Наверно нет такого человека, который был бы доволен, как ему живется, и он не хотел бы изменить хоть что-то, а может и кардинально, в жизни. Почти все жалуются на жизнь: мужу, жене, людям, а некоторые и Богу. Не только на свою , а и вообще,- на жизнь. Вроде бы, глобальные проблемы жизни, неким образом решаются в мировых столицах, однако, и в провинциях, в меньших масштабах, но в массовых количествах, тоже, решают жизненные проблемы, более конкретные и близкие к человеку. Это, так же, как, если бросить большой камень в воду, то большая волна будет распространяться вокруг, теряя силу, но захватывая все большие пространства, пока вообще не сойдет на нет. Волны ТВ несут нам информацию из столицы, даже если какой-нибудь журналист поехал в провинцию и что-то там наснимал, это будет столичный взгляд, и будет казаться, что там, в центре настоящая жизнь, а тут так, бледная пародия на нее. Хотя, снимаемые в репортажах люди, удостоенные чести сниматься ТВ, и будут стараться, как могут, показать, что и до них дошли волны цивилизации.
Жизнь, она везде жизнь, и творится всеобщим процессом творения. Недавно, вот в океанских глубинах нашли новые ее формы. Но человеческая жизнь какая-то не такая. Она почти стала и все более превращается в искусственную жизнь. Не более чем, на четверть только сердечная, а там дальше увиденное и услышанное превращается в слова и, вообще в цифры, и выводится в свет, а что остается, с новым восприятием, вновь, стремится на волю, к людям, как бы, в будущее. И то, что правит всей этой словесной кутерьмой, взяло себе имя по последней букве алфавита, и фактически правит и внешней жизнью. Одна проблема, что этих Я много, а для порядка требуется один главнокомандующий. В самом человеке тоже не одно Я, но там с Божьей помощью на авансцене одно место, и оно занимается по очереди, или по способности надевает Я на себя внешнюю форму, а иначе беда. Ухтомский дал имя второму Я - Двойник. Двойник такой же, но у него иная позиция. Однако, для внешней жизни нужен не двойник, пусть и с иной позицией, а - оппонент и достойный Собеседник (по Ухтомскому), который истину скажет в лицо, лестью и ложью жить нельзя.
Павел после учебы в Политехническом институте и распределения на завод, работал инженером-конструктором, и жил в заводском общежитии.
Ему опостылел уже этот замкнутый круг: подъем, работа, столовка, общежитие, сон. По дороге тоже было мало интересного. Однажды, он увидел, проходя мимо заводского Дворца Культуры, афишу, с объявлением: "Производится набор в школу-студию Народного театра ...". Двойник беззвучно шепнул ему: это шанс, тебе ведь интересна игра актеров, про их нескучную жизнь и говорить не стоит....
Он преодолел свою нерешительность, пошел в библиотеку, взял басни Крылова, ему попались стихи Бориса Майорова, прозу готовился читать из Тургенева ( Бежин луг), выучил отрывки и пошел поступать в Народный театр. Волновался, как будто, во ВГИК поступал. Все было похоже: перед дверью возбужденные абитуриенты (в основном женского пола), а в аудитории за выставленными поперек комнаты столами заседает комиссия из артистов театра во главе с главным режиссером и руководителем, уже в солидных годах дяденьки, своими залысинами и морщинистым лицом похожим на Евстигнеева. Смотрят, улыбаются: " Заходи, рассказывай, кто таков, что побудило прийти".
Начал стихи читать:
"Есть в голосе моём звучание металла.
Я в жизнь вошёл тяжёлым и прямым.
Не всё умрёт. Не всё войдёт в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли..."
Тут надо сказать пришлось отдуваться истинному Я , (двойник - подстрекатель сразу в кусты: мол, он не артист, он инженер), душа возбуждала эмоции. Между прочим, он читал высказывания одного артиста, что должны быть эмоции, неважно какие, зритель воспримет их по-своему, как ему надо. Эмоции были видны, он понравился комиссии, да и конкуренции особо не было, и ему сказали довольно. Из абитуриентов были в основном молодые девчонки, вчерашние школьницы, некоторые еще и в детских студиях раньше занимались. Парней были только двое: Павел и еще один активный товарищ, который пришел поступать со своей беременной (уже видно было) женой. Перед комиссией тот такое шоу устроил: что-то орал, падал, чуть ли не стрелял, что приняли не только его (может, это было его условием), а и жену. Школа-студия - это еще не театр, в который можно было попасть, а можно и отсеется, после обучения в студии. Собирались по вечерам, после работы, и в выходные дни, это же не профессиональный театр, все на общественных началах. Сценическое мастерство, технику речи, движений преподавали бывалые артисты театра, не профессионалы, они сами работали на заводе. Это была игра, "что наша жизнь - игра!". Игра в педагогов, актеров, подражание "системе Станиславского". Павел чувствовал себя не в своей тарелке, но было весело говорить скороговорки, вычурно выхаживать и делать вид, что собираешь бисер и нанизываешь его на воображаемую нить. Как положено в актерской среде - готовились капустники. Тут главную обязанность за их проведение возложил сам на себя активный товарищ, звали его Николай, которому, видимо, это очень хотелось. В этом Колю поддерживали и даже вдохновляли не только артисты театра, а и сам руководитель Олег Павлович, единственный из бывших профессиональных артистов и большой любитель веселого время препровождения. Получив власть над народом ( кстати, имя Николай от греческого Николаос : "ника" победа, "лаос"-народ) , Коля развернул бурную деятельность. Коля был видным, и даже можно сказать симпатичным парнем. Но одевался он по-простому, ходил в каких-то крепких армейских ботинках, был коротко острижен, и чувствовалась в его облике какая-то решительность, скорее даже отрешенность. Как потом выяснилось, и работать он устроился сторожем какого-то клуба, чтобы работа не мешала добиваться ему цели, путь к которой лежал через Народный театр. Коля был всем, для капустников: сценаристом, режиссером, поэтом и артистом. Репетировать собирались в клубе, который он сторожил. Капустники проходили на ура. Старожилы театра во главе с Олегом Павловичем после репетиций над новой грандиозной постановкой (по пьесам Бертольда Брехта "Страх и нищета в третьей империи") привычно расслаблялись за дружеской вечерей, на которой Олег Павлович восседал рядом с своей молодой беременной женой, артисткой театра. Все были не прочь развлечься на закуску еще и веселым капустником, хохотали, и Олег Павлович тоже смеялся, демонстрируя в своей улыбке, подпорченные зубы. Коля старался, чтобы было весело, даже и вина мог налить отдельным участникам капустников, чтобы не зажимались перед выступлением. В театре Колю отметили и хвалили, правда, впечатлений от этих капустников назавтра почти не оставалось, они развеивались, как дым. Паше запомнилась только одна фраза из капустных стихотворных монологов Коли, про "луч света в пыльном зале...".
Грандиозному спектаклю, на который замахнулся Народный театр во главе с Главным режиссером, требовалась массовка. Может быть, для этого и проводили набор в школу-студию. Колю и Пашу определили в штурмовики, в одной из сцен спектакля они должны были выносить гроб. Девочки должны были быть "герлз" и танцевать танец типа "канкан". Форму брали, а может, даже, и отчасти шили в Оперном театре, у Олега Павловича налажены были там связи, болванов в форме немецких десантников, которых решено было подвешивать к декорациям и опускать сверху на веревках, взяли там же. На репетициях артисты театра щеголяли в черной форме СС, массовка в коричневой форме штурмовиков, девочки из "герлз" в сетчатых чулках и прочих эротических атрибутах, а один из актеров в френче фюрера, с приклеенными усиками и характерным чубом готовился произносить речь. Однажды прошел слух, что у кого-то что-то из гримерки украли. Тут все стали разыскивать этого неизвестного вора, некоторые товарищи, вышли вора икать на улицу, были даже те, кто бросился за ним, как были в форме, чуть ли не до остановки транспорта. Прохожие от такого зрелища, аж недоуменно застыли. Потом все смеялись- это была чья-то шутка.
Перед генеральным прогоном важного спектакля пригласили на просмотр профессионального художника из Драматического театра. Предполагалось, что спектакль могут показать даже по телевидению. Возникли проблемы с подвешиванием болванов-десантников на веревках к балке поднимаемой конструкции. Олег Павлович беспомощно разводил руками, он идентифицировал себя специалистом из другой области. Павел предложил способ и, наконец-то, почувствовал и себя хоть на что-то нужным. Он никак не мог привыкнуть к новым реалиям и чувствовал себя чужим. Паша и Коля неплохо смотрелись в форме штурмовиков, и сцена с выносом гроба художнику понравилась. Он только порекомендовал Паше постричься, у Коли и так была короткая стрижка. Скоро должна была быть премьера, все были озабоченные, Олег Павлович ходил с серьезным лицом, а Паша смотрел на все это со стороны и думал о своем. Он не так представлял себе свое бытие в театре. Он думал, что найдет там друзей, вернее подругу, может и по жизни, а видел, что все сами по себе, скорее, это больше касалось женщин, даже конкурентки в борьбе за внимание влиятельных товарищей и продвижения по театральным подмосткам. Среди студийцев были в основном молодые особы с симпатичным личиком, и наивной верой в свою исключительность и актерское будущее. На мужчин, и его в том числе, они конечно обращали внимание, но на себя и конкуренток, большее. Пашу, между прочим, они, переглянувшись между собой, назначили "самым симпатичным мужчиной" на шуточном конкурсе веселого время препровождения, когда в гости однажды приезжали коллеги из Молдавии. Студийная жизнь при театре, хоть была поверхностной и не совсем серьезной, но уж точно - не скучной. Из-за кулис, можно было и на "Песняров" посмотреть, и на самого Мулявина, как за ним хвостом ходили поклонницы, когда ансамбль, однажды, выступал в заводском Дворце культуры. Пришел, как-то, во дворец известный композитор Лученок. Пашу позвал один из артистов театра (Коли тогда не было): "Пойдем, познакомлю". Лученок сидел за старым студийным пианино, и подбирал какую-то мелодию.
" Это наш поэт." - представил он Пашу композитору. (Видимо он перепутал с Колей). Лученок отвлекся на минуту, улыбнулся и кивнул головой, продолжая свою музыку. Потом все вместе, они пошли слушать народный хор. Паша важно сидел рядом с Лученком и делал вид, что что-то понимает. Но не для этого же он поступал в школу-студию.
Премьера спектакля "Страх и нищета в третьей империи" состоялась. Под бравурную музыку Вагнера по сцене, обвешенной красными знаменами со свастикой маршировали в форме СС и штурмовиков артисты театра, спускались сверху, подвешенные с автоматами десантники, фюрер с трибуны говорил речь: "...мол у нас есть танки, пушки, в ангарах самолеты ждут моего приказа...", танцевали канкан "герлз", выносили гроб.... Самое интересное, что в спектакле показывать все это было можно. В театре все можно, главное под каким лозунгом. Премьера прошла на ура, и даже на телевидении выразили заинтересованность, и даже потом отсняли спектакль и показали по третьей программе. Было чем гордиться, и даже Паша предупреждал своих родственников, чтобы смотрели ТВ. Но малая волна в тихой заводи заводского театра быстро прошла и затихла. Мало кто и видел спектакль, это не всесоюзная премьера с громкими именами известных артистов, за каждым из которых стоят тысячи неизвестных их клонов, вернее предшественников, из которых только один счастливчик удостаивается быть на вершине этой пирамиды. Николай напоминал Павлу ... Василия Шукшина. Олег Павлович, ассоциировался в сознании Паши с Олегом Ефремовым и Олегом Табаковым одновременно. Себя он ни кем не представлял, и театрального будущего своего не видел. После премьеры активная жизнь в театре заметно снизилась. На новые подвиги не молодой Олег Павлович уже не был способен, а достойных преемников не было. Затихла жизнь и в студии.
Как то, ехали Паша с Колей в одном автобусе, и между ними возник откровенный разговор. Вернее Коля стал излагать свое представление о жизни, а Паша больше слушал. " Самое главное в жизни - это творить"- утверждал он. "А как же беременная жена?"- хотел спросить у него Паша, но промолчал.
В своей "общаге" Паша обычно лежал на кровати и что-нибудь читал. Но сейчас ему не лежалось, и не только из-за громкой музыки и пьяных голосов из коридора. В комнате напротив гулял рабочий люд, были и девчонки из механического цеха. Сожитель его по комнате тоже был там, Пашу не приглашали, да он бы и не пошел, это была не его компания. Паша думал про Колю. Вот как надо- по жизни, беззвучно говорил ему его всегдашний собеседник- двойник, а ты как был в детстве малышом Пашей, так и теперь скромный, оправдываешь свое имя. Пора уже и Павлом Владимировичем становиться в этой жизни. Павел подошел к окну и взглянул через никогда не мытые окна со своего четвертого этажа на панораму города. Небо в пол окна. Снизу серые дома, все в окнах. Ветер разогнал сизые тучи. Солнце осветило небо, причудливые облака. Не соответствие- снизу тоже должна быть природа: горы, степи или лес. Тогда было бы красиво. На гаревой площадке возле общежития кипела баталия: пацаны играли в футбол, когда-то и Паша также самозабвенно гонял мяч.
Паша ходил по комнате, театр - это не для него, а что тогда? "Жить нужно, чтобы было приятно жить"- вспомнил он изречения одного товарища по работе, который его, и не только его, раздражал, он только не мог пока сформулировать чем. Тот говорил, что нужно прислушаться к себе, обратиться в глубину собственного желания и делать то, что хочется. "Это главное. Беда только, что есть не хорошие люди. Невозмутимая целеустремленность и настойчивость должны помочь на пути к успеху. Умные воздействия на этих нехороших людей, в чьих руках счастье, должны помочь". Паша чувствовал, что к "не хорошим людям" этот товарищ относил и самого Павла. Кажется, он начинал понимать, что его раздражало. Павел еще раз взглянул в окно.
Теперь вокруг небольшой лужицы на асфальтированной глади ходит птица, похоже ворона, и пытается напиться воды. Время наглядно предъявляло свою неизбежную сущность.
От высоких мыслей Пашу отвлек стук, и в приоткрывшемся дверном проеме показалось девичье лицо: " Андрей не приходил?" - услышал он озабоченный женский голос. Андрей, это сожитель Павла, был парень не промах, он работал мастером в механическом цехе. Женщин там было не мало, некоторых Андрей и в общежитие приводил. Как-то, одна дама, и на ночь не прочь была остаться, хотя официально можно было только до 11 часов. Андрей этот вопрос решил, не спрашивая ни у кого разрешения, по пожарной лестнице в открытое окно первого этажа провел даму. Павла, который уже лег спать, он поставил перед фактом, рассчитывая на мужскую солидарность. Возможно, что и для дамы это был сюрприз, видно было, что она стесняется, но было уже поздно. Паше пришлось делать вид, что он уже спит, пока они, стараясь не шуметь, укладывались в кровать Андрея, такую же, железную с панцирной сеткой, кровать, как у Паши. Сначала притихли, как в анекдоте про Вовочку, а потом заскрипели. Разве мог Паша в такой обстановке заснуть. Рядом с ним, у изголовья, из под ходивших ходуном округлостей одеяла, выглядывало голое женское бедро. Волны этого не святого присутствия распространялась аж до потолка, на который он смотрел.
Вообще, Андрей был парнем, знавшим, что ему надо, крепко стоящим на своих ногах, и в штанах у него было не пусто. Он был занят самим собой, и когда ему не мешали, то был вполне дружелюбным, и они с Пашей жили мирно, так не всегда бывает в "общагах".
- Заходи, сказал он девушке. Обращение на "Вы" в местных реалиях было бы не уместно. Молодая брюнетка неуверенно вошла и вопросительно уставилась на Пашу:
-Где он?
- Должен прийти, куда он денется, вот его кровать - садись, подожди.
Девушка была симпатичная, тонкие черты лица, белая нежная кожа, описывать которую нужно было бы прозрачными акварельными красками, поверх масляных. Вид у нее был слегка помятый, и она была под хмельком, но это не так бросалось в глаза, как ее руки. Тонкие женские пальцы были все в царапинах, уже даже немного разбухли и пожелтели от машинной эмульсии, сразу видно было, что она от станка. Даже специальным женским профессиям женщина не может отдаваться целиком, она все равно, хоть на сколько, останется женщиной, главная профессия у нее - врожденная. А тут такая картина маслом, впрочем, большой драмы и сама она в этом не видит, пошла, как многие из их деревни на такую работу. По инерции она прошла и села на кровать. Панцирная сетка под ней прогнулась; и ноги ее, в черных колготках, как бы, сами выставились на авансцену из под короткой юбочки. Паша тоже присел на свою кровать, и они некоторое мгновение любопытно смотрели, стараясь не встречаться глазами, друг на друга. Ее ноги хорошо выглядели, даже в простых туфлях с небольшим каблуком. Она безуспешно, слегка приподнявшись, и одергивая свою юбчонку, попыталась встать.
-Сиди, сказал Паша,- придет твой Андрей, никуда не денется.
Она села обратно и с недоверчивым выражением своих темных блестящих глаз посмотрела на Пашу.
-Не бойся, не буду приставать, сказал тот.
-Знаю я вас, вы все одинаковые, вам только одно и надо, - с некоторой обидой, безапелляционно высказала она свое самое "умное" заключение.
-Может- не все, попытался возразить Павел, и вспомнил Жванецкого: " Во- первых: женщина должна быть умная, а лучше - во-вторых".
И тут в комнату вскочил Андрей:
- Что ты тут делаешь? - обратился он к девушке, и посмотрел на Пашу, пытаясь оценить ситуацию на предмет того, а вдруг тот собирается уходить.
Было уже довольно поздно, и уходить Паша не собирался.
- Пошли, сказал Андрей девушке, и кивнул головой в сторону дверей.
Девушка покорно встала, и он повел ее "в кабинет". В общежитии большие коридоры, и "кабинетов" было много.
Вот, еще один волевой товарищ "нарисовался", - хотело Пашино Я по- ионизировать над своим двойником, а тот разумно возразил: так и добивается же своей цели. На его предложения есть спрос, а у него есть выбор. Было бы предложение, а воспринимает его этот пол не головой, как некоторые, а другим местом. А под лежачий (не будем говорить - камень), ничего не притечет, даже вода. Как притечет, так и утечет, пыталось оправдываться Я, а камень на душе останется. "Стучите, и вам откроют" - другие истины вспоминал двойник. По клавиатуре, - отшучивалось Я, но, все-таки "вода точила камень".
Павел женился, но это другая уже история. Впрочем, и первая история, каким-то чудесным образом, тоже не закончилась.
Однажды, случайно, Паша встретился на проспекте с Николаем. Его было не узнать: удлиненное пальто, длинный шарф, модно повязанный поверх шеи, модная прическа и туфли. Уверенным шагом Коля шел ему на встречу.
" Привет!"- окликнул его Павел, поравнявшись. "А, посмотрел на Пашу Николай - Привет, извини, спешу, мне некогда" - и пошагал дальше.
Паша, тогда даже не обиделся, удивился немного, да и все - забыто.
Паша жил не один, а уже семейной жизнью, и в замкнутый круг ее течения входили и несколько другие обязанности, не связанные с желаниями его Я. Еще раз Паша случайно увидел Николая в необычной обстановке. Было это перед самым Новым годом на городской площади возле елки. Паша там был со своим, тогда еще маленьким сыном, хотел показать ребенку живого Деда Мороза. Коля был один, и показался Павлу тогда таким одиноким и покинутым. Подходить Паша не стал.
Интересно устроена жизнь, и течет она хоть в большинстве своем по известному замкнутому кругу, но неожиданно, могут случаться различные чудесные случаи. Разве не чудо даже само рождение от случайной, (а может не случайной?), встречи папы и мамы. Наука утверждает, что - случайной, (даже занимается изучением теории вероятности), религия учит, что ничего случайного нет. Самое удивительное, что оба правы. Наука смотрит на мир снаружи, и занята изобретением его законов. Сначала в первоначальном хаосе, потом отталкиваясь от своих же изобретений, пытаясь случайное делать закономерным. Религия- это о внутреннем. Там все закономерно- по воле Божьей. Закон внутренний не может открываться людьми. Он может только наполняться миром и случаться. Он есть- и это Любовь. Но он может и не случаться в миру. Тогда все так и останется невидимым. Мы наполняемся видимым по законам невидимого мира. Но человек уже так привык жить по своим видимым законам, не видя их, что, если вдруг, он обратит внимание на невидимое и по-научному, как привычно, попытается объяснять это, то смятение ума обеспеченно. Наука занята утверждением только своих излюбленных тем, и только тем, что уже проявлено в видимом мире. А в остальном, человеку приходится уповать только на Бога, и всяких там "Воландов", которые непременно вмешиваются в процесс общения человека с Богом.
Паша, неожиданно, тоже пришлось пересматривать свое мнение насчет всяких чудесных явлений. Он вспомнил, как пытался объяснять рационалистически своей жене вещий ее сон. Снов много, но только после того, как произойдет событие, происходит их чудесное объяснение человеком,- говорил он. Жена возражала, пытаясь привести неопровержимые факты. Факты были опровержимые, но, по сути, она была права.
Вечером в воскресение Паше надо было утюжить рубашку. В мятой рубашке на работу, считал он, было нельзя. У его жены тоже было свое мнение на этот счет. Чтобы, хоть как-то, скрасить не желательное занятие, Паша включил телевизор. Политика в "Итогах" по первой программе его не очень интересовала, и он переключил на вторую программу, там шел "Городок", мастерство Стоянова и Алейникова оживило его воспоминания, это вам не Колины капустники,и отвлекло от этого нудящего "надо". "Не, конь так не ходить..." - в мятой рубашке, напоминало ему "надо". Во время утюжки пришло ему, вдруг, в голову высказывание одной давней сотрудницы по работе, насчет того, как ей приходится, и надоело утюжить мужу рубашки. Имя этой женщины он тогда так и не мог вспомнить. "Городок" закончился,и Паша переключил телевизор на другую программу. Там шел репортаж, в котором показывали ...Колю. Оказывается, Коля стал режиссером, и снял фильм. В те после перестроечные смутные времена, многое, конечно, менялось, на вид по вылезали всякие предприимчивые личности, да и само телевидение становилось другим, но увиденное Пашу действительно удивило. Ведущая, у Коли и его молодой жены, брала интервью. Жена его была другая, не та знакомая Павлу женщина, с которой Коля поступал в Народный театр. Держался Коля не хуже самого Никиты Михалкова. Фильм назывался "Моно Лиза" и шел в прокате в кинотеатрах города. Коля, как режиссер, даже со зрителями встречался. Паша, как человек семейный, в это новое, прилично по дорожавшее кино, перестал ходить. На Колин фильм он бы, конечно, сходил, но все так быстро закончилось, фильм сняли с проката, и посмотреть его уже было нельзя. Паша уже, грешным делом, было подумал, что жена Коли из круга, вхожего в телевизорную тусовку . Но дальше ведущая стала расспрашивать про их "счастливую семью", и Паша услышал про женитьбу Коли. Юная девушка впервые увидела Колю на некой свадьбе в роли тамады. Николай так вдохновенно играл роль тамады, "так и сыпал шутками" - это были слова его жены, что она тогда решила," что это он - единственный и неповторимый". Решила и поступила, (подобное ищет подобного). Коля рассказывал, как он сознательно опаздывал на свидание: "Прихожу, смотрю- стоит, ждет. Значит- не такая, как все, которым обязательно нужно, что-то дать". Свадьба была от режиссирована Николаем, (не без гордости, он это поведал), в особо экстравагантном виде - за городом, и никаких стариков. " Мне повезло с женой" - опомнился, вдруг, Коля в процессе разговора, и самодовольно улыбнулся. "Ну, а как дети?"- стала допытываться ведущая. В ответ жены об их дочери вмешался, неожиданно, Коля: " Наши дети- это еще и фильмы, и кассеты и наше творчество". Увиденное по ТВ удивило Павла, он еще долго потом не мог заснуть.
В понедельник чудесные встречи, неожиданно, продолжились. Утром по дороге на работу в метро, когда Паша, устроившись на сиденье, переполненного вагона немного подремал, пытаясь поймать последние минуты покоя, а потом привычно стал разглядывать людей, оказавшихся собранными так близко друг к другу, он увидел женщину, точно она - та самая женщина, которая "утюжит мужу рубашки". Надо же, оказывается, столько лет в его памяти не востребовано хранились черты ее лица, и вот - явление, радость узнавания улыбкой проявилась на его лице. Она тоже смотрит - улыбается. Расстояние приличное, между ними люди, Паша сидит, она стоит, уступить ей место не получится, встать и подойти как-то неудобно, ведь они, отнюдь, не состояли в дружеских отношениях. У дверей вагона они встретились. Она рассказала ему о своих детях, за обучение которых теперь уже надо платить, о том, что она поменяла профессию. Пока они вместе выходили из метро, неопределенный статус их взаимоотношений по стеснял их, и канул в лето, возможно и навсегда. Но этой встрече, Павел вообще не придал бы никакого значения, это он потом присовокупил воспоминание о ней, на подобии, как в пьесе Булгакова, про Аннушку, которая разлила масло. Вечером по дороге с работы на переходе в метро он встретил Колю. Так часто случайно встречаться в большом городе, в котором то и своих соседей по дому годами можно не видеть, без происков высших сил казалось невероятным. Факт был налицо. На этот раз Коля остановился поговорить, Павел намеревался пройти мимо.
-Режиссер городских мероприятий и праздников, оказывается, есть и такая интересная должность. А ты где? - спросил он у Павла.
- Работаю, конструктором, на заводе.
-Приходи с женой на концерт Валерия Леонтьева, билеты могу достать, - верный своему правилу, что человеку надо что-нибудь предложить, сказал Коля.
-А на "Мастера и Маргариту" ты можешь достать билеты? Неожиданно, для себя самого, спросил Павел. Он знал, что скоро на гастроли должен был приехать театр на Таганке, по ТВ рекламировали.
- Ну, это, навряд ли, не мы организовываем гастроли. Впрочем, звони, может, помогу. У тебя есть ручка?
В дипломате Павла была ручка, но она, как раз случайно оказалась поломанной от напиханных туда покупок. Извлекли стержень, и Коля на клочке бумаги написал множество телефонов.
-Это офис, это дирекция, а это мой домашний, - подчеркнул он. Ты же мне, как друг детства, капустники были у нас самые лучшие.
-...
-Приходи, пива попьем,- расставил, как режиссер, он всех по местам, положил стержень в свой карман, и пошел своей дорогой.
Может этим стержнем он напишет очередной сценарий, для какого-нибудь праздника города.
Приезд на гастроли театра на Таганке был неординарным событием в жизни города. Билетов на их спектакли не только в свободной продаже, а, наверное, и вообще, в театральных кассах не было.
Павел решился позвонить Николаю. Никто не поднимал трубок обоих служебных телефонов, потом было долго занято. Наконец, ему ответили: "Николай С. больше тут не работает". На домашний телефон Павел звонить не захотел, да и не было смысла.
Он решил купить лишний билет с рук, как когда-то студентом стрелял лишний билетик в кино, на халяву, у него это неплохо получалось. Когда он рассказал об своих намерениях жене, та только посмеялась, сказала, что это не кино, и у него ничего не получится, и участвовать в его авантюре отказалась. Паша пошел один. Билеты начали спрашивать прямо с остановки транспорта. Пока он дошел до площадки перед зданием театра у него самого раз пять спросили. Даже если у кого-то и был лишний билет, так просто, это не в кино, его не продадут. Перед театром стояли люди, в основном с билетами, и ждали своих. Паша пару раз поспрашивал лишнего билетика, и понял, что придется ехать домой, жена была права. Да и время уже поджимало, до начала представления было минут пять, не более, но надежда умирает последней. Паша обратил внимание на парня с двумя девушками. Парень был весь в белом: джинсы, куртка, туфли, да и все, что на нем, было светлым, не дешево он обходился своим похоже высокопоставленным родителям. Две девушки, одна по моложе, держала под руку парня, и вторая, с букетом цветов, тоже были модно одеты. Они, хоть и были расфуфыренные, но лицом своим ничего особенного не представляли. Они стояли кружком молча, и видно было, что кого-то ждали. Паша подошел, и спросил про билеты. Девушка, с букетом, молча, оценивающим взглядом, посмотрела на Павла и отвернулась. Павел был одет просто: повседневные джинсы, обычный свитер, глупо было бы возвращаться домой не "солона хлебавши", да еще и в праздничном костюме.
Он уже подумал, что не понравился девице. Но тут прозвенел звонок. Девица подошла к нему, взяла под руку, и они все вместе пошли сначала в фойе, перед входом, у них, вернее у нее, проверили билеты, потом в зал мимо дамы, продающей программки, в партере на четвертом ряду посередине, два пустующих места ждали их. Спектакль, начавшийся для Паши гораздо раньше, чем с вешалки продолжился и в зрительном зале, который был весь обвешен декорациями, в него выбегали артисты и сыпались на зрителей бумажки, якобы деньги от Воланда. На сцене все было еще более динамично и зрелищно. Даже Маргарита выходила на сцену без лифчика, и хотя она старалась больше держаться спиной к зрителям, но со своего четвертого ряда Паша видел, что груди у нее, действительно голые. Тут не само голое тело шокировало, а сам факт очень уж публичного места. И дама, и Паша увлеченно следили за непривычно грандиозным театральным шоу, и почти не говорили между собой. Дама только обмолвилась, не смогла не похвастаться, что приглашена на дачу, где будут и артисты Таганки. Паша понял, что девица - "птица не его полета", и навязываться в собеседники не стремился. Ему и представления было достаточно. В конце спектакля, под грандиозные овации публики, артисты, сменяя друг друга, выходили кланяться. Кто смог, из зрителей, пробрались поближе к сцене, чтобы вручить артистам заранее приобретенные цветы. Из середины четвертого ряда не было возможности подойти поближе. Девушка дала свой букет Паше, и он со своего места швырнул букет прямо в Воланда, тот поймал букет, и одарил улыбкой их с девушкой. С улыбкой Воланда выходили они из зала на улицу. Павел, посчитавший деньги за билет еще в перерыве спектакля, но постеснявшийся при людях отдавать девушке за билет деньги, тем более, что она на этот счет молчала, всю эту приличную кучу из мелких денег, без сдачи, отдал сейчас, на выходе. Девушка молча взяла деньги, положила в сумочку, и даже не сказав Павлу до свидания, направилась к своим приятелям, которые ее уже ждали.
Паше долго еще было, что дома и на работе рассказывать, пока жена прямо ему не сказала, что очередной раз про это, ей надоело слушать.
Жизнь человеческая состоит не только из разговоров, тем более со своим двойником. Некая высшая сущность - наблюдатель, высшее Я, хоть и не говорит, но присутствует в человеческой жизни, и находит не словесные способы в ней участвовать. Сверху видней, и кругозор этот распространяется над всеми людьми.
Паша читал в свое время мистические книги Кастанеды, и не только. Даже "Велесовую книгу" читал, где говорилось о
" Прави и Нави, и о том, что положено Дажьбогом в Прави, нам неведомо. ....и, что души пращуров сияют нам из Ирия. И там Жаля плачет о нас...". Но все непонятное и мистическое было под запретом и изгонялось тогда коммунистической идеологией из жизни общества, строящего "светлое будущее". Паша, тоже тогда, придерживался материалистической и реалистической точки зрения.
Но, как он мог объяснить свою очередную встречу с Колей? Слишком часто они случались в большом городе, чтобы быть случайными. На этот раз, они пересеклись на оживленном перекрестке, когда Паша после работы поехал не, как обычно, сразу домой, а по просьбе жены - в мастерскую, чтобы забрать ее туфли из ремонта. Коля первый увидел Павла и подошел к нему. От того модного само довольного джентльмена, каким Павел помнил его по последним встречам не осталось и следа. В простой одежде, немного сутулый, он напоминал человека, ищущего скорее собутыльника, чем собеседника.
-При...вет, сказал он заикаясь, и протянул Паше руку, для приветствия.
-Привет.
-Из...вини, что пло...хо говорю. Я после инсульта. Учусь за...нова.
Все это было слишком неожиданно. Паша не стал расспрашивать, что да как? Но все же спросил:
- Ты где сей час ... живешь?
-Квартиру мы разменяли, сейчас я в этом районе живу, Коля кивнул головой в сторону жилой застройки. У меня пенсия, старшая дочка иногда заходит.
Паша стоял, слушал, и не знал, чем он может помочь Коле, кроме сочувствия. Тот, похоже, у него ничего и не просил, может это Паше только показалось. Паша вспомнил хомяка, которого он когда-то покупал детям. Хомяк был очень пугливый, в оборудованном, для него жилище из пластмассовых бутылок жить не хотел, бегал только по периметру комнаты и норовил спрятаться где-нибудь за шкафом, так, чтобы его нельзя было достать, погрыз мебель и даже провод от лампы с вилкой в розетке перегрыз. А потом он заболел, полинял, его даже руками трогать стало противно. Однажды Паша пришел с работы, а хомяк стал о ботинки его тереться. Все, что Паша мог для него сделать, так это принести свежей травы. Закопал Павел умершего хомяка на пустыре за домом.
-Что-то часто мы с тобой встречаться стали? Может, отметим нашу встречу?-спросил Коля.
- Не могу сейчас, надо еще одно дело успеть сделать, пока не закрыли.
- Ладно, понял.
- Ну, держись, сказал Паша, протягивая Коле руку.
- А чё, сценическую речь вот освою, и пойду в Народный театр, пошутил, напоследок, тот. Кстати, я слышал, что Олег Павлович недавно умер, - сказал Коля Павлу вдогонку.
Но, и эта была не последняя встреча Пала с Колей. Паша был тогда не один. Едва успев, вместе с женой, перейти улицу на мигающий зеленый свет светофора, он увидел Колю. Тот стоял у перехода. Поздоровались, жена заняла выжидательную позицию неподалеку. Особого разговора не получилось, загорелся зеленый свет светофора, и они разошлись в разные стороны.
Что хотели высшие духи сообщить Павлу этими встречами с Колей Паша до сих пор старается понять.