Вчера юным балбесам вручали дипломы об окончании школы. Как ни странно моему тоже. Не то, чтобы он совсем не заслужил. По сравнению со мной... Нет, не буду сравнивать с собой. Нет, просто не хочу. Почему это сразу двоечник? У меня даже одна пятёрка была, по пению. Нет, не по поведению, а по пению. А по поведению... короче когда я не ходил в школу, учителям это за день отпуска засчитывали. Поэтому отпуск у них был почти каждый день. Но по пению пять было. За свист. Точнее за то, что не свистел. У нашего учителя слуха не было, а у всего класса был. И вот когда он пытался на баяне играть полонез Огинского, весь класс ему подсвистывал правильную тему. Все, кроме меня. Да я был бы рад подсвистеть, просто у меня не получалось. Весь класс заливался соловьём, даже девчонки свистели на двух, четырёх пальцах и пальцы кольцом. Все. Кроме меня. У меня получались абсолютно неприличные звуки, и мой дружбан Васька Паршутич, отчаявшись научить, сказал:
- Знаешь, ты не мучайся. Когда - нибудь у тебя прорвётся.
Что-то я отвлёкся. Ах да, так вот вручение дипломов -это всегда большой праздник. Для некоторых, можно сказать, этот диплом - последний в их жизни. И первый разумеется тоже. Поэтому они идут на вручение племенами, стадами, коммюнити по пол улицы. И когда во время процедуры ведущий называет его имя, все 50 человек встают, кричат, свистят, стучат. Короче шаман отдыхает.
У меня здесь нет племени. Зато есть жена. Она не просто громкая. Когда она разговаривает с братом из соседнего штата по телефону, я каждый раз удивляюсь зачем он ей нужен. Да нет, не брат нужен, а телефон. Брат и без телефона её услышит.
Между тем в зале старенький профессор уже начал зачитывать фамилии. Наша не на твёрдый знак, но тоже где-то в конце. Выпускников человек 200. Сижу жду пока всех назовут. Кого называют почти не слышно - жена на улице разминается - тренируется кричать. Я думаю, если бы сейчас через зал пролетел истребитель, то не услышали бы и его.
Наконец называют фамилию нашего парня. Предусмотрительно закрываю голову руками и приседаю, чтоб уши волной не снесло. Сипение, комариный писк, звука нет. С ужасом смотрю на жену, а она показывает, что сорвала голос. Я никогда быстрой сообразительностью не отличался, а тут совсем как вырубило, и я сделал первое, что пришло в голову: сунул два пальца в рот и вдруг как засвистел.
Я свистел за все свои неотсвищенные годы, за всех учеников- двоечников и отличников тоже, за учителей так и ненаучившийся играть на баяне полонез Огинского. Я свистел от имени денег которых никогда не было, за жену так старавшуюся для нашего малыша, и за старенького профессора, который умудрился произнести отчество моего сына. В зале воцарилась тишина. Только, улетевший от свиста парик профессора, сухим листом кружился где-то под потолком. За 150 лет существования этого заведения на пальцах тут не свистел никто.
Потом грохнули аплодисменты. Но хлопали не мне, а моему сыну, который имея такого сумасшедшего папашку, умудрился закончить школу.