Аннотация: Продолжение лучшего сборника лучшей поэзии современности. Не верите? Приятного вам чтения.
АЛЕКСАНДР МАРТОВСКИЙ
ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ - 2
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ. НЕДОБИТКИ
Человечество делится на безграмотных и ученых товарищей, эксплуататоров и эксплуатируемых, богатых и бедных, а еще на человеков и сволочь. Каждая категория несет на себе определенную смысловую нагрузку, выполняет определенные функции и задачи, без которых вполне могло бы обойтись человечество. Но не обходится. Разделительный процесс суть всего мирового процесса, если хотите, главный толкатель или сподвижник нашей вселенной. Не существует подобной величины - тормозится вселенная, сбивается с ритма, допускает нелепые, даже нелепейшие проколы, скажем точнее, тот пресловутый застой, который не самый почетный во всех своих проявлениях.
Если бы ничего никогда не менялось. Безграмотность в любом варианте безграмотность, богатство во все эпохи богатство, сволочь опять-таки сволочь. Где начинаешь, тем и кончаешь свой путь. Если раб, значит раб. Если рабовладелец или начальник, значит начальник. Ничего никогда. Этот застой не то чтобы пресловутый, но абсолютный. Власть передается по наследству, и цепи передаются не более сложным путем. Вот тебе власть, вот тебе цепи. Не юродствуй, не сопротивляйся, не устраивай лишний галдеж, иначе у нас не бывает, иначе не будет.
Но не спешите, товарищи. Сегодня застой, завтра взрыв. Сегодня жирное блюдо, завтра постная кашка. Сегодня эксплуататор, завтра... Нет, тот же самый эксплуататор, но не совсем, чтобы тот. Надоело торчать на месте, надоело топтаться или застаиваться. Много чего надоело. Все-таки я еще человек. Совершеннейшее существо во вселенной, почти господин природы, почти господь бог. Вы не подмазывайтесь, якобы это не так. Не согласен, не верю. Ваши примеры суть не мои. Ваши идеи не из этой торбы или кармана. Вы сами, не представляю, какие придурки и раздолбаи, но находитесь где-то дьявольски далеко от правильной истины. То есть находитесь, как некие выпадающие, отвратительные, фальшивые элементы некоей бесполезной игры. Хотелось, чтобы другой оказалась игра, может быть с элементами пользы. Однако игра оказалась такой, какой оказалась. А фальшь под любым соусом не похожа на правду.
Все сегодня не то и не так. Человечество, как делимое или делитель. Но это пройденный путь. Безграмотные товарищи не отвергают ученых товарищей, а бедность не отрицают богатство. Все смешалось, если желаете, скурвилось в одной большой купе. Те категории, которые подходящие, нынче вовсе неподходящие. Они неизвестно зачем существуют на русской земле. Рассматриваешь каким-то туманным зраком, отбрасываешь чуть ли не скользкими пальцами. Опять же не для тебя, не для него, и тем более не для нас. Перевернувшийся мир, перетасовавшееся человечество, беззаконные среди прочих законы и прочая мерзость. Ну, не понимаю, какого черта законы у нас беззаконные? А понимать придется. Каждый шаг приближает к истине или отодвигает ее. Никто не довел до ума, где приятнее: с приближением истины или на самых дальних концах. В определенной ситуации лучше сидеть тихо, не высовывать жирное тельце свое из норы. Не всегда понравится истина.
Нет, товарищи, девяносто первый год нечто иное, чем прочие годы. За год до этого был девяностый год. Ну, и девяносто второй год был через год после этого. Годы такие правильные, предсказуемые, по большому счету соответствующие переменчивой натуре русского человека и гражданина со всеми вытекающими отсюда последствиями. И наплевать, если в девяностом году не предсказывался с той или иной степенью точности девяносто второй год, он тогда вообще не предсказывался. Птички пели, рыбки играли, жирные и самодовольные товарищи получили красный билет. По логике вещей с красным билетом должны были нянчиться тощие и неуспокоенные товарищи. Это чтобы нам жилось еще лучше, а отрицательных проявлений в обществе было еще меньше. Но почему-то жирные и самодовольные товарищи получили красный билет. Вы догадались, тот самый билет, открывающий двери в коммунистический рай определенной касте товарищей. И виднелся на горизонте коммунистический рай с такой притягательной бирочкой 'девяносто'. Как вдруг совсем непонятный застой, другая цифра и остановка.
Это Россия, я повторяю в который раз. Даже застойное явление случается гиперпространственной вспышкой в самый неподходящий момент. Не ожидаешь, не подготовился, то есть дурак. Тебя повернуло в некую сторону, к некоей заводи, и вообще неизвестно куда. Вот здесь не вспыхнет, вот здесь не ударит, вот здесь никакого космоса или гиперпространства. А кто решил, что не вспыхнет? Все человеческие категории почти ложные. Все человеческие ощущения почти бесполезные. Только дурак уверен, что отгадал и решил главную задачу человеческого бытия и вытекающей отсюда пользы. На самом деле не отгадал, тем более ничего не решил, потому что задача на дурака не решается. Эпицентр взрыва в заводи, в гавани, в центре и точке, куда тебя повернуло.
Я не злорадствую. Бывают застойные годы, бывает наоборот. Только задним умом можешь определить, какие такие годы, какие сякие. Задний ум крепкий, почти из одних репок. Ты думаешь, что тебя осенила божественная благодать, но ты допустил ошибку. Повторяю, никогда не определиться с реальной действительностью и ее производными. Вот подбросили один камешек, вот растрясли одну будочку, вот глаза отрастут на ушах... Тогда быть может приблизишься к истине. Но скорее опять же козел и дурак. Больно, хлопотно, гадко действовать задним умом, а истина далеко. Только она неприятная истина, что находится далеко в тот судьбоносный момент, когда ее не хватает, когда она, ну просто обязана быть рядом.
Девяносто первый год не девяностый и, конечно же, не девяносто второй годы. До девяносто первого года правили жирные коммунисты, после девяносто первого года правит жирная сволочь. До девяносто первого года бездуховность была в цене, после девяносто первого года не менее бездуховная бездуховность. Опять же раньше всякому нерусскому извращенцу были почет и предпочтение, которые никуда не ушли после. Только девяносто первый год - взрыв и рывок. Раньше никакого взрыва, после никакого рывка. Ровная линия развития и деградации русской земли не смущала народные массы. И вообще было все чинно и благородно до отвращения. Потрясло, поурчало и успокоилось. А мы подпрыгивали, а мы страдали, а мы завывали на полную катушку. Зачем подпрыгивали? Какого черта страдали? Ради каких козлов завывали? Если ничего не изменилось на русской земле в лучшую сторону. Девяносто первый он совершенно особенный год, нестыкующийся с иными годами, иными эпохами. Если хотите, он одинокий странник, изгой или истинно русское явление на русской земле.
Вот и нащупан один болевой узел. Для настоящих, для интеллектуальных товарищей, для человеков. Человеки, да. Сволочь, нет. Девяносто первый год не для сволочи. Остальные годы еще можно загнать в сволочной список. Богатая сволочь, жирная сволочь, партийная сволочь. Сволочь засела и окопались. Опять повторяю, богатая, жирная и партийная сволочь. Слова синонимы. Кто богатый, тот обязательно жирный. Кто жирный, тот есть махровый приверженец партии. Дальше не интересует, какой еще партии. Он махровый, он есть, он приверженец. Жир по губам - как лучший билет и не обязательно красного цвета.
В некий период сволочь скрывается, в некий наоборот раскрывается. В девяносто первом году не сволочь раскрылась, ее раскрыли. Разные там увертки, всякие там приемы, всевозможная белиберда были на вооружение сволочи. Не помогло. До девяносто первого года помогало. В девяносто втором году случились обычные флуктуации, и в массе стало опять помогать. Вот между двумя рубежами, или между двумя сволочными линиями нет никаких компромиссов, потому что их нет и не надо. Плюс еще много праздничных пряников. Деньги дрянь, связи бред, ордена и медали с портретом вождя в мусоропроводе. Ты мерзавец, ты сволочь, ты просто дерьмо. Это так ясно, это яснее ясного, это без допущений и крохотных, но чертовски спасительных 'но', и не нужны доказательства. Два полюса, две градации, две нормы жизни. Никакой связующей полосы. Только полоса разделительная. Я повторяю снова и снова, если сволочь, то не отмыться хоть в золоченой воде. Ибо исчезла вода, зато осталось дерьмо, что и так имело все шансы остаться.
Господи, как оно здорово! После девяносто первого года жирные, подлые, маромойствующие товарищи на вершине и песни поют. Однако паршивые песни, глупые песни. Мы то знаем, кто эти товарищи, какое у них лицо, какой маромойский характер. Им захотелось, чтобы другой характер, чтобы не маромойский, чтобы их называли 'новые русские'. Но мы то знаем. Пелена спала с глаз. Что спало, того не вернуть обратно. У маромоев своя пелена. Они за право придуриваться, лгать и показывать боже какое елейное личико при чертовски грязной игре. Если находишься с ними в одной упряжке, то, возможно, не самая грязная получилась игра и, может, вообще не чертовская. Но мы не в упряжке. Мы пережили неповторимый, непредсказуемый, гиперпространственный год. Мы знаем.
Черт подери, здесь комедия, или что? Единожды облажавшись, уже не отмоешься никогда. Придут дети, сволочь наврет, что отмылась. Жирные, богатые, партийные функционеры имеют возможность наврать с двадцать три короба. Все равно ничего не получится. Истина не такая пронырливая, как маромойская ложь. Однако ложь отскакивает от истины. Как не заделывайте, не замазывайте истину, где-нибудь да прорвется со своими отскоками. Дети придут, дети прочувствуют, дети узнают. Девяносто первый год не похож на другие годы. Если такой особенный год, значит прорвется. Притягательная аура девяносто первого года, его героическая окраска, его лирика, наконец. Ну, вы понимаете, какая может быть лирика? Она рядом, она здесь, она еще никуда не исчезла. Не встречал ничего лиричнее этого взрыва русской земли и, пожалуй, другого такого взрыва не будет.
И дело не в том, что кто-то старается извратить нашу историю и оболгать русскую землю. Сегодня в почете вранина, в почете самообман. Раз оболгался, другой оболгался, стотысячный раз выйдет то же самое. Думаешь все замазал и дыры закрыл. Думаешь, можно спокойно пить водку. Никто не оспорит, никто не попробует возразить против твоей исторической версии? И почему кто-то должен с тобой бодаться. У кого деньги, кто заплатил, тот и заказывает икорку, и балычок, и конфеты в томатном соусе. Снова не возражаю. Другое дело, какой вернется заказ. Твой раболепный, или наш прорывающийся. Твой беспардонный, или наш настоящий. Нет, не все так ужасно на русской земле. В какое-то время будет твоя ложь, в какой-то степени наша придет правда. Ты показал свои таланты, а мы посмеялись. С далекого расстояния правда кажется ярче. И догадайся, мой праведный, неужели она твоя ложь, а не чья-та иная правда?
Нет, деньги в работе. Что можно купить, то закупят практически с потрохами. Официальная пресса, официальные деятели культуры, официальные поэты, писатели и философы. Они существуют на деньги заказчиков и другой сволочи, иначе не получается. Нет денег, следовательно, отменили официальный заказ. Все настоящее, все вселенское ни в коей степени официальное. Взлет души не подчиняется президентской концепции. Взрывы сердца отбрасывают и отвергают парламент. Вдохновение, или талант, или еще там чего, против церковной трясины и глупости. Это можно не понимать, но где-то покалывает, где-то поскрипывает внутри подковырная мысль, как пролетела жирная, маромойская и партийная шантрапа перед душой, талантом и сердцем.
Ладно, не обижайтесь, товарищи. Вы не ожидали девяносто первого года. Парламент не ожидал, церковь не ожидала, президент... Лапочка президент тем более был далек от реальной действительности. Да и был он тогда не совсем, чтобы президент, всего лишь пропойный мужик с сумасшедшинкой, который корчил вроде бы русского. Я не спорю. На каждого ожидающего товарища сотни и тысячи неожидающих товарищей. Русский товарищ чего-то там ожидает, не разберешься чего. Водка или селедка, хлебушек или конфеты, шарик воздушный или пирожное. Может у него впереди новая, может старая жизнь. Русский товарищ в любителях новой жизни, он ожидает. Еще не придумал предмет своей страсти, еще все в тумане, ну вроде той же селедки, пока не растаял туман. Впрочем, туман никогда не пройдет. Туман суть нормальная или обусловленная принадлежность характера русого.
Повторяю, жирный товарищ не русский товарищ. По мере повышения физиологической массы стираются национальные особенности. Если отсутствие жира есть положительный фактор, то его присутствие это ложь, это мерзость, это самый что ни на есть минус и прочие глюки. Была Россия, ее извратили. Была отчизна, опять извратили. Существовало любимое человечество, не существует, не суйся на нашу помойку. Я за любимое человечество, я за Россию, я за отчизну для всех русских. Кто-то боролся, кто-то дрожал. Кто-то взрывался, кого-то прижали за жирное брюхо. Год девяносто первый просто невозможно предвидеть с жирным куском мяса в зубах. Сегодня нет ничего, то есть нет мяса, завтра есть, послезавтра опять нет. В который раз взрыв и восторг. В который раз туман из вселенной или магическое число. Не понимаю, откуда здесь магия? Не двухтысячный, не шестьсот шестьдесят шестой год. Всего-навсего девяносто первый.
Так вышло, так получилось, так должно было получиться, черт подери! Сволочь квакает, а человеки живут. Никто не ожидал, но человеки нам доказали, они человеки. Без предупреждения, без подсказки, без управляющего и направляющего звена. Пускай направляется сволочь. Она не человеческая, она законопослушная. Ее бы на выставку, да грамоткой наградить за любовь ко всему жирному, партийному и богатому. Мы не жирные, не богатые, не партийные. Мы только слезы русской земли, мы только боль и надежда нашей бедной, но непокорной России. Мы не желаем за грамотки или за выставки продавать нашу бедную землю. Мы вообще ничего не желаем.
Вот сказал, и полегчало. Раз пришло нежелание, значит еще человек, не 'новый русский' из маромоев, но человек и не важно с какой еще буквы. Для сволочи 'человек' звучит подло. Смерд, холоп и холуй. Это для них, это для сволочи. Смерди, холопствуй, холуйствуй. Чем больше, тем интереснее. Чем интереснее, тем законопослушнее. Чем законопослушнее, тем вернее, что будешь из жирных и наших товарищей. Нет, не получается как-то из жирных товарищей. Нет, не нравятся мне непонятные наши, которые на самом деле не наши товарищ. Какая-та не наша свобода, не наша тусовка, в конечном итоге, не наше вранье. Что здесь делать нормальному человеку? Вы завираетесь, вы герои, наделавшие в штанишки, для вас целый мир все равно, что кусочек глины и маленький камешек. И вообще, в целом мире живут только крысы и жабы.
Полегчало, в который раз полегчало. Годы меняются: девяносто первый, девяносто второй, девяносто девятый. Истина остается. Та самая истина, которая до девяносто первого года ничего не стоила и вообще не просматривалась на русской земле, а в дальнейшем и вовсе исчезла. Но даже она остается. Истина про партию и беспросветную ложь. Истина про богатство и трусость. Истина про верховную власть из подонков, ублюдков, воров, ну и прочих товарищей. Истина на месте, она остается. Все наносное, враническое, бездарное, извращенное, только слои. Много слоев, сбился со счета, практически одурел от вышеупомянутой рухляди. Отсюда моя ошибка. Никакими действиями здесь ничего не изменишь. Наносное уходит, враническое скатывается, бездарность истлевает и посылает прочую хрень по ваши души, мои дорогие товарищи.
И это прекрасно. Всплеск застоявшейся энергии, взрыв и потоки опять же народного гнева. В августовские дни девяносто первого года всего хватало с избытком. По чаше капало и накапало. По сусекам текло и натекло. Из дыры выливалось, но не оскудела дыра ни на крошечку. Август самый лучший, самый взрывной, самый запоминающийся, больше того, самый фантастичный из месяцев того незабвенного года. Он август. Одним наименованием все сказано. А внутри три ослепительных дня, каждый из которых и выше, и чище, и взлетнее целой вселенной.
Согласен, настоящих пацанов и девчонок куда меньше, чем подлых. Не возражаю, безграмотные Митрофанушки покрывают ученых Буратино три тысячи раз. Не отнекиваюсь, сволочь на десять порядков многочисленнее и могущественнее человека. Но девяносто первый год, но август, но три гиперпространственных дня... Все не так, все иначе, все получилось в обход самых жестких законов и правил. Точнее, получилось такое неправильное, такое крамольное все. Нас мало, нас дьявольски мало, не то чтобы группа, но кучка бойцов, но мы победили. Сволочи много, дьявольски много, не то чтобы царствие божие, но мировой океан, они проиграли. Прочие мелочи и подробности не имеют значения. Мы победители, они в мусорном ящике. Какая хлипкая, какая ничтожная, ну смехотворная сволочь. Наши детские выкрики взяли ее на измор. Наши игрушечные баррикады прижали ее под ребро. Наш скороспелый и скоротечный пафос подвесил ее за подтяжки. Это из ненаучной фантастики. Научная фантастика здесь не дает ответа. А ненаучная фантастика то ли дает, то ли нет. Короче, обделалась сволочь.
Такое бывает, я повторяю в который раз. Маленькое, разрозненное, но разозлившееся и по-настоящему русское 'я' стоит любого большого огрызка помоев. У вас танки, у вас самолеты, у вас ракеты и бомбы. У нас совсем ничего, вы знаете, вы чувствуете, что ничего. Даже бутылок с горючим и тех практически нет. А что бутылка? Что она против пули, гранаты, опять-таки бомбы? Вы соглашаетесь, она ничего и ничто в белых перышках. Но есть другая бутылка, есть другое горючее, которого самолетом не выкачать, которого пушкой не исчерпать из народных баков. И вы снова знаете, это наш, это русский характер.
Неужели опять поплохело? Неужели напомнил простые и очень приятные истины? Ваш президент забыл этот день. Ваш парламент практически вырвал его из анналов истории. Ваши завиральные средства вашей массовой информации наложили под себя очень красивые, очень ровные кучки. Якобы ничего похожего не было. Якобы все игрушечное, или смешное, в квадрате и кубе ненастоящее. Вот если бы настоящее, ну кто поверит тогда, что танки, ракеты и пушки слабее, чем русский характер?
Страшно, товарищи. Понимаю, вам страшно. Что получилось в девяносто первом году, то обязательно повторится через многие годы. Не обязательно завтра, но может сегодня, может сейчас. Оно такое прилипчивое, оно истина, оно не терпит вашей вранины и ваших трусливых наскоков. Сегодня мы много молчали, завтра будет иначе. Это вы кричите, это ваша трусость пролезла сквозь щели. Мы молчаливые, мы упорные, мы без криков войдем в наше завтра. В девяносто первом году без предупреждения просто ударили. В следующий раз никакой подготовки.
Не прогнозирую, сколько и чего получится в следующий раз. Пять, двадцать пять, двести пять дней. В девяносто первом году целых три дня находилась Россия на той высоте, на которую стремилась веками и не могла до которой подняться. Целых три дня упивалась Россия свободой. Настоящей, неиспохабленной, необесчещенной и недобитой до рабского состояния, до цепей и тюремных решеток. Нет цепей, нет решеток. У вас они есть, у нас они нет. Россия сбросила, Россия исторгла, Россия испепелила свое рабство. А еще она добилась свободы на целых три дня и получила вечность на целых три ночи. Эта вечность и эта свобода мелькали на робких устах, светились в робких глазах, сжимали такие же робкие, однако не раболепствующие сердца и сжимали чертовски робкой надеждой на солнце, на небо, на звезды. Будущее солнце, будущее небо, будущие звезды.
Дальше более чем ожидаемый результат. Надоело корячиться в прошлом и беспросветном дерьме. Осточертело раболепствовать в старческих и бестолковых помоях. Надоело и осточертело быть маленьким винтиком никому не нужного механизма. Три ночи, три дня. Больше не выдержать самой свободолюбивой душе, больше не вынести самому спокойному сердцу. Хотя бы столько, хотя бы вот так, не больше, не меньше. Я повторяю, нет, я смакую и наслаждаюсь тем упоительным временем. Первая ночь, первый день. Вторая ночь, день номер два. Третья ночь, и прощальный выдох нашей прекрасной, нашей вселенской вселенной. Какого черта прощается с нами вселенная? Может она не прощается? Может отсюда начинается все та же Россия? Старая и новая. Злая и добрая. Приземленная и фантастическая. Не прощальный, но первый выдох. Россия не кончилась, она начинается. Только жирным товарищам желательно, чтобы пришел конец. Или партийным товарищам с их маленьким корпоративным умишком. Или иной шушере, которая лажанулась в тот памятный год, в тот памятный август, в те самые дни и, конечно же, ночи.
Нас было мало, на баррикадах, на демонстрациях, рядом с нашей любимой, именно с нашей Россией. Тех товарищей было много, даже более чем достаточно. Но что они такое, опять черт? Что за мелочь пузатая, и с чем едят подобную мелочь? Ах, они набоялись на тысячу лет! Ах, они натерпелись за чокнутый август! Ах, такого страха им более не видать никогда! Еще один день, или страшная ночь, так можно сделаться тощим, бедным и беспартийным товарищем. Впрочем, многие сделались беспартийными товарищами, но это другой разговор. Сегодня туда, завтра сюда. Сволочь умеет делаться. Сволочь, что маятник, куда запустили, туда и пошла. Лишь бы пошла, иначе дьявольски страшно.
Я не доктор, не собираюсь лечить от страха. Подлецы испускают зловоние, от которого лопнет металл, скуксится дерево, станут пластмассой алмазы. Жирные отморозки в таковых гнойниках, которых больше не встретишь нигде, не найдешь на планетах и звездах. Гнойник величиной с машину. Гнойник размерами с дом. Гнойник во весь полигон, как шахта для ядерной бомбы. Хочешь скрыться, не скроешься. Хочешь замазать гнойную гадость, все равно проступают и чертовски смердят экскременты. Время такое, это болезнь. Тайное сегодня, что явное. Ничего не попало под категорию тайны, все проступает и все задыхается в запахах. Черт подери, ну и открытый смердеж! Жирные отморозки привыкли скрытничать, обожают спрятаться. Теперь не то и не так. Даже выброшенные на паперти деньги не дают стопроцентный эффект, и вообще ничего не дают. Ты во весь рост, ты каков есть! Жирный, партийный, смердящий.
Дальше послушаем, кто победил? Товарищи с билетами опять-таки у руля. Но разве они победили, если вот так гуляют в обгаженных штанишках и чертовски боятся? Победитель и страх несовместимые вещи. Победитель и ложь снова вещи несовместимые. Пускай побежденный товарищ боится, а победитель обязан с открытым забралом, с распущенными волосами, гордой походкой и рыцарственной повадкой вступать в завоеванный город. Если скуксился, скособочился, закостенел, если ложь выше крыши, то какого хрена такой победитель? Победа она в любых ипостасях победа. В первую очередь она открытая. Во вторую очередь она триумфальная. Дальше она наплевала на всяких мелких, дохленьких, кособоких товарищей. Ты там чего не делаешь, а я победа. Или вы не согласны? Или опять пронесло? Или ваша победа в штанах? Жидкая что ли победа?
Нет, не спорьте, родные мои. Прошлое не вернуть, будущее не исправить, по крайней мере, в ближайшие два или три года. Сто миллионов лгунов суть мусор против единственной истины. Смешно задирать носик, если боишься. Еще смешнее вешать награды, если воняют штаны. И куда смешнее быть жирным, безумным, влюбленным в дурацкие денежки. Вот если бы полюбил счастье, тогда ничего. Вот если бы обожествлял звезды, тогда разобрались с заразой. Вот если бы стало твоим навсегда солнышко... Впрочем, не слишком ли много настырных, прилипчивых 'если бы'? Человек существует, как человек. Сволочь опять-таки существует как сволочь. Не путайте одно и другое, оно не поможет. Все мы великие, все мы заслуженные, всех нас сравняли три дня. Готовых и неготовых, безграмотных и ученых, настоящих и тех, кто всего лишь мираж в нашей бедной, но непокорной России.
***
Позади переворот.
Коммунистов сучья стая
Получила фигу в рот
И скончалась завывая.
Самый главный партократ
Слил накопленную воду,
Отвалив своих щенят
На съедение народу:
'Я подумывал давно
О развитии реформы,
Чтоб позорное пятно
Не взошло корягой сорной.
И на дорогой Союз
Не свалилось оголтело'.
Поздно, старый боягуз,
Без тебя решили дело.
Брось пустую трепатню,
Запевать фистулы эти.
По хорошенькому пню
Отхватили сучьи дети.
Полетели кувырком,
Измышляя пируэты,
Под народным сапогом
Схоронив свои билеты.
Сами строили князей,
Морды кисло воротили...
Мы нажали посильней -
И шавченок раздавили.
***
Кто скатился из окна,
Кто под галстуком пеньковым
Заметался как копна
Канифасом трехпудовым.
Кто затарился свинцом
Под раскормленную выю,
Думая таким концом
Слезы вымолить людские.
Чтобы пакости свои
Скрыть от пламенного взгляда.
Не надейтесь, холуи,
На народную пощаду!
Ваше время истекло,
На горшок пропали силы.
Вы могли творить добро,
А посеяли могилы.
Омерзительных идей
Наплодили желчно, подло
На крови чужих детей
И на горестях народных.
Вечно думали царить,
Нажирать огузок пышный.
Вечно думали дурить -
Да, как видите, не вышло!
Ни веревка, ни фугас,
Ни пилюля от запора
Не спасут сегодня вас
От законного позора.
***
С телеэкрана
Некто речистый
Делит на кланы
Стан коммунистов:
'В верхней бригаде
С мордою сытой,
Как на параде,
Сплошь паразиты.
Их расстреляешь
Из автомата,
Не прогадаешь -
Все виноваты!
Если не рыжий,
Значит безбожный...
Спустишься ниже -
Будь осторожней.
Не ошибайся,
Славя паскудой
Помесь из зайца,
Вши и Иуды...
Дальше и дальше
К самому низу
Места нет фальши
И карьеризму.
Меньше отбросов
В этих покоях.
Нет недоносков -
Только герои!'
***
Пусть изливают
Телехимеру,
И предлагают
Бредни на веру.
Я не смешаюсь,
Не перетрушу,
Не постесняюсь
Плюнуть им в душу.
Этим ублюдкам,
Маленьким, хлипким,
С дохлым желудком,
С кислой улыбкой.
Что за подачки
Честь продавали,
Благостно, смачно
Раком стояли.
И в ожиданье
Счастья от сброда
Пили страданье
С кровью народа.
Их не прикончат,
Не расстреляют.
Муки и корчи
Их не познают.
Спрячутся в норы,
Словно улитки,
Подлые воры,
Псы-недобитки.
Чтобы надрючить
В новых скрижалях:
'Вражьему путчу
Как помешали!'
***
Маркса с Лениным в клозет!
Коммунизма дохлой кляче
Натолкали за корсет
Пару палок от раздачи.
Вроде отошла беда,
И дышать свободней стало,
Но партийная узда
Все еще не обмельчала.
Рожи прежние сидят
В исполкомах, райсоветах
И с дерьмом едят, едят
Тех, кто не имел билетов.
Как ты их не назови:
Анархистом, демократом,
Привилегии свои
Не упустят эти гады.
Так с трибуны наблюют,
Что в помоях захлебнешься,
Так по шее надают,
Что заснешь и не проснешься.
'Мы ложили на страну.
И без красненькой бумажки
Вас размажем по сукну,
Осмелевшие букашки.
Не прошел переворот,
Ну и черта с ним возиться?
Все равно заставим скот
Нашей воле подчиниться'.
***
Нет, не выйдет, мы не те.
Коль снесли такую гору,
Не пойдем теперь в узде
За подонками из своры.
Кончилась подонков власть.
Недобитки-самодуры
Наигрались раньше всласть,
А теперь спасайте шкуры!
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. ОТВРАТИТЕЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ
1. ПОСВЯЩЕНИЯ
Трудный путь к звездам начинается из ничего. Мелочи, пустячки, капли и крохи. Это еще не путь. Только начало пути, только приятное напоминание неким самовлюбленным товарищам, да и себе самому о бессмысленности всего человеческого.