Мартовский Александр Юрьевич : другие произведения.

Трясина. Книга первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Исторический роман в четырех книгах. Александр Мартовский не подражает Льву Толстому, но придерживается канонов классического русского романа, совершенно исчезнувшего за последние пятьдесят лет. Это еще не восьмидесятые годы, но совсем рядом. Подрастает поколение молодежи, те самые неистовые восьмидесятники, что создадут Цивилизацию технарей.
  АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
  ТРЯСИНА. КНИГА ПЕРВАЯ
  
  
   'У злых людей нет песен. А почему у русских есть песни?'
   Фридрих Ницше. Помрачение кумиров.
  
  
  ГЛАВА ПЕРВАЯ
  
  Если предположить наш заманчивый мир переполненным смыслом и толикой разума, может выйти весьма забавное зрелище. Ну, а если прибавить сюда пару капель из ржавого котелка или нечто со стенки коллектора, зрелище будет еще забавнее. Жизнь любого героя получит кое-какие бонусы, вроде математической головоломки со множеством неизвестных. Только начало головоломки окажется более или менее известной величиной, если хотите, константой, не поддающейся никаким переменам. Дальше не стоит особенно церемониться, если вы приготовили инструмент, заостренный на логике. Хотя не помешает и несколько наводящих вопросов. Вам нравится логика? Вас интересуют ее заостренные части? Вам нужен ее инструмент? И все это заберет в себя жизнь, попадая с вашей непосредственной помощью на пространственно-временной фестиваль внутри такой маленькой и такой бесконечной вселенной.
  Вы угадали, неплохо бы выкинуть из головоломки само время. Но как-то с ним проще и интереснее. Все-таки стильная штучка, отсекающая неинтересную часть на потребу более интересным или якобы интересным кускам в сложном вареве жизни. А, следовательно, кое-что будет на высоте, как говорится, будет съедобным для каждого законопослушного и непослушного гражданина. Ты варишь, и он захотел наварить кое-что съедобное. Тебе надоело, и нам надоело бороться с тухлятиной.
  Опять же эпоха, родители, место рождения и обитания, национальный вопрос, славянофильские славянофобские перепады желудка, прочие стоны несчастной души займут в списке причин более или менее важное место. Потому что они сформировали истинно русский характер. Потому что им разрешается выступить в виде фона для разворачивающихся событий. Мы пока не можем представить, какие это события. Нам хочется определиться и разобраться. Нам хочется чувствовать собственное малоразвитое 'я' в самом центре. Мы призываем рассудок, мы открываем силы души, мы стремимся в муках и злобе. Но куда? За каким ответом? За каким началом? За какой единственной в мире душой, которая успокоит ответ, рассчитает начало, сделается нашим единственным фетишем.
  Дальше без комментариев. Конечно, мы не такие скоты, чтобы не понимать, откуда исходит душа. Все-таки главный принцип натурализма и всяческих проявлений его суть понимание. Хотя с другой стороны, душа рождается в чистоте, близкой по чистоте алмазу. Душа вступает в бушующий мир, скажем, робко и очень по-детски до определенного уровня. Дальше взрываются уровни неприкаянными слезами целой вселенной, и продолжает душа свой прорыв неиспакощенными слезами любви, чтобы дышать и захлебываться высвобожденной после взрыва энергией. Точно так же, как захлебываются прелестью новорожденного мира и жизни самой все без исключения новорожденные души, пока не сливаются с миром и не поглощаются жизнью.
  Но бывает немного иначе. За душой выступает другая душа, совершенно ей неподвластная. Не ожидали, мама моя? А я здесь, вот она я, вышла в последний момент из чрева вселенной, прорвав межзвездную оболочку и затоптав гипервселенскую плевру. Как мы уже говорили, в неистовстве выступает другая душа, точно созрела она на остатках прогнившего пиршества первой души и ее бесконечной вселенной. Ощущение такое, не может другая душа развернуть другую вселенную, будто не отыскала ничтожного места на этой земле ни в любви, ни в рассудке, ни в счастье.
  За повторной душой начинается ад, тот великий хаос, именуемый вечностью.
  Если ты интеллигент,
  Не скобарь несчастный,
  Не разбитый блатом кент,
  Не партиец страстный.
  Не хапуга, не болтун,
  Не хамло веселый,
  Не подонок, не пачкун,
  Не развратник квелый.
  Путь не трудно рассчитать
  С легкостью и верой:
  Где пристроишься лизать,
  Где сожрешь химеру.
  Где получишь пулю в бок
  Или острый ножик,
  Где рассчитанный рывок
  Станет смертным ложем.
  И удача принесет
  Под землей хоромы,
  И кровавый брызнет пот
  Сладкою истомой.
  Тут выбрасываем головоломку к собачьим чертям. Начинается настоящая жизнь, и приходят в движение все ее неизвестные.
  
  ***
  Благодаря разнарядке судьбы Владимир Иванович Топецкой покинул тепленький материнский животик несколько раньше трухлявого Станислава Ивановича. Больше того, протолкал локотками, коленями, головой единственную тропиночку к свету, которая, как ни суди, оказалась важнее иных магистралей. Больше того, вышеупомянутый товарищ наплевал на разумные пожелания тишины и покоя, возвестив что хотелось на данный момент торжествующим криком. Я не желаю доказывать крик. Мир отозвался такой красоте то ли капелью с замызганных крыш, то ли весенней разборкой клещей, то ли шуршанием почки по почкам, то ли порывами свежего воздуха. А еще отозвался самыми прозаическими смешками кое-кого из тупеньких рожениц:
  - Если лезет вперед головой, непременно начальником станет.
  Хотя можно было сказать и обратное:
  - Если лезет ногами вперед, так и будет всегда волочиться ногами.
  Я не осуждаю старшего Топецкого. Он действовал по природе своей. Не кривлялся, не корчил рожи, не прятал фиги в рукав. Он покинул утробу без горечи по оставленной благодати. Он покинул место отсчета с присущим ему хамством, совершив первый в жизни неблаговидный поступок. А если точнее, Владимир Иванович наплевал пухлым носиком в материнский уютный живот, словно в сточную яму. Трудно решить почему, но тюфяк, на который прорвался Владимир Иванович, ему показался гораздо роднее, чем предыдущее место, и заменил собой все остальное, такое достойное прошлое. От этой замены по жилкам помчался огонь, подтверждающий пришествие в мир еще одной боевой единицы и, соответственно, пришествие нового сына вселенной. Хватит валять дурака, пора за работу, мой мальчик.
  Станислав вылез потом. Вернее не вылез, вытянули горемычную тушку клещами. Да и вытягивали как-то не очень здорово, по дороге побили в меру сил и возможностей, сплющили и прижали. Результат получился вполне соответствующий текущему моменту, можно было заводить новое 'дело врачей', ибо вытянули дохленький трупик. И не надо меня обвинять в тавтологии. Много трупиков в тот период вытаскивали врачи. Недаром в Одессе считалось, врачи убивают младенцев, чтобы изжить без остатка русскую нацию.
  Правда оно или нет, не знаю. Мое исследование не относится к досужим домыслам бабок на лавочке. Я опираюсь на факты, а извлеченный трупиком Станислав Иванович в любом отношении факт. Больше того, Станислав Иванович не только выглядел трупиком и был им на всю катушку, но от него исходил запашок, наводящий на мысль, что трупик готовится разлагаться. Ничего не поделаешь, вселенная под номером два, не успев родиться, попала на грань катастрофы.
  Ах, эта вселенная с дурацким вторым номером. Даже не хочется думать, как ее тащили клещами, как она подложила сюрприз, поставив родителей Станислава Ивановича в не совсем удобное положение. Судите сами, дохленький Станислав Иванович предложил родителям выбор. С одной стороны, вы можете удовлетвориться одиноким ребенком, этаким бузотером, этакой пассией на вашу плачевную старость. Будете баловать и коряво воспитывать маленького дурака с угнетающей сердце тоской по невинноубиенному брату. Но с другой стороны, мы еще не забыли про хитрозадых врачей, изничтожающих русскую нацию. Именно эти врачи, именно они сделали реальной другую сторону.
  Обсудим еще факты. В деле Станислава Ивановича против врачей есть одна крохотная неточность. Мамочка Станислава Ивановича прямо в глаза утверждает, боролась она до конца. То есть визжала и материлась, распускала руки и ноги. Выглядело это примерно так, если в переводе на нормальный русский язык:
  - Верните мне сына! Верните немедленно!
  Мамочка Станислава Ивановича все достижения в 'деле врачей' приписала своей очень хрупкой, но очень бойцовской персоне. Стоило проявить слабость, вырубиться в ответственный момент, поставить дело на самотек, и страшная мысль, не было бы Станислава Ивановича. Но судьба распорядилась иначе. Группа врачей, руководимая мамочкой Станислава Ивановича, выхватила трупик буквально из-под носа смерти. Не хочу рассказывать, какими садистскими методами изгоняли врачи смерть, но на определенном этапе их усилия увенчались успехом. Маленький Слава хрюкнул нечто возвышенное, соответствующее своему прекрасному имени, а затем запищал. Ни лопнувшая струна, ни скрежет ножа по стеклу, ни плач ушибленного котенка не могут передать всю гамму излившихся звуков из сморщенного ротика Станислава Ивановича. Это был стон, это был визг, это было нечто и много другой ерунды, что свалилось в единый поток с бронебойным Вовиным криком.
  Двое новых рабов вступили в сарай коммунизма.
  
  ***
  Нет, я пока что не философствую. Даже не рассуждаю. Я смотрю и вижу час первенства, который выдался, как бы точнее сказать, звездным и первостатейным часом в жизни двух братьев на долгие-долгие годы. Задержались немного врачи с реанимацией трупика, как уже целый час разделил по жизни Владимира Ивановича и Станислава Ивановича. Первый из братьев получил законный диплом старшинства, а второй, соответственно, данный диплом потерял. Если не нравится, второму брату вообще ничего не досталось.
  А собственно, о какой философии речь? Пока размножаются клеточки в розовощеком куске колбасы, называемом человечищей, мы будем считаться с кое-какими условностями. Пока обрастает хрупкий человеческий каркас чем-то похожим на жилы, на мясо, пока развивается мир в данном сегменте и априоре пространства, никуда не исчезнет, и будет существовать величайшая из градаций на сильных и слабых, на старших и младших. Припоминаете, один Топецкой, другой Топецкой. Вот номер первый, вот номер два. Существует, и будет существовать такая градация, в которой важны не годы, не месяцы и не дни, но единственный миг между воплями одного и второго номера.
  Мне рассказывали, бывает иначе. Не знаю, не видел, не интересуюсь, времени нет на пустой треп. В данном случае Владимир Иванович как закричал, так и оказался впереди своего брата. Жирный, пузатый, свирепый, какой хотите, товарищ. Не только по метрикам и не столько по ним, сколько в самосознании взрослых товарищей. А чтобы не было никакой подтасовки, врачи добавили к первородному воплю вышеупомянутый один час, и Станислав Иванович уже не смог обойти брата.
  С годами взрослые товарищи усугубили положение.
  - Дети, дети, ау! - их крики предназначались двухлетнему второсортному сопляку.
  - Дети, дети, вы где? - и точно так же более взрослому мальчику.
  А более взрослый мальчик, как вы догадались, это Владимир Иванович. В высокой траве, под забором, в кустах, на помойке только Владимир Иванович, опять-таки только он реагировал на идиотский призыв взрослых:
  - Здесь. И Слава рядом.
  Со временем изменялась филологическая сторона вопроса. Взрослые товарищи расширяли диапазон своего интеллекта, опускаясь до разъяснений собственной позиции для смышленого мальчика номер один. Типа, ужин остыл на плите. Или изволили пошутить. Что-нибудь такое про курочку, что утомилась летать и уснула в кастрюльке.
  - Дети, бегите сюда, будем будить курочку.
  Я не въезжаю в систему взрослого воспитания, но в любом варианте множественное обращение 'дети' наталкивалось на однозначный ответ:
  - Иду-иду. И Слава тоже!
  Других ответов не существовало в натуре. Ну, разве что эхо вторило луженой глотке старшего братика. Тогда получался немного странный эффект. Вроде оживала земля, кусты и помойка. Вроде из самой пустоты на мгновение проглядывало нечто очень похожее на человеческое существо, на самобытную и никому непонятную личность. Проглядывало и исчезало. Взрослые товарищи останавливались в недоумении, хлопали глазами и долго чесали затылок. А что это было, черт подери? А было ли вообще что-то? А может, нам показалось? И потихонечку приходим к выводу, что показалось. Не ломай себе голову, старший брат всегда присмотрит за младшеньким.
  И присматривал, как полагается:
  - Э, куда лезешь, пацан!
  Всегда орастый, здоровый, с крепкими кулачками (каждый размером с ведро) старший из братьев легко направлял младшего брата. Младший такой слабачок, споткнется о камень, ударится лбом, потеряется. И вообще сам не знает, чего ему надо.
  Взрослые умилялись:
  - Это любовь.
  Не хочу спорить, не знаю. В сложившейся обстановке старший характер мужал. Всевозможные шипы и коряги, попадавшие под ноги Владимира Ивановича Топецкого, укрепляли и развивали его характер. Владимир Иванович, можно сказать, жестко въезжал в жизнь, в свою очередь, прикрывая широкой спиной младшего отпрыска рода Топецких. Он не ленился нагнуться, чтобы отбросить шипы и коряги. Ножки у Славы такие жидкие, точно убьется. И еще не ленился Владимир Иванович отогнать всех жуков, червяков, откатить каменюги и вылизать грязь на пути все того же младшего братика.
  Отсюда вполне адекватная реакция взрослой команды:
  - Милые мальчики.
  Слово за слово вокруг ребят образовалась весьма нетипичная аура:
  - Добрые, дружные.
  Не хватало еще скупой слезы на глазах:
  - Не разольешь, не раздавишь.
  Старший характер мужал. Трудно сказать, что творилось в младшей душе. Там наверху среди воспитателей подрастающей молодежи словно ослепли и поглупели товарищи взрослые. Счастливая жизнь на двоих, много света, много тепла, все равно, что идиллия в розовых тапочках. Так легко примерять тапочки и не думать вообще ни о чем. Вот и не думали там наверху, как не желали вообще замечать очевидные истины. Время покажет.
  
  ***
  Теперь представим мусорный бак. Не одни маромои копаются там, и не одни маромои кое-чего выкапывают. Бывает русскому пацану повезет, самому, что ни на есть чистопородному славянину, по имени Станислав Иванович. Огляделся по сторонам славянин, не заметил ничего подозрительного, например, старшего братика, засунул ручонку по локоть в мусорный бак, вытащил рубль. Дальше можете восхищаться, наметанный глаз у Станислава Ивановича. Маленькую завалявшуюся бумаженцию чувствует на расстоянии среди какой угодно грязи и погани. Не абы как засунул ручонку по локоть младший Иванович. Было произведено вполне осознанное, хочу добавить, целенаправленное механическое движение к вполне осознанной цели. Очень хотел и нашел рубль Станислав Иванович.
  Вы представляете, сколько конфет, сколько игрушек можно приобрести на один единственный рубль, если о нем не узнают родители? Кто-то скорчил скептическую мордочку, не ахти оно сколько получится. Пожалуй, и так. Для большого толстого дяди или для наштукатуренной тети ничего не значит единственный рубль из помойки.
  Но мы остановились на маленьком мальчике славянской национальности, со смешным именем Станислав Иванович. Хотя заткнитесь, вам не разрешали смеяться. Маленький мальчик здорово рисковал, совершая антиобщественное деяние в общественном месте, которое мы называем 'помойка'. Дальше чертовски трудно сообразить, какие винтики закрутились в башке пресловутого мальчика после изъятия им из помойки денежной единицы 'один рубль'. Но Станислав Иванович не побежал в магазин, а решил поделиться находкой.
  - Зачем тебе рубль? - удивился Владимир Иванович.
  Нет, не подумайте, что Владимир Иванович решил заболтать младшего братика и на правах старшего присвоить находку себе. Мысли какие-то у вас гаденькие и неправильные, если такое гадство решили подумать про старшего Топецкого, саму добродетель. Просто наличие помоечного рубля показалось не совсем реальным Владимиру Ивановичу. И что опять же отыскивать рубль по помойкам? Неужели подобное мероприятие способно перерасти в самоцель и повернуть твою жизнь в определенное русло, где на каждом шагу будут валяться рубли на помойках?
  - Это хороший рубль, - сказал Станислав Иванович.
  - Я так не думаю, - отозвался старший Владимир.
  Что-то было не так. Присутствие помоечного рубля более чем взволновало Владимира Ивановича. Нет, в его голове не появилось даже крохотной мысли о конфетах или игрушках. Хотя задумался над создавшейся ситуацией Владимир Иванович, задумался как никогда, и впервые решил обратиться к независимой экспертизе или к группе товарищей.
  Мудрое решение с любой стороны. Даже в дошкольном возрасте у нас найдутся товарищи, готовые ответить на сложный вопрос, но еще больше готовые присосаться к нашему пирогу под вывеской 'один рубль'. Следовательно, Владимир Иванович не потратил много здоровья, чтобы собрать консилиум возле помойки, и предложил очень вдумчивым пацанам на обсуждение рубль Станислава Ивановича.
  Не представляю, что происходило внутри Станислава Ивановича, когда он показывал рубль каждому из присутствующих товарищей, даже разрешил полизать этот рубль и потрогать. Внешне вполне цивильно выглядел младший Иванович. Немножко смущенная, немножко покровительственная улыбка не сходила с его рахитичной физиономии, а крохотные глазки буравчики так и перепрыгивали с объекта на объект, вроде не могли найти себе места.
  Что не говорите, все-таки перед Станиславом Ивановичем собралось общество. А общество шуток не любит. Оно серьезное, правильное, практически не ошибается никогда, оно способно вынести коллегиальное решение на что угодно, даже на счастье. Поспорил с обществом, и где твое счастье? С обществом надо считаться.
  Теперь ближе к делу. Ты такой маленький и несерьезный нашел рубль. Это твоя версия, что нашел на помойке. Знающие тебя товарищи не отрицают твою версию, они согласны, что ты нашел рубль. Но в магазине, куда ты отправился за конфетами, совсем другие товарищи. Вот совсем другие товарищи увидели в твоих руках рубль, только не обижайся, они увидели рубль в руках маленького и несерьезного мальчика. Неужели маленький и несерьезный мльчик пошел и нашел рубль? Рубли целыми пачками разбрасываются по помойкам и почему-то их находят всегда несерьезные мальчики.
  Станислав Иванович сжал губки, готовый заплакать. Но добрые товарищи его похлопали по плечу и успокоили, как оно водится у добрых товарищей. Только не обижайся опять, двести шансов против одного, что тебя не поймут в магазине товарищи взрослые. Там в магазине хитрющая тетя, которая навострилась хватать за шиворот маленьких мальчиков (А я вора поймала!) и тащить этих мальчиков прямо к родителям.
  Теперь Станислав Иванович точно заплакал. Но общественное собрание вошло в такую стадию, где все наплевали на слезы какого-то Станислава Ивановича. Обсуждается хитрющая тетя, обсуждаются ее нетривиальные методы против ребенков с рублем, обсуждается множество вариантов, как избежать привода к родителям.
  Ах, забыл доложиться, старший Владимир Иванович не участвует в коллегиальном собрании. Старший из братьев предложил идею такого собрания (читайте выше), он реализовал идею и вывел на первую роль своего несмышленого братца. А теперь ему кажется не совсем хорошая идея. Нет, обсуждают ребята реальные вещи, опирающиеся на вполне реальные факты. Хитрющая тетя в конфетном магазине существует как факт, но никогда не интересовался конфетами старший Иванович. Есть гораздо более возвышенный интерес, он интересовался своим братом.
  - Пацаны, кончаем базар.
  Недоумение на детских мордочках, но никто не спорит со старшим Ивановичем. Может Иванович маленький-маленький, зато знаете, какие у него кулаки? Точно, как ведра.
  - Мы хотели только помочь.
  Владимир Иванович вынул из кармана грязный платок, послюнявил и вытер плаксивое личико брата:
  - Уже помогли.
  Затем очень нежно, ну вроде бы у больного, Владимир Иванович разжал кулачок брата. С тем самым дурацким рублем. По листочкам ползут букашки, запутался ветер в кустах, вон еще славненькое облачко, похожее на славненького зайчика. Мир прекрасен во всех отношениях, потому что мир существует для нас, веселых и беззаботных парней, не собирающих хлам по помойкам.
  Владимир Иванович подарил пацанам отвратительный рубль:
  - На конфеты.
  
  ***
  Я продолжаю. И вы не подумайте, что мне хочется подыграть одному из двоих Ивановичей. Я не играю в детские игры, устал. Пальцы не разгибаются после ежедневного и многолетнего разговора с машинкой. Вроде бы не мои пальцы, а может мои? Кого это интересует теперь, я вышел из возраста братьев Ивановичей. Братья, собственно говоря, тоже вышли из возраста. Годы бегут быстро по нарастающей траектории. Малейшее желание их удержать или приостановить нарастающий бег ни к чему хорошему не приводит, кроме как к ощущению проникающей пустоты и всеподавляющего бессилия в проигранной схватке со временем.
  Скажем так, не шатко не валко мальчики Топецкие достигли одиннадцатилетнего возраста. Лето, счастливое детство, бабушкина дача под Ленинградом, счастливые игры. Почему не порадоваться за взрослеющих пацанов, постигающих мир таким привычным, таким простым способом? Ну и что, если милитаристские игры. Компьютер еще не изобрели, а лозунги о непобедимой советской армии еще не убрали. Сама атмосфера того периода была насыщена милитаризмом. Другой игры практически не наблюдалось для настоящих парней, готовых войти в жизнь как настоящие парни, а не какие-то козлы и уроды.
  И не говорите, что кто-то тогда не играл в милитаристские игры, а закапывал в землю оружие. Кто не играл, тот дурак или лжец. Все играли, все развлекались, все представляли собой молодежь, воспитанную на единой основе могучего коммунистического государства и его армии. То есть на всем известном милитаризме. Нет, я не критикую советскую армию, боже меня упаси! Мальчикам нравилось, мальчики развлекались, как того требовал переходный период из развивающегося социализма в коммунистический строй. Была щепка, теперь танк. Лежал гвоздик, теперь пушка. Если прибавить проволоку, фанеру, дедушкин тапок, бабушкин носовой платок, коробок со спичками и много больших тараканов, поселившихся в голове, то получится вполне реальная картина, как эти мальчики развлекались:
  - Бей не бей.
  - Сам плебей.
  - А по шее...
  Короче, есть над чем посмеяться. И не говорите мне про игру. Шла настоящая жизнь, может суровая, может, нет. Короче, реальная жизнь с побежденными и победителями. Пресловутые деревяхи (простите, машины) не просто участвовали в игре. Они выполняли поставленную задачу, то есть расстреливали деревяхи противника, где за каждое удачное попадание награждались очередным бонусом, то есть звездой на своем деревянном боку (считай на капоте). Особо отличившиеся звездоносные деревяхи к очередному дцатому бонусу получали название: 'тигр', 'кентавр', 'мордобоец' и удивительное преимущество, не подрываться при первом попадании противника. Прилетела гадская спичка, зацепила твой 'тигр', а прости, мой брат, не считается. И все бы оно ничего, если бы по теории вероятности было более или менее одинаково звездоносных машин в армиях братьев.
  Но вот ведь какая петрушка у нас вышла. Чуть ли не каждый день на войне братья. Деревяхи выстроились в ряд, гадские спички падают пачками. Все очень честно и благородно: я походил, передаю ход, ты походил, ход вернулся к первой команде. Даже имеются потери в войсках. Вот у одного кустика отдыхает подбитая техника Станислава Ивановича, что-то около четырех десятков. Вон у другого кустика подбитая техника старшего брата Владимира, не промывайте очки, количеством ровно один экземпляр. Плюс ко всему кипятится Владимир Иванович:
  - Не попал.
  - Не валяй дурака.
  - В морду...
  Впрочем, вполне нормальная ситуация. Встречаются такие слабые полководцы, которые никогда не выигрывают. А у слабых полководцев встречаются такие слабые армии, которые только и могут оплакивать потери. Прибавим сюда еще дипломатию. Даже в обыкновенной детской игре встречаются такие ничтожные дипломаты, которые не могут установить выгодные им правила. Дальше объединяются все три фактора: слабый полководец, слабая армия, сложности дипломатического порядка, и вот вам вполне узнаваемое лицо - младший брат Станислав Иванович.
  Отсюда выдающиеся успехи старшего брата. Никакого силового давления на более слабую молодежь. Тем более откажитесь от прокоммунистического штампа про эксплуатацию человека человеком. Старший Владимир Иванович всегда боготворил младшего Станислава Ивановича, заботился о нем как родная мамочка, даже много лучше и чаще. Где сейчас родная мамочка, ее не существует на даче. Она взяла тайм-аут на три месяца, отдыхает где-нибудь в Пятигорске, носится по магазинам, покупает каракулевые шубы по тыще рублей, а в перерывах пьет минеральную воду. С мамочкой Топецких моральный стресс. Уработалась, убегалась и вообще дошла до нуля мамочка. С тремя мужиками (если прибавить к двум пацанам папочку) полный облом. Так что мамочке необходимы вода, Пятигорск, шубы.
  Ну, и заодно про папочку Топецких, раз он пришелся здесь к месту. Где теперь вышеупомянутый папочка? Дома в Одессе пьет водку с друзьями, ходит по бабам, а мамочке телеграфирует через день, как забодала работа. И ни одного письма в Ленинград своим правильным мальчикам.
  Впрочем, вы не забыли, Владимиру Топецкому одиннадцать лет. Станиславу Топецкому на шестьдесят четыре минуты семнадцать секунд меньше. Можем откинуть семнадцать секунд - они не играют вообще никакого значения. Но шестьдесят четыре минуты непреодолимая грань. О такую грань сломается взрослеющий гражданин крепкого непобедимого социалистического государства. Был гражданин, теперь нет. Был победитель, теперь раб. Но разве сломается мальчик? Да еще Станислав Иванович.
  Мы рассуждали немало про Станислава Ивановича, скрытного, терпеливого, обладающего удивительными способностями притягивать к себе деньги. Будем считать, в помойке находил эти деньги младший Иванович, но они у него существовали всегда, в отличие от старшего брата. При высокоразвитом социализме наличие денег не такое уже большое преимущество, скорее наоборот. Но и при высокоразвитом социализме всегда подберется некая штучка товарищей, если хотите, люмпенов самого высшего класса, что уважают деньги и только деньги.
  Такое происходит сплошь и рядом в игре по правилам. Ты проигрался один раз, ты проигрался второй раз, ты проигрался раз сорок подряд, игра тебя забодала. Как забодала вся эта милитаристская галиматья Станислава Ивановича. Причины не объясняются. Старший Иванович придумал игру, старший настругал деревяхи и сколотил армии для себя и для брата, старший придумал к игре правила. А что, простите за назойливость, сделал младший Иванович? По большому счету не сделал он ничего. Можно было разнообразить игру, например, на имеющиеся деньги накупить пирожков и пирожных. Но как-то не додумался на начальном этапе младший Иванович, и пирожки с пирожными заменили дурацкие звезды, опять придумка старшего брата.
  Наваждение какое-то, черт подери! Всюду старший брат, всюду он, забодал со своей дурацкой активностью и бестолковой любовью. Можно отблагодарить его за игру, проигрывая раз за разом и отдавая ему звезды. Восемь подбитых танков, четырнадцать, сорок два, шестьдесят. Но когда-нибудь забодает такая игра, и вот она забодала.
  А можно пойти по другой дороге. Нахожу мальчика Дятлова. Тупой, недоразвитый, слетевший с катушек ребенок, помешанный на конфетах. Предлагаю Дятлову вполне приличную сделку. Называется просто, игра на военную тему. С танками и катюшами из деревяшек, со спичками вместо снарядов. Положил спичку на борт боевой машины (катюши или танка), закрутил щелбаном, и помчалась спичка-снаряд в расположение вражеской армии. Попал, получаешь звезду. Не попал, кусай локти.
  Ах, простите, а в чем, собственно говоря, революционное нововведение, придуманное Станиславом Ивановичем? А нововведение в той самой сделке, которую предложил младший Иванович мальчику Дятлову. Если не возражаете, нововведение опирается на конфеты. Нет, вы неправильно подумали, что даются конфеты за определенное количество удачных выстрелов, как бонус в игре. Зачем Станиславу Ивановичу биться за бонус, приобретенный на его деньги? В подобном варианте бессмысленной получается игра. Я достаю деньги (источник покрыт тайной) и приношу конфеты, которые мне же презентуются на определенных условиях. И чем тогда лучше старшего братика Дятлов?
  Нет, не такой придурок младший Иванович. Он хорошо продумал систему игры, получая плюхи от старшего братика. Он натерпелся братней любви во многих ее проявлениях. И на определенном этапе выбрал свой собственный путь, не имеющий ничего общего с силовой позицией брата. И это правильно. Если здоровье твое не очень, а кулаки размером с грецкий орех (про ведерко не упоминаем), тогда какого черта ориентироваться на старшего Ивановича? Старший Топецкой выбрал свою дорогу давно, может еще с момента рождения, и очень уверенно, словно танк, прет по дороге. А младший Топецкой ничего не выбрал пока. Он присматривается, он примеривается, прежде чем сделать выбор.
  Игра в войнушку по сути только начало для Станислава Ивановича. Присутствовала очень неплохая теория, как сделать своего полководца непобедимым, армию не несущей потери, а дипломатию верхом совершенства. Станислав Иванович на данный момент поставил на дипломатию. Есть в наличии мальчик Дятлов, что очень любит конфеты. Есть в наличии деньги, чтобы купить конфеты. Станислав Иванович берет деньги и покупает конфеты, затем предлагает конфеты мальчику Дятлову. Но не просто так предлагает, а сообразуясь с величайшим дипломатическим планом собственной разработки. Одна конфета - десять моих дополнительных выстрелов. Две конфеты - десять твоих промахов.
  Все на сугубо добровольной основе. Никто не насилует мальчика Дятлова. Можешь отказаться в любой момент и играть как мужчина: твой выстрел, мой выстрел, снова твой выстрел. Можешь с пеной у рта доказывать свои удачные попадания и мои промахи, посылая к чертям дипломатию. Или что-то не так? Или прошла дипломатия на ура? Что за вопли на территории мальчика Дятлова:
  - Мазила!
  - Шестой незащитанный промах.
  - А в морду...
  Именно за эту игру Владимир Топецкой избил брата.
  
  ***
  Теперь о школе. Думал ее пропустить, сообразуясь с вполне реальным коммунистическим определением: 'школа, что улица'. Но наступили другие времена, и получилось не совсем подходящим то прежнее определение: 'большое, что малое'. Жизнь перемешивается, если желаете, перетекает из одной ипостаси в другой вариант, из одного перехода в другую канаву. Она не стоит на месте, но трудно ответить, движется ли она, эта жизнь. Поворотов много, выход один, сколько не напрягаешься, подбирая примеры более или менее подходящие к жизни. Можно взять улицу, можно школу.
  Теперь урок географии. Размахнулся указкой и ткнул наугад, подошла бы физика, химия, математика, кажется, литература или военное дело. Нет, о литературе не знаю, мне захотелось взять географию. Самый обычный урок из школьной программы, какие проводились одновременно по всей стране в период коммунистического изобилия, формирующего самодостаточную коммунистическую личность. В то время учитель являлся не более чем урокодателем и, по сути, передирал учебник. Хотя иногда попадались неправильные учителя, готовые поступиться школьной программой ради неизвестно каких принципов.
  Каждый из учившихся в семидесятые годы товарищей обязательно учился хотя бы у одного неправильного учителя. Мое понятие 'неправильный учитель' почему-то связано с русской литературой. По прочим предметам мне попадались учителя правильные, а иногда правильные до такой степени, что знак качества ставить некуда. Вот только по литературе попадались неправильные учителя. Видимо русская литература не совсем обычный предмет, и о ней мы еще попробуем поговорить в другое время, в другом месте.
  Зато география честно держала школьное знамя в отношении любой правильности. По географии мне всегда попадались правильные и очень правильные учителя, которых по кривой не объедешь, опять же отсутствием атласа не запугаешь. Правильный учитель географии на пальцах объяснит, где Урал, где Кавказ, легким взмахом руки доведет тебя до Аляски или посадит на попу в Америке.
  Я не издеваюсь, братья Топецкие, как остальные советские граждане посещали урок географии. Владимир Иванович не любил, не уважал географию в том ее виде, что называется школьный урок. Владимир Иванович очень любил путешествовать по Жюль Верну, что не имело никакого отношения к географии, преподаваемой в школе. Накануне своего пятнадцатилетия многие ребятишки любили путешествовать по Жюль Верну в семидесятые годы. Здесь не является исключением Владимир Иванович.
  Хорошо открывать новые страны. Хорошо изучать неизвестных зверей. Хорошо бороться с подлыми дядьками и аморальными тетками за какой-нибудь богом забытый народец. Хорошо откопать сокровище, чтобы хватило на новый корабль и команду, готовую прорываться с тобой в неизвестность. Но потерпите, товарищи, о чем это я говорю? Владимир Иванович, взрослый советский мальчик, воспитанный в духе развивающегося коммунизма, достигший чуть ли не половозрелого возраста, мечтает о подобной фигне на разрешенном уроке по географии.
  Хорошо, что мечты не пахнут. Страхолюдная учительница 'географичка' проводит разрешенный программой урок, опираясь как на учебник, так и на документы партии и правительства, о которых никогда не упоминалось в антинаучных книжонках Жюль Верна. Все мы знаем, что вышеупомянутый Жюль Верн никогда не путешествовал дальше пивной на соседней улице, он все выдумал, чтобы смущать молодые умы заведомой ложью.
  Другое дело страхолюдная 'географичка', которая путешествовала. Бельмо на глазу есть результат экспедиции по Домбаю. Укороченная нога результат вылазки на Саяны. Скрюченные пальцы опять-таки результат сразу двух экспедиций на Белое и на Черное море. Начитавшись в свое время Жюль Верна, страхолюдная 'географичка' так и не вышла замуж, но исколесила нашу страну, чуть ли не во всех направлениях и из каждой экспедиции привезла вполне весомые результаты. Теперь она утеряла интерес к путешествиям, занимается географией по школьной программе, ненавидит Жюль Верна.
  Впрочем, мы уклонились от темы. География существует не для того, чтобы ты набирался ума-разума. Все равно идиот, все равно после школы на стройку. Зачем тебе знать про диковинные закоулки земли, взбираться на горы, киснуть в пустынях, мокнуть в болоте или скитаться где-то под облаками. Не твое это дело, мой маленький. Кирпич, гвозди, бумага - вот твое настоящее дело, в чем давно разобрался младший Иванович.
  За разговорами мы как-то забыли про Станислава Ивановича, никогда не читавшего Жюль Верна, никогда не интересующегося путешествиями. Пустая затея, скажу вам, товарищи. Даже незначительное путешествие, например, из Ленинграда в Москву стоит определенных средств. Вы растрачиваете средства, заработанные не за красивые глазки, чтобы сесть в скорый поезд и оказаться в Москве, которая вам нужна, как ослу лисий хвост или куриная ножка.
  Нет, не понимает подобный расклад младший Иванович. Родина у нас красивая. Ее омывают потрясающие моря. Ее покрывают захватывающие леса. Она славится сумасшедшими пустынями. Здесь достаточно захолустных местечек, где при самых благоприятных условиях не найти человека. Короче, чертовски географическая у нас родина. С этим не спорит Станислав Иванович. Зачем отрицать стопроцентную истину, если от этого для тебя никакой пользы.
  Ничего не отрицает Станислав Иванович. Пустые разговоры, как отмечалось уже, являются принадлежностью школьной программы. По мнению младшего Топецкого, несколько хитрых товарищей придумали, разработали и внедрили на единой основе программу, чтобы бесконечная череда неудачников внедряла ее в тупые детские головы.
  Станислав Иванович ничего не имеет против школьной программы. Всего-навсего гвозди, кирпич, бумага, чтобы не отвертеться толковым ребятам с высокоразвитой головой от всеобщего оболванивания в советское время. Впрочем, про 'всеобщее оболванивание' додумался сам Станислав Иванович.
  Советское государство не предлагает советскому гражданину альтернативную систему развития. Как мы упоминали, советские граждане развиваются по единой системе, включающей в определенных дозах Жюль Верна, путешествия и официальный школьный предмет 'географию'. Для кого-то Жюль Верна и путешествий чуть больше, а для кого-то чуть меньше, но 'география' для всех одинаковая, исключить ее из системы развития не представляется ни малейшей возможности.
  Станислав Иванович принимает географию, как свершившийся факт. Зачем бороться за гиблое дело, зачем исключать неисключаемые части? Тебе нужна положительная оценка по географии? Или, какая глупость, тебе нужна не просто положительная, но максимальная оценка по географии? Станислав Иванович разработал систему полного погружения в развивающийся социализм, потому что в более развитый коммунизм не верит младший Иванович.
  А вот развивающийся социализм вполне конкретная величина. При развивающемся социализме главную роль займет твое положение в обществе. А положение в обществе, в свою очередь, отразится на количестве и качестве получаемых тобой денежек. Как вы понимаете, денежный вопрос не из второстепенных для Станислава Ивановича. Станислав Иванович не может рисковать своим положением в обществе, как не может рисковать денежкой. Поэтому он согласен подстроиться под любой идиотский предмет, даже под школьную географию.
  Зато Владимир Иванович не согласен подстраиваться. Школьная география скучная, школьная география пресная, школьная география не стыкуется с представлением Владимира Ивановича о Жюль Верне и вытекающих отсюда путешествиях. Да видал в гробу старший из Топецких вашу дутую географию. Свою пятерку он получит и так, не изучая никакой географии. Открыл учебник, закрыл, на любой вопрос ответит Владимир Иванович. Где расположена какая добыча? А где производство? А куда доставляется то и это сырье? А зачем оно доставляется? Как не напрягается 'географичка', ей не запутать дурными вопроса Владимира Ивановича. А пока напрягается 'географичка', можно под партой книжку открыть (между прочим Жюль Верн написал), и на несколько минут окунуться в настоящую (не школьную) жизнь с путешествиями.
  Блин, а тут Станислав Иванович:
  - Дай посмотреть.
  - В ухо дам.
  - А не дашь.
  - Точно дам.
  Короче, братья попались. Недооценили старую деву, черт подери, а она тихонько подкралась, цап книжку. Что это такое на государственном уроке по географии? Страшно представить, на государственном уроке крамольный Жюль Верн. Если бы какая-нибудь некрамольная математика или физика, еще могла стерпеть старая дева. Хотя штудирование математики или физики на важнейшем из всех уроков само по себе немалый проступок. Но Жюль Верн уже не проступок, но преступление. Такое не могла простить старая дева.
  - И что мы будем делать?
  В ее очень правильном, заштампованном школьной программой мозгу возник очень правильный план. Нет, ничего личного против двух братьев. Братья Топецкие очень воспитанные мальчики от интеллигентных родителей. Они разбираются в географии, по крайней мере, на том уровне, как положено в ней разобраться по школьной программе. Но Жюль Верн очень плохой дядька. Как мы уже говорили, Жюль Верн исковеркал судьбу одной очень хорошей девушке, преподающей здесь и сейчас урок географии. А еще Жюль Верн исковеркал многие детские судьбы, превратив потенциальных строителей коммунизма в дураков и уродов. И вот у него появился вполне осязаемый шанс еще наделать уродов.
  - Встаньте, братья, и объяснитесь, кто виноват.
  Учительница географии почувствовала легкий приступ тошноты. Ее скрюченные пальцы задергались. Ее голос едва ли не задрожал, в нем появились слезы. Братья Топецкие имеют прекрасную предрасположенность к географии. Братья Топецкие на пару выиграли все географические олимпиады, проводимые в школе, и еще пощипали своих головастых соперников по району и в городе. Братья Топецкие могли бы составить гордость отечественной географии, если бы не определенная гнильца, разъедающая их молодые неокрепшие души.
  Старая дева знала, что братья с гнильцой. Старший Владимир выглядел очень солидным и правильным. В нем чувствовалась определенная сила, можно добавить, внутренняя сила русской земли, которую вот так не расплескаешь по мелочам и что останется вместе с тобой при любых обстоятельствах. Младший Станислав какой-то вертлявый, можно добавить, подленький мальчик. Его кукольное личико вызывает не самые приятные мысли. Его сальная улыбочка так и напрашивается получить по губам. Его мерзкие глазки...
  - Выбирайте, кому дежурить в углу.
  Старая дева бросила на стол гадкую книжку. Мальчики, конечно, хорошие, они будут сопротивляться, и этот кривой Станислав Иванович по всей видимости избежит наказания. Только сейчас старая дева почувствовала, как ненавидит она Станислава Ивановича. Жопой чувствую, еще тот мальчик. Его хорошие качества, суть наносные, если не против, они оболочка. Под оболочкой скрывается совершенно другой мальчик. Из тех, кто харкается за спиной учителя, показывает фиги и говорит всякие гадости.
  Старая дева напрягла свой старческий ум, а ведь что-то такое есть? Кто назвал ее 'жабой'? Именно из данного класса вышло подобное прозвище и распространилось по школе. Сейчас точно вытошнит, очень обидное прозвище. Старая дева долго страдала и плакала, почему 'жаба'? Она же старается разнообразить уроки, она к детям с открытой душой, она любит и очень любит детей, вот только своих не имеет. Но почему 'жаба'? И почему не поймали засранца, пустившего это обидное прозвище?
  Хотя с другой стороны, старая дева знает, откуда засранец. Она загнала сокровенное знание в тайники своей обнаженной души и похоронила вместе с великим обманщиком Верном. Она учитель, государственный человек, родина ей поручила неокрепшие детские души. Скатившись до личных разборок с засранцем можно не оправдать доверие родины. А это старая дева позволить себе не могла. Она любила всегда родину. На Домбае, в Саянах, на Колыме. И когда вытаскивали ее из лавины с обмороженными ногами и скрюченными пальцами:
  - Старший, вам первое слово.
  Владимир послал на заклание брата.
  
  ***
  Земля наша русская, живут на ней русские люди, постоянно посылающие куда-то друг друга. Не со злобы или по неведению, черт подери, просто так получилось. При других обстоятельствах могло получиться иначе: скинул телогрейку, обнажил грудь, заткнул амбразуру. Неужели не понимаете, легче самому заткнуть амбразуру (авось выживешь и вернешься героем), чем вот так посылать туда брата.
  А русские все братья. Если сумел доказать, что ты русский, а не какой-то там скоморошествующий прихлебатель на русской земле, добро пожаловать в братство. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. И ты посылаешь, и будут тебя посылать, и разорвется от боли однажды сглупившее сердце.
  Так что остыньте, товарищи. Сердце, переполненное болью, не самый лучший советчик во время путешествия в прошлое русской земли. Чем больше листаю страницы отжившего прошлого, тем больше таких же страниц выплывает наружу. Они вырываются в жизнь, не сообразуясь с моими планами. Они нагоняют волну, не соответствующую моей системе повествования. Они вышли из-под контроля, чтобы в конечном итоге выпасть в осадок. Пусть будет так. Ничего не имею против причудливой мешанины из старых и непричесанных мыслей, что вынесли на поверхность страницы отжившего прошлого. Мне не нравится только осадок. Почему-то неправильным получается данный осадок на русской земле. Не гламурненькие цветочки с синими бантиками, но только черная накипь.
  Ненавижу черную накипь. Ибо черная накипь испортила мысли мои, непроизвольно имплантировавшись в область русского сердца. Сердце пока еще детское, не разучилось мечтать и любить русскую землю. Но внутри его паутинки той черной накипи, на которые реагирует сердце. Паутинок не так чтобы много, однако они есть. Вдруг неожиданно так заколбасят тебя, что потеряешь сознание. Остановился, в глазах темнота. Только что ослепительный свет, точное понимание жизни, раскрывающаяся на всю катушку вселенная. И нет ничего, прихватили за зад паутинки.
  Излечиться от этой болезни нельзя. Очень простая болезнь, свирепствующая только на русской земле, поражающая только одних русских товарищей. Но остановить болезнь можно, если прибавить к страницам отжившего прошлого несколько капель отжившего настоящего, если засадить эту смесь на бумагу.
  Дальше эпитафия по бумаге:
  - Милая, дорогая моя.
  С определенным привкусом ностальгии:
  - Почему ты в разводах и вмятинах.
  И отклонением в воинствующий натурализм:
  - Все равно ты низшего качества.
  Я беру карандаш. Не гвоздь, не кирпич, но единственный подходящий для ситуации инструмент, тонкий словно игла в алой пластмассовой оболочке. Беру, вывожу крупную букву, мелкую букву, запятую и точку, следом букву пузатую, что самовар, или совсем рахитичную, вроде истершейся тросточки. Вывел. Вновь приступаю за тот же прием, доколе все буквы несутся не понимаю куда, ломают системность миров и кажутся чистой нирваной.
  Мерзостной швали,
  Подлой скотины
  Мне попадали
  Грязные спины.
  Слюни и сопли,
  Тонны фекалий,
  Гнойные вопли
  Мне попадали.
  Били фонтаном,
  Пачкали гнилью,
  Тупо и рьяно
  Били бессильем.
  В горькой обиде
  Я им смеялся.
  Я их не видел -
  И отрекался.
  А по сути, куда не воткнешься, повсюду сердечная боль и тоска. Кажется, не существует ничтожной лазейки для счастья.
  
  ***
  Худо-бедно Владимир Иванович любил брата. Не распространяюсь о русской любви. Русская любовь вообще такая хоенлвина, для всех идиотская и до конца непонятная. По большому счету, экстаз и ни что другое. Русская любовь может соперничать с эгоцентризмом, обожающим до отвращения собственное незначительное 'я' и ничтожные вещи, его окружающие. При чем отношение к вещам не взаимосвязано с их номинальной ценностью, скорее наоборот. Плохонькие вещи обожаются русской эгоцентричной любовью в противовес прекрасным и более полезным вещам, не имеющим к тебе никакого отношения. Они обожаются чувствами собственника, чувствами господина, чувствами господа бога, и может быть целой вселенной, что время от времени рвется наружу через любовь каждого русского.
  Вывод обыкновенный, старший Иванович любил. Старший не мог не любить, ибо отсутствие любви скорее похоже на поражение или подлость. Как не любить? В мире, переполненном материальными факторами, материальный фактор, относящийся к твоему 'я', не любить невозможно. Оно же твое этот фактор. Это великое, это низкое, это вселенское, это глупое, практически без точек прикосновения с чужеродным металлом, с запахом чужеродной вселенной. Владимир Иванович не мог не любить. Где-то по своему, где-то иначе. В злобе животной души, в порывах животного взлета на горний простор. Не мог, при всем моем к нему уважении. И не хотел. Ибо корявая сущность товарища сопротивлялась более правильным, то есть нерусским порывам любви и оставалась всего только тем, чем была подобная штука по определению. Не более. Неправильная любовь старшего брата практически интуитивно поглощала остальные, может быть, более правильные потоки его души, более правильные порывы его горячего сердца, даже саму сущность его, и все остальные предметы вселенной.
  Значит любил Владимир Иванович? А почему бы и нет? Вселенная может любить. Животное может любить. Птица летает, но имеет определенные чувства. Рыба плавает, но отдается любви. У каждого повод, у каждого существует предмет для любви чуть ли не с раннего детства. Ах, оно детство! Лучше бы такое дело убралось подальше, лучше бы не мешало нормальному парню. Но не получается, мама моя! Так и стоит перед глазами дурацкое детство. Как хрипело, как корчилось, как обрывалось в помоях, как обрывало все силы, все взлеты свои и падения на единственный, между прочим, объект. На младшего брата:
  - Бабушка, отпусти погулять.
  - Только со старшим.
  - А без него?
  - И не думай...
  Лучше такое не вспоминать. Вспомнишь, сломаешься, пропадешь. Будешь себе неприятен, начнешь сомневаться. Снова по младшему брату:
  - Мама, жрать положи.
  - Старший скоро придет.
  - Не хочу его ждать.
  - Ну, тогда отправляйся голодным...
  Тут вопрос не вопрос, судьба не судьба. Солидный кусок вещества преобразуется в малую плесень, ничто попадает на горние выси и долы. Как оно происходит, чертовски важный вопрос, если желаешь единственный раз разобраться в системе. Ан, нет. Не дорос до исследуемого вопроса, не дополз до судьбы, не добрался, не понимаю, зачем в границах все той же системы.
  - Значит, старший любил?
  Другое дело, была ли ответной любовь? Попробуйте вы разобраться.
  
  ***
  Дальше черна ночь. Я стою на отшибе и наблюдаю за фактами. Послушался умных людей: 'А чего однобокий товарищ такой?' Вот именно, однобокий товарищ. В черноте, по мнению кое-кого, превзошел Достоевского. Надо пластинку менять, надо поворачиваться на другой бок, к тому счастливому, светлому, божественному началу, которого вроде бы нет у меня. Как это нет? Вот вам черная ночь. Вот ее край. Вот на краю задержавшейся ночи едва проявилось светило. Яркое, бушующее, непокорное. С которым все хорошо. Я говорю, 'хорошо'. Я знаю, что говорю. Значит, видел светило, значит, с ним породнился, не только валял дурака. У кого один бок, те валяют всякую мерзость до озверения. Ну и валяют, пускай. Черное марево называется белым, белая взвесь называется дымкой. Ложь, эстетизм, негодяйство идут впереди демонстрации, жизнь плетется на кладбищенских дрогах. Спорите? Нет? У вас никаких шансов остановить плетущуюся жизнь. Хотя очень желательно, чтобы конфликты на русской земле разрешались за абсолютно бессмысленным нравоучением стариков, а не как-то иначе.
  Этого обозвали, этот цитату сказал, третий придумал стишок, четвертый попрыгал на ножке, лучше всего с Серебряным веком вприсядку. Ах, Ахматова! Ах, Цветаева! Ах, Пастернак! Что за овощ такой? Ничего не понимаю, какие прыжки, какая присядка? Если черная марево в дымке, если только поднялся рассвет, если рядом кучка ничтожеств. Опять же ничтожеств, что всесильны ублюдочным скопом своим. Они не читают, может, не знают вообще ничего про Серебряный век и про овощ. Крыша что ли поехала? Ты один, а их много. У тебя два кулака, а у них? У тебя четыре ноги. Нет, я ошибся, какие четыре ноги? На двоих бы своих продержаться в ночи и немножечко подышать на рассвете. Господи, что опять происходит вокруг? Я послушался умных людей, стал развиваться, стал вычеркивать грубые фразы, облагородил братьев Ивановичей. Мне бы не только рассвет, но полыхающий красками день. Вместо этого драка.
  - Слушай, ублюдок.
  Старшему Топецкому почти шестнадцать. Младшему Топецкому то же самое без нескольких долбанутых минут. Но какая изумительная разница. Младшего никто не заметил, словно не существовало такого товарища на русской земле. Замечаются кустики, когда напорешься задом. Замечается деревце, куда врезался лбом. Даже таракан на твоей кухне и очень мерзкий комарик, опять замечаются. Младшего никто не заметил, когда пришли гады. Навалились всем скопом на старшего Топецкого. Владимир Иванович жилистый, низкорослый мужик, руки что плети. Не сразу почувствовал, началась драка. Да что это такое? Да что вы себе позволяете? Никого не трогаю, прохожу, значит, мимо, дают по балде какая-то сволочь и гады. Еще обзываются, твою мать, кино здесь устроили.
  Ничего личного, хорошая штука кино. Морды разбиваются правильно и эстетично, сволочь разбегается. А в жизни немного иначе. Не прошел эстетизм. Не получается мягкий серебряный звон, не получается нечто из просини Мандельштама. Не мандельштамит, как вообще объяснить, настоящая жизнь. Сегодня ты победитель, завтра слюнтяй. Сегодня даешь, завтра прячешься ничуть не хуже других слабаков и ублюдков. Сегодня попробовал действовать словом или стихом, завтра взялся за палку. Особенно, если разбиты в кровь кулаки, если чертовски устал, если не можешь понять, почему оно так получилось. Только черная ночь. Тьма поглощает тебя, неуемный дружок Топецкой. Тьма захлестывает. Не чернуха, такую ищите в серебряном звоне лжецов и культурных товарищей. Но настоящая тьма, что практически скушала плоть, что практически утомила бойца, что додавила его до последней черты, на которой нельзя было не сражаться.
  - В чем собственно дело?
  Ты просто попал, парень. Ты знаешь того гавнюка, что сидит на скамеечке с подленькой рожицей. По нашим сведениям он тебе брат. Попридержи язычок, за 'гавнюка' могут набить морду. Тогда, чего спрашиваешь, парень, мы на тебя не в обиде. Просто вот этот гавнюк (ой, извиняюсь, хороший товарищ) нам кое-чего должен. Нет, ничего страшного, он не продавал родину и не проиграл в карты родителей. Мы ребята нормальные, любим родину, уважаем родителей, в криминал не играем. Если по секрету, мелочь должен гавнюк, и не хочет ее отдавать, прикрываясь тобой, старшим братом.
  Трудно сказать, на каком этапе Владимир Иванович впервые ударил. Ударов было много, как с его, так и с другой стороны. Утомившиеся товарищи отдыхали, переходя от действия к конструктивному диалогу. Но чем дальше, тем более русский шел диалог, тем меньше было в нем конструктивного мусора. Писк, уходящий почти в облака, из одних междометий. Злоба, не стоящая обрывка бумаги, где можно над ней надругаться. Дальше ад, что по мнению взрослого человека не собирается в недоразвитом организме, не имеет права быть принадлежностью мальчугана в столь нежном возрасте, что не сильнее, чем ложь. В куклы сыграем, если сумеешь, мой ласковый. Правильно выражайся, если ты в форме. То есть будь таким ласковым, нежным, подобострастным, и в тысячный раз выражайся стихами. А стихи вам переведут на нормальный язык:
  - Твою мать...
  И так без конца. Вы понимаете, так происходило сегодня, так будет завтра, так будет множество дней. Пока один не отступит, пока не сломается, пока окончательно не устанет сражаться. Не промахнусь, если добавлю, пока не запросит пощады. И понимаете, снова какая пощада? Вы же взрослые люди. Для вас цифра 'шестнадцать' сущий пустяк. Кажется, детская суета, иногда на уровне неба, иногда на лоне цветов. Чего им хочется этим мальчикам, этим девочкам? Есть у них кушать, есть у них школа. Пускай изучают разную галиматью, пускай развиваются, как приказали. Многие выдающиеся товарищи потрудились для них. Некто свихнулся, а некто подох. Все прививали любовь глупым козлам и дурашкам. Вот оно здорово, вот хорошо, как ни в каком ином закоулке вселенной. Выдающиеся товарищи знают, где хорошо, какое прекрасное детство нас окружает на тысячи миль. Это же чудо, не детство, в нем только цветы. Никто никого не калечит, не добивает, не предает. Чего нет, того нет. Выдающиеся товарищи доказали, чего быть не может. Они же выше похвал, так что разрешается не хвалить ваших товарищей взрослых. Их система проверенная, то есть на вершине все той же дурацкой вселенной. А всякие мелочи выходящее за рамки системы не более чем досадное пятнышко, твою мать, о котором забыли.
  Впрочем, я умолкаю. Когда тебе около шестнадцати лет, достаточно одного слова, чтобы набить морду. Остальные слова опять же мусор с помойки. Они не стоят искалеченных кулаков, они не стоят той боли, внезапно пронзившей твое сердце. Черная ночь опускается рваными порциями. Вспышки боли еще пронизывают черную ночь, удерживая твой разум на поверхности, не давая так просто сломаться. Ты не думаешь, что когда-то уйдет боль. Боль тебе даже понравилась. Пускай будет больно, до чертиков больно, но только не страшно.
  Черт подери, ухмылочка на разбитых губах. Вы не представляете, как стоять одному против взбешенной толпы, против всей этой маленькой гребаной сволочи. Стоять и не падать, принимая грудью удары. Практически бесконечный процесс, потому что сволочь у нас бесконечная. Ты выбиваешь ее из строя, разбив кулаки, ценой собственной крови и боли. Но все равно она бесконечная сволочь. Сегодня отвалит один, завтра другой, послезавтра отвалят втроем многократно битые и добитые гадики. А навалятся двое, трое, пятьсот. Потому что не славишь Серебряный век, потому что еще отвратительнее Достоевского, потому что за жизнь, не за ложь. А еще совершенно один. Как этот пацан Топецкой. Ему бы помощь, ему бы чего-нибудь в проклятом мире, на нашей позорной земле, в наше позорное подлое время. Я не говорю, пятьсот человек. Дайте одну только душу! Крохотную, хлипкую, скверную. Дайте сегодня, завтра, на целую жизнь! Чтобы рядом, здесь, под рукой. Дайте мне брата! Ан, нет.
  Брат аплодировал сволочи.
  
  
  ГЛАВА ВТОРАЯ.
  
  Разворачивая роман-размышление, я не ставил перед собой цели кого-то запугивать и расстраивать этим романом. Под руку попалось несколько тривиальных картинок из жизни. Можно было привести две сотни таких картинок или три тысячи восемьсот пятьдесят, как оно модно сегодня. Из главы в главу, из серии в серию. Для чего? Что бы изменилось в романе? Я не собирался кого-нибудь выделить из героев, кого-нибудь сделать злодеем или произвести в абсолютные ангелы. Больше того, я не собирался навязывать читателю субъективное мнение против кого-то на данный момент. Тем более, против старшего Топецкого, или против его младшего брата. Дети росли, они развивались, они совершали поступки. Не могли же сидеть просто так, уподобившись выключенной технике (скажем, роботу) или столам и столбам с проволокой. Они развивались, они совершали поступки. Хорошо или плохо, а это другой разговор, товарищи пробирались на горний простор, к самому сердцу вселенной.
  Что еще представляла будущность этих самых детей? Я не продолжаю про сердце вселенной. Сегодня были пеленки, завтра детсад, послезавтра школа. Следом еще школа, следом еще. Кажется, стоило остановиться, где-нибудь следовало осесть, чтобы прочно и навсегда найти свое место. Но как? Вернитесь к первым страницам первой главы, где говорилось о начальных условиях. Вышеперечисленные условия мешали, не давали остановиться, не давали осесть. В семье офицера нет остановок, запрещено несанкционированное оседание по жизни. Должен следовать, должен бежать, должен делать какую-то хрень офицер. Не все ли равно чего и зачем. Кто интересуется нынче судьбой офицера? Сегодня квартира, завтра барак. Послезавтра квартира, дальше сарай. Сегодня целая куча вещей, завтра с одним чемоданом. Со временем только смеешься над этой судьбой, если еще не разучился кривить губы.
  С другой стороны, я отметил горний простор. Приятная вещь, как вы ощущаете, степень развития. Не каждому русскому человеку нравится целый день проваляться на пляже, впитывать солнце, чувствовать небо, подползать под морскую волну. Со временем надоедает. Сегодня волна, завтра волна, послезавтра волна. И никакой перемены. Где развитие, где категория 'горний'? Жиреешь, тупеешь, теряешь рассудок. И глаза заплывают, чтобы не видеть вокруг. И рот опухает, чтобы не впитывать и не выплевывать всякие гадости. И уши глохнут, чтобы не слышать, пока не придумал, какую там ересь.
  Нет, оседлая жизнь не для русского человека. Я имею в виду настоящего человека, настоящего гражданина русской земли. Другое дело жизнь на колесах, черт подери, на Колесах с большой буквы! Вы представляете эти колеса, вы представляете этот простор? Сегодня на мягкой траве, завтра на жестких камнях. Сегодня в грязи, завтра на солнце. Сегодня у самого синего, завтра у самого белого моря. А пустыню хотите? Пожалуйста, вам. А северный полюс? Опять же пойдет. Правда, немного сложнее. Желающих расплодилось на полюс.
  Давайте не будем искать крайностей. Семья офицера такая семья, где все по барабану. Первая школа, вторая, третья. Семью офицера не надо испытывать вроде как одного озабоченного старичка из весьма нудной книжки под названием 'Библия'. Хилый был старичок, сомневался в прописных истинах, сомневался в божественной подлости, опять сомневался. С чего оно так? Никогда не ходил в офицерах? Не уяснил себе от босоногого детства принцип меняющейся вселенной. Ты богатый, ты бедный, ты умный, ты труп. Недоразвитый был старичок, только мы не сюда забиваем клинья и гвозди, для нас хватает своих Иовов.
  Посмотрите, прелесть какая спустилась с небес! Какие сочные краски, какие формы, какие идеи! Нет, идеи остались на травке. Мир развивается, мир прекрасен, мир предлагает себя Владимиру Ивановичу Топецкому и брату его Станиславу Иванвичу. Каждому поровну солнце, каждому поровну небо, каждому по огромной волне, а хотите, по две волны или по три, или по тридцать три с хвостиком. Но каждому. Бери, удерживай, впитывай. Не удержать. Ни солнца, ни неба, ни того, что течет промеж пальцами. Все было, нет ничего. Впереди только взвесь, только горний простор, ты его никогда не пробовал, но он в твоей голове, он должен быть лучше, чем солнце, чем небо. Так говорят:
  - Вы попали на север. Это Россия. Настоящая, буйная, неудержимая. Это родина, которой должен служить офицер. Настоящая родина. Она для тебя. С лучшей на свете культурой, с лучшей на свете душой. Она развивает, не нянчит, не нежит, может избить до потери сознания, а может прижать за одно место. Потому что так полагается при наличии родины. Грубая кожа, суровый взгляд, крепкое тело - и это еще не конец. Ты посмотри, как прекрасна внутри твоя родина.
  Много чего говорят. О погоде, о спорте, о тряпках. Первая школа, вторая, третья. А характер должен крепчать по мере продвижения по шахматной доске, теперь уже называемой жизнью. Характер старшего из Ивановичей, характер младшего из Ивановичей. Тебя развращали прелести юга, больше не развратят никогда. Тебя воспитывали, чуть ли не в тепличных условиях, среди фруктов и ягод, среди женщин и женщин. Больше не воспитают даже за очень большие денежки. Собственно говоря, есть еще шанс воспитаться, все еще впереди в твоем маленьком мире. Для старшего Топецкого и младшего Топецкого, если родина требует их по полной программе:
  - Что было раньше - забудь. Тебя обманули, тебя попытались испортить. Другая культура, другие люди, другой контингент. Не грех отдалиться с прямого пути, не грех испортиться, сделать нечто постыдное, стать дураком. Опять обманули.
  Я понимаю, сырой и испорченный материал. Жизни не знаем, культуры не видели. Соприкасаемся не то что с культурой, но с некоей плесенью, чепухой. Разве солнце похоже на вашу культуру? Разве небо похоже? Разве волна остановится как на картине хотя бы единственный раз и поразит человека до самых корней, как его поражает картина?
  Можно не отвечать. Читатель читает, писатель творит, офицер служит себе помаленьку. Зачем, это тайна для всех. Сегодня маленький офицер, завтра большой офицер. Сегодня на юге, то есть почти в опале, завтра ждет повышения. И куда? Сами знаете, конечно, на север. Я не добавляю, на полюс, туда просто так не попасть без вселенского блата. Но на север, где лучше народ, где умнее культура, где добрее каждая малая тварь, где что не тварь, то герой или гений.
  Впрочем, это судьба. Было солнце - не стало солнца. Было небо - не стало неба. Существовала волна... Нет, о ней промолчали. Как-то горько представить волну, наплывающую, раздирающую, окутывающую и уходящую в небытие. Лучше заткнуться, потому что новая жизнь хоть ненамного, но лучше чем прошлое. Вместо песка заискрился гранит, вместо синевы плесневелые пятна. Сунешь палец, а палец в грязи. Сунешь лапы, снова в грязи. Сунешь голову... Нет, ничего не изменится. Всюду грязь, всюду гниль, всюду мрак. Лучшие люди бредут, лучшие тучи свистят, лучшая родина русских вгрызается в горло:
  - Здесь на севере...
  Теперь закругляюсь. И так слишком много сказал, когда не просили другие товарищи.
  По разуменью хряка
  Лучше поменьше крякать,
  И предаваясь лени
  Быть бессловесной тенью.
  Отдавший в прогресс ручки
  Не избежит взбучки.
  Отдавший туда ножки
  Не избежит вошки.
  Вздумаешь влезть куда-то,
  Станешь вообще гадом.
  И поплывешь мимо
  Пищи своей любимой.
  А, по сути, пускай все идет своим чередом. Жизнь сама разбирается, что предпринять в конечном итоге. Жизнь гораздо умнее любой человеческой единицы. Семья Топецких переехала в Ленинград, чтобы воссоединиться с товарищем бабушкой.
  
  ***
  Я не желаю описывать чугунные узоры оград, каменных монстров и истуканов, шпили, фронтоны, сплошь купола и опять купола, мрамор, золото, медь. До меня потрудились, до меня описали более трудолюбивые товарищи. Кто пожелает, в библиотеке надуховится по самые яйца. Даже представит пришибленность человека, впервые попавшего в этот мир. То есть в мир куполов, золота, истуканов. Собственно говоря, что здесь такого необыкновенного. Новое естество подавляет, встряхивает, разваливает любые устаканившиеся привычки. Не легко сориентироваться в новых условиях и прочувствовать, как тебе повезло в новом мире, на новом месте. Слишком мало прошло времени между накатившейся новизной и твоим прошлым. Вытащили из поезда, сунули мордой не знаю куда, обобществили - крутись маленький. Опять для чего? Стоишь, что пришибленный золотым истуканом. Вылупились глаза, язык торчит ниже пояса. Ты нанимался нечто понять на планете людей, а где оно нечто? Если каждая улица не такая, как представляли ее твои ножки. Если каждое дерево не такое, как предполагал твой дурацкие желудок. Если ограды, шпили, каналы оказывают не совсем адекватное действие на молодой организм. К ним еще привыкать лет шестнадцать. А тебе всего лишь шестнадцать. Не такая простая работа.
  Ладно, я опускаю пейзаж. Топецкие покинули старое место, Топецкие включились в новый эксперимент по созданию типичного человека и гражданина социалистического общества. Володя включился, Слава включился. Их не спрашивали, их применили вроде корзины с бельем, вроде посылки или мешка из-под прошлогодней картошки. Сначала сюда подогнали, затем туда. Сначала сунули в правый угол, затем в левый. Здесь зарегистрируйтесь, там распишитесь. Здесь подождите, там пробегитесь по белой линии. Здесь не нужны и там не нужны. Городу не было дела до Топецких. Еще прихлебатели к его пяти миллионам, еще претенденты на гнилостный воздух, еще дураки. Вы представьте, в стотысячный раз дураки? Сколько их лезет в наш город, сколько примазывается к самому русскому из городов со своей некультурной рожей?
  Я не возмущаюсь. По собственной инициативе город не собирался хватать предоставленное добро. Первая школа, вторая, третья. Его заставили. Ему навязали младшего Топецкого. Ему повесили старшего Топецкого. Как говорится, не взирая на молчаливое сопротивление города. Потому что и в сопротивляющемся городе подберется какой-нибудь отщепенец, отрицающий основные ценности настоящих товарищей. Скажем так, отщепенец из четвертой школы.
  - Одесситы? - вполне уместный вопрос.
  Я не описываю задающего товарища. Все товарищи одинаковые со стороны, культура так и прет пачками. Одухотворенность написана во взгляде, в каждой клеточке тела, в каждой складке одежды. Какой рост! Это мне карлику до плеча или еще ниже? Нет, ошибаюсь, духовный рост. Прямо прорыв во вселенную, прямо гиперпространственный переход, отмеченный единственным всплеском, единственным словом. Эх, если бы существовало одно только слово? Но одухотворенность не смеет так устраняться без боя. Одухотворенность требует большего, она обязана показать недоразвитым класс. И какой:
  - Где-то на Черном море?
  Город не принимает прямого участия. Выгляните на улицы. Там камень, там купола, там асфальт. Хилая травка режется сквозь асфальт. Хилые деревца пристроились возле помоек. Хилые кошки вылизывают хилых и рахитичных котят. Хилые ленинградцы ведут под ручку засушенных петербурженок. Все как у Достоевского. Город не виноват, потому что он в стороне, но что-то творится и не совсем понятное в его надуховившихся клеточках по имени школа.
  - Конечно, так и должно быть, - задающий товарищ в женском лице убеждает себя,- Отчего и не быть Черному морю?
  Это культура, поверьте опять, самого русского города:
  - Я Инна Абрамовна. Мои родители родились на Черном море. Черное море такое привольное, очаровательное такое, как нигде, как никогда больше. Родители любили его, нет, они обожали его, может даже ему поклонялись (в кавычках). Они думали, что однажды встретившись, никогда не расстанутся с ним, не бросят родные места, не покинут друзей, не оставят одних соотечественников. Господи, как оно так? До конца жизни не чувствовать море, не выходить на берег его, не наслаждаться, не думать и не страдать, не разговаривать с соотечественниками. Про тени на море, про ветер, про прошлую буйную жизнь, про такие же между прочим мечты. Не разговаривать, точно умер, точно исчез, точно не существует вообще твоего прошлого.
  Снова культура, принимайте ее, как хотите на запах, на вкус, на живот. Подчиняйтесь ей или нет, ничего не могу предложить более современного, более нового во всех отношениях. Сам пропитался такой культурой:
  - Давайте поговорим.
  - Это потом.
  - Почему же потом?
  - Потому что.
  Я представил великий город, я прикоснулся к нему, вывел первый характер, попробовал осознать, отделить и до конца разобраться, что оно есть петербуржец, что есть дитя настоящей Руси, настоящего севера:
  - Не волнуйтесь, это хорошая школа. Даже лучшая в городе. Самые грамотные учителя, самые воспитанные наставники. Передовой опыт преподавания, новые методы роста для высокоразвитого гражданина, для идейно подкованного строителя коммунизма. Школа - бывший славянский лицей, больше таких нет во всем городе. Вам повезло. Вы не успеете огорчиться, что поменяли шило на мыло. Наши передовые учителя стажируются на юге, наши выдающиеся наставники перенимают опыт южных коллег. Мы стараемся быть на вершине современной педагогической науки. Мы всегда на вершине, и вам будет приятно почувствовать себя дома.
  А ведь это культура. Никто не ударил ногой, не взвился, не обругал дураком, не скорчил кислую морду: 'Кого привели?' Почти фантастика, но культура. Попробуйте ее покоцать зубами. Или прочувствуйте между делом, как повезло, как судьба повернула тебя в сторону. Первая, вторая, третья, теперь уже четвертая школа просто пешки в игре, чтобы наигравшись ты выбрал самое лучшее.
  Братья переглянулись.
  - Влипли, - скуксился старший из братьев.
  - Соотечественница, - младший вздохнул.
  Еще подошли товарищи. Серые, стандартизированные, безликие. Не будем описывать их. Подошли, присмотрелись, поспорили:
  - Вы считаете, уровень подготовки высокий?
  - Я ничего не считаю, я учился в этих местах в первом и во втором классе. Затем участвовал в семинаре. Хороший выдался семинар. Только один день без солнца. И кормили почти на убой. Яблоки, помидоры, арбузы. Затем каша, каша и каша. Снова помидоры, арбузы, яблоки. Было очень скусно.
  - Припоминаем ваш семинар.
  - Очень тогда повезло. Рассказывали про игровые элементы учебы. Как держать класс без рукоприкладства. Мне понравилось, хотя все выглядело неприемлемым к современной действительности. Добрый учитель, воспитанные ученики, разумный подход. Нет, все выглядело из царства фантазии. Учитель не повышает ни при каких обстоятельствах голос и не разбрасывается словами, а вдруг кто обидится, а вдруг испортишь морально подрастающее поколение. Знаете, вырастет не человек, а убийца. Слово не то сказал, и испортил.
  Захватывающий диалог. Когда разговаривают профессионалы, есть чему поучиться у них:
  - Стоящий семинар.
  - А кто говорит обратное? Наше общество движется по пути совершенства. Оно не застоялось, оно совершенствуется. Оно экспериментирует, скажем точнее, выдвигает нечто новое, пока неопробованное, пускай из области фантастических величин, из утопии. Это важно. Не будешь экспериментировать, не поймешь, насколько ты превзошел средний уровень, насколько твоя программа, пускай по старинке, выше другой программы. А еще насколько ты сам профессионал и способен держать детей без игры самого низкого уровня.
  - Как сказать, как сказать...
  Я не развиваю сюжет. Думаю, получилось полезное дело для обоих Ивановичей. Новая культура, новый мир, новые люди и сплошь соотечественники. Нечто родственное в каждой душе, нечто совсем успокаивающее. Ты успокоился, я успокоился. Ты переправил себя в новую форму общественного общежития, я попробовал измениться. Мне, конечно, не просто подобную мощь протащить на поверхность. Но чего не бывает.
  - Куда попали? - сказал старший из братьев.
  - А никуда, - выдавил младший.
  Ребяткам немного пришлось подождать, пока оформят бумаги. Зато они узнали кое-чего, что должны были знать, кажется, с раннего детства. Про тихий опрос, про фронтальный опрос, про опрос пятерых, про взаимоконтроль, про развитие взаимосотрудничества, формирование законопослушания, про ответственность и безответственность ученика, про малые и большие группы. Я не представляю, еще про что. Много чего рассказали ребяткам товарищи, в чем оказывается они преуспели на юге.
  - Вы слыхали, подводят к магнитофону ученика? Дают задание, включают магнитофон. А оценка выставляется после повторного прослушивания.
  - Нет, погодите, учитель пошел по рядам. С каждым пошепчется, слово ему или два. Каждый ответит, а что, это знает только учитель.
  - Дети играют. Ставят оценки друг другу, решают, кого наказать и кого поощрить без вмешательства взрослых. Урок ведет ученик, вы представляете такую химеру?
  Короче, довольно. Владимир Иванович Топецкой простоял в уголке с кислой мордой. Станислав Иванович Топецкой так ничего и не придумал, чтобы вмешаться в разговор соотечественников. За них решили, продумали, подписали. И вообще показалась не очень хорошей идея попытать счастье в очередной школе. Чужой город, чужая культура, чужие традиции, все такое непривычное и чужое в некоторой степени усыпили братские помыслы Топецких. Контакт состоялся.
  Владимир Иванович отдал документы:
  - Нам повезло.
  Я сам удивляюсь, как просто решился вопрос в самом лучшем на свете городе.
  - Кругом свои, - прошептал Станислав Иванович, - Кажется, из Одессы не выезжали.
  
  ***
  В классе особая аура. Она захватила новых товарищей, обволокла их по самые уши и привлекла в определенное место. А что это вы за хреновина, черт подери? Имеются сведения про разлагающую интеллектуальную болезнь, которой подверглась большая часть класса. А вы, значит, лекарство? Значит, пришли лечить? Собственно, больные все на лицо. У этого уши растут не так. У того два прыща на щеке. У четвертого непонятный оскал. От девятого чем-то разит. Странная, очень странная публика. Ну, из тех геморройных, загнивших, полуиспортившихся особей, что не способны прожить без вливания крови. Солнца им не хватает, неба им не хватает. Звезды не светят, дождь не стучит по ушам. Нет, я ошибся, то кому надо стучит и в полном объеме. А звезды не светят, а в сердце снежные кучи, и не ищите чего-нибудь с огоньком. Холодное сердце, тоскливое сердце, как окружающий город, улицы города, шпили, фронтоны, камень и купола. Серое все такое, промозглое, почти эфемерное. Не впечатляет, не обдает. Я добавляю, хорошим не обдает. Плесени больше, чем надо.
  - Кто? - вот тебе первый вопрос.
  - Откуда? - вопрос номер два.
  - Чем увлекаетесь? - становится интереснее.
  - Зачем приплелись? - без комментариев.
  Братья не выглядели нелепо среди навалившейся массы. Рот разрешили открыть, наконец-то можно себя показать в домашних разборках. Не напоминаю про роль врача и его лекарство. Учителю нужен врач. Никакое лечение интеллектуальной болезни в создавшейся ситуации не сравнится с правильно подготовленным лекарством. Учитель любит лекарство, потому что пытается выгнать болезнь любым способом. Через Топецкого Владимира Ивановича, через внутренний мир Станислава Ивановича. А он спросил этот мир? А он подумал, захочет ли Станислав Иванович выступить в роли пилюли? Или насколько гигиеничный ВладимирИванович? Нет, не будем про старших товарищей. Класс зашумел, масса обволокла своей потрясающей аурой. Рахитичная - раз. Квелая - два. С недостатками - три. Но на удивление без соотечественников, без воспитателей, без семинара на юге. Достойная масса:
  - Что еще север?
  - Что еще юг?
  - Не скажи, не скажи. Ветер гуляет, плещется дождь, тучи взбесившейся сворой бегут. Характер не камень, но крепче и чище. Попробовали бы русский характер наш одолеть, если не очень боитесь, если не трус, если не жалко собственной шкуры.
  - Что же так грубо?
  - Сто раз не скажи...
  Я повторяю, в классе есть аура. Просматривается практически сразу на любом расстоянии, но принимается очень ничтожными дозами и только на ощупь. Ты какой-то ершистый, он опять же ершистый, мы ершистее всех. Чувствуете, напряжение возросло, болезнь обострилась. Обнюхиваются что ли представители вышеозначенного класса? Может, не понимают, куда положить это новое чудо, этот допинг, это лекарство для развивающегося интеллекта? Следует положить, нельзя же вот так держать, так бросаться, типать его. Вдруг испортишь:
  - Север не юг.
  Собственно, братья сошлись с шалопаями. Подумали, пофыркали, помахали руками. Так для балды. Вы такие, а мы сякие. Каждый не пальцем деланный, может добавить в общественный супчик перца и соли. А еще выражаем уважение к худшему, но чужому образу бытия. Пускай существует, пускай живет опять-таки образ. Если нравится человекам, чего не уважить, мы же культурные люди. Братья сошлись, не взирая на корень зла не только в самом языке, в манере махать руками, в фасоне одежды. Язык, как язык. Ты захрипел, я закругляю слова. Ты режешь свистящие звуки, я отрабатываю их окончания. Ты немного картавый... Вот неприятный момент, но с другой стороны, можно быстрее вымучивать фразы на ленинградский манер - первую фразу, другую, ну и так далее. Уже не картавишь, понятливая пошла молодежь, мол, понятно.
  С фасоном больше мороки. Класс серый, класс одинаковый, культурное наследие развивающегося коммунизма наложило свой отпечаток. Невозможно сконцентрироваться по одежке. Вот стандартный школьный костюм, вот еще, вот опять. Вот стандартный школьный передник, вот снова, вот снова. С первого взгляда похожие люди, похожие судьбы. Синяя униформа, белая рубашка, черный галстук. Черная униформа, белые манжеты, белый бант. Какая прелесть на фоне культурного города, какая дурь после бескультурного юга. Вольготные куртки приезжих, их аляповатые брюки, их разноцветные джемпера чуть ли не пощечина общественному вкусу, всей вашей больнице и точно такой же казарме. Немножко старовато, зато есть над чем посмеяться. И почему такая культура армейская? И почему так воняет больницей? Или может, шокирует кое-кого другая культура?
  Короче, братья сошлись с шалопаями:
  - Нам по душе.
  И никто не набил морду:
  - Полный порядок.
  Из сплошной ерунды наросла большая-большая куча, где всегда отыщется вечная молодость. А еще задорная музыка глаз, полет наиболее тихой мечты во вселенной, любые рассветы с любыми закатами и много-много хорошего. А чуть позже решили вопрос с языком и одеждой. У взрослых своя система, у молодежи своя. Не стоит смешивать две несовместимые системы и путать не надо. Ничего не получится при любых обстоятельствах. Старики посудачат и отойдут. Как хорошо провел день. Сколько умного сделал, сколько дебильной шпаны научил. Мог ошибиться, не научить, мог устроить нечто не самое верное по государственным меркам. Скажем, сбился с пути. Скажем, прошляпил неправильный выбор за правильным выбором. Такова судьба взрослого человека. Со взрослыми товарищами договорится практически невозможно. Сомневаются, отрицают, бегут куда-то товарищи:
  - Вдруг ошибка.
  - Нет, вы подумайте, хорошее дело можно испортить. Партия не поймет, не поймет комсомол, разозлится начальство, еще заподозрят, подумал не так. А как подумал, сам ничего не знаю.
  - Странная вещь...
  С молодежью сложнее и проще. Смотрят, подходят, толкаются. Им наплевать, кто ты, чужой или свой, гад или лучший на свете товарищ. Был чужой, был злодей, где-то там обитал, на ином обороте земли, в сказочных землях, которых вообще не бывает. Это пока не бывает. Но кто знает, может, в дальнейшем откроются земли. Россия большая, Россия больше других, Россия переполнила собой целый мир и вселенную. Теперь такая переполненная вселенная с разными вариациями на других землях. Или не догадались, там то же есть люди. Мы понимаем, другие, но люди. Без третьего глаза, без третьего уха, без носа пониже спины. А если бы с глазом и ухом, что так? Опять ничего. Для молодежи это не факт. Ты с нами сегодня, ты здесь, значит наш. Может завтра будешь чужой, может подлец, может предатель, может скотина, каких надо вешать. А сегодня сказочный принц. Вон девчонки губки поджали свои, вон парнишки поправили пиджаки. Вон еще масса пошла. Сказочный принц? Почему бы и нет? Принц Владимир, принц Станислав. Масса пошла. Сегодня не остановить никакими идеологическими примочками и лекарством для взрослых товарищей. Завтра будет не так, но сегодня:
  - Вася.
  - Марина.
  - Максим.
  Черт возьми, что-то случилось с массой. Я думал ее пропустить поскорее и отвязаться. Все такие похожие, так мельтешат. Глаза почти осовели от черного, синего, белого цвета. От костюмов и от передников. Мозги почти отупели. Не хотелось бы портить мозги на обыкновенную питерскую мелочевку, разве упомнишь про каждого? С Владимиром Ивановичем никакой суеты. Он что на выставке, он сегодня есть экземпляр номер один. Не то, что можно, нужно упомнить. Про Станислава Ивановича опять ничего не скажу. Станислав Иванович немного сзади Владимира Ивановича, но обратили внимание на экземпляр номер два. Лицо опущено, взгляд исподлобья. Чего стесняется? Чего такой недовольный? Рядом синие брюки. Рядом черные платья. Нет ничего особенного, никто не терзает тебя, не отнимает личность твою, не выясняет, кто ты, маромой или прочая сволочь. Это когда-нибудь позже. Масса в движении. Просто течет, просто бьется о класс, просто раскрепостилась на пару минут, пока разрешили, пока не ударил звонок, пока не попались к учителю в лапы. До следующей перемены, до следующих двух-трех минут. Масса в движении, и вдруг остановка.
  - Максим или Макс.
  Я не ожидал остановки. Могли договориться в другой раз. Более яростно руки пожать, отнять у кого-нибудь личное время. Все получится для таких хороших мальчишек. Еще сотни уроков и столько же перемен. Еще тысячи разговоров и столько же пауз. Все будет. Лица примелькаются, характеры откроются, отрицательные помыслы будут отвергнуты навсегда, не только на уровне Владимира и Станислава Ивановичей. Ивановичи сами сумеют отвергнуть, кого захотят. Не подошел, выбор за массой, выбор за нами. Все, как во взрослой команде. Нет, лучше. Взрослая команда здесь уступает и просто обязана уступить свои позиции детям. Все точки поставит время. Пусть будет так на планете Земля и во вселенной Ивановичей.
  Нет, не так. Кто это лезет из задних рядов? Задержался, отвык, опоздал. Здоровый такой, мощный до чертиков и плечистый. Грудью в дверь не прорваться. Русский богатырь, твою мать! Шире тумбы, шире стола, головой под косяк снести и окна и двери. Опять опоздал? Здорово лезет, равняет ряды этот здоровый товарищ. Боком таким же огромным своим и здоровенными ляжками. А мне вообще-то понравилось. Где стихия, где взлет, где настоящая Русь? Не объедешь, не оттолкнешь, не придерешься с дурацкой своей мелочевкой. Русь она Русь. Во, надвигается. Во, выбирает разбег:
  - Э, подожди.
  Плюс уча положительных эмоций. Хороший во всех отношениях некто. Расширил для себя небольшой коридорчик, чуть ли не размером с футбольное поле. Стояли девчонки, стояли ребята, нет никого. Сжались, серенькие такие, синенькие и бесполезные. Наконец, мелюзга, не смотрится, не интересует, не надо. Все эти Васи, Марины, Максимы. Нет, ошибаюсь, кое-кто смотрится, кое-кто впереди. Широкий, бескрайний, здоровый. Такого люблю. Что ему кургузенький пиджачок? Лопнул под рукавом. Что ему брючки? Торчат на ладонь над носками. Что ему галстук? Не галстук, но ремешок для часов. Какая вершина, какой размах! Я восхищен, я балдею.
  - Будем знакомы.
  Не рука, но клешня, можно сказать, настоящая лапища мастодонта. Опять полет над вселенной, опять межзвездный простор, опять вершина в метеоритных кратерах. Все прекрасное, все гипертрофированное, все российского качества. Сие есть пилотаж. Высший, черт подери, пилотаж. Снизу посмотришь, комок подступил к горлу. Сбоку прихватишь, заблестела слеза на реснице. Ну, красотища, какая вселенская Русь, какая прелесть и лепота из-под кургузой одежки. Я доволен.
  - Максим Леонидович Супенков.
  Черт подери, вот человек, вот машина, вот зверь! Пора заносить в красную книгу. То есть для всеобщего обозрения, дабы наслаждалась вселенная русской нашей душой. Почему нам можно, а ей нельзя? Чем она хуже нас, чем погрешила русская наша душа против прочей вселенной? Да вроде ничем.
  - За встречу?
  Максим Леонидович вытащил лапу свою. Повертел этой лапой, что вошек стряхнул. Вы заметили, первая вошка упала на пол. Вы задумались, третья пошла к дуракам. Вы просчитали, еще и еще. Нет, оно здорово как! Максим Леонидович не идиот. Он вытащил, он покрутил, он направил лапу, куда ей положено быть. И бережно, нежели хрупкий хрусталь, помусолил у старшего из Ивановичей пальчики. Эх, я ошибся в стотысячный раз, какие там пальчики? Пальчики потонули по локоть, сами представляете где. Супенков поступил совершенно по-джентльменски, ничего не испортив на настоящий момент и возвращая захваченную добычу, как положено хрусталю или крохотной штучке:
  - Для товарищей Макс.
  А еще одна ослепительная улыбка и такой детский, почти заискивающий взгляд:
  - Будем друзьями?
  Не представляю, что получилось с улыбкой, как накатила стихия на старшего брата. Старший Иванович потерял равновесие и заскользил по инерции в образовавшуюся пустоту, растворяясь в мирах Супенкова. Все остальное просто исчезло, погибло. Владимир Иванович забыл остальные полеты души, плюнул на все остальные дела и проблемы. Я повторяюсь, он просто и честно отправился путешествовать в бездне. А бездна? Нет более простого ответа на данный вопрос, чем естественная реакция Владимира Ивановича. Вот она мощь, вот она плоть, вот Россия, такая широкая, такая непоколебимая на планете Земля. Кажется, грудью вздохнем, и развалится мрак. Вы представляете, мрак всей предыдущей истории моего человечества? Я не понимаю, не представляю. Я верю только в такую Россию: в такие мощные руки, в такие ляжки, в такую копень белобрысых волос. Чур меня, я верю в непобедимого северянина и варяга. В самый русский из русских и самый культурный город, породивший подобную благодать. Он породил, потому что такой есть на русской земле город. Это вам не Владимир и не Станислав Ивановичи с южных просторов не совсем чтобы русской земли. Я не спорю, что оно есть, но верю.
  Владимир Иванович поймал вопросительный взгляд:
  - Будем друзьями.
  
  ***
  Кажется, никто не ошибся, не поспешил с выводами. Мне нравится дружба. Дружба удивляет, облагораживает до неопределенных пределов, ничего нет приятнее дружбы, взлелеянной в пламенном сердце ребенка. Ну, может уже не совсем ребенка, но в пламенном сердце невинного юноши, что не испортилось под навалом материальных цепей, не пошло на поклон к гнилозадому любителю материальных ценностей.
  Я не усложняю. Дурачится взрослая часть человечества, влюбленная в материальные ценности, мамонит и продается за грош. Но такое теперь не про нас, вечно юных, вечно ребячливых, вечно лихих, с нашей огромной и человеческой дружбой. Ничего нет шикарнее вышеозначенной дружбы. Это взлет, это класс. Дружба основана на абсолютном сходстве идей, на характере из характеров, на адекватной судьбе. Для тебя, для меня, для того вот прекрасного парня, чье имя Владимир Иванович.
  И что здесь опять же прекрасного, вы пожелали спросить. А я ничего не сказал. Я подумал про разворачивающиеся вершины на бреющем полете, про высшую степень человеческого бытия, где дурацкий старичок с кучей тугриков потерял свои бонусы. Пусть мамонит, пусть извращается этот давно повзрослевший зануда, пусть насаждает ублюдочную любовь к денежкам. Ему полезно, старенькому зануде. Он не поднимется никогда гипервселенской межзвездной душой над постыдным или продажным кошмаром нашей планеты. Он покупает, он продает. Другого не надо ему, любимому богу всех стран и народов. А мне не надо его с этой кучкой зловонных монет, с миллионами и миллиардами барахла, чтобы зад подтереть, если кожа крепче железа. Я отрекаюсь от бога буржуев и денежек по одной только причине, я русский.
  - Хорошо быть друзьями.
  Совершенно иной разговор, осмысленный и человеческий, рождает совершенно иные чувства. Мне нравится, очень нравится, с малым привкусом философии вот так разговаривать. Что такое есть дружба? И подружиться в шестнадцать лет разве проще, чем скушать конфетку, сходить на толчок, выпить каплю воды, снова сходить прогуляться, чтобы разделаться с жидкостью? Я рассуждаю в который раз, подружиться не такое шутейное дело, если ты не похож на шута, если в своем уме, если сначала думаешь, а затем поступаешь. Попробуйте сблизиться с другим человеком. Он не идол, не дерево, не камень, не фрукт. Он человек, он живой. Можно его обидеть, можно достать, можно вызвать к себе отвращение. А еще? Бывает и хуже и гаже, если уже дружился и уходил, если верил и падал, если надеялся и пропадал, если попробовал сомневаться. Даже на последнем из поворотов, про который я говорю 'сомневаться', торчат острые камни. Вы только попробуйте. Гложет сомнения червь, недоверчивый, мстительный, гадкий, способный опакостить самые лучшие чувства. Кавалерийской атакой подобную гадость не успокоишь. Захотелось найти невинную душу, парить в небесах, впитывать сокровенные мысли и много чего-то на тысячу тысяч планет. Облом, здесь не может быть быстрой реакцией на твое 'захотелось'. Не может быть 'много чего' или 'мало чего'. Червь тихонько сжимает горло:
  - Потерпи, дорогой.
  Совет правильный:
  - Или получишь по морде.
  Такая петрушка, черт подери. Ты сомневаешься не по определенным причинам, но потому что ты сомневаешься. Русские товарищи всегда сомневаются. Червь терзает чертово горло, а этого более чем достаточно. Самые восторженные, самые ослепительные слова рассыпались в прах, самые классные мысли погибли, остальное свалилось в колодец в объятия мрака. Мрак, как правильный выход в любой ситуации. Разрушение набирает разбег. Ты мечтал о красивой и правильной жизни вместе с красивой и правильной дружбой, не выйдет. Ты надеялся, что покинешь таким обновленным и просветленным колодец, а оказалось наоборот. Что еще булькает там в этом самом колодце? Не надоело ли паренек? Или совсем обалдел, распаляя до крайних пределов себя, набивая до крайности горло?
  Борись - не борись,
  Ликуй - не ликуй,
  Клянись - не клянись,
  Тоскуй - не тоскуй.
  От всех перемен
  Одна маята,
  Все слякоть и тлен,
  Кошмар, пустота.
  Никаких просветов, как разобраться с подобной болезнью.
  
  ***
  Теперь про обещанный урок литературы. На уроке Владимир Иванович Топецкой приглядывался к Максиму Леонидовичу Супенкову. Сначала попробовал сконцентрироваться в другом направлении, то ли на стены, то ли в окно, не получилось. Как не выделывайся, притягивал к себе чертов гигант, заманивал мысли и чувства. Притягивал и заманивал, возбуждая вполне естественный интерес, то ли исследователя, то ли захватчика.
  Владимир Иванович по многим вполне реальным причинам не мог отказаться от Макса. Невозможно было отказаться от этакой груды материи, потому что теперь победила материя. Она скрывалась повсюду. Хотите, в стене. Хотите, в шкафах. Хотите, на разрисованной парте. Она скрывалась и наползала по всему фронту, пока еще несформировавшимися комками, скажем точнее, фантомами или квантами. Кванты кипели, фантомы взрывались, выходила такая битва на грани завуалированного идиотизма, в связи с которой практически пропадал смысл урока. А жаль.
  Как уже говорилось выше, существуют различные типы уроков. На одном засыпаешь, на остальных уже спишь. На один приходишь с больной головой, после прочего выходишь больным идиотом. Учитель скучный, ребята еще скучнее во всех отношениях. Учитель отрабатывает зарплату. Десять лет отрабатывает, двадцать лет отрабатывает, пока не помрет. Я добавляю, физически не помрет. И это правильная реакция на происходящее действие. Каждый день, каждый час, каждый миг происходит одно и то же. Нудное, гадкое, скучное. Желудок воротит, легкие разорвало к собачьим чертям, затошниловка и блевать хочется. Снова одно и то же, от аванса и до зарплаты. И только два раза (в аванс и зарплату) случается нечто особенное, но это вообще не относится к теме урока.
  - Дети, что значит душа?
  Я, кажется, позеленел. Вы слыхали подобный вопрос на уроке? Как подавали его, как вбивали, как разворачивали учителя перед смущенной аудиторией. Не напрягайтесь, вы не ответите, потому что не существовало вышеупомянутого вопроса. Вот программа, вот прочитаем от сих до сих, вот зазубрите, чего положено. Разрешается с выражением, разрешается без, все равно не догадаетесь, какое оно выражение в натуральных красках по школьной программе. Марья Михайловна выражается так, Надежда Степановна выражается сяк, Петр Изакимович выражается ну совсем на особый манер. Эка он выражается! Вот вы заучите, пожалуйста. Под Марью Михайловну, под Надежду Степановну, под Петра Изакимовича. Вам понравится, я говорю. Этой повой, той поскрипи, остальным крутейшим речитативом под глюки и корчи. А душа? Кого интересует душа? И вообще, чего она значит?
  - Учатся не для знания.
  Сенека сказал. Напрасно сказал. Учитель согласен с Сенекой, хотя не читал его опусы, опять же не по программе. Дети согласны, хотя никогда не прочтут, они учатся. Во-первых, скрывать свои чувства. Во-вторых, скрывать свои мысли. В-третьих, растягивать время точно резиновое и не попадаться при этом. А еще подличать и заниматься самообманом. Это жизнь. Учитель не должен учить дураков, не желающих вот так просто учиться. Держим класс - вот задача учителя. Чтобы никто не болтался по школе, чтобы не гадил, не хулиганил, не выл, чтобы был на глазах, черти что, и никаких историй. Снова жаль.
  Вы посмотрите, какой урок! Литература. В любом варианте единственная возможность что-то сказать человеку. Маленькому и недоразвитому, но человеку. Он еще развивается, еще понимает добро и пробует вычислить путь по земле. Настоящий, я добавляю, что ни на есть человеческий путь. Чистый, светлый, просторный. Он человек. От этого никуда не уйдешь. Еще существует душа в недоразвитом индивиде. Вы представляете, недоразвился злодей. Полочки шаткие у него, болты не затянуты, винты не забиты. Способен качнуться влево и вправо, способен подняться, способен упасть. Дай ему шанс на подъем, представь ему время на спад. Пусть выбирает, пусть прорывается через оковы рассудка, науки, культуры к самой центральной точке, к самой вершине или низине вселенной.
  - Классика знает практически все.
  Конечно же, знает. Но какая великая классика! Какая литература! Какой урок! Горний простор здесь не то чтобы величина, он вообще под руками. Можешь попробовать, можешь потрогать, можешь отдать другому товарищу. Тебе не нравится, значит, не нужен горний простор. А все-таки ты его трогал, ты прикасался к нему, пока не погиб. Я отмечаю, душой не погиб и не стал таким же, как все, сирым, убогим, практичным. С карандашиком в голове. Почему бы и нет? Более или менее логическое окончание для единственного прорыва в недра вселенной. Среди заснувших и одуревших товарищей, где господин Топецкой сверлит глазами огромного Макса.
  Нет, не могу успокоиться. Тема есть для души. И эта тема Наташа Ростова. Ее обсуждали, протерли до дыр, вот в учебнике все написано. Умные товарищи освоили материал, взяли Наташу за мягкое место. Господи мой, разве нечто подобное возможно на русской земле? Но товарищи взяли, проволокли через тысячи тысяч пробирок, препарировали, обрезали. Что им Толстой? Писатель с неверной позицией. Отлучили недаром от церкви такого писателя. Все ошибался, все ошибался, все ошибался. Товарищи лучше и без сомнений умнее Толстого. Марья Михайловна раз, Надежда Степановна два, Петр Изакимович... Ух, я балдею от Изакимовича. Они знали Толстого, постигали его, разложили и подтвердили работу свою потрясающим перебором цитат, словечек и фразок. Откуда что набралось? Нынче все ясно товарищам. Мне не ясно, конечно, дурак. А их не объехать на пристяжной, Толстой занял место на полке.
  Теперь про Наташу Ростову. Господи, я повторяюсь, урок! Такого вообще не встречал никогда в своей дурацкой и переполненной мерзостью жизнью. Разве сегодня, разве единственный раз. Учительница Ольга Николаевна (мадам Иванова) похоже поставила цель препарировать классику. И это в культурном городе, пока не вмешались умные люди, пока не прогнали неправильную учительницу хорошим ударом под зад, пока не вернули обратно великий роман в лоно правильной школьной программы.
  - Давайте поспорим.
  Ольга Николаевна совсем одурела. Как это можно спорить? Кто разрешил? Есть у тебя печать с резолюцией, лучше чернилами красного цвета? Или нет? Или ты на базаре, где отстаиваешь две с половиной копейки за каждую овощ и огурец. На базаре много чего разрешается. Вполне нормальный, предусмотренный государством процесс. Старуха в красном орет, старуха в черном орет, старуха в зеленом... то же орет. Думаете, зеленый цвет закупорил старушечий ротик? И не мечтайте, мои дорогие товарищи. Когда разрешили, приходится напрягать ротик. Иначе мерзавец, иначе враг и скотина. Почему отмалчиваешься, где остальные орут? Какое зло затаил на нашу державу, на наш вселенский и суперразумный народ? Не отмолчишься, тебя узнают.
  Другое дело, Наташа Ростова. Такая величина! Как говорится, проверенная историей русской земли и перепроверенная временем. До нее дорасти невозможно. На ее фоне, ты сам крохотный, мелкотравчатый, из команды пустопорожних плебеев. Над тобой опять же величина. Захватила русскую землю во всех направлениях и задушила вселенную так, что отдается в каждой душонке и в сердце любого приличного человека. Дальше я умолкаю. Вот учебник, открыли его, там все написано. Указания высший класс, светлый ум поработал. Для учителя, для учеников, для посторонних товарищей и туристов, неожиданно посетивших Россию и лучший ее город. Чего захотели еще? Что там за ахинея пошла?
  - Только в споре рождается истина.
  Господи, где это я? Куда я попал? В какой такой рай, какого быть не бывает в России.
  
  ***
  Собственно говоря, Владимир Иванович не даром рассматривал Макса. Стояла почти что невыносимая скука. Нет, никаких претензий к мадам Ивановой. Учительница со стопроцентной самоотдачей отрабатывала учительский гонорар. Настоящая зажигалочка, черт подери, столько мощи и столько экспрессии. А класс толкался на самой начальной черте. Ни взад, ни вперед, ни налево, ни вправо:
  - Образ ранней Наташи типичен для русского интеллигента девятнадцатого века. Перед нами предстает молодая девушка-интеллигент из самого высшего слоя русского общества. Из князей. Эта девушка образованная, она не может быть недоучкой. В высшем обществе не принято быть недоучкой. Значит Наташа, как член самой высокой касты дворянства знает практически все. Ее учили, при чем хорошо учили. Петь, танцевать, разговаривать. Она даже знала русский язык. Что считалось в те времена чуть ли не высшим классом. Не говорим о других языках. С ними Наташа была ознакомлена чуть не с пеленок. Чтобы петь, танцевать, разговаривать. А иначе, как жить в высшем обществе. Тебя отбросят, тебя засмеют. Ты окажешься не человеком - паяцем. Ты будешь навек презираем, и никогда тебе не отмыться.
  Класс застрял:
  - Нам нравится образ ранней Наташи. В нем нет ничего отталкивающего для сегодняшней жизни, для нашего времени. Образ понятен. Если добавить точнее, это мораль. Или лучше, это прелюдия к более поздней Наташе. Ну, вроде родина-мать. Сначала она еще юная, неуверенная, робкая. Она не умеет не ошибаться, не научилась пока. Но мать. Кому не нравится потрясающий образ матери? Не какой-то плоской, рассчитанной по часам и по формулам. Но настоящей, любящей матери. Сегодня играла, завтра прочувствовала свое назначение на русской земле. Сегодня резвилась, прыгала вроде козочки, порхала как мотылек, завтра стала опорой земли, если хотите, всего человечества. Нет, гармония заключена в каждой клетке Наташи, в каждом поступке ее. Ранний период не затушевать ради последующего периода. Поздний период не вычеркнуть, как ненужную ветвь. Все необходимо, все на своем месте. Наташа есть то, чем обязана быть по определению. Это формула непорочной души, это исконно Толстовская тема.
  Класс топтался как слон:
  - Толстовская, да!
  - Гений Толстой!
  На большее не тянули классные гении. Душа закоснела, мысль застопорилась, сами слова вылетали сквозь зубы растянуто, нудно и не очень красиво. Лучше бы не вылетали совсем, не портили воздух:
  - Через Толстого мы обращаемся к смыслу жизни. Что такое есть смысл? Как появился на русской земле? Куда исчезнет, когда придет время? Мы не можем ответить на эти и подобные им вопросы. Персонажи Толстого так же не могут ответить на них. Однако пытаются, однако ищут себя в существующей жизни. Жизнь существует, что факт. Нельзя отрицать, будто нет ничего, не существует вообще. Что-то есть. Опять-таки что? Некий смысл, который потребовался в процессе самосознания, и за который страдают герои Толстого. Они страдательная величина? Согласны. Они постигают добро? Согласны опять. Они поступают бессмысленно? Не совсем. Как же жить, если нет вокруг ничего, если не веришь в саму жизнь, если жизнь не имеет смысла?
  С другой стороны воздух может и потерпеть:
  - Мы привыкли во всем видеть истину. Герои Толстого не знают истины. На определенном этапе они пожелали ее, они приближаются к ней, но не знают. Они еще недоразвитые, как не доразвился в свое время Толстой. Умнейший мужик, однако, невооруженный первейшей идеологией современного мира. Тогда еще не было идеологии. Мрачные массы, тупые помещики, блестящее, но бестолковое общество. Это ужасно для нас, таких знающих, таких понимающих конечную цель поиска истины в смысле жизни. Мы нашли саму истину, но герои Толстого еще далеко. Они страдают, они рвутся к той самой цели, что провозгласил их духовный отец и наставник. Здесь мы опираемся на непостоянство духовных поисков самого писателя, чувствовавшего ошибочность собственной позиции при познавании созданной им вселенной. Если бы писатель дошел до конца, тогда могли добраться до смысла герои. Но Толстой почему-то их бросил.
  Нет, лучше вернемся к Наташе:
  - Наташа ничем особенным не отличается от любимых персонажей Толстого. Скажем, от Каратаева или того же Пьера Безухова, очередного своего духовного наставника и супруга. Наташа родственна миру писателя или всему хорошему, что существует в мире его. Однако, как женщина, вернее неординарная женщина, она страдает вдвое, нет, втрое сильнее, она не удовлетворена обычными способами страдать, она сомневается, даже предопределяет иные пути, чтобы в великом порыве собственной неординарной души, отметим, женской души не оказаться заложницей старого бездуховного мира.
  Получилось гораздо лучше, однако:
  - Наташа есть символ раскрепощенной женщины. В свое время раскрепощенную женщину называли 'синим чулком', но это просто ругательство. Мы не будем ругаться. Наташа есть символ, пренебрегающий мнением света, отметим, глупого света. Она не кричит, не надрывается, не доказывает, чего другим не понятно при их прогрессирующей тупости. Она устала учить дураков и потому перешла в разряд отщепенцев, типа раскрепощенная женщина. Что ей советы напыщенного фатовства? Что ей приказы великосветских невежд? Что ей вся мишура и опустившиеся до ничтожества модники? Она не модная, нет. Духовный прогресс не позволяет быть модной Наташе. Прогибаться и извиваться, подличать, как другие, тратить себя на ничто. Наташа есть символ русской души. А символу русской души не место в фальшивой среде того времени.
  И что дальше? Скучный урок, более или менее скоординированный школьной программой по заданию партии и правительства. Столько научного, высокосерьезного, обоснованного материала, не подвергающегося сомнению фактами. Разрешите смеяться? Мысли прыгают, мысли падают, их подбирают слова, такие же высокосерьезные, обоснованные и научные. Время поздравить участвующих в процессе урока товарищей. Однако не поворачивается язык. Где же начальная установка? Где же спор? Спорить собрались ребята, так спорьте, ломайте, чего не успели сломать, будьте яростнее, будьте требовательнее, чем ваши предшественники, поищите вокруг подвергающиеся сомнению факты. Может, рядом спряталась истина? Еще не цветочек, еще нет, но поищите ребята.
  Впрочем, я пошутил. Вы догадались, пора закругляться, не вышло со спором. Встанет одна личность, выскажет умную речь. Встанет другая индивидуальность, выскажет высокоморальную фразу. Встанет еще кое-кто. Шепелявый, косноязычный, недосягаемый почти для ума. Встанет и расползется по косточкам. Время портянки стирать. Кто еще там? Кто собирается усыпить окончательно класс высокоидейным подходом к высокоморальным основам высококультурного общества? Или еще не дошли? Или не полный апофеоз? Или что?
  Я не знаю, скрипнула парта, пол задрожал, покосилась доска. Светильники над головой тоже чего-то сплясали из партии Мусоргского. Их не просили, по собственной инициативе повеселились они, потому что возникла предполагаемая величина. Хорошо или нет, но предполагаемое нечто следовало предполагать на любом этапе развития. Не все еще высказались из тех, кто не спит. О спящих товарищах особенный разговор, но существовали неспящие товарищи. Такие внимательные товарищи, такие не представляю какие, способные продержаться практически до конца на самом высоком уровне. Ради чего их отправили на покой? Я не знаю, очень серьезное обвинение против коммунистической свободы мысли и слова. Может, поэтому получилось немного не так, как хотели духовники молодежи. Дернулась парта, сместившись к стене. Отлетела крышка от парты с таким грохотом, точно ее нарочито сорвали на публику. Нет, ничего страшного. Один не совсем стандартный живот не сумел развернуться иначе между спинкой парты и крышкой. Теперь развернулся, мама моя. Ослепительный Макс во всем ослепительном великолепии своей античной фигуры предстал перед ликом почти обалдевших духовников:
  - А, по-моему, она была самка.
  Что теперь началось! Мгновенная тишина, слышно, как мягко и медленно Макс возвращается за разбитую парту. Первая мысль, а кому ремонтировать парту? Мысль такая же мимолетная и возвращающаяся на круги своя, пока тишина висит в воздухе:
  - Кто сказал, самка?
  Дальше неистовство, взрыв, клокотание внутренней энергии и двуединая философия материализма, единовременно теряющая почву под пухлыми ножками и приобретающая новую почву. Трудно сказать почему, но класс превратился в две силы, которые больше не управляются Ольгой Николаевной (мадам Ивановой) и не имеют никакого отношения к разрешенной культуре. Больше того, Ольга Николаевна вне игры. Она потеряла контроль над проснувшейся массой. Ее учительские манипуляции не больше, чем дань моде, чем робкое желание остановить лавину в конечной точке пути, перед неизбежной теперь катастрофой.
  Короче, доигралась мадам Иванова. Класс разделился на два враждующих лагеря:
  - Возвышенная душа!
  - Тюха-колода!
  Дети едва не вцепились в морду друг друга. Глотая слова, взбрыкиваясь и подавляя противную партию, дети ринулись в бой. Ах, пошутил. Какие вам дети? Это вулканы, мощные и всепоглощающие экосистемы, потерявшие последнюю точку опоры в какой угодно вселенной. Сколько экспрессии, сколько азарта. Видите, брызжет слюна. Видите, искры летят. Еще немного, будут использовать руки и ноги. Экспрессия потихоньку перехлестнула азарт, более или менее дозволенный по школьной программе. Что там у нас? Какая война? Какая схватка с вражеской сволочью? А может, используются не только не совсем дозволенные, но некорректные методы против враждебной системы, подлости, мрази, предательства, и отупляющей пустоты? А еще против нового рабовладельческого государства, что желает поработить этих славных детей в угоду своим отвратительным принципам. Но остановимся, мои сладенькие, мы потеряли детей. Здесь происходит нечто другое, очень знакомое, очень привычное каждому русскому гражданину и человеку. Происходят те самые вещи, от которых мы не в восторге, которые знать не желаем и успешно замалчиваем при каждом удобном случае. Будто мир только наш, только пятнышко в разрисованных и намануфактуренных до идиотизма картинках:
  - Развратница!
  - Чистое сердце!
  Я никогда не встречал подобного класса, может единственный раз. Я никогда не встречал такого учителя, может быть совершенно случайно. Но мне повезло в том единственном случае, что и называется жизнью. Вы посмотрите, это не сон, это жизнь. Класс распустился, учительница вместе с ним расцвела. Учительское лицо, невероятнейший вариант, потеряло стандартную разрешенную раскраску и покрылось фиалками, маргаритками, розами. Маргаритки пошли по щекам, фиалки застряли в носу, розы раскрылись и превратили в благоухающий сад, господи как это невероятно, но превратили они то ли усталую, то ли поникшую душу. Ольга Николаевна из обыкновенной стандартной дурнушки стала красавицей. И Владимир Иванович с удивлением отметил, а ведь ей не более тридцати, а ведь она такая молоденькая, а ведь при определенных условиях в нее можно было влюбиться. Хотя какой придурок полюбит учителя?
  Повторяю, литераторша расцвела. Нет, не будем играть словами, вдаваться в подробности, пробовать чувства и мысли. Остановимся, пускай на мгновение, и перестанем валять дурака. Мне повезло, вам повезло. Нечто подобное не повторится вообще никогда, ни в твоем, ни в моем мире. Но сегодня, сейчас оно есть. Ольга Николаевна не контролирует класс, она живет с классом, она нужна классу:
  - Факты, давайте факты!
  Я не поднимаю из самой бездны стихию. Мне не выяснить ни при каких обстоятельствах, насколько академический образ Наташи Ростовой. Вы помните, ранней Наташи, поздней Наташи. Мне не добраться до самого сердца русской души за тысячу тысяч часов, не то, что за пару десятков минут, проведенных в повышенном темпе. И зачем? Я не стремлюсь никуда добираться. Кого волнует, была ли Наташа квашней, расползающейся и одуревшей в своем материнстве. Или может, целой вселенной была. Настоящей вселенной. Не той подделкой, что проповедовал свет, не той стекляшкой, что развивало и пожирало ничтожное общество. Я не отвечу на данный вопрос. Умные дяди и тети давно отыскали ответ, сообразуясь с ими же выдуманными критериями развития и падения русской духовности. И все-таки происходит случайно нечто такое, чего не ожидали дяди и тети:
  - Это бред.
  - Нет, не бред, а великая истина...
  Взрыв продолжался вплоть до финальной черты, до звонка. Все рычали, плевались, бранились. Разве что Максим Леонидович Супенков не сказал ничего, более ни единого слова. Будто происходящее не волновало его, совсем не касалось и, знаете, происходило на несуществующем перевале судьбы, на дальнем отрезке вселенной.
  К удивлению стороннего наблюдателя, Максим Леонидович Супенков застыл за раскуроченной партой. Плечи ссутулились, шевелюра поникла, вся фигура расплылась, вроде вселенского колобка или студня, и заполнила, нет, заслонила собой неимоверно маленький, почти незаметный кусочек пространства. Странный субъект, вызвавший апокалипсис в стакане воды, сомкнул веки.
  
  ***
  Ладно, побултыхались, попробовали кусочек чистого духовного бытия, теперь вперед за большим паровозом. Как говорится в документах коммунистической партии, сегодня никто, завтра все. Сегодняшние отношения практически никакие, но дождемся, что будет завтра. Видите, как развиваются, как набухают, как выползают из берегов долгожданные завтрашние отношения. И никаких скидок на темперамент вступающих в отношения товарищей. Ты взрывной, он флегматик. Ты идиот, он интеллектуальное чудо. Ты спешишь неизвестно куда, он никуда не спешит, скорее впал в спячку. В нашем случае это не главное. Противоположности сталкиваются, однородности сталкиваются, толчок захватывает богатые мясопродуктом натуры и груды костей. Мясо притягивает кости, кости его облипают для усиления жесткости. Получается удобоваримый компот. Я пока что не уяснил, насколько удобоваримый компот получается. Так давайте разглядывать, сомневаться, переправлять полученные на конечном этапе продукты в нужную сторону. Все в наших руках:
  - Кто одарен от природы?
  Макс одаренная величина. Хотелось сказать, Максим Леонидович Супенков, но не получается с такой простотой и раскрепощенностью, как с Владимиром и Станиславом Ивановичами. Оба Ивановичи подходят под установленные рамки на девяносто девять и девять десятых процента. Но из другой категории Супенков. Эта глыба, эта масса, этот поток энергии. Кажется, именно такой сокрушающий, такой монолитный поток ворвался в нормальную жизнь с появлением Супенкова, а остальные звенящие ручейки расплескались вообще мелким бисером и заглохли. Это максимум максиморум, как говорят ученые математики. Дальше дороги нет. Дальше один удар, словно выхлоп все той же энергии, словно распад атомов на элементарные частицы и прочую гадость. Дальше есть Макс, чем подчеркнуто все, от начала до верхней планки вселенной.
  - Эх, мужики.
  Я продолжаю, слон идет, когда суетятся букахи. Слон не замечает суетящиеся существа по причине их мелкотравчатости и сообразуясь с особенностями своего зрения. Абсолютно по той же причине букахи ползают в коже слона, спариваются, гадят. Мелочное до одури, пакостное бытие вышеупомянутых пакостных насекомых имеет свои плохие и хорошие стороны. Думать противно, почему суетятся букахи, а слон идет, не имея возможности вытряхнуть их из своей кожи. Впрочем, мы предложили не лучший литературный пример в сложившейся ситуации, но в отношении Максима Леонидовича Супенкова пример из самых из подходящих. У Супенкова простая дорога. Мощь, секундный разбег, состояние покоя. Неужели совсем задремал на ходу Супенков? Раз взорвался, теперь отдыхает, теперь экономит энергию. Много надо энергии для следующего шага ему. И какой будет шаг? Сколько успеют нагадить букахи? Они шустренькие, они суетятся быстрее в три тысячи раз. Они уже посмеялись, а слон не понял совсем ничего, не дошло. Новый смешок, новая шутка, может быть, на десятом витке кое-что доберется из старых запасов. Все позабыли, а слон зашумел, вот дошло. Хобот поднял, стал трубить:
  - Ну, оборзели, ребята.
  Дело прошлое, можно сказать, давно похороненное среди новых запасов. Не получается отреагировать в правильном направлении на запоздалую реакцию Максима Леонидовича Супенкова. Шутка забылась, перешла на новый виток, во вселенной взрываются звезды и ураганы. Не уточняю, насколько вселенские ураганы попахивают букахоподобием, и на каких скоростях бегают, прыгают, гадят букахи. Им хорошо. Они разгулялись в мелкотравчатой экосистеме своей. Маленькие твари все понимают. Слон по имени Супенков схватился за хобот. Стоит, удивляется, ногу заносит для следующего рывка. В равновесии грудища мускулов, мяса, костей. В равновесии разум и интеллект. А вы представляете, что могла натворить эта масса?
  
  ***
  Отвлечемся на пару минут. В классическом русском романе свои порядки духовного образца и свой порядок вещей на материальные вещи. Разрешается думать, затем рассуждать, ставить факты на голову и возвращаться к ним повсеместно в ином качестве. Если за классический русский роман взялся слабый товарищ, то учебник истории твоя настольная книга. Покорпел, покопался, труд романиста по учебнику истории из самых тяжелых. Вот вполне подходящий пример из все того учебника. Вот четыреста тысяч семьсот двадцать восемь примеров. Историческая ситуация складывается между множеством маленьких и одним большим человеком (называется 'личность'). Кому еще нравится маленький человек больше большого товарища? Желаю большого, очень и очень большого товарища. Что даже в своей мелкотравчатости есть загадка природы, а при определенных условиях элементарно разгадывает и подавляет природу. Один большой человек против трех маленьких? Мало. Против пяти? Ничего. Собственно говоря, чем больше, тем лучше. Развлекайся храбрый росс, показывай удаль российской земли, развороты ее и закаты. Развлекайся, пока позволяет родная земля. Будь выше всех, над вселенной, над господом, над природой и прочей хреновиной.
  Более современный пример. Товарищу не из самых ничтожных нравится жизнь. Он любит глядеть на мальчишек, любит глядеть на девчонок. Нравится, как веселятся мальчишки или как веселятся девчонки. Сильные чувства куда веселее, чем слабые. Обворожительное выражение на лице превосходит кривую ухмылку. Не отрицаю, что в поворотах реальной действительности по имени жизнь все получается не настолько красиво и гладко, как в исторических псевдославянских рассказках. Можно напороться и на отрицательный поворот. Через жизнь, через мощь, через нашу, а не какую-то недобитую в яме Россию:
  - Подарочек хочешь?
  - Хочу.
  - А воспитывать будешь?
  Не представляю, как вы веселились в свою молодость. В мою молодость это делали так. Стоит в коридоре скамейка, даже скамеечка. Залезает один уставший товарищ. Залезает другой любитель поэзии. Залезают третий, четвертый и пятый. Короче, столько, сколько поместится в математически выверенном и в физически определенном пространстве. Скажем, усядутся в ряд шесть или семь номеров. Про поэзию поговорят. Про театр, про эстетическое, а не какое-нибудь клопяное искусство. Вы не верите? Зря. Сядут семь или шесть выдающихся представителей молодежи, поднатужатся и вытолкнут крайнего. 'Бумс!' - это крайний товарищ упал. Но смотрите, встает, улыбается и бежит занимать освободившееся место. Чтобы выдавить следующий номер за крайним.
  Занимательная игра. Пятеро, или шестеро, или сколько поместится номеров, наседают. У них разговор о поэзии, что-то такое с искусством величайшего уровня. Ты вчера Филдинга прочитал? А ты Кафку? И все в сторону того, упирающегося товарища. Сколько выдержит наш дорогой геркулес? Насколько здоровый попался товарищ? Освежает. Такая бодрость во всем теле, считаешь себя чемпионом, если пару секунд продержался. А если четыре? А если пятнадцать секунд? Даже слышать не хочу про пятнадцать секунд, это фантастика. Мучаешься, хрипишь, пар кипит из ноздрей. Вот я сильный какой! Остудись под скамеечкой, мальчик.
  - В рытвину надо?
  - Нет, не хочу.
  - Значит, надо.
  Мы говорили про Макса. Сел, задумался. Кажется, не разобрал, где сидит, в каком математически обезображенном и физически определенном пространстве. Мир потрясающих образов, музыка сфер. Нечто рождается из ничего, оно еще не оформилось, но набухло, как говорится, в большой голове огромное нечто. Дай подсолиться ему. Кто же даст при сложившихся обстоятельствах? Вот набежала команда: один любитель поэзии, четвертый и пятый. Переглядываются, корчат рожи, сами дрожат. Ничего страшного, только нервное напряжение, его немного подмазать, и взрыв. Ну-ка все вместе.
  Макс сидит на скамеечке. Лицо спокойное, белые волосы опутали лоб, извилины напряжены, те, что под волосами. Они работают, они шевелятся. Кровь протекает по крайней извилине, затем по средней извилине. Настоящая кровь, интеллектуальная, если хотите понять интеллектуальный процесс в мыслительном аппарате большого товарища. Как она хороша, интеллектуальная кровь. Углубила, но не усыпила все прочие мысли. Этот товарищ вроде струны. Натянут, готов, практически перед рывком в обволакивающую и потрясательную бездну вселенной.
  Молодежи пора успокоиться. Чтобы хорошая добрая шутка не вышла из берегов и закончилась ко всеобщему удовольствию. Но вы соглашаетесь, на то у нас молодежь, собравшаяся в количестве пять или шесть, или семь интеллектуально развитых особей, чтобы любое священнодействие превратить в шутку. Макс на скамеечке в позе мечтателя слишком заманчивая цель. Очень трудно, практически невозможно пройти мимо. Владимир Иванович Топецкой не прошел мимо, подсел, поздоровался, посмотрел в потолок, сама доброта и невинность. За ним подсел Станислав Иванович, с отрешенным видом влюбленного девственника. Ну и прочие Васи, Пети, Сережи. Никто не прошел мимо, обратили внимание на скамеечку и подсели. Кому не хватило места, уперлись в бок последнему из подсевших товарищей. Получилось нечто вроде живой очереди.
  - Что не решили задачу? - пришел в себя Макс, - Многовато вас сегодня, но попытаюсь объяснить на пальцах.
  И тут неожиданный взрыв, рывок, можно сказать, смещение точек и линий гиперпространства со всеми вытекающими отсюда последствиями. Треск, дурной запах, шорох и кряк. Эх, как закрякало по коридорам. Весело, весело, весело. Падай, дружок. Ишь чего заупрямился, если вокруг весело? Вроде из ничего возникла волна. Она накатилась, она надавила, она отступила. Ее не ждали, начальный рывок получился непредсказуемым и стихийным, а завершающая стадия перевернула вообще все законы физики. Волна легла по рядам в обратную сторону. Бешеным взрывом страстей, недоумением, опять же кряком и треском.
  Нет, так дела не делаются. Максим Леонидович Супенков повернул голову и с удивлением посмотрел на товарищей. А что это было? А на чем я остановился? Вроде обсуждали гавенную задачу по математике или собирались ее обсуждать, как произошло некое сотрясение воздуха, и вполне реальная мысль про задачу исчезла из головы Супенкова, заставив его переключиться в другую сторону. Теперь так просто не вспомнишь, какая была задача. Но кто-то же вспомнит, черт подери, надо спросить у товарищей. И как-нибудь похитрее спросить, чтобы не догадались товарищи, что по совершенно неизвестной причине вылетела задача из головы Супенкова:
  - Вы применяли интеграл или нет?
  Волнуется Супенков. Мощная нога рефлекторно уперлась в косяк двери. А вдруг пацаны догадаются, что у него задрыг с головой, и не попросят больше решать задачу?
  - Я бы подумал о дифференциальном исчислении или обратился к методу наименьших квадратов.
  И тут накрыла другая волна. Кто-то пискнул, попав под локоть гиганта. Кто-то хрюкнул, расплющенный и раздавленный корпоративной мощью толпы. Сама вселенная окосела на левый глаз, потому что ее энергия в данный момент была равна энергии атомной бомбы, сконцентрировавшейся в одной единственной точке пространства. Что за хреновина, черт подери? Почему препятствует движению точка? Вечно движущаяся вселенная очень не любит, когда ее движение упирается в точку. Такого быть не должно, не взирая на личные качества точки. Или 'ужо я вам покажу'! Поступила по-русски вселенная.
  - Навались!
  Грохот, треск, сумасшедший дом, ядерная бомба точно сработала, сея вокруг разрушения. Отдача была такой, что задрожали стекла чуть ли не по всей школе. Учительница географии уронила глобус, и север сместился на юг. Учительница химии пролила реактив, и произошла маленькая, но очень яркая вспышка. Учитель истории неосторожно открыл учебник, так что у него в руках остались две половинки. Несколько малышей выплюнули молоко, а несколько старшеклассников подавились булочками. И один хулиган, смоливший в сортире, обмочил себе брюки.
  - Что за хрень?
  Медленно, как при замедленной съемке, Максим Леонидович Супенков осел на пол.
  Разлетелась дверная коробка.
  
  ***
  Сила силой, но как уже говорили, огромный детинушка обладал и другими похвальными качествами. Одно качество хорошо, два куда лучше. Когда раззудится плечо, его не просто остановить, пока кинетическая энергия верхней части не перейдет в нижнюю часть, добавим точнее, в потенциальную энергию кулака. А кулак известная дрянь. Этот не остановишь с помощью силы, требуется что-то другое. Мы упоминали другой вариант, то ли нейтрализующий силу по полной программе, то ли загоняющий этакий персик в его бардачок. Дальше легко догадаться, что умственное развитие гиганта и его образ жизни делали не опасным физиологию силы на данном этапе. От силы не было никакого вреда нашей доброй земле, такой же доброй вселенной и их составляющим. Не было ничего, окромя только пользы.
  - Вот все сделаю для других.
  Впрочем, с естественной оговоркой:
  - Что смогем, то и сделаю.
  Встречаются очень злые товарищи, встречаются очень свирепые. Некоторые, и таких не совсем чтобы меньшинство, выявляют врага. Некоторые готовы врага уничтожить. Оно в порядке вещей на Руси. Я не упоминаю нашего здорового мальчика. В данном случае порядок вещей отрицается. Ибо само собой получалось у мальчика быть хорошим и добрым, мягким и слабым среди вышеупомянутых товарищей. Опять парадокс. С правого бока сила, с левого слабость. При такой силе достаточно глазом моргнуть, или голос повысить, или чуть-чуть помахать руками. Нет, с руками мы как-нибудь обойдемся, если каждый щелчок, не то, что удар, способен поставить над классом здорового мальчика.
  Но я продолжаю. Нет щелчка, нет удара, нет окрика. Гипервселенская масса энергии безобиднее муравья. Плечо не поднимется, кулак не сожмется, энергия не пойдет. 'Если врежут тебе по одной щеке'... Это не насмешка и не цитата. Скорее часть жизни, развивающаяся в потрясающем организме. Жизнь развивается, жизнь потрясает сами основы вселенной. Она не имеет права быть адекватной всегда, она вне законов любой человеческой логики. Сильное вещество не всегда разрушает слабое, а слабое не всегда защищается. Много хитросплетений на русской земле, много непредсказуемого в нашей вселенной.
  Ну и что? Со вселенной мы разобрались еще в эпоху саблезубых тигров и динозавров. Мы выдумываем религии, вселенная в стороне. Мы пристраиваем законы, вселенная отвергает. Мы размышляем, она философствует. Мы переживаем ошибки, она не переживает их никогда. Что случилось, опять же случилось, хочу я того или нет. Хорошие или плохие тенденции не повернуть в обратную сторону. Сильную или слабую взвесь не сочетать брачными узами. Умную или глупую энергию не представить, как тебе нравится. Со вселенной никто не договаривается по большому счету, потому что договориться с ней невозможно. Лучше не рыпайся и береги свою морду, товарищ.
  - Так нельзя, - говорили ребята, - Невозможно быть праведным или прямым в нашем неправедном мире. Мир не любит нечто подобное. Здесь сама прямота почитается за позорный порок, здесь добро не добро, и вообще никому ничего не докажешь.
  - Докажу, - Макс долдонил свое.
  Над ним смеялись, как вы понимаете, на почтительном расстоянии. Ему не верили, слушать его не хотели, словно слушали некую чушь от большого ребенка:
  - Вы представляете общество. Оно наше. В нем не существует идеального человека, не может существовать ни под каким там бараньим повидлом или свинячьим соусом. Даже если есть соус. Где человек? Под воздействием окружающей среды идеалы и добродетели двадцатого века быстро перестают быть идеалами и добродетелями образца девятнадцатого века. Дождь прошел, подготовился град, иней выпал, ну в самый раз на твое идеальное поле. Происходит процесс минимизации (черт его знает, что это такое), но все белое и добродетельное теряет окраску. Через год, самое большее через два или три года наиболее грязные свойства выглядят не так чтобы скверно, а наиболее грязные идеалы приклеиваются к чему-то хорошему, перестают быть в любом варианте слизью и грязью. Больше того, подобная ерунда, скажем так, столь тошнотворное варево, не вызывает отрыжки у определенной группы товарищей, внедряющих саму тошноту в жизнь. Больше того, получается данный процесс научно обоснованным состоянием организма, без чего организм не способен существовать в предоставленном ему ареале. И это нормально. Прежние добродетели отправляются на пенсию, где через год или два становятся вражеской пропагандой, пороком и дрянью.
  Тут бы остановиться большому ребенку, взять большую игрушку или большую конфетку. Чтобы не зашкаливали мысли в большой голове. Государство у нас хорошее, народ вообще доблестный, прослушали твою ерунду вполоборота, пережевали, забыли. Кто-то пошел смолить хачик, а кто-то пошел пинать мячик. Самое время остановиться большому ребенку:
  - Вы не правы. Для каждого человека свой собственный взгляд и собственный путь по вселенной. Есть добродетель, есть идеал, есть непристойность в более или менее относительном состоянии. Со временем эти штуки меняются и даже взаимно уничтожаются, но в определенный конкретный момент они есть. Пускай непристойным путем действовать много легче, нежели сложным путем добродетели. Однако сама добродетель (даже сиюминутная и изменчивая) скрывает в себе таковые достоинства, что уже являются для нее достойной наградой.
  Я не разыгрываю спектакль. Поговорили ребята, поспорили. Им хорошо. В данном месте спор прекратился. Любители симбиоза поганки и чистоты обращались к поборнику идеалов в несколько ином ракурсе:
  - Значит ты идеал, а мы нет?
  И в ответ на многозначительное молчание:
  - Дай-ка списать.
  И очень настойчиво:
  - Гони-ка тетрадку.
  Результат получался на пять балов.
  - Просто наваждение какое, - вздыхал Максим Леонидович Супенков, - Расплодилось черт знает сколько отличников.
  - Нет, это хуже, чем наваждение, - чуть ли не плакал Максим Леонидович Супенков, - Вот единственный раз побывать бы отличником.
  Товарищи хлопали товарища по плечам:
  - Оценки всего только фикция на фоне истинных знаний.
  Товарищи хлопали, привставая на цыпочки:
  - Неужели не представляешь, насколько приятно добиться всего без чужой помощи своими руками?
  Максим Леонидович Супенков впадал в транс:
  - А что получите вы?
  И получал стандартный ответ:
  - Да не беспокойся, мужик, как-нибудь успеем покаяться.
  Вослед за покаянием приближался новый урок. То есть снова шныряли тетради по классу, и совершалась вполне предсказуемая несправедливость в отношении самого правильного и совершенного из товарищей. Ничего не происходило на курсах вселенной:
  - Маленькие кирпичики складываются в немаленькие кирпичи, составляют целые долины и горы, набивают целые ямы и кручи, поднимаются к свету, чувствуют свет, любят, лелеют его. А еще рвутся, не знаю куда, все вперед, вперед и вперед, не спрашивая на то разрешение. Им до балды. Маленькие кирпичики строят новый и, кажется, более праведный мир. А еще предвещают в строящемся мире новое будущее, более яркое, более чистое, чем оно было в начале процесса. С ярким солнечным взлетом, безоблачным небом, с прямой и великой дорогой к прекрасным мечтам, а так же прямой и широкой надеждой в сияющих звездах. Они не боятся, эти кирпичики, они строят, черт подери! А еще предполагается мост, очень крепкий и очень надежный. Над подлой и гнойной трясиной. И кого волнует теперь, как построится мост, как воздвигнется он, лишь бы лежал себе там, где положено находиться сегодня, на данный момент, лишь бы держал под собой все дерьмо этой бедной земли, все дрянцо этой чистой вселенной.
  Я опять ничего не скажу. В те прекрасные дни, в те благодатные ночи еще не стояла у горла трясина.
  
  
  ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
  
  Самое время поставить монумент и перейти на новый уровень сего невыдуманного повествования. Переход разрешается, дабы не мучить и не мантулить читателя философическими картинами русской земли. Мне нравится Русь, вам нравится Русь. Кому-то не очень она, то есть не нравится. Но ведь это дурак, необразованный, неодухотворенный и несвободный. Вполне ожидаемая реакция со стороны дурака. Сучит руками, кряхтит, нечто доказывает. Вот именно, что доказывает. Его не просят доказывать. Разве отечество наше в опасности? Разве не выполнен долг, неизвестно какой? Разве опорочена честь, неизвестно какая? Или наша интеллектуальная работа сводится к забиванию гвоздей и выкручиванию гаечек? Или ее не постигнуть рассудком советского гражданина, раба и бессловесного труженика.
  Нет, мы еще не достигли умственного подъема на данном этапе. Существующая история нам не нравится по вполне законной причине, это не наш закон. Здесь бы немножко подчистить кое-какие шероховатости и немножко отмыть кое-какую грязь. Было так, а случится вот сяк. Развивалось вот эдак, а разовьется в совершенно иную сторону. Русскому человеку нравится подчищать подчищаемое и вычленять вычленяемое. Много спокойнее на русской земле, если выкинешь боль, выдавишь взлет, даже расстанешься с жизнью самой ради какого-нибудь подходящего подвига. И зачем тебе жизнь, в которой нет подвигов? Зачем тебе этот лубок с намеком на русскую землю?
  Попробую объясниться. Для каждого крохотного микрокосма, для каждого человечка существует своя среда обитания или своя земля. А в среде обитания существуют свои законы, которые не всегда совпадают с законами общества. Пока развивается микрокосм, его не особенно интересует то пресловутое общество. Мелочь, но развивающийся микрокосм скорее реагирует на собственную среду обитания, как источник его развития, чем на все прочие среды. И только становится более чутким ко внешней (можно добавить, общественной) среде в противовес среде своей внутренней. Сегодня одна власть, завтра другая. Закончившему развиваться микрокосму, ему все равно. Главное, чтобы была власть, перед которой можно склонить голову, за которую можно голосовать, которую можно вылизывать. Но развивающийся микрокосм чертовски ершистый товарищ. Этот готовит слюну. Слюна течет по губе. Даже рискует свалиться в чистые и отдезинфицированные хоромы властелюбивого гражданина и труженика.
  Я представляю, для каждого из развивающихся товарищей есть остановка. Первый остановился в возрасте четырех лет. Следующий дотянет до двадцати пяти. Лучшие товарищи перевалят за тридцатилетний рубеж на пределе собственных сил и возможностей. Затем все равно остановка. Пик проскочили, закон установлен, любое сопротивление становится не только бессмысленным, но смертельно опасным для твоего здоровья, здоровья всех окружающих и целой страны, потому что произошла остановка.
  Опять ничего личного. Для всех развивающихся, неистовых, бешеных представителей русской земли когда-нибудь произойдет остановка. Не будем загадывать, как и когда, отнесемся к этому, как к свершившемуся факту. Настанет время, и произойдет остановка. А сегодня:
  - Здравствуй, милое солнышко. Я обожаю тебя. Ты играешь лучами, ты светишь, ты надрываешься. Мне очень весело, мне хорошо. Я люблю. Не конкретный предмет, не конкретного человека, не конкретную истину. Просто люблю. Толстое и худое, хилое и широкое, низкое и здоровое. Вы поглядите, какая любовь, как распространяется она по планете. От светлого моего таланта, от чистой и горней моей души. Как захлестывает всех и всякого. Как захлестывает лгунов, переделывателей истории, жалких чернушников с их окастрированной литературой. И это еще не конец. Улыбайся, милое солнышко.
  Здесь ничего не стоит продолжить повествование. Существующий уровень нравится мне без комментариев. Владимир Иванович Топецкой познакомился с Максимом Леонидовичем Супенковым. И решил поделиться, как оно полагается, своим солнышком. Почему бы не поделиться? Куда такому дохлятику полтора центнера мяса, костей и мыслей? Не слишком ли огромную добычу попробовал заглотить мальчик, не имея на то разрешающих документов или поддержки со стороны? Опыт, приобретенный на нижних уровнях, здесь не считается. После вегетарианской диеты лучше сразу не переходить на жирные блюда.
  Владимиру Ивановичу повезло. Пришел, увидел, схватил. До него подбирались другие товарищи. Некто зубами увяз, некто лопнул и отступил в свою будку. Отчего бы не лопнуть? Побегаешь, порезвишься, упрешься мордой в живот. Вы понимаете, о каком животе речь? Морда глупая, живот огромный, не просто смотреть снизу вверх, когда никакой тебе пользы. Хочешь запугивать класс посредством тесного комсомольского сотрудничества с вышеописанным животом, не запугивается. Хочешь выбиться в лидеры через дружбу и блат все с тем же товарищем, не выбиваешься. Хочешь стать на три капли умнее. Нет, этого совершенно не хочешь. У нас все умные, может не до такой степени, как мастодонты, тем более питекантропы, но все равно умные. А ну докажи, что дурак. В румпель не дам, но возникнут проблемы.
  Владимиру Ивановичу дьявольски повезло. Чего не подобрали иные товарищи, он подобрал в определенное время и на причитающемся тому месте. Как говорится, он пришел, он воспользовался. Поэтическому характеру нравится форма. Вот тебе форма, самая настоящая, самая законченная, где потрудилась природа, и форма со множеством восклицательных знаков. Какие руки! Какие ноги! Какой торс! Не нравится вспышка природы? Не нравится мощный подарок ее? Значит сам не настолько воссоединился с природой, чтобы взмывать в облака, разгуливать по просторам вселенной и чмокать природу. Или тебе все равно? В таком случае, вот мешок, пара костей, кое-что усредненное в коротких штанишках, и хватит.
  Здесь Владимир Иванович поступил, как того следовало ожидать от будущего строителя коммунизма и просто хорошего парня. Он попробовал поделиться с братом:
  - Посмотри, мой хороший, вокруг. Солнце сияет, птички порхают, тучи по небу бегут. Мы покинули мир соотечественников. Нравилось там или нет, обратно уже не вернуться. Все позади, море, обрывы, песок. Море истлело, песок оскудел, что оборвалось, то навсегда оборвалось.
  Старший брат попробовал угостить младшего брата:
  - Если тебе надоели к чертям соотечественники, это еще не повод для суицида. Не всегда прошлое приятнее настоящего, не всегда утраченная ценность ценнее находки, не всегда любовь, добро и мечты в одном флаконе. Но сегодня тебе повезло. Посмотри на разворачивающуюся вокруг красоту. Сколько в этакой твари добра, сколько щедрости и обжигающей страсти. Как прекрасна улыбка, сияют глаза, как надежны руки, суровы суставы и мускулы. Что же надо еще? Просто взять и отдаться душой за такую вот песню.
  Товарищ не жлоб, не скотина, не гад. Вышел с открытой душой, не припрятав себе самый вкусный кусочек. Все для младшего братика:
  - Может быть хорошо.
  Только не видно восторга на мордочке братика:
  - Может вовсе не очень.
  Мы потеряли в прошлой главе Станислава Ивановича. Прятался по углам, тихорился в тени. Маленький, незаметный, сумрачный и деловой. Улыбка непроницаемая, взгляд крадется по полу, вроде нечто значительное разглядел со своей колокольни и спрятался. Снова маленький и незаметный, проскочил мимо мелкими семенящими шажками. А собственно, что происходит? Я ничего не слышал, не знаю, меня здесь не было в настоящий момент. А находился я далеко-далеко и решал совершенно другие, не относящиеся к делу задачи. Так что не будем вот так с бодуна выяснять, что вызывает сердечную боль, а что ядовитые спазмы в желудке.
  Владимир Иванович мягко привлек к себе Станислава Ивановича:
  - Сконцентрируйся, парень, на пару секунд, для тебя нашли друга.
  Все равно, какая-та не такая реакция:
  - Кто сказал, что нашли?
  Не нравится подобный подход Станиславу Ивановичу. Разве находят друзей просто так на помойке? Умных, талантливых, преданных и способных на дружбу. Есть у нас кандидат, которому очень нужна дружба. Мы нашли тебя, друг, на помойке, а теперь отведем к кандидату, с которым ты будешь дружить, потому что он очень нуждается в дружбе. И если ты будешь дружить хорошо, то получишь большую конфетку от нас и токусенький крохотный шанс поменять неважнецкую дружбу (куда мы тебя привели) на настоящую дружбу.
  Что-то творится со Станиславом Ивановичем:
  - Неужели мой друг это друг брата?
  Не понимает Владимир Иванович:
  - Впрочем, какая разница?
  Мальчику предложили самый, что ни на есть первоклассный товар от чистого сердца. Мальчик ломается, слюни от злобы текут, летят во все стороны сопли. Правильно было сказано про неправильную реакцию мальчика. Кто-то нашел первоклассный товар, он был расторопнее, ему повезло больше, а тебе повезло меньше. Такое случается сплошь и рядом, одни находят, другие предлагают, многие пользуются. Что за хренька, черт подери? Что за порочный круг? Неужели ты будешь пользоваться только товаром, добытым твоими руками? Вот этот камешек ты подобрал на дороге, а этот грибочек в лесу, а эту ягодку уронила не так чтобы очень приличная птица. Или другие товары можно спокойно забрать у ребят, потому что они не прошли через руки старшего брата.
  - И почему жирнющий кабан должен стать эталоном для личности?
  Неужели в этом все дело?
  - Не хочу поклоняться ни жирным, ни тощим героям, а хочу поклоняться себе и считать себя выше любого героя.
  Неужели так просто?
  - И вообще, кто берется сказать, где находится истина?
  Или мы чуточку переборщили со Станиславом Ивановичем. Дурацкая жизнь, надоедливая, очень тупая. Маленький мальчик забился в свою скорлупу, откуда не вырваться при сложившихся обстоятельствах. Мальчику очень нужна помощь. Согласен на помощь русской земли. Пускай разверзнется земля русская, пускай навалится всей грудью на такого глупого и бестолкового мальчика, пускай прикажет, как жить ему дальше. Или испугалась земля? Листья увяли, прокисли цветы, прыщиков сделалось больше, чем нужно для нашего времени. И никто не придет к Станиславу Ивановичу.
  Разве что старший брат:
  - Соглашайся, и ты будешь счастлив.
  Старший брат навязывал счастье.
  
  ***
  Не такая страшная ситуация. Созданная человеком, продуманная человеком, в какой-то мере представленная на общественное осуждение в корпорацию человеков. Радуйся, наслаждайся, любуйся. Разве не нравится, что очередного придурка заметили? И заметили в то самое время, когда птички поют, цветочки цветут, бутончики распускаются, котята мяукают. Это обычная жизнь, без поворотов и катаклизмов, без молотьбы по башке, без эксцессов величиной не то чтобы с дом, но с моченое яблоко. Снова жизнь. Протекает, как протекала всегда. Хочешь, потрогай грязненьким пальчиком, хочешь, вкуси ее с комсомольскими песнями. Ничего нового. Как и прежде ученые дяди и тети ругаются с пеной у рта, неизвестно о чем, мусолят обычный творожник:
  - Вы спрашиваете, что есть свет, что есть мрак? Мрачное средневековье находится на половине пути к истине. Разобравшись с характером той совершенно обусловленной и наглядной эпохи, вы найдете ответ на свои вопросы. Серое или черное? Какой только серости не пристроилось среди рыцарских замков. Возьмите наоборот, черное или серое? Какой только черни не подвязалось среди безобразных вертепов синьоров и синьорин. Этот считает себя героем. Этот снова герой. Эта возвышенная и вселенская личность. Но на самом деле 'вселенского' материала не существует в эпоху средневековья, а 'возвышенное' бытие такая же чепуха, как добрые марсиане. Вы заглядываете в архивы, там собирается пыль. Вы дышите пылью, будто рассчитываете после опять же вселенских трудов из черного вырастить светлое, отчистить и отстругать для ваших отстойных теорий светлого средневековья. Напрасная трата времени. Потому и является мрачным средневековье, чтобы отсвечивать современный светлый период добра и прогресса. Только сегодняшний день является центром науки, светочем знаний, поиском истинной вышины бытия в бесконечной вселенной. Каждый современный ребенок умнее синьора. Каждая современная девочка даст сто очков синьорине. Что вам еще? Средневековые распашонки забыты, мрак отступил, посмотрите, как плещется свет в наше время.
  - Вывод хороший. Светлое ничего индифферентнее черного что-то. Интеллектуальная энергия подавляет серую взвесь еще на начальной стадии развития, перед турниром за мировое господство. Но не спешите, мой драгоценный коллега. Средневековье всегда отличалось большими пороками, это факт. Однако пороки не существуют в единственном экземпляре на нашей земле. Тот убивает, этот прощает. Тот надевает оковы, этот спасает раба. С черным мусором всегда состыкуется белая чистота, а за пороком придет добродетель. И вы понимаете, я не бросаюсь словами ради хорошей филологической шутки за доброй рюмочкой коньячка в обществе настоящих философов. Кто придумал веру, надежду, любовь? Кто их выдвинул на вершинный процесс бытия? Конечно не мы, не наше прекрасное время. А может синьоры и синьорины? Почему бы и нет? Они окружали себя не единственно грязным развратом и похотью. От разврата можно устать, сделаться идиотом, если хотите, индифферентным скотом. Или еще лучше, скучным, безмозглым, больным воплощением второй половинки Иисуса Христа, что называли в средневековье Антихристом. Ваша порнуха не впечатляет, хочется и противоположной материи. Но чего опять-таки хочется? Вы ответили сами на данный вопрос. Хочется чистоты, хочется света, и большой настоящей любви из морального комплекса 'Не возжелай'. Синьоры и синьорины знали, какой это комплекс, читайте Хейзинга, драгоценный коллега. И перестанете путать последующие времена и другие эпохи, когда мораль потеряла свой вес и превратилась в продажную девку буржуев.
  - Хорошо, хорошо, не кипятитесь, товарищ профессор. Капиталистическая идеология находится вне пределов вашей и моей компетенции. Идеологи марксизма-ленинизма разобрали вышеозначенное явление не только по косточкам, но практически до мельчайшего атома, и показали нам грешным и недостойным его самые недостойные стороны. В данном месте разврат докатился до горней вершины. Если не отрицаете, да и кто такое посмеет отрицать, буржуазная формация достигла извращенческой, нет, апокалипсической, нет, недочеловеческой формы. В данной области утеряла любовь свое природное назначение на планете людей и превратилась в продажную девку эксплуататорской человеконенавистнической машины. Однако и здесь, прошу вас отметить любовь. Вы знаете, чем сильнее свирепствует черная ночь, тем сильнее сопротивляется белый рассвет. Принцип известный во все времена и у всех народов. Одно еще не развилось до крайних пределов, другое еще окончательно не прошло. Мрак главенствует, но в любой момент он теряет ориентацию (цитирую Ленина) и покрывается гнилью. Буржуазное общество, как и положено отрицательной формации, гниет на корню. Мы исследовали подобную гниль, изучил ее, чтобы прочувствовать сопротивление света над мраком. И это новый подход к проблеме средневековья. Потому что развратнейшая система капитализма загнила, не взирая на все якобы хорошее, привнесенное туда из более ранней эпохи. Гибель системы стала началом нового общества или нового взаимоотношения между людьми. Белого с черным, серого с белым. Люди взаимосоотнеслись, как уже говорилось минуту назад, более чистыми, более светлыми взаимоотношениями, нежели во времена все того же немытого средневековья, в период синьоров и синьорин с их допотопной любовью.
  - Тут я с вами согласен, коллега. Согласен частями и полностью. Хорошее добро задавило плохое зло, потому что оно развивалось и как следствие должно было эту дрянь задавить. Интеллект возрастал не то чтобы каждый год, но возрастал в определенных пропорциях. Средние века, новые века, машинная цивилизация - все потрудилось над нами, можно сказать, недостойными. Не думаю, что сегодня найдется философ, способный оспорить концепцию Маркса-Энгельса-Ленина в отношении современного общества. Для такого придурка примером станет Россия. Вот почему я с вами согласен, профессор. Я защищаю средневековье, но разделяю ваше суждение и компетентное ваше мнение о торжестве нового образа жизни над прочими. Мне нравится новый образ, мне нравится такая прекрасная вещь 'коммунизм', которой вообще не страшна никакая трясина.
  - Это так. И забудем слово 'вообще'...
  В данном месте ученые споры вставали в тупик. Умному человеку есть о чем говорить, над чем думать, чем заниматься. Честному гражданину из интеллектуальных слоев палец в рот не клади, если ситуация затрагивает интересы его родины. Гражданин давно разобрался во всех закорючках современной идеологии, причесал свои мысли и все решил, как того требует родина. Теперь с чувством выполненного долга можно расслабиться, сами знаете как. Другое дело, что оно изменит на русской земле? И какая вынырнет дрянь на свободных от мерзости капищах жизни?
  
  ***
  Я возвращаюсь на круг, где вращаются братья Ивановичи, Максим Леонидович Супенков и другие товарищи. Пока мы тут рассуждали, жизнь совершила свой оборот, соответствующий во всех отношениях текущему моменту. Может, друзья не хотели, ан притирались друг к другу, потому что вот так решила за них жизнь. И еще кое-что решила она. Как говорится, одной кавалерийской атакой поставила в стойло всех лошадей и набила все морды:
  - Было трое, а стало нас четверо.
  - Все растет и растет команда.
  - Скоро вырастет за пределы вселенной.
  Я ничего не напутал. К первому блюду прибавляется второе блюдо, ко второму блюду прибавляется компот, плюс еще кое-что прибавляется. Если не портит картины само по себе кое-что. Сила, энергия, нерешительность. Это три грани одной вселенной. Давайте четвертую грань. Какая она эта четвертая грань? Как вы ее различаете и по каким признакам? Может ее различаете в виде уродов, вампиров, скотов? Или нечто прекрасное прорывается в мир, освобождает тех самых уродов и прочую гадость, плывет на воздушных, нет, ослепительных крылах гармонии? О чем разговор, естественно, лучше гармония. Некрасивое чмо надоело, жуткое барахло в горле стоит колуном, вампириозные ингредиенты пусть пугает придурчиков из Америки. Здесь не Америка, здесь Россия, как говорил один удивительный парень по имени Александр Мартовский. А значит, здесь красота, которой нигде не бывает. И баста.
  - Было меньше, стало больше.
  Умные мальчики. Четвертый товарищ пришелся на место в команде. Не север, не юг, не запад и не восток. Скорее все разом. Добрая русская кровь пустила ростки, перемешавшись с нерусской кровью. Не той, о которой подумали вы, таких приличные пацаны не пускают в команду. Просто чуть-чуть побродила на юге достойная русская кровь, чтобы извергнуть затем совершеннейшее создание природы. Дальше молчим и любуемся. Вот создание, о котором мечтает не только ничтожнейший человек, ваятель и гений, но мечтает сама природа. Неужели смогла? Неужели мое? Неужели так получилось? Мечтает и молится осчастливленная во всех вариантах природа. Не упоминаем про крохотного человечка, эстета и обожателя красоты. Если нравится, оставили далеко за барьером всех обожателей и обожательниц красоты. Здесь совсем одурела природа:
  - Один только взгляд.
  И это начало:
  - Прошу еще взгляд. Чтобы таяли девки, как свечи.
  У советской телки
  Для кривых и хилых
  Есть одни иголки,
  Есть петля и мыло.
  Грубость и упреки,
  Колотушки в днище
  У младой дурехи
  Табунами рыщут.
  Но для ловеласов
  И для херувимов
  Сладкие припасы
  У нее хранимы.
  Нет, не ругайтесь, товарищи. Никто не нарушил мораль строителя коммунизма. Несколько легковесных предположений в Мольеровском духе вряд ли способны нарушить мораль и поколебать коммунизм до его основания. И вообще, какая мораль? Никто не вышел из рамок приличия. Даже при коммунизме поклонялись любви не самые горячие головы. Впрочем, открою секрет, при коммунизме только и поклонялись любви, а остальному дерьму, например, программе партии и правительства не так чтобы поклонялись. Отсюда повышенный интерес к некоторым продуктам природы и не только женского пола. Случается наоборот, гораздо реже, но в общем случается. После многочисленных экспериментов природа выдает такой идеальный продукт, что в панике девки.
  - Гляди, полегли.
  - Где полегли?
  - По кустам штабелями...
  Собственно говоря, одно не мешает другому. То есть природа с ее экспериментами не мешает процессу любви. Или скажем точнее, предварительной подготовке к любви, где пока что никто никого не любил, просто повеселилась природа. А чего вы хотели? Мы живем не в каменном веке. Коммунистическое общество, облагородившее любовь, вычленило из процесса любви наиболее унизительные стороны. Любовь перестала продаваться за деньги и перешла в разряд чувства. И не только любовь юноши к девушке, но и любовь девушке к юноше. А, следовательно, любовь ко всему прекрасному, что для одной половины человечества может олицетворяться только с другой его половиной. Отсюда новое понимание красоты в коммунистическом обществе. Ибо красота есть не только гармония, но и научно продифференцированное продолжение счастья. Что продолжается, сообразуясь с интересами твоего народа и государства, то не может само по себе отрицать счастье. А поэтому красота есть интернациональная величина в интернациональном коммунистическом государстве. Прятаться большой грех. И что кошмарного, если красивая особь мужского пола покраснела, или опустила восхитительно круглые глазки перед каждой девчоночьей мордочкой, прежде чем приступить к ковырянию пальчиком то ли дыры, то ли пуговицы на пиджаке. Это его право:
  - Ничего не пойму, сам, похоже, нормальный товарищ. Просыпаюсь, живу, засыпаю, как прочие люди. Жизнь простая вокруг, солнце, ветер, вода, никаких неприятностей. Все во мне, все внутри, в этой прекрасной и чистой вселенной.
  - Вот сказал.
  - Но ощущения странные. Никогда не пытался переустраивать жизнь. Вдруг изменится что-то, и ты проснулся не так, как вчера. На мгновение раньше или позднее, с тупой головной болью. А, проснувшись, ты стал совершенно другим существом, нехорошим, испорченным, гадким. Что-то внезапно погибло внутри, и придется жить по-другому, но как, я не знаю.
  Мальчик краснел, но так мило, как шаловливая девочка. Затем начинал городить огород, то ли пробовал показаться умнее, то ли желал показаться суровее в данный момент, нежели могло показаться вообще, при его-то физических данных. Тоже мне с боку бантик, мама моя! Ответная реакция окружающих товарищей выглядела не более убедительно, чем начальный толчок, за которым последовала она. Тоже мне, детские шалости!
  Или как говорил Супенков:
  - Невинность.
  Хотя его тут же валили на обе лопатки:
  - Невинным может считаться цветок, либо капля росы на цветке, либо слезы упавшие в ночь, орошая увядший цвет добродетели. А еще только черная ночь, что скрывает твои благодатные слезы, может выглядеть чистой росой до такой удивительной степени, что ее называют невинностью.
  Ответ Владимира Ивановича Топецкого кажется более чем банальным:
  - Принцесса.
  И очень жалко, что за такое не бьют морду:
  - А вот и не угадал. Сказка не состыковывается с реальностью, будущее не прикрывается прошлым на одних только штампах. Ошибочное восприятие своей интеллектуальной позиции приводит иногда к более тяжелой ошибке. Где-то услышал, где-то изрек, где-то попробовал применить новый штамп в новых формах. Кого ты обманываешь кроме себя? Неужели росу, неужели цветок, неужели прекрасную ночь? Сам подумай и успокойся, покуда не поздно.
  Плюс очень много совсем бесполезного мусора:
  - Дело не так чтобы в оболочке, в которую облекается красота. Хотя с любой стороны красивая оболочка содержит красивую душу и все предпосылки для очень красивой любви. Если не против, для бесконечной любви, с одним очень маленьким отклонением. Если бы любовь полюбила любовь, вмещающую в себя бесконечную красоту, ну хотя бы единственный раз, и прониклась своей же собственной бесконечной любовью, тогда никаких отклонений.
  Станислав Иванович был более краток:
  - Кончай заливать!
  И более груб:
  - Не ломайся!
  Особенно груб, когда нарывался на очередную жертву красивого мальчика. Мы не уточняем, насколько смотрелась жертва, то есть под каким соусом ее следовало приводить в чувства. Это не главный вопрос и не главный ответ, даже не комплемент. В остальном к миловидной машине не было никаких наводящих вопросов:
  - Ах, эта кровь!
  Звали красавца Кириллом Петровичем Ламерти.
  
  ***
  У Кирилла Петровича есть свое амплуа. В первую очередь по поводу вылазок и развлечений. Можно сказать, чувствовал жопой товарищ, где хорошо вылазить и где развлекаться. Многие солидные товарищи так не умеют, а у него получалось опять-таки без особого напряжения. Чувствовал и не стеснялся Кирилл Петрович организовывать всю эту банду оболтусов, скопище мусора и суеты, от которого голова идет кругом. Здравствуйте, дорогая моя молодежь! Вы устали учиться и изображать из себя праведников? Ваше настроение практически на нуле после шестидневной учебной недели? Не расстраивайтесь, не намыливайте веревку и не привязывайте гири к ногам. Шестидневная учебная неделя обламывала более крепких товарищей. Но и против нее есть прекрасное средство. А какое средство, петух тебе в рот? Вы понимаете, взгляды всегда обращались к Петровичу.
  Я ничего не придумал, Петрович организатор, если не возражаете, организатор от бога. Его комната в коммунальной квартире не лучшее место для проведения организационных мероприятий с позиции какого-нибудь гурмана, но там чертовски приятная обстановка. Петрович любого придурка готов привести к себе в комнату. Зайчика, ежика, бомжика. Заходите, товарищи! Не стесняйтесь, товарищи! Серый день, серый вечер, серая улица. В комнате мягкий свет, в комнате мягкая мебель: вот кресло, вот стул, вот диван и другие удобства. Плюхайся в кресло, а можно и на диван, а опоздавшим по стулу. На стуле ты такой строгий, такой величественный, такой готовый для спора, что может вытошнить не готовых для спора товарищей.
  Русские любят спорить. Мальчики или девочки, наши и ваши. Им только тему давай, чтобы не совсем свеженькая, но и не совсем затертая дедушкиными пальцами. Как-то не вяжется благопристойная борода дедушки со всей хренотенью, что организует за три минуты Петрович. Поэтому просто нужна тема, достаточная, чтобы сдвинуть всю хренотень с места. Пока еще заработает механизм, пока еще заголосят спорщики, нет, простите, пока подумают высказаться за и против, слетит с катушек вселенная. Заметьте, занято кресло, диван или стул. На столе расположились буханки, паштеты, баранки. Первый товарищ работает, то бишь скрипит челюстями. Следующий товарищ готовится на компромисс с предыдущим товарищем, потому что чертовски горячий чай в чашке. И, наконец, самый злобный из всех оппонентов, он ни к чему не готовится, потому что нет темы. Кусок пирога есть, и яблоко, и апельсин, и миска лапши, но нет темы. То ли ошибочка вышла на данный предмет, то ли материальное вещество возобладало над русской духовностью. То ли дурацкие яблоки, апельсины и помидоры нарушили равновесие в системе вселенского бытия, но тема пока заблудилась на подступах к настоящему месту. И где же Петрович?
  - Давайте о дружбе, - с Петровичем полный порядок. Знает, как подойти, как уважить, как повернуться в критической ситуации. И тема неинтересная. Мусолили, распинали, топтали ее, всем надоело после четыреста сорок четвертой попытки, то есть всем надоело мусолить, топтать, распинать и кривляться. Предложишь подобную фиговину, скорее всего, назовут дураком, крест поставят на мягкое место, или получишь по морде. Другое дело Петрович. Вкрадчивый голос, манеры, таинственный взгляд. Он не навязывал, не просил, не понукал хвататься зубами за неинтересную тему. Ничего конкретного из области плети и пыток. Петрович едва улыбнулся, не разжимая пикантные губки свои. Так, крохотный вздох или звук, никто не заметил. Нет ошибаетесь, даже очень заметил.
  Вот Владимир Иванович Топецкой забрался на стол:
  - Я скажу. Дружба не категория, не символ, не изначальная величина нашей жизни. В математике существует величина, в философии категория, в беллетристике символ. Но они не объясняются как, для чего, почему они существуют. Они скорее запутывают и сбивают с исследовательского пути, чтобы ты никогда не добрался до цели. А следовательно, не получил конкретный ответ, что такое есть дружба.
  Вот Максим Леонидович, протянувший под стол ноги:
  - Стоп, ребята. А мне казалось, что крепкий союз мужиков исчерпывает настоящий вопрос. Берешь мужика, берешь другого, пятого и еще парочку. Слишком много не следует брать. Количество не улучшает качество дружбы. Если один экземпляр, получается странная и смешная картинка. Если двое - разврат. Еще прибавьте сюда пару-тройку плечистых парней, и получится то, о чем мы говорили, получится дружба.
  Снова Владимир Иванович:
  - Ты упрощаешь. Деревья растут в лесу, птицы гуляют в саду, люди сталкиваются лбами. Кто-то бессмысленно, кто-то с определенной целью. Товарищи потолкались, сыграли в карты, повыли и навсегда разошлись. Атмосфера такое стерпит, не разверзнутся хляби небесные, не выпадет годовая норма осадков за десять минут. Ничего не произойдет в нашей чертовски умной вселенной, ибо это есть профанация дружбы. Ты догадался, что я говорю? На лицо субъекты твоей же собственной философии: первый, пятый, восьмой элемент системы, и более ничего. Пришел дураком, ушел дураком. Подурачился в очень веселой и не совсем неприличной компании. Попрыгал за счет заведения. Дверь закрылась, тебя больше нет. Не ищите, не следует заниматься подобной фигней, все равно, что исчез, все равно, что в могиле. А кто-то сказал, 'мужики'? Не хочу выгораживать зарапортовавшегося кто-то, но почему 'мужики'? Собрались, выпили, опять разошлись. Желудок болит, голова разламывается, сердце выскакивает из груди. Где прекрасные чувства? Их нет. Где прекрасные мысли? Нигде. Где вселенная чистоты? Не бывает опять и не будет. Как тебе 'мужики'? Лучше девушку взять и дружить. По крайней мере, не больно в желудке.
  Снова здоровый бугай:
  - Ты чего обалдел? Чувство, мысли, экстаз. Не экстаз, а разврат твоя девушка.
  Разрешается продолжать при потушенном свете. Еще тишина, пустые слова, гулкие фразы. Кажется, чайник кипит. Кажется, нет. Подумали про чайник и отвлеклись от общей тематики. Умник карты на стол положил. Глупышка засунул сухарь под язык. Сухарем встала речь, настоящее пламя:
  - Где разврат?
  - Да нигде.
  - Ошибаешься друг. Чистые мысли, чистые чувства будут такими всегда. Я не говорил про экстаз, прорывающийся сквозь оболочку вселенной, хотя если бы говорил, ничего позорного не могло случиться на русской земле. Человек не только скотина. Ты понимаешь, скотине скотское. Выбежать на лужок, потереться, поймать какую-нибудь бяку. Скотина дружит не так, любит не так, и вообще она мне не нравится. Человек и любит и дружит сильнее. Человек состоит из могучих гипервселенских порывов, не имеющих ничего общего с бешенством возбудившейся плоти. Гадость какая, о черт! Скотине оно позволительно, но человеку... Это не так. Соединенные души ищут любви, даже если любовь получилась между мужчиной и женщиной. Ладно, допускается любовь между мужчиной и женщиной, если любовь настоящая, духовная и на уровне целой вселенной, без угарного бреда, без пляски и стонов взбесившейся плоти. Но гораздо умнее поставить на дружбу. Разнополая дружба имеет немало общего с дружбой вообще и способна добраться к вершинам духовной вселенной. Она не заложник постыдных влечений хотя бы уже потому, что она дружба.
  - Очень интересная мысль.
  - И очень правильная. Поднимаясь над уровнем скотства, над животным своим состоянием, человек доказывает, что он человек. Не собака, не обезьяна, не слон. У него еще развиты чистые чувства, у него формируются светлые мысли. Не все опошлено до конца, не все изуродовано физиологической частью человеческой природы и затоптано в похотливую грязь. Не все оказалось позорным, что составляет прерогативу и лучшую часть человечества. Можете не сомневаться, я говорю, будет так. И хотя апология чистого чувства формируется и основывается на прихоти неутоленного естества, это совсем не значит, что утоление естества происходит путем флуктуации некоего возбужденного органа в некие возбужденные сферы.
  В данном месте дело за Станиславом Ивановичем:
  - А что такое есть флуктуация?
  В данном месте влезал Станислав Иванович, куда его не просили, и доставал любимого брата, как поборника чистого, светлого, доброго:
  - А что такое есть что такое?
  И поборника человеческой чистоты вырывало чернушной желчью:
  - Я не паясничаю, я готов расписаться под каждым своим словом. Вопрос глобальный, значит серьезный вопрос. Паясничать будем в бане, для этого существуют мочалка и мыло. Морду намылил, натерся и смыл. При неправильном употреблении банных принадлежностей мыло не только очистит кожу, но закупорит все щели и дыры. Ты почувствовал разницу? Нажрался или голодный еще? Ты попробовал не базарить, когда принимал мыло? Нет, не попробовал. Особенности человеческой конституции не позволяют за один раз совершать более чем одно действие. Человек попросту не способен намыливаться и заткнуться одновременно, как не способен дружить и любить. Только очень немногие избранные товарищи управляют своими рефлексами на уровне подсознания до такой степени, что способны отказаться от дружбы, перерастающей в любовь, и от любви, перерастающей в дружбу.
  Желчь текла, куда полагается ей:
  - Скажем так, сегодняшнее духовное состояние человечества перестало являться его собственностью. Общество наложило лапу на твою и мою личную жизнь и приставило к нам духовных наставников. Видите ли, мы такие придурки, что не научились отличать от любви дружбу, в результате чего находимся в постоянной опасности. А духовные руководители научились за нас. Вроде бы работа такая. Эти духовники всегда на страже твоих и моих интересов, чтобы неправильная любовь не опошлила дружбу, и не завершилась дружба в кровати. Захотелось кровать? Не получишь ее. Только у кошек с собачками разрешается подобная флуктуация. Помяукали и потявкали, раз. Потявкали и помяукали, два. Погода стоит хорошая, солнышко обалденное, можно сказать, весна на дворе, то есть время, предусмотренное природой для определенных физиологических упражнений. Пробрались наглые твари в подвалы свои и занимаются в этих подвалах любовью.
  Желчь текла, но не долго.
  - Погоди, погоди, - снова Максим Леонидович, - В отношении кошек можно еще согласиться, потому что немногие из товарищей наблюдали кошачью преступную связь на газоне, прямо из собственных окон. Но в отношении или по поводу тех же собак не получается твоя аксиома, хромает на двадцать четыре ноги. Сам додумался, или подсказали другие товарищи? А тем временем эти блудливые твари забыли всяческий стыд, скажем, трахаются, где не попало.
  - А чихать!
  - Твоими молитвами.
  - К слову пришлось.
  - Очень умное слово...
  Я еще не закончил. Сидели, молчали, кушали, пили, играли. Тысяча действий за десять минут. Не пора ли нам разбегаться? Нет, не пора. Что-то маленькое бесится там, выскакивает, кипит. Искры самые, что ни на есть настоящие, огонь и вулкан. Дай порезвиться немного, чтобы взорвать эту пакость. Такая чудесная встреча, такие прекрасные люди, такие почти, что гипервселенские мысли. И все сомкнулось вокруг Станислава Ивановича. А в центре единственный бог Станислав Иванович. По крайней мере, за ним должно быть последнее слово:
  - Неужели мы подеремся?
  В данный момент назревала необходимость в руководящей руке, и быть может в капельке руководящего такта.
  - Ребята, - Кирилл подводил итог, - Ведь мы говорили о дружбе.
  
  ***
  Можно смеяться, можно вопить, можно надыбать хорошую фишку с бутылками. Все равно человеческие чувства вне компетенции правящих и запрещающих органов, всяких царей, секретарей, президентов, парламентариев. Прекрасная получается вещь, органы далеко, а ты рядом. Свободный, веселый, готовый на звезды. Делаешь все что угодно и как угодно. Или еще не пробрало, мой маленький? Вот родная земля, вот система отчизны твоей, вот загадочный русский характер. Ну, хотя бы единственный раз. Я выворачиваюсь наизнанку, я выворачиваю душу кишками на свет, и придумываю чего-нибудь новенькое. Не русское, не родное, не соответствующее системе ваших указаний и вашим правилам. Не ожидали, черт подери? А вы попробуйте измениться здесь и сейчас, чтобы точно не ожидали.
  - Давайте не будем пошлить, - спрятался Станислав Иванович.
  - Не все получается гладко, - опять же Кирилл Ламерти.
  - Но для каждого время свое, - снова он, - Лучше подумаем о глобальных проблемах. По большому счету человечество растратило себя на позорную мелочь, если не против, на сплетни. Мелочная повседневность и есть тот краеугольный камень, о который споткнулось по доброте души человечество. Вот теперь бы ему подняться, расправить плечи, наполнить грудь воздухом и доказать, если не пришельцам из системы Альфа Центавра, то практически каждому из закопавшихся в мелочах человечков, насколько выглядит хорошо человечество. А это не сплетни, это нам нравится, это спорт. Так давайте о спорте.
  - Договорились, - включается здоровяк, - Мальчики любят спорт, девочки любят спорт. Мальчики любят двигаться, прыгать и падать на стадионе. Девочки любят двигаться, прыгать и падать на мальчиков. А что в конечном итоге? Правильно, спорт. Чтобы подняться, сперва научись падать.
  - Я такого не говорил. Спорт сближает людей.
  - Ну, конечно, сближает, твою мать, в новую нацию гермафродитов.
  - Я такого не думал.
  - Шик-карная нация...
  Русского человека не изменила большая пребольшая вселенная. А вы захотели, чтобы он изменился после нескольких взмахов ногами и одного не совсем, чтобы удачного прыжка. А не многовато ли вы захотели? Пускай из тормозных этот русский. Тяжело ворочает языком, тяжело разговаривает, горло набито ватой. И, конечно же, ватой набиты все прочие органы, чтобы циркулировала вата по органам прямиком в горло. Вы чувствуете циркуляционный поток? Он ленивый, неосторожный, если не догадались, почти никакой. Но русский характер не изменить и при никакой циркуляции. Спорит, спорит и спорит. Почти окривел, но есть еще вата.
  - Баба хуже мужчины, - теперь Станислав Иванович.
  - А кто же? - законный вопрос.
  - Баба не человек, - видно долго молчал младший из братьев Ивановичей, собирался, как вы понимаете, для созревания. Зрелое человеческое начало вам не зеленый конец. От зеленого конца то ли крепит, то ли тошнит, то ли крючит, то ли канючит в желудке. Лучше созреть до определенной черты, набраться света и мрака, вселенной и бездны, черной и звезданувшейся кашки. Чтобы подобное велилепие разом вместилось в тебя, в твой раскрывающийся внутренний мир и его окрестности. А дальше смотрите, ребята, - Мужик человек!
  - Да где его взять, мужика?
  - Он перед вами.
  Самое время вступиться старшему брату Владимиру:
  - Мы зря и подолгу мараем прекрасное имя женщины, можно сказать, не имея на то морального права. Такое ощущение, что маленький недоразвитый мальчик забрался на маленькую недостроенную колоколенку и оттуда плюхнулся мордочкой в грязь, чтобы надолго и навсегда таким оригинальным способом попробовать женщину. И пошла его маленькая недоразвитая философия. А вы попробовали, черт подери? Зря, зря, очень прискорбно. Пока не попробуешь, не поймешь, что опять же есть женщина. Кто сказал, баба? Это подлец, это холуй, попирающий самое чистое, самое гиперпространственное существо в нашем мире, на нашей земле, среди нашей вселенной. Не слушайте подлеца, он не в себе по причине внутренней подлости, он обманывает, он обманывается сам. Еще не разобрался, с какой целью, еще не прочувствовал, для чего ему нужна подлость. Может просто дурак. Язык работает, и ладно. Щеки надуваются, и хорошо. Я уверен, дурак. Себя обманул, тебя обманул, всех обманул, и такой довольный, такой улыбчатый этот дурак, что завалялся в грязи после маленькой недостроенной колоколенки, и не разбил морду.
  Думаете, куда занесло.
  - А не слишком ли много грязи? - версия Максима Леонидовича Супенкова.
  Но уже разозлился Владимир Иванович:
  - Отчего бы и нет? Надоело болтаться на тонкой кишке, надоело четыреста раз повторять для дебилов простейшие вещи. Спросите у новорожденного существа, у этого сопляка, что такое есть женщина? И он несмышленый ничтожным движением губ докажет насколько у вас непорядок с мозгами. Подсуньте новорожденному существу мужика, и убедитесь, что так поступают придурки. Нет, я не идеализирую женщину, боже меня упаси. Потому что еще существуют продажные женщины, торгующие на углах самым святым, что ни создано богом. Но успокоимся на минутку, товарищи. Торговля есть неотъемлемая часть некоторых сообществ людей, построивших на ней не только собственное благополучие, но и свое государство. По крайней мере, на нашей земле не практикуется такая торговля, потому что свободное государство уважает честь женщины.
  - Лучше сдохнуть.
  Не прав Станислав Иванович, старший брат может применить силу:
  - Ты что-то сказал? Заткнись и сопи через две дырочки, пока не порвали. Взаимоотношения между честью и государством являются непременной основой для развития человеческой личности, независимо от того, ты мужик или женщина. Невозможно унизить одно человеческое существо, чтобы другое такое же существо ненароком возвысилось. Через унижение не возвышаются никогда. Уничтожая святые начала женской души, самое чистое, самое божественное, что существовало когда-либо, существует, будет существовать в нашей вселенной, можешь и не надеяться на возвышение. Послушай, придурок, наехав на женщину, ты обосрал свою мать, продал святыни и попытался святое купить, будто мусор с помойки.
  Обворожительный диалог. Улыбается Максим Леонидович:
  - В неприятной продаже бывают приятные стороны.
  А тут и Слава с подленькой мордочкой:
  - Торговля собственным телом является наиприятнейшей из любого вида торговли. Когда продавец получает два удовольствия за одну цену. С материальной стороны продавцу достаются монеты, с нематериальной еще кое-что, что почище монет, и само по себе стоит бешеной платы.
  Выбили из седла Владимира Ивановича:
  - Чертовы пидоры!
  Максим Леонидович колупает затылок:
  - А это мысль.
  Но всех перекрыл тоненький девичий голосок Станислава Ивановича:
  - В конечном итоге позорное ремесло удовлетворяет главную прихоть ремесленника, вернее, ремесленницы, у которой по эволенте, или как говорят, по профессиональной привычке развивается зуд при отсутствии покупателя. Нет покупателя, так не нужно вообще ничего. Ибо чесотка со временем переберется в болезнь. Я не смеюсь, будет такая болезнь, что со временем сильно понизится плата или больная заплатит сама, чтобы разделаться на единственный миг с рецидивами, приобретенными за деньги.
  Все, хана, со стола свалился Владимир Иванович:
  - Е, ты мое!
  И с кулаками на братика.
  Здесь опять вылезал на арену красивый и очень благоразумный товарищ с пухлыми все равно что девичьими щечками и ангельскими глазками:
  - Ребята, а мы говорили о спорте.
  
  ***
  Я ничего не преувеличиваю, развивая интеллектуальные стороны в ущерб всего остального хозяйства. Русские товарищи любят свой интеллект, лелеют его, часто пускают в дело. Гляди, я какой! Они любят, они лелеют. Они зацепились на каждой доске, в каждом маленьком муравейнике. Где двое, где трое сидят и кучкуются с очень интеллектуальными мордочками. Я не говорю о четвертом номере. Русские любят, русские чувствуют толк в подобных забавах. Они законодатели и организаторы вышеупомянутой моды. Но это еще не все. Иногда надоедает сидеть, корчить умного мальчика, или строить суровую девочку, нечто выкрикивать, что через две с половиной минуты легко забывается и забивается куда-нибудь далеко-далеко на три буквы. Поверьте, чертовски надоедает. На это есть своя мода:
   - Отчего бы ни плюнуть на скучный урок?
  - Хорошая мысль.
  - А, плюнув, можно смотаться не знаю куда.
  - Почему не смотаться?
  Я развиваю новую грань. Вам понравилась статика, вас достал интеллект, вы прочувствовали, как здорово выглядят кресло, диван, или стул, или парта. Но существует нечто иное. Улица, город, Невский проспект. Вон машина пошла, вон трамвай, вон мужик с мешком за плечами. Там автобус стоит. Отвалилось у него колесо. Вылезли пассажиры, беснуются, но в разумных пределах. Лица умильные, это судьба. Лица суровые, это само нетерпение. Судьба подпирается нетерпением и переходит в апатию на очень многие буквы и цифры. Снова мужик. Ах, ошибся, это же тетя Маша. Бежит посудачить с бабушкой Верой в своем зипуне. А я думал, мужик. Каждый день вижу тетю и ошибаюсь. Она бежит, она смешно переваливается, точно поддала с утра. Хор-рошая тетя, в любом варианте здесь высший класс человеческой личности. Дети прошли. Двое в красном, один в черном. Затем толпа. Взад и вперед. Не могу сосчитать, сколько боевых единиц попало в данную экосистему. Двести, триста, пятьсот, сто миллионов. Каждый куда-то направился, у каждого цель. Здорово, твою мать, когда у каждого цель, то есть у каждого из ста миллионов. Я не ругаюсь, почти в эйфории.
  Вы понимаете, город лучше одной единственной единицы по имени Александр Мартовский. Вы понимаете улицу, двор в том же улучшенном или полезном аспекте. Вы заметили ключевые тонкости самой жизни, вы разобрались во всем до конца и выбираете путь не то чтобы на работу и в школу, но просто так. Я говорю про бесцельный путь, просто по городу. По его потрясающим улицам, по его площадям, по его закоулкам. Нет, закоулки лежат за чертой моего бесцельного выбора. Там не каждый товарищ бывает в течение правильной жизни своей, а если бывает, только по службе или очень большой нужде. Туда не каждый товарищ стремится, а если стремится, значит, зовет любовь или глупость. Собственно, глупость родная сестра любви. Значит, одна из сестричек зовет. С потрясающего проспекта, от улицы, от площадей в эту гниль, в эту мразь, в эти помои, на свалки твоего и моего города.
  Все равно красота. Не надо только зацикливаться на городе. Не надо настраивать интеллект на определенный предмет, тебе приятный, тебе интересный. Потерпи, посмотри, разберись во всех прочих аспектах проблемы. Сегодня предмет, завтра еще что-нибудь. Сегодня определенное состояние лично твоей жизни, завтра неопределенное. Ты понимаешь меня, я понимаю тебя. Мы отдаляемся, мы уходим, мы исчезаем из города. Где они улицы? Где они скверы? Зачем- то пропали каналы к собачьим чертям? Мы отдаляемся. Нам надоела помойка. Автобус нам надоел. Машина, трамвай. Тетя Маша и бабушка Вера. Дама с собачкой. Мужик с кирпичом. Сантехник Егор. Электрик Иван. Все надоело. Двадцать пять человек, пятьдесят, миллион. Еще как надоело! Мы исчезаем. Школа давно позади. Споры, уроки, вопли на тысячи миль. Глупо все это, гадко и пошло. Машинная гарь, заводская труха, облезающие дворцы и трущобы, которые развалились, когда появились на свет.
  - Можно смотаться, черт подери!
  И знаете, какая удача, организатор у нас под рукой. Тебя понимает, меня понимает, никаких неуставных отношений, чистая организация. Организуется подобная штука с первой попытки, не успел свистнуть, как организация завершена, маршрут разработан в деталях, сопутствующие товары попали в рюкзак. Вы представляете, здоровенный рюкзак. Для огромного мальчика слегка пошутить и размяться. Не берет мальчик. Тогда дотащит Володя. Маленький, но мощный опять же товарищ. Для старшего Ивановича рюкзак вроде манны небесной. Может, заткнется на пару минут. Может, почувствует праведным сердцем своим, какая вокруг красота, какая природа вокруг, какая вселенная опустилась на землю. После улицы, после площади, после сквера, после пыльного и контрастного города. Петербург Достоевского? Забудем его. На природу, скорей на природу! Окажитесь единственный раз в такой красоте, вероятно, природа одарит тебя самыми дорогими на свете подарками.
  Если кровь струится в жилах,
  Если ветерок в мозгах,
  И непрошенная сила
  Разливается в руках.
  Нет ей лучше примененья,
  Чем здоровый к черту пот
  И простейшие пельмени
  Не на бешеный рекорд.
  Далее сам себе господин. Хочешь, плетись пешком. Хочешь, классический велосипед. Велосипед интереснее. Всунул ноги в педали, раз крутанул, другой крутанул. Скорость, азарт, размах. Ничего общего с серым подвалом, с мусорной кучей, с залитым бензином асфальтом. Солнце вокруг, небо вокруг. Ветер над головой, ветер в педалях, ветер в спине. Послушай, как ветер свистит и как надрывается. Ему не препятствуют улицы, его не закрывают дома, над ним сила, снова азарт во всех мыслимых и немыслимых по большому счету вселенных. Ты человек, я человек, он человек. Хотя бы на час, хотя бы на тридцать минут. Господи, это вершина, куда так не просто попасть из большого и грязного города!
  
  ***
  Нет, я не мастер описывать нечто. Скажем, город Ленинград в период коммунистического строительства. Скажем, природу в тот же период. Описательское искусство со мной не в ладах, по крайней мере, на ближайшую тысячу лет или больше. Оно, я имею в виду искусство, конечно, возвышенный материал. Только я не возвышенный передатчик возвышенных материалов. Что умею, того и передаю по инстанции. Чем занимаюсь, тем занимаюсь на своей колокольне. Если мне хочется доработать вопрос, что есть собственно дружба, я не оставлю так просто вопрос, чтобы валялся себе, пока не добили ногами. Время от времени я попытаюсь вернуться обратно. Как на пироги, пряник или большой бутерброд. Мне неймется с недоработанной вещью. Я русский, такой же, как все. Не успокоюсь до самой смерти и другим успокоится не даю, пока существует маленький шанс довести до конца безнадежное дело.
  Дальше интеллектуальная часть программы.
  - С девушкой, - открывает программу Кирилл Петрович Ламерти, - Глупо думать о дружбе. Она из другой весовой категории. Слово 'дружба' в ее устах обозначает нечто иное, чем следовало бы. Ты замахнулся на звезды, которые в одиночку не одолеваются и не исследуются. Ты продумал преграды, которые в две ноги не проходят товарищи. Ты разобрался, ты рассчитал, где одному хорошо, а где без взаимоотречения, без взаимоконтроля и посторонней помощи можно только откинуть копыта или нарваться. Эта помощь есть дружба.
  - А девушка, - как разбежался все тот же Ламерти, - Она приятная, она возвышенная, чудо какая хорошая. Можно с ней отдохнуть, время с ней провести, в этакой необычной, несколько заторможенной обстановке, при оплывшей свече, при закрытых дверях. Только она, только ты, только вы оба и более никого. Можно раскрепоститься, душу раскрыть. Не знаю какую, интеллектуальную или нет, правдивую или другую душу. Главное, чтобы не было никаких непреодолимых исследований и остальных закидонов. Пока сама не предложит какой-нибудь закидон романтично настроенная девушка.
  Чувствуете, развивается тема, растет, крепчает у нас на глазах, занимает позицию. Нет, не позу, возраст не тот. Солнце, небо, деревья, кусты. Ничего лишнего на данный момент, просто развивается тема.
  - Свет, говоришь? - на подхвате Станислав Иванович Топецкой, - К черту свет. Выбрось свечи, сотри полумрак. Ни цветов, ни жратвы, ни души на сегодня не надо. Надо просто задрать подол, сколько там у тебя получится с недоношенной твоей философией, и послать к дуракам эту милую девушку.
  Где младший из Ивановичей, там его старший брат:
  - Черта с два, заткнись и не вой.
  Возмущается праведник:
  - Женщина лучший товарищ, какового вообще не бывает больше в нашей вселенной. Я повторяю, она товарищ и друг для каждого интеллигентного человека. Впрочем, и для неинтеллигентного тоже. Это запомни, сопливый пацан, женщина лучший товарищ. Дается она единственной и настоящей природой, чем и предназначалась она быть. Ибо женщина не подстилка, не свечи и не подол. Всего лишь цветок, и обращаться с подобным цветком, как с предметом для грязной нужды, есть чистейшая дичь, есть преступление, есть идея врага. Ты себе враг. Сам разбил себе морду.
  Вот и договорились:
  - Дичь не дичь.
  - Враг не враг.
  Каждый крутит педали, каждый хрипит какую-то дикость. Ветер промчался сквозь легкие. Ему бы остыть, ему задержаться на пару мгновений. Зачем налетел какой-то опять-таки ветер? Зачем поспешил в чужую команду? Первый мальчик работает, третий, четвертый. Красивый и некрасивый, сильный и слабый, бешеный и флегматичный работают мальчики. За столом спокойнее получалось, а здесь:
  - Кончай наседать.
  - Будь не просто скотиной.
  Все работает, все рычит, все хрипит. Вот разве здоровый парнишка умолк. Слиплись глаза у парнишки.
  
  ***
  Однако мы не решили вопрос, что есть собственно дружба? Нам никто не мешал в процессе работы. Нас не схватили, не повели, не заставили расплачиваться за объедки. Период такой был на русской земле. Самый свободный, кажется, самый чистый период. До него извращение, мрак, смерть невинных младенцев, гибель народа: 'Ротик прикрой!' До него потрясающий идиотизм. Я предаю, ты предаешь, он предает, мы предаем нашу русскую землю. И что это за государство предателей, государство мерзавцев, государство скотов и плебеев? Неужели каждый так называемый гражданин государства решился предать? Пусть погибнет земля, пусть подохнет она в страшных конвульсиях. Сам подохну, если прикажут, но ты представляешь, предам свой народ и свою землю. Какое блаженство, какая картина, какой, между прочим, восторг перед казнью! Кончат меня, и тебя, и его, и другого товарища. Думаешь, умный нашелся такой среди глупых товарищей? Думаешь, что отбояришься от своей участи? Не пойдет. Сам скончаюсь, но ты, как собака подохнешь в помоях.
  Я не преувеличиваю, был период на русской земле, о котором со временем как-то стыдливо забыли и сделали вид, что ничего не было. Но сейчас не об этом у нас разговор. Многое растворяется, многое исчезает со временем. Сами знаете, есть разрешенные темы, есть запрещенные. О западе, например. Вы там были? Не довелось. А говорите про запад. Сегодня с ненавистью, завтра с почтением, послезавтра с восторгом. А ненависть где? Неужели забыли, никого там не любят, никого не ласкают, никого не спасают на западе? На улицах отвратительные монстры: убийцы, скоты, извращенцы, гомики, проститутки. Для них извращение - хлеб насущный. Какая дружба? Какая любовь? Ты, мальчик, с Луны свалился, или совсем офигел? Все продается, все покупается, были бы деньги. Понимаешь, маленький мой, что такое есть деньги?
  Я не спорю. Нежные чувства каждого человека и гражданина соблюдает его государство. Лишнее слово может опошлить, может испортить эти самые нежные чувства. Нужен контраст. На черном фоне не очень белое полотно покажется белым. На белом фоне не очень черная простыня покажется черной. Ты не видел, но выслушал тех, кто не видел, зато где-то там прочитал, как оно (то есть всякая мерзость и дрянь) развивается за пределами твоей родины. Написавшие подобную тупость товарищи тоже не видели, зато где-то там услыхали, что чертовски оно хорошо развивается. Впрочем, с написавшими товарищами никаких вопросов, их слухи из кабинета начальника, где слухи перерастают в конкретное слово 'работа'. А за работу конкретное вознаграждение. Так напишешь, столько рублей. Сяк напишешь, волчий билет. Как вы понимаете, до любого придурка доходит 'работа', даже если чертовски тупой и не догадался товарищ придурок, какой был период, какое прекрасное время:
  - Среди продающихся и покупающихся особей продающегося и покупающегося государства не ищи человека, не думай взобраться на Эверест. Вершины стерты, низины приподняты, ложь на передних рядах протянула лживые ножки. Ложь рекламируют, ложь продают, сегодня одно, завтра другое дерьмо становится ложью. Бессмысленное и глупое дерьмо, что не нужно тебе, без чего обойдешься.
  - Согласен, согласен. Дерьмо продают. Вершина не есть дерьмо. Вершина не нуждается, как никогда не нуждалась, в рекламе. Вершина выпячивает свои наилучшие и наиболее привлекательные стороны, за что ее необходимо стереть. Пусть будет так. Самое чистое, самое неподкупное чувство из арсенала человеческих добродетелей мозолит глаз. Ты чего вылезаешь? Не лезь. Вон поганочка в бозе сидит. Пусть теперь лезет, надо дать порезвиться поганке.
  - И дадим.
  - Конечно, дадим. Как не дать? Маленькая, убогая тварь, без смысла, без цели радует адекватный материал. Не человека, но человечишку. Не героя, скорее ничтожество. Ты такой, я такой, все одинаковые твари. Ты покупаешь, я продаю, или наоборот. Все при деле. Тебе не нравится, а мне нравится. Снова наоборот, мелочью компенсируем мелочь. Много такого добра, оно под руками, протянул, скомпенсировал, счастлив.
  Вот видите, не всегда ругаются дети. Находят общий язык. Максим Леонидович Супенков находит общий язык с Владимиром Ивановичем Топецким, Владимир Иванович Топецкой находит общий язык с младшим братиком, еще Станислав Иванович Топецкой подлизался к товарищу Ламерти. Про самого Кирилла Петровича Ламерти не говорю. Классный мужик, палец на язык бесполезно прикладывать. Всегда в хорошей спортивной форме товарищ Ламерти:
  - Как величава родная земля. Не продается, не покупается, сюда не суйся с деньгами. Деньги потратил до последней копеечки и сам оказался пустышкой среди необъятных просторов нашей великой и праведной родины. Дохленький, сирый, пархатый - вот какой дрянью ты оказался. Никто не полюбит тебя, не подружится, не пожелает пожертвовать маленькой капелькой собственной обалденной души за твою обалденную душу. Только заметят чертовы деньги. Ты интеллект, ты ученый, может поэт, каковых никогда не бывало. Но с деньгами никто. Мысли твои никому не нужные, открытия никого не волнуют, вселенский размах по вселенной закрыт навсегда. Ты есть деньги и только.
  Радостный диалог. Соответствует прогулке на велосипеде:
  - В Россию не суйся, мой денежный, со своим презренным металлом. Россия порождает талантливых, умных, влюбленных товарищей. Россия обворожительная держава в своей нищете и в богатстве. Россия моральная и аморальная субстанция во всех отношениях. Она девушка, она женщина. Но вы понимаете, непорочная девушка, непорочная женщина. Ее не использовать, как других порочных товарищей при всей твоей потрясающей праведности. Ее не опошлить, ее не купить ни за какие гавенные деньги. Только позорные старцы резвятся вокруг чистоты и невинности нашей России, потому что желают себя обласкать вкусненьким, чистеньким, сладеньким за иудин серебряник.
  - Запад им ерш.
  - Кто же возьмет наших старцев на запад? Так называемые товарищи шестидесятники сами готовы вернуться оттуда, нет, приползти на своих разлагающихся лапках, прикатиться на пузе в Россию. А еще упасть, завизжать, мы такие, черт подери, мы в порядке еще. Мягкий обрубок не твердый, но лучше, когда обернули деньгами.
  - Деньги, деньги. Как надоели они...
  Ощущаю большую усталость. В городе надышался, за городом нахватался чего-то очень хорошего, полный почти инвалид к концу обыкновенной прогулки. Мысли спутались, чувства разлезлись, попав на педали. Быстрее, быстрее, еще быстрее. Опять понимаете, усталость берет свое. Вон один мальчик отстал, задыхается, корчится, лапает бок. Был веселый, разумный, вселенский, однако, отстал. Ты чего Станислав Иванович? Ты же супер? Ты же мужчина? Снова отстал. Что-то такое с головкой у мальчика. И зачем мальчику всякая хренотень, переполненная жизнью, русской душой и природой? Начитался, нанюхался, проскочил неизвестно куда. Лучше бы дома сидел в очень и очень известном пространстве. Там уютно, там думают за тебя, там хорошие люди, разумные как никогда. Разжуют, что не понимаешь с первого слова. Разгребут, что не принял на веру. Поведут, не спрашивая для чего и в какие прекрасные грезы и чувства. Они разумные люди. У них готовый ответ на любой неготовый вопрос. А ты кто такой? Что умеешь? Чему научили такого придурка?
  - Нравится вчетвером.
  Вот оно главное место, главная точка отсчета в нашем невыдуманном романе образца восьмидесятых годов. Один товарищ отстает, потому что устал и сломался, другой отстает, потому что отстал первый. Вот она настоящая дружба, если один из товарищей отваливается, значит, его не бросают на пыльной дороге. Выглядит тривиально со стороны. Пять минут потеряли на маленький инцидент с доходягой, зато привели его в чувства, вытерли слезки на детском придурошном личике, дали водички глотнуть, и никаких сюда глупых смешков или брани. Что такое пять или шесть или десять минут с хвостиком? Мы опять вчетвером. На дороге, под солнцем, под ветром, не потеряли идею в кустах и не стали на всякую хрень матюгаться. Хотя опускаю подробности. Нормальное состояние нормальной команды, сплоченной мужской и чертовски правильной дружбой, оно не нуждается ни в подробностях, ни в комментариях. Чтобы там не случилось с тобой на дороге, горний простор или вселенский размах, или грязная тучка на чистое небо, оно не имеет значения. Тучки ползут, цветочки цветут, шины гудят, педали кряхтят. Мы предложили вопрос, мы развернули его, мы попробовали с ним разобраться:
  - Так что же такое дружба?
  Нам не хватило здоровья в последний момент, и ребята забуксовали на самом простом месте. Как-то не получилось с ответом на данный вопрос в хороших традициях русской земли, советского государства, правящей партии и народа. Однако ребята дружили.
  
  
  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
  
  Кончилось лето. За ним проскрипела осень с безграмотной слизью своей. Дождь и грязь, грязь и помойка, скучно, тоскливо, противно. Не порадуешься, не расстроишься, окоченел от вечной тоскливой помойки. Когда закончится подобная ерунда? Когда отсеется грязь, и дождь перестанет стучаться в сердце твое без надежды, без веры, без смысла? Неужели вот так до зимы? Лето, осень, зима. Год пошел на прощальный виток, утрамбовывая остатки помойки, и наступила зима. По большому счету, холодная, тошнотворная и чернушная до отвращения. Можете предлагать любые эпитеты, если еще не потеряли энтузиазм соревноваться в русском языке с настоящим русским писателем по имени и фамилии Александр Мартовский. Однако наступила та самая и никакая иная зима, при которой симпатии четырех человек достигли верхней границы, усилились, закомплексовали, окрепли до потрясающей величины. И чего-то там случилось почти судьбоносное на верхней точке отсчета, ибо эти отношения получили устойчивые и почти что вселенские формы. При чем, не взирая на гнусный смешок за спиной всякой распутной сволочи. Еще бывает такое, еще не дали по морде каждому из любителей посмеяться:
  - Все до первой дыры и так далее...
  Я понимаю, в чем собственно дело. Мальчикам скучно, они разговаривают, они распаляются всякими глупостями и несуразностями. Можно подумать, что жизнь, исключающая взрывной элемент, не совсем, чтобы настоящая жизнь, а какая-то ненастоящая. Именно взрыв составляет ее настоящую часть, это наркотик. Сегодня его получил этот самый наркотик, завтра его получил, послезавтра желаешь опять получить и не малыми дозами. Наркотик действует, тысячу раз достает твое подготовленное воображение, три тысячи раз распаляет твою пока неготовую плоть и все остальное, о чем ты пока не в курсе, не знаешь. Душа молодая, требует встряски. Организм молодой, стремится восстать и устроить реальную революцию. Но откуда куда? Предоставлена только одна возможность. Спор, взлет души, нетерпение чувств, все как оно полагается. Русская наша система, с воплями, с драками, с идиотизмом плюс потрясающей бестолковщиной. Чем бестолковее, чем азартнее, тем прекраснее русская наша система. Сегодня начистили морду, завтра за белые руки подняли на трон. Сегодня за белые руки подняли на трон, завтра пинками спустили обратно и пуля в желудок.
  - Все до первой размолвки.
  Не сложно прочувствовать тайные замыслы скептиков. Одни очень правильные товарищи веселятся, взрываются и негодуют. Лубочное веселье, шапочное негодование, гиперпространственный взрыв. Ничто не вечно на русской земле даже в гиперпространственной форме. Наркотик действует день или два, или три, затем выдыхается. Квелый совсем наркотик, нет того взрыва, нет того кайфа, который предполагался, согласно рекламной акции. Только подсел на педали, как остановили товарищи, и не успел надорваться. Только открыл идеологически правильный ротик, как отослали тебя же подальше все те же товарищи, и не потерял не то чтобы слух, даже голос. Вершина была так близко, теперь отскочила куда-то совсем далеко, теперь не волнует тебя. Грозы проходят мимо, ураганы почти не встречаются из-за толстых очков. Ты стремишься на настоящие звезды, но заскучал от муравьиной возни в подворотне. Слушайте, заскучал в подворотне товарищ. Ничего страшного, он русский во всем человек. Необходима более сильная доза.
  - Значит до первой?
  Скептики те же козлы. Злорадствуют в уголке, выглядывают крохотные промахи человека, подбираются не то что к провалу всей его сумасшедшей вселенной, но к самой ничтожной царапине на открытых частях тела. Царапнут и пропадут. Вы дружите, боретесь, соревнуетесь, размышляете. Вы такие юные, непосредственные, потрясающие любые основы на родимой русской земле. Перед вами непочатый край красоты. Перед вами райские кущи в зловонных помоях. Вы не замечаете грязь. Не стоит, не надо думать о грязи, на навозных кучах прекрасная роза растет, от смердящего корня питаются плоды с райским вкусом и запахом. Хочешь клубничину взять, а она на навозе.
  Нет, человечество одурело совсем. Доброе добро не поддерживает, подлое зло не отвергает к чертям человечество. Как появится робкий цветок, со стебелечком совсем ничего в один миллиметр, так его топором или танком. Наркотическое опьянение словесами, жестами, злобой превосходит разумные дозы любого порядка. Разума нет. Должен существовать разум, но исчез в неизвестно каких эмпиреях. Должен быть рядом, но запретили определенного рода товарищи. Зачем запретили? Ответьте, пожалуйста, ради чего? Так просто двигаться крохотной группой по русской земле. Мысли общие, чувства общие, надежды один к одному. Двигаться и отбрасывать камни с пути. А так же отбрасывать негодяев и скот. Никакой веры всем остальным группам и вообще никому, кроме своей группы. Прежде чем будет вера, мы до всего докопаемся, то есть до всего докопаемся вместе, и разберемся.
  Это выход, черт подери! А с другой стороны, это тупик среди ясного неба, чистого солнца, доброй дороги и черт его знает чего там еще. Правильно говорится, до первой размолвки, до первой преграды. Пока не столкнешься с такой обычной, такой человеческой вещью, понятной во все времена, понятной у всех народов. Пока не столкнешься с любовью.
  
  ***
  Я не поставщик чего-нибудь необычного. За фантазией, острым сюжетом, за эстетической белибердой обращайтесь в союз писателей. Там этой кухни выше башки среднестатистического человечка. Гадко и пресно. Каждый из так называемых писателей, входящих в союз, свою среднестатистическую позицию держит на пять, нет, ошибаюсь, на шесть баллов. Каждый мудрствует с очень тоскливым видом, а, следовательно, тоскливее старого сапога в занюханной писательской оболочке. Надоело, как пить надоело. Я говорю о любви, может, я ошибаюсь и называю подобным словом нечто другое, не соответствующее мировому процессу, не сочленяющееся с нашим и вашим мировоззрением, не подходящее под стандартные рамки. Ну и что? Я говорю, я принимаю любовь, как она есть. С ее метастазами, что страшнее краснухи и гриппа, что имеет последствия трясучки и кори. Меня не волнует моральный аспект, официальная версия или вранье стандартизированной пиитики. Начались метастазы и все. Дальше любовь. Эта непрошенная насмешница пристала и зародилась внезапно за партами класса. Зародилась от легкого вздоха, от нескольких глупых, может быть, неосмысленных взглядов, брошенных как бы невзначай в неопределенном направлении, и вообще на правах чепухи. Дальше созрела любовь, когда не просили ее, выбрала для себя единственно правильный путь и потекла полноводной рекой, не оставляя вокруг равнодушных вершин, а оставляя вокруг огнедышащую помойку.
  Посмотрите на наших детей. Вот говорили ребятки о красоте непорочного, чистого, вечного духа против невечной материи. Отметали чернуху, отбрасывали житейский минимализм, крохотное и клопиное состояние недоразвитой сущности соотносили всего только с крохотным и никаким иным состоянием. Их не следовало смущать, их невозможно было смутить даже хорошей кавалерийской атакой. Одно начало, твое собственное начало, принадлежность к одной касте, к плоти одной, неужели именно это главенствовало в каждой идее, в каждом полете души, в каждой бешеной страсти, пропагандируемой нашей четверкой. Неужели были отвергнуты все остальные начала? Зачем? Кому оно выгодно? Кто рассмеялся, кто ожирел от собственного неповторимого гения? Кто здесь вышколенный и вымуштрованный покоритель вселенной? Кто обманывается на пустом месте, кто обманывает несбыточными надеждами? Я ничего не скажу, здорово говорили ребятки.
  А там и лето прошло с его благодатью. А следом прошла осень, как-то пошленько и незаметно, как впрочем, ей полагается в наших краях, находящихся не в ладах с осенью. А там наступила зима, опять же наша питерская зима, настоящая. Природа замерла. Холодно, страшно, убого. Разговаривать не очень хочется. Слова коченеют в горле, мыслить противно, мысли кончаются после первого раунда. А может подраться, ну так для согрева? Хорошее предложение, но раньше были в данном месте проблемы, до этого не доходило внутри великолепной четверки, и теперь не дошло. Самые крепкие из бойцов положили оружие в снег и забыли оружие. Точно связали узлами вселенский простор, точно сожгли добродетель на первом костре, точно забыли про прошлую жизнь. Для чего, вопрошаю в стотысячный раз тебе прошлая жизнь? Чтобы испортиться, чтобы дуреть, чтобы выделывать глупые выкрутасы среди совершенно иного пространства, которое ранее засыпали сарказмом:
  - Пожалуй, сильная штука любовь.
  Можно и так. Не каждый прыщик излечивается, тем более глубокий укол или рана. Существуют препараты, они известные, они доступные, они всегда под рукой. Воздержание и еще раз воздержание. Этого не замечаешь, сюда не обращаешься при определенных обстоятельствах. Умный товарищ, решительный, сам голова, не признается, что заболел, что давно растратил решительность и что-то совсем не такое теперь со здоровьем. Маленькой ранки хватило на данном этапе, чтобы вот так заболеть. Больше того, заразил класс. Не стоило шляться с настолько охрененной болезнью, а стоило спрятаться и попробовать выздороветь. Но молодость она молодость. Чувствую, не сиделось на месте товарищу, свербело во всех зараженных местах, и расплескал зараженный товарищ саму заразу по классу. День, другой, третий, и эпидемия выела класс. Были, конечно, сопротивляющиеся товарищи. Были очень и очень сильные особи, но они то и пали при первых вспышках болезни. Так получается, что любовь пожирает сначала сильных и лучших представителей рода человеческого, а затем всякую хрень и сопливую сволочь. Видимо такая особенность у любви. Сволочь маленькая, она прячется лучше и сопротивляется дольше. Но со временем и она попадает в разряд заболевших. Сколько ты тут не прячешься, лекарства, помогающие на начальном этапе, при распространении болезни уже не действуют. Всех заразил. Все попались на чертов микроб, потрясающие и не очень товарищи, рассудительные и не совсем, умники и дебилы. Вот-вот, я опять про дебилов. Все попали в твою эпидемию, чтобы дрыгать синюшными (читай, зараженными) лапками. Только Слава сюда не попался, избежал этот парень заразы.
  - Не понимаю как.
  Твои проблемы, мой маленький. Есть официальная версия, Станиславу Ивановичу Топецкому более чем повезло, рядом не оказалось сказочной феи или воздушной принцессы, или другой мелюзги из сказки, из воздуха. Короче, ничего и никого не оказалось, что могло бы взяться за Станислава Ивановича, подготовить его, истончить, сделать не только эстетом чистейших кровей, гением и потрясающим мужиком. Нет, потрясающие мужики надоели до попы. Здесь бы хватило больше чем крохотного, но человечного человечка без фальши:
  - Принцессы, глупенький мой, существуют для шарлатанов. Хочется получить нечто большее за твои бесполезные денежки, добытые нечестным трудом, вот и появилась мысль про принцессу. А то как-то не вяжется, что ты отдаешь нечестно награбленное добро за нечто честное, правильное и хорошее. Хотя с другой стороны, каждая девчонка, глупенький сопленос, в своем роде принцесса. Каждая, послушай старшего товарища, угловатая да неловкая лапушка, рано или на три миллиметра позднее, но распустится, разовьется и расцветет. Станет кому-то дороже других, обязательно станет.
  В общем, хорошая мысль:
  - Значит, глупая лапушка?
  - А может она не такая и глупая.
  Получается много девчонок на русской земле. Слева да справа, в каждом окне, в любой подворотне. Выйдешь на улицу - не останавливающийся поток из девчонок. Проносится мимо, бурлит этот самый поток, снова проносится мимо. Хватит, честное слово, на всех. Только для Станислава Ивановича ничего не нашлось. Как себя не ценил величайший из гениев русской земли, на его гениальность наехало детство. Село ромбиком, заклокотало из горлышка, залепетало некие странные непереводимые словечки без проблеска мысли. Дальше полный отлуп. Не научился пацан выбирать из толпы, не научился стремиться вперед, как другие товарищи, не научился работать в нормальных условиях и вытягивать малые изумруды из первой попавшейся лужицы. А чему научился, шут его разберет. Э, не следует гадить одну гениальную душу. Это кто у нас инвалид? Выражается гениальный товарищ, куча невыносимых помоев из нежного ротика, кандидаток придирчиво расчленяем на части. Волосы черные не являются на сегодняшний день эталоном. Волосы светлые надоели вчера. Волосы рыжие обязательно доведут до истерики или достанут. И вообще, зачем ему волосы? Кучерявые, жесткие, на пробор, с завитками, с косичкой. Опять чепуха. Это не нравится, то надоело. Правильно разобрались ребята, что он инвалид, который из младших Ивановичей. Пухнет, злобится, врет. Не пойму, для чего в таком крохотном насекомом столько яда и злобы? А пока насекомое извращается по пустякам, принцесс расхватали, и фей расхватали, и замухрышки исчезли давно. Только один экземпляр (жир, маромойство, полная тупость) на пару минут задержался на полке:
  - Оно подойдет?
  - Нет, ребята, вы что-то мне не такое показываете.
  - Да, присмотрись попристальнее, какие сочные губы, какие пухлые сиси, какой очень правильный носик с горбинкой.
  - Нет, чего-то не хочется мне.
  - Забирай, или вообще ничего не получишь.
  Подарок не понравился Станиславу Ивановичу:
  - Спасибо, как-нибудь обойдусь.
  Младший из Топецких скорчил достойную младшего братика рожу:
  -- Торговка.
  И очутился, как гордый кастрат, на обочине:
  - Вы подкрадываетесь со всякими мерзостями, но не подкрадетесь ко мне никогда. Вы обманываете меня всякими посулами, но не обманете за самые баснословные деньги. Я никогда не обманывался, никогда не валял дурака. Очень толковый товарищ. Гений, если хотите, среди бестолковых придурков. С детства чувствовал, нет, понимал, что любовь есть обман. Мерзость, если хотите, разврат сродни самой мерзкой пошлятине. Да, да, да, понимал я такое придурство. Не надуете, не развратите меня. Не поддамся, не сделаюсь вашим козлом и блевотиной. Не заставите слушать вашу позорную гниль, упиваться такой же позорной и отвратительной ложью.
  Любезный малышка, черт подери, в праведном гневе его обостренного гения:
  - Вы не считались со мной ни на каком из этапов. Надо же, какие здесь ушлые мальчики и какие здесь хитрые девочки. Будто бы сказка пришла в этот отвратительный мир, будто бы не навязывается отвратительный идиотизм каждой тонкой душе и прекрасной натуре. Тогда ответьте на очень легкий вопрос. Почему это тошнит ту самую тонкую душу, почему выворачивает наизнанку ее, и хочется петь непристойные песни? Да, да, да, очень хочется петь непристойные песни. Я очнулся от вашей позорной любви, я всех обманул. Вроде бы тихий и ласковый мальчик, вроде бы очень удобный предмет для битья и позора. Посмотрите, придурки, любуйтесь созданием собственной глупости. Это я, это лучший на русской земле человек. Прятался, но понимал, где скрывается истина. Не рассказывал, но развивался на идиотских примерах. Вы идиоты, запомните раз и навсегда, что упустили единственный шанс поквитаться со мной за мой истинный гений. Вырастили и упустили чертовски удобный момент. Хватит рыдать, я великий, я проницательный и еще много 'я'. Нет во вселенной других человеков, кто сегодня достигнет десятой части моего потрясающего величия. И заткнитесь, поганые твари.
  Младший Иванович брызгал слюной:
  - Лучше смерть, чем любовь!
  Старший из братьев не брызгал ни чем. Он достиг своего идеала.
  
  ***
  Не буду описывать разные ахи и вздохи, которые сопровождают зародыш первого чувства. Они понятны влюбленному товарищу с самым маленьким, самым ничтожным стажем, пускай только на пятнадцать секунд ты оказался в подобной ситуации, то есть сам оказался влюбленным. И, конечно же, они китайская грамота для непосвященного сердца.
  Глупейшие слова,
  Глупейшее молчанье,
  Глупейшие дела,
  Глупейшее свиданье.
  Остекленелый взгляд,
  Шарнирное степенство.
  А в сердце сущий ад
  И сущее блаженство.
  И тысячи чертей,
  И пакостная склока,
  И дикий взлет страстей,
  И фейерверк восторга.
  Не буду описывать горькую сладость надежды, не буду описывать сладкую горечь мечты, не достоин взбираться на прочие взвеси и склоны. Я не маленький мальчик. Скорее, усталый старик, ненавидимый, презираемый, опустошенный самой жизнью. Лицо не лицо, старая морда. Глаза не глаза, старые дыры. Руки не руки, старые плети. Все противное, глупое, бесполезное. Место в автобусе уступают. Никто не злобится поучать, как оно прожить эту гадкую жизнь по чужим правилам. Все поставили крест, безнадежен. А вы предлагаете слабыми силами моего пера и моими практически смехотворными средствами заниматься такой красотой, как любовь, и упражняться в такой тяжелой работе.
  Не пойдет. Я усталый, я грубый осколок русской земли. Отправляюсь за чувствами в рай, забираюсь за чувствами в ад. Нового ничего не придумываю, потому что не может быть ничего нового в данной точке пространства на планете Земля и даже в целой вселенной. Я путешественник, и только. Из настоящего или прошлого, из прошлого или будущего, из будущего или настоящего куда-нибудь далеко-далеко на звезды. Мне нравится путешествовать, очень нравится, черт подери. Умилился, губы поджал, не страшный, не злой, не свирепый товарищ. Это мерзавцы пытаются мимо пройти со своими мерзкими рожами. Вот же гад! Или скинуть в тот же колодец настоящего-будущего-прошлого мою никому неинтересную сущность. Сдохни скотина! Я не злюсь. Куда мне тягаться с самой жизнью?
  - Мечта есть мечта.
  Не спорю, не осуждаю, не привлекаю. Старенький дяденька пожелал окунуться в трясину русской земли. Его не просили, не уговаривали, сам пожелал. Мало было корочки хлеба, не хватало на сала шматок. Печень испортил, кости разбил, зубы выпали не обязательно на паркет. Волосы держатся, но до какого предела пока не очень понятно. Куда мне тягаться с авторитетами все той же русской земли:
  - Любовь есть любовь.
  Короче, любовь расколола товарищей.
  
  ***
  По сути, команда распалась зимой. Если не возражаете, зима самое лучшее время в славном городе Ленинграде и Ленинградской области. Чистая изморось, солнечная дорога есть ее составляющие факторы. Светопреставление, теневые эффекты, позор и кошмар, поворот и размах сливаются в одно непередаваемое целое и очень хорошо гармонируют с противоположными факторами. А противоположные факторы, как вы понимаете, это чернуха, слепая тоска, отвратительный и выжигающий землю мороз. А еще черное-черное покрывало земли, где земля обязана быть пушистой и белой. Нет, это не начало распада, не естественный образующий переход от лучшего к худшему. Потому что еще существуют белые-белые мысли, где большая проблема со светом. Вы понимаете, очень гнилое светило в славном городе Ленинграде и в области. Плюс ко всему очень неровные звезды и прочие элементы, излучающие тепло. Холодно. За распадом раскол, за расколом распад. Непредсказуемый, но тривиальный конец любого начала. Почему? Все так естественно, просто, стабильно. Здесь пролегала дорога друзей. Здесь крутили педали. Здесь разговор на заданную тему. Помните или совсем растерялись, забыли? Или исчезло последнее наваждение? Или решили перебежать в другой лагерь? Собственно, команда распалась. Всполох, удар, яркий мрак, слепящая тьма. И быть не могло иначе, если нечто целое стало развалинами. После чего задымились развалины, затмевая более слабые части от целого, освещая более сильные стороны человеческой природы. Неужели вам мало? Неужели надо еще?
  - Какое-то время властвовал страх.
  - Было дико думать про время. Ну, вроде маленькая помеха возникла в налаженном механизме. Или откуда-то появилась неправильная мятежная молекула, не уважающая общий порядок. И появилась с единственной целью сорвать с человеческого естества его смехотворную маску и вычистить страшную накипь вселенной.
  - Маска смеха сорвалась без лишних хлопот.
  - Маска страха сорвалась без лишней тоски.
  - Потому что и не было ничего. Только накипь.
  Так измельчало число четыре. Та же дорога, но снегом покрытая, и вроде не та дорога. Умные разговоры, но страсти в них не хватает, и вроде не те разговоры. Чистые взгляды, но кажется исподлобья, и вроде одно шутовство. Новое самосознание накатывается, охватывает, не отступает, нарвавшись на первый крохотный камешек. Ему не желательно отступать, не разобравшись в своих чувствах. А вдруг ошибочка вышла, а вдруг неправильные чувства? Ошибающийся разум боится признаться. Отчаявшийся интеллект боится оставить прощальную грань последней и глупой надежды. Но разве надежда была? Разве чего-то кто предлагал за твои подвиги? Не предлагали, не изменяли вообще ничего, команда распалась на самой верхней черте. Вчера было четверо, сегодня нас больше.
  Я не вступаю в магию чисел. Сокращение числового ряда не всегда его деградация. Расширение того же ряда не всегда ощутимый прогресс. Вроде бы не к чему придраться: летом педали, лыжи зимой. На севере существует такая зима, которая гораздо интереснее, насыщеннее на события и удовольствия, чем пресловутое лето. Хотя с другой стороны, северная зима собирается по кусочкам. Два дня в декабре, три дня в январе, остальное зимнее время приходится на февраль. Это не суть, зима существует. Природа притихла, можно добавить, природа в экстазе. Потому что замерзла, покрылась льдом, перешла в ледяные скульптуры северная природа. Не возражаю, мне нравится так развлекаться с природой. Два дня в декабре, затем в январе и сколько положено на февраль. Главное, не упустить вышеозначенные дни, не проваляться в постели точно последний придурок, вовремя покинуть город, чтобы вырваться на природу. Или какого черта, мой чокнутый, ты обосновался на севере?
  И это не все. Чертовски здорово быть человеком, общаться с природой, глядеть на природу. Ты один, она такая же одинокая и незащищенная во всех ее проявлениях. Чего еще требуется для любви? Поему ты не можешь один наслаждаться природой? Или скользить по заснеженным горкам в чисто мужской компании. Место такое солнечное, недаром оно называется Солнечным. Здесь и полянки, и горки, и лес, и бесконечная твердь ледяного залива за тем поворотом. Неужели как прежде нельзя? Снег, мощь, порыв и восторг, потрясающее приближение к солнцу и звездам. Или такая жизнь тебе надоела? Чего-то быстро она надоела. Или не нравится быть непередаваемой величиной? Со своими лыжами, со своими палками. Или чего-то тебе не хватает опять? Я просто завидую, птица летит, рвется стрела. Молодость, как потрясающее богатство русской земли, объединяет в себе и птицу и стрелы. Ты есть человек, ты слился с природой, ты внутри этой самой природы. Ан недоволен опять? Все неймется.
  Неправильное сегодня число. Развивается в сторону увеличения чисто на позициях математики. Кто-то решил поделиться своими заветными тайнами. В числах нас было меньше, а стало больше. С другой стороны, скорость упала, и прекратился полет от ближайшей точки до точки, не то чтобы к солнцу и звездам. Да и с природой как-то нехорошо получилось, в большом отстойнике сегодня природа. При расширении числовой величины природа перестала быть основной составляющей великолепной четверки, стала не больше чем оболочкой для новой команды. Где лучше не разбегаться и не взлетать. А вдруг упадешь, вдруг окажешься очень смешным, вдруг не выполнишь головокружительный трюк? Это опять же впервые в истории великолепной четверки. Трюки выполнялись без подготовки в старой команде, всегда выше высокого, ниже низкого, всегда с прибавлением. А теперь? Корень дурацкий, льдинка тупая, разные гнидства и подлости буквально на каждом шагу. Солнце глаза ослепляет, облако синь закрывает, ветер подставил подножку, очень коварный злодей. И ты промахнулся. Как? А не в курсе, вот так. За взмахами палок, за стертой лыжней, за ничем в никуда. Ты промахнулся. Поехал на лыжах, приехал без лыж. Помчался на крыльях, приехал помятый и дохлый. Существовала белая молния, кончилась черная молния. Воистину магическое число пролегло с такой крутизны по такой круговерти:
  - Зачем догонять, если сердце щемит от восторга?
  Снова не понимаю концепцию магии цифр. Маленькая кучка товарищей, цифра пять, всего одна дополнительная единица. Или не совсем чтобы одна единица? Попробуем разобраться во всех единицах. Номер раз - Максим Леонидович Супенков: толстый, вселенский, такой же вселенской спиной подпирает сосну. Так могем, сяк могем, и вообще, как прикажете, и насколько у вас взыграет фантазия. Номер два - Владимир Иванович Топецкой: легкий, целенаправленный, таким же целенаправленным блещет умом. Сяк привык, так привык, ум в любом отношении инструмент капризный, но ловкий. Номер три - Кирилл Петрович Ламерти: масляный, обволакивающий, такой же масляной грацией двигает лыжи. Так и сяк, и так далее. На четвертом номере мы потеряли бойца, нет Станислава Ивановича. Сварился, пропал, изуродован страшной болезнью младший из братьев Ивановичей, и это не шутка. Нет Станислава Ивановича Топецкого на трассе вообще, потому что его нет. Какая потеря для человечества? И где здесь восторг? И кто эти двое?
  Собственно говоря, слишком много вопросов. Солнечный свет порождает иллюзии. Снег порождает иллюзии. Ветер бушует, рвется, бежит и возвращается вспять. Ветер опять-таки порождает иллюзии. Но цифра два не иллюзия. Не тень, не шелест, не блестки в глазах. Она настолько реальная цифра, что раскололось на части мировое пространство. Мы ее получили простым вычитанием существующей цифры три из вышепредставленной цифры пять, что не можем с ней не считаться. Или плюнуть на все и довериться той сокрушительной силе, что представляет собой изуродованная четверка без Станислава Ивановича? Есть еще крохотный шанс отсидеться за мощной спиной Максима Леонидовича Супенкова, нашего первого номера. Или наш крохотный шанс выпал осадком в ближайшем сугробе? Максим Леонидович Супенков, похоже, совсем не в себе, его сила растаяла по неизвестным причинам:
  - На подъеме закройте глаза.
  А можно еще интереснее:
  - Нет, на спуске закройте.
  Зимний день. Солнце. Восторг. Я говорил про восторг в лучших традициях ленинградской школы. И теперь стал заложником собственной идеи, от которой так просто не отвязаться. Отвязываешься ступенями. Сначала отбросил природное начало, затем отбросил цвета. Или единственный цвет, то есть белый. С черным цветом вопрос особенный, сам по себе измельчал черный цвет на таком обжигающем солнце. А согласитесь неплохая была идея в зародыше. Более чем легко восторгаться умом, красотой, благородством и прочими чудесами вселенной, которыми восторгаются красивые, умные, благородные души. Вот только попахивает подобная ерунда некоей мистикой, не относящейся к нашей действительности. А что такое действительность, опередившая любую идею? Новая цифра. Два человеческих существа. То есть зарапортовался совсем. Какие еще существа? Два идола, две богини. Вы посмотрите, что происходит с Владимиром Ивановичем Топецким:
  - Неужели она?
  Дальше сдохла команда.
  
  ***
  Хватит, привал. Палки воткнули в снег, сбросили лыжи, сбросили рюкзаки. Все туда же, в единую кучу. И выросла куча в маленький холмик. Красотища необыкновенная. Синие полосы перемежаются с зелеными, красные крапинки перекручиваются с желтыми, серая глубина исчезает в пушистом и мягком снегу. Вот огромные лыжи Максима Леонидовича Супенкова, одна треснутая, другая с завязочкой после ремонта. Вот пижонские лыжи Кирилла Петровича Ламерти, кажется, пластик, боже ты мой! Вот дрова для старшего из братьев Ивановичей. А рядом? Рядом то самое, что желает Владимир Иванович Топецкой обнять и прижать к своему широкому любвеобильному сердцу, растворить в своей непомерной вселенской душе, сделать частью своего бесконечного 'я', при чем очень скрытной и очень таинственной частью. Чтобы никто не заметил, не заподозрил, и не опошлил каким-нибудь неосторожным взглядом и словом. Господи, это ее лыжи! Опять пара самых дешевеньких деревяшек, но ее. Какое блаженство!
  - Эй, наливай!
  Куча сложена, рюкзаки расшнурованы. Максим Леонидович вытащил гипервселенский пакет. Два огурца, кусок сала, хлеб четвертями, пол колбасы. Кирилл Петрович выложил аккуратненький сверточек. Тонкий слой ветчины, сыра кусок, чуть плотнее бумаги булка. Владимир Иванович смутился на пару мгновений. Черный хлеб, масло и все. Фляга с чаем. А собственно, отчего не налить, если хочется. У Петровича термос. У Максима их два. Стараются и наливают товарищи. Первый капли врагу не отдаст. Для второго весь в дырочках снег. Ей наливают, черт подери, пока ломаешься с этой черной краюхой и маслом, пока корежишь холодную флягу. Что с тобой происходит, Владимир Иванович? Что за запоздалая реакция на самые элементарные вещи? Может вылить холодное пойло 'другой'? Закоченеет девчонка от предлагаемого подарка, но наплевать на нее, на 'другую' девчонку. Все равно опоздал Владимир Иванович.
  - Очень пить хочется, - открывает Карина Ефимовна Рыжая ротик с мелкими острыми зубками, - Или станут холодными чувства.
  Совершеннейшая ерунда. Лыжи, рюкзак, кипяток. Улыбающиеся глазенки Кирилла Петровича Ламерти, сумрачная морда Максима Леонидовича Супенкова. Почему улыбающиеся глазенки так ярко и так призывно рассыпались в небесах? И откуда пришел сумрак? Все стоит, замерло, закоченело. Это привал или нет? Да чем вы тут занимаетесь? Кушать не нравится, пить еще противнее, чем первое действие, отдает алюминием пойло из фляги. Масло кое-как выбросил Владимир Иванович, пойло кое-как выплеснул, хлеб кое-как проглотил. Выбросить хлеб не поднялась рука, вот поэтому хлеб кое-как проглотил все тот же товарищ.
  - Мы не первые, мы не последние, - что я слышу, разгорячился Владимир Иванович, заработал проклятый язык на морозе. Его не тянули клещами. Обстановка сложилась вроде бы правильная, соответствующая текущему моменту и настроению прочих товарищей. Прочие товарищи жуют, вроде бы целую вечность не жрали они, прочие плюхают жидкость. Сочная капля врезалась в снег, там дыра. Капля была маленькая, но горячая, а дыра такая большая, такая глубокая. И что за дырой? Какая вселенская бездна?
  - Кто-то придумал весьма занимательную теорию, - заглянул в дыру Владимир Иванович, - Вроде бы мы родились из хаоса. Я не спорю, теория более чем занимательная, но это не соответствует истине. Хаос существовал и развивался до нас в рамках определенной системы. Рождалась вселенная, умирала вселенная. Рождались народы, отходили народы. Рождались чувства, отступали под натиском времени. Нам не нравится быть единицей в цепочке среди систематизированного хаоса. Множество звеньев существовало до нас и еще неизвестно, сколько их вырастет после. Нам не нравится продолжать общие правила, потому что мы единица, мы признанный факт. Наши чувства прекраснее всего существующего во вселенной, однако они повторяются с определенными промежутками во времени и пространстве, чтобы всегда оставалась прекрасной вселенная.
  Природа сегодня что надо! Лыжи через сучок, палки через пенек, чай дымится, сало искрится. До безобразия гипервселенская колбаса Максима Леонидовича Супенкова является аргументом в пользу материальной вселенной против всего выдуманного и абстрактного идиотизма. Максим Леонидович не пожалел развязать узелок и поделиться своими богатствами. Или, черт подери, пожалел? Чего он сумрачный, чего заводной и вообще на себя непохожий на прежнего Леонидовича, на русского богатыря Супшу? Морда сегодняшнего Леонидовича не имеет ничего общего с мордой того прежнего товарища. Вот разозлится, вот треснет дурацкая морда. За что? Кажется, какой-то неправильный у нас разговор. Кажется, не на месте сегодня твоя философия. Снова черт, когда заткнется Владимир Иванович?
  И не мечтайте:
  - Народы рождают себя на духовном огне. Не относящееся к духовному процессу бездуховное начало вообще ничего никогда не рождает. Вы представляете грязь, которая по образу и подобию своему только есть грязь, которая чавкает, вроде бы надсаждается выбраться на высоты из грязи. И сказал господь, пусть будет так, создаю человека из грязи, а заодно весь его мир и остальную вселенную. Но при этом ошибочка вышла с грязной вселенной. Получился крохотный выброс, грязевый бунт или грязевый спад. То, что выбросилось потоками грязи, покружило над миром парочку миллионов веков и осело. Вы представляете, как отвратительна грязь, даже в руках самого господа. Без души она только грязнит, но не чувствует ничего и ничего не рождает.
  Неловкий вообще оборот.
  - Ты чего? - дело сделала Карина Ефимовна Рыжая. Как улыбнулась, как губы прижала, как побежала вприпрыжку славная девочка. По прямой линии точно на солнце. Хорошая девочка, ласковая, веселая. Вся ее сущность, даже само имя, как бы это сказать, реально сочетаются с соответствующей обстановкой. Волосы рыжие, личико рыжее, глазоньки рыжие, зубоньки сами под цвет колбасы. Хотя погодите, товарищи, какое-то нерусское имя у солнечного существа. Или снова не так? Плевать с большой колокольни на всю эту дурость.
  - Будешь много базарить, - опять Рыжая, - Стукнешься лбом, и вырастет шишка.
  - Какая еще шишка? - смутился Владимир Иванович.
  Опять и опять Рыжая:
  - Маленькая шишка, от которой закружится голова, споткнешься, и вырастет горбик.
  Между прочим легкая краска залила щеки Ивановича:
  - Мне не хочется прибегать к силовой философии в период поиска истины. Я не всегда соглашаюсь с методикой силовиков, навязывающих что либо более слабым товарищам. Это обман, профанация истины. А еще это глупость. Опять понимаете, силовая философия как точка в пространстве, от которой нельзя оттолкнуться или с которой нельзя столкнуться, потому что она бесконечно малая величина. Или точнее, пространство соприкасается с силой в одной единственной точке, что невозможно зафиксировать никакими реальными физическими приборами по причине бесконечной малости самой точки. Но с другой стороны, сила была отличительным признаком Средневековья, может быть главным из признаков. В Средневековье не всегда умели иными путями выражать высокие чувства. Вернее, даже очень умели. Недаром прекрасный сонет зародился в так называемое Мрачное Средневековье, а лирическая поэзия достигла апофеоза именно во времена процветания рыцарского обхождения с женщиной. Опять же средневековые рыцари не являются бесконечно малыми величинами, как вышеупомянутая нами абстрактная точка. И вот по какой причине. Рыцарь не прятался в мягкой кроватке, не наслаждался единственно чувствами, песнями, лирикой. Чистый идиотизм! Кто про рыцаря скажет нечто подобное? И кто обвинит мужчину, бойца, одинаково владеющего пером и копьем, способного отстоять свои чувства при любых обстоятельствах, если хотите, в обыкновенной животной драке?
  - Хочу драку, - опять засмеялась Карина Ефимовна Рыжая.
  И нечто доброе, нечто веселое промелькнуло в иных глазах, несколько полуопущенных, несколько полуприкрытых густыми ресницами. Промелькнуло только на миг. Зато как забилось горячее сердце! О, господи, как запрыгало сердце в груди одного шибко умного мальчика по имени Владимир Иванович, как забрякало и затрепетало, сами разбираетесь, в каких величинах. Даже морозный воздух показался раскаленными углями, что наполняли собой сердце.
  - Драка драке большая рознь, - едва отдышался Владимир Иванович, - Между прочим, нельзя сравнивать честный поединок двух интеллигентных, интеллектуально развитых, хорошо защищенных и хорошо подготовленных особей с обыкновенным российским махачем. Неужели не ясно, что в поединке само нарушение кодекса чести или малейший отход от традиции рыцарства, или любая неточность карались законами времени, не только духовными, но часто и государственными. А еще в поединке неправый халтурщик и махинатор предавался суду господнему (между прочим, жестокий суд) и имел более чем реальный шанс поплатиться за свои подлости не только в этой, но и во всех будущих жизнях.
  - А сегодня?
  - Есть только сила.
  Владимир Иванович Топецкой отдышался. Теперь прошло. Грудь раскаленная, сердце бездонное. Сам не свой, вы догадываетесь из-за чего и по какой уважительной причине. Я не желаю догадываться. Не моя специальность в такой мороз подпрыгивать на снегу и нечто придумывать вроде догадки из ряда со многими неизвестными. Есть помоложе товарищи. Кирилл Петрович Ламерти закончил работу над чаем. Остатки слил, термос закрыл.
  - Сильный товарищ всегда проповедует силу, - красуется красивый мальчик Петрович новой импортной курточкой, - Сильный рыцарь не проиграет в честной борьбе. Сильный боец не испугается в беспринципном, бесчестном побоище. Когда обладаешь определенными навыками это уже признак силы. Когда не боишься экспериментировать с привычным тебе оружием это еще один признак. А еще неплохо, чтобы в голове появлялись кое-какие умные мысли. Тогда никакой разницы, какая подляна собралась в крестовый поход на тебя. Никакие подлости, никакая ошибка в судействе или преднамеренное предвзятое судейство наоборот, с извращенным пониманием законов и правил самого поединка и всеми вытекающими отсюда последствиями, короче, ничто не поможет сопернику.
  - Чего, чего?
  - Наш 'Зенит' всех победит.
  - А при чем тут 'Зенит'?
  Владимир Иванович дошел до предела:
  - Не согласен, детские сказки. Честь превыше всего. Честный поединок не только вершина в физическом понимании, но и духовный полет за гранью вселенной. В данном случае даже слабейший товарищ имеет шанс или два если не на успех, то на достойное сопротивление перед глазами возлюбленной, и тем самым при проигрыше сильнейшему противнику не теряет рыцарской чести, а так же достоинства рыцаря и поединщика. Ты понимаешь, маленький мой, он не теряет, он борется, он победил. Окровавленный, разбитый, почти умирающий. Он на вершине, на самой горней гряде. Опять победил. Возвышенность чувства останется неущемленной грубой материей. Больше того, проигравший физически, но победивший духовно товарищ поднимется выше каких либо материальных и нематериальных границ в какой угодно из существующих сегодня и несуществующих вовсе вселенных. А дама получит три или два шанса пестовать и лелеять побитого кавалера до нового боя и в предвкушении новой победы.
  Владимир Иванович точно куда-то дошел:
  - Честь и чувства неразделимы между собой.
  И тут просвистела над головой фляга.
  
  ***
  Это отдых. Еще недавно спешили, еще недавно бежали товарищи. В некоторой степени, позиционная борьба и затишье перед настоящей бурей. Ты привыкаешь ко мне, я привыкаю к тебе. Ты правый во всех отношениях, но и я не совершил никакой ошибки. Снова бежали все те же товарищи, теряя по пути более или менее привычные принципы, чтобы приобрести новые качества. Ты показал очень левый полет вон с той крутой горки, но и я не совсем правая личность, а может быть мой полет с другой горки окажется еще более левый. Или чего-то не клеится в нашем усиленном коллективе с новыми единицами? Хлеб, чай, колбаса. Термос товарища Супенкова, термос красавчика Ламерти. Плюс совершенно дурацкая фляга и неадекватное поведение всегда такого правильного и адекватного Владимира Ивановича. Ну и что? Встали, остановились, нажрались. Первая чашка, первый кусок, и нет ничего. Черное марево больше не черное, белая изморось больше не белая. Глаза засверкали, лапоньки замахали, ноженьки застучали. И представьте себе, дети почувствовали, что они не одни. Рядом природа.
  Я не восхищаюсь сложившейся красотой судьбоносного дня. Есть другие произведения, где на первом месте природа. Солнышко, небо, сосна. Со второй попытки какая-нибудь ветка в количестве раз, два, три, или пять штук представляет шедевр вселенских масштабов. Ну, и как полагается, дальше снег, дальше лед. Для желающих восхититься открывающейся картиной, или осознать надвигающуюся действительность самое место и время. Наше место и время сужается до конкретной, более чем ограниченной величины. Чувствуете, как расшалились детишки? Говорят, говорят, говорят. Перебивают друг друга, палки в руках. Вот начнется обыкновенная русская жизнь. Нет, по дереву стукнули палки.
  - Интересные времена, - задумался Кирилл Петрович Ламерти, - Честь, достоинство, меч. Груда железа, перья на шлеме, конь вороной. Представишь нечто подобное, душа закричит от радости. Сам величественный такой на коне, то ли статуя, то ли картина, то ли вселенная и немножечко Бог с большой буквы. Интересные времена, позавидовать можно.
  - Не завидуйте, - Рыжая под рукой, - По мне маленькая заварушка лучше рыцарского поединка. Несколько сломанных рук, несколько сломанных ног будет достаточно для удовлетворения моего тщеславия, независимо в честном или бесчестном бою эти ноги и руки сломают.
  Теперь прочувствовали, откуда дерево и откуда пришелся удар:
  - Да ты кровожадная.
  - Не хуже других.
  - Все равно кровожадная...
  Дерево стонет. Палки гудят. Рюкзаками махают некоторые из особенно возбужденных товарищей, в первую очередь Владимир Иванович Топецкой и Карина Ефимовна Рыжая. Кто-то термос задел Леонидовича. Неприятно, но факт. Термос лопнул, звук деревянный на двести процентов, можно добавить, совершенно неправильный звук, не из нашего более или менее реального мира снега и солнца. Никто не почувствовал, не осознал, не обратил внимания на появившуюся нереальность. Звук значит звук, мало ли какие звуки вычленяет сегодня природа. И почему это задрожала физиономия русского богатыря Супши?
  - Да что такое бойцы? - снова красуется Рыжая, - Что они есть, как не раззадоренные петухи, выскочившие на охоту за курочкой? Курочка семечко клюет и на дураков посматривает, в то время как дурни оспаривают невесть какое богатство.
  - Богатство, кажется, есть.
  - Вполне возможно...
  Термос, лучший из двух, пришел к предсказуемому концу. Пять секунд сомневались товарищи, что был лучший именно этот, а не другой термос. Теперь не сомневаются, черт подери, точно хорошая вещь. Лет пятнадцать, может, шестнадцать работала. Папочка Макса, мамочка Макса, дедушка Макса любили подобную вещь, пока не пришел Максим Леонидович. Вот тебя, наш драгоценный сыночек, реликвия семьи Супенковых, пожалуйста, обращайся с ней бережно, как продолжатель наших семейных традиций. Но не получилась опять же любовь, невзлюбил хорошую вещь Максим Леонидович. Сам невзлюбил здоровенными неподъемными ножками. И пропала реликвия семьи Супенковых.
  - А жаль, - снова коварная спорщица, - Показуха является для мужика лучшим способом и наилучшим средством понравится девушке. Девушка просто балдеет от мужика, который по существу мордобой и чертовски красивый.
  Владимир Иванович Топецкой снова схлестнулся с коварной девчонкой:
  - Неужели твоя показуха является этаким непременным фактором во взаимоотношениях между любящими существами? Неужели надо кривляться, когда полюбил, то есть кривляться и строить две тысячи раз недобитого комика? Зачем для любви эта чушь? Если все кончится очень плачевно в конечном итоге, если комизм ситуации станет всего лишь позором и завершится на траурной ноте.
  Владимир Иванович грудью полез и попался на Рыжую:
  - Так говорят мужланы, то самое пресловутое мужское начало. А женское начало отличается от мужского начала, что доказано и не только придурками. Женщине, особенно девушке, результат не настолько важен в любви, насколько важен процесс по пути развития результата. И чем более сказочным, более бешеным будет процесс, тем вероятнее, что ты чего-то добьешься.
  Отсюда выводы:
  - Фальшь есть фальшь.
  - Результат выше прочего.
  Я не разобрался, кто более озверел в яркий солнечный день среди сказочных снежных заносов. То ли вступившие в интеллектуальную схватку товарищи, то ли вся прочая молодежь, что наблюдала со стороны за разворачивающимся действом. Скажем, Максим Леонидович Супенков. Странная у товарища любовь с термосом, нюхом чувствую, что-то здесь ненормальное. Глаза звериные, почти сумасшедшие глядят в сторону. Губы шепчут некую ересь: хлюп, хлюп или хлюп. Самое время примкнуть к спорщикам и отказаться от остальной ерунды. Или боишься, мой маленький, или еще не дорос до нормального поединка бойцов? Вон буря, вон куча, вон бешенство одухотворенной стихии. Словесные копья летают тучами, фразеологические палки бьют дерево. В нашей интерпретации дерево это щит, на нем во всех формах бешенство находит конец. Копья, чувства и палки, затем одухотворенная стихия. Смейся, пока есть причина для смеха. Давай заводись своим ключиком! Нет, не смеется и не заводится, очень серьезный товарищ Максим Леонидович Супенков. То ли зверь, то ли монстр, то ли какая сякая букаха, сразу не разберешься. Пожирает и расчленяет огненным взглядом старшего из братьев Ивановичей.
  А что опять же старший Иванович? В собственном репертуаре дружок:
  - Не могу согласиться с подобной позицией. Если принять за конечный вывод в любви счастливое разрешение браком, ни в коем случае не пожелаешь поставить рядом с любовью морду фигляра и выходки комика. Всякая фальшь, что замешана на основе любви, не спасется, не скроется от самой крохотной правды. Правда, пускай и крохотная, есть очевидная величина, а фальшь всего только величина безобразная. Через год, через два, через тысячи лет неминуемо выплывет на поверхность твоя пресловутая фальшь, испортит любовь, а, следовательно, испортит семейное счастье. Ну и как следствие, красивая сказочка превратится в весьма некрасивую гниль, возвышенные и бесподобный чувства устроят позорные лужи и слякоть.
  - А если любовь не окончится браком?
  - В таком варианте она вообще не любовь. Это разврат. Точнее, гнусный разврат. Еще точнее, запланированное и запрограммированное движение похоти, абсолютно ненужное никому на планете Земля и так далее. Когда разговаривают про физиологический фактор любви, я смеюсь и харкаюсь одновременно. При чем тут какой-то физиологический фактор? Чего он решает на пороге вечного бытия? Зачем смущает человеческое существо и низводит смущенного человека до класса амебы? Я повторяю снова, зачем? В нашем мире доброй духовности, среди нашей всеобщей мечты стыдно казаться и быть амебой, стыдно гореть не на духовном огне. Добавим так, на каком-то другом огне (терпком, зловонном) гореть все равно стыдно. После другого огня, после подобных процессов остаются одни угольки, если хотите, раздолбанные головешки вместо воздушного замка и вместо прекрасного неба под облаками. Потому что разумная ипостась после разврата не восстановится ни при каких обстоятельствах.
  - Легкий флирт не обязательно головешка.
  - Легкий флирт - это грубый обман, разрушающий души флиртующих особей. Если девушка не желает любви, если не уважает несчастного рыцаря, ей значительно лучше послать бедолагу к чертям на хорошую сковородку. Вы понимаете, лучше конец, чем неизвестность или заигрывание между собственной добродетелью и добродетелью отвергнутой добродетели. В противном случае игрушка может окончиться очень плачевно, шутка способна зайти далеко, в такие ужасные дали, в такую отвратительную действительность, где вместо хохота слезы.
  - Не все так страшно.
  Что ответить, когда не понимают тебя. А может не стоит вообще отвечать? Есть один шикарный ответ на все случаи жизни на русской земле. И заключается он в единственном слове:
  - Трясина.
  
  ***
  Давайте передохнем, дорогие товарищи. Новая схватка, новый азарт. Оно утомляет. Голова засоряется вышеупомянутой чепухой, извилины загружаются тем же самым. Настроение думать практически на нуле по более или менее определенным причинам. Ты же совсем не на это рассчитывал. Такое чистое время, такое прекрасное детство. Не трудно догадаться, что лучшая в жизни пора. Еще молодой, задорный, активный кусочек вселенной. Уточняю, очень активный кусочек. Твоя деревянная сущность еще не загнулась в непосильных трудах, корни не высохли. Ты есть нечто высочайшего уровня, не боюсь сказать, нечто потрясающее, не то что старый пенек от загнувшегося в непосильных трудах дерева. Плюс болезненный, желчный, взрывной характер. А разрешите вопросик, отчего же характер болезненный, черт подери? Оттого, что желчь потекла. Тогда спрошу по-другому, отчего же характер взрывной? Та же самая желчь. Все теперь обращается и определяется желчью. Следующее слово, предыдущее слово. Следующая фраза, предыдущая фраза. Мысли желтые, чувства коричневые, цвет какой-то совсем не такой, как оно полагается в столь нежном возрасте. Или все-таки превратилось в пенек дерево? Чувствую, есть доля истины в мыслях про настоящий пенек. С оглядочкой, с подковырочкой, с матюгами. Вроде единственный этот пенек на прекрасной русской земле. Самый размышляющий, самый разобравшийся во всех тонкостях русской земли и не только. Нет для тебя соперников, и соревноваться с тобой очень страшно. За тридцать секунд формируется строка, за пятнадцать минут вылетает страница. Наловчился ловец человеческих душ, напробовался быть выше всех остальных человеков, пока не поймали. То есть никто до сих пор не поймал столь неадекватное чудо природы. Никто не заставил представить отчет о каждой сформировавшейся строке и вылетевшей следом странице. Никому нет дела, что были оплеваны и разобраны на фрагментики вполне конкретные души. Время такое, черт подери! Счастливый товарищ.
  А собственно говоря, что оно счастье в масштабе целой вселенной? Мы пошумели, мы успокоились. Они пошумели, они успокоились. Все ребята довольные и по определенному размышлению очень счастливые. Сворачивают рюкзаки, разбазаривают остатки еды, устраивают еще один пикничок птичкам и птичкам. Приятные мальчики, славные девочки. Успокоились и успокоились, потому что так надо. Плюс еще несколько отдельных штрихов технического порядка, связанных с возвращением к лыжам и палкам. А дальше? Куда наших маленьких занесло? На какие вершины и ипостаси? Какая песня сегодня звучит? Ах, эта песня.
  Из души вырывая струны
  И не ведая прочих благ,
  Мы бежим за спиной фортуны,
  Волоча потускневший стяг.
  Но растратив свою отвагу
  На бездарнейшие шиши,
  Очень хочется быть со стягом
  Для иной дорогой души.
  Впрочем, я не уверен в наличии стопроцентного всеобщего счастья. Но Владимир Иванович Топецкой на вершине блаженства.
  
  ***
  Маленький человек все равно человек. И большой - человек. Для большого человечка хочется большего количества вполне конкретного вещества, чем для маленького. Большая рубашка, большие штаны, кепи иного размера, не совсем стандартная обувь и чего-то еще, что не имеет никакого значения для тебя, маленького. Вы меня понимаете, чтобы все соответствовало, чтобы по правде и справедливости, и никаких извращений. Если маленькому человечку ласковый взгляд, то большому ой еще какой ласковый. Если маленькому человечку обворожительная улыбка, то большому улыбка еще до каковских ушей. Скажем так, научно обоснованный подход типа 'сохранения энергии' или 'геометрическая прогрессия' работает в квадрате на каждый грамм огромного тела. Хочется, да перехочется. Счастье не продается на граммы, не распространяется на литры, не вымеряется на сантиметры, как прочая дребедень и хреновина. Это тебе, это мне, и не надо кривляться, мой мальчик. Счастье не разбирает насколько маленькая величина Владимир Иванович Топецкой, а насколько велик Максим Леонидович Супенков, пресловутый русский богатырь Супша:
  - Вот незадача постигла сегодня.
  Вы о термосе? Я не о нем. Лопнула колба. Изгадил товарищ природу, вывалив стекла на снег. Нехорошо поступил большой и толстый товарищ. Снег растает, осколки рассеются по траве, некто нам неизвестный полезет поспать и порежется. Ах, не полезет? Все равно поступил не по-джентльменски товарищ. Но это с природой. Кто считается с ней, какой идиот в период мучительных раздумий и гнева обратится к природе? Сами чувствуете, никто не считается и не обратится ни при каких обстоятельствах. Природа одна, ты один. Не такой зеленый Максим Леонидович Супенков, чтобы рыдать на природе. А все же не впечатляет морда товарища. Кажется, вот-вот потекут слезы. Кажется, вот-вот заскрипят зубы. Неприятное, между прочим, осталось ощущение после встречи с таким неприятным лицом. Сплющивается, складывается, изменяется лицо большого и толстого мальчика. Мне неприятно, вам неприятно. Или не ожидали, родные мои? Нечто чужое, извращенческое, не стыкующееся с образом русской земли, с русской мощью и русской натурой рвется наружу. Или не так? Или совсем другой Максим Леонидович Супенков, всеми признанный несгибаемый Максимум? Или это не Максимум переползает из Макса в некого мелкого смехотворного микрокосма, не Макса, а Максика. Господи, что там еще? Был богатырь. Ты его знаешь, я его знаю, мы его знаем, как самого себя или лучше. А теперь не узнали. Или особенный день? Не богатырский, но очень странный, или точнее, вообще неизвестно какой. Термос разбит. Богатырское лицо изменилось до неузнаваемости, богатырская спина согнулась до неприличия. Человек, за которого жизни не жалко, более не человек в прямом понимании этого слова. Даже не человечишка, не микроб. Что такое? Куда я попал? Коренной северянин, житель снегов оказался бревном и болваном. Вот бревно, что вообще разучилось ходить, что на лыжах совсем не стоит. Ни чести, ни мощи, ни красоты, в лучшем случае нечто маленькое и подлое, нечто похожее на маленького подлого клоуна. А какая разница, клоун или болван этот Максим Леонидович Супенков? Спотыкается чуть не на каждом шагу, падает, ерш ему друг, буквально на ровном месте.
  - Не повезло.
  Каждые двадцать секунд подлый сучок попадается русскому богатырю Супше то под левую, то под правую лыжу. И откуда берутся они, эти подлые обломки природы? То есть откуда берется вся эта позорная погань? Лыжи совсем не скользят, но проскальзывают, проваливаются, сворачиваются ромбиком. Ты скользишь, я скользил, все скользят по накатанной до отрыжки лыжне. Впереди развернулась равнина, и негде упасть ни при каких обстоятельствах. Все равно упал Максим Леонидович.
  - Ты чего?
  - Лыжи дрянь.
  - Так смени лыжи.
  Странный день, странный отдых. Хочу вместо странною субстанции всяких странностей нечто огромное, сильное, доброе, Макса хочу. Не этого сморщенного идиотика, паясничающего на лыжне в таком отвратительном образе. Не понимаю, какого черта лучший из представителей русской земли за несколько бесконечных часов сменил собственный образ на эту позорную клоунады. Так мы не договаривались в начале прогулки. Собственный образ эпического богатыря Супши имел право на более долгую жизнь. Хитроумный создатель данного образа очень надеялся наслаждаться собственным офигенным созданием. Кто посмеет, кто отберет столь гипертрофированную махину из коллекции созданных образов? Он же мой, доморощенный, выпестованный, прекрасный продукт бытия. Представляете плоть и кровь вселенских масштабов? Большое больше большего существовало в создании образа, а вместо этого получилась не то что из области малого величина, но какая-та хрень для придурков:
  - Сегодня плохая лыжня.
  - И лыжи не скользят, и палки не отталкиваются?
  - Только падается хорошо, и валяется хорошо, вроде в помойной яме.
  - Ну, завернул.
  - Почему завернул?
  - Расскажи своей жирной собаке.
  Удивительный день. Нет ни Макса, ни Максика, ни Максима Леонидовича Супенкова, ни русского богатыря Супши. Первая сущность русского богатыря Супши по имени Макс погибла в осколках разбитого термоса. Остальные сущности стали собакой. Разговаривать разучилось Максим Леонидович Супенков. Один собачий язык, собачьи термины, собачьи подвохи. Фразы из той же среды. Простые, чистые, детские фразы. Гав! Я не смеюсь, но товарищ залаял, уткнувшись мордочкой в снег. Кто попросил показать подобную дурость? Никто не просил, сам напросился товарищ. Сначала мордочкой в снег. Неловко так, совершенно по-детски, без признаков профессионализма. Дальше все тот же собачий язык и какие-то неприличные жесты заснеженным телом. Гав, гав! Собственно говоря, удивительная история. Со второго раза над ней потешаешься. С третьего пьешь, что коктейль. На четвертом почти равнодушное отношение, а не хватит ли, мальчик, кривляться? На пятнадцатом злобная морда врага. Гав, гав, гав! И много чего хорошего:
  - Тявкает тварь?
  - Нет, не тявкает тварь.
  - Что же делает, черт подери?
  - И не тварь, только лает.
  День, история, новый образ товарища Супенкова. Вселенская череда определенных событий. Настоящий круговорот обыкновенных вещей. Мы переступаем через более горние грани вселенной. Наша вселенная чувствует поступь нашего времени по горам, и не очень она обижается. Солнечный день, солнечная история в солнечный день, солнечный поворот внутри солнечной истории. Хотел подумать про солнечную собаку. Она мне нравится эта солнечная сотканная из солнечных зайчиков, я тоже ребенок. Абсолютно седой с тридцати лет, но ребенок. Разваливающийся по вселенским мирам, но ребенок. Скептический, но ребенок опять. Не отбирайте мой солнечный гавк. Мне нравится, я не схожу с ума. Это Максим Леонидович Супенков почему-то сходит с ума. За истекший период совсем одурел, нагавкался и наигрался большой толстый мальчик. Или попала в живот колбаса? В такой-то огромный живот? Значит, попала. Забрал колбасу у собаки. Она осерчала, она озверела эта собака, почувствовала ничтожной свою бесконечное 'Я', без колбасы превратилась из солнечной в простую собаку. Все-таки тварь или нет? Я никуда не схожу, ни на чем не стоял, значит не с чего мне отвалить на последнем этапе развития одного из простых эпизодов по имени 'жизнь'. Снова гав! Жалко собаку.
  На трассе свой разговор:
  - Любовь очень правильное, очень равное чувство. Любое неравенство здесь исключается или воздвигает непреодолимое препятствие для следующего этапа. Товарищ, обижающий любовь, тиранящий любовь, извлекающий из любви выгоды не более чем придурок. Ты ничего плохого не сделал, только ошибся единственный раз, может быть, не специально ошибся, но по своей дурости, а тучи прорвались на небосвод, ветер размазал цветы, солнце покрылось пятнами и выпало в бездну. Здесь недавно существовала любовь, теперь только мрак, только бездна.
  - Не скажи, не скажи.
  - Как же так?
  - Потому что женщина выше мужчины. Мужчина выдумывает про небосвод, солнце и звезды, но ему не хватает ума. Мужчина пыжится над обыкновенной детской задачкой, но ему не хватает природной сноровки. Мужчина раскрашенный павиан, но ему не хватает величия женщины. Отсюда вполне предсказуемое неравенство на начальном этапе любви, не зависящее от твоей воли. И не обижайся, что так получилось. Ибо женщина есть источник любви. Она изначальная величина, она прародительница, она продолжатель самой жизни. Она имеет право тиранить любое стороннее существо, как право на исключительное положение, когда мужчина подходит только для рабства. В противном случае мужчина будет тиран, попирающий какую угодно любовь, или хуже того, вычистит о любовь ноги.
  - Но при рабстве и подчинении сильный мужчина превратится скорее в ублюдка, в скота, чем сохранит природную силу. А, следовательно, солнце умрет, небо зачахнет, сам околеешь и еще много гадостей. Все будет мелочным, глупым, игрушечным, ненастоящим в твоем ублюдочном мире. Ненастоящая будет любовь, неестественная выйдет мечта, нечувствительная изувечится жизнь. Апокалипсис и только, черт подери! Не знаю, как это объяснить, но вижу перед глазами, чувствую это.
  - Но почему?
  - Раб всего только раб и не больше.
  И в подобном месте, в такой потрясательный по размерам период, когда снежное велилепие расплывалось от ярости спора, когда жара затопляла прекрасные образы спорщиков, именно здесь мир переключался на Макса с его непонятной собакой:
  - Я говорю ей не лай, так она и не лает.
  Не удивительно, что остальная толпа удирала на полных парах от товарища.
  
  ***
  На этом жирная точка. Погуляли, повеселились, поговорили от души. В конечном итоге, прогулка оставила в каждой душе нечто свое, обособленное, не поддающееся описанию. То ли след, то ли крохотный отголосок, то ли укол, то ли огромнейшую дырищу. Посмеялись, поели, остыли с полным на то основанием. В конечном итоге, прогулка заставила каждое сердце немного стучать интенсивнее. Получился весьма занимательный стук: то ли в лучшую, то ли в худшую сторону. Смотря, куда тебя занесло в этой бешеной феерии сердца. Или как заметил организатор вышеозначенного волшебства Кирилл Петрович Ламерти:
  - От сердечного стука еще никто не откидывал лыжи.
  А, собственно говоря, разве плохо, что сердце стучит, гонит кровь, гонит боль, гонит призрачную завесу и фантомы реальной жизни, убеждает тебя в собственной незаменимости, по крайней мере, в настоящее время. Любишь, мучаешься, стенаешь. Все от него, от этого сердца. Любишь, радуешься, поешь. Опять от него, или нет? День прошел, существующее велилепие, исчезло, а нечто несуществующее распалось в области призраков. И ты один. Только сердце стучит, не дает успокоиться, не разрешает остановиться хотя бы на пару секунд. День с тобой, под покровом сгустившейся ночи. На этой кровати, на этом ковре, среди этих подушек. Он здесь, он прошел и остался. Он растаял и не растаял. Он покинул холодные улицы, снежные трассы и долы, деревья, небо, залив. Он в твоей комнате он, в каждом ударе пока неостывшего сердца.
  - Это от стука...
  В комнате прежняя жизнь. Владимир Иванович Топецкой с улыбкой улегся в постель, тюкнул с улыбкой младшего братика:
  - Скучаешь, а зря. Провалялся на скучном диване, не приобрел, но растратил свою драгоценную жизнь. Не получил, но отдал свое счастье. Книжка в руке. Да какая, мать твою, книжка? Роль Леонида Ильича Брежнева в современной международной политике. А, понимаю, партия, вождь, коммунизм, американский шпион, пионерский герой и так далее. Благо бы чтиво нормальное выбрал среди прочих глупостей. Скажем, единственный раз получилось бы нечто хорошее, нечто из области доброй и пылкой любви. Про рассвет, про закат, про полет над землей. Без вождей, коммунизмов, шпионов. Просто про нашу любовь. Чистую и непорочную, ласковую и настоящую. А еще про вечную такую любовь на бездонных отрогах вселенной. Так ведь не прочитал ничего, не сумел, не дано. Нет ничего под рукой кроме дряни и бреда.
  Впрочем, располагающее начало для интеллигентной беседы. Следует именно так начинать любую беседу с более младшим товарищем, чтобы беседа в конце концов состоялась. Вот именно так улыбнуться и настучать рожу. Или залезть на кровать, глазки закрыть и работать одним языком. Книги, слова. Чувства, любовь. Коммунизм и шпионы. Тогда получишь, чего ожидал со своей колокольни.
  - Как сказать, - Станислав Иванович отвернулся к стене.
  - И не говори, - очень добрый сегодня Владимир Иванович, очень ласковый.
  - А ты не приказывай.
  Никакой доброты, никакого взаимопонимания со стороны Станислава Ивановича. Разозлился чего-то маленький мальчик. Больше того, выплюнул горечь и слюни из пасти своей, неубедительно улыбнулся и задрожал всем неубедительным тельцем. Вот подпрыгнет, вот в подбородок ударит слабеньким кулачком. И наплевать, что удар у него, вроде комариного укуса:
  - Еще никто не убрал коммунизм. Мы его не достигли, что факт, но стремимся к нему, ведомые лучшей частью народа. Нас ведут, мы идем в коммунизм. Нам приказывают, мы выполняем, чего нам приказывают. Здесь не просто детские сказочки. Хилой субстанции не выдержать нечто подобное, подлости в человеческом облике светят одни только шишки, а остальным гавнюкам и лазутчикам очень обидно. Неужели дойдем? Неужели откроем новый мир человека? Не такой, как теперь, но совсем исключительный мир. Неужели откроется мир под звездой коммунизма? Почему бы и нет? Неужели откроется вместе с вождями? А чем мешают вожди? Есть вожди или нет, мир откроется все равно. Но без шпионов, без сволочи, без скотов и предателей. Всех перебьем по пути к коммунизму. Тюрьмы, пытки, кровавый угар. Все подойдет, все имеет право на нашем пути. На пути настоящих мужчин к настоящей любви к настоящему чувству во благо прочих ненастоящих товарищей. Я говорю, на пути к коммунизму.
  Короче, как разговаривать с младшим братиком? Вроде время иное, коробят слова и высокие фразы. Пахнет от них чем-то не очень хорошим, или точнее чертовски смердит, пока не стошнило. Хотя с другой стороны, нос заткнул, и уже не стошнило. Потихоньку да полегоньку отступает вышеупомянутая дохлятина. Не полностью отступает, можно сказать, что чуть-чуть, но в конечном итоге тебе достается капля свежего воздуха.
  Короче, Владимир Иванович Топецкой не принял дохлятину:
  - Можно приказывать только слуге. Можно заставить кривляться раба или думать о том, что ты такой сильный и правильный, что ты кого-то на что-то подвигнул или заставил. Потому что хозяин, черт подери, а он раб. И ты можешь бить эту тварь не только ногами. А она должна подчиняться.
  Вот разговор. Выслушал, забыл, отвалил. Не интересно, что происходит на соседней кровати. Бушует ли там стихия, либо загнулась давно по случаю интеллектуального коллапса одного маленького представителя человеческой расы. Хлюпает там коммунизм, либо затих и залез в свою норку. А может коммунистическая программа, которая (я добавляю) из самых гуманных и человеколюбивых программ, может, она расцвела на соседней кровати? С тюрьмами, пытками, со стрельбой и гульбой а-ля русская водка. Ан все равно. Кончился разговор. Глаза закрыты, старший из братьев отправился на покой. Самое время, черт подери. Товарищу снятся приятные сны. Только сны, только они, опять-таки очень и очень приятные. Как говорится, полные ярких цветов, полные солнца и отблесков неба. Это конечно не коммунизм, не толпа, не всеобщее счастье народов, не советско-русский характер, не героическое настоящее, не великое прошлое. Я не углубляюсь, что это, оставим глубокие мысли на будущий день. Все остальное клоповый помет перед этим неумирающим чувством.
  - Не представляю, - выключил сознание старший Иванович, - Какой я дурак. Маленький, глупый и пошлый. Ну, просто дурак, самое место на бочке с порохом. Спорить не умею, говорить не умею, дурак и дурак. Но какими глазами смотрела Она, как рассуждала без слов, одними глазами.
  Эта ночь была обалденной для мальчика.
  
  ***
  Что пережил наш огромный и толстый герой Максим Леонидович Супенков под покровом ночным, не представляет никто в этой маленькой и убогой вселенной. Трепыхалась шкура на теле героя, горело и плавилось мясо под героической шкурой. Притронуться было страшно к товарищу. Мама и папа попрятались, а сумасшедшая сестренка расплакалась. Ах, я вам не рассказывал про сумасшедшую сестренку Максима Леонидовича Супенкова? И вам оно интересно? Ладно, уговорили, открою секрет, была такая сестренка. Только не делайте скоропалительных выводов, Максим Леонидович Супенков вполне нормальный товарищ. А сестренка его сумасшедшая, как говорили в семидесятые годы, она даун.
  Не знаю, как такое получилось, у нормальных родителей одновременно рождаются нормальные дети и дауны. Нормальные дети, к примеру, Максим Леонидович Супенков, живут нормальной человеческой жизнью, ходят в нормальную человеческую школу, встречаются с нормальными друзьями и отправляются в нормальное путешествие, а дома их ждет даун.
  Нет, этот даун твоя возлюбленная сестренка и не надо к ней придираться. Сестренка тебя очень любит, она тебе строит глазки, она за тобой бегает хвостиком, ты у нее 'милое существо'. И вообще, как на господа бога молится на Максима Леонидовича сестренка. Соответственно молится на его друзей. И глазки им строит, и бегает хвостиком, и все они 'милое существо', то есть вот так скопом все 'существо'. А Максим Леонидович бяка.
  Ладно, проехали. Обругал Леонидович ласковую сестренку, обозвал ее дурой и прочими гаденькими словами, едва не прибил. Уже замахнулся, черт подери, на сестренку Максим Леонидович, но вовремя выскочил папа и принял на себя тяжелый кулак Леонидовича. А потом словно маленького ребенка обнял эту вздрагивающую рыхлую тушу за плечи и утащил ее в другой конец комнаты.
  Не очень приятная картина, твою мать. Дауновская сестренка расплакалась. Баба она здоровущая, почти такая же как Леонидович, орать умеет будьте нате, весь дом поставила раком. Заткнулась бы дура, черт подери. Неужели не видишь, не в настроении Максим Леонидович. И так ему больно, и так ему тошно. Жизнь у него тяжелая, невыносимая и совершенно неправильная. Мечтал по-другому жить Леонидович. Чтобы жизнь была на грани совершенства и правильная. И не только мечтал, но очень старался Максим Леонидович. А что получилось, я вас спрашиваю, что? Да хрень какая-та, снова черт, получилась, и в довершение этот даун, который сестренка.
  - Ну, почему мне так не везет?
  Дом содрогнулся от дикого стона, все его пять этажей. Волком завыл Максим Леонидович Супенков. Так дико и страшно, что замолчала сестренка. В доме стоит тишина. Она непроглядная. Сестренка забилась между столом и диваном, и натянула подушку на голову. Мама и папа тихо сидят на диване, держат друг друга за руки, молчат. И какие они старые, точнее, безвременно постаревшие, живого места на них нет. Всю жизнь вот так провозились с детинушкой Супенковым и дауном, который сестренка. Вот так целую жизнь. Будто не было в этой жизни вообще ничего. Тяжелое детство, тяжелые роды, надежда на очень хороших, красивых детей. Или не было даже надежды. Только несколько мгновений между рождением близнецов и той сумасшедшей новостью, что даун сестренка.
  - Ну, почему, почему?
  Дико кричит Максим Леонидович. Дико и страшно. Подползла к Леонидовичу собака, уткнулась горячей мордой в его горячую морду. И заплакал Максим Леонидович. По щекам потекли натуральные слезы. Он просто взял и заплакал, сжимая в объятиях собаку. Такую маленькую, такую дохленькую, комочек шерсти, не больше того. Черт подери, заплакал Максим Леонидович, полились слезы длиной в сумасшедшую ночь. Пытался заснуть и не смог заснуть Леонидович. Мама и папа загнали в кроватку сестренку. Дикая тишина, фантасмагория истинного несчастья. И ничего более. Только страшная мысль, исходящая из тишины и покрывающая собой несчастную русскую землю.
  - Но почему оно так, я не знаю.
  
  ***
  А там самый обыкновенный рассвет. Или точнее, наш питерский полумрак, выползающий из подворотен колодцев и разъедающий любую незащищенную душу. Может быть, кто-то и просыпается в такой полумрак с чувством морального удовлетворения, но нормальный ленинградец просыпается с чувством обиды. Может, кто поднимается в такой полумрак свежий и очень готовый на подвиги, но ленинградец встает с больной головой и почти зомби. А насчет прекрасного нового дня вы меня не пугайте. Истинный ленинградец, прошедший сквозь питерский полумрак, не доверяет прекрасному дню, но возвращается к жизни, чтобы крушить, чтобы тиранить себя самого, чтобы испортить чистые чувства свои и прекрасные мысли, чтобы перечеркнуть те самые пресловутые, еще неостывшие после просыпу грезы. Он возвращается. Сам пострадал, передай чем страдаешь другому. Лучший из вариантов на русской земле, почему это я пострадал? Почему только я и никто больше? А как вы понимаете, Максим Леонидович Супенков он наш, он ленинградец.
  Отсюда вполне человеческая история про новое ленинградское утро, уютный школьный сортир, про Максима Леонидовича Супенкова и про товарища Владимира Ивановича Топецкого, того самого, который встретил Максима Леонидовича в школьном сортире.
  - А ведь ты подлец, парень.
  Вот они встретились двое. Один счастливый товарищ, спал хорошо. Второй несчастный, чего-то делал во сне, но не спал, сжимая собаку. Термос приснился, разбитая колба, палки и лыжи, снова лыжи и прочая хрень. Морда чужая, опухшая и много других гадостей. Недавно была своя морда. Нынче чужая, мы понимаем, такая звериная морда. Она не понравилась, понравиться не могла никому эта морда. Себе противно, но вечный твой крест ходить с такой мордой. Противно из максимума, из Макса перерождаться в одно лишь подобие морды. Дурацкий процесс, неприятный в любых проявлениях. Как остановишь его, как возвратишься назад в счастливое детство? Да никак. Не удержал это детство Максим Леонидович Супенков, русский богатырь Супша. Существовала собака, существовали лыжи, существовали палки. Следом некий, непередаваемый в априорах порыв по вселенной. Он некий порыв, не передается вообще никогда. Вскочил, достал, подкараулил в сортире его вместе с гадами. Счастливая сука, черт опять так! А раньше был друг. Может лучший из прочих друзей. Теперь улыбается, морда поганая, между унитазом и раковиной.
  - Это я-то подлец? - все узнали спокойный шепот Владимира Ивановича.
  Маленький, настырный и очень злой, между прочим, товарищ. Наступил на чужую жизнь и даже не оглянулся. Его не интересует, что у кого-то в семье даун. И тем более не интересует, что кто-то не спал целую ночь, а плакал, обнявшись с собакой. Вот такие товарищи поганят жизнь и здоровье нормальным ребятам. Лучше бы хулиганили по помойкам и портили государственное имущество. Ну что такого, если попортил ты унитаз? Только работа для некоторых ленивых представителей неуважаемого рабочего класса, за которую между прочим они получают зарплату. Проснулся, пришел, отремонтировал унитаз, безнадежно испорченные части заменил какой-нибудь пакостью. Благо частей не так чтобы много, на всех хватит. А счастье хрупкое, оно из миллионов частей. Одна мелюзга затерялась, не склеятся остальные осколки. А если таких затерявшихся две или три части, совсем уже плохо. А если еще чего-нибудь лопнуло, вот настоящий кошмар, вот где сунули мордой в самую гниль. И если ты не попал в унитаз, точно сдохнешь под раковиной.
  - Давай объяснимся, - снова Владимир Иванович. Не понимает, что у нас там происходит, не чувствует настоящий момент этот занудный придурок. У него нет сестры дауна. Сам себе Даун, с ехидной улыбочкой на циничных губах. Как посмел, как попробовал испоганить великую жизнь, великого человека, гиганта. Что-то сегодня жестокий и смелый сегодня Владимир Иванович. Откуда ты взялся такой на несчастной земле? Или родили подобную пакость, чтобы уродовать русских богатырей и несчастную русскую землю?
  - А я что? А я ничего? - попробовал выкрутиться Максим Леонидович Супенков, то есть, выражаясь русским языком, попробовал свалить из сортира. Но очень поздно попробовал это гнилое дело товарищ. В данный момент не сработала реакция кандидата в мастера спорта по самбо. И вообще ничего не сработало. Что-то неправильное случилось у нас с Леонидовичем. После той наболевшей ночи и после всех инсинуаций, тем или иным боком связанных со школьным сортиром. Упала капля воды, отозвался сортир. Упала другая капля, опять отозвался. Звук печальный, почти похоронный. Капли, удары, слезы. Множество капель, град ударов, и все такое скользкое, такое неприятное, что очень попробовал слинять Леонидович.
  - Нет, объяснимся, - старший Топецкой схватил за грудки русского богатыря Супшу, - Что-то ты мне не нравишься сегодня. Подлость какая-та в тебе неправильная засела. И с этим надо бороться.
  Опять повторяю, очень и очень попробовал слинять Леонидович. Первая вспышка прошла и принесла с собой стопроцентное удовлетворение после бессонной ночи. В нескольких словах выразил свою боль Леонидович и успокоился. А больше ему ничего не надо, то есть совсем ничего. Получил желаемое Максим Леонидович, потому что выплеснул боль вот таким, может и не совсем обычным образом, но выплеснул ее и точка.
  - Я люблю!
  Но полез с кулаками на здоровенного парня маленький гад Топецкой:
  - Так не пойдет.
  И здоровенного парня прорвало:
  - Понимаешь, люблю.
  Максим Леонидович поперхнулся слезами. И гадко, и тошно, но ничего не поделаешь, в который раз, черт. Невольное ощущение, что замерзла вода в унитазе. Ни одной капельки, ну практически абсолютная тишина. Сам не пойму, отчего оно так. Еще недавно вода капала, и как вы припоминаете, делала это нарочито раздражающе, со всякой подленькой подковыркой. И вот ничего, то есть совсем ничего. Вся вселенная остановилась в едином порыве. Не знаю, насколько ей гадко, ей тошно, но остановилась вселенная со всеми своими конечными составляющими. Вроде бы заржавел небосвод, вроде разверзлись хляби морские, вроде земля под ногами стала хламом и мусором. Сюда бы для полной картины несколько тучек, еще охренительную грозу и снежок по самые яйца. Но нет, не стоит, товарищи. Все равно в какой-то момент сорвется с места вселенная. И небосвод, и снег, и гроза, и прочие богомерзкая тупость. А еще такая же полная хрень, кретинизм и дерьмо в белых тапочках, когда наконец потекли эти чертовы слезы.
  - Пойми, я люблю, как никто не любил никогда и никто никогда не полюбит. Любовь моего уровня невозможна и через тысячи лет, потому что она вообще невозможна.
  Потекли и закапали слезы:
  - Непонятное чувство опять же во мне. Оно возникло практически из ниоткуда, я к этому не прикладывал никаких усилий, я просто прятался. Но чувство достало и обмануло меня. Такое нежное, такое хрупкое чувство. Ты понимаешь, был одинокий боец в безысходной и отвратительной пустоте. Боролся боец и страдал, потому что его одиночество составляло само страдание по определению и не оставляло бойцу никакой лазейки. Боролся и снова страдал этот парень, черт подери. Холодно было ему. Никто не согреет, никто не поймет его чистую хрупкую душу? Зачем? Хрупкая душа обязана умереть. Нежная ее половина пускай прозябает в грязном отстойнике. Ты никто, ты дурацкий боец, твое дело бороться, а в результате страдать, и ты не имеешь права на нечто большее, чем все та же борьба до победы. А тут пришло чувство. Понимаешь, оно просто пришло, со всеми вытекающими последствиями. Вот так взяло и пришло, чтобы отдать свою красоту и родить в одиноком сердце надежду.
  - Ну, поздравляю.
  Владимир Иванович Топецкой хотел еще что-то сказать, но вовремя остановился. А собственно, о чем речь. Ведь никто не видит, не слушает в данный момент Топецкого. Его просто нет. То есть, его не существует на данной земле и в данной точке пространства. А что существует? А черт его знает что. Может опять слезы:
  - Я люблю. Не представляешь, твою мать, до какой степени. Такому как ты очерствелому идиоту и извращенному цинику разве представить нечто подобное? Здесь необходима другая душа. Не глупая, и не мелкая, и чтобы в ней никакого цинизма. А где находится такая душа? И вообще, существует ли такая душа? Я запутался, но люблю, но желаю любить по полной программе. Иначе существование есть отвратительный путь в никуда. Иначе ты сам на пути в никуда никому не нужный, ты понимаешь, не нужный, и снова не нужный осколок материи. Лучше совсем умереть. Лучше покрыться землей и червями (согласитесь, здорово завернул про червей богатырь Супша), чем отринуть любовь, чем лишиться ее, этой самой любви, даже настолько необычной и для других неизвестной. Лучше, ты слушаешь, лучше фантом, тайное и несуществующее ничто, но мое тайное и несуществующее ничто, по крайней мере, в любви, чем все остальное.
  Слез хватило на раковину. Теперь не разберешься, кто кого задавил и зажал между раковиной унитазом. Кто над кем изгаляется, а кто пристает с разными глупостями. Кто великий, а кто ничтожный до отвращения потрох. Много вопросов, много воды. Много чистого чувства, много не так чтобы чистой и праведной горечи. Есть тут у нас спокойные товарищи, сами знаете кто. А есть и наоборот, не скажу, чтобы параноики, но и не скажу, что товарищи со спокойной душой. Вы поглядите, лапки дрожат, что еще за болезнь или дурь? Не помыл что ли их в унитазе?
  - Ладно, - Владимир Иванович добрый сегодня. Выспался, насмотрелся правильных снов, начувствовался до отрыжки. Не худший есть вариант в жизни старшего из братьев. Голова не болит, ребро не зудит, в желудке нормальный среднестатистический завтрак. А не отложить ли нам наших кроликов на другой день, скажем, на завтра, когда не выспится, рассвирепеет, будет таким же крутым, как огромный дружок, или будет еще круче Владимир Иванович:
  - В общем, проехали. Воду спустили, грязь отошла. Были кое-какие у нас неувязки идеологического характера, оно между друзьями случается. Мы нормальные современные люди. Можем побеседовать о высоких материях в тесном кругу (кивок в сторону унитаза) и даже немного поспорить. Между друзьями бывают горячие споры, в которых, по сути, рождается истина. А что такое, черт подери, истина? Если не нечто эфемерное, маловразумительное, не отвечающее никаким канонам человеческого бытия. Нет, я не ухожу в сторону. Мне просто интересно, что оно есть истина. То ли некий занимательный феномен, очень и очень далекий от жизни, какая должна быть, в отличие от жизни, которая есть. Ты подумай, мой мальчик, над данным вопросом, и тебе станет легче. Может из истины вырастает не только дружба, но вырастает любовь. Та самая, снова черт, вырастает любовь, что тебя зацепила и так заколбасила. Подумай, пока еще есть время, хороший совет. И на этом закончим.
  Толстый мальчик выкушал слезы:
  - Вот не знаю.
  Владимир Иванович Топецкой протиснулся к выходу:
  - Для чего тебе знать? Само по себе знание является ошибочным догматом, иногда перечеркивающим твою жизнь на пустом месте. Если любишь, если страдаешь в любви, если готов разорваться на множество мелких кусков и вырвать из груди исстрадавшееся сердце, зачем тебе что-то еще? Ты получил совсем немного живительного бальзама по имени 'любовь', а тебе мало, а тебе еще хочется. Не жадничай, это только первые капли. Сердце само разберется с твоими проблемами. Ему не нужна никакая подсказка на трудном и может непредсказуемом пути в новый мир, что тебе открывает любовь. Это заложено на начальном уровне, это есть в каждой клеточке твоего дурацкого обнаженного от любви сердца. А ты, глупенький, еще убиваешься. И над чем? Над любовью!
  Владимир подвинул к чертям толстяка:
  - Я не мешаю тебе.
  И взмолился толстяк:
  - Почему?
  - Мне не нравится Рыжая.
  
  ***
  Теперь побежали. Кажется, все пересказано, все договорено. Точки поставлены, не следует ворошить устоявшуюся систему, не следует договариваться неким иным способом. Я построил корабль на числе четыре. Не выдержало число четыре самой ничтожной проверки. Невразумительное какое-то оно, не магическое по большому счету число. А значит, треснул корабль и затонул к той самой матери. Появились крысы на развалившемся корабле, задергались и побежали. То ли туда, то ли сюда. То ли на то, то ли на се освободившееся место. Слабенькая вышла команда:
  - В настоящей любви каждый сам за себя. В настоящей любви невозможно найти компромиссов. Невозможно, и не фиг со мной препираться. Каждый робкий влюбленный становится наглым влюбленным, его не прижать к стенке даже хорошим пинком в задницу. Каждый наглый влюбленный робеет от самой тупой ерунды и теряет саму свою наглость.
  - Ты определись в понятиях и не смеши мои тапочки.
  - А зачем? Если правит системой любовь, если она же систему питает. И за этой любовью ползет на карачках система.
  Я успокоился, я не продолжаю раскручивать подобную лабуду. Все было предельно понятным в команде. Никаких треугольников, никаких перехлестывающихся интересов, никакой киношной романтики и отсебятины. Скажем так, ничего в перспективе достойного осуждения. А еще никакой перспективы. Тихое, вдохновенное и прекрасное чувство. Докоммунистическая, дореалистическая и из тех, что до сотворения мира, любовь. Все согласились, ни сумрака, ни загона, только маленькое озерце с очень прозрачной водой. Никакой, между прочим, трясины.
  А Макс распалялся:
  - Отстаньте, черт подери!
  А Макс извивался:
  - Не бейте ногами по печени.
  И приходилось за все отдуваться более счастливым товарищам.
  Ты подумай, как я готов
  За один благосклонный взгляд
  Разорвать пелену веков,
  Окунуться в кромешный ад.
  Я за слово готов твое
  Всю вселенную вызвать в бой,
  И надежды сломать копье
  За единственный возглас твой.
  За улыбку и за мечту,
  Что прекраснее нет мечты,
  Я готов покорить звезду...
  Но чего же желаешь ты?
  Счастье развивалось под скрежет зубовный.
  
  
  ГЛАВА ПЯТАЯ.
  
  Дети поссорились. Я хотел рассказать об этом как-то иначе, в более подходящей и может быть романтической обстановке. Не обязательно при свечах, но в славном городе Ленинграде и будущем Петербурге обстановка имеет определенный смысл. Некоторые представители местной культуры со всей ответственностью утверждают, такой у нас особенный, неповторимый и вообще только наш город. А традиции города следует соблюдать. И встречи здесь будут особенными, и повседневная жизнь наполняется особенным колоритом, и ссоры, они не такие, как на других перекрестках вселенной.
  Ну и чего вы пристали, в который раз черт? Между детишками пробежала черная кошка. Нет, так не годится, про кошку слишком заезженный штамп. В какой-нибудь деревне или в маленьком городке, пожалуй, еще подойдет кошка. Но мы уже договорились, в каком мы особенном городе. Здесь, конечно же, водятся черные кошки, и они, конечно же, бегают. Или точнее, с чувством собственного достоинства, плавно покачивая бедрами, они переходят дорогу всяким придуркам. Примерно получается так. Я тебе не всякое чмо, я культурная кошка и делаю свое полезное дело с чувством значимости и собственного достоинства. А ты уже разбирайся, в какую тебе сторону.
  Ладно, ваша взяла, нечто плохое устроили дети. Может, погрызлись они? А может, и нет? По большому счету никто ни кому не разбил морду. Не было дикой истерики и вообще ничего более или менее запоминающегося, где преобладают внешние физиологические факторы. То есть словесное оскорбление, оскорбление действием, прямой удар и членовредительство. Я повторяю, никто никого не задел, никто никого не ударил. Не были высказаны некоторые зашкаливающие слова или фразы, после которых надо ударить. Вы еще не догадались, во всем виноват город. Его улицы и мостовые, его скверы и садики, его неповторимая атмосфера, которая теперь называется аурой. Вот поэтому ничего и не произошло, как оно полагается у нормальных русских людей в их счастливой России. Просто выросла трещина.
  Вот сюда направляем силы свои, на вышеупомянутую трещину. Сами глядите, стоял монолит. Дети радовались, дети шутили, дети играли. Было легко, было тепло, было весело. Вокруг никаких намеков на будущее в черных тонах, и вообще ничего черного. Только прекрасное. Ветер стучит по камням, но смеются над ветром культурные камни. Солнце печет в свою очередь, но при этом так много солнечных зайчиков. Звезды рассыпались в музыке сфер, можно послушать и позабыть музыку. Здесь своя красота, здесь своя философия.
  Теперь разбежались. Трещина все испортила. Маленькая трещина по определению, но ветер проник в нее через камни. Квеленькая трещина на глазок, но солнце туда потихоньку пролезло. Не добавляю, не рассуждаю про звезды. Ах, они звезды. Нет покоя, нет радости на русской земле, усыпанной звездами. Не остановиться, не оглядеться хотя бы на пару секунд, чтобы еще больше любить и ласкать эту землю а так же все, что гнездится на ней, от целого города до ничтожной букашки. Короче, попались товарищи. Ветер крепчает, солнце в большой ярости, звезды грызут. Помните малую брешь? Нет теперь и ее. Расширяется, раздвигает свои горизонты. Ах, она трещина!
  Мы пока не продумали связь между событиями. Предположительно, где-то подгнило связующее звено, тот самый крохотный гвоздик, на который сперва не взглянули в процессе работы, который вообще не заметили. Или кнопочка. Или шип. Нас не интересует структура звена, которое скурвилось. Эта штука могла состоять из единой молекулы, из единого атома. А могла состоять и держаться от данной строки до любой из окраин нашего города. Данное место прошло, держатель погнил и следов не осталось.
  Лучше вернемся на ветер, на солнце, на звезды. В вышеозначенной области легче оперировать метагалактическими цифрами и развивать свои мысли. Слишком яростные, нетерпеливые, деятельные у тебя мысли. Такие же точно, как изначальный материал, то есть ветер, солнце и звезды. Не желают они успокаиваться, эти самые мысли, не желают оставит в покое работоспособную и более или менее функционирующую систему. Система потихоньку кряхтит, кружится, пышет и пашет. Не следует трогать ее. Покуда не трогаешь функционирующую систему, получается вполне приемлемая величина со всеми известными к ней составляющими. Но тронешь, получится нечто, не представляю какое оно нечто, уже без известных в нем дырок и глюков.
  Не скажите, положительный переход. Это еще не факт. Было просто на предыдущем этапе всяких ошибок до чертиков. И почему переход называется так: Наталья Сергеевна Репина? Почему не солнце, не ветер, не звезды, не океан или маленькая лужица на худой конец? Куда подевалась пляска стихий? Где проблемы русской земли? Где потрясающая и непередаваемая на всем подпространстве вселенная? Где оно где? Что за блажь охватила старшего из Топецких Владимира Ивановича? Что за дурь присосалась к более или менее развивающейся, но все еще крохотной величине? Или так было запланировано на текущем этапе? Вот мы и отыскали подсказку. Так было запланировано. Некий божественный план, твою мать, о котором тебе размышлять запрещается. Но почему, опять почему? Неужели именно такая дорога судьбы? Неужели именно в такие веси и дали? Неужели именно так распорядились тобой недостойным те самые очень достойные звезды, а заодно и все остальное, включая солнце и ветер? Вот она дорога, не бойся, наш мальчик. Настало время подняться на новый уровень и покорить непокоренные тобой звезды.
  Я не сопротивляюсь. Для тебя одного уровень. Эта самая Ната, простите, Наталья Сергеевна Репина. Только для одного. Почему же другие товарищи не замечают ее, не восхищаются, не производят в наисовершеннейшее существо, не представляют идолом, не обожествляют, черт подери? Только один среди прочих товарищей, только этот злодей, Владимир Иванович Топецкой. Только этот предатель, оставивший неизвестно зачем монолит дружбы, а еще силы разума, силы стихии, силы взлета и силы падения в бездну.
  Ах, ему повезло? Не каждому так повезет. Клопам, например, или букашкам, если хотите. Нечто подобное не распространяется так же на звездную вселенную, вечную и бесконечную в своей пустоте, следовательно, отрицающую само везение, как запрещенное действие. А мальчику, говорят, повезло. Стакнулся с трещиной, сам себя подбодрил и полез, и полез, и полез вот к той самой, к желаемой цели. Какой еще цели? Вам говорили, желаемой. Вы дослушайте очень короткую мысль, не спорьте, не пререкайтесь с авторитетами. Здесь не до вас, дорогие мои. Каждый нормальный товарищ на русской земле способен потявкать, пока не спросили его по всей строгости советских законов. Тявкай паяц, однако не забывайся, тявкающее звено не относится к лучшим ребятам на нашей земле. Зато земля и впрямь лучшая, она молчит, она запитывается нашей русской духовностью и не претворяется шавкой.
  Господи, что-то не так. Первая трещина есть, первый есть переход, похожий на песню, похожий на сказку. Вот тебе Ната, то есть Наталья Сергеевна Репина, коренная и стопроцентная ленинградка, как говорится, дитя севера. А это Владимир Иванович Топецкой, приехавший из Одессы, как говорится, дитя юга. Закружилась метель, повалила вселенская благодать. Видно тянет сближаться и не расходиться несоответствующие противоположности. Видно ветер совсем надоел, и его растоптали под звездами. Положительная позитивная реакция на существующую действительность, по крайней мере, создала свой мир для двоих человеков. Будем считать, что случилось добро. А всему отрицательному барахлу предоставили призрачный шанс вернуть все обратно.
  Стоп, ребята. Мы до балды разбежались. Выскочили на обочине, вычистили причинную связь никто не дрался, не подвывал, не выкрикивал бредовые лозунги. Никто никого не давил. Есть дорога на гору, есть дорога с горы. Есть нечто горнее и прекрасное, но и много чего осело в оврагах. Слышите, отрицательный гул. Как несется телега с горы, как она хлюпает, как верещит на ухабах. Очень тяжелая, очень огромная, настоящий кошмар, не просто телега. Камни подбрасываешь под колеса, не останавливается даже на крохотный миг несущаяся телега. Палки подкладываешь, разлетаются в щепочки палки. Несется телега с горы. В образе толстого мальчика, так называемого русского богатыря Супши.
  Теперь обсуждение мальчика девочками:
  - Разве можно такого любить?
  - Разве можно смотреть на такое полено через иную призму, чем глаз дровосека, приготовившего топор, клинья и цепи?
  - И о какой любви предлагается речь, если страстный поклонник приходит любиться с собакой.
  Вот она трещина, стоп. Положительный переход перекрутился на отрицательном переходе. Отрицательный переход подтянул сам себя к антиподу с непреодолимой силой или желанием, достойным лучшего применения. Следом подстроился под антипода отрицательный товарищ, что та же собака. Следом хвостик задрал товарищ собака, чтобы ударить собачьей тоской в наиболее незащищенное место. Но в каком-то угаре не дотянуло тоски, не хватило на черное дело ее, как не хватило вообще и хватить не могло при сложившихся обстоятельствах. Отсюда как результат трещина.
  Теперь немного яснее для любителей покопаться в грязном белье и пофилософствовать за стаканом водки. Дружба запуталась окончательно, монолит ее окончательно просел и растаял. Думали из гранита, из мрамора, на худой конец из кирпича монолит. Оказался хиленький лед. Красивый, конечно, искрящийся, только лед и более ничего. А за этой глыбой стена. Что еще за стена? Сам не знаю, знать не хочу, потому что мне надоело просчитывать всякие стены. Но независимо от моего решения дружба уперлась и встала на месте. Уперлась на самый прощальный рывок. Похоже, подобную глупость подставил наш славненький боженька. Надоели божественному товарищу всякие пакости, и потянуло на доброе дело. Вот и выполнил дело товарищ, не думая, не согласуясь ни с кем. Дабы не раздавила дружбу стена, но только замедлила последующий рывок и распад. На четыре минуты, на восемь секунд, на мгновение, может быть, только одно. Но нечто такое произошло, вроде на последнем этапе своем сама жизнь обернулась на звезды, на ветер, на солнце.
  - Мы не решили, - поставил диагноз руководитель распадающегося коллектива Кирилл Петрович Ламерти, - Что же собственно дружба?
  Диагноз, можно сказать, правильный. Но чем-то смахивает он на диагноз покойнику. Много-много хорошего сказал в заключительной речи Кирилл Петрович, даже больше, чем того требовалось. Но все равно не ко времени речь. Раньше бы подготовиться к ней, может, чего бы и вышло. А теперь ничего, то есть совсем ничего не вышло. Как поминальную плюху выдал красавчик Ламерти:
  - Мы почти докопались до сути.
  И это не все.
  - Говоришь, докопались? - вот тебе Максим Леонидович Супенков надел новую богатырскую маску, - Теперь ничего не придется решать. Теперь никуда не придется спешить. За нас подсуетились другие товарищи. Расторопные, хитрые, подлые, с глазками негодяя и чувствами червяка. Поспешили и затоптали нашу прекрасную жизнь, наши светлые, наши вселенские чувства.
  Кому бы еще высказаться на известный предмет? Ах, да. Станислав Иванович Топецкой пока не сказал свое веское слово.
  - Начинать невозможно сначала, - теперь говорит младший из братьев Ивановичей, - Разрешили вчера веселиться скотине, скотина подстроила гадость. Красивые фразы, особенные жесты. Нечто подобное нравится маленьким глупеньким девочкам, можно добавить, за душу берет. Чепуха! Сегодня пустили слюни те самые девочки, завтра прокисла душа, послезавтра вообще настоящая мразь на помойке. А мразь подвизается лишь для одной цели, чтобы напакостить очень хорошим ребятам. И напакостила, черт подери, эта мразь. Дальше испорченный свет и развивающийся мрак. Одно слово, система свалилась с катушек. Вы надеялись, что не погибнет она никогда? И какого черта надеялись? Надежда есть фикция, труп. Если вы разрешили немного свободы скотине и допустили на чистое поле ее, эту тварь, что испохабила дружбу...
  Дальше виден конец. Мы находимся практически перед лицом растаявшей вечности, поглотившей одну субстанцию конечного вещества, чтобы выбросить в жизнь нечто иное. Растаявший монолит, трещина, потуги господа бога, то есть стена все еще здесь. Стена удерживает и прижимает нечто совсем эфемерное. А может не удержать. Что вам? Последняя капля нужна? Точнее, осколочек капли от капли. Крохотный, совсем пузырек, вроде какой распашонки получился в конечном итоге осколочек. Нет, нет, нечто другое совсем. Кажется, атом и тот здесь имеет значение. Думаю, атом от той самой капли от капли. Но единственный среди остальных атомов, но способный исправить последний разлом, вытянуть стену и вытолкать не придумал куда, в какую еще трещину. Чувствую, хватит его. Вот на капле висит исправляющий атом. Вот взрывается капля фонтанами капель. Вот капля... Погодите чуть-чуть. Капля торчала на самом конце, колебалась в пределах своих и не падала:
  - Может, все образуется?
  - Может, наступит идиллия?
  Максим Леонидович Супенков подтолкнул каплю:
  - Нацию надо спасать!
  И шквал пронесся над миром.
  
  ***
  Чтобы прочувствовать на четыре и две десятых процента причины этого шквала, не стоит впадать в философию. Чтобы прибавить к последней десятой еще две сотых процента, не стоит устраивать шум и копаться в истоках любимой Руси. Чтобы остановиться и укрепиться в недоформированном чувстве своем, не обязательно пакостить Русь, а тем более шлепать по дебрям любимого до тошноты христианства. Именно нашего христианства, именно русского, черт побери, христианства. С распятым Христом, как у всех. Но со злобой к заветам Христа в классическом виде. Помните эти заветы? Забыли? Да наплевать, что забыли. Кто их читал, кто их знает теперь эти заветы? Если созданы совершенно другие заветы на русской земле. Начиная с распятия Христа, но с потрясающей ненавистью к каждому из распятчиков, к детям и внукам распятчиков, к племени или семени их, ну и так далее. На все, что якобы связано с пресловутым Христом, не смотря на прощение коммунизма.
  Цитирую русского богатыря Супшу:
  - Христианство есть глупая выдумка. Люди любили выдумывать всякую хренотень перед страхом мучений и смерти. Иногда более удачной была выдумка, иногда не совсем, как получилось в рассмотренном случае. Люди выдумали и промахнулись в конечном итоге. Вышла белиберда, над которой разок улыбнется пытливый рассудок и крякнет разок, как над выдумкой, не более. А беспардонная и малообразованная личность может впасть в коллапсирующее состояние и устроить разборки с последователями Христа на его могиле, научно обоснованной коммунизмом.
  Ребята простили, не злые они. Если учитывать из кого были первые коммунисты (чьи они дети и внуки, ну и так далее), можно прийти к выводу, что христианству на русской земле повезло. Кое-чего да осталось, если сослаться все на того же товарища Супшу:
  - А еще христианство - талантливый мрак. Или победа эксплуататоров над эксплуатируемыми товарищами, мракобесов над поборниками просвещения, негодяев и извращенцев над истиной. Вы представляете, какая получается победа? Не абсолютная, но человеконенавистническая получается победа. Не гуманная, но членовредительская она во всех отношениях. Не развивающая, но загоняющая в тот же охристианенный рай, что отвратительней христианского ада. Победа произошла, это факт. Истина ослабела в определенный момент, должна была ослабеть, ибо религиозная тьма захлестнула нашу русскую землю, и для мракобесия пришло подходящее время.
  Помните, много чего простили ребята. И это уже положительный фактор, стыкующийся с основными понятиями христианства о всепрощении и беззаветной любви. А что порушили энное количество храмов и прочих строений культа в период строительства коммунизма, так наплевать, они устарели те самые храмы и, если послушать все тех же товарищей, не имеют никакой исторической ценности. А что имеет ценность? А вот это, как говорит богатырь Супша:
  - Одна мораль отступает, другая, наоборот, наступает. Разумная мораль не всегда впереди неразумной религии, но со временем разум возьмет реванш за свое поражение в прошлом. Как вышло сегодня, теперь, после двухтысячелетнего мрака. Сами знаете оно как вышло в натуре. Под напором методологически обоснованной системы, под присмотром идеологически подготовленной и научно отредактированной позиции марксистско-ленинской философии о христианстве, при осознании вреда христианства и идолопоклонничества для русской земли. Короче, разум воскрес, истина возвратилась назад, выдумка эксплуататоров отступила, издохла. Нет теперь этого злого прыща между нами, на нашей земле. А ежели его нет, то не существует Христа, не существует распятия на кресте, не существует религии христианства, христопродавцев и прочих распятчиков.
  Собственно говоря, всепрощение хороший пример. Коммунистическая партия, организованная, сами припоминаете кем (сегодня их называют 'россиянами'), эта партия оказалась на высоте. Похоже, партия помирила русскую душу на нерусском фундаменте. Похоже, она же завуалировала одну из особенностей собственного непартийного народа. Ну неправильная была особенность, можно добавить, не современная, попахивало пещерой с медведями. А мы цивилизованные люди, а государство у нас цивилизованное, а русская земля должна быть для всех, даже для нерусских товарищей, или вы так не считаете? Или пожелали обособиться в отдельную касту, под гаденьким названием 'русский народ' и, прикрываясь все тем же названием, эксплуатировать другие народы, в первую очередь каких-то там легендарных распятчиков?
  Чувствуете, подействовало. Русские ребята они ребята разумные, соглашаются выбросить на помойку Христа и его христианство, лишь бы не оказаться среди угнетателей и эксплуататоров неких невинных овечек. А мы никого не угнетали? А мы никого не эксплуатировали? Русский народ вкалывает, русский народ рвет свои жилы и загинается в нищете, чтобы некие пришлые удальцы жрали в три горла и пьянствовали. Сначала немчура, а теперь вот эти распятчики.
  Отсюда изгнание бога с русской земли, разрушенные храмы и сломанный крест. И не надо прикалываться, что Христос не был русским. Наш Христос со временем обрусел и превратился в явление мирового масштаба. А наши храмы точно были русскими, со всеми традициями русской земли, с любовью к богатству и мишуре, чего не существовало ни в коей мере в классическом христианстве. Так что по большому счету не на христианство напали распятчики, выкорчевывая из сознания русского народа обрусевшего Христа и его храмы. Не надо песен, черт подери! И после торжества коммунизма русское общество все еще продолжало делиться на христопродавцев и прочих товарищей.
  Вот очередная цитата Максима Леонидовича Супенкова, по совместительству русского богатыря Супши:
  - Верующий человек может заставить поверить неверующего человека. Его лицо верует, его душа верует, его тело повторяет душевное настроение его веры. И, конечно же, тело не расходится с душой, следует за ней в полном согласии. Просто человек верующий. С ним соглашаешься на примере его самого. Говорит про разумное верующий человек, действует с разумом. Говорит про прекрасное верующий человек, не разрушает самой красоты. Добавляет про жизненные переходы вселенной этот же самый товарищ, но не стесняется смерти. Это есть верующий человек, которого ты уважаешь хотя бы за веру.
  Следующая цитата, как бы точнее сказать, предшествующая предыдущей цитате:
  - Наши руководители могут делать, чего им вздумается. Они всегда поступали так. Год назад, двести лет, и задолго до рождества Христова. Они довольствовались не благом народа или его насущными требованиями. Их не интересовал по большому счету народ. Вылезали, врали, даже не прикрывая фактами ложь. Наглое самодовольное любование собственным мелочным 'я' достигло гипервселенских высот, чтобы создать свой собственный культ, не несущий в себе никакой разумной основы. Я руководитель, ты раб. Нет, не правда. Ты может руководитель, но я не раб. Тебе разрешается корчиться, врать и глупить, будто никто никого не продал, и никогда никого не распяли. Будто не продавались лучшие люди русской земли, будто не распинались они на кресте всякой сволочью. Будто не подлежит продаже земля и не продана, чертова блажь, тем, кто желает устроить из этой земли лишь один большой магазин, лишь одно большое распятие.
  Хотите еще:
  - Руководитель ворует, начальник ворует, апологеты снова из воровской мафии. Они не знают отчизны, практически утеряли ее. Им нравится воровать, нравится издеваться над русской землей, нравится продавать по кускам нашу землю. Чем больше продашь, тем больше положишь в карман. Чем больше положишь в карман, тем больше окажется у тебя прибыли. А кто продавец? Мы уже отмечали, продавец, который распял не безызвестного нам Христа, но сначала продал его с потрохами. Ждать прощения продавцу нечего. Поэтому продавец начнет распинать во второй и в стотысячный раз какого угодно Христа, только нарвется на подходящую жилу. Как не использовать опыт, если не запрещают тебе сначала продажу, а следом распятие?
  Тут ничего не прибавить. Тут ничего не убавить. Русское общество знает, зачем существует оно. Русский народ не вопрошает, куда ему лезть под руководством определенных товарищей. В этот котел или в тот. Сам продумал, сам рассчитал, сам купился на том же определенном этапе. Был такой период на русской земле, когда несправедливость зашкалила и оставалась одна надежда на Иисуса Христа и его справедливость. Но не послушался зова сердца Христос и не пришел в новом обличии на русскую землю. Зато набежали распятчики и уговорили русский народ совершить очередное распятие. Вполне нормальная работенка, если Христос не пришел, если проигнорировал слезы и боль земли русских. Так что случилось то, что случилось. Хорошо погуляли на русской земле эти злые распятчики. Но опять же за семьдесят лет постарела и изменилась земля. Отсюда, участвует в разговоре вся наша команда.
  - Не всегда договаривают то, что подразумевается крепким задним умом, - в собственных словах запутался Станислав Иванович Топецкой.
  - Не всегда подразумевается то, на чем зиждется идеология правящей партии, - подыграл младшему из Ивановичей Кирилл Петрович Ламерти.
  - Не всегда остается идеология догмой, - завершаю штрих за богатырем Супшей.
  Здесь свои правила. Шуми не шуми, родная земля не допустит окончательного приговора над прошлым. Помните пережитки якобы нашего прошлого? Снова вранье. Разве сумеешь себя пережить при любом государстве? Разве, меняя фамилию, переменишь себя? Да, вывеска новая. Нет орла, нет креста. Но человек? Разве он изменился? Разве русское бытие стало нерусской хреновиной? Не замечаю пока. Та же кровь, та же боль, та же надежда русской земли. Не изменить ничего. В некоторой степени можно подкорректировать определенную мелочь. Тряпками, прической, манерой держаться. Скажем, на четыре десятых процента, не более, подкорректировать можно. И что у нас получилось? Ау! Где новый тип человека, новый герой? Мы рассуждаем про человека нового общества. Без креста, без орлов, без всякой придурошной мишуры и мелочной накипи. Черт возьми, неужели наше новое общество превратилось в звездное общество? Чувствуете, как приятно спуститься на звезды? Или нет, не впечатляют вот эти вот звезды. Именно эти. Другие возможно и впечатляют. Только не знаю, какие другие звезды? Из каких совершенных миров? Из какой далекой и неизвестной вселенной? Более чем интересный ответ. Для кого? Русское естество отрицает нерусский характер, не собирается смешиваться, так перетак, не собирается отдавать завоеванные веками позиции. А позиции эти такие, опять черт. В самых глубоких колодцах, на самых высоких вершинах, всегда и везде русский народ не допустит приход к своей вере распятчиков. Даже если в какой момент сплоховал вышеупомянутый русский народ, в конечном итоге, он все равно не допустит.
  Вы еще не уснули? Вы чего-то лопочите? Ах, до вас не дошло, и не надо. Кого волнует такой парадокс среди русских людей:
  - Южный отец Кирилла.
  - Бабушка Мориан, вероятно француженка Макса.
  - Одесское происхождение братьев.
  Мама моя, до чего докатилась Россия?
  
  ***
  Впрочем, мерзость дырочку найдет. Не трудно заметить, как общегосударственная или двурушническая политика подготавливает плацдарм для более страшного зла вселенских масштабов. А причина единственная: все потому, что из мерзостных будет политика. Ей не хочется погибать, как не хочется усовершенствоваться при любом строе. Усовершенствуешься и станешь практически ноль. Кто будет тебе поклоняться из равных? Нет, равное поклонение вроде синдром Дауна. Если забрался чуть-чуть повыше, захочешь забраться еще, чтобы не только чуть-чуть, чтобы по-настоящему поклонялись расположившиеся на нижних этажах особи. Не важен предмет, важен факт. Крест, орел, серп и молот. На этом стояла, на этом стоит, на этом останется, пока не подохнет политика.
  Вы сказали 'подохнет политика', какой абсурд. Изничтоженная политическая платформа цепляется когтями не то что за жизнь, но за подобие жизни. Измельченные политические идеалы готовят почву себе и перекочевывают туда охрененными порциями. А вы не забыли куда подевалась политика? На молодые цветы, на молодые ростки, на новый, на подрастающий мир, который пока что в пеленках, однако скоро покинет пеленки. Не смейтесь, скоро вернется нечто подобное на русскую землю. Сильные русичи ослабеют, слабые распятчики вырастут. Мощная Русь состарится, хилые иноверцы возьмутся за власть. Какой неприятный процесс во всех отношениях. Не разрешает вечно царить в одной вотчине, не разрешает вечно стоять на одном месте вселенная. А как не стоять на одном месте? На то существует политика, все ее исхищренные методы, все орудия злобы и казни.
  Нет, я не утрирую важный вопрос. Старый росток погибает, новый росток расцветает. Старому идиоту завидно, что на свете есть новое идиотство. Такое чистое, такое праведное, такое по-настоящему настоящее идиотства под все тем же названием 'жизнь'. Представляете, экий кошмар, если не измарается чистая новая жизнь хотя бы немножечко грязью, если не облапошится праведная идеология русской земли хотя бы на десять копеек, если не станет смердящей трухой настоящее бытие все тех же товарищей русских. Ведь может случиться не так, как рассчитывали деды и прадеды, как повелось в родимом отечестве, как должно быть по разумению стариков и не только правителей. Снова кошмар! Русская нация очень своеобразная нация. Ее размазывают по полюсам всевозможными способами. Сюда пришли негодяи, сюда спрятались праведники. Негодяев хватает, истинный факт, среди полновесного русского хлама. Но какая комплекция праведности представила саму русскую землю? Смотришь, не видишь конца. Этот талант, этот талант, этот нет, не талант, этот гений. А с другой стороны, чертовски противно и гадко. Знаете сами, кому противно и гадко? Наконец, угадали. Вот и бесится нами представленный счет, то есть представленный русским народом ко всем так называемым праведникам. Лучше для нас негодяй. С ним спокойнее и как-то все ясно.
  Я не оплевываю политику. Я изничтожил подобную мразь на начальном этапе и вырвал из своего сердца. К ней синоним 'клоака'. Хотите, 'зловонный вертеп'. Если не нравится, значит 'лачуга дебила'. Если по существу, старческая политическая система есть антагонист молодого развития русского государства. Старичок не успокоится до тех пор, пока не извратит молодость, пока не опошлит, не выправит с гиперкосмического, то есть божественного пути, на обыкновенный не божественный путь, то есть путь мрака и путь трясины. Молодые силы сопротивляются, но старость использует для борьбы любое оружие, чтобы просто загнобить противника. Зверски, жестоко, пока окончательно не добьет под свои извращения и пороки.
  Так что не удивляйтесь, когда соберутся поспорить детишки:
  - Солнце рождает свет. Звезды рождают мрак. Стебелек опять же рождает другой стебелек, а букашка другую букаху. И кто доказал, что свет повинен в своем рождении, или какая-нибудь ерунда вроде новорожденной букахи? Родившееся существо никогда не спешило родиться и не желало выйти на свет по собственной воле. Начиная свой путь от определенной точки отсчета, даже солнечный луч обязательно доползет до последней точки. У него есть начало, у него есть конец. Тем более будет конец менее стабильной величины, такой как новорожденная из букашки букахи.
  - Что тогда человек?
  - Он приходит в этот мир, он умирает. Вы считаете, он поспешит родиться опять же по собственной воле, чтобы скорее всего умереть? Пока не родился, еще ничего не потеряно для тебя на будущих заворотах вселенной. Ты вроде бы существуешь, тебя вроде нет. Ты будешь когда-нибудь существовать, я повторяю, когда-нибудь в будущем, но не сегодня. Лучше через неделю, месяцы, годы. Лучше через столетие, через века, в отдаленном, не знаю, каком еще будущем. Пока не родился, можно чего-то исправить в твоем неродившемся 'я'. Но ты рождаешься, ты невиновен, тебя принудили включиться в процесс между жизнью и смертью.
  - Да, человек невиновен. Это показывает рассудок, если желаете, совесть. Это подсказывает сама душа человека. Как хорошо считать себя невиновным хотя бы в нашей вселенной. Я не хотел почему-то рождаться. Почему не хотел? Ты же родился, ты вырвался из небытия в бытие, ты попробовал то, от чего отказаться не смог до другого, скажем так, более подходящего случая. Тебя не спросили в период рождения. И что? Сила жизни, которая проявилась при родах, ответила на вопрос: 'Я хочу'. Сам не ответил, стыдливо молчал. Но сила ответила. Ты понимаешь, процесс начался. Ты поступил на новый поток в данной точке и в данном месте пространства. Ты утратил контроль над собой, тем же способом, что не хотел начинать гонку со временем. Больше того, превратился всего лишь в осколок собственного народа. Может наихудшего из народов планеты Земля, а может и самого лучшего. Это не факт. Говоришь, не хотел? А превратился, едва прокричав первый раз. Ты же винтик собственной нации. Что полеты над бездной, что взрыв, что душевный размах, покуда в тебе плоть и кровь твоих предков?
  Собственно, я ничего не открыл. Открытие сделала молодость:
  - Человек оттого человек, в переводе 'свободное мыслящее существо', что не боится порушить любые основы прошлого. И не важно, что существующие основы устанавливались твоими предками в точно такой же принципиальной борьбе за свободу с их предками. Свободный человек согласен выбросить предков точно так же, как выбросил прошлое, и сделаться единственным господином над своей судьбой и свободой. Вы слушаете, человек ненавидит рабство и цепи. Сколько не впаривай ему мозги преимуществами самого разсамого золоченого рабства, он не выдержит, он обязательно вырвется на свободу.
  - Пусть будет так. Разве кто спорит про силу и мощь человеческой свободной мысли. Наше исследование перешло на более тонкий предмет, который с первого взгляда ничто, но после детального рассмотрения приобретает важнейшую роль в существующем мире. Человек господин и все-таки раб. Однако чего? Со стихией он справится, смерть отодвинет, мрак одолеет в конечном итоге. Внешние факторы не самое страшное на сегодняшний день. Существует нечто другое внутри человека, и это нечто есть чистота крови.
  - Не согласен.
  - Можешь не соглашаться. Но человек живет в обществе, и общество ценит сей фактор. Вот аборигены, вот инородцы. Вот русский, вот маромой. Ты желаешь все изменить на планете Земля? Чтобы инородец стал во главе государства. Чтобы русский отправился на лопату и серп. Чтобы маромои заполнили и задушили русскую землю. А они это сделают, не сомневайся, дружок. Не их породила земля, не их воспитала, не здесь гробницы и капища предков. И вообще, что ты понимаешь о чистоте крови?
  - Да понимаю чего-то.
  - Ой ли, родной? Родственный элемент тяготится к родственным элементам. Русское существо тяготится к русскому началу, маромойское к своему маромойскому. Иногда выходят частные случаи. Космополитический русский, националистический маромой. Но это уродец в семье. Его не любят ни те, ни другие. К нему не тяготится никто. Он пропадет на определенном этапе, он заглохнет, он будет везде и всегда за ничто, как не попытается развиваться в области интеллекта, науки, искусства. Ты понимаешь, что такое цифра один. Неродственная величина есть один, а родственная величина есть множество. Имя родственному множеству - легион. Я родился в таком-то городе, ты родился в таком-то городе, он родился в таком-то городе. Мой отец офицер, ваш отец офицер, его отец офицер. Я работяга, ты работяга, они работяга. Ты понимаешь и представляешь, сколько шансов есть у тебя добиться успеха при подобном раскладе?
  - Сам ты расклад.
  - Проснись, дорогой. Необозримая земля русская. Ее просторы огромные. Захочешь потрогать, сломаешься. Захочешь закопаться, убьет. Это тебя одного, маленького, недоразвитого, смешного придурка. Без помощи родственной крови, без взлета культуры твоей или предков твоих, без корня, который удержит взбешенную землю.
  Как бы там ни было, спорить пока можно. Максим Леонидович Супенков даже простил на время нехорошее поведение Владимира Ивановича Топецкого и разрешил по обстоятельной просьбе Кирилла Петровича Ламерти присутствовать означенному товарищу Топецкому во время очередного спора. Интересная получается вещь, если снова процитировать русского богатыря Супшу:
  - Наконец, существуют пределы чисто эстетического порядка. Те пределы, в которых грязная кровь не поймет своего назначения, не попробует перестроиться на определенный жизненный путь, не попробует дать себе маленькой капельки чистоты. Зато попробует загрязнить лучшее, чистое, доброе своей отвратительной кровью.
  Зато как-то по-глупому выглядит гадкий предатель Владимир Иванович:
  - Очень прилипчивая грязь.
  Кажется, придавил язычок этой предательской пакости богатырь Супша свой правильной философией русского богатыря и героя:
  - И не только прилипчивая грязь, но чертовски заразная. При чем заразная такой заразой, которая не отмывается тоннами мыла, не отмывается порошком, не отчухивается и не отдраивается ради шутки любым недозволенным средством. Средство не помогает. Оно не поможет, если, свершившийся факт, заразу вообще невозможно убрать, ибо она перешла в болезнь, разлагающую здоровое тело. Грязная кровь всюду грязная кровь. Микроб есть микроб, даже если один микроб. Действует сволочь и размножается. Через мгновение - два микроба, через четыре секунды - пятнадцать микробов, через час - миллионы. Болезнь разлагает страну и кончает со временем русскую землю.
  Поток богатырской энергии бесконечен. Спорят мальчишки, спорят товарищи, раздумывают и продумывают аргументы 'за', высказывают и доказывают кое-чего 'против'. Я не притворяюсь, что потрясающий спор. Он только будничное явление. У него есть начало, у него есть конец. Но уровень выше, чем прошлой весной, летом и осенью. Хотя какой-то неэстетический и отвлекающий уровень. Отвлекает от жизни, черт подери. Отбивает от чистой струи бытия. Отторгает от горней вершины, не самой паршивой из горних вершин. Но я не ошибся, другой запашок, другие краски, другие чувства, другие мысли. Все абсолютно другое, оно не по нашей вине, даже если оно вызывает изжогу и мучаюсь брюхом:
  - Мы избраны богом, - последняя мысль Станислава Ивановича Топецкого.
  - Мы избраны для великой любви, - за собой пытается удержать последнюю мысль Кирилл Петрович Ламерти.
  - Мы избраны для вселенской власти над миром, - и все-таки первый из первых и лучший из лучших в который раз богатырь Супша.
  Дальше такие действия по регламенту: руки раскрыл, охватил этот мир, с ним обнялся, прижался и сделал нечто хорошее. Добрые дети, добрые люди. Интересуются не одной чепухой, вроде пищи и водки. Подбирают не только тряпицы на каждой помойке. У них собственный мир, не старческий, не убогий, не извратившийся от своей тупости. Но какой еще мир? Чем отличается их бесконечное 'я' от конечного инварианта их же родителей и воспитателей? Где тот предел, за которым юношеское самосознание раздраконило старость:
  - Кто не с нами, тот гнида пархатый!
  Не скажу ничего плохого про всю компанию. Данный вопрос стал безумием Макса.
  
  ***
  Истоки вышеозначенного процесса не имеют никакого значения. Почему оно так получилось, ответить практически невозможно. Мы провели кое-какую предварительную подготовку перед очередным действием Максима Леонидовича Супенкова и остановились в нерешительности. Если хотите, логика здесь отсутствует. То есть, вообще никакой логики нет в действиях Максима Леонидовича, а есть нечто большее, что определяется таким простым словом, как 'злоба'.
  Тогда наводящий вопрос, и что мы знаем про злобу? Ну, во-первых, злоба не возникает на чистом или пустом месте. Больше того, злоба не может быть чисто надуманным фактором. Ибо злоба на человеческие существа не вырастает из старой неодушевленной среды, вещей, трухи и бумаги, но вырастает из общей, опять-таки из естественной ненависти ко всему животному миру. Следовательно, различаем злобу на одушевленные и неодушевленные предметы и, во-вторых, определяем ее, как стремление все крушить и ломать без какой-либо видимой причины.
  Я еще ничего не сказал. Только подумал. В предложенном случае наша концепция злобы гораздо ближе находится к цели, чем остальные концепции. Остальные концепции имеют право на жизнь, но они слабоватые и не совсем точные. Если хотите, они подгуляли, смотрятся плохо и пахнут не так чтобы здорово. Для энтузиастов разрешается мероприятие с запахом, чтобы вытошнило окружающую среду тут же на месте и вырвало помоями. Вот сердце, вот печень, вот остальные органы. А это? Ах, это не усмотрел. Кажется, мысли пошли. Кажется, какие-никакие чувства. Э, заворачиваем, ласковые мои, эти самые чувства, подобной твари не надо.
  Но вы понимаете, цель еще не конечная гонка в пространстве. Чего-то здесь не хватает. Скажем так, злобствующий ненавистник может обидеть кошку, или щенка, может ребенка ударить в лицо без объяснения причины такого поступка: 'Мне так хочется, просто хочется'. Ненавистник способен ломать и крушить, все что ломается, все что крушится по определению и в силу той самой физиологии ненависти, которая превращает психически неустойчивые организмы в садистов и монстров. Товарищ не заплачет при этом, тем более не запечалится и каяться не побежит по примеру Раскольникова. Ибо для современной России Раскольников не пример, а интересная аномалия. Это зачем? С какой стати? Жизнь прекрасная, поступок прекрасный, чуть ли не рыцарский, если хотите сказать, поступок. Это же как восхитительно дать по балде топором своему убогому прошлому! И тело остыло, и душа успокоилась. Мама моя, не одни же вокруг ненавистники?
  Тем более удивляют взрывы и буйство людей, не принадлежащих к параноидальной системе, не имеющих ничего общего с аморальной или религиозной моралью. То есть внешне нормальных людей. Которые не повесят котенка, боже меня упаси. Которые не придушат щенка, а скорее закормят. Которые обойдут за две тысячи метров дурацкого и соблазнительного мальчика. Нет, здесь другой вариант. Вы присмотритесь, мирно лакает котенок свое молоко. Та же собака грызет свои кости. У мальчугана веселая морда. Ну и зачем? Ненавистника нет, извращенцев и монстров не существует. Простой человек, самый из самых, добрый из добрых. А как изливается, как верещит, сколько экспрессии, точно готов задавить каждого:
  - Только ариец имеет право на жизнь!
  Или еще:
  - Лучшее в мире должна получить белокурая бестия!
  Голова философа
  Без чужих советов
  Обросла волосьями
  Земляного цвета.
  От земельки ласковой
  Получила силу,
  Чтобы быть затасканной
  До самой могилы.
  Чтобы быть замученной
  Глупыми пинками:
  'По какому случаю
  Обросла кудрями?'
  Завела без ведома
  Колорит чернявый,
  Так вали отседова
  Мерзкая отрава!
  А далее думай что хочешь, делай что хочешь, ковыряйся где хочешь, если ты не относишься к бестиям.
  
  ***
  Стоп. Я не собираюсь вдаваться в теоретические исследования о происхождении русского человека на русской земле. Есть такая задумка, что все мы вышли оттуда, откуда вышли другие народы, скажем, от одной собаки, одной коровы, или одной обезьяны, кому как оно нравится. Это не для меня. Я не размениваю первоначальную из первоначальных причин человеческого бытия на мелкие и вообще нереальные причинки. Другие товарищи попробовали разменяться, но не нашли ничего, собственно говоря, не хватило здоровья. Человеческий кругозор слишком узкий. Человеческий разум слишком разболтанный. Подобными средствами ничего не находится ни на каком уровне. Но я о другом. Система моего исследования не утверждает, а сомневается, не вычисляет, а переделывает, не придумывает, а покоится на реальных событиях жизни. В данном случае потерялись собака, корова и обезьяна. Пускай отдыхают в кустах. Я интересуюсь одним только толстеньким мальчиком.
  И что опять натворил богатырь Супша? Помните, мы исследовали его сильные и слабые стороны. Не самый умный, не самый глупый, не самый отвратительный, не самый прекрасный товарищ среди таких же товарищей. При начальных условиях, сформировавших вышепредставленный характер, можно только удивляться конечному результату. Вот мы и удивляемся, что получился вполне человеческий образец нашей же собственной крови, которая кровь русская. Две руки, две ноги, ну и так далее. Спортсмен, комсомолец, вроде бы активная жизненная позиция и остальные качества, соответствующие облику молодого строителя коммунизма. А так же достоинства и недостатки, не вступающие в противоречие с существующим строем. Как сказали врачи, очень здоровый и правильный образец. То есть здоровый и правильный телом. О голове врачи ничего не сказали.
  А что вообще голова? Вышеупомянутый детинушка спал, просыпался, ходил в туалет, кушал и пил, ну и всякое прочее. После школа, еда и опять же питье. Снова ходка-другая, вечер, кажется, сон. Нет, не сон. Между ходкой и сном еще малая брешь, если хотите, идея. Все тот же детинушка чувствовал эту идею, подготавливался, много читал. Не про ариев, здесь ошибаетесь, филькина грамота, но о последней великой войне и не только из пропагандистской брошюры 'маде ин коммунист', зарубите на морде.
  Все читают. Книги для этого есть от настоящих русских писателей. Лев Николаевич, Михаил Юрьевич, Александр Сергеевич. Чувства хорошие, добрые возникают на данной основе. Создается определенная аура, которая непредсказуема с точки зрения школы. Николай Васильевич, Антон Павлович, Федор Михайлович. Школа не пропагандирует чувства. Школа привыкла преподавать имена, в которых ничего не понимает, с которыми находится в неизбежном разладе, после которых страдает сама от своей ограниченности, вполне предсказуемой тупости и дебилизма. Владимир Владимирович, Иван Сергеевич, Николай Алексеевич. Школа боится что-либо рассматривать на подобной высоте. Она расчленяет и убивает все сущее. Она растлевает и опошляет, чего не убила. Прекрасные мысли здесь не имеют права на существование. Владимир Галактионович, Михаил Евграфович, Николай Семенович. Я прекращаю перечислять имена пацанов, которым низкий поклон земли русской. И вот почему. Сколько прекрасных произведений испорчено школой, сколько затерто имен, сколько талантов подвергнуто классификации или перечислению. Чтобы раз разобрали, раз затоптали, и дальше никто не подумал вернуться обратно. В дивный мир потрясающей литературы, к этой вселенной добра, на такую недосягаемую и непредсказуемую вершину.
  Все читают. Доступная литература читается меньше. Из школьной программы читают практически через двадцать две строчки, ну чтобы не поставили кривую оценку. Недоступная литература читается больше. А запрещенное? Черт подери, в полный аллюр идет запрещенное чтиво. Раз запретили, значит стоит прочесть, мы же понимаем, насколько усредненная мысль укрепилась в усредненном коммунистическом государстве, где на первом месте полуправда и ложь во спасение. Для непонимающих товарищей могу уточнить, государство лгунов, подлецов и скотин никогда не поднимется выше среднего уровня и не отменит свои принципы, на которых основывается ложь. А значит? Вы чувствуете, ветер откуда? Вы догадались, какие выводы? Кроме разрешенной и напечатанной литературы есть еще литература непечатная в так называемых списках. А списки печатаются на машинке в лучшем случае в шести экземплярах на туалетной бумаге. Это тебе не миллионные тиражи из разрешенного перечня, а тяжелый, невыносимый, можно сказать, адский труд. И ради чего? Значит так надо. Список в руки попал. Грязный, занюханный, лабуда, я читаю. Чешется тело при соприкосновении с подобной гадостью, а читаю. Мучаюсь мочевой болезнью, опять же читаю. Это список. Сегодня в моих руках, завтра исчезнет навеки. Не то, что Толстой, Достоевский, Лесков. Они не исчезнут, а список уйдет. Они не нужны миллионными тиражами, а список такая отстойная редкость. Я начинаю сходить с ума, но читаю.
  Ладно, не будем связываться со стареющим маразматиком с седой головой. Искал истину, не нашел и не надо. Похоже, не там искал истину, не на тех героев поставил товарищей. Это его проблемы, за которые расстрелять и повесить надобно школу. Не расстреляют и не повесят, черт подери, никогда школу! Добавят новых писателей, не припомню по имени отчеству. Всякую мелочь пузатую, вроде Анки, Маринки, Бориса и Саньки Мартовского. Те еще ребята, им самое место среди ужастиков, как не надо писать книги. Но в условиях развивающегося общества школа обязана развиваться за счет каких угодно ребят, даже таких, время от времени переквалифицирующихся из неразрешенной в разрешенную литературу. А что наш товарищ? А он читает. Анку, Маринку, Бориса бросил читать, как только их разрешили, Саньке Мартовскому обещал набить морду за грехи его тяжкие, теперь читает других, и не только читает, но переписывает на туалетной бумаге.
  Говорят, невозможно испакостить целый народ. Во-первых, народ, сложившийся на исторически крепкой основе, на хорошей и плодородной земле, на здоровой и целостной почве. Говорят, можно испакостить особь, две или три. Добавим, несколько малых, несколько слабеньких особей. Либо заставить эти ничтожества врать и молчать, чтобы в определенной степени не испортились остальные товарищи. Правильно говорят, но остается открытым вопрос, а какая от надувательства польза? И почему мы зациклились на слове 'учить', когда не учит, но издевается школа?
  Я возвращаюсь немного назад. Молодое состояние души прекрасно в любой концентрации. Старое состояние есть отвратительный мрак даже малыми дозами. Молодая душа желает учиться, старость в свою очередь предлагает учить, однако не так, как оно хочется молодости. Наш излюбленный старичок никогда не предложит так, как оно хочется. Старость придумала школы, укрепила их, сделала обязательными и непререкаемыми во всех отношениях. А еще, напичкала именами, которые окастрировало на всякий случай. А так же напичкала фактами, которые извратила, как только умеет одна старость. Теперь последний вопрос. Знать хочется, знаний нет. Лучшего хочется, лучшее закопали в могилу. Развиваться полезно, то есть полезно читать, но литература сводится к спискам писателей. И нечего тюкать по темени Макса:
  - Хорошие были люди.
  Пускай пошустрит толстый мальчик:
  - Почему проиграли они?
  Опять же поплачется:
  - А мы победили.
  Дальше еще интереснее. Список между сортиром и сном может подвигнуть на нечто определенное. Спрашиваем, на что? Скажем, к материальной работе над нематериальной идеей списка. И как? Не обязательно покупать автомат. Не обязательно косолапить носатых, крючить чернявых и выводить косолапых. Толстому мальчику не по силам такое высоко интеллектуальное действие. Недавно желудок опорожнил, успокоился, порозовел вышеупомянутый товарищ. Сто двадцать шесть килограммов вам не шутка в розовых трусиках. А с другой стороны требует чего-то такого душа, не знаю какого, ну совсем разтакого разэтакого. Может, игрушки какой для толстого мальчика или модель нацистского танка:
  - Победили, не повезло.
  А с другой стороны, если руки не из попы растут, ты сам творец своего счастья. Есть подходящий материал, клей, молоток, скрепки и гвозди. Модели ложатся на стол. Красивые, черт подери, модели. Не представляю, насколько похожие на реальный нацистский танк, но мальчик считал, что похожие. Говорил себе: 'вж-ж-жи', возил эти модели, сталкивал их, сплющивал, затем переделывал. Становились еще более похожими и без того похожие модели. Говорил себе: 'б-бах' толстый мальчик, разворачивал снова модели, сталкивал и переделывал. Переделывать приходилось часто. Огромная лапа чуть задрожит, танк испортился окончательно. Возбуждение чуть подкрадется, еще один несоответствующий танк. Глаз сделает промах, опять же куча развалин.
  Но я продолжаю. Толстый мальчик был Максом во всех отношениях и проповедовал более или менее максималистский девиз 'ничего в меру'. Да разве посмеет подобный талантище остановиться на усредненной морали и прочих мелочах усредненного общества коммунизма? Здорово делает танки, здорово делает пушки товарищ мальчик, следом модели нацистских вояк, все тех же бестий из бестий. Нет, никаких компромиссов, не согласится товарищ. У него есть еще обалденный конек, и конек есть бумага. Не туалетная, твою мать! С туалетной бумагой Максим Леонидович Супенков работает в определенном порядке и в установленное время, как говорилось чуть выше. Теперь другая бумага, скажем, не слишком пригодная для первого дела. Жестковатая бумага с одной стороны, формат не совсем подходящий, тот самый инженерный формат, двести десять на двести девяносто семь миллиметров. Когда-нибудь Максим Леонидович Супенков станет выдающимся инженером, научится правильным образом (то есть по инженерному) излагать свои мысли, создаст нечто неповторимое, от чего содрогнется и чем восхитится Россия. А сегодня достаточно выбрать формат и опять-таки приложить к нему руки. Вот прикладывается Максим Леонидович Супенков, рисует. Нарисовал. Что это? Правильно угадали, это война на бумаге.
  Конечно, существует партийная литература, существует партийная живопись, а вместе с ними партийные правила, как такое дело привести к нужному знаменателю. А зачем сюда знаменатель? Тебе же сказали, нужно. Еще Ильич доказал, умный мужик, от партийности никуда не смотаться. Капельку подрастешь, полезут седые волосы и, соответственно, прибавится мозгов в голове, чтобы понять Ильича не только душой и сердцем. Старенькие товарищи его хорошо понимают, можно сказать, превратили литературу и живопись в государственную работу. За что им почести, за что им денежки, за что им много-много всего хорошего вплоть до признания их выдающегося таланта. Почему бы и нет? По всему миру разбросаны платные литераторы и государственные художники, а еще оплачивается творчество на заданную тему. Другое дело, толстый товарищ. Его батальные опусы не претендуют на мировую известность. Он не рвется в официальные гении, он никуда не спешит. Вот одно полотно, вот второе, вот двадцать пятое. И какое полотно, какой пейзаж, какая идея! Здесь белокурые парни со свастикой на плече расстреливают, вешают, поджигают, давят некие жалкие тени, некую пародию на людей из породы носатых:
  - Все остальное забудется. Канет к черту прогресс, обмельчает наука, скуксится техника. Старая литература умрет, уступит место новой литературе, в первую очередь литературе, что переполнена приключениями, мордобоями, костоломами, ну и чего-нибудь на закуску про очень крутых мужиков с крутыми руками, крутыми характерами. Все умрет. Все задушит песок времени. Лишь останется белокурая голова и крестовый поход против многоголовой вражеской гидры.
  Толстый товарищ шлепал танки и рисовал, рисовал и готовился спать с чистой совестью:
  - Будет вечным крестовый поход. Ибо нужен он нашей земле. Еще никогда, ни в какие века не рождало разумное человечество более выдающуюся идеологию, более правильный образ жизни. Перенаселенная земля, перенаселенная по большей части безмозглыми дураками и многочисленными уродами, такая земля вздохнула свободно под очистительным пламенем арийского 'дранг нах остен', ну точно почувствовала поступь благочестивого очищения от дураков и уродов. Эта поступь пока оборвалась. Не дотянула она до нужного уровня. Механизм был рассчитан с погрешностью, кроме того, слишком рано его завели, не дождались более благоприятного часа, пока поумнеет процента на три, на четыре еще человечество. И получился обрыв, система заглохла. Но это не значит, что изничтоженная система не возродится вообще никогда. Скоро и очень скоро она возродится от горних высот, дабы сделать прекрасной русскую землю.
  Далее можно не продолжать. Самое удивительное в настоящей истории, что не было в ней ничего удивительного. С одной стороны коммунизм распускал коготки, хрюкал и гукал, цапал и лапал, прижимал кого надо за жирную попку и отоваривал кого надо собственной идеологией чуть ли не до смерти. С другой стороны, толстый мальчик гонялся за бестиями. На виду у толпы. Перед недремлющим оком великого коммунистического государства и его недремлющей партии.
  - Ну и что? - говорило великое государство.
  - Деточка мечется, - вторила партия.
  При дорогом Леониде Ильиче откалывали и не такие фокусы самые тихие, самые добропорядочные деточки. Вернемся немного назад к нашей партийной литературе. Там все рассказано, все расписано, как растягивать рот до ушей, как превращать этот самый и никакой другой рот в большую, нет, очень большую воронку, как углублять не то что края, но самый центр, но конец той самой воронки. Все расписано и рассказано. Постарались партийные культурологи, постарались партийные литераторы. Они крутые ребята. Буквально прочувствовали правильную позицию Ильича (не Леонида), но того самого, который заварил идеологическую кашу с литературой и живописью, и наставлял из гроба правильной политикой следующего Ильича (теперь Леонида), как поступать со всякими шустрыми мальчиками.
  Фу, разобрались. Нужен последний, но очень правильный штрих. И этот штрих есть заслуга не представляю каких товарищей с какими заспиртовавшимися рожами, что не видели, не желали видеть практически ни хорошего, ни плохого, кроме бутылки:
  - Наливай поскорей.
  - Наливай побогаче.
  - А кто будет лить, какое нам дело?
  Макс повесил свастику на школьный пиджак. И никто ничего не заметил.
  
  ***
  Потерпите, праведные мои, остановите поток справедливого негодования. Я зеваю, и несколько ослабел, мне не угнаться за вашими бреднями. Нынче желательно зачеркнуть и забыть кое-какую бессмысленную лабуду из нашего с вами прошлого. Вам зачеркнуть и забыть. А вместо этого возвести на гиперпространственный пьедестал то самое прошлое, по любым человеческим меркам гиперпространственное, нет, потрясательное прошлое. Которому нет аналогов. Которому приличествует единственно белый цвет. Ни единого пятна, ни даже крохотной точки быть не должно на таком прошлом. Вы соглашаетесь, не должно. Ах, какой коммунизм! Ах, какой поворот в душах каждого человека и общества! Ах, какой человек! Опять вспоминаете, я задел человека новой формации, но это не суть. Потерпите пока, не стоит слишком кривляться, не стоит бесчинствовать, не выслушав до конца каждую из сторон, волей судьбы оказавшуюся замешанной в историческом процессе. Можно оказаться смешным. Нет, не смешным, можно оказаться отвратительнейшим лгуном, некоей шестеркой неизвестно чего и откуда, или подстилкой неизвестно каких товарищей. Можно, ох еще чем оказаться!
  Поэтому лучше позиция номер три. Поток негодования приготовился вывалиться из воронки вашего рта. Но рот захлопнули, но воронку убрали. Поток не вывалился, негодование не потекло. Вы поступили единственный раз по-человечески и разумно. Не опозорились, как опозоривались всегда. Не извратились, как извращались семьдесят лет с вашим ласковым коммунизмом, с вашей главной и самой шизнутой формулой: 'Этого не может быть, потому что не может быть никогда'. А где теперь формула? Где та изначальная величина, откуда все вышло? Вот просто так, из воды, из стены, из воздуха. Или вышло от вас дорогие товарищи? Или такого не может быть никогда? Или еще что хотите сказать? Нет, оставьте. Я человек тормозной, однако чертовски зубастый. Сегодня не выступаю, охладел к существующей реальности из несуществующей нереальности. Завтра взорвусь, и достану каждого, кто изолгался сегодня. Поверьте, каждый достойный товарищ получит свое. Так что молчите, товарищи.
  У вашего потока негодования нет цены. На пятачок никто не расколется, за копейку самим отдать жалко. Оставьте негодование при себе, до лучшего времени. Удержите 'кары небесные'. Вы не небо, не солнце и не земля в трех флаконах. Даже не маленький клопик, расползавшийся по земле, если вздумали негодовать из такого ничтожного повода. Ах, я ошибся, все иначе среди пацанов русских? Ребята исправились, стали почти ангелы. А следом набрались ума, стали почти демоны, в лучшем случае этого слова, как у древних народов. Русские теперь есть бог в едином лице и все сразу. Или опять не так? Или все по старинке? Ты маромой, он маромой, вы маромой. Только не я. И ругательство лучшее наше в ходу, самое хлесткое из трех букв, но не на буковку 'ха'. Или опять ошибаюсь?
  Ладно, проехали. Это чистое небо, это звезда, это родник. Я представляю слово 'родник'. Оно не совсем похоже на родину. Мне не нравится слово 'родина'. Затаскали, задергали, заковыряли грязными пальцами. Теперь одна грязь. Куда не сунешься, грязь. Насколько не подкрадешься, опять-таки грязь как не посмотришь, снова нарвался на грязь и ее производные. Не нравится 'родина', другое дело 'родник'. Выбивается на поверхность, течет, освежает, бодрит. Если хотите, навевает прекрасные мысли, добавляет прекрасные чувства, превращает крохотный осколок земли во вселенную звезд, а ублюдков в героев. Короче, родник. Это еще не трясина. Но потерпите, родные товарищи. Будет трясина, будет скоро она. Вам обещаю, чтобы заткнулись на десять секунд, чтобы уняли свой гонор и прочие гадости. Вы давно надоели и мне и другим, более нетерпеливым искателям истины. Слишком много вопили в прошедшие годы.
  Поругана честь,
  Поругана Русь.
  Проклятую месть
  Затарила гнусь.
  Забила в сердца
  Проклятую слизь
  Дорогой отца
  Проклятая жизнь.
  Потерпите, добрые граждане, твою мать. Сидите и радуйтесь:
  - Чего породили.
  - Чего воспитали.
  
  ***
  В конечном итоге, дети не били нерусских товарищей, не устраивали кровавых погромов, не отправляли целые семьи на керосин, мыло и кожанки. Не тот уровень. Дети только играли в родителей, может не по собственной воле, но воспроизводились в игре души родителей, мысли родителей и их удовольствия. А игра, как вы понимаете, вроде бы повторяла повадки нашей прекрасной отчизны, нашего потрясающего государства и нашего интеллектуально развитого народа. Вы слышите, получалось не абы что, но крохотная невинность перевоплощения прошлого, на которую не стоит гавкать и подвывать. Вас достала невинность? Губки сложил, ручки сложил, носик прочистил, разрешается грязным платочком. Посмотришь вокруг, а вокруг херувимы и херувимчики. Не истинные с точки зрения философии, не пакостные, не вредоносные и не лихие, не гниловатые и не расцвеченные красками. Все такое нормальное, все такое привычное для русских товарищей, не на что посмотреть. Выросло до тебя, будет после тебя, как не старайся:
  - Они ненавидят - мы ненавидим, - сказал красивый мужик Ламерти.
  - Ругают они - ругаемся мы, - добавил вполне тривиальные комментарии Максим Леонидович Супенков.
  - Их религия - наши идеи, - закрыл вопрос младший Иванович.
  Знаете, я охренел вместе с приторчавшими тапочками. Хотелось подобрать другое словосочетание, но не получилось на данном этапе. Мой рассудок слабеет. Иногда останавливаюсь, замираю, фантомы разума не прорываются сквозь оболочку. Они замирают как я. Нечто подобное кажется идиотизмом, но нет. Разум в какой-то мере заглох, утрамбовался, определил ему подобающую позицию и прочее. Разум проглядывает вперед, но не проглядывается. Разум рассчитывает эпохи, но не рассчитывается. Разум пробивает толщу вселенной, но не пробивается сквозь туман человеческой дури. И что еще дурь? Кажется, все естественно получилось на русской земле, но получилось не так, как задумали на начальном этапе. Естественное состояние русской земли деформирует разум гораздо быстрее, чем остальные ингредиенты. Например, пластик, металл, стекловата. Естественная оболочка достает любую искусственную оболочку, и ты понимаешь, что не такое оно в настоящем разрезе своем. А какой настоящий разрез, это без комментариев.
  С другой стороны, наловчился торчать и торчи в тапочках. К данному повороту привыкли на русской земле, не похвалят тебя, не прибьют, как оно полагается. Хозяин барин, вот и весь сказ. Взрослые баре, детишки почти барчуки, детишки детишек... Нет, не стоит напрашиваться в такую глушь со многими неизвестными. Пусть оно будет покрыто туманной завесой. Пусть сама по себе чистота перейдет через грязь и божественный свет разметает позорный осадок. Хотя бы в моей голове или в твоей голове, мой объективный читатель. Это не лучший подход, но приемлемый для нормального человека и всей его нации. Мы заметили, носатых не бьют, значит, дети играли.
  - Их законы - наши законы.
  Я уже говорил, что такое игра. Можно мячик катать по помойкам. Можно выстроить домик. Можно выкопать погреб на зависть всех окружающих. Но кто сказал, что, раздавая партийные клички, ты не играешь? Сама по себе раздача та же игра. Она бестолковая и не совсем безобидная. Ляпнул глупый язык, ляпнул другой, ляпнул четвертый. Третий язык мы пропустили по определенной, он промолчал, то ли отвлекся, то ли проблемы какие с интеллектуальной собственностью и языковый барьер, но мог этот третий язык и ответить. У каждого своя кличка. Старший из Топецких - Соломон, младший брат - Мусаил, стал Азраилом - Максим Леонидович. Это куда интереснее, чем заниматься цветами, или сажать огород, или плясать с медвежатами. Цветы не всегда прирастают, огород не всегда обещает плодиться, пляска бывает дьявольской пляской. И это не самое страшное. С точки зрения дьявола каждый неадекватный поступок - игра. Мы поплясали, значит, игра. Мы посажали, снова игра. Мы повыращивали... Что за уродство и глупости? Мусаил, Азраил, Соломон. Я забавляюсь и мне забавно, вроде как рыцарские имена на придурков навешивать, как перерождаться в пиратов, в индейцев или в других литературных героев:
  - А ежели наши придут?
  - Не пропадем вместе с нашими.
  Мне забавно. От маленького колодца к большому колодцу. От маленького чурбана к вселенскому дереву. От маленькой лужицы к целой параше. Здесь существует вода, там существует вино. Здесь подают кучу рыбы и хлеба, а там? Там ничего не получишь, не увлекайся, не жди. Полный мрак, полное опустошение, полная лейкемия. И кровь из раны течет. Густая, мелкая, отвратительная кровь. Один, два, четыре. И где цифра три? И отчего обижается красивый мальчик Кирилл Ламерти:
  - Не хочу быть Сруленком.
  Но кто его спрашивал:
  - Так велел бог.
  Играем по русским законам, предписанным русским богатырем Азраилом, ой, простите, богатырем супшей:
  - Позади первая стадия. Мы исследовали неисследованное пространство, использовали неиспользованные возможности, прошлись по истории русской земли по полной программе. Можно сказать, вокруг нормальные пацаны и девчонки. Те самые, что всегда в поиске, прощупывают ту самую пресловутую русскую почву с ее возможностями, проглатывают, что прощупали, и продвигают куда-нибудь дальше.
  И вот наступил момент, не имеющий ничего общего с начальным этапом, когда еще можно повременить, приглядеться, выявить лучший ход. Время пришло, когда надоело топтаться на месте, и достал этот самый начальный этап хуже некуда. К нему обращаешься, он молчит. На него наезжаешь, снова молчит. Под него подкапываешься, он молчит и со смыслом. Короче, самое время, тютелька в тютельку. Именно здесь букинистические изыскания Максима Леонидовича Супенкова залезли в такую невыносимую топь, откуда не выбраться. Сзади конец. Спереди тоже конец. Однако нельзя возвращаться назад: мосты разрушены, бомбы подложены, ни какой нормальный и человечный товарищ не ожидает твоих демаршей. Если вернешься, значит, пропал. Полная тупость:
  - Любая идея становится настоящей идеей только тогда, когда начинает приобретать могучих сторонников. Или когда управляет умами, то есть подсказывает, а чаще всего приказывает умам крестовый поход за идею. И не просто крестовый поход. Скорее повальное крестовое рабство большого количества особей, если хотите, рабство народа и лучших его сыновей, порабощаемых не так чтобы худшими сыновьями, но только идеей. А вот идея, поработившая целый народ и лучших его сыновей, поднимает народ на недосягаемую высоту, превращает в нечто несокрушимое, монолитное, не подлежащее гибели.
  Это не так смешно, как оно представляется на первый взгляд. Тонкости мальчишеской идеологии не поддаются классификации ни на каком этапе. Сегодня была одна идеология, а завтра кое-чего туда добавили букинистические проблески толстого мальчика. Чего-то вычитал толстячок, и закрылась дорога назад в уютное и беззаботное детство. Нет возврата, быть не может его, а спереди только дорога в трясину:
  - Коммунистическая мораль, исходя из рабовладельческих предпосылок, выросла в нечто гигантское, хотя зародилась сама в лоне христианской морали. Не будем прикидываться, вышел и отпочковался любимый ваш коммунизм из раннего христианства. Вы этого не осознаете, не пытаетесь осознать по причине вашей инертности. Для вас коммунистическая мораль нечто устоявшееся, почти нормальное явление. Вы привыкли к новому коммунистическому раю, и не задумываетесь, что он всего-навсего перефразировка христианского рая. Христос пришел, Христос сказал, Христос сделал. А коммунизм это Христосиково дитя, которое уподобилось своему папаше и обокрало его, от первого слова и до прощального жеста. Спрашиваете, для чего? А чтобы самому стать наиглавнейшим на русской земле со своей новоиспеченной моралью.
  Максим Леонидович Супенков пока еще ничего не сказал. Он читал, сами понимаете, какие шедевры. Он подкапывался, не трудно догадаться, в какие места. Он думал, не мог не думать над определенной проблемой, пока не сломался. Однако его способность перерабатывать буквы, знаки, слова ни в коей мере не отражала способность перерабатывать мысли. Я повторяюсь, товарищ читал, и это была не чистейшая влага земли, не прекрасная поросль мечты, не значительная выплата процентов по векселю разума. Всего лишь затравка, если позволите, выбор не знаю чего, между христианством и христианством, между коммунизмом и коммунизмом, между носатыми и носатыми. А главное, что при всем существующем выборе выбора не было:
  - Мы промахнулись в который раз. Нам запретили самим выбирать свою жизнь и судьбу. А разрешили пристроиться сзади к родителям и согласиться с родительской формулой, как на коммунистической основе построить коммунистическую мораль нового поколения. А нам нужна такая мораль? Вот и я спрашиваю, почему она будет такая коммунистическая? Почему невозможно послать к чертям милую мамочку и отфигачить любимого папочку с их устаревшими взглядами, а заодно реформировать не наш коммунизм в наш коммунизм и воцариться над миром с более чистой и непорочной идеей.
  Я объясняю, работал малец. В перерывах между вечерней едой и сортиром. Работал упорно, читал. Переваривал прочитанное, читал дальше. Самый естественный процесс для молодого развивающегося организма. Читал, работал и дочитался. Теперь наступило время, когда огроменный детинушка стал выползать из подполья, ибо почувствовал себя настоящим властителем робких сердец, ответственным за будущее своей нации. А при таком раскладе все остальное дичь и дерьмо. Так что не заметил детинушка, как замахнулся в духовной своей чистоте на самое главное в нашем паршивом аду. И это главное называется 'любовь', если вы еще не забыли.
  
  ***
  Пришла весна. Лопнули ледяные запоры, разлетелись ледяные вериги, исчезла холоднющая изморось и прочая дрянь. Как говорится, в дребезги разбазарилось все, что утягивало и утрамбовывало сердца, вполне готовые для любви, и что диктовало свои обледенелые принципы. Вы чувствуете, какая поэзия? Еще за четыре минуты или страницы до этого места снег лежал на две тысячи километров вокруг. Не верилось в его благополучное разбазаривание на следующем этапе. Может когда-нибудь, может быть не на русской земле оно и случится, но вот так, чтобы внезапно и сразу. Я потратил массу усилий на снег. Не хотел, но потратил в силу сложившихся обстоятельств. Ибо шла холодная, удручающая и удушающая полоса по самой жизни. Я устал от такой полосы, я почти отступил и утратил надежду на нечто лучшее или более светлое в тот самый момент, когда снег отступил без моей помощи. Ледяное пространство исчезло. И что? А не осталось вообще никакой дряни, так потянулись на волю сердца, полезли из-под дерюги замерзших своих оболочек. Короче, полезли, куда полагается им, прокладывая дорогу для новой и восхитительной жизни. А там распустились всякие крохотные листочки и стебелечки, брызнули негой, соком и яркими красками. Дальше воображения не хватает, да и не надо.
  Пришла весна. Похорошели милые девочки. Приободрились милые мальчики. Похорошели и бросились догонять летящее впереди время. Приободрились и вылезли на лучезарную взвесь самого лучезарного взлета мечты во вселенной. Я успокаиваюсь. Мечта есть мечта, а вселенная есть вселенная. Другое дело, если подумать про жизнь. Эта штучка приобрела единственное направление между глазами возлюбленной и прочим поруганным человечеством. Эта красавица приобрела единственную надежду оторваться от серой действительности, выпорхнуть из цепей, выбраться из подвалов, выбраться и полететь в открытую бездну милого, светлого, дорогого всем нам бытия на своих обнаженных чувствах.
  Остальное стало ненужным, никчемным, слишком пустым и даже убогим, чтобы радовать человеческое естество, чтобы чувствовать более настоящую жизнь, то есть чувствовать и наслаждаться самой жизнью, а если вам очень противно, то все равно наслаждаться. Что факт. Вымерли прочие факты, выгнили прочие светочи зла и добра. Добро перемешалось со злом, или его больше нет. Жизнь поступила в новые ипостаси с другой формулой. А в новой формуле горы и море, ночи и звезды, малый росток, огромный росток, снова звезды, снова земля и вода. Жизнь напиталась негой весны и прочей прекрасной хреновиной.
  В этот прекрасный, воистину неповторимый момент занесло белокурую бестию:
  - В наши ряды просочились враги!
  И прорвало идеологически подкованного товарища:
  - Наши ряды воняют.
  Следом сам здоровенный бугай Максим Леонидович Супенков выскочил из своей кельи с собачками и бесноватыми даунами, точно придали ему ускорение хорошим пинком в задницу. Никто его не просил именно так выскакивать. В городе интеллигентов, можно сказать, в культурном городе так не делается. Ты разработай программу, подай прошение в соответствующий комитет, получи роспись и штампик, а дальше посмотрим. И вдруг подобная прыть. Или кое-где у тебя зачесалось? Не может на попе сидеть Максим Леонидович. Многое сделано в подотчетный период товарищем. Многое еще предстоит осознать и ответить. За пустые глазницы своей любви, за насмешки, за детскую спесь, еще непонятно за что, может за космос великого господа:
  - Славная Русь, ты послушай меня! Я люблю, я тебя обожаю, я наслаждаюсь. Ты это знаешь, ты не посмеешь отринуть собственного ребенка, ты существовала много веков на этом дьявольском свете. Долго существовала моя драгоценная Русь, созданная кровопролитным трудом поколений и поколений по настоящему бескорыстных, по настоящему доблестных русичей. Ты не сумеешь меня обмануть. Славная Русь, великая Русь, наша родная страна и отчизна. Вспомни, как ты продвигалась предписанными путями к предписанным рубежам, к процветанию, к славе. Никакая чернуха, никакие позорные выверты юга, востока, севера, запада не могли окончательно поработить и окончательно закабалить русскую землю. Черные силы всегда приходили на Русь, пользовались текущим моментом, грабили, гадили, затем получали за это сполна по своим разожравшимся мордам. Получали и отправлялись к собачьим чертям, где вываливали обожравшиеся кишки из распоротого желудка. Черные силы прощались со своим омерзительным существованием, не доглодав до конца желанный кусок, а только лишь облизнувшись. Все исчезало. Только не ты. Одна непокорная Русь оставалась стоять на костях с гордо поднятой выей.
  Ну что сказать? Пробуждение мальчика не самая приятная вещь. И самое здесь неприятное, что еще неделю назад (а для нас две или три страницы) существовал рабовладельческий строй, коммунистическая мораль, путь родителей и христианство в пеленках. Следовало придерживаться хотя бы родителей. Какие проблемы? Русь или коммунизм? Со временем запретят матюгать коммунизм. Десятилетия разрешалось его матюгать, пока находился он в фаворе, хотя и не очень приветствовалось, чтобы каждый был в курсе, какие ожидают за ругань последствия. И вообще, лежачего не бьют, светлое естество не ломают, не будь бесчестным уродом, скотина. А товарищ не разобрался в основных принципах своей родины, шепчет про Русь. И что прикажете дальше?
  Не выдержал Кирилл Петрович Ламерти:
  - Что такое, мой ласковый? Неужели еще не устал, неужели нас агитируешь на маромойский погром против правил нашего общества? Не надоело делать двойную работу? Занимайся, пожалуйста, агитацией где-то в другом месте, скажем, на северном полюсе, где собрались тупые и недоразвитые товарищи. На русской земле, а особенно в городе Ленинграде называть масло 'масляным' не самый правильный выбор. В конечном итоге накапливается усталость.
  И Станислав Иванович тут как тут на тоненьких ножках:
  - Мы от тебя устали, пацан. Говори дело.
  Хотя интереснее версия Кирилла Петровича:
  - В школе история, в доме история, на помойке история. Куда не сунешься, всюду она. Наиправдивейшая, самая отработанная, самая честная история всех времен и народов. А разве мы не слыхали такую историю? В нашем случае исторический факт не есть самоцель. Мы чувствуем Русь, мы за русскую землю. Только не агитируйте больше за русскую землю, не стоит. Комсорг агитирует, профорг агитирует, классный руководитель вспотел от тройной агитации. Очень не хочется заниматься подобной фигней, но пришла разнарядка. Руководитель обязан, работа такая, черт подери. Ну, а ты какого черта обязан переться сюда со своей агитацией? Ты за что шестеришь, не даешь ребятам расслабиться? Ну и прочая гадость.
  Не помогает против вселенского взрыва товарища Супши:
  - Не гадьте на Русь!
  Не может помочь. Слюни и злоба текут изо рта здорового мальчика. Вы чувствуете, как деформировалась его основная идея, вырвавшись через рот на свободу? Или не уловили в ней никакой разницы? А зря. Наедине с новоиспеченной идеологией чувствует себя гораздо увереннее Максим Леонидович Супенков, чем среди недобитых придурков (вот где правда открылась), что назывались когда-то 'друзьями'. И пусть. Максим Леонидович истинный славянин, а следовательно истинный русский в квадрате и кубе. Русские не сдаются, русские не отступают, русские не бегут с поля боя и никогда не просят пощады. Это себе заруби на носу и не фиг рот затыкать Леонидовичу:
  - Наша коммунистическая идеология имеет много общего с идеологией ариев. Арий и русский почти синонимы. Нет, ошибаюсь, здесь неуместно слово 'почти'. Они синонимы. Шовинистическая идея нацизма более остальных элементов подходит русскому человеку. Коммунизм есть начальная стадия шовинизма. Наше правительство начало действовать не с той точки. Оно ошиблось, оно ошибается нынче и впредь, пока не определится, откуда русские корни. И что такое русский народ? Из маромоев мы или ариев?
  Доблестный мальчик:
  - Война доказала идентификацию обеих систем, обеих идеологий. Коммунистический брат поднялся по глупости на своего более старшего, более разумного брата. Он еретик, на данный момент не развился до надлежащего уровня, чтобы осмыслить ошибки свои. Ему хотелось подраться. Зачем? Дело двигалось по естественной траектории. Более чем разумный брат продумал дальнейшую жизнь, все действия, всю будущность младшего брата. Фашистская идеология кое в чем ошибалась. Это не факт. Она была нашим родственником, она вырабатывала особенно подходящие законы для себя и для нас неразумных товарищей. Единая плоть, единая кровь, слепому понятно, какие отсюда выводы. Но правительство не только ослепло, оно враг. Маромои прокрались туда, маромои испортили грандиозный проект грандиозного будущего русской земли. А не нравится маромоям земля русских для русских. Они извратили сам коммунизм, они извратили Россию.
  Пора закругляться. Кто это слушает? Да никто. Разве какой-нибудь официальный представитель общественности. Тот самый из ничтожных продажных людишек, наловчившихся ничего не писать, но всегда оставаться писателями. Такой точно слушает, чтобы выявить мелкие недочеты или похвастаться своей эрудицией, а заодно доказать твою тупость и недопонимание роли каждой точки и запятой в мировом революционном процессе. Ну и попадаются случайные товарищи:
  - Цитируем Ильича?
  Владимир Иванович Топецкой примчался к самым разборкам:
  - Что-то такое Ильич говорил, только другими словами.
  Еще не сбросил ботинки Владимир Иванович и не переоделся в домашние тапочки, чтобы не нагадить на ковре Кирилла Петровича Ламерти, а в душу точно нагадил. Э, мой ласковый, где это шлялся так долго и самое главное пропустил? То есть пропустил основную мысль товарища Супенкова и ее составляющие. Не стоило так обращаться с хорошим товарищем. За такие дела дают по губам, а затем чистят морду. И вообще, нас не волнуют приколы какого-то Ильича, мы рассуждаем про Ницше.
  Вопрос Супенкова ко всем присутствующим:
  - А кто читал Ницше?
  Гробовое молчание, и соответствующий ответ Супенкова:
  - Ясно, никто не читал. А, между прочим, ницшеанство является настоящей наукой. Марксизм-ленинизм в свою очередь не является настоящей наукой, а ницшеанство является. Марксизм-ленинизм ничего не сумел объяснить следующим поколениям, его притянули за уши, а ницшеанство сумело. Младшему брату ария очень понравилось ницшеанство, но захотелось (по Ницше) себе самому доказать, что не такой недоразвитый он и не такой безнадежный, отсюда выросли уши. Благо советники подвернулись из маромоев, благо не русские люди. А с маромоями разобрался давно Ницше. Хитрые сволочи, они ненавидят весь мир, они ненавидят Россию. Тем более есть причина нагадить России. Много 'наших' прорвалось сюда, куда не посмотришь, на каждом углу маромой, а у маромоя своя маромойка. Нет, на словах они любят Россию, даже в паспорте именуются 'русскими'. А ты поверил? Я нет. Нельзя верить, если борешься против врага. Марксизм-ленинизм не боролся, как же бороться с любимыми папой и мамой? Что не нравится правда? Но умные товарищи знают, кто папа и мама по Ницше. Я добавляю, умные и читающие товарищи. Дураки ничего не знают, только прислушиваются, кто аккуратнее и умнее соврет. Если Маркс, значит Маркс. Если Ильич, значит Ильич. Дураки читают школьный учебник. Им не доступен истинный свет, они утратили истинные знания в мире идей маромоев.
  Вот доконал:
  - Скот неразумный. Народ неразумный. Толпа неразумная. Если умеешь прикидываться другом народа, надуешь кого угодно за три секунды и даже быстрее. Главное, не оробеть в начале пути и не заткнуться в тот самый момент, когда происходит потеха. Тебе сказали слово, а ты пятьдесят. Тебе сказали фразу, а ты парламентскую речь на час или больше. Строчи, разворачивайся, раскрепощайся. И тебя не надуют. Сам разберешься в основополагающих тезисах государственной структуры и ее надуманной идеологии со стороны нерусских товарищей. Но разобравшись, в конечном итоге, поймешь насколько бездарный марксизм-ленинизм и насколько его оторвали от жизни. А это уже правильное решение. Еще немного, и есть у тебя шанс догадаться, какая наука нужна настоящему чистокровному русскому.
  Здесь вопрос:
  - А для других?
  Здесь ответ:
  - Непроверенным и сомнительным гражданам ловить нечего. Для них не найдется места на русской земле ни при каких обстоятельствах. Или ты русский, или никто. И не надо ко мне придираться со своей человечностью, состраданием, гуманизмом. Если никто, имеешь полное право покинуть русскую землю. Вокруг существуют другие земли, очень красивые и чертовски богатые земли. Может там природа не такая суровая, как на нашей земле. Может там песни не такие занудные, как у истинных русских. Повторяю, это твое право. Вали поскорее в другие края, обжирайся и упивайся, и выделывай всякие пакости, мой нерусский товарищ. Перефразируя известную пословицу, спасение разбегающихся товарищей дело самих разбегающихся товарищей. Там в нерусских краях наберется толпа 'соотечественников': ренегаты, космополиты, враги. Те еще, между прочим, товарищи. Напиваются водкой, называют себя 'русскими' и гадят русскую землю. Там придется ко двору всякий нерусский товарищ. Впрочем, туда тебе и дорога, ласковый мой, самое время определиться, кто же ты есть, и оставить Великую Русь ее истинным детям.
  Еще вопрос и ответ:
  - Да где она, эта Великая Русь?
  - Как это где? Если не здесь, не в чистоте нашей крови.
  Самое время остановиться. Но у товарища шестеренки зашкалило. Наконец-то дорвался, черт подери, до сладкого пирога и жрет его в три горла:
  - Для дураков повторяю, ничего не дается за так за дармак. Враги захватили ключевые позиции на русской земле и без борьбы их никому не уступят. Слишком долго спал русский народ, чтобы просто так подойти и отнять свою собственность. Враги окопались на русской земле. Всеми правдами и неправдами они разоряли русскую землю, пока не дошли до настоящего момента, если хотите, до того предела, где двигаться уже некуда. Ибо проснулся русский народ. Господи, сколько потребовалось мерзости и унижения, чтобы наконец-то народ осознал свое истинное место на русской земле и проснулся. За годы коммунистической власти произошли перемены русской души. С одной стороны поглупела душа, сделалась плоской и ветхой, трухлявой и низкорослой по сравнению с теми вершинами всего русского, что существовали до революции. Но это есть чепуха. С другой стороны не изменился наш человек, не отбросил истинно русские идеалы и не обмаромоился до конца. Нет, еще раз нет. Русский остался, как был. Пускай перемена в душе вышла на благо врагам человеческим, тому пресловутому скоту и быдлу, что сегодня помоит русскую землю. Ничего страшного. Русский остался царить на своей настоящей, на русской земле. Он земли не отдаст, он зальет своей кровью Россию.
  
  ***
  За окном весна. Была зима, нет зимы. Нынче весна. Я усиливаю основополагающую идею, нынче другое время. Ежу понятно, насколько похорошели девочки. Кобыла не отрицает, насколько поправились мальчики. Это новый мир, это весна. Старость не котируется на данный момент ни в каком из своих сочленений. Старость существовала, ее отправили на чердак, каким бы прекрасным не представлялось в прошедшем периоде стариковское прошлое. Так бывает. Ты оглядываешься лет на тридцать назад, попробовал ностальгировать в современных условиях, а остальные смеются. Бывает! Ты доказываешь красоты определенного периода, а остальные даже не помнят период. Они не родились тогда, либо родились гораздо раньше и их период смещается по временной оси, проскакивая бушующие восьмидесятые. Так должно быть! Ты откатываешься назад, жизнь откатывается вперед. Ей безразличны тупые потуги мысли и всякая рухлядь из ностальгической души одного человечишки. Жизнь откатывается вперед, она смеется над теми, кто задержался на прошлом.
  Теперь прощальный аккорд. Пора заткнуться Максиму Леонидовичу Супенкову:
  - Что вы делаете, нет, что мы делаем, братья? В наших руках счастье русской земли. В наших сердцах свобода отечества. В нашей воле выбрать правильный путь. Вы понимаете, путь, подходящий только для русских и только для русских. Мы просто обязаны выбрать его. Наша жизнь ничего не стоит вдали от России. Вы представляете, о какой России я говорю? Можно жить в самом центре России и быть негодяем, и предавать свою родину. Вы разбираетесь, как предавать свою родину? Чтобы страдала Россия без нас, чтобы мерзавцы терзали ее, чтобы нерусская сволочь правила здесь и добивала нашу Россию.
  Ох, пора на покой. Не затыкается соловей. Все щебечет, щебечет, щебечет:
  - Солнышко сияет для дураков. Дураки вылезают из мрачной дыры, открывают гнойные щели глазниц, выпячивают то, что даже не назовешь глазами. Вылезают, снова выпячивают. Вы прочувствовали, куда? Вы слыхали, на солнышко. Далее, мама моя, все поросло мусором, все позабылось. Нет отчизны родной, нет страны, нет идеи рассвета и очищения нашей бедной России. Беснуются дураки. Ах, хорошо! Погладили по головке, подсунули пирожок и удовольствий на три копеечки. И впрямь хорошо. Беснуются дураки, не чувствуют, что от боли осатанела Россия. Так должно быть. Солнечный луч ослепил и усыпил дурачье. Пока не подохнет.
  Впрочем, Макс это Макс:
  - Для русского не существует личного счастья, он не дурак. Для русского не существует личной любви, он не подлец и подонок. Русский товарищ обязан отказываться от любви, от такого мещанского, нет, маромойского чувства, извращающего сущность саму человеческую. Он обязан отказываться, чтобы не променять потрясающий облик отчизны своей на чей-то расплывчатый и гаденький облик. Вы слышите, он обязан выбросить грязь и остаться чистым, честным, правдивым товарищем. Ему разрешается жить только так. Только чистая жизнь. Никаких отступлений, никакого возврата в прежнюю жизнь. Родина жаждет. Ее извратившийся коммунизм, ее нарастающее самосознание национального блага, ее белокурые бестии... Родина ждет, чтобы каждый себя обуздал ради родины.
  Собственно, я отмалчиваюсь в сторонке.
  - Долой маромоев! - это Кирилл Петрович. Смеется товарищ, веселый такой, чуть ли не шаркает ножкой.
  - Убей маромоя! - теперь Станислав Топецкой. Этот не шаркает и не смеется. Глазища горят, пальцы трясутся. Бешеный пес, даже пена окутала губы.
  - Да пошли вы, - икнул Владимир Иванович.
  Собирает манатки. А ведь мог помолчать, как нормальные люди. Не молчит, что такое случилось со старшим Ивановичем:
  - Маленький человечек залез на трибуну. Заткнитесь суки и бля, он ораторствует, он рассказывает вам про Россию. Умный есть человечек, знает Россию. Выработал тысячу полновесных рецептов, как ее излечить. Применяет лекарственные методы. Не уточняю, откуда достал подобную похабень, но применяет. Очень шустренький человечек. Палец в рот не клади, и убери подальше свое тщедушное горло. Сломает и палец и горло.
  Впрочем, если собрался за дверь, не следует шуметь на пороге:
  - Глупая жизнь человечков вообще надоела. Маленькие человечки болтают, болтают, болтают. Шустренькие человечки шустрят и шустрят. А в результате всякая шелуха отливается на русскую землю, заметьте, несчастную землю. Сколько прожектов, столько идей. Сколько теорий, столько руководящего направления к действиям. Я предлагаю, он предлагает, мы предлагаем какую-то пошлость и мерзость. А в результате нет ничего, быть не положено, не найдется вообще никогда. Вы предлагаете, ты предлагаешь, они предлагают все ту же позорную мразь. А в воздухе слякоть и мусор.
  Бешеный парень, черт подери:
  - На хрен пошел человечек. Его теория надоела, его изыскания надоели две тысячи раз. Хочется не теории, не изысканий. Хочется счастья сегодня, сейчас. Или не разобрался, какое оно счастье? А если не разобрался, заткни свою пасть в тот момент, когда любовь начинает путь по вселенной.
  Более говорить не пришлось:
  - А ты молчи, ухажер за чернявыми девками!
  - За какими такими девками?
  - Знаешь, небось...
  И Владимир ушел, не желая поганить имя возлюбленной. Драгоценное, чистое, светлое имя.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"