемониями. Я не мог точно разобрать слов; я мог понять только то, что один из младенцев звался О'Донован Бег, другой О'Донован Хан, третий O'Донован Бахадур; имена других не помню. Открылись чудеса восточных стран, и сказать, что я был изумлен, значит лишь в малой степени выразить мои чувства. Придя в себя, я мягко спросил, зачем этих малышей принесли сюда, и в чем смысл этой широкой презентации. Оказалось, что текинцы называют новорожденных, как правило, в честь выдающихся странников, находящихся в оазисе в момент появления ребенка на свет, или в честь какого-то события, тесно связанного с жизнью племени. Я несколько успокоился после разъяснений, хотя и пришлось выдать пешкеш в пять кран каждому из юных тезок.
   Когда заходит речь о детях, естественно перейти к вопросу о браке. В Мерве мужчина очень редко имеет более одной жены. Он не может позволить себе делить и без того скудную провизию на дополнительные рты. Магометанский закон разрешает иметь четыре жены, но предписывает, чтобы каждой было предоставлено отдельное жилье, - условие, которое туркмены, обычно, ревностно соблюдают. Ухаживание у туркменов не такое сложное дело, как у их западных единоверцев. Юноша имеет возможность видеть свою суженную каждый день, поскольку, как я уже отмечал, туркменские женщины не столь строго придерживаются правила закрывания лица, кроме, разве что, случаев, когда мужчина неожиданно входит в ев, где несколько женщин, тогда они захватывают кончик платка, свисающий с головы, зубами. Человек, решивший пожениться, обращается к отцу избранницы и, если он зажиточен, предлагает за девушку сорок фунтов стерлингов. Обладание сорока фунтами исключает возможность отказа, и новый ев, или так называемый ак ев (белый ев), воздвигается уже за счет отца. Это означает, что дом имеет войлочное покрытие, еще не прокопченное дымом очага. Нареченные, сопровождаемые родственниками мужского пола, вступают в это жилище. Мулла спрашивает отца в присутствии свидетелей, согласен ли он отдать дочь жениху. Зачитывается ряд статей Корана, мулле делается "подарок" в несколько кран, и молодожены остаются одни, вкушая плоды супружеского блаженства.
   Насколько я знаю, развод совершенно неизвестен у этих полукочевников. Жена является душой дома и, пока не подрастут дочки, ведет всю работу по хозяйству. У мужа нет никаких оснований желать развода; ведь, во-первых, он абсолютный хозяин в доме, а во-вторых, в случае развода придется искать новую жену, которая освободила бы его от мелких бытовых забот и неприятностей, то есть потратить еще сорок фунтов. Неверность жены пресекается ударом ножа, и никто не имеет право вмешаться.
   В строках о Гумуш Тепе я упоминал, что туркмены с трудом разбираются в каких-либо рисунках, за исключением земельных планов, которые они довольно сносно понимают, - вспомним схему Токме Сердара, набросанную на песчаном полу моего ева, когда я впервые встретил его по дороге в Мерв. Примерно в эти дни, однако, я имел прекрасную возможность убедиться, насколько рисунки в таких журналах, как "Иллюстрированные Лондонские Новости", столь выразительные для наших глаз, совершенно не передают этим жителям далекого Востока хоть смутное представление, что же на них изображено. Я получил несколько экземпляров иллюстрированных газет из Тегерана и Мешеда. Там был один рисунок на всю страницу, озаглавленный "Венчание героя", который, может быть, кто-то из моих читателей помнит. На нем изображен галантный майор, вернувшийся с афганской войны, в гостиной, окруженный несколькими юными девами, которые набрасывают ему на шею венок омелы(347). Он же, с распростертыми руками и расставленными пальцами, пытается отвергнуть этот комплимент. С целью остановить бесконечную болтовню, я раскидал несколько иллюстраций среди моих самозваных гостей. Вышеупомянутая картинка, казалось, особенно привлекла их внимание. Они разглядывали ее и так, и этак, и, наконец, пришли к заключению, что лучше всего рассматривать, повернув боком. После полных трех четвертей часа глубокого изучения и медитации, присутствующий Сердар тронул меня за локоть и, указав пальцем в середину изображения (глаза его при этом светились осмысленной радостью), воскликнул: "Баалук!" Баалук означает рыба. Я взглянул на иллюстрацию, пытаясь, курьеза ради, обнаружить, как он мог вообще прийти к мысли о рыбе, но ключ к разгадке так и не нашел. Может быть, туркмен смотрел на картинку, как это иногда делают люди, глазеющие в прострации на обои на стене, забывая, так сказать, настоящий рисунок, когда границы объектов расплываются, и создается новый образ, отличный от самих объектов.
  
  
   ПОСЛЕДНИЙ МЕДЖЛИС
   Приближался конец июня. Я не уверен в датах, потому что потерял счет дням, а туркмены знают лишь, с точностью до двух недель, месяц по своему календарю.
   Я лениво развалился внутри противомоскитного полога, размышляя о том, какой новый поворот готовит мне судьба, когда слуги объявили Баба и Аман Нияз Ханов. Этих двух господ редко можно увидеть вместе, поэтому я почувствовал, что случилось нечто важное. Я откинул полог и пригласил ханов в дом. Баба держал в руках необыкновенный документ. Первые слова, которые он произнес, были: "Инглес визирь-мухтар явно ошибся. Он направил письмо ханам отамыш и токтамыш. Вождь токтамыш главнее, и я не могу понять, почему подвергся такому неуважению." Поскольку туркмены сверхчувствительны в вопросах такого рода, я объяснил, что посол допустил эту оплошность вовсе не из неуважения к хану-сеньору, а из-за неосведомленности в местных обстоятельствах; таким образом, важный вопрос был улажен.
   Письмо содержало краткий ответ на политическое заявление, направленное правителями Мерва и подписанное наследными ханами и кетходами двадцати четырех япов. Я дословно переписал содержание письма, но, поскольку документ секретный, даю только краткое содержание. Посол уведомлял о получении письма мервских вождей, в котором они указывают, что находящиеся в их подчинении племена решили выразить преданность британскому правительству, что они подняли в честь Англии флаг и пометили некоторых лошадей английским клеймом, в знак предполагаемого подданства Королеве Англии. Он также пишет, что послание было передано правительству Ее Величества. Он рад слышать, что племена Мерва охвачены добрыми чувствами по отношению к британскому правительству, и сообщает, что они могут быть уверены в том, что оное заинтересовано в их благоденствии. Он продолжает: "Однако я должен заявить относительно подданства британскому правительству, что предложение народа Мерва о том, чтобы стать субъектом Британии, в силу ряда причин, как материальных, так и политических, не может осуществиться." Далее министр напоминает, что господин О'Донован, как он и сам говорил, не эмиссар британского правительства, а представитель британской общественности, и в его задачи входит информировать ее о событиях, происходящих в оазисе. Британская общественность, пишет он, всегда проявляла живой интерес к благосостоянию народа Мерва и, соответственно, желает получать точные сведения о ситуации в Мерве и перспективах ее развития. "Господину О'Доновану, проживающему ныне некоторое время в Мерве, поручено предоставить правдивую информацию по этим предметам, и теперь было бы в равной мере желательно, как и целесообразно, если бы вы, в соответствии с запросом, который представитель британского правительства в Мешеде направил вам от моего имени, сопроводили господина О'Донована незамедлительно, чтобы он мог лично передать мне ту информацию, которую получил за время пребывания в Мерве."
   Положения этого документа были четкими и как раз такими, что я и просил британского министра довести до вождей Мерва. Внимательно изучив послание, Баба Хан сказал, что я могу отбыть, когда захочу. "Но, - добавил он, - прежде, чем ты оставишь нас, мы должны провести большой меджлис." Я тут же отозвался: "Давайте сделаем это срочно." Я знал, что "срочно" означает самое малое полмесяца.
   Я понимал, что приближалось время, когда, в соответствии с их отношением к дружбе с Англией, я буду либо отпущен, либо объявлен заложником. Обострение любого рода было приятно после тягучей монотонности и неопределенности прошедших месяцев. Томительные дни ожидания я использовал для сбора сведений об обществе, в котором жил.
   Туркмены имеют весьма слабое представление о ходе времени. Они не могут сказать, произошло ли событие десять, двадцать или тридцать лет назад. Делят свои годы на циклы по двенадцать следующим образом: -
  (1) Сичкан (мышь); (2) Сыгыр (корова); (3) Барс (медведь); (4) Таушан (заяц); (5) Лу (рыба); (6) Илан (змея); (7) Илки (лошадь); (8) Кои (черепаха); (9) Биджин (ящерица); (10) Такыка (сова); (11) Ит (собака); (12) Домус (свинья) (348). Месяцы, составляющие эти годы, - лунные месяцы, ведь туркмены исчисляют время по лунным циклам, а не по солнечным. Если спросить туркмена, сколько ему лет, он попытается вспомнить, под знаком какого животного родился. Возможно, он скажет: "Я родился в год домус (свиньи)." Потом он подсчитает, сколько раз год "свиньи" был на его веку и назовет, соответственно, свой возраст. Вне границ собственной жизни, однако, он уже имеет смутное представление о времени. Когда я пытался узнать срок разрушения последнего города Мерва Байрам Али (примерно век назад), нашелся только один мулла, - своего рода интеллектуал, - который мог сказать, что это произошло за девяносто восемь лет до моего прибытия в Мерв. Мнение же других варьировало между двумя тысячами и пятьюстами. Это служит примером того, как трудно собрать какие-либо корректные хронологические данные, опрашивая людей. Соответственно, и те даты, которыми я оперировал, говоря о различных миграциях туркменского народа из Ахал Текке в Тедженд, а из Сарахса в Мерв, основаны на наиболее вероятных приблизительных данных.
   Что касается расстояния, то и тут вычисления туркменов неудовлетворительны. Из Корана и от персов они узнали слово саагат (час), но не имеют никакого понятия, в чем его смысл. Могут говорить о некоем "часе пути", который на деле, скорей всего, окажется трехчасовым. Их расчеты основываются на том, сколько обычный конь проходит, при средней скорости, за день. Они скажут путешественнику, что расстояние от одного места до другого бир гитге (однодневный переход), или ярым гитге (полдневный переход), чарек гитге (переход в четверть дня). Если расстояние меньше, то говорят, что это место недалеко. У них есть мера, которая называется агач. Можно предполагать здесь соответствие персидскому фарсаху, который происходит от идеи быстрой ходьбы в час, - около четырех миль. Туркменский же агач, - час верхом, ведь никто здесь пешком не ходит. Как правило, это означает около пяти миль, ведь именно такое расстояние преодолевает, даже прогулочным аллюром, туркменская лошадь в час. Буквально, агач, - кусок дерева. Полагаю, что название происходит от обычая ставить вешки вдоль дороги для пометки расстояния, совершенно так же, как в России мы встречаем столбы в бело-голубую полоску, указывающие версты.
   Во время этих тягучих дней я приметил сотни подробностей туркменского общества, но не лежала душа записывать: все надоело. Постоянно навещал меня старый Овез, напоминая о своей собственности, присвоенной людьми хана Келат-и-Надри. "Ваша милость, - говорил он, - они увели белого осла, верблюдов и одну из моих жен." Я бормотал вполголоса: "И поделом тебе", и снова впадал в молчание, думая про себя, как было бы ужасно провести здесь годы. Даже своих братьев ханов я встречал с видом полного пренебрежения. Я решил показать, что вижу их насквозь и не намерен больше шутить.
   Наконец наступил кризис. Я спрашивал ежедневно, когда можно выступить в Мешед. Всегда находились какие-то отговорки. То невозможно было собрать меджлис, то отсутствовал какой-нибудь хан. Раз один хан был на месте; другой отправился в поездку по стране. Стоило вернуться последнему, как заболевал первый, или тоже отправлялся в инспекционный вояж. Или, когда оба хана были в наличии, вода мургабской плотины поднималась так высоко, что все занимались там и не могли явиться на меджлис.
   Уже некоторое время я жил за счет туркменов. Зерно и клевер для лошадей поступали бесперебойно, баранья похлебка для меня, а также, как они думали, поставки сахара и чая евреем Маттхи, производились за их счет. Однажды я решил выставить ультиматум. Я поручил своему старшему слуге пригласить Баба, Аман Нияза и главных кетход. В назначенный час все собрались в моем еве. Я сказал: "Я собираюсь выехать из Мерва в Мешед в трехдневный срок." Начались протесты. Я перебил их: "Я не буду слушать никаких возражений; вы сказали, что, как только придет письмо от британского министра, я свободен отправиться куда угодно. Если в течение трех дней я не буду в седле, то спущу флаг в знак объявления войны. Это было как гром среди ясного неба, потому что до тех пор, пока малиновое знамя колыхалось над Мервом, сохранялось общественное спокойствие. Я знал, что его исчезновение вызовет немедленную реакцию.
   Вожди запросили тайм-аут. Я сказал: "Нет. Я вполне достаточно попользовался вашей милостью. Я не могу так дальше жить. Я отказываюсь от бесплатных поставок." Я послал за сердаром, который забрал мои часы для Баба Хана, и, указывая на дели ат (бешеного коня), сказал: "Хочу продать его недорого. И нечего советоваться с Баба Ханом; если ты не купишь, продам кому-нибудь другому." Слово за слово, договорились о цене, двадцать фунтов, если мне не изменяет память. Процесс купли-продажи был любопытным. Очень долго рядились, прежде чем сошлись на двадцати фунтах, но это было ничего по сравнению с тем, что последовало: отдаю ли я уздечку; отдаю ли новую попону; продаю ли подпругу. Мы начали обсуждать детали и, наконец, затеяв все это просто как демонстрацию своей решимости не оставаться больше в Мерве, я воскликнул: "Забирай все, что при нем!"
   Как обычно происходит в сообществах типа Мерва, не успела сделка состояться, об этом уже знал каждый в округе. Разношерстная толпа переполнила дом. Все просили и умоляли остаться, торжественно заявляя, что богатства Мерва в моем распоряжении. Я указал на сердара, который собирался увести свою обнову. Я сказал: "Нет ни гроша. Пришлось продать коня, чтобы жить. Я не принимаю милостыню. Я просил Баба Хана созвать меджлис. Он не хочет этого делать. Я собираюсь и уезжаю. Не советую мне мешать. Это будет означать объявление войны Англии, и я спущу флаг." Такими хитростями я ускорил созыв меджлиса.
   К счастью, мне помогли некоторые обстоятельства. Российские власти обследовали новые границы, и разведчики-текинцы раздобыли сведения, что конные казаки сопровождают по окрестностям лиц с различными ужасными инструментами (инженеров с их теодолитами) (349), исследующих дорогу на Сарахс. Я ухватился за это, как утопающий за соломинку. Я придумал собрание европейских послов в Мешеде, с целью определения новых границ; заявил, что судьба Мерва зависит от этой встречи. Я напомнил вождям, что Мерв уже отрезан от Бухары и Самарканда русским протекторатом над этими территориями. Мешед и Герат остались единственными пунктами, откуда они могут снабжаться капсюлями, без которых ружья, заряжающиеся с дула, совершенно бесполезны. Если русским удастся выдвинуться из Аскабада вдоль Тедженда до Сарахса, Мешед, как база снабжения, будет потерян, а близость Сарахса к Герату практически изолирует туркменов и от Герата. Готовы ли они, спросил я, направить делегата на встречу в Мешед? Слушатели спросили, поймут ли послы джагатайско-татарское наречие. Я был в состоянии заверить их совершенно добросовестно, что, скорее всего, послы будут не в состоянии понять этот язык, и что, как я вижу, единственным представителем, которого они могли бы отправить, был я.
   Вожди разошлись, и мрачное выражение их лиц, даже у Аман Нияз Хана, чей обычно insouciant(350) характер редко позволял увидеть на его лице тень серьезной мысли, показывало, что они осознают опасность, которую могла предвещать воображаемая встреча послов. Похоже, им не приходило в голову, что информация, которую я сообщал, могла быть недостоверной. Даже под давлением, нагнетаемым мною, естественная инерция чисто тюркского сознания не позволяла преодолеть медлительность. Налицо было такое желание отложить дело, затянуть принятие решения, которое слишком отрицательно сказывалось на тюркских правительствах в последнее время. Я просил и умолял, чтобы меджлис собрался срочно. К тому времени у мервли почти не оставалось поводов для дальнейшей оттяжки, но все же одна стрела еще была в колчане. Важный кетхода по имени Сары Бек, известный своей галантностью по отношению к женскому полу, нанес мне визит, и в последней попытке поколебать мою решимость уехать в Мешед сказал, что дамы Мерва сильно не желают моего отъезда. Это, однако, не сломило мою решимость выбраться из оазиса в кратчайшие сроки. Я постоянно боялся ухода войск из Кандагара до моего отъезда, не давала покоя мыслишка о том, что в момент, когда эта новость достигнет Каучит Хан Кала, моя популярность резко упадет в глазах текинцев, если, конечно, это не кончится для меня более печально.
   Примерно в середине июля в Каучит Хан Кала состоялся последний совет, в котором я принимал участие. Он был необычайно представительным, поскольку все чувствовали, что наступил великий кризис. Бахадур Хан, залог безопасности мервского народа, собирался покинуть его. Хоть я представил мою миссию в Мешед, как акт преданности интересам мервли, все же подозрения в задней мысли, столь присущие восточному уму, не могли развеяться. Пожалуй, я разработал слишком глубокий план, даже для туркменского понимания. За всем, что я говорил, скрывался некоторый подвох. Предвидя возможные сложности, я решил пожертвовать всеми оставшимися денежными ресурсами, в последнем усилии разрушить любое препятствие отъезду, которое могла воздвигнуть алчность властителей. Я решил, что последнюю сотню фунтов, хранящуюся в резерве на самый крайний случай, теперь следует пустить в дело, и направил тайных посланников в Мешед, чтобы они доставили мне эту сумму серебром. Я достаточно изучил натуру текинцев и знал, что, заказывая деньги для подарков их вождям, я мог совершенно спокойно им довериться.
   В ночь перед меджлисом деньги прибыли. Избранными посыльными были Назар Али Бег, дядя Аман Нияз Хана, и Курбан Пехливан, близкий родственник Баба Хана. Деньги были в четырех сумках, в каждой - серебро на двадцать пять фунтов стерлингов. Не откладывая ни на минуту, я отправил одну сумку Аман Ниязу, другую Баба, третью Мурад Бею, и четвертую Ягмуру. Через час, когда солнце село, и я зажег свою лампу, явились все четверо получателей, окруженные своими приверженцами. После церемонных приветствий, они уселись молча вокруг меня. Мы обменялись обычными комплиментами, а затем Аман Нияз Хан приступил к делу, вытащив из кармана шелкового халата тяжелый мешочек с моим даром внутри. "Бахадур Хан, - сказал он, - вот подарок, который ты прислал мне. Я благодарю тебя за него;" - и он высыпал содержимое на ковер, дабы все могли засвидетельствовать факт, что он получил деньги. Баба Хан и другие поступили так же.
   Туркмены всегда желают похвастаться друг перед другом полученными дарами. Насколько я понял смысл их поведения, все дело в этом. Они хотят, прежде всего, предать огласке денежный дар, но также желают поднять себя в общественном мнении, чтобы подданным было ясно, что они заслуживают подарков, которые им делают.
   Вскоре после этой небольшой церемонии Баба Хан, сопровождаемый Ягмуром, покинул ев. Аман Нияз и Мурад Бей остались. Когда его могущественный брат достаточно удалился от моего жилища, Аман Нияз вытащил из кармана бутылку водки, емкостью в одну кварту(351), которую презентовал мне с большими церемониями. Выказывая всевозможное гостеприимство, я обхаживал гостей с большим старанием, ведь, по правде говоря, я был заинтересован в том, чтобы они выпили как можно больше вредного напитка, прежде чем мне придется отведать его самому, потому что этот недавно выгнанный арак, богатый сивушными маслами, был совершенной отравой.
   Когда бутыль, к моему великому облегчению, опустошили, все гости удалились, кроме Алла Кули, сына бывшего славного вождя. Этому человеку я не дал ничего и, соответственно, он не чувствовал себя вполне удовлетворенным. Когда остаешься один на один с туркменом, что случается не часто, он использует этот шанс для того, чтобы втолковать, что он есть беик адам, - великий человек, - в отличие от других людей; и что он куда больше заслуживает подарки, чем кто бы то ни было. Алла Кули поведал мне такого рода информацию о себе. Я напомнил, что в моем распоряжении были очень ограниченные суммы, и что этикет обязывал меня распределить деньги между первыми ханами, но я не забуду о нем, когда достигну Мешеда. То, что я сдержал слово, подтверждается списком подарков в приложении(352).
   Махтум Кули не принимал участие в этом последнем собрании, но его имя также включено в списки получателей даров, которые щедрость владельцев "Дейли Ньюс" позволила мне распределить между мервли, с целью избавиться от трудностей ситуации, в которой я оказался.
   Это было девятнадцатое июля, - памятный мне день, когда в Каучит Хан Кала собрались делегаты большого совета. Обычный участок был слишком тесен, чтобы вместить всех собравшихся. Они устроились по крутым берегам Мургаба, в это время довольно непривычно маловодного. Я встал за час до рассвета, потому что был так взволнован, что не мог спать. Я слышал шум и гам по всей мервской столице по мере прибытия разных членов совета, и нетерпеливо ждал приглашения явиться пред их очи.
   Прошло утро. Наступил полдень, а меня все не звали. Было два часа, когда явился Мурад Бей, и с должной торжественностью пригласил меня присутствовать на национальном совете. Моя лошадь стояла оседланная у двери, ведь у мервли принято, что мало-мальски важная персона не может пересекать любое, пусть даже самое незначительное расстояние, пешком.
   По меньшей мере, пятьдесят человек в своих лучших одеждах во всеоружии стояли вокруг. Когда я вскочил в седло, они сделали то же самое, и с торжественным видом мы медленно проследовали к месту собрания. Гул разговоров, различимый издали, резко оборвался при моем появлении. Большой ковер был постелен прямо внутри овала, образованного вождями и кетходами, разместившимися недалеко от воды. Я сел на него. Чуть сзади слева сел Баба Хан, рядом с ним Старик Меч и Довлет Назар Бег, бывший визирь отца Баба, а далее многие лидеры, чьи имена и страшные подвиги были хорошо известны далеко за персидской границей. Аман Нияз Хан отсутствовал, не пришел и Каджар Хан, хотя все его ближайшие последователи были тут.
   Это сборище вождей по-над Мургабом представляло из себя довольно внушительное зрелище. Вот взметнулся хмурый фронт вновь отстроенной крепости. Вокруг меня в своих картинных нарядах несомненные главари Центральной Азии. Несколько тысяч человек разместились кучками неподалеку; более сотни всадников образовали круг, внимательно прислушиваясь к каждому слову. Наверное, в первой половине дня здесь шла горячая дискуссия о целесообразности отбытия ференги, и ко времени моего приглашения, самое интересное было уже позади. Я жалел об этом, потому что хотелось бы послушать во всей полноте аргументы в пользу того или иного решения. Баба Хан уже, очевидно, провел свою линию, выгодную для меня. Он спросил, не скажу ли я несколько слов совету, прежде чем услышу окончательное решение.
   Я оглянулся, чтобы понять по выражениям лиц окружающих общее настроение. Несмотря на важность момента, я не мог не обратить внимания на физиономии членов меджлиса. Очень редко попадались калмыцкие черты, - выдающиеся скулы и узкие глаза. Лица присутствующих не вызвали бы удивления ни на одном обычном собрании людей в Европе. Они характеризовались поразительно четко выраженным европейским типом.
   Моя речь была продолжительной, поскольку я имел несколько больше информации, чем в прошлый раз, когда обосновывал, на мой взгляд, лучшую политику, которую следует избрать народу Мерва, ввиду близкого соседства и агрессивности русских; но, конечно, подробнее всего остановился на воображаемом меджлисе послов в Мешеде. Меня слушали с огромным вниманием; единственную помеху я испытывал только от бесконечного хождения туда-сюда слуг, разносивших членам совета принадлежности для курения. В дальнем конце пространства, вокруг которого сидели делегаты, было вырыто в земле глубокое узкое отверстие, там горел огонь для прикуривания кальянов. Когда я кончил речь, наступила гнетущая тишина. Только Баба Хан и его сподвижники перешептывались друг с другом. Наконец, громогласный бас разрезал тишину. Это Старик Меч начал перекличку кетход. Все, без исключения, называли свои имена. Не было только Аман Нияза и Каджара. "Где Каджар?" - спросил Ак Сагал. "Он отсутствует", - сказал Сары Бег. "Почему он отсутствует?" "Он не признает правомочность совета." "Где Аман Нияз Хан?" - спросил Ак Сагал. Один из кетход отамыш ответил, что Аман Нияз не смог прийти на совет из-за воспаления глаз, он совсем не может смотреть на яркий солнечный свет. Тут прозвучала единственная шутка, которую я когда-либо слышал от туркменов: "Ты говоришь, - сказал Старик Меч, - что глаза Аман Нияза воспалены; сколько глаз он имеет?" "Как, конечно же, два", - сказал Сары Бег. "Он имеет два глаза, - продолжал Ак Сагал, - и все же не пришел сюда. А между тем здесь находится Баба Хан, у которого всего один глаз, и все же он пришел." Один глаз Баба Хана, как я уже отмечал, совершенно поврежден кератитом. Он попытался улыбнуться, но улыбка получилась натянутой. Его единственное око сверкало. Более с негодованием, чем с удовольствием выслушал он это упоминание о телесном недостатке, как бы ни был последний обычен для Мерва. Но, видимо, Старик Меч не придавал значения его гневу. Слушания подходили к концу. Баба Хан взял слово и спросил, есть ли кто из присутствующих, желающий высказать аргументы против отъезда Бахадур Хана в Мешед. Глухой говор тут же пробежал по рядам собравшихся. Затем один страшного вида человек с калмыцкими чертами лица сказал, что недостаточно было сделано "подарков", да и не всем, кто этого заслуживал. Баба ответил довольно раздраженно, что он так не считает. Отталкивающего вида человек возразил: "О да, я знаю, что вчера ты получил мешок с шестью сотнями кран; с тобой все в порядке, а как же мы, которые не получили ничего?" Тут, к моему удивлению, Старик Меч встал и произнес повелительным тоном: "Бахадур Хан прибыл сюда, чтобы помогать нам, и для того же он отправляется в Мешед. Мы, мервли, можем обирать наших врагов, но мы не обираем своих друзей." Я чувствовал глубокую благодарность за своевременное выступление в мою защиту. Я, однако, знал, что он получил письмо от генерала Рочерберга, командующего в Аскабаде, в котором выражается заинтересованность русского правительства в том, чтобы я покинул Мерв безотлагательно. Я не уверен, было ли письмо адресовано Ак Сагалу лично, или кому-то из его друзей, но из письма князя Демидова, русского посла в Лондоне, я знал, что его правительство было столь любезно, что выступило в мою поддержку. Я уже говорил, что в Мерве существовали зачатки русской партии; ей, возможно, я обязан столь легким отъездом, "дабы британские эмиссары больше не рыскали по оазису." Могу сказать здесь, чтобы развеять всевозможные сомнения по этому вопросу: я был единственным представителем западной Европы, который побывал в Мерве с тех пор, как последний путешественник пересек оазис еще до прихода туда туркменов. Конечно, следует добавить здесь, en passant, что, когда двадцать два года назад была наголову разбита экспедиция персов, Де Блоквилль, фотограф Шаха, остался в плену у туркменов.
   Мое участие в меджлисе описано кратко, в то время как дебаты продолжались шесть часов, и солнце уже село за горизонт, когда совет закончил работу. Мы сидели в обычных позах, предписываемых восточным этикетом для тех, кто занят важным делом, то есть на пятках, скрестив ноги. Я боялся, что стану хромым на всю оставшуюся жизнь из-за мучения, которому подвергался в этой непривычной позе, и от души обрадовался, услышав сигнал об окончании совета. Ближайшие друзья окружили меня, поздравляя с результатами собрания и, впервые за много месяцев, я был несказанно счастлив.
  
  
   ПРОЩАНИЕ С МЕРВОМ - ДОРОГА НА МЕШЕД
   После решения меджлиса можно было ожидать, что даже в стране туркменов все трудности позади. Не тут-то было. Потребовался бы еще один том, чтобы рассказать о различных причинах, которые мешали мне выехать сразу же. Баба Хан растянул лодыжку; воспаленные глаза Аман Нияза вызывали множество проблем, и, последнее по порядку, но не по важности, существовало гипотетическое беспокойство части мервли, как бы я не попал в руки русских авангардов.
   Наконец, все сложности были преодолены, и вечером, двадцать восьмого июля 1881 года мне торжественно сообщили, после тайного совета элиты Мерва, что на следующий день можно выступить в Мешед. Как я уже говорил, новости медленно распространяются в этой части мира, и, примерно, в то время в оазис просочились сведения, что шейх Обейдулла победоносно продвигается по направлению к Урумиа. Туркмены считали его святым и горели желанием соединиться с курдом в его атаке на проклятых шиитов. Желание это было столь огромным, что организовали крупное войско для соединения с шейхом. Надеюсь, мое присутствие имело на самом деле серьезное влияние. Я сказал мервли, что также мало люблю персов, которые не хотели пускать меня в Мерв; но, поддержав экспедицию на соединение с курдскими воинами под стенами Тегерана, я, Бахадур Хан, нарушу свой долг по отношению к ним, если не подчеркну близость русских сил, и то, что стоит войскам покинуть оазис, как он будет полностью занят противником. Одновременное движение яростных необузданных племен восточной Турции и диких всадников закаспийских долин очень быстро свели бы счеты с дезорганизованными истощенными силами Его Величества Наср Эддин Шаха. Определенная смелость, действительно, превратила бы курдских и турецких бойцов на северо-восточной персидской границе в силу, очень опасную для Персии. Однако с другой стороны, русские находятся в Аскабаде, и, какую бы угрозу присутствие царских войск не представляло для Персии, оно, по крайней мере, сдерживало вышеуказанную опасность. Так как это был мой последний день в Мерве, я нанес ряд официальных визитов руководящим лицам, чьи резиденции находились в Каучит Хан Кала. Я был приглашен Ана Мурад Кафуром, яссаул-баши, на роскошный банкет, где курдючное сало текло рекой, и гостям подали даже вареные яйца. Арак поступал из заведения Маттхи. Потом я посетил старого врага по самсе Бег Мурада, серьезно захворавшего от переедания жирной пищи. Он сказал, что очень хотел посоветоваться с врачом-франком, но после нашей последней бурной беседы не осмеливался сделать это. Он попросил дать какое-нибудь лекарство. К счастью, у меня оставалась бутылка пепсина, подарок подполковника Стюарта в момент нашего расставания в Дергезе; ее-то я и потратил на толстого Бега. Потом, уже в Мешеде, я узнал, что лечебный эффект был удивительный, а поскольку все содержимое бутыли осталось тучному вождю, полагаю, ему удалось вполне переварить курдючное сало. Когда я вручал ему лекарство, он сказал, что у него есть еще одна просьба, а именно, не соизволю ли я оставить ему тахт, грубое деревянное ложе на четырех ножках, подаренное мне Мурад Беем. Я согласился. Я также вернул Аман Ниязу его великолепное пурпурное стеганое одеяло и сделал всевозможные мелкие любезности тем своим товарищам, с которыми за прошедшие шесть месяцев у нас возникали какие-то проблемы, чтобы восстановить дружеские отношения. Только с одним членом мервского общества мне не позволили иметь никаких контактов, а именно с Ходжа Кули, агентом Аббас Хана, британского консула в Мешеде. Ни Баба, ни Аман Нияз не забыли те два письма, в которых Аббас Хан показал свою двуличность, и даже перед самым моим отъездом не желали, чтобы я имел какие-либо отношения с его агентами. В то время была сделана запись в моем дневнике: - "Двадцать девятое июля, 1881, шесть часов утра. Я надел сапоги с решимостью не снимать их до Мешеда. Кажется, тюркское сознание имеет необъяснимую и неискоренимую невосприимчивость к быстрым действиям. Последнее явно не в их вкусе. Полчаса я втолковывал вчера слуге Матчику, что было бы, по-моему, очень кстати, если бы он подковал лошадей сейчас же, или, во всяком случае, еще до рассвета. И что я вижу? - Семь часов утра. Матчик крепко спит, а подковы, которые я ему выдал, валяются рядом. Затем следует восклицание: "Уста адамлар - мастера! - отправились в турне и вернутся не раньше, чем через пять часов. Более того, Махтум Кули Хан, который заходил вчера, уже час как готовит яйца, чтобы дать мне прощальный обед. Поэтому спешить некуда."
   Другой отрывок. Три часа спустя: - "Действительно, у этих людей какое-то неискоренимое нежелание делать что-либо сразу. Прошло уже три часа после восхода, а я все сижу и жду. Вечером я отдал строгие распоряжения, чтобы на заре быть в седле. Я выдал подковы, даже гвозди. Теперь оказывается, что "мастер", или, как им угодно называть его, уста, одолжил свой молоток кому-то, живущему в шестнадцати милях отсюда. Я вне себя от гнева; но что поделаешь?"
   Эти записи говорят сами за себя. Все было упаковано, оседланные лошади стояли у двери. Но, как их сородичи османли, туркмены предпочитают до последнего тянуть время, пусть хотя бы на час, чтобы посмотреть, что из этого получится. Они знали, что я очень заинтересован в освобождении русского стрелка Кидаева, и подняли этот вопрос, задержав меня в самый последний момент. Потом явился кетхода карачмета, подплемени сичмаз. Он сказал, что его люди решили освободить Кидаева, но прежде, чем они это сделают, хотели бы иметь мой письменный приказ, а также письмо русскому командиру в Аскабаде, указывающее, что пленный освобожден по просьбе британского представителя в Мерве. Я написал письмо и с очень легким сердцем подписал приказ об освобождении бедного пленника. Я поздравил кетходу сичмаз с решением, принятым его соплеменниками. Я повторил то, что часто говорил: если они будут держать Кидаева еще пять лет, то не только не получат никакого выкупа, но будут, скорее всего, вынуждены дорого заплатить за столь долгое задержание, и что, без сомнения, те, кто сопроводят его в Аскабад, совершат не только акт доброй воли по отношению к России, но, по крайнем мере, политический шаг в свою пользу, и, безусловно, получат прекрасное возмещение за свое беспокойство, - их акция в этом смысле сделает куда больше для предотвращения русского вторжения в оазис, нежели любая сила, которую текинцы могли выставить в свою защиту.
   Последним препятствием, которое мне пришлось преодолеть перед началом путешествия в Мешед, была неисправимая клановая обособленность туркменов. Хотя в общих делах они выступают заодно, все же во внутренних вопросах между различными подплеменами существует сильная подозрительность. Туркмен токтамыш, видя, как гость покидает мой ев, приходит и говорит вполне серьезно: "Ты знаешь, кто только что от тебя вышел? Он отамыш. Ни один честный человек не станет водиться с членами этого племени." Потом, опять же, токтамыш, находясь среди своих, если он бег, скажет тебе, что на минуту остаться наедине с векильцем, значит подвергнуть свою жизнь смертельной опасности. Вопрос теперь состоял в том, как выбрать из двадцати четырех япов правильное представительство в мой эскорт до Мешеда, продемонстрировав персам, что ни одно из племен не возвеличивается и не унижается. Деликатная задача выбора членов эскорта, была, к счастью, поручена Алла Кули Хану, молодому человеку лет двадцати семи, одному из самых рассудительных и смышленых из всех вождей, с коими я имел дело. Его род раньше занимал земли вокруг Мене и Чача. Он питал большие надежды на восстановление позиций в этом приграничном районе, беспокоясь, как бы по новому разделу территории не перешли к русским. Твердо уверенный, что я буду присутствовать на важном собрании послов в Мешеде, он не отходил от меня в последние часы пребывания в Мерве, доказывая необходимость передвижения границы как можно севернее, и я, конечно, отвечал, что не вижу никаких трудностей в исполнении его просьбы.
   Около полудня эскорт собрался. Кони выстроились в ряд, каждый всадник держал в руке уздечку, ожидая сигнала в седло. Потом произошла другая задержка, - на этот раз, к счастью, более приятного свойства. Пришлось принять прощальные подарки в обмен на те незначительные суммы, которые я распределил между вождями. Баба Хан, сопровождаемый несколькими приближенными, расстелил передо мной два настоящих туркменских ковра великолепной ручной работы. Аман Нияз Хан, не желая отставать, принес мне три, а Мулла Баба - два. Еще один подарил Алла Кули. Я был весьма стеснен багажом, но не мог отказаться от этих восьми ковров, хотя и знал, что они будут тяжким испытанием для моих лошадей. Потом вышел Каджар Хан и дал мне большой медный кувшин, используемый в Мерве для приготовления чая, а еврей Маттхи попросил принять металлическую трубку, инкрустированную латунью. Овез, герой истории про белого осла и жену, угнанных Бейбуд Ханом из Келат-и-Надри, вручил мне фарфоровую чашку в кожаном чехле, в напоминание о том, что я обещал замолвить за него словечко перед этим местным властелином.
   Я осыпал всех дарителей благодарностями и уже выходил из двери ева, когда появился Мурад Бей, принесший мне кольчугу и огромный стальной шлем, похожий на крышку кастрюли, который, по его словам, принадлежал одному из предков в дни, когда еще не было огнестрельного оружия. Потом, наконец, был подан сигнал к отправлению. Все население Мерва высыпало из домов, чтобы проводить меня; подавляющее большинство совершенно определенно считало, что отпускать ференги почти равносильно безумию, потому что сразу после его отъезда в оазис войдут русские. В этом я так и не смог их переубедить. Потом встал еще вопрос о штандарте, красном флажке, развевающемся над моим домом. Что я собирался с ним делать? Я сказал, мол, конечно, он останется на месте до моего возвращения. Я думал, что все задержки, наконец, закончились, когда Алла Кули спросил, кому бы я хотел передать маленький зверинец, образующий часть моего домашнего хозяйства. Он попросил отдать ему ручную антилопу. Другой попросил кречета, третий - шакала и волчат. Сары Бегу я оставил черного котенка, чтобы он передал его дамам, которые, по его словам, так мною интересовались. Потом мы выступили. Было, должно быть, около двух часов пополудни. Аман Нияз и Баба сопровождали нас, а также Махтум Кули, Алла Кули, Ягмур и Каджар. Их окружали две сотни приверженцев, во всеоружии; мой личный эскорт состоял примерно из пятидесяти всадников, по два от каждого япа токтамыш и отамыш, под непосредственным руководством Алла Кули, как я уже говорил.
   Сильно желая покинуть Мерв, не без некоторого чувства сожаления пересек я в последний раз ограду своего редута и поскакал к шаткому навесному мосту через Мургаб, по которому почти шесть месяцев назад въехал совсем с иными чувствами. С большим трудом удалось предотвратить следование за мной всего мужского населения Каучит Хан Кала. Очень многих удержали силой, но, несмотря на это, не успел я отъехать и мили к югу от реки, как собралась туча всадников, прибывающих группами со всех четырех сторон. Различные дары вождей были распределены в свите, сопровождающей меня до Мешеда.
   Наш путь лежал на юго-восток, значительное время вдоль берега Мургаба. Земля сплошь возделана, много виноградников и дынь. С первых минут стало ясно, что туркмены не склонны совершать один из своих удивительных по скорости переходов. Они медлили при каждой возможности; и когда я, в нетерпении, пускался вскачь, проводники догоняли и уверяли, что не достойно меня так спешить, и нет никакой необходимости делать это.
   В разгаре дня мы остановились в селе Мириш, племени бакши, кетходу которого звали Овез Нефесс. Там я написал последнюю заметку на территории Мерва: - "Двадцать девятого июля, вечер. Наконец я в пути. Село называется Мириш, полтора часа верхом от Каучит Хан Кала. Я в доме у Овез Нефесс Бега. Сказать, что я рад, значило бы слишком слабо передать удовлетворение отъездом из Мерва. Мы прибыли сюда, двигаясь на юго-восток. Сарахс лежит на юго-западе."
   День выдался исключительно жаркий. Мы спешились и предались двухчасовой сиесте, а потом все разделили банкет из хлеба в бульоне, устроенный в нашу честь старым Овез Нефессом. После заката изумительно сияла луна, и я бродил туда-сюда по селу, вспоминая время, проведенное в Мерве, и гадая, отпустят ли меня туркмены на самом деле, или нет. У них так много уловок и трюков, перемешанных даже с повседневными делами, что я боялся, что эти мои проводы, - всего лишь игра кошки с мышкой. Вскоре после отхода ко сну я был жестоко укушен скорпионом, и, хотя и применил опиум и assafoetida (353), обычные лекарства в этих местах, наутро следующего дня у меня был сильный жар. Несмотря на это, однако, я ходил туда-сюда, пытаясь собрать своих компаньонов, чтобы продолжить путь, но все тщетно. Наступил полдень, а я все еще был в Мирише. Около двух часов Махтум Кули, Аман Нияз и другие нанесли мне групповой визит и пожелали, с Божьей помощью, счастливого пути. Они выразили сожаление, что не смогут сопроводить меня, как хотели поначалу, до реки Тедженд. Шел первый день месяца рамазан(354), когда все истинно верующие, как сунниты, так и шииты, должны воздерживаться от еды, воды и даже курения от восхода до заката. Вождям приходилось бодрствовать всю ночь и спать днем, а поскольку на этой ранней стадии рамазана они еще недостаточно привыкли к воздержанию, то чувствовали, что не смогут одолеть тяготы дальнего пути на голодный желудок и без воды в зное дня.
   Наконец, около трех часов мой эскорт, включая Каджар Хана, во главе с Аман Кули Ханом(355), собрался. Среди прочих был Хаким Бей из Бенти, что доставил мне документ, подписав который, я обеспечил освобождение Кидаева, русского пленного. Потом мы попрощались с Хакимом и другими, и поскакали прямо на северо-запад по направлению к селу сичмаз Топаз, расположенному на отводе канала Алаша Сукди Япе, вдоль которого жили около ста пятидесяти семей туркменов-салоров, тех самых, что пытались перекочевать в Сарахс.
   В Топазе я и мой эскорт были приняты очень радушно; настолько, что нам не давали выехать два дня. Я все еще страдал от укуса скорпиона и был рад передышке. Здесь мне сказали, что для правильного водного обмена организма необходимо одеться в шкуру. Обычно используется овчина с остриженной шерстью, вывернутая наизнанку и покрытая грубой сетью из верблюжьего волоса, для предотвращения протирания внешней части при езде верхом.
   Отбыв, наконец, от границы оазиса, мы взяли курс на юго-юго-восток в сторону села Ана Мурад Кафура, яссаул-баши племени отамыш. Это было последнее место, где можно запастись водой, за исключением соленого колодца Шаитли, или случайных дождевых луж в Кизил-Денгли, рассчитывать на которые в это время года вряд ли стоило.
   Мы потратили так много времени, заполняя водой бурдюки, что смогли выступить только в час дня. Все окрестные племена собрались здесь, чтобы проводить нас. Затем мы двинулись точно на юго-запад, по дороге в Чача и Мене. Очень скоро длинные гребни наносной мергельной пыли стали попадаться на пути, они тянулись более или менее далеко с востока на запад, зерно и другие посевы пропали из виду. Потом мы пересекли поля дынь и кунджи, последние следы культивации на нашем пути, и перешли через длинные беспорядочные гребни в знойную долину, совершенно иссушенную; нигде ни ручейка. Внешний вид вышеназванного растения не похож на то, что в народе известно как белая крапива, которая очень высокорослая. Цветы его и стебель говорят о принадлежности к губоцветным.
   Я столь подробно останавливаюсь на описании маршрута потому, что именно им проходят все караваны из Персии, независимо, в Чача или Сарахс. Мы двигались шагом, и было много беспокойных вопросов членов моей свиты, сколько еще часов, на мой взгляд, будет висеть солнце над горизонтом; поскольку, пока оно не исчезнет, они не могут ни глотнуть воды, ни затянуться из любимых трубок. Каджар Хан, который вызвался сопровождать меня хоть до Франгистана или Енги Дунья (Новый Мир), был особенно заинтересован в наступлении заката. Наконец, красное пламя бросило на мергельную пустыню малиновый отблеск и, не теряя ни минуты, все соскочили с лошадей и принялись спешно собирать ветки оджара для приготовления вечернего чая. Когда солнце село, появились всевозможные трубки. Конечно, это обычные тыквовидные деревянные кальюны, о которых я столь часто упоминал. Но был один совершенно непохожий на те, что в ходу у туркменов. Он состоял из большой берцовой кости овцы, расточенной в самом широком месте и очищенной от костного мозга. Она была забита тумбаки почти доверху, а дымом затягивались через маленькую дырочку рядом с более тонким концом.
   Это было замечательное зрелище, когда последний румянец красного заката смешался с отблеском дюжины костров, а туркмены лежали вокруг, сладострастно наслаждаясь, после дневного воздержания, табачным дымом, и беспрестанно пили зеленый чай. Земля вокруг покрыта обломками кирпича и черепицы, в непосредственной близости находятся остатки земляных валов. Это место туркмены называют Кала Бурун, а расстояние досюда от села Топаз, где мы запасались водой, прежде чем покинуть границу оазиса, я оценил в двадцать миль.
   Пока мы отдыхали здесь, нас нагнал Назар Али Бег, привезший из Каучит Хан Кала последний подарок от Аман Нияз Хана. Это была бутылка арака, несмотря на священный рамазан. Почти одновременно прибыл с юго-запада, после быстрой скачки, Ана Мурад Кафур, яссаул-баши. Он только что отправил караван, усиленный эскортом его яссаулов для безопасного прохождения до окрестностей Сарахса. В девять часов пополудни отправились дальше. Мы двигались по несколько возвышенной земле, и я мог видеть широкий тракт через совершенно ровную долину. Пару раз заметил слабый фосфоресцирующий свет над горизонтом; такой слабый, что даже острые глаза текинцев с трудом разглядели, когда я обратил на него их внимание. Наконец, один всадник сказал: "Валла! Да у тебя глаза текинца." Это были костры угольщиков, обжигавших оджар в долине на древесный уголь. По мере нашего продвижения, оджар становился все гуще и толще, верблюжья колючка росла повсеместно. Вскоре после полуночи мы достигли развалин Даш Робата, а затем углубились в джунгли тамариска, которые я упоминал, описывая марш-бросок в Мерв. Далеко в глубине зарослей послышался частый стук копыт, и все приготовили оружие. Мы увидели много темных фигур между отсветом горизонта и нами; в ту же минуту Алла Кули воскликнул: "Это эшекли (всадники на ослах), спускаются с гор с писте (фисташкой)." Мы услышали щелканье множества затворов, и стало ясно, что наездники на ослах тоже имели сомнение относительно нас. Вскоре, однако, мы объяснились, кто есть кто, и, обменявшись возгласами приветствий, проследовали дальше. После около полуторачасового продвижения на юго-восток от Даш Робата, мы остановились в зарослях оджара, чтобы отдохнуть и попить чаю. Потом, примерно за два часа до рассвета, снова выступили, и через пару часов после восхода солнца достигли местечка под названием Шаитли. Здесь дрейфующая мергельная пыль образует холмы около шестидесяти футов высотой над общим уровнем долины, и среди них находится единственный неиссякаемый источник воды между последним оросителем, питающимся от Мургаба, и рекой Тедженд. Тут расположился лагерем туркменский караван из Мешеда, состоящий из дюжины всадников и около шестидесяти верблюдов, груженных чаем, сахаром и другими товарами. Колодец имеет жерло едва больше фута, надежно укрепленное горизонтально переплетенными прутьями тамариска. Через это отверстие обеспечивается доступ к очень глубоко посаженной подземной емкости, которая, без всякого сомнения, находится там с незапамятных времен. Единственный способ добычи воды, - опускание конской торбы на перевязи в отверстие на глубину около тридцати футов; также достают воду в колодцах Бурнака, севернее Красноводска. В Шаитли вода, однако, еще более соленая, чем там, и наши лошади, как ни мучила их жажда после длительного перехода от Мургаба, наотрез отказались от подобного питья.
   Мы задержались здесь на часок поболтать с погонщиками верблюдов. Они были очень взволнованы слухами по поводу новой русско-персидской границы и возмущались, что я покидаю их в столь трудный момент. Их не успокоили мои объяснения, а именно, что я как раз и собираюсь приложить все усилия к решению этого вопроса в их пользу; не будь со мной грозного отряда текинской конницы, этот конвой каравана скрутил бы меня и доставил назад в Каучит Хан Кала.
   Двигались медленно, ведь шел уже четвертый день, как мы покинули столицу текинцев. Все расстояние от Мене до центра оазиса по дороге в Мерв я проделал за двадцать часов.
   Около полумили от Шаитли дорога принялась петлять среди хребтов наносного мергеля высотой десять-двенадцать футов; оджар, вперемежку с другими пустынными растениями, рос в изобилии. Встречался похожий на lignum vitae куст, который туркмены называют ялган, был также яндак, или верблюжья колючка, и шора, обычая полынь западных американских пустынь. Здесь мы решили переждать самые жаркие часы дня, поскольку солнце палило нещадно. Выбирая кусты покрупнее, накинули на них попоны и верхнюю одежду так, чтобы создать заслон над головами и, сделав чай, попытались переспать знойный день. Только двое или трое из эскорта настолько отошли от строгого соблюдения рамазана, что разделили со мной чаепитие.
   К трем часам пополудни мы снова были в пути, придерживаясь, как и прежде, после выхода из окрестностей оазиса, направления строго на юго-запад. Мергельные хребты, простирающиеся под прямым углом к нашему курсу, не кончались почти десять миль, после чего мы вышли на совершенно ровную долину. Далеко влево виднелось несколько курганов; мне сказали, что за ними - многочисленные развалины укреплений, справа находится глиняный обелиск под названием Кизил-Денгли, о котором я упоминал в описании пути из Тедженда в Мерв. Он является отметкой крупных луж в определенные периоды года. Вся долина известна как Шор Кала. Раньше она возделывалась; туркмены показали мне следы старого канала, который брал начало из Тедженда чуть выше Сарахса, снабжая долину водой.
   На закате мы остановились для первого ужина и перекура. Затем прошли еще тринадцать миль, и вновь расположились в кромешной тьме на чай, после чего продолжали путь всю ночь, а около часа до восхода солнца, находясь на неровном участке, заросшем оджаром, сделали привал до света, чтобы не потерять дорогу к реке Тедженд, которая была уже недалеко. Мы находились рядом с местом, называемым Даш Лалунг, откуда разбегались дороги, а скорее тропы, через долину в Мене и Чача. За полчаса до рассвета мы выступили снова, и через два часа достигли реки, к большому моему облегчению, поскольку я умирал от жажды, истратив воду из бурдюка на последнее чаепитие, а у туркменов имелась лишь вода из колодца Шаитли. Она не только горькая, но сильно насыщена селитрой и другими солями. Получая еще привкус от старого кожаного бурдюка, и нагреваясь от конского тела или солнечных лучей, она становится совершенно непригодной для питья и, как не страдал от жажды, я предпочел продержаться до Тедженда. У нас и провизия почти закончилась, ведь передвигались слишком медленно, шел уже пятый день, как покинули Каучит Хан Кала. Туркмен, когда собирается в долгий путь, не берет с собой ничего, кроме нескольких чапати (тесто, приготовленное в кипящем масле), или же кусочков обычного хлеба. Каждый запасается зерном для лошади и водой для себя, то есть имеет совершенно независимое от других продовольственное снабжение. Это дает туркменам большое преимущество в случае внезапного отступления, потому что они в состоянии рассеяться и прятаться, оставаясь в то же время не отрезанными от снабжения, как было бы в случае, если бы провизия находилась в общем обозе.
   В этом месте на целых полторы мили по обоим берегам реки земля, которая опускается тремя последовательными террасами к воде, покрыта зарослями; верхняя терраса в то время возвышалась над уровнем воды, как минимум, на пятьдесят футов. На подходе к первой или внешней террасе линия низких мергельных холмов пересекается довольно крутым оврагом. Если судить по разбросанному валежнику-плавуну и по деревьям, вырванным с корнем, подъем реки во время разлива достигает порой тридцати футов. Там обширные заросли белого тополя и ивы, перемешанного с земляничным деревом(356), а промежутки между ними забиты гигантским камышом; все это вместе образует совершенно непроходимые джунгли, если не считать троп, проделанных к водопою дикими кабанами. Здесь растительность куда более пышная и простирается гораздо дальше за противоположный берег, чем там, где я пересек реку весной. Теперь река была очень безводной. Наибольшая ширина потока не превышала тридцати футов, а глубина, в среднем, в пределах шести дюймов. Она струилась по песчаному руслу, разделенная местами на два и более крохотных ручейка, и прямо под крутыми, как утесы, берегами, были глубокие выемки, очевидно, результат водоворотов и сильного течения, которые теперь заполнены прохладной свежей водой. Она, правда, чуть солоновата, несомненно, из-за возвращения излишков из оросителей выше по течению, пролегающих по соленым почвам. И все-таки, это деликатес в сравнении с гнусной соленой жидкостью из колодца Шаитли. После страшной засухи и жары пустыни, которую мы пересекли, приятно радовали взгляд пышная растительность и повсеместное изобилие воды. С огромным трудом нам удалось вновь обуздать лошадей с того момента, как они почувствовали воду. Они не пили двадцать четыре часа. Как только животные выпили, сколько положено, мы пустили их в галоп вдоль берега, выбирая места поровней, на четверть часа, как всегда делают туркмены в таких случаях.
   Мы перешли на западный берег, притом лошади едва замочили копыта; под огромным земляным утесом, выросшим прямо перед нами, обрели приют в густом лесу, где молодая поросль камыша доставила обильный корм животным. Здесь мы спешились и приготовились провести день. Это место называется Конгали Гозер, брод, по которому караваны из Чача пересекают реку по пути в Мерв.
   В самом деле, очень приятно прилечь среди свежей листвы в месте, где полно воды для питья и купания, изобилует корм для лошадей и топливо, чтобы приготовить чай. Фазаны во множестве сновали вдоль воды, резко вылетая из кустов прямо под выстрел; заросли изобилуют сороками, которых туркмены охотно едят. Вскоре развели несколько костров, и за короткое время раздобыли много разной дичи. Весь полувлажный мергель речных берегов, у самой кромки воды, испещрен следами кабанов, антилоп и диких ослов.
   Жара стояла ужасная - я такой еще не испытывал в Центральной Азии; чтобы избежать солнечного удара, окунался в заводи, куда падали лучи, пробиваясь через нависшие ветви деревьев. Позже, когда попытался пройтись босиком, с раскаленного мергеля вынужден был бежать назад в воду и кричать, чтобы мне принесли сапоги: я не мог добраться до места, где оставил вещи.
   Я не обнаружил рыбы в реке Тедженд, но она была густонаселенна странными земноводными тварями, около двух дюймов в длину, сильно напоминающими маленькую черепаху. Они грязно-фиолетового цвета, присущего обычно раковинам мидий, с одной стороны торчит маленькая голова и пара крошечных конечностей, в то время как внизу с другой стороны, - плавательные конечности, длиной не более полудюйма. Это создание, которое туркмены называют ленгедж(357), снабжено снизу членистым панцирем, как у морской черепахи, спинное же покрытие без сочленений. Покидая воду, подчас зарывается на значительное расстояние во влажный песок, оставляя за собой след подобно кроту.
   Хотя в то время река была очень мелкой, заметно, что несколько дней назад большое количество воды заполняло крупный овраг. Судя по этому, я сделал вывод, что, несмотря на огромную жару, должны быть еще невысохшие водоемы на двадцать-двадцать пять футов выше уровня реки; массы недавно обвалившейся земли, смытой потоком с высоких обрывистых берегов, и все еще сырые стволы деревьев, валявшихся на границе разлива, показывают, что летние паводки реки достигают порой в ширину от трех до четырех сотен ярдов, глубиной от двадцати до тридцати футов.
   Примерно в полумиле к северу от Конгали Гозер, близко к западному берегу реки, располагается большой земляной курган, высотой почти сорок футов, известный под названием Куши Тепе. Он очень важен как ориентир для караванов, ищущих нужное место для пересечения реки. Один из моей свиты, старый и очень опытный сердар, сказал, что Куши Тепе - точно на полпути от Сарахса до плотины на реке Тедженд, перед началом болота, где находится село с одноименным названием. Расстояние в оба конца - два мензиля. Мензиль означает интервал между стоянками каравана, - четырнадцать-шестнадцать миль. Между Куши Тепе и Каучит Хан Кала, по кратчайшему маршруту, сердар насчитывал четыре мензиля. Над Пул-и-Хатун было целых двадцать четыре плотины, все служили для орошения провинции Герат на афганской территории. Стоя на Куши Тепе, можно видеть, куда хватает глаз на северо-запад и юго-восток, полосу зелени, шириной от мили до полутора, уходящую за горизонт. Она резко контрастирует с засушливой пустыней на другой стороне. Хотя воды Тедженда обычно имеют такой неопределенный уровень, что почти совершенно бесполезны в качестве средства передвижения, все же поросшие зеленью берега, ведущие прямо к воротам Герата, слишком приятны для путешественника, чтобы ими пренебрегать. Богатства, предоставляемые берегами этой реки, будут, несомненно, играть важную роль в предстоящем великом развитии дальнего Востока.
   Как ни приятно было отдыхать среди зелени и покоя, я не мог не чувствовать серьезных опасений в связи с задержкой. Я смертельно боялся, что мой эскорт специально затягивает продвижение, чтобы дать возможность курьерам из Мерва перехватить нас по какому-то надуманному поводу или из-за гипотетического кризиса, который бы потребовал моего возвращения в оазис, и я использовал любые аргументы, чтобы заставить Алла Кули Хана дать сигнал к возобновлению марша.
   Наконец, около трех часов дня, мы покинули лагерь, следуя, как прежде, прямо на юго-запад. Вдалеке, вдоль западного берега реки, увидели большое количество диких ослов. Не прошли и полмили, как ландшафт снова стал такой же, как покрытая оджаром пустыня за Теджендом. Продвинувшись вперед, мы различили далеко на северо-западе курган Язсы Тепе, о котором я упоминал в строках о Мене. Он едва виднелся на горизонте. Мы продвигались очень медленно, и, незадолго до заката, проследовали между двумя курганами, лежащими справа и слева от дороги, тот, что поменьше, - на северо-западе, а покрупнее, - на юго-востоке. Я не смог выяснить, есть ли у них какие-то названия. Здесь остановились на чай, а потом продвинулись еще немного, достигнув густых зарослей камыша и лесистого болота, в котором теряется речушка Чача; всего девять миль от берегов Тедженда. При полном отсутствии русла в этом направлении ясно, что две реки никогда не соединяются, а вода Чачи поглощается болотом или идет на орошение. Мы осторожно пробирались по болотистой земле, обходя заросли гигантского тростника, пока не достигли совершенно сухого участка. Нарезали ножами большое количество тростника для ночлега, искусно спрятали лошадей в зарослях и разожгли крупные костры, чтобы защититься от мириад москитов, которыми изобиловало это место. Всю ночь почти не удалось поспать из-за стрекотания кузнечиков, тучами собравшихся на свет.
   Наутро выступили еще до зари, продвигаясь по берегам ручейка, и через полчаса достигли развалин небольшой группы укрепленных глиняных строений, известных как Дикан-и-Чача, что, полагаю, означает село Чача. Русло реки, а, скорее, ручья, здесь настолько углубленно, что местами вода почти скрыта кустами и травой берегов. Далеко простирались возделанные поля, дыни сменялись зерновыми. Вода в оросители поступала не прямо из этого ручья, а из небольшой запруды, расположенной выше, пять или шесть миль южнее. Оттуда главные отводы текут на север и юго-запад. Вода удивительно холодная и совершенно пресная. Туркмены рассказали мне, что, когда армия Надир Шаха стояла лагерем вдоль близлежащих горных склонов, он отдал приказ доставить образцы воды из всех горных ручьев в округе, и, попробовав воду из этого ручья, отдал команду снабжать войска исключительно из него. Вдали, на расстоянии пяти-шести миль, вырастают первые склоны огромной горной цепи, которая простирается на юго-восток, пока не заканчивается там мелкими холмами около реки Тедженд южнее Сарахса. Горный перевал, через который лежит дорога на Мешед, - прямо на юго-западе. Подобно всем проходам этого рода, он известен как Дербенди, то есть Врата. В миле или более того от Декан-и-Чача, между прочим, совершенно безлюдного, находится единственное место в округе, похожее на село. Оно состоит из квадратного глиняного форта с фланговыми башенками, внутри которого обычно проживает двадцать восемь семей, образующих все население местечка. Называется оно Арват Бег Кала, по имени здешнего вождя. В то время, однако, они соорудили для себя нечто вроде грубого лагеря к западу от стен, при помощи крепких жердей и плотных матов, сплетенных из камыша, воздвигли навесы, в которых привыкли жить; другие устроились в грубых хижинах, сделанных из вязанок гигантского тростника, поставленных под углом и образующих своеобразные шалаши. А еще некоторые живут в землянках, - просто продолговатых ямах в земле, покрытых камышом, три-четыре ступеньки обеспечивают возможность спуска в эти жилища. Зерно жители хранят в небольших траншеях, прикрывая камышом и глиной.
   Отдельно от стойбища в двадцать восемь семей, то там, то тут, на больших расстояниях друг от друга, виднеются единичные евы, или навесы, где живут, обычно, охранники дынь и зерна; кроме этого нет ничего похожего на поселения. Руины старого Чача, или так называемого Кара Чача, лежат, примерно, в полутора милях прямо на запад от Арват Бег Кала. Кажется, это был город, если судить по развалинам домов, занимающих значительную площадь. Среди них вздымается очень крупный курган; стены и башни, венчающие его, довольно хорошо сохранились. Моя лошадь с большим трудом смогла взобраться на весьма крутой склон, ведущий к воротам на юго-востоке. Ворота, как и большая часть стен и башен, полностью из обожженного кирпича. По левую руку сохранились стены того, что раньше, несомненно, было резиденцией правителя. Их размеры внушительны. Земля внутри форта густо усыпана обломками кирпичей и цветными осколками гончарных изделий. Кажется, место имело важное военное значение, если судить по мощи укреплений. Оно охраняло начало дороги, ведущей в Мешед, и было, поэтому, ключом к одной из коммуникаций через горы со столицей Хорасана. Выбрав самое высокое место, я сделал замеры на Мене и Душах, указанные Алла Кули Ханом. Оба находятся прямо на одной линии на северо-западе. Сарахс отсюда отклоняется на двадцать градусов к юго-востоку.
   В день прибытия в Чача я счел необходимым приобрести овцу, чтобы накормить эскорт, а также дюжину фазанов, которых в этих местах, вдоль берегов речушки, бесчисленное множество, чтобы заготовить продукты на дорогу. Едва овца была забита и разделана, как начали готовить бульон и курдючное сало, и голодные туркмены с нетерпением ожидали свою любимую еду. Несмотря на пост рамазан, необходимость воздержания в течение дня забылась при виде растопленного сала и бульона; и все, кроме старого Каджар Хана, который оказался в высшей степени набожным, хорошенько приложились к редкому лакомству. За исключением одного фазана, которого я отделил для себя, дичь тоже пошла в общий котел. Туркмены не стали возиться и ощипывать птицу; они сдирали шкуру вместе с перьями, чтобы ускорить дело.
   Я намеревался выступить в то же вечер, но невозможно было преодолеть нежелание туркменов к быстрым действиям. Я упоминал уже о неприятностях, которым подвергся в Каучит Хан Кала в связи с подковкой лошадей. Мне обещали, что в приграничном селе сичмаз Топаз найдется уста, который подкует лошадей, но там сказали, что в Чача это сделают куда лучше, и что нет непосредственной необходимости подковывать лошадей, поскольку мергельный грунт долины мягок. Теперь, однако, из Чачи на Мешед дорога, что называется, даш ел, горная и каменистая, по ней лошади недалеко бы продвинулись без подков. Чтобы избежать трудностей, я носил с собой как подковы, так и гвозди, и попутчики, раз за разом, обещали, что просьба будет выполнена. Мне сообщили, что солнце клонится к закату, а мастер слаб глазами, поэтому сделать сейчас работу не сможет. Было слишком поздно начинать движение по скалистой опасной дороге, и пришлось отложить выезд до утра. Ночь я провел весьма беспокойную, потому что отсюда меня еще могли заставить вернуться в Мерв. Что бы там не рисовали на картах, ни Чача, ни Мене, ни Душах в действительности не расположены на персидской территории. Просто жители дорого платят за воду с гор, источники которой находятся в Персии. Вплоть до горных хребтов здесь ничейная земля. Только южнее первой персидской крепости я смогу считать себя действительно свободным. В тот же вечер я встретился со стариком, который сказал, что он брат Халлы Карна (пузатого Халлы), с которым они сопровождали Токме Сердара в Санкт Петербург, где все трое представлялись вождями Мерва. Я знал, что он кузен Токме, ахалтекинец, уроженец Берме, рядом с Кизил Робатом, вовсе не мервли. Он имел широкую известность как харам заде (негодяй).
   Четвертого августа, часа через два после восхода, мы отправились в путь. Только вошли в ущелье, как столкнулись со стадом джейке (горных антилоп), которые промчались прямо сквозь наш строй. Были они довольно значительных размеров, гораздо крупнее собратьев на равнине. Около шести миль мы продвигались по узкой долине, дорога вилась среди прекрасно возделанных полей, где в изобилии росли виноград, дыни и зерно разных видов, земля щедро снабжалась водой из реки Чача, или, как ее здесь называют, Дербенд Су. Потом остановились у ручья, чтобы подкрепиться. Здесь мы встретились с маленьким караваном, шедшим из Мешеда, при нем был Курбан Пехливан, один из моих посыльных, возвращавшийся от Аббас Хана с письмами и газетами. В почте были телеграфные сводки, касающиеся спешной эвакуации войск из Кандагара, так что я от души поздравил себя со своевременным отбытием из Мерва.
   Окрестности вокруг изобиловали полевыми цветами, в том числе особым видом alium(358), - цветка, называемого туркменами дели гузелла; стебель его достигает высоты четыре фута. Было также большое количество карликовой акации с острыми изогнутыми шипами; выпутаться из таких зарослей очень сложно. Здесь растение называют пишик дернаг, или кошачьи когти, по форме колючек. После пятичасового привала мы продолжили путешествие, огибая группу низких светло-коричневых холмов, загромоздивших центр долины. Их поверхность редко усыпана пластинками и чешуйками гипса, от шести дюймов до фута в диаметре, прозрачного как стекло, сияющего серебром на ярком солнце. Примерно за три часа до заката, объехав один из таких холмов, мы увидели прямо перед собой громадный скалистый вал от четырехсот до пятисот футов высотой с углом подъема от шестидесяти до семидесяти градусов, простирающийся на мили вправо и влево, полностью блокирующий продвижение в нужном нам направлении, если не считать четко обозначенного прохода около ста ярдов шириной. Это начало настоящего Дербенда, или "входа". В древности его закрывала огромная стена. Она была построена из чередующихся горизонтальных рядов очень больших пиленых камней и красного кирпича, что можно встретить в древних крепостных стенах Константинополя. Когда-то она перекрывала все ущелье, от края до края, и до сих пор просматриваются ее остатки, прильнувшие к крутым скалистым склонам. Очевидно, высота стены над рекой Чача, протекающей в середине прохода была, по меньшей мере, сто футов. Много веков назад потоки размыли ее в центре. Сто ярдов выше по проходу находится разрушенная стена из валунов, десять футов высотой, с грубыми воротами и аркой посередине, через которую пробивается речушка. Эта стена здесь, вероятно, с дней Надир Шаха. Справа, прямо перед ней, грубая часовня, связанная с внутренней территорией скрытой тропой через скалы. На посту было несколько персидских воинов. Это настоящая граница с Персией. До поста ее власть чисто номинальная. После переговоров и выяснения нашей миссии, нам позволили войти. Через несколько сот ярдов проход расширился в круглое пространство диаметром в полмили. Чуть выше справа взгляду открылся форт, доселе скрытый массивом скал.
   Сам форт квадратный, со стороной примерно сто пятьдесят ярдов, по углам защищенный башнями, в очень хорошем состоянии. Здесь было решено провести ночь. Командир прохода, Кербеллай Джаффар, курд, не возражал против нашего привала поблизости, потому что, во-первых, он узнал во мне европейца, а во-вторых, было ясно, что мои компаньоны не вышли на тропу войны, судя по их экипировке и наличию груженых лошадей. Он не стал, однако, пускать эскорт вовнутрь форта, да и сами туркмены не горели желанием доверить себя его стенам, опасаясь, как бы с ними не был сыгран какой-нибудь трюк в виде конфискации лошадей или вымогательства выкупа. Гарнизон был в персидской форме, числом около пятидесяти. Форт в состоянии выдержать штурм, но есть и серьезный недостаток: к северо-востоку возвышается скалистый утес, основание которого всего в ста ярдах от форта, а вершина на сто пятьдесят ярдов выше укрепленных стен.
   Командир крепости пригласил меня в апартаменты; только я удостоился такой чести. Туркмены встали лагерем на покатом склоне берега реки у самой воды. Я был рад оказаться в тени, потому что день выдался смертельно жаркий; и еще, я поступил очень опрометчиво, одевшись слишком легко. На мне была только белая хлопковая рубашка навыпуск, а поверх ее длинная шелковая малиновая туника. В результате вся верхняя часть моего тела (грудь, спина и плечи) покраснела и покрылась волдырями от солнечных лучей. В таких обстоятельствах надевать тонкие одежды - большая ошибка. Туркмены в жару носят плотную мантию из верблюжьей шерсти, а если приходится передвигаться в разгаре дня, добавляют к этому еще кызгын, то есть пальто из овчины, для лучшего предохранения от палящих лучей. Правда, это совершенно непривычно с точки зрения жителей западных стран. Путешествуя по пустыне, здесь носят плотные одежды, чтобы предохраняться от зноя, а точнее, не зажариться заживо.
   В тот вечер Кербеллай Джаффар приготовил много хлеба в бульоне для меня и моих спутников, которые, однако, подстрекаемые Каджар Ханом, почти не притронулись к угощению, по той причине, что это шиитская кухня. Как бы ни были голодны после целого дня в седле, они не смогли преодолеть своего предубеждения против раскольничьей мусульманской секты. Сухой хлеб, - вот единственная еда, которую они соблаговолили отведать из рук своих хозяев. Вскоре, однако, появился охотник, несший на плече крупную горную антилопу, не меньше лани добрых размеров, подстреленную только что рядом. Я приобрел ее за два крана (один шиллинг и восемь пенсов), что очень кстати дополнило провизию моего эскорта.
   Хотя теперь заставить повернуть назад в Мерв меня явно не могли, я очень хотел добраться до Мешеда как можно скорее. Пролежав всю ночь на ровной крыше внутри крепости, я не смог уснуть ни на минуту. Новая обстановка, белый лунный свет, наводнивший окрестности, треньканье дутара и хриплое пение курда, продолжавшееся, как нарочно, всю эту рамазанскую ночь напролет, не давали мне покоя.
   Через полтора часа после восхода мы выступили снова, все время придерживаясь юго-западного направления. Покинув круглую площадку, где располагается Дербенд Кала, продолжая следовать по берегу реки, мы вновь вошли в долину. Культивация прекращается, вся земля покрыта гигантским камышом, кое-где рощицы. Пройдя маршем шесть миль от форта, мы остановились в тени нескольких крупных старых ив. Здесь в Дербенд Су впадал ручей с юга. Туркмены сказали, что вдоль него они обычно проходят, совершая налеты в эти края. Путь ведет, по их словам, в села Батхаллы и Чикаман. Прямо к северу отсюда - село Каратхен. Юго-западнее в сторону Мешеда, сказали они, находятся селения Амирабат и Абгерим. Следуя вдоль реки Дербенд, мы одолели еще пятнадцать миль, и были вынуждены остановиться у крупного болота, которое пересекли затем с большим трудом; многие всадники едва избежали коварной трясины. Болото было бы и вовсе непреодолимо, если бы не своеобразная гать из фашин гигантского камыша. Пройдя это место, постепенно перешедшее в долину, мы, уже на закате, остановились на последний привал перед началом трудного горного перехода. Весь склон холма был покрыт крупным болиголовом, о встрече с которым в окрестностях Хивабада я уже упоминал, его сухие стебли здесь единственное доступное топливо. Через два часа после заката мы выступили и, при свете яркой луны, углубились в ущелье Тандара. Оно очень крутое и скалистое, около трех четвертей мили в длину, и едва ли двадцать ярдов поперек в самом широком месте. На самом верху по левую руку несколько чинар, в тени которых находится скалистый родник, чашма, дающий начало реке Чача. Рядом, в конце ущелья, - Дербенд, или сами "Врата". Дербенд похож на широкий дверной проем, с громадными столбами из черного порфира(359), возвышающимися вертикально с каждой стороны. Ширина не больше пятнадцати футов. Сразу за ним поворот налево, а потом направо, и мы начали восхождение на огромную гору Тандара. Это был ужасный подъем. Совершенно нет ни дороги, ни тропы. Мы карабкались или продирались среди огромных валунов по такому крутому склону, что лошади подчас сгибали колени, чтобы не полететь назад. Даже сила и выносливость туркменских лошадей были сломлены тяжелым испытанием, и наилучшим из наездников в нашей группе пришлось спешиться и вести своих скакунов. В два часа утра, после продолжительного и изматывающего восхождения в течение не менее семи часов, мы достигли плато на уступе горы на высоте, я полагаю, три тысячи футов над уровнем долины. Здесь мы нагнали караван из Бухары, который вышел из Мерва за пару дней до нас. Погонщиков верблюдов страшно встревожила неожиданная встреча; они не сомневались, что мы хотим отобрать товар.
   На этой большой высоте, в удивительно чистом воздухе, луна сияла так ярко, что было светло как днем; когда мы устраивались на ночлег, каждый ложился рядом с лошадью, полностью при оружии, ведь окрестности, говорят, изобилуют леопардами, даже тиграми, и туркмены очень беспокоились за лошадей.
   Задолго до рассвета мы снова выступили; когда солнце показалось над афганскими горами, достигли вершины перевала. Здесь, как говорят туркмены, "воровская дорога", ведь именно через эти сногсшибательные выси они возвращаются из Персии с добычей и пленными, уходя, таким образом, от погони. Персы называют данный особый отрезок перевала Сандук Шикушт, то есть "разбитые ящики", несомненно, благодаря тому, что сундуки и тюки, ноши верблюдов, очень часто разбиваются тут о скалы.
   Не думаю, что моим глазам открывалась когда-либо более широкая панорама, чем та, которую я увидел с этой вышины. Далеко-далеко на север и северо-восток простиралась, казалось, бесконечная долина. Я вообразил, что почти различаю массивные стены Каучит Хан Кала на горизонте. Река Тедженд, - а это уж без всякого сомнения, - широкой зеленой змейкой кружила по ярко-желтой равнине. К югу - долина Кешеф Руд, а за ней, в шафрановой дымке, - едва заметное пятнышко на фоне гор, уходящих в сторону Турбат Хидари, - сам Мешед. Можно видеть и Сарахс, прямо на западе, легко различимы низкие холмы, которыми подползает к берегам Хери Руда (Тедженда) огромный хребет, на вершине коего мы находились. С перевала Сандук Шикушт я сделал замеры на Мерв и Мешед, насколько это позволял мой маленький призматический компас, и обнаружил, что они лежат почти точно на северо-восток и юго-запад соответственно. В целом, мы, как оказалось, не отклонились ни на градус от юго-западного направления нашего марша.
   Некоторое время мы следовали по длинному каменистому хребту, постепенно понижающемуся в сторону южных долин, где совершенно невозможно было продвигаться верхом, а потом начали сползать, цепляясь и скользя по склону наихудшей из гор, с которых мне когда-либо приходилось спускаться. Пожалуй, спуск был сложнее восхождения. Туркмены называют "перевалом" усыпанный галькой путь, представляющий собой воображаемую "прямую линию" по-над самыми вершинами гибельно-высоких гор. Конечно, это перевал, в том смысле, что через него едва можно "перевалить", но и только. Трехчасовое сползание привело нас на холмы у подножья обширной горной цепи, где расходились в разные стороны три длинных ущелья, одно из них прямо на юго-запад, а два других - на запад-юго-запад и на юг соответственно. Первое из этих последних называется Джовар Товак, как и форт, охраняющий вход в него. Проследовав по центральному, или юго-западному ущелью, мы подошли к крупной средневекового вида крепости по названию Хинделава Кала, стоящей на страже этого главного входа в южную равнину. Здесь мы были на сравнительно ровной земле.
   Завидев приближение нашего отряда, крестьяне укрылись в крепости и спасительных башенках, разбросанных по округе, поскольку туркмены редко появляются в этих краях с дружескими намерениями. Двое выехали вперед для переговоров с правителем, который обращался к нам со стены крепости, где также можно было видеть множество стрелков, готовых воспрепятствовать дальнейшему движению, если мы проявим враждебность. Однако когда я назвал себя, а также выяснилось, что Алла Кули Хан знаком с местным командиром, нам позволили пройти. К десяти часам мы достигли форта, известного как Мансар Кала, он был некогда захвачен и разрушен туркменами. Здесь мы отдохнули и поспали несколько часов в самом центре невыразимого опустения и одиночества. Голые желтые скалы, увенчанные теперь безлюдными часовнями, ослепительно сверкали в солнечном свете вокруг нас. Здесь крупный родник бьет на склоне холма, и, пересекая дорогу, бежит параллельно ей три или четыре мили, а потом резко поворачивает на юго-восток, где дальше в том же направлении, я думаю, впадает в Кешеф Руд. Взбираясь на длинное и крутое плато, мы достигли вершины последней неровности, отделяющей нас от мешедской равнины. Спустившись, мы пересекли русло притока Кешеф Руда, в то время совершенно сухое. На его берегах располагаются три укрепленных села, два из которых пусты. Крупнейшее из них, известное как Куик Кала, было захвачено, разрушено и разграблено мервли семь лет назад, все жители взяты в плен. Многие из моих компаньонов, включая и Каджар Хана, присутствовали при захвате этого места; они поведали мне, что после первого же туркменского штурма жители сдались безо всяких условий.
   Мой эскорт в это время был уже уменьшен до тридцати человек, потому что Алла Кули Хан отправил часть людей из Чачи назад в Мерв. Среди руин Кала мы стали совещаться, как лучше всего войти в Мешед, не потревожив охрану и население. Было решено, что восемь всадников, включая Назар Али, дядю Аман Нияза, будут сопровождать меня в город, а другие подождут в селе Кене Куче Кала до тех пор, пока я не пришлю следующим утром весточку с разрешением присоединиться к нам. Алла Кули остался во главе этой группы. Потом я продвинулся в направлении маленького городка Канагоша на реке Кешеф Руд (известной также как Кара Су), через которую здесь перекинут основательный кирпичный мост в несколько пролетов. Оттуда, искупавшись в реке, мы двинулись через виноградники и сады в сторону восточных ворот Мешеда, куда и вошли на закате шестого августа, ровно через девять дней после выхода из Каучит Хан Кала. Охранники ворот были очень удивлены, увидев целых восемь вооруженных до зубов туркменов, столь дерзко направляющихся в город. Несколько слов объяснений, однако, убедили их позволить нам войти. Мои ковры, числом восемь, были временно задержаны офицерами таможни, поскольку за ввоз туркменских ковров в Персию полагалась небольшая пошлина. Вскоре они были возвращены по запросу Аббас Хана, в доме которого я остановился.
  
  
   ИЗ МЕШЕДА В КОНСТАНТИНОПОЛЬ
   На следующий день все туркмены, остававшиеся позади под командой Алла Кули Хана, явились в Мешед. Они быстро разыскали дом Аббас Хана, горя желанием побеседовать со мной. Они укоряли меня, что я оставил их прошлым вечером без чая. Они желали знать, какой зат (подарок) я приготовил каждому. Двумя часами ранее я выдал восьми сопровождавшим меня людям десять фунтов стерлингов серебром в качестве компенсации, ведь здесь, на Востоке, нельзя и шага шагнуть без ответного зата. Ничего не делается бескорыстно. Я сообщил просителям, что дам в подарок двести восемьдесят томанов (сто фунтов), но в данный момент у меня нет наличных. Я попросил их всех устроиться в одном из общественных караван-сараев и там подождать вознаграждения.
   Вскоре после моего отъезда из Дергеза, по пути в Келат-и-Надри и Мерв, генерал-губернатора Мешеда, брата Шаха, отозвали с его поста. Должность была замещена временно исполняющим обязанности, ожидающим нового губернатора Хорасана, который прибыл только через три дня после моего возвращения в Мешед. Это был мой старый знакомый Сипах Салар Аазем, шахский военный министр, исполнявший в момент моего первого посещения Тегерана обязанности великого визиря. В приложении I я даю in extenso(360) письмо, которое он тогда написал мне, сожалея, что я не навестил его. Он сделал все возможное, чтобы не дать мне отправиться к туркменам, хотя и выдал паспорт, безусловно позволяющий пересекать границу в любом месте по желанию предъявителя. Узнав, что я в Мешеде, тут же послал за мной. Мы с Аббас Ханом навестили его во дворце чиновника, ответственного за возведение крупной пристройки к мечети имама Реза. Весь мой европейский костюм давно износился в бесконечных путешествиях, и, поскольку в Мешеде достать европейскую одежду не представлялось возможным, мне пришлось явиться в полном туркменском костюме, в том самом, что изображен на фронтисписе первого тома настоящих записок, с одной разницей, что на мне были желтые кожаные сапоги, достигающие колен и подбитые войлоком, с загнутыми на китайский манер носками.
   Пробравшись сквозь толпу охраны и посетителей, запрудивших улицу напротив входа во дворец, мы проследовали через несколько двориков и оказались в саду, густо засаженном розами и "Чудом Перу", этими излюбленными цветами персов. Нас встретил полковник, указавший вход в ажурное высокое восьмиугольное строение под куполом, украшенное голубоватым мрамором с водоемом и фонтаном посередине. Вершина купола находится, по меньшей мере, в шестидесяти футах от уровня пола. Крупные сарацинские арочные окна на противоположных стенах обеспечивают поступление легкого ветерка. В помещении восхитительно прохладно. Внутренность купола украшена особым сотовым узором, столь обычным на Востоке; выглядел он так, как будто вылеплен из девственного снега.
   Сипах Салар, укутанный в накидку из кашмирской шали, был один. Он указал мне на такое же кресло рядом с тем, на котором сам сидел, два этих кресла составляли всю мебель в комнате. Явно раздраженный моей успешной поездкой в Мерв, вопреки всем его противодействиям, держался довольно добродушно и расспрашивал о моих впечатлениях о стране туркменов. Мы имели долгую беседу о возможном будущем этого края и настроениях мервли по отношению к русским и персам. Разговор шел на французском. Он записал, с моих слов, имена вождей Мерва, а именно, Баба, Аман Нияз, Ягмур, Алла Кули, Бег Мурад, Кылыч Ак Сагал, Мурад Бей и Хаким Бей. Он спросил, много ли персидских пленных видел я в оазисе. Я ответил, что единственным пленным вообще остается там белобородый полковник, захваченный двадцать два года назад, когда была отбита персидская экспедиция. Я сказал, что встречался с ним; он горько сетует на столь продолжительный плен. Сипах Салар отозвался, что правительство Шаха неоднократно предлагало за него выкуп, но текинцы потребовали непомерную сумму, ни о каком согласии не могло быть и речи.
   Мы обсудили целый ряд других тем, а в заключение Сипах Салар спросил, не собираюсь ли я снова посетить Мерв. Я откровенно ответил, что, насколько мне это представляется нынче, решительно не чувствую в себе подобных намерений, тогда он, рассмеявшись, изрек: "Нет, я не советую тебе возвращаться; ты и так пережил достаточно. Для тебя куда лучше сейчас вернуться в свою страну и немного отдохнуть." "Но, - продолжил он, - почему ты носишь этот туркменский костюм?" "Ваше Высочество, - ответил я, - у меня нет другого костюма." "О, - отозвался он, - я предоставлю тебе европейскую одежду. Ты знаешь, я недавно был в Санкт Петербурге с поручением от Его Величества Шаха, и мне пришлось заказать для этого кое-какую одежду в Тегеране. Я отправлю ее для тебя в дом Аббас Хана немедленно." Я рассыпался в благодарностях, но попытался отговорить его от исполнения этого обещания, ведь, во-первых, Сипах Салар был ниже меня ростом и довольно полным. Его костюм мог мне не подойти. Во-вторых, я знал: согласно персидскому обычаю, слуги, доставившие подарок от столь знатной и могущественной персоны, рассчитывали бы получить в обмен анам, точно такой же, если не большей цены, чем изделие, доставленное от хозяина. Однако он не хотел слышать никаких возражений. Он сказал, что очень рад видеть меня, и просил зайти перед отбытием. Я исполнил эту просьбу утром того дня, в который выехал из Мешеда в Тегеран. В должное время явились слуги с хилатом, или почетным облачением, так всегда называют подарки от высокопоставленных лиц, каким был Сипах Салар Аазем. Десять слуг принесли одежды, завернутые в кашмирскую накидку, в которой Сипах Салар встречался со мной. В обмен мне пришлось раздать им серебряные краны на четыре фунта, после чего они с поклоном удалились. Что касается костюма, то он был совершенно никчемным, так как брюки всего на десять дюймов опускались ниже колен, а большой длиннополый пиджак настолько велик в талии, что в него свободно поместились бы два человека моей комплекции. Едва покинув Мешед, я подарил его своему слуге.
   Через три дня после моего отъезда из Мешеда Сипах Салар неожиданно умер, выпив чашку кофе. Общее мнение было таково, что смерть наступила в результате отравления, организованного при участии старой персидской партии в Тегеране. Перевод из столицы в Мешед облегчил избавление от него без лишнего шума.
   Я часто посещал телеграфный офис, возглавляемый Дауд Мирзой, правнуком Надир Шаха. Я имел доступ в аппаратную, и однажды вошел туда в сопровождении Алла Кули и Назар Али. Они много слышали о таинственном франкском устройстве и очень хотели посмотреть. Широко открытыми глазами впились в аппарат Морзе, прислушиваясь к тихому пощелкиванию; их изумление не имело границ, когда меньше чем за минуту ушло послание в Тегеран, и тут же был получен ответ. Целых полчаса они сидели, скрестив ноги на полу, уставившись на прибор так пристально, как будто это был спящий тигр, готовый в любой момент вскочить и нанести смертельные раны. Когда мы вышли, Алла Кули Хан сообщил мне, что, несомненно, все это сделано при участии джина (демона).
   Я успокоил членов своего эскорта в отношении собрания послов в Мешеде, сказав, что место встречи изменилось, и выбор пал на Тегеран. Я просил их оставить два или три человека в Мешеде для получения и доставки в Мерв подарков, предназначенных вождям, остальным же предложил сразу возвратиться домой. В приложении можно найти письма, относящиеся к этим подаркам и официальный список оных(361).
   Я не буду останавливаться на пребывании в Мешеде. Я уже рассказывал о городе и его окрестностях. Мой эскорт, чтобы получить право на проживание в одной из общественных гостиниц, воздвигнутых то ли из благочестия, то ли из интереса сановных паломников к древнему городу шиизма, должен был только заплатить входную плату в одну крану. Провели бы они здесь день или год, цена оставалась неизменной. Арендной платы не существовало. На прочие расходы достаточно ста фунтов стерлингов, находящихся в распоряжении Аббас Хана.
   Я был очень болен. Жизнь в Мерве и предшествующие месяцы подорвали мои силы. Я оставался в Мешеде месяц. В эти дни получил сообщение туркменских вождей (приложение D). Оно говорит само за себя. После ответа британского правительства мне, конечно, нечего было прибавить.
   Затем я отправился в Тегеран. Подъезжая к городским воротам, встретился с туркменскими курьерами, доставившими другое письмо. Факсимиле и перевод его текста - в приложении Е.
   Из слуг-туркменов, бывших со мной в Мерве, никто не сопровождал меня в Мешед; так что пришлось искать кого-то еще. Я нанял азербайджанского турка по имени Алла Акбар, и с ним отправился в путь. Шел последний день рамазана, когда я нанял его, но выступить мы смогли только дней через восемь. После путешествия из Мерва и грандиозного перевала Тандара спины лошадей были натерты. Мне пришлось ждать, когда они поправятся, а иначе оставалось бы только купить новых.
   Я покинул Мешед третьего сентября, за два часа до заката. В Персии, в жаркую погоду, это самое обычное время для начала путешествия.
   В двух милях от ворот, из которых мы выехали, скопилось большое число пожилых паломников, всю свою жизнь проведших в роли нищих хаджи или дервишей; теперь, состарившись, не имея сил двигаться, они стояли вдоль дороги, полагаясь на милость их более активных собратьев. Один, с правой стороны, заделался хозяином глиняной лачуги у ручья. Ему было не меньше восьмидесяти. Он выступил тихо вперед со своим кувшином; но прежде, чем нам позволили притронуться к воде, следовало поцеловать Коран в красной обертке.
   Дорога была очень скучной и мало чем пополнила мои записи. В качестве типичного примера я даю следующий дословный отрывок из дневника: - "Четвертого сентября. Шерифабад. - Вчера я вышел из Мешеда и до ранних часов сегодняшнего утра взбирался по грубым безводным склонам нишапурских гор. Трудно себе представить что-либо более тоскливое, блеклое и безнадежное, чем эти каменистые склоны и вершины. Как только преодолевал очередной хребет, открывались новые виды на мешедскую долину внизу, окаймленную горами, убегающими далеко в сторону туркменской пустыни. Долина представляла собой море тумана, разбавленного более темными иллюзорными красками зарослей и рощиц, нарушающих монотонность пейзажа. В середине этого пространства, милях в двадцати пяти, различимо слабое свечение, золотистый отсвет купола Реза, служивший путеводной звездой для паломников, устремленных к святыне. Оказалось почти невозможным потерять из виду этот ореол покойной благодати. Я уже порядком насмотрелся на него еще с глиняных стен Мешеда.
   Недалеко от наивысшей точки гряды холмов, которые я пересекал, на моем пути оказалось мелкое разрушенное строение. Я принял его за могилу какого-то горного отшельника минувших дней: к скалистому выступу примыкает груда обожженных и необожженных кирпичей, рассыпающихся от ветхости. Подойдя ближе, я заметил маленькую струйку воды, вытекающую из низкой арочной галерейки, служившей входом. Я проследил взглядом за струйкой, убегающей вниз в долину, где она превращается в заметный поток, пробивающий себе путь в сторону Сарахса, виднеясь далеко-далеко восточнее. Под крытой галереей на грубом скалистом полу полулежал, прислонившись к стене, старик с ниспадающей белой бородой. Казалось, что он спит, и одна рука покоилась на глиняном кувшине самой примитивной формы. Позади него - квадратный проем, ведущий к водоему родника внутри. У его ног - лужа, образованная струйкой, сочащейся через проход. С полным благоговения видом, широкой бородой и водными принадлежностями, он вполне сошел бы за речного бога классических времен. Стук копыт потревожил его; и, приподнимаясь медленно, с натугой, он протянул мне свой грубый кувшин. Я жестом попросил не вставать, и, спешившись, присел рядом внутри его сырого убежища. Здесь было недурно после сухого и слепящего зноя крутой пыльной дороги. Единственным средством существования старика служат редкие монетки, подаваемые странниками за скромную возможность освежиться. Глиняный кувшин и такая же грубая курительная трубка - все его инструменты. Трясущимися руками он наполнил кальюн и, запалив тлеющими угольками от костерка из стеблей горной ежевики, который с таким трудом поддерживал, предложил мне. С колыбели до седых волос обитал он на этой горе, в прошлом как пастух, а теперь как смотритель родника, или, если хотите, его джин. Он был поражен моей щедрой платой почти в два пенса. Когда я отъезжал, сказал мне вслед, что я был желанным гостем (хош гельди). Я не мог избавиться от мысли о том, как странно, должно быть, сидеть день за днем, неделю за неделей, ожидая смерти рядом с одиноким фонтаном. В один прекрасный день эта роковая властительница подкрадется через выжженный склон холма, не для того, чтобы заглянуть в содержимое кувшина, а чтобы предложить свой смертельный глоток, может быть, не менее желанный для старца-водоторговца, чем недавний своевременный отдых был для меня и многих других жаждущих и утомленных путников, проходивших этой тропой."
   О дороге из Мешеда в Тегеран существует много путевых заметок, так что повторяться еще раз нет необходимости.
   Каждый, кто читал записки путешественников по Востоку, знает о караван-сараях с башенками по бокам, делающими их похожими на баронские замки, и об излюбленных местах обитания змей и скорпионов. Чтобы передать все дорожные впечатления подробно, потребовался бы еще один том.
   Я привожу несколько эпизодов, взятых, как и прошлые, из моего дневника: - "Кадамган. Сильно болею; жар и слабость. Спина моей вьючной лошади натерта, а до Нишапура еще двадцать миль. Рядом колодец имама Реза. Ни одна сколько-нибудь святая личность не может проехать по персидской дороге без того, чтобы не воткнуть свой большой палец или посох в землю или в скалу, давая жизнь родникам.
   Как много укрепленных сел по склонам гор. Высокие пыльные столбы танцуют и кружат по широкой долине! Необъятные горы уменьшены расстоянием и прозрачностью воздуха до дюймов. Будто какой-то оброненный ржавый предмет лежит в стороне.
   Чахлый лес, опоясывающий широкие входы в ущелья, заставляет думать, что некоторые глубокие расщелины каким-то образом сохраняют влажность, несмотря на зной."
   "Мы натянули поводья в полумиле к западу от Нишапура, рядом с группой высоких надгробных памятников. Кладбище довольно обширное, и, кажется, здесь постоянно останавливаются ежемесячные караваны паломников, проходящих через горы в Мешед и обратно. Как обычно, вблизи от городских ворот много могил святых с мавзолеями. Некоторым пара столетий; но, судя по тому, что они, в основном, из необожженного кирпича, связанного глиной, более древних мало. Многие крупнее, чем придорожные жилые домики. Предприимчивые содержатели кофеен заняли кое-какие из них. Вот расположилась на своих ковриках группа паломников. В углу горел огонь, от которого постоянно прикуривали кальюн. От другого глиняного сооружения тянулись заунывные звуки флейты какого-то дервиша; что угодно могло прийти в голову, но только не смерть, когда мы продвигались среди тысяч расположенных лагерем людей к изношенным временем и сражениями воротам Нишапура."
   "После обычного ночного "отдыха" в сторожке сразу за восточной крепостной стеной, я выступил рано утром в Сабзавар; единственным непредвиденным осложнением был отказ моего слуги сдвинуться с места под предлогом, что ходили упорные слухи, якобы прошлым днем воры пытались остановить почтового курьера между Нишапуром и Сабзаваром. Однако мне удалось убедить его следовать дальше, хотя для этого потребовалось колотить плоской поверхностью сабли до тех пор, пока он не согласился. Очевидно, он обещал местным полицейским, кара голам, что я найму их в качестве эскорта. В унылом селении под названием Сердэ, примерно на полпути между Нишапуром и Сабзаваром, у меня произошла любопытная случайная встреча. Я отдыхал в дневные часы в старом полуразрушенном караван-сарае, и как раз взобрался на лошадь, чтобы продолжить путь. Несколько всадников остановилось у дверей. Их вождь, судя по одежде, был афганец. Это довольно миловидный человек, лет сорока, в белом тюрбане с кокардой, бледно-зеленом подпоясанном халате и длинных черных сапогах до колен. К моему огромному изумлению, он обратился ко мне на французском, спросив, из какой я страны. Когда я ответил, он сразу перешел на прекрасный английский. Он сказал мне, что его зовут Искендер Хан, что он был полковником на персидской службе, и что его брат Абдулла Хан, афганский военный, убит в битве под Гириском, где воевал на стороне Аюб Хана. В него всадили четыре пули. Искендер Хан сказал, что сам он едет в Герат, чтобы присоединиться к Аюбу.
   "Ты, - сказал он, - господин O'Донован?" В крайнем удивлении, я ответил утвердительно. "Я читал все твои письма в "Дейли Ньюс", - продолжал он, - и рад нашей встрече. Я находился в Тегеране, когда ты приехал туда, и нанес бы тебе визит, если бы ты не остановился в британской миссии. Так как моя страна была в состоянии войны с Англией, я не мог, естественно, зайти в то время. Но я всегда с интересом наблюдаю за твоими путешествиями со стороны. Ты, должно быть, сделан из железа, раз выдержал все эти испытания, - ты же ирландец, судя по имени, а ирландцы, насколько я знаю, выносливы."
   Затем он начал длинную лекцию об абсурдности английской агрессии в Афганистане. "После вашей прошлой войны с нами, - сказал он, - вы потратили миллионы на восстановление нашего государства. Вы дали нам деньги и оружие, возможность создать армию, которую мы, предоставленные сами себе, все никак не могли организовать. Затем, следуя каким-то прихотям своих меняющихся правителей, вы напали на нас и зачеркнули свои собственные труды под предлогом того, что мы, якобы, пошли на сговор с Россией. Мы боролись за нашу независимость против вас уже не раз. Неужели вы думаете, что русское господство нам более приятно, чем ваше? Я отказываюсь понимать вашу политику." Потом он спросил меня, читал ли я книгу графа Аргилльского по этому поводу. Сам он прочитал ее в Тегеране и рекомендовал мне отнестись к ней внимательно. К тому моменту большая толпа зрителей собралась из разных мест, слушая удивленно непонятное лопотание явного туркмена с очевидным афганцем. Я почувствовал большое желание повернуть назад и отправиться в Герат с Искендер Ханом; но приказы следовать в Лондон были категоричными. Возможно, эти строки послужат ему напоминанием о его знакомых в обоих этих местах. Он сказал мне, что близко знал господина Р.Ф.Томсона, министра Ее британского Величества в Тегеране; но что, к сожалению, из-за болезни этого господина, покидая Тегеран, Искендер Хан не смог попрощаться. Он просил меня передать поклоны министру. Я даю только очень короткий обзор нашей беседы. Возможно, он сам скоро осчастливит общественность своими идеями в расширенном виде."
   Прибыв в Сабзавар, я достиг того пункта, о маршруте до которого и дорожных впечатлениях уже подробно рассказывал. Достаточно отметить, что лошади, сломленные путешествием, с натертыми спинами, покинули меня. Пришлось продать их задешево и нанять вместо них почтовых лошадей. Ожидая завершения приготовлений, я возобновил свое знакомство с господином, которого встретил в этом месте год назад. Это был почтовый курьер. Он провел два года в Лондоне в доме персидского посла, и прекрасно говорил по-английски. Курьер страдал от домашних бед. У него была одна жена в Тегеране, а другая в Сабзаваре. Супруга в Сабзаваре скончалась за день до моего прибытия; старый знакомый нанес мне визит, надеясь выпросить пожертвование в сумме, необходимой для приобретения новой жены на этой почтовой станции. Без нее, сказал он, едва ли можно рассчитывать на нормальное питание и трудно содержать в порядке белье.
   На пути в Шахруд сильнейший приступ лихорадки совершенно истощил меня, и, не в состоянии продолжать движение верхом, я нанял пару кеджавес. Это квадратные деревянные рамы, типа больших перевернутых табуреток, подвешенные с двух сторон на верблюде или муле. На одну я установил свой багаж, на другой устроился сам. Я был скорее мертв, чем жив, когда достиг Тегерана после очень тяжелого и часто прерывающегося путешествия длиной в двадцать семь дней. Любезный прием британской миссии снова поставил меня на ноги и через пару недель я был в состоянии выехать домой. Путешествие из Тегерана в Решт, что на Каспии, принесло мало что нового для моих записок, и я столь подробно говорил уже о Баку, что мне и тут нечего прибавить. Я надеялся, что смогу выехать в Тифлис по новой железной дороге, но оказалось, к моему сожалению, что она готова только наполовину. Продолжая следовать на север до Дербенда, я понял, что на снегу тройка непрактична. Я двинулся дальше русским почтовым пароходом до Астрахани, для того только, чтобы увидеть замерзшую Волгу и подвергнуться одному из наиболее неприятных испытаний в моей жизни, пробиваясь к ближайшей железнодорожной станции, то есть Царицыну, долгих три дня, украшенных такими дискомфортными перерывами, которые может познать только тот, кто пытается путешествовать по юго-восточной России в ноябре. Как я добрался до Одессы, а оттуда до Константинополя, выходит за рамки этих томов. Я прибыл к берегам Босфора двадцать шестого ноября 1881 года, почти через четыре месяца после того, как покинул Каучит Хан Кала и страну туркменов; и почти через три года после того, как выехал из Требизонда на Восток.
  
  
  
  
   Примечания автора
  
  I. Горючий, белый спиртной напиток, широко потребляемый в России.
  II. С тех пор, как были написаны эти строки, началось и почти завершилось строительство Закавказской железной дороги; так что вышеописанный опыт путешествия до Баку - уже дело прошлого.
  III. Это произошло в результате прокладки кабеля Баку-Красноводск, давшего России независимую собственную транскаспийскую связь.
  IV. Я основываюсь на словах Его Величества Шаха, который сделал это утверждение в его опубликованном дневнике о путешествии в Европу.
  V. Мне говорили, что его отсутствие в этом случае вызвано опасением перед взрывом, так как люди, враждебно настроенные к нововведению, убедили его, что такое не только возможно, но и вероятно.
  VI. Так мне сообщил Аббас Хан. Сам я никого из них не видел.
  VII. Местные жители говорят, что это специальное сооружение
   было охотничьим домиком, построенным каким-то древним
   властелином, и утверждают, что до сих пор существует
   традиция подавать красным флагом с платформы наверху
   здания сигнал охотникам к возвращению.
   VIII. Первоначально это место называлось Буга Джик. Лютфабадом назвали его в честь Лютф Али Хана, отца нынешнего правителя Дергеза, Мехемет Али.
   IX. Бывший разбойник курд и туркмен - ахалтекинец, которых
   я нанял вместо слуг-тегеранцев, отказавшихся сопровождать
   меня на территории туркменов.
   X. Приводимые здесь детали осады получены мной от различных беженцев из Енги Шехера, сам Махтум Кули Хан в их
   числе.
   XI. Генерал Соболев утверждал в разговоре с Мр-ом Марвином,
   что письмо капитана Батлера о существовании второй
   ахалтекинской крепости восточнее Енги Шехера вызвало
   продвижение Скобелева к Аскабаду и Лютфабаду. Скобелев
   должен был быть прекрасно осведомлен через своих агентов в Дергезе и Мешеде, что других укрепленных позиций не было.
   Во всяком случае, если занятие Аскабада не входило в его планы,
  почему он не покинул его, когда обнаружил запустение и руины вместо фортификаций.
   XII. Я должен был рассчитать своего слугу-перса, который шел
   со мной из Тегерана, а ранее служил М-ру Арнольду. Его
   чрезвычайная нечестность и исключительная трусость делали невозможным мой поход в Мерв в его компании, даже
   если бы он этого и хотел. Вместо него я нанял Голам
   Риза.
  XIII. Слова кызгын, япынджа, а также капнек часто применяют
   для обозначения любого вида тяжелой верхней одежды.
  XIV. Во время моих последних дней пребывания в Мерве саруки
   предприняли попытку войти в своего рода союз с текинцами в целях более эффективного противодействия русским, но у меня нет сведений, чем на практике завершилась эта попытка.
  XV. Смотрите его печать на фронтисписе иллюстраций тома.
  XVI. См. Приложения.
  
  
  
  
  
  
  
  
   П Р И Л О Ж Е Н И Я
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ А
  
   Перевод
   Нашему дорогому и доброму другу честь и хвала. Пусть слава
   его будет бесконечной.
   В эти дни получили достоверные известия о ходе последних
   событий, происшедших в результате того, что Британское Прави-
   тельство передало всю власть над доминионами Королевства Аф-
   ганистан Кабул, Кандагар, Герат и Балх Амир Абду'л Рахман
   Хану и назначило вышеназванного Амира управляющим Герата. По-
   этому в последние дни поступают дружеские и миролюбивые пись-
   ма из Королевского Двора Амир Абду'л Рахман Хана в Кандагаре
   и от Сирдар Мухаммад Исхак Хана из Балха, содержащие завере-
   ния нас в том, что мы могли бы кое-что сделать для границ Ге-
   рата, соответственно, когда мы внимательно прочли их и увиде-
   ли, что, согласно понятиям о целесообразности британских
   представителей, нам следовало, прежде всего, обратить взоры в
   сторону Амира Абду'л Рахман Хана, направили в столицу Балха
   нашего прославленного брата Амир Аллаха с несколькими избран-
   ными членами племени сарыков (саруков) в сопровождении людей
   Сирдар Мухаммад Исхак Хана, а сами остались в Пандждахе
   (Пендж-дехе), ожидая вестей об указаниях Сирдара. Желаешь ли
   знать новости из Герата, вот они. Человек, назначенный ранее
   Правителем кандагарских земель, поддерживаемый кавалерией
   Сирдар Мухаммад Аюб Хана, потерпел сокрушительное поражение
   От кандагарской армии, при этом командир гератской кава-
   лерии убит. Мы направили эту новость для сведения, чтобы было
   ясно, что хотя, несмотря на наше смиренное усердие по-отно-
   шению к славному Британскому Правительству, мы находимся в
   нужде и разрухе, все-таки считаем себя исключительно слуга-
   ми этого Правительства. Наши руки не дотягиваются до Прави-
   тельства, и мы не можем поведать ему наши беды, но раз ты
   представитель этого Правительства, мы сообщаем о наших делах
   и трудах тебе, ведь ты сам знаешь наше состояние; так что,
   передай о положении наших дел Сахибам Правительства в таком
   виде, как считаешь лучшим для нас и извести нас так, чтобы
   мы могли выполнять твои поручения. Такова наша единствен-
   ная цель, изложенная кратко.
  
   Без даты. Печать Ялангташ Хана.
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ В
  
   Перевод
   Хвала великому Аллаху, чье могущество славно.
   Направляется это благородному Сахибу Британского Прави-
   тельства. Раз ты интересуешься новостями о происходящих собы-
   тиях, вот они. В субботу шестого дня сего месяца пришли вес-
   ти, что Сирдар (Сердар) Мухаммад Аюб Хан, Правитель Герата,
   во главе нерегулярных войск покинул этот город и направился в
   Кандагар, чтобы начать биться с войсками Амир Абду'л Рахман
   Хана, оставив немного отрядов с двумя вождями для защиты Ге-
   рата. Нет никаких точных известий о том, как Британское Прави-
   тельство противодействовало его маршу. Тебе самому это хорошо
   известно. Закончилось все в этих краях хорошо. Пришли нес-
   колько строк о твоем здоровье, а также как обстоят дела в той
   стране. Нам больше нечего сказать.
   Пусть Сахиб Британского Правительства не оставит без вни-
   мания это письмо.
   (1642. Письмо 2 - 9.)
   Печать Ялангташ Хана.
  
   [Подпись под факсимиле оригинала: В. Письмо от Ялангташ Ха-
   на, вождя джемшидов, нашедшего прибежище у туркменов-саруков
   в Пендж-дехе.]
   ПРИЛОЖЕНИЕ С
  
   Перевод
   Да будет нам позволено обратиться к благодетельному Сахибу
   превосходного Британского Правительства, распространителя по
   свету Христианства. Мир ему!
   Если хочешь знать новости о событиях и происшествиях этих
   областей и мест, вот они. Хвала Господу, благодаря доброте
   твоего прославленного Превосходительства, течение событий
   вполне гладко и благоприятно. Все племена и народы про-
   водят дни свои в мирных и спокойных трудах. Во-вторых, мы со-
   общили бы, что Мухаммад Аюб Хан, правитель Герата, узнав,
   что прошлый Хан Амир уд-Довла (Довлет), бывший некоторое вре-
   мя гостем Английского Правительства, возымел намерение возв-
   ратиться, и, желая восстановить свой двор, прибыл в Герат,
   заподозрил его сразу же в пособничестве Британскому Прави-
   тельству и заставил умереть; он также разграбил все его иму-
   щество и владения и предал огню племя джамшиди (джемшиди),
   - вот что он сделал, и продолжает творить всевозможные не-
   справедливости и беспорядки. Такой образ действий со стороны
   Аюб Хана очень неприятен и противен, по мнению наших племен,
   имевших хлеб-соль от доброты бывшего Амир-уд-Довла (Довлета).
   Ныне его Превосходительство Ялангташ Хан, праведный сын выше-
   названного убиенного прибыл к нам в племена сарыков (саруков)
   с двумя братьями вышеупомянутого и свитой в пятьдесят человек
   из числа его единомышленников и слуг, и мы принимаем их доб-
   ром. Поскольку все эти беды и страдания постигли их во имя
   Британского Правительства, мы, сознавая пользу для Прави-
   тельства и стойко держась в своем усердии сторонников Прави-
   тельства как в победах, так и в поражениях, прекращаем тут же
   все связи и покорность Аюб Хану и возлагаем надежды на помощь
   Господа. Поэтому, считая, что сейчас это на пользу Правитель-
   ству, мы собираемся силами, чтобы предпринять все возможное
   против страданий и бед в окрестностях Герата и разрушить пла-
   ны Аюб Хана. Ввиду этого, тебе должно быть ясно, что Мухаммад
   Аюб Хан стал одним из главных врагов великого Правительства и
   ежедневно ткет паутину заговора и мятежа, притом еще он свя-
   зан с Русским Правительством и ведет выжидательную игру, поз-
   воляя на территории и во владениях Правительства вершить дела
   личностям далеко не мудрым. Очевидно, что ты являешься одним
   из главных представителей Правительства и поддержишь нас в
   любом случае; посему защити и поддержи нас. Тебе известно по-
   ложение наших гостей и ясно, что мы твои единомышленники, так
   что представь наше дело Правительству и шли нам каждый день
   весточку от себя, чтобы мы могли действовать согласно твоему
   совету. Это все, что мы имеем сказать вкратце. Еще позволь
   сообщить, что за эти дни воры-текинцы увели трех человек и
   сорок три головы скота у чабанов-сарыков (саруков). Если они
   попадут в твое поле зрения, пусть Бог позаботится о них и
   вышлет обратно. Верь тому, что скажет Баши Бай (Бей) устно.
   Без даты. Восемь печатей вождей саруков Пендж-деха.
  
   [Подпись под факсимиле оригинала: С. Письмо от вождей турк-
   менов саруков Пендж-деха.]
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ D
   Перевод
   Его Превосходительству, Средоточию Величия и Великолепия,
   Мр. О'Доновану.
   Да будет известно достопочтенному, что после отъезда Его
   Превосходительства Дикма Сирдар (Токме Сердар) девятого сего
   месяца Рамазана явился в Мерв; это он, кто в прошлом ездил к
   Императору России с несколькими всадниками-ахалами. Ни один
   из вождей и старейшин мервских племен не пошел к нему, чтобы
   выяснить, что у него нового, какие планы. Как только он поя-
   вился, они отправили тебе это письмо. Наиболее вероятно, что цель его прибытия состоит в том, чтобы обеспечить любыми все-
   возможными путями подчинение племен Мерва России, а также
   подстрекать и возбуждать в пользу этой Державы. В этом духе
   он будет распространять подрывную деятельность и смуту среди
   населения Мерва, используя деньги, или не используя их. Пле-
   мена Мерва, после твоего приезда в Мерв, крепко ухватились
   за подол Королевы Англии, как ее подданные. Теперь ты должен
   издать инструкции, как нам вести себя в данном случае с Дикма
   Сирдаром (Токме Сердаром). Обязательно пришли письмо, пос-
   кольку мы будем делать все, как ты приказывал. Что касается
   остального, Курбан Назр Бахадур и Кули Мурад Бахадур опишут
   тебе дела на словах; верь им. Датировано двенадцатого сего
   месяца Рамазан 1298 (8 августа 1881). Салаам. Мир тому, кто
   следует правильному руководству.
   Опечатано девятнадцатью печатями Баба Хана, Аман Нияз Хана
   и других вождей.
  
   [ Подпись под факсимиле оригинала: D. Письмо от мервских
   вождей токтамыш и отамыш.]
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ Е
   Перевод
   Его Превосходительству, Средоточию Величия и Великолепия,
   Вместилищу Надежды, Мр. О'Доновану. Да будет дозволено довести
   до сведения его славного сознания.
  
   После твоего отъезда в Машад (Мешед), Тиссма (Токме) Сер-
   дар прибыл в Мерв из столицы Русского Правительства и возму-
   щал народ в пользу оной Державы, желая посеять раздор среди
   племен. А в последний день месяца Рамазан Посол, по имени Ку-
   юк, явился в Мерв от России, желающий деньгами и товарами
   заставить племена Мерва активно трудиться и ревностно печься
   об интересах Русского Правительства. Ханство Таджан (Тедженд)
   также посетили двое русских, они и в настоящее время там.
   Слышно также, что Посол из Бухары (Бохары) собирается при-
   быть, по поручению русских; так что народы Мерва очень подав-
   лены и растерялись в своих делах из-за опасений перед русски-
   ми. Также люди из этих мест, которые сопровождали тебя в Ма-
   шад (Мешед), не получив никаких особых распоряжений из твоих
   уст, вернулись домой. О, Господин! После твоего пребывания в
   Мерве, люди там все подчинились Британскому Правительству
   Теперь же велика вероятность того, что русская армия собира-
   ется вступить в земли Мерва, мы направляем это письмо твоему
   Превосходительству в надежде, что ты сможешь изыскать ка-
   кое-нибудь средство против русской армии, а если не сможешь
   сделать этого, пришли подробный ответ, так, чтобы мы могли
   действовать по собственному усмотрению. Мы удивлены, в этом
   отношении, что, в то время как столь многие монархи тратят на
   ветер деньги и силы, стремясь захватить Мерв, притом безус-
   пешно, а теперь весь народ Мерва желает и готов принять под-
   данство и подчиниться Английскому Правительству, последнее не
   выказывает в этом особой заинтересованности. Довлет Бай (Бей)
   и Мухаммад Мурад направлены к твоему Превосходительству, так
   что теперь сообщи нам, как можно скорее, как ты имеешь в виду
   решить вопрос с русской армией; а если ты не придумаешь, как
   быть с русскими, или не придашь значение этому делу, не воз-
   лагай вину на нас. Остальное будет передано на словах двумя
   вышеназванными лицами. Верь им. Датировано последним днем Ра-
   мазана 1298 (26 августа,1881).
   Двадцать пять печатей Ханов и Кетход Мерва.
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ F
   Перевод
   Оригинал написан на безграмотном полудетском русском языке
   и местами неразборчиво.
   1.Русский пленник.
   2.Я желаю с вами познакомиться;
   3.Так как я в плену.
   4.Трудно быть в плену.
   5.утром.
   6.Вы хозяин (? вы самый главный в этих местах).
   7.Султан Аномра Кафир (Ана Мурад Кафур).
   8.сказал мне
   9.написать несколько строк
   10.Я пишу
   11.Пришли мне 200 кран.
   12.Потом я буду просить вас
   13. . . . когда ты навестишь меня я скажу тебе.
   14.Сердечный друг.
  
   [ Подпись под факсимиле в оригинале: F.Письмо от Кидае-
   ва, русского стрелка, мервского пленника.(362)]
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ G
  
   Перевод
   Его Превосходительству, благородному и прославленному Са-
   хибу О'Доновану, Представителю Британского Правительства.
  
   Надеюсь, что ты здоров. Опять же, несомненно, ты слышал, что
   крупный кризис произошел в ахалском племени: это случилось в
   понедельник 23 числа месяца Сафар. С того дня до сего времени
   я оставался в Таджанде. Я также слышал, что ты остановился в
   Фахга (Кака) среди илиатов. Я почти тут же написал тебе пись-
   мо в субботу 6 числа Раби'ал Ауал, я отправил его с Мирза Му-
   радом, но человек этот не смог разыскать тебя и вернулся; так
   мы остаемся огорченные поныне. Поэтому в пятницу, 12-го
   дня(?)(363)Раби'ал Ауал, я направил человека по имени Атаби к
   тебе в Калат(Келат), поскольку мы прослышали, что ты в Кала-
   те. Мы также ждем тебя в этом направлении, пока не услышим
   известий о тебе, после которых будем действовать, согласно
   твоему совету. Если хочешь узнать новости об этом племени
   Акал(Ахал), вот они. После кризиса, большинство племен сня-
   Лись с мест и пришли на Тадан (Тедженд); более того, день и
   ночь прибывают тысячами; они также полагаются на твое Прави-
   тельство. Опять же, вместе с Английским Правительством, они
   намереваются воевать против русских под Мервом; убегают от
   русских и приходят. Среди вождей и командующих большинство
   пришли. Махтум Кули Хан с его братом и Дикма Сирдар, и Кул
   Бахадур, брат его Курбан, и брат его Рахман, и Мухаммад Кули
   Хан и Айваз Мурад Сареха Сирдар, все пришли. Опять же из ста-
   рейшин большинство пришли. Айраз Мухаммад Хан и его брат
   Коруну Хан Мухаммад Аталиг были убиты. Что касается меня, то
   я один из писарей и писателей Английского Правительства, еще
   задолго до того, как услышал и о тебе, и об Аббасс Хане,
   Представителе Правительства; так что, в конце концов, отча-
   явшись, мы послали Атали(364), а сами ждем тебя. Мы пришли
   без ничего и сильно нуждаемся. Мы остановились здесь, ожидая
   услышать новости от тебя и от Аббасс Хана, Британского Пред-
   ставителя. Обязательно срочно передай это Аббасс Хану. Если
   прикажешь мне, предстану пред твои очи. Да, занес я в книгу
   события и ежедневные происшествия нескольких месяцев, и эти
   записи остаются бесполезными, а надо бы отправить их Прави-
   тельству для ознакомления. Как только ты получишь это письмо,
   сразу же отправь мне ответ, и переправь записку с новостями
   Правительству. Если Гулан Райаз (Голам Риза), брат человека
   Аббасс Хана, у тебя на службе, передай ему, пожалуйста,
   привет и прилагаемое письмо от меня.
  
   Без даты, без подписи, одна печать.
  
   [ Подпись под факсимиле в оригинале: G. Оповещение о зах-
   вате Енги Шехера, от Секретаря Махтум Кули.]
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ H
  
   Перевод
   Моему дорогому брату Сахибу Эдмунду O'Доновану.
  
   Прежде всего, жаждем знать, что ты здоров. Во-вторых, ты
   так любезен, что беспокоишься о получении известий из наших
   мест. К тому же, слава Господу, мы твои слуги. Опять же, мы
   твои доброжелатели. Я был очень рад услышать добрые вести,
   что ты прибыл в сохранности. Салаамы.
   1289 Хиджры, A.D.(365)1881.
   Без подписи; три неразборчивых печати.
  
   [ Подпись под факсимиле в оригинале: H. Письмо от Баба Хана
   и Аман Нияз Хана, полученное в Келат-и-Надри.]
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ I
  
   Письмо Британскому Министру в Тегеране.
  
   Мерв: 19 марта,1881.
  
   Уважаемый Сэр,- я оказался здесь в довольно затруднитель-
   ном положении из-за упорного подозрения меджлиса в том, что я
   русский шпион. Моя единственная надежда на спасение состоит в
   письме на тюркском или персидском с несомненными признаками
   того, что оно исходит из английского источника, содержащем
   немедленный вызов меня в Мешед, по делу к Абасс Хану. С тем
   же посыльным, подателем сего, я пишу Абасс Хану с просьбой
   вызвать меня в Мешед; но, раз он не понимает английский, и
   должен будет обратиться к Дауду Мирза, начальнику телеграфа,
   с просьбой перевести мое письмо, я серьезно сомневаюсь в
   результате.
   Вожди Мерва хотят, чтобы я привел в порядок старые пуш-
   ки, захваченные ими у персов, лафеты которых прогнили, и еще
   многое такое, что совершенно выше моих сил; в том числе ожи-
   дают от меня щедрые денежные подарки. Поскольку, однако, они
   весьма расположены к Англии, то письмо, содержащее как можно
   больше марок и пометок, свидетельствующих о его британском
   происхождении, будет как нельзя кстати. Сообщение должно быть
   адресовано Каджар Хану, главе мервской прошлогодней делегации
   в Тегеран. Он наиболее влиятелен из всех. Утверждает, что ви-
   дел вас четыре раза в Посольстве, и помнит Др. Диксона. Я вы-
   нужден быть краток, поскольку за мной внимательно следят, и
   пишу эти строки в постели, прикрывшись одеялом, делая вид,
   что читаю книгу.
   Я остаюсь,
   Искренне ваш
   Э.О'Донован.
   Р.Ф.Томсону, эск.
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ K
  
   Отрывок Письма Мр. О'Донована (Датировано Мерв, 31 марта)
   к Мр. Р.Ф.Томсону, Министру Ее Величества в Тегеране.
  
   Мое собственное положение довольно необычное. Под давлени-
   ем обстоятельств, особенно противодействия, оказанного пер-
   сидскими властями моему продвижению к туркменам, я был вы-
   нужден прорываться сюда, не будучи обеспеченным рекоменда-
   тельными письмами, которые имели бы должный вес у здешних
   властителей, коих множество.
   У меня при себе мой британский паспорт, подорожная, выдан-
   ная Сипа Саларом, письмо на персидском от бывшего Британского
   Консула в Астерабаде (Мр. Черчилля), подорожная от представи-
   теля Министра Иностранных Дел Персии в том же месте, и еще
   одна от персидского Правителя Мешеда. У меня не было ничего,
   специально адресованного Каджар Хану; все же, благодаря
   Абасс Хану из Мешеда, я более или менее успешно доказал, что
   Я не русский. Но я не могу, к сожалению, доказать, что я не
   связан с дипломатией, а трусливый слуга, дрожащий за свою
   шкуру, возбудил веру в то, что я политический агент, гово-
   ря, что я прибыл для того, чтобы водрузить здесь флаг Бри-
   тании. Конечно, я сказал все, что мог, на ломаном тюркском,
   чтобы развеять эту иллюзию. Все же, на меня смотрят как на
   подходящий канал для передачи соответствующих документов.
   В то же самое время, хотя со мной обращаются как с другом, я,
   очевидно, пленник.
   Я хочу, чтобы было определенно понято, что я ни требую, ни
   прошу никаких официальных вмешательств ради меня. Я вовсе не
   считаю, что таковые необходимы. Но было бы удовлетворительно
   для понимания местных, если бы я покинул их при обстоятельст-
   вах, не оставляющих никаких сомнений в моей национальности.
   Как в своем предыдущем письме, позвольте просить вас, будьте
   любезны, направить письмо через Абасс Хана, приказывающее мне
   срочно явиться в Мешед и заверенное сколь можно большим коли-
   чеством внушительных марок и печатей, как на конверте, так и
   на самом письме, чтобы в высшей степени воздействовать на
   умы здешних людей впечатлением от его несомненного происхож-
   дения из истинного источника. Еще одно, отправленное Каджар
   Хану, с уведомлением о моем вызове в Мешед, также было бы не-
   обходимо.
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ L
   Перевод
   Достойному, Вместилищу Величия и Могущества, моему
   дорогому высокочтимому и любезному Другу.
   Молю Господа, что ты здоров и ничем не обеспокоен. Три твои
   письма относительно счета на сто томанов вместе с остальными
   пакетами, дошли до меня через Назаралли Бея и Худумир Хана.
   Я был рад узнать, что ты здоров. В день, когда я отправил
   обоих твоих эмиссаров, изучив счета на сто томанов, которые
   ты просишь, я вручил деньги этим двум уполномоченным; я дал
   им также три томана для покрытия их расходов. Опять же три
   персидские почты, три связки газет и три пакета пришли мне из
   Тегерана. Я вверил все три связки двум представителям, вложив
   три пакета среди газет. Согласно тому, что пишут Ханы и сам
   ты утверждаешь, как того хочет Господь, время встречи близко,
   я верю, что ты прибудешь в сохранности. Нетерпеливо ожидаю
   нашей встречи. Салаамы. Датировано 13 Ша бау 1298 Хиджры
   (11 июля 1881).
  
   Без подписи; печать Абасс Хана.
  
   [ Подпись под факсимиле в оригинале: L.Письмо от Абасс Ха-
   на из Мешеда.]
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ M
   Перевод
   Отрывок письма Вождей Мерва Абасс Хану
   8 октября, 1881. - Твое письмо, отправленное с Курбаном
   Пехливаном и Назар Али Бегом должным образом получено, а вож-
   ди и старейшины племен Отамыш и Токтамыш чувствуют себя весь-
   ма польщенными оценкой оных племен, выраженной в любезных
   словах и дарах, что ты нам направил.
   Подарки и наличные деньги, что ты послал с Курбаном Пех-
   ливаном и Назар Али Бегом, в счет услуг, оказанных Мр.
   О'Доновану, получены следующие: - Двадцать семь красных
   суконных джуббе с девяносто двумя томанами для различных
   вождей и старейшин вышеназванных племен.
   Три платка с наличными деньгами для Махтум Кули Хана, Нияз
   Хана и Алла Кули Хана.
   Мы все очень благодарны, и всегда готовы получить Правите-
   ля и указания от Английского Правительства.
   [Перевел И.Ибрахим.]
  
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ N
  
   Перевод
   Справка о выплатах, произведенных Абасс Ханом туркме-
   нам, сопровождавшим Мр. О'Донована в Мешед.
  
   Выдано наличными: Томаны
   Отправлено в племена. . . . . . . . . . 92
   ,, Алла Кули Хану . . . . . . . . 3
   ,, Ходжа Кули . . . . . . . . . 5
   ,, Махтум Кули Хану . . . . . . . 10
   Выдано Азару Али, оставшемуся в Мешеде
   для получения подарков . . . . . . . . 7
   Выдано Довлет Хану и двум другим,
   доставлявшим письма Мр. О'Доновану. . . . . 6
   ----------------
   123-00
  
  
   Почетные одежды: двадцать семь красных мантий,
   отделанных тесьмой, и пр. Восемьдесят семь и
   три четверти, по одиннадцать кран(366) . . . 96-5-10,5
   Двадцать семь мотков тесьмы и шнура, по три
   крана за моток . . . . . . . . . . . 8-10
   Изготовление двадцати семи кителей, по три
   крана за каждый . . . . . . . . . . 8-10
   Стоимость трех платков, по двенадцать
   томанов в каждом . . . . . . . . . . . 36-00
  
   --------------
   Томаны . . . . . . 271-7-10,5
   --------------
   Остаток . . . . . . 8-2-9,5
   --------------
   Всего томанов . . . . 280-00
   ==============
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ O
  
   Письмо Махтум Кули Хану, отправленное в Енги Шехер.
  
   Шахруд: среда, 16 июня 1880.
  
   Ваше Высочество,- Я корреспондент английской газеты, назы-
   ваемой "Дейли Ньюс". Я направлен в эту страну с целью узнать,
   как идет борьба между русскими и ахалтекинцами, чтобы люди в
   Англии могли знать правду. Можно ли мне находиться рядом с
   вами? Я не принадлежу к Правительству Англии; но я мог бы, по
   крайней мере, поставить его в известность о действительном
   положении дел, и, возможно, я смогу чем-то пригодиться и
   услужить вам.
  
   Эдмонд О'Донован,
   Специальный Корреспондент газеты "Дейли Ньюс",
   Лондон, Англия.
   Его Высочеству Главнокомандующему Ахал Текке.
  
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ P
  
   Ответ Премьер Министра Сипа Салар Аазема на мое
   письмо-запрос на Охранное свидетельство
  
   Тегеран: 27 мая,1880
   Перевод (367)
   Сэр, - В ответ на ваше сегодняшнее уважаемое письмо, я
   весьма охотно посодействую вашему путешествию, выдав вам пас-
   порт на проезд по всей территории, которую вам предстоит
   пересечь; но не в моих силах выдать вам документ, который был
   бы действителен вне границ Персии, или среди племен, воюющих
   с Россией.
   Хотя вы находитесь уже значительное время в Персии, и нес-
   колько дней в Тегеране, я пока еще не имел удовольствия ви-
   деть вас; я оставляю это на вашей совести, полагая, что вы,
   как корреспондент лондонской "Дейли Ньюс", должны испытывать
   ее укоры.
  
   Примите, Сэр, выражение, и пр.
   Хуссейн
  
  
   ПРИЛОЖЕНИЕ Q
   Письмо полковнику О.Сент-Джону, британскому политическому
   должностному лицу, Кандагар.
  
   Мерв:10 июня ,1882.
   Уважаемый Сэр,- Примерно три месяца назад я прибыл в
   Мерв, выполняя свое задание в качестве Специального Коррес-
   пондента "Дейли Ньюс", Лондон. Я нахожусь весьма в странном
   положении. Вожди и народ Мерва либо не желают, либо не могут
   понять мою истинную должность, и делают вид, что верят в то,
   что я - фигура политическая. Хотя я и не являюсь, строго го-
   воря, пленником, мне все же не разрешают отбыть из Мерва; я
   здесь, своего рода, политический заложник, благодаря которо-
   му, по мнению Ханов, улучшаются шансы получать благоприят-
   ные ответы на письма и документы, которые они время от време-
   ни направляют британскому Правительству через Абасс Хана
   в Мешеде и британскому Министру в Тегеране. Если телеграммы,
   которые я отправил отсюда, все же достигли адресата, то вы,
   вероятно, видели в газетах отчет о том, что Правящий Совет
   Мерва отклонил все официальные предложения как со стороны
   России, так и Персии, и решил наладить дружеские отношения с
   британским Правительством. Я могу ручаться, что это правда,
   так как я присутствовал на Советах, и нахожусь ежедневно в -
   контакте с верховным вождем Баба Ханом, Каучит Хан Оглы,
   а также с двадцатью четырьмя вождями более низкого ранга.
   Народ Мерва желает быть взятым под защиту Британией, или,
   по крайней мере, иметь нейтралитет и независимость, гаранти-
   рованные Англией, Россией и Персией. Они обещают воздержи-
   ваться от всех набегов и мародерства; и во всем способство-
   вать прохождению караванов через их территории. Они пред-
   почли бы британский Протекторат, но, при необходимости, до-
   вольствовались бы вышеуказанной совместной гарантией. В слу-
   чае, если они смогут установить непосредственные отношения с
   Англией, или с "Кумпани", как они до сих пор называют Прави-
   тельство Индии, они будут просить определенной помощи в форме
   оружия и боеприпасов. У них есть около тысячи орудий, заряжа-
   ющихся с казенной части, взятых у русских, и тридцать шесть
   бронзовых полевых пушек и гаубиц различных калибров, от 18
   до 4 фунтов, взятых от персидской экспедиции, но у них мало
   или нет боеприпасов как для винтовок, так и для пушек, осо-
   бенно для последних. Они слышали, что военные поставки были
   сделаны Амиру Абдуррахману в Кабул и смеют надеяться, что мо-
   гут рассчитывать на то же самое. Как бы там ни было, они хо-
   тят, чтобы я сказал об этом. Должно быть ясно понято, что
   я пишу эти строки не от себя лично, а по желанию Правительст-
   ва Мерва, доведенному до меня полчаса назад верховным Ханом,
   который направит специального посыльного завтра утром via
   Герат в Кандагар, в надежде застать вас еще там. Я уже напи-
   сал Мр.Томсону в Тегеран о том же; а народ Мерва дважды на-
   правил документы, составленные на персидском, с печатями Ха-
   нов, декларирующие их стремление к дружеским отношениям с
   Англией. По сей день нет никакого ответа, хотя прошло уже
   много времени, в результате чего меня задерживают здесь. Я
   надеюсь, что при получении сего вы пришлете ответ, который,
   каким бы он ни был по сути, позволит мне выбраться отсюда
   в Мешед или Герат, поскольку, хотя ко мне лично относятся
   хорошо, принудительное проживание в таком месте и среди таких
   людей, после того как задание уже выполнено, далеко не столь
   приятно. Ответ, написанный по-персидски, обнадеживающий, если
   ничего существенного нельзя обещать, и требующий моего немед-
   ленного прибытия в Кандагар или куда-либо еще, лишь бы отсю-
   да, как бы для получения инструкций, был бы для меня как
   нельзя более кстати. Если что-то в этом роде не будет сдела-
   но, то я не вижу конца моего вынужденного пребывания здесь.
   Население собственно Мерва приближается, по-моему, к полумил-
   лиону, а вместе с туркменами-эрсары, саларами и саруками, ны-
   не, с наступлением русских, живущих более скучено, возможно,
   достигает восьмисот тысяч. Из них, по моим расчетам, около
   шестидесяти-семидесяти тысяч воинов, большинство конных, мо-
   гут быть выставлены на поле боя. Очень крупное укрепление,-
   около полутора миль в длину и три четверти мили в ширину, вы-
   сота валов сорок футов, ширина по основанию шестьдесят, -
   воздвигнуто на восточном берегу Мургаба. Его диагональ с С.З.
   на Ю.В. есть хорда излучины реки, поворачивающей в этом месте
   на Ю.З. Строительные работы еще не полностью завершены; мно-
   гие мужчины, работая посменно, постоянно заняты на них.
   Двенадцать туркменов, прибывших с настоящим письмом, будут
   ожидать вашего ответа. Надеюсь, что, ради меня, с ними будут
   обращаться как можно лучше.
  
   Остаюсь, уважаемый Сэр,
   Искренне ваш,
   Э. О'Донован
  
  
   КОНЕЦ
  
  
  
   Примечания переводчика
  
  1. Хорасан - историческая область на северо-востоке Ирана. Центр Парфянского царства (250 -224 до н.э.). В 3 - середине 18 вв. включал северо-восточную часть современного Ирана, Мервский оазис, оазисы юга современного Туркменистана, северо-западную часть современного Афганистана
  2. Требизонд - Трабзон, Трапезунд. Город и порт в Турции, на берегу Черного моря. Основан в 8 или 7 веке до н.э. греческими колонистами
  3. миля - единица длины. 1 сухопутная миля=1,609 км, 1 морская миля = 1,853 км
  4. люгер - люггер(от англ. Lugger), небольшое трехмачтовое судно
  5. сажень - русская мера длины. 1 сажень = 3 аршина = 7 футов = 2,1336м
   здесь, вероятно, имелась в виду морская сажень, равная 1,83м
  6. Мекка - город в Саудовской Аравии, административный центр провинции Хиджас. Главный религиозный центр ислама, родина его основателя Мухаммеда. С 7 века - священный город мусульман, место паломничества, или хаджа
  7. татарскими - похоже, и это видно из дальнейшего, автор несколько широко трактует слово "татарин", порой распространяя его на всех "не европейцев"
  8. petits soupers - небольшие ужины, вечерние обеды(фр.)
  9. падарожню - так у автора. Имеется в виду подорожная, официальный документ, удостоверяющий право пассажира пользоваться для передвижения определенным количеством лошадей
  10. тарентасс - так у автора. Тарантас, дорожная четырехколесная, обычно крытая повозка
  11. фут - единица длины. 1 фут = 12дюймов = 0,3048м
  12. Кур - так у автора. Имеется в виду река Кура. Берет начало в Турции; течет, в основном, по территории Грузии и Азербайджана, впадает в Каспийское море
  13. лига - единица длины. 1 лига = 3 мили = 24 фурлонга = 4828.032м
  14. ярд - единица длины. 1 ярд = 3 фута = 0,9144м
  15. &c - et cetera(лат.) - и прочее
  16. верста - русская мера длины. 1 верста = 500 саженей = 1,0668 км
  17. дюйм - единица длины. 1/12 фута = 0,0254м
  18. буйвол - род жвачных животных семейства полорогих. 4 вида: арни, аноа, горный аноа, тамарау. Все охраняются. Одомашнен арни (азиатский, индийский буйвол), используется как рабочий скот
  19. Баязид - Баязет, современный Догубаязит, город на северо- востоке Турции. Во время русско-турецкой войны 1877-78 гг был занят русскими войсками под командованием генерала Тергукасова
  20. Эрзерум - Эрзурум, древнеармянское название Кари, Теодосиополис, город в восточной части Турции, административный центр одноименного иля.
  21. Елизаветполь - так назывался город Гянджа в Азербайджане в 1804-1918 гг.
  22. Аббас - Аббас 1 (1571-1629), шах, при котором Иран достиг наибольшего политического могущества. Установил торговые и политические отношения с европейскими странами
  23. чинара - чинар, дерево; восточный платан. Высокое (до 50 м.) дерево с густой широкой кроной. Ширина ствола достигает 18 м. Быстро растет, живет до 2000 и более лет. Издавна выращивают в парках и садах, на улицах, вдоль дорог
  24. en parenthese - в скобках. Где en (исп., фр. - в); parenthese (нем. - скобки, вставка)
  25. table-d'hote - табльдот, общий стол(фр.)
  26. carte - карточка(фр.)
  27. Чавчаваза - Так у автора. Видимо, Чавчавадзе, известный грузинский княжеский род
  28. Шамиль - 1799-1871. 3-й имам Дагестана и Чечни(1834-1859). Руководитель борьбы кавказских горцев против русских войск и местных князей. Слово имам у мусульман имеет два значения: руководитель богослужения в мечети, либо светский и духовный глава общины
  29. Лазарев - Лазарев Иван Давыдович (1820-1879). Генерал-лейтенант(1866). Участвовал в штурме села Гунниб и пленении Шамиля в 1859, руководил взятием турецкой крепости Карс в 1877-1878
  30. линейный - приграничный; регулярный, предназначенный для боевых действий
  31. Карс - древний город на северо-востоке Турции. В 10-11 вв. - центр армянского Карсского царства. В 1878-1918 входил в состав России
  32. in situ - на месте (лат.)
  33. какатински - так у автора. Кахетинское, очевидно
  34. суглинок - горная порода, глина низкой пластичности, содержащая 30-40% примеси песка
  35. шииты - представители одного из двух, наряду с суннитами, основных направлений в исламе. Шииты не признают суннитских халифов, считая законными приемниками Мухаммеда лишь имамов, потомков Али, двоюродного брата и зятя Мухаммеда. Шииты объявили Али своим первым имамом. Шиизм - государственная религия в Иране. Распространен в Йемене, Ираке, Ливане, Азербайджане
  36. Мешед - Мешхед, город на северо-востоке Ирана, административный центр Хорасана, около 2 млн. жителей. Мечеть Гаухршад, 15 в., усыпальница имама Резы. Имам Реза - полное имя Али-ибн-Муса-ар-Рида, восьмой шиитский имам, потомок пророка Мухаммеда в седьмом поколении. Очень почитается в Иране. Недалеко от Мешеда - могила поэта Фердоуси (около 940 - 1020 или 1030, родился и умер в городе Тус), автора эпического труда "Шахнаме", то есть "Книга царей"
  37. черкесы - сами называют себя адыге. Народ в Карачаево-Черкессии. Всего 73,2 тыс. человек, в т.ч. в Карачаево-Черкесии 56,5 тыс. (перепись 2010). В Турции и других странах Передней Азии черкесами называют всех выходцев с Северного Кавказа. Мусульмане-сунниты
  38. мавританский стиль - Мавритания, историческая область на северо-западе Африки (территория современного восточного Марокко и западного Алжира). В разное время находилась под властью финикийцев, Карфагена, в 45 году нашей эры завоевана Римом. В данном случае имеется в виду так называемый мавританский стиль в архитектуре, сложившийся у испанских и сицилийских арабов в 7 - 8 веках. Отличается развитием деталей, особенно разнообразных арок
  39. шейх Аббас - видимо, шейх Абуль-Аббас-Кассаб Амольский, великий учитель суфизма, провидец и чудотворец. Конец 9, начало 10 века. Шейх - титул правителей княжеств и вождей племен, глав сект и дервишских орденов, иногда - просто почтенный человек. Буквально, в переводе с арабского, старик
  40. мергель - осадочная порода, состоящая из кальцита, доломита и глинистых минералов
  41. григорианская - вообще, католическая. Папа Римский Григорий XIII (1502-1585), один из вдохновителей Контрреформации, стремился распространить католицизм в Русском государстве. Провел реформу календаря (так называемый новый стиль)
  42. равелин - фортификационное сооружение треугольной формы в крепостях перед рвом, в промежутке между бастионами
  43. куфические письмена - куфический шрифт, древнейшая форма арабского письма, получившая название от города Куфы, откуда распространился этот шрифт. Встречаются на монетах. Ими написан Коран Османа
  44. корвет - в парусном военном флоте 17-19 вв. легкий корабль, предназначавшийся для разведки и выполнения вспомогательных задач
  45. битумы - от латинского bitumen - горная смола, твердые или смолоподобные водонерастворимые смеси углеводородов и их кислородных, сернистых и азотистых производных. Различают природные и искусственные, последние получают, главным образом, из остатков от перегонки нефти. Применяют в дорожном строительстве, в основном, в виде асфальта, в производстве изоляционных материалов (например, рубероид)
  46. дрок, Planta genista, - род кустарников семейства бобовых. Свыше 70 видов. Цветы в основном желтые, собранные кистями наверху растения. В Англии с середины 19 в. выращивают на корм. Дрок красильный в народе используется для получения желтой краски. Династия Плантагенетов получила название от прозвища графа Анджуйского, украшавшего свой шлем веткой дрока
  47. розовое дерево - Aniba rosaeodora. Дерево семейства лавровых. Сладкий древесно-цветочный аромат с оттенком ландыша. Ценные эфирные масла. Древесину относят к наиболее дорогим и высококачественным на мировом рынке
  48. in prospectu - в будущем (лат.)
  49. Красный Крест - Красный Полумесяц в ряде стран, в Иране Красный Лев и Солнце, добровольные общества помощи военнопленным, больным и раненым воинам. Стали создаваться в 60-х гг. 19 в. В мирное время помогают пострадавшим от стихийных бедствий и др. Международный Красный Крест - объединяет национальные общества с 1919 г., его комитет состоит из швейцарских граждан и располагается в Женеве
  50. Марко Поло - (около 1254 - 1324), венецианский путешественник. В 1271-1275 совершил путешествие в Китай, где прожил 17 лет. Написанная с его слов "Книга"(1298) - один из первых источников знаний европейцев о странах Центральной, Восточной и Южной Азии
  51. драгуны - от французского dragon. Вид кавалерии в европейских (с 16 в.) и российской армиях (17-20 вв.), предназначенной для действий в конном и пешем строю. В России к 1917 существовали 1 гвардейский и 21 армейский драгунские полки. В 1918 упразднены
  52. Зороастр - Заратуштра (Заратустра) (иран.), Зороастр (греч.) (до 1 пол. 6 вв. до н. э.), пророк и реформатор древнеиранской религии, получившей название зороастризм. Составил древнейшую часть "Авесты"
  53. Митра - Индоиранское божество, культ которого проник в Рим во времена Республики. Культ Митры допускал участие в нем только мужчин, религиозные обряды производились в пещерах или в специально выкопанных подвалах. Позже его стали отождествлять с Солнцем. Изображали Митру обычно вместе с жертвенным быком, которого, по преданию, он победил как воплощение зла, созданного Ормуздом. Считалось, что Митра - это спаситель, указующий людям путь к вечной жизни, и поэтому культ Митры составлял серьезную конкуренцию христианству. Греки знали о персидском боге Митре, по крайней мере, со времен Геродота, подтверждение тому - распространенное имя Митридат
  54. софте - так у автора. Видимо, речь идет о суфии, или суфтии, приверженце секты суфизма, мистического учения в исламе, сочетающего метафизику с аскетической практикой, познанием Бога через любовь. Суфизм, правда, возник в среде суннитов, а не шиитов, как у автора
  55. гренадеры - от французского grenade - граната, вид пехоты в европейских армиях в 17-20 вв., первоначально гранатометчики, с конца 18 в. - отборные пехотные части и соединения. В России с 17 в. Были также и конные
  56. малакани - так у автора. Молокане, одна из сект духовных христиан. Возникла в России во 2-й пол. 18 в. Отвергают священников и церкви, совершают моления в обычных домах. Общинами руководят старцы и выборные пресвитеры. С 1820 молокане поселялись в Закавказье, Крыму, с 1870-х гг. - в Сибири, Закаспийской и Карской обл. До 1905 подвергались преследованиям правительства. Постепенно разделились на ряд групп. Небольшие группы молокан сохраняются в Российской Федерации
  57. скопты - Так у автора. Скопцы, религиозная секта. Возникла в России в кон. 18 в. Проповедовала "спасение души" в борьбе с плотью путем оскопления (кастрации) мужчин и женщин, отказа от мирской жизни. Современные скопцы заменили физическое оскопление "духовным" (обязательство строго соблюдать обряды и вести аскетический образ жизни)
  58. муслин - (франц. mousseline, восходит к названию г. Мосул в Ираке), тонкая мягкая шелковая или хлопчатобумажная ткань. Из муслина шьют белье, блузки, платья
  59. самум - (араб.) название сухого горячего ветра в пустынях Сев. Африки и Аравийского п-ова. Самум часто сопровождается песчаными бурями
  60. лигроин - смесь углеводородов, получаемая дистилляцией нефти или газовых конденсатов. Выкипает в пределах 120-240 ?С. Плотность 0,78-0,79 г/куб. см. Компонент товарных бензинов, осветительных керосинов и реактивных топлив; растворитель, наполнитель жидкостных приборов
  61. астатки - так у автора. Очевидно, остатки
  62. континентальные - автор ирландец, уроженец Великобритании. Для него, островного жителя, остальная Европа - континент. Европейское, в отличие от британского - континентальное
  63. галлон - единица объема в системе английских мер. 1 галлон в Великобритании (для жидкостей) = 4,54609 кубических дюймов. В США 1 галлон равен примерно 3,8 для жидкостей и 4,4 кубических дюйма для сыпучих веществ соответственно
  64. 140 градусов - трудно сказать, по какой шкале приводит автор эту цифру. Во всяком случае, 1 градус по шкале Реомюра составляет 1, 25 градусов по шкале Цельсия, а один градус по шкале Фаренгейта - пять девятых градусов по шкале Цельсия
  65. каустический поташ - гидроксид калия KOH, в обиходе называемый каустическим поташом, едкое кали. Главная область применения - производство мягкого мыла, жидкого мыла, шампуней
  66. Челекен - полуостров на восточном побережье каспийского моря, образован из острова, причленившегося к берегу из-за понижения уровня моря. Около 500 кв. км. Месторождения нефти, озокерита
  67. Томас Мор - (1478-1535), английский гуманист, государственный деятель и писатель. Канцлер Англии в 1529-32. Отказался присягнуть королю как главе англиканской церкви, обвинен в государственной измене и казнен. В сочинении "Утопия" изобразил фантастическое идеальное общество, где нет частной собственности
  68. лодок - автор латинскими буквами пишет русское слово
  69. кивер - высокий головной убор с круглым дном, козырьком, подбородочным ремнем и различными украшениями, существовавший в русской и иностранных армиях в 19 - нач. 20 вв.
  70. Кир - династическое имя персидских царей. Наиболее известен Кир II Великий (Старший) (правил с 558 до 529 до н. э.), основатель Персидской державы, завоевавший Мидию, Лидию и Вавилон
  71. Зенгис Хан - Чингисхан, Темучин (ок.1155-1227), основатель единого монгольского государства, полководец. В 1206 провозглашен Великим Ханом над всеми племенами с титулом Чингисхан (от тюркского "тенгиз" - океан, море)
  72. евы - автор не всегда точно передает туркменские слова. Дом по-туркменски "ой", притом не "о", а более мягкий специфически туркменский гласный звук, нечто среднее между "о" и "ё"
  73. актинии - морские анемоны. Отряд морских кишечнополостных класса коралловых полипов. Около 1500 видов. От нескольких мм. до 1,5 м. Одиночные полипы, лишенные скелета, щупальца со стрекальными клетками. В тропических и субтропических морях
  74. тамариск - tamarix, гребенщик, род кустарниковых и древесных растений семейства гребенщиковых, достигает 6-10 метров в высоту. Растет быстро, светолюбив, засухоустойчив, солеустойчив, растет в пустынях. Используется на топливо, для плетения, для закрепления песков
  75. in transitu - проездом (лат.)
  76. араба - Так у автора. Видимо, арба (тюрк.), повозка в Ср. Азии (2-колесная высокая), на Кавказе и юге Украины (4-колесная длинная)
  77. шалфей - род трав и кустарников семейства губоцветных. Около 700 видов, в России, в основном, в степи. Некоторые виды культивируют как эфирно-масличные, лекарственные (противовоспалительное средство для полоскания горла), декоративные
  78. миткаль - суровая тонкая хлопчатобумажная ткань. Полуфабрикат в производстве клеенки, дерматина и т. п. Из миткаля в результате красильно-отделочных операций получают ситец и бельевые ткани - мадаполам, муслин
  79. караванбаши - руководитель каравана, караванщик
  80. Arabia Petrea - Каменистая Аравия (лат.). Древние делили Аравию на три части: Аравия каменистая (на северо-западе), Аравия благодатная (на юго-западе) и Аравия пустынная (в центре и на востоке). Каменистая Аравия простирается от Палестины до Красного моря
  81. en grande tenue - в парадной форме (франц.)
  82. raison d'etre - смысл существования (франц.)
  83. полька - от чешского polka, народный и бальный танец чешского происхождения. Музыкальный размер 2/4. Популярен в Европе с середины 19 века
  84. лезгины - самоназвание лезгияр, народ в Дагестане и Азербайджане. В России около 474 тысяч человек в 2010 году, в Азербайджане 180 тысяч в 2009. Язык - лезгинский, по вере - мусульмане, в основном, сунниты. В Дагестане, кроме лезгин, которые составляют лишь около 10 процентов населения, живут аварцы, даргинцы, кумыки, русские и другие
  85. эскарп - задняя отлогая стенка наружного рва военного укрепления, примыкающая к брустверу
  86. оджар - современные словари относят слово оджар к небольшим деревьям и кустарникам семейства маревых, называемых саксаул (Haloxylon). Древесина твердая, ломкая, тяжелая, идет на топливо. Также - оджар-карак, соляноколосник (Halostachys caspica), кустарник, произрастающий на солончаках. Тамариск же переводится как йылгын
  87. Оксус - Окс, так писатели классической древности называли Аму-Дарью, крупнейшую реку Средней Азии. Длина - 1415 км. Образуется слиянием Пянджа и Вахша. В значительной степени используется на орошение (Каракумский, Аму-Бухарский и другие каналы)
  88. нуммулитовые - от нуммулиты, известковые раковины, корненожки. Скорлупа нуммулитов присутствует в толщах нуммулитовых известняков, широко распространенных по земной поверхности
  89. tente d'abri - палатка-кров (франц.)
  90. a la belle etoile - ночью под открытым небом (фр.)
  91. конкреция - минеральные образования округлой формы в осадочных горных породах
  92. детриты - мелкие частицы органического или частично минерализованного вещества, взвешенные в толще воды или осевшие на дно водоема. Образуются из отмерших растений и животных и их выделений
  93. щетка - у лошади: часть ноги над копытным сгибом и пучок волос на этом месте
  94. Шетлендские острова - около 100 островов в составе Великобритании, основной - Мейнленд - в Атлантическом океане к северу от Шотландии
  95. уланы - от татарского "оглан" - юноша, молодец. Вид легкой кавалерии (с саблями, пиками) в европейских армиях в 16 (Литва, Польша) - нач. 20 веков (в России с конца 18 века)
  96. регулярных войск - странно, так как чуть выше автор говорит о потерях четырех бойцов нерегулярной кавалерии. Вероятно, опечатка или описка
  97. ток - высокий, прямой, без полей женский головной убор
  98. эспланада - незастроенное пространство между городскими или крепостными стенами и первыми внутренними постройками; открытое место, площадь
  99. паша - почетный титул высших должностных лиц в Османской империи. До середины 19 века носили, главным образом, визири и правители провинций, затем до 1934 - генералы турецкой армии
  100. Аладжа Даг - гора восточнее Карса. Во время русско-турецкой войны 1877-1878 русские войска генерала Лорис-Меликова нанесли поражение турецкой армии Мухтар-паши, а затем осадили Карс
  101. кабардинцы - сами себя называют адыге, как и черкесы, язык общий. Народ в России, в основном в Кабардино-Балкарии, также в Краснодарском, Ставропольском краях, в Северной Осетии. Около 520 тысяч в 2002 году. В основном, мусульмане-сунниты
  102. mauvais gout - дурной вкус(фр.)
  103. Александрополь - название города Гюмри в Армении с 1840 по 1924
  104. карапапаки - одна из ветвей печенегов. Широко распространены в Азербайджане, Ираке, восточной Анатолии. В Средней Азии известны как каракалпаки
  105. "Les Imams et les Dervishes" - "Имамы и дервиши"(фр.)
  106. "Temps" - "Темп", или "Время". Название французской парижской газеты
  107. "Comment nous avons pris Kars" - "Как мы взяли Карс"(фр.)
  108. баррель - от английского barrel, буквально - бочка. Мера вместимости и объема английских мер. Английский баррель для сыпучих веществ равен 163,65 кубических дециметра
  109. Петровск - здесь: Махачкала, город, основанный в 1844 как укрепление Петровское, с 1857 Петровск-Порт. В 1918 назван Шамиль-Кала, в честь имама Шамиля. В 1922 переименован в честь революционера Магомеда Дахадаева, по кличке Махач. Интересно, что Махач был женат на внучке Шамиля. Столица Дагестана, около 578 тысяч жителей в 2010, самый быстрорастущий город из крупных российских городов
  110. эрика - род полукустарников, кустарников и небольших деревьев семейства вересковых. Более 500 видов, главным образом, в южной Африке, в Европе около 15 видов. Многие виды декоративны, медоносы. Часто виды эрики называют вереском
  111. "... а скорее Хасан-Гули" - сейчас в обиходе Гасан-Кули
  112. смэк - одномачтовое рыболовное судно
  113. Хигира - имеется в виду хиджра (араб. - переселение), переселение Мухаммеда и его приверженцев из Мекки в Медину в 622 году. При халифе Омаре (592-644, халиф с 634, один из виднейших сподвижников Мухаммеда, завоевал Сирию, Персию, Египет, строго исполнял заповеди Мухаммеда, был бичом христиан и евреев) год хиджра объявлен началом мусульманского летоисчисления. Первое число первого месяца (мухаррама) - 16 июля 622 года. 1272 год хиджры - 1855 год по григорианскому календарю
  114. Бидассоа - пограничная река между Францией и Испанией, впадает в Бискайский залив, длина -72 км
  115. муэззим - имеется в виду муэдзин, служитель при мечети у мусульман, возглашающий с высоты минарета время молитв
  116. фламандский - фламандцы, народ на севере Бельгии, меньше в Нидерландах и других странах. Язык - фламандский.
  117. Вельзевул - имя главы демонов в Новом Завете
  118. планшир - брус вдоль верхней кромки борта
  119. аналой - в православных церквах высокая подставка, на которую при богослужении кладут для чтения церковные книги, ставят иконы и крест
  120. требник - православная книга для богослужений, содержащая тексты церковных служб и изложение порядка совершения треб - частных молитв и церковных обрядов, совершаемых по требованию (отсюда название) отдельных верующих
  121. священная картина - видимо, икона, изображение Иисуса Христа, Богоматери и святых, которому приписывается священное значение
  122. фальшборт - продолжение бортовой обшивки судна выше верхней палубы. Служит для ограждения палубы и уменьшает накат волн на нее
  123. форпик - крайний носовой отсек судна, где обычно помещается цистерна для водяного балласта
  124. Тергукасов - Арзас Артемьевич, генерал-лейтенант (1819-1881). В 1859 - командир Апшеронского пехотного полка, принимал участие во взятии Гуниба, активный участник войны с Турцией в 1877-1878, занял Баязет, отличился в сражении под Деве-Бойну, с 1879 - командир второго Кавказкого корпуса
  125. ombres chinoises - китайские тени. Между источником света и экраном разыгрывали представления из разного рода фигурок. "Театр теней" пришел в Европу из Китая
  126. кимвалы - музыкальный инструмент, состоящий из двух металлических планок, которые играющий держит в разных руках; ударяя одну о другую получает приятный звук
  127. рангоут - совокупность надпалубных частей судового оборудования (мачты, реи и пр.)
  128. ньюфаундленд - порода крупных длинношерстных собак, то же что водолаз. По названию острова в Северной Америке
  129. кираса - защитное вооружение из двух металлических пластин (в древности - из войлока и кожи), одеваемых на грудь и спину и соединенных пряжками на плечах и боках. В России с 1731 в кирасирских полках, с середины 19 века - предмет парадного снаряжения гвардейцев кавалерии
  130. piece de resistance - главное блюдо (фр.)
  131. английская соль - или горькая соль, магния сульфат, бесцветные кристаллы. В медицине применяется как слабительное
  132. акр - единица площади в системе английских мер. 1 акр = 4840 кв.ярдам = 4046,86 кв.м
  133. палеозой - эра геологической истории, началась 570 млн. лет назад, продолжительность - 340 млн. лет. В начале этой эры произошло быстрое расселение организмов с твердым скелетом. Появляются рыбы, земноводные, пресмыкающиеся. Растительный мир представлен водорослями, позднее членисто-стебельными и т.д.
  134. тиара - головной убор древних восточных царей, а также папы римского
  135. стена Александра - имеется в виду Александр Македонский, Великий (356-323 до н.э.), один из величайших полководцев древности, царь Македонии с 336. Воспитывался Аристотелем. Победил персов, вторгся в Среднюю Азию (329), завоевал земли до реки Инд, создав крупнейшую монархию древности.
  136. embarras de richesses - затруднение от избытка (фр.)
  137. coup de main - здесь: налет (фр.)
  138. Надир Шах - принадлежал к тюркскому племени афшар в Хорасане, 1688-1747, шах Ирана с 1736. Пришел к власти после завершения возглавляемой им борьбы за изгнание из Ирана афганцев и турок. Завоевал значительные территории в Индии, Средней Азии, Закавказье
  139. point d"appui - опорная точка (фр.)
  140. османли - то есть жители Османской империи, турки. Европейцы называли ее Оттоманской империей. Она сложилась в 15-16 вв. в результате турецких завоеваний в Азии, Европе и Африке. Распалась после поражения в 1-й мировой войне. Правили султаны династии Османов, основатель - Осман I, с 1299(1300) до 1922
  141. квасцы - кристаллогидраты двойных солей сульфатов и катионов калия, алюминия, хрома, железа. Применяют для протравливания тканей, выделки кож, в фотографии, медицине
  142. коленкор - от французского calencar, индийская или персидская хлопчатобумажная материя. Переплетный материал, получаемый из миткаля путем пропитывания его крахмалом и крашения
  143. индиго - краситель синего цвета, известен с глубокой древности. Добывался из растений (индигофера и другие), в конце 19 века освоен промышленный синтез. Широко применяют для крашения джинсовой ткани
  144. арабеска - европейское название орнамента, сложившегося в искусстве мусульманских стран. Построена по принципу бесконечного развития и ритмического повтора геометрических, растительных или эпиграфических мотивов. Многократное ритмическое наслоение однородных форм создает впечатление насыщенного прихотливого узора
  145. камвольная - обработанная гребнем шерсть для производства гладких материй
  146. крестовый свод - свод, образованный пересечением двух цилиндрических сводов под прямым углом
  147. изразцы - кафель, керамические плитки для облицовки стен, печей и т.д. Могут быть гладкими, рельефными, покрытыми глазурью (майоликовые), неглазурованными (терракотовые). С обратной стороны имеют вид открытой коробки (румпы) для крепления в кладке
  148. reflet metallique - переливчатая глазурь на глиняной посуде с металлическим отблеском (фр.)
  149. слезница - у древних римлян сосуд, в котором будто бы хранились слезы, пролитые при чьем-либо погребении родственниками
  150. этруски - древние племена, населявшие в 1 тысячелетии до н.э. северо-запад Апеннинского полуострова (современная Тоскана), и создавшие развитую цивилизацию, предшествующую римской и оказавшую на нее большое влияние. Происхождение этрусков не выяснено
  151. Эльбурц - так у автора. Эльбурс, горы на севере Ирана, у южного побережья Каспийского моря. Длина около 900 км. Высота до 5604 м (гора Демавенд)
  152. Тимур - Тимур Ленк - Тамерлан (1336-1405), полководец, эмир с 1370. Создатель государства со столицей в Самарканде. Разгромил Золотую Орду. Совершал завоевательные походы в Иран, Закавказье, Индию, Малую Азию. В 1394 доходил до Москвы
  153. бульбуль - соловей во многих языках Востока
  154. ференги - так на Востоке было принято называть европейцев
  155. фашина - туго стянутая связка хвороста, используемая, главным образом, для укрепления откосов гидротехнических сооружений, а также при строительстве оборонительных сооружений
  156. бак - носовая надстройка судна, для защиты верхней палубы от заливания встречной волной, для повышения непотопляемости. На баке находятся якорное и швартовное устройства
  157. bulla - булла, свинцовая печать (лат.), прикладываемая к папским документам. Также ладанка
  158. toga virilis - мантия возмужания (лат.)
  159. олуша - крупная морская птица отряда веслоногих (Sulidae) с сигарообразной обтекаемой формой тела, длинными крыльями и длинным клиновидным хвостом. Питается рыбой. Описывается 9 видов, в России 2
  160. Вамбери - Герман. Известный путешественник, ориенталист и публицист. Сын венгерских евреев. В 1861 предпринял беспрецедентное по тем временам путешествие в Персию и Среднюю Азию, включая современный Узбекистан и Афганистан, в дальнейшем издал об этом книги
  161. креозот - маслянистая, желтоватая жидкость с запахом древесного дегтя или фенола, получаемая пиролизом древесины или перегонкой смолы. Состоит из фенолов и их эфиров, нафталина и антрацена. Антисептик в медицине
  162. кератит - воспаление роговицы глаза, проявляющееся преимущественно ее помутнением, изъязвлением, болью и покраснением глаза. Возможный исход - бельмо, снижение зрения
  163. так у автора. Так он услышал и записал туркменские выражения. Знающие туркменский язык увидят, где он сделал это точно, а где с искажениями
  164. френолог - френология, концепция, согласно которой по внешним данным черепа можно судить о психических особенностях человека
  165. san gene - без стеснения (фр.)
  166. пенька - грубое лубяное волокно, полученное из стеблей конопли, применяется, в основном, для выделки канатов, веревок, шпагата
  167. тесло - плотничный инструмент, в отличие от топора у тесла лезвие перпендикулярно к топорищу. Применяют для выдалбливания корыт, лотков и т.д.
  168. эстуарий - однорукавное воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря
  169. кошениль - несколько видов насекомых подотряда кокцидовых, из самок которых добывают красную краску - кармин. Наиболее известны три вида кошенили - армянская, польская и мексиканская
  170. чижик - детская игра, при которой заостренная с двух концов короткая палочка загоняется в круг ударами другой, длинной палки
  171. Гладстон - Уильям Юарт (1809-1898), премьер-министр Великобритании в 1868-1874,1880-1885, 1886, 1892-1894, лидер Либеральной партии с 1868. Правительство Гладстона подавляло национально-освободительное движение в Ирландии, в 1882 осуществило захват Египта
  172. ad interim - временно (лат.)
  173. галс - курс судна относительно ветра. Левый галс - когда ветер дует с левой стороны, правый галс - когда с правой. Также отрезок пути судна от поворота до поворота при зигзагообразном движении против ветра (от голландского hals)
  174. шпангоут - поперечное ребро жесткости бортовой обшивки судна (между днищем и палубой)
  175. габион - ящик из металлической сетки, заполненный щебнем, используется в берегоукрепительных сооружениях
  176. канюки - то же, что сарычи, род хищных птиц семейства ястребиных. Истребляют грызунов. 25 видов
  177. куртина - участок крепостной ограды между фланками двух смежных бастионов или башен; фланк бастиона - сторона его, перпендикулярная стене, здесь обычно устанавливают орудия для обстрела рва под стеной
  178. аркебуза - фитильное дульнозарядное ружье (на Руси называли пищалью), один из первоначальных образцов ручного огнестрельного оружия (с 1-й трети 15 века). Заряжали с дула каменными, потом свинцовыми пулями. Заряд пороха поджигался от руки через затравочное отверстие в стволе. В 16 веке заменена мушкетом
  179. барбакан - небольшая фортификационная постройка в виде продолговатого прохода, огражденного с двух сторон стенами с бойницами, а в конце - башней. Устраивался для прикрытия моста или городских ворот
  180. memento mori - буквально: помни о смерти(лат.). Здесь: напоминание о том, что ты смертен
  181. Скобелев - Михаил Дмитриевич, генерал (1843-1882); участник Хивинского похода в 1873, руководитель Кокандской экспедиции в 1875-1876; в русско-турецкой войне 1877-1878 штурмовал Плевну, занял Сан-Стефано. Последним делом его было завоевание Ахалтеке (1881). Воинские способности и личная храбрость снискали ему необычную популярность
  182. Далматинское побережье - далматинские острова находятся в Адриатическом море у побережья Хорватии. Свыше тысячи островов, виноградники, плантации цитрусовых, оливковые рощи
  183. сикомор - библейская смоковница, дерево из рода фикус семейства тутовых. Растет в Восточной Африке, древесина твердая, прочная. Из нее делались гробы для мумий в Древнем Египте. Культивируется с древности из-за съедобных плодов. Сикомором иногда называют явор, дерево рода клен
  184. самшит - род вечнозеленых кустарников и деревьев семейства самшитовых. Около 50 видов, В Юго-Восточной и Восточной Азии, Средиземноморье, в Африке; в Закавказье 2 реликтовых вида в подлеске средних и нижних горных поясов. Желтая твердая древесина идет на токарные поделки
  185. loup - волк (фр.)
  186. полуют - возвышенная часть кормовой оконечности корабля
  187. чомга - большая поганка. Птица из отряда поганок. Длина - 54-60 см. Распространена в Евразии, Африке, Австралии, зимой - на Черном и Каспийском морях, в Средней Азии. Селится на озерах. Гнезда плавучие
  188. Антоний, Марк - (около 83-30 до н.э.), римский полководец. Сторонник Цезаря. В 43 с Октавианом и Лепидом образовал 2-й триумвират, разбив войска Брута и Кассия. В 42 получил в управление восточные области державы. Сблизился с египетской царицей Клеопатрой
  189. Ани - древняя столица Анийского царства, государства в 960-х - 1045 гг, объединявшее большую часть Армении. Правила династия Багратидов. Подъем науки, литературы, искусства. Захвачен Византией
  190. cephalothorax - головогрудь у ракообразных (фр.)
  191. arga Persica - клоп персидский
  192. mouche de Miane - мианская мушка (фр.)
  193. Локман - древний арабский мудрец. По легенде, родственник Иова. Упоминается в Коране. Ему приписывают много мудрых изречений, стихов, поговорок. Популярен не только у арабов, но и вообще у мусульман
  194. Ниневех - Ниневия, древний город Ассирии (ныне Ирак), с конца 8-7 веков до н.э. - столица Ассирии. Здесь находилась царская библиотека - свыше 30 тысяч клинописных табличек. В 612 г. до н. э. разрушена вавилонянами. Археологами обнаружены дворцы 8-7 веков до н.э.
  195. квази - от латинского quasi - якобы, как будто, часть сложных слов, соответствующая по значению словам "мнимый", "ненастоящий", "почти"
  196. Вобен - Себастьен (1633-1707), военный инженер, маршал Франции, маркиз. Изложил научные основы фортификации, построил и перестроил свыше 300 крепостей, один из основоположников подрывного дела
  197. Альгамбра - дворец мавританских властелинов в Гренаде (Испания), один из самых знаменитых памятников арабской архитектуры. Мавритания - в древности северо-западная часть Африки; в конце VII века завоевана арабами
  198. пилястра - пилястр. От итальянского pilastro, латинского pila - столб. Плоский вертикальный выступ прямоугольного сечения на поверхности стены или столба; имеет те же части и пропорции, что и колонна
  199. серж - шерстяная костюмная ткань
  200. газ - легкая, прозрачная ткань, по названию города Газы на Ближнем Востоке, где впервые была изготовлена в 1561 году
  201. хаммам - баня, парилка (из арабского и иврита: "хам" - жарко)
  202. chaussure a la Francaise - обувь по французски (фр.)
  203. impressions de voyage - путевые заметки (фр.)
  204. лессировка - тонкие прозрачные или полупрозрачные слои краски
  205. Его Превосходительству генералу Скобелеву, Баку - Не изволите ли вы разрешить мне присоединиться к русской экспедиции в Чикизляре в качестве корреспондента лондонской "Дейли Ньюс"?
  206. О"Донован, Тегеран. - Имея указания не решать положительно вопрос об участии в экспедиции никаких корреспондентов, ни русских, ни иностранных, весьма сожалею о невозможности удовлетворить вашу просьбу. - Скобелев
  207. Au revoir a Merv - до встречи в Мерве (фр.)
  208. chez eux - здесь: окаянные (фр.)
  209. охра - природный желтый пигмент. Основные элементы - гидроксиды железа и глина. Благодаря дешевизне широко применяется для приготовления красок, грунтовок и шпатлевек
  210. "Песнь песней Соломона", глава 5, стих 4: "Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него." Соломон - царь израильский (965-928 гг. до н.э.), сын Давида. Укрепил государство. Отличался мудростью. С его личностью связывается множество легенд
  211. мерлушка - шкурка с ягненка грубошерстной породы овец в возрасте до двух недель. Характеризуется густым волосяным покровом с крупными завитками. Изготавливают воротники, шапки, шубы и т.п.
  212. ююба - род унаби, или китайский финик, насчитывает несколько десятков видов, из которых наиболее хозяйственно ценный зизифус ююба (Zizyphus jujube Mill.). Одно из наиболее древних, ценных и полезных плодовых растений
  213. фронтиспис - рисунок, портрет автора или лица, которому посвящена книга, помещаемый слева от титульного листа
  214. сарацины - в средние века название арабов, магометан и вообще всех "неверных"
  215. romaunts de gestes - героический (эпический) романс (фр.)
  216. sauve qui peut - спасайся, кто может (фр.)
  217. речь идет о гражданской войне в Испании 1872-1876 годов. Карлисты - сторонники восстановления монархии, а именно рода Бурбонов, основанной Карлом V
  218. альпеншток - снаряжение альпиниста, длинная палка с острым стальным наконечником, может быть с петлей
  219. кебла - или киблах. Так называется богато украшенный шкаф в мечети, в котором хранится Коран. Он устанавливается в направлении Мекки.
  220. энтазис - утолщение ствола колонны в средней его части, создающее впечатление напряженности и устраняющее оптическую иллюзию вогнутости
  221. каджары - народ на севере Ирана. 35 тысяч человек в настоящее время. Восходят к одному из кызылбашских племен. Кызылбаши - объединение тюркских кочевых племен в Иране, составлявших главную военную силу шаха Исмаила 1 (1487-1524), основателя династии Сефевидов. Отличительный знак воинов кызылбаши - чалма с 12 красными полосами. Язык тюркской группы; по религии, в основном, шииты
  222. Тюдоры - королевская династия в Англии в 1485-1603 годах. Высоко подняли престиж королевской власти в стране
  223. солонина - засоленное впрок мясо, чаще всего говядина
  224. эль - светлое английское пиво, густое и крепкое, изготовляемое из ячменного солода. Солод - продукт проращивания зерен злаков
  225. интрузия - процесс внедрения в толщу земной коры расплавленной магмы; трапп - горная порода вулканического происхождения; дайка - пластинообразное геологическое тело, ограниченное параллельными плоскостями. Возникают при заполнении трещин магматическим расплавом или же осадочным материалом
  226. обсидиан - вулканическое стекло. Стекловидная вулканическая горная порода (красная, черная, серая) с режущим изломом. Образуется при застывании вязкой лавы. Используется для поделок
  227. чабрец - то же, что тимьян, род полукустарников семейства губоцветных. Сотни видов, в умеренном поясе Евразии, в Северной Африке. Некоторые виды содержат эфирные масла, используемые в медицине (как отхаркивающее средство) и в пищевой промышленности; возделываются как пряно-ароматические и лекарственные растения
  228. резидентство - местопребывание представителя колониальной державы в полузависимой стране
  229. Сцилла и Харибда - в греческой мифологии два чудовища, жившие по обеим сторонам узкого пролива и губившие проплывающих между ними мореходов. Находиться "между Сциллой и Харибдой", означает подвергаться одновременной опасности с разных сторон
  230. Чудо Перу - мирабилис, семейство Ночецветные, "Четыре часа дня". Происхождение - тропическая Америка. Обыкновенно раскрывает цветы в 4 часа дня и закрывает рано утром. Наполняет сад тонким ароматом вечером и ночью. Неприхотлив. Цветки чаще всего розовые, встречаются белые и желтые
  231. a la Franca - щедро, прямодушно (исп.)
  232. ab libitum - до отвала, вволю (лат.) Вообще словари дают ad libitum, то есть имеет место либо ошибка, либо опечатка, либо игра слов, так как предлог ab в латыни тоже существует
  233. концертино - гармоника шестигранной формы
  234. Де Куинси - Томас (1785-1859), английский писатель. Автобиографическая повесть "Исповедь англичанина, курильщика опиума" (1822) с описанием соответствующих ощущений.
  235. астролябия - прибор, служивший до 18 века для определения широт и долгот в астрономии, а также горизонтальных углов при землемерных работах
  236. тамбурин - большой двусторонний барабан цилиндрической формы; иногда в литературе так называют бубен
  237. речь идет о Махтумкули (литературное имя - Фраги), (ок.1730-1780-е годы), туркменский поэт-суфий. Сын поэта Азади. Стихи о страданиях народа, разоренного чужеземным нашествием, с призывом к объединению враждующих туркменских племен; любовная лирика, сатира.
  238. зебу - подвид крупного рогатого скота. Среднегодовой удой - 500-600 кг; жирность молока - до 7 %. Распространен в Азии и в Африке
  239. барбарис - род кустарников семейства барбарисовых. Около 500 видов, в основном, в северном полушарии. Декоративные, ягодные (плоды используют для приготовления карамели, острой приправы), красильные и лекарственные (желчегонное). Медоносы
  240. ныне Кербела и Куфа находятся в Ираке
  241. Ахиллес - Ахилл. В "Илиаде" Гомера один из храбрейших греческих героев, осаждавших Трою. Мать его, богиня Фетида, желая сделать сына бессмертным, погрузила его в священные воды Стикса; лишь пятка, за которую она держала его, не коснулась воды и осталась уязвимой. Парис поразил Ахилла в пятку. Отсюда выражение "ахиллесова пята"
  242. камея, интальо - гемма, драгоценный или полудрагоценный камень, с выпуклым (камея) или врезанным (интальо) изображением
  243. Бактрианского царства - Бактрия, Бактриана, историческая область в Средней Азии по среднему и верхнему течению Аму-Дарьи (ныне территория Афганистана и частично Узбекистана и Туркменистана). Столица - Бактра. В 6-4 вв. до н.э. в государстве Ахеменидов, затем в империи Александра Македонского, с середины 3 в. до н.э. - Греко-Бактрийское царство, во 2 в. до н.э. захвачен тохарами
  244. Гермес - в греческой мифологии сын Зевса, вестник олимпийских богов, покровитель пастухов и путников, бог торговли и прибыли. У римлян ему соответствует Меркурий
  245. фартинг - английская и ирландская старинная медная монета, равная четверти пенни
  246. готика - художественный стиль между серединой 12 и 15-16 вв. Ведущим архитектурным типом стал городской собор: каркасная система позволила создавать небывалые по высоте и обширности интерьеры, прорезать стены огромными окнами и витражами. Устремление ввысь выражено гигантскими ажурными башнями, стрельчатыми окнами и порталами, статуями
  247. пилон - от греческого pylon, буквально - ворота, вход, массивные столбы, служащие опорой перекрытий, либо стоящие по сторонам входов и въездов; башнеобразные сооружения в виде усеченных пирамид, воздвигавшиеся по сторонам входов в древние египетские храмы
  248. jet-d'eau - струя воды, фонтан (фр.)
  249. Карл Великий - (742-814), франкский король с 768, император с 800 из династии Каролингов. Его завоевания привели к образованию обширной империи. Проводил политику централизации власти, провел ряд реформ. Империя распалась вскоре после его смерти
  250. Парфенон - храм Афины Парфенос на Акрополе в Афинах, памятник древнегреческой высокой классики. Мраморный периптер, то есть прямоугольный храм с колоннадами (447-438 до н.э.), замечателен величественной красотой форм и пропорций. Статуи фронтонов, рельефы окончены Фидием в 432 до н.э., разрушен в 1687, частично восстановлен
  251. храм Юпитера - известно несколько исторических памятников под таким названием. Вероятно, автор имел в виду Храм Юпитера, самый значимый в Античном Риме, возведен во славу верховного божества в 509 г. до н.э. в южной части Капитолийского холма. По отдельным, чудом сохранившимся фрагментам, археологам удалось добиться восстановления его первоначального вида. Стилизованная под греческий храм, прямоугольная постройка, имеет и римские черты, например подиум.
  252. Персеполис - Персеполь, Парса, ныне Техте-Джемшид. Древнеиранский город недалеко от Шираза. Основан в конце 6 века до н.э. Одна из столиц Ахеменидов. Разрушен в 330 до н.э. Александром Македонским. Дворцы с каменными рельефами и изваяниями животных, клинописный архив. В окрестностях - скальные царские гробницы с рельефами, святилища огня
  253. антаблемент - верхняя часть сооружения, обычно лежащая на колоннах
  254. в главе "Сцены Гумуш Тепе" автор говорит о Дурды-сунните, что он следил, чтобы вода правильно стекала с кончиков локтей. Описка или путаница
  255. пуритане - от позднелатинского puritas - чистота. Последователи кальвинизма в Англии в 16-17 вв., выступавшие за углубление Реформации, проведенной сверху в форме англиканства против абсолютизма. Кальвинизм стал идеологическим знаменем английской революции 17 века. Для него характерно признание только Священного Писания, доктрина предопределенности жизни человека Божьей волей
  256. Хафиз - Гафиз, Хафез, Шамседдин Мохаммед (ок. 1325-1389 или 1390), персидский поэт-лирик, довел до высокого совершенства жанр газели. Творчество проникнуто бунтарскими мотивами, часто облаченными в форму суфийских поучений
  257. сюзеренитет - в средневековой Европе система личных иерархических отношений между сеньором и его вассалами
  258. "кумпани" - речь идет об Ост-Индской (позднее Индийской) компании, частной компании по торговле с Индией, Юго-Восточной Азией и Китаем, постепенно превратившейся в политическую организацию и аппарат английского правительства для управления захваченными территориями
  259. фотограф Шаха - де Блоквилль, француз, сопровождавший персидскую армию в экспедиции против Мерва в 1860, был взят в плен и находился в Мерве 14 месяцев. Опубликовал отчет о своих приключениях в "Tour du Mond" в 1866
  260. тулья - основная, верхняя часть шляпы, шапки или фуражки (без полей, околыша, козырька и т.п.)
  261. ятаган - рубяще-колющее оружие (среднее между саблей и кинжалом) у народов Ближнего и Среднего Востока. Известен с 16 века. Лезвие на вогнутой стороне клинка. Слово турецкое
  262. стрихнин - алкалоид, содержащийся в семенах тропических растений из рода стрихнос (чилибуха). Оказывает возбуждающее действие на центральную нервную систему, при больших дозах вызывает судороги. Соли стрихнина, а также экстракт и настойку применяют как тонизирующее средство при заболевании нервной системы
  263. См. Гомер, "Илиада":
   "... Гекамеда, богиням подобная, им растворила
   Смесь на вине прамнейском, натерла козьего сыра
   Теркою медной и ячной посыпала белой мукою..."
   Махаон - сын Асклепия, врач ахейского войска под Троей.
   Асклепий - сын Апполона, бог-врачеватель.
  264. капители - венчающая часть вертикальной опоры (столба или колонны). От позднелатинского capitellum - головка
  265. fleur de lis - геральдическая лилия, эмблема французского королевского дома (фр.)
  266. сиена - природный светло-коричневый пигмент, отличающийся от охры большим содержанием гидроксидов железа и почти полным отсутствием глины. Применяется в производстве красок
  267. lignum vitae - бакаут, железное дерево (лат.)
  268. Анатолия - основная часть Турции, расположенная на полуострове Малая Азия, омываемом Средиземным, Эгейским, Мраморным и Черным морями.
  269. потир - сосуд для освящения вина и принятия причастия в виде чаши на высокой ножке
  270. Palma christi - клещевина (лат.). Род многолетних древовидных растений семейства молочаевых, масличная культура. Из нее получают касторовое масло, культивируют в Бразилии, Индии, Китае, Пакистане, России
  271. ляпис-лазурь - то же, что лазурит, минерал темно-синего, фиолетового и зеленовато-голубоватого цвета, употребляемый на поделки и для производства синей краски (ультрамарина)
  272. chiar'oscuro - в живописи: распределение светотени (ит.)
  273. камера-люцида - физический прибор, состоящий из четырехсторонней призмы (с полным внутренним отражением), посредством которой получают изображение отдаленного предмета на положенной на горизонтальной плоскости белой бумаге
  274. литавры - ударный музыкальный инструмент котлообразной формы с мембраной, часто парный. Распространен с древнейших времен. С 17 века входит в состав симфонического оркестра. От греческого polytaurea
  275. джагатайский - происходит от названия областей от Алмалыка до Амударьи, так называемого Джагатайского Улуса, полученного в удел при разделе Чингисханом завоеванных земель между сыновьями его вторым сыном Джагатаем (умер в 1242). Персы называли язык, на котором говорили туркмены, джагатайским
  276. дама - от Damas - французское название города Дамаск в Сирии. Фасонная шелковая легкая ткань с крупным матовым узором на гладком блестящем фоне. Узор образуется нитями утка из хлопчатобумажной пряжи. Применяют как подкладку в легких женских костюмах и пальто
  277. Мазепа - Иван Степанович (1639-1709), гетман Малороссии с 1704 по 1708. Во время Северной войны открыто перешел на сторону Карла XII и после Полтавской битвы бежал с ним в Турцию, где скоро и умер. Малороссия - часть южной России, населенная украинцами
  278. Corpus Christi - праздник тела Христова (лат.)
  279. караколь - круговой поворот лошади на месте под всадником
  280. триглиф - от греческого triglyphos, буквально - трижды вырезанный. Вертикальная плита с продольными вырезами-желобками
  281. шаспо - ружье, заряжающееся с казенной части, изобретенное Антуаном-Альфонсом Шаспо (1866). Игольчатое ружье, нарезное, при выстреле игла прокалывала дно бумажного патрона и воспламеняла ударный состав капсюля
  282. хиндустани - наиболее распространенный из новоиндийских языков, народно-разговорный язык, сформировавшийся в средние века. Фонетический и грамматический строй сходный с хинди и урду
  283. 1 пейс - 76,2 см
  284. пампасы - название обширных равнин Южной Америки, частью покрытых высокой густой травой, частью состоящих из сплошных солончаков
  285. en masse - поголовно (фр.)
  286. болиголов - род растений семейства зонтичных. Цветки мелкие, белые, собраны в сложные зонтики. Все растение ядовито, содержит алкалоиды, в частности кониин, который, подобно кураре, парализует окончания двигательных нервов. Кониин в виде бромистоводородной соли применяется в медицине как болеутоляющее средство
  287. аллювий - нанос, происходящий вследствии размывания и выветривания более древних отложений и перенесения их текучими водами в долины и устья рек, оврагов, котлованов и т.д.
  288. Джонсон - Самуэль (1709-1784), английский критик, лексикограф, эссеист и поэт. В философской повести "Расселас, принц Абиссинский" (1759, русский перевод 1795) обратился к теме разрыва между стремлением к счастью и возможностью его осуществления
  289. наперстянка - дигиталис, род трав, реже полукустарников и кустарников семейства норичниковых. Около 35 видов, в Северной Африке, Европе, Малой Азии, на Кавказе и в Западной Сибири. Содержат (главным образом, в листьях) сердечные гликозиды. Некоторые виды возделывают как ценные лекарственные (сердечнососудистые средства) и декоративные растения. Ядовиты
  290. вага - шест, служащий рычагом для поднятия тяжестей
  291. en passant - попутно (фр.)
  292. coloeopteroe - Coleoptera, отряд жесткокрылых, или жуки (лат.)
  293. револьвер-карабин - сочетает в разных моделях свойства револьвера и карабина. Револьвер - индивидуальное многозарядное нарезное ручное стрелковое оружие с вращающимся магазином. Карабин - укороченная и облегченная винтовка
  294. litera scripta - буквописание (лат.)
  295. плис - шведское plyz от французского peluche - плющ; хлопчатобумажная ткань с ворсом, "бумажный бархат". Получила распространение в 17 веке. Из плиса шили недорогую верхнюю одежду и сапоги
  296. калмыки - самоназвание хальмг. Народ, основное население Калмыкии. Всего в России 183 тысячи человек (2010). Язык - калмыцкий. В большинстве буддисты
  297. bon ton - хороший тон (фр.)
  298. куркума - Curcuma, род травянистых растений семейства имбирных. Многие виды издавна культивируются как пищевые, пряные и лекарственные растения. Наибольшее значение имеет турмерик (C.longa), ароматное корневище которого входит в состав пряных приправ. Желтый краситель, получаемый из него, используют для окрашивания тканей и пищевых продуктов
  299. Нестор - сын Нелея, царь Пилоса, старейший из ахейских вождей, принимавших участие в Троянской войне. Пользовался уважением среди греков за свою мудрость, опытность, справедливость и красноречие
  300. гобелен - вытканный вручную ковер-картина. В узком смысле, изделие парижской мануфактуры, основанной в 1662 году и названной по имени красильщиков Гобеленов. Ткутся из цветных шелковых и шерстяных нитей отдельными частями, которые затем сшиваются
  301. юфть - высокосортная кожа, приготовленная из шкур молодого рогатого скота. Бывает черная, белая и красная; обрабатывается смесью березового дегтя и тюленьего жира; употребляется на обувь, чемоданы и пр.
  302. гаубица - артиллерийское орудие для навесной стрельбы по укрытым целям. Калибр от 100 мм и выше, дальность стрельбы - до 24 км и выше. Широкое применение получили в 1-ю и 2-ю мировые войны. От немецкого haubitze
  303. Моканна - иначе Муканна (арабс. "закрытый покрывалом"). Прозвище Хашима ибн Хакима, вождя народного восстания против арабских завоевателей в 70-80 гг. 8 века, известного также как движение "людей в белых одеждах". Родом из Мерва. Выдавал себя за пророка
  304. камора - полость в казенной части ствола орудия для помещения снаряда
  305. мортира - от нидерландского mortier. Артиллерийское оружие с коротким стволом для навесной стрельбы, предназначавшееся, в основном, для разрушения особо прочных оборонительных сооружений. Применялась с 15 до середины 20 вв.
  306. Каллоден - вересковая местность в Инвернесшире, Шотландия, где 16 апреля 1746 года произошла битва, решившая судьбу дома Стюартов
  307. en disponibilite - в резерве, в запасе (фр.)
  308. Мольтке - Карл Бернгард, граф, прусский генерал-фельдмаршал (1800-1891), занимал с 1858 пост начальника главного штаба, прославился, в частности, в франко-прусской войне 1870-1871
  309. лары и пенаты - здесь: пожитки. У римлян - души умерших предков, чтимые как боги-покровители домов, семейств, хозяйства
  310. terra incognita - неизвестная земля (лат.)
  311. ecclesia - здесь: церковь. Греческое слово, первоначально означавшее собрание людей. В современном итальянском - церковь
  312. Маргиана - название древней области в Средней Азии, по течению реки Мургаб (ныне юго-восток Туркменистана и север Афганистана). Самые ранние упоминания - в "Авесте", собрании священных книг зороастризма, религии, распространенной в древности и в раннем средневековье в Иране, Средней Азии, Азербайджане и Афганистане. Большинство современных ученых считает, что "Авеста" возникла в 1-й половине 1-го тысячелетия до н.э. в одной из областей Средней Азии или соседних территорий Афганистана и Ирана. В 1-й трети 1-го тысячелетия возникают поселения городского типа (Язсы Тепе). В середине 1-го тысячелетия до н.э. с городскими стенами (Мерв)
  313. каравайка - птица семейства ибисов. Длина до 60 см. Распространена в тропиках и субтропиках, а также в Южной Европе, Казахстане и Средней Азии. Гнездится колониями по болотистым побережьям рек и озер. Ибис - болотная птица отряда аистообразных с длинными ногами и длинным загнутым клювом
  314. тапыс - вероятно, от туркменского тапышмак - встречаться; встреча, совещание
  315. джемшиды - народность, живущая на северо-западе Афганистана и частично в Иране. Относятся к чаар-аймакам. Сунниты. Основные занятия - земледелие и скотоводство, главным образом, овцеводство, каракулеводство. Общая численность - около 140 тысяч человек
  316. aufait - сведущий (фр.)
  317. Сулейман-ибн-Дауд - Соломон, сын Давида
  318. Голгофа - небольшая гора близ Иерусалима, на которой обычно казнили преступников. На ней был распят Иисус Христос
  319. Минерва - в древности римская богиня мудрости, покровительница наук, искусств и ремесел, отождествлявшаяся впоследствии с греческой Афиной
  320. creme de la creme - сливки общества (фр.)
  321. шафран - крокус, род многолетних трав семейства касатиковых. Около 80 видов, в Европе, на Кавказе, в Передней и Средней Азии, в южных районах России. Многие виды выращивают как декоративные. Рыльца цветков шафрана посевного употребляют как пряность и для окраски пищевых продуктов. Шафрановый - желто-оранжевый с коричневым оттенком
  322. мумие - смолоподобный продукт биологического происхождения, вытекающий из расщелин скал. Описано 4 разновидности, наиболее распространено так называемое железное мумие черновато-коричневого цвета. Состав сложный. Использование в народной медицине насчитывает более 2000 лет. Применяется для ускорения регенерации костных тканей, для лечения бронхиальной астмы, туберкулеза, хронических заболеваний желудка, кишечника и т.д.
  323. 1 унция = 31,1 г
  324. post hoc argo propter - после этого, значит, вследствие этого (лат.)
  325. ad nauscan - до отвращения (лат.)
  326. сомон - оранжево-розовый цвет
  327. крестики святого Андрея - Андрей Первозванный, апостол, брат св.Петра; первый призван Христом в апостолы; проповедовал, по преданию, в Скифии и водрузил крест на место нынешнего Киева. Подразумеваются крестики вида "х"
  328. дискант - высокий детский голос, сопрано
  329. лютня - средневековый инструмент вроде гитары, в 6-24 струны (чаще всего 9); употреблялась обычно для аккомпанементов
  330. речь идет о кунжуте, масличном растении семейства сезамовых, или кунжутовых
  331. 1 центнер в Англии = 112 фунтов = 50,8 кг
  332. энтозоон - (устаревшее), общее название разнообразных паразитов, живущих в теле своего хозяина. Риште, ришта, гвинейский червь - тонкий червяк, до 80 см в длину. Встречается во многих южных странах. Зародыши его внедряются в тело человека с питьевой водой; развивается в различных органах, преимущественно под кожей, причиняет сильные боли и нагноение
  333. Брюс - Джеймс (1730-1794), английский путешественник по Африке; доказал, что Голубой Нил берет начало из озера Тана
  334. сабур - алоэ (туркм.). Здесь: лекарственный препарат, высушенный сок из листьев различных видов алоэ. Слабительное
  335. ревень - Rheum, растение семейства гречишных. Молодые листья употребляют в пищу, корневища - в медицине как слабительное
  336. шрапнель - пустотелый разрывной снаряд, начиненный круглыми пулями
  337. en evidence - на обозрение (фр.)
  338. выше, в главе "Управление и история Мерва", автор указывает, что безлошадные штрафовались на 15 кран
  339. Cannabis Indica - конопля индийская (лат.)
  340. 1 пинта = 0,57 литра
  341. sang froid - хладнокровие (фр.)
  342. facilis descensus - здесь: легкая прогулка (лат.)
  343. парфянская стрела - нечто, приберегаемое напоследок
  344. шериф - "святой" (араб.), титул потомков Мухаммеда от его дочери Фатимы
  345. apres moi le deluge - после нас - хоть потоп (фр.)
  346. кротоновое масло - густая буровато-желтая жидкость, получаемая из семян растения Croton tiglium семейства молочайных. Сильное слабительное
  347. омела - Viscum L., вечнозеленый кустарник семейства ремнецветных. В Англии применяется для украшений на Рождество. Белые ягоды. Паразитирует на деревьях
  348. так у автора. Вызывают сомнение некоторые термины. См., например, А. Джикиев "Очерки происхождения и формирования туркменского народа в эпоху средневековья", Ашхабад, 1991. Барс - барс, бичин - обезьяна, такыка - курица, кой - овца и т.д.
  349. теодолит - геодезический инструмент для определения направления и измерения горизонтальных и вертикальных углов при геодезических работах, топографических съемках, в строительстве
  350. insouciant - беззаботный (фр.)
  351. кварта - мера вместимости, объема сыпучих и жидких веществ в разных странах, обычно немного больше литра
  352. смотрите приложение N
  353. assafoetida - Ferula assafoetida (лат.), персидский корень, растение семейства зонтичных, затвердевший сок его идет на приготовление ценных лекарственных препаратов
  354. рамазан - рамадан, девятый месяц мусульманского лунного календаря (хиджры). Согласно исламу, в этом месяце был ниспослан людям Коран. В рамазан мусульмане должны соблюдать пост
  355. так у автора. Ранее везде - Алла Кули. Видимо, описка
  356. земляничное дерево - род вечнозеленых деревьев и кустарников семейства вересковых. Св. 20 видов, в Средиземноморье и Сев. Америке; в Крыму и Зап. Закавказье - реликтовый вид земляничного дерева - красное (охраняется), культивируется как декоративное; медонос. Плоды похожи на землянику, съедобны
  357. ленгедж - рак (от туркменского леннеч); здесь, вероятно, речь идет о крабе
  358. alium - луковичные (лат.), здесь: делигожеле, мерендера крепкая. Декоративное растение, некоторые виды содержат алкалоиды
  359. порфир - вулканическая горная порода, употребляется как строительный материал
  360. in extenso - подробно, расширенно (лат.)
  361. см. приложения L, M, N
  362. В оригинале приводится факсимиле записки Кидаева. Написана она со многими ошибками, неразборчиво, на старорусском. Здесь же дан обратный перевод с перевода автора, в максимальном приближении
  363. так у автора
  364. Атали выше в этом же документе - "Атаби". Возможно, в одном из случаев описка
  365. A.D. - anno Domini (лат.), нашей эры. Привлекают внимание даты по хиджре, которые не дают при проверке баланса. Возможно, описка. 1881 году соответствует 1298 год хиджры
  366. Так у автора. 87,75х11=965,25. Неясно, как получено число 96-5-10,5
  367. в приложении дается французский текст письма и авторский перевод с французского
  
  
  
  
  
   О Г Л А В Л Е Н И Е
  
  Предисловие автора
  Предисловие переводчика
  
   Том 1
   Из Требизонда - к Каспию
   Баку
   Через Каспий - в Чикизляр и Чатте
   Красноводск
   Серный район Кара Богаз
   Туркменский набег - посещение Чикизляра
   Сцены Чикизляра - дельта Аттерека
   Хасан-Кули - смерть Лазарева
   Из Чикизляра в Астерабад
   Астерабад
   Из Астерабада в Гумуш Тепе - военный лагерь персов
   Гумуш Тепе
   Жизнь в кибитках
   Сцены Гумуш Тепе
   Из Гумуш Тепе в Астерабад
   В окрестностях Ак-Кала
   Из Астерабада в Энцели
   Из Энцели в Решт
   Из Решта в Тегеран
   Тегеран
   Тегеран (продолжение)
   Из Тегерана в Агиван
   Шахруд
   Караван паломников
   Миандашт - Сабзавар
   Из Сабзавара в Кучан
   Военная и политическая ситуация
   Из Кучана в Мешед
   Святыня имама Реза
  
  
   Том 2
  
   Последние дни в Мешеде
   Дергез
   Мусульманские страсти
   Атток. Падение Геок-Тепе
   Через Атток в Келат-и-Надри
   На пути в Мерв
   На пути в Мерв (продолжение)
   Знакомство с Мервом
   Окрестности Мерва
   Управление и история Мерва
   Плотина в Бенти
   Водная система Мерва
   Махтум Кули - признаки переворота
   Переворот
   Осмотр развалин Мерва
   День с Махтум Кули Ханом
   Триумвират
   Административные меры
   Вилла Аман Нияз Хана - Кидаев
   Посещение базара
   Кулинария и занятия мервли
   События в Мерве - осложнения
   Политика и рейды
   Последние дни в Мерве
   Последние дни в Мерве (продолжение)
   Последний меджлис
   Прощание с Мервом - дорога на Мешед
   Из Мешеда в Константинополь
   Примечания автора
   Приложения
   Примечания переводчика
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"