Аннотация: ...я готов поклясться: это был необыкновенный человек и великий борец. Жизнь всех виденных мною негров и жизнь большинства обрюзгших обывателей-европейцев не стоят и одной капли крови Якоба ван Страатса, дерзнувшего бороться со смертью!
После непродолжительного молчания доктор Эрих Фридрихсен покачал головой и, вытаскивая из кармана пачку сигарет, сказал:
-И все-таки, коллеги, я не понимаю, как медик, получивший современное образование, может не быть атеистом. Вся эта религия... мистика... жизнь после смерти... Да чушь собачья!
-Как же чушь, Эрих, если... - попытался возразить один из двух его собеседников, Курт Бергер, но тут же был прерван резким жестом руки Фридрихсена:
-Чушь! Ничем не обоснованная.
На террасе загородного дома, где в легких креслах расположились трое немолодых мужчин, снова воцарилась тишина. Алое заходящее солнце пылало так, что горизонт казался охваченным пожаром, а кроны деревьев на его фоне - черными. Эрих Фридрихсен мрачно курил, Курт Бергер напряженно размышлял, прихлебывая из маленькой чашечки кофе, и только третий из присутствовавших, англичанин Роджер Хартман, был полностью поглощен созерцанием заката, не вступая в споры о религии. Все они были старыми друзьями, еще со студенческих времен.
-И все же, Эрих, я не согласен. - наконец, заговорил Курт, поставив на маленький столик пустую чашечку из-под кофе. - Науке по сей день очень многое не известно, и наверняка в будущем будут описаны и классифицированы те явления, которые сегодня кажутся ненаучной фантастикой!
-Да, будут! И будут вписаны в естественнонаучную картину мира, в которой нет места богу! Все эти ваши реинкарнации получат рациональное объяснение.
Подобные споры регулярно вспыхивали на протяжении долгих лет знакомства двух докторов, что отнюдь не умаляло накала дискуссий. Курт решил не отступать:
-Если атеист вроде тебя, Эрих, видит в человеке скелет, населенный клетками, а в его мозге - биокомпьютер, запрограммированный природой, я вижу в этом великое чудо Жизни, и когда мои знания и мой опыт позволяют продлить и облегчить эту жизнь, я не могу не благодарить бога!
-Чудо! - усмехнулся Фридрихсен и стряхнул пепел с сигареты. - Только вот чудо это слишком быстро протухает, портится и исчезает с глаз долой. Да, конечно, Курт, ты сейчас ударишься, как всегда, в сказки про "жизнь после смерти" каких-нибудь там тибетцев или индусов, а я скажу тебе вот что: прошу представить человеческую душу для лабораторных опытов! Что, невозможно? В таком случае, научно ее существование обосновать нельзя. Как и жизни после смерти.
-Смерти сознания или смерти физического тела, ты имеешь в виду? - неожиданно включился в разговор Роджер. Эрих недоуменно посмотрел на него:
-Тела, разумеется. Ведь сознание угасает или одновременно с биологическими функциями, или чуть ранее. Или что ты имеешь в виду?
Англичанин покачал головой:
-Нет, я ничего не могу сказать по поводу души и загробного существования. Однако и к биологии сводить все... уже не могу. По крайней мере к биологии в нынешнем понимании.
Фридрихсен присвистнул:
-Готов поспорить, у тебя наготове какая-нибудь история из твоих африканских приключений. Что-нибудь о Вуду и черных шаманах! Ни капли во все это не верю, но выслушаю с удовольствием.
-Да, ты ведь великолепный рассказчик, Роджер. - присоединился к своему другу-оппоненту Курт Бергер. Хартман кивнул головой:
-Да, я расскажу вам кое-что. Только предупреждаю: речь пойдет о действительно страшных вещах, которые я сам иной раз предпочитаю не вспоминать...
Сложилось так, что я стал врачом гуманитарной миссии в Уганде за год до того, как в этой стране захватил власть Иди Амин Дада. И без того бедная, при нем эта страна окончательно обнищала. И негры, и белые умирали от голода - но такая смерть не казалась страшной по сравнению с участью жертв кровавой вакханалии, которую развязал новоявленный вождь против сначала реальных, а затем уже - предполагаемых врагов. Честно признаюсь, я выжил лишь потому, что был врачом - а негры относятся к нам, как к шаманам - и имел хорошую репутацию. Иди Амин ограничил круг моих пациентов своими доверенными лицами, и хотя сам он в этот круг не входил, я часто видел его и в быту, и при исполнении обязанностей главы государства.
Больше всего диктатор напоминал хитрую, опытную обезьяну - чернокожие вожди вообще куда более обезьяноподобны, чем население их стран -, полагавшуюся на инстинкты, а не на трезвый расчет, привычный европейцам. Но что Иди Амин умел - так это внушать страх и пользоваться его плодами. Массовые расправы с неугодными, садистские пытки и казни, наконец - людоедство и черная магия были возведены им на уровень столпов своей власти. Пытаясь подражать и мусульманским, и европейским правителям во внешней атрибутике, модернизируя армию и карательные органы, по сути диктатор принадлежал Черной Африке, он был плоть от плоти ее ужасов и тайн, зародившихся в глубине каменного века. Зарубежные идеи он воспринимал с трудом, ценя не концепции, а ту власть, которую эти концепции могли дать. Будучи де-факто черным расистом, Иди Амин держал в своем кабинете бюсты Наполеона и Гитлера - в них он видел сильных вождей, покорявших народы, а на их политические взгляды ему было плевать. Впрочем, бытовая дискриминация белых, за исключением особо важных, например - врачей вроде меня, процветала: диктатор даже любил появляться в паланкине, переносимом белыми.
Вообще же условия жизни в Уганде тех времен были одинаково ужасны для человека любой расы и любого вероисповедания. Однако чернокожие (я имею в виду простой народ) словно не замечали своего бедственного положения. Власть традиций и суеверий над ними была столь велика, что они видели в жестоком и сильном Иди Амине настоящего вождя, благословленного богами, и искренне преклонялись перед его могуществом. То, что он обратился к полузабытым магическим традициям предков, имело для простого чернокожего большее значение, чем угроза голодной смерти или каждодневный риск попасть в число подозреваемых в очередном заговоре. А ведь за "измену" вырезали целые деревни - неграмотных крестьян, даже не помышлявших о какой-то там политике! Иногда я спрашивал себя, не видят ли они, эти чернокожие, какого-то высшего смысла в подчинении кровавому обезьяноподобному самодуру? Так это было, или нет, но Иди Амин наслаждался всей полнотой власти... Точнее, наслаждался бы, не найдись у него в собственной стране опасного и неукротимого врага.
К сожалению, мне мало что известно об этом бунтаре. По происхождению он был, скорее всего, голландцем - Якоб ван Страатс. Как он оказался в Уганде и чем занимался там до Иди Амина, мне неизвестно. Вооружив горстку единомышленников, готовых делать что-то большее, чем просто молиться и ждать расправы чернокожих карателей, он увел их в джунгли и развернул настоящую партизанскую войну на вражеской территории. Возможно, он мстил за смерть близких или за какое-то собственное унижение, но факт остается фактом - войска Иди Амина, пользовавшиеся полной поддержкой запуганного населения, несколько месяцев не могли расправиться с белыми повстанцами, которых самое большее было тридцать человек! Об этом стало известно за рубежом, но серьезное вмешательство европейцев в дела Уганды грозило конфликтом с СССР, поддерживавшим режим Иди Амина, и потому правительства запада закрыли глаза на происходящее. Гибель повстанцев стала вопросом времени.
В налетах на негритянские поселения, в столкновениях с армией Иди Амина Якоб ван Страатс терял все больше соратников, а новых было взять негде. Наконец, он остался один, чудом уйдя от окруживших его отряд врагов. Расстреляв все патроны, он еще около двух недель скрывался в джунглях с одним ножом-мачете, пока не подхватил лихорадку и не был в полубессознательном состоянии все же обнаружен армейским патрулем. Чернокожие жестоко избили пленника, но им было известно о приказании диктатора взять предводителя повстанцев живым. Так Якоб ван Страатс оказался в казематах под президентским дворцом, а меня обязали поставить его на ноги, чтобы пленник своим ходом вышел к месту торжественной казни. Я сразу заподозрил что-то неладное, но, конечно, и подумать не мог, что действительно задумал Иди Амин. Однако я благодарен судьбе за то, что она свела меня с Якобом ван Страатсом.
Он, двухметровый гигант, обладал железным здоровьем и стальными мускулами, а отросшие во время скитаний по джунглям волосы и борода только увеличивали его сходство с варварами или викингами старины. Так щедро наградила его природа, хотя он неоднократно говорил, что необычайная физическая сила - его собственная заслуга, результат постоянных, многолетних занятий спортом. Кроме того, у Якоба ван Страатса был незаурядный интеллект, обширные, хотя и отрывочные познания в самых разных областях, и несокрушимая воля. Пожалуй, он был из тех немногих, кто может похвастаться полным контролем над своим телом, какой только доступен человеку. Когда я обрабатывал его страшные раны, местами начинавшие гноиться, когда я резал его плоть и извлекал засевшую в ее глубине пулю, он не просто молчал - ни одним движением Якоб ван Страатс не отреагировал на жуткую боль, и даже лицо его оставалось неизменным. Я не расспрашивал своего пациента о прошлом, и потому так и не узнал, кем был предводитель белых повстанцев раньше. Его манеры и особенно доброжелательная улыбка вряд ли свидетельствовали о ремесле профессионального солдата, а область познаний говорила, скорее всего, о гуманитарном образовании. Якоб ван Страатс был романтиком, пусть крепко стоящим на земле, крепче многих узколобых житейских мудрецов, но все же романтиком. Эта его черта оставалась неизменной до его смертного часа... и, быть может, чуть дольше.
В то же время ван Страатс был убежденным атеистом. Религия, "спасение" и "таинства" пробуждали в нем лишь смех, а жалкое поведение в Уганде верующих братьев по расе, предпочитавших молиться, а не стрелять, наполнило его сердце несокрушимым презрением к христианству. Ничем не отличался от христианства в его глазах и шаманизм чернокожего большинства - ван Страатс видел в нем то же средство для одурманивания массы, что и в более развитых религиях. У него совсем не было такой потребности - верить, быть может потому, что он не знал страха смерти. В день накануне казни, когда стало известно, что будущим утром Якобу ван Страатсу отрубят голову на глазах его злейшего врага Иди Амина, пленник не выказал ни малейшего беспокойства. Я не смог удержаться, и спросил его:
-Неужели вам не жаль расставаться с жизнью? Вы - разносторонне развитый человек, настоящий античный герой, а ведь даже калеки и слабоумные отчаянно цепляются за существование при малейшей угрозе гибели!
Разговор происходил в маленькой камере ван Страатса. Пленник сидел в углу, на ворохе прелой соломы, скованный по рукам и ногам кандалами в лучших традициях средневековья, и через меленькое отверстие под сводами каземата разглядывал небо заката. Мне пришлось повторить свой вопрос, и только тогда узник повернулся ко мне. Я по-прежнему не мог уловить в нем ни страха, ни тревоги - лишь сосредоточенное размышление.
-Видите ли, доктор... Мне уже не выкарабкаться, и я, черт возьми, устроил бы завтра побоище даже в этих цепях, и может быть, добрался бы до самого Амина... Но мне не дает покоя одна мысль.
Ван Страатс поглядел на свои ладони так, словно видел их впервые, медленно сжал руки в кулак, затем так же медленно разжал их:
-Тело, живое тело порождает нашу волю, наше сознание - так ведь думают ученые, а? Или все же воля заставляет плоть шевелиться, бороться... и даже создавать произведения искусства... Может быть, именно воли не достает человеку, чтобы жить вопреки всему?
Я недоуменно слушал его, пытаясь понять, куда клонит узник, и не бред ли все его слова. Якоб же продолжал:
-Я перенес столько всего, что иной слабак загнулся бы и от десятой части пережитого. И я бы давно гнил в джунглях, если бы не моя воля. Сколько раз соратники опасались того, что мои раны были смертельны? А я поднимался и шел, или хотя бы полз, заставляя себя забыть про боль... И выживал... Доктор, завтра мне отрубят голову - это ведь верная смерть, не так ли? Но я хочу... Пообещайте, что вы исполните то, о чем я вас сейчас попрошу!
Помня о том, что последнее желание обреченного - закон, я поклялся, что исполню любое его желание, не противоречащее моим убеждениям. Он удовлетворенно кивнул:
-Я всегда верил, что воля побеждает и страдания, и саму смерть. Слабый не может вынести тех страданий, которые причиняют ему раны, остановка дыхания, вода в легких, он не может поддерживать свое сознание, когда боль достигает определенной силы, и потому гибнет... Не знаю, на сколько хватит моих сил. Но пусть сразу после того, как мне отрубят голову, ее принесут вам. Наш разум, наша воля неразрывно связаны с мозгом. А он будет цел... И если я подам хоть какой-то признак жизни...
Я не труслив, но клянусь, что по моей спине побежали мурашки. И страх вызывало не только само желание этого удивительного человека, но и сама его непоколебимость на пороге смерти, когда он, прирожденный воин, вдруг превратился в страстного ученого, в мыслителя, обеспокоенного лишь подтверждением собственной теории, пронесенной через жизнь... И, быть может, сделавшей Якоба ван Страатса тем, кем он был. Разумеется, я не мог ему отказать. Немедленно отправившись к Памбе, одному из самых близких к Иди Амину лиц, как водится - в дальнейшем предавшему тирана, я потребовал себе голову узника "для опытов". Не знаю, понял ли Памба смысл моей просьбы - скорее всего, он решил, что я собираюсь колдовать, ведь врач в их глазах, как я уже говорил, это всегда шаман. Но он согласился и отдал соответствующие распоряжения. Когда Якоба ван Страатса на следующее утро уводили из камеры, он улыбнулся мне. По логике вещей, я должен был присутствовать при казни, чтобы немедленно взять в руки отсеченную голову и засвидетельствовать смерть... или что-то иное. Однако Иди Амин имел другие планы.
На пороге смерти Якобу ван Страатсу пришлось пройти через самое страшное испытание. Диктатор Уганды искренне восхищался боевыми качествами своего врага... и решил сделать их своими. А для этого, согласно древней шаманской традиции, следовало вырвать из груди еще живого пленника сердце и немедленно съесть трепещущий орган, пока жизнь еще не покинула тело. После этого наступала очередь палача - он отрубал голову из без того обреченному человеку, чтобы тот не отомстил диктатору после смерти. Насколько мне известно, именно такая участь постигла Якоба ван Страатса. И, разумеется, никакой белый, кроме самого пленника, не мог присутствовать на этой черной мистерии.
Теперь представьте себе, что я должен был ждать у себя в кабинете. Во-первых, само ожидание такой жуткой смерти могло свести с ума любого человека. Во-вторых, болевой шок, когда тебе на твоих же глазах вскрывают грудную клетку и вырывают сердце, должен лишить человека сознания еще до начала собственно процесса умирания. В-третьих, после этого еще и отрубают голову. О какой воле может идти речь после всех этих надругательств над телом пленника?
Однако в дверь постучали, и черный гвардеец, водрузив на моем настольном лотке кровоточащую голову, немедленно покинул кабинет. Но я даже не заметил этого, так как был поглощен увиденным...
Голова Якоба ван Страатса была практически обескровлена еще во дворе, в первые секунды после удара топором. Кожа приобрела серый оттенок некачественной бумаги, глаза закатились - но жизнь (о чудо!) все еще теплилась в том, что осталось от Якоба ван Страатса: челюсти стучали друг о друга, а на висках ощущалась слабая пульсация, вызванная, видимо, каким-то инерционным движением остатков крови. Я взял в руки голову, не в силах поверить, что около часа назад она возвышалась над плечами неистового голландца, вздумавшего побороть силой воли саму смерть, словно она была подобна его прежним врагам из плоти и крови!
Казалось, от моего прикосновения взгляд отрубленной головы снова обрел некоторую степень осмысленности. Я внимательно пригляделся к ее лицу и неожиданно для самого себя почти крикнул:
-Якоб ван Страатс! Ты слышишь меня?
За дальнейшее я не могу ручаться. Скорее всего, это было плодом моего воображения, а если нет... Что ж, я не берусь объяснять увиденное в рамках физиологии. Конечно, отрубленная голова не могла ответить мне человеческим голосом. Но бескровные губы искривленного судорогой рта вдруг задвигались... и если они двигались не произвольно, но подчиняясь воле Якоба ван Страатса, по ним можно было понять следующее: "Держусь... Сил нет... Даже я не могу... Но я слышу вас... я живу... Страдание... Боль невыносима... Вы слышите?.." Я смог только кивнуть - все плыло перед моими глазами, но я еще смог увидеть, как последний раз двинулись губы ван Страатса: "Прощайте..."
Роджер Хартман замолчал и налил себе остывающего кофе.
-И что же вы хотите всем этим сказать? - нетерпеливо спросил Фридрихсен, нервно потирая руки - Воля, которая сильнее смерти? Кратковременное нервное расстройство? Или все же душа и загробный мир?
Англичанин пожал плечами:
-Кто теперь ответит? Конечно, признаки жизни у отсеченных голов засвидетельствованы медиками в период той же Французской Революции, но сохранение рассудка в достаточной мере, чтобы пытаться говорить... И все же я видел это своими глазами, а насколько они подвели меня, я не знаю. Но так или иначе, я готов поклясться: это был необыкновенный человек и великий борец. Жизнь всех виденных мною негров и жизнь большинства обрюзгших обывателей-европейцев не стоят и одной капли крови Якоба ван Страатса, дерзнувшего бороться со смертью!