Это произошло через семь лет. Ровно через семь лет, день в день. Я ждал этого, как и многие в то время, только верил этому не более, чем предсказаниям Нострадамуса и прочих еретиков относительно будущего человечества. Простой рассказик, попавшийся мне в интернете, ничего больше. Я уж и забыл о его существовании. Легенда, описанная в нём, так и осталась легендой, превратившись потом в фарс, а затем смешавшись с остальными творениями так называемых "свободных" авторов, как они любили себя называть. Да и я грешил подобным. Сейчас это кажется бредом, какой-то детской игрой в войнушку, когда сколько ни кричи "бух-бух", а противнику от этого хуже не становится.
В тот день я, сам не зная почему, наведался в церковь. Это такая небольшая церквушка в пригороде, окружённая с севера и востока домиками времён СССР, дряблыми и с толстенными слоями краски, с запада - кладбищем, а с юга граничившая с оврагом. Вообще вся деревня была в своё время построена около большого оврага, внизу коего протекала обмелевшая ныне речка. Во времена моей юности она была полноводна настолько, что мы иногда заплывали на середину и выстраивали под водой что-то вроде тотема, вставая друг другу на плечи. Нас тогда помещалось трое. С тех пор она так обмелела, что взрослый человек мог стоять в самом глубоком месте, а вода едва доставала ему до шеи. Впрочем, я оттуда уехал ещё в далёком детстве, оставив о реке самые приятные воспоминания.
Ныне большую часть деревни сравняли с землёй, расчистив место под коттеджный посёлок. Всё стало напрасным в тот день.
Церковь была, как я уже сказал, небольшая. Батюшка стоял на постаменте и произносил речь, а потом вынул большой крест с распятым божеством христианской веры и предложил верующим приложиться губами к кресту. Когда очередь дошла до меня, я, подобно всем там присутствующим, приложился. Но, не успел я донести губы до деревянной фигурки, как она на глазах преобразилась: она покрылась кровью, да такой густой, что даже капли её не могли сорваться с креста и упасть на пол, лицо страдальца преобразилось до неузнаваемости. Нет, он оставался человеком, но каким! Это было что-то ужасное - в будто стеклянных глазах его я увидел бесконечность миров, где законы физики отсутствовали, где люди горели заживо, где мучались и умирали, а потом возрождались из пепла, и всё повторялось вновь. Раз за разом, и так вечно.
Фигура ожила.
- Бог умер, мямлики! - это была насмешка.
Маленькое существо с лёгкостью разорвало себе руки и ноги, чтобы выбраться наружу, при этом откуда-то раздался нечеловеческий вопль, способный напугать кого угодно. Существо, разбрызгивая кровь, которая разъедала всё, на что попадала, начало носиться по залу, издавая при этом непонятного свойства хрип и хрюканье. Крест в руках батюшки начал плавиться, светясь странным розоватым светом как бы изнутри себя. Батюшка в ужасе отбросил его, но при полёте от креста отвалился кусок, который и попал батюшке на рукав, тут же превратившись в трёх колорадских жуков размером с кулак. Они в мгновение ока набросились на него и стали пожирать его кожу, обнажая трепыхающееся мясо и кости.
В храме уже давно царила паника - люди носились, выли от боли, которую причиняла им всеразъедающая красная масса. Кто-то просил прощения и пытался молиться, но всё тщетно.
Земля стала содрогаться размеренными и частыми толчками, и с каждым разом всё сильнее и сильнее. Фундамент церкви раскололся на две равные части точно посередине, и из растрескавшейся земли наружу повалил сиреневый дым, мешавший дышать. Крыша церкви затрещала вместе со стенами, и стала падать, и раздавила бы всех, кабы мощный взрыв не убил всех, кто был внутри. От мощной взрывной волны крыша улетела далеко вверх, стены разметало в стороны, а всё, что осталось от здания, стало стремительно проваливаться под землю.
Я лежал рядом, чудом выжив при взрыве, и слышал их крики, когда они уходили вместе с церковкой под землю. В небо взметнулось синее пламя, которое доставало до облаков, отчего они становились красно-бурыми.
В одно мгновение солнце погасло, просто пропав с горизонта. Небо светило сверху тем же красно-бурым светом, облака стали множиться в геометрической пропорции с невообразимой скоростью. Они стали двигаться по небу, как муравьи бегают по столу в поисках пищи. И из них пошёл град из огромных раскалённых добела камней, которые, казалось, пробивали землю насквозь, да и сами, правда, разваливались на куски при ударе. А из их раскалённых кусочков рождались отвратительные твари, похожие чем-то на гусениц и мух одновременно. Причём у них были гипертрофированные челюсти и три тонких языка, которыми они постоянно пробовали окружающий их мир на вкус. Один из таких червяков набросился на выбежавшего из горящего дома старика в лохмотьях и одним махом откусил ему голову.
Вокруг полыхало адское пламя, из убитых людей, как из кокона, вылезали, разрывая хрупкую кожу, толстые оранжево-зелёные жабы. Бородавки на их слизистых телах пульсировали, открывались и закрывались, словно рыба, которую выбросили на сушу, дышит ртом.
Огромная чёрная собака с несколькими десятками горящих глаз неслась куда-то вдаль, оставляя за собой след, который в мгновение ока превращался в горы, достававшие до небес. А за собакой тянулась тёмная пелена, похожая на фату у невесты, и в этой пелене за ней летели её воины, летела несметная армия.
В секунду она пронеслась по горизонту, оставляя за собой горы, как вдруг всё стихло. Но это было обманчиво, ибо через миг раздался низкий утробный звук такой силы, что только что воздвигнутые горы затряслись и стали разваливаться. Это был зов, ибо в этом звуке я различил имя, которое я не смею назвать даже сейчас. Зов перешёл в нестерпимый визг, от которого лопались барабанные перепонки в ушах. И по воздуху пошла волна; её нельзя было увидеть, её можно было только почувствовать, когда она сносила всё, чем была покрыта земля - остатки от домов, пеньки от деревьев, трава. Всё вырывалось с корнем и распадалось в воздухе на атомы.
Земля затрещала звуком рвущейся материи, и из её недр наружу полезло нечто, что не дано увидеть человеку ни при каких обстоятельствах, даже после смерти. Это чудовище было одновременно и единым существом и сразу несколькими, всем и ничем, имело форму и не имело. Это был праобраз всего, что было и что когда-либо могло существовать на Земле, это было единство.
И я видел его, я знал, чего оно хочет потому, что сам был им. Я руководил этим представлением, этим концом света. Мир пал менее, чем за две минуты, и это было моих рук дело. Я знаю это, и пишу это сам себе в прошлом. Не потому, что хочу что-то изменить, нет. Просто, сколько бы я не переписывал это послание, сколько бы не подбирал слова, ничего не изменится. Никогда.