Аннотация: Петербург конца двадцатого века. Сущий ад, одно из самых диких и отвратительных мест на планете Земля. Но и здесь найдется немного любви и простого человеческого счастья.
АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
СМЕРТЬ ПОЭТА - 1
КНИГА ПЕРВАЯ
"Не житье на Руси людям прекрасным; одни только свиньи там живущи".
Николай Гоголь. Письма
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Это историческое произведение родилось не абы как, но в одну из бесконечно черных, бесконечно жестоких ночей, когда выходил я из комы, обессиленный неизвестно каким по ранжиру приступом сумасшествия. Ничего необычного. Ночь, мрак, выход, где его не было много часов подряд и казалось, больше не будет. Наконец, робкое подобие света из ниоткуда. Свет наплывает, свет очищает, свет выворачивает наизнанку твою исстрадавшуюся душу. Кто сказал, что страдает душа, если волевая душа? Никто не сказал. Но даже человеческая воля нуждается в поддержке. Даже твоя воля. Организм сломался, физическая часть распалась на атомы. Что-то еще существует. Неужели одни атомы? И снова ваша неправда. Свет возвращается в раздавленный, искореженный организм, воля берет управление и покровительствует слабому телу.
Черт подери, хорошо! Я в позе мыслителя и параноика. Мысли разбросанные, однако они есть. Мысли вроде жидкого теста, они не совсем воля, скорее нечто убегающее и неуловимое. Но повторяю, они есть, они рядом, они в этой комнате. Мысли почти книги. Люблю книги. Как только выхожу из комы, еще больше люблю книги. Ибо книги всегда рядом, всегда поддержка и пропуск в реальные миры. Книги мой разум. Если хотите, это единственное связующее звено между мной и моим человечеством. Трудно сказать, кто из нас двоих более сумасшедший, я или пресловутое человечество. По крайней мере, я осознаю свой провал в никуда и умею сражаться. А человечество? Неужели оно что-то мыслит или осознает? Только безумная оргия безысходности, кретинизма и мрака. Наконец, книги.
Не спорьте, пока хорошо. Мы одна вселенная. В конце концов, начинка одна и та же. И кто описал нормального человека на русской земле? Разве существует нормальный человек на русской земле? Или сие существо без перьев, на двух ногах, с плоскими ногтями? А как же воля? А как же мысль? Пожалуйста, не кричите, товарищи. Все мы подвержены приступам безумия. Безумие есть чума двадцатого века, покрывающая собой остальные приступы и болезни. Безумный мир, безумный век, безумное человечество. Сами почувствовали, насколько каждый из нас или вас без ума, насколько погрузился в бесконечную и неописуемую бездну безумия. Или пока не почувствовали? Чтобы постигнуть хотя бы в деталях бесконечную и неописуемую бездну безумия, то следует возвратиться из бездны. Неужели кто-то возвращается из бездны? покажите мне этого кто-то. Погружающихся товарищей миллионы и миллиарды, а возвращающихся нет. Может быть, одна единица, именно в данной комнате, среди книг и своих убегающих мыслей.
Стыдно признаться, выход из бездны не то чтобы в радость, но содержит внутри торжество маленькой и разбитой души маленького и злорадного человечка. Никто не способен вернуться из бездны, а я вернулся из бездны. Вам не дано, а мне повезло хотя бы единственный раз. Вам никогда не вернуться из бездны.
Ничего не скажу, мучительный выход. Заходить всегда проще. Ночью стукнуло, и зашел в бездну. Даже не заметил, как это зашел. Сначала полоса затишья, затем легкие волны, затем удар, и все развалилось. ты зашел. Мир сумасшествия твой, больше того, он единственный существующий мир. Там такие же или очень похожие на тебя сумасшедшие. Можешь их отрицать, можешь их презирать, плюс потоки сарказма, ненависть, горечь и боль. Повторяю опять, ничего нового и необычного. Мир сумасшествия как продолжение умирающей жизни или действительность обыкновенного человека и русского. Русский товарищ всегда сумасшедший товарищ, сегодня он сумасшедший в квадрате. Русский товарищ заходит, чтобы не выйти уже никогда. Выход никак не для русской души, только вход. Даже в своем сумасшествии русский товарищ за новые входы, чтобы войти. И не надо подсовывать выход.
Впрочем, идея понравилась. Вышел, очистился от грехов, все равно, что покаялся или сбросил нечистоплотные тряпки на пороге горней материи. Или что-то еще в чистом виде непостижимое, на выходе ставшее частью твоей обновленной души. Вроде бы новые роды души, или робкий рассвет после адского мрака, или пепел столетий из бездны, или угли, которые сам породил, но пока не использовал. Я уточняю, если идея понравилась, значит понравилась. Духовное очищение лучший стимул для тела. Очищается твой организм, вот эта косточка или та, вот это ребрышко или то, вот эта капелька или какая-та неучтенная гадость. Ты на пороге реальной действительности, ты уже здесь. Оно точно, что здесь, никто не докажет, что там, среди безумных, самодовольных, разложившихся, извращенных, продающихся и потерявших способность к мысли товарищей. Человечества там, двадцатый век там, окружающая среда на той самой помойке. Ты здесь. Один на миллиард, или два, или пять миллиардов затюканных человечков. Нечеловеческая воля, нечеловеческая жажда, нечеловеческий полет и возврат. Чего бы ни было, но ты возвращаешься, ты вернулся.
И еще:
- Человек должен действовать так, чтобы на широкой-широкой площади при скоплении тысяч и тысяч других человеков опростать свою бренную плоть до последней корки, словно великое чудо.
Это ты говоришь:
- Смотрите, любуйтесь, всяко мое, все во мне. Я ничего не боюсь, я ничего не стыжусь, я человек и лучшее, что создавалось вселенной.
И последний совет:
По угодьям шагая
К разогретым мечтам,
Не спеши в негодяи
Перекраситься сам.
Сохрани, что осталось
От несчастной души.
Эту малую малость
На базар не спеши.
Среди скотского ада
Постарайся сберечь
Лучше лучшей награды
Эту малую вещь.
После подобного выхода почти невозможно что-либо внушить человеку.
***
Теперь, когда величайший писатель двадцатого века известен стране, когда мое скромное имя без всякого на то повода появилось в школьных учебниках, как нарицательное имя, средства массовой информации просто харкаются моей скромной персоной. Хуже того, всякие потрохи от пера фамильярничают своим кумовством с "лапушкой Громовым". Мол, мы первые разглядели великий талант и открыли товарища лапушку. Не забывайте, что это сделали мы на кончике собственного пера и не верьте другим потрохам. Спокойно, ребята, никто не забыт. Собственных первооткрывателей помнит поименно лапушка Громов. И не только помнит, но попытается рассказать, как оно было по правде.
История - большой анекдот. Слава - анекдот еще больший. Общественный интерес вовсе из анекдотических случаев и клиника невыносимая. Кто ты такой? Спрашиваю, черт подери, что ты такое? Ни одного осколочка правды. Страна, общество, человеки, газеты, школа... Список опять же невыносимый, благодаря которому выхолостили правду. Вроде двадцатый век, вроде запротоколировано каждое мгновение бытия человеческого, а в моей биографии единственный пункт нельзя опровергнуть - родился тогда-то и там-то. Остальные пункты - досужий вымысел очень многих структур. И главное, этот вымысел при живом классике Громове.
Да не стесняйтесь, товарищи, не я первый в классическом списке. Человечеству нужна легенда, человечество получило легенду. Лапушка Громов не совсем чтобы человек. Лапушка это символ, он не имеет права равняться и походить на тебя, на него, или прочую накипь. Он особенная ипостась, то есть всегда отличается от прочей накипи. Каждая минута его жизни особенная. Только лапушка громыхает, больше никто. Только вокруг лапушки собираются грозовые тучи, и может шибануть молнией. Не следует повторять ошибки и промахи вышеупомянутого товарища. Его подъем не по силам обыкновенному человечку, его удача чертовски тяжелая для нормального человеческого существа. А что значат промахи без подъема и вне удачи? Тем более, что ожидает твою драгоценную особу после любой из дурацких ошибок в стиле лапушки Громова?
Вот и я говорю, исключительность раз, исключительность два, исключительность три. Как становятся писателем на русской земле? Пускай каждый знает, никак не становятся. Сие необычный сплав, сие божественный дар и множество элементов не по человеческим правилам, тем более не в человеческой власти. Научитесь сначала погромыхать, дорогие товарищи. Громовых несть числа на русской земле, но лапушка только один. Он единственный на русской земле, как утверждают учебник, средства массовой информации и некоторые доброхоты, которых принято расспрашивать с хор-рошей бутылкой в зубах. Лапушка точно один. Другого подобного индивидуума не ищите и не найдете не только в любимых пенатах. Нельзя повторить Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Куприна и Толстого. Нельзя повторить многих великих и потрясающих русских товарищей. Нечто подобное получилось с лапушкой Громовым. Он в одном экземпляре, его нельзя повторить. Любая попытка закончится неудачей. Ни в коей степени громыхнешь, но обделаешься по самое не могу, и из штанишек не лучшим образом завоняло.
Дурацкая ложь! Сам позабыл, где теперь правда, где остальные материи. Не герой, но неистовый извращенец прячется под личиной лапушки Громова. В девятнадцатом веке получился бы неплохой нигилист. Но в двадцатом веке получился всего только лапушка. Желчь души, боль сердца, кровь из печени. Шокирующая литература стала уделом товарища. Человечество пожелало, чтобы его шокировали, товарищ удовлетворил человечество. Ценой собственного рассудка получилась подобная благодать, но она получилась на уровне неподдельной вселенной. Громыхающий шок лапушки. Никто не может, ты можешь. Никто не в силах, тебе хоть бы хны. На всю вселенную у тебя единственного иммунитет против шока. Истинный монстр этот лапушка Громов. Человечество застыло, человечество в панике, дико и страшно, не преодолеть шокирующий барьер внутри реальной действительности образца двадцатого века. И опять хоть бы хны. Ты преодолел, ты всегда стоял над барьером или поблизости от наиболее шокирующей его оболочки. Отечество наше прекрасное, народ наш вселенский, жизнь на все сто процентов искрометная и обалденная, плюс еще кое-что. Вот это кое-что из шокирующего арсенала товарища Громова.
Я не оскорбляюсь. Один неповторимый товарищ, других подобных товарищей нет, не было и не будет за всю историю человечества. Разве еще Диоген в своей бочке. За ним бочка, за тобой гром, можно две или три молнии. Все равно неповторимость присутствует. В наше мертвое время, на грани разложения и вселенского идиотизма, перед лицом ничтожнейших обезьянок, которые величают себя человечками. Или еще не дошло? Обезьянки устали от имени человека. С этим покончено. Человека нет, не ищите, пустая попытка. Вокруг одни недобитые существа с обезьяньими мордами. Громов в курсе, они вокруг. Самые настоящие, самые обыкновенные, самые человекоподобные существа. Никакой мысли, животная инстанция, смерть, боль, недоверие, злоба. Не так чтобы очень обидно. На человекоподобное существо не обижаются. Можешь меня любить, можешь затем казнить. Ты обезьянка, то есть никто. Все твое жалкое существование пронизано порочными или животными инстинктами на уровне идиота. Обезьянка опять-таки идиот, только хуже, она идиот порочный. Дайте, хочу, это мое... Ну, что такое мое? А что такое хочу? Наконец, опять дайте.
Мне повезло. Величайший талант на несколько лет. Здорово всех нокаутировал лапушка Громов. То есть здорово нокаутировал лапушка человекообразный обезьянник. Пускай теперь разбираются человекообразные товарищи. Как же так? Был талант, нет его. То есть сначала нет, а затем был. Так не бывает, должно быть всегда, то есть всегда есть. Отсутствующий талант не талант, он не совсем чтобы на ровном месте отсутствует. Он не приходит из ниоткуда, он не шляпа, не пальто и не галстук. Повторяю, пускай разбираются обезьянки, а я позлорадствую. Ничего не было, что-то было, и нет ничего. Мы договорились, покуда талант нарастает, ты отбрасываешь наносные и мусорные его части. Но с другой стороны, покуда талант удаляется, ты приобщаешься к роскоши и теряешь лицо. Вчера одинокий борец за свободу и справедливость. Сегодня набежали толпой режиссеры, актеры, буржуи, политиканы, учителя, глава государства и прочая сволочь. Вчера на вершине вершин, сегодня спустился в дерьмо, сегодня сам сволочь. Но никто не заметил про сволочь. То есть никто не заметил, что грохот всего лишь искусственный гром, что не существует сегодня того настоящего лапушки Громова.
А что существует? Да не все ли равно. Что-нибудь всегда существует. Поддельные мысли, поддельная жизнь, поддельная смерть. Существует то самое, что остается после покойника. И опять никто не заметил. Не было времени. Сегодня самое главное - время. Его всегда нет. Но старого грохота, который не гром, этого предостаточно, этого хватит на тысячу обезьяньих поколений. Когда-то давным-давно громыхнул некий странный источник энергии вроде лапушки Громова, а обезьянки все еще прячутся по углам, все еще помнят и воют. Значит, на тысячу лет. Пользуйся, мой дорогой, подвалившей энергией. Для чего тебе человеческое сумасшествие? Вот именно для этого, чтобы пугать и давить обезьянок. Пользуйся, покуда пугаются они. Шоковая терапия лапушки Громова висит в воздухе, стелется по земле и всякое прочее. Хотя очень хочется, чтобы шокировала не терапия, но нечто забытое, черт подери. Скажем, нечто из очень глупого детства.
***
Мне исполнилось чуть более двадцати лет, когда впервые увидел поэта. Увидел живьем. Никаких ограничений вроде ящика, журнальчика, картинки или рекламной обертки. Я и он. Могу поправить, он и я. Живой поэт, действующий, да что вы товарищи, самый реальный поэт из самых реальных поэтов. Не важно, какая его фамилия. Кто отличает поэта у нас по фамилии? Время Пушкина далеко позади, и не ближе время Лермонтова, Некрасова, Маяковского. Нынче поэт с маленькой буквы поэт. Для него не существует больших букв, только маленькие буквы, только они существуют. Ничего сверху, я называюсь поэт, я - поэзия и духовность в едином лице. От поэзии запах духовности, от духовности нечто покруче пахнет поэзией. Ни за что не пройдешь мимо, видит бог, ни за что. Если раз напоролся на поэтическую эманацию вещества, это от тебя независимо, это выше тебя, каким-то десятым чувством попал на поэта.
- Знакомься, мой мальчик, - кто-то ко мне обратился из родственников, - Иван Иванович Райский, наш человек.
И еще кто-то добавил:
- Мы вроде одна семья, не стесняйся, мой мальчик.
Стало немного легче. Не такие страшные джинсы сидят на поэте, не такая ужасающая рубашка его, не такие свирепые тапки. Если наш, значит наш человек. Можно потрогать, можно попробовать, можно чего-то оставить на память и даже совсем сокровенное. Эти джинсы как светоч поэзии. Эта маечка или рубашка все равно, что огонь вдохновения. Эти тапки из будущего, что еще не пришло в наше прошлое. Наконец, шевелюра поэта. Роскошные усы, роскошные кудри - все шевелюра. Вьется и ниспадает волнами на широкие плечи. Плечи точно широкие, не то, что твои плечи. Но он поэт, ему положено отражаться в волнообразных процессах ниспадающего бытия среди широких просторов духовности. Чтобы все тот же широкий или необозримый простор порождал все ту же духовность.
- Здравствуй, здравствуй, герой, - дальше можно не мыться, не бриться и умереть. Поэт потрепал мальчика по щеке. Вероятно, хотел потрепать по руке, но слишком дохленький мальчик. Поэтическая ладонь не смогла опуститься столь низко и зацепила за щеку.
Нет, это не оплеуха, вы ошибаетесь. Мир поэзии, запах поэзии, гармония поэзии. Ваше бездуховное начало далеко от любого духовного начала. Разные полюса, разные долы и веси. На что имеет право поэт, на то не имеет права простой смертный товарищ. И что значит смертный товарищ в собственной агонизирующей простоте? Его не хватают за щеки поэты, с ним поэзия не знакомится, та самая непоэтическая эманация вещества, следовательно, противник всякой поэзии. Он чертовски простой, или слишком нормальный товарищ, в нем ничего героического. Погавкал и в будку. Дальше, какая поэзия?
Перейдем к делу. На сегодня достаточно, мне повезло. Много лет не везло. Мальчик на побегушках и только, теперь повезло. Не люблю, ежели перебарщивает с везением, впечатление портится. Упала одна драгоценность, я ее подобрал. Зачем еще и еще? Мне одной много, я не настолько скаредный коллекционер драгоценностей, чтобы рассчитывать на две драгоценности. С парочкой драгоценностей хлопот не оберешься, они доведут до истерики. Но сегодня особенный день. Поэт приоткрыл свои кладовые, поэт не прошел гоголем, поэт запускает руки и ноги (сами решите, куда) и рассыпает вокруг драгоценности. Ты удосужился дружбы поэта.
Впрочем, какая там дружба? Маленькая конторка, лапушка Громов всегда на подхвате. Начальство у нас из занятых, оно не заметило поэта, или сделало вид, что не заметило. Может, поджилки трясутся рядом с поэтической личностью, но вид получился. Посидите, товарищ, почитайте журнальчик, поизучайте проспект или поспрашивайте вон того пацана. Хотя того пацана можно не спрашивать. Он пацан, он туго соображает. Только-только вошел в подходящий возраст для скудоумия. Но все равно располагайтесь, товарищ, будет время - с тобой побеседуют.
Да я бы с удовольствием отдал жизнь за поэта. Поэт такой здравый, такой холеный и вовсе не кровожадный по существу. Ему не нужна моя жизнь, ему ничего не нужно от лапушки Громова. После мощной работы ума, после сотен и тысяч бессонных и вдохновенных ночей, после исследования тщеты человеческой, чего можно ожидать от поэта? Он вдохновлялся, исследовал и не спал. Что для него, что для подобной махины какой-то там лапушка Громов? Сами догадались, для подобной махины лапушка Громов только кусочек материи, только тряпка. Подтерся, отбросил, забыл. А что для Громова этот поэт? Вот тут вы не догадались.
Мы разговариваем:
- Материя против разума.
- Да, да. Она против.
- Материальный мир слишком грубое зрелище для кристально чистой души.
- Да, да. Оно зрелище.
- Разум легко опошлить материей.
- Да, да. Так и есть, точно так, я согласен.
Неужели это мы разговариваем? Вышеупомянутый титан мысли или эта потрясающая экосистема и сопливый уборщик в почти такой же сопливой конторе, цена которой не больше, чем сопли. Поверить трудно. Чей-то желудок ради еды готов разрушать непреходящие ценности. Сегодня еда вкусная, разрушение как бы оправдано в пользу желудка. Но завтра еда никакая, только каша и хряпа, разрушение опять же оправдано. Так называемый материальный мир, или уничтожитель духовного порыва и взлета, или противник поэзии. Не надо быть гиперпространственной величиной, достаточно лапушки Громова, чтобы понять, откуда подобная гадость. Человеческое существо не волнуется за умирающую душу. Человек не поэт, он потерялся в духовном контексте и выбрал материальные блага. Так легче, так проще, даже теплее, если не очень ругаться на выбранные блага. Но поэт все-таки выбрал нечто иное.
Его речь:
- Замолчите, амебы!
Скорее призыв, а не речь. Когда кричит непоэт, можно смутиться и попытаться одернуть товарища. Но поэт, он иначе кричит. Я повторяю, из поэтического ротика выливается самая светлая речь, самая вдохновенная и несравненная. Ты ее впитываешь, то есть впитываешь речь, ты ей наслаждаешься, ты за нее просветлился. Опять повезло! Выносил помои, вытирал чужие следы, убирал отхожее место для местных товарищей. Остальные товарищи гадили и не убирали отхожее место, но они не то, что халявщики. Ты мальчишка, ты не дорос, чтобы гадить как остальные товарищи. Но в тебе что-то есть. Оно точно, твое что-то. Притягательное, интригующее, из ряда необычных величин. Иначе откуда взялся поэт, и какого черта заметил подобную мелочь?
Еще одна речь:
- Береги свою душу!
За речью следует взгляд, он больше чем речь. Он приносит к тебе недосказанные и недопонятые материи. Ты почти просветлился, ты многое не понимаешь, но вскоре поймешь. Это без взгляда поймешь. В двадцать лет разрешается проявить тупость, и в двадцать один год, и в двадцать один с половиной. Ты старательный лапушка, ты поймешь. Для других товарищей тайна, другим не понять, они слишком простая эманация вещества, они слишком застряли в своей материальности и своих тряпках, чтобы отвлечься минут на пять на поэзию. Но ты не тряпка. Не всегда внешность определяет внутренний смысл. Ты не обязан быть тряпкой. Опять же грязное ведро, и этот мусор, и прочее, чем ты занимаешься, оно не отсюда. Сегодня занимаешься, завтра нет. Завтра новая вселенная, новая жизнь, новый взгляд, принадлежащий только поэту.
Повторяю, мне повезло.
- Счастье в душе, - поэт говорит тише.
- Конечно, в душе, - я уверен, нечто подобное случилось со мной.
- Без души ты мертвяк, - и снова встреча с поэзией.
Господи, сколько времени мы так прообщались, как мне повезло! Не знаю, не определил точное время, выпал из реальности и пространства. По сути, времени не было, и пространства, и меня самого. То есть не было ни в одном субъекте реальной вселенной. Мое пространство другое пространство. Мое время другое время. Господи, зачем ты мне услужил столь удивительным образом? Слишком величественная услуга, слишком неожиданная, к подобной услуге я не готов. Неужели не чувствуешь, господи, какой еще крохотный перед эдакой глыбой лапушка Громов? Только двадцать лет с хвостиком. Никакого опыта. Только двадцать и все. Или не чувствуешь, твою мать? выхватил, бросил, вот вам поэт, вот получите, черт с вами!
- Иван Иванович, к директору.
Нас разлучили. Но все равно благодарю тебя, господи!
***
Дальше картина не настолько ясная, она с накладками. Мой рассказ, то есть рассказ лапушки Громова расходится с официальной версией литературного фонда, союза россиянских писателей и прочих "громологов", или тех, кто исследует литературное наследие товарища лапушки. Кучка исследователей, якобы подстрекаемая самыми чистыми чувствами, выволокла из перегнивших могил кучку моих обаятельных предков: одного великого полководца, десяток священнослужителей, две или три сотни купцов и других нечистых на лапу товарищей. Наконец, по побочной линии десятиюродных дядюшек, тетушек, тещенек и золовок был извлечен на поверхность некий маститый владелец пера, в чью честь еще и сегодня кое-кто кое-где поет дифирамбы.
Вот так-так. Оказывается ничего сверхъестественного. Пресловутая наследственность суть рецессивный признак товарища Громова. Не божественный дар, не вселенская рулетка, не награда за чистую и беспорочную жизнь. Только признак. Был один мастерюга, точно знаем, что был. От него разговоры и пляски. Он рецессивная сторона рода Громовых. Фамилия его не Громов, а Шишкин, но все равно. Гены великого мастера пера причудливо складывались и сложились через ответвления поколений. Вполне достойные гены. Уже прослеживается связь между прапрадедушкой Громова и Русской Литературой с большой буквы. Мол, прапрадедушка Громова закончил три класса церковно-приходской школы, имеется аттестат. Что опять же три класса церковно-приходской школы? Это вам не булка с изюмом и не стакан перед сном с горячительной жидкостью. Плюс доказанные контакты прапрадедушки Громова с товарищем Шишкиным.
Только не надо кривить губки, или чесать носик. Мол, взяли мальчика с восторженным характером и посадили на шишку. Или на Шишкина, что опять все равно.
Я не согласен. Но самого лапушку никто не спросил. Для твоих гениальных лапок негоже мараться. Есть ребята помельче, они зарабатывают хлеб литературным анализом. Даже Пушкин не сумел воссоздать историю собственного гения, за него постарались ребята. Так и здесь, отойдите в сторонку товарищ Громов, не путайтесь под ногами. Мы работаем качественно. Мы прорвались в глубины веков, ни одного непроверенного факта, каждая сплетня имеет право на жизнь. И главное, что талант просто так не рождается. В древности предполагали талант выходящим из грязи. Слепил грязь, размешал, подогрел - и готово. Мы за научный подход против поспешных слепков. Факты, сплетни, непрекращаемый поиск, луч света сквозь толщу льда и многое всякое, чего не сразу размешивается, тем более лепится, но стоит его подогреть, как оно на своем месте.
Прадедушка Громова был не дурак и собирал книги. В эпоху прадедушки русские ребятишки собирали презренный металл. Еще мебель, ковры, зеркала, тарелки, миски и сундучки, всякую хреньку поаляповатее и произведения лавочного искусства особо крупных размеров. Среди подобного хлама иногда попадались дельные вещи, но черт его, слишком уж иногда. И мы понимаем, какую литературу собирал прадедушка Громов. Но для исследователя наша версия тот же бардак. На Руси собиратель литературы почти всегда отщепенец. Вот если бы стеклышки, железячки и деревяшки... А то книги. Сие дело на сытый желудок или здоровый рассудок не собирается. Русские ребятишки и так самые умные из всех пацанов и девчонок планеты Земля. Зачем тебе книги?
Вот и вы в панике. Прадедушка взял за живое. Прадедушкин мозг не совсем обычный, скорее совсем необычный продукт ушедшей эпохи. Если бы выкопать трупик прадедушки, покопаться в его черепке и доказать кое-какие аспекты общей теории про лапушку Громова. Но никто не знает, где трупик, значит, не выкопать, не покопаться, не доказать. Хотя постойте, можно и так доказать. Общепризнанный факт, прадедушка собирал книги. Дальше чуть напряглись. Товарищ, собирающий книги, не обязательно захламляет полки или использует их для какой другой надобности. Иногда он читает. Вы представляете, товарищ читает. Не просто купчишко, спекулянт, кидалово простого люда. Да пускай кидалово простого люда, если это во благо, если читает товарищ. Дальше из рода фантастики. Раз читает, прости меня господи, отчего не писать? Можно и написать, невелика премудрость. Туда письмецо, сюда записочка, поперек наставление. Только попробовал и написал. Вот это да! Что за прецедент для зарождающейся династии русских писателей Громовых!
Идем еще дальше и больше. За знаменитым прадедушкой не менее знаменитый дедушка из тлена веков. Истинный коммунист, сторонник Ленина, убежденный сторонник Сталина, агитатор и организатор первых репрессий, отличный стрелок (не распространяюсь про мишени), и многое в том же духе. Ну, кажется, обломилось несколько громоманских пряников, из ряда вон дедушка. То есть из высшего ряда, где читают, пишут и гениальничают. Партийный кругозор, партийные мозги, партийный интеллект. Мода на партию прошла. Есть установка, что партийные достижения из преисподней и от антихриста. Бывший партиец не может быть человеком, только монстр, только губитель русской земли, только кровавая и ублюдочная аномалия.
Ничего подобного. Я думал, "громоманы" успокоились, напоровшись на дедушку лапушки Громова. Очень зря. Может, для Пушкина или Лермонтова совсем неподходящий дедушка. Сама красота не может вздыматься из грязи, хотя в природе очень и очень может. Особенно, если циничная красота, если громыхающая и подавляющая красота, если шокирующая эманация добра и разрушитель привычной вселенной. Вот именно, если это продукт лапушки Громова.
Опять виноват. Добро и зло в одной упряжке. Ненависть порождает добро, любовь порождает зло. Если вычеркнуть дедушку партократа, то получится Пушкин. Если вписать дедушку, то получится Громов. Время Пушкиных позади. Даже маленький мальчик согласен, что Пушкины не получаются в наше время, зато Громовы еще как получаются. У многих русских товарищей партократический дедушка. Мы замазались в ленинизме и сталинизме. Кто не пытал, того пытали и запытали, третьего не дано. Палачи сейчас благоденствуют, запытвнных дундуков просто нет. Ты есть, значит, ты из пытывших товарищей, или кто-то в родне палач. Не имел палача под боком, другие пришли палачи и запытали твой род аж до седьмого колена.
Так что не трогайте дедушку Громова, он причислен к лику святых. Партийный работник не дворник, не бабка с гавенной тряпкой. Опять в некоем роде читатель. Во-первых, читает Ленина. Во-вторых, читает Сталина. В-третьих, читает и разбирает кляузы того же дворника или бабки с гавенной тряпкой. Но самый кайф впереди. Партийный работник еще пишет. Конспект на Ленина, конспект на Сталина, конспект на бабку и тряпку. Здорово пишет, опять черт. Прадедушке такое не снилось. Партийный работник чуть ли не гипервселенский творец, ибо творчество его многотрудное, ибо фантазия его беспредельная. Если не верите, то почитайте тот пресловутый конспект, сгноивший тряпку и бабку.
Следующий шаг, совсем хорошо. Интеллектуальное поле накапливается. От одного предка к другому предку, от одного корешка на другой корешок. Ничего не отбрасываем. При формировании писателя не существует мелочей неинтересных и бесполезных. По одной мелочи формируются уши писателя, по следующей мелочи - мозг, по последней - извилина, ответственная за гений писателя. Трудиться приходится всем, то есть всем предкам. Лентяев, филонщиков, мудозвонов не программируйте и не найдете в компании Громовых. Разноплановый образ лапушки Громова не совсем поэтический образ. Вот у Пушкина совсем поэтический образ. Зато у Громова ничуть не меньше грязюки, чем вдохновенного вещества. Возможно, и больше. Таким рожден лапушка Громов.
Последний в цепи родитель великого лапушки. Его идеализировали при жизни. Его канонизировали с листа. Его внесли в Интернет, как пример всего русского, национального и выдающегося в нашей России. Каков он на самом деле, сказать не могу. Все-таки это родитель, все-таки этот родил. Как родил, уже другой разговор. Может в силу точных инженерных расчетов, может по глупости залез на родительницу, и родил. Минутой раньше, минутой позже мог появиться другой Громов, но появился шокирующий и громыхающий лапушка. Значит, вовремя сделал дело родитель. Благословляю стакан, глупость и прочее, что послужило причиной для родов. Еще благословляю стихи, в количестве сорока четырех единиц, что сочинил в своей жизни товарищ родитель.
Вот вам самая прочная цепь. Прадедушка действовал из фантазии, дедушка из предположений, но сохранился опыт последнего Громова, что перед лапушкой. Прекрасные строки, обворожительная канва, профессиональный ритм и рифма из особо правильных. Чего только нет. Юбилей, коммунизм, спуск на воду, дата начальника, чужая женщина, электрический кабель, пивная кружка, сигаретная пачка и просто плевок. Шокирующий материал здесь не нашел подходящее место. Даже плевок из категории "просто", в нем ничего от шока и лапушки Громова.
Но не надо так придираться. Лапушке повезло. Его обалденный талант развивался по всем правилам. Некоторые "громоманы" считают, что этот талант развивался в тепличных условиях. Пускай себе корчится лапушка. Его дело пописывать, наше дело почитывать и комментировать гениальные строки. Впрочем, можно и не почитывать, главное комментировать. Нас много, имя нам легион, наши комментарии важнее самого текста. Что этот текст мимо нас? Он ничто. Язык товарища темен. Только злоба, только ярость, только вселенская мизантропия на головы всего человечества, только шокирующая волна или гром. Грома даже крысы пугаются. Мы не крысы, по крайней мере, сумели откомментировать лапушку.
И вообще, кто-то пишет, кто-то не пишет. Есть школа для наших детей. Есть положительные образы, на которых дети становятся лучше, по крайней мере, так запланировано сверху. Есть отрицательные образы, которые не всегда работают с той или иной степенью точности. Кое-чего работает, кое-чего затерялось в пути, кое-чего смутило наши любимые чада. Если положительная сторона таланта никогда не раскрывается до высочайшего уровня, то есть вообще никогда, так отрицательная сторона очень и очень раскрывается, она по силам Какому-нибудь лапушке Громову. Разок матюгнулся, разок старичка оплевал, пасквиль или два против великой страны, президента, парламента, жирных буржуев. Так оно по-громовски, никаких усилий, одни матюги. Был ничем, и вот получился талант. Выполз из ничего, и вот величайшее из величайших светил нашей мерзкой вселенной. Существовала вошка, теперь сундук с медом.
И не надейтесь, товарищи. Вам остается клацать зубами:
- Талантливых родичей нет.
А у меня от подобной картинки весьма обострилась болезнь, застарелая и неизлечимая форма психоза.
***
Скажу откровенно, чего бы там не писали "громологи", как бы не кривлялись по детской своей простоте, вся вышеупомянутая беллетристика, все эти цветики-недоцветики, мотыльки, собачки и кошечки просто бред сумасшедшего. Необходимо бредить, и получается бред. На словах, на бумаге, на пальцах. Но в настоящей жизни не получается. Оно может и правильно по мелочам, но только попробовал из мелкой бредятины настругать нечто крупное, как уже не совсем правильно. Всяк в тебе подозревают талант. Тетя Фекла, дядя Вася, бабушка Капитолина и дедушка Моисей. Все до единого подозревают, черт подери! Открыл рот, почесал нос, ножку поднял... Какой талантище! Какая величина! Какое необъятное в необъятном и необъятнее целой вселенной! Это нынче подозревают талант, раньше бы обмолвились хоть единым словечком. Раньше щемящая пустота, раньше не то, что словечко, но по любому счету слова. Тупорылый мудак! Недоносок из недоносков! Один урод среди неуродов! Никакой ответственности генотипа за развитие особи, сплошь безответственность! Собственно говоря, в двадцать лет с хвостиком я и не подозревал, что владею этой самой божественной штукой.
Рыцарь тявкнул
На злодея,
Сгинь козявка
Поскорее.
А уродец
Взвыл в ответе,
Не плюй в колодец,
Нынче ветер.
Первая встреча с Иваном Ивановичем, малоизвестным, вернее совсем неизвестным поэтом, на самом деле была номер первый в истории лапушки Громова. Никакой фальши, никакой злобы, никакого кривляния и жестов в сторону публики. Номер один, если хотите, первый толчок. Пошла масса.
Я задумался, что есть человек? Не обязательно Иван Иванович. Для меня он был сверхчеловек. Еще точнее, господь бог, пускай с маленькой буквы. Разве про бога задумываются? Разве его осуждают, тем более разбирают по косточкам? Опять ничего подобного. Бог - это вершинная величина, а человек в любом варианте величина низинная. Человек может заставить задуматься. Его ничтожество, его претензии, его слабость против вечности. Противоречивый товарищ. Слабому товарищу желательно пробиться в сильные товарищи, оттого растет слабость. Иначе не может быть. Человек ничто и никто. Вечность ням-ням человека, как не кривляется несчастный, она его ням. Материальная эманация плоти не совсем материальная эманация духа. Данную проблему затронул Иванович, скажем, затронул едва, но все равно проблема затронулась. Повторяю, хватит кривляться по пустякам. Слабое тело не превзойдет сильный дух, если слабое тело в руках человека.
Можно пойти дальше. Но вслушайтесь в первые мысли лапушки Громова. Не правда ли, весьма необычные мысли? Простой человек, тем более уборщик так не подумает. Что тебе духовная эманация, если существует материальный аспект. Кто-то испортил воздух, вот тебе дух. Материя это не воздух, но мясо. Неужели не любишь мясо? Человеческий инстинкт его любит. Человек самое кровожадное и плотоядное из животных. Человек за мясо держится более тигра и льва вместе взятых. Какой еще дух, если есть мясо? Вгрызаюсь, грызу, мало, мало и мало. Чуть попробовал думать, протухла материя. Мысли не портятся, их можно раскладывать целую вечность по полочкам или ящичкам. Другой вопрос, если забыл это чертово мясо.
Я не философствую. Двадцатилетний громов еще не философ и не поэт. Он уборщик, он тряпка. И что-то такое в нем есть. Не обязательно гены из чистого золота, но что-то в образе той обезьяны, которая обожглась, однако не убежала. Огонь кусачий, шкура подпорчена, а любопытство выше того и другого. Ей богу, сумасшедшая обезьяна. Прочие животные убежали, она нет. Первый признак, дух преобладал над телом. Почему это жжется огонь? Почему он горит? Почему вообще существует? и да вперед сумасшествие! Благодаря одной обезьяне, которая не убежала, существует теперь человечество.
Нет, никакой "громомании". Толчок свыше мне не совсем нравится. Гораздо больше нравится пресловутый поэт Иванович, что Иоанн-креститель для лапушки Громова. Очень и очень нравится. Но сколько было подобных крестителей, но сколько путалось под ногами поэтов Ивановичей, а лапушка он один. Уникальная в своем роде структура, возвеличившая так или иначе русскую землю:
- Я люблю русскую землю.
И еще много возвышенных слов:
- Вечность русской земли.
- Поэзия русской земли.
- Ее широта и духовность.
Вот только не надо смеяться. Существует особая словесная комбинация, она называется поэзией. Я повторяю, поэт всего лишь осколок поэзии, или выжимка из особой словесной комбинации. Ибо поэт манипулирует словами. Если слова исчезли, значит, скончался поэт. Жесты, мимика, взгляды опять не отсюда, они не передаются по поэтической линии. Только слова. Иногда единственное слово, по которому узнаешь поэта. Если присутствует узнаваемое слово, то узнается поэт. Если оно отсутствует, то ничего не узнаешь. То есть совсем ничего. Даже бархатный голос, даже пена и слюни, даже неистовый блеск неистовых поэтических глаз не влияют на эффект узнавания. Сколько раз повторять, для поэта духовная энергия концентрируется в словах. Прочая энергия бездуховная, если желаете, она наносная. Поэт, потерявший словесную связь, еще не совсем покойник, что-то осталось, что-то из прошлого. Но быстро кончается прошлое. Сегодня еще теплится прошлое, и мертвые строки пытаются выжать последнюю каплю духовной энергии. Но завтра никаким усилием воли, никакими подачками, никакими деньгами и блатом не собрать потерявшего слово поэта.
Теперь ближе к истине. Необычный день. Кажется, самый необычный из всех необычных довелось пережить лапушке Громову. "Громологи" сие мероприятие исключили из громоманской истории. Что еще за Иван Иванович? Откуда подобное животное? Его не было, не должно быть и не надо. Торжество человеческого духа не нуждается в каких-то Ивановичах. Опять повторяю, эти Ивановичи тысячами и миллионами шастают по любимой русской земле. Зашел в магазин, потолкался на остановке, застрял в туалете, который общественный туалет, повсюду Ивановичи. То есть повсюду поэты от бога. То есть одухотворенные, неистовые, оперирующие словами товарищи. Неужели так много поэтов вокруг? Можете поверить, это почти правда. В сложный период родная земля плюется поэтами. Русский характер перестает не то чтобы говорить, но даже мыслить униженной прозой. Пускай маромои мыслят униженной прозой. Для них шуршание денежки, надуваловку и обдираловку представляет собой поэзия. Но мы говорили про русский характер на русской земле. Страдает родная земля. Корчится от боли родная земля. Истекает кровью родная земля. Какая, мать твою, проза спасет несчастную землю? Проза вообще никого никогда не спасала и никого никогда не спасет.
Нам не нужна проза. Мы взяли курс на поэзию.
***
Я запутался. Если бы дали кусок мяса в нужный момент, тогда понятно. Кровожадный хищник опять-таки бьется за мясо. Никакой путанки, только обжираемся, только девиз "Даешь мясо!" Но тут не совсем то. Двадцатилетний лапушка Громов есть худенький мальчик лет на семнадцать, почти подросток. Мясо ему не давали, и он не вырос до солидного юноши. Мясом его не пичкали, и он остался, как был доходяга. Тридцатилетний лапушка Громов тот же двадцатилетний худенький мальчик, только морщин стало больше, а волос стало меньше. Сорокалетний лапушка все равно, как есть мальчик. Вот бы сейчас ему мясо. Но раньше не дали, сейчас уже поздно. Двадцать лет разницы - удивительный срок, порождающий не только поэзию.
Я не уверен, что дело в куске мяса. Можно подобным образом поставить на первое место кусок хлеба. Если с мясом проблемы, или совсем его нет, самое время найти другой заменитель. На заправку, подпитку и ужин, на сон грядущий. Хлеба достаточно. Пожалуй, это пустяк. Но человеческое обезьяноподобное существо, отошедшее от мяса, перестает выделять свою злость в окружающее пространство и накапливает злость где-то внутри. Раньше злость или черная энергия расходовались на мясо. Но ты отошел от подобной хреновины, но на столе твоем хлеб. Человек не животное, хотя бы номинально, человек расправился с внутренним скотством посредством отказа от плотоядия в сторону травоядия. Вот только природа не поддержала на сей предмет человека. Ты плотоядная, видит бог, на все сто процентов плотоядная пакость. Твое человеческое естество обязано рвать, разгрызать, добивать трепещущую жертву. Ах, какая еще трепещущая жертва в двадцатом веке? Никакой жертвы, в лучшем случае труп. Значит, придется рвать, разгрызать, добивать труп. Нехорошо издеваться над трупом. Но ничего не поделаешь, в этом твое человеческое существо, в этом природа твоя. Наплевать, если труп и есть мясо.
А кто сказал, что поэты питаются воздухом или травой? Думаю, товарищ Иванович не питается воздухом и небольшой любитель травы. Его плечи, его руки, его волосатая грудь они вопиют против подобной пищи. Что такое трава для Ивановича? Поэтическая система почти всегда агрессивная система. В ее умиротворенности есть плотоядие. Хищные плечи, зверские руки, наконец, волосатая грудь. Какой поразительный экземпляр перед нами! Какое совершенное животное! Ну, точно убийца и точно самец! Вся его сила прельщать, а прельстивши добить жертву. Потрясающий экземпляр русского человека образца девяносто первого года.
Теперь беллетристика:
- Перевелись таланты на нашей земле.
На повышенных тонах:
- Обмельчала, изгадилась Русь.
И еще выше:
- Всюду посредственность.
Можно кое-чего добавить. Есть традиции, есть мораль, есть обряды и только наше искусство любить и ломаться по-русски. Но в случае с лапушкой Громовым это излишняя добавка, как вы понимаете, перебор. Травоядное существо не то чтобы друг плотоядного хищника. Травоядное существо есть пища, если не научить подобную тварь как следует защищаться. Копыта, рога, реакция, шок. Сегодня может быть дружба, но завтра оно все равно пищу. Сегодня сытые плотоядные хищники. У них в достатке мясо, мясо и мясо. Ты понимаешь, что не твое мясо. Кого-то другого, более слабого, более беззащитного и неинтересного товарища. Достаток привел за собой интерес. Я плотоядное существо, но друг травоядной твари. Мне хорошо. Мне рыгается. Я позволяю на этот период почистить мне зубы, я друг. Но завтра кончилась пища. Больше нет травоядных друзей, больше некому говорить:
- Творите больше, быстрее, сильнее...
Да и не хочется говорить. Хочется жрать. Хочется мясо, мясо и мясо. Тут опять это чмо со своим хлебушком. Рога, копыта, всяк остальное не суть оружие травоядного существа. А поэт, как вы соглашаетесь, живой организм. Дружба дружбой, но время пришло кушать.
***
В последние дни девяносто первого года кушать хотелось особенно сильно. Страна хоронила путчистов и перестройщиков с веселой улыбочкой на лице. Долой перестройку! Долой горбача! Дайте новую жизнь! И вообще, как нам все надоело! Ничего страшного. Обыкновенный народ, вполне человеческая страна. Точно, что надоело. Дни, месяцы, годы. Сколько намучились в прошлом с этой дьявольской перестройкой и ее недоношенным путчем. Перестройка как мама, путч всего лишь ребенок. Мама беременная, мама грозилась лет пять или шесть на шикарные роды, наконец, родила. Чего родила? Ну, сами знаете, родила путч. Какая мама, таков и ребенок. Мама может еще обманывать окружающую действительность. Подмазалась да подкрасилась, вот и обман. Ребенок, он не обманывает. По крайней мере, в первые дни. Слишком розовенький, слишком голенький, слишком сама правда этот ребенок.
Коммунизм побежден? Или нет? Рано радуемся, товарищи. После августа девяносто первого года наступил сентябрь девяносто первого года. После сентября, как и следовало ожидать, навалился октябрь. Это в августе коммунизм побежден вместе с путчем и перестройкой. Общество у нас гадостное. Империя из самых дерьмовых. Земля в язвах. Достала такая земля, тем более язвы. Пора кого-нибудь победить, например, коммунизм. И вот победа, и коммунизм в ранге побитой собаки со своей плесенью.
Вроде бы не так плохо, как кажется. Много гнили, много трухи, много дерьма. Наконец, пресловутое словечко "нельзя". Самое пресловутое из самых пресловутых словечек. То нельзя, се нельзя, ничего нельзя. Мы устали стоять в очереди? Ну, когда разрешат? Ну, когда можно? И вот разрешили проигнорировать очередь. Можно нигде не стоять, нынче все можно. То есть практически все. Ни в одной существовавшей когда-либо стране, ни в одном государстве не найти подобное "можно". Если не против, это плацдарм для другой жизни, для новой свободы. Ноги быстрые, руки крепкие, душа умная. После августа девяносто первого года точно на месте душа. Никакого скотства, никакой партийности, и притеснять тебя не положено. Кажется, не понимаете, дорогие товарищи? Можно только вперед после августа девяносто первого года, в мир удивительных грез твоего детства, в рай на земле или на другие прекрасные земли, а палки в колеса нельзя. Этот враг, который сует палки.
Вот вам поэзия образца девяносто первого года. Точнее, поэзия августа девяносто первого года. Мы измучились, мы изголодались, мы хлебные хищники, дайте мясо и мясо. Даже масла не надо. Масло потребуется в другой раз. Вот напитаемся мясом и вернемся на масло. Любители масла - не совсем хищники, скорее, средняя часть. Любители масла смирились с реальной действительностью. Но мы не за это пахали и били кровавые звезды. Истинный крест, много крови вокруг. Звезды кровавые, погоны кровавые, флаги кровавые, все кровавое, и мы сама кровь. Дайте, черт подери, переступить через кровь! Никто никогда ничего не дает. Сами взяли, сами прорвались, сколько здесь нас - изголодавшихся почитателей мяса и обожателей крови.
Можно сказать, пустота. Можно добавить, хаос. Можно склониться к беззаконию и анархии. Настоящие пацаны и девчонки прикончили коммунизм, но им ничего не досталось. По большому счету, не было ничего и ничего не досталось. Действовали товарищи на стопроцентном энтузиазме, уничтожая строй от лукавого. Сатанинский строй, сатанинская партия, сатанинское скотство. Не просто действовали, но слишком активно действовали настоящие пацаны и девчонки. Мы свалили коммунизм не для того, чтобы упиться или нажраться. Есть ребята поплоше. Есть любители балычка, икорки, стерлядки, которые ежедневно кушают мясо. Они сидели и выжидали, они никого не свалили и не прикончили. Стыдно валить вину на убогого. Здоровье не то, чтобы противостоять коммунизму, и голова не такая, чтобы бороться и убиваться. Август девяносто первого года в который раз не сентябрь. Август для настоящих пацанов и хлебных девчонок. Это они главный враг сатаны. Нет лукавого, спрятался, сдох, не успел сохранить коммунизм, который прикончили словно букашку.
Зато есть ребята поплоше. Сентябрь девяносто первого года только начало последующей спекуляции и уголовщины. Но я говорю "можно". Спекуляции "можно" и уголовщине. Настоящие пацаны и девчонки своим покойницким коммунизмом надуховились на целую жизнь. Теперь не мешайте, пожалуйста. Есть другие ребята, которые не надуховились. Они и раньше, не то чтобы вели духовную жизнь, но спекулировали и разворовывали русскую землю. Коммунизм являлся незначительным тормозом на пути вышеупомянутой прослойки. Они всегда спекулировали, они всегда разворовывали. Извините, товарищи, наша специальность заключается в умении извлекать прибыль на пустом месте, мы рождены, чтобы коммунистическую сказку покрыть пылью. Наконец, вы в курсе, которая пыль. Вот именно, она самая уголовная и воровская. Контора, товарищество, малое предприятие, среднее предприятие. Братство, ограниченные права, никакой ответственности, банда, малина, мафия. Я уточняю, в сентябре девяносто первого года коммунистическая сказка покрылась пылью. Каждый свободный товарищ новообразовавшегося свободного государства от недобитой сопли до профессора получил право купить и продать, отдаться и предлагаться. И это не проституция, это нормальная жизнь, или вершина твоей и моей вселенской свободы.
Больше того, есть вершина, есть добравшиеся до вершины товарищи, есть герои. В августе девяносто первого года геройская молодежь, геройские тридцатилетние, цивилизация технарей, посев и урожай образца восьмидесятых годов. В сентябре это дело забыли. Никакой цивилизации технарей, никаких восьмидесятых годов. В строй вернулись прежние кувшинные рыла, то есть шестидесятые годы. А кто придумал снести коммунизм? Нет, не имеет значения, кто коммунизм уничтожил. Ибо уничтожали подобную накипь руки и ноги, ориентируясь соответственно на голову. Хватит расхваливать руки и ноги, пора приниматься за голову. Ежу понятно, откуда торчит голова. Сие вполне конкретный предмет, соответствующий тому времени, когда ходили под стол ваши руки и ноги, когда пресловутая цивилизация технарей находилась в пеленках.
Вот и ладненько, мы договорились, кто придумал снести коммунизм. Без излишнего мордобоя и кровопролитных зуботычин наша истина заняла свое законное место. Нет, не ваша дурацкая или поддельная истина образца восьмидесятых годов, но наша выстраданная и настоящая истина. То есть истина, на которой возродили шестидесятые годы. Ну, и какая она истина? По сути ничего страшного. На небесах сияет божественная цифра шестьдесят, плюс более или менее правдоподобный треп про шестидесятые годы. Мы - интеллектуалы из шестидесятых годов. Мы - культура русской земли. Мы - лучшая кость или плоть дорогого отечества. Остальные товарищи находятся в подходящем для них месте, то есть в параше, или там, где находится коммунизм, то есть в заднице. Мы предрекли абсолютный конец коммунизма, опираясь на слово. После нашего слова коммунизм не сумел оклематься. Легкая и безболезненная смерть. Благодаря нашему слову, то есть слову из шестидесятых годов, коммунизм добивали точно ребенка.
Что еще можно сказать по данному поводу? Много гениев выплеснула в сентябре девяносто первого года родная земля. Ну, кто мог подумать, что среди гениев выползет лапушка Громов?
***
Благословенной памяти Николай Владимирович Громов, дядя лапушки Громова, находился в нашей семье под запретом долгое время. Его фотографии были вырезаны, подарки разбиты и уничтожены, редкие письма пропитаны спиртом и сожжены без остатка. Ну, ладно фотографии, ладно письма - оно какой-никакой криминал. Но вот та ложечка, или то блюдечко, или этот стаканчик... Зачем разбиты? Для чего без остатка? Коснулись чьи-то крамольные пальчики ложечки, прилипли чьи-то крамольные губки к стаканчику, так для этого мыло. Мыло в России дешевое, из бобика делалось. Не нравится мыло из бобика, возьмите мыло из шарика, все равно дешевое мыло, намыливаем, не жалко. Или опять не согласен? Бац молотком, бац в унитаз. Что это за Николай из династии Громовых? Нет Николая. Что это за Владимирович? Нет никакого Владимировича. Не было, и нет. Ни духа, ни отпечатков, ни мысли самой, что когда-то могла быть. Все вырвано, уничтожено, огонь, унитаз и помойка.
- Громовы, - говорили в семье, - Всегда отличались великой порядочностью и любовью к своей родине.
Вы понимаете, под порядочностью разрешается ставить чего угодно и как угодно, но под любовью стоит одна родина. Это не старый слюнявчик, не спичечный коробок, не целлофановая обертка, но родина. Здесь неуместны вопросы или ответы. Устав родины, закон родины, порядочность родины. Наконец, разобрались, если расплывчатое слово соединить с конкретным и неизменяемым понятием, то есть с родиной, то даже расплывчатое слово переформируется в конкретное понятие. Не было ничего, и вот оно есть. Вокруг родина.
- Громовы, - следующий оборот, - Никогда не совершали бесчестных поступков, не опозорили себя за всю историю русской земли ни единого раза.
Совсем хорошо. Наши ребята честные, следовательно, законопослушные ребята. Закон создается для блага каждого гражданина и всех разом представителей русской земли. Если один гражданин нарушает закон, значит, закон не создается, а нарушается. Очередное следствие есть хаос. Паршивый закон лучше великолепного хаоса! Больше того, противник закона не то чтобы из честных товарищей. Несправедливое бесчестие в любом варианте покрыло пятнами честь. После пятен не просто отмыться.
- Громовы, - разговор до бесконечности, - Они идеал.
Что такое русский идеал, ведает каждый идеальный товарищ. Если сегодня ты идеал, то и завтра ты идеал, тем более послезавтра. Идеальный товарищ любит дедушку Сталина в период развития сталинизма. Идеальный товарищ берет сталинизм за одно место и выворачивает его с корнем в период разоблачения культа личности. Идеальный товарищ восхищается дедушкой Брежневым, если другие товарищи им восхищаются. А другие товарищи не совсем русский народ. Это государственная политика, это разрешенная пропаганда, это коммунистическая культура и маромойская идеология несуществующих масс. Короче, что по закону, по госту и по стандарту, то всегда идеальный товарищ. Другое дело, законы меняются, и даже госты, черт подери. Что для отца правильное, то для детинушки сущий яд и зараза. Но семья состоит из отца, бабки, дедки, дядей и тетей и, конечно, в ней не последний детинушка с его аллергией на яд и заразу.
- Громовы это семья.
Ну, вы соглашаетесь, идеальный товарищ прикончил брежневщину и побежал в одной колее с перестройкой, когда приказали прикончить и побежать. Он не рассуждает, он идеал. Если страна продалась коммунистам, в громовских рядах сплошь коммунисты. Папа, мама, братец, сватья и сват. Даже детинушка коммунист, пока еще в проекте, но это только пока. Подрастет детинушка, выдадут билет, заплатит необходимые взносы. Разве что к означенному времени попал коммунизм на панель. Но тогда и Громовы на панель, все как один кончать коммунизм. Мы всегда его отрицали, мы всегда его презирали, мы ему не товарищи. И никакой лабуды. Честные, отзывчивые, человечные Громовы. А главное, законопослушные Громовы. Закон сегодня такой, завтра сякой. Но послушание всегда такое, а не сякое сегодня и завтра. Нам приказали, мы побежали. Не надо песен. Громовы представляют закон. Бабушки, дедушки, лапушки. Все как один. Разве что дядя. Он не один. Запрещенный, непредсказуемый, груз проклятий, суд, тюрьма, столько лет. А может что-то еще? Я не знаю, что там еще, но запрет нельзя нарушать. Только нарушил запрет, началась настоящая брань от любого из истинных Громовых.
***
Я не говорю - предрассудок. Я не утверждаю - ошибка. Я не отмечаю - ненависть. Очень трудно судить неизвестно о чем, дьявольски трудно. Многие годы, подстегиваемый любопытством, я пытался разобраться и выяснить до конца. Ну, понимаете что? Вопиющее безобразие дяди и впрямь вопило не по правилам. Даже маленький Громов пытался. Почему безобразие? Все мы правильные, все мы праведные, все человеки, произошли от общего обезьяньего предка. Дядя не человек. Впрочем, обязан быть человеком. Физиологически очень точная копия. Но физиологическая копия еще не перпетум мобиле. Дядя может походить на тебя, на меня и на каждого Громова, как дурная пародия, а как человек отличается. И это уже кое-что, чтобы заинтересовало такого неисправимого извращенца, как лапушка Громов.
Но начинаю с прежнего уровня. Я из любопытных товарищей. Мое любопытство худший порок. Другие пороки пожалуй скромнее и реже. Этот худший порок, этот неисправимый. Очень хотелось знать, то бишь больше, чем очень. Вот дядя Николай Владимирович, вот тайна. Дядя не сам создавал тайну, тайна возникла помимо его желания, она его личность, его образ жизни. Наконец, тайна возникла при загадочных обстоятельствах. Никто не помнит, откуда ее начало, тем более не ответит, докуда ее финал. Начальная часть тайны предполагает финальную часть. Дядя не просто потрох и поц, он носитель тайны, то бишь всей без остатка, то есть начальной части ее, самой середины и прочих внутренностей.
Опять правильно. Вам разрешается прятаться, мне разрешается открывать тайну. Но открывать гораздо труднее, чем прятаться. Значит, на помощь фантазия. С фантазией не труднее открывать тайну, только наоборот. Фантазия штука приятная. Благодаря фантазии открываешь, чего и не было, или получаешь, чего вообще никогда не предвиделось. Вот ваша тайна, вот фантазийный подход к вашей тайне. И еще, кто такой дядя Николай Владимирович? Снова спрашиваю, кто он такой? Какого черта сочетаются дядя Владимирович и закон? Какого черта он же и честь семьи Громовых? Ах, эта честь! Семья Громовых, династия Громовых, государство в государстве и государство честных людей. Прежний вопрос, какого черта?
Еще легче. Закон - это деньги, вещи и льготы. Неужели ворует Николай Владимирович? То есть берет и ворует. Пришел в гости, кое-что присмотрел, кое-что тихой сапой отправил в карман. Не отвечаю за крупную вещь, но мелкая тоже вещь, а несколько мелких вещей они вещи. Возможно, ворует Николай Владимирович. Вполне возможно. Среди Громовых воровство хуже убийства. Громовы это русская нация. Русские никогда не воруют. Пускай маромои воруют, русские ни за что никогда. Вы встречали русского вора? Ах, и вы не встречали! Знал заранее подобный ответ лапушка Громов. Вы не встречали, я не встречал. Русский товарищ сама честность, русский не может украсть, даже взять. Иду по улице, нечто лежит, скажем, рубль, червонец, стольник, кусок и лимон. Наплевать, что лежит. До меня полежало и после меня в том же духе. Я иду по улице, я не заметил, я мимо прошел. Уверенной походкой прошел, потому что я русский товарищ.
Еще один факт. У русской нации чистые руки. А у дяди какие они? Дядя руки свои не показывает, дядя их подозрительно прячет. Чистые руки чего прятать, с ними полный порядок. Вот с грязными руками чего-то не так. Думаю, у дяди грязные руки. Это только моя фантазия, но фантазия больше чем факт. Мне захотелось увидеть руки, я их увидел, они грязные. Вы придумали нечто другое, но оставьте нечто другое опять при себе. Я придумал про грязные руки. Есть вражда, есть семья, есть запрет и есть руки. Это уже хорошо. Дядя протягивал руки. Он просто больной человек. Он не мог удержаться и не удержался. Однажды, дважды, четырежды, сто двадцать пять раз и чуть ли не с каждым из Громовых. Он нарушил закон, отчего получился запрет. Хотя постойте, вот пришла в мою голову новая версия.
И как это я не подумал, закон у нас мафиозный. Можно быть негодяем, можно героем, нарушая закон. В тюряге гноят не одних негодяев. Впрочем, там всякого материала достаточно. Но и приличных парнишек гноят. Есть государственная мафия. Нынче ребенок в курсе, она есть. Пойти против мафии куда хуже, чем воровать. Громовы никогда не шли против мафии. Они не воровали, но и не шли. Если мафия государственная, считайте, она государство. Это не глупость. Громовы за государство. Вы понимаете, что означает идти "против", следовательно, разберетесь, что означает идти "за". Я уже говорил, насколько законопослушные Громовы. Они не ослушаются, они не погрешат, они не полезут. А мафия опять государство. Даже сказать страшно. Точнее, для настоящего Громова страшно сказать про государство, которое мафия. Но Николай Владимирович не настоящий Громов. Мы убедились в правильности моих слов. Николай Владимирович по сути изгой, отщепенец, подлец и всякое прочее в том же роде.
Я, возможно, нахожусь далеко от истины. Мне приспичило найти причину многих явлений на русской земле. Ничего не случается просто так, была же причина. Почему-то уверен, она была. Неуклюжая уверенность. Пускай, мафия. Пускай, государство. Пускай, еще кто-то и что-то. Но даже в период развивающегося коммунизма абсолютно честному человеку можно было спастись от оков государства. Трудно, но можно. И случаи такие перечисляются, хотя по пальцам. И честность русская на лицо, хотя не всегда. Вот и выходит, может, я поспешил? Может, не было никакой причины? То есть не было никогда. Сплетня, словечко, шумок... И все затерялось. Причина настолько мала, что ее просто забыли.
Чашка упала,
Треснула ложка.
Вытащил жало
Толстый Тимошка.
Крикнул с порога
Милому брату.
Дурень убогий,
Ты виноватый.
А с виноватым
Кончены пени.
Этому гаду
В морду поленом.
Другое дело, путч завершился, перестройка екнула и подохла, в нашей семье своя перестройка. Ну, как понимаете, перестройка после основной перестройки. Мы еще не достроили и не перестроились до конца. Но это не суть. Когда-нибудь перестроимся до конца, когда-нибудь все иначе, нежели в прошлые годы. Государство амнистировало, государство разрешило, после августа девяносто первого года государство не совсем, чтобы мафия. Каждый товарищ скажет, другое у нас государство. Никто не скажет, какое. Но другое - есть факт. И почему не последовать за государственной политикой одной отдельно взятой семьи, которая семья в государстве и которая может простить одного отдельно взятого отщепенца, даже если он дядя?
***
А началось все в два или три слова.
Разговор сей не самый занимательный, но придется его прокрутить хотя бы еще потому, что ему не оставили места в анналах истории. Не представляю, кто редактировал историю лапушки Громова, но кое-какие детали успешно исчезли. При чем настолько успешно исчезли, словно их никогда не бывало. А я предупреждал. Официальные историки всегда перебарщивают. Для них факты всего лишь сырой материал. Невозможно исследовать абсолютно все факты, но возможно исследовать наиболее интересные или судьбоносные факты. Вот и получилось, что в истории лапушки Громова кое-что приплюсовали, а кое-что вымарали. Можно сказать, по инерции. Во-первых, вымарали одного отщепенца Николая Владимировича. Во-вторых, вымарали все, что связано с отщепенцем. Скажем, всякие бестолковые мелочи, вроде тапочек, галстучков, плюшек и разговоров. Здесь не бордель. Здесь решается человеческая судьба. Здесь Россия в новой одежде. Зачем тебе аморальная Россия? Зачем тебе рвань? Никаких поблажек для сволочи! Если вымарали отщепенца, значит, так надо. Если забыли, значит, на то имелись причины. Повторяю, история лапушки Громова не абы какой набор анекдотов, но полноценная история, которую проходят по школьной программе. И здесь культивируется осторожность.
Мама моя, какая еще осторожность над гробом коммунистического общества? В августе девяносто первого года, тем более в сентябре разрешается быть отщепенцем. Или еще удивительнее, в августе девяносто первого года отщепенец лучший из всех человеков, почти народный герой. Это тебе не мелочь. Лет через пять получится мелочь из вышеозначенного товарища, но в девяносто первом году - герой, больше того, получил бонусы на самом, что ни на есть государственном уровне.
Приветствуйте героя! Каждый законопослушный представитель русской земли не может отмазаться от приветствия. Если чуть-чуть уважаешь закон, это уже не закон, это долг. Лучшие люди приветствуют, и ты в том числе. Или решил отойти от категории лучших людей, или стошнило? То же мне умник! Лучших людей стошнило не меньше, однако приветствуют. Льготы, награды, парламентеры - оно к услугам героя, который вчера отщепенец. Зато сегодня герой. И не важно за что отщепенец. Зато сегодня герой. И не важно за что отщепенец: то ли украл, то ли Россию спасал. Свалили всех отщепенцев в одну кучу, засыпали льготами, бежим на ногах и несем на руках. Ноги подгибаются, руки ломаются. В каждой семье чтобы точно находился герой и точно народный. А для Громовых кто еще может сюда подойти. Только дядя.
Семья послала парламентера.
- С добрым утром, - этот парламентер Юрий Владимирович. Его приветствие выглядит многозначительно. Нынче утро отчизны твоей, оно всегда доброе.
- Всего хорошего, - ответ отщепенца. Опять же не самый обычный ответ. Так прощаются нормальные люди, но кто его знает, как говорят отщепенцы.
Короче, встретились братья по матери и отцу где-то на Невском проспекте за рюмочкой коньяка. Юрий Владимирович это тот самый любитель стихов, о котором мы говорили в родословной лапушки Громова. Николай Владимирович, ну сами вспомнили кто. Человек улыбчивый, мягкий и славный. Его улыбка - улыбка змеи. Его мягкость в стиле гепарда. Его слава, вы догадались какая. Короче, встретились братья. Первое рукопожатие из сухих и холодных. Первые взгляды из недоверчивых и недобрых. Первые вопросы вообще лабуда. Отщепенец спросил про здоровье, законопослушный товарищ спросил про болячки. Отщепенец затронул погоду, законопослушный товарищ полез в географию. Отщепенец наехал на родину со стороны, и смешался законопослушный товарищ.
Сегодня все новое, сегодня наоборот. Вчера подобный разговор никак не мог состояться, ибо вчерашнее слово хуже гранаты и бомбы. Сегодня граната хуже, чем слово, сегодня можно базарить по любому вопросу. Весь период от Октябрьской революции до Августовского путча рассекретило государство. До Октябрьской революции мы пока не добрались, а после путча прошло слишком мало времени. Но между двумя судьбоносными периодами на русской земле найдется немало интересных деталей. Тема не то чтобы благодатная, однако, вполне джентльменская. Коммунистические проститутки, коммунистическое дерьмо, кровавые монстры и ад коммунизма. Теперь в самый раз, теперь можно. Скоро будет нельзя, скоро вернутся назад коммунисты и приберут отщепенцев. Но сегодня пользуйся реальной свободой, сегодня базар во весь голос. Это и можно и модно. А кто самый модный, тот обязательно лучший товарищ. И не уточняю про Николая Владимировича Громова.
Зато Юрию Владимировичу пришлось попотеть. Как официальный представитель семьи Громовых, Юрий Владимирович обязан выглядеть на высшем уровне, то есть обязан заткнуть отщепенца. А ты попробуй заткнуть отщепенца. Николай Владимирович болтает все равно, что вареньице лопает, в этом деле настрополился за предыдущие годы, в этом деле большой мастер. Зато Юрий Владимирович чайник. Приходится перестраиваться по ходу беседы. Дежурных фраз нет, палочка-выручалочка отсутствует, опыт нулевой. Разве что набралась в голове гадость. Или не то говорю, не гадость, но гордость в голове Юрия Владимировича, реальная гордость за величие семьи Громовых. Великая семья, законопослушная семья, патриотическая. Всегда, везде и во всем опора своего народа, правительства, государства. Но как докажешь сие ренегатствующему товарищу?
Нет, Николай Владимирович не ехидничает. Он снизошел до отринувших его Громовых. Громовы всегда служили себе. Громовы держались за зад. Ах, не пинайте! Ох, не ругайте! Чтобы зад уцелел, можно отрезать некоторые бесполезные члены, например, Николая Владимировича. Почему бы и нет? Что значит один член, даже самый разумный, деятельный и прогрессивный против целой династии Громовых? Вопрос четкий. А что значит один город, например, город Санкт-Петербург против целой России? Вопрос некорректный. Николай Владимирович не забрался так далеко в своей значимости, он не такой извратившийся отщепенец, всего-навсего ренегат. Город Санкт-Петербург, конечно же, более значимый член, даже если династия Громовых посчитала себя за Россию.
Но ничего личного. Сводим счеты в другом месте. Первый коньяк, следующий коньяк, еще следующий, и повторить. Это первый коньяк на отвлеченную тему, а второй вроде шпильки во всемогущество Громовых. Зато с третьим номером совсем иная история. Юрий Владимирович расслабился. Братские чувства. Поздно вспомнил про братские чувства Юрий Владимирович. Столько лет пролетело зазря, но все-таки вылезли братские чувства. Ты наш, мы от одного папы и от одной мамы, нас нельзя разделить, мы неразделимый узел, и всякое прочее.
Я не утверждаю, что получился содержательный разговор, ибо разговор более чем содержательный. Проба пера или нечто из подобной оперы. Как попробовал, так и пошло. Двадцать лет корчились, тридцать лет дулись товарищи Громовы, а ведь это все коммунизм. Да-да, свалим ситуацию на коммунизм, который покойник. По крайней мере, в сентябре девяносто первого года коммунизм не воскреснет и не ответит на запланированное предательство семейства Громовых чем-нибудь нехорошим. До августа девяносто первого года разговор с отщепенцем - это предательство. Родственные чувства обязаны умолкнуть, если родина приказала. Но после августа девяносто первого года противоположный приказ. Дайте себе волю, товарищи Громовы, раскрепоститесь, сбросьте коммунистический ад. Нечего бояться, то есть совсем нечего. Вы единоутробные братья, вы созданы друг для друга, вы не имеете права находиться по разные стороны баррикады. Сегодня одна сторона для всех патриотов и русских. На другой стороне коммунизм, который отринула родина.
- Наша Россия, - так говорит отщепенец.
- Она наша, - а это законопослушный товарищ.
Вот и славненько, вот и договорились. Россия для русских товарищей. Русские товарищи свое не упустят. Русская нация обязана наверстать прошлое. В прошлом обман и разврат. Только обманывали, затем развращали русский народ, затем по новому кругу. Кругов много, круги бесконечные. Думал, что выберешься на поверхность, но не выбраться никогда, если за спиной коммунизм. Зато сбросили коммунизм, и что-то иное стоит за спиной. Не знаю, какое иное, но что-то хорошее все-таки есть. Август девяносто первого года сплошь что-то хорошее. Мы подобрели, мы поумнели, мы отделались от надоедливой коммунистической обезьяны, мы стали похожи на человека, или на человечка, что так же неплохо, ибо человечек есть крохотный человек, а все люди братья.
Кажется, пятый коньяк:
- Россия не продается.
А может шестой:
- Ни пяди врагу.
Нет, все-таки пятый:
- Россия для нас и для наших детей.
Или шестой:
- Мы не корявыми нитками шиты.
Уже ближе к теме. Юрий Владимирович на правах более старшего по рождению берет власть в свои руки. Он очнулся. Если хотите, прозрел. Пять или шесть коньяков достаточное средство, чтобы каждый русский товарищ прозрел. Нашу страну грабили. Наш народ унижали. Мы с вами рабы. Но русский народ самый лучший народ во вселенной, он ненавидит и презирает рабство. Как единственный представитель народа ненавидит и презирает, так и весь народ в целом. Кончай раболепствовать! Вчера выше всех маромои. Вчера застой и кончина страны. Сегодня долой маромоев. Только русский народ, только русская нация, только страна патриотов и истинных русских. У Юрия Владимировича этого не отнять. Папа, мама, дедушка, бабушка, прапрапра - все Громовы русские. Даже Николай Владимирович, даже отщепенец и он русский. Отрицаю всяк маромойское чмо, принимаю только свое, то есть Россию для русских товарищей и дальше, даже если такое свое - отщепенец и младший брат Николай Владимирович Громов.
Впрочем, на седьмом коньяке разошлись. Перебор. Дело сделано, и разошлись. Николай Владимирович предложил открыть предприятие. Юрий Владимирович притащился домой на зубах и выдал идею семье за свою. В результате, как вы понимаете, восторжествовала Россия.
***
Теперь предприятие. Сказано-сделано. В моду вошел менеджмент, никаких нареканий. За подобной штучкой самообразовался маркетинг, не отрицаю маркетинг. И должности самые настоящие. Не то же самое, что работяга, уборщица, дворник. Прежняя должностная структура проявили себя не с лучшей стороны при коммунизме. Один начальник и сто работяг, один специалист и рота уборщиц, один директор и бесконечный ряд дворников. Хватит, оно в прошлом. Предприятие нового типа не может быть унизительным для человеческого достоинства. Предприятие нового типа имеет штат нового типа. И самое главное, ни одной унизительной должности в новый штат. Директор, заместитель по коммерции, заместитель по науке, заместитель по планированию, заместитель по кадрам, главный бухгалтер, главный инженер, ведущие специалисты отделов... Черт подери, для себя же стараемся! Сплошь и рядом собрались чистокровные Громовы. Ты не смотри на фамилию. По фамилии Иванов, или смешнее того, Иванова, но на самом деле он Громов.
Предприятие просто не образовывается, тем более в сентябре девяносто первого года. Деньги как смерть коммунизма. От количества денег зависит более или менее верная смерть. Коммунизм не любил деньги в их чистом виде, хотя в грязном виде очень и очень любил. Все коммунисты имели грязные деньги. Чистых денег, естественно, не хватало на всех. Вот столько-то разрешается иметь денег, далее уголовщина, предательство родины, грязь. Но коммунизм имел деньги, не допуская к ним Громовых. И ничего страшного, если Громовы сами себя допустили в запрещенный мир коммунизма.
После сентября этот мир разрешенный. Дворник получает столько-то, директор столько-то. Я не виноват, если директор. При коммунизме мне уготовили роль дворника. При коммунизме еще больший запрет на директора, чем на запрещенного дядю. Путч разрешил дядю. Вон он красуется среди Громовых. В нашей дружной семье это узник семейного табу. Среди возрождающихся нищих снова и снова он. Наконец, никакой нищеты. Громовы достойны самого лучшего будущего, что существует в России. Будущее Громовых есть будущее России. Что такое директор для будущего России? А заместитель директора? А инженер, даже если он главный? Только звук, только первая ласточка, только первый аванс накануне победной поступи по России.
Значит, правильно рассудил дядя:
- Бер, пока берется, и награждай, пока награждается.
Его речь на открытии предприятия своего рода шедевр. Столько духовности вы еще не слыхали, и столько штампов, черт подери, в одном флаконе. Но штампы новые, они не принадлежат старой России, они прямая противоположность проигравшего коммунизма, они еще не приелись, опять-таки черт. Укрепим! Возродим! Разовьем! Это не пресловутое "догоним и перегоним". Дядина речь, что вылизывание зада Америки. Он ей богу вылизывает зад. В каждой фразе Америка есть пример для России. При чем наиболее верный пример. Американская форма жизни. Американский менталитет. Американское чудо. Американские наука и техника. Американская молодежь.
Не много ли для начала Америки? Дядя сказал, в самый раз. Слушатели поддувало раззявили. В поддувало хорошо поддувает. Ничего подобного не происходило по сегодняшний день. Америка и Россия - братья навек! Раньше враги, раньше антагонисты, раньше "догоним и перегоним". Но сегодня единокровные братья. Россия как младший брат. И никто не спорит. Мы протянули руку младшему из Владимировичей, мы простили позорного отщепенца, он среди нас, а Америка простила Россию. В прошлые годы Россия нагадила этой Америке. Чертов коммунизм чуть ли не предшественник ядерной войны. По крайней мере, война в космосе все назревала и назревала, и могла иметь место, если бы не август девяносто первого года, если бы не простила Америка.
А так пожалуйте в нашу семью. Хорошо, когда братья сходятся. Хорошо, когда семья полная. Я повторяю, самая полная получилась семья Громовых на предприятии Громовых. Сначала старшие братья, затем средние, затем младшие и шантрапа. На радостях берем всех и каждого. Ты из нашей семьи, но обожаешь Россию, значит берем. Ты оттуда же, но обожаешь Америку, снова берем. Старшему старшее, младшему младшее, шантрапе что осталось от эдакой красоты. На всех директорских и бухгалтерских мест не хватает. Собственно говоря, и не надо. Или исчезнет профессия работяги и дворника. Но это уже по моей части.
На радостях Юрий Владимирович предложил:
- Пристроим мальчишку.
И Николай Владимирович не отказался:
- Пускай поучится на посылках.
Короче, мы начали делать деньги.
***
Затем появился поэт. Не так чтобы в первый день, даже не в первую неделю и первый месяц существования великого предприятия Громовых. День, неделю и месяц предприятие расшвыривало свои капиталы. Благо не жалко. Благо не совсем чтобы свои капиталы. Кое-чего удалось отхватить от агонизирующей коммунистической системы и ее развалившейся экономики. Бывшие коммунисты, бывшие комсомольцы, бывшие функционеры с надранной жопой принесли определенный доход предприятию Громовых. Принцип известный, или быстренько вкладываемся в какое-нибудь предприятие, или рвем волосы. А с другой стороны, предприятие Громовых не благотворительная организация, не приют для нищих, не папа Карло или еще зверушка какая. Пока под рукой шуршит денежка, нам на три буквы поэты.
Но денежка это денежка. Сегодня она деньги, завтра она воздух. Хочется многого. После спичечного коробка хочется зажигалку, после зажигалки блок сигарет, после блока кожаные штаны, после штанов шубу, после шубы почти лимузин, а еще после... Не остановиться. Раз захотел, дальше никак. Еще один раз, кажется, самый последний, но снова никак. Двести два раза, триста двадцать семь тысяч раз, один миллион. Повторяю, мы русские товарищи. Не затем снесли коммунизм, чтобы смеялось и разговлялось нерусское быдло. Наша денежка она наша. То есть вчера ваша денежка, теперь наша, теперь она деньги.
Хотя потерпите чуть-чуть, на начальном этапе я мог не заметить поэта. Предприятие Громовых выдержало директора, его заместителей, разных начальников, главных специалистов и прочую хрень. Но мальчик на побегушках это уже чересчур для предприятия Громовых. Наплевать, что оклад мальчика в сорок четыре раза меньше оклада директора и в четырнадцать раз меньше любого другого оклада. Ты только мальчик, вытащили из дерьма, вытащили в новую жизнь, дали возможность прибарахлиться на девяносто девять рублей. Да где еще видывал девяносто девять рублей в твоем возрасте? Да не придуривайся, как тебе повезло. По гроб жизни обязан, до самой смертной доски и до смердящего савана. Зато на грани твое предприятие.
Это не фарс. Атлет толкнул штангу весом в четыреста килограммов - и ничего. Прибавьте к рекордному весу еще килограмм, даже половинку килограмма и четверть - атлет не толкнул, он надорвался. Так и предприятие. Каждого выдающегося товарища вынесло, каждого накормило, с его коробками, шубами, лимузинами. Но лапушка - перебор. Он та самая четверть, свалившая геркулеса. Предприятие не могло его вынести. Николай Владимирович чувствовал, что не могло, а по доброте душевной отмахнулся и уступил. Юрий Владимирович чувствовал то же самое, но отцовские чувства преодолели. Все-таки своя плоть. Пускай омерзительная, пускай бестолковая, но от плоти и крови своя. Мы иногда допускаем ошибки. Громовы предупреждали, не бери лапушку. Этот пацан наша погибель. Внутри его что-то есть. Не сразу усек что, но все равно не бери. Девяносто девять рублей не ахти какие деньги, если на дело. Но кормить пацана за так за дармак - это не дело, это разврат. Громовы в курсе, где он разврат. А у нас все такое солнечное, все наплевательское, как пить эйфория.
Подход верный:
- Дети должны работать.
Педагогика на все сто процентов:
- Не будь добреньким, иначе разврат.
Лапушка высосал деньги из предприятия. Лапушка чуть не довел предприятие до нищеты и банкротства. Не следовало с ним церемониться. Громовы утверждали, не следовало. Но родительская любовь, но родительская нежность, но глубокие родственные связи и глубокие родственные чувства... Об этом в "громомании" не говорится ни слова, но помните, оно есть. Чтобы сохранить для предприятия каждого Громова, пригласили поэта.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вот я и очистился. Роды поэта, первый шаг, экскурсия в прошлое, накануне поэзии. Стало легче и проще, ибо самое непубликабельное пятно из биографии лапушки позади. Лапушка он и есть лапушка. Зачем какое-то пятно? Тем более это пятно "непубликабельное". Ни одна сволочь не публиковала и не опубликовала подобную хрень по причине ее бесперспективности для читателя. Вот если бы про любовь, даже лучше, про жесткий секс, тогда можно разговаривать о перспективе. Но лапушка в двадцать лет с хвостиком не совсем секс, тут его не накроете. Громыхать пока рано, а расточать чего-нибудь в самый раз. Только вот "громоманы" ошибаются. Может, я расточал деньги, может, бросал на ветер эти великие и потрясающие девяносто девять рублей в сентябре девяносто первого года, но еще больше и еще круче я расточал свою душу.
Августовская революция изменила младшего Громова. Все-таки первая революция в его жизни. Возможно она последняя, но это не факт. А что первая - это факт, и какой факт! Двадцать лет с хвостиком не время для революции. Я согласен, еще ребенок, еще пацан лапушка Громов, еще душа не на месте, однако кое-чего не хватает для пресловутой души. Рублей оно точно хватает. Даже девяносто девять рублей, даже в конце девяносто первого года. не успеваю тратить, не успеваю жрать, не успеваю жить. Да что вы такие мрачные? Солнце взошло, русская земля расцвела, русская душа отправилась на далекие звезды и голышом бежит по вселенной. Мрак еще впереди. Мрак еще будет. Он всегда будет. Его первостатейная задача - давить солнце, землю, душу и звезды. Но сегодня душа расцвела. Ты не участвовал в революции, ты никого не свергал, ты ничто и никто, тебе только двадцать. Но, черт подери, это тоже твоя революция.
Надоело быть маленьким. Двадцатилетний мальчишка в какой-то мере мужик, не совсем чтобы обломки и мусор. Душа поэтическая. Самосознание вполне подходящее для поэта. Пожалуй, не замечает мальчишку поэт. Он находится в других сферах или вселенных, он проскочил мимо такого сокровища, он углубленный в другие сокровища. Но ты замечаешь, перенимаешь, и не только поэзию. Революция девяносто первого года всего лишь толчок. Для тридцатилетнего технаря она революция, но для тебя не больше, чем дрожь или эхо. Революция толкнула, и ты не совсем, чтобы проскочил мимо, как этот поэт. Многие двадцатилетние мальчишки не заметили девяносто первый год. Сон глубокий и ум тормозной. Но ты заметил, но ты проснулся, но ты глазенки протер. Рядом поэт. Представляете, он проходил и прошел, когда с тобой получилась вся революция.
И еще. Россия устала, Россия обмякла, Россия сравнялась по тупости с западом, ну с той пресловутой Америкой, которая нам не указ. Не знаю тупость тупее Америки, и не узнаю вообще никогда. Тупость заразительна, тупость не излечивается, тупость в крови и до самой до смерти. Америка, как страна обезьян. Нечего притворяться, все обезьяны оттуда. Ничего дельного не найдется в Америке, только так-кой большой обезьянник! Мы хотя и строили коммунизм, но мы его не построили. Это в Америке построили коммунизм, это там. Флаги, гимны, Макдональдс и кола. Чем вам не коммунизм? Средний человек, средний интеллект, средняя судьба, усредненное счастье.
Не спорьте, у нас революция, а у них проституция. Америка не вдохновляет отправиться к звездам. Вот в грязь она вдохновляет. Денежная грязь течет из Америки. Денежные болванчики снова оттуда. Средний человек и денежный болванчик одно и то же. Захотел сделаться чем-то средним, так возлюби Америку и возлюби деньги. Душа твоя труп, а ты усредненная серость. В просторечии обезьяна. Никакой поэзии, никакой культуры, опять ничего. У нас математика, физика, химия, геология, астрономия, философия. У них телевизор, видик, компьютер. Подумать жутко, некое железное гавнецо заменило душу всего человечества. Жует, жует человечество гавнецо, на выходе жвачка. Или снова компьютер. Уникальная обездушенная система средней величины из дерьмовой Америки.
Зато революция тридцатилетних технарей возможна только у нас. Присоединяйтесь, ребята! Чувствуйте себя как дома! На всех наберется хор-р-роший душевный пряник. Мы ничего не жуем, мы взбалтываем и встряхиваем ваши пряничные души. Если встряхнули единожды, то другой человек, по крайней мере, не усредненная серость. Ибо серость сколько не встряхивается, результат отрицательный. Нет предпосылок для положительного результата. Средний болванчик, что смертник. Я уточняю, духовный смертник. Зато в двадцать лет с хвостиком ты человек. Имеешь право на собственный взлет и блуждание в личной, не усредненной вселенной.
Слушаем поэта:
- На кой тебе запад?
Обожествляем поэта:
- Россия одна.
Поворачиваемся на вопли поэта:
- Только в нашей России осталась духовность.
Э, оставьте свои лозунги. Двадцатилетний мальчишка не продается вот так за гроши. Вся Америка продается, может весь мир, за исключением одного маленького, дохленького и недоразвитого зверька. Он не продается, потому что он маленький, тем боле дохленький и недоразвитый. Этот мальчишка как символ России. Все богатства Америки для него, что хлам на помойке. Жрите, гадьте, и снова в рот. Гавенные ваши богатства. Если вас не тошнит из прямой кишки, то повезло. Мальчишку тошнит. Хочу быть подальше от вас, от продуктов вашей восхитительной жизнедеятельности и от прочего денежного дерьма. Как можно дальше. И как можно ближе к России, к поэту.