Аннотация: События в Тбилиси 89-го года- Кровавое воскресение глазами очевидца
Посвящаю своей дочери Светлане.
Окна многоэтажек непривычно темнели и кое-где слабо мерцали огоньками свечек. Свет отключили во всем микрорайоне. С водохранилища дул штормовой ветер, сотрясая балконные сооружения. По ногам струился холодный воздух. Едкой пылью наполнялись просторные комнаты еще не обжитой квартиры. Шторы вздувались парусами. Две солдатские кровати сиротливо жались к холодным батареям.
Нина прикрыла дверь спальни, приложив к косяку полотенце; пошла на огонек свечки в кухню, где у окна стоял на коленках на табуретке Сашок, приклеившись губами и носом к стеклу. Нина отодвинула табуретку, придержав сына за плечи.
- Не высовывайся, мало ли что...
-
Электроплита бездействует, холодильник молчит с обеда, но в кастрюле есть каша, можно и так ее съесть, без разогрева. Огонек заплывшей свечки пригибается то в одну, то в другую сторону. Дом будто покачивает... Жутко на восьмом этаже, жутко и страшно жить не на земле, особенно после землетрясения в декабре, когда волны подземных толчков в Спитаке докатились до столицы Грузии. Тогда, накануне, поздно ночью, когда все улеглись, Нина не могла найти себе места, выглядывая то в одно окно, то в другое. Темное небо заслоняли недостроенные корпуса нового микрорайона Варкетили. Не так просто привыкнуть к новой квартире после фанерного домика в воинской части.
Оттуда, из окошек мансарды, открывался вид на городское кладбище. Первое время было жутковато, и Нина избегала смотреть в окно, потом привыкла. Даже находило умиротворение, когда в ясную ночь кресты и гробницы отражали лунное сияние. А возвращаясь с Сашком из детского сада в сумерках через Авлабар (армянский город старого Тбилиси), радовалась, завидев могилы, что вот уж и дома. Но подходить близко все равно не по себе. Заросшие выгоревшей травой гробницы примыкали вплотную к ржавым, не закрывающимся воротам полузаброшенного городка. Несколько домов стояли на отшибе, и молодые мамы развешивали ползунки чуть ли не на крестах.
Нина сначала сажала Сашка на разрушающийся каменный забор, потом подтягивалась сама и, сев верхом на крошащуюся, поросшую травой стену, опускала сына вниз. Затем прыгала легко и радостно: здесь бояться некого. Сашок тут же убегал к соседским мальчишкам, а Нина, сопровождаемая сворой собак, шла в свой дворик, этот поистине райский уголок. Инжировые ветви склонялись под тяжестью медовых плодов. Старый, кряжистый орех назойливо протягивал руки в окна, а желтые листья истощенного после плодородного лета абрикоса, тихонько падали в малину.
Отсюда, с Махата (горы, возвышающейся над городом), открывалась сказочная панорама старого Тбилиси. Над Курой многометровая статуя. Мать Грузия с мечом и чашею в руках.
Середина сентября, жаркое воскресенье. Тяжелые волосы убраны и смуглую, обнаженную шею Нины щекочет шаловливый ветерок. Александр - уроженец России - и брови, и усы цвета спелой пшеницы... Не часто удается оторваться от службы и выбраться с семьей в город...
Сашок бежит впереди по узкой улочке Авлабара и ждет у метро 26 комиссаров , потом чинно вышагивает, взяв за руки мать и отца, поджимая ноги на ступеньках подземного перехода.
Солнце внезапно ослепляет, зовет музыка, доносящаяся с набережной. Но не остановиться у водопадов и не умыться кристально-чистой водой - грех. Увитые плющом стены, некогда бывшие обрывистыми берегами горной речки, надеялись на возвращение капризной Куры в свое старое русло, хоть давно укатано бывшее дно колесами автомобилей и ветшают деревянные трактиры, пустующие по будним дням.
Сегодня тут дымятся мангалы и не успевают закрывать краны винных бочек. Тбилисобо! Праздник урожая! Дегустация вина - обычное дело, но очень редко встретишь в городе алкоголика. А если в метро и вползает пьяный, ему заботливо уступают место, даже если он претендует на спальное...
Во рту сладко от чурчхелы, и голова кружится от вод Логидзе. Хочется примерить тяжелую белую бурку и сфотографироваться верхом на ослике, взлететь в красном вагончике и парить над коричневыми железными крышами и шумными двориками. У Сашка не выпросить бинокля и на минуту, а так хочется увидеть и Арсенал (военно-ремонтный завод), и крепость, где томился герой Гражданской войны Камо. Удивительно, как мог он оловянной ложкой прорыть скалистый берег и выбраться из плена?
Любимый дешевый ресторанчик с пятидесятикопеечными хачапури, желтковым глазом манит национальное кушанье... Приходится делать вид, что нож в правой и вилка в левой - в порядке вещей. Спускаться с фуникулера можно пешком, если не гудят ноги, а лучше дождаться очереди и занять место в трамвае, съезжающем в горы с помощью троса. Ветки сосен уж очень доверчиво льнут. Надо бы пригнуть головы, чтобы молочно-зеленые иглы не оставили следов на лицах.
Остановка возле пантеона - и толпа выносит к собору святого Давида. Разумеется, туристам только войти в церковь и поглазеть. Тут не увидишь настоящих тбилисцев, тонких аристократов, приходящих именно в свою церковь помолиться, исповедаться. Среди могил пантеона есть одна, возле которой сразу собирается толпа.
Ну согрешила простая женщина, да разве могла она родить от простого алкоголика гения?
В этом соборе в июне 1906 года и венчался ее Сосо. Но ушло любимое существо, единственное, слишком рано...
Нина освободила от шпилек волосы, и тяжелые пряди рассыпались по плечам и спине...
Невероятно, но это до боли знакомо... И лежащий под надгробной плитой - ее любимый, и слова, не ею начертаны, но ею сказаны... Все это ей знакомо: и лес, и небо - только рукой прикоснуться - и эта церковь, и этот родничок, и сырые опасные заросли. Это ее Александр, растерзанный злобной толпой вдали от родной земли, честно исполнивший свой долг, написал единственный и неповторимый шедевр. Но только она знала, его Нина, то, о чем вторую сотню лет знать не полагалось.
Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?
Дочь поэта обнимает крест. О, как велико горе этой шестнадцатилетней грузинки, оставшейся до скончания лет своих вдовой. А Чацкий уже не восхищает, а больше удивляет, порой даже раздражает...
Отсюда можно спуститься почти бегом и выйти на проспект Руставели, на небольшую площадку перед Домом грузинского правительства. Справа Дворец пионеров. И пошли дворцы до самой гостиницы Иверия . Что стало с этими дворцами, доскажет история.
А вечером взлетают букеты огней, сопровождаемые радостными воплями, разрезающими тишину. Только мало фейерверка... Раздаются артиллерийские залпы. На вершине Махата стараются сослуживцы Александра. Сам он, ответственный, командует ракетными установками на Лисьем озере, ему отвечают раскаты с фуникулера. Домик трясётся, как спичечный коробок, но стекла не вылетают, закрепленные однажды с учетом подобным мероприятий.
Мать Грузия грустно смотрит в мутные потоки Куры. И меч уже не удержать слабыми женскими руками. Да и чаша истощилась, поди...
Александр напевал через месяц, сбривая совсем уже выгоревшие усы:
-На Варкетили дом сдают военным. Как раз возле Тбилисского моря.
Это удача! Хотелось поскорее зажить со всеми удобствами. Только вот собак жалко, совсем одичают...
К весне роскошная лоджия быстро заросла традесканцией, приходилось ее продергивать время от времени и скармливать хомякам, плодившимся с непостижимой скоростью. Цитрусовые деревца в выварках (их подарил Александру благодарный папаша солдата из Гали) не плодоносили, дружно осыпаясь после цветения, но от растений пахло лимонами и апельсинами, немного сырой землей, столь замечательной, что гвоздичные черенки, воткнутые просто так, давали побеги и вскоре зацветали. А землю для цветов Нина ковыряла у подъезда, насыпала в картонные коробки из-под молока с нарисованными веточками шиповника, помещала туда очередной отросток.
...Тогда было предчувствие... Небо, затянутое тонкой пленкой облаков, необычайно светилось; солнечные лучи, запутавшиеся в жидком пуху, мягко спускались на ожидающую морозца землю. Стоявшие вдоль дороги тополя, бывшие когда-то частью загородной лесополосы, застыли в скорби.
Жители микрорайона полдня просидели на бревнах, окружив себя сумками и детьми. Ожидались очередные толчки и в многоэтажки заходить боялись. В который раз рассказывали друг другу, как сыпалась на пол посуда, как уходил из под ног пол, как выпрыгивали из окон школы мальчишки. Подъехал УАЗик и радостно передали по цепочке весть, что эпицентр не у нас, а в Спитаке. Тогда еще не знали и слыхом не слыхали об этом городе, ставшем впоследствии символом горя и вечного траура. Только когда на небе засветились яркие звезды и хнычущие дети стали устраиваться на узлах, голодные жильцы, замирая, стали разбредаться по этажам.
... Но это было пять месяцев назад. Пять месяцев тряслись от страха, реагируя на малейшую вибрацию окружающих предметов, в ужасе отводили глаза от экранов. Гробы, гробы, гробы штабелями вдоль улиц. Христиане грузины вместе с отрядами спасателей отправляли в Армению эти черные ящики.
Казармы в воинской части были заполнены эвакуированными из Ленинакана. По плацу катали детские коляски молодые мамы, прогуливали собачек благонравные старушки, мальчишки осваивали спортивный городок. Семьи военных постепенно переправляли к родственникам в Россию, армяне разъезжались по армянским селеньям.
Количество учеников в классах росло. Нина зажмуривала глаза, когда проходила мимо щели на лестничной площадке, откуда просматривалась улица.
Колонны машин с эвакуированными сопровождались БМП - дороги, пролегающие через азербайджанские села, обстреливались боевиками. А из Азербайджана в Армению летели зловещие телеграммы с поздравлениями. Азербайджанцы благодарили аллаха, резали баранов, запивая виноградным вином кровавую пищу. Раньше как-то и произносить было неудобно это слово: национализм. В советском государстве как будто этого вопроса не существовало. Или был этот вопрос? Конечно, был, только упрятан был глубоко, и вдруг извергся грязевым потоком и расколол дремавший вулкан проходящую через его вершину асфальтовую дорогу. Казалось, карабахский вопрос разрешился с помощью провидения.
Сегодня днем приходила Сашкина учительница выяснить причину отсутствия мальчика в школе.
- Директор расценивает пропуски как необоснованное паникерство. Если завтра сына не будет в школе, ваша фамилия будет передана в прокуратуру...
Нина не испугалась. Страшно было другое. Группа юнцов с траурными лентами на головах, размахивая национальными флагами, скрылась за строительной площадкой, направляясь к Тбилисскому морю. Вероятно, рождается заговор...
Завтра похороны школьной вахтерши. Русская, незамужняя. Сожитель - грузин теперь стыдится связи и ребенка, родившегося неделю назад, забирать не хочет. Умерла, сказали, в роддоме от сердечного приступа.
Что-то еще будет? Собака ее (порода - не понять) сидит и плачет у подъезда.
В войсках повышенная боевая готовность, офицеры на казарменном положении. Нина поставила в угол прихожей, у зеркала, топор...
О том, что произошло три дня назад, рассказывают разное. В ночь на 9 апреля площадь перед Домом правительства на проспекте Руставели заполнилась жителями многонациональной столицы. Пятый день сидели на ступеньках студенты и старшеклассники. Палатки разбивались прямо на тротуаре, лежали и под открытым небом, завернувшись в пледы, сидели на бордюрах. К двадцати часам толпа пополнилась рослыми молодцами.
- Давить русских!
- Долой фашистскую армию!
- Русские, вон из Грузии!
Ни просьбы, ни приказы разойтись не имели успеха. Вышедший к толпе с проповедью Илиа вынужден был срочно ретироваться, дабы не была бы растоптана его честь служителя грузинской церкви.
В двенадцать часов ночи загремели БТРы. Толпа расступилась, опешив на несколько мгновений. Несколько молодцов с арматурой в руках перегородили дорогу, заставив машину вырулить в сторону. По броне, оставляя шрамы, загромыхали металлические урны. Двое рослых мордоворотов откинули крышку бронетранспортера и вонзили металлический прут в люк, расковыривая внутри. Завязалась драка. Один из наглецов вот уже сброшен с гусениц, но самортизировал, падая в колышущееся месиво человеческих тел.
- Вперед!- хрипел Александр водителю,- мать твою...
-Товарищ подполковник, там люди, - глотая слезы, басил сержант, закрыли обзор, не вижу ничего...
Разодранный рукав наполнялся кровью, но боли он не чувствовал.
- Вперед, приказываю...
Сержант зажмурился и дал газу.
Шеренга безоружных, ничем не прикрытых солдат едва держалась. Отступать - не было приказа. Трудно устоять, если в тебя летят куски асфальта. Сначала холодно в ногах, потом кровь приливала к вискам, тряслись пальцы... невольно они потянулись к части солдатского снаряжения - саперной лопатке. Перед глазами разъяренное, заросшее черной щетиной лицо... Сильный взмах руки - и кусок арматуры готов рассечь пополам мальчишку. От подставленной лопатки посыпались искры, глаза застлала пелена. Еще мгновение - и лопасть рассекла человеческую ткань. Мальчики, одетые в форму советских солдат, защищались, обливаясь кровью. Запахло Черемухой - и десятитысячная толпа взревела, растекаясь по проспекту слабыми ручейками, просачиваясь сквозь щели заблокированной автобусами площади. Великий вождь социалистической революции, воздвигнутый из гранита, - беспристрастный свидетель трагедии, разыгравшейся рядом. Ему бы помочь, приняв к себе тысячи этак три народу, да Икарусы удерживают человеческую лавину. Перевернут один, в бесстыдстве обнажив грязное железное брюхо, и стонущая масса двинулась в сторону гостиницы Иверия , оставляя растоптанных.
Споткнувшись о бордюр, упала беременная. Что привело тебя сюда, генацвале? Стоя на широко расставленных коленях и пряча между ног живот, она пыталась прикрыть руками затылок, но после удара десятой пары ног обмякла и больше ничего не прятала.
Расцарапанное ветками сирени лицо девчонки горит, глаза источают слезы, чьи-то липкие пальцы впиваются в горло. Страшно умирать - ведь было так интересно еще вчера.
-Пусти!..- Откуда только силы взялись? Рывком оттолкнула от себя ублюдка, побежала по начинающему редеть проспекту.
- Ах ты, сука, - парень потирал ушибленное место.
На грязном, заплеванном асфальте остались лежать люди. Автобусы тихонько разбредались. Добросовестные курдянки в ярких, пышных юбках тупо орудовали метлами на рассвете, сгребая в кучи бутылки, шприцы, презервативы.
Травматология не вмещала больных, скорая помощь уже не была скорой...
Александра не было три дня.
На ночь Нина уходила к соседке на седьмой этаж (у нее дверные косяки были оббиты железом). Открывала дверь, прислушивалась и сбегала вниз с одеялами в охапку, подгоняя Сашка. Здесь собирались со всего подъезда женщины с детьми, стелили на ковре матрацы и, прислушиваясь к моторам, постепенно забывали ушедший день...
Но вот хлопнула дверца подъехавшей машины. Давно не поет свою мелодию лифт. Тяжелые шаги... третий этаж, четвертый, пятый... Вот уже рядом. Что-то тяжелое падает у двери. Стук в дверь... Сердце, казалось, остановилось на мгновение, потом ему стало тесно в клетке, и осязаема стала его оболочка, касающаяся стенок грудины. Сашок давно посапывал в затишном углу на тахте.
Нина влажными руками подняла топор... Постучали еще раз, легко поскакали вниз. Взревел мотор у подъезда, и чихающий УАЗ попрыгал по разбитой дороге.
Нина отворила дверь. Сквозной ветер рванул дверь в спальню, и рельефное стекло с грохотом опустилось на пол. Его брызги укрыли паркет прихожей. У двери квартиры лежало тело Александра. На груди листок: Так будет с каждым русским .
Не может быть, чтобы оно повторилось, это горе! Ведь была уже однажды она вдовой!
И этот восковой профиль, и тяжелый камень, но вместо креста золотые звезды...