Сэм

Сборник партитур

Коктейль смерти ?35 для скрипки и фортепьяно

"Как я устал!"

Кто-то очень великий и знаменитый.

Или не очень великий и знаменитый.

     

     

    " Мой дорогой друг!

    Пишу тебе, сидя в поезде Мюнхен-Варшава, и письмо это отправлю, как только сойду на конечной остановке. Наверное, ты удивлен, что я, довольно известный затворник, вот так сорвался с места и отправился в Восточную Европу? Ах, Ганс, знал бы ты, как я сам удивлен... Наверное, это один из трюков нашего Всемилостивого Патриарха, ведь я и сам чувствую, что эта внезапная тяга к путешествиям противоестественна мне. Но если на это Его воля - я готов уехать и в Азию, и в Африку, тем более, что эта поездка важна для нас всех.

    Я не буду много говорить о цели моего путешествия - сам знаешь, молчание - золото, только скажу, что на этот раз мы должны угомонить наших собратьев в Варшаве, слишком много позволяющих себе в последнее время. Наверное, ты уже заметил, что я говорю "мы", и будешь абсолютно прав, предположив, что я еду не один.

    Рядом со мной в купе храпит, положив "Заратустру" Ницше себе на живот, мой коллега по поручению, французский художник Ледруа. Его Патриаршая Всемилость приказали действовать нам вместе, и, познакомившись с ним поближе, я думаю, что лучшей кандидатуры для этого дела мне и через сто лет не найти. Ледруа юркий и пронырливый, знает тысячу и одну лазейку в законах, запросто находит общий язык со всеми, одним словом, для меня, погрязшего в одиночестве и меланхолии, самый лучший помощник. Или я помощник для него? Не знаю, ведь роли в этой поездке у нас абсолютно разные - Ледруа занимается организацией, я же должен прикрыть все это, пользуясь своей репутацией одного из приближенных.

    На этом я заканчиваю письмо. За окном быстро вечереет, и я думаю, мне стоит выйти из купе и покушать чего-нибудь свеженького. Передавай приветы своей вечной подруге Клэрис от меня.

    Твой сердечный друг Хайнрих."

     

    Мобильный зазвонил в одиннадцать. Я еще спал, утомленный предыдущей ночью. Что и говорить, быть правой рукой Мастера Клана - работа не из легких. И если бы не мелодия польки, оглушительно играющая у меня над ухом, я бы продолжил валяться, но раз звонит начальство - значит, надо подниматься и слушать, чего они изволят сегодня. Шутки с Мастером Клана плохи, за них можно поплатиться не только завтраком или ужином, но и головой.

    - Да?

    В трубке смеялись, хохотали, звенели бокалами, громко разговаривали. Во всем этом шуме пьяный голос Мастера слышался плоховато. Казалось, он пытался помимо этого делать еще что-то.

    - Мирослав? Душечка, за час чтобы был у меня. Не бойся, ничего серьезного, так, дельце одно.

    - Как пожелаете, Мастер.

    В трубке послышались гудки. Значит, какое-нибудь поручение. Оставалось только надеяться, что Мастер Генрих говорил правду. Иногда его "легкие" задания оборачивались работой на целую ночь, а то и на две. Хотя, если задуматься, Мастер Генрих развлекается, так что все-таки можно надеяться, что ничего сложного или серьезного. Оно и хорошо, но только тащиться ночью к нему мне решительно не хотелось. Взгляд за окно еще больше укрепил меня в мысли, что путешествие будет из рук вон неприятным - сразу же за стеклом стояла сплошная стена проливного осеннего дождя. Возможно, вода хоть немного смоет грязь с Варшавы, но попадать в процесс уборки я не хотел.

    Собрав в кулак всю свою волю, я поднялся с кровати и натянул джинсы. В карманах неприятно зазвенела мелочь. Из пары носков нашелся только один, и я в который раз убедился, что Мильва не шутя прокляла меня. Черт бы побрал этих ведьм - то ли в шутку, то ли на полном серьезе эти стервы могут наградить тебя целым ворохом проклятий, из которых "Вечный поиск второго носка" будет еще цветочком в сравнении с изощренной фантазией некоторых. Вздохнув, я надел на другую ногу носок из еще одной наполовину потерянной пары. Под джинсами и кроссовками, думаю, заметно не будет, благо, одного цвета. Отыскал в ворохе футболок одну более-менее приличную и чистую, и натянул.

    Поход в ванную закончился разглядыванием себя в зеркале над шипящим краном - снова отключили воду. Злая насмешка, когда за окном льет как из ведра. Визит в кухню ознаменовался одиноким пакетом с просроченным содержимым в холодильнике. Ночь определенно начиналась дерьмово. И не хотелось бы считать, что это дурное предзнаменование, но недоброе предчувствие уже поселилось где-то в закутках сознания. Я натянул ветровку и затянул шнурки на кроссовках потуже - зачерпнуть обувкой воды из мутного потока, который бушевал на улице, не хотелось. Снял с крючка ключи от машины - время поджимало, а Варшава с некоторых пор стала такой большой, что пересечь ее и успеть к Мастеру вовремя было трудно.

    Вздохнув, я закрыл за собой дверь и сбежал вниз, забросив на выходе ключ от квартиры в старый почтовый ящик - остаток прошлого, чудом уцелевший при ремонте коридора полгода назад. Это смешно - в городе, кичащемся своей принадлежностью к Европе, то и дело попадаются остатки ненавистного режима, бережно хранимые отдельными людьми.

    На улице бушевал осенний ливень. Казалось, небеса пытались отработать засушливое лето, причем за одну ночь. Кроссовки и ветровка сразу же промокли, глаза залило водой. Я открыл рот - и едва не задохнулся водной пылью, сдавившей дыхание. В следующий момент вода полезла в нос. Заложило уши. Я захлопнул рот и, наклонив голову, припустил в сторону парковки.

    Захлопнув дверцу, я первым делом почувствовал, как быстро подо мной промокает сидение. Пришлось снять кроссовки и носки, и забросить их на заднее сидение. Мне не было холодно, но мокрая обувь - одна из самых неприятных вещей в этом мире. Я включил печку на максимум - в тщетной попытке высохнуть и прогнать эту неприятную промозглость, которая ворвалась вместе со мной. После этого завел машину и тронулся в Новодворы, к резиденции Мастера.

    Ночная Варшава была похожа на брошенную собаку, выпрашивающую подачку. Она суетливо лезла мне на глаза своими вывесками, моля уделить хоть капельку внимания, мешала двигаться вперед, заставляя останавливаться на перекрестках и не обращать внимания на подсвеченную фонарями рекламу на билбордах. Эта надоедливость научила безразличию, и я, уже порядком уставший от этой крикливости, и вовсе перестал ее замечать. Но Варшава помнила меня, и все так же продолжала лезть на глаза. Как и собака, она не думала, а слепо верила в меня, что я один прекрасный день обращу внимание на блеск роскоши и нищету пригородов, и, ослепленный всем этим, отдамся ей. Для тех, кого Варшава поглотила, она стала не брошенной собакой, а бешенным монстром, перемалывающим жизнь, подстраивающим все человеческое существование под свои желания и стремления. И чувствую, что даже несмотря на мое безразличие, она ждет меня, как будто знает, что я рано или поздно сдамся на милость. Но пока....Пока не надо думать. Надо делать.

    Когда моя машина подкатила к особняку Мастера на окраине, я едва смог отделаться от ощущения липкого взгляда большого города на мне. Казалось, что этот взгляд, расчетливый, хитрый, исподлобья, все еще покрывает меня, словно пленка, и к нему липнет все то, что я так настырно пытаюсь не замечать.

    Жилище Мастера - обычный загородный дом, разве что побольше размером, да и окон поменьше, чем у соседских. Стоя во дворе, никто бы и не сказал, что внутри кипит вечеринка - Мастер слишком ценил уют, комфорт и добрые отношения с соседями, поэтому приказал сделать окна и стены звуконепроницаемыми.

    Дверь открыл Макс, личный камердинер Мастера. Меня сразу же обдало смесью звуков и запахов, свет из коридора ослепил меня. Глубокие синяки под глазами Макса выдавали его страсть к работе по утрам и легким стимуляторам.

    - А, Слава... Проходи, Мастер ждет тебя. Не обращай внимания на гостей, иди прямиком к нему. Он только-только спрашивал о тебе.

    Только этого мне не хватало. Кажется, дело серьезное.

    - А что случилось? - спросил я, закрывая за собой дверь. Смотря на мой все еще влажный прикид, Макс поморщился. Вот же ходячая древность! - Зачем я Мастеру?

    - Приехали высочайшие гости, - сказал он через плечо, направляясь на кухню. - Вот Генрих и позвал тебя, чтобы представить.

    - Гости?

    - От самого Патриарха. С Патриаршим этим...Документом.

    Выругав про себя старость макса, я вошел в холл. Вот это парадокс нашего существования - камердинер, оставшись навеки молодым, мозгами все еще жил в прошлом столетии, иногда удивляя меня своими древними заморочками. Он упорно отказывался пользоваться мобильным телефоном и не смотрел телевизор. Впрочем, он неплохо разбирался в литературе, и часто советовал мне малоизвестные, но интересные книжки.

    Вечеринка окатила меня шумом, гамом, пьяным криком и запахом дешевого курева у туалета. Вокруг меня сновали члены семьи - более или менее пьяные. Пахло спиртом, коньяком, водкой, марихуаной, гашишем и дорогим китайским опиумом. В последний раз я видел такой разгул лет двадцать назад.

    Я никогда не любил вечеринки у Мастера, любые, какие бы они не были. На них все до единого, имели пустой, потерянный взгляд. Когда я проходил мимо - их головы поворачивались вслед, словно Сородичи силились узнать во мне кого-то. И вот теперь, в пьяном угаре вечеринки, достойной древнего Рима, их всех как будто уже засосал город, хоть и на другой, более извращенный манер. Вот что делает с ними Жажда, которая не покидает этот город вот уже с десяток лет. Все это веселье, танцы, пьянство, дешевая травка и дорогой опий, все это для того, чтобы забыться, забыть голод, терзающий внутренности и разум хоть на миг. Я понимаю, нас уже слишком много. Варшава даже сейчас не может прокормить больше ста Сородичей, а нас уже больше пятисот. Тысяча голодных глаз каждую ночь смотрит на этот город, тысяча рук тянуться к нему... Неудивительно, что они уже сходят с ума от голода. Неудивительно, что Мастер с каждым разом наказывает все суровее и суровее, хоть это и не помогает. Неудивительно, что с каждым годом у меня все больше и больше неприятной работы. Мне кажется, что Варшава балансирует на тонкой грани. Еще немного - и они сорвутся. Или случится что-то еще страшнее. Я твержу Мастеру об этом так часто, что он, кажется, уже приобрел к этому иммунитет.

    Генриха я нашел не сразу, а разглядев среди гостей, понял, что он балансирует на тонкой грани между алкогольным угаром и трезвым взглядом на мир. И кто его знает, когда он свалится на другую сторону. Высочайшие гости сидели рядом. Один - тонкий, хрупкий, изящный блондин - выглядел главным. Даже я, не очень опытный в определении, понял, что он уже перешагнул границу древности и следует путем в вечность. Тонкое, изящное лицо казалось застывшим, неживым, хоть и оставалось юным - не больше двадцати. Я задумался - сколько же ему лет на самом деле? Никак не меньше трехсот, а то и больше пятисот. Происходящее здесь, казалось, волновало его мало - он смотрел только в стакан, который сжимал в руках, на расходящиеся концентрические круги от вибрации колонок. Зато его напарник, второй гость, маленький и юркий, вовсю веселился. Но я чувствовал, что эта веселость показная - он внимательно изучает все происходящее вокруг, время от времени бросая быстрые взгляды то на Мастера, то на других гостей. Наверняка от него не ускользнул тот факт, что большинство присутствующих голодны.

    Заметив меня, Мастер пьяно рассмеялся.

    - О, вот и Мирослав. Угрюмый, как и всегда. Знакомьтесь, - обратился он к гостям, - Мирослав Здежинский, моя правая рука во всех делах. Ему я доверяю, как себе.

    "Ага, как себе, старый прохвост", - подумал я и поклонился.

    Гости только кивнули в ответ.

    - Да что же ты, Мирослав, так церемонно? - пьяный голос Мастера гремел по комнате. - Знакомься с нашими гостями - Хайнрих, Шагнувший В Вечность, делегат от Всемилостивейшего Патриарха, - блондин поднял на меня свой безразличный взгляд, и я понял, что лет ему никак не меньше семисот. Уж очень усталые и понимающие эти глаза для таких молодых, как я. - А это его помощник, а так же инициатор этого визита, великий художник, удостоившийся рисовать самого Патриарха, Франсис Ледруа, Шагнувший В Древность, - французу было не больше трехсот. Он, быстро пожав мою руку и окатив внимательным и изучающим взглядом, тут же вернулся к зовущей его даме.

    - Какая великая честь удостоится визита двух Великих, - Я поклонился блондину, безучастно смотрящему то ли на меня, то ли на кого-то за моей спиной.

    От его взгляда у меня по спине пробежались мурашки. Сила, сытость, скорость - эта аура окружала его, от нее становилось страшно. Восхищение захлестнуло меня. Я всегда подозревал, что Высшие - это нечто на порядок сильнее нас, но не мог представить, что эту силу можно будет почувствовать просто так.

    - Уважаемый Мастер, мы пройдем с вашим заместителем в кабинет поговорить о предстоящем деле? - голос у Высшего был такой же, как и взгляд - вялый и сухой, как будто все, что он испытывал - это только скука.

    - Забирайте его, куда хотите.

    Блондин поднялся и, перешагивая через людей, двинулся в сторону лестницы на второй этаж. Я, едва поспевая, пошел за ним. Когда за нами закрылись тяжелые двери кабинета, он сел в кресло Мастера. Высший чувствовал себя, как дома - и пользовался всеми привилегиями, как ему и полагалось. Мне в свете луны не удалось разглядеть и тени сомнения или смятения на его застывшем лице.

    - Садитесь и вы, - кивнул он мне.

    Я тяжело опустился в предложенное кресло. Хорошо, этот древний хоть не требует исполнения всех этих ритуалов приветствия, с расшаркиванием и торжественными речами.

    Когда кресло заскрипело под моим весом, я огляделся. Кабинет Мастера в темноте становился загадочным, тусклый блеск книжных полок и запах полированного красного дерева успокаивал. Из комнаты доносились звуки вечеринки, но, приглушенные дверью, не такие громкие. Тикали часы. В окно подсматривала луна, смотря на меня вместе с Высшим.

    Наконец он заговорил. Голос изменился, как будто он очнулся. Глухой, хрипловатый, словно Высший редко им пользовался. Я поежился от страха, который он сумел мне внушить.

    - Я вижу, вы не одобряете поведения Мастера?

    - Как может слуга быть недовольным хозяином?

    Древний улыбнулся, и на миг я увидел его клыки. Неестественно длинные и белые, никогда еще таких мне не попадалось.

    - Да, действительно. Перейдем к делу. Знаете ли вы всех членов семьи?

    Я задумался.

    - Не могу сказать, что знаю всех хорошо. Сотню самых близких - да, но остальных только так, поверхностно.

    Зашуршали перебираемые Древним бумаги.

    - Мне не надо, чтобы вы знали их хорошо. Вот, - он протянул мне стопку листов, - это приглашения. Те, что сейчас в доме, уже их получили, остальных же вам еще предстоит навестить. Мастер сказал, что лучшей кандидатуры чем вы, не найти.

    Я всмотрелся. Маленькие листочки, золотая каемка, посередине тисненными золочеными буквами написано: "Выставка Ф.Ледруа. История кланов в полотнах". Ниже буквами помельче - дата и место проведения выставки.

    Я удивленно взглянул на древнего.

    - Выставка? Ваш компаньон - художник?

    - Мастер же представлял нас вам, - казалось, древнему не понравилась моя забывчивость. - Предупреждая вопрос, почему делегация от Патриарха оказалась... как же это... - древний задумался, - а, вспомнил! Культурной делегацией, то я скажу: он обеспокоен падением нравов восточноевропейских кланов. Вас становится слишком много...

    - Он боится, что мы станем слишком сильными?

    - О, нет. Один-два мастера-мечника - и дело будет закончено, если вы вздумаете воевать. Но Патриарху противна мысль о предательстве наших восточноевропейских братьев. Вы молоды, и только ваш мастер старше ста лет. Вот Вам сколько? Ведь никак не больше ста лет?

    - Шестьдесят.

    - И вы - правая рука Мастера. Юнец, а занимаете руководящую должность. Но вы уже довольно взрослые, чтобы понять намек Патриарха?

    Я молчал и угрюмо рассматривал древнего исподлобья.

    - Если не поняли, я скажу. Он хочет с помощью полотен напомнить вам всем о том, что случается, когда жажда становится невыносимой. Мы привезли полотна о падении испанских и аравийских кланов Санкта Мариа и Сальвеза, о "кровавом" бунте американских кланов. Мы надеемся, что напоминание об этих ошибках...

    - Не поймут. Но я разнесу приглашения. Явка обязательна?

    - Да, - в голосе древнего звучало сожаление. - Всем без исключения.

     

    Когда я высадился в Кабатах, твердо намереваясь покончить с обязанностями почтальона, телефон снова зазвонил. Знакомая мелодия польки заставила меня слегка приуныть - если Мастер звонит, зная, что у меня дел по уши, то значит, этих самих дел у меня только прибавится.

    Но случилось наоборот - Генри лишь поинтересовался, где я сейчас, и приказал ждать. Я устроился в машине и принялся считать минуты.

    Последние пять дней были адом. Вставать, как только солнце касалось краем горизонта, и ложится, когда глаза уже слипались от его невыносимого света - такое пожелаешь не каждому врагу. Потом - за руль, и развозить эти проклятые приглашения. К тому же, Сородич Сородичу рознь - если одни спокойно брали приглашения и обещали прийти, другие же устраивали истерики и отказывались. Иногда мне хватало просто уговоров, иногда - приходилось просить помощи. В такие моменты я жалел, что большая часть варшавских Сородичей куда сильнее меня. Тот факт, что я приближенный Мастера, позволял запугать, но не более. Если же угрозы не действовали, за дело бралась Мильва, которая иногда, когда было настроение, пыталась помогать мне. Я никогда не понимал, как это им, ведьмам, удается. Легкое движение, поворот головы, чуть изменившаяся интонация, легкое дуновение Силы - и еще секунду назад буйный Сородич отступал и сдавался, брал приглашение и обещал прийти. Огонь бунта, еще секунду назад горевший в их взгляде, уходил, прятался, под натиском силы, которой они обладали. Сегодня Мильвы со мной не было. "Я слишком быстро устаю с тобой", - сказала она мне вечером и уехала прочь из Варшавы, пообещав вернуться на выставку. И теперь из всего арсенала оставалось только мое красноречие, на которое даже я боялся положиться полностью.

    Через полчаса подъехала машина Мастера. Он припарковался с другой стороны улицы, вышел и открыл пассажирскую дверцу. Генрих был пьян - это угадывалось по его резким движениям.

    Из машины вышел Древний. В тусклом свете луны он казался смертельно больным - бледная кода и светлые волосы потеряли последние краски. Медленность его движений только усугубляла впечатление.

    Я вышел из машины и подошел к ним.

    - Слава! - Генрих схватил меня за плечо и подтянул поближе к Древнему. - Наш гость хочет посмотреть, как ты работаешь. Проводи его, покажи... Город покажи, чего уж там...

    Стоило только разжаться его пальцам, как я отпрянул: с одной стороны - безразличный замерший взгляд Древнего, а с другой - Генрих, смотрящий на меня с отчаянием безумца. Впервые я испугался своего Мастера.

    - Как скажете...

    - Развлекайтесь. Привезешь посланца Патриарха утром, как только закончишь, - только и сказал он. И уехал, оставив меня наедине с застывшим Древним.

    - Что именно вы хотите увидеть? - спросил я. - Боюсь, не могу предложить вам ничего интересного - я пока всего еще развожу приглашения...

    - Я просто буду смотреть.

    И он двинулся вслед за мной. Двинулся - это слишком сильно сказано. Он шел неслышно, скользил тенью за спиной, время от времени появляясь в поле бокового зрения привидением. Мы переходили от одного дома, в котором жил кто-нибудь из Сородичей, до другого, стопка приглашений уменьшалась. Мне казалось, что в этот день все идет как-то проще. Сородичи с легкостью соглашались прийти, и даже те их них, которые обычно искали предлог уклониться от обязанностей, без проблем обещали явиться на выставку. Вскоре я перестал даже представлять им Древнего - и все равно, все шло, как по маслу. Пятнадцать приглашений разошлись без проблем.

    - Сколько вам лет? - спросил я после очередной квартиры.

    - Я не помню, - ответил он. Готов поспорить, в этот момент на его лице мелькнуло что-то похожее на улыбку. Мелькнуло - и исчезло, словно и не было ничего такого.

    - Как так?

    Но он не ответил на вопрос.

    Он вообще не вмешивался в мои переговоры, а просто стоял где-то рядом. Иногда я чувствовал спиной его внимательный взгляд, от которого на миг продирал мороз по коже. И никакой Силы. Я знал, что он может - как никак, Древний и все такое, тем более, приближенный к самому Патриарху. От него просто веяло ведьмовским покоем и уверенностью, обдавало огнем неистового потока, свернутого где-то внутри в то время, пока лицо казалось отрешенным от всего.

    Последний адрес в Кабатах встретил нас тишиной. Я повторно вдавил кнопку звонка, и за дверью раздалось шарканье растоптанных шлепанцев. Секундой позже глазок зажегся огоньком - кто-то в доме включил свет. Потом яркая точка на миг потухла, снова зажглась, послышался звон цепочки и дверь отворилась.

    - Кого нечистая сила ночью носит? На часы посмотрите, четыре утра!

    Я застыл.

    - А где Санса? Она здесь живет...

    - Жила тут твоя баба, а теперь не живет.

    - А где?..

    - В Шмульках, на Лоховской.

    Дверь захлопнулась, ключ повернулся, глазок погас.

    - И часто такое случается? - прозвучало за моей спиной.

    - Нет, - ответил я и поежился - взгляд Древнего буравил мою спину. - Очень редко, да и то, если есть серьезный повод. Да и я не мастер, чтобы следить за всеми...

    Он смолчал. Но тишина за моей спиной была неодобрительной.

    Уже в Шмулевизне Древний снова спросил:

    - А где она живет?

    Я промолчал. Узнать дом Сансы было легко - по крайней мере мне. Любое место, где она жила, начинало истекать потоками Силы. Она съехала совсем недавно, и старый дом еще пронизывали ее ошметки, так, что казалось, что она все еще там. Тут же, я был уверен, найти ее будет проще простого. И не ошибся - один из домов окутывали знакомые потоки.

    Санса была ведьмой - откуда-то из юга Франции или севера Италии. Я никогда не спрашивал, а сама она не рассказывала. И она была сильной - по крайней мере, в Варшаве я не знал ведьмы сильнее ее, и даже Генри вряд ли бы согласился с ней на поединок. Конечно, он - мастер Варшавы, но для некоторых это мало значит.

    Древний вышел из машины вслед за мной. Осмотрелся и уставился на меня. Я же уставился на него - впервые я увидел намек на жизнь в его взгляде. Я даже уловил улыбку - слабую, но все же...

    - Она из ведьм?

    - Да, - ответил я и двинулся к дому, который опоясывала Сила. - И последняя на сегодня.

    - Она не отсюда, - сказал он уже на лестничной клетке. Перед тем Древний просто сломал замок, с которым, по его мнению, я слишком долго возился. Взял - и сжал так, что металл дужки треснул и рассыпался.

    - Не отсюда, - подтвердил я.

    Перед самой дверью я замер. Древний остановился в двух шагах, ступеньками тремя ниже. Я увидел, как он сглотнул и выжидающе посмотрел на меня. Да, именно так - я почувствовал интерес в его взгляде. Но я отбросил все сомнения.

    И толкнул дверь.

    Санса никогда не закрывала их. Я вошел в коридорчик, с тумбочкой, прижавшейся к стене, со старым телефоном на ней. И сразу же услышал голос из одной из комнат:

    - Мана? Мана, это ты?

    - Нет, - сказал я и вошел в комнату. Санса сидела на матраце, грязном и замызганном. Черные волосы спутались, а в глазах - то ли испуг, то ли удивление. - Это я, Мирослав. Я ненадолго.

    - Что случилось? Ты кого-нибудь видел на лестнице? - спросила она.

    - Никого, четыре часа утра.

    - А кто там сейчас?

    Древний вошел вслед за мной. Мне показалось, что он больше всего похож сейчас на ищейку - он шумно втягивал воздух.

    - Хайнрих, посланец от самого Патриарха...

    Я не понял, что случилось в следующий момент. Только почувствовал Силу, которая потекла не ручейком - потоком мимо меня. Ведьма сражалась - без предупреждения, тратя все, что успела накопить. И мне дьявольски повезло - била она не в меня. Поток сбил меня с ног, швырнул по полу в угол.

    - Санса! - только и успел крикнуть я, как все закончилось. Без крови, без сражения, просто так.

    Санса продолжала сидеть.

    - Привет, - сказал Древний.

    И она захрипела. Я такое видел только раз, когда Генрих подавлял буйнство двух панков, сорвавшихся от Жажды лет пять назад. Они точно так же хрипели, пытаясь содрать с горла невидимую удавку.

    - Остановись, - сказал я.

    Но Древний не слушал.

    Я поднялся, подошел и толкнул его - легко.

    - Остановись, тут Мастер - Генрих!

    Он оглянулся, словно видел меня впервые. И отпустил - я услышал, как Санса закашлялась.

    - Не делайте так! В любом случае, вы тут всего лишь посланец, и не более.

    - Она - преступница. И она напала первой.

    - Она - не преступница, - сказал я. И, наконец-то, услышал всхлип в коридоре.

    Я отпустил Древнего, выглянул в сумрак и - различил ее. Измученную Жаждой, только покушавшую девчонку. Ману. Ту, которую звала Санса.

    - Генрих ведь ничего ей не разрешал, - сказал Древний, проходя мимо. - Вот она и решила, что мы пришли по нее. Вот только... Не забыл, что мы тут делаем?

    Я достал из кармана приглашение и протянул Сансе.

    - Приходи. Обязательно. Сразу решим, что делать с Маной.

    Она взяла его; я видел, как дрожали ее руки. Я знал - она придет. Или сбежит - но тогда ей точно уготована смерть.

    - Кто он? - спросила она.

    - Посланец Патриарха.

    - Я не о том... - Санса поднялась. - Но раз так... Придется прийти и спросить Генриха. Манна... Он ведь ничего не сделает с ней?

    Я пожал плечами. Мне нечего было ей сказать.

    Когда я вышел из дома, Древний стоял возле машины.

    - Вы не у себя дома, что бы вы там не мнили себе. И не влезайте в наши дела. Вы - посланец, но никак не судья.

    Он обернулся ко мне. Все тот же безразличный взгляд. Он хоть слышал, что я сказал?

     

    "Мой дорогой друг Ганс!

    Пишу тебе из Варшавы. Этот город так мало похож на наш дорогой Мюнхен и в то же время имеет столько общего с ним! Думаю, когда все это закончится, тебе стоит сюда приехать вместе с Клэрис. Думаю, Варшава ей тоже понравится, как понравилась мне. Сейчас это небезопасное для нас место, однако вскоре мы сможем приезжать сюда, обещаю.

    Здешняя семья - сборище неблагопристойных распутных особей. И хотя Ледруа понравилось, но вечеринка, которой они встретили нас, была просто отвратительной. Питаю надежду, что такого безвкусия мне больше никогда не придется видеть. Ох уж эта молодежь!

    Здешний Мастер молод и мягок, как глина. Я даже понимаю, зачем его сослали в свое время сюда основывать семью - большей безответственности я еще не видел, и хвала Патриарху, удалившему его из двора. Однако этот юнец успел наделать проблем и здесь, и мой приезд должен решить хотя бы одну, самую главную для нас.

    Нравы среди нашей польской семьи просто ужасные. При слове "Патриарх" ни один не испытывает того благоговейного ужаса, которым пропитаны мы. Оно и ясно, жизнь вдалеке от Него накладывает свой отпечаток. Но не иметь вообще никакого страха - это отвратительно. Оно и не странно, что у этих детей такие потерянные глаза и ищущий взгляд - у них нет жизненного ориентира, нет уважения и патриотизма, нет цели в жизни и делах. А еще у всех во взгляде сквозит Жажда, на которую они сами себя обрекли. Несчастные! - все, что я могу сказать.

    И вот в таком бедственном положении оказался я и мой помощник. На этом заканчиваю письмо, полное жалоб и стенаний. Не пойми меня превратно, но грусть и тоска охватили меня здесь. За три дня, что мы провели в Варшаве, только один осмысленный взгляд местного. Это печально.

    За сим пока, и целуй в щечку от меня Клэрис.

    Твой друг, Хайнрих."

     

    Выставочный зал сверкал тысячами огней, блистая и переливаясь позолотой колонн. Весь клан собрался сегодня здесь, повинуясь приказу Мастера и приезжих братьев. Впрочем, я думаю, они пришли бы и без приглашения, только чтобы еще раз приблизиться к высшему свету, до которого такой дыре как Варшава еще далеко. Оба Древние сновали между гостей, знакомясь с каждым, раскланиваясь с элегантными кавалерами и говоря комплименты изысканно одетым дамам. Те же в ответ улыбались, интересовались мелочью, пытаясь удержать нить возникающего разговора и привлечь к себе внимание истинных аристократов, но Древние уже шли дальше, к следующей группе гостей.

    В зале все мысли густой пеленой заслоняла Жажда. Пятьсот голодных душ играли спектакль светской жизни, а меня, стоящего у входа и приветствующего их на правах правой руки Мастера, тошнило. Чем чаще пьешь и чем ты моложе - тем сильнее Жажда, таков неписаный закон, а большинство присутствующих с нами не больше десяти лет. Я видел, как дрожат их руки и подрагивают губы, как глаза вглядываются в каждого проходящего мимо - не поделишься? Но кровь - на исходе. Ее никогда не было много, а теперь и вовсе мало, и делиться никто не собирался. Один только Мастер пил, сколько требовалось, но на то он и Мастер. Меня же интересовало другое - предложил ли он высочайшим гостям живого человека или "гематогенку", как мы в шутку называли мороженые пакеты крови. Мы - дыра, но все же... Древние не выглядели недовольными, но вряд ли воспитание позволило бы им показать истинные чувства. Иногда в воздухе улавливалось чье-то презрение или сожаление, но сказать точно, что оно одного из высочайших гостей, я не мог.

    Ко мне подошла Мильва. Взгляд - как у тигрицы на охоте, голодный и страждущий. Вот отлько не крови - внимания.

    - Чего стоишь с такой кислой миной? Радоваться должен. Великие гости пожаловали к нам...

    Я посмотрел на нее. Зеленые с красной каемкой глазки рыжей ведьмы горели задорным огнем - она наметила себе новую жертву. Пальцы, сжимающие бокал с шампанским, подрагивали.

    - Не вижу радости в том, что стою у дверей, как швейцар.

    - Ну... - мордашка Мильвы забавно вытянулась. - Думаю, что гостей больше не будет. Смотри, сколько их здесь, - она повела рукой, показывая мне на стоящих членов семьи. - Четыре выставочных комнаты, шесть фуршетных столов, высшее общество - я бы на такое не опаздывала.

    - А как тебе Древние?

    - Скучные старики. Обычно они убегают от пытающихся навязаться новичков, но я, думаю, удивила их, сбежав еще раньше. Бросай стоять у дверей, - рыжик подарила мне очаровательную улыбку, - иди, пройдись, посмотри на картины.

    Я почувствовал слабый поток силы.

    - Твои штучки, Мильва?

    - Я слабенькая, ты сам знаешь. Вот древние - это что-то с чем-то, хоть и с них сыплется пыль веков. - На мой вопросительный взгляд она объяснила: - Они забирают Жажду. Смотри сам, здесь пятьсот голодных душ, но все довольные, радостные, никто не бунтует и не устраивает скандалы. Это все они.

    - Спасибо, Мильв. Наверное, - я улыбнулся ей, - поддамся я на твои чары и пройдусь по залам, посмотрю картины. Надо отдыхать, пока есть возможность.

    - А что?

    - После выставки у нас есть немного дел.

    - Мастер гоняет тебя как собаку.

    Рыжая ведьма подарила мне еще одну ослепительную улыбку и, махнув рукой, скрылась. Значит, это веселье - ваших рук дело, господа аристократы? В который раз я пожалел, что не могу чувствовать потоки силы, как ведьмы. Только ощущения, и то самые сильные. Я содрогнулся, представив себе, что творилось бы в этой комнате, не используй древние успокоение - меня бы рвало от ничем не прикрытой, концентрированной Жажды.

    Вздохнув, я "поддался" чарам рыжеволосой ведьмы и покинул свой пост. Движение толпы, к которой я примкнул, понесло меня прямиком в одну из выставочных зал. Надо же хоть посмотреть одним глазом на картины! Я вырвался из толпы и остановился возле одной.

    Если картины бы имели ауру - у этой она была бы черная. Я сразу же узнал сюжет - подавление восстания в Испании, барселонской семье Санкта Мариа. Никогда бы не подумал, что Ледруа смог бы нарисовать что либо подобное - рыжий пройдоха выглядел кем угодно, только не художником. На картине была изображена последняя сцена из этой кровавой эпопеи - в будуаре Марии, Мастера барселонской семьи. Она, с разметавшимися черными, как смоль, волосами, стояла кровати, сжимая блестящий кольт, выставив его перед собой. Я никогда не видел ее, так как восстание прошло задолго до моего рождения, но Ледруа, скорей всего, знал ее лично, и притом очень хорошо - иначе он не смог бы передать на холсте ее лицо, с таким мастерством запечатлеть на бледном лице страх, растерянность и ненависть. Вокруг Марии толпились последние члены семьи - несколько девушек, тощих от изнеможения - Мастер любила лесбийские забавы, поэтому большая часть семьи состояла из женщин. Напротив нее, в дверях, стоял Мастер-Мечник, одетый в черное. В руке он сжимал странное оружие - от классической рукояти сабли с гардой отходили пять длинных извивающихся хвостов с явно металлическим отблеском. Мастер смотрел на Марию прорезями в черной маске, и, казалось, она узнавала своего палача по глазам - ничем больше я не могу объяснить эту дикую растерянность.

    - Любуетесь оружием? - на мое плечо легла рука Хайнриха.

    Я вздрогнул. Не почувствовать его приближения? Наверное, это стоящая вокруг меня и выворачивающая кишки в рвотном позыве Жажда. Даже Древние не справляются.

    - Да. Никогда такого не видел.

    - Видевшие его раз редко получали возможность встретить следующий закат, - мягкий голос древнего обволакивал, успокаивал и заставлял слушать дальше. Ничего общего со вчерашним равнодушием. - Это пятихвостый цепной меч Мастеров алжирской школы. Он - как кнут, заточенные звенья хвостов буквально разрывают плоть, когда Мастер дергает смертельное оружие.

    - Цепи не выглядят прочными, слишком уж тонки. Да и серебро слишком мягкий металл для таких вещей.

    - Мастер-мечник не только боец. Он и хороший ведьмак.

    - Сила?

    - Она самая. Правда, красивое оружие? Увидеть Мастера в бою, когда серебряные змеи извиваются вокруг него - истинное удовольствие для эстетов сражений. Но я хочу вас попросить об одной услуге, Мирослав.

    - Да? - моему удивлению не было конца. Мало того, что он соизволил мне лично рассказать об изображенном на картине мече, но и хочет еще что-то попросить. Я искренне недоумевал. - Чем могу быть полезен?

    - Пройдитесь со мной и поговорите. И сделайте, пожалуйста, серьезное лицо - пускай думают, что мы обсуждаем что-то важное, - на мой удивленный взгляд Хайнрих улыбнулся, снова, как и в тот вечер, сверкнув длинными клыками. - Пятьсот голодных, желающих заполучить тебя в качестве новой неведомой зверушки - это слишком даже для меня. Хотя Ледруа, кажется, нравится, - он кивнул в сторону зала.

    Взглянув поверх его плеча, я увидел Мастера и стоящего возле него рыжего художника. Ледруа весело хохотал, держа под ручку Мильву, которая то и дело стреляла глазками в его сторону. Что же, ведьма на то и ведьма, чтобы быть стократно женщиной и менять свои мысли и предпочтения согласно положению звезд и воли левой пятки. Я снова взглянул на картину. Наверное, Ледруа знал большинство изображенных на полотнах сородичей, но это не мешало ему, отбросив сожаления, радостно хохотать в окружении портретов мертвых знакомых. Истинный аристократ и истинная сволочь, как по мне.

    - Не осуждайте Ледруа, мой юный друг, - Хайнрих увлек меня подальше от картины. - Долгая жизнь полна сожалений по ушедшим друзьям, и если предаться им всей душой - можно и уснуть от тоски. Лишь сияние его Патриаршей Всемилости остается с нами вечно, все остальное приходит и уходит, рано или поздно.

    Я лишь склонил голову.

    - Но вам, молодым, наверное, не понять этого, - голос Хайнриха мягко успокаивал меня, готового дать ему острый, и оттого глупый в сравнении с его памятью ответ. Я медленно подпадал под исходящие от него спокойное безразличие. - И даже Вам, несмотря на прозорливый ум, не суждено почувствовать это, пока не пройдет двести-триста лет и вы не потеряете нескольких близких друзей. Ваши родные ведь уже умерли?

    - Да.

    - Мои сочувствия, скорей всего, прозвучат фальшиво.

    - Я их не помню уже... Толком...

    - Тех, с кем вы проживете не одно столетие, будет сложно выбросить из головы, не то что людей однодневок...

    Я стиснул губы. Вялое очарование спало с меня в один миг. Я совсем забыл, кто стоит передо мною.

    Мы взошли по широкой парадной лестнице на второй этаж выставочного зала. За нами поворачивались головы, нас провожали удивленными взглядами. Наверху Хайнрих совсем не аристократично облокотился на перила и стал смотреть на стоящих на первом этаже членов семьи. Я остановился сбоку.

    - Я так устал от этой Жажды, - он повел рукой по залу, указывая на стоящих внизу. - Каждый из присутствующих, и даже вы, страдает от нее. Она иссушает вас и ваше общество. Это печалит.

    - Мастер уже принимает меры по уменьшению прироста нашей численности, - мой ответ прозвучал так, словно я читал какой-нибудь параграф из соглашения. Я кашлянул. - То есть он вообще запретил передачу крови.

    Хайнрих что-то пробормотал, и я расслышал только "слишком поздно".

    - Простите?

    - Когда будут рассматривать дело Сансы?

    - После выставки.

    Он смотрел вниз. Я подошел и облокотился на перила рядом с ним. Мы были совершенно непохожи - но делали одно и то же.

    - Мирослав, вы хотели бы покинуть этот голодный город?

    Вопрос застал меня врасплох. Пока я думал, Хайнирх смотрел вниз, выискивая что-то или кого-то среди стоящих членов семьи.

    - Даже если бы я хотел, я бы не смог, - наконец, подумав, ответил я. - Мой Мастер здесь, и я не думаю, что кровные узы можно вот так вот просто разорвать раньше времени.

    - У меня кровные узы с самим Патриархом, - глухо сказал Хайнрих. - Они вечные, как и сам Патриарх. Но если он желает меня отпустить - я иду, унося в сердце пустоту. У вас же, новых вампиров, узы слишком слабые. Умри Генрих, мой тезка - вы даже не почувствуете его смерти. Так что я еще раз спрашиваю - вы хотите покинуть этот город? Не обращайте внимания на преданность Мастеру, на обязанности - говорите истинное желание.

    - Да, - на этот раз недолго думая, ответил я.

    - Вы тоже чувствуете в этом городе личину оборотня, Мирослав. А может, знаете о ней и не хотите поддаваться. Но Мюнхен тоже оборотень, куда свирепее Варшавы, и куда беспощаднее и хитрее. Вы уверенны, что не променяете шило на мыло?

    - Вы сами видите Варшаву. Она голодная.

    - Убегаете от голода?

    - Убегаю от безысходности этого места. Если я смогу уехать, то стану свободным, и если Мюнхен мне не подойдет, я думаю, смогу прижиться в любой другой Семье.

    - Вечный странник, - улыбнулся Хайнрих. - Не страшно повторить судьбу Агасфера?

    - Когда захочу умереть, я просто вспомню о всех тех, кого потерял. И усну. Это единственная свобода для нас.

    - Вы повторите мою судьбу.

    Хайнрих замолчал. Я тоже умолк, не желая первым начинать вот так глупо оборванный разговор. Внизу толпились люди, шумели, переговаривались, то и дело сверкали улыбки.

    - Мирослав?

    - Да?

    - Вам понравились картины Ледруа? Что о них скажете?

    - Он отличный художник. Мария нарисована так, как будто живая, и только тонкая пленка масляной краски отделяет нас от нее и ее трагедии.

    Хайнрих улыбнулся - едва уловимо, но я успел уловить этот своеобразный отблеск то ли насмешки, то ли сожаления.

    - Он ее знал. Они - братья по крови, оба из кровной ветки Гэлэдх, дочери Патриарха. Знаете ее? Нет? Когда Ледруа узнал о приказе уничтожить Семью, то неделю не мог спокойно спать. Он метался из угла в угол, ходил к самому Патриарху в надежде сохранить ей жизнь, но тщетно. По-моему, он ее любил, как бы не парадоксально это звучало для такого, как он.

    - Он ее не предупредил?

    - Она знала об уничтожении с самого начала. Но будучи Мастером до кончиков волос, стояла за Семью до последнего. Вот такие они, истинные дети крови, преданные прежде всего детям и долгу, а потом уж жажде жизни. Красивая история, красивая картина, красивая рама для нее и зал.

    - Только решетки на окнах немного не в тему, - необдуманно брякнул я. Хайнрих рассмеялся, на сей раз открыто. Мне показалось, что кожа у него на скулах вот-вот треснет.

    - Ледруа, не смотря на веселый нрав, параноик. Он боится, что его Марию украдут. Знаете тот род ревнивцев, которые даже фотокарточки жены и етей бояться показать лишний раз. Но, раз уж мы разобрались с главными вопросами насегодня, - Хайнрих поднял палец, - давайте сделаем Франсису приятное? Он забыл пригласить оркестр, или не забыл, а просто пожалел голодающих братьев. Из-за этого мы все здесь сидим в тишине, и он страдает от эстетического недостатка. Вы же до прихода в семью были скрипачом, правильно?

    Я кивнул, удивленный тем, что он знает обо мне этот маленький факт.

    - Но я давно не играл. Боюсь, Ледруа не оценит моей игры...

    - Хватит! Я напомню Вам ноты, - Хайнрих постучал меня по лбу пальцем, - а руки сами вспомнят прикосновение к струнам. Идем, в третьем зале стоит фортепьяно и ждет скрипка. Думаю, вам будет интересно узнать, как звучит инструмент Страдивари?

    Я пробовал отпираться, но этот древний смыл всю мою решимость внезапным напором Силы. Я растворился в ее течении, теряя последние остатки воли. Вот она, истинная Сила! Вот что ощущала Санса. Никогда еще ни одна ведьма не показывала такого. В Варшаве, этой старой бездомной собаке, не было равных Хайнриху. Да чтотам говорить, окружение Патриарха... Мильва, ты бы продала остатки вечности за такое, душу и себя, лишь бы только прикоснуться к этому стремительному искрящемуся потоку.

    Ведомый его волей и желанием, я шел за Хайнрихом. Потом, сквозь пелену силы, видел, как он садится за фортепьяно, а сам я беру в руки скрипку. Мягкость и твердость, дерево корпуса и металл струн. Даже прикосновение к ней было волшебным. "Говорят, у этой скрипки есть душа, а Страдивари, делая ее для Мастера своего города, искал совершенно особенное дерево. Идеал... То дерево, наверное, было проклятым. Ну, начнем". Хайнрих, улыбнувшись мне, положил руки на фортепьяно, и с его лица слетели последние остатки воскового безразличия. Музыка смягчила черты, сделав их по-юношески живыми. Закрыв глаза, он полностью отдался звукам инструмента. "А теперь ты". К фортепьяно присоединилась скрипка. Ноты сами приходили ко мне на волнах Силы, а руки, как и обещал Хайнрих, сами вспомнили все. Мелодия, поначалу мечтательная, тихая и нежная, набирала темп. Вскоре мы уже играли зажигательную музыку, и другие члены семьи, смотря на нас, уже начинали подтанцовывать. Но мелодия, миновав радостную стадию, начала приобретать нотки безумия. Скрипка в моих руках стонала, взвизгивала, вопила, как выброшенный на улицу бездомный, сошедшая с ума мать, одержимый яростью маньяк.

    "Он сошел с ума, в том числе, из-за нее", - шептал мне в голове голос Хайнриха. - "Он был одержим ею, ее голосом и манерами". В этот момент я услышал первый визг из выставочной залы. "Убивая ее, он обрекал сам себя на безумие. Но оно, пройдя через несколько лет ужаса, стало талантом, достойным нас". Скрипка плакала в моих руках под печальные звуки фортепьяно. Страшное понимание приходило мне вместе с тихим голосом, звучащим в голове. От которого не скрыться и не убежать. Братья, стоящие вокруг нас, начали оглядываться на то, что происходило в соседнем зале, и страх искажал их лица. " Он пошел другим путем, превратив боль по ушедшим не в усыпляющую грусть, а в творение, достойное вечности. Да, Мастер-Мечник Ледруа велик, не правда ли?" С этими словами в зал влетел сам художник. В его руке пятью змеями извивался меч, а сам он, словно танцуя с невидимой мне Марией, кружился. Летели брызги крови и ошметки плоти, чувствовался запах гари от прижжённых серебром тел. Вот почему Мария выглядела на картине удивленной. Патриарх послал к ней того, кого она не ожидала увидеть... Вот откуда в картине столько достоверности.

    Мой разум вопил от ужаса, но тело, вымучено улыбаясь, продолжало играть в дрожащих от крови багровых потоках Силы.

    "Варшавская семья приговорена к уничтожению. Так решил не я, и не Франсис, а сам Патриарх. Прими это как должное и пошли с нами".

    А Генрих?

    "Он все знал. Но он аристократ, хоть и молод, истинное дитя крови. Ты же сам видел, как он в последние дни предавался утехам и развлечениям? Пир в последний день Помпеи, желание за несколько дней наверстать вечность. Помни его, Мирослав. Память - это все, что остается у нас".

     

    "Мой дорогой, сердечный друг Ганс!

    Наверное, ты уже знаешь о Варшаве, поэтому я не буду рассказывать, как это было. Ледруа за годик или два нарисует новый цикл картин, и ты сможешь увидеть там и меня и моего нового подопечного Мирослава. Поэтому можешь спокойно собираться с Клэрис в поездку - Варшава спокойна и чиста, как младенец.

    Мы возвращаемся домой, в Мюнхен. Ледруа, скорей всего, вскоре вновь уедет к себе в Париж, Мирослав же останется при мне. Он еще немного нервный, но, думаю, лет через десять успокоится и примет то, что я и Ледруа сделали с варшавской Семьей. Думаю, он и сам чувствовал ее близкий конец, хоть и не понимал, почему. Мюнхенская школа быстро превратит этого поляка в настоящего аристократа, а я приобрету еще одного собеседника. Я совершенно не жалею, что воспользовался правом одной души - оно того стоит. Жаль только, что он слаб, но, думаю, под моей защитой даже в нашем жестоком обществе он будет в безопасности до тех пор, пока не станет на ноги.

    Патриарху я уже доложил обо всем, и он высказал одобрение решительности и точности, с какой была произведена зачистка в Варшаве. Кажется, он хотел бы еще что-то сказать, но смолчал. Возможно, оно и к лучшему, не знаю.

    А я за недельку хочу наведаться к тебе и Клэрис. Давно я уже не имел возможности встретиться с вами, поэтому, если все-таки дождетесь своего забывчивого друга, не серчайте.

    За этим все. Передавай приветы Клерис.

    Твой вечный друг, Хайнрих".

Погребальный марш ?28 для бокалов на тонкой ножке

    "Моя дорогая Люси!

    Не собираешься ли поехать в Варшаву? Думаю, ты будешь в восторге от архитектуры и ресторанчиков. Надеюсь, тебя не постигнут никакие нелепости и трудности, моя дорогая малышка Люси.

    А я снова, ведомый твердой волей Патриарха, отправляюсь, и хоть на сей раз моя миссия не столь жестока, но не менее печальна. Возможно, дорогая, ты посчитаешь меня излишне меланхоличным и жалостливым - и будешь права. Я страдаю, Люси, невыносимо страдаю от тоски по былым временам. О тех временах, когда нравы молодежи были более простыми, когда люди вокруг были более открытыми и честными. Ты будешь смеяться, но я чувствую себя глубоким стариком, когда смотрю из окна своего дома на толпу, плывущую улицей мутным потоком желаний и стремлений.

    Но я не собираюсь вгонять тебя в тоску своими печалями и стенаниями. Это мои печали, и я один собираюсь нести эту тяжесть столько, сколько потребуется.

    Мой протеже, котором я тебе рассказывал, быстро учится. Манеры и лоск приемов прилипают к нему, как мухи к меду, и вскоре он станет заметным человеком в нашем скромном закрытом обществе. Знаешь, как это бывает - мужчины видят в нем младшего брата, дамы - сыночка, которого надо защищать, и только я один вижу в нем ту стальную ось, которая соединяет его сердце и разум в одно нерушимое целое. Это чудо, дорогая Люси, что я нашел его, настоящее чудо.

    За сим прекращаю это слезливое письмо. Извини, если вогнал тебя в тоску - я и сам в последнее время излишне хандрю.

    За сим все, передавай приветы твоей матушке, Клэрис"

     

    Каждый вечер теперь начинался с его звонка.

    "Алло?"

    "Приезжай", - говорил он мне, и я бросал все дела.

    Он не был моим Мастером, нас не связывали никакие кровные узы, мы были два отдельных друг от друга существа - но в то же время одного его слова хватало, чтобы перечеркнуть все мои планы на вечер. Сначала я грешил на страх, а потом понял - это Сила. Я стал зависим от ее пьянящего потока, который окутывал меня каждый раз, когда он был рядом. Хватало только Хайнриху погрузиться в меланхолию или тоску, забыть обо всем, и мутный напор Силы сбрасывал на миг оковы страха и тревожного ожидания, которое преследовало меня здесь, в Мюнхене.

    Да, он оказался прав - Мюнхен, наша нерушимая Цитадель, оказались такой же голодной брошенной собакой, преданно заглядывающей в глаза. Но здесь от этой преданности не спасало даже общество других Сородичей - они слились с этим городом, покорились ему, и теперь глаза преданной дворняги-оборотня смотрели на меня с их лиц. Каждый бал, каждый прием и каждый новый знакомый пытались утянуть меня в свои объятья, чтобы сожрать и бросить мое тело к ногам Мюнхена.

    И этот вечер начался так же. Стоило мне прийти из приема, смахнуть с ботинок первый мокрый снег, как заиграл мобильный. Старая мелодия, полька, от которой каждый раз сердце проваливалось в пропасть невыносимой тоски. На миг перед моими глазами снова воскресли воспоминания того вечера, и Мильва, улыбающаяся ведьма Варшавы, снова утягивала меня в водоворот толпы. Она умерла тогда, но ее глупое шуточное проклятье осталось со мной навсегда - сегодня на прием я снова надел разные носки. В следующий момент все прошло, ушло в глубины памяти, оставив только горький привкус. Прошлого не вернуть. У меня есть второй шанс.

    - Да, - сказал я в трубку.

    - Мирослав?

    Что-то изменилось в его голосе. За последние три года я уже привык к скуке и невыносимой хандре, и нетерпение удивило меня больше всего.

    - Да, а кто же еще. Что случилось?

    - Приезжай. У тебя есть полчаса.

    Я не ошибся - это действительно было нетерпение. Нездоровая, лихорадочная спешка, от которой сердце заходилось в бешеном танце. Я взглянул на только что сброшенный плащ, и пожал плечами - что же могло случиться? Сбросил ботинки, и одним махом взбежал на третий, последний этаж моего дома. Выше меня был только чердак, куда вела спрятанная потайная лестница. Я дернул ручку и деревянные ступеньки мягко съехали прямо к моим ногам. Полчаса? Двадцати минут достаточно, если забыть об условностях вроде вечно опаздывающих такси.

    Чердак встретил меня пылью и запахом старой бумаги - на бесчисленных полках хранились сотни старых манускриптов и книг в толстых обложках. Вся это сумасшедшая библиотека состояла полностью из мемуаров, воспоминаний и дневников - прежний хозяин этого дома души не чаял в истории и великих людях. Львиную долю места занимали книги о Великой Французской Революции и Кровавом Терроре, последовавшем сразу же за ней. То было благодатное время для нас, и многие тогда жили открыто, прикрывшись масками революционеров и отказавшись от роскоши. Проходя мимо различных воспоминаний о казни Людовика XVI, я смахнул пыль с корешков. Надо будет как-то спросить Хайнриха, как это - жить открыто, не опасаясь ничего...

    Крыша оказалась скользкой, первый снег уже успел растаять. В воздухе витал сладкий предутренний аромат спящего города. Да, он спал, и на миг с его улиц пропало ощущение иллюзии, оборотня за спиной. Никаких взглядов в спину, от которых мурашки по коже, никаких криков, гама, толкотни и спешки. Даже воздух казался маслянистым и тягучим. Только ранним утром Мюнхен забывал обо мне, обо всем и дремал, погрузившись в сладкие сновидения. Я поскользнулся, чуть не сорвался с края. Согнувшись, в следующий момент выпрямился пружиной, перепрыгнул на соседнюю крышу, перебежал, бездумно грохоча по жести листов и прыгнул дальше. Если забыть об условностях - то двадцать минут. А когда о них забыть, как не ранним утром, когда на улицах никого, когда ни одна живая душа не вздумает взглянуть вверх, туда, где по крышам скачет такой глупец, как я?

    Тяжелей всего было перепрыгивать широкие улицы, разделяющие крохотные кварталы центра Мюнхена. Лет пять назад я бы сразу отказался от такой затеи, но теперь, когда впереди маячила приманка Силы, двойные полосы больше не казались мне серьезным препятствием. С крыш поднимались стаи заспанных голубей, когда мимо них мелькала моя тень, и, хлопая крыльями, поднимались вверх.

    Сила Хайнриха чувствовалась издалека. Сначала только слабое приятное покалывание в пальцах, но чем ближе, тем сильнее сжималось от радостного предчувствия сердце. Его дом стоял на Фридрихштрассе, одинокий особняк в стиле барокко среди модернового новостроя. На втором этаже горело два окна гостиной, в одном их которых чернильным пятном выделялась его тень. Я спустился по водосточному желобу вниз, и, распугав крыс в темном переулке, вышел на дорогу. Одинокий водитель шарахнулся в сторону, когда я внезапно вынырнул прямо посреди улицы, и, объехав меня и показав средний палец, поехал дальше.

    Дверь его дома - странное для меня наблюдение - всегда открыта. Сколько раз я не приходил, еще ни разу не пришлось стучать. И в то же время я часто видел, как неугодные Хайнриху подолгу торчали у двери, звякая старинным молоточком и дергая дверную ручку. Ворваться к Шагнувшему в Вечность - это нечто выходящее за рамки понимания.

    В коридоре царил неприятный утренний полумрак - тени казались слишком густыми, а свет, который просачивался сквозь крохотные окошка над дверью - холодным. Вычурные абиссинские деревянные кошки пялились на меня из темноты изумрудами глаз.

    - Хайнрих? - позвал я. Странности этого утра выбили меня из обычной колеи.

    Он показался на верху лестницы на второй этаж. На застывшем воском лице не читалась ни одна эмоция, в движениях не угадывалась спешка. Хайнрих взглянул на наручные часы.

    - Я звонил тебе только пятнадцать минут назад.

    - Рекорд, правда? - я улыбнулся, как щенок, выпрашивающий подачку. Сила Хайнриха пьянила, заставляла выделывать безумные вещи.

    - Поднимайся и умойся - у тебя все руки и ноги в ржавчине. Шел по крышам?

    - Да, - сказал я и одним махом взлетел по лестнице. Протиснувшись в ванную, я закрыл двери и сунул ноги в приятное тепло горячей струи воды.

    - Ты знаешь, что поступаешь опрометчиво, - прозвучал его голос с другой стороны двери. - Тебе незачем было ТАК спешить, Мирослав.

    Послышались его легкие шаги - он уходил прочь, в гостиную. Я сполоснул руки, вытер лицо и мокрой пятерней пригладил волосы. Уставился в зеркало и скривился - невыспаная рожа неприятно поразила синевой под глазами и щетиной. Я мазнул мокрой рукой по стеклянной поверхности, и мои черты поплыли, неприятно изгибаясь.

    Когда я вышел из ванной, в коридоре остался только его слабый аромат - сытость и тоска, с искристой нотой нетерпения. Не знаю как, но я всегда чувствовал его эмоции - они фонили, стократно усиленные Силой в те моменты, когда Хайнрих забывался.

    След его запах привел меня в гостиную, которую озарял единственный светильник. Из-за его неяркого света все вокруг тонуло в теплом полумраке. Плотно зашторенные занавески не пропускали ни единого луча близящегося рассвета, старинная вычурная мебель тускло поблескивала. В углу, под белой простыней, стояла картина на подставке - скорее всего, очередное его приобретение. Хайнрих сидел на софе, вытянув длинные ноги, из-за чего казался куда более тощим, чем был на самом деле.

    - Мирослав, - чиркнул спичка, - хочешь поехать со мной?

    Крохотный огонек мигнул, изогнулся и потух в потоке дыма. Тяжелый тошнотворный запах опиума расползся по комнате, приглушая все остальные.

    - Куда?

    - А какая разница? Вылет за два часа, на рассвете. Перелет как раз займет весь день.

    Я остановился посреди комнаты. Так вот откуда эта спешка и нетерпение в голосе. С одной стороны, я далеко не в форме, но с другой... Мысль о том, что придется несколько дней перебиваться без этих пьянящих потоков Силы, заставила содрогнуться.

    - Лечу, - сказал я. - Далеко?

    Хайнрих улыбнулся, грустно и как-то разочарованно. На миг его лицо стало таким, каким я запомнил его три года назад - и мне стало страшно. Я привык к нему, забыл, что рядом со мной сидит чудовище.

    - Ты побледнел, - сказал Хайнрих, выдыхая тяжелый тягучий дым. - Что-то не так?

    Я не знал, благосклонность это или игра - для Шагнувших В Вечность заглянуть за другую стороны маски - что плюнуть. Вежливость и леность обычно сдерживают многих, но Хайнрих - не большинство, да и я провел рядом столько времени... Он действительно не заглядывал или только играл? Кто его знает.

    - Да ничего, - я упал в кресло. - Хайнрих, можно вопрос?

    - Когда это было такое, чтобы я не попытался ответить на твои вопросы? В любое время дня и ночи, когда пожелаешь и как пожелаешь.

    - Почему ты забрал меня тогда, в Варшаве?

    - Именно теперь, когда мы должны спешить на самолет, ты задаешь мне такой вопрос, ответ на который слишком сложен. Но я отвечу тебе, - Хайнрих поднялся. - У всех Экзекуторов есть право "Одной Души". Одного из нас во время Экзекуции, за исключением провинившихся и Мастеров, можно оставить в живых - в назидание и долгую память. И я выбрал тебя. Просто так, за живой взгляд. Надеюсь, ты меня не разочаруешь.

    Горький комок сдавил дыхание.

    - Одевайся. Одежда сам знаешь где, не мне тебе показывать, - он быстро пересек комнату. - Да, кстати, помнишь Ледруа? - Забыть Мечника, хоть раз увидев его работу? Никогда! Я просто кивнул. Хайнрих сдернул простыню с картины. - Многоуважаемый Франсис почтил меня, подарив на память одну из своих прекрасных картин. Узнаешь, правда?

    Ледруа был безумным, ненормальным, смеющимся убийцей, последней сволочью - и в то же время гениальным художником. Я словно снова на миг погрузился в ту ненастную ночь, когда запах прижженного серебром тела казался невыносимым. Наверное, именно это и видел Ледруа тогда: на широком помосте двое - один за фортепьяно, играет, блаженно зажмурившись с легкой полуулыбкой на лице, и другой, со скрипкой, на первый взгляд тоже полностью отдающийся игре, и в то же время - с испуганными широко распахнутыми глазами. И между этими двумя - серебряная цепь, в крови и ошметках мяса.

    - А знаешь, как он ее назвал? - в полумраке блеснули зубы. - "Разделение привычного и пугающего". Этот безумец, как всегда, зрит прямо в корень, не правда ли?

    - Хайнрих, - спросил я, застыв в ужасе. - Мы ведь едем на Экзекуцию, верно?

    - Да, - ответил он. Белая простынь опустилась на картину.

     

    "Моя дорогая Люси!

    В этом мире нет ничего хуже перелетов - когда все вокруг вибрирует, шумит и стучит вокруг тебя. Когда вокруг тебя только мертвый пластик внутренней отделки самолета и небо - безумная голубая высь, полная света.

    Мирослав спит в другом конце наших апартаментов. Стюардессы скучные, музыка глупая, вино некрепкое. Наверное, я сейчас кажусь тебе избалованным ребенком, но если я не выскажу всё свое недовольство, то не смогу идти дальше. Извини, я знаю, что бумага стерпит все, но ты... Извини меня еще раз. Завтра в Мексике День Ангелочков. Знаешь, я почему-то сразу подумал о тебе, Люси.

    За сим все, Люси. Я прошу у тебя прощения, что не могу остановиться писать письма. Надеюсь, я тебе еще не надоел со своими извечными стенаниями и сожалениями, но, увы, по-другому я не могу, ты же знаешь."

     

    Её немецкий был тягучим, страстным и горячим, с богатыми испанскими интонациями, быстр, как ручей, и, по первому впечатлению, неразборчив. Но вслушиваясь в низкий бархатный голос, я вскоре начал понимать её без труда.

    - День Ангелочков - первый день, когда мы поминаем наших усопших деток, отбывших к Богу слишком рано, - сказала Мастер мексиканской семьи и, прошептав что-то на латыни, быстро перекрестилась.

    Густой запах ладана щекотал ноздри, святые же устало смотрели на меня с картин, описывающих Житие. Анна сложила загорелые руки, унизанные, наверное, доброй сотней браслетов, тускло поблескивающих золотом в неверном свете лампад. Прямо на столе перед ней лежала старинная Библия.

    - Ты так удивленно смотришь на нее, как будто мы не можем быть верующими, - продолжила Анна и сверкнула улыбкой. Она была очаровательна, эта трехсотлетняя женщина: блестящие черные волосы, грация кошки и глаза, похожие на две дрожащие лужицы воска. Она повела рукой по шее: - Смотри, у меня даже цепочка с крестиком есть. Мы меняемся, но не настолько, чтобы забыть, ради чего пришли в этот мир. Даже после Перехода Бог поддерживает нас, защищает и наставляет.

    - Но кровь!

    Анна снова улыбнулась. Белая улыбка сверкнула в полумраке.

    - Семья Паука[1] пьет кровь только тогда, когда это необходимо! Лучшая кровь - это кровь Христова, принимаемая при причастии, которая избавляет нас от грехов наших.

    Я знал, что Анна не врет. Ее Семья действительно была редким исключением - даже новички редко мучились Жаждой, хотя, с другой стороны, они всегда считались слабее остальных. Но даже это не мешало им устраивать разборки с теми, кто пытался притеснять их - истории о жестокой войне с соседями прямо сочились кровью.

    Мастер знала, что мне нечего возразить. Мягкая ладошка легка поверх моей руки, черные зрачки уставились прямо мне в глаза:

    - Уважаемый Мирослав, не пройдетесь ли Вы со мной? Хотя сегодня только начало празднования, DíadelosAngelitos[2], но дух Дня Мёртвых уже витает в воздухе. Слышите сладкий запах pandemuerto[3]?

    Ее дыхание обдало меня жаром, по коже пробежались мурашки. После холода и слякоти Мюнхена духота Мексики сделала меня более восприимчивым.

    - Да, давайте выйдем.

    И она снова улыбнулась. Я почувствовал слабый поток Силы, идущий от нее, пряный и жаркий.

    - И заодно присмотрите за своим другом и послушаете историй старой сплетницы. Знаете, Мирослав, я схожу здесь с ума - в этой жаре, среди этих людей и нищеты, царящей вокруг. Каждое новое лицо в моем окружении сродни подарку судьбы, не правда ли?

    Я попытался улыбнуться в ответ - и не смог. В черных озерах ее глаз плескалось что-то знакомое, до боли близкое и горестное. Отчаяние? Безумие? Стальная хватка ее пальцев под аккомпанемент звона браслетов потянула меня к выходу из дома.

    На западе догорала темно-вишневая полоса заката, но над головой уже сияла безумно чистая, кристальная россыпь звезд. Таких нет в городах-оборотнях. Только здесь, вдали от цивилизации, они сияют ярко, не приглушенные огнями неоновых реклам. В воздухе стоял терпкий запах ванили и корицы, прохладный ветерок шелестел листьями смоковниц.

    Отовсюду на меня смотрела смерть. Пустыми глазницами сахарных черепов таращились полки кондитерских, шарнирные игрушки-скелеты болтались над каждой дверью, тихонько позвякивая бубенцами. Идущая мимо нас девушка обернулась - и я увидел ее лицо в пугающей раскраске смерти. Анна что-то сказала на испанском, и она, улыбнувшись так, что нарисованные поверх губ зубы черепа неприятно разошлись, что-то ответила и поклонилась.

    Анна дернула меня за рукав и потянула на главную улицу городка. Вокруг нас бурлила толпа - девушки и женщины с разрисованными лицами, дети в масках-черепах.

    - Не пугайся, - прошептала мне на ухо Анна. - Это всего лишь calacas[4].

    - И дети на улицах...

    - Никто не тронет ребенка в День Мертвых. Ни злодей, ни убийца, ни насильник, - Анна подхватила с одного из прилавков, расположившихся прямо на тротуарах, сахарный череп и смачно захрустела им.

    Все, кого мы видели, шли в одном направлении. Люди то и дело подходили к нам, чтобы обнять Анну, что-то прокричать в шуме толпы. Две толстые тетушки выхватили ее из толпы и долго-долго что-то рассказывали, отчаянно жестикулируя. Какая-то утомленная женщина, упав на колени, целовала руки. Какой-то парень что-то жарко обсуждал с ней на горячем текучем испанском - я ничего не мог понять, и только вслушивался в богатые интонации разговора. Потом нас закружила толпа детишек, едва достающих мне до пояса.

    - Столько людей...

    - А ты как думал? - Анна загадочно взглянула на меня. - Для тебя это - дико? Признайся, не скрывай!

    Я смущенно улыбнулся.

    - Да, столько людей вот так вот просто подходят к вам... Они знают?

    - Не знают, но догадываются, - она решительно обогнула толпу, окружающую уличных музыкантов. - Мы влиятельны, мы богаты. Но дело не в том. Мы - сильнее всех их. Каждый из нашей семьи - бог против них, ты и сам это знаешь. Поэтому мы защищаем их - это право сильнейшего, и его же обязанность.

    - А что будет через двадцать лет? Тридцать? Когда они увидят, как вы и ваша семья остаетесь все такими же юными? Что тогда?

    Анна замерла. Я по инерции сделал шаг, второй и тоже остановился.

    Она подошла и снова взяла меня под руку:

    - Давай сегодня не будем об этом? Расставание - это всегда больно. Но еще больнее, когда о нем напоминают заранее.

    В этот момент красная полоса заката угасла. Весь городок наполнился слабым сиянием свечек, которые то тут, то там слабо мерцали в сгущающихся сумерках. Впереди возвышалась арка с надписью "Сamposanto[5]", оплетенная венками из уже увядших бархатцев. И сразу же за ней начиналось веселье, слышались песни и быстрая испанская речь. Но хватило лишь одного взгляда, чтобы меня пробрала дрожь - между группками людей высились серые громады надгробий, увитые цветами и лентами.

    - Это что, кладбище?

    Она засмеялась в ответ.

    - А чего ты ожидал? Это же Dia de los Muertos!

    Кладбище высилось на склоне оврага, на дне которого журчал ручей. На его берегу горел огромный костер, оттуда доносились звуки скрипки, бубенцов и кастаньет. И песня, которую пел Хайнрих под акомнанемент этого дьявольского оркестра. Я потащил Анну за собой, на звук его хриплого голоса, распевающего какую-то балладу:

    - Wo sind die Kinder?

    Niemand weiß was hier geschehen

    Keiner hat etwas gesehen

    Wo sind die Kinder?

    Niemandhatetwasgesehen.[6]

    Он поднял на меня взгляд.

    И вместе с ним на меня взглянула худенькая хрупкая девушка, сидящая у него в ногах. Вокруг нее стягивалась его Сила, но сквозь мутные витки проглядывала ее собственная, до боли знакомая и горячая.

    - Ваша дочь?

    - Да, Мария, моя первая... Больше детей у меня и нет, - Анна грустно улыбнулась. - Мое единственное сокровище...

    Я понял, почему они всегда были столь слабы - единственный носитель Старшей Линии на всю семью! Это казалось безумием, но безумием рациональным - только так можно сдержать Жажду. Слабая кровь не горит, не шепчет и не сводит с ума шепотом о том, как хорошо бы пригубить, и чем слабее кровь - тем слабее помешательство... И я понял кое-что об Анне.

    - Скажите, что Хайнрих делает здесь?

    - Думаешь, ему тут не место? - спросила Анна в ответ.

    - Как вы можете говорить так спокойно. Это же Экзекуция. Он не приходит просто так, я знаю...

    - Не надо. - Анна положила горячую руку на мое плечо. - Я знаю. Я знаю о Варшаве - картины Ледруа восхитительны и страшны одновременно. Я знаю, что ты чувствуешь. Успокойся, сегодня ночь, когда надо забыть о мирском...

    - Он же пришел за вашим первенцем, - шептал я в ужасе, - вы сами должны понимать.. Если связь разорвется, все это рухнет... В одночасье не станет ни семьи, ничего... Они больше не будут подчиняться...

    - Успокойся, Мирослав, - в ее голосе звучало столько убеждения, столько стальной решимости, что я замер, не в силах что-либо сказать. - Распадется или нет - это вопрос веры и преданности, не только крови. Одиночкам вроде тебя и Хайнриха делать нечего. И если его спасет Сила, тебя - его покровительство, то они... Они не спасутся. Ты слишком юн, чтобы понять некоторые моменты нашего устава, но просто прими их. И смирись.

    Мария безотрывно смотрела на меня. Потом потянулась, схватила Хайнриха за руку и что-то зашептала ему на ухо. Он улыбнулся, потрепал ее волосы - совсем как заботливый папочка дочку. С него слетела вся та восковая неподвижность - то ли эта ночь была действительно волшебной, то ли отсветы от костра оживили его лицо. Он больше не казался аристократом, а простым... Человеком?

    Он еще раз улыбнулся, протянул Марии руку. Она вскочила, легкая, тонкая, воздушная, как дух ветра. Заиграла веселая музыка и они пошли в пляс. Дикий танец в багровых отсветах костра казался мне зловещим, как будто Хайнрих должен был в тот же момент свернуть шею Марии. Но вокруг царила радость, лихорадочное праздничное настроение, люди вокруг улыбались, и вскоре пара Сородичей растворилась в безумной толпе, танцующей в темноте.

    Анна потянула меня за руку.

    - Потанцуем?

    Я обхватил ее талию и мы закружились в диком испанском танце.

    - За что он? Почему? - спросил я у Анны, наклонившись к ее уху.

    - Она не выдерживает. Она ведьма. Она хочет Силы, много Силы, столько, сколько могут дать только кровь. И остановить её даже я не могу.

    - Но вы же могли уехать...

    - Куда? Мы там, где есть люди. Мы их защищаем. А если не можем - тогда зовем тех, кто может. Разве это не справедливо?

    - Мне не понять этого.

    - И не надо, - Анна высвободила руку и положила мне на грудь. - Почувствуй сердцем. Почувствуй, что должен делать.

    Она ушла через десять минут. Я только успел увидеть, как на миг ее лицо приобрело то же восковое выражение, что и у Хайнриха. Она поднялась на цыпочки, поцеловала меня в щеку и скрылась в темных проулках.

    Я купил бутылку мескаля и ушел к ее дому. В ту ночь я напился до беспамятства, не в силах вынести собственной жалкости. Мне хотелось бы все остановить, что-то сделать... Но что? Я даже валялся перед тяжелым дубовым распятьем, молил и проклинал того, в кого верила Анна. Но что бы я ни сказал в ту ночь, вряд ли это бы изменило что-то.

    Под утро пришел Хайнрих. Его лицо в холодном предутреннем свете казалось безжизненным, застывшим в жуткой маске смерти, calacas. Он молча сгреб меня и забросил на заднее сидение такси. Мы улетали из Мексики.

     

    "Моя дорогая Люси!

    Вот я снова в Мюнхене. У нас тут уже наступила самая настоящая зима, выпал глубокий снег и проехать по некоторым уличкам пока еще сложно. Уж не могу припомнить такого снегопада, как этот, а ты знаешь, сколько зим я пережил.

    В такие снегопады мне всегда становится особенно тоскливо.(...)"

     

    Он ушел из моей жизни тихо.

    Через неделю после затянувшихся снегопадов я проснулся и почувствовал странную пустоту. Как будто пропало что-то очень дорогое, ценное, важное для меня. Как только сумерки сгустились в ночь, я вышел из дома и пошел прямиком к Хайнриху.

    Со стороны улицы казалось, что его дом не изменился. Те же глупые завитушки в стиле барокко, покрытые снегом, высокие окна. Снаружи стены полностью пропитались его Силой. На сердце полегчало. Дверная ручка привычно скрипнула, пропуская меня внутрь. И сразу же за дверью я почувствовал неладное.

    Его нигде не было. Только ошметки Силы, глубоко впитавшиеся в стены, в мебель и статуи, говорили о том, что Хайнрих когда-то тут жил.

    Я заглянул в гостиную - никого, только трубка да недописанное письмо. Спальня, заваленная перевязанными стопками писем, тоже пустовала.

    Раздался стук. Мое сердце ухнуло в пятки, я сбежал вниз, открыл дверь и замер. Анна улыбалась.

    - Не пропустишь даму в дом?

    Я посторонился. Она впорхнула, бросила на котов шубу.

    - Обживаешься?

    - Это не мой дом, это дом Хайнриха...

    Ее смех прокатился по узкому холлу, отдался эхом в сгущающейся темноте. Анна протянула мне длинный белый конверт.

    - Он твой.

    Я взял дорогую хрустящую бумагу. Сквозь нее снова проступала его вездесущая Сила. Развернул письмо. Пробежался глазами по ровным строчкам.

    - Этого не может быть...

    Анна погладила мою щеку. Как заботливая мать.

    - Да что же ты тоскуешь так? Он ведь не был тебе ни другом, ни отцом, ни братом. Мы оба прекрасно знаем, что если бы не его Сила, вряд ли бы ты смог быть с ним так долго. Верно?

    Я замолчал. Он все ясно написал: "Не хочу держать при себе Силой...".

    Анна прошла мимо меня, обдав такими знакомыми запахами лета и горячих ночей. Я пошел за ней, все еще сжимая в руке злосчастное письмо. Анна остановилась в гостиной, наклонилась над столиком, подняла листок.

    - Безумие, стократное безумие...

    - Что такое? - спросил я, заглядывая через ее плечо. - Кто такая Люси?

    - Люси умерла лет сто назад, - Анна положила листок на стол. - Автокатастрофа. Она сгорела вместе с отцом, Гансом Фрелихом, и матерью, Клариссой Фрелих. Было время... Хайнрих всегда любил заводить друзей. Иногда время становится... Невыносимым. Diosmío [7], он до сих пор пишет письма мертвой девочке.

    Тишина опустилась на нас. Мы долго стояли и молчали, и только тиканье часов свидетельствовало тому, что время не остановилось.

    - У него сотни писем в спальне, - наконец сказал я.

    - И ни одно не отправлено.

    - А вы почему приехали?

    В темноте Анна казалась такой же старой, как и Хайнрих. Оранжевые отсветы на лице уличных фонарей делали ее еще старше.

    - Ты оказался прав. Сначала пришло письмо... Все развалилось. Пошло прахом. В Мексике больше нет семьи. Стоило ей уйти... а я не смогла удержать... Знаешь, это ведь я позвала Хайнриха. - Она взглянула мне прямо в глаза. - Я хотела защитить этот маленький мирок. От всего, даже от нее...

    - Что вам люди? - спросил я устало и упал в кресло.

    - Там жили мои внуки. Мои правнуки и праправнуки. В том городишке все были моими детьми, понимаешь? Двести с хвостиком лет я охраняла и защищала их любыми способами, и вот теперь... нет ничего.

    И мы снова умолкли.

    Тишина обнимала нас до самого рассвета. Когда небо на востоке стало золотистым, Анна поднялась и молча вышла.

    Она ушла от нас следующим днем, растворившись в небытии сна.

    Хайнрих пропал. Я нигде не мог его найти. Чувство вины глодало меня, но я ничего не мог поделать.

    Дом перешел ко мне. В нем до сих пор гуляют отголоски его Силы. В спальне и по сей день лежат стопки писем, я проверил - все адресаты мертвы, кто двадцать лет, а кто и все сто, двести, триста.

    Через пять лет я поехал в ту самую деревушку, в которой раньше жила Анна.

    Ничего не изменилось. На улицах было все так же людно, не смотря на поздний вечер - шум и гам, крики, музыка. На пороге ее дома сидела темноволосая женщина. Я достал испанский разговорник.

    - Добрый вечер!

    Она подняла голову, уставилась на меня.

    - Да?

    - Раньше здесь жила Анна, черные волосы, хорошая женщина...

    Я так и не выучил испанский. В ответ на меня хлынула скороговорка, совершенно непонятная, перемежаемая яростной жестикуляцией. Я взмолился:

    - Немецкий! Знаете немецкий?

    - У нас здесь учат не немецкий, а английский, - послышалось за моей спиной. Я оглянулся. Девчушка лет пятнадцати на вид, одна из наших, свежая, только что после кормежки. - Чего вам надо?

    - Я пришел спросить об Анне...

    - Она ушла.

    - Я хотел спросить... Город...

    - Что город? - она вздернула левую бровь. - Забыли, что мы не вмешиваемся в дела людей?

    - Но Анна...

    - А что Анна?

    Искреннее удивление в ее голосе заставило меня умолкнуть. Жизнь продолжалась. Любой ценой, любыми способами.

     

     

     

    [1] Боюсь, тут довольно тонкая игра слов. В немецком паук - Spinne. И Анна так и называет семью, говоря на немецком. Но в испанском паук - araña, или в разговорном варианте в переносном значении - vampiro, вампиры/кровососы. Да, у этих странных испанцев пауки немного кровососущие.

     

     

    [2] День Ангелочков, маленьких ангелов. День когда поминаются дети и, в некоторых селениях, девушки, умершие незамужними до четырнадцати лет.

     

     

    [3] Досл. хлеб мертвых. Обычно пончики в глазури или сахарной пудре.

     

     

    [4] Черепа (разг.), смерть(разг.).

     

     

    [5] Кладбище.

     

     

    [6] Да, в общем, это Раммштайн. Я так и не нашел хорошей немецкой баллады, так что взял то, что было ближе всего. Кто знает получше - мб и подскажет. Приблизительный перевод:

    Где же дети?

    Никто не знает, что здесь случилось,

    Никто ничего не видел.

    Где же дети?

    Никто ничего не видел.

    Песня называется "Donaukinder"

     

     

    [7] О, Боже мой! (исп.)

Сюита для заката

Allemande

Знаете, чем больше отчаяния

я вижу в ваших глазах, тем больше уверюсь,

что история ваша будет интересной.

 

     

     

    Вечер не удался.

    Это явно читалось по скучающему выражению лица Гэлэд, устроившей прием в честь прибытия в Мюнхен лучших из лучших французской Семьи. Застигнутые врасплох высочайшим вниманием, пышностью приема и ее присутствием, гости совсем стушевались. Они жались по углам, уходили от разговоров и смотрели на всех огромными перепуганными глазами, словно умоляя забрать их прочь из зала, но жадные к новинкам сородичи их не отпускали. Я ожидал взрыва в любую минуту - или от Гэлэд, не даром получившей прозвище "Бешенная Сучка", или от загнанных вниманием гостей.

    Я тоже скучал. Мой французский был слишком плох для того, чтобы разговаривать с ними, а их немецкий - для того, чтобы разговаривать со мной. Да и о чём нам говорить? Я едва могу нормально подбирать слова для разговора, так меня сводит с ума сосущая пустота внутри. Разум отказывается работать, а взгляд воспаленных глаз легко можно принять за плотоядный. Я выгляжу, как наркоман, и точно так же чувствую себя вот уже год.

    Чертов сукин сын Хайнрих, сначала подсадил меня на свою Силу, а потом бросил, как надоевшую игрушку. После его исчезновения три года в доме еще оставались ее ошметки, но теперь этого недостаточно. Мне нужно больше, во много раз больше, чтобы заглушить кошмары, которые мне снятся каждую ночь. Раньше это было так естественно - прийти и незаметно даже для самого себя зачерпнуть столько, что ужасы Варшавской ночи на миг отступали под мутным потоком его Силы. А теперь... Каждый сон превращается в кошмар. Каждый раз, когда я думаю об отдыхе - я содрогаюсь от дурного предчувствия. Ожидание истязания отравляет мое существование.

    И самое отвратительное, что никто не может мне помочь. Не может - или не хочет. Мюнхенские ведьмы по крупицам собирают свою Силу, и так же по крупицам ее тратят. Верхушка же, во главе с Гэлэд, которая просто истекает ею, вряд ли удосужится даже взглянуть на меня. Да и подобраться поближе...

    Последние полгода были для меня особенно тяжелы.

    Я переселился в его дом - как он хотел того. Я уже спал в его постели, жил в его комнатах, всегда старался окружить себя его вещами - выглядело это так, словно я сотворил себе кумира, но только так остатки Силы еще могли как-нибудь помочь.

    Но со временем они растворялись.

    И дом теперь был просто домом. Абиссинские деревянные кошки в коридоре больше не смотрели на входящих умными изумрудными глазами, а просто таращились стекляшками в одну точку. Дверь теперь мог открыть каждый. На чердак вернулись крысы и мыши, и теперь ночами, проснувшись после очередного ужаса, я слушал планомерный хруст перекрытий в их зубах. Дом обветшал, углы затянуло паутиной, всюду клоками собиралась пыль. Счета за электричество и газ пока еще оплачивались, но мой счет таял с космической скоростью. Скоро даже свет уйдет из этого пристанища для ночных кошмаров. В почтовом ящике скапливались десятки непрочитанных писем и приглашений, но вся эта макулатура сразу же отправлялась в мусорный бак. Раньше я даже счета читал с удовольствием, теперь же... Даже на приглашения смотреть было тошно. Глупые времена, когда я шлялся по всех вечеринках и званых вечерах прошли. Обаятельный поляк превратился в брюзжащего иммигранта, у которого в Мюнхене не оказалось ни одного более-менее близкого друга. А ведь верно лет пять назад говорил Хайнрих: "Все мы одиночки", и теперь я это понимал. Единственные, кто остался со мной - это мои кошмары. Только они с завидной регулярностью навещали меня.

    Я уже испробовал все: искал адресатов писем - они все были мертвыми; обошел всю Семью - они только пожимали плечами. Казалось, Хайнриха помню только я один. Затворник из Фридрихштрассе оказался неуловимой тенью, об Экзекуторе самого Патриарха предпочитали помалкивать, как будто его можно было призвать произнося его имя.

    У меня оставался последний шанс.

    Кровная связь с Патриархом. Отец всегда знает, где Дети.

    И этим вечером я пришел на званый прием только потому, что здесь была Гэлэд - Первая из Дочерей, самая сильная ведьма Мюнхена. Надо было спешить - с каждой минутой у своевольной сородички все больше и больше портилось настроение от вида того, как вечер превращается в попытки мюнхенцев поймать в сети разговора перепуганных французов. У меня за пазухой покоилось прошение о приеме у Высочайшего, но удобный случай передать его пока не представился. И не представится, если судить по тому, как гневно сошлись ее брови на переносице - ведьма вот-вот взорвется истеричной выходкой.

    Я вытянул из кармана монету. Орел - пойду, решка - уйду домой. И так делать тут решительно нечего. Монета взлетела. Орел. Я поднялся со стула, одернул помятый фрак и придал лицу смиренное выражение - в любом случае так будет лучше. Вытянул конверт. И двинулся прямо к Гэлэд.

    Она сидела на кушетке, забросив ногу за ногу. Длинные ярко-красные ногти нервно постукивали по подлокотнику, носок заостренной туфли ходил вверх-вниз. Не лучшее время, но...

    - Уважаемая Гэлэд! - я поклонился. - Не соизволите ли...

    Хлопнула дверь. За спиной тонко запричитала на французском одна из гостей. Кто-то взвизгнул. Моя рука с прошением замерла на полпути. Монетка, как ты меня могла так подвести?

    Гэлэд резко поднялась. Хищный взгляд остановился на мне, и в сознание ворвалась ее Сила. Без спросу она копалась в моих мыслях, выворачивала наизнанку все, что там творилось. Уголки рта дернулись и сложились в презрительную улыбку.

    - Я передам ему.

    Вот и все. Я поклонился еще раз, но она больше не удостоила меня ни одним взглядом, двинувшись в сторону причитающей дамы. Та, наконец, пришла в себя, и сквозь слезы доносилось её всхлипывающее "Питер... Ушел... Убежал...".

    Я вспомнил щуплого сородича. Молоденький паренек, только год с нами. Безумно мучился Жаждой и сбегал от всех попыток завести разговор, затравленным взглядом выискивая кого-то в толпе мюнхенцев. Кто-то возлагал на него большие надежды, иначе этот дикарь не пришел бы сегодня на прием. Но, если верить моим наблюдениям, после бегства с приема Гэлэд на его будущем можно ставить жирный крест - ведьма ничего не забывала и никого не прощала. Глупый ребенок, в одночасье он стал опасностью - мало ли на что способен молодой и неопытный сородич в чужом городе, отчаянно мучающийся Жаждой? Конечно, та женщина, по-видимому, его мать, скоро почувствует, куда он ушел и двинется следом. Но, тем не менее, драгоценное время потерянно. Возможно, завтра мы будем расхлебывать кашу, которую заварил этот глупыш с перепугу.

    А потом Гэлэдх его сожрет. С потрохами. За бегство, за испорченный вечер и все остальное.

    Я пожал плечами. Что еще здесь делать? Миссия выполнена, и остается только надеяться, что ведьма передаст Патриарху мою просьбу. Спустившись винтовой лестницей вниз, я взял у швейцара свой плащ и вышел на улицу.

    Моросил мелкий неприятный дождь. Остатки снега после недолгой мартовской оттепели превращались в лед. С утра у дворников будет много работы, а пока... А пока был только я, улица, желтое такси и одинокий фонарь. Я постучал в стекло.

    - Эй! Заснули, что ли?

    Скрипнула желтая дверца.

    - Вы кого-нибудь ждете?

    - Ждал. Вызов отменили, когда я уже оказался на месте. Думал, докурю сигарету и отправлюсь на следующий...

    - Нет-нет, все отлично.

    Я плюхнулся на пассажирское сидение.

    - А кто вызывал такси?

    - Кто, кто... Это диспетчер должен знать. Мое дело простое. Куда едем?

    - Фридрихштрассе, пять.

    Машина тронулась. Я оглянулся и заметил, как всколыхнулась тень у одного из домов.

    Под мягкое урчание мотора я задремал, без снов и кошмаров, будто кто-то щелкнул выключателем в моей голове. Проснулся я от того, что меня трясли за плечо.

    - Давай, приехали.

    Ткнув таксисту в руку мятые купюры, я вышел из машины. Дождь так и продолжал моросить. Лужи тут же замерзали, покрывались тонкой хрустящей коркой льда. Деревья у дома костлявыми пальцами тянулись к небу, отсвечивая оранжевым светом фонаря. Я натянул капюшон и двинулся к дому. Поднялся по ступенькам, тронул дверную ручку и ввалился в дом. Сбросил плащ, ботинки и одним махом взбежал на второй этаж. Засветил торшер в гостиной, а потом тихо спустился на первый этаж, сел на первой ступеньке лестницы и прислушался.

    Странности - они ведь не случаются просто так, верно? Не бывает, чтобы мне вот так просто что-то показалось? Время, проведенное в Мюнхене, научило меня, что лучше верить голосу тревоги чем сладким увещеваниям апатии и лени.

    Прошла минута, вторая. Я потянулся и вырубил электричество во всем доме.

    Тишина обняла меня, как в старые добрые времена. Звук ходиков эхом раздавался в узкой прохожей. Мыши, до того потревоженные шумом моих шагов, снова взялись за свою работу. На кухне из неплотно закрытого крана капала вода.

    Пять минут. Десять. Пятнадцать. Двадцать.

    Наконец, я дождался. Тихонько щелкнул замок задней двери. Скрипнула половица. Я поднялся и осторожно двинулся в сторону источника звука. Затаился у двери. А потом, когда в проеме показалась взъерошенная голова, ухватил негодника за ворот рубашки.

    - Попался!

    Питер дернулся и слабо ткнул меня кулаком под дых.

    - Да успокойся... - начал было я, но мальчишка еще раз ткнул в меня кулаком, на этот раз в челюсть. Мои нервы сдали, и я приложил его со всего размаху о стену. Оказалось, даром.

    Мальчишка вывернулся, как-то странно изогнулся, и меня волной Силы отбросило прочь. Что же, надо было догадаться раньше, почему сопляка привели на званый вечер... Я откатился в сторону, и в следующий момент на место, где чуть раньше был я, словно кто приложил кувалдой. С потолка посыпалась штукатурка, во все стороны полетели щепки раскрошенного паркета, жалобно зазвенели бокалы в серванте. Я схватил первое, что попалось под руку, и запустил в сторону мальчишки. Послышался треск разбивающегося фарфора и неразборчивый французский мат. А потом засранец двинулся ко мне. Воздух вокруг мальчишки прямо искрился Силой, каждое его движение отдавалось ее толчками. Мальчишка был талантлив. Не просто талантлив, он родился Мечником. На секунду сердце испуганно сжалось - а что, если он уже научился управлять Силой? Что если... Воспоминания о Варшаве и безумном танце Ледруа нахлынули на меня. Я перекатился и тихонько отполз подальше от мальчишки.

    - Выходи! - крикнул он. - Какого прячешься? Думаешь, скрыл Силу, и я тебя не увижу?

    Удивительно хороший немецкий, как для француза. Хотя... Они, особенно парижане, всегда славились тем, что любили подбирать себе Детей за кордоном. Мальчишка вполне мог оказаться немцем. Я молчал. От его удара Силой до сих пор болели ребра, саднил затылок и во рту стоял возбуждающий привкус крови.

    - Чего прячешься? - крикнул Питер.

    Накатила очередная волна его Силы. И я подумал, что такой исход... Вполне приемлем. Внезапная тоска нахлынула на меня, окутала и зашептала сладкие слова о вечном покое. Я ведь не живу, а прозябаю. Кому такое надо? Я поднял руки и поднялся.

    - Я тут!

    Новый удар Силой, хлесткий, наотмашь. Меня отбросило к стенке, угол каминной полки впился мне в бок, из глаз брызнули слёзы. Боже, ну или бей уже до смерти, или не так сильно... я сполз вниз по стенке. В глазах стремительно темнело.

    Очнулся я в гостиной. Дышать удавалось с трудом - казалось, у меня то ли одно, то ли два ребра сломаны - с каждым вдох и выдох отдавался в груди тупой болью. На лбу, у правого виска, лежал пузырь со льдом. Рядом кто-то, урча от удовольствия, чавкал пакетом.

    - Чуть-чуть тише можно, у меня сейчас голова лопнет...

    Урчание прекратилось.

    - Очнулся? Я уже думал, что грохнул тебя. Ты чего не защищался?

    Я разлепил глаза. Питер сидел неподалеку и терзал пакеты кровы - с десяток пустых уже валялось на полу. Правая сторона лица мальчишки была вся синяя - это я его так приложил тогда о дверь.

    - Боже мой, все запасы на черный день...- Простонал я. - Ты меня разоришь, проглот несчастный...

    - У ведьмаков всегда дофигищи крови, - сказал мальчишка. - Заработаешь.

    - Я не ведьмак.

    - Да неужели? А дом что, просто так того... под завязку напичкан Силой?

    - Щас бы тебя напичкать... Кулаками... Это все Хайнрих... Все его дом. Его Сила. Вот сукин сын, чтоб тебе пусто было...

    - А ты что, не ведьмак? - в голосе мальчишки прозвучало искреннее удивление. Он еще явно не научился пользоваться Силой... Иначе давно заметил бы, что я пустышка. - Он...

    - Был бы ведьмаком - давно отдубасил бы тебя... Зашторь окна поплотнее - я буду спать, - сказал я и закрыл глаза. - И чтоб когда проснусь, и духу твоего не было в моем доме. Тебя будут искать.

    - Знаю, - услышал я сквозь сон. - Но не уйду.

    Я хотел ему что-то ответить, но сон сморил меня в одно мгновение.

     

    Вечер подкрался незаметно. Странно, но эта ночь прошла почти без кошмаров. Никаких криков, стонов, криков, ручьев крови... Только ощущение опасности, цепкое и ненастное, преследовало меня. Но... Это было меньшим злом.

    Я открыл глаза, когда солнце уже зашло. Почти спокойный сон. Какое странное чувство, как будто заново родился. Я ощупал ребра, лицо - все, как и ожидалось, прошло. От вчерашней драки не осталось и следа. Рядом, сопя в гнезде из шуршащих пустых пакетов, спал Питер. Синяки на лице в сумерках казались черными. Я поднял упавший на землю пакет с растаявшим льдом и швырнул в мальчишку.

    - Эй, просыпайся, негодник!

    Пакет треснул. Потеплевшая за день вода расплескалась по лицу Питера, потекла по одежде, забрызгала ковер. Где ел, там и уснул - и стыдно вспомнить, что и сам так поступал в свое время. Мальчишка открыл глаза. Как же я еще на вечере не заметил, что они у него такие светлые и выцветшие?

    - Э?

    - Я же говорил тебе убираться вон из моего дома. Мне не надо проблем с Гэлэд из-за того, что я укрываю глупенького мальчика, который сбежал прямо с приема.

    - Проблем не будет, - Питер потянулся, сладко зевнул и сонно оглянулся. - Лола не моя Мать. Она меня не сможет найти.

    Теперь понятно, почему у той женщины случился припадок. Действительно, найти мальчишку в таком случае почти нереально...

    - Ты приехал в Мюнхен без своего предка?

    - А что?

    Воистину, времена меняются. Когда-то я только через десяток лет смог прожить день без своего Мастера, Генриха, и Кровная Связь слабела несколько десятков лет. Но даже после его смерти жизнь без него казалась странно не такой. В этом наша проблема и наша сила, Дети долго живут возле Родителя. Но новое поколение... Мальчишка только год, от силы два с нами, а уже убегает вот так вот просто... Уезжает в другую страну, и никаких страданий, никаких мук, угрызений совести. Это что, вырождение?

    - Я-то ведь не француз, жил раньше в Берлине. Чего мне бояться-то?

    Вот оно что.

    Я молча поднялся и пошел в ванную. Сунул голову под холодную струю из душа. Питер двинулся вслед за мной.

    - Что, башка болит?

    - Выметайся.

    - Мне некуда пойти. Если ты меня выгонишь, я пойду на улицы и буду нападать на людей. Тогда меня схватят и убьют. Ты готов вот так вот выбросить меня на верную смерть?

    Скрипнул кран. Я взглянул на Питера.

    - Слушай, мне все равно. Это твои проблемы, что у тебя вместо мозгов каша. Я не смогу о тебе заботиться, понимаешь? У меня даже жрачки не хватит на такого прожорливого мальчишку, как ты. Убирайся.

    - Тебе совсем меня не жалко?

    - А смысл жалеть глупеньких? Почему ты убежал?

    - Они хотели что-то со мной сделать. Может, хотели отправить меня в Алжир, - доверительно зашептал Питер. - Там бы меня изуродовали, научили бы драться и сделали полным психом.

    Ну да, алжирская школа мечников. У французов она одна единственная, и одна любимая. Ледруа тоже принадлежал к ней, хотя психом, насколько я понимаю, стал позже.

    - Мечников все уважают. Он всегда сыты. А ты - глупенький мальчик, раз сбежал от такого шанса. - Питер поджал губы. И сколько раз я уже успел назвать его глупеньким? Нет, действительно, глупенький мальчик. Слишком самостоятельный и слишком самоуверенный. Наверное, кто-то жалостливый подобрал сиротку, чтоб вам было пусто за вашу идиотскую доброту. - Ладушки, не будем ссориться. Не хочешь - как хочешь. Но, увы, прокормить тебя я не смогу.

    - Но ты же ведьмак...

    - Да что ты заладил: ведьмак, ведьмак? Я - пустышка. Никакой Силы.

    - Но...

    - Просто это дом Шагнувшего В Вечность. Это его Сила. А я только тут живу.

    Питер озадачено опустился на кафельный пол.

    - То есть, я вчера даром бил в полную силу?

    - Дошло, наконец?

    - Откуда же мне знать... Ты меня вчера как приложил о дверь - я думал, дух вышибешь. А почему ты потом высунулся?

    Я набросил на голову махровое полотенце. .

    - Подумал, что умереть тоже было бы неплохо.

    - Да ты больной на всю голову!

    - Бывает.

    - Так я у тебя останусь?

    - Делай что хочешь.

    Я вышел из ванной, переступив через сидящего прямо на пороге Питера, и двинулся в гостиную. Устало упав в диван, я нащупал под ним начатую книжку, поднял ее и уставился в строчки. Через минуту мимо меня протопал Питер с тряпкой в руках и принялся убирать весь мусор.

    - Хо-хо, - сказал я. - Решил убрать?

    - Страх не люблю мусор, - ответил Питер. Я хмыкнул, вспомнив, как он мило дрых в окружении того мусора, который сейчас убирал. - Да и еще вода... Ужас, как ты живешь в таком бардаке?

    - Молча.

    - То-то же.

    Я читал, вполглаза присматривая за мальчишкой. После уборки он тоже свернулся на кушетке и уставился на меня своими бесцветными глазищами.

    - Что читаешь?

    - Алису.

    - Почитай и мне.

    Я перевернул страницу.

    - "Белый муравей, разумеется, не потрудился ответить.

    Вместо него с Алисой заговорил Козодой. "Кто улыбается в без десяти два" - прокричал он пронзительно, - "и хмурится в двадцать минут восьмого, каждый божий день?" Козодоем звался попугай жёлто-зелёного окраса с ярко-оранжевым клювом, живший в медной клетке. Это был очень разговорчивый попугай и это радовало Алису - по крайней мере, ей было с кем пообщаться. Одна беда, Козодой умел говорить только загадками.

    "Я не знаю" - отвечала Алиса, которая рада была переключить внимание. "Так кто же улыбается в без десяти два и хмурится в двадцать минут восьмого, каждый божий день?"

    - Это часы, - вставил Питер.

    Я пробежался взглядом по странице.

    - Угу, верно. Но не перебивай меня.

    - Это неправильная Алиса. Такого в книжке не было.

    - Какая разница?

    В дверь постучали.

    - Это по твою глупую голову пришли, - сказал я, поднимаясь.

    Так оно и оказалось. Гэлэд, стоящая на пороге, смерила меня равнодушным взглядом.

    - Мальчишка у тебя?

    - Да... Но как вы..?

    - Он - из моего рода, - отрезала она. - Пошли наверх.

    - Как прикажете... - Я изогнулся в раболепном поклоне.

    Ведьма - она всегда ведьма, даже если кажется благосклонной. А Гэлэд - ведьма вдвойне. Высокая и тощая, словно высушенная, с тяжелой копной рыжих с проседью волос, она в то же время светилась мощью, а в этот вечер - еще и сытостью. Проходя мимо кошек, ведьма как-то автоматично погладила их по голове, и мне показалось, что их глаза на миг блеснули знакомым блеском.

    Она поднялась по лестнице наверх, оставляя за собой шлейф тяжелого приторного аромата духов. Неодобрительно хмыкнула, увидев пауков по углам и клочья пыли. Поддела острым носком туфли криво лежащий коврик.

    - Думаю, Экзекутор будет вне себя от ярости, когда увидит этот бардак.

    Питер встретил ее в гостиной. Испуганный взгляд, полуоткрытый рот, напряженная поза - еще чуть-чуть, и мальчишка подпишет себе смертный приговор, ударив Гэлэд Силой. Причем ударив не защищаясь, а просто так, от ужаса, который внушала ему ведьма.

    - Ну что же... Привет, беглец.

    Щелчок, и кресло со скрипом посунулось к Гэлэд. Она опустилась в него, поманила Питера пальцем. Мальчик послушно, на деревянных ногах, пошел к ней. Ведьма ухватила его за подбородок и покрутила лицо так и сяк, разглядывая синяк.

    - Это ты его так? - спросила она.

    - Да.

    - Ты мог его убить... Ты головой думаешь? Впрочем, какая разница...

    - Это он меня чуть не убил!..

    Гэлэдх хмыкнула.

    - Что же нашел в тебе Экзекутор? Я думала, ум. Оказалось, его у тебя тоже негусто.

    - Чт...

    - Все, что есть у мальчишки - это Сила, - продолжила Гэлэдх, - Сила - и больше ничего. Он пятидесятое колено от меня.

    - Не понимаю...

    - И я тоже решительно не понимаю, что же разглядел в тебе Экзекутор, - Гэлэдх махнула рукой на софу. - Сядь, не мельтеши. Вот ты, - продолжила она, - прямой потомок Генриха, верно?

    - Да.

    - Помнишь первое правило?

    - "Да не будет Дитя сильнее Отца своего"... Но тут не может такого быть! Он же прирожденный ведьмак!

    Гэлэдх посмотрела меня с сочувствием. А я замер - впервые в глазах ведьмы читались ее годы. Почти вечность в сравнении со мной. Первое колено от самого Патриарха - это и есть бесконечность, разделенная на двоих. В ее взгляде была и мудрость веков, и разочарование - много чего, но больше всего в нем было усталости. Банальной усталости.

    - Сила сама выбирает, через кого течь, а кого оставить в покое. У тебя за ночь почти срослись ребра, прошли синяки, а у него что? Половина лица - сплошной синяк... А пятидесятое колено от меня - это очень далеко, Мирослав, понимаешь? Сам ты - лишь тридцатое, и то больше похож на заготовку, чем на нормального сородича. А тут...

    Я проглотил "заготовку".

    - И что... Теперь с ним будет? Алжир?

    - С ума сошел? Да любой сорванец оттуда в первый же день его убьет...

    Питер сжался. В его глазах плескалась самая настоящая паника. Даже не паника - почти животный ужас.

    - А...

    - Он бесполезен. Даже от тебя была хоть какая-то польза, пока ты сдерживал хищные порывы Экзекутора. А он... Пустое место. Да еще и хлопот причинил. Им, ошибкой природы и насмешкой над нами, займется новый Экзекутор. И пускай тешится мыслью, что его не вырежут, как скот...

    - Они не были скотом... - прошептал Питер.

    - Что?!

    - Нечего бесполезному отпрыску слабейших... - продолжила Гэлэд, но запнулась.

    И внезапно я почувствовал это. Словно треснул огромный пузырь с водой и нас всех затопило. С головой. Забивая дыхание. Мальчишка ревел.

    - Я не хочу! Зачем тогда? Зачем тогда мне оставили жизнь?!!

    Дом трясся от его сумасшедшей Силы. Пол дрожал под ногами, звенела посуда. С картины Ледруа упала простыня, подняв кучу пыли и явив миру старые воспоминания. Гэлэдх протянула руку, словно защищалась от невидимого врага. Мне показалось, что в ее взгляде мелькнуло удивление. Да, именно оно, без капли страха и ненависти. С потолка посыпалась штукатурка.

    - Ты что, покормил его?

    Ледяное спокойствие ее голоса пугало не меньше рвущейся из испуганного мальчика Силы. В оглушающем вое, мутном потоке, забивающем дыхание, я смог только кивнуть.

    - Занятно, - сказала она и хлопнула в ладоши.

    Я понял, почему в ее взгляде не было испуга. Да и откуда ему взяться, когда передо мною была одна из сильнейших ведьм не только Мюнхена - всего мира. Испуганный крик прекратился, Питер рухнул на пол безжизненной куклой. Вся Сила, которая еще мгновение плескалась вокруг меня, ушла, растворилась в тощей фигуре Гэлэд.

    - Занятно, - повторила она. - Но не более. Пускай спит - до завтра.

    И поднялась. Я прислонился к дверному косяку. Когда она прошла мимо меня, я спросил:

    - Завтра придет новый Экзекутор?

    - Да, - ответила она, остановившись. - Нельзя позволять такому сумасброду бегать улицами Мюнхена.

    То, что кричал тогда мальчик... Интересно, я выглядел так же в глазах Хайнриха, когда Ледруа убивал мою Семью? Как беснующийся мясник, закрывший скот в тесных залах с решетками на окнах...

    - Я...

    - Хочешь его оставить, да?

    Она обернулась. Усталость в ее глазах заставляла почувствовать собственную ничтожность, но я все же кивнул.

    - Ты хоть понимаешь..?

    Снова кивок.

    Гэлэд развернулась и быстро подошла ко мне. Острые ногти впились мне в шею.

    - Ты, жалкое существо, которое не может позаботиться о себе - ты хочешь взвалить на себя груз ответственности за жизнь другого, еще более бесполезного существа? Ты понимаешь, что после ухода Хайнриха ты стал абсолютно бесполезен? Ты - пустышка, дни которой сочтены. Не отягощай...

    - Отдай его мне. Ты видела - у него есть Сила. Может, он и беспомощен на первый взгляд, но нельзя вот так убивать его только за то, что он кажется таким бесполезным...

    Что-то в ее взгляде изменилось. Он не стал теплее, но что-то в нем дрогнуло.

    - Жалость, да? Ну, что же... - сказала она сама себе. - Франсис, ты выиграл.

    - Что?

    - Он твой. Интересно, как ты будешь с ним справляться, Мирослав. Всего хорошего.

    Она ушла, растворившись в темноте коридора. Дверь не хлопнула.

     

    Все оказалось просто. Настолько просто, что я клял сам себя за слепоту.

    Мальчик оказался не просто слаб - он скорее походил на обычного подростка. Странно, что я не убил его той памятной ночью.

    Питер был обычным беспризорником, которых много в любом городе, в любой стране. Два года назад, когда ему стукнуло пятнадцать, он рванул из постылого Берлина в Париж. Но столица прекрасного не оправдала его надежд.

    - А как так получилось, что ты стал один из нас? - спросил я его через несколько дней после визита Гэлэд.

    - С какого хрена ты избегаешь слова "вампир"? Думаешь, это... Не ранить мое детское самомнение, или что?

    - У нас не принято так называть ни себя, ни других. Между собой мы сородичи...

    - ... Или бесполезные существа.

    Я умолк. Тяжелая тишина висела между нами несколько минут.

    - Извини. Я не подумал.

    - Ничего. Но ты не ответил на вопрос.

    - Меня схватили под мостом Марии, зимой. Наверное, пожалели. Дикие.

    - Дикие?

    - Ну, эти...

    Я поднял руку, чтобы он замолчал. О диких рассказывали многое, но только шепотом где-нибудь подальше от чужих ушей. Те, которые потерялись. Которые убежали подальше от длинных блестящих лезвий в руках Мечников. Те, до которых не дотянулись Экзекуторы. Их искали, истребляли, но иногда... Иногда случалось чудо. "Вырвав корень зла, о листьях, истекающих ядом, можно не тревожиться - без влаги земли они увянут" - так сказал мне однажды Хайнрих. Иногда таких даже принимали назад - если, конечно, ненависть за убитых сородичей не затуманивала им взгляд и если они были "полезными". Я не раз и не два встречал подобных на приемах - безвольные, испуганные, вечно готовые услужить, они создавали отвратительное впечатление, от которого хотелось отмыться. Но я и сам был таким же - прирученным диким. Может, чуть больше свободным. Может, чуть меньше запуганным. Но я чувствовал, что я и они - из одного теста: оторванные от корня листья, которые без воды в вазе усохнут на следующий же день.

    - И что дальше?

    - Ну а что может быть... Жажда, работа за копейки, крысы в коллекторах - обо всем этом я могу рассказывать долго и нудно. Но мы жили вместе, помогали друг другу, как могли. Знаешь, это, наверное, было самое счастливое в моей жизни время.

    И Питер умолк. Я заметил, как в уголках его губ сложились две скорбные морщины. Семнадцать лет. А потом мальчишка спросил, совсем тихо:

    - Думаешь, я плохой... Раз вот так вот спокойно сижу сейчас тут? Ведь я ... Я просто хотел жить...

    - Нет. Я сам такой же. И никаких вопросов.

    Но он все же задал, и не один - когда увидел картину Ледруа.

    - О, это же Франсис ее рисовал! - сказал он, когда снял простынь. - Ухты, а вот это ты! Ты играешь на скрипке?! И этого белого я тоже знаю! А... А это что, кровь?

    Простынь выпала из его рук. Я замер.

    - Повтори, что ты сказал? Ты знаешь Франсиса и Хайнриха?

    Мальчишка сделал шаг назад, словно его оттолкнуло открывшееся зрелище.

    - Фра... Франсис спас меня тогда... И сказал искать тебя тут... А белый - он приходил к Лизе, нашей главной... За день до Франсиса. Мирослав, твою семью тоже убил Франсис?

    - Когда приходил? - спросил я.

    - Четыре месяца тому назад. В начале ноября...

    Питер опустился на пол. Посмотрел на меня.

    - И-извини, я не хотел... тебе плохо? Ты белый, как мел...

    Я поднялся с кровати, трясущимися пальцами схватил простынь и набросил ее на картину. Что же тогда мне сказала Гэлэд? "Ты выиграл, Франсис"?

    - Нет, - сказал я. - Кажется, все стало гораздо лучше.

Courante

    Это случилось. Счета истаяли, свет вырубили, кровь заканчивалась, и, если я что-нибудь не сделаю, дом на Фридрихштрассе превратится в первобытную пещеру. Питер пока еще считает, что это просто временные неполадки с проводкой, но рано или поздно придется сказать ему правду. А пока... Пока надо попытаться что-нибудь сделать.

    Прищурив глаза, я выудил экземпляр "Sperrmüll" из стопки сегодняшней прессы.

    - Деньги или положи, где взял, - сказал мне тучный мужчина с другой стороны бумажных баррикад.

    Мятая купюра легла в его подставленную ладонь. Я развернул газету и пробежался глазами по столбцу объявлений.

    - Работу ищешь, что ли?

    - Да, надо же оплачивать счета за свет и газ.

    Я поспешно отошел от киоска. Продавец явно хотел затеять разговор, а это в обязательном порядке заставило бы меня ответить. Но еще немного - и я усну прямо на улице. Не знаю, кто это придумал тот миф о солнечном свете, но этот кто-то здорово ошибался. Увы, я не горел, не испарялся, и только в глазах резало от невыносимо яркого июльского света. Однако лучше уж полусонным идти, щурясь на солнечные зайчики, чем бежать объятым пламенем - так считал я.

    Я свернул на родную Фридрихштрассе, все еще просматривая объявления. Но все было не то. Или прием в ясный полдень, или надо еще какой-то стаж работы, или вообще невесть что. Взгляд уткнулся в очередное объявление: "Ищем молодых привлекательных девушек для ночной работы...". О, Боже мой, такое еще печатают... И, что самое странное, кто-то же ведется на такое. Я перевернул страницу. "Ночной сторож, работа с 9.00 вечера до 8.00 утра, оплата договорная" и адрес с телефоном. Я вытащил с кармана мобильный и чертыхнулся - погасший экран возвестил мне о разряженной батарее. Взгляд вокруг не принес радости - на улице почти никого, а те редкие прохожие, что уже вышли из дому, похоже, спешат на работу.

    Кто же ожидал, что эти полгода так и обернуться вынужденным бездействием? Та капля надежды, которую заронил в мою голову Питер, с каждым днем испарялась все больше и больше. Сначала оказалось, что для того, чтобы выехать, мне надо обзавестись паспортом. Надо собрать денег на билет, на жилье, на пищу. Мысли об этом даже не приходили в мою голову раньше - сначала Хайнрих, а потом его счет решали большинство проблем. Шесть лет спокойной сытой жизни превратили меня в неприспособленного к жизни нытика. Удивительно, как быстро человек привыкает к хорошему - до того жизнь в Варшаве была вполне себе нелегкой. Приходилось выкручиваться, бегать с вечера до утра то тут, то там, о чем-то договариваться. Жизнь кипела, и я теперь понимал, почему уход Хайнриха был болезнен вдвойне - апатия и уныние высосали из меня остатки сил и желание что-либо делать. Но теперь... Но теперь все было по-другому - я привыкал жить так, как раньше. Даже ночные кошмары ушли, лишь изредка наведываясь и оставляя после себя неприятный осадок в душе.

    Я взбежал по коротенькой лестнице, ворвался в дом и... Встретился взглядом с изумрудными глазами деревянных абиссинских кошек. Я давно уже понял, что они, возможно, самая старая часть дома. Кошки сторожили вход задолго до моего появления здесь, и, наверное, будут его сторожить еще долгое время. Мне некстати вспомнился странный жест Гэлэд в последний ее визит - легкое касание, как будто кошки - живые и их надо задобрить. И то, как после этого поглаживания обе статуи стали как будто гораздо новее - глаза перестали выглядеть стеклянными, черное дерево заблестело, будто его снова покрыли лаком. Я протянул руку и прикоснулся к голове ближайшей кошки.

    - Что, кто-то приходил, пока меня не было?

    Статуя промолчала, но мне показалось, что она как-то зло ухмыльнулась в сумерках тесного коридора. Я одернул себя - нельзя быть настолько испуганным. Никаких духов, никакой магии, это просто дерево, а я просто мнительный сверх меры.

    Ступеньки привычно скрипнули под моим весом. Что-то зашуршало в кладовке под лестницей. "Мыши", - подумал я. Как-то некстати вспомнились времена, когда тут еще жил Хайнрих - дом казался живим. Всегда много света, всюду чистота и легкий вербеновый запах. Наверное, днем тут убиралась служанка. И куда она пропала? Питер, конечно, пытался убраться в доме, но выходило пока так себе - явно слишком много комнат даже для него.

    Я поднялся на второй этаж, вошел в гостиную. Питер уснул прямо за столом, посреди разложенных книг по географии. Я набросил ему на плечи покрывало и ушел в спальню Хайнриха - солнце уже поднялось достаточно высоко, чтобы у меня слипались глаза. Мир плыл перед глазами, и стоило только прикоснуться головой к подушке, как он померк, и на смену реальности пришел дрожащий мир сновидений.

     

     

    Вечер пришел, прогнав кошмар. Я проснулся весь мокрый, все еще ощущая запах горелого тела и приторный запах вербены. Как-то некстати вспомнилось, что и у Мильвы, маленькой ведьмы из Варшавы, тоже были духи с таким же ароматом.

    На пороге спальни стоял Питер.

    - С какого перепугу так орешь?

    - Я кричал?

    - Дом трясся.

    Я отвернулся к стене.

    - Не твое дело.

    - Жрать есть чего?

    - Иди кофе себе сделай...

    Дождавшись, когда стихнут шаги мальчишки в коридоре, я принялся считать, на сколько же времени хватит его выдержки. Жажда сводила его с ума, отравляла разум. С каждым днем он становился все более раздраженным. Соседка из дома напротив пожаловалась, что у нее пропала кошка. Помня о рассказе Питера о жизни в Париже, я догадывался, что с ней случилось. Надо остановить это безумие, пока оно не переросло в проблемы посерьезнее пропавшей кошки.

    Запах горячего кофе шел впереди мальчишки - умел же варить, чертенок!

    - И чё дальше? - спросил он, снова входя в спальню.

    - Ты о чём?

    - О том, что мы, похоже, не мели. Ты же не думаешь, что я слеп?

    - Я ищу работу.

    - Вчера к тебе приходили, кстати.

    Я взглянул на Питера. Лихорадочно блестящие глаза и плотно сжатые губы. Черт побери, да он же едва сдерживается! Некстати вспомнились деревянные кошки у входной двери, их осмысленный взгляд. Точно.

    - Кто?

    - Не знаю. Я же вообще тут никого не знаю, ты меня из дому же никуда не пускаешь.

    - И не пущу. У тебя Жажда, ты вряд ли себя сможешь контролировать. Да и мне так будет спокойнее.

    - И что мне тут делать? Ты уходишь вечером, чтобы вернуться под утро, а я что? Я сижу над книжками, как заучка какой-то! Мне что, рехнуться над ними? Ты хоть понимаешь, что я не могу вот так сидеть на одном месте?!

    Одеяло слетело на пол. Одним рывком я выскочил с постели и прижал Питера к стене. По полу покатилась кружка из-под кофе, оставляя за собой коричневую лужицу.

    - Я делаю так, как это будет лучше для тебя, сопляк. Заруби это на носу. Если бы не я, ты бы уже подох, а твой труп сожгли в одном из крематориев на окраине. Дошло?

    Тяжелый удар Силой швырнул меня через всю комнату.

    - Да лучше подохнуть, чем вот так жить! Чем я лучше трупа? Сидеть взаперти - что в гробу!

    Я облизал губы. От вкуса крови замутило. Питер дернулся, почуяв ее. Я услышал, как заскрипели зубы в судороге Голода.

    - Я зарабатываю деньги. За все надо платить, даже за то, что в холодильнике есть кровь. Успокойся...

    - Ты?! Ты смеешься?! - Питер сделал шаг вперед, и меня прижало к стене Силой. - Ты зарабатываешь деньги не на еду! Ты хочешь уехать в Париж, чтобы искать того придурка! Да ты идиот!

    И он бросился вон из комнаты. Я упал на кровать. Хотелось стукнуть мальчишку, заставить замолчать, но... Чувство того, что в его словах есть доля истины, останавливало меня. Да и он за последние полгода стал только сильнее, захоти я ему что-то сделать - меня бы попросту сдавило его мощью. Но стоило только пробиться сквозь эту мутную пелену Силы - и одним ударом я смог бы покалечить, а то и убить его. Эта странная беззащитность меня конфузила: с одной стороны - Сила, с другой - почти человеческая хрупкость. И неуравновешенность подростка, который только и хочет, что внимания, которого я ему, увы, не мог предоставить столько, сколько он того желал. Мы все - одиночки, связанные тесными семейными узами. На миг захотелось, чтобы мир вокруг пропал, растворился, и остались только я и теплота постели. Но реальность настойчиво вывела меня из сладкого забытья звонком в дверь. На миг я даже не поверил. Подняв голову, взглянул на часы: без четверти одиннадцать. Рановато для посетителей.

    - Питер?

    - Сам иди, - послышалось из соседней комнаты.

    В дверь снова позвонили. Я выбрался из постели и натянул джинсы. Черт бы побрал этого мальчишку! Когда я уже спускался лестницей, в дверь позвонили третий раз. Хотя "Позвонили" - это слишком слабо сказано. Кто-то попросту зажал кнопку звонка, не отпуская ее. Дом заполнило печальное дребезжание, эхом отдаваясь в моей голове. Я распахнул дверь.

    Звон утих.

    На пороге стоял мужчина средних лет, в стареньком, но добротном костюме с заплатками на локтях. Грубые, словно высеченные из камня черты лица сложились в приветливую улыбку. Он был явно ниже меня, этот посетитель, но смотрел он сквозь щелочки прищуренных глаз свысока.

    - Да?

    - День добрый. Меня зовут Гермес. Никаких сокращений...

    - Что вам надо?

    Я не хотел быть грубым, но вопрос вырвался сам собой. Мужчина умолк. Взгляд посуровел, уголки рта опустились.

    - Я пришел, чтобы вам помочь. Вы же звали меня?

    - Я никого не звал. Но от помощи не откажусь, - сказал я и посторонился, впуская его в дом.

    - Что же... И это хорошо.

    Он вошел в дом. Огляделся, заметив кошек - застыл в изумлении.

    - Какие красавицы. Не желаете продать? Я бы дорого дал...

    - Они принадлежат владельцу дома. Боюсь, без его ведома продавать что-либо из дома было бы крайне невежливым.

    Мужчина погладил кошек. Странно, но каждый, входящий в этот дом, первым делом обращает на них внимание. Гэлэд, я, редкие гости Хайнриха... И этот странный посетитель. Он вряд ли был одним из наших, но если он может мне что-нибудь предложить...

    - А если я выкуплю весь дом вместе с этими кошками? - снова спросил он.

    Он насмехался надо мной. В водянистых глазах плясали озорные искорки. Я покачал головой.

    - Если вы пришли сюда, чтобы купить этот дом, то напрасно. Владелец дома временно в отлучке, а я не могу распоряжаться его имуществом...

    - Боже, как красиво сказано! - мужчина всплеснул руками. - В отлучке! Да Хайнрих попросту сбежал, сученыш, когда почувствовал, что наломал дров, не так ли? А теперь и вы наделали себе кучу проблем. Спорю, вам тоже хочется сейчас оказаться подальше от Мюнхена и своей главной головной боли? - и мужчина мне подмигнул.

    Я застыл. Наверное, мое лицо исказил гнев, но этот странный посетитель только рассмеялся.

    - Откуда вы знаете Хайнриха? - спросил я.

    - Да кто его только не знает, этого сволоча? Но, ближе к делу, дорогой мой. Я хочу предложить вам работу, которая, как я полагаю, тесно связана с вашими, как это бы выразиться, порывами души...

    - Пошли наверх, в гостиную. Кофе будете? Извините, больше ничего нет...

    - Ничего-ничего.

    По дороге в гостиную я пнул дверь Питера.

    - Будь другом, сделай кофе.

    - Сейчас.

    Сколько ни злись на мальчишку, но он все равно... Не такой уж и плохой. Просто подросток. А я уже много лет как забыл, что это такое.

    Как только мы вошли в гостиную, мужчина без лишних церемоний уселся в кресло. Я еще раз подивился, как не соответствует его внешний вид показной развязности и даже некоторой фамильярности. Увидь я его на улице - подумал бы, что передо мною какой-нибудь чинуша или, на худой конец, бухгалтер весьма средней фирмы. Недалекий, упрямый, возможно, чуть-чуть тугодум. Но манеры этого человека были... Слишком свободные, что ли? А еще он знал Хайнриха. И что-то знал обо мне. В голове вспыхнул огонек сомнения, но только и всего. Я сел напротив.

    - Как я уже говорил, меня зовут Гермес. Никаких титулов, никаких уменьшений.

    - Откуда вы знаете Хайнриха? И что вам известно обо мне?

    - Да не спешите вы так! Куда спешить? У нас пока еще целый вечер впереди, так что успокойтесь. Поговорим сначала о деле, хорошо?

    - Какие дела с человеком, которого я даже не знаю? - спросил я.

    В комнате стало тихо. Очень тихо.

    - Не знаете, говорите? Это же хорошо. Обычно знакомства со мной тщательно избегают, равно как и общения с бывшим Экзекутором. Поэтому успокойтесь...

    В дверях показался Питер. Дивный аромат кофе и поднос, дрожащий в руках. Черт! Мужчина, сидящий напротив вряд ли был Сородичем, а значит...

    Я не ожидал такой скорости от мальчишки. Поднос полетел в меня, с силой врезался в висок. Горячий кофе потел по лицу, но я не обращал на это внимания. Но драгоценная секунда, которая требовалась на то, чтобы перехватить мальчишку, была упущена. В моих руках оказался лишь воздух. Чертова Жажда! Питер с легкостью перепрыгнул через диван.

    В следующий момент ним швырнуло через всю комнату. Я услышал, как из его горла вырвался сдавленный вздох, когда за ним треснула стена. И тут Гермес засмеялся. Радостно, словно только и ждал чего-то такого. И Питера согнуло под невообразимым углом, отчетливо захрустели выворачиваемые суставы. Жуткий крик разрезал мирный вечер напополам.

    - Дитя, поднявшее руку на старшего, недостойно жизни, - нараспев начал декламировать Гермес. Я узнал одну из тех заповедей, которые новичкам вдалбливают в головы. - Дитя, не справившееся с жаждой - недостойно и смерти. Дитя, пренебрегающее правилами безопасности, как своей, так и других - недостойно и суда.

    Я с трудом сбросил оцепенение.

    - Прекратите!

    И Питер сполз на пол безжизненной тряпкой. Гермес же уставился на меня. В его глазах горел безумный огонь разрушения.

    - Учитель, не научивший ученика всему этому - достоин ли жизни и почета? А? Ты взял его к себе, но что ты дал ему? Ни знаний, ни ума, ни мудрости, только жажду. Если бы у меня не было к тебе дела, ты бы разделил с мальчишкой наказание, а так умрет только...

    - Прекратите! - взмолился я.

    И мою шею обхватило железными тисками. Глаза Гермеса были глазами чудовища, бесконечно старого и бесконечно далекого от привычного мне мира. Казалось, сам бог смотрит на меня сквозь мутные стекла его зрачков, невообразимо иной в своих помыслах. Но еще кое-что читалось во взгляде, то, чего я совсем не ожидал - страх. И ужас. Как будто ко мне пришел ребенок, потерявший что-то очень дорогое, что-то, из-за чего его потом накажут дома. И неделю не будут выпускать гулять. И еще страх того, что в углах прячутся призраки, в большинстве своем - из прошлого, но есть среди них и пришельцы из будущего. И те, и другие тянутся костлявыми пальцами к нему. Тянуться... и не находят ничего. И вся эта смесь, гремучее безумие на грани рационального и невероятного, смотрела мне в душу. И была моей же душой. На миг я и сам не понял, где заканчиваюсь я, а где начинается Гермес, что во мне еще от меня, а что - от него. А потом сознание вернулось ко мне, пропасть, простирающаяся по другую сторону, дрогнула и пропала.

    Железная хватка пропала с моей шеи. Питер стонал и ругался, перемешивая французский с немецким. Мое тело само собой изогнулось в раболепном поклоне:

    - Ваша Всемилость, простите недостойного...

    Слова стояли в горле горьким клубком. Страх от взгляда в бесконечность все еще сжимал мое сердце. Вот что значит первый. Самый... Самый первый. Я еще и сам не понимал, что же значит увиденное, но нутром чувствовал, что лучше не лезть туда, куда не надо. У канатоходца есть только два варианта - или дойти до конца тропы, или сорваться вниз. Поэтому лучше не становится тем, который ступает по слишком тонкой нити, натянутой над невообразимо бесконечными понятиями. Их бесконечность исключает дилемму канатоходца, а значит, исход у меня лишь один - упасть. Не ступать на нить...

    - Я знаю, зачем ты искал меня.

    В голосе Патриарха уже не было никакой вольности, словно вспышка ярости отобрала у него последние силы. Но тут же проскользнула другая мысль - это не она. Не ярость. Это сила воли, потраченная на то, чтобы ее успокоить. Не убить. Не разнести весь дом и Мюнхен заодно. И страх накатил на меня еще сильнее, заставив прогнуться еще ниже. Сколько жизней у кошки? Девять? У меня - только одна. И я ею еще дорожу.

    - Я тебе скажу одну вещь - я хочу точно того же самого. Мне надо найти Хайнриха. Любой ценой. Любой жертвой.

    Отец всегда знает, где Дети. Именно поэтому уйти от Экзекутора можно только тогда, когда Патриарх решит, что остатки больше неопасны. А если он секунду назад сказал... я поднял взгляд на Патриарха.

    - Ты верно понял. И ты будешь его искать. Но... Не раньше, чем сделаешь из этого мальца достойного члена нашего общества. Безопасность остальных - прежде всего. Понял? У тебя не будет второго шанса.

    - Да. - Я снова уставился в пол.

    - Тогда и приходи. И мы его найдем.

    Когда я поднял взгляд, его уже нигде не было.

     

     

    Ледруа приехал через месяц, когда Питеру сняли гипс.

    Я и успел забыть, каков он - вечно в движении, вечно в поиске чего-то необычного. Дом на Фридрихштрассе снова ожил, когда в пустых комнатах зазвучал его смех. Вместе с ним и мы вышли из оцепенения. Я нашел работу. Банальная ночная подработка в супермаркете, но этого хватало для черного рынка и счетов за свет. И для кофе. Хотя я уже давно не чувствую вкуса еды, чашка быстрорастворимой бурды с кофеином быстро приводила меня в чувство вечерами. После более двух лет запустения и уныния, впереди появился некий маячок. Маячок надежды. Или путеводная звезда - как пожелаете.

    Однако я так и не решался спросить. А он шутил, заводил романы и приводил в дом знакомых на одну ночь. В подвале этот безумец поставил мольберт и принялся рисовать очередную картину. "Вдохновение что-то делать, мой мальчик, надо ловить тогда, когда оно есть, а не тогда, когда его нет", - говорил он, сколачивая раму. "Идея не должна приходить в одиночестве. По-моему, она с вдохновением - отличнейшая пара", - слышал я от Франсиса, когда он натягивал полотно. Грунтовка высохла на удивление скоро, и в доме воцарился непередаваемый аромат масляных красок. Франсис выдворил нас прочь из подвала со словами: "Рисование, как и онанизм, требует уединения, дорогие. Адью, мои сладкие одуванчики".

    И все это умиление закончилось с последним мазком кисти по холсту.

    Я лежал в гостиной на диване - пятница, выходной, завтра на работу - и читал Питеру очередную книжку. Мальчишка сидел рядом, пытаясь по совету Франсиса двинуть кубик, не прикасаясь к нему. Рыжий художник дал ему много полезных советов, но у Питера все равно получалось слишком мало. До обидного мало.

    "Я спросил Тайлера, не художник ли он."

    И что-то поменялось. Легкий дискомфорт закрался куда-то в область затылка. Зазвенел первый тревожный звоночек.

    "Тайлер пожал плечами и объяснил мне, что он специально выбрал пять таких бревен, которые расширялись бы к основанию."

    Тревога и страх вернулись из тех темных щелей, куда они забрались спать. Я запнулся на слове.

    - Эй, читай внимательней, - Питер потер пальцами виски. Чертов кубик.

    - Не ругайся, - на автомате сказал я и перевернул страницу.

    "Затем он объяснил мне, зачем начертил на песке линию и как при помощи этой линии он определилположение тени от каждого из пяти бревен."

    И внезапно пришло озарение - тут, в моем доме, живет убийца. Тот, кто уничтожил мою Семью. Маленькую Мильву, Генриха, остальных. Я облизал высохшие губы. Питер вздрогнул, но не оторвался от своего занятия.

    "Тень гигантской руки - вот что создал Тайлер. Только теперь все пальцы,кроме большого, были непропорционально длинными, как пальцы Носферату, а большой, наоборот, слишком короток. Но в половину пятого, объяснил Тайлер, тень руки выглядела идеально. Тень гигантской руки выглядела совершенной всего какую-то минуту, и именно эту минуту Тайлер и сидел в тени созданного им совершенства."

    И Питер посмотрел на меня. В широко распахнутых глазах стоял страх.

    - Господи, Слава, он ведь тут прожил месяц...

    Я почувствовал, как задрожал дом. Еще несколько раз мальчишка испугается - и он разрушится.

    - Он тут... Рядом!

    Вся та выдержка, которую я, как казалось, привил ему, слетела в один миг. Передо мною сидел ребенок, испуганный досмерти пониманием того, что в его доме живет чудовище. Хотя, признаться, я и сам не сильно отличался от него. Страх сдавил дыхание, в висках пульсировала старая боль. Черт, да как он так мог? Как?

    Внизу хлопнула дверь, потом послышались шаги. Заскрипела ступенька лестницы, потом вторая.

    - Он идет, слышишь?! - в голосе мальчишки появились истеричные нотки. - Идет. Он даже не прячется!

    А зачем ему прятаться? Скрипнула дверь, и я обернулся. Ледруа стоял на пороге и вытирал руки от краски. С собой он принес запах льняного масла, красок и лака. Из кармашка фартука выглядывала кисточка. Я и забыл, что он такое. Что шаг у него - как у кошки, и ловкость - как у змеи. Что он быстр. Сытый и откормленный хищник в моем доме.

    - Спать, - сказал он Питеру.

    И мальчишка опустился на стол. Дом перестал дрожать, напряжение пропало. Остались только страх и ненависть.

    Ледруа опустился на стул.

    - За дом не боишься?

    - Нет. Зачем ты...

    - Затем, что я хотел нарисовать картину. И я ее нарисовал, - сказал он. - Теперь я снова вольная птица. Новые дни ждут меня, новые цели... - меня передернуло от того мечтательного тона, каким он это сказал. Франсис рассмеялся. Он умел быть обаятельным, когда хотел этого. - Знаешь, у кого я научился этому трюку? У этого сволоча.

    - Он не сволочь.

    В комнате стало тихо. Так тихо, что сквозь опущенные шторы прорвался приглушенный гул машин. Голос большого города.

    - Это ты так считаешь. Сколько ты его знаешь? А сколько его знаю я? Экзекуторов не любят не потому, что они - убийцы. Мы, мечники, тоже убиваем. И даже более жестоко.

    - Так почему же?

    - Я тебе задам два вопроса. Скажи, как звали твою мать? Где прошло твое детство?

    В комнате стало тихо. Секундная стрелка в настенных часах щелкала, как будто кнутом, подгоняя ленивое время. Я сидел и смотрел в одну точку. Я не мог вспомнить. Пустота, бездонная дыра зияла в моей памяти. Отдельные ошметки воспоминаний от этого еще больше выделялись.

    - Мою - Анна. - сказал Франсис. - Я родился в Безансоне и там прожил до девятнадцати лет. Ну, а ты? Что ты мне скажешь?

    Он смотрел на меня, а слова так и застряли в горле. Ледруа не улыбался, но говорил так, словно... Это не впервые?!

    - Вот за это его и не любят. После знакомства с ним ты или труп, или чистый лист, в который он сам записывает все, что хочет. Ты ведь не злишься на него? Не боишься? Ты считаешь его другом. Ну, считал, по крайней мере. Но это то, чего хотел он. Не ты. Он ведь ничем не лучше меня, правда? И знаешь, этого тебе никто не скажет, кроме меня - я ведь безумный, мне можно и не верить. Чокнутый после смерти любимой художник. И это дает мне определенную свободу. Послушай моего совета, ты, глупенький ребенок, волею судьбы попавшийся в руки этому чудовищу: не ищи его. Я убиваю только тогда, когда мне отдают приказ. Но я никогда не лезу в головы и не краду воспоминаний. Не убиваю прошлое. Не перекраиваю человека. А он это делает. Ищи не его. Ищи себя.

    - Вон, - сказал я. - Вон из моего дома.

    Ледруа застыл.

    - Ты отказываешься мне верить?

    Я кивнул. Франсис поднялся.

    - Картину я дарю мальцу. Пускай помнит, так и скажи ему.

    За полчаса он ушел. Запах масла и красок еще долго стоял в доме, напоминая о его недолгом проживании тут. Но с того времени я больше не мог переносить его. Я открывал окна, проветривал дом, но запах присутствия хищника так и оставался. Ночные кошмары вернулись с былой силой. Каждый раз, засыпая, я проваливался в мир, в котором все еще кричали от страха друзья, где пахло горелым мясом и чистейшей кровью.

    Питер на следующий же день рванулся в подвал. Подарок только раззадорил его.

    Уже стоя перед тяжелой дверью, я задал вопрос, не дававший мне покоя от вчерашнего вечера:

    - Слушай, а как звали твою мать?

    - Анна, - отозвался эхом вчерашнему разговору мальчишка.

    Когда Питер щелкнул выключателем, с его горла вырвался восхищенный вздох.

    - Это она!

    С картины на меня смотрела огромными грустными глазами девушка. Льняные волосы, белая кожа, изящные черты.

    - Это Лиза... - сказал Питер, приближаясь к картине. - Та, которая меня... Того...

    - Красивая.

    - Он ее убил.

    Несколько долгих секунд мы стояли перед полотном. А потом Питер схватил лежащую рядом банку и запустил в картину.

    - Ссука!

    Некрасивая вмятина на лице превратила милую мечтательную улыбку в ироничную. Тем временем в картину полетели другие вещи - старые забытые кисточки, небольшой шпатель, бутылки из-под масла. От последнего холст с жалобным хрустом треснул.

    - Сдохни, сволочь! - кричал Питер. По его щекам текли слезы. - Да чтоб ты сдох! Иди за ней в Ад, ублюдок!

    И, схватив картину, он о колено разбил раму. Дерево затрещало. Картину упала на пол кучей тряпья.

    - Горите оба в Аду!

    А потом оглянулся на меня.

    - Чего пялишься?

    - Я думал, ты не хотел умирать. Там, в Париже.

    - Я не хотел так жить! - закричал Питер, размазывая по щекам слезы. - Если бы я знал... - и он осел на пол. - Иди вон! Слышишь? Ты тоже будешь гореть в Аду, понял?

    Я прикрыл дверь. Ну да. Хотя мне и так уготовано место в Аду. В самом последнем кругу. Но отнюдь не из-за одного мальчишки.

Gigue

    Нет ничего хуже Голода. Это безумие, помешательство, которое превращает нас в агонизирующее существо, опасное для людей и себя самого.

    Это сейчас и происходило с Питером. У соседки пропали две кошки, на улице стало меньше бродячих собак, а остальные покинули наш район. Голуби и галки облетали наш дом стороной. Животные всегда чувствительней людей. Генрих как-то раз рассказывал мне, что по бегству животных можно сразу же определить ступень зараженности. Он так и сказал: зараженности", как будто мы были болезнью. Хотя кто его знает, может, он так и считал, а может, это и была наша горькая правда.

    Самое отвратительное, что я ничем не мог помочь мальчишке. В городе, в котором живет Патриарх, не то что совершить, а даже подумать о нападении на человека нельзя. Почувствует. Конечно, экзекутор или мечник - это слишком для мелкого не сдержавшегося убийцы, но инспектора тоже ничем не лучше. Я вспомнил жуткие рассказы о том, что они делали с провинившимися. Питер ничем не заслужил смерти. Надо было достать кровь, не важно, каким способом и откуда, но надо было.

    Моя связь с Гроссхадерном[1] или Харлахингом оказалась слишком призрачной и ненадежной. Лаборанты требовали непомерные суммы, центр Крови называл совершенно непомерную сумму, которой у меня не было. Ближайшая бойня сменила владельца, и больше не продавала кровь, другая - обанкротилась. Выезжать же за пределы Мюнхена было опасно - инспектора потом могли потом с невинным видом на вполне законных основаниях поинтересоваться, не выезжал ли я на охоту в сельскую местность.

    Поэтому вечерами я выводил Питера из дому, и мы вместе шли в ночь на "охоту". Мы специально выбирали спальные районы, в которых сразу после полуночи гас свет - трудолюбивые немцы жутко не любят опаздывать по утрам на работу. Мы нападали на все, что двигалось - собаки, кошки, крысы. Это нельзя было назвать полноценным кормлением, но, тем не менее, на время глушило голод.

    Питер с каждым днем все больше впадал в уныние. Он редко улыбался, редко что-то делал. В последние дни он все чаще сидел в гостиной, пытаясь двигать кубики силой мысли. Пока получалось так себе, но притом, что он делал это с необычайно серьезным лицом, надежды на прогресс оставались в силе. А когда ему прискучивало двигать кубики, он брался за чтение. Странно было видеть такое у мальчишки.

    Все началось с того разговора после охоты. Мы ввалились в притихший, пустой дом около трех ночи. Питер пошел отмываться - он пока был еще слишком неловким, и часто пачкался, потом подолгу отмывая в холодной воде кровь. Я же остался сидеть внизу, между статуй кошек.

    Разуваться не было сил. Кровь животных только на время притупляет аппетит, больше ничего. Ни прилива сил, ни эйфории. Только тупое выживание. Посидев так немного, я поднялся и наконец-то разулся. Дом был погружен в темноту - свет отрезали уже довольно давно, а денег оплатить счета уже не было. Скоро перекроют и воду, понял я. До последнего строка осталось всего ничего.

    Дом был мертв. Ни шелеста, ни мышей - Питер уже давно переловил их всех - , ни одного стороннего звука. По углам собралась паутина и клочки пыли, все отсырело и замерзло. Холодный свет полной луны заглядывал в окно над дверью, делая тени в прохожей густо черными. Тоска накатила по новой, сжимая сердце холодной лапой.

    Я поднялся на второй этаж и упал на дивон, зарылся лицом в подушки и лежал так, наверное, минут пятнадцать, пока не услышал, как Питер вошел в комнату. Он тихо прошел мимо меня и уселся поближе к окну, там, где стоял стол с теми самыми кубиками. Я нащупал книгу под диваном.

    - Почитай вслух, - попросил Питер.

    - Это скучная книга, - сказал я.

    - Все равно.

    - Зачем?

    - Не знаю. Я боюсь тишины.

    Отказать не осталось сил. Я перевернул несколько страниц и начал читать.

    - "Если на гражданине появлялся ярлык "специал", то даже после добровольной стерилизации он выпадал из истории. Фактически этот человек переставал являться частью человечества. И, тем не менее, то тут, то там некоторые люди отказывались эмигрировать. Это выглядело неразумно, необъяснимо. Даже для тех, кто изучал данную проблему.

    Логически рассуждая, все регуляры должны были давно эмигрировать. Но искалеченная Земля не отпускала. Они не в силах были от нее оторваться. Может, надеялись, что пылевой чехол постепенно рассосется? Как бы то ни было, тысячи людей продолжали жить на Земле. Большая часть скопилась в городских районах, где можно было ощущать физически присутствие друг друга и черпать в этом поддержку. Это были люди, в общем-то, нормальные. В покинутых же пригородах поселялись всякие странные типы сомнительных достоинств."

    Упали кубики. Питер заслушался.

    - "Одним из таких типов был Джон Исидор, который брился, в то время как телевизор в соседней пустой комнате развлекал пустоту.

    Джон забрел в эту округу еще в первые послевоенные дни. В те мрачные времена все сорвалось с мест, пришло в беспорядочное движение. Люди группами и в одиночку скитались по стране. Радиоактивная пыль тогда выпадала неравномерно. Население передвигалось в соответствии с перемещением пыли. Этот полуостров к югу от Сан-франциско первое время от пыли был почти свободен, многие поселились здесь, но появилась пыль - и некоторые умерли, остальные уехали. Джон Р. Исидор остался."

    - Слушай, Слава...

    - Что?

    - Почему мы живем вот так?

    Наверное, это один из наших вечных вопросов. Его задают не только новички. Время от времени им задаюсь и я сам, и даже во взгляде высших иногда проскальзывает та странная мечтательность, которая свидетельствует об извечном размышлении на тему власти. Я недолго колебался. Сам я тоже задавал этот вопрос, и не раз и не два получил на него ответ. В общем, это был даже не ответ, а универсальная формулировка, которую вдалбливали в головы всем новеньким.

    - Ксенофобия, Питер. Люди не готовы. И не будут готовы никогда. Тебе надо охоты за твоей же головой?

    - Разве это единственно возможный выход? - спросил он. Я понял, что Питер долго размышлял над этим вопросом, и сегодняшнее чтиво только подтолкнуло задать его. - Мы могли бы захватить власть. Сделать добровольные пожертвования крови на пропитание. Мы бы не жили вот так, в пустом доме! У нас были бы друзья...

    - Питер, это пройденный этап. Нам нечего дать людям, чтобы они вдруг взяли и воспылали к нам любовью и желанием поделиться кровью.

    - А запугать? Слава, ты ведь сильнее любого из них! Ты преспокойно можешь выдержать несколько пуль, и на следующий день у тебя даже шрамов не будет. Ты легко можешь поднять в воздух пару центнеров, ты быстр, ты опытен и разумен! Мы идеальные хищники на людей. Отчего мы должны прятаться? Разве это не природное право хищника - выйти на охоту?

    - Питер, в тебе говорит Голод и жажда общества, - сказал я. - Просто не думай над этим и прими это как должное. Пуля в лоб упокоит даже меня. На счет мечников и Детей Патриарха не уверен, но меня и любого рядового Сородича - точно. А у нас впереди - вечность, даже у тебя. Как бы это не звучало, но лучше вечность в неизвестности, чем краткая жизнь среди людей, которая закончится вот так.

    - Лучше прожить как человек... - начал было Питер, но я поднял руку, останавливая его.

    - Это не так. Я тебе расскажу одну историю. Однажды я спросил Генриха, своего Мастера, отчего мы живем вот так - в неизвестности, скрываясь от людей и держа все в тайне. Знаешь, что он мне ответил?

    - Что?

    - Нас слишком мало и мы слишком слабы. Мы слишком зависим от людей. Они создают не только кровь, но и жилье, дома, услуги, книги и музыку. А еще они слишком щепетильны. Люди не терпят паразитов, ты ведь в курсе? Они избавляются от кишечных паразитов, они создают общество, в котором невозможно паразитировать, строят города, в которые нет хода хищникам из лесов. Именно поэтому они и выжили, и стали процветающим видом - вечно сражаясь с опасностями и изменяя мир под себя. Именно поэтому если мы проявим себя - мы лишимя всех достоинств жизни рядом с ними и получим кучу врагов.

    - Но...

    - Никаких но, - сказал я. - Это все просчитано еще до нас. И как бы нам не нравился конечный результат, у нас нет выхода.

    - Но если бы нас было больше!

    - Патриарх сказал: "Нет"...

    - Патриарх сказал! А что еще? Скажет умереть - и ты умрешь? Он же чокнутый, ты сам видел! Ты готов помереть ради чокнутого старпера?

    - Питер!

    - Что?! - он подскочил как на пружине. На меня мягко накатилась его Сила. - Что?!! Накажешь? Или тебя накажут? Слава, ты посмотри на нас!

    Я тоже вскочил с дивана.

    - Да кто ты такой, чтобы мне указывать? Где вас только учат, мелочь эдакую недоделанную, рот открывать? Ты за кого себя держишь? Ты жив только потому, что я, - Я! - за тебя вступился! Только потому, что тебя пожалел он, этот самый старпер! - я сделал шаг в его сторону и поднял за воротник. - Ты кем себя вообразил, Питер? Самый умный, да? Все эти схемы отрабатывались годами, столетиями! Если бы у нас была возможность жить лучше - мы бы так жили. А ты - ты никто. У тебя опыта всего ничего. Тебе надо учиться. Стать достойным Сородичем.

    Питер улыбнулся.

    - Да? Чтобы ты смог со спокойной душой уйти искать того придурка? Что же ты так за ним убиваешься? Он же ничего для тебя не сделал. Принес одно отчаяние. Ты посмотри, он тебя ведь бросил...

    И умолк. Наверное, слишком уж страшным стало выражение моего лица. Он ведь, может, и молодой, но отнюдь не глупый. Очень даже для его возраста. Книжки читает...

    - Эй, ты чего, Слава?..

    Я едва разжал кулаки. Питер сразу же бросился вон из комнаты, бросив лишь мне в спину, как кинжал:

    - Идиот.

    Да, наверное, идиот. Да, со стороны это выглядит более чем глупо - так упорно искать того, кто искалечил твою жизнь дважды. Поначалу я думал, что если Хайнрих вернется, то все станет на свои места. Жизнь снова вернется в размеренное русло, я буду в обществе, а он будет иногда звать меня к себе ради приятного разговора. Потом пришло понимание, что так как раньше уже не будет, никогда. А потом я понял, что только Хайнрих может вернуть мне мое прошлое. Это было слишком подло - стереть его, вымарать, как ошибку, все воспоминания о детстве, о жизни, о людях и Сородичах. Чем дальше, тем больше я ощущал эту дыру в груди, провал, у которого нет даже четких границ, и тем сильнее я желал заполнить ее, вернуть себе утраченные куски прошлого. Возможно, в свое время Хайнрих поступил разумно - откуда мне знать границы разумного у древних? - но теперь я страстно снова хотел стать собой.

    Я вернулся на диван. Лег, протянул ноги и снова поднял книгу. Но строчки плыли перед глазами. За окном брезжил рассвет.

     

    Потом накатила тоска. За окном тянулся промозглый март, оттепель сменялась морозами, дожди - снегом. Дни становились длиннее, ночи - короче. Я уже утратил надежду найти работу. Готов был в любой момент сорваться с места и уйти прочь, разорвать этот кокон бездеятельности, в котором оказался. Но приказ Патриарха - это не просто слова. Это прямая директива на исполнение, исключающая любое неповиновение. А я все никак не мог выполнить его, и злился, злился на все: на себя, на Питера, на Патриарха, так неудачно попавшего ко мне по моей же просьбе.

    Голод, между тем, продолжался. Возможно, мое состояние отчасти объяснялось этим, не знаю. Никогда еще раньше этого не случалось. Я был Потерянным Дитям, Сородичем без Мастера. Это страшно. Это неправильно. Но я не был один, хоть Питера и было сложно назвать хорошим товарищем или учеником.

    Через неделю после той внезапной вспышки он наконец-то извинился. Сбивчиво, пряча глаза, всем видом давая понять - я извиняюсь, но это не значит, что я согласен. И я простил его, как никак, ему сейчас куда тяжелее, чем мне.

    Кого-кого, а его Жажда мучит куда сильнее чем меня. Я привычен к ней. Месяц, второй без крови - вполне приемлемо, а если на крови животных - то можно поголодать еще больше. Конечно, искушение напасть на человека усиливается. Их теплота, их живость...

    - Слушай, опять?! - Питер выплюнул кровь из стакана, который я поднес.

    - Ничего другого предложить не могу. Свиная. Знаешь ли, органы свиней пересаживают человеку, говорят, вполне совместимы.

    А у Питера есть Сила, которая пожирает остатки того сопротивления, которое в нем осталось.

    В тот же день, когда он извинился, он попросил меня сделать это. Привязать его.

    И я сделал это.

    В подвале у Хайнриха оказался железный стул и цепи. Мы вместе прикрутили его по центру комнаты к цементному полу. Смешно, конечно, но для Питера это решение оказалось самым нелегким. Он оказался куда умнее меня - поняв, что сам не сможет гарантировать безопасность другим, попросить меня гарантировать ее. Он боялся смерти, как и любой мальчишка.

    - Знаешь, мне пофигу, совместимы или нет. Напрягись, а? Я же знаю, ты можешь. Знаешь, в Париже есть бары, где есть такие дамочки, которые...

    - Питер! Вопрос в деньгах...

    - Всюду деньги...

    А еще Питер боится потерять то, что еще осталось от общества. Его семья умерла, его наставница хотела отдать его мечникам. Я же просто оказался последним идиотом, который все еще рискует быть с ним. И его это страшит. Очень. И я понимаю его. Отчасти.

    - Свиная кровь даже не помогает избавиться от голода! Ты не поверишь, но у меня уже галлюцинации.

    - Господи боже ты мой, хватит мне врать. Я сегодня иду к Гэлэд. Может, как-нибудь мы и договоримся о том, чтобы хоть как-нибудь продержаться. Мне определенно нужна работа, правда?

    - Правда-правда. Но только попроси мои глюки говорить потише...

    - Питер!

    Я вылил остатки крови в тазик у его ног и проверил цепь с замком.

    - Как я выгляжу?

    - Отлично. Почти на пять баллов. Жиголо идет на охоту. Бабочка-то зачем?

    Я поправил нелепый галстук-бабочку.

    - А что, лишнее?

    - Тебе идет.

    - То и молчи.

    Я прилизал волосы.

    Это все нервы. Не знаю, есть ли они еще в моем организме, и вообще, сколько во мне от человека осталось, но это был мандраж. Надежда, смешанная с предвкушением. Единственный выход - попросить старшего. Больше ждать нельзя. Я не знаю, что делать с теми, кого мучает Жажда, поэтому надо все решить, и решить поскорее, иначе еще чуть-чуть, и ситуация выйдет окончательно из-под контроля.

    - Удачи, - сказал Питер.

    Кивок головой в ответ. А что еще сказать? Он выглядел так жалко в цепях.

    Тряхнув головой, я поднялся по крутой лестнице из подвала и вышел на улицу. Полтретьего. Стареющая луна светила прямо посреди неба, город спал. Конечно, не весь и не всюду; но тут - спал. За спиной высился темной громадой Леопольдпарк, прямо передо мной зиял темными провалами окон жилой дом. Я припустил по улице. В это время машины редко ездят. Вдалеке выла скорая. Мне всего лишь надо пересечь половину Мюнхена. Из Швабинг-Веста[2] в Пазинг-Оберменцинг, сразу за Нимфенбургским дворцом. Дело получаса, если отбросить излишнюю скрытность и мчаться на полной скорости, придерживаясь лишь минимальных ограничений.

    И все-таки город не спал. Иногда из проулков показывались машины, то тут, то там светились окна, однажды я чуть не сбил одинокую дамочку. Что она делала посреди ночи на улице? Меня оглушило тяжелым запахом крови - кажется, она была ранена. И я побежал дальше, спеша к Гэлэд и убегая прочь от этого сладостного и вкусного запаха.

    Дом Гэлэд - белый. Узкий въезд, аллея кленов и воздух, искрящийся Силой.

    - Я ждала тебя.

    - Может, ты еще и знаешь, зачем я пришел?

    У нее холодный взгляд. Удивительно холодный для таких огненных волос. Мне показалось, или из них пропала седина?

    - Я могу посмотреть, но это отнюдь не развлечение. Для тебя. Тебе напомнить твой последний опыт на приеме?

    - Нет. Гэлэд, мне нужна работа.

    Пришлось отбросить излишние ритуалы. Наступило время кормления - у ног Гэлэд сидела девчонка-донор. Вот уж кому не надо искать кровь - так это им. Узкий кружок доноров, которым после каждой кормежки промывают мозг, вплоть до того, что они теряют себя, превращаясь в безвольные игрушки. Ноу этой вполне осмысленный взгляд, да и сама молоденькая. Наверное, ей оказали высшую ступень доверия. Может, даже что-то пообещали. Впрочем, это не моя забота.

    - Работа? - потянула рыжая ведьма. - А что такое? Сам не можешь найти?

    - Одна единственная услуга....

    - Та самая услуга тебе уже была оказана.

    Она все просто полулежала на подушках. Роскошь, в которой она жила злила меня, даже сильнее, чем бы мне этого хотелось. Сытая, быстрая и успешная ведьма, властительница всего Мюнхена. Фактически, Патриарх оставил ей все управление городом, лишь изредка вмешиваясь по своим делам.

    Я развернулся на каблуках.

    - Ну, тогда всего хорошего.

    - Стой, - голос у Гэлэд был холодным. - Ты слишком много себе позволяешь, Мирослав. Ты думаешь, что все еще находишься под защитой Хайнриха? Или еще просто не понял, что ее уже нет?

    - Говорят, Жажда вынуждает даже слабейших действовать излишне прямо и жестоко.

    - Жажда? Ты? Или...

    Ее взгляд остекленел. Она "прощупывала" кого-то довольно далеко, и от усилий у нее залегла между бровей морщина.

    - Питер.

    - Едем.

    Она с легкостью отбросила девчушку и потянула меня за собой.

    - Что случилось?

    - Ты что, действительно такой глупый?

    Я смолчал. Хотя чувствовал, что что-то упустил. Но что?

    - Почему в машину? - спросил я, когда она толкнула меня в сторону черного БМВ. - Пешком куда быстрее...

    - И люди! - рявкнула она. - Мне надо экономить Силу, отводить глаза всем я не могу.

    Она села за руль, я устроился на пассажирском кресле и мы понеслись. Я никогда не думал, что узкими улочками Мюнхена можно так нестись. Машину раз за разом сносило на обледенелой мостовой, но каждый раз Гэлэд нечеловеческим усилием избегала столкновения. Мне же было впору молиться, чтобы остаться в живых.

    - Так что же?

    - Жажда. Ты сказал о галлюцинациях. Давно они у него?

    - От вчерашнего дня.

    Гэлэд пожала плечами, как будто спрашивая сама себя: важно ли это уже?

    - Он пользовался Силой последние дни?

    - Нет... Он же жил на свиной крови...

    - Много?

    - До пяти литров за вечер...

    Он взвыла.

    - Ты что, никогда не имел дела с магами?

    - Нет! - закричал я. Вокруг Гэлэд бушевала Сила. Я чувствовал, как она тянет ее отовсюду, запасает, даже вытягивает жалкие крохи из меня. Что же могло так испугать ведьму?

    Мы притормозили у дома на Фридрихштрассе. Он почти утонул в предрассветном мраке, почти сливаясь с темнотой парка. Пустой дом, с облупившейся штукатуркой и мертвыми окнами.

    - Веди! - Гэлэд толкнула меня и я кубарем выкатился из машины. Сама же она захватила переносной холодильник с заднего сидения. Рот наполнился слюной, но я перечить ведьме мне не хватило смелости. Я поднялся и начал подниматься ступеньками. Почувствовав запах жженого мяса, я оглянулся: Гэлэд доставала два копья, тускло поблескивающих в свете фонарей. "Серебро!" - подумал я.

    Корда я вошел в дом, меня поразила тишина. Не обычная мертвая тишина, а настороженная, вглядывающаяся в меня с каждого закоулка. За спиной скрипнул порог - Гэлэд вошла в дом. Автоматически потянулась к кошкам и отдернула руку, уставившись на них. Я тоже уставился на них. В полумраке они казались живыми: тускло поблескивали глаза, черное дерево лоснилось.

    - Что это?

    - Держи! - Гэлэд метнула мне переносной холодильник. - Где он?

    - В подвале...

    Она бросилась мимо меня к черной дверце, ведущей в цокольный этаж.

    - Нету! - донеслось до меня. - Он разорвал цепи!

    Я сжал холодильник. Холодная рука сжала мою шею. Снизу, как будто ее владелец был намного ниже меня.

    - Привет.

    - Питер?

    Хватка усилилась. Пальцы Мягко, но уверенно начали сжимать мою шею, с невозможной для Питера силой. Я выронил холодильник и вцепился в них, пытаясь разжать. Но тщетно.

    И тут с подвала поднялась Гэлэд. Быстро и уверенно повернула рукой, направила на меня копье. Острие поймало блик луны, сверкнуло в темноте.

    - Нет...

    Оно понеслось на меня. В следующий момент моя кожа зашипела от соприкосновения с серебром. Холодное острие прошло между ребер, сначала раздвинув, а потом сломав их. Удар на поражение. За моей спиной сдавленно охнул нападающий.

    А я смотрел на торчащее между ребер древко. Как течет, шипя, моя кровь. Моя. Густая, красная, сладкая...

     

    Когда я очнулся, солнце уже успело почти полностью закатиться за край неба. Я видел его прощальные лучи сквозь огромное окно, выходящее на запад. Секунда, вторая - и огненно-красный диск погрузился в темные кроны деревьев. Наверное, классические вампиры могли бы так умирать. Увидеть солнце - и умереть. Для меня же садящееся солнце всего лишь красивое зрелище, сигнал к пробуждению и долгой ночи, за которую столько надо успеть.

    Во рту пересохло. Я опустил руку и нащупал пакет. Теплый. Я поднял его - кровь успела начать осаждаться, но, тем не менее, это была настоящая кровь. Я сорвал клемму и приник к пакету. Потом нащупал второй, третий, четвертый. Я успел потерять им счет, когда, наконец, сытый и успокоившийся бросил последний пакет. Только тогда я смог прислушаться к тишине. И тут она другая. Живая, шелестящая... дышащая?

    Я повернул голову и встретился взглядом с ней.

    Она просто сидела рядом. Мне стало как-то неловко. Человек. Смотрящий на то, как я ем.

    - Извини.

    - Ребра как, срослись уже?

    Она явно принадлежала к числу посвященных. Я пощупал ребра. Вроде все уже хорошо, вот только внутри жгло. Это серебро, вспомнил я. Серебро с того копья, которое метнула в меня Гэлэд. Воспоминания о вчерашнем нахлынули внезапно, отозвавшись глухой болью в груди. Чертово серебро... Я поднялся в кровати и уставился на пол.

    - Как там Питер? Что с ним?

    - Я не знаю, - сказала женщина. - Мне велено отвести вас к Гермесу, как только проснетесь. Вставайте. Он ждет вас.

    - Гермес? - переспросил я. И тут же вспомнил это имя. В тот вечер так назвался Патриарх.

    - Пошли.

    Под конец нашего пути я запутался в длинных коридорах. Это явно где-то за городом - я не слышал шума машин, а из окон открывался вид на плотную стену то ли парка, то ли леса. В коридорах нам же почти никто не встретился, только сытая кошка да служанка, человек. И это меня удивило больше всего. Нет, это не то, что они была посвященными в тайну нашего существования, а то, как безразлично они взглянули на меня. Ни страха, ни восхищения, ни ужаса. Ничего, только безразличие.

    - Много тут людей? - спросил я у своей провожатой.

    - Все, кроме вас и Гермеса. Родственники приезжают редко, они мешают.

    "Мешают!" - подумал я. для меня это звучало слишком дико.

    Между тем мы подошли к концу. Высокий коридор со стрельчатыми арками упирался в стену с дверью с черного дерева.

    - Входите, - сказала женщина и пошла прочь, не оставив мне ни зацепки, ни инструкций что делать дальше.

    Я постучал. Ответа не было, и я нажал на латунную ручку. Дверь заскрипела, пуская меня в кабинет.

    Небольшая комнатка была заставлена книжными шкафами до самого потолка, за застекленными дверками виднелись аккуратные корешки книг. На полках перед ними стояли сотни крошечных статуэток: ангелочки, будды, гипсовые маски и кошки. Посреди комнаты стоял стол, на котором вокруг старинного глобуса беспорядочно громоздились книги.

    - Есть кто?

    - Мирослав? - Патриарх сидел справа, на небольшой лесенке, которая тянулась к верхним полкам. - Наломал же ты дров...

    - Что случилось?

    Он сокрушенно покачал головой, мол, ну что за глупые вопросы об очевидном?

    - Скажи, сколько было магов в Варшаве, Мирослав.

    - Я... Я не помню.

    - Ах, ну да, вечно забываю. Трое, - ответил Патриарх. Чувство было прегадкое, словно я сам не вычислил что-то очень важное. - Мильва, Гектор и некий Владислав... Генриха я не упоминаю, он был обычным Мастером, который всего лишь связывал вас всех узами родства, и только потому имел остатки некоей сакральной власти над вами. Хотя... Если ты так мало помнишь, то стоит ли тебе рассказывать это?

    - Что случилось с Питером?

    Патриарх снова покачал головой.

    - Куда ты так спешишь? Вот уж эти новые поколения... Дети малые.

    Он слез с лестницы, поманил меня за собой и указал на кресло.

    - Садись. - Я послушно сел. - Что ты знаешь о экологических системах?

    Я мотнул головой. Ничего.

    - Вот уж... Сколько лет - и на что ты их потратил? - спросил Патриарх. - Ну да черт с ними, годами-то. Как ты знаешь, есть такое понятие пищевой цепочки. Это самое... Трава растет, ее едят травоядные, травоядных едят хищники, и все это пребывает в хрупком равновесии, причем система сама себя регулирует. С некоей точки зрения наши отношения с человечеством тоже можно расценивать аналогично: они - травоядные, мы - хищники. И не надо говорить мне ту чушь о пули в голову - когда мы выходим на охоту, человек просто не успевает даже нажать на курок. Мои рассуждения и аналогии пока понятны?

    Я кивнул. Более чем.

    - В природе, - Патриарх говорил дальше, - регуляция звена травоядные-хищники решается обеими сторонами. Чем больше добычи, тем больше хищников, которые ее истребляют. Когда хищники снизят количество пищи, они вымирают, и тогда травоядные снова начинают свое размножение. И такими волнами смертей и охоты, страха и голода пишется история всего живого. Но мы, хищники, мы не умираем. Мы бесимся, сходим с ума, пожираем крыс, скатываемся на дно, но жрать людей не перестаем... Ты понимаешь, чем это грозит? Полным истреблением людей. Нашим выходом из экологичекой ниши... И, в конце концов, голодная смерть, потому что кровь животных - это не то. Нам надо что-то больше за белок, за гемоглобин и железо. И знаешь, как наша природа решила это?

    - Как? - спросил я. Но я уже знал ответ.

    - Суперхищник, охотник на охотника, который, когда создается критическое количество хищников, просто выходит из тени...

    - Но у нас нет такого суперхищника, - сказал я. - На нас никто не охотится, разве что люди могли бы, если бы знали...

    - Отнюдь, - Патриарх улыбнулся. - Все вопросы саморегуляции решены в нашем виде. Мы сами производим таких суперхищников. Толчком для этого выступает истощенность источника питания, иначе говоря, Жажда, а так же численность в одной конкретной точке. В Мюнхене, в непосредственной близости от меня, проживает около тысячи Сородичей, Мирослав. Мы тщательно избегаем Жажды, поскольку одно из условий для появления суперхищника мы уже выполнили.

    - Но Питер страдал от нее... - прошептал я немеющими губами.

    - Твои мысли текут в верном направлении, Мирослав, - Патриарх улыбался так, словно у него не было сердца. - Под действием двух вышеописанных факторов наш организм, итак уже порядочно измененный нашим толи проклятием, толи даром, снова изменяется. Первым признаком тому служит временная блокировка Силы, даже у тех, кто от природы ею обделен - она ведь всюду. Эта сила тратится на перестройку организма, позволю себе заметить, на изрядную и весьма кардинальную. Супервампир, да не будем стыдится этого слова, отличается от нас даже более, чем мы от обычного человека. Лишенный всего, что нам присуще, одержимый одной жаждой нашей крови и нашей плоти, он выходят и сокращают наше количество до приемлемого размера... Хорошо, что их жизнь из-за этого так быстротечна.

    Я сидел, замерев.

    - Значит, Питер...

    - Да, - Патриарх улыбнулся. - Хочешь с ним встретиться?

    - Он жив? - спросил я.

    - Да, жив. Пошли.

    Я все понял. Если он жив, то меня накажут, просто скормив ему. Вот так вот глупо и закончится моя довольно недолгая с нашей точки зрения жизнь. В руках монстра, которого я сам того не ведая, создал.

    Мы вышли из комнаты и двинулись снова длинными коридорами. Потом спустились в подвалы.

    Внизу ничего не говорило о том, что эти комнаты находятся в цокольном этаже. Белые стены, пучки кабелей, все сухо и даже как-то почти стерильно.

    - На счет стерильности ты почти догадался, - сказал патриарх. Но сил удивленно воззриться на него у меня не хватило, только на равнодушный взгляд. Я понимал, что мне сейчас конец. Подвергнуть целый город такому риску... - Все лампы здесь - ультрафиолетовые излучатели, и бесконечно стерилизируют помещение.

    - Ага... - ответил я безжизненным голосом. Как-то глупо было в последний миг жизни узнать о том, что все помещение вокруг - стерильно.

    - Ходи-ходи сюда.

    Передо мною открылись двери. В темноте первое, что я увидел - лицо Питера, перекошенное от боли. А уже потом - предательский и опасный блеск серебра. Две тонкие спицы входили ему куда-то под ребра, чтобы выйти чуть повыше ключиц и тут же снова войти в ладони и протянуться к потолку.

    - Это - распятие смерти. Входи, не бойся, он сейчас обездвижен.

    Я сделал шаг, второй.

    Питер открыл глаза. Совершенно желтые с черными точками, они долго фокусировались на мне. Я чувствовал запах горящего мяса, обугливающегося и снова регенерирующего на серебряных спицах. А потом он открыл рот.

    - Больно... Забери меня...

    - За что вы с ним так? - против воли спросил я.

    - Это единственный способ остановить супервампира. Серебро, продетое через все важные внутренние органы. Все силы идут на постоянное регенерирование тканей.

    Я подошел ближе, переступил порог... И услышал тихий шелест голосов. Питер был не один, он просто стоял напротив дверей. Другие, такие же распятые, стояли у стен. Мужчины, женщины, двое подростков. Все стояли и смотрели на меня голодными взглядами. Я совершенно перестал понимать, что же происходит вокруг.

    - Слава... Забери меня... Мне больно... - Питер плакал. - Я больше не буду ссориться с тобой...

    - Не верь ни единому слову, - сказал Патриарх за моей спиной. - Меняется не только тело, но и сознание. Он будет давить на совесть, взывать к твоей привязанности, все ради воли. Но стоит ему только ее получить - и ты сразу пойдешь на корм. Возможно, он даже немного поиграет с тобой, как кошка с мышью, но в конце концов просто съест. Да, даже не выпьет, а просто банально съест. Ты для него - самая желанная добыча. Именно поэтому тут работают одни люди, Мирослав, они их не интересуют.

    - Но зачем их столько...

    - Существует прямая корреляция между концентрацией Силы и количеством вот таких мутантов, Мирослав. Чем больше нас, тем больше их. А еще один лишний...

    - ...позволит поднять планку общего количества Сородичей в Мюнхене.

    - Точно.

    И внезапно я понял, почему погибла Варшавская Семья. Мы вот-вот должны были создать вот такого же... Суперхищника. И, может, даже не одного. Мюнхен просто остановил угрозу... Но почему такой ценой? Я посмотрел на Патриарха. Тот слабо улыбался.

    - Моя Семья погибла именно поэтому? Потому, что должен был прийти такой суперхищник? И если бы Генрих смог бы его захватить, то мы смогли бы жить дальше и снова увеличить наше количество?

    - Генриха вела гордыня и тщеславие. Ему было мало пятисот человек, и он решил вот так вот увеличить максимально допустимое количество Сородичей, потом провести революцию и захватить реальную власть. Но он был относительно молодым, и никогда не стыкался напрямую с такой опасностью. В Варшаве могло родиться от двух до пяти вот таких суперхищников, которые бы в мгновение ока расправились с Семьей, а потом бы двинулись в другие города, попутно уничтожая нас.

    - Именно поэтому такая тотальная чистка...

    - Да.

    Я стоял перед Питером. Голос Патриарха звучал отстраненно, словно он читал скучную лекцию.

    - Надеюсь, этот рассказ о его зловещих планах не просто для того, чтобы сейчас меня убить, - сказал я.

    - Вчера, когда тебя доставили, я чуть не убил тебя.

    Снова банальная констатация факта.

    - Так почему?..

    - У меня нет секретов от моих подчиненных.

    Я замер.

    - Я слишком слаб...

    - Ты выжил после попадания серебра в грудную клетку, Мирослав. Тебя спасла Гэлэд, и я сам не знаю, почему. Она отдала тебе часть своей Силы, и только поэтому я и пожалел тебя. Простое убийство тут ничего не решит... Я ведь не исключал и такого исхода. Когда успокоишься, приходи в мой кабинет, я еще помню

    И он ушел. Я же остался стоять в комнате, среди двадцати распятых мучеников, которые позволили сделать из Мюнхена столицу нашего мира. Мира, в котором мы - хищники. Питер плакал и звал меня, а у меня не хватало сил подойти к нему и успокоить. Вокруг меня шептали другие, предлагая все чудеса мира за освобождение.

    Я был абсолютно опустошен. И как-то совсем нелепо мне вспомнилась та девушка, в Мексике. А ведь и Экзекутор - хищник. Суперхищник. Или нет?

     

    

---

     

    [1] Тут и далее - перечисляет названия больниц. Городская университетская больница Гроссхадерн, Городская больница "Харлахинг", клиника "Аусбург" и другие.

     

     

    [2] Районы мюнхена. Первый около центра, второй - в западной части города.

     

     

     

Sarabande

    Я застегнул последнюю пуговицу. Костюм писчего, который мне выдала Грета, экономка, был слегка узковат в плечах, да и вообще выглядел потрепанным. На прямой вопрос, кто носил его до меня, она уклонилась, отделавшись размытой фразой, что было кому, но до ее прихода. Сам же покрой, с воротничком под самую шею, чем-то неуловимо напоминал моду тридцатых-сороковых, и, судя по запаху нафталина, последний раз одевался где-то в то же время. От запаха я отчасти смог избавиться, не без помощи Греты, но узкие плечи... Один неудачный рывок - и шов вполне может разойтись.

    Две кошки буравили умными изумрудными глазами мою спину. Они и письма - это все, что я забрал из дома Хайнриха. В тот день я тщательно закрутил все вентили, отключил все электроприборы и вырубил пробки, потом же закрыл двери. Ключ висел на цепочке у меня на шее, если, на всякий случай, он бы мне понадобился. На переезде кошек настоял сам Патриарх. И, как это бы не звучало странно, он прекрасно сказался на их виде - черное дерево сверкало, словно его начистили воском, глаза переливались тысячей оттенков изумруда.

    Жизнь здесь оказалась не хуже и не лучше. С одной стороны, у меня есть кров и еда. С другой - страх, который я уже почти начал забывать, снова поселился в моих снах и просочился в реальность. Еще никогда я так остро не осознавал свою ничтожность перед теми, на кого работал. Даже служанки, работающие здесь, хоть и были обычными людьми, но двигались и делали все, как призраки - бесшумно и быстро. Они вечерами возникали из неоткуда, вечно смотрели в пол и не поднимали взгляда, и говорили тихо. Даже лишнее слово вытянуть из них казалось почти невозможным. За исключением редких гостей, которые смотрели на меня свысока, здесь можно было поговорить только с тремя людьми: с экономкой Гретой, егерем Ру и Катериной. Последнюю все уважительно называли Госпожой и кланялись при встрече. Она была вроде как женой Патриарха. Ничего более безумного мне не приходило в голову, хотя несоответствие казалось слишком явным. Однажды я спросил ее, правда ли это, и она просто мне кивнула.

    Все жители этого дома никогда не покидали его. Как объяснила мне Грета, она пришла сюда в тридцать и идти ей больше некуда. Ру вырос здесь, а Катерина просто появилась одним прекрасным днем, и Гермес, как все тут звали Патриарха, назвал ее Хозяйкой.

    Работа здесь оставляла мне довольно много времени. Обычно на все про все хватало часа-полтора, после чего Патриарх предоставлял меня самому себе, а сам уходил по делам. Обычно работой мне служила перепись старых бумаг, их систематизация и обновление в старом библиотечном крыле, для последующего внесения в единый реестр. Как оказалось, тут есть данные почти на всех сородичей не только Мюнхена, но и всего мира. С удивлением, смешанным с почти благоговейным ужасом, я нашел свою карточку.

    Все, как я помню: "Тридцатое поколение, Кровная связь скорректирована и заключена с Генрихом, тринадцатое поколение, мастером (пометка: мертв). Разрешение от июля 1944 года, Юлиан". Своего родоначальника я почти не знал, разве что мельком видел один раз на приеме у Гэлэд. Он довольно давно отстранился от всех дел при Мюнхене, предпочитая всей этой суете спокойную жизнь где-то в Греции. Даже Генрих был связан Кровной связью не с ним, а с Патриархом. В остальном моя карточка была до обидного лаконичной и похожей на тысячи других.

    Всего по миру нас было около ста тысяч. Внушительная армия, если бы мы вдруг решили занять ключевые позиции в человеческом социуме, но явно недостаточная для длительного поддержания власти. То, что мы должны будем править, как-то сомнению даже не подлежало - иначе нас попросту не воспримут. Я прикинул, что наше объявление о существовании вывело из подполья и Диких, которых едва ли меньше нашего настоящего количества, хоть они и состоят обычно из сорокового-пятидесятого колена от Патриарха и вообще вряд ли могут называть вампирами.

    За всей этой трухой иногда проглядывали весьма интересные факты, иногда - как по весне - всплывали имена тех, кто уже давно мертв. Я нашел восемь карточек варшавских мертвецов, почти половину Санкты Марии и даже личную карточку Анны. Каждая такая находка заставляла меня остановиться на миг. Воспоминания всплывали из глубин памяти, оживляя уже давно забытые переживания, радости и горести. То Мильва, награждающая меня в шутку проклятием, то картины Ледруа, то теплая атмосфера мексиканского дня мертвых. Если Хайнрих и стер все мои воспоминания, то сделал он это слишком неряшливо; скорей всего он просто свернул их в спутанный клубок, из которого достаточно было потянуть за ниточку, и он разматывался, являя картины давно минувших дней. Я воспринимал все это, как еще один подарок (или проклятие?) судьбы.

    За глаза - в лицо вряд ли кто бы насмелился - меня называли "Приносящим неудачи", и в этом было мое настоящее проклятие. Сначала - смерть всей Семьи, событие печальное, но не столь редкое, как оказалось; Патриарх правил железной рукой, и любое неповиновение каралось сразу, решительно и жестоко. Следующим пунктом значилось исчезновение Экзекутора. Тут, правда, мнения разделялись: одни говорили, что я подтолкнул его к предательству, другие же - что мое появление в Мюнхене ввергло его в длительную опалу, которой он не выдержал. В любом случае, его исчезновение связывалось со мной. Третим пунктом был Питер. Бог видит, я не хотел такой участи для него. В некотором роде, я даже видел в нем самого себя, такого же беспризорного и никому не нужного. Но я в чем-то просчитался - будем честными, это моя глупость и слепота -, и теперь он живет в подвале, распятый, как преступник, среди дюжины таких же, как и он. Последним пунктом значилась Гэлэд - после той стычки главная ведьма Мюнхена все никак не могла вернуться в форму. Поговаривали, что я выпил ее Силу, вплоть до того, что она не может даже прочитать людей и сородичей. Другие же слухи утверждали, что растратила она их в стычке с монстром - как называли Питера, какая же ирония - и теперь попросту восстанавливала растраченный резерв, которого у ведьмы ее величины было достаточно, чтобы одним ударом уничтожить весь город.

    Последним пунктом все выбирали Патриарха. То ли у всех поехал ум за разум, то ли мое вхождение в число приближенных так повлияло, но поговаривали, что вскоре Тысячелетнюю Империю ждет развал. В любом случае, ведьмы вовсю занимались прорицаниям, а брокеры уже принимали ставки. Глупо, конечно, считать это правдой. Даже если предположить, что у кого-то хватило силы наложить на меня проклятие такой силы, что от него не спаслась даже Гэлэд и Хайнрих, то ни одна из ведьм или ведьмаков Варшавы не имели ни опыта, ни возможностей на такое. Кое-кто выдвигал предположения о том, что это - коллективное проклятие, от всех пятисот умерших в Варшаве душ. Но для этого надо было знать заранее, что меня забирает с собой Хайнрих.

    Концы с концами не сходились, но тысяча дряхлых сплетников продолжали разрабатывать теории. Не раз и не два сюда приезжали главы Семей и просто Дети, умоляя Патриарха уничтожить меня. Но тот с завидной терпеливостью отклонял все эти прошения и требования, чем немало изумлял не только других, но и меня. Я постоянно был настороже, пытаясь избегать прямого контакта со всеми, кто приходил. Катрина потом только называла мне имена.

    Так вот, я застегнул пуговицы, погладил деревянные изваяния и вышел из комнаты. Библиотечное крыло находится прямо за углом - два десятка комнат, заполненных стеллажами с пыльными пачками бумаг. Я уже почти закончил работу по систематизации, оставалось только еще несколько стеллажей.

    Почти у самых дверей меня остановил оклик Катерины. Я оглянулся - и застыл. Она была не одна. Рядом с ней шел мальчишка лет семнадцати-восемнадцати отроду, темноволосый и тощий. Возможно, чуть больше, но, без сомнения, сородич. В руке он держал ноутбук.

    - Мирослав? Это Гаэлле. Он будет работать над созданием базы. Ты знаешь тут все, так что помоги ему всем, чем только сможешь.

    - Да, Госпожа, - я поклонился. Приказы Катерины не обсуждались.

    Она подтолкнула ко мне паренька. Тот сделал сначала один шаг, второй а потом уверенно пошел прямо ко мне. Я попытался разглядеть его настоящий возраст - и потерпел позорнейшее фиаско. На вид он был, как я уже успел заметить, подростком, но его кожа неестественно отсвечивала в сумерках. Заглянуть же в глаза я не мог - он одел затемненные очки. Слепой? Но как же он тогда будет работать с компьютером?

    Не без капли внутреннего удовлетворения я отметил, что одет он в похожий костюм, вытащенный прямо откуда-то из запасников Греты и все еще отдавал запахом нафталина.

    - Гаэлле, - мальчишка протянул руку.

    Я пожал ее.

    - Мирослав. Приятно будет работать с вами, Гаэлле.

    - Ожидаю, что это будет взаимно. По какому первому признаку вы провели систематизацию?

    - По десятилетиям, для начала. Потом в пределах каждого сложил все в алфавитном порядке. Обычно неизвестных ищут или по имени, или по возрасту.

    - Или по ветви, - сказал Гаэлле, - или по колену. Но я понимаю, возможности учесть столь разнородные вехи классификации в пределах того времени у вас не было. Для этого я и есть здесь. С чего начнем?

    Он не был слепым. Я ощущал его взгляд сквозь непроницаемые темные стекла, но из-за равнодушно-пустого тона все никак не мог понять, что он него вкладывает - интерес или неприязнь. Или же просто смотрит на меня, как на очередного прислужника этого большого дома.

    - С вот этой комнаты, - я услужливо открыл дверь и пропустил мальчишку. Он чихнул.

    - Вековая пыль. Уверен, что где-то тут даже спит бубонная чума. Или она не живет так долго?

    - Вряд ли, - я пожал плечами. - Тут убирал человек, и вроде она до сих пор жива. Да и какая нам разница-то?

    Но Гаэлле меня уже не слушал. Он развернул ноутбук, ткнул вилкой в розетку и повелительно махнул рукой: подавай первую порцию! И я сгрузил ему почти целый стеллаж.

    Мы промаялись почти до самого утра. Только когда за окном забрезжил свет и на меня накатила внезапная сонливость, я вспомнил о своем теперь каждодневном ритуале. Я поклонился мальчишке:

    - Я ухожу. Уже утро, да и у меня еще есть несделанное дело.

    Он только кивнул и махнул рукой - иди, мол, пока ты тут не нужен. Не знаю, собирался ли он работать целый день, или просто собирался задержаться, чтобы доделать стопку, но я так и сотавил его в той комнатушке, забитой стеллажами до самого потолка.

    К тому времени Грета уже успела проснуться и грела на печке ведро с кровью. Поприветствовав кивком, она двинулась дальше, проверять замки и окна, и будить остальную прислугу. Я же, попробовав теплоту пальцем, сгреб ведро с печи и двинулся в сторону подвала.

    В первый день я решил было, что путь вниз, к той комнатушке, в которой сидел Питер и компания, вполне свободен. Только на следующий день мне пришлось знакомиться с цифровыми замками и запоминать двадцатизначные пароли. Всю охрану организовали на славу, выбраться из того сейфа, в котором находились пленники Патриарха, казалось делом почти невозможным.

    В мои обязанности входило кормление. Обычной, свиной кровью, основным предназначением которой было банальное поддержание жизни в этих мучениках. Каждый день их тела перерабатывали до килограмма белка, регенерируя поврежденные серебром ткани. Кормить их было просто, хватало ковшика, к которому они прикладывались от души. Самым поразительным было их питание - как сказал мне потом Патриарх, у них полностью отсутствовала пищеварительная система, кровь впитывалась в организм сразу, через слизистые, кожу, зубы. Пролитые капли крови тут же впитывались, оставляя только буроватые следы, которые тоже исчезали за несколько часов. Питер же как раз находился в периоде перестройки.

    И все они были в сознании. Это уже потом, когда кормление стало моей обязанностью, а заодно и наказанием, я познакомился со всеми. Некоторым уже исполнилось по сто и больше лет, но по-настоящему Шагнувших в вечность не было - как объяснила мне Клара, сородичка из Дании, дольше они не живут, тело попросту перестает регенерировать и распадается.

    Я вошел в подвал, открыл комнату и бухнул ведро прямо посреди комнаты.

    - Господа, ужин готов.

    - Это ты готов? - прошипела одна сородичка из штатов. Дикая, посему весьма ревностно отказывающаяся от нашей системы. - Иди сюда, дорогой...

    За ее плечами было три гнезда дикарей, в общей суме - около двухсот человек.

    - Еще чего, - ответил я и взялся за ковшик. Мне сегодня не хотелось тут задерживаться, тем более, что солнце уже поднималось над горизонтом, и мои глаза слипались от того проклятия, которое преследует всех нас.

    - Ну что? И сегодня работа? - это Клара, самая старшая. Здравомыслящая, насколько только может быть таковой машина для убийств. У нее же и самый длинный и печальный послужной список. Даже тело ее уже умирало, ссыхаясь и сморщиваясь на серебряных спицах.

    - Ага, - сказал я, зачерпывая подогретую кровь и поя первого. - Я все-таки склоняюсь к тому предположению, которое выдвинул вчера Фабиан.

    - Это же я такое сказал был? - просипел Фабиан из своего угла.

    - О том, что все таки Хайнрих - не первое поколение. Он отсутствует во всех списках Детей, - сказал я, - так что Патриарх - вряд ли его прямой предок. Вполне возможно, ситуация с ним такая же, как и с мечниками.

    - Ты предполагаешь, что Кровная связь с Патриархом может давать такие преимущества? - Клара потянулась губами к ковшику. Я отстранился от нее - со старостью к ней пришла хитрость, и в свое время Грета рассказала мне, что я далеко не первый и далеко не последний кормильщик. - По твоим выкладкам, его Сила сравнима с Силой детей первого поколения, вроде Гэлэд или Аврелия, а значит, не может быть заимствованной. Патриарх не дурак отдавать такое количество на одного, подумай сам. Тем более, что Экзекутор, по твоим же словам, делом занимался исключительно редко и лишь в особых случаях.

    - А второе-третье поколение? - спросил я, осторожно поя следующего. - Возьмем, к примеру, Юкку. Сам по себе он третье поколение, но Инспектор из него отличный, да и Силой явно не обделен...

    - Но до уровня первого все равно не дотягивает!

    - Но у него нет кровной связи с Ним!

    Я замер, смотря на Клару. Она ощерилась на меня, неестественно разинув рот с длинными белыми клыками.

    - Вылезь из той коробки, в которую ты сам себя заключил, тупица! - шипела она мне вслед. - Такую Силу может иметь только первое поколение! А значит, Патриарх намеренно скрывает от тебя его месторасположение!

    - Но ведь Слава сказал, что Патриарх тоже его ищет... - сказал Фабиан.

    - Вполне может быть враньем, - сказал исландец Гисли, самый подозрительный из всех них. И самый молодой до прихода Питера. - В любом случае, если Хайнрих даже просто имеет кровную связь, то Патриарх просто обязан знать, где он есть. Вы ведь все прекрасно знаете, почему мы попались и сидим сейчас здесь.

    - На лицо логическая неувязка, - сказал Фабиан. - Итак, Патриарху сложно отследить только необыкновенно слабого вампира, да и то, рано или поздно он его прощупает. Но Хайнрих - сородич необыкновенной силы... Ты точно уверен, что он говорил тебе о кровной связи?

    - Вы с кем меня путаете? - спросил я.

    - Ни с кем, просто уточняем, - Фабиан на миг умолк. Потом сказал: - Слушай, а он точно один из нас? К примеру, хоть он и может связывать людей кровными узами, но никогда не чувствует, где они есть, если они уходят за пределы прямой видимости.

    - Я знал его более пяти лет. Как я мог так ошибаться? - спросил я.

    Ответа не последовало. Я зачерпнул последний раз и напоил Питера. Он еще не говорил, иначе сумел бы много рассказать о Хайнрихе этим живым мумиям. Все, что он мог - это только покорно сносить боль, смотря в потолок. Но я уже перестал обманываться этим кажущимся спокойствием - в первый раз, когда я вздумал его пожалеть, он вцепился зубами в мою руку. Укус заживал долго, дней пять, и после остались рубцы.

    В тишине воцарившегося молчания я сгреб ведро. В спину мне полетел чей-то вопрос:

    - А он был преданным Патриарху?

    - Да.

     

    Новый день - новый костюм. Грета таки расщедрилась и откопала для меня что-то из этого столетия. Впрочем, даже по ощущениям - куда удобнее той хламиды. То ли Катерина вступилась за меня, то ли сама поняла, но мне не пришлось даже просить.

    Когда я дошел до библиотеки, то почувствовал Гаэлле, работающего среди пыльных стеллажей. Я открыл дверь и кивнул. Гаэлле тоже сменил костюм, впрочем, отдохнувшим он не казался - кожа на лице заострилась еще больше.

    - Привет, - сказал я. - Пришел пораньше?

    - Я никуда не уходил. И тебе доброго. Давай сгружай следующий стеллаж.

    - Что, действительно? - спросил я и прикинул темп его работы.

    - Это нетрудно.

    Я управился с двумя комнатами за месяц с хвостиком. Он же четвертью одной - за сутки. "Лодырничаешь, сударь", - пожурил я сам себя, сгружая паки с документами в ящики и принимаясь за еще один стеллаж.

    - А посмотреть потом дашь? - спросил я Гаэлле. - Хочу посмотреть на знакомых...

    - Если Гермес разрешит. - И снова Гермес. Кажется, в этом доме никто не зовет его Патриархом, только я один. Еще одна загадка в этом странном мирке. И тут Гаэлле поднял взгляд от монитора ноутбука: - Тебя, кстати, искала ведьма.

    - Кто? - спросил я.

    - Рыжая такая.

    - Мне это ничего не говорит, - сказал я. - Старая хоть?

    - Еще даже не седая.

    Я взглянул на этого паренька с откровенным интересом. Он или слишком молод, если судит по такому, или же слишком узкоспециализированный. Или и одно, и другое вместе. Что-то я не наблюдал среди наших увлечения электроникой. Впрочем, от вопросов я удержался.

    - Где она меня будет ждать?

    - У Гермеса, где же еще?

    Определенно, мальчишка был странен сверх меры. Хотя я за полтора месяца жизни здесь привык к определенным странностям, но чтоб так...

    Сгрузив последний ящик у его стола, я спросил его, на сколько времени ему хватит их. Услышав ответ: "До утра", я довольно попрощался и выскользнул из комнаты. Ну не может он не спать днем!

    Так и было - Гэлэд сидела в кабинете Патриарха, прямая, раздраженная, настоящая ведьма этого города. Напротив ее кресла за столом сидел Патриарх и смотрел на меня.

    - Вот и ты, - сказала она устало.

    - Гаэлле сказал, что вы меня искали.

    - Искала, - подтвердила она. - Ты заходи, не стой в дверях.

    Я робко вошел. Нечасто ведьма позволяла себе такое благодушие, да и то не без повода.

    - Что такое? Там работы много...

    Патриарх улыбнулся. Так понимающе, что я захлопнул рот и умолк. На самом деле я честно играл роль "трудолюбивого" архивщика, и мы оба прекрасно понимали, насколько я был занят последние полтора месяца.

    - Да ты садись, садись.

    - Кто ты? - прямо спросила меня Гэлэд, стоило мне присесть на стуле.

    - Мирослав Здежински...

    Она ударила по подлокотнику. Я умолк. И тут же почувствовал, как на меня накатывает ее Сила, забираясь глубоко в память. Как она перебирает ее остатки, ища ответ, который бы пришелся ей по душе. И весте с нею - Патриарх, постоянно подпитывая свою дочь. Неужели правда? Они вместе забирались так глубоко, как только могли, выуживая даже то, о чем я предпочел забыть: кошмары и фантазии, глубокие запои и охоты на крыс. Но это было то. Не то, что они искали. Лицо Гэлэд исказилось от напряжения - ведьма расходовала кучу сил, пытаясь найти что-то особенное. То, о чем даже я не знал.

    Спинка кресла больно ударила меня по затылку, когда я съехал с сидения.

    - Остальное закрыл Экзекутор, - сказал ведьма, не прекращая копаться в моих воспоминаниях. - Я не смогу пробраться глубже.

    - Да и я не смогу, даже если захочу, - сказал Патриарх. И тут же покинул меня. За ним ушла Гэлэд, оставив только тишину в голове. Опустошенность и отрешенность. Меня как будто вывернули наизнанку, вынув душу и предоставив тело просто смотреть на разыгрывающийся спектакль.

    - Ты должен, - сказал ведьма. - Ты просто должен вскрыть! Тут дело нечисто. Ну не может, не может такого быть, ты понимаешь?

    - Я же сказал - не могу. - Гэлэд уставилась на Патриарха. И я как-то про себя отметил, как они непохожи друг на друга - белокожая и тонкая ведьма-аристократка и похожий на чиновника старейший вампир. - Хайнрих был не просто умелым, он был гением по части оперирования памятью, доченька. Если он хотел что-то скрыть - он скрывал это поистине изощренно. Я, конечно, могу...

    - Сделай!

    Патриарх помассировал виски. И уставился на меня.

    И я снова ощутил свою ничтожность. Вечность смотрела на меня невозможно усталыми глазами, проникала уже не просто в воспоминания, а в саму суть того, чем я был. Слетала шелуха образования, манер, ушли все то, что я называл привычками и стереотипами, слетело все - осталось только то изначальное. Но вечности было этого мало. она двинулась дальше, в сторону глубоких инстинктов и принципов существования. Двинулась - и замерла.

    Впереди была пустота. Абсолютная пустота для Силы. Провал, в который падали мутные потоки чужой мощи. Падали - и пропадали, уносились прочь и растворялись и небытии. И я был той самой пустотой.

    Патриарх отшатнулся. Я еще миг удерживал в памяти картину пустоты, а потом потерял сознание.

     

    Я вошел в комнату.

    - Ну, так и до чего дошел? - Клара улыбнулась мне. - Есть какие-то идеи?

    - Никаких.

    - Та сам на себя не похож, - сказал Фабиан. - Что стряслось?

    - Потом расскажу.

    Но говорить о пустоте не хотелось. Я балансировал на грани здравого рассудки и безумия после встречи с ней. Патриарх ожидал второго. Я же изо всех сил цеплялся за привычное, пытаясь удержаться от сумасшествия.

    - К чему вы пришли? - спросил я, поя первого.

    - К чему? Да к тому, что Патриарх - сволочь, - Клара рассмеялась. - Вот скажи, Слава, многих ли старых низших ты знаешь? Обычные сородичи могут ведь жить практически бесконечно. Как тебе такая загадка - куда подевались они, если обращение до сих пор используется довольно широко?

    Я задумался.

    - Или вечной жизни не существует, или просто не доживают.

    - На какой вариант ставишь? - спросил Гисли. - Я вот ставлю на пушечное мясо.

    - Почему?

    - Знаешь о муравьях? - спросил он. - Замечательные насекомые. Так вот, что у них, что у нас - абсолютная монархия. У них есть матка - у нас Патриарх. Есть рабочие, воины - и есть мы. Вот только если проводить аналогию, картинка приобретает довольно зловещие тона.

    - Ближе к сути, - сказал Клара.

    - По сути, воины и рабочие - бесправные. Они служат только для того, чтобы вывести следующее поколение самцов и самок и поддерживать жизнь в матке, главной жирной и сильной муравьихе.

    - Которая наш Патриарх? - спросил я и улыбнулся.

    - Беда в том, что муравьиха совсем не считается с жизнью муравьев. Обычный муравей может жить столько же, сколько живет матка - но на деле население муравейника обновляется каждый год. Постоянные войны с другими колониями, гибель от насекомоядных птиц и голода.

    - У Гисли всегда слабо получалось проводить аналогии, - Клара улыбнулась, демонстрируя в улыбке свои зубы. - Это он к тому, что смертность среди новичков практически стопроцентная. Вот как с твоей семьей. Долго живут только те, кому положено, остальные - в расход.

    - Пушечное мясо, - добавил Гисли. - Которым пожертвуют в первую очередь. Может, адже для тренировок мечников, кто знает.

    Да, идея занятная.

    - То есть, высшие живут, а мы обеспечиваем им эту жизнь, - сказал я. - Обычная практика для тех, кто не дотянулся до...

    - Их реально очень мало, - сказал Гисли. - Новички хороши только до тех пор, пока не начинают думать, а это неизбежно случается после сотни лет жизни. А если мы додумаемся до сути...

    - То что? - спросил я.

    - Кто его знает, - сказал Клара.

    Я напоил их всех. А потом отставил ведро и вытянул из кармана пачку писем.

    - Да никак наш маленький друг решил почитать нам переписку своего пропавшего дружка! - взвизгнул из угла Майло. Он был немного не в себе, но иногда подавал голос и даже принимал участие в спорах.

    Все взглянули на меня с нескрываемым интересом. Я перевернул ведро, сел и принялся за чтение. Я принес совсем немного. И только те, в которых так или иначе упоминался.

    Дорогая бумага шелестела в руках, ровные строчки становились словами, слова - историями. Хайнрих всегда писал только тем, кто уже умер. Ради чего? Высокопарные и учтивые предложения, кружево изысканной словесности, безумная преданность Патриарху - и под всем этим крохи смысла. Ошметки историй. И ни капли его самого.

    - Семья Фрелихов...

    Я остановился.

    - Что?

    - Семья Фрелихов все еще может жить. Они наши, - сказал Клара. - Даже не просто наши, а выдающиеся исследователи нашей природы. Я помню их, они несколько раз приезжали в Данию и даже некоторое время жили в Копенгагене.

    - Они тоже мертвы, - сказал я. - Несчастный случай весной тридцать третьего, разбились на машине. Взрыв не оставил от них и горстки пепла.

    В комнате стало тихо. А потом заговорила Клара:

    - Они были слабыми. Слишком. Сороковое поколение - ты и сам знаешь, что назвать таких одним из нас слишком большая натяжка. Но они не были людьми. Даже такие слабые - они бы не смогли сгореть в машине. Ты хоть понимаешь это? Ты ведь должен был бы знать наши возможности...

    - Но это официальная история, - сказал я. - Так и записано в архивных данных.

    И снова тишина. Думают. Вот уже пятьдесят лет к ним заходили только люди, да и те не говорили - им платили и за это. За полвека вынужденного молчания и редких споров они почувствовали, что все еще живы, и тем горестнее воспринимали смерти тех, кого знали в той жизни, которую называли "жизнью до", хотя и сами, дай им возможность, уничтожили бы всех. Это были странные сожаления, двойственные по своей природе - никто ведь не забыл той жизни на свободе.

    - Но Хайнц написал им... Значит, вполне возможно, они живы... - сказала задумчиво Клара. - Кларисса... Ганс и Люси... Да, именно трое. И возможно, твой дружок знал, где они живут...

    - Там сотни писем, - сказал я. - Все, абсолютно все адресаты мертвы. Даже то письмо, которое он написал Анне. Она сейчас мертва.

    - Но ведь не был безумцем! - Фабиан дернулся на своем распятии, срывая мясо с серебряных труб. - По твоим словам, он был вполне разумным...

    - Он был старым, а это многое меняет, - сказала Клара. - Они все с приходом старости становятся немного не в себе. Вот как Майло...

    Я взглянул в тот угол. Майло должен скоро умереть. Это чувствовали все, даже я, впрочем, это даже не надо чувствовать - достаточно лишь увидеть, каким серым он стал и насколько тонкая у него кожа. Самый старый, он прожил тут полных двести лет.

    - Берегись, - сказал он вдруг. - Ты нужен этому старому пройдохе только до тех пор, пока интересен ему. Если он посчитает тебя опасным, то убьет. Просто убьет, даже не пожалеет. Ты слишком много знаешь.

    И засмеялся. Я развернулся и вышел. Не надо было мне этого говорить, я сам знал. И пустота во мне тоже это чувствовала.

    Когда я зашел в архив, Гаэлле заканчивал работать с ноутбуком. Рядом с ним стояли два инспектора.

    - По какому праву... - начал я, но они подняли руки.

    - По данному Патриархом. Вам тут не место. Покиньте комнату и займитесь своими прямыми обязанностями.

    Я отступил. Закрыл дверь и замер. Пустота внутри меня выла от страха. Страха за свою жизнь. Мне не надо было ее видеть. Лучше бы я не видел ее. Но теперь я знал о пустоте, и она знала обо мне. И она требовала власти. Но я не хотел сдаваться без боя. Это уже слишком. Последнее время я только то и делал, что покорялся судьбе. Выживал. Боялся. Но мне нет больше дела до всего этого, я хочу жить. Без страха.

    И пустота поглотила меня, оставив только сознание - я ведь еще ей понадоблюсь. Мы заключили пакт. Вот так и ушел Хайнрих - сделав меня каналом для слива Силы. Подпитывал меня до того времени, пока поток не стал стабильным, и ушел. Того, кто не имеет Силы, найти слишком сложно. Все это услужливо подсказала мне пустота, но я чувствовал, что она что-то утаила.

    Ноги сами несли меня дальше по коридору. В кабинет Патриарха, мимо его стола, к книжкным полкам. Я увидел, как он вздрогнул, когда я прошел мимо.

    - Это ты? Что...

    - Я возьму книжку. Почитаю, - сказала пустота.

    - Да... Но...

    Приятно видеть его растерянным. Уверен на все сто, он сейчас не почувствовал меня. Мы не связанны кровью, поэтому разорвать это порочный круг оказалось слишком просто. Слишком, чтобы я мог поверить. Пустота взяла книжку. И в этот момент последовал удар Силой. Мощный, сметающий все на своем пути. Слишком грубо, но верно. Вот только в пустоту можно швырять все, полнее она не станет. "Теперь ты мне веришь?"

    Я развернулся и вышел. Это слишком даже для меня, если Патриарх найдет что-то поизящнее. По пути в подвал меня попытались остановить еще два инспектора, но они тоже слишком сильно полагались на Силу. Что и говорить, наша власть построена на Силе и принадлежности к поколению. Но эти были слишком слабы, а серебро даже для них было слишком жгучим. Будь тут мечник или обычный боевик - я бы дальше не прошел. Но там, где правит то, что они называют Силой - можно идти. Пуля в голову... Но они настолько надеялись на Силу, что даже не носили при себе пистолетов. Пустота хохотала.

    По пути в подвал она завела меня в подсобку и заставила подобрать сумку столяра. И повела дальше, на цокольный этаж.

    Они уставились на меня. Каждый по-своему. Питер - безучастно, Клара - с интересом, Фабиан... У каждого - свой взгляд, свое отношение.

    - Что ты такое? - спросила Клара.

    - Не важно. Хотите свободы?

    Они переглянулись.

    - Кто ее не хочет? Мы тут так долго, что даже почти не думаем о таком. Так что с тобой такое случилось?

    - Не спрашивайте. Там, наверху...

    - Мы знаем, - Клара плотоядно улыбнулась. - Мы не будем спрашивать тебя. Ты достаточно добр к нам, Пустой. Мы обещаем отпустить тебя, если ты нас освободишь. Конечно, многие из нас умрут тут, но у части есть шанс вырваться. Но скажи мне... Неужели система настолько увечна? Настолько, что ты готов пожертвовать сотнями других жизней?

    - Тебе вроде как сейчас положено меня подгонять, а не размышлять о том, стоит ли тебя освобождать, - сказала пустота, принимаясь за выкручивание болтов, которыми были соединены с полом серебряные трубы.

    - И ты даже не боишься?

    Пустота улыбнулась.

    - В любом случае я труп. Но так у меня есть возможность что-то поменять...

    - А как же слова? Правда, революция, сознание?

    - К ней не готовы, - сказала пустота и вытянула серебро.

    - Мнишь себя благодетелем?

    - Меня назовут предателем, если у вас что-то получится.

    - Тогда какой смысл?

    - Отпустите меня и идите.

    Освобожденная Клара наклонилась надо мной и заглянула в пустоту в моих глазах.

    - Это месть?

    Пустота промолчала. Только подала Кларе отвертку. Я сам только смутно угадывал ее намерения. Она хотела чего-то... Не стоило Патриарху заглядывать так глубоко. Не стоило будить ее. Чистой сути мало известно о таких вещах, как сожаление или раскаяние, она глубоко примитивна и в то же время слишком чужда, чтобы ее можно было так легко понять. Я был всего лишь остатками того, что она собиралась использовать в своих целях.

    Клара взяла отвертку и принялась освобождать других.

    - Уходи, - сказала она.

    И пустота пошла. По пути к трассе она подобрала очки Гаэлле и нацепила на нос. Конечно, она могла бы его спасти. А я хотел. Но пустоте все равно. В предстоящей бойне в Мюнхене одна жизнь уже ничего не стоит.

Канцоны о больших городах

Краткая канцона ?3 для огней больших городов

    I-25, как и любая межштатная магистраль, уныла. Голая равнина с редкими холмами, с редкими деревушками вроде Кэсл-пайна или Монумента, или городками вроде Норсгейта или Кэслрока. То тут, то там возвышаются холмы, те, что повыше - сразу же приобретаю гордое название горы, хотя жители Невады или Аризоны вполне могли бы с этим поспорить.

    Ветер тут сильный. Я приспустил стекло, и в салон автомобиля ворвался запах сена - это лето было на удивление жарким, трава сгорала, становясь неприятного серо-желтого оттенка. Впрочем, за спиной поднималась громада туч, по которых то тут, то там пробегали дорожки молний.

    Конечно же, наше поколение потерянное тоже. Как до того поколение хиппи, рокеров и битников. История Штатов - это нечто вроде череды потерянных возможностей и человеческих жиней. Конечно, то же можно сказать о любой другой стране, но я все же патриот. Все лучшее - наше. Худшее, впрочем, тоже. Врочем, обо всем по порядку.

    Неделю назад Стю, мой верный друг и товарищ, спросил меня, что есть идеальный гражданин. Ответ, конечно, прост: довольный всем обыватель, почтенный буржуа, лишенный фантазии и претензий на нечто большее, умеренно рвущийся к прибавке зарплаты, и настолько же ленивый, чтобы получать ее не слишком часто. Стю улыбнулся и показал мне статью с своем учебнике психиатрии. Называлась она непритязательно: Умственная отсталость. "Дебил - самая легкая ступень умственной отсталости, при легкой ступени (IQ 65-69) до определенного времени практически неотличима от обычной задержки умственного развития." А дальше - описание, практически сбегающееся с вышеописанным мной идеальным гражданином.

    А за неделю Стю убили в темном переулке пятеро подростков. С уровнем развития на уровне тех самих дебилов. Ирония судьбы, не иначе. Еще за неделю позвонил наш общий старый знакомый из Альбукерки. И я ухватился за ниточку, которую мне подбросила судьба. Неделя среди рыдающих родственников и друзей угнетала меня, и я попросту использовал первую лучшую причину для того, чтобы уйти.

    Я выехал из Денвера полчаса назад, когда на город опустились сумерки. Конечно же, стоило свету чуть ослабнуть, как окна домов вспыхнули светом, как зажглись фонари на выезде. По моим подсчетам, если ехать по двадцать пятой межштатной трассе, то до Альбукерки я доберусь как раз к утру. Навигатор врал о честных семи часах пути, но я знал, что посредине пути, где-то между Тринидадом и Лас-Вегасом меня сморит, и я сверну в первый лучший мотель при дороге и сниму там комнату. Конечно, только такой сумасшедший как я пустится в путь на ночь глядя, но... Стоило вспомнить рыдающих родственников, как меня мутило.

    Не то чтобы Стю не был мне другом. Я скорбел о нем, но как-то отстраненно. Его труп не вызывал во мне ровно никаких эмоций, разве что глухой интерес - как, к примеру, мертвые птички-мышки у собак. Я не понимал, отчего я должен припадать к его груди и рыдать о былом, если ему уже все равно, и из-за этого его родные смотрели на меня на похоронах волками. Поэтому я просто посидел в компании его бывших сотрудников и наших немногочисленных общих знакомых, тихо вспомнили прошлое, выпили за будущее и разошлись.

    Но похороны растянулись на добрую неделю. Друзья при встрече тоскливо заглядывали в глаза, хлопали по плечам и принимались вспоминать прошлое. Родные тоже останавливались, чтобы лишний раз пустить слезу и сказать пару добрых слов. В конце концов, я решил было взять два дня отгула и провести выходные дома, в четырех стенах, избегая назойливого сожаления окружающих. От этого меня успешно спас звонок знакомого.

    Я арендовал машину, заполнил бак до отказа и отправился в путь. Радио разрывалось голосом Хетфилда, который пел о кукловоде, температура опускалась до средненочной, а я курил сигарету за сигаретой, оставляя за спиной суетящийся Денвер.

    Сразу же за медицинским центром Скай Ридж я подобрал попутчика. Парень моих лет, но светлокожий, сразу понятно - не из наших мест.

    - Куда? - спросил он первым. Странный говор, шипящий и щелкающий, впервые слышу такой.

    - По двадцать пятой до Альбукерки, - сказал я. - С остановкой где-нибудь по пути, в Тринидаде или Спрингере, если сморит на сон. - Увидев, что он явно не понимает, я сказал просто: - На юг, в Нью-Мехико. Едешь?

    Парень закивал.

    - Сколько? - спросил он. - У меня мало денег.

    - Бесплатно, - сказал я.

    И он загрузился. С ним было ни много ни мало, а всего лишь две сумки - рюкзак и холодильник, который он все никак не хотел выпускать из рук.

    - Пат, - представился я.

    - Слава.

    Я вдавил педаль газа. Ночь на носу, и трасса почти пустая. Редкие встречные машины и ни одной - за спиной или впереди. Люди спешат в город. Ночь отпугивает, заставляет спешить поближе к таким же как и ты - живым и бодрым. Сам не зная почему, я просил у своего попутчика:

    - Слушай, а ты, случаем, не мертвый?

    И почувствовал, как он напрягся.

    - А что такое? Жив еще.

    - Слышал легенду о ночном попутчике? - он мотнул головой. Я хмыкнул - иностранец, что с него взять-то? - и продолжил: - Говорят, что подобрать этого попутчика можно только с приходом темноты. Он голосует обычно у какой-нибудь больницы, садится в машину и говорит, что ему совсем недалеко. Ты проезжаешь некоторое время вместе с ним, а потом замечаешь разбившуюся машину. Ясное дело, ты останавливаешься, чтобы посмотреть, можешь ли ты помочь, а когда подходишь к машине, то понимаешь, что в ней труп твоего попутчика!

    - Какая страшная история, - сказал Слава. - А почему его труп?

    - Ну, он же мертвый. А в том госпитале его должны были спасать! Вот!

    - Как занятно.

    Я посмотрел на него. Никакого волнения.

    - Что, не страшно?

    - Я не боюсь мертвых, - сказал Слава. - Насмотрелся, поэтому не верб ни в восставших из мертвых, ни в духов. Нету ничего такого.

    - Ты не так уж и стар, - сказал я, улыбнувшись его самоуверенности. - У тебя еще будет сотни возможностей убедиться в том, что что-то такое существует.

    - Например?

    - Например, вампиры, - и я уловил, как парень вздрогнул. Вот она, его слабость! - Кровососущие твари, выползающие ночью сосать кровь молоденьких невинных девушек! О как? И они горят на солнце, вот так "Пуф!" и только пепел.

    - А если не горят? - спросил Слава. - Ну, к примеру, вампиры немного отличаются от общепринятых представлений, таких, как к примеру, с чесноком...

    - Да, чеснок - глупо! - сказал я. - Но вот солнце - это же круто. И еще осиновые колы...

    - Если обычному человеку забить в сердце кол, он тоже умрет.

    - Но вампира убить может только это! - я воодушевился.

    То ли вчерашнее кино меня так подействовало, то ли готовность попутчика рассуждать на такие темы, но мы поспорили по этому поводу еще немного. Парень явно верил в вампиров, вот только в каких-то своих. Наверняка там у них, в Европе, какие-то свои заморочки по этому поводу. Не даром же Дракула оттуда!

    Около часу ночи наш разговор скатился из темы вампиров в прочую чернуху. В оборотней парень не верил. Вот не верил, и все, хоть с существованием вампиров соглашался.

    - Нет, ну послушай, но это же идиотизм - верить в один слух и так яро отрицать другой! Говорю же, если уж верить в вампиров, то надо принять и оборотней, и...

    - ... и фей, и лепрекунов, и домовых! - Слава стукнул по холодильнику. - Но ведь их нет! Ни разу не видел!

    - А вампиров что, видел?

    В машине стало тихо. Я осторожно скосил глаза в его сторону - Слава сидел, как язык проглотил. Я решил его подбодрить - а вдруг расскажет байку какую? В дороге хорошо все, что прогоняет скуку и не дает уснуть.

    - Эй, что, реально видел? Расскажи, а? А вдруг?

    - Да ничего я не видел, - как-то глухо сказал он.

    - Ты что, расстроился? Или просто не хочешь говорить? Они тебя заставили молчать? Нет, слушай, парень, мне можешь рассказать все, как на духу. Я не трепло, язык за зубами держать умею, если что. Ну, давай историю о вампирах!

    В следующий момент фары выхватили из темноты покореженный корпус машины. Я ударил по тормозам, машина, взвизгнув, сбавила ход и остановилась. В открытое окно ворвался запах горелой резины.

    - Слушай, Слава, это не твоя машина?

    - А что, ты веришь в ту историю о ночном попутчике?

    - Знаешь, - я зажег свет в кабине и посмотрел на него. В этот момент в тусклом свете слабой лампочки он казался бледным, словно настоящий мертвец. - Знаешь, вот не страши меня. Я когда нервный бываю, то очень бешенный становлюсь. Очень.

    - Да я просто так сказал.

    Я открыл дверцу и вышел в ночь. Горячий воздух и запах асфальта, дух степи и покореженная машина в пяти метрах позади. Я вернулся в машину и вытащил фонарик.

    - Эй! Есть там кто живой? - крикнул я в темноту, лихорадочно ища кнопку. - Есть кто? - Луч фонаря выхватил конус асфальта, основание которого уперлось прямо в искореженный капот, а острие - прямо на меня. Я подошел ближе. - Эй, есть кто? Помочь?

    Тишина.

    Мне не оставалось ничего больше, как подойти со стороны водителя. Дверца была открыта. Я заглянул внутрь.

    - Ну как, там есть мой труп? - поинтересовался Слава.

    Я вздрогнул. Я не слышал, когда он подошел.

    - Не подкрадывайся так!

    - Извини. Что, никого?

    - Никого.

    - Итак, мы посреди степи. До ближайшего городка еще с пять миль, и у нас тут пустая машина. Какие предположения?

    - Звонить спасателям? - предположил я. - Или поехать в городок и обо всем сообщить в полицейском участке?

    Слава протянул руку, требуя фонарик. Я послушно отдал ему его - ночь и тишина заставили меня сбавить обороты и бравирование. Как назло, трасса пустовала, и посоветоваться было б ольше не с кем.

    - Она увидела что-то на дороге, - сказал Слава. - Сначала попыталась объехать, потом - затормозить, но при объездном маневре съехала в кювет.

    - Она?

    Он только кивнул мне на салон и метнул лучом фонарика. Светлое пятно озарило сумочку, наспех сброшенные туфли и розовый мобильник. Ну да - скорей всего, тупо разговаривала по мобильному за рулем...

    - А отчего машина такая помятая?

    - Наверное, как-то умудрилась перевернуться. Я вижу только кривой тормозной путь...

    Сыщик хренов! Слава обошел машину, посветил на колеса, постучал.

    - Ну хорошо, а что с ней-то? Где она?

    - Не знаю. Наверное, пошла на юг, к ближайшему городку.

    - Ночью, что ли?

    И тут Слава вздрогнул. Я увидел, как взметнулся фонарик в его руках.

    - Посмотри туда, - сказал он и посветил в степь. В тусклом свете я увидел, как зажглись синеватые огоньки глаз. Одна пара, вторая, третья... Они вспыхивали в темноте, и я не видел им конца-края.

    - Койоты?

    Тем временем Слава сошел с трассы и двинулся в их сторону.

    - Черт, ты куда идешь, дубина? - заорал я. - Койоты - это тебе не собачки, это волки!

    Он все шел. Я прикинул расстояние до машины. Койотов было, наверное, штук с двадцать. Огромная стая, такая вполне может напасть и на человека. И хотя эти твари обычно ограничиваются тем, что убивают овец, их тут достаточно, чтобы загрызть человека. Если пожертвовать Славой - мелькнула мысль - то я вполне успею добежать до машины, а там меня уже им не достать...

    - Иди сюда! - крикнул Слава. И я увидел, как расступаются перед ним койоты. Как они, сверкнув на последок глазами, скулят и убираются прочь, поджимая хвосты. - Ну, чего же ты боишься? Иди сюда, Пат!

    Сглотнув, я наклонился и поднял камень. Если что, я свою жизнь не собирался отдавать просто так. Я сошел с трассы и пошел в светлому пятачку.

    - Смотри.

    Это была действительно женщина. В глупом розовом платье, с вульгарным макияжем, хоть и вроде симпатичная. Койоты еще не успели приняться за нее - это было ясно с первого взгляда. Руки-ноги целые. Но вот шея...

    - Это что, пума? - спросил я. к горлу подкатила тошнота. Все-таки сложно смотреть на такое. Слава наклонился ниже, посветил фонариком. И я увидел то, что он хотел показать мне: несколько следов от парных клыков, оставленных рядом. Как будто кто-то неловко пытался укусить ее, а потом, разъяренный неудачей, попросту разорвал горло. Чтобы напиться крови. - Сойти с ума. Это же почти как в фильме ужасов...

    Слава кивнул. Присел рядом с ней, покрутил голову.

    - Надо вызывать полицию, - сказал я. - Даже если это только койоты, они еще чуть-чуть и вернутся...

    - Сейчас - нет. Он не доел, а так могут пострадать люди.

    - Он - это кто?

    - Вампир.

    Я вздохнул. Все таки у этого парня точно не все дома.

    - Слушай, Слава, я понимаю, что вампиры и все такое... Можешь играться тут во что хочешь и как хочешь, но полицию вызвать надо! Тут же труп!

    - А следы на шее?

    - Ты видел койотов? - спросил я. - Наверняка, это они. Даже готов поспорить, что следы на шее точно собачьи. Вытащили ее из машины и поволокли тело подальше от трассы...

    - Дверь машины была захлопнута, - сказал Слава. - Да и что-то я не думал, что американские койоты такие умные - тащить труп от трассы, чтобы съесть. И вызывать людей сюда нельзя, вампир пока слишком голоден. Он вполне может не сдержаться...

    - То есть? Тогда он где-то рядом и вполне может стоять даже у меня за спиной! Ты совсем рехнулся, да? - Слава попытался было мне возразить, но я развернулся и пошел к машине. - Играйся в охотников на вампиров сам, Линкольн!

    Он еще пробовал что-то кричать, но я шагал через поле. Хватит с меня! Может, в Европе так и заведено, но мы в Америке. Надо позвонить полицейским. Дать показания. И продолжить путь в Альбукерку. И тут я начал понимать, что в словах Славы есть некая истина - сейчас же час ночи. Вряд ил все дело закончится скоро, или, что еще вероятнее, нас задержат для дачи показаний до утра, и только тогда отпустят. Прощайте, счастливые выходные!

    И я пошел медленнее. Как-то совершенно идиотски получалось... Но черт его подери, я не хотел казаться размазней. Может, просто поехать дальше? Как будто ничего не случилось? Тем более, что трасса пустынна. Ни одна машина не проехала мимо, пока мы тут рассматривали тело... Я обернулся.

    - Слава! Иди сюда...

    Рядом с ним стоял еще кто-то. Невысокий мужчина, в остроносых ковбойских сапогах. Больше я не мог видеть, свет фонарика освещал только их. Они о чем-то говорили.

    В следующий момент меня схватили. Еще через секунду в шею впились острые клыки.

     

    Горячее солнце медленно опускалось. Сейчас уже половина его была скрыта за горизонтом, но свет все равно оставался на удивление ярким. Ярким - и успокаивающим. Умиротворяющим. Наверное, мне впервые так спокойно на душе.

    - Голова не болит? - прозвучало над моим ухом. - Я взял твою машину. Ты ведь до Альбукерки ехал, верно? Я вел так, как подсказывала карта, хотя все никак не пойму, как ей удается узнавать, где мы сейчас. Эй, ты слышишь меня?

    Я медленно повернул голову. Картина мира потянулась, смазалась и, вздрогнув, замерла гостиничным потолком. Я слышал, как капает вода в ванной. Как шумит улица. Различал голоса жильцов. И шорох мышей и тараканов.

    - Где мы?

    - Уже в Альбукерке. Я вел машину всю ночь, а потом снял номер в гостинице. Тебе несколько раз звонили. Ну так как голова?

    - Что это было, черт его подери? - сказал я, во второй раз пропустив вопрос.

    - Вампиры.

    - Какие к черту вампиры, - начал было я, но вспомнил клыки на шее. В голову тяжелым потоком ворвались воспоминания - тело, покореженная машина, тот глупый спор. И остроносые сапоги в коническом луче света фонарика. Против воли я потянулся к шее - и нащупал бинт. Туго стягивающий бинт, настолько, что он въелся в кожу. Я вцепился в него ногтями, потянул - и услышал звук рвущихся нитей. Под бинтом ничего не было. Только отросшая щетина.

    - Осторожней. Ты только начал адаптироваться, - сказал Слава.

    - Что там... Что там случилось?

    - Их двое оказалось. Постарше учил молодняк охотиться...

    - Койоты?

    Он рассмеялся. Я повернул голову на звук его смеха и успел уловить блеск закатного солнца на клыках. Слишком длинных, чтобы быть человеческими. Как же я это не уловил в машине? Хоть и ехали ночью, но все же...

    - Нет, вампиры же!

    - Что там... - опять начал было я, но живот скрутило спазмом. Я перегнулся через кровать и облевал ковер. Коричневыми сгустками. Несколько минут я пытался отдышаться, а потом снова спросил: - И что там дальше? Кто меня вырубил? Мне казалось, меня укусили за шею...

    - Ага. Тебя и укусили. И даже чуть не убили.

    - Шея цела, - сказал я, откинувшись на подушку. - Даром бинт перевел...

    Мой взгляд упал на сорванные бинты. Кровь. Я снова пощупал шею.

    - Какого черта...

    - Ты бы умер, - как-то жалобно сказал Слава. - Умер бы вот так из-за девчонки, которая и толком-то не может сдержаться!

    - Стой-стой-стой, ты о чем сейчас?

    Солнце село. Последний луч погас и комната погрузилась в сумерки. Я чувствовал странную легкость смешанную пополам с предопределенностью.

    - Ты теперь вампир.

    - Что за чушь!

    Я поднялся. Размял руки, ноги, подошел к календарю.

    - Черт подери, сегодня воскресенье! Мне завтра на работу, отпуск закончился! - я обернулся к Славе. - Эй, парень, ты что делал со мною три дня? Три чертовых дня?!!

    Он промолчал. Я наклонился, подобрал свою куртку, порылся в поисках бумажника. Нашел, пересчитал купюры, карточки, проверил документы. Вроде все на месте.

    - Мобильник где? - рявкнул я.

    Слава молча бросил мне трубку. Я поймал, забросил в карман и двинулся к двери.

    - Стой!

    Я развернулся, в два шага преодолел расстояние между нами. Наклонился и посмотрел ему в глаза. Честные такие, отчаянные и немного безумные. И прошипел:

    - Слушай, парень. Ничего этого нет. Я даже почти готов поспорить, что тут какая-то афера. Я не знаю, ребята, что вам от меня надо и зачем, но я так просто не дамся. Понял?

    И после этого вышел. Машина стояла рядом, на парковке.

    - Уже уезжаете? - спросил низенький мужчина. - О, вижу, вы уже совсем здоровы. Ваш товарищ так переживал за вас...

    - Да не товарищ он мне! - крикнул я.

    За двадцать минут я уже выехал на трассу. Сверился с мобильником и перезвонил знакомому. Потом сверил счета в банке. Стойкое чувство того, что все как-то неправильно, не покидало меня. Вроде ничего не изменилось, деньги на счетах лежали нетронутые, знакомый божился, что я не звонил и не искал его, девушка из соседской квартиры уверяла, что ко мне никто не входил и не выходил. Я вылетел на междуштатное шоссе на полной скорости, когда понял, что не так.

    Хотя солнце село, мир вокруг не утонул в темноте. Я видел, как горизонт опоясала светлая кайма, как от нее в зените потянулись алые хвосты тусклого сияния. Сквозь легкую багровую дымку виднелись звезды, складываясь в привычные созвездия. Вот только горели он ярче, горели, переливались, изменялись с каждой секундой все больше и больше. Я остановил машину и вышел. И уставился в небо. Это было потрясающе.

    За спиной скрипнула тормозами машина.

    - Эй, чувак, что-то с тачкой?

    Я оглянулся. И впервые почувствовал это - почти исчезающий, невыносимо пьянящий аромат тела. За рокотом мотора и звуками радио угадывалось сердцебиение, кровь шумела в сосудах. Ночь принесла новые оттенки звуков, новые тона и гармонии, опьянила и опустошила меня.

    - Нет. Все нормально, - сказал я. меня невыносимо тянуло к той парочке в машине, хотелось поговорить с ними, быть поближе, вплотную к этому сладкому источнику звука... - Можете ехать.

    И они так и сделали. И, наверное, это и хорошо. Я еще постоял, всматриваясь в горизонт. Новый мир оглушал. Удивлял. Поражал. Вампир, говорите? Да с радостью. Тело было легким, каждое движение как будто раскручивало пружину в теле, убыстрялось, казалось невероятно тонким и точным. Как будто я - огромная сытая кошка, крадущаяся в багровых сумерках.

    И почему-то сразу захотелось закурить. Хотя я раньше не держал сигареты в зубах, но желание оказалось настолько сильным, что я вернулся к машине, порылся в бардачке и выудил пачку "Лаки Стара", давным-давно позабытую там. Прикурил. Горький дым проник в мои легкие, наполнил их собой и заставил закашляться.

    После той сигареты я недолго простоял. Еще три машины тормозили и спрашивали, все ли у меня хорошо, и не надо ли помочь. Все три раза я отсылал их куда подальше. Наваждение все накатывало и накатывало, темнота все не наступала, сумерки превратились в красную от кровавого света ущербной луны полночь. Меня колотило крупной дрожью.

    Я снова полез в машину, вытащил припасенный на черный день запас хорошего виски и перекинул бутылку. Голова немного прояснилась, но реальность все никак не хотела возвращаться в привычные мне рамки.

    - Да что же это такое? - прошептал я, снова прикладываясь к бутылке.

    А потом сделал то, чего не делал со времен школы - повернул ключ в замке и рванул по пустующей трассе на север. Домой. Сомнений не было - наркотики. Наверное, что-то новое, китайская дрань, которую в последнее время задвинули на наши рынки. Никакого вампиризма не существует и не существовало никогда. Все, что мне надо - только доехать домой и выспаться. Наваждение пройдет само собой, растворится в свете утра, словно его и не было. И все будет по-старому.

    Часть меня тянулась к старому. Другая же - упивалась новыми ощущениями, заставляя выжимать все большую скорость из старенькой машины, вопила от восторга и убеждала, что все это - правда. Самая настоящая.

    Где-то на середине пути меня начало отпускать. Накатила странная опустошенность, словно у меня отобрали что-то важное. Убрали безвозвратно, разбили и уничтожили. Мне казалось, что это меня уничтожили, выдернув душу. Но я упрямо вел машину на север. Завтра на работу.

    До кровати я едва добрался. На часах было без четверти пять. И если бы не полицейские, я бы скорей попал домой, но... не заметить несущегося на всей скорости по первому городскому кольцу было невозможно.

    Сил не было. Страшное чувство того, что у меня выдернули сердце, а вместо него вложили холодный камень. Все мои внутренности словно побывали в холодильнике. Я упал в кровать, зарылся в подушку и одеяло и мгновенно уснул.

     

    Вечер пришел внезапно. Я понял, что проспал работу. Что солнце уже село. И что я снова просыпаюсь не один.

    Открыл глаза - и сразу встретился с ним взглядом. Холодным, расчетливым, оценивающим. Легкое движение рукой, чтобы приподнять шляпу - легкое, изящное, стремительное, черный рукав пиджака смазался.

    - Добрый вечер, господин...

    - Патрик. Что вы делаете в моем доме? - я сел, провел рукой по волосам, облизал губы - и замер. Язык уперся в выпирающие клыки. Немного, но все же...

    - Я - Инспектор в штате Колорадо. Вы не зарегистрированы? Я знаю все линии крови живущих в Денвере, но ваша мне незнакома...

    - О чем речь? Я живу в Денвере уже лет двадцать! - я резко встал. Голова закружилась, пустота в груди обернулась дырой.

    Инспектор вытащил записную книжку, карандаш и что-то чиркнул. Удовлетворенно потянулся, как сытый кот.

    - Значит, местный? Отлично, проблем с акклиматизацией не будет. А кто вас создал?

    - Родители, - буркнул я.

    Инспектор снова что-то чиркнул в записной книжке.

    - Итого: вы не знаете, да? Что, не было никаких странных попутчиков, никаких странных знакомств? - он поднял взгляд и уставился на меня. Недобро так, испытующе.

    - Да что же это за цирк такой? - взвыл я.

    - Все понятно, - Инспектор спрятал записную книжку. - Парень, тебя бросили, да?

    - Убирайся вон, - прохрипел я севшим голосом. Все происходящее стало напоминать глупую комедию. И внезапно я увидел это. Парящий в воздухе кувшин с одиноким цветком, который я в свое время так и не смог отнести на могилу. Кувшин метнулся ко мне, опрокинулся, и меня окатило холодной водой, слегка отдающей запахом тины. Цветок сполз по лицу.

    - Это называется телекинез. Можно двигать предметы. Любые, все зависит от веса и еще некоторых переменных, но результат один, такой, какой ты видишь. Ну, можно не только двигать, но и сжимать, крошить и все такое. А теперь представь, что я могу это сделать, к примеру, с твоей рукой. Или сердцем. Или головой. Пац, - Инспектор хлопнул в ладоши, - и череп трескает, как перезрелая дыня. Вот только мне кажется, что ты вроде как жить хочешь? Поэтому, пожалуйста, выслушай меня. Для своей же пользы.

    И я молчал и слушал. Долго. Узнал, что мне повезло и в городе нет перенаселения - на днях охотники (он так и сказал: охотники) убили нескольких зарвавшихся, поэтому я пока могу жить спокойно. Что мне, как потерявшему Отца, полагается минимум - пакет крови в неделю ("Но что я тебе скажу, парень, скоро тебя накроет недетской Жаждой, и этот пакет будет, как капля в море. Будь осторожен. Котики-собачки-крысы, не более".) . И в самом конце, как будто издеваясь, оставил брошюрку "Свод правил для выживания на улице. Пособие для начинающего Сородича". Глянцевая поверхность, милые пастельные тона и графика, как в детских книжках-раскрасках.

    Когда все закончилось, я только спросил:

    - А я смогу так же? - и в ответ на удивленный взгляд Инспектора повел рукой: - Двигать предметы?

    - Обычно это не сразу видно, дружок, - улыбнулся он. - Но если сможешь, то скажешь. Может, даже будем работать вместе - в Штатах, видишь ли, с такими, как я - туго.

    Он встал и протянул мне руку. Я пожал ее и в руку скользнул кусочек картона. Я всмотрелся в сумерках - визитка. Эдгар Аллан. И номер телефона.

    - Это если вдруг у тебя будут какие проблемы. А если с тобой будут, то можешь не звонить, мне доложат первым делом. На буклете есть пара адресов - ну, это, сходи, познакомься с новыми друзьями, пообсуждай планы на будущее.

    - А? - спросил я.

    - Тебе придется немного поменять жизнь, Патрик, - сказал Инспектор. - Но ничего, Америка - великая страна, а американцы - великий народ, преодолевали и не такое. Так что выше носа, дружок. И не попадайся охотникам, да. Ну все, пока-пока!

    И ушел.

    Я сидел в кровати до утра. Мир медленно, но неуловимо менялся. Темнота больше не крала очертаний предметов, оранжевый свет фонарей не скрывал переливающегося бриллиантами звезд красного неба. Звуки и запахи атаковали меня со всех сторон. Я никогда не мог предположить, что звук ударов моего сердца может быть столь оглушительным.

    А потом я посмотрел на буклет. Открыл его и пробежался взглядом по страницам. И рассмеялся. В этом сумасшедшем мире даже стать вампиром нельзя нормально.

Краткая канцона ?96 для следующего дня

    Я не знаю, как Эдгар Аллан смог меня упросить. Я снова ехал. На сей раз путь мой лежал через скалистые горы, в славный Город Греха и Ангелов, то бишь в Лос-Анжелес. Эдгару как-то удавалось произносить эту кличку так, что у всех присутствующих были мурашки по коже, и даже у меня. И вовсе не из-за страсти. Его голос отчеканивал слова с точностью машины, без интонаций, с четко выверенными паузами. Это пугало.

    И он пришел и сказал:

    "Парень, хватит. Съезди куда-нибудь. Вот тебе буклетик. Развейся в Городе Греха и Ангелов на полную катушку, пока молод".

    И я понял, что выхода у меня нет. Буклетик гласил следующий приговор: "В пятницу 24 августа в клубе N состоится 125 заседание клуба "Покинутые Дети". Вход бесплатный". Чуть ниже адрес и телефон с пометкой "Днем не звонить". Я сунул буклет в карман рубашки и уже через два дня и за два дня до заседания, выехал из города. Со мной в машине была Сандра, пятидесятилетняя старуха, выглядящая, как пятнадцатилетняя девчонка, холодильник с тремя пакетами человеческой крови и галлоном бычьей, ящик пива, две бутылки виски, бутылка отличного - йо-хо-хо - рома, литровая банка русской водки и канистра чистого, неразбавленного спирта. У меня в зубах покоилась сигара из лучшего табака, скрученного руками черноглазых девственниц Кубы.

    Что и говорить, брошенным я себя не чувствовал. Вообще. В груди иногда просыпалась пустота, но я успешно глушил ее спиртным и крысками с уютненькой Денверской канализации. Как оказалось, к большинству болезней у меня потрясающий иммунитет, а с теми, к которым у меня иммунитета нет, отлично справляется водка, которую я принимал в количествах, близких к летальным.

    Ночью ранее я взял напрокат машину с откидным верхом, ядовитого красного цвета, от которого у меня рябило в глазах. На стоянке она привлекала всеобщее нездоровое внимание, поэтому, как только ночь опустилась на Денвер, я звякнул Сандре, погрузил в машину выпивку и, заехав по пути за это несносной старухой, двинулся на запад, к Океану.

    Огромная тарелка солнца давно закатилась за горизонт, но красный след заката все еще опоясывал небесный купол, поднимаясь языками кровавого света к зениту. Мы успели доехать до Клифтона, когда небо накрылось бархатной темнотой, изредка разрезаемой унылым одиноким вытьем койотов.

    Именно тогда, в два часа после полуночи, Сандра обвела губы приторно-розовой помадой, послала зеркальцу наигранный поцелуй и повернулась ко мне. Ветер тут же сдул выбеленные кудри ей на лицо.

    - Малыш, включи радио.

    Она была из тех дамочек, которые даже старика могут назвать малышом, если сочтут его достаточно милым. Она одевала высокие каблуки, чтобы казаться выше, и клала в лифчик немного ваты. Она густо обводила глаза, из-за чего слегка походила на панду. Она честно уверяла, что делает это для того, чтобы глаза казались больше.

    Сандре в этом году исполнилось уже пятьдесят семь лет. Она помнила хиппи, войну во Вьетнаме - "Я как раз в то время уже ходила в школу" - и даже расцвет металл-культуры - "Мальчикам надо было сбрасывать пар после концертов".

    Она носила майки с глубоким декольте, которые не скрывали ее выпирающих ключиц в стиле Твигги и почти откровенную плоскость в районе груди, и юбочки, которые она называла короткими - "Юноша, имей совесть, они же выше колена. Значит, короткие".

    Она сказала о радио и уставилась на меня своими подчерненными глазами. Я попытался скрыть, что нервничаю - отчасти потому, что она разглядывала меня довольно пристально.

    - Ты похож на Боуи в молодости, - изрекла она наконец. - Да включи это чертово радио, я в этой современной технике нихрена не разбираюсь.

    Я ткнул наобум по кнопкам, и темноту разорвало голосом диктора, бодренько вещавшего последние новости прошедших суток. Сандра потянулась на заднее сидение и достала бутылку рома. Откупорив его щелчком, она от души приложилась к горлышку. Я слышал, как спиртное клокотало в ее горле. А потом она отстранилась и протянула бутылку мне, покачивая ее так, что золотистое содержимое недвусмысленно булькало. Я перехватил бутылку.

    - Слушай, а почему едешь ты? - спросил я ее, возвращая ей ром.

    Сандра закатила глаза.

    - Господи, меня же тоже бросили.

    Я улыбнулся дороге. Ни для кого не было секретом, что она попросту сбежала. Никто не винил ее - то было забавное время, когда бунт и порядок уживались в странном симбиозе; люди снимались со старых мест с одним мешком за плечами и отправлялись в путешествие на мотоцикле по Штатам, чтобы потом по происшествии некоторого времени снова осесть в какой-нибудь дыре вроде Висконсина. Но вечер располагал к длительной беседе по душам. Голос диктора заставлял меня клевать носом - радио прочь напрочь ассоциировалось у меня с утром. Я затянулся сигарой, и сказал:

    - Господи, Сандра! Ты хочешь заставить меня поверить в это? Ты совсем непохожа на брошенного ребенка.

    - У тебя что, уже достаточно опыта? - любимый аргумент старичков. Впрочем, я не был бы собой, если бы не возразил:

    - В кое-чем у меня опыта более чем достаточно.

    Она ответила улыбкой на мою ухмылку. Длинные клыки блеснули в свете фар машины, которая пронеслась мимо.

    - Я вообще-то говорил о том, что опыта брошенности у меня более чем достаточно. А ты о чем подумала?

    - Малыш, я в два с половиной раза старше тебя. Не смотри на меня, как на еще одну несмышленую малолетку.

    Я закатил глаза, вильнул дорогой, получив в ответ кучу искреннего визга.

    - Колись, Сандра, почему ты сбежала? Расскажи дяденьке Пату, который спаивает старушек, выглядящих на пятнадцать, ромом, все. Дяденьке Пату еще надо учиться и учиться быть настоящим упыррррем.

    - Ты успел дозаправиться утром! - взвизгнула Сандра.

    - А то.

    Я потянулся назад, достал из пака банку пива, откупорил и приложился к ней, как израильтяне - к роднику в аравийской пустыне.

    - Смотри на дорогу!

    Выкрутив руль вправо, я разминулся с каким-то лихачом, который решил, что ехать посредине дороги - самое то. Сандра развернулась и послала вдогонку гонщику витиеватое ругательство, подкрепленное вполне определенным жестом.

    - Сандра, - сказал я. - Не увиливай от разговора. У нас долгая ночь, заняться нечем. Давай поговорим - ты будешь рассказывать мне истории, а я - вести машину и методично напиваться.

    - Зачем ты столько пьешь? - спросила она.

    Я бросил на нее быстрый взгляд.

    - У меня дыра в груди. И наполняется она только спиртом и кровью. Бу!

    Сандра взвизгнула в который раз и запустила в меня пробкой от бутылки рома, которую все еще держала в руках. Потом отхлебнула еще, устроилась поудобнее на сидении и подобрала под себя ноги. Тем временем радио завело песенку - как раз для пары вампиров, несущихся в ночь.

    "Я буду сражаться за солнце, - прохрипело радио томным голоском какого-то певца, - И не остановлюсь, пока не закончу. Ты стоишь у меня на пути, И мне больше нечего сказать".

    Я потянулся к тумблеру. Секунда шипения, и радио заиграло что-то из нового. Даже для нас есть темы, которые лучше не поднимать, никогда. Сандра уныло уставилась в темноту со своей стороны машины. Я потянулся и положил руку ей на плечо.

    - Эй, ты чего? Все хорошо.

    Она дернула плечом.

    - Сандра?

    Я уставился на нее.

    - Сандра? Ты что, плачешь?

    Она повернулась. Уставилась на что-то на дороге. А потом заорала:

    - Тормози, дубина!

    Хваленные вампирские рефлексы - сущие враки. Я повернулся, ударил по тормозам так, что заныла нога - и все равно в следующий момент на машину навалилось чье-то тело. Мелькнул белый плащ - странное дело для летней Юты - и тачка остановилась. Тело сползло на дорогу.

    - Вот черт!

    Я выскочил из машины. Точно. Мужчина, в костюме-тройке и белом плаще. Взгляд внезапно зацепился за ботинки, изящные и остроносые. Хлопнула дверца, Сандра зашла с другой стороны - и тихонько завыла.

    И тут мужчина выругался. На немецком, длинно, со вкусом. Я не знал немецкого, но был совершенно уверен в том, что прозвучало именно ругательство - ни во что больше человек не вкладывает столько противоречивых чувств. Сандра завизжала. Мужчина поморщился и двинулся.

    - Стойте-стойте, я вас...

    Мои жалкие попытки скрыть то, что я секундой назад перебирал в уме способы сбыться тела, перечеркнула холодная расчетливость движения, с которым неизвестный поднялся. Плавно, перетекая с одного положения в другое. До сих пор я видел такое только у Эдгара. Черт-черт-черт.

    - Сородич?

    - Американские сородичи совсем растеряли остатки чувства сохранности? - спросил мужчина, отбросив с лица прядь. Он выглядел, как кукла. Как могла бы выглядеть Сандра, не пользуйся она тонной косметики - старик с молодым лицом. И какой-то странно пустой взгляд.

    - Извини, - сказал я.

    Я чувствовал, что он старше нас с Сандрой. Может, даже если сложить наш возраст вместе - как, к примеру, Эдгар.

    - Ты вышел, потому что почувствовал нас?

    Мужчина стоял, рассматривая меня. Под его испытующим взглядом я чувствовал себя отвратительно - как будто он содрал с меня живьем кожу, и как раз изучал вместимое моей черепной коробки и моего желудка.

    - Да, - ответил он. А потом просто спросил: - Подкинете до города Лос-Анжелес?

    Мне ничего не оставалось, как слегка опешить.

    Этот чувак определенно не подходил под какое-нибудь описание. Он не был из наших - да, наши не ругались на немецком и были, в общем, молодыми и слабыми. Он же более походил на Эдгара, при этом разительно отличаясь от него.

    Я просто кивнул.

    Он запрыгнул - с изяществом большой сытой кошки - на заднее сидение, при этом незаметно отодвинув наш алкогольный багаж. Я пожал плечами, кивнул Сандре и уселся в сидение водителя. За секунду мы рванули дальше по семидесятой в сторону Лос-Анжелеса.

    Некоторое время мы ехали в тишине - я на автомате выключил радио, когда выходил. Снова включать его не хотелось. Сандра оторопело смотрела вперед. Она уронила бутылку рома, когда я тормозил, и теперь машина пахла так, что впору сгореть со стыда.

    В конце концов, первым не вытерпел я.

    - Эй, дружище, ты из Юты?

    Мужчина двинулся - я заметил краем глаза, как двинулось белое пятно за спиной.

    - Нет. Сейчас я из Германии.

    - Европеец? - ожила Сандра. - Что, из самой Европы?

    Она всегда была неравнодушна к европейцам. В прошлом году к нам приезжал какой-то геральд о Патриарха, мифического короля вся Вампирии, так Сандра не отставала от него ни на шаг. Я присвистнул.

    - Везет же мне подбирать европейцев, черт побери. Как тебя зовут, Сородич из залекой традиционной Европы?

    - Можно не язвить, - обозвался мужчина. - Я не обижусь за Хайнца.

    - Хай Гитлар!

    Сандра залилась истеричным смехом.

    - Эта шутка вот уже шестьдесят лет как устарела, - послышалось с заднего сидения.

    - Да лад тебе, дружище, - я счастливо залился смехом. - Толку обижаться на всякую фигню? Бери, там у тебя в ногах должно быть пиво - угощайся.

    - Пить на такой скорости - разве возможно?

    Сандра глупо хихикнула и потянулась к бутылке водки. Щелчком откупорила ее и не сводя взгляда с нашего нечаянного попутчика, отпила.

    - Еще как!

    - Слушай, Хайнц, - я обернулся к попутчику, - а какой-нибудь английский вариант твоего имени есть? Знаешь, если нас остановят копы, не хотелось бы, чтобы нас задерживали для проверки твоего паспорта. Понимаешь, - дробь пальцами по рулю, - ты стар, и не хотелось бы проблем через то, что у тебя паспорт с еще прошлого столетия...

    - Генри. Можете звать меня так.

    От его равнодушно-спокойного взгляда мороз продирал по коже.

    - Черт, Пат, смотри на дорогу! Мы уже одного сбили, второй раз нам так может и не повезти! - Сандра толкнула меня.

    - Меня зовут Пат, - сказал я и отвернулся. - А ее - Сандра. Мы из штата Колорадо, из тамошней семьи. Знаешь?..

    - Марк Кромм, да?

    - Вот уже сорок лет наш бессменный папочка, - Сандра снова приложилась к бутылке. - Мы едем на встречу покинутых детей. В общем, нас отправил наш Инспектор.

    - Не нас, а меня, - встрял я.

    Сандра раздосадовано толкнула меня.

    - Короче, не в том дело. Ты по каким делам едешь?

    - Сандра, не влезай не в свое дело!

    - Ищу одного Сородича, - последнее слово Генри произнес так, что у меня пошел мороз по коже - с такой интонацией говорят только о горячо любимых родственниках и заклятых врагах. - Он был здесь где-то год назад.

    - Да ну? - мы с Сандрой оглянулись вместе. Впрочем, я сразу же обернулся к дороге и сказал: - Случаем не из Европы? Мой папашка тоже был из Европы, и как раз около года назад был здесь. Ты, случаем, не его ищешь?

    - Пат, не надо заниматься пустыми поисками, - Сандра толкнула меня.

    После ее фразы мы снова все умолкли. Ночное шоссе опустело, и вокруг нас не было ничего, только горы, небо и звезды, холодно сияющие в черном бархате ночи. Я знал, что до поворота на пятнадцатую у нас оставалось менее четырех часов. Рассвет наступал в шесть, и до семи я еще мог вести. До того времени мы должны были успеть до Сейнт Джорджа, в котором я вчера по телефону зарезервировал спальню в одном из местных мотелей. На все про все у нас оставалось четыре часа.

    Я сообщил это Генри, и он кивнул.

    - Поступайте, как считаете сообразным.

    - Ага, - сказал я, чувствуя, как его взгляд буравит мой затылок. - Понимаешь, просто мы раньше, чем послезавтра не успеем.

    По пути Сандра таки сумела раскрутить его на разговор. Его обрывки время от времени долетали до моего слуха, но я запретил себе отвлекаться на большее, чем повернуться и достать. Казалось, Генри залез в мой мозг и щелкнул там невидимым тумблером, отключив разговор. Я чувствовал его пристальный взгляд, который ощупывал меня и, казалось, даже забирался мне под кожу. Я впервые встретил Сородича не столько странного - с этим в Семье проблем не было, - сколько чуждого и опасного.

    Но Сандра, казалось, не чувствовала ничего. Она втянулась в разговор, и ее хрипловатый смех то и дело разрывал темноту и урчание мотора серебряным перезвоном - она включила на полную свое обаяние. Я же планомерно выдавливал максимум из автомобиля.

     

    Когда я проснулся, солнце как раз касалось краем горизонта. Косые лучи проникали в окно, ползли стеной вверх. Это напомнило мне первое пробуждение - я тогда еще не понимал, что со мной случилось, но странные переливы цвета, помнится, и тогда уже успели очаровать меня.

    Сандра скрутилась на кровати под боком и все еще сопела. Говорят, ее предок был из тех, кто вообще не выносит света. Наверняка, в этом крылась доля правды - она отрубилась полседьмого, и мне пришлось нести ее в номер. Генри передал врученную ему двадцатку портье, которая спала за столиком, и, получив взамен ключ, открыл дверь.

    Теперь он сидел в кресле напротив меня и безразлично смотрел в окно на тот же закат, которым секундой назад любовался я. красные полосы легли не его лицо маской дьявола. В следующий момент она дрогнула, искривилась и повернулась ко мне. Наверное, я чем-то выдал себя - лишним вздохом или движением. Лицо Генри располовинило красным.

    - Привет, - сказал он.

    Это прозвучало так, как если бы дьявол поприветствовал меня.

    - Ага, - сказал я. - Как спалось?

    - Бывало и хуже.

    Он поднялся. Я в восхищении смотрел, как он движется - плавно перетекая из одного состояния в другое, рассыпаясь в одном месте и составляясь в другом. Я не знал, как иначе описать этот процесс - даже кошки, которых традиционно считают грациозными созданиями, рядом с ним казались бы неуклюжими. В дверях он оглянулся:

    - Твоя подруга слишком любит спать. Поднимай ее и поехали. Не время сидеть.

    Я бросил взгляд на часы. Почти восемь вечера. Легко подхватив Сандру на плечо, я отдал ключи, чиркнул подпись в бланке и вышел. Генри ждал у машины, разглядывая надпись, которую кто-то из шаловливой ребятни вывел на боку. Я не стал вчитываться в завитушки, а просто забросил Сандру на заднее сидение и открыл дверцу.

    - Садись. До Лос-Анжелеса нам еще семь часов, и надо еще проехать через Вегас так, чтобы у Сандры не было желания нас задержать...

    Он сел на переднее пассажирское. Мне стало слегка не по себе - он был не просто Сородичем. Он был чем-то иным.

    - Если будет задерживать, то просто оставим ее в Вегасе. Заберешь ее на обратном пути, - Генри улыбнулся так, что у меня задрожали колени. Черт побери, он действительно собирался ее оставить там - в его голосе я не расслышал и капли сомнения или наличия других вариантов.

    Мы быстро проскочили Аризону, и я вздохнул с облегчением - большую часть времени дорога петляла между почти отвесных скал, и в темноте между них мне не хотелось выжимать из машины больше, чем требовала табличка ограничения скорости.

    Стоило только въехать в Неваду, как я сразу же дозаправился бензином. Сразу же за Банкерсвилем начиналась коварнейшая из пустынь - многие мили однообразно серой в свете фар Могаве. На многие километры трассы тут ни одного городка, ни одного человека. И если не повезет... Конечно, для нас шанс выжить всегда являлся не иллюзорным - даже с учетом нашей физиологии.

    Но все же я твердо намеревался доехать до Лос-Анжелеса вовремя. Эдгар весьма четко дал нам курс, снабдив листовкой - будь они прокляты! - и недвусмысленной твердостью в голосе. С другой стороны - не все же сидеть под крылышком папани Кромма. Возможно, это всего лишь скука - вечная жизнь уже порядком надоела, так и не успев толком начаться.

    Когда вокруг раскинулась Мохаве, я врубил на всю катушку кондиционер - даже ночью жара накатывала тяжелым покрывалом, душила собой и пылью, которую поднимал ветер. Я мог не дышать - но не хотел. То, с каким отсутствующим лицом, замершим, как восковая маска, сидел наш попутчик, вызывало во мне отвращение. Это выглядело так, как будто человеческого в нем почти ничего не осталось.

    До Вегаса мы доехали в полном молчании. Чуть на горизонте показались огни большого города, среди которых выделялся луч Луксора, как Сандра проснулась, потянулась и зевнула. А потом открыла глаза.

    - Как я долго спала! - заявила она.

    - Мы уже у Вегаса, детка, - сказал я, обернувшись к ней. Он а ответила ослепительной улыбкой.

    - Смотри на дорогу, малыш. Тут никогда не спят, а, следовательно, машин на дорогах куда больше, чем в Юте. - Я пожал плечами. Она покачала головой. - Нет, я решительно не понимаю такой безалаберности, Пат.. Ты смог в сбить человека на пустынной трассе - тут это тебе будет еще легче.

    - Хорошо, Сандра! - я возложил руки на руль и уткнулся горизонт. - Я сделаю все, как ты пожелаешь!

    На миг мне показалось, что на лице Генри мелькнула досада - легкая и мимолетная. Но уже через секунду я смотрел на приближающуюся кромку города. не хватало только, чтобы он заметил, как я бросаю на него взгляды украдкой, словно какая-нибудь девица.

    - Господи Боже мой, я, наверное, выгляжу, как чучело, - протянула с заднего сидения Сандра. Слушай, малыш, у меня тушь не потекла?

    - Нет... - начал было я, но тут же понял, что она обращается к Генри. "Малыш"?

    - Ты прекрасна, - ответил он.

    Я закусил губу. Интересно, что же я такое успел вчера пропустить? Их отношения вышли на качественно новый уровень. И если раньше в этой машине малышом был я, то теперь трон приходилось делить с Генри. Это не была ревность, скорей всего, лишь чувства отверженного любовника. Они болтали, когда я въехал на главный хайвей Вегаса. И лишь когда нас обступили высотки, Сандра похлопала меня по плечу.

    - Малыш, высади меня где-нибудь здесь, а?

    - Ты не собираешься ехать в Лос-Анжелес?

    - Что я там не видела? - спросила она и подмигнула мне, когда я под настойчивые хлопки по плечу притормозил у обочины.

    - А Эдгар?

    - А что этот старый маразматик? - спросила она, взваливая на плечо рюкзак со своими нехитрыми пожитками. - Я совершенно определенно не собираюсь ходить по струнке по его приказу. Подберешь меня по пути назад. Телефон, я думаю, у тебя все еще есть?

    Я не вытерпел. Выскочил из машины и схватил Сандру за руку.

    - Слушай, мы же затарились на дорогу до Лос-Анжелеса? Мы собирались прокатиться вместе...

    Она повернулась и улыбнулась мне - довольно хитро и в то де время наивно. Какой-то детский восторг светился в ее глазах. Она облизала губы.

    - Слушай, Пат... А может, ну его, к черту, этот Лос-Анжелес? Что там будет, малыш? Ну подумай сам, что интересного в разговорах и истеричных всхлипываниях парочки истеричек с западного побережья? Я там была сотню раз, и каждый раз одно и то же, истории не меняются из года в год. Думаешь, почему Эдгар послал тебя? А?

    Я молчал. Сандра хмыкнула.

    - Да потому, дубина ты стоеросовая, чтобы хоть привнести хоть что-то новое в эти старые тухлые ряды старых перечниц и хрычей! Ну так как, идешь со мной, малыш?

    Она улыбнулась снова, когда я покачал головой.

    - Ты странный, Пат. Хотя, я думаю, в первый раз тебе там может и будет интересно. Может, там даже есть какие-то еще новички. Эдгар хоть и старый пень, но он умный старый пень. Ну все, пока-пока, малыш...

    Сандра потопала вдоль дороги на свет Луксора. Я сплюнул. На миг показалось, что меня бросили. Вот так просто, просто ради бесплатной дороги. Хотелось нагнать Сандру и хорошенько врезать ей, так, от всей души - за хитрость. Но бить женщину на виду у других людей - последнее дело. Подсознание требовало сублимировать ярость, и я вытащил сигарету, прикурил и глубоко затянулся. Не знаю, такой же у вампиров обмен веществ, как у людей, или же нет, но сигарета слегка меня успокоила. Я повернулся к машине - Генри все еще сидел там.

    Мысль о том, чтобы разделить с ним остаток пути, внезапно показалась мне не такой уж и неприятной. Во всяком случае, собеседник у меня будет, равно как и собутыльник. Я в две затяжки докурил сигарету и выбросил бычок. После чего сел за руль.

    Когда машина тронулась, я сказал Генри:

    - Ну, чего теперь стесняться? Можем устроить мальчишник на колесах - напиваться всю дорогу до Лос-Анжелеса и рассказывать, какие же все дамы сучки.Ну, как тебе такая перспектива, Генри?

    Он кивнул и улыбнулся. Странной улыбкой - только уголками рта, глаза же остались серьезными. Я потянулся назад, достал бутылку виски и бросил ее Генри.

    Бутылка закончилась, когда мы выехали из Вегаса.

    Разговор тек и извивался между женщин. Впрочем, говорил я один - Генри только слушал и кивал, соглашаясь. Я же, вдохновенный его молчаливой поддержкой, заливался соловьем, рассказывая о девушках, которых знал. В порыве откровенности я поведал ему даже о первых детских фантазиях - на постер с какой-то певичкой, который я перед тем своровал под покровом ночи.

    Это была странная ночь - под действием алкоголя страх перед Генри прошел, отодвинулся куда-то на задворки подсознания, а потом и вовсе растворился в спирте. Звезды сияли над головой, окруженные языками призрачного рассвета по краю горизонта, жаркий ветер Мохаве залетал в открытое окно, неся с собой пыль и запах камней и пережженной земли. Луна висела над горизонтом, огромная, с хитрым прищуром смотря на нас.

    Из всего мира был только я и моя история. Даже Генри отодвинулся в моем сознании на задний план. Его "да" и "понимаю" сливались в одно с звуками мотора и спящей пустыни, образуя вокруг меня внимательно внимающую стену. Она смотрела на меня, старая, древняя, невообразимо чуждая и в то же время близкая, как никто другой. Это было чувство, как будто бог внимает мне. Не тот, страдающий, который обитает в церквях и которому надо исповедоваться, нет. Это был Его Высочество время и момент.

    После еще дозаправки еще тремя бутылками пива меня понесло еще больше. Я выворачивал душу наизнанку, потеряв остатки тормозов. Дорога через Мохаве длинная, ровная, и если долго смотреть на нее в свете фар, она завораживает, усыпляет и гипнотизирует.

    Очнулся я возле Ермоу. Вернее, не очнулся, а заткнулся. В машине закончилось пиво, а до Лос-Анжелеса еще было около полутора часов. Генри вздохнул, и я вспомнил, что он за всю дорогу так ничего сам толком и не сказал. Эта мысль червячком сомнения точила мой разум и сознание.

    Уже на подступах к Сан-Бернардиньо, когда на востоке начал заниматься рассвет и часть звезд осыпалась с неба Генри зевнул во второй раз.

    - Где остановимся? - спросил он.

    - Я снял отел в получасе езды, - ответил я и замер.

    - Тогда едем быстрее. Я засыпаю...

    Я вдавил педаль газа и тут... И тут зеркальный шар, в котором я сидел, защищенный от страха и подозрений, рассыпался осколками.

     

     

     

     

    ++++++

    Крошечный бар неподалеку от центра города, спрятанный в полуподвале, навевал смертную тоску. Тусклый свет фонарей едва проникал сквозь узкие оконца под потолком, но и его перебивала яркая иллюминация бара, мигающая красным и синим. Вспышки оставляли на сетчатке зеленый след, от которого все вокруг казалось болезненным и безжизненным.

    Столики под окнами были сплошь заняты гостями - я различил несколько Мастеров в окружении своих семей. В самой глубине бара сидело с пяток совершенно невообразимых личностей - то ли панков, то ли просто чуток не в себе. Сплошь затянутые в кожу, явно голодные, они сверлили всех взглядами акул в тихой заводи. Их столик находился в самом углу. В его тьме, как мне показалось, сидел их Мастер, но приближаться к нему я не хотел.

    Напротив столика от одной стены до другой протянулся бар. Многие, под неодобрительные взгляды со столиков, откровенно пытались напиться, если не кровью, то хоть спиртным. Я еще раз обвел взглядом бар.

    За стойкой я узнал организатора. Впрочем, узнал - слишком сильно сказано, скорее, описанный мне портрет сошелся с реальностью. Эдгар сказал искать нечто подобное взрыву, и Лара действительно походила на него - торчащая во все стороны копна рыжих кудряшек, истеричный блеск глаз и быстрые, нервные движения. Она работала стремительно, как может позволить себе сородич, на время полностью позабывший о людях, и каждое свое действие Лара перемежала яростной скороговоркой, обращенной к сидящим за стойкой. Эдгар был прав - это действительно узкий круг, здесь все всех знают за давностью лет. казалось, она знала всех присутствующих - за то время, что я наблюдал за ней, она успела по-дружески поговорить с десятком людей, к каждому успев сходу подобрать новую линию поведения и дозу выверенных похлопываний по плечу.

    Я машинально закрыл за собой дверь - эта глупая привычка вырабатывается одной из первых у каждого из нас. Просочился к стойке и занял стул. Взрыв кудряшек повернулся ко мне, смерил бегающим взглядом и улыбнулся, быстро, но тщательно измеряя уровень моей приветливости на сегодня. Я послал улыбку в ответ.

    - Мальчик мой! - и снова изучающий взгляд. - Ты ведь от дядюшки Эдгара, верно?

    - А как вы узнали? - играю дурачка, впрочем, Лара тут же расплывается в искренней улыбке от уха до уха. Кажется, ее это тоже забавляет. Она принимает предложенную игру:

    - А кто ведь может прийти из новеньких и свеженьких, как не от него? Он же сам мне звонил и предупреждал, что имеет для меня сюрприз. Отличный подарок, так и передашь ему!

    Кивнув, она поставила передо мною на стол стакан с виски.

    - Лучшее, - предупредила она меня. - Крепкое, что дух вышивает!

    Я опрокинул стакан, и из глаз брызнули слезы.

    - Что это за огонь? - только и смог просипеть.

    - Почти чистый спирт, мальчик мой, - она рассмеялась. А потом ткнула пальцем куда-то за спину: - Вон там сидит Мастер лос-Анжелеса и парочка Инспекторов. Сходи, представься, что ли?

    В моем желудке разгорался пожар. Лара подсунула мне адское зелье, казалось, что изо рта вот-вот повалят клубы пара и дыма. Я поднялся, и мир слегка покачнулся. Черт побери, это было не виски, это был отвар ведьм и экзорцистов, который вместе с обитающим в моем теле демоном грозил выгнать прочь душу.

    - Эй, - сказала Лара. Я обернулся - она протягивала мне стакан.

    Вода слегка уняла пожар в желудке и вернула некоторую ясность мышления. Я побрел в сторону указанного столика.

    Мастер благосклонно кивнул. Инспектор из младших смерил меня внимательным, но презрительным взглядом; поджал губы. До Денвера просочились о нем слухи - о лютом Вандрейке, который бы сомневался и в Мастере, посмей он только помышлять о таком. Но при взгляде на него я уверился - может, и не сомневается, но в чем-то подозревает. Второго Инспектора я не знал. Томная девица смотрела на меня исподлобья, потягивая то ли кровь из стакана, то ли просто вино. Принюхиваться я не рискнул.

    Сам Мастер, Георгий Наму, смотрел на меня не более, чем на какой-нибудь предмет обстановки. Но вежливость требовала обменяться словами с новоприбывшим, то есть со мной.

    - Как путь?

    - Спасибо, отлично. Доехал без проблем, охотники не попадались.

    Накатило. Я не врал, но странное чувство зашевелилось где-то в задней части черепа. Надоедливый червячок сомнения свернулся под костяным сводом и ворочался во сне. Но Мастер кивнул снова и сделал знак: свободен. Я поклонился и отчалил в сторону взрывной девчонки по имени Лара.

    - Старый хрыч совсем ленивый стал в последнее время, - сказала она, когда я сел на стул. Он мог услышать, но, казалось, это меньше всего ее беспокоило. - Такое чувство, что он здесь больше для украшения. Что спросил-то?

    - Как ехал, - ответил я, заглядывая в стакан. - Надеюсь, это больше не то пойло, которое ты мне подсунула?

    Лара хмыкнул. А потом оперлась на стойку напротив меня, оставив работу на напарницу.

    - Слушай, а ты сам? Эдгар, старый жених, говорил, что из Денвера отчалило двое. Что, одно суденышко поглотил океан Лас-Вегаса?

    Она подмигнула, и я на автомате кивнул. И только потом до меня дошли ее слова о двух.

    - Сандра...

    В воспоминаниях Сндра растворилась. Я помнил, как мы выехали. Она и я в машине, она пьет, протягивает мне бутылку. Ее смех отдавался в ушах, запах духов щекотал ноздри, но... Но черт меня побери, куда она подевалась? Лара же, совершенно неверно истолковав мое замешательство, хитро улыбнулась.

    - Да ты не бойся. Я не скажу старине Эдгару. Хотя ей бы поостеречься, этой твоей Сандре - говорят, великий Вегас разжился парочкой Охотников. Настоящих, на этот раз без шуток.

    И отошла, оставив меня в одиночестве. Я отхлебнул - обычное виски.

    Это странное ощущение сомнения, ворочающееся в голове, стало сильнее. Я еще раз вспомнил все, что случилось за те два дня пути. Вот мы выезжаем из Денвера. Сворачиваем на межштатную трассу - она смеется, ветер ерошит ее волосы. Вегас - она ковыляет по трассе в сторону маяка Луксора, у меня в забух - сигарета, а в руках - желание врезать этой нахальной похожей на малолетку старухе. Точно, я высадил ее там. Потом ехал сюда - помню Мохаве, простирающуюся куда только достает взгляд. Но рядом маячило странное слепое пятно, что-то, постоянно выпадающее из поля зрения. Именно это тревожило меня. Все это случилось только вчера - но я вспоминал все это так, как будто с того времени прошла неделя, а то и месяц. Я одним духом осушил стакан. Надо было бы позвонить Сандре и выяснить, почему она не доехала до Лос-Анжелеса, но эта старуха не носила с собой мобильный - как и все Сородичи, она больше верила прошлому, чем настоящему, эдакое архаичное, замершее в потоки времени, как муха в кусочке янтаря, существо.

    Рядом со мной кто-то сел. Я повернулся - маленькая, хрупкая девчонка из той шайки, что пристроилась в углу. Вся выцвевшая, как будто ей уже далеко не первый десяток со дня второго рождения. Тускло-карминовая помада - привет из семидесятых. Волосы заплетены в косу, долгую, до самой талии. Она кивнула Ларе, что-то изобразив пальцами. Та удивленно хлопнула ресницами, замерев на секунду - невиданное дело для этого сгустка энергии. А потом кивнула и налила в стакан - чего-то темного и густого, больше похожего на жидкий асфальт.

    - Эй, малышка, ты откуда знаешь это? - спросила она, ставя стакан на стойку.

    Моя соседка рассмеялась. Блеснули длинноватые клыки. Я отвел от нее взгляд и уставился в собственный стакан. Соседка что-то ответила Ларе, и между ними проскочил молниеносный, непонятный мужчинам, диалог; что-то чисто женское, надежно зашифрованное от мужского уха. А потом толкнула меня:

    - Выпьем?

    - С удовольствием.

    Лара поставила мне новый стакан. Какая сума набежит по счетам к концу визита?

    Мы чокнулись стаканами, и девчушка с выправкой залихватского пьянчуги опрокинула свой.

    - Что у вас за Семья? - спросил я первое, что пришло в голову.

    - А, тебе тоже интересно? - спросила в ответ она. - Не похожи на обычных, правда?

    - Ага.

    - Мы бродяги, - ответила девчушка.

    - Ага.

    Она снова рассмеялась.

    - Не веришь? Никто не верит... Ну всяко оно бывает. Клэр, - она протянула мне руку. Я пожал ее:

    - Пат.

    Рукав кожаной куртки сполз, когда она протянула мне руку. Пожимая ее, я разглядел шрам - как будто кто продырявил руку. Скорей всего, это из той, старой жизни - теперь все затягивается быстро и без следа.

    - И как оно? Конфликты часто?

    - Это ты точно подметил, - Клэр улыбнулась. Ямочки на щеках - эдакое дитя, чистое и милое. Возрастом в пятьдесят лет, в лучшем случае. - Часто, если честно. Но сидеть на одном месте мы тоже не можем - земля не выдерживает, понимаешь? Мы приходим, забираем своих и отчаливаем к следующей пристани.

    - Своих?

    Я знал о сектах. С годами более или менее харизматичные из Сородичей объединялись в группы с доктринами, отличными от тех, которые так рьяно проповедовал далекий Мюнхен. Тут, вдали от Европы, у Мастеров была почти полная воля - делай, что хочу и не хочу.

    - Ага, - улыбнулась Клэр. - Брошенных в темноту, одиноких... Всех, кого безневинно использовали для блага всех остальных, тех, кого сделали узниками... Мы приходим и забираем их. Но сам знаешь, наша Семья - это не один и не двое Сородичей, мы должны уходить. Сам Патриарх объявил охоту за некоторыми из нас.

    - Вы вне закона? - спросил я из чистого любопытства.

    - А как ты думаешь?

    Я пожал плечами.

    - А Охотники? Не сильно досаждают? Вроде бы такие группы как раз...

    В ответ - смех.

    - А ты их сам видел?

    Рядом появилась Лара.

    - Тише, ребята, не зовите их. Они, как черт, не к ночи поминаются. Мне лично не хочется умирать - я так давно бегаю от смерти, что успела полюбить жизнь.

    - Боишься Охотников? - Клэр отставила стакан. - Что хорошего в такой жизни, объясни мне?

    - А что плохого? - пожала плечами Лара. - На каждый твой аргумент у меня найдется контраргумент, и в конце концов, мы выйдем в пат. Так что думаю, не стоит начинать спор. Тем более, что тут много наших. Вот же бы Охотники поживились, да?

    - Как будто с наших можно много собрать, - сказал я. - У меня лично в кармане несчастная сотня. Ну разве из-за этого убить можно?

    Лара и Клэр уставились на меня.

    - Ты что, считаешь, что это люди? - хором.

    - Ну да. Ван Хельсинги, или как их там, с колами наперевес. Говорят, в Ла-Пасе семью одну вырезали - днем. Кто из наших сможет так?

    Они переглянулись.

    - А я слышала, что в Вегасе всех высосали досуха, - Лара подмигнула. - Люди, говоришь?

    - Тогда под эгидой ученных.

    - Тогда было бы разумнее украсть целых. Зачем им только кровь?

    - А может, тогда наша кровь - наркотик?

    - Не катит.

    Я уставился на Лару.

    - Не катит. И не смотри на меня.

    От девочки-взрыва не осталось ничего. Серьезная женщина смотрела на меня холодно, осуждающе, сурово - как на нашкодившего ученика. Я чертыхнулся про себя - не хватало только поссориться с ней. Но все опасения оказались лишними - Лара рассмеялась.

    - Ну, какие еще предположения, мистер умник?

    - Сдаюсь. Дневного Сородича мне представить тяжело.

    Клэр смотрела на нас с интересом.

    - А если есть выродки? - спросила она. - Особая каста, к примеру. Или мутанты. Вы же знаете, что сородич с Европы и наш Сородич - две большие разницы. Может, это просто разница чуть побольше?

    - Нет, - покачала головой Лара. - В такое поверить тяжелее. Да и будь кто-то еще, кроме Патриарха - что бы тогда было? Анархия!

    Клэр кивнула.

    - Да. Наверное. Впрочем, какая разница? Мне иногда кажется, что Охотники - это такой миф, которым пугают нас. Мол, сидите тихо, не высовывайтесь, а то придет злой Охотник, убьет, и все, с концами в воду. Насколько я могу судить, мы и сами хорошо справляемся - редко какой молодых Сородичей переступает сотню лет.

    На ее плечо легла тяжелая ладонь. Я оглянулся - еще один из ее компании: угрюмый и мрачный. Немытые космы падали на лицо, уголки рта смотрели вниз. Весь - черное на черном: глаза, волосы, одежда, только кожа белая, как снег. И на руке, лежащей на плече Клэр - точно такой же шрам.

    - Переставай трепаться попусту, Кэй.

    Клэр оглянулась. Капризно скривилась.

    - Ну пожалуйста. Гисли, не будь бякой, я так давно нормально общалась!

    - Разговоры про Охотников - это нормальное общение? - тот, кого она назвала Гисли, нахмурился еще больше. - Давай, пошли. Там у нас интересней.

    - Эй, девушка хочет посидеть здесь, - я притронулся к Гисли. Он отдернул руку и уставился на меня белым от ярости взглядом. - Пусть посидит, а потом вернется к вам - обещаю, мы ее и пальцем не тронем. Остынь, ничего не случится, если она побудет в нашей компании.

    К шее потянулась вторая рука Гисли. Он вцепился в мой воротник, и, выставив подбородок, ей-богу, прошипел:

    - Убери свои ручонки от Кэй, ты, сопляк.

    - Парни, - Лара рубанула воздух между нами, снимая напряжение. - Никаких драк. Я запрещаю.

    - Пускай решают свои отношения во дворе, - поддержала ее Клэр.

    - Вот-вот. Во двор, ребята, и решите все быстро. Чтоб я на следующий день не читала в Таймс о возвращении ниндзя и разборках якудза.

    Я оглянулся на Лару и Клэр - обе смотрели на нас, как на врагов. Даже Клэр. Вот уж женщины - никогда не понимал, что у них на уме. Я кивнул Гисли и мы вместе двинулись к двери.

    Скрипнула дверь, несколько ступенек и мы уже на улице. Я кивнул - пошли в проулок. Все же не хотелось подводить Лару. У меня, возможно, все будущее впереди, и наживать врагов еще рано. Хотя, слушая тяжелое сопение за спиной, я вроде уже успел.

    Воздух ДаунТауна ночью наливался свинцовой тяжестью Казалось бы, океан рядом, и вечер должен был бы принести облегчение - но нет, утренние и вечерние бризы заблудились в хитросплетении улочек города Ангелов, запетляли и пропали. Пальмы на главной улице стояли, их пышные кроны не двигались. Проулок оказался слишком тесным. Метра два шириной, сплошь заставленный баками для мусора. Во все стороны разбежались крысы - но недалеко, как будто понимая, что надолго мы тут не задержимся.

    - Ну что, начнем? - спросил я. - Или все таки лучше разойдемся мирно?

    Вместо ответа Гисли ударил. Сразу, напрямик, целясь в голову. Молниеносный джеб[1]. Я отпрянул. Второй удар последовал сразу же, опять в голову. Гисли, сукин сын, улыбался. Улыбался и бил снова и снова, как хороший аутфайтер[2]. Выждав момент, я поднырнул под очередной удар, врезался в него и потащил назад, к улице. Но как будто столкнулся со скалой - и отчетливо услышал хруст костей. Каменной хваткой Гисли схватил меня за воротник и оттащил от себя. Размах рук у него был что надо - я не доставал до него. Оборвав все пуговицы на рубашке, я выскользнул из нее и отпрянул подальше от очередного удара.

    - Эй, слушай! Ты чего это? - я понимал, что поступаю сейчас совсем не как джентльмен, но справиться с Гисли казалось невозможным. - Давай перестанем? Пойдем в бар, я выставлю тебе стаканчик виски и мы разойдемся тихо-мирно? Девчонку заберешь... А?

    - Зачем мне эта дурра? - спросил он. - Она мне не нужна.

    И снова удар. Я извернулся угрем и опять отшатнулся.

    - Тогда зачем поднимать бучу? Или ты просто из любителей почесать кулаки?

    Гисли молчал. Он все так же уверенно наносил удары снова и снова, я изворачивался. Он был быстрее человека; но и я тоже человеком не являлся по определению. Кровавое небо куполом смыкалось над нами, насмехаясь - два упыря мутузят друг друга. Я подсчитывал, сколько смогу продержаться; вымотать аутфайтера тяжело, а утомить сородича - и того тяжелее. Я тоже мог бы уворачиваться долго... Но сколько?

    Стоило мне задумать над ударом по ногам - и крепкий хук[3] слева впечатал меня в стенку. Разбитое плечо болело, из глаз посыпались звезды. Я процедил сквозь сжатые зубы ругательство, когда могучая рука Гисли оторвала меня от кирпичной кладки.

    - Я и так слишком долго сдерживался, малявка.

    Я почувствовал на своей шее клыки. Ужас сковал меня - это чертов каннибал! Непослушными руками я вцепился ему в волосы, пытаясь оттащить; ответом он только сильнее сжал шею. Рвались связки, мышцы, дышать становилось с каждой секундой все тяжелее. Когда Гисли отпустил меня, мир перед глазами плыл, качался и извивался. Хотелось есть, сейчас и уже; вместе с тем накатывала сонливость. Я сполз по стене между двумя мусорниками.

    Гисли выругался. Я услышал чей-то голос.

    Незнакомец приближался с улицы; шлепал по влажным лужам и говорил, медленно, ровно, как будто с нашкодившим учеником - терпеливый учитель. Слов я не различал, но голос... Что-то знакомое.

    В этот момент, когда мне показалось, что я узнаю голос, Гисли выругался и ринулся в атаку. Послышался странный звук - как будто рвалась мокрая ткань. Что-то тяжело захрипело, ударилось. Я открыл глаза, но в просвете между двумя мусорниками ничего не было. А потом возник он - кто-то очень знакомый.

    "Генри" - подсказала память. Я знал его - и не мог вспомнить откуда. Как будто он заколдовал меня. Генри выглядел так, как будто долго спал - дорогой и свежий костюм измят, лицо заспанное. Но в то же время - я чувствовал страх. Как будто Гисли был еще не самим худшим, что со мной случалось.

    - О, привет.

    Он протянул руку; я вцепился в нее изо всех сил.

    - Ну, пошли. Покормим, а завтра к вечеру все заживет. Молодость - прекрасное время.

    - Где Гисли? - прохрипел я.

    - Был - и не стало, - улыбнулся Генри. - Пуф! И растворился в небытии.

    - Не шути.

    Он силком тащил меня. Взгляд скользил по асфальту, за спиной крысы возвращались к деловитому поеданию отходов.

    - Ну нету его тут больше. Не переживай за него. Пошли.

    Мы ступили в темноту под знакомой вывеской. Отодвинули "сегодня не работаем" и вошли в теплую терпкую тьму коридора. Несколько ступенек - и только сильный захват генри не дал мне свалиться. Колокольчик на двери, снова ступенька вниз.

    И странная тишина вокруг. Я поднял взгляд, обвел молчащих Сородичей и сел на стул. Определенно, ночь выдалась так себе. Потрогал шею - рана была глубокая, под пальцами прощупывались порванные мышцы. И кровь - казалось, в моем теле ее никогда столько и не было. Футболка пропиталась полностью. Рубашка осталась в том проулке. Генри толкнул меня к стойке. Я повалился на сиденье.

    - Лара, у тебя заначка есть? Хоть чуть-чуть...

    Она ожила первой. Бросила на стол пакет.

    - Что случилось?

    - Где Гисли? - рявкнула с другой стороны Клэр. Она все еще сидела за стойкой. Похоже, только этому придурку надо было вернуть ее...

    - Ваш товарищ удалился, - ответил вместо меня Генри. Я не видел, но чувствовал, какон улыбается. - Ушел, если можно так сказать.

    Я надорвал зубами пакет. Черт, скорей всего, из старых запасов - давно растопилась, да и порядком подувяла. Но все это отошло на второй план. Голод отступал, оставалась только сонливость. Казалось, весь мир отдалился от меня. Звуки доносились сквозь пелену.

    - Мальчик мой, что случилось? - Лара похлопала меня по плечу. - ты посмотри только, ты теряешь кровь...

    - Это тот придурок, Лара. Он был каннибалом.

    Молчание снова накрыло это крошечное помещение. Затянуло все тугой пеленой. Зашелестела ткань - и рядом со мной появился Вандербрейк. По ране пробежались его пальцы, ощупали мясо и убрались.

    - Это действительно укус Сородича, - прозвучало за спиной его тихое.

    Грохнул стакан. Клэр поднялась и ушла к своим. В тишине ее шаги гулко отдавались в моей голове.

    - Это сделал тот, кого зовут Гисли?

    Я кивнул. Скрывать нечего.

    - А этот Сородич - кто он? - Вандербрейк расспрашивал меня. Я пожал плечами.

    - Может, позволите мне отрекомендоваться самому? - голос Генри звучал ровно, но я чувствовал, что за ним собирается... Что-то страшное. Как будто тугой кокон окутывает его.

    - Кто...

    - Стой, - это голос Мастера. - Я знаю его.

    Вандербрейк дернулся. Я повернул голову - и увидел, как Инспектор буравит взглядом Наму. Рядом стоял Генри - весь в светлом, ни пятнышка на мятом костюме, хоть и вел истекающего кровью меня. Блаженная улыбка, безмятежный взгляд. Святой!

    - Ты, - голос Мастера звучал глухо, как будто внезапно к нему пришла старость, - Хайнрих. Ты пропал десять лет назад, Экзекутор. Значит ли твое появление, что наша Семья в немилости у Патриарха?

    Генри лишь покачал головой. Я вспомнил его - он сидит за спиной. На следующий день - рядом. Мохаве и мой голос, вплетающийся в восходящие к зениту кровавые потоки. И что-то еще. Я не могу поймать ускользающую нить воспоминаний. Не могу восстановить зеркало памяти, разбитое на осколки.

    - Нет, я больше не работаю на Мюнхен.

    - Значит, ты по нас? - с группы Клэр вышла худощавая женщина. Изможденная, старая, некрасивая. - Нallo, mein lieber[4] Экзекутор.

    И опять эти шрамы на руках - их что, ставят после? Или до? Женщина говорила неправильно, но я чувствовал, что ей и не надо многих слов. Между ней и Генри - больше, чем я могу представить. Глубокая связь - на грани между любовью и охотой.

    - Ganz und gar nicht[5], Clara, - послышалось от Генри. Или Хайнриха? "Хайль Гитлар!", брошенное в ночь.

    - Что случилось с этим Сородичем? - прохрипел Вандербрейк. Я чувствовал его бешенство, но не понимал, откуда столько ненависти к Генри. - Кто такой Гисли? Каннибализм...

    - Гисли - Охотник, - просто ответил Генри-Хайнрих. - Если вас это успокоит, Инспектор, он больше не сможет охотиться в ваших владениях. Умерьте пыл, иначе я перестану улыбаться. Клара подтвердит, что вы мне не соперник.

    - Но ты больше не под покровительством Патриарха, - Наму ухмыльнулся. - Связь разорвана, Сила Первого больше не питает тебя, Экзекутор. Ты пал - а значит, беззащитен. Я бы не советовал вести себя так на моей территории.

    Он поднялся. Рядом с ним стала помощница - еще один Инспектор. Лара хлопнула о стол:

    - Только не тут! Вы с ума посходили?! Ловить Экзекутора в моем баре?

    - Молчи! - рявкнула Инспектор. - Ты кто такая, чтобы указывать нам, что делать, а что нет?

    В углу Клара хрипло рассмеялась. Вместе с ней кашляющим гиеньим смехом зашлась вся их Семья - кожа и смерть. Я закрыл глаза - безумно хотелось спать. Силы покидали меня. Но в то же время, я чувствовал, что то, что я вижу, даст мне ответы на некоторые вопросы. Значит, Гисли - Охотник... Каннибал. А эти? Те, что с Клэр?

    - Георгий, - сказала Клара, старуха с древними глазами, - ты молод... Этот Сородич только что убил Охотника - и даже не замарался. Ты Мастер, но такой дурак...

    Компания в углу снова взорвалась смехом. Вандербрейк скрипнул зубами.

    - Только у нас есть оружие, которое может победить Экзекутора, Георгий... Ты принял нас сегодня, дал почувствовать нас снова частью Семьи. За это мы дадим тебе ценный совет - не выступай против Хайнриха. Пусть даже бывший, но он все еще Экзекутор. Он единственный носит это звание.

    - Заткнись, - рявкнул Мастер, - мне не нужны твои советы. Тут есть я и два Инспектора. Мы расправимся сначала с ним, а потом с вами, сброд. Я буду в Мюнхене...

    Легкий сквозняк защекотал мою шею. Я посмотрел на дверь - и увидел, как уходят другие Сородичи. Они покидали тонущий корабль. Крысы сбегали. И мне бы тоже уйти - вот только ноги не слушаются. Лара положила ладонь мне на голову.

    - Ты не переживешь это побоище, маленький милый мальчик. Мы будем помнить тебя. Ты так рано уходишь...

    Она ушла последней. Щелкнул замок, опустился тяжелый стальной засов. Завтра она вернется и выпустит переживших эту ночь. Или подожжет здание - если победят Охотники. Она думала, что дверь выдержит. Надеялась на крепкую решетку. Лара была стара, и в то же время слишком любила жизнь. Как и остальные. Я уронил голову на руки. Прислонился к столу. С самого начала я был неудачным, все пошло наперекосяк. Такая смерть - чем плоха?

    - Рано умирать, - послышалось откуда-то.

    Мастер и Инспекторы медлили. Не бросались в атаку. Тишина накатывала тяжелым покрывалом, забивала дыхание. Я открыл глаза.

    Шах и мат.

    Он понял, что избежать схватки с Охотниками ему невозможно. И единственный союзник, который мог бы ему помочь - тот, чьим трупом он собирался воспользоваться, чтобы попасть в Мюнхен. Плохую службу ты сам себе сослужил, Георгий...

    - Мне нужен только Мирослав. Мне не нужен еще один бой.

    Снова взрыв лающего смеха. Охотники веселились.

    - Еr ist nicht da[6], - прокракала Клара. - Но он недалеко.

    - Тогда я просто уйду. Наму, мне не надо боя...

    - Никуда ты не уйдешь! - рявкнул Вандербрейк. Глупенький Инспектор...

    Он потянулся к Генри - и мир взорвался. Зазвенели стекла, во все стороны полетели осколки бутылок и капли дорогой выпивки.

    - Мне не надо боя!

    Я закрыл глаза. Это так утомительно.

    Когда я снова открыл их, Инспектора лежали изорванной грудой тряпья на полу. Георгий, Мастер Лос-Анжелеса, одного из самих больших городов, кричал. Закладывало уши. Я снова закрыл глаза.

    Точно, - вспомнилось мне - мы подобрали его на семидесятой, не доезжая до Гленвуд Спрингс. Сандра выходит в Вегасе и бредет на свет Луксора... Треснувший зеркальный шар. У него чертовски хорошо получается делать эту штуку с памятью. Мне бы убегать, но куд...

     

    Пощечина, вторая. Я открыл глаза. Потолок еще слегка дрожал и двоился. Еще одна пощечина сдвинула мир достаточно, чтобы контуры совпали.

    - Просыпайся!

    Надо мной нависло лицо. Безусый мальчишка. Капризный голос, несомненно, принадлежал ему. Он еще раз занес руку:

    - Просы...

    - Хватит! - взмолился было я, но ладонь проделала путь по дуге и врезалась в мое лицо еще раз. - Хватит!

    Я согнулся, пытаясь отстраниться от мальчишки, и кубарем скатился с дивана. Вместо потолка перед моим носом простирался грязный паркет. По полу зашлепали босые ноги. Мальчишка что-то прокричал в другую комнату. Мимо меня процокали острые каблучки женских туфелек. Цепкие пальцы сомкнулись на моей шевелюре и потянули вверх. Шея заныла от боли. Девушка с сигаретой в зубах, тусклая, только ярко-карминовая помада размазана и глаза мокрые - смотрела на меня выжидающе и с вызовом. От нее разило выпивкой. Казалось, еще один выдох - и она загорится от тусклого огонька сигареты.

    - Ну что, мрррразь...

    - Ты кто? - спросил я. Её пальцы слишком сильно тянули за волосы.

    Но она не ответила. Только скривилась и всхлипнула. Со стороны двери снова послышалось шлепанье босых ног.

    - Отпусти.

    - Да горите вы все адским пламенем! - крикнула девчонка и изо всей силы приложила меня о пол, а потом подскочила и вылетела из комнаты. - Да чтоб вы все поздыхали, су-у-у-уки! Вместо моего... Эту мразь!

    Послышались тихие шаги. Надо мной склонился еще один - бесцветный мужчина, откуда-то смутно знакомый. Он деловито взял меня за нижнюю челюсть, покрутил голову так и этак, оценивая рану на шее. За его спиной послышались тихие препирательства - мужчина и женщина. Женщина, судя по голосу старая, что-то вымогала, мужчина же вяло отмахивался от ее просьб. Я вслушивался в их голоса, но не смог разобрать и слова. Это что, немецкий? Тем времен мужчина закончил осмотр.

    - Рукой можешь пошевелить?

    Я двинул. Сразу же на шее что-то разошлось - я почувствовал, как что-то мокро чавкнуло.

    - А говорить?

    - Может, - долетело откуда-то слева.

    - Ну, хоть трахея цела. Будем шить, - сказал он. - Так быстрее будет. Что же ты за ребенок такой хлопотный?

    - Я тебя знаю?

    Он несколько мгновений пялился на меня. Потом оглянулся. Ярость исказила его черты - злобное привидение-хомячок.

    - Хайнрих!

    Споры в другой комнате взвились яростными интонациями. Мужчина вздохнул. Легко поднял меня и бросил на диван.

    - Эй, я еще не труп, - промямлил я сквозь застилающую глаза мглу. - Ты кто? Я тебя знаю?

    С трудом перевернувшись, я улегся удобней. Рядом со мной появился мальчишка, уселся рядом. Проворковал:

    - Да у нас тут семейная идиллия. Ты это, помалкивай, а? Не порти это... Праздник жизни!

    - Ты кто?

    Мальчишка улыбнулся.

    - Вопрос не в том, кто я, а в том, кем станешь ты. - Он принюхался. - Восхитительно пахнешь, приятель. Так бы и скушал, - и гнусно ухмыльнулся.

    - Чего? - спросил я. Это какой-то кошмар. Я потянулся и ощупал шею - рана оказалась довольно глубокой и неприятной. Торчали ошметки мяса.

    Вернулся бесцветный с кривой иголкой. Он быстро согнал мальчишку с дивана и принялся зашивать мясо. Малец далеко не ушел - уселся рядом на старый табурет и принялся рассказывать всякую чушь. Казалось, что он болтает лишь только чтобы болтать.

    - Его зовут Мирославом, - он кивнул на зашивающего меня мужчину. - Ты не смотри, что он таком молчаливый - он парень что надо, только угрюмый еще и вообще крутой такой. Ты как умудрился обидеть Клэр? Еще чуть-чуть и она зальет нам хату слезами по Гисли. Он, конечно, был того, - парень выразительно покрутил пальцем у виска, - но зачем убивать? На того крутого чувака она злиться не может, а на тебя - не позволяют. Точно, - он поднял палец, - она всех нас утопит в море слез, как Алиса! - и зашелся довольным смехом.

    Мирослав - я же точно где-то слышал это имя! Но где? - неодобрительно покосился в сторону внезапно умолкнувшего мальчишки. Тот с интересом прислушивался к разговору в коридоре, а потом повернулся ко мне с радостной улыбкой:

    - Знаешь, о чем говорят? Съесть тебя или оставить, прикинь? Да кому ты нужен! - и зашелся истеричным смехом.

    - Питер! - рявкнул Мирослав.

    Я дернулся, отстранился прочь от острия иглы. Нитка натянулась и потянула кожу. В глазах потемнело.

    - Черт побери, вы кто такие? Что тут вообще...

    - Не двигайся...

    - Мы тебя съедим!

    - Да что же это такое?! - взвопил я. Мирослав отпрянул. Мне показалось, я уловил что-то знакомое в его испуганном выражении лица. В коридоре между спором послышалось жалобное всхлипывание. Я схватился за шею и подтянулся на кровати. Если что - взгляд налево - выпрыгну в окно, а там будь что будет. Это место слишком напоминает какой-то адский безумный хоровод. - Чего вам от меня надо? - Голоса в коридоре стихли.

    И наконец-то я увидел знакомое лицо - в комнату заглянул старина Генри.

    - Эй, ты тут? Спаси меня!

    Генри что-то сказал на немецком - я уверен в этом! - Мирославу. И щелкнул пальцами.

    Уже засыпая, я услышал возмущенный голос Мирослава и Питера.

     

    - ...уда? - спросил я.

    Мы выезжали из Лос-Анжелеса. Риверсайд остался за плечами, впереди лежало ровное полотно пятнадцатой федеральной.

    - А? - спросил Мирослав.

    Питер высунулся из машины и раскинул руки.

    - Яхууууу! Всегда мечтал покататься на тачке без верха!

    - Говорю, подбросить куда? Не спим, друзья, не спим! Вы спасли меня от той жуткой встречи - куда просите, туда подвезу! - Я прибавил газ. - Мохаве перед нами, скоро поворот на сороковую - так что выбирайте!

    Ночь загоралась восходящими потоками алого. Я обожаю ночи - за тот год, что я стал вампиром, пускай даже слабым, я полюбил их особой любовью. Это, как мне кажется, достойное вознаграждение за отсутствие дневного света.

    И черт меня побери, этой ночью небо еще прекрасней. Ветер доносит до меня ароматы пустыни, мотор мерно шумит. За спиной Питер что-то восторженно кричит. Я засмеялся прекраснейшей из ночей.

    - Повторим старый маршрут, до Альбукерки...

     

    

---

     

    [1] один из основных видов ударов в боксе, прямой.

     

     

    [2] Боксер, который держится на дальней дистанции.

     

     

    [3] классический фланговый удар из традиционного бокса.

     

     

    [4] Привет, мой милый экзекутор.

     

     

    [5] Вовсе нет.

     

     

    [6] Его тут нет.

     

     

Опера для жертвоприношения

Увертюра ?2 для пустых стаканов и дороги

    Он пил чай. Золотая жидкость покачивалась в такт перестуку колес, лучи закатного солнца терялись в ее толще, преломлялись и плясали купе желтыми зайчиками.

    Питер и Пат сладко сопели на полках выше.

    Мы погрузились в поезд, едва только солнце коснулось краем горизонта. Это тяжело - ходить, пока оно еще светит, но возможно. Как раз на грани между доступным и невероятным. Тяжелая сонливость накатывает волной, подминает сознание под себя, превращая все происходящее в набор малосвязанных слайдов.

    Но лучше уж сидеть в поезде, закрывшись в купе, чем рисковать с двумя полуголодными кровососами ехать автостопом. Тем более, что Хайнрих лишь презрительно поморщился, когда я предложил ему такой вариант.

    Теперь же он презрительно морщился, разглядывая потрескавшийся стол. Перед тем он ладошкой смахнул в него крошки и как-то гадливо понюхал. Мексиканские поезда были ему явно не по духу.

    - Ты поменялся, - сказал я, чтобы как-то заполнить звенящее молчание, туго натянутое между нами.

    Он посмотрел на меня, а потом уставился в окно. Мы проезжали город. Поезд выгнулся дугой, огибая какой-то жилой район; в домах зажигались огоньки. Улочками ползли долгие следы от фар машин. И над всем этим зажигались чистые звезды, к зениту тянулась кровавая аврора.

    Где-то через купе начали петь. Слова на звонком испанском звучали в такт перестуку колес, и лишь один из подпевающих временами сбивался. Хайнрих оторвался от разглядывания засыпающего города и уставился на меня. Но продолжал молчать. Замершее лицо снова стало восково-прозрачным, но все еще хранило часть той живости, которую я успел заметить в Лос-Анжелесе. А потом над нашими головами моргнула лампочка, потом еще раз и уже ровно засветилась, отбросив на Хайнриха неровный желтый свет, превратив его в больного капризного ребенка.

    - Может, хватит молчать? Сколько можно?

    Он пожал плечами и снова уставился на колышущуюся жидкость в стакане.

    - Объясни мне, что мы делаем? Где ты пропадал?

    На полках сладко засопели. Я сам сморгнул непрошеную сонливость.

    - Ты задаешь неприятные вопросы, - наконец-то сказал он. - Хотя сам понимаешь, что дать на них ответ я не могу.

    - Сейчас дети проснуться, - сказал я. - И тогда я из тебя точно ничего не вытяну. Ты мог бы мне хоть что-то объяснить?

    Хайнрих неопределенно пожал плечами. И я почувствовал, как разворачивается в нем Сила. Меня тут же затопило знакомым потоком, дрогнуло и тут же убралось прочь. Я только вздохнул.

    С полки свесились ноги Питера.

    - Ух ты, - только и сказал он. - Вот это круто.

    - Тебе было мало того, что Клара о нем рассказывала? - спросил я.

    Питер спрыгнул на пол.

    - Одно дело - читать и слышать. Совсем другое - увидеть. Кто бы мог подумать, я буду ехать с самим бывшим Экзекутором!

    Я покосился на него. Если он не заткнется - повторится та самая сцена, которую устроил Патриарх, когда этот сопливый мальчишка набросился на него. Я только успел заметить, как лицо Хайнриха одним махом потеряло все остатки живости и превратилось совсем уж в восковую маску - словно кто посадил в купе не живое существо, а куклу.

    С другой стороны слез Пат.

    - Эй, привет, ребята! А что это...

    Вздох вырвался против воли. Хайнрих метнул быстрый взгляд на Пата и тот умолк. Последние пару дней для него каждое пробуждение было новой жизнью. И чем дальше, тем больше стиралась его индивидуальность, тем больше он превращался на потерянного ребенка. Это была еще одна причина, по которой я хотел поговорить с Хайнрихом.

    - Пожрать бы, - Питер тоскливо покосился на окно. - Еще чуть-чуть и придет Голод...

    - Отъелся, - сказал я. - Можешь и потерпеть.

    Пат со вздохом тяжелобольного прислонился к стенке. Где-то за пару купе снова грянула бодрая песня.

    Хайнрих опять отвернулся к окну. Солнце уже село, и только оранжевая полоса на западе еще тускло отсвечивала на черном небе.

    - Есть хочется, - снова заныл Питер.

    - Молчать, - вдруг сказал Хайнрих. И поднялся. - Мы с Мирославом пойдем пройдемся, а вы оба сидите здесь, поняли?

    Я удивленно воззрился на него. Кажется, за долгое время его отсутствия почти ничего не поменялось.

    Хлопнула зверь купе, и он замер на фоне окон и проносящейся в них мимо нас бесконечной пустыни. Знакомая волна силы, едва ощутимого приказа, которому легче поддаться, а не отказать, накрыла наш закуток. И я поднялся.

    - В седьмом вагоне есть ресторан.

     

    Все, что он сделал - это всего лишь сбежал от нытья Питера. Мы вот уже полчаса сидели в вагоне-ресторане, цедили кофе и смотрели в окно - молча. Голод разворачивался во мне, сводил желудок и заставлял мир чуть дрожать.

    Хайнрих поднял меня еще засветло, окатил Силой и дал на руки Пата. Я полчаса тащился к вокзалу, осторожно ступая по оранжевых солнечных полосах, засыпая на ходу, держась только на его воле и желании сделать все так, как того он хотел. И теперь меня настигла отдача. Потраченные силы вытекли в солнечный свет.

    Теперь вагон-ресторан покачивался в мареве подступающего Голода, дергался в такт колесам и тянулся жвачкой от каждого движения. Тусклый блеск аляповатой позолоты резал глаза, вытертый бархат с пятнами, оставшимися от предыдущих посетителей, оставлял странное и неприятное ощущение грязи. Ангелочки между окнами пытались разглядеть нас сквозь покрывающую их пыль. Когда-то этот вагон, несомненно, считался первым классом, но теперь от былого величия почти ничего не осталось. В воздухе витали запахи прокисшего пива, в углу трое уже почти пьяных пассажиров начинали заводить песню. Бармен посматривал на нас недобро, словно ждал какого-то подвоха.

    - Слушай, может, поговорим? - спросил я третий раз.

    И снова молчание.

    - Слушай, я понимаю, что у тебя какие-то свои планы... Но, может, просветишь нас? Что ты задумал? Где пропадал? Что делал и почему ушел? Хайнрих, я не прошу подробного отчета. Я прошу хоть какой-то реакции на мои расспросы.

    Он продолжал молчать.

    - Слушай, - уже отчаянно сказал я. - Я тебя не понимаю. Ты пришел, выдернул нас из нашей жизни. Да кто тебе вообще позволил делать такое?

    - Вы пошли по собственной воле.

    - Конечно. Особенно Пат.

    Холодный и отстраненный взгляд уперся прямо в мою переносицу.

    - Он еще слишком молод, чтобы решать...

    - С твоей точки зрения возможно, что и так, - сказал я. - Но с моей - у него достаточно опыта, чтобы самостоятельно продолжить свое существование.

    - С тобой будет отдельный разговор... Из-за ребенка. Ты поступил неправильно, - Хайнрих снова отвернулся. Холодный взгляд снова тонул в темноте за окном, и я был благодарен ему за это. - Но я не ожидал, что ты так скоро станешь по другую сторону. Патриарх - слишком серьезный противник. Тебе кажется, что за океаном его власть слабее - но на самом деле это не так. Ты по уши в дерьме.

    Я смолчал. Это было самое большее, что мне удалось выдавить из него после выезда из Лос-Анжелеса, и я отчаянно боялся спугнуть эту внезапную откровенность. Но Хайнрих снова замолчал.

    - Извини, - сказал я.

    - Тебе не за что извиняться передо мной, - Хайнрих помешал сахар в кружке. Я заметил, что до того он окунул туда шесть пакетиков. Старая байка, что можно приглушить Голод сладким - но ему такая мелочь вряд ли бы помогла. - Я примчался сразу, как услышал.

    - Долго же ты ехал, - сказал я. - Прошло полтора года. Где тебя носило?

    - До Камбоджи долго доходят слухи, - ответил он.

    Я не знал, что мне делать. С одной стороны, я был рад. Безумно рад его возвращению и тому, что он жив - потому еще в Испании, когда я собирался перебираться через океан, услышал историю о том, что Экзекутор мертв. Но то, каким он вернулся, убивало - пять минут живой, два часа - застывшее восковое изваяние.

    С другой стороны, я хорошо помнил, что он такое и что сделал со мной. Это было трудно - сидеть рядом с тем, кого хочется убить и кому хочется сделать что-то хорошее одновременно. Самое худшее было то, что сам он казался абсолютно инертным. Хайнрих не позволял хрупкому балансу пошатнуться и наконец-то завалиться в чистую радость или ненависть вопреки всему.

    - И что мы здесь делаем? - спросил я, когда молчание снова стало совершенно невыносимым.

    - Ждем.

    - Чего?

    - Гостей. Просто сиди рядом и жди.

    Я откинулся в кресле и вместе с Хайнрихом с тоской уставился в окно, за стеклянной преградой которого раскинулась чернота. Свет из вагона отбрасывал на землю крошечные бегущие пятна света, в которых время от времени мелькали чьи-то глаза - ночные хищники только-только вышли на охоту.

    Мы тоже хищники. Но мы должны жить рядом с нашей добычей, должны прятаться от нее и казаться незаметными, должны пользоваться тем, что она создает... Может быть, тогда мы паразиты? Я вздохнул и прислушался в пустоте. Она молчала - впрочем как и всегда. Все, что не касалось ее самой мало ее волновало.

    Рядом зашелестела ткань, и нас окутало сладким приторным запахом. Я повернулся - и на стол опустилась чашка кофе и небрежно полетели перчатки.

    - Ну, здравствуйте, господин Экзекутор со своим прихвостнем.

    Она была сногсшибательной - как по человеческим меркам. Она притягивала взгляды, куталась в них и цвела красотой яркого, но ядовитого цветка. В глазах, цветом напоминающих жженый сахар и мед, можно было утонуть, засахариться и умереть, если бы не чувство, что тебе этого не позволят.

    - И тебе здравствуй.

    - Мария. Можете не представляться. - Она присела рядом со мной. - Вас, господа преступники, знают все, кто хоть иногда выбирается в большие города. Новости разлетаются довольно быстро, знаете ли...

    Хайнрих кивнул. Я отодвинулся ближе к окну.

    - Итак, ты решила, что если зажмешь нас в поезде...

    Мария улыбнулась.

    - Я ничего не решила до сих пор, Экзекутор. Вот веришь, мы вас вели от самих дверей, проводили, посадили на поезд... И вот до сих пор не решили, что нам делать. И знаешь, Экзекутор, это странно и неприятно.

    Я уставился в чашку. Итак, "гости"... Или, скорее, "хозяева"? И он знал, а я даже не почувствовал.

    - Значит, пришла посоветоваться, Мария? - голос Хайнриха внезапно заскрипел. Я вскинул взгляд и уставился на него. Восковая маска трещала, сдерживая что-то странное внутри него. - Ну, и какие твои предложения? Я готов их выслушать. Если же нет - я готов сражаться.

    Страх. Я чувствовал, как вязкая и липкая волна накрывает меня с головой, затапливает и тянет на самое дно едва ли не первобытного ужаса. Пальцы Марии побелели, но фарфор чашки выдержал. Красные губы были сжаты.

    - Я пришла не драться. Ты же сам знаешь, что наша семья слишком слаба. Двадцатое колено от его Патриаршего...

    Хайнрих ее перебил нетерпеливым взмахом руки.

    - Ближе к сути.

    Я впервые заметил это у него. От размеренного, сонного и отсутствующего Экзекутора снова ничего не осталось, все, что было до этого, как будто спало с маской привычного ему безразличия. Его глаза горели огнем. Его "я" всплыло из сонных глубин, где дремало, пробудилось и желало действия после затишья. Пустота во мне тоже пробудилась. Не вылезла откровенно, а лишь любопытно всколыхнулась в ожидании то ли подачки, то ли чего еще.

    Мария удивленно взглянула на меня - словно почувствовала что-то.

    - Пария? - прошептала она. - Значит...

    - Ближе к сути, - повторил Хайнрих, и она дернулась. Хрупкий фарфор чашки на этот раз не выдержал, и между ее пальцев пополам с белыми зубьями осколков и чернотой кофе потекла кровь. - Не отвлекайся, Мария.

    Она достала салфетку. Кто-то сбоку взглянул на нее удивленно и тут же забыл об этом.

    - Нас двадцать восемь, - сказала она. Голос ее дрожал, и вместе с ним в радостном предвкушении дрожала пустота во мне - она успела отхватить от удара Хайнриха достаточно. - Выходы из поезда перекрыты. Если решите уйти с боем - вам придется по уши вымазаться в крови сородичей.

    Я дернулся. Нервно оглянулся - и действительно, заметил одного сородича у самого выхода. Он небрежно прикоснулся к шляпе, отдавая нам шуточный привет. Бравада - бессмысленная и глупая.

    - И? - донеслось холодное от Хайнриха. - Ты же знаешь, что и меня, и подопечного ищут как преступников. В купе остался Охотник - и я думаю, что этих ребят тебе не надо представлять. Почему ты думаешь, что мы не захотим вымазаться в крови? Охотник только порадуется возможности наестся до отвала.

    Мария посмотрела на свою ладонь - как на ней медленно заживали порезы, втягивая кофе и кровь. А после подняла взгляд.

    - Экзекутор, сколько времени ты носил этот титул? Сколько времени ты был судьей при Патриархе? - мольба в ее взгляде мешалась пополам с неприкрытым сожалением, страхом и разочарованием. - Ты хочешь сказать, что за десяток дел это можно вытравить из крови? Если я предложу тебе вариант справедливый или безопасный, разумный или рациональный - ты веь выберешь его. Потому что ты судья. Справедливость у тебя в крови, она твоя вторая суть. Именно поэтому Патриарх держал тебя при себе, верно?

    - Итак, ты хочешь предложить мне рациональный вариант, верно я тебя понял?

    Мария задумалась. Порезы на ее ладони полностью затянулись.

    - Я предложу тебе несколько вариантов, Экзекутор.

    - Внимательно слушаю, - сказал Хайнрих, сплетая пальцы и укладывая на них свой подбородок. - Расскажи мне, какова она, безысходность на вкус?

    Она дернулась, как от пощечины.

    - Ты!..

    - Что? - протянул Хайнрих.

    - Ничего. Первое, что вы должны понять, - Мария снова опустила взгляд, - мои верны мне. Не по праву крови, а по праву жизни... Как я скажу, так и будет. Они примут тот выбор, который сделаю я и пойдут за мной до последнего. Мы живем слишком далеко от метрополии, чтобы воспитываться в покорности Патриарху. Здесь для них есть один авторитет, и это я. первое, что я спрошу тебя, Экзекутор... Скажи, можно избежать кровной связи?

    - Значит, предательство? - спросил Хайнрих. Он прямо подался весь вперед, как хорошо вышколенная ищейка, чувствующая запах. - Нет, для тебя - нет. Для тебя это невозможно.

    - Но вы... - начала было Мария и тут же осеклась под холодным взглядом Экзекутора. - Но почему?

    - Кровная связь - это то, что держит нас вместе. Это суть нашего изменения, и обойти ее можно только в исключительных случаях. Ты можешь разорвать связь с родителем, но зов крови, то, что сделало из тебя то, что ты есть, останется в тебе, а это - суть сам Патриарх. Шанс стать охотником - слишком призрачный даже для тебя. До того момента, пока ты наберешь нужное количество сородичей в одном месте, мечники придут и убьют всех.

    - А он...

    - Его создал я.

    Я замер. Услышанное ошеломило меня, но я старался не подавать виду. Только не сейчас...

    - Но...

    - Создать еще одного я не смогу. Освобождение - штука, нужная далеко не всем, Мария. И даже не тебе. И ему, по большому счету, оказалась совершенно ненужной. Второй просчет разобьет мне сердце... Так что давай выкладывай следующие варианты. И побыстрее, пока я еще могу сдерживаться.

    Мария вздохнула.

    - Тогда следующее... Я готова пожертвовать парой людей. Чтобы показать наше рвение в случае чего... Я дам вам уйти. Изобразите сопротивление, бой, что угодно, только чтобы мы потом могли оправдаться...

    - А не проще ли просто разойтись, как будто ничего не было? - спросил Хайнрих со слабой улыбкой. - Мне казалось, что это лучший вариант. Прикинемся, что мы разминулись. Вы скажете, что ничего не видели, не слышали, не чувствовали, а я просто поеду дальше, в своих делах и со своими людьми. Ну как?

    Мария молчала. Она как-то судорожно вздохнула. Хайнрих покачал головой и потянулся к ней. Ласково взял за руку и спросил:

    - Где он?

    Она всхлипнула.

    - Скажи мне, где он... Я не хочу его искать. И скажи, сколько вас всего.

    Мария закрыла глаза, пряча от нас страх и испуг.

    - Он в голове поезда, в купе... Там вы его почувствуете... Он сильный...

    - Как его зовут? - спросил Хайнрих. Она отшатнулась, то его пальцы только еще крепче сжали ее запястье. - Как... Его... Зовут?

    - Рихард! - почти взвизгнула Мария. - Рихард! Третье поколение... Он мечник!

    Мечник... Что ж, теперь ее испуг вполне понятен. И даже понятно то, почему она решилась на такой отчаянный шаг. Даже на два - бросить людей на перехват Экзекутора и после пойти к нему. И если с Хайнрихом она могла договориться, стравить его и мечника... В противном случае у ее молодой семьи не было выхода - или умереть в сражении с нами, с Охотником и Экзекутором, или умереть от руки мечника за отказ отправить на бойню всех своих детей. Вот откуда вопрос о разрыве кровной связи...

    - А он? - я кивнул на сидящего сзади юмориста в шляпе.

    - Это его напарник... Просто Инспектор.

    - Он нас слышит? - спросил я, и Мария покачала головой.

    - Разве что читает по губам...

    И Хайнрих улыбнулся. И кивнул мне.

    Не мне. Пустоте.

    Бездна взвыла - кратко, круша мое хрупкое сознание, подминая под себя мысли, примеряя тело, натягивая его на себя, так, что кожа трещала, пытаясь вместить в себя пустоту. "Дай мне!" - кричала она, и эхо ее голоса закладывало уши, оглушало, отдавалось в голове погребальным звоном.

    Инспектор успел подняться - я уловил канувшее в пропасть удивление, не более - когда мир замер. Воздух натянулся, стал киселем, и все замерло, увязло в его густоте - и пропасть бросилась к Инспектору. Головы людей качались в такт перестуку колес, но взгляды скользили по нас, не задерживаясь и на секунду.

    - Ты...

    Он успел сказать только это. А после - ударил Силой. Больше от отчаянного испуга, от животного страха перед тем, что что-то понял. Пустота улыбнулась моими губами - он знала, что он понял. Я же мог только догадываться, что случилось в тот момент, когда суть происходящего раскрылась перед всеми - кроме меня.

    Пустоту - не наполнить. В нее можно только провалиться, слить Силу, жизненные токи и раствориться.

    Воздух потянулся, дрогнул и отпустил. Пустота довольно всхлипнула и успокоилась. Головы людей обернулись вслед нам, зацепили крючками взглядов, взорвались словами и вызгом.

    - Человеку плохо! - крикнул кто-то сзади.

    Я подхватил Инспектора на руки.

    - Надо его положить! - кто-то жарко выдохнул мне прямо в ухо. - И поднять ноги!

    Кто-то дернул Инспектора, пробуя уложить уже мертвое тело, тщетно пытаясь привести его в чувство. Меня оттащили назад, и кто-то закричал еще раз.

    - Стойте! - донесся до меня голос Марии. - Мы отведем его в купе; это мой сосед. А по пути приведем его в чувство!

    Я оглянулся - люди расступались перед ней. Красота - страшное дело, особенно такая роковая, такая тяжкая, околдовывающая и манящая. Человек отпустил мой рукав, Инспектор навалился на меня всем весом.

    Она что-то говорила окружающим людям, что-то объясняла, сплетая слабое кружево Силы, околдовывая их еще больше. И они - о, послушное стадо овец! - внимали ей, как пророку. Я не стал дожидаться конца этого колдовства и потащил Инспектора дальше.

    Кажется, в который раз все всё решили за меня.

     

    Мечник встретил нас улыбкой. Улыбкой на застывшем лице он нас и провел. В какой-то момент он напомнил мне Ледруа, но воспоминание о рыжем художнике, едва мелькнув, тут же кануло в Лету.

    Второго инспектора мы нашли в нашем купе. Уснувшим навеки - и вместе с ним сытого Питера, довольно смотрящего на нас. Он даже не спросил, что с нами делает Мария - в воздухе, тяжелом от запаха крови, витал страх и ужас, пополам с признаниями и мольбой. Даже из Инспекторов мало кто сталкивался с Охотниками, ходящими по тонкой кромке истинного безумия Жажды.

    - Они ничего не слышали? - спросил Хайнрих Питера, когда за нами закрылись двери купе. От запаха крови мутило, от тесноты - становилось дурно. - Скажи, что ты смог все сделать тихо.

    Я видел, как в Хайнрихе дрожала Сила, как ее тонкий поток истончался и медленно пропадал. Мечник - это не шутка. И не просто серьезно - это серьезно вдвойне. Это страшно, это ужасающая мощь, которую ему пришлось свернуть в тесный кокон своей Силы и душить до тех пор, пока не захрустели кости, пока между ее витков не потекла кровь, яркая, красная, тягучая и густая. "Отчего же ты не стер ему память, как делал это с Патом?", - спросил я тогда, и он только покачал головой. "Есть то, что я могу сделать. Есть то, на что пока не хватает сил", - ответил он мне. Его пальцы, когда он поднял руку, чтобы поправить волосы, дрожали. И теперь, в тесноте купе, я попытался отодвинуться от него подальше, втиснувшись рядом с испуганным Патом. Тот смотрел и вовсе безумно, словно то, что он увидел, остаточно выбило его из колеи.

    В ответ на вопрос Хайнриха Питер только пожал плечами.

    - Наверное.

    - Я бы пригласил тебя сесть, - сказал Хайнрих Марии, - но, как видишь, у нас тут не до того.

    - Ничего.

    Хайнрих замер и осмотрел всех нас. В этот момент свет дважды мигнул и погас.

    - Полночь, - прозвучало со стороны Марии.

    Вагон зашелестел тихими голосами, возроптал и снова стих. В дверь постучались - робко, стараясь не привлекать внимания. Мы замерли.

    - Мария! Madre!

    - Это мои, - сказала она и, обернувшись, приоткрыла дверь. В купе просочился ее тощий подручный и тут же шепотом затараторил, стоя на пороге. Я был далек от испанского языка, и хотя в Лос-Анжелесе жило довольно много иммигрантов, но выучить его настолько, чтобы понимать их беглый, так и не смог.

    Тем временем Хайнрих обернулся к нам.

    - Мы сходим. Задерживаться больше нельзя.

    - Что будет дальше? - спросил я. - Мы сойдем прямо посреди пустыни. Куда пойдем?

    Даром я сказал это. В ответ Хайнрих посмотрел на меня изнуренным взглядом, в котором усталость сплеталась со слабостью и горечью какого-то разочарования. Возможно, во мне.

    - Нам теперь нельзя в Мехико.

    "Я не выдержу еще одного боя", - хотел он сказать, но не смог. Но я прочитал это во взгляде, усталом, плывущем, но живом на восковом застывшем лице.

    - Скоро будет остановка, - сказала Мария. - Мы отпустим вас...

    Питер взглянул на нее исподлобья, но ничего не сказал. Но в глазах читалась ничем не прикрытая ненависть, граничащая если не с презрением, то с отвращением. Конечно, он был сыт, он был доволен жизнью, но это не отменяло его безумия - безумия охотника, для которого существуют только те, кто выше и сильнее - остальные пустое место.

    Пат вздохнул.

    - Что у нас тут? - осведомился он нарочито веселым голосом, в котором чувствовалась растерянность.

    Я понял, что больше этого не вытерплю. Не вынесу этой подвешенности. Этого непонимания.

    - Успокойся, - раздался усталый голос Хайнриха. Он похлопал меня по плечу - невиданная фамильярность для него, и если он не был смертельно усталым, вряд ли бы это вообще случилось.

    - Хорошо.

    Остаток пути мы доехали в тягостном молчании. Хайнрих снова сидел у окна, и редкий свет делал его лицо и вовсе похожим на смертную маску. Он казался спящим, и только почти неестественная напряженность говорила об обратном. Питер пялился в окно с верхней полки. Пат, чувствуя общий настрой, забился в угол. Мне было искренне его жаль, но я ничего не мог поделать. Сам же я сидел в тени и лишь хмуро рассматривал их лица.

    Я не хотел всего этого. Казалось, меня накрыл дурной сон, видение смерти и наркотического опьянения. Стоило закрыть глаза, как мир искривлялся, плясал и танцевал вместе со сломанными вещами, скрежеща вывернутыми ребрами по черепу. Я чувствовал что-то, что и сам пока не мог понять. Как будто в воздухе пахло смертью. Разложением. Гниением. Распадом. Стоялой водой. Все это, по первому впечатлению, поднималось из зловонной пустоты внутри меня. Смерть колыхалась в ней, дрожала и переливалась невозможными оттенками зеленого и красного в обрамлении золота цвета тьмы.

    Мария и ее люди убирались. Странно, что мы, охотники на людей, так скрываемся от них. Что мы сливаемся с легендами, чтобы нас не заметили. Странно - и донельзя удивительно.

    За час мы сходили. Первым пошел Питер с Патом, после - я. Хайнрих задержался с Марией. Она сказала ему несколько слов в спину, и я, уже стоя на платформе, увидел, как он к ней обернулся. Это было моментально, это было как удар ножа, как взрыв, как вспышка света. Мария улыбнулась - и осела. Хайнрих обернулся к нам. На его лице не дрогнул ни один мускул. Восковая отрешенность, высшая проба жестокости - полное безразличие.

    Рядом с ним стоял проводник - застывший с подобрастной улыбкой. Ему вовсе не надо видеть того, как у его ног рассыпается в прах и пепел прекраснейшая из женщин.

    Я вспомнил. Вспомнил слишком многое. Пустота внутри радостно всколыхнулась, ожидая действия, но тут же утихла, когда он обернулся ко мне. Даже она боится того, что стоит перед ней.

    - Пошли, - сказал он. - До южного кордона Мексики еще далеко, а мы сошли на полпути к ней.

     

    Ночь мы провели в старой церкви разрушенного и позабытого городка. Иисус косился на нас недобрым взглядом, свисая со своего креста, как будто удивлялся: и что делают кровососы в его доме? Я чиркал ручкой в тетради.

    - Что пишешь? - спросил Хайнрих. - В дороге лучше не вести никаких записей. Если попадут в руки врагу...

    - Считаю длину дороги по карте, - сказал я сухо и расправил листы карты. - Не бойся, я уничтожу его.

    И снова между нами опустилась тяжелая тишина. Он молчал, рассматривая залитую неверным светом восходящей луны равнину, выжженную солнцем, бирюзово-серую в ночи с долгими полосами теней.

    - Ты наверняка считаешь, что я не должен был ее убивать? - донеслось, когда я и вовсе погрузился в расчеты. Черный силуэт на фоне красного неба в окне повернулся в профиль.

    - Почему ты так считаешь? - сказал я и зевнул. - Я вчера ничего так и не сказал.

    - В том-то и дело, что ты слишком красноречиво молчал, - сказал Хайнрих.

    После смерти Марии он казался угасшим. Теперь же он снова источал волны Силы, словно сон только придал ему сил. Я вслушался в темноту - Пат и Питер еще спали. Ночь шелестела, дышала вместе с вышедшими на охоту хищниками, жужжала мириадами москитов, поднималась к точке зенита алыми полосами зова крови и опадала с падучими звездами.

    - Я остаюсь Экзекутором. Патриарх пока еще меня не уволил, Мирослав.

    - Удобная позиция.

    Ночь вливалась между нами, делая воздух вязким, тяжелым, тягучим, словно смола. Дышать было трудно, как будто я находился где-нибудь на самом дне океана.

    - В чем суть Экзекутора, Мирослав?

    Я пожал плечами.

    - Мария говорила, что в том, что ты высший судья. Все так считают.

    Силуэт в окне пожал плечами. На фоне красной авроры он выглядел зловеще.

    - Все мы скованны одной цепью. Неразрывной цепью уз крови. Начинается она от Патриарха и заканчивается на самом последнем из нас, самом слабом и почти похожем на человека. В этом наше благословение и проклятие - в том, что все мы связаны. Представь себе мир, где Сородичи руководствуются не силой уз, а собственной волей и властью. Представь распри и войны.

    - Но почему сразу так?

    - Не будь наивным. Когда уходят любимые, когда заканчивается любовь и терпение, когда все тайны уже узнаны - что остается? Только безграничные амбиции. Чем старше Сородич - тем больше их у него, тем сильнее жажда подняться выше и занять больше места под солнцем. И скажи, что это не так. Единственное, что их останавливает - это кровная связь между ребенком и родителем. Ребенок никогда не поднимется выше, как бы не тянулся... Но это в идеале.

    - Значит, на практике...

    - На практике Экзекутор нужен для того, чтобы поддерживать вертикаль власти. Чтобы связь поколений работала так, как должна. Знаешь, чем грезят почти все Сородичи? Когда заканчивается все, чего бы ты хотел попробовать, все, что ты не успел сделать, доделано? Угадай...

    - Амбиции?

    - А когда понять их суть? - спросил Хайнрих. - Ну же, - поторопил он меня, - ну же, скажи мне, что кроется в сути всех амбиций? Что кроется в разрыве кровных связей?

    - Свобода.

    - Свобода, - повторил он вслед за мной эхом. - Самое сокровенное желание для тех, кто хочет прорваться наверх. Она отравляет многих из нас...

    - Неправда.

    - Не суди всех по себе. Да и ты - ты еще не натешился этим миром, чтобы решить, что пора лезть наверх. Для тебя пока каждый день - как новый. В этом я могу только позавидовать тебе, как и многие другие. Ты избежал пресыщения...

    - Так вот как ты это называешь... Стереть память - избежать пресыщения!

    - Ты меня осуждаешь?

    Я заткнулся и сердито уставился в темноту.

    - Знаешь, ты ведь и ей мог просто стереть память, - сказал я.

    - Есть проступки, за которые одно наказание, - возразил он. - Я все еще остаюсь Экзекутором.

    - Даже после того, как на тебя почти объявили охоту?

    - Истинный долг...

    - Хватит, - сказал я и поднялся. - Верни мне воспоминания.

    - Ты вспомнил?

    - Да.

    - А если я откажусь?

    Я молчал. Он знал ответ.

    Хайнрих покачал головой.

    - Рано, я думаю.

    Он умолк. В темноте заворочался Питер. Время тянулось, опадало кусками и застывало, пока луна за окном поднималась вверх, устало заглядывая в окно. Я чувствовал Силу, струящуюся, легкую и подвижную в этом замершем времени. Она текла, растягивалась и заполняла все собой.

    - Не смей! - рявкнул я, но слишком поздно. Мир не изменился, ничего не случилось, просто... Просто злость на него улетучилась. Растворилась в дрожащем воздухе, ушла в пол, впиталась в стены и застыла в грустном взгляде Иисуса.

    - Что ты сделал? - растерянно спросил я. За спиной зевнул Питер.

    - Что вы там шумите? - сонно пробубнил он. Послышалась возня, и уже Пат выругался:

    - Перестань меня толкать!

    - Хватит спать, - сказал я. - Вставайте. Сегодня у нас долгий переход.

    И поднялся, чтобы начать собирать вещи. Силы покидали меня, я с трудом вспоминал вчерашний день. Чего уж говорить, нервы мексиканские Сородичи потрепали знатно. Хайнрих все так же стоял у окна, замерший черный против холодного света луны силуэт. Он все так же казался отрешенным, остывшим и пустым, как вернувшееся в туманном слякотно лесу эхо. Самое худшее было то, что мое отношение к нему все так же балансировало, не склоняясь ни в сторону ненависти, ни прощения. И все так же где-то в самых темных закоулках моего разума трепетало странное ощущение того, что что-то неправильно.

    - Ты со мной? - спросил Хайнрих.

    - А я что, отказывался? - спросил я. - Быть с тобой имеет хоть какой-то смысл и уж куда лучше бесцельного бродяжничания.

    - Ну и хорошо, - сказал он. - Собирайся.

    И вышел во двор. Питер завозился в темноте, собирая в рюкзак разбросанные вещи. Я же опустил взгляд на листочек. В свете луны между столбиками расчетов моим почерком было написано: "Он убил Марию в поезде. Пария. Свободный. Он сумасшедший. Экзекутор = вертикаль власти. Стереть воспоминания - избежать амбиций и свободы. Он тебя не отпустит".

    - Эй, парни, - донеслось из темноты. Пат осматривался. - Как это меня сюда занесло?

    - Забыл, что ли? - хохотнул Питер. - Давай, на выход!

    Я поднял пиджак и отряхнул. Питер подошел ко мне и хитро прищурился.

    - Почему ты кричал? Что случилось?

    Скомкав и выбросив бумажку, я со вздохом ответил:

    - Ничего. А ты что, ничего не слышал?

    - Я спал, - сказал он.

    - А мы ссорились. Ему кажется, что идти по суше будет скорее. Вот и повздорили.

    - Ага, - сказал он и потащил заспанного Пата наружу.

    Я смотрел ему в спину и думал о том, что же мне делать теперь.

    - Интересно, зачем же тебе нужен свободный Сородич...

    Со вздохом я вышел из церкви. Луна смотрела на меня, немо спрашивая о том, о чем я и сам не имел никакого понятия. Где-то вдалеке выли койоты, свежий воздух дрожал, поднимаясь от разогретой за день земли. Под ногами блеснула серебром монетка в десять сентаво, и я нагнулся и поднял ее.

    - Орел или решка? - спросил я у Хайнриха, стоящего неподалеку. Он посмотрел на меня и пожал плечами.

    - А чего ты хочешь?

    - Орел, - сказал я и подбросил монету. Серебряный кружок взвился рыбкой в черное небо и упал оттуда падучей звездой. Питер нагнулся и поднял ее.

    - Ты проиграл. Решка. И вообще, монета старая, жалко, - сказал он. - Ну что, идем?

    - Идем, - эхом отозвался я.

    Мы двинулись в ночь, полную кроваво-красного зарева и звездных дождей, в тишину и молчание великой мексиканской пустыни, и пошли прямиком на юг.

Марш ? 27 для разочарований и нового пути

    - ... А по­том она выш­ла к ожи­дав­шим ее лю­дям...

    В под­сту­па­ющих су­мер­ках го­лос Хай­нри­ха зву­чал осо­бо зло­веще. Он вто­рил скри­пуче­му го­лосу ка­пита­на, мер­но­му шу­му мо­тора и скри­пу на­виса­ющих над ре­кой ве­ток по кры­ше.

    Я ус­тро­ил­ся по­удоб­нее и от­крыл гла­за.

    С бо­ков нас прос­ти­ралась глу­бокая чер­но­та, выг­ля­дыва­ющая меж­ду де­ревь­ев го­лод­ны­ми гла­зами. Она ше­лес­те­ла, но ти­хо, сдер­жанно, поч­ти ис­пу­ган­но. Над кро­нами рас­ки­нул­ся пе­ревер­ну­тый ку­пол не­ба. По­лови­на его пы­лала пред­за­кат­ным ог­нем, дру­гая уже ус­пе­ла ок­ра­сит­ся той глу­бокой си­невой, ко­торая при­суща толь­ко жар­ким тро­пичес­ким но­чам. Эхо жут­ко­го рас­ска­за, пе­реме­жа­емое хрип­лым го­лосом ка­пита­на и глу­боким груд­ным - Хай­нри­ха, пу­талось в вет­вях, сколь­зи­ло над во­дой и зас­тавля­ло при­тих­нуть все жи­вое.

    - ... и крик­ну­ла: "Вот она я! Но жизнь свою я сох­ра­ню се­бе!" И в тот мо­мент взош­ло сол­нце. Ед­ва его пер­вые лу­чи кос­ну­лись ее те­ла, как ко­жа вспых­ну­ла, буд­то кол­дунья бы­ла об­ли­та бен­зи­ном. Яр­кое пла­мя взви­лось навс­тре­чу вос­хо­ду вы­соким стол­бом. Лю­ди сто­яли и смот­ре­ли, как язы­ки пла­мени по­жира­ют ее те­ло. Ког­да сол­нце под­ня­лось над го­ризон­том, от ведь­мы ос­тался толь­ко обуг­ленный ске­лет.

    Я зев­нул. Это бы­ла уже де­сятая ис­то­рия та­кого тол­ка за пос­леднее вре­мя. Наш ка­питан знал их бес­счет­ное мно­жес­тво и, по ми­нут­ной при­хоти Пи­тера, ко­торый по­желал это­го, не по­думав, рас­ска­зывал нам. Ес­ли бы ат­мосфе­ра не рас­по­лага­ла, я бы дав­но взмо­лил­ся о прек­ра­щении этой дол­гой и тя­гучей пыт­ки ис­то­ри­ями о смер­тях.

    Пи­тер пе­рег­нулся че­рез борт су­деныш­ка.

    - Хо­тел бы быть че­лове­ком, чтоб хоть стош­нить нор­маль­но мог­ло. Не­нави­жу про­гул­ки ре­кой...

    Хай­нрих умолк. Ка­питан про­дол­жал ис­то­рию, и я да­же уга­дывал по тор­жес­твен­ным хрип­лым нот­кам скры­тое в его рас­ска­зе ве­личие и ве­ликие де­яния бор­цов с вам­пи­рами, но...

    - Как ты его тер­пел? Он же не­выно­симый, - Хай­нрих пос­мотрел на Пи­тера с грустью и тос­кой. - Или он рань­ше был дру­гим?

    Пи­тер бол­тался на по­руч­не, изоб­ра­жая ви­сящую тряп­ку, и пос­то­ян­но из­да­вал зву­ки, как буд­то его тош­нит.

    - Пи­тер, имей хоть грамм со­вес­ти.

    - Нет у ме­ня со­вес­ти, ее съ­ела мор­ская бо­лезнь.

    Я под­нял ру­ки.

    - Сда­юсь. Сам не знаю, как его тер­пел.

    Хай­нрих смот­рел в сто­рону Пи­тера злым при­щурен­ным взгля­дом. Но по­ка ни­чего не де­лал, и то бы­ло хо­рошо. Я с тре­вогой сле­дил за ним.

    - Так что там даль­ше? - спро­сил я. - Чем ис­то­рия за­кон­чи­лась-то?

    - Ког­да к ее кос­тям прит­ро­нулись, они рас­сы­пались пеп­лом, - ска­зал Хай­нрих. - Ве­тер под­хва­тил его и раз­ве­ял по ок­ру­ге. Каж­дый из жи­вущих вдох­нул его, и все они ста­ли злы­ми людь­ми. Тра­дици­он­ная для мно­гих куль­тур ис­то­рия о са­мопо­жер­тво­вании, прав­да, в нес­коль­ко из­вра­щен­ной фор­ме.

    - А это прав­да? - спро­сил Пи­тер.

    - Ска­жешь, ког­да за­горишь­ся на све­ту.

    Мы пог­ру­зились в эту не­боль­шую бар­жу два дня на­зад, в од­ном из тех кро­шеч­ных по­селе­ний на Ама­зон­ке, ко­торые поч­ти пол­ностью сос­то­ит из ин­дей­цев и ме­тисов. При­чина, по ко­торой мы сме­нили шум­ный бра­зиль­ские по­ез­да на влаж­ную и про­моз­глую сы­рость на­шего су­деныш­ка, бы­ла ба­наль­ной: по­ез­да даль­ше не шли. Нас ок­ру­жали нас­то­ящие тро­пики Ама­зонии, боль­ше по­хожие на од­но­об­разную зе­леную сте­ну, пол­ные за­гадоч­ных ше­лес­тов и вздо­хов. Вре­мя от вре­мени в джун­глях раз­да­вал­ся дол­гий про­тяж­ный вой и рев, но, как объ­яс­нил наш ка­питан, это все­го лишь ка­кие-то обезь­яны. По край­ней ме­ре, так мне ска­зал Хай­нрих, ко­торый прак­ти­чес­ки не от­ста­вал от ка­пита­на с расс­про­сами. Что он выс­пра­шивал, я не знал - я поч­ти не вла­дел этим ис­ко­режен­ным ис­пан­ским с по­месью ин­дей­ских язы­ков, на ко­тором раз­го­вари­вали мес­тные.

    На­ше су­деныш­ко на­зыва­лось то ли Ка­зупакья, то ли Кас­ка­пакья - опять же, все­го лишь со слов ка­пита­на. Я с ин­те­реса в пер­вую же ночь ос­мотрел все бор­та в по­ис­ке над­пи­си, но так и не на­шел. Ка­пита­на зва­ли Аль­ва­ро. Вы­сокий, груз­ный, су­тулый, с ша­та­ющей­ся по­ход­кой мо­ряка, за­рос­ший чер­ной бо­родой по са­мые гла­за, с веч­но прис­лю­няв­ленной в угол­ке рта си­гаре­той, он толь­ко то и де­лал, что рас­ска­зывал мес­тные ле­ген­ды или от­ма­хивал­ся от на­до­ед­ли­вых воп­ро­сов Хай­нри­ха. И то, и дру­гое по­луча­лось у не­го с без­различ­ным взгля­дом, упер­тым в смы­ка­ющи­еся зе­леные за­рос­ли пря­мо по кур­су су­деныш­ка. На­вер­ня­ка он не­до­уме­вал, как мо­жет маль­чиш­ка - а Хай­нрих та­ким и ка­зал­ся - по­мыкать взрос­лым вро­де ме­ня - я чувс­тво­вал вол­ну его не­до­уме­ния. Но еще силь­нее я чувс­тво­вал глу­хое раз­дра­жение из-за Пи­тера и Па­та - оба жес­то­ко му­чились мор­ской бо­лезнью, хоть и каж­дый по-сво­ему. Пи­тер хо­дил со стра­даль­чес­ким ви­дом, бес­ко­неч­но сте­ная и жа­лу­ясь, в то вре­мя как Пат уны­ло си­дел за буд­кой ка­пита­на и смот­рел в киль­ва­тер­ную струю - го­ворил, что так ему лег­че.

    Шел тре­тий день на­шей по­ез­дки, и да­же Хай­нри­ху, ка­залось, на­до­ело расс­пра­шивать ка­пита­на. Пос­ле рас­ска­за он пог­ру­зил­ся в дре­му, и да­же шум­ный Пи­тер при­тих - он чувс­тво­вал к Шаг­нувше­му что-то вро­де поч­ти­тель­но­го стра­ха. Впро­чем, это не ме­шало ему вре­мя от вре­мени пе­реги­бать­ся че­рез борт с по­каз­ной тош­но­той.

    Я си­дел и смот­рел в зе­лень, ко­торая в так ско­ро под­сту­пив­шей тем­но­те ста­ла ис­си­ня-чер­ной. В этих ши­ротах су­мер­ки нас­ту­па­ют быс­тро, а ночь - еще быс­трее. В воз­ду­хе уже тя­нуло ноч­ной прох­ла­дой, сы­рой и зем­листой, пол­ной аро­матов гни­ли.

    Ко мне пос­то­ян­но под­ка­тыва­ло чувс­тво ус­коль­за­ющей ис­ти­ны. Ка­залось, я упус­каю что-то важ­ное - в ко­торый раз. Как буд­то в мо­ем по­ле зре­ния есть сле­пое пят­но, ко­торое ме­ша­ет мне рас­смот­реть кар­тинку пол­ностью. По­яв­ле­ние Хай­нри­ха в Лос-Ан­же­лесе бы­ло слиш­ком вне­зап­ным. Слиш­ком вне­зап­ным - и не­понят­ным, сум­бурным. Что-то щел­кну­ло в мо­ей го­лове - и мир вне­зап­но стал та­ким же, как и в ста­рые вре­мена, ког­да мы еще жи­ли в том до­ме на Фрид­рих-штрас­се. Ка­залось, дос­та­точ­но бу­дет зак­рыть гла­за - и мы вновь ока­жем­ся в прош­лом.

    Я от­лично пом­нил все, что слу­чилось со мной - но все же часть бес­ценных вос­по­мина­ний о чем-то дру­гом ку­да-то ис­па­рилась. Я пом­нил, что мне нель­зя ос­та­вать­ся ря­дом с ним, и в то же вре­мя не мог по­нять, по­чему. Он вер­нулся, и мир, ка­залось, то­же стал та­ким, ка­ким дол­жен был быть, раз­ве что толь­ко кро­ме то­го, что мне боль­ше нель­зя бы­ло вер­нуть­ся в Мюн­хен. Ев­ро­па ока­залась нав­сегда для ме­ня зак­ры­той.

    Все это нас­то­ражи­вало. Еще боль­ше удив­ля­ли за­пис­ки от ме­ня са­мого, ко­торые я то и де­ло на­ходил в кар­ма­нах брюк. Они ни­чего не объ­яс­ня­ли, и не пом­нил, ког­да и как их за­пол­нял. Но их пи­сал я.

    Вне­зап­но Хай­нрих ска­зал:

    - Я чувс­твую се­бя та­ким ста­рым.

    И это то­же нас­то­ражи­вало. Чем боль­ше мы от­да­лялись от ци­вили­зации, тем бо­лее стран­ным он ста­новил­ся. Я пом­нил, как в Мек­си­ке он мол­чал, как труд­но бы­ло до­бить­ся и па­ры лиш­них слов. Те­перь же все бы­ло на­обо­рот. Он пе­рес­ка­зывал сказ­ки, он го­ворил о де­лах, расс­пра­шивал о на­шем до­ме и вре­мена­ми де­лил­ся ис­то­ри­ями о прош­лом. Ме­ня же ни­ког­да не по­кида­ло чувс­тво, буд­то он пы­та­ет­ся нас то ли от­влечь от че­го-то, то ли вы­яс­нить что-то. О за­пис­ках я ему не го­ворил.

    - По те­бе и не ска­жешь, - от­ве­тил я, бро­сив на не­го быс­трый взгляд. Он ле­жал ря­дом с зак­ры­тыми гла­зами.

    - Ты уже дол­жен был бы знать, что внеш­ность час­то бы­ва­ет об­манчи­ва, - ска­зал он, и пе­ревер­нулся на бок. - Вот ты - та­кой мо­лодой, а уже с ре­бен­ком. Это грус­тно.

    - На­вер­ня­ка у те­бя есть где-то де­ти.

    - Нет, - он от­ве­тил слиш­ком быс­тро. - Нет. Умер­ли. От ста­рос­ти. Один я как Агас­фер, мо­та­юсь по све­ту ту­да-сю­да.

    - Не знаю, - ска­зал я. Я не со­бирал­ся сда­вать­ся так лег­ко - ес­ли у не­го сно­ва нач­нется хан­дра, ста­нет еще ху­же: Хай­нрих зам­кнет­ся в се­бе, и мы ос­та­нем­ся с ка­пита­ном, ко­торый не по­нима­ет и сло­ва из на­ших раз­го­воров. - Ты сей­час выг­ля­дишь ку­да луч­ше, чем тог­да, ког­да я встре­тил те­бя впер­вые.

    - Так всег­да пос­ле сна, - ска­зал он. - Пер­вое вре­мя очень тя­жело прий­ти в се­бя. Ста­рые вре­мена, хоть и уш­ли, но не от­пуска­ют те­бя. Ты ви­дел пись­ма, прав­да же? Все ад­ре­саты - дав­но умер­ли, а в мо­ей па­мяти они все еще как буд­то жи­вут. До сих пор.

    - Ты спал?

    - А ты раз­ве не знал? - Хай­нрих зев­нул. Клы­ки блес­ну­ли, и я ог­ля­нул­ся на ка­пита­на. Тот все так же уп­ря­мо смот­рел в ре­ку, не об­ра­щая на нас ни­како­го вни­мания. - Я сплю уже очень дав­но. Ес­ли спишь, то не чувс­тву­ешь, как твое те­ло раз­ла­га­ет­ся. Вре­мя зас­ты­ва­ет до сле­ду­юще­го про­буж­де­ния. Зна­ешь, что она мне тог­да ска­зала?

    - Кто?

    - Дочь Ан­ны.

    - Что?

    - "Я ум­ру, а ты ус­нешь. В чем тог­да бу­дет меж­ду на­ми раз­ни­ца?" Это все он. Счи­тал, что луч­ше мне спать. Раз­бу­дит раз в пол­ве­ка, от­пустит по­гулять, и сно­ва по­ложит спать, по­ка я не при­шел окон­ча­тель­но в се­бя. Мир тог­да ка­жет­ся крат­ки­ми стан­ци­ями на дол­гом пу­ти по­ез­да - ши­пение, и ты в сем­надца­том ве­ке. По­том по­езд тро­га­ет­ся, ты за­сыпа­ешь - что­бы прос­нуть­ся уже во­сем­надца­том на оче­ред­ной ос­та­нов­ке.

    - Что-то не силь­но за­мет­но, что­бы ты выг­ля­дел пе­режит­ком прош­ло­го, - ска­зал я.

    - По­тому что каж­дый раз ты пуст. Ты про­сыпа­ешь­ся, и ты - чис­тый лист, в ко­торый эпо­ха впи­сыва­ет се­бя. Ты при­нима­ешь все так, как оно и дол­жно быть, и лишь ред­кие ош­метки те­бя прош­ло­го ос­та­ют­ся где-то в под­созна­нии, вмес­те со зна­ни­ями об уп­равле­нии Си­лой и сле­пой пре­дан­ностью Пат­ри­ар­ху. Па­мять воз­вра­ща­ет­ся поз­же, ког­да уже ус­пел при­нять этот мир та­ким, ка­ким он есть. На­вали­ва­ет­ся кус­ка­ми. И ты да­же не сра­зу по­нима­ешь, что все те лю­ди из прош­лой жиз­ни уже дав­но умер­ли. Ты буд­то вы­шел на ми­нуту, а ког­да вер­нулся, ока­залось, что прош­ли ве­ка. А по­том воз­вра­ща­ет­ся по­нима­ние и от­вра­щение.

    Я мол­чал. Та­кая стран­ная от­кро­вен­ность пу­гала. Он ни­ког­да не поз­во­лял се­бе та­кого, сколь­ко се­бя пом­ню.

    - Мне слож­но по­нять.

    - А за­чем? Это не тот опыт, ко­торый мо­жет при­годить­ся. Глав­ное, что я те­перь окон­ча­тель­но прос­нулся.

    Он от­крыл гла­за. Что-то крик­нул ка­пита­ну - и по­лучил в от­вет.

    - Нам еще так дол­го плыть. В этом воз­ду­хе мне ка­жет­ся, что я быс­трее гнию. Еще чуть-чуть - и я точ­но прев­ра­щусь в куч­ку гу­муса, на ко­торой про­рас­тут ро­маш­ки.

    - Или ядо­витые му­холов­ки, - вста­вил Пи­тер, си­дящий не­пода­леку. Ка­залось, он толь­ко сей­час об­ра­тил на нас вни­мание. Или я об­ра­тил на не­го? Впол­не воз­можно, он слы­шал наш раз­го­вор, и тог­да хва­ла Бо­гу, что ему хва­тило ума мол­чать.

    Хай­нрих смол­чал, но Пи­теру вне­зап­но поп­ло­хело. Он с во­ем от­полз к бор­ту - и его впер­вые за всю по­ез­дку стош­ни­ло.

    - Как толь­ко по­падет­ся удоб­ная из­лу­чина, мы сой­дем на бе­рег, - ска­зал Хай­нрих. - Не­надол­го.

    "Не­надол­го" - это зна­чило, что толь­ко на охо­ту. Каж­дую ночь мы впол­за­ли в этот зе­леный ад, что­бы от­дать дань Го­лоду, ко­торый в нас зрел. От­дать нас­толь­ко ос­то­рож­но, что­бы слу­чай­но не стать до­бычей мес­тных тва­рей. Да, я не да­ром наз­вал это мес­то зе­леным адом. Тут да­же нам, а осо­бен­но Па­ту, на­до бы­ло вес­ти се­бя дос­та­точ­но ос­то­рож­но. Ник­то и ни­ког­да не знал, ка­кая из мес­тных тва­рей об­лю­бу­ет на­ше те­ло в ка­чес­тве до­ма для се­бя или сво­их де­тишек, и при­мет или от­тор­гнет ли ее на­ше те­ло. "Мы слиш­ком мно­гого не зна­ем о се­бе, - ска­зал Хай­нрих, - что­бы так глу­по рис­ко­вать". И мы ос­то­рож­но пог­ру­жались в это зе­леное пек­ло, пол­ное вздо­хов, ши­пения, кри­ка в этой но­чи.

    Пос­ле охо­ты на­ше су­деныш­ко про­дол­жи­ло свой путь. Хай­нрих пе­реб­ро­сил­ся с ка­пита­ном нес­коль­ки­ми сло­вами и сел ря­дом.

    - Зав­тра мы ос­та­новим­ся в го­роде. Нам на­до зап­ра­вить цис­терну топ­ли­вом - ес­ли оно у них, ко­неч­но, есть. Ес­ли нет, то мы смо­жем поз­во­лить се­бе толь­ко еще один день вверх по ре­ке - и тог­да все на­ши ста­рания пой­дут пра­хом, по­тому что мы не до­берем­ся.

    - Мы мо­жем сой­ти с бар­жи и про­дол­жить путь пеш­ком. А он нас по­дож­дет. Вся­ко это быс­трее...

    Он грус­тно улыб­нулся.

    - Да, я знаю, что ты не­до­уме­ва­ешь, по­чему мы так при­вяза­ны к этой чер­то­вой бар­же, про­воняв­шей бен­зи­ном и ры­бой. Но так луч­ше. Так - мень­ше рис­ка, Ми­рос­лав.

    Я мол­чал. Это проз­ву­чало до­воль­но не­убе­дитель­но. Хай­нрих пос­мотрел на ре­ку, на ко­торой пры­гали луч­ные зай­чи­ки лун­но­го све­та, ед­ва про­бива­юще­гося че­рез гус­тую лис­тву ре­ки по на­ше сто­рону.

    - При­ят­но осоз­на­вать, что все еще ос­та­лись мес­та, по­доб­ные этим.

    - Те­бе так нра­вят­ся ле­са? - спро­сил я.

    - Нет, - он улыб­нулся. - Мне нра­вит­ся чувс­тво то­го, что я все еще мо­гу быть не пос­ледним зве­ном пи­щевой це­пи. Это об­на­дежи­ва­ет.

    Я раз­дра­жен­но пе­редер­нул пле­чами. От­ку­да это неп­ри­ят­но чувс­тво пус­то­ты?

    - Ку­да мы хоть идем, Хай­нрих? - спро­сил я.

    - Ты ско­ро сам уви­дишь, - ска­зал он.

    Че­рез два ча­са на вос­то­ке за­нял­ся рас­свет.

     

    Спус­тя день мы все еще плы­ли на Ка­зупакье. Бе­рега ре­чуш­ки сдви­нулись, и те­перь на­ша не­боль­шая бар­жа ед­ва про­тис­ки­валась меж­ду бе­регов. Но­чи ста­ли еще тре­вож­нее. Мы все по­нима­ли, что ухо­дим все даль­ше от столь при­выч­ной нам че­лове­чес­кой ци­вили­зации. Вре­мя от вре­мени то мне, то Пи­теру при­ходи­лось брать­ся за ба­гор, что­бы от­тол­кнуть бар­жу от низ­ко­го бе­рега. В во­де то и де­ло поб­лески­вало что-то сов­сем неп­ри­ят­ное - то ли кро­коди­лы, то ли змеи, то ли ры­бы.

    Ка­питан пог­рус­тнел еще боль­ше. Ему не мень­ше на­шего нра­вилось это пу­тешес­твие длин­ною в пять дней. Су­дя по все­му, он знал, ку­да мы нап­равля­ем­ся, но вы­тянуть из не­го ни на ан­глий­ском, ни на не­мец­ком, ни на фран­цуз­ском не уда­лось ни­кому. Хай­нрих толь­ко пос­ме­ивал­ся, гля­дя на то, как то я, то Пи­тер, прис­та­вали к не­му с расс­про­сами. Аль­ва­ро на все сло­ва хму­ро ка­чал го­ловой и пов­то­рял од­но и то же: "No le entiendo (я не по­нимаю вас)", и на этом все расс­про­сы за­кан­чи­вались.

    Я во­об­ще удив­лялся, как он тер­пит та­ких стран­ных пас­са­жиров. Пер­вые но­чи я боль­ше все­го опа­сал­ся, что ста­рый ка­питан уз­на­ет в нас не­чисть из сво­их ска­зок, и на ут­ро мы прос­немся с коль­ями в сер­дцах. Од­на­ко он день за днем вел се­бя так, как буд­то все в нор­ме, и это то­же вно­сило свою леп­ту в то неп­ри­ят­ное ощу­щение тре­воги, ко­торое все­ми на­ми об­ла­дало.

    Ночь в вы­нуж­денном без­делье - я не по­доз­ре­вал, как тя­гос­тно это мо­жет быть. Пат ти­хо сто­нал - ему бы­ло дей­стви­тель­но пло­хо. Но это не де­лало мир луч­ше или ин­те­рес­нее - толь­ко зе­леный сте­ны все бли­же прид­ви­гались к мед­ленно пол­зу­щей бар­же, то и де­ло но­ровя на по­воро­те и вов­се за­жать ее в тис­ках и не от­пускать. Звез­дное не­бо то­же спря­талось за гус­той лис­твой.

    - Сколь­ко мы де­ла­ем в день? - спро­сил я у Хай­нри­ха.

    - Где-то ки­ломет­ров семь­де­сят-во­семь­де­сят сей­час, - ска­зал он, - но из-за из­лу­чин это рас­сто­яние не слиш­ком ве­лико.

    Это бы­ла прав­да. Я дав­но по­терял счет по­воро­там в этом зе­леном ко­ридо­ре.

    В эту ночь мы не схо­дили на бе­рег. Хай­нрих по­гово­рил с Аль­ва­ро, и ка­питан дол­го о чем-то тол­ко­вал ему, раз­ма­хивая ру­ками. Об­слю­няв­ленный бы­чок дер­гался, ког­да он на­чинал объ­яс­нять что-то осо­бен­но ин­тенсив­но.

    - Слиш­ком опас­но, - ска­зал по­том Хай­нрих, ук­ла­дыва­ясь на единс­твен­ную ле­жан­ку на бар­же и мгно­вен­но за­сыпая.

    Пат прос­то­нал. Сой­ти на бе­рег бы­ло его из­люблен­ным раз­вле­чени­ем и единс­твен­ной от­ду­шиной в ка­жущей­ся бес­ко­неч­ной пыт­ке мор­ской бо­лезнью.

    - Хай­нц, а сколь­ко те­бе лет? - спро­сил Пи­тер, ус­тро­ив­шись воз­ле но­са бар­жи.

    - За­чем ин­те­ресу­ешь­ся? - спро­сил он сов­сем сон­ным го­лосом. Я час­то за­давал­ся воп­рос, спит ли он днем во­об­ще - ве­чером мы все зас­та­вали его уже прос­нувшим­ся, ут­ром же ник­то не ви­дел, как он ло­жит­ся спать. Воз­можно, это бы­ло единс­твен­ное объ­яс­не­ние спо­кой­ствию на­шего ка­пита­на.

    - Прос­то так, - от­ве­тил Пи­тер. - Ты очень силь­ный. На­вер­ное, ты один из Де­тей Пат­ри­ар­ха?

    - Нет. Я стар­ше его.

    Пи­тер за­лил­ся сме­хом.

    - Ты не мо­жешь быть стар­ше! Пат­ри­арх - са­мый ста­рый и са­мый пер­вый. Ина­че по­чему бы нам его звать пат­ри­ар­хом?

    Хай­нрих ус­та­ло от­крыл гла­за.

    - Он Пат­ри­арх по­тому, что вы все про­изош­ли от не­го. Не бо­лее и не ме­нее. Но вряд ли он стар­ше, ес­ли есть я.

    Я удив­ленно воз­зрил­ся на не­го. За­дать по­доб­ный воп­рос - это ед­ва ли не на гра­ни меж­ду ин­те­ресом и наг­лостью. Но и по­лучить от­вет - то­же поч­ти что не­веро­ят­но.

    - Тог­да сколь­ко те­бе лет? - Пи­тер не уни­мал­ся. Я чувс­тво­вал все на­рас­та­ющее раз­дра­жение Хай­нри­ха - его Си­ла на­чина­ла рас­кру­чивать­ся, хлес­тая ту­гими коль­ца­ми. Но Пи­тер не чувс­тво­вал это­го - и мне ста­ло страш­но за не­го.

    - Не знаю. Во все вре­мена лю­ди счи­тали вре­мя по-раз­но­му, - ска­зал Хай­нрих, и Си­ла сно­ва свер­ну­лись. Он зак­рыл гла­за. - Я бу­ду спать. Не бу­дить ме­ня.

    Уже под ут­ро мы за­мети­ли пер­вое сви­детель­ство то­го, что здесь есть лю­ди - до­рогу нам пе­рего­родил ни­зень­кий мост че­рез ре­ку. Аль­ва­ро что-то про­бор­мо­тал - ско­рей все­го, оче­ред­ное ру­гатель­ство - и нап­рочь от­ка­зал­ся что-ли­бо де­лать до то­го мо­мен­та, по­ка не прос­нется Хай­нрих.

    Прос­нувшись, тот ус­та­вил­ся в мост.

    - Это же мост? - спро­сил он. - Он нам пе­рего­ражи­ва­ет до­рогу?

    Ка­питан что-то дол­го тол­ко­вал ему, жес­ти­кули­руя. Хай­нрих ка­кое-то вре­мя спо­рил с ним, а по­том сдал­ся. Мы все смот­ре­ли на них с ин­те­ресом - схож­де­ние на су­шу бы­ло тай­ной меч­той ед­ва ли не каж­до­го из нас. Мне лич­но оп­ро­тиве­ла эта ре­ка, Пи­теру бы­ло прос­то скуч­но, Пат же ис­крен­не не­нави­дел ее, ед­ва толь­ко по­чувс­тво­вал пер­вые приз­на­ки мор­ской бо­лез­ни.

    - Даль­ше пой­дем пеш­ком, - ска­зал Хай­нрих, ког­да до­гово­рил­ся с ка­пита­ном. - Аль­ва­ро нас по­дож­дет тут три дня, не боль­ше. По­это­му луч­ше нам пос­пе­шить. Го­ворят, в здеш­них ле­сах во­дят­ся му­равьи-пу­ли. Но это - зав­тра. А сей­час - спать!

    Под ве­чер мы соб­ра­ли на­ши не­хит­рые по­жит­ки. Я - с неп­ри­ят­ным пред­чувс­тви­ем, Хай­нрих - с обыч­ным бесс­трас­ти­ем, Пи­тер и Пат - с нес­кры­ва­емой ра­достью. Мы сош­ли на бе­рег, как толь­ко сол­нечные лу­чи пе­рес­та­ли про­никать че­рез ред­кие прос­ве­ты в листь­ях и как толь­ко по­тяну­ло хо­лодом с ре­ки. Хай­нрих что-то ска­зал Аль­ва­ро, и тот кив­нул, под­няв ру­ку.

    - Он по­желал нам счас­тли­вого пу­ти, - ска­зал Хай­нрих и дви­нул­ся вглубь ле­са. - Осо­бен­но нам, и осо­бен­но счас­тли­вого. Он не ве­рит в на­ше воз­вра­щение.

    - По­чему? - спро­сил Пат.

    - По­тому что толь­ко бе­зум­цы мо­гут от­пра­вить­ся в джун­гли Ама­зон­ки про­тив но­чи, - от­ве­тил Хай­нрих.

    Пос­ле это­го ра­дос­тно­го за­яв­ле­ния мы дви­нулись вглубь ле­са.

    - И ку­да мы идем? - спро­сил я.

    Хай­нрих дос­тал ком­пас на дол­гой це­поч­ке и вру­чил мне.

    - Вы, - ска­зал он, - дви­га­етесь пря­мо на се­вер.

    - А ты?

    - А я - прой­ду даль­ше впе­ред. Вы иди­те стро­го на се­вер, и тог­да най­ти вас бу­дет про­ще прос­то. По­нят­но?

    Я кив­нул.

    Кар­тинка бы­ла неп­ри­ят­ной - нас бро­сали пря­мо пос­ре­ди од­них из са­мых опас­ных джун­глей. И сог­ла­шать­ся этой не­сок­ру­шимой са­мо­уве­рен­ности и уве­рен­ности нель­зя бы­ло - пол­ная ка­тего­рич­ность в от­ве­тах. Он ушел на­лег­ке, в один мо­мент скрыв­шись в зе­леной на­виса­ющей над Ка­сапакь­ей сте­не. Да­же слиш­ком - и я ис­пу­ган­но по­косил­ся на ка­пита­на. Но Аль­ва­ро смот­рел уже зна­комым по­соло­велым взгля­дом, в ко­тором не чи­талось ни удив­ле­ния, ни ин­те­реса к пас­са­жирам. От не­го ра­зило спир­тным, и я не удив­лялся - здесь каж­дый по-сво­ему ре­шал воп­рос ску­ки и ожи­дания. Аль­ва­ро со­бирал­ся ждать нас толь­ко три дня, но и те­рять вре­мя да­ром то­же не хо­тел.

    Мы дви­нулись чуть опос­ля, соб­рав тя­желые ран­цы и взва­лив их на пле­чи. Я шел пер­вым - то и де­ло све­ря­ясь с ком­па­сом и ору­дуя длин­ным но­жом. Ле­са Ама­зон­ки - это зе­лень, вла­га и топ­кие до­рож­ки. От мос­та шла троп­ка - ров­но на се­вер, но на­виса­ющие над ней вет­ки ме­шали ид­ти впе­ред, то и де­ло цеп­ля­ясь за рюк­за­ки и ока­тывая нас кап­ля­ми ве­чер­ней ро­сы. Сам лес про­тив обык­но­вения при­тих, умол­ки и ус­та­вил­ся на нас из тем­но­ты ты­сячей глаз - ощу­щение цеп­ко­го взгля­да не по­кида­ло ни­кого из нас.

    Пи­тер вско­ре наг­нал ме­ня и вце­пил­ся за ру­кав.

    - Ты зна­ешь, что де­ла­ешь?

    - Я де­лаю, то, что он мне ска­зал, - толь­ко и от­ве­тил я.

    Он нем­но­го по­думал, и сно­ва дер­нул ме­ня за ру­кав.

    - А зна­ешь, по­чему мы взя­ли Па­та с со­бой? - жар­ко за­шеп­тал он. - Он - слиш­ком сла­бый. Сла­бее лю­бого из нас. Ес­ли что-то слу­чить­ся, мы ос­та­вим Па­та мес­тным хищ­ни­кам, а са­ми убе­жим. Жал­ко толь­ко столь­ко кро­ви ос­тавлять... Как ду­ма­ешь, ес­ли я чу­ток на­допью его - ни­чего ведь страш­но­го не слу­чит­ся?

    - Толь­ко поп­ро­буй.

    - Ну по­жалуй­ста...

    Но я уже дви­нул­ся впе­ред, в зе­леную ночь, в чер­ную ночь, смот­ря­щую на нас с не­тер­пе­ливым ожи­дани­ем, ко­торое мне не нра­вилось.

    До­рогой я и сам ду­мал, по­чему Хай­нрих все же тя­нет вслед за на­ми Па­та. Ка­залось бы, это ед­ва ли не бе­зумс­тво - ид­ти вмес­те с тем, ко­го мо­жет выс­ле­дить Пат­ри­арх. И в то же вре­мя я от­да­вал се­бе от­чет в том, что вряд ли его Пат­ри­ар­шее Ве­личес­тво смо­жет по­чувс­тво­вать од­но­го Со­роди­ча на та­ком рас­сто­янии. Все­му есть пре­дел, и да­же его воз­можнос­тям.

    Пе­рес­ту­пая че­рез скру­чен­ные по­перек троп­ки тол­стые жгу­ты ли­ан, я вы­нул из кар­ма­на лис­то­чек. "Он убил Ма­рию в по­ез­де. Па­рия. Сво­бод­ный. Он су­мас­шедший. Эк­зе­кутор = вер­ти­каль влас­ти. Сте­реть вос­по­мина­ния - из­бе­жать ам­би­ций и сво­боды. Он те­бя не от­пустит. Ты пеш­ка. Он убил Хор­хе. Иди с ним до кон­ца. Смот­ри в оба". Кто бы­ли эти Со­роди­чи? По­чему он их убил? Где мы с ни­ми встре­тились? Воп­ро­сы тес­ни­лись в мо­ей го­лове. Я дос­тал ка­ран­даш и до­писал: "Он го­ворит, что он стар­ше Пат­ри­ар­ха". И тут же спря­тал бу­маж­ку сно­ва в кар­ман. Она по­ряд­ком по­ис­тре­палась, и, ка­залось, бы­ла до то­го пе­репи­сана по край­ней ме­ре один раз - этот лис­то­чек был выр­ван из блок­но­та од­но­го муж­чи­ны, ко­торым нам приш­лось по­ужи­нать. Это слу­чилось в Сан­та­реме, и за­пись о Хор­хе бы­ла до­писа­на поз­же - по­черк был бег­лым, в то вре­мя, как ос­таль­ное бы­ло тща­тель­но за­писа­но. Но я это­го не пом­нил. Но я, без сом­не­ния, сде­лал эту за­пись.

    Что же со мной тво­рит­ся?

    Что мы за­были здесь?

    Я мер­но ша­гал в бла­го­уха­ющую цве­точ­ны­ми аро­мата­ми и раз­ло­жени­ем тем­но­ту. Чем даль­ше от ре­ки, тем плот­нее смы­кались над на­ми вет­ви, тем мень­ше све­та звезд дос­ти­гало до нас. Вско­ре троп­ка рас­тво­рилась в буй­ной по­рос­ли, а зем­ля под но­гами на­чала чав­кать. На­ши бо­тин­ки уто­пали в ней с каж­дым ша­гом все боль­ше и боль­ше.

    - Стой! - ска­зал мне Пи­тер. - Мо­жет, он и ска­зал нам ид­ти на се­вер, но что-то я не при­пом­ню при­каза то­пить­ся в бо­лоте.

    Я ос­та­новил­ся. Он был прав.

    Ко мне нес­лышной тенью сколь­знул Пат.

    - Не знаю, сэр, что это за та­кое пу­тешес­твие, но оно мне нра­вит­ся все мень­ше и мень­ше. Сми­рить­ся с нем­ца­ми в ко­ман­де я еще мо­гу, но это пу­тешес­твие в джун­гли мне не нра­вит­ся. Мо­жет, все же сто­ит по­вер­нуть к на­шему ко­раб­лю?

    - Нет. Он ска­зал...

    - А ес­ли он ска­жет "Сдох­ни" - ты то­же ста­нешь в стой­ку смир­но и возь­мешь под ко­зырек?

    Я обер­нулся. Пи­тер сто­ял в трех ша­гах от ме­ня с са­мим вы­зыва­ющим ви­дом. Пат ря­дом смот­рел на ме­ня с уко­риз­ной.

    - Бу­дем ид­ти на се­вер до тех пор, по­ка мо­жем. Ког­да не смо­жем, тог­да и ос­та­новим­ся.

    И мы дви­нулись даль­ше. Ме­ня все боль­ше грыз­ли сом­не­ния и все быс­трее по­кида­ла уве­рен­ность в том, что я все де­лаю вер­но. До­рога ста­нови­лась все труд­нее и труд­нее, и да­же не столь­ко из-за бо­лота, ко­торое все не кон­ча­лось и не на­чина­лось, но и из-за зе­лени. Бо­лее то­го, я чувс­тво­вал чье-то нез­ри­мое при­сутс­твие. Как буд­то кто-то пос­то­ян­но прис­матри­ва­ет­ся к нам... Ско­рей все­го, оно так и бы­ло: наш по­ход с точ­ки зре­ния аб­со­лют­но всех хищ­ни­ков зву­чал гро­мом на фо­не обыч­но­го ноч­но­го шу­ма.

    Я от­ма­хивал­ся от на­до­ед­ли­вой мош­ки и пер­ся впе­ред, как танк, слу­шая за спи­ной не­доволь­ное пых­те­ние Пи­тера и кап­ризные нот­ки го­лоса ожив­ше­го на су­ше Па­та. Шел - и ду­мал. Ког­да идешь, мыс­ли те­кут од­на за дру­гой в такт ша­гам, спле­та­ясь и прев­ра­ща­ясь, спле­та­ясь в кру­жева вы­водов и му­читель­ных пред­по­ложе­ний. Они опу­тыва­ли ме­ня, и ка­залось, в ка­кую сто­рону не ткни - все бу­дет не­вер­но. Я что-то не по­нимал. Что-то ма­ячи­ло где-то пе­ред са­мым мыс­ленным но­сом, но ух­ва­тить его, как вос­по­мина­ние о вет­ре, ка­залось не­воз­можным.

    Ког­да сре­ди зе­леной тем­но­ты впе­реди за­ма­ячил прос­вет, я не по­верил собс­твен­ным гла­зам. И тут же при­бавил шаг. За спи­ной пос­лы­шались об­ра­дован­ные воз­гла­сы, ко­торые толь­ко под­твер­ди­ли то, что ви­дели мои гла­за.

    - Ну же, - по­тянул ме­ня за ру­кав Пи­тер, ко­торый выр­вался впе­ред. - Да­вай-ка!

    В сле­ду­ющий мо­мент ме­ня обог­нал Пат. Ему не мень­ше мо­его на­до­ела сто­ящая бес­ко­неч­ная зе­лень, ко­торая опу­тыва­ла нас, не да­вала дви­гать­ся даль­ше. Он не­лепо тру­сил, бря­цая пол­ным же­лезок рюк­за­ком, ос­тавляя по се­бе ров­ную по­лосу вы­топ­танной тра­вы, про­реху в зе­леной сте­не. Я бро­сил­ся вслед. Где-то в гру­ди раз­го­релось стран­ное ощу­щение то­го, что все это неп­равда, сказ­ка, ка­кой-то му­читель­ный бред, и все эти пос­ледние нес­коль­ко дней - ужа­са­ющий кош­мар. И сей­час это единс­твен­ный вы­ход - вы­бежать от­сю­да и прос­нуть­ся.

    Но сто­ило мне выр­вать­ся из зе­леных объ­ятий ле­са, как чувс­тво не­ре­аль­нос­ти про­ис­хо­дяще­го ста­ло толь­ко силь­нее. В ле­су, где-то на де­сять ак­ров бы­ла вы­руб­ле­на по­ляна. То­му не­мым сви­детель­ством бы­ли пень­ки по кра­ях по­ляны, ко­торые дав­но уже ус­пе­ли на­рас­тить на­вер­ху вен­чи­ки из ве­ток. Но са­мым уди­витель­ным бы­ло не то.

    Я за­мер за спи­нами ос­та­новив­шихся Па­та и Пи­тера.

    Спра­ва воз­вы­шал­ся бе­лый до­мик. Чис­тень­кий бе­лый не­мец­кий дву­хэтаж­ный до­мик. Нас­толь­ко тра­дици­он­ный, что он выг­ля­дел по-нас­то­яще­му чуж­дым эле­мен­том пос­ре­ди ама­зон­ских джун­глей. На са­мом вер­ху двус­катной кры­ши скри­пел флю­гер, и это ос­та­точ­но ме­ня до­било. За ним в са­мом кон­це вы­руб­ленной про­секи сто­ял ан­гар, из чь­его от­кры­того рта длин­ным по­лот­ном вы­вали­вал­ся язык взлет­но-по­садоч­ной по­лосы.

    - Сой­ти с ума, - про­тянул на не­мец­ком Пи­тер.

    - Не­веро­ят­но.

    На крыль­це сто­ял кро­шеч­ный сто­лик. За ним си­дел Хай­нрих и дев­чонка лет пят­надца­ти в ра­бочем кос­тю­ме, и они пи­ли, су­дя по все­му, чай.

    - Это как Али­са в стра­не Чу­дес, - ска­зал Пат, про­тирая гла­за.

    Хай­нрих отор­вал взгляд от дев­чонки и обер­нулся к нам. И мах­нул ру­кой, приг­ла­шая по­дой­ти бли­же.

    Вбли­зи ил­лю­зия не­мец­кой иде­аль­нос­ти ра­зош­лась и зат­ре­щала по швам: на бе­лом яв­но прос­ту­пали тре­щины, зе­леные и бу­рые пят­на вла­ги и гриб­ка, не­из­менный бич влаж­ных джун­глей. Вмес­то пе­дан­тичной чис­то­ты и по­ряд­ка вок­руг до­ма ва­лял­ся це­лый склад раз­ной рух­ля­ди, по боль­шей час­ти ржа­вой и неп­ри­год­ной, а меж­ду круг­лых кам­ней крыль­ца яв­но про­бива­лась мес­тная зе­лень. И тем не ме­нее все это бы­ло... Не­веро­ят­ным.

    Де­вуш­ка бы­ла бе­локу­рой и за­горе­лой. Да­же в хо­лод­ном све­те звезд и лу­ны бы­ло вид­но, что ее ко­жа то­го олив­ко­вого цве­та, ко­торый так быс­тро цеп­ля­ет­ся к тем, кто жи­вет в тро­пиках. Она улы­балась, смот­ря на то, как мы приб­ли­жа­ем­ся. За пять ша­гов до нее Пи­тер ос­та­новил­ся, втя­нул воз­дух и вы­тянул ру­ку, ос­та­нав­ли­вая ме­ня с Па­том.

    - Что та­кое? - спро­сил я.

    - А ты прис­лу­шай­ся, - от­ве­тил он.

    Я за­мер и прис­мотрел­ся к ним. Хай­нрих ос­та­вал­ся Хай­нри­хом, маль­чиш­кой в ту­гом ко­коне Си­лы, стру­ящей­ся вок­руг не­го и за­тап­ли­ва­ющей все вок­руг. А вот дев­чушка... Я взгля­нул на нее. Что-то бы­ло в ней неп­ра­виль­ным. Она бы­ла и до­бычей, и Со­роди­чем, и чем-то треть­им, не­уло­вимым, не­понят­ным и опас­ным. Чем-то, жи­вущим на са­мом дне зло­вещей до­лины.

    - Что она та­кое?

    На мой воп­рос Хай­нрих по­жал пле­чами.

    - По­дой­ди - и уз­най.

    - Не под­хо­ди.

    Мы так и сто­яли - двое на тер­ра­се до­ме и трое нап­ро­тив.

    Пер­вой нап­ря­жен­ную ти­шину ра­зор­ва­ла де­вуш­ка. Не­мец­кий с бо­гаты­ми ин­то­наци­ями мес­тных на­речий рас­по­рол мол­ча­ние, тя­желым кам­нем ви­сящее меж­ду на­ми.

    - Так вы ра­ди это­го шли? Сто­ять и смот­реть на нас так, как буд­то пе­ред ва­ми как ми­нимум Лох-Нес­ское чу­дови­ще?

    - А что мы тут во­об­ще де­ла­ем? - спро­сил за мо­ей спи­ной Пат. - Мне ка­жет­ся...

    Я ус­та­ло мот­нул го­ловой. Там, где-то на вос­то­ке, за­гора­лась ут­ренняя за­ря. Сол­нце взой­дет че­рез час, а то и мень­ше, и кро­вавый рас­свет уже вы­тяги­вал от не­го зо­лото си­яния. Я ус­тал, смер­тель­но ус­тал.

    - Дей­стви­тель­но, - ска­зал я. - Дей­стви­тель­но, шли мы точ­но не ра­ди это­го. Но ра­ди че­го?

    Хай­нрих зас­ме­ял­ся.

    - Дей­стви­тель­но, - пов­то­рил он вслед. - На са­мом де­ле мы шли имен­но ра­ди смот­рин. В кон­це кон­цов, дол­жен же я уз­нать мне­ние эк­спер­та...

    - Ка­кой еще к чер­ту эк­сперт? - воз­му­тил­ся Пи­тер. - Этот му­тант?

    - Пи­тер! - ряв­кнул я, но, как ока­залось, за­поз­да­ло. Си­ла сда­вила его и про­тяну­ла по ско­шен­ной тра­ве. Я ус­лы­шал толь­ко, как он зас­кри­пел зу­бами.

    - Стой, - ска­зал Хай­нрих. - Он вы­живет. А вот урок ус­во­ит. Ка­жет­ся, тут сме­шива­ет­ся в од­но не толь­ко твое от­вра­титель­ное обу­чение, но и при­род­ная спо­соб­ность ни­ког­да и ни­чему не учить­ся.

    - Су­ровые уро­ки, - улыб­ну­лась де­вуш­ка и под­ня­лась.

    Дви­галась она быс­тро, слиш­ком быс­тро для че­лове­ка и, по­жалуй, и для Со­роди­ча.

    - Лю­си, - жар­ко дох­ну­ла она в мою сто­рону и по­жала ру­ку. Я не ус­пел ни­чего ей от­ве­тить, ког­да она в сле­ду­ющий мо­мент ока­залась ря­дом с Па­том. - Лю­си, - пов­то­рила она и ему. - Это он? - спро­сила она, ог­ля­нув­шись в сто­рону Хай­нри­ха. Тот кив­нул.

    Я под­нял взгляд к не­бу. Я все еще ни­чего не по­нимал.

     

    Ве­чера в тро­пиках быс­трые, как буд­то са­ма при­рода так и спе­шит по­быс­трее сме­нить свой об­лик. Вот, ка­залось бы, день кло­нит­ся к за­кату, и тут в мгно­вение сол­нце оку­на­ет­ся в быс­тро чер­не­ющие кро­ны де­ревь­ев, и спус­тя счи­тан­ные ми­нуты не­бо стре­митель­но сме­ня­ет глу­бокую си­неву на чер­ный бар­хат с рос­сыпью звезд.

    Точ­но так же сме­ня­ют­ся за­пахи, зву­ки, и да­же са­мо­ощу­щение. Спря­тан­ная днем в яр­ких цве­тах и зе­лени опас­ность те­перь смот­рит те­бе пря­мо в гла­за из тем­но­ты.

    Дру­гая же - пох­ло­пыва­ет те­бя по пле­чам и су­ет в ру­ки чаш­ку чая. Или, вер­нее ска­зать, от­ва­ра, пах­ну­щего сов­сем как чай. Для нас.

    - На что смот­ришь? - спро­сила Лю­си.

    - На лес.

    - Не очень-то не­ожи­дан­ный от­вет.

    - Из­ви­ни. Он спит?

    - Да. Все спят.

    Она се­ля ря­дыш­ком и по­ложи­ла ос­трый под­бо­родок на ку­лачок.

    - Ты дей­стви­тель­но та са­мая Лю­си?

    - Ма­лень­кие де­воч­ки вы­рас­та­ют. А что та­кое?

    Я не знаю, что скво­зило в ее го­лосе. Ус­та­лость? Грусть? Он зву­чал так, как буд­то она дав­но за­была как это - го­ворить с кем-то. И вмес­те с тем я по­нимал, что это пред­по­ложе­ние как ми­нимум глу­по - в ее до­ме бы­ло слиш­ком мно­го ве­щей, лишь не­дав­но по­кинув­ших при­лав­ки.

    - Да ни­чего. Ког­да я ра­ботал у Пат­ри­ар­ха, охот­ни­ки рас­ска­зыва­ли о том, что вы все умер­ли... Да и в до­кумен­тах... По­верить не мо­гу.

    - Вот уж что-что, а ве­ры те­бе при­дет­ся иметь очень мно­го, - вдруг ска­зала она. - Ес­ли не сей­час, то по­том.

    - Не очень-то об­на­дежи­ва­ет. Что ты та­кое?

    Она улыб­ну­лась, и в тус­клом све­те но­чи на ее ще­ках за­иг­ра­ли ямоч­ки.

    - Я есть я. Не бо­лее и не ме­нее.

    - Ты вы­рос­ла. Ста­ла взрос­лой. Мы не взрос­ле­ем. Те­ло пе­рес­та­ет из­ме­нять­ся...

    - Я всег­да счи­тала это нес­пра­вед­ли­вым, - ска­зала она.

    - Вот как. И ты мне так прос­то об этом го­воришь?

    - А ты и пред­ста­вить се­бе не мо­жешь, сколь­ко за этим сто­ит ра­боты. За са­мыми прос­ты­ми сло­вами всег­да пря­чет­ся боль­ше все­го смыс­лов. Чем вы­чур­ней язык, тем мень­ше в нем ос­та­ет­ся су­ти.

    - Так все же...

    - Это мож­но вы­лечить, - ска­зала она. - Мож­но ра­зор­вать связь. Мож­но...

    Я зас­ме­ял­ся.

    - Зна­чит, все мы толь­ко смер­тель­но боль­ные лю­ди?

    - А те­бя это удив­ля­ет?

    Чер­ный лес на­висал над на­ми, ис­пуская тя­желый за­пах ноч­ных цве­тов и лип­кий дух тря­син.

    - Дай уга­даю, - ска­зала она, - это го­ворит твое у­яз­влен­ное са­молю­бие.

    - С че­го ты взя­ла?

    - А я ведь, зна­ешь ли, пом­ню Мюн­хен. Пом­ню, что та­кое на­ша семья, что та­кое мы и что со­бой пред­став­ля­ют на­ши до­рогие Со­роди­чи. Ког­да те­ло всег­да ос­та­ет­ся мо­лодым, силь­ным, пол­ным энер­гии, на че­лове­ка сна­чала смот­ришь, как на свою ко­пию - кое кто как на пло­хую, кое кто как на по­луч­ше, но все рав­но свы­сока. Ведь лю­ди, по боль­шо­му сче­ту, так хруп­ки, так не­защи­щены, так сла­бы, так быс­тро уми­ра­ют и так час­то бо­ле­ют. Мы же ря­дом с ни­ми иде­аль­ны. Ве­нец тво­рения! И вот мы жи­вем ря­дом с ни­ми - го­ды, де­сяти­летия, и даль­ше... Жи­вем ря­дом, хоть и по дру­гую сто­рону бы­тия - как хищ­ник ря­дом с жер­твой. Мы пе­рени­ма­ем их при­выч­ки, слу­ша­ем их, вни­ка­ем в мыс­ли - и ужа­са­ем­ся той про­пас­ти лжи, гнус­ности, пре­датель­ства, спо­соб­ность ви­деть ко­торое с го­дами толь­ко рас­тет. Опыт, горь­кий опыт дол­го­житель­ства - вот на­ше нас­то­ящее прок­ля­тие, по­тому что в кон­це кон­цов мы все рав­но на­чина­ем ис­крен­не ве­рить, что мы луч­ше лю­дей.

    - И ты счи­та­ешь, что я уже счи­таю се­бя вы­ше лю­дей?

    - Да это и так слыш­но.

    Я смот­рел в ночь, под­ни­ма­ющу­юся к зе­ниту алы­ми рос­черка­ми.

    - Воз­можно.

    - Се­рафи­мы - так на­зыва­ли се­бя фран­цуз­ские Со­роди­чи. Слы­шал?

    Я кив­нул.

    - Но пом­нишь, что их по­губи­ло?

    Я сно­ва кив­нул. Мне ос­та­валось толь­ко мол­чать, по­ка стран­ная де­вуш­ка с гла­зами ста­рухи рас­ска­зыва­ла мне что-то из тех ис­то­рий, ко­торые нав­сегда се­лят­ся в гнез­де где-то в гор­ле бо­яз­ли­выми птен­ца­ми, ко­торые бо­ят­ся сле­теть с кон­чи­ка язы­ка и от­пра­вить­ся в пу­тешес­твие этим ми­ром.

    - День­ги. Мы как бы­ли людь­ми, как и ос­та­лись ими.

    - Не все, - ска­зал я, и она ус­та­вилась на ме­ня. Ее гла­за в тем­но­те стран­но све­тились.

    - А ну-ка, ну-ка, герр Зде­жин­ский, рас­ска­жите мне, что же та­кого вы уви­дели?

    - Ты пе­реш­ла на "вы". Оби­делась, - за­метил я. - Но все же я ви­дел од­но­го, ко­му до че­лове­ка да­леко.

    - И кто же это? - спро­сила она сно­ва.

    - Пат­ри­арх.

    Су­хой смех был мне от­ве­том.

    - Вот уж не ожи­дала та­кого!

    Ког­да прис­туп сме­ха про­шел, она сно­ва уло­жила ос­трый под­бо­родок на сцеп­ленные паль­цы и ска­зала:

    - На са­мом де­ле нет Со­роди­ча че­ловеч­ней его. За столь­ко го­дов выш­нее от­кро­вение ус­та­ло ждать его и са­мо приш­ло. Вот толь­ко...

    - Что?

    - К то­му вре­мени он со­шел с ума, - она зас­ме­ялась. - Ты ви­дел его дом? Он счи­та­ет се­бя че­лове­ком. Счи­та­ет, что го­ды толь­ко де­ла­ют его бли­же к че­лове­ку. Смеш­но, с уче­том то­го, что со вре­менем в нем что-то сло­малось...

    - Зна­чит, это ле­чит­ся.

    Она кив­ну­ла.

    - И зна­чит, и я смо­гу вый­ти из этой иг­ры.

    - Вас так мно­го, - вне­зап­но глу­хо ска­зала она. - Вы все в один прек­расный день ре­ша­ете вый­ти из иг­ры, по­кинуть мир, все так страс­тно рве­тесь от­сю­да ту­да, где вам не мес­то те­перь. Вот пос­мотри на ме­ня - я выр­ва­лась. Я ра­зор­ва­ла нить, свя­зыва­ющую ме­ня с пат­ри­ар­хом, с от­цом и ма­терью. И по­думай сам, по­чему я си­жу без­вы­лаз­но здесь, в глу­хих джун­глях за сот­ню ки­ломет­ров от бли­жай­шей ци­вили­зации?

    - Толь­ко не рас­ска­зывай мне, что ты не бы­ва­ешь сре­ди лю­дей, - ска­зал я.

    - Я ни­ког­да не ос­та­юсь в го­родах пос­ле нас­тупле­ния за­ката, - воз­ра­зила она. - По­тому что ме­ня по­чу­ют. Ты и сам раз­ли­чил то, что я ни Со­родич, ни че­ловек.

    - Зна­чит, ле­чение воз­можно, но...

    - Но его не су­щес­тву­ет как та­ково­го. Эта бо­лезнь не­из­ле­чима.

    - Но ты же ска­зала...

    - Мож­но выр­вать­ся. Но це­на ужа­са­юща.

    - Пос­той-ка. Твои ро­дите­ли... Они не умер­ли в ава­рии?

    - Я са­ма стол­кну­ла ма­шину с об­ры­ва, - она смот­ре­ла в лес­ную ча­щу, чу­дови­ще, и ее ли­цо в тот мо­мент бы­ло та­ким же зас­тывшим и вос­ко­вым, как и Хай­нри­ха. - Но к то­му вре­мени они уже умер­ли, и умер­ли по собс­твен­ной во­ле. Не смот­ри на ме­ня так.

    - Хо­рошо, - ска­зал я. - Так по­чему... Так по­чему ты не рас­ска­жешь всем о том, что зна­ешь?

    - Есть зна­ния, ко­торые дол­жны уме­реть вмес­те с тем, кто их зна­ет...

    - Что-то ты по­доз­ри­тель­но жи­ва для та­ких убеж­де­ний, - я поз­во­лил се­бе улыб­ку.

    Она рас­сме­ялась.

    - Хо­рошо, пой­мал ме­ня за язык. Они ме­ня прос­то дос­та­ли, еще тог­да, ког­да я бы­ла ма­лень­кой.

    Меж­ду на­ми упа­ла ти­шина. Я не знал, что ска­зать, а она прос­то мол­ча­ла и смот­ре­ла вдаль.

    - Ска­жи, - вдруг ска­зала она, ког­да мне ста­ло сов­сем уж не по се­бе, - ты сколь­ко еще со­бира­ешь­ся ид­ти с ним ру­ка об ру­ку?

    - С кем?

    - С Хай­нри­хом.

    Я за­думал­ся. Я сам час­то за­давал се­бе этот воп­рос, но, чес­тно го­воря, от­ве­та так тол­ком и не знал. Он был чу­дови­щем, кош­ма­ром на­яву, он де­лал ужас­ные ве­щи, но я шел с ним - по­тому что для нас дво­их боль­ше не бы­ло мес­та в ми­ре, где пра­вили Со­роди­чи. Но как да­леко я го­тов зай­ти вмес­те с ним? Как дол­го от­вержен­ность бу­дет тем, что бу­дет нас свя­зывать?

    - И ка­кого от­ве­та ты от ме­ня ждешь? - спро­сил я.

    - Чес­тно­го.

    - Я и сам не знаю. Все про­ис­хо­дящее ка­жет­ся неп­ра­виль­ным, но дру­гого вы­хода я не ви­жу. Я не по­нимаю, за­чем я ему во­об­ще, за­чем ему де­лать все эти ужас­ные ве­щи, за­чем ему этот бунт, это бегс­тво от Пат­ри­ар­ха. А он ни­чего не го­ворит, и все, что мне ос­та­ет­ся, - это прос­то бе­жать сле­дом до тех пор, по­ка не пе­рес­та­ну от­ста­вать... По­нима­ешь, - я взгля­нул на звез­ды, - мне ка­жет­ся, мне боль­ше ни­чего не ос­та­ет­ся...

    Она рас­сме­ялась.

    - Ты го­воришь стран­ные ве­щи. А что, без те­бя он не спра­вит­ся? Как буд­то для те­бя все, что есть - это или быть в глу­хой оп­по­зиции ко всем Со­роди­чам, или сдать­ся Пат­ри­ар­ху. Толь­ко чер­ное, толь­ко бе­лое, толь­ко или за те­чени­ем, или про­тив не­го... Плы­ви к бе­регу, герр Зде­жин­ски. Не ду­ма­ешь, что вмес­то бо­роть­ся со сти­хи­ей или по­корить­ся ей про­ще прос­то уй­ти от нее? По­сели­тесь где-ни­будь в глу­бин­ке, смот­ри­те на жизнь, учи­тесь ей, жи­вите вмес­те ней, будь­те тем, чем вам так не да­вала быть ва­ша но­вая ви­довая при­над­лежность... За­будь о том, что те­бя учи­ли, что ты ко­му-то что-то дол­жен. На са­мом де­ле шут­ка в том, что ты ни­кому не дол­жен, все дол­ги из те­бя выр­ва­ли вмес­те в кров­ной связью. А Хай­нрих... Он одер­жим ве­лики иде­ями. Ду­ма­ешь, от то­го, что ты ря­дом, что-то из­ме­нит­ся?

    - Я ду­маю, что я мо­гу в не­кото­рой ме­ре его сдер­жать...

    - Ты за­бав­ный, - она улыб­ну­лась. - Вряд ли. Ла­вину не ос­та­новить. Мо­жет, луч­ше уй­ти, по­ка она те­бя не нак­ры­ла? По­ка ты все еще ос­та­ешь­ся со­бой?

    Она хо­тела еще что-то ска­зать, но мол­ча­ла. Те­реби­ла тра­вин­ку, не­весть как про­бив­шу­юся меж­ду плит. Об­ры­вала листья, а пос­ле и вов­се выр­ва­ла с кор­нем и заш­вырну­ла ку­да по­даль­ше.

    - По­чему он при­вел сю­да нас?

    - Ска­зать чес­тно?

    Я кив­нул.

    - Я дол­жна вы­лечить Пат­ри­ка. Или убить его, ес­ли не по­лучит­ся. Не смот­ри на ме­ня так, я де­лала ве­щи и по­хуже. Прос­то он опа­сен. Ес­ли его най­дут, то по его кро­ви те­бя най­дут... А ес­ли нет, то при­дума­ют, как это ис­поль­зо­вать. Уж луч­ше ус­тра­нить опас­ность до то­го, как она ста­нет по-нас­то­яще­му опас­ной.

    - А Пи­тер?

    - Ду­маю, прос­то за ком­па­нию, - она улыб­ну­лась. - Хо­тя пом­нится, ког­да-то я хо­тела пос­мотреть на од­но­го из них... Су­пер­хищник, да?

    - Да. Су­пер­хищник. Ты мо­жешь его вы­лечить?

    Она мот­ну­ла го­ловой.

    - Это его убь­ет.

    - А ме­ня?

    - Нет.

    - Все рав­но, не та­кой уж и пло­хой ис­ход, - ска­зал я, по­думав. - Зна­чит, ты пред­ла­га­ешь мне по­бег? Ска­жи, по­чему?

    - О жа­лос­ти, я так по­нимаю, го­ворить не сто­ит? - я кив­нул, и она кив­ну­ла в от­вет. - Я прос­то хо­чу кое-что ос­та­новить. Да­же не так. Я хо­чу дать вре­мя и воз­можность тем, кто хо­чет спас­тись, уй­ти из-под не­сущей­ся на них ла­вины. То, что хо­чет про­вер­нуть Хай­нрих, слиш­ком опас­но.

    - Зна­чит, я все же иг­раю не­кото­рую ро­ли во всей этой ис­то­рии?

    - Ну, он бы прос­то так не тас­кал за со­бой без­дарь вро­де те­бя, - она ви­нова­то улыб­ну­лась. - Без обид, ко­неч­но.

    - Я осоз­наю, как я выг­ля­жу ря­дом с ним.

    - Толь­ко не ду­май, что ты в чем-то ис­клю­читель­ный, - ска­зала она. - На­вер­ня­ка у не­го есть за­пас­ной план.

    - Ко­неч­но.

    - Неп­ре­мен­но.

    - Но он обе­щал...

    - Обе­щал? - она уди­вилась. По-нас­то­яще­му.

    - Вер­нуть мне мою па­мять. По­нима­ешь...

    - Ко­неч­но, - она раз­ве­ла ру­ками. - Но по­думай, мо­жет, хва­тит дер­жать­ся за прош­лое? Раз­ве это то, ра­ди че­го сто­ит все это де­лать? Ты зна­ешь, кто ты сей­час. Ка­кая раз­ни­ца, кем был ты до то­го? Ты ду­ма­ешь, что с па­мятью ты те­ря­ешь слиш­ком мно­го? Вряд ли.

    - Но...

    - Па­мять - это все­го лишь часть прош­ло­го. Это не твое бу­дущее. Па­мять ты не смо­жешь выб­рать, ты не смо­жешь ее из­ме­нить, но у те­бя есть бу­дущее. По­думай о нем и о том, что ты хо­чешь от не­го по­лучить. Ска­жи... Хо­тя нет. Ни­чего не го­вори. Я не хо­чу знать, че­го я ли­шилась.

    Мы сно­ва по­мол­ча­ли.

    - А Пи­тера...

    - Не со­ветую, - ска­зала она. - Те­бе пред­сто­ит дол­гий путь, и ес­ли он про­голо­да­ет­ся... Бо­юсь, те­бе с ним не сов­ла­дать.

    - Зна­чит, спа­сать свою шку­ру в оди­ноч­ку? Бро­сить ре­бен­ка...

    - Ре­бенок уже дав­но вы­рос, стал вол­ком и съ­ест те­бя при пер­вой же воз­можнос­ти, ес­ли Хай­нри­ха не бу­дет ря­дом, - фыр­кну­ла она.

    - Но...

    - Ду­май о се­бе. За не­го не бой­ся.

    - Но...

    - По­думай, сколь­ко ты еще бу­дешь плыть в этой ре­ке, герр Зде­жин­ски... По­думай, что хоть ты и Со­родич, на сколь­ко еще дней те­бе хва­тит сил дер­жать­ся на пла­ву до то­го мо­мен­та, как ты нач­нешь то­нуть? Сколь­ко еще ты вы­дер­жишь до то­го мо­мен­та, как сой­дешь с ума? Что те­бе с то­го, что ты бу­дешь с ним ря­дом? Хай­нрих - не тот, кто при­вязы­ва­ет­ся к дру­гим, мо­жешь мне по­верить.

    Я смот­рел на звез­ды. В гла­зах щи­пало.

    - И сколь­ко он еще бу­дет спать, а?

    - Се­год­ня - це­лую ночь. Я усы­пила его, - ска­зала она без лиш­ней скром­ности. - Иди стро­го на се­вер, по­ка не дой­дешь до кор­до­на, а там даль­ше бу­дет лег­че. В ко­ридо­ре сто­ит сум­ка с са­мым не­об­хо­димым.

    - Пе­редай Пи­теру от ме­ня...

    - Что те­бе очень жаль, - за­кон­чи­ла она. - Не раз­во­ди мне здесь ме­лод­ра­му, Ми­рос­лав. Ни к че­му, да и де­шево все это. Дер­жи, - ска­зала она и су­нула мне в ру­ки кро­шеч­ный кло­чок бу­маги. Я взгля­нул на не­го - обыч­ный ад­рес. - Ес­ли вы­живешь... Ког­да обос­ну­ешь­ся на но­вом мес­те и ста­нет ин­те­рес­но, как там Пат­рик, ес­ли он еще на этом све­те, дай знать. Ку­да едешь, мне не го­вори, он все рав­но вы­тянет из ме­ня, а так я ни­чем не рис­кую.

    - Хо­рошо.

    Я под­нялся. Ночь нах­лы­нула на ме­ня, оку­тала, за­вер­те­ла в рит­ме ноч­ных кри­ков и виз­га обезь­ян.

    - На счет мел­ких па­рази­тов не бес­по­кой­ся, им­мунная сис­те­ма сож­рет их ско­рее, чем ты толь­ко смо­жешь по­думать. Бой­ся во­ды, оде­вай­ся в плот­ную одеж­ду и из­бе­гай му­равей­ни­ков. Все ос­таль­ное вро­де не так уж и страш­но.

    Она про­дол­жа­ла что-то еще го­ворить, а я вы­бирал. Вы­бирал, хо­тя по­нимал, что уже не­чего. Она го­вори­ла со мной го­лосом мо­его рас­судка, би­ла по стра­хах и бы­ла пра­ва, ты­сячу раз пра­ва. Сколь­ко мож­но бе­жать впе­ред, не зная, по­чему бе­жишь? Я обе­щал, но... "Ду­май о се­бе". Он отоб­рал у ме­ня уже дос­та­точ­но. Па­мять - раз­ве не это са­мое цен­ное в этой жиз­ни, на­вер­ное. И по­чему я так за нее цеп­лялся? Воз­можно, по­тому, что там бы­ло неч­то цен­ное? Но ес­ли я не знаю, что, важ­но ли это?

     

    Спус­тя пол­го­да я прис­лал Лю­си от­крыт­ку из кро­шеч­но­го го­род­ка в Авс­тра­лии. В от­вет то­же приш­ла от­крыт­ка с ад­ре­сом. Я пок­ру­тил ее в паль­цах, ос­мотрел и по­думал, что все хо­рошо.

    Я хо­тел бы по­ехать ту­да, пос­мотреть как там он... Пос­мотреть на то­го, кто смог выр­вать­ся из на­шего тес­но­го клу­ба кро­вопийц. Счас­тлив­чик! На­вер­ня­ка он жи­вет но­вой прек­расной жизнью у се­бя там, в но­вом до­ме в Бра­зилии. Жи­вет под сол­нцем, с людь­ми, ищет де­вуш­ку и все та­кое. Я за­видо­вал ему так, как ник­то дру­гой. Но все же... Это бы­ло слиш­ком опас­но.

    В сле­ду­ющую ночь, ког­да в не­бо взмет­ну­лись ог­ни кро­вавой ав­ро­ры, я заб­ро­сил на пле­чо рюк­зак и вы­шел на трас­су го­лосо­вать. Нель­зя за­дер­жи­вать­ся. Нель­зя, что­бы что-то из прош­лой жиз­ни знал, где я. Я вы­шел на бе­рег из ре­ки, и боль­ше воз­вра­щать­ся к ней не со­бирал­ся. Пусть где-то там, с кем-то дру­гим про­ис­хо­дит все то, что бы­ло уго­това­но мне.

Полночь. Двенадцать ударов.

-1-

    Сначала он думал, что умер.

    Потом что-то вернулось к нему, яркой вспышкой озарив сознание. Он открыл глаза, но не увидел ничего нового: все тот же салон автомобиля, все те же кубики, подвешенные к зеркалу заднего вида, все та же царапина на дешевой обивке. Косые полоски красного и синего, тонкие, едва различимые на свинцово-сером цвете. Он даже знал, что открой бардачок, там будет лежать толстая скрученная пачка банкнот. Но дело не в этом.

    Он знал, что должен был умереть.

    Несмотря на то, что машина внутри давным-давно остыла, ему не было холодно. Не чувствовал он и жара или тепла, о котором так часто говорят те, кто замерзал в снегах. Одежда теперь казалась не более, чем украшением для тела, которое без нее выглядело более чем уродливо. Для кого? Вопрос висел в голове, но ответа не находилось. Кто-то сказал? А какое ему дело до этого человека? И он выбросил этот пустой вопрос из головы.

    Он должен был быть мертвым.

    Но вместо этого просто лежал на опущенном сидении и смотрел вверх. Есть тоже не хотелось. Не было той рези в желудке, которая когда-то заставляла набивать брюхо всем, чем только мог. От мыслей о еде он тоже ничего не почувствовал. Это... Это казалось закономерным. Попробовал представить себе аппетитный, вкусно пахнущий стейк, но слюны как не бывало.

    Он помнил, как они вместе приехали, чтобы он здесь умер.

    Телефон лежал в левом кармане. Он вытянул его, но ничего, кроме потухшего экрана, не увидел. Разрядился. Сколько же времени прошло? Казалось, совсем немного.

    Она обещала ему, что он точно умрет.

    Но он лежал, утопая в зимнем пуховике, и глупо таращился в потолок. Еще он чувствовал себя обманутым.

    Он так и не умер.

    Поэтому он сел. На лобовом стекле лежал снег, но немного. Кое-где белые пласты съехали вниз, и сквозь эти прорехи виднелся окружающий его унылый пейзаж.

    От нее не осталось даже запаха, хотя дверца, как он видел, была захлопнута. Он заглянул в бардачок, но деньги все еще там лежали. Он подумал, что несмотря на то, что машина знакома ему до последней царапины, все равно кажется ему чужой. Как будто не его. Как будто он впервые видит это скопище деталей. Потом он понял: это потому, что его запах выветрился тоже. Стало подозрительно отвратительно от того, что он сидел в мертвой коробке из металла и пластика, дерева и синтетики. Чувство зародилось где-то под ложечкой и вспыхнуло, заполняя все существо.

    Он почувствовал, что обижен из-за этого даже больше, чем за то, что она не выполнила обещание. Но даже так он все равно хотел умереть.

    Он нашел ключ от зажигания и завел машину. Термометр показал четыре градуса ниже нуля, система климат-контроля что-то мурлыкнула себе под нос, и он вытащил ключ, оставаясь снова с бездушной железякой наедине. Некоторое время он просто продолжал сидеть и смотреть прямо, на запорошенное снегом лобовое стекло. После снова вставил ключ и заставил поработать дворники. Те исправно заскрипели по стеклу, стирая с него намерзший снег, открывая пейзаж и пропуская внутрь больше света.

    Смотря на заснеженную равнину, он подумал, что если снимет одежду, то замерзнет скорее. Некоторое время все же помедлил, перебирая варианты, а потом просто снял с себя все и затолкал ставшую теперь бесполезной одежду в пакет. Почему-то именно это показалось ему очень важным - чтобы все было именно так и не иначе.

    Дверца сначала не поддавалась, противилась, но потом распахнулась в одном рывке, обдав его снегом, полным острых иголок льда. Он посмотрел на свои руки, на ноги, на белые хлопья на них, которые должны были быть холодными, как он помнил. Он чувствовал снег, но тот не таял.

    Он подумал, что, может быть, он все же мертв. Вытянул руку и посмотрел на пальцы. На то, как они двигаются, как под тонкой кожей перетекают с места на место сухожилия. Подумал, что если это и есть смерть, то он весьма в ней разочарован. Он все же ждал совершенно другого - забвения, выключения света сознания и сладкой темноты, в которой нет ничего. Вместо этого он сидел голый в машине и смотрел на свою руку. В который раз он делал то, что не имело отношения к поставленной им же задаче. Что-то было в этой мысли, но он не стал додумывать ее до конца. Это уже не важно. Важно закончить начатое.

    Может, она и выполнила свое обещание, но все равно его надула.

    Обида грызла его. Не только на нее, но и на самого себя.

    Он подумал, что, может быть, холод все же его доконает. Пришла запоздалая мысль о том, что, наверное, это уже та степень переохлаждения, когда вместо мороза начинаешь чувствовать тепло. Это придавало надежды, что не все еще потеряно. Он улыбнулся себе. Стряхнул снег с руки. Вышел из машины и захлопнул за собой дверцу.

    Вокруг, сколько хватало взгляда, простиралось заснеженное поле. Она упросила его отъехать подальше от оживленной трассы, вдруг вспомнил он. И чем дальше, тем лучше, говорила она. И они тогда свернули сначала на проселочную дорогу, а после и вовсе на грунтовую, заехали далеко в снежную пустошь и остановились там.

    Он оглянулся. Слева черной стеной стоял лес, а над ним тусклой лампочкой светило зимнее солнце сквозь тонкую пелену серебристых облаков.

    Он переступил с ноги на ногу. Снова осмотрелся - пейзаж каждый раз казался каким-то до боли знакомым, и в то же время каждый раз неуловимо изменялся, как будто он смотрел уже на совсем другую эпоху, в совсем другую зиму. Он подумал, что будет глупо умереть рядом с машиной. Откуда пришла эта мысль, сказать было трудно, но он, повинуясь ей, двинулся дальше, по неглубокому снегу, прочь от железного монстра. Слабый ветер швырнул в лицо горсть снежинок, словно приглашая в игру, но он шел дальше.

    Думая о том, что у него сегодня слишком много мыслей, как для мертвого, он мерно шагал, заложив руки за спину.

    Несколько раз он все же оглянулся. Машина, как и его прошлое, как и его память, как и все остальное, становилась все меньше и меньше, а потом и вовсе слилась с тонкой черной чертой леса, которая отделяла небо от земли. Он шел до тех пор, пока не пропала и она, и между низом и верхом не осталось больше ничего и они слились, образовав еще одну загадку, внутреннюю сторону яйца, из которого весной вылупится новая жизнь. И у него осталось только серое небо, тусклое солнце и снег, сияющий тысячей звезд.

    И тогда он замер.

    Он не чувствовал, что умирает. Не чувствовал холода, что устал или что хочет есть. Все, что ему оставалось - только горькое разочарование, что его обманули. Кто - она или сама природа - было уже неважно.

    Тогда он лег на землю. Он ждал смерти, которая, кажется, все же припозднилась. Мысли в голове переставали роиться под успокаивающим видом бесконечного купола неба. Они делались все проще и проще, превращались в линию, потом в пунктир, потом в точку, а после, когда над ним воссияла полная луна, в котором на морозе тонко пели звезды, мысли упали в черноту ночного неба и пропали там. Временами что-то большое, опасное и неповоротливое ворочалось в его черепе, но и оно со временем впало в оцепенение и уснуло, дожидаясь чего-то...

    Потом был день - точно такой же, как и ночь.

    Потом дни и ночи наступали снова и снова, шли тонкой вереницей друг за другом, временами прыгая и перескакивая; вот только что была полночь, и вдруг посреди нее восходило солнце, внезапно яркое и большое. Снежинки танцевали вокруг него, оставляя на сетчатке белые росчерки, и безмятежность покрывала его слоем снега, нежно убаюкивая. Потом приходила оттепель, и белое покрывало сползало с него.

    Если он будет лежать достаточно долго, то умрет. Возможно. Это была последняя мысль, она растворилась в самом конце, лишь через несколько дней канула в белый глаз луны и была таковой. И после он уже просто лежал, и больше ничего. И это было что-то весьма похожее на смерть.

    Время тянулось незаметно, оно существовало особняком, само по себе, так, как будто между ними не было ничего общего. Сознание, словно играя, то приходило, то уходило, оставляя наедине с кратким исполнением желания. И это тоже казалось хорошим предзнаменованием. Он получал смерть, холодную, белую, пустую, и ему это нравилось.

    Потом появился Пес. Откуда он знал, что это Пес? Неизвестно. Возможно, об этом сказали запахи мокрой шерсти и тихого ожидания. Возможно, об этом намекнули глаза - такие же тоскующие о ком-то. Возможно, он понял это просто по тому, что у Пса был Хозяин.

    Он даже не заметил, когда Пес появился рядом. А тот просто стоял и смотрел на него.

    Потом Пес спросил:

    - Можно, я тебя съем?

    Он хотел что-то ответить Псу, разгневанный оттого, что кто-то посмел вторгнуться в его подобие смерти, но голос не слушался. Из горла вылетел хрип и растворился в небесной холодной синеве. Лишь спустя некоторое время он прошептал Псу:

    - Уходи.

    В его смерти не было места даже такому существу как Пес.

    Потом он подумал. Мысли ворочались тяжело, каждую приходилось вырывать из того места, где она приросла за все это время, вырывать с корнями, которые она успела пустить в небытие. Он подумал, что, возможно, Пес знает, как сделать смерть такой, о которой он мечтал.

    - Постой.

    Пес оглянулся.

    - Можешь меня съесть. Надеюсь, мне не придется смотреть на твои внутренности. Это было бы не то, чего я хочу.

    Пес засмеялся.

    Псу было совсем немного лет, Пес был молод и достаточно глуп, чтобы не разглядеть то, что было дальше слов, спрятанное под ними, как земля под осенней листвой.

    - Ты, случаем, не сумасшедший? Говорят, есть таких нельзя. Если скушать их мозг, то можно заболеть вертячкой. Или чем-то вроде этого. Не помню. Мне давно это говорили.

    Он подумал снова. Мысли двигались мерно и медленно, словно тектонические плиты.

    - Нет, - сказал он. Но Пес уже к тому времени ушел, и слова улетели в звездное небо.

    И он продолжил лежать. Былого комфорта его подражания смерти больше не было, все просто продолжалось, шло привычной дорожкой от и до, из никуда в никуда.

    - Кстати, там, случаем, не твоя тачка стоит? - спросил на следующую ночь Пес, все так же внезапно возникнув из ниоткуда.

    - Посреди поля?

    - Ага.

    - Моя.

    - Ты не против, если мы там снова переночуем? В смысле, это ничего? Мы не мешаем?

    - Нет. Я же мертв, и меня это не должно волновать, - ответил он так, как считал верным. Но все равно что-то в его словах фальшивило.

    - Ты точно сумасшедший, - сказал Пес. - Ему понравится.

    Он хотел сказать, что его не волнует тот другой, которым пахло от Пса, что он не ищет одобрения и осуждения. Он мертв, и все, что осталось где-то там, далеко на обочине того, что они все называли жизнью, пусть остается там.

    Потом он снова лежал и смотрел в день, и вокруг него было то, что он привык считать смертью. Потом небо озарилось багряным закатом, и на мир опрокинулась ночь. И из нее пришел Пес, вытирая сопливый нос и сдувая с носа отросшую челку. Пес посмотрел на него, он посмотрел на Пса. И тьма поглотила все остальное.

    Потом появился еще один. Почти человек, парнишка, тонкий, какой-то полупрозрачно хрупкий, едва ли старше Пса. Но он понял сразу - под внешним всегда есть что-то другое. У одних - бездонная пропасть, у других - мелкая лужа отходов. Но это есть у всех. Только не у паренька перед ним. Он был лишь... Лишь призмой, через которую видно что-то другое, совершенное, завораживающее... и в то же время смутно знакомое.

    - Так ты и есть тот сумасшедший владелец машины? - спросил паренек.

    Он кивнул. Паренек не был Хозяином Пса. Они пахли по-разному.

    - А как тебя зовут? - спросил паренек.

    Он подумал.

    - А есть ли разница в том, какое я назову вам имя?

    Рядом возник Пес. Покружил вокруг, разрезая тишину ночи сопением.

    - Может, есть имя, которым бы тебе хотелось, чтобы мы тебя звали?

    Пес продолжал кружить.

    - Я мертв. Мне не надо ничего.

    Паренек - он называл его про себя "Другим", хоть и не вкладывал в него ничего того, что вкладывали другие - все ждал и ждал другого ответа.

    Потом наступило утро, и все пропали с первыми лучами солнца, словно ночные призраки. Что это было? - думал он. Прошлое ли приходило его навещать? Или будущее? Или знаки и перемены давали ему знать о своем приближении? Но он хотел смерти, и гнал от себя все эти раздумья, созерцая холодную высь неба, голубое покрывало, затянутое серебром узора облаков.

    Но стоило ночи покрыть все темнотой, как Другой снова пришел. Присел рядом на корточки и долго-долго смотрел на него. А он смотрел на Другого. И после уже пришла мысль, новая, непривычная, чужая, как незнакомый вкус на кончике языка. Оба, что Пес, что Другой - легко одеты. Ветер треплет их волосы, снежинки прилипают к одежде, и они оба смотрят на него ее глазами. Той, что дала ему обещание и не исполнила.

    - Вы тоже пришли пообещать мне смерть? - спросил он. На этот раз первым, потому что время, казалось, ускорило свой бег, загрохотало сердцебиением в ушах, трепетным предвкушением обещанного, такого, каким оно должно было быть.

    - А ты так хочешь? - спросил Другой.

    - Да.

    - Почему?

    Он не помнил. Воспоминание трепетало где-то близко, так, как будто дразнило, как яркая игрушка в сантиметре от протянутых пальцев. Сколько не тянись - не достанешь, как ни пытайся, разве что ветер смилостивится, дунет, и пальцы сожмутся на горле памяти. Но милости не было, из рук ускользало все, вытекало, вымываемое тяжелым, тягучим течением времени, которое несло льдины, осколки картинок из того, что было жизнью, но несло слишком далеко для того, чтобы ухватиться за них.

    - Ты уже умер, - сказал Другой спустя некоторое время. - Это - смерть. Чего ты еще хочешь?

    - Это не то, - сказал он. - Я знаю... Я хочу, чтобы все было по-другому.

    - Переиграть жизнь? - спросил Другой.

    - Переиграть смерть. Выключить...

    - ... как лампочку.

    Другой смотрел в поле. В белую снежную пелену, что в горизонте сливалась в серостью затянутого тучами неба. Снег в свете убывающей луны блестел в его бесцветных волосах звездами.

    - Это чистилище, - сказал он. - Отбыть за все свои грехи... И уж тогда...

    - Я не хочу ни рая, ни ада, - сказал он. - Я хочу...

    - Заслужи, - просто сказал Другой, давая понять, что если что, его рука не дрогнет и выполнит желание. - Сегодня последний день зимы. Что ты будешь делать, когда на поле придут люди?

    - Я найду способ...

    - Прыгни в море, - сказал Другой. - Течения отнесут тебя далеко-далеко, за край мира. Или войди на Белльтайн в костер, огонь пожирает все. Ложись в гроб к мертвецам, прыгай с сотого этажа домов-стрел. Делай как хочешь. Скажи тогда, почему ты попросил ее убить тебя? Почему не яд, не прыжок с крыши навстречу асфальту, не лезвие? Почему она?

    - ...я...

    Луна поднималась все выше и выше, смотря прищуренным глазом на них, словно на непослушных детей. Другой все молчал и молчал, смотря куда-то вдаль, где он, наверное, видел конец этой жизни.

    - Я... Не смог.

    - Ты прогулялся по краю крыши, но так и не прыгнул. Сможешь ли ты подняться, обрасти путем, дорогой, целью без причины, чтобы потом довести все до конца? - спросил Другой. - Ты же знал.

    - Нет.

    Другой поднялся. Пес рядом покружил еще немного, а после пропал вслед за Другим, буркнув что-то себе под нос.

    Он лежал и смотрел в небо. Мысли тянулись, каждую из них приходилось цедить по одной, с трудом выуживать из закоулков памяти... И потом звезды вдруг закричали ему прямо в уши, громко, пронзительно, ответ, который он знал, знал, но отказывался принимать, ответ, который он прятал от себя и сам прятался от него куда подальше. И звезды кричали, вопили ему в уши, ибо имеющий уши да услышит, имеющий глаза - да узрит свою глупость, имеющий разум - да отворит его для правды, и не было больше ничего, кроме этого крика, от которого дрожало само небо, сама земля, и это был звук треска скорлупы его яйца, в которое он обернулся, стараясь умирать, но так и не смог, потому что это не то, не умирают в яйце, из него приходят в этот мир и проживают от начала и до конца. И само время дрожало, и тянулось медленно, и танцевало вокруг, таща за собой цепь с прикованными к ней воспоминаниями, и он узнавал каждое, как родного, и приветствовал их, и тянул к ним руки, но каждое вылетало между пальцев, тянулось дальше, не оглядываясь на него, брошенного, слабого, и им не нужного. И звезды уходили с утром, растворялись в синеве рассветного неба, и стареющая луна, дождавшись солнца, грянула с ним хором ответ, и от этого звука закладывало уши, и трещины ползли дальше по его скорлупе, и в них заглядывал мир, заглядывала правда, и втекали внутрь, зовя идти дальше, потому что это только рождение, но не смерть.

    Он перевернулся на живот, чтобы не слышать. Накрыл голову руками, зарылся в снег, не в силах выносить этот крик, но это не помогло. Голоса звезд звучали даже если закрыть уши, отдавались под сводом черепа, как эхо, как слабый отзвук затихающего вдали грохота водопада, как гром подземных взрывов, как столкновение литосферных плит.

    Другой пришел под вечер, едва умолкло солнце, кричавшее, вопившее до последнего луча.

    Он открыл глаза только тогда, когда на землю опустилась блаженная тишина. Звезды смеялись над ним, но молчали, мерно танцуя вокруг полярной звезды. Другой бросил кулек с его одеждой.

    - Пора идти дальше, - сказал Другой.

    И он перестал быть Другим, перестал быть чужим. А он - он изменился. Он стал другим. Псом, и тот, что стоял над ним, стал ему хозяином.

    - Хозяин.

    Хозяин - это тот, у кого не дрогнет рука в последний момент. Он понял это.

    Пес вынырнул из темноты рядом, уставился странно желтыми глазами и сглотнул. Пес ждал. Пес спешил, но иногда спешка - это терпение ожидания.

-2-

    - Привет, Виго! А кто это с тобой?

    Виго. Имя возникло из темноты и стало частью его самого.

    Девчушка перегнулась через тонкие перильца, которые отделяли порог от соседского. Из ее рук вытекла кошка, черная, как ночь, как крепкий кофе, как морские глубины.

    - Я приглядывала за Диди, пока тебя не было. Кормила ее. Как ты мог ее оставить просто так?

    Кошка потерлась о его ноги, а потом, почувствовав чужой запах, подняла голову и уставилась на него. Кончик хвоста подрагивал.

    - Почему ты не спишь? - спросил Виго. - Маленьким девочкам в это время пора уже спать в своих кроватках. Я твоей маме расскажу, что ты гуляешь в полночь.

    Но она уже не обращала на него никакого внимания. Рози смотрела на его гостей широко распахнутыми глазами и улыбалась. Виго видел ее улыбку, наполовину спрятанную за воротом пуховика и густыми черными кудряшками распущенных волос.

    - Кому я сказал, шагом марш домой!

    Она взглянула на Виго.

    - Зануда, - сказала она. - Ты меня с ними познакомишь? Они твои гости? Они надолго?

    - Они мои племянники. А теперь домой.

    За спиной Рози тихонько отворилась дверь и в нее выглянула соседка. Тонкая, худая, изнеможденная, она протянула костлявую руку к девочке и схватила ее за плечо. Пальцы скребли по ткани пуховика с каким-то жалобным звуком, но Рози развернулась и пошла в дом.

    - Мама, а Виго привез гостей! - сообщила она и исчезла в черноте дома.

    Он слышал, как малышка что-то еще говорила.

    - Здравствуйте, - сказал Виго. - Простите, что доставил вам хлопот с кошкой. Я не знал, что дела меня так задержат.

    Соседка передернула плечами и посмотрела на них. У нее были огромные, но тусклые глаза, какого-то странного невыразительного цвета асфальта и мышиной шерсти, с красными жилками по белку. Синяки под глазами переходили в мешки, опустившиеся едва ли не до щек, а само лицо бороздила сетка мелких морщин, собиравшихся в уголках рта и между бровями в скорбные складки. Тонкие ломкие волосы пегого цвета висели неопрятными прядками. Ее звали миссис Гросс, но никакого мистера Гросса Виго не видел ни разу за все время, что жил здесь.

    Она что-то сказала, но настолько тихо, что он расслышал только последнее "...извините".

    - Все хорошо, миссис Гросс, - сказал он. - Еще раз вам спасибо.

    И привидение закрыло дверь, растворившись в сумраке дома. Виго задрал голову - ее дом тонул в темноте, ни одно окно не светило ни теплым светом ламп, ни подмигивало нервно отсветами телевизора.

    Кошка продолжала крутиться у ног, то и дело доверчиво заглядывая ему в глаза. Он нагнулся и почесал ее между ушей, и Диди довольно заурчала, прижмурив глаза. Задребезжали ключи, которые он вытянул из кармана. Серебристый метал поймал желтый луч фонаря, бросив внезапно блик на лица стоящих позади.

    - Мне надо вас пригласить? - спросил он.

    - Нет, - сказал Питер, проходя мимо него в дом. - Господи, я тысячу лет не был в ванной! Где она?

    - На втором этаже.

    Хайнрих наклонился и протянул руки к кошке. Та с опаской покосилась на гостя, но, поразмыслив, подошла к нему. Потерлась, позволила себя почесать за ухом. Хайнрих наклонился еще ниже и поднял кошку. Некоторое время он держал ее на весу, и черные зрачки кошки гипнотизировали его. После он прижал ее к груди.

    - Входите, - сказал Виго. - Мой дом - ваш дом.

    И Хайнрих молча вошел в холодные стены, обдав Виго по пути нетерпением и ожиданием. Кошка смотрела из-за его плеча на хозяина. Хайнрих что-то тихо напевал.

    Виго закрыл дверь и защелкнул замок изнутри.

    - Я включу отопление.

    Запахи родного дома стали ему невыносимо чужими, словно он не был здесь уже давным-давно. Как будто покинул родные стены год или два назад, и дом все это время медленно умирал, превращаясь из места, где живешь, в коробку, полную ненужных и пыльных вещей. Виго написал на столешнице небольшой тумбочки в прихожей ругательство и тут же стер его, смахнув на пол серые хлопья.

    На втором этаже зашумел душ, послышался плеск воды.

    - Не холодная? - крикнул Виго на второй этаж.

    Питер прикрутил напор.

    - А мне какая разница? - спросил он, отдуваясь. - Ты не поверишь, какое это наслаждение!

    Виго пожал плечами.

    - Может, мне не стоит включать и отопление? - спросил он, ступая вслед за Хайнрихом в гостинную.

    Тот поднял голову от кошки. Ел он аккуратно, все, что было видно - это только зубы, в красном, и ярко-алый воротник шерсти на шее, там, где он разгрыз шею Диди. Виго замер в дверях. Хайнрих посмотрел на него и снова принялся за еду.

    - Включи. Без тепла дом быстро превращается в руину, а там и соседи начнут судачить. Нам это ни к чему пока.

    Кровь пузырилась у него на губах.

    - Это была моя кошка.

    - Я был голоден.

    - А Питер?

    Хайнрих снова оторвался от еды. Вслушался в плеск воды на втором этаже, а потом снова приложился к ране, из которой снова потекла кровь. Виго пожал плечами.

    Он чувствовал, что должен быть огорошенным, озадаченным. Но этого не было. В голове крутились странно рутинные мысли, пустые, словно он медленно, но уверенно превращался в глупую девчонку. Или нет, в миссис Гросс, у которой одни ежедневные заботы на уме. Виго подумал о ней и задался вопросом - а есть ли у нее отдушина? Сочиняет ли она стихи? Может, тайком рисует? Вяжет? Ходит в кружок "Иисус - наше спасение?" А потом понял - он стал роботом. Автоматом. Биомеханоидом.

    Виго спустился в подвал и разжег систему отопления. Огонь загудел, бросившись на тесные прутья оконца, взвился вверх, обтекая стенки котла и рассыпая ворох желтых искр. Виго долго сидел и смотрел на него, на то, как диковинные узоры плывут по поверхности, как будто это не огонь - а светящееся море бушевало внутри котла. И это гудело не пламя - то был шум моря, моря раскаленного газа, бьющегося в заключении. Это манило, звало к себе, обнажалось перед зрителем до последнего, открываясь полностью, чобы тут же взвиться новым узором, обернуться новой стороной, сердцем звезды, заключенной в бесконечный холод космоса.

    Он едва вынырнул из этого странного очарования огня. Вытер лоб, покрывшийся испариной от долгого сидения возле оконца, отодвинулся подальше и перевел дух. Темнота опустилась на его плечи, укрыла и успокоила, а тени по углам стали абсолютно черными. Все свелось до черного и красного, до тьмы и отблесков огня. И тут же что-то позвало его назад.

    - Кошку надо выбросить.

    Хайнрих снова сидел такой же, как и до того, просто подросток, обиженный на мир и всех остальных. Выглядел он немного лучше, чем раньше, но все равно казался истощенным. Еще в машине Виго рассмотрел, какой он худой.

    - Так значит, тебя зовут Виго.

    - Это была моя кошка.

    Он повторил это как заклинание.

    - Я был голоден, - повторил ответ Хайнрих. - А мы не в девятнадцатом веке, чтобы выходить на улицы и убивать случайных прохожих. Это век цивилизации.

    Виго кивнул в ответ. Он нашел старый пакет и бережно завернул в него трупик. После смерти шерть некрасиво слиплась, но тело все еще хранило в себе остатки тепла. Виго бережно погладил ее, прежде чем закрыть пакет. Потом нашел еще один и снова завернул.

    - Я ее любил, - ответил он сам себе, словно оправдываясь за все то, что делал.

    - Слишком опасно выходить, - сказал Хайнрих. - Теперь я хочу спать. Ты уходишь?

    - Я хочу ее закопать, - ответил Виго. - Это была моя кошка. Она заслужила.

    - Земля промерзла на добрых полметра. Ты не сможешь пробить ее лопатой.

    Виго кивнул. Он и сам знал это.

    И взял внезапно внезапно удивительно легкий сверток в руку.

    - Я скоро буду.

    Он вышел на улицу, и ветер снова швырнул в лицо снег. Замерзшая крошка, которая ранила, оставляя мелкие царапины, которая противно лезла за воротник, но не таяла, впивалась в кожу мелкими острыми гранями.

    Он - Виго. Это было его имя. Его дом. Он жил в воспоминаниях, как слепой - в многоцветном мире. Он ощущал свою принадлежность этим вещам и людям, но не мог их вспомнить. Тело - но не память - жило здесь. Существовало достаточно долго, чтобы запомнить ощущения от дверной ручки, от прикосновения к стенам, перилам, столам, шерсти кошки. Когда он касался ее, то помнил, знал, как это - гладить именно эту кошку, именно Диди. Воспоминания, сюжеты из прошлого, картинки - все это как бы уступило место итогам его жизни. Вот соседка. Вот ее дочь. Вот твой дом. Вот твоя кошка. Уже мертвая, хотя ты ее любил.

    Виго осмотрелся. Его дом не отличался от других, стоявших на этой улице. Одинаковые, как близнецы, и безликие коттеджи жались друг к другу, и каждый выбросил перед собой слабое подобие газона, которое сейчас было завалено снегом. То тут, то там из снегового кургана выглядывали острые шляпки гномов, которых не убрали на зиму в сарайчики. Если бы что-то, то ли тело, то ли подсознание, не помнило его дома, неуловимо другого, отличавшегося от других, он бы сам никогда не узнал его. Но что-то вело его через лабиринты улочек, прямо сюда, где его узнали и признали за своего.

    Он положил кошку на пассажирское сидение. Завел мотор и покатил к мосту. Снег валил все сильнее, и вскоре сквозь его пелену уже ничего не было видно. Машина урчала мотором, словно успокаивала его, но Виго смотрел вперед, как будто это было все, на что он способен. Он чувствовал себя автоматом. Биомеханоидом, который всего лишь по какому-то странному (или страшному?) недоразумению оказался похожим на человека.

    Виго выехал на мост как раз тогда, когда ощущение механичности, автоматизма достигли своего апогея. Внизу бурлила вода, черная и грозная в ночи. Река так и не смогла покрыться скорлупой до весны, чтобы воскреснуть с первым потеплением. Виго вытащил из бардачка моток веревки и взял на руки пакет. Некоторое время он так посидел, ощущая тяжесть кошки на руках. После он вышел. Оставив трупик на мосту, Виго спустился вниз, к воде. Там, где бетонная опора вгрызалась в землю в двух шагах от конца берега, лежало много камней, которые смогли бы потянуть на дно кошку. Он выбрал один, который показался ему тяжелым достаточно, чтобы еще при всем остальном влезть в пакет.

    Выбравшись из-по моста, Виго некоторое время стоял и смотрел на черную воду. Он думал. Но страх оказался сильнее, и Виго нагнулся, бросил камень в пакет и крепко-накрепко завязал его веревкой. После поднял пакет над собой. Некоторое время он размышлял, а потом бросил его, так далеко, как мог, просто в пенистую и бурлящую стихию, что текла у него под ногами.

    Что-то уходило из него, и черная вода реки смывала это, как грех, с его пустой и механической души. Он чувствовал, что что-то отходит безвозвратно, ускользает мокрой гадюкой между пальцев. Река вымывала из него все то, что он успел накопить в себе за годы жизни, растворяла чувства и погребала в темных пучинах прошлое, как принимала в свои ледяные обьятия трупик в пакете с камнем.

    Сверкнули фары. Притормозила машина. Из нее выглянул озабоченный патрульный.

    - Все в порядке? - спросил он, и Виго кивнул.

    - Мне просто плохо, - сказал он, и это было правдой. - Сейчас постою, и мне станет лучше.

    - Вы не пьяны? - спросил дотошный патрульный, подходя ближе.

    - Нет. Просто сердце прихватило, - Виго помахал рукой ему, давая понять, что все хорошо.

    - А, это вы, сэр. Хорошей ночи.

    Патрульный улыбнулся (или оскалился?) в темноту, в затылок Виго, сел в машину и укатил дальше. Дела не ждали, и Виго проводил взглядом габаритные огни патрульной машины, чувствуя глухое сожаление из-за того, что сам лишен чего-то важного, того, что отличало его от того парня.

    Потом он сел в свою машину.

    Виго подумал, что надо вернуться домой, но руки сами направили автомобиль дальше, на городские окраины, туда, где ночными огнями поблескивал клуб ночных танцовщиц. "Малышка Бетти" гласила вывеска с подмигивающей девушкой. Стоянка возле клуба уже была наполовину пуста - большинство уже разъехалось по домам, греть холодные постели и жен, чьи чувства были ненамного теплее этой зимы.

    Он вырулил на стоянку и припарковался межу двумя старыми развалюхами. Его автомобиль выглядел не намного новее. Уже выходя, с какой-то странной апатией он отметил, что надо бы заправиться, но после решил, что все же не сегодня. На сегодня ему еще хватит. Завтра.

    Громила на входе смерил его тяжелым взглядом исподлобья и преградил рукой толщиной с бедро Виго дорогу.

    - Стой. Тебе нет туда хода.

    Виго посмотрел на внезапное препятствие так, как будто не понимал, откуда оно взялось. А после перевел взгляд на громилу.

    - Ты пустишь меня сюда. Ясно?

    - Послушай, - начал было тот, но Виго взял его руку. И просто сжал. Громила задохнулся от боли.

    - Нет, это ты меня послушай, - сказал Виго. - Ты меня пропустишь, иначе останешься без руки. Поверь, я не хочу лишнего шума.

    Он двинулся дальше, отбросив руку громилы словно бесполезный кусок дерева. Тот застонал за его спиной, но стон растворился в грохоте музыки в ракушке коридора, ритма, что грохотал в ушах сердцебиением, заставляя тела на языке изгибаться, роняя на пол блестки.

    Она танцевала и сегодня. Виго видел ее тело, извивающееся вокруг стальной трубы. На ум пришла странная мысль-воспоминание о лингаме Шивы, который проткнул им и небо, и землю. Сейчас она танцевала вокруг поблескивающего хромом фаллоса древнеиндийского бога, изображая на усталом лице слабое подобие страсти, хотя до ее лица никому не было дела. Все пожирали взглядами тело, худое, покрытое блестяшками, закованное то, что с натяжкой можно было назвать сценическим костюмом.

    Музыка, сердцебиение огромного зала, переливалась красными и синими вспышками, которые скрывали, как изнурены здесь танцовщицы, делая из погруженными в сумерки подобиями богинь страсти, суккубами для кошельков зевак, которые истекают тут слюнями, но большего позволить себе (сейчас!) не могут. Великое поклонение Иштар. Великое почитание.

    Он смотрел, как она ползает по длинному языку подиума, заигрывая с посетителями. Музыка подходила к концу. Когда стихла последняя нота, она поднялась, замерла перед ними, как жрица, принимающая почитание для ее богини. Красная вспышка осветила его лицо для нее. Он не знал, что она увидела. Синяя вспышка высветила на ее лице для него испуг и удивление. Она его не ждала. Значит, он действительно должен был умереть. Этого ответа ему хватило с головой.

    Когда свет в который раз сменился красным, он развернулся и пошел прочь. Громила, потирающий руку, проводил его тяжелым и полным ненависти взглядом исподлобья. В спину Виго загрохотала новая мелодия в том же ритме секса или сердца, и великое поклонение началось снова.

    Виго вышел в снегопад и на секунду замер на пороге. После сел в машину и выехал из стоянки. Едва он оказался на улице, как из тени клуба вынырнула тоненькая фигурка танцовщицы. Он узнал в скрытом за снегопадом силуэте ее. Но не притормозил. Он изо всех сил вжал педаль в пол, и машина, взвизгнув, рванула с места. Он не хотел слышать слов и объяснений. Он убегал от извинений, которые бы последовали за ними. Или за проклятиями. Он боялся ее слов, потому что они были бы правдивыми, а правда, как оказалось, ранит не хуже ружья. Он был трусом.

    Дом встретил его тропической жарой. Он спустился в подвал и скрутил напор газа в трубе, уменьшив огонек, заставив его трепетать над горелкой едва ли не на дюйм. Язычки послушно втянулись в трубы.

    - Так значит, тебя зовут Виго, - сказал Питер. Он все пах мокрой псиной, хотя теперь этот запах перебивался ароматом шампуня. - Что это вообще за имя такое?

    - Это не имя, - ответил Виго. - Это звание.

    - То есть?

    - На языке племени шайенов это имя значит вождь.

    - Так это не имя? - спросил Питер.

    - Не знаю.

    Хайнрих спал в кресле. Питер некоторое время посидел в тишине, а после и сам растянулся на диване, подложив под голову свой свитер.

    Виго сидел в кресле напротив них двоих до утра, ощущая себя всего лишь добавлением к дому, как стулья или стол. Он был сигнализацией. Он готов был сторожить тех, кто здесь спал. Охранять их сон.

    Под утро Хайнрих на миг вынырнул из сна.

    - Завтра вечером стоит ждать гостей, - сказал он и снова уснул.

-3-

    Она пришла тогда, когда было еще светло.

    По тому, как она осмотрела обувь в коридоре, как она потянула воздух и зябко поежилась от холода, Виго вспомнил ее имя.

    Адель.

    Оно как будто росло вместе с ней, врастало в кожу и волосы, в глаза, выделялось с потом и благоухало ее духами, звучало в каждом ее слове.

    Адель.

    Ее имя как будто было зашифровано во всей ней: в повороте головы, в ломаных движениях, в том, как она наклоняется к огоньку зажигалки, держа сигарету в кулаке, совсем не по-женски.

    Адель.

    Одета она была как шлюха. Из тех, что подороже, но все так же вульгарно и кричаще.

    - Я зашла перед работой.

    Она нервничала. От этого воздух вокруг нее был наэлектризован, дрожал от испуга, страха и дрожи. Он кивнул ей в ответ, вдыхая дым ее сигарет.

    - Мои подруги знают, что я пошла к тебе.

    - Лишняя предосторожность.

    - Почему у тебя так холодно? - спросила она, снова затягиваясь сигаретой. - А ты еще так легко одет. Совсем сошел с ума?

    Виго смолчал. Он крутил в руках зажигалку, смотрел, как про хромированной поверхности ползут искаженные отражения, и думал о том, что поддерживать с ней светскую беседу будет едва ли не глупостью. Больше того, он хотел, чтобы ее здесь не было. Что-то в нем противилось ее присутствию, ее запаху, ее взгляду и - самое страшное - знанию того, что он умер. По-настоящему.

    - Почему ты не забрала деньги? Я же говорил, где они лежат.

    Адель выдохнула дым. Она оглянулась, ища куда сесть.

    - Может, предложишь мне присесть? Куда подевались все стулья?

    - Если бы ты порылась у меня в карманах, то нашла бы и ключи от квартиры. Здесь нет ничего особенно ценного, но все же...

    Она потянулась к стоящей посреди кухонного стола пепельнице. Тщательно затушила сигарету и вытряхнула из пачки новую. Он услужливо снова щелкнул для Адель зажигалкой, и после смотрел, как она изящно наклоняется, чтобы прикурить. Выпустить зиппо из рук - и сомкнуть пальцы на ее шее. Тонкой. Хрупкой.

    - Хорошо, я постою, раз уж ты так хочешь.

    - Не уходи от ответа. Ты пришла не за тем, чтобы сидеть у меня на кухне.

    - А зачем же?

    Она пыталась поймать его взгляд. Виго смотрел куда-то далеко, в точку на двадцать тысяч миль позади ее затылка.

    - Слушай, - сказала Адель, - не пугай меня.

    - Послушай ты меня, - он пододвинул пепельницу к ней поближе, и Адель послушно стряхнула в нее пепел, - хватит играть в светские беседы. Ты пришла не ради болтовни, Адель. Ты пришла ко мне. Ты хочешь что-то от меня узнать. Я же хочу что-то узнать от тебя. Давай играть честно - я отвечаю на один твой вопрос, а ты...

    - Мальчики хотят играть во взрослые игры, - сказала она с сожалением. - Показать, какие они крутые...

    - Сейчас ты этим никого не обманешь.

    - У тебя гости.

    - А у тебя работа. Ты ведь не для этого сделала такой крюк, чтобы сообщить мне об этом и потерять из-за этого место?

    - Ах...

    - Адель, - сказал он, и она умолкла. - Если ты сейчас же не скажешь мне, почему ты пришла, и если ты не удосужился ответить на мои вопросы, я просто выставлю тебя отсюда. Я...

    - Я рада, что ты жив.

    Она стояла перед ним. Сигарета тлела в ее руке. Волосы, покрашенные в темно-рыжий, но которые были апельсинового цвета, торчали во все стороны. Адель не врала.

    - Я мертв.

    - Господи, Виго...

    В ее голосе звучало столько разочарования, что он невольно поморщился - как он слишком кислого. От ее сочувствия ломило зубы. Слова висели в воздухе ядовитыми ручейками, и он видел, как они вот-вот снова начнут вытекать и размывать твердыню его покоя.

    - Так почему ты не взяла деньги? Там было десять тысяч.

    Адель смотрела на него круглыми глазами. Если бы она знала, сколько там, то точно бы взяла, подумал он. Точно. Но сейчас она едва сдерживала внезапную досаду.

    - Господи, я же киллер какой-нибудь... Я испугалась. Я же думала ты из этих, из фетишистов. Тех, знаешь, которые любят, чтобы их маленько придушили подушкой, - выплюнув это нелепое обвинение она выпрямилась и присела на столешницу бара. - А потом, когда я поняла, что ты не шутил... Ты можешь представить себе, что это такое - очутиться в машине с трупом?

    - И ты пробежала три мили до трассы по снегу...

    - Да! - Адель дернулась, как будто сомневалась в том, что он ей верил. - Это же труп! Ты походил на мертвеца на все сто процентов! Моя мать говорила, что от страха женщина способна на всякое, и знаешь, в этот день я даже поверила, что это правда, а не обычные россказни.

    Она вцепилась в сигарету изо всех сил, не заметив даже, как пепел упал на ее дешевую куртку леопардовой расцветки. Адель держала папиросу так, будто это была последняя соломинка, которая удерживала ее от срыва в истерику. Да, истерика, понял Виго. Еще чуть-чуть, и Адель сорвется, устроит скандал...

    - И где ты пропадал две недели? - спросила Адель. - Ты представить себе не можешь, чтоя пережила за это время! Я места себе не находила от страха! Подумать только, я убила человека! Каждый фараон в клубе заставлял меня дрожать от страха!

    Это была не истерика. Это была попытка сделать виноватым его. Переложить на него груз той ответственности за ее глупость, за самоуверенность, за все остальное...

    - Я ночами не спала, мне постоянно снились кошмары о том, что я сажусь в женскую тюрьму! Я за последнюю неделю пересмотрела все сайты о женских тюрьмах. Это было отвратительно. А ты... А ты две недели шлялся черти-где, пока я тут схожу с ума...

    - Конечно, - сказал он.

    И поднялся. Адель смотрела на него широко распахнутыми глазами, как будто не веря тому, что он сказал.

    - Пошли, - сказал он и взял ее под руку.

    - Что? Да как ты...

    Виго тянул и тянул ее к входной двери.

    - Ты не смеешь!

    Он распахнул дверь и вытолкал ее.

    - Уходи.

    И закрыл дверь. Но не успел он сделать и двух шагов от нее, как Адель по ту сторону снова заколотила, да так, что весь дом ходил ходуном.

    Виго открыл дверь, и в щель тут же ткнулось раскрасневшееся лицо Адель.

    - Послушай, ты же не будешь писать на меня заявление? - спросила она. Адель ждала ответа так, как будто от этого зависела ее судьба. С другой стороны, оно так и было. - Мы же это.. Полюбовно разбежимся?

    - Нет, писать ничего не буду, - сказал он и попытался закрыть дверь. Но Адель успела сунуть в щель между ней и порогом носок сапога.

    - Послушай, не будь придурком, - сказала она, дуя на челку, чтобы убрать ее с глаз. - Шериф, кстати, объявил тебя в розыск как пропавшего. Сходил бы ты к нему, показался, что еще жив. Он ведь будет метать громы и молнии, если увидит, что в бумагах у него какие-то запинки. А теперь пока.

    Адель убрала ногу и дверь захлопнулась.

    Виго беспомощно осмотрелся. Реальность засасывала его, вырывала с корнями из той смерти, подобие которой он выстроил себе в ледяном яйце. Мелочи, рутина, пойди туда, сделай то, сделай это... Во всем этом сидел дьявол. Еще ночью он был свободен, свободен, как ветер, как птица, шел куда хотел и делал что хотел, а теперь приходят обязанности, приходят люди, которые снова указывают ему, что делать. Жизнь прячет свою суть, самое вкусное, за множеством мелких поручений, и так от самого начала до самого конца.

    Он умирал не для этого. Это было точно. Это была правда.

    Несколько минут Виго постоял в коридоре, прислушиваясь к тому, как спят его гости в гостинной. Дом был тих, как будто здесь никто не жил. Впрочем, были ли здесь живые, чтобы жить?

    Когда он вышел на улицу, снег ослепил его. Солнце еще не садилось, висело, далекое и холодное, совсем невысоко, и тени ползли все быстрей и быстрей, глубокие, синие, безмятежные, как смерть. Виго посмотрел на машину, которую вчера так и бросил припаркованной на тротуаре возле дома. Не то, чтобы он удивился тому, что она все еще стоит здесь, просто внезапно подумал, что раньше так не делал. Никогда не бросал машину у дома.

    За спиной тихонько отворилась дверь.

    - Привет.

    - И тебе привет. Что делаешь?

    Рози высунулась наполовину из дому. На ней была та самая вчерашняя толстовка.

    - Читаю маме книжку.

    - Умница. И какую книжку? Интересная?

    - Об индейских монстрах. Очень. Там есть и о вендиго и других...

    Виго улыбнулся ей. Улыбка была неискренней, но девочка в ответ тоже улыбнулась.

    - А что ты делаешь здесь? Ты же маме читала.

    - Услышала, как хлопнула верь. Я хотела снова посмотреть на тех двух мальчиков, которых ты привез.

    - Вряд ли бы они обрадовались, назови ты их так. Они же старше тебя.

    Девочка фыркнула.

    - Подумаешь, каких десять лет! Вот мы же с тобой друзья, хотя у нас разница больше!

    Он молчал.

    - Что?

    - Ничего.

    Виго развернулся и спустился с крыльца. Температура в машине была не выше, чем на улице, но его это не заботило. Рози что-то прокричала, и Виго открыл дверцу.

    - Ты не замерзнешь? - прокричала она от двери. - Смотри, ты в одном свитере! Вот простудишься...

    Делать все, как надо. Как раньше. Он захлопнул дверь и завел мотор. Он не жил, что бы там не говорили другие. Жизнь - это не прозябание, не обязанности и правила, это просто жизнь. Но и не умер - ведь от мертвых ничего не требуется. Он болтался между небом и землей, между жизнью и смертью, и не мог сдвинуться ни в одну сторону.

    Машина мягко выехала на дорогу. Он только подивился тому, что за ночь на нее почти не упало снега. Точно, вспомнилось вдруг, снегопад прекратился незадолго до того, как он вернулся. Виго выехал с улицы, свернул в сторону заправки.

    - Привет, - сказал заправщик. - Давно тебя не было видно.

    - Дела.

    - Ясно.

    Виго смотрел, как тот уходит, ярким пятном выделяясь на фоне белого города. Этот мальчишка знал его, но имя ускользало из памяти Виго, маня своей недосягаемостью где-то на самом краю сознания.

    Расплатившись за бензин, он поехал в полицейский участок.

    Шериф уже собирался домой, когда Виго вошел. Старик посмотрел на него, подумал и снял куртку, которую уже начал было надевать. Виго просто стоял и смотрел, как тот с сожалением смотрит в его сторону.

    - Садись.

    Виго сел. Сложил руки на коленях.

    - Тебя объявили в розыск.

    - Да. Я знаю.

    Шериф пожал плечами. Он постоянно избегал смотреть в глаза Виго, его взгляд скользил по поверхности стола, изучая ручки и бланки, бумажки и прочую канцелярию.

    - Ты числишься безвести пропавшим. Вот уже неделю. Я не знаю у нас в округе еще одного человека, который бы за столь короткое время сумел пропасть дважды.

    - В этот раз я никуда не пропадал. Так, ездил по делам. Просто никого не предупредил.

    - Ты уже был у него? - шериф почесал могучую шею и снова поискал что-то на столе взглядом.

    - У кого?

    - У твоего шефа. Это же он подал заявление о пропаже.

    - Вы хотели сказать, бывшего? - Виго слабо улыбнулся, одними уголками рта. - Думаю, после двухнедельного перерыва, да еще и по такому мелкому делу, он точно не возьмет меня назад.

    - Ничего не знаю. Хорошо, - шериф развернулся на стуле и поискал в металлическом шкафу папку с его делом. - Давай займемся тем, что закроем это дело, а потом разбежимся по своим делам. Ты пришел в чертовски нехорошее время, сынок.

    - Много дел? - спросил Виго. - Что-то я не вижу вашего помощника. И другого...

    - Практиканта. Оба поехали по одном делу, - сказал шериф, склонившись над бумагами.

    - Что-то случилось, пока меня не было?

    - Чертовски много случилось, - сказал шериф. Виго вспомнил - его звали Роб. - У нас тут три убийства за последние полторы недели. Да еще...

    - Что еще? - спросил Виго, смотря, как шериф размашисто заполняет листок.

    - Это уже тебя не касается.

    - Обескровленные трупы? - спросил Виго. Вопрос, хоть он и не хотел его задавать, сорвался сам по себе.

    Шериф воззрился на него с явным интересом.

    - Виго, сынок, ты только не подумай чего, у тебя есть алиби на эти две недели? Ты ж не воздухе растворился на все это время?

    - Роб, об этом судачат даже заправщики. Я просто уточняю то, что слышал.

    - Это следственная тайна пока, - сказал шериф.

    - Тогда я думаю, вам стоит внимательнее смотреть за вашими помощниками и практикантами.

    - Ты не ответил на вопрос, - сказал Роб, зарываясь в бумаги снова.

    - Если найдете какие-то улики, которые бы говорили, что я могу быть причастен - тогда я предоставлю алиби. А до того... Все слишком щекотливо.

    - Потом за тобой не будет бегать злой муж той красотки, которую ты обхаживал в то время, что он был в командировке? - шериф улыбнулся, и Виго счел за уместное улыбнуться вместе с ним.

    - Вы так проницательны, - сказал он.

    - Я сижу здесь уже вот пятьдесят лет, - сказал Робб. - Если мужчина говорит "щекотливая ситуация", значит, в деле есть девушка. А у нас - три мужских трупа.

    - А это не секретная информация? - спросил Виго.

    - Подловил ты меня, - шериф улыбнулся. - Вот так и получается потом, что даже последний заправщик знает, что у нас за дело, какие улики и кто подозреваемый. Ты, - сказал он, протягивая Виго листок на подпись, - все же зайди к своему шефу. Вдруг он все еще держит для тебя место?

    - Сомневаюсь, что он захочет работать со мной дальше. Я хочу взять отпуск...

    - И снова пропасть?

    Виго размашисто подписался.

    - Нет, что вы. Надо присматривать за племянниками.

    - Взгромоздили на шею бесполезный хомут?

    - Сводная сестра уехала отдыхать на юг. А мне оставила своих оболтусов.

    - Вот как.

    Они разошлись, как только со всем было покончено. Виго прочел бесконечное облегчение на лице шерифа, когда тот захлопнул папку с его делом и сменил на ней ярлычок. Папка с синей бумажкой вместо желтой перекочевала из одно ящика железного шкафа в другой.

    Он кивнул шерифу и вышел на улицу, совершенно не жалея о своей лжи. Говорить ее было не то чтобы приятно, но... Виго вдохнул морозный воздух. За его спиной старик Роб, напялив свой огромный пуховик, деловито щелкал замком.

    - Эй, ты это... Не стой раздетым на улице, - сказал он, проходя мимо. Его шаги отдавались скрипом на снегу.

    Виго стоял и смотрел, как дыхание шерифа на морозе превращается в пар, как оно тает. А тогда и сам выдохнул. Ничего. Он проводил взглядом машину шерифа и уже после неторопливо сел в свою. Положив руки на руль, он сидел и смотрел вперед, как тьма и тени захватывают город, как солнце, последний оплот его похожести на человека тает. Виго завел мотор и поехал на работу.

    Черные провалы окон вывели его из ступора. Все давным-давно разошлись, и пустое здание в тупике улицы казалось нежилым. Виго нетерпеливо облизал губы. Это было слабое дрожание струны голода где-то внутри.

    Машина, взвизгнув на крутом повороте, рванула дальше. Шеф жил неподалеку, но идти пешком Виго не хотел. Вокруг него город погружался в ночь. Снег приобретал глубокую синеву, а небо стремительно чернело. Виго уже почти слышал слабую песнь звезд, которые знали все секреты этого мира.

    Низенький домик шефа в пригороде был занесен снегом. Сам начальник бодро махал лопатой, расчищая дорожку от двери до тротуара. На звук тормозов он поднял голову и уставился на Виго. Тот почти чувствовал этот взгляд, холодный, расчетливый.

    - Здравствуйте, - сказал Виго, опустив стекло. - Это я. - Шеф выпрямился и облокотился на лопату. - Помочь?

    - Ты где пропадал? - спросил тот. - Две недели!

    - Неотложные дела, - Виго покосился на лопату. - Так помочь?

    - Ты уволен, - сказал шеф и снова принялся методично махать лопатой.

    - Так вам помочь? - Виго открыл дверь и выбрался из машины. Он подошел и мягко остановил шефа. Отобрал у него лопату и принялся разгребать снег.

    - Не подумай, что это поможет тебе вернуть работу, - сказал шеф спустя несколько минут. Виго молча махал лопатой, и комки снега мерно летели на кучугуру. Шеф помолчал еще некоторое время. - Ты не думай, что это из-за того, что ты мне не нравишься.

    - Я не думаю, - сказал Виго. - Я все равно уволился бы.

    - Что-то случилось? - спросил шеф.

    Виго мотнул головой. Он пытался вспомнить имя человека, стоящего перед ним. Запах его был знакомым, а голос до боли напоминал еще кого-то. Покончив со всем, Виго разогнулся и посмотрел на шефа. Тот отобрал лопату. Он выглядел травоядным, перед которым стоял хищник. Виго почти кожей чувствовал исходящие от него флюиды страха и ужаса.

    - Спасибо.

    - Не за что.

    - Ты изменился.

    Виго пожал плечами.

    - Каждое событие в жизни нас изменяет. Можно вопрос?

    - Задавай.

    - Вы сказали, что увольняете меня не из-за того, что я вам не нравлюсь.

    - Это не вопрос, - сказал шеф, снимая перчатки.

    - Вы вам неприятен?

    Мужчина поежился под взглядом Виго.

    - Я просто задаюсь вопросом, почему ты. Почему не он вернулся к нам.

    - Он?

    - Том.

-4-

    Когда он входит в дом, тот уже живет своей особенной жизнью. На кухне свистит чайник, слышится негромкий разговор. Это кажется предательством; как будто пришел и увидел, что твоя жена спит в другим. Виго все равно. Он чувствует, как ночь изменяет его. Как она растекается по его жилам, поет вместе со звездами, плещется в голове волнами приливов и отливов... И все же это маленькое предательство огорчило Виго. Он чувствовал, что совсем не нужен в этой идиллической картине жизни, из которой он так старался сбежать. И то, что этот мир, которому он так доверял, так быстро позабыл о нем, обижает.

    Наваждение пропало с первыми звуками голоса Хайнриха.

    - Где ты был? - просто спросил он, и мир, который отвернулся от Виго, снова принял его, вдохнул жизнь, заставляя тьму течь быстрее.

    - Хотел до ночи покончить с некоторыми делами.

    - Днем?

    - А когда же еще?

    Хайнрих неопределенно пожал плечами.

    - Закончил?

    - Да.

    Виго вошел на кухню. Тусклый свет слабенькой лампочки делал лица сидящих здесь желтыми, иссушенными, прятал глаза в тенях, отбирал их блеск. Питер налил воды в чашку и пододвинул к Хайнриху. Виго молча прислонился к дверному косяку.

    - Почему ты ждешь? - спросил Хайнрих. - Вопросы висят в воздухе невысказанными и оттого раздражают. Раз хочешь - спрашивай.

    - В полиции проводят расследования относительно трех обескровленных трупов, - сказал Виго и почувствовал, как напряглись разом его гости. Хотя нет, не гости взглянули на него в этот момент серыми глазами, в которых не было ничего, кроме той же тьмы, что и в его сердце. Знали ли они об этом? Знают ли змеи, сколь гипнотичен взгляд их немигающих глаз?

    - Ты знаешь, кто мы, и поэтому спрашиваешь?

    Виго замялся. Он знал... Нет, не так. Он узнавал узор, по которому танцевали эти существа - потому что людьми они не были. Он узнавал их движения, их голод, из ледяную бесконечность и хрупкую конечность. Они, его гости и его хозяева, танцевали где-то там, но он... Он не танцевал вместе с ними. Его узор был другим, и он только учился шагать по нему. Это казалось странным - думать о жизни как об узоре.

    Внезапное ощущение того, что он другой, нахлынуло и окутало сомнениями, неясностью, равнодушием.

    - Это не мы.

    Слова повисли между ними.

    - Не вы?

    Хайнрих улыбнулся.

    - Жизнь предоставляет нам правила, но это не значит, что не найдется бунтаря, который попробует нарушить их все. Или хотя бы часть. Это не мы. Я не вру.

    - Я вам верю, - сказал Виго.

    - Вера - это прекрасное чувство. Как редкой красоты бриллиант, она притягивает, она согревает душу, она многого стоит, вот только совершенно бесполезна. Ты понимаешь, о чем я?

    - Нет.

    - Хайнрих, я тебя тоже не понимаю, - сказал Питер, потягиваясь. - Ты говоришь философскую заумь, от которой все, чего хочется - это выспаться и забыть ее, как страшный сон. Пей свой чай и прекращай водить нас за нос.

    Хайнрих всего лишь бросил на Питера один взгляд - и тот скрутился.

    - Ты забываешь, что ты, и что я такое. Вопросы? - это он уже спрашивал Виго.

    - Нет. Это не чай. Это просто горячая вода. Чая у меня нет.

    - Зато есть сахар, - ответил Хайнрих, придвигая к себе сахарницу. - А большего мне, в принципе, пока и не надо. Иди отдохни. На тебе лица нет.

    Виго ушел из кухни. Даже не так - сбежал. Змеи свили там гнездо и пили кипяток с сахаром.

    Он сидел в темноте комнаты и думал. Анализировал. Пытался понять, но не мог. Его память играла с ним, водила за нос и не подпускала к чему-то очень важному. Но к чему? К чему все эти игры?

    Виго растянулся на диване. Что-то было в его прошлом? Но что? Как можно вспомнить вещь, о существовании корой вообще ничего не помнишь? Виго улыбнулся темноте и легкому голоду, который саднил под ложечкой. Он врет сам себе, как тогда, в поле, на снегу. У него была зацепка, и он собирался размотать этот клубок тайн. Какие фокусы не показывала бы его память, он собирался наперекор ей дойти до конца и понять, что она прячет от него, потому что чувствовал, что без этого куска, куска, который вырвали и который потянул за собой множество других фрагментов, без которых картинка не складывалась.

    Кто такой Том? Том-Том-том - как будто время падает тяжелыми ртутными каплями в темноту.

    В комнату вошел Хайнрих. Он набросил на себя старую куртку Виго, утонув в ней. От него разило жаром, теплом, казалось, еще чуть-чуть, и от него пойдет пар.

    - Голоден? - спросил он у Виго.

    Виго прислушался к себе.

    - Наверное. Но дома ничего нет, а я не хочу в круглосуточное кафе.

    Хайнрих рассмеялся. Казалось, горячая вода вывела его их того холодного, замерзшего состояния, в котором он был до того. Он застегнул куртку и подтянул рукава, чтобы они не закрывали ладони.

    - Пошли.

    - Зачем тебе куртка? - спросил Виго.

    - Храню тепло.

    - Тогда, в поле, ты был в одной сорочке...

    - Представь, что ты сделаешь, если увидишь двух человек, которые бегают по городу в сорочках? Верно, так что лучше не рисковать, - сказал Хайнрих. - Одевайся уже...

    Когда они вышли в ночь, полную поющих звезд и звенящего мороза, взошла луна.

    - До утра осталось не так уж и много, - сказал Хайнрих.

    Виго просто смотрел вверх. Потом подтянул ворот, чтобы тот скрыл его уши и оглянулся.

    - Куда идем?

    - На охоту.

    - Мы теперь будем есть людей?

    Хайнрих замер. Он стоял, запрокинув голову и смотрел на звезды, хрустально звенящие в морозе.

    - Люди и сами прекрасно справляются с этим. И я говорю не о каннибализме, если ты об этом.

    - Я понимаю.

    - Они пожирают сами себя изнутри. Страх, комплексы, неуверенность в себе, сомнения, жадность, жажда и ярость - все это выедает их душу, но они сами позволяют им это. Наверное, потому они так и ценят любовь - возможно, единственное чувство, которое может наполнить смыслом жизнь, в которой есть только бесконечная потеря самого себя.

    - Потеря самого себя?

    - А разве нет? - Хайнрих улыбнулся звездам. - Чем ближе к старости, тем больше мы смотрим на то, чего от нас ожидают другие. Чем больше мы от них начинаем зависеть, тем больше костенеем в собственных заблуждениях и страхах. Ты ведь как думаешь, откуда берутся все комплексы, сомнения, страх? Люди боятся, что не будут соответствовать некоему идеалу, к которому кто-то их приравнял. "Будь умницей!" "Ты такой бунтарь!" "Хороший бизнесмен себе такого не позволит". Вот только идеалов слишком мало, - сказал он вдруг с огорчением, - и все они в принципе недостижимы.

    - Не сотвори себе кумира, - сказал Виго.

    - Именно так, - согласился Хайнрих. - Но мы свободны от этого в некоторой мере...

    - Мы?

    - Такие как мы. Но не до конца. В нас слишком много от людей.

    - А кто мы?

    - Мы, - Хайнрих обернулся к Виго, - меньшее из двух зол. Дух - вечен, а тело смертно. И чья смерть большая потеря?

    - Без тела не будет духа...

    Хайнрих пожал плечами.

    - Никогда не был материалистом.

    - А Питер с нами не идет?

    - Нет. Пошли.

    Они двинулись темными и холодными переулками. Звезды все пели и пели им на морозе, и песня эта дрожала в воздухе. Снег под ногами хрустел. Виго никогда не думал, что в его родном городке есть столько узких переулков, тропок, укромных уголков...

    - Куда мы идем? - спросил он спину Хайнриха.

    - Мы на охоте, - ответил тот. - Мы идем к добыче.

    - Куда?

    Хайнрих обернулся на ходу.

    - Знаешь, охота - это как танец. Задача учителя не только научить ученика шагам, фигурам и позициям, но и передать науку чувствовать танец, передавать через каждое движение то, что скрывается за механическим набором па.

    Они вынырнули из узкого перехода на освещенную трассу и перебежали ее, снова ступив в тень.

    - Все спят, - сказал Виго. - Сейчас уже поздняя ночь. Холодно. На улицах никого нет.

    - Спят... Но не все. Слышишь, как где-то там есть тот, кто нас ждет? - спросил Хайнрих. - Слушай...

    И Виго прислушался. И услышал - в песни звезд была еще одна песня, песня тревоги, песня спешки, песня, в которой чувствовалась лихорадка деятельности. Кто-то действительно не спал, и не спал уже давно, кто-то стучал по кнопкам клавиатур, переписываясь с далекими родственниками, кто-то занимался сексом, кто-то бежал... И песня подсказала - беги. Танцуй. Следуй узору, по которому тебя зовет тело. Твое тело. Тело добычи. Жажда смерти. Хватай. И...

    Они вынырнули из переулка вместе с ней. Встретились взглядом - и она замерла. Яркая даже в ночной тьме баночка детского питания выпала из ее рук. Она молчала, завороженно смотря на змею, чьи глаза гипнотизировали, усыпляли ее. Виго подошел поближе. Она пахла ребенком, какими-то детскими штучками.

    - У нее же ребенок...

    Она пахла вкусно, но не так. Она не была едой до конца.

    Виго заметил, как в руке Хайнриха что-то блеснуло. Отблеск звезд на металле тускло вспыхнул и снова погас.

    - Дай мне руку.

    Хайнрих говорил с ней. Виго отступил.

    - Не делай этого. Не с ней.

    - Глупые предрассудки, - сказал Хайнрих. - И помнишь, ты назвал меня хозяином? - Он улыбнулся. - Не на пиршестве мясо разрежем длинным, широким и острым ножом...

    - Что?

    - Кухонным ножом, - уточнил Хайнрих.

    Виго успел перехватить руку Хайнриха до того, как лезвие погрузилось в подставленную ладонь. Виго держал тонкое запястье и чувствовал, как под его пальцами бьется жилка в ритме сердца.

    - Ты хочешь есть или не хочешь? - спросил Хайнрих.

    - Не ее. Я не знаю, что вы там придумали, но мне не надо ее.

    - Когда голод возьмет над тобой верх...

    - Я думал, вы мне не соврали, когда сказали, что это не вы убили тех... Кого убили. О ком говорил шериф.

    - Странно, а мы думали, это ты их убил, - Хайнрих улыбнулся. Впервые достаточно широко, чтобы Виго увидел длинные клыки. - Убил и позабыл. Такое, знаешь ли, бывает.

    - А это ничего, что она все это слышит? - спросил Виго, выпуская руку.

    Хайнрих подал плечами.

    - Слышит и в то же время не слышит. Это просто устроить...

    Он наклонился и поднял банку.

    - Вы уронили...

    И она ожила. Вмиг отпрянула от них и тут же замерла в двух шагах.

    - Вы уронили, - повторил Хайнрих, протягивая ей банку детского питания.

    Она медленно сделала шаг ему навстречу, дрожащими руками взяла банку и замерла.

    - Из-звините... - пролепетала она. - Вы так внезапно...

    - Бывает. Осторожнее ходите, - сказал Хайнрих, и она двинулась прочь от них. Виго заметил, как она несколько раз обернулась. Он с Хайнрихом проводили ее взглядом до самого поворота.

    - Жалко, такая хорошая была добыча, - сказал Хайнрих. Лезвие снова выскочило из рукава, поймало луч восходящей луны и бросило мертвенный блик на лицо Хайнриха.

    - Зачем нож? - спросил Виго, как зачарованный смотря на то, как лезвие поворачивается в тонких пальцах. - Я думал, вы зубами...

    - Мы - зубами. Но у тебя их нет, - ответил Хайнрих. - Потому и нож. Жалко, что кухонный.

    - У меня других нет, - сказал Виго и почувствовал, что это - ложь. Слова, которые слетели с кончика его языка, превратились в нее, как только их смысл до него дошел. Но Хайнрих ничего не заметил. - А ты голоден? - спросил он, чтобы разорвать внезапную тишину. Ему стало стыдно.

    - Я ведь давно уже не в средневековье живу, - с грустью сказал Хайнрих.

    - Но охота...

    - Это для тебя. Важно научиться чувствовать того, кто хочет отдать... Мне это уже не надо. Я решил, раз уж ты не помнишь, то тебя еще надо учить... Плохой получается из меня хозяин, раз я даже не знаю, чего тебе в самом деле надо. Но если это и вправду не ты, то тогда все получается совсем по-другому.

    - По-другому?

    - Сложнее, - Хайнрих снова улыбнулся. - Но и немного интереснее.

    - Почему?

    Хайнрих неопределенно пожал плечами.

    - Потом поймешь. Пошли домой. Мне не нравится эта ночь.

    Виго двинулся вслед за ним. Больше не было змеи. Был кто-то другой, кто-то усталый, кто-то, кто уже не может позаботиться о нем, кто-то, о ком уже он должен заботиться. Что это было?

    - Извини.

    - Не извиняйся.

    - Я обуза.

    - Мне не впервые.

    Последние слова немного обидели Виго. Но он лишь мотнул головой, сбрасывая наваждение.

    - А ночь почему плохая?

    - Для нас зима самое тяжелое и самое любимое время. Ночь долга, темна и полна теней, но вот и людей куда меньше. Но тебе, кажется мне, это не будет помехой.

    Виго кивнул.

    Они шли, и ночь окутывала их, и тени, ставшие еще чернее в холодном свете луны, казались Виго провалами в неизвестные места, в космос, холодный, темный и чужой. Он догнал Хайнриха и двинулся рядом. Молча они дошли до дома, молча пересекли дорогу, и Хайнрих первым исчез за дверью.

    Ступив на дорожку, которая вела к крыльцу, Виго поднял взгляд. Окна соседнего дома были темными, с серой тканью штор. Казалось, там все спят, крепко и давно. Но Виго был уверен, что в одном окне, спрятавшись за шторами в тонкую щелочку за ними подглядывают одни очень внимательные глаза. Глаза отнюдь не ребенка.

-5-

    - Итак, должен быть кто-то еще.

    Хайнц устало опустился в кресло и потер переносицу.

    - Должен. Все указывает на это.

    - Но в то же время это не местная элита, верно? - Питер отложил в сторону книжку, которую просматривал.

    - Тоже верно... Скорей всего.

    - Скорей всего?

    Виго прислонился плесом к дверному косяку. О чем они говорили? Что вообще происходит?

    - Другие - это такие, как мы?

    - Как мы, - ответил Хайнрих. - Но не как ты.

    - Не понимаю.

    - Поначалу я думал, что ты наш ребенок... Но все оказалось гораздо сложнее.

    Виго смотрел на них, ожидая продолжения. Но тишина завладела небольшой комнаткой безраздельно.

    - И что с того, что я не ваш ребенок?

    Хайнрих улыбнулся.

    - Кто вы?

    - Мы - те, кого принято называть вампирами. Но ты об этом уже догадался, да?

    Виго кивнул.

    - А кто тогда я? Вы говорите, что я не...

    - Нет, ты не такой. Но я не разочарован, нет... Мы так долго шли сами, одинокие путники на бесконечной дороге в вечность, что повстречать тебя...

    Хайнрих улыбнулся.

    - Не обращай на меня внимания. Мне грустно осознавать, что я ничем не могу тебе помочь. Я не знаю, кто ты, ни как тебя опекать, ни как утолить твой голод. Плохой из меня получится хозяин.

    - Что-то слишком много сожалений, - сказал Питер со своего угла. - Если тут и впрямь есть другие, я должен пойти тоже посмотреть. И если уж говорить о других, Хайнц, то подумай о нас. Что-то я не слышу такого же восторженного голоса, когда речь идет обо мне, да и помощи тоже почти никакой.

    Питер поднялся и шумно прошел мимо Виго.

    - Мы найдем его! - крикнул Хайнрих вдогонку. - Верь мне!

    После из коридора послышалась возня и хлопок дверью.

    - Мы его найдем, - сказал Хайнрих в пустоту комнаты. - Найдем. Обязательно.

    В комнате снова стало тихо. Виго понимал, что Хайнрих уже жалеет о своих словах, о том, что крикнул вдогонку Питеру. И В то же время сожаления не было, как будто все ещ можно было поправить, оставив только горечь от неудачной попытки.

    - Мне жаль, - сказал Виго.

    - Чего тебе жаль?

    - Что я вам мешаю. Возможно, если бы вы со мной не повстречались, я бы не задерживал вас. И вы бы нашли Хозяина Питера.

    - Хозяин... - Хайнрих задумчиво повторил это слово, словно пробуя его на вкус. - Да не стой ты. Сядь.

    - А с Питером ничего не случится? Он ведь там сам, - сказал Виго, присаживаясь.

    - Поверь мне, мы не так хрупки, кажемся, - Хайнрих запрокинул голову, и Виго видел только белую шею, по которой судорожно дернулся вверх-вниз кадык. - Волкам в стране овец не грозит ничего...

    - Значит, вы вампиры? - спросил Виго, когда молчание стало снова невыносимым. - Кровь, крест...

    - Легенды не настолько соответствуют истине, ты должен это знать. Ты сам видишь, что мне не нужен гроб, мне не страшен свет, а если надо, я могу съесть для тебя головку чеснока.

    - А кол в сердце?

    - Любой, кому воткнут кол в жизненно важный орган, умрет. Вампир он или нет, - Хайнрих поднял руки и закрыл лицо. - В конце-концов, все мы должны умереть.

    - Значит, и вечная жизнь тоже сказка?

    - Конечно, сказка. Представь себе толпы выходцев из прошлого, неспособных приноровиться к бешенному темпу времени... Застывших в прошедших веках, как насекомые в янтаре... Нет, вечная жизнь - такая же сказка... Из Сородичей до двухсот лет доживает только один из миллиона...

    Виго съежился на кресле. Что-то казалось ему неправильным во всем этом.

    - Значит, вас много?

    - То есть?

    - Один из миллиона...

    Хайнрих глухо рассмеялся в ладони.

    - Нет. Нас мало.

    - Но чтобы создать миллион...

    - ...Надо трудиться несколько веков. В конце-концов, вырезать из нас смерть невозможно - рано или поздно существование становится невыносимым, бремя прожитых лет давит, и давит, и давит, пока не раздавит. Не превратит в лепешку.

    - А сколько лет тебе? - спросил Виго. Что-то подсказывало ему, что в этот момент надо быть очень осторожным, потому что сейчас он сам балансирует на очень тонкой грани. Как будто если он сделает неверный шаг, задаст неверный вопрос - и этот человек... Или вампир, не важно кто, снова станет бездушным изваянием.

    - Я не знаю.

    - Ты очень стар.

    - Я же говорю, я не знаю, - Хайнрих убрал руки от лица. - Я все время спал... Спал, и спал, и спал. Мир - как железная дорога. Я любовался железнодорожными остановками и спал, пока идет поезд... Если я тебе скажу, что меня создали еще до того, как к небу поднялись пирамиды, ты мне поверишь?

    - Но...

    - Я же говорю, я спал почти все время. Наверное, с тех времен я не прожил и сорока лет. По-настоящему прожил... А все остальное - бесконечный сон. Без сновидений. Чем он отличается от смерти?

    - Не знаю...

    Виго смотрел на Хайнриха. Казалось, тот говорит не думая. Как будто разочарование за эти слова никогда не придет.

    - Но почему ты спал? Если ты не хочешь спать, то почему?

    - Меня усыпляли. Как ненужный инструмент складывают в коробку, точно так само меня ложили в кровать и усыпляли. Несколько раз обо мне даже забыли на столетия.

    - Значит, ты скоро снова уложишься спать? - спросил Виго.

    Хайнрих рывком поднял голову.

    - Нет. Я сделал все, чтобы это не повторилось.

    Он смотрел на Виго, и в его глазах было... нет, не отчаяние. Не надежда. Не ожидание. Это выглядело как последний предел. Виго понял, что эти слова ему не дадут запомнить. Потому что он услышал что-то, чего не должен был слышать.

    - Виго, не смотри на меня так. Ты что, испугался меня?

    - Нет, - сказал Виго и понял, что дрожь в голосе выдала его. Взгляд Хайнриха внезапно окаменел.

    - Не ври мне. Ты назвал меня Хозяином...

    Виго замотал головой.

    - Да, да, я испугался. Все внезапно...

    - Что внезапно?

    Страх окружил Виго, забрался в его душу и угнездился там, словно на давно облюбованном месте. Этот страх как будто насмехался, как будто говорил: "Ты знал!" И Виго понимал, что слышит правду: он знал. Знал, что нельзя играть с огнем. Что нельзя сидеть рядом с монстром и быть в безопасности. Потому что этот кусочек правды... Этот кусочек правды мог стоить ему, Виго, его жизни, какой бы эфемерной она ни была. И он почувствовал радость - радость от того, что на самом деле еще не умер, еще жив, что чувства, которые, как ему казалось, давно умерли, давно превратились лишь в бледные, иссохшие подобия самих себя, все еще могут быть в нем, жить, расцветать и буять как раньше.

    Он вскинул голову и уставился в глаза Хайнриху. Сейчас, в этот момент, Виго казался себе живым как никогда раньше. Он улыбнулся, как улыбаются безумные.

    - Я подумал, что то, что я слышу, не предназначается для моих ушей. Если бы я смог, я бы с радостью забыл это.

    - Почему?

    Лицо Хайнриха было как будто высеченное из камня, и только глаза неестественно блестели.

    - Не знаю. Это чувство...

    - Ты подумал, что никогда больше не сможешь смотреть на меня как до того. Ты теперь будешь меня жалеть... Хозяин дал слабину, да? А когда хозяева дают слабину, их псы начинают этим пользоваться, да?

    - Нет, я...

    Адреналин обострил восприятие, время, дот того лениво тянувшееся, замерло, звеня натянутой стрелой. Виго взглянул в глаза Хайнриха - и улыбнулся. Казалось, тот лучится злостью и ненавистью, каким-то жадным желанием перекроить, изменить, задушить и убить. И все это смешивалось и рвалось откуда-то изнутри, бушевало там неведомой силой.

    - Не бойся. Это правда. Ты забудешь.

    Слова падали в это мгновение, звучали так, как будто каждое из них давалось почти невозможными усилиями. И тут Виго почувствовал то, что было до того, то, что Хайнрих делал с той женщиной на улицу. Мир задрожал. "Забудь!" - звенело в воздухе. "Забудь его слова". "Забудь то, что он сказал". Забудь. Забудь. Забудь. Забудь. Казалось, весь мир состоит всего лишь из одного слова, и в этом слове - власть бога.

    Виго закрыл глаза. Из глаз потекли слезы - так давила на него та невидимая сила, которая пыталась прогнуть его под себя. И в этот момент, когда казалось, что он вот-вот умрет - он жил.

    Когда он открыл глаза, то понял, что звенят не только воображаемые слова - звенит весь дом. Из кухни доносилось дребезжание чашек и тарелок, глухо стукались о полку книжки, клацали компакт-диски. Из носа Хайнриха текла кровь, и это удивило Виго больше всего. Ему казалось, что у вампиров кровь должна быть какой-то другой, не такой, как у всех. Этот красный ручеек, вытекающий из левой ноздри, был дол того обычным, что Виго широко распахнул глаза.

    - У тебя идет кровь, - растерянно сказал он.

    - Почему. Ты. Не забываешь? - отчеканил Хайнрих.

    - Я не хочу, - Виго мотнул головой. - Я принесу салфетку...

    - Забудь, - сказал Хайнрих.

    - Я не смогу. У тебя кровь.

    Почему-то в этот момент для Виго самым главным показалось не убегать, хотя об опасности говорило все. Ему надо было восстановить порядок всех вещей - вытереть эту кровь, которая казалась ему неуместной, лишней в этой картине мира. Дрожащий мир оглушал его, оставив одну единственную мысль - восстановить порядок вещей.

    А потом пришла еще одна мысль. Озарение было слишком внезапным и слишком чудовищным, но оно объясняло все.

    "Вот оно как на самом деле".

    - Ты часто так делаешь?

    - Забудь.

    - Приятно, наверное, когда можешь оставить в памяти других то, что тебе надо. Стереть все грехи. Стереть собственное прошлое...

    Виго не хотел говорить этих слов. Но они жили собственной жизнью, сами слетали с кончика его языка. Что-то злое, ядовитое пробудилось в нем и говорило, говорило, говорило, и ничего уже нельзя было изменить после того, как эти слова слетали с губ.

    - ...Он тоже догадался. Да? Догадался и ушел.

    В грудь Виго толкнули. Не Хайнрих. По крайней мере, не руками. Какая-то невидимая сила швырнула Виго через всю комнату, и белая стена пошла трещинами там, где тело встретилось с ней.

    Мир звенел одним и тем же словом "Забудь!".

    - Потому ты так открыто и говорил, да?

    Виго чувствовал, как в груди что-то клокочет - возможно, это кровь. Он не знал, но чувствовал, что такая мелочь его не убьет. Этот четвертый в их компании, невидимка, знал то же, что и он. Этот четвертый, имя которого не произносил никто, наверняка тоже смог понять, хотя его память стирали, хотя он забывал то, что слышал... И что дальше?

    - Я не хочу больше ничего забывать. Я и так забыл... Забыл достаточно. Что-то важное... Я не хочу...

    Хлопнула дверь.

    На грудь Виго наваливалась и наваливалась тяжесть, как будто сама земля ложилась на его плечи, как будто он был древнегреческим атлантом, держащим на своих плечах небосвод.

    С каким-то отстраненным удивлением Виго заметил, как в комнату ворвался Питер. К этому моменту уже не было ни той жизни, ни возбуждения, ни лихорадочной злости и слов, которые не повиновались ему. Он был ничем, оглушенной рыбой, которая не понимает, что и как происходит. Он ловил воздух ртом, но все напрасно.

    Питер что-то кричал, но в мире не было ничего, кроме одного слова "Забудь!". И тогда, когда он понял, что все напрасно, Питер поднял руку и ударил Хайнриха.

    Воздух ворвался в легкие слишком внезапно. Перед глазами вспыхнули радужные круги, и Виго повалился на пол.

-6-

    Питер в испуге сжался.

    - Он...

    Руки его тряслись, а из глаз упорно не уходил страх. Казалось, осознание того, что он сделал, было самым ужасным во всем свете.

    - Виго, - позвал Питер, и он послушно придвинулся. - Он говорил тебе, что может нас убить?

    - Да.

    В голове Виго шумело, грудь болела, но он был в сознании и, что самое важное, жив. Однако все цвета жизни снова ускользнули от него, оставив серую реальность. Он посмотрел на Питера, сжавшегося в комок. Тот о чем-то думал.

    - Пообещай мне... Идет утро, Виго. Я усну, но ему... Но Хайнриху день вряд ли такая уж сильная помеха. Если он придет в себя, то захочет закончить начатое... Вот уж не знаю, как ты умудрился его довести до такого состояния... Черт, о чем я?

    - Что я должен тебе пообещать?

    Питер затравленно оглянулся.

    - Пообещай, что мы - я и Хайнрих - доживем до рассвета. Исчезни из города на день-два, и я надеюсь, что за это время я смогу упросить его уйти. Тогда возвращайся и живи так, как будто ничего не случилось. Ты понимаешь, о чем я? Вряд ли мы сюда еще вернемся.

    - А что с тобой? Разве тебе не грозит опасность, не меньшая за мою? Ты же ударил его.

    - Я покрепче тебя буду.

    - И все же...

    Но Питер лишь покачал головой.

    - Тебе не понять.

    - Отчего же. Я постарше тебя...

    В ответ Питер засмеялся - нервно и затравленно.

    - О чем ты? Мы не стареем. Ну, что же... Идет утро. Пообещай мне.

    - Обещаю. Но что, если я совру?

    - Я воскресну из мертвых и убью тебя.

    Питер не шутил. Виго кивнул, словно принимая правила новой игры, встал и подошел к окну. На востоке занималась заря, окрашивая половину неба в желтый цвет.

    - Я обещаю, что вы встретите следующий закат, - сказал Виго и оглянулся. Питер уснул, сидя на диване. Его голова свесилась на грудь, и волосы скрыли лицо. Виго подошел и осторожно положил его на бок, после чего тихо вышел из комнаты.

    "Надо взять самое необходимое".

    Ему была дана отсрочка приговора, время на бегство, и он, хотя и снова не чувствовал ничего, кроме медленного течения времени, собирался спастись. Старые добрые инстинкты проснулись и толкали его на второй этаж, там, где была его кровать и шкаф. Виго прошел мимо кухни, так и не заглянув в нее - потому что знал, что искушение будет слишком сильным. Там ножи - холодный, но остро отточенный метал, которым можно убить... На полпути на второй этаж Виго задумался. Сможет ли он убить? Он помнил, как не позволил Хайнриху прикоснуться к той девчонке. Но если стоит вопрос жизни и смерти? Что-то сказало ему: "Да, да, ты сможешь". И прибавило: "Ты уже делал это". Виго оглянулся. Кто будет судить его, если он убьет тех двух? Он спустился вниз и вывернул карманы сорочки Питера. Потом обыскал его всего - и не нашел. У него не было никаких документов - ни паспорта, ни водительских прав, ничего. Виго не стал лезть к Хайнриху, но подумал, что ситуация наверняка такая же. А как выглядит умерший... Ум на миг замер, пропуская слово вперед, давая почувствовать его на кончике языка. А как выглядит умерший... Вампир? Виго задумался. Фильмы и книги говорили одно, но он уже успел понять, что они тоже могут ошибаться. Если эти двое не рассыпятся прахом, у него на руках будет два тела.

    В этот момент звякнул дверной колокольчик, и Виго вздрогнул всем телом. Он поспешно накрыл Питера одеялом, и, взглянув на беспорядок в гостинной, покачал головой - скрыть, что тут что-то случилось, вряд ли удастся. Звонок снова выдал трель, и Виго подумал: может, стоит прикинуться, будто его нет дома? Он снова почувствовал, что живет. Все выглядело так, как будто опасность вдохнула в него жизнь... Даже нет, не так. Не опасность, а лишь ее предчувствие.

    Виго подошел к двери, когда звонок уже в третий раз залился перезвоном. За дверью стояла миссис Гросс.

    - Ты был дома, - прошелестела она, как будто осуждала его за промедление.

    - Что вам надо?

    - Ты не пригласишь меня? - спросила миссис Гросс, наступая на Виго. Он посторонился, и та юркнула в дом. Он почувствовал новый запах в снежном морозе утра - сталь и масло. Ни с чем не сравнимый аромат смерти - и сердце забилось чуть быстрее, как будто мимо прошла любимая девушка.

    - Миссис Гросс? Почему вы пришли ко мне с пистолетом? - спросил Виго. Он уже видел, как она держит его в кармане старенького халата, в который постоянно куталась. Держит, сжимая изо всех сил, напрягая руку... Она его боится.

    Миссис Гросс замерла возле комода, положив другую руку на столешницу. Она провела пальцами по ней, оставив в пыли чистые дорожки.

    - Почему ты не включишь отопление, Виго? - спросила она. - У тебя холодно. Ты же знаешь, мне вредно быть в холоде.

    - Почему вы пришли в мой дом с оружием и почему указываете мне? - Виго осторожно закрыл дверь. Он постоял у двери, ожидая ответа и смотря на коврик под ногами, а потом поднял взгляд. - Миссис Гросс?

    От нее веяло опасностью. Худенькая, костлявая миссис Гросс с висящими прядками черных жирных волос - разила опасность и решимостью, твердой уверенностью и жаждой... Ее грудь вздымалась так, как будто она бежала сюда и сейчас всего лишь переводила дыхание перед следующим рывком. А после Виго уловил еще один запах - разложение и гниль... и самое страшное, что это было в ее дыхании.

    - Ты снова взялся за старое, Виго, - сказала она. - Я знала, что тебе нельзя доверять.

    - О чем вы?

    Миссис Гросс смотрела ему прямо в глаза.

    - Ты снова начал это, Виго. Тебе было мало того, что ты сделал тогда? Чего ты добиваешься сейчас?

    Виго улыбнулся. Эта угроза в ее голосе придавала ему жизни. Он чувствовал, что мир снова расцветал красками. Сейчас он даже почувствовал холод своего дома, больше похожий на окостенение нежилых помещений. Контуры проступили четче, в голову ударила теплая волна азарта... Нет, это было охотничье чутье добычи. И именно это и испугало Виго, согнав улыбку с его лица.

    - А, вижу, до тебя доходит, о чем я, - сказала миссис Гросс.

    - Выпьем по чашечке чая? - спросил Виго.

    Миссис Гросс сделала шаг в глубь дома. Она бросила быстрый взгляд на гостинную, поморщившись на беспорядок, царящий там.

    - А кто эти дети? - спросила она.

    - Они ни при чем. Их же здесь раньше не было, верно? - Виго посмотрел на миссис Гросс. Из взгляды встретились, и Виго прочитал в ее глазах недоверие. - Да бросьте, я даже не знаю, в чем вы меня обвиняете. Эти двое не твои племянники - я знала твою мать и знала твоего отца. А если ты мне соврал...

    Вдруг Виго понял, что он должен сделать. Один скользящий шаг вперед, перехватить руку в кармане и... Рот наполнился слюной. Это не кровь, нет, Хайнрих ошибался. Ему нужна не кровь, а мясо, плоть, но не жертвы, а охотника. Это знание поднялось откуда-то из глубин памяти, откуда-то из холодных и расчетливых глубин инстинктов.

    Дуло кольта смотрело ему прямо в глаза.

    - Я вижу это в твоем взгляде, Виго. Ни с места.

    - А вы хорошо подготовились, миссис Гросс... Ваши руки даже не дрожат. Но позвольте, - Виго сделал шаг вперед. Дуло вскинулось, уставившись прямо в глаза черным провалом, на дне которого покоилась пуля. - Позвольте спросить... Раз уж я такой зло, каким вы меня считаете, то почему вы не вызвали шерифа? Почему не вызвали полицию штата? ФБР? Почему пришли, - еще шаг, - сами, с этой фактически бесполезной, - еще шаг, - пукалкой вместо хорошего такого дробовика? - и холодная сталь уперлась туда, где по рассказам находится третий глаз. - Ваша рука не дрожит, но вы не стреляете, вы решительны, но не счет того, что я должен умереть.

    Виго накрыл ее руку - холодную, как у мертвеца - своими ладонями. Мифический третий глаз смотрел прямо в тьму, в которой нет звезд.

    - Это значит, что вы пришли не для того, чтобы меня убить. Вы считаете меня плохим, но вам что-то нужно от меня. Но я не знаю, что - я ведь не читаю мысли. Я не умею, вы должны знать это, иначе я бы никогда не открыл вам двери.

    Миссис Гросс всхлипнула и выронила револьвер.

    - И вы не боитесь потерять жизнь, раз пришли сюда, просить что-то у того, кого считаете злом. Миссис Гросс, выпьем по чашечке чаю и поговорим о том, что вы хотите от меня и почему считаете меня плохим?

    Виго сжал револьвер, который держал и выдвинул барабан. Он выбил из него все пули и положил их на комод вместе с оружием, а после посмотрел на миссис Гросс. Она больше не была хищником, хотя все еще несла в себе опасность. Миссис Гросс оперлась на стенку и сползала по ней, прикрыв рот руками - с тонкими, очень тонкими пальцами. Вся ее храбрость ушла из рук и теперь покоилась разобранной совсем рядом - но не с ней.

    Еще один шаг - и Виго оказался совсем рядом. Он легко подхватил миссис Гросс и поставил ее на ноги, подтолкнув к кухне. Если она сможет дать ответ на вопросы - он готов рисковать. В любом случае, он и так ходит по лезвию бритвы.

    Однако стоило Виго на миг отвернуться, чтобы приготовить чай, как миссис Гросс выскользнула в коридор. Послышался щелчок барабана и звук забиваемых в нее патронов.

    - А вы точно уверены, что во второй раз сможете? - спросил Виго.

    - Проверять не советую.

    Он кивнул, соглашаясь с ней. Он знал, что миссис Гросс сможет выстрелить, если увидит угрозу. Другой вопрос состоял в том, сможет ли она увидеть ее.

    - И так, о чем же вы, миссис Гросс... Ради чего вы пришли сюда? - спросил Виго, ставя чайник на плиту. - То, что вы пришли не посплетничать о соседях, я уже понял.

    Он обернулся.

    Миссис Гросс смотрела на него. Она сидела за столом, положив на него револьвер и прикрыв его рукой. Миссис Гросс облизала губы.

    - Не советую играть со мной.

    Виго улыбнулся.

    - Раскрою карты, миссис Гросс. Я совершенно не понимаю, о чем вы ведете речь... Так что...

    - Вот уж не знаю, как можно быть такой циничной сволочью, - сказала миссис Гросс. - А ведь старик Уорнер так побивался за Томом. Каждый год носит на могилку цветочки, хотя там, под камнем, пустой гроб.

    - Простите. Я все равно ничего не понимаю.

    Засвистел чайник. Виго отвернулся, когда в него полетел вопрос миссис Гросс:

    - Ты что, действительно не понимаешь?

    - Абсолютно, - сказал Виго, наливая кипяток. - Я думал, вы хоть что-то полезное скажете. Увы, я вижу. Что могу продолжить свою работу... Так в чем вы меня подозреваете, миссис Гросс? - Виго поставил перед ней чашку. В миг, когда фарфор прикоснулся к столешнице, он успел заметить, как едва заметно вздрогнула ладонь на револьвере.

    - Ты не человек, правда?

    - Вы сами говорите, что знали моего отца и мою мать. Мы прожили в этом чертовом доме полстолетия, из них двадцать лет по соседству с вами. Миссис Гросс... Можно я вам исповедуюсь?

    Он снова чувствовал это. Чувствовал путь, по которому может пройти, способ спуститься по лезвию бритвы в самый ад... Он чувствовал опасность. То, что он сейчас делал, угрожало ему. Неведомо как, непонятно, чем, но... В этом могла быть разгадка.

    - Две недели назад я хотел умереть. Я действительно умер. Я не дышал. Мое сердце не билось и вряд ли бьется сейчас. Я не чувствую ни тревоги, ни любви, ни жалости, ни сожалений. Я автомат, который почему-то продолжает двигаться по заданной траектории. Кто ее задал - я не знаю. Вы говорите мне о Томе - но я не помню кто это. Я знаю только, что он умер. Но как? Когда? Почему? Я живу, двигаясь вдоль проложенных в прошлом путей, совершенно не понимая, куда они меня приведут. Для меня прошлого не существует - я его почти не помню. И тут приходите вы, бросаете в лицо обвинения, обидные, жестокие - и хотите меня что-то попросить. Что вы хотите от меня, миссис Гросс? Я не знаю, кто я, что я, что могу и что - нет. А вы... Я не играю с вами в игры. Это вы сейчас играете со мной жестокую игру - вы знаете, о чем говорите...

    - Адель говорила то же самое... - миссис Гросс прикрыла рот рукой. - Она говорила, что убила тебя...

    - Она приходила? И так и сказала?

    - Нет, - миссис Гросс посмотрела на Виго. - Она сказала, что знает, будто ты уже не вернешься домой... Я просила ее, что она делает под твоим домом, и она мне так сказала... И я поняла... А потом те трупы... - миссис Гросс погрузилась в размышления.

    Виго склонился над своей чашкой. Что же, он может еще подождать. Еще несколько минут...

    - Куда ты ходил этой ночью? Эти твои... Племянники... Они и правда тут ни при чем?

    Виго колебался.

    - Вы видели, как мы выходили из дому. И видели, как мы возвращались. И видели, как потом выходил Питер...

    - Этот второй, да? - миссис Гросс горько усмехнулась. - Они ведь...

    Он ждал. Ждал слов, которые готовы были вот-вот сорваться с ее губ.

    - Они ведь... Том сказал, что это могут быть только вампиры.

    - Том?

    - Он вернулся неделю назад.

 

Текст обновлен автоматически с "Мастерской писателей"

Сборник партитур