Мат Маргарита. Одержимость

Алекс не знал, чего ему хочется больше: выблевать внутренности или отрубиться на неделю. То, что он видел всего пару часов назад, не лезло ни в какие ворота восприятия.

Знал же, что ничем хорошим поездка на край города не закончится. Он либо заблудится, либо санитары в дурке примут его за пациента и запихнут в изолированную комнату, не слушая причитаний о том, что он бабушку навестить приехал.

Но на этот раз рейтинги его невезучести подскочили на неведомую ранее высоту, переплюнув даже достойное фигурного катания па, которое он провернул, поскользнувшись на оброненной упаковке подтаявшего масла. К па прилагался лестничный пролет, к испорченному маслу - ранимая старушка с повадками Чикатилы. Как итог: синяки и ноющие ребра, а последние карманные деньги отданы как откупные - за масло и в качестве "моральной компенсации".

В клинике он чувствовал себя неуютно среди шатающихся по коридорам людей. Одни вели себя тихо, отрешенно глядя перед собой, другие вполне бодро шлепали по плитке тапочками, неся в руках кружки, с любопытством поглядывая на парня - будто были пациентами обычной больницы и шли с обеда. По некоторым же было сразу понятно, что с ними что-то не так.

Они неуловимо неправильно двигались, во взглядах какой-то лихорадочный блеск, рядом страшно было находиться: любое их действие было непредсказуемым. Так совершенно вялый с виду мальчишка внезапно сцепил руки на затылке и побежал по коридору, пронзительно квохча, пока в конце прохода его не поймали расторопные медбратья. Алекс не сразу отошел от увиденного и потому не сдержал нервный смешок, когда увидел интеллигентного вида мужчину в белой пижаме, разговаривающего с кем-то о договорах и поставках по искусственному помидору от натюрморта на тумбе. Проходящая мимо с тележкой санитарка посмотрела на него укоризненно, парню стало стыдно, поэтому больше по сторонам он старался не смотреть.

***

После посещения бабушки, находящейся в общей палате, Алекс шел по опустевшему в преддверии тихого часа коридору, когда на него налетели со спины. От удара головой перед глазами все поплыло, врывающийся в уши рык казался помехами старого радио. Неожиданно сильные руки схватили за плечи, переворачивая, и сомкнулись на горле. Широколицый мужчина с совершенно безумными глазами разевал рот до хруста, обдавая Алекса сладковато-гнилым дыханием. Под покрасневшей кожей лба побуревшими змеями извивались выпуклые вены.

Суча ногами, парень пытался освободиться, бил сумасшедшего слабеющими кулаками: видимый мир выгорал с боков черными мушками. Потому, наверное, Алексу на миг показалось, что фигура мужика над ним раздулась и потемнела, шею отпустили - горло и легкие продрало огнем при судорожном вдохе.

Когда Алекс немного оклемался, дюжие дядечки уже уносили мелко подергивающегося, со спеленатыми конечностями шизика. Ему же улыбчивый доктор в оглушительно-белом халате предлагал свою посильную помощь. Отмахнувшись, Алекс постарался уйти как можно быстрее, чувствуя неоднозначное бурление в желудке от ставшего слишком насыщенным запаха стерильности и лекарств. Мир выцветал в контрасте, как при гипервентиляции, в ушах шумело и потрескивало.

Дойдя до остановки, Алекс едва успел схватиться за столб, когда его повело в сторону, и тело сковала на миг такая слабость, будто разом исчезли все кости. Разнылись поврежденные ребра, зачесались синяки. Трясясь в пустом автобусе, он умудрился провалиться в липкий неглубокий сон, больше похожий на зарождающуюся лихорадку. До подъезда ему помог дойти кто-то, чьего лица Алекс не запомнил. Лишь хмыкнул, наваливаясь на перила лестницы между вторым и третьим этажом, когда по привычке похлопал по карману куртки и не почувствовал там плотного выступа кошелька.

Последним усилием добрался до кровати, забыв напрочь, закрыл ли за собой дверь...

***

Он не осознавал себя. Не помнил, кто он, не помнил, откуда. Только знал точно, что слаб, что нужно укрыться.

Из неправильного рисунка, пахнущего свечным воском и паленой плотью, он метнулся между холодными плитами, прочь от стылого могильника, чья энергетика могла сожрать неокрепшую сущность. Доведенный до крайнего состояния, снедаемый голодом, бросился к ближайшему средоточию жизни. Она была не такая, как в том месте, где он появился: у нее не было мощной защиты, она была мягкая и податливая, как подбрюшье жертвы. Ощущения и мысли, приходящие к нему, были смутны и смазаны, но он точно знал, что не ошибся с выбором.

Вот только источники были нестабильны. Пищи временами было столько, что он не мог преобразовать ее под себя, захлебывался и давился. Потом, в полную противоположность, место затягивала такая сосущая пустота, что его охватывала тоска. Да, она была вторым после голода чувством, которое он вспомнил в этом месте.

Окрепнув, он стал проникать в оболочки, и наконец понял, в чем было дело.

Безумие.

От подвалов до крыш - в этом "месте" не было ни одной стабильной оболочки. Те, что лежали в комнатах, те, что за ними наблюдали - все они были подточены, искажены. К стабильным вместилищам легче адаптироваться, захватить контроль над разумом и телом, их пульсация подобна ровному пламени. Эти же вспыхивают до пожара за одно мгновение, а в следующее уже утихают до едва тлеющей искры. Потому пища из них выходит никакая, для долгого вселения они непригодны. Приходилось постоянно перемещаться, полученные крохи энергии истаивали, как дым. Оболочки, что появлялись в "месте" на краткие промежутки времени, либо были защищены неведомой силой, о которую он бился и причинял себе боль, либо лишь немногим отличались от тех, с которыми он имел дело.

Тоска преобразовывалась во что-то острое, неприятное.

Отчаяние.

Пока наконец - будь он оболочкой, сравнил бы это с дуновением ветерка в комнате со спертым воздухом - не появилось подходящее вместилище. Он почувствовал обнаженность пульсирующей силы с другого конца "места" - оболочка не только не имела защиты, которая у иных расползалась пленкой от крестообразного пятна света на груди, но над его природной защитой кто-то знатно потрудился, вспарывая верхние слои, выпуская тонкий шлейф изысканного аромата раненой добычи.

Как же оболочки называют это?

А, точно.

"Халява".

Захватив тело одного из спящих, он направился к своему будущему вместилищу. Дальше все было минутным делом. Он мог, конечно, и бесплотным захватить оболочку, но она бы сопротивлялась, бездарно распылила в воздух половину своего ресурса и пришла в негодность. Потому он, уже поднаторев в захвате, предварительно довел тело до предобморочного состояния и проскользнул незаметно, устраиваясь в самом темном уголке сознания.

Ликование.

Он перешел на очередную ступень восстановления. Еще немного - получит материализацию, а там вернется память.

***

Вместилище оказалось идеальным. Благодаря повреждениям защиты оно не могло регулировать контакты с энергией окружающего мира, находясь с ней в постоянном сообщении. И если у самого тела из-за этого были проблемы, то он лучше пищи не знал, со все возрастающим аппетитом вытягивая больше и больше.

Оболочка его удивляла. В отличие от предыдущих, ни она сама, ни ее разум не разрушались от длительного взаимодействия с ним. Она даже...приспосабливалась?

Когда он выходил, чтобы подкрепиться, вместилище приходило в состояние покоя, не оказывая сопротивления и не пытаясь саморазрушиться. Наверное, все дело было в ее уязвимости и в том, что его присутствие для нее стало лучшей защитой.

Заинтересовавшись, он слился с нею плотнее, проникая в память, перехватывая ощущения. Как оказалось, оболочка была не "ей", а "им", особь позиционировала себя как "мужскую". Изучив подробно различия между двумя разными видами, все достоинства и недостатки, он тоже решил, что хочет быть мужской особью.

Чем больше он узнавал, тем невыносимее было смотреть на мир через чужие глаза. Ему осталось всего полшага до цели, но этот промежуток казался убийственно долгим. Любопытство душило, нестерпимо хотелось самостоятельно изучать мир: увидеть с разных ракурсов, потрогать, попробовать на вкус, изменить, всколыхнуть.

Алекс чувствовал себя не просто плохо. Это можно было назвать "отвратительно", "ужасно", "дерьмово". Но никак не "Тебе плохо, милый?", как заботливо проворковала мать по телефону, услышав его запинающийся угасающий голос. Звонила она, предупреждая, что задержится в поездке еще на пару дней, а это значит, что Алекс может все так же не выходить из квартиры, порой сутками не слезая с кровати.

Он знал, что заболел чем-то тяжелым. Первое время боялся, что это смертельно. Потом и на подобные эмоции сил не осталось, как всегда бывает: выматываешься настолько, что плевать, каким будет исход, лишь бы это наконец прекратилось.

Теперь большую часть времени Алекс спал. А когда бодрствовал, чувствовал себя так, будто тело у него сделано из дерева, а голова набита ватой. То бил озноб, и не помогал плотно обернутый вокруг тела кокон из трех одеял и пледа, то сжигал жар, от которого, казалось, сами кости плавились изнутри, а глазные яблоки превращались в угольки.

Алекс видел странные сны. Темные, лихорадочные, наполненные шумом и запахами. Просыпаясь, он забывал подробности, но помнил общие ощущения, эмоции, судорожное биение сердца; урывками перед глазами мелькали цветастые картины, вне общего строя теряющие свой смысл.

Когда-то ему говорили, что цветные сны видят только шизофреники. Теперь он в этом не сомневался, как и в своей ненормальности. С того дня в больнице его не покидало навязчивое ощущение, что он не один. Каждую секунду, всякое мгновение дня и ночи, что бы он ни делал - спал или бодрствовал - рядом был кто-то еще.

Наверное, его заразили. Что-то вроде ВИЧ-терроризма, но связанное с психами.

Может быть, это лечится. В век продвинутых технологий, думал он, обязательно должно быть лекарство. Ну, или возможность его создания.

Но, что бы он ни думал, сжимая ноющими пальцами край одеяла, зачастую сил не было даже на то, чтобы дойти от кровати до кухни и вяло сжевать хоть какой-нибудь кусок колбасы с хлебом. Не то, что заставить себя одеться и пойти к врачу. Не раз, взяв в руки телефон, чтобы позвонить в скорую, он мгновенно засыпал, а просыпаясь через несколько часов, не сразу мог вспомнить, что же он такое держит в руках. И, вяло хмыкая, откладывал разряженную трубку на станцию.

***

Эта ночь чем-то отличалась от иных. Неуловимо, но сквозь дрему Алекс чувствовал, то колющее под диафрагмой волнение, то щемящее торжество, которое никак не свойственно больному человеку. Попеременно засыпая и просыпаясь, он в какой-то момент утерял ощущение реальности и уже не мог понять, очнулся ли в действительности, или перешел на другой уровень сна.

Разбавляя скудные краски ночи, перед глазами плыли цветные пятна, три раза пискнули часы. В широкой полосе света на потолке качнулись длинные тени древесных веток - как скрюченные пальцы в плотоядном приветствии.

Сглотнув, он подтянул ноги к груди и уткнулся носом в колени, обжигая лихорадочно-горячим дыханием грудь, обнаженную расстегнутой в сонных метаниях рубашкой, пропитанной потом и сбившейся к подмышкам. Ему было жарко, но тягучие шорохи, поскрипывания пола в коридоре и щелчки на грани слышимости заставляли ежиться и задерживать дыхание в стремлении раствориться, стать невидимкой для бродящих по квартире ночных монстров.

Последних Алекс никогда не считал выдумками. По странной причуде памяти он помнил такие моменты из глубокого детства, о которых иные не сохраняют даже слабого эмоционального слепка.

Он, совсем еще маленький, не умеющий говорить, и слишком тихий, чтобы кричать, если ему что-то нужно от родителей - сдавленно плачет, глядя на черное расплывчатое существо, устроившееся на решетках его кроватки. У существа круглые белые глаза и оно похоже на заштрихованный небрежной рукой миниатюрный силуэт, а на голове у него цилиндр. Острые когти покрыты узорами и золотым напылением - существо протяжно хихикает, и треплет ими Алекса по пухлым младенческим щекам, не оставляя ран, но причиняя слишком сильную боль, не имеющую аналогов в детском сознании.

Или вот еще: ему четыре года, и он боится открывать ночью глаза - пятна теней на светлых обоях складываются в страшную маску с длинными оскаленными клыками. Кажется, еще секунда - и морда сплывет ниже, нанизывая его на выщербленные резцы. А в темном углу над книжными полками копошатся и пищат непонятные сгустки мрака, изредка показывая на неверный лунный свет дымчатые крылья, как у летучих мышей. Бывало и так, что выходя из створок закрытого шкафа, комнату пересекали полупрозрачные фигуры, бросали на него мимолетные взгляды и, как ни в чем не бывало, растворялись в двери.

Становясь старше, он постепенно перестал видеть что-либо, кроме знакомой до последней детали комнаты. Но от этого было лишь страшнее, когда, просыпаясь иногда среди ночи, он чувствовал, что с ним сделали что-то нехорошее.

По устоявшейся привычке Алекс все держал в себе, ни с кем не делясь страхами и предположениями.

Боль где-то внутри была мгновенная и острая - как при соприкосновении чистого спирта со стесанной кожей. Заскулив, Алекс напрягся невольно, сжимая лодыжки до хруста в лопатках. Ударив, волна пошла на спад, принося с собой облегчение, как если бы застучавшее интенсивнее сердце стиснул и отпустил жесткий каркас.

В животе стало тепло. Не тем жаром, что до того, а страшным, мокрым. Отрывистое дыхание вырывалось сквозь стиснутые зубы, плечевые кости практически вывернулись из суставов от судорог. Как длинными разрезами скальпеля, боль резала внутренности с секундным интервалом, нарастала тупая пульсация в позвоночнике, бедрах. Поджались пальцы на ногах, стало очень холодно. Так, что выдох получился прерывистым мокрым кашлем.

Первыми Алексу отказали ноги. Сначала раздулись, как от мороза - а потом он перестал их ощущать частью тела. Поддерживаемые руками конечности казались валиками, обтянутыми мягкой обивкой. Студеная лужица расплылась в низу живота, проползая разветвленными щупальцами выше, блокируя нервные окончания.

Когда холод подобрался к горлу, Алекс почти лишился зрения от страха, и слишком гибкое шевеление парализованных пальцев показалось ему галлюцинацией. В первые мгновения.

Как в самых страшных кошмарах детства, он пытался раскрыть рот и закричать - но заполнивший изнутри, до самых глазниц, холод зашил рот. Горячий давящий ком в лобной доле головы был последним, что он почувствовал...

***

Только просыпаясь, Алекс плакал. Даже не так - задушенно, беззвучно рыдал от страха, так что распираемые изнутри воздухом хрящи горла грозились вывернуться наружу, а напряженные мышцы спины - лопнуть.

Затихнув через какое-то время, вырвался из мешанины сумбурных мыслей и застыл, вытянувшись. Тело словно омыли изнутри целебным бальзамом, оставив легким, звенящим и абсолютно пустым.

Расслабившись, он погрузился в глубокий умиротворенный сон без сновидений.

***

Место, где жил белобрысый мальчишка с нервной и постоянно отсутствующей женщиной, было любимой кормушкой Эллерти, которую тот подготовил для себя много лет назад, когда маленький смертный только появился в старом доме.

Эллерти был одним из немногих духов, привязанных к пятиэтажке довоенной постройки, и единственным, у кого был столь богатый и уязвимый источник пищи, ведь в основном здесь жили старые, угасающие души. Потому он оставлял предупреждающие метки вокруг места обитания своего донора, чтобы ни "родственнички", ни бродячие бестелесные не вздумали прикасаться к его собственности. Которая, чем старше становилась, тем больше энергии отдавала, так что последние пару лет голод Эллерти чувствовал лишь раз в пару недель.

Если бы дух давал своим эмоциональным выплескам присущие смертным определения, можно было бы даже сказать, что к своему человечку он привязался. Когда тот еще был слаб, Эллерти, подобно заботливому родителю, оберегал его вскрытый источник энергии от поползновений мелких паразитов и прятал от более сильных, чем он сам, жадных до нежной плоти пожирателей.

Он посылал ему видения, которыми на самой заре осознания с ним делился кто-то большой и надежный. Но маленький уязвимый смертный плакал и просыпался, а Эллерти приходилось ослаблять его, чтобы хищники, с которыми не справиться ограниченному в свободе духу, не увидели и малейшего всплеска.

Все-таки, даже заключенный, он видел, насколько темны энергетические краски города - в этом месте с каждым днем, месяцем и годом становилось все меньше приемлемой пищи. Яркие искры то и дело вспыхивали тут и там - и через мгновение их накрывало куполом безумных от голода сущностей.

Эллерти давно наскучил этот пейзаж, а смертный со временем, получив возможность говорить, перестал его видеть, и сознание его отгораживалось от духа непробиваемой стеной, когда тот пытался пообщаться с мальчишкой невербально и через сны. Потому он махнул на это рукой, подпитывался, обновлял обманки и защиту на своем доноре и спускался к подвалам, засыпая там среди бродячих кошек, сворачивающихся пушистыми клубочками бок к боку целыми стаями у обмотанных теплоизоляцией труб. Кошки Эллерти видели, но против такого соседства не возражали - уж с кем, а с ними дух был дружен.

В этот раз раньше положенного срока из убежища его выгнала тревога. Что-то определенно произошло. Переместившись в квартиру, Эллерти проверил комнаты одну за другой, и везде контуры защиты были в порядке. Зайдя в спальню, он тоже не заметил ничего опасного. Вот только соглядатаи - мелкие, любопытные и совершенно безобидные твари - отсутствовали, хотя до этого дня их и направленной волной агрессии было не выпихнуть за пределы личного пространства мальчишки. Ну да кто этих шумных бестий знает - может, нашли зрелище поинтересней, чем жизнь человечка.

Скользнув к кровати, Эллерти оперся ладонью о воздух, подтянулся выше, и сел, скрестив ноги. Размахивая черным хвостом, таким же размытым и словно издевательски плохо зарисованным, как и все его тело, почесал когтем шею, чувствуя в который раз угрюмое удовлетворение от осознания того, что его смертный выжил и вырос таким сильным, хоть никогда и не поймет, что и насколько отличает его от других.

Когда появлялись подобные мысли, дух даже чувствовал отвращение при мысли о питании от мальчишки, но потом обрывал себя, еще более раздосадованный, и старался завершить процедуру как можно быстрее.

Вздохнув, Эллерти прикрыл глаза и потянулся к ауре донора щупальцами из своей. Когда на пути направленного потока не оказалось привычной оболочки с уже незаживающим повреждением, к которому обычно дух и присасывался, тот даже растерялся немного. Попробовал еще раз с тем же результатом.

А потом что-то холодное сомкнулось на его хвосте и резко дернуло вперед и вверх, заставляя повиснуть вверх ногами. Распахнув глаза, Эллерти сначала увидел находящуюся с ними на одном уровне пасть, изломанную в ухмылке, а потом, скосив глаза вниз - узкие синие щели глаз. Схватившее его существо не принимало твердых очертаний и выраженной индивидуальности, оставаясь сгустком маслянистой темноты, но он и так понял, что этот противник не по его зубы.

Вздернув Эллерти выше, сущность показала клыки во всю длину и дохнула холодом, отчего духу показалось, что его бесплотное в принципе лицо смерзлось в кристаллическую массу.

"Штамповка..."

Сжавшись, он оскалился, пытаясь запереть в себе неудержимый поток негативной энергии. Его встряхнули, как кутенка, сознание помутилось от мощного приказа.

"Мне нужны души!"

Восстановив изображение, Эллерти огрызнулся:

"Где я возьму их тебе, Паразит?!"

В ответ на оскорбление клыки щелкнули у самого носа.

" Найди, иначе станешь первым"

Отбросив духа, огромная тень растаяла, и тот снова увидел перед собой мирно сопящего смертного. Горько вздохнув, Эллерти словил кончиком языка вылетевшую изо рта полупрозрачную змейку и подобрал с пола цилиндр. В отличие от своего обладателя, тот был вполне реален и принадлежал некогда одному из умерших жильцов дома.

Что дела его плохи, дух понял сразу. Одержимый теперь непригоден в пищу ни ему, ни сущности, что решила соединиться со смертным. Что тот уже не паразит, а нечто большее, Эллерти тоже понял сразу. А раз тело теперь у них одно на двоих, причем тело ослабленное, энергетический хозяин обязан найти пропитание, пока сил достаточно для поддержания разумного функционирования, а не безотчетного поглощения.

Свесив бессильно руки, Эллерти потянулся к "родственникам", c которыми делил один дом. Что ж, он давно искал способ избавиться от них. Осталось только придумать, как заманить их в логово пожирателя.

О том, что ему самому нужно искать новый источник питания, Эллерти предпочитал пока что не задумываться.

***

Проснувшись на рассвете, Алекс чувствовал себя настолько отдохнувшим, что начинал уже сомневаться в том, что болезнь не явилась плодом длинного кошмара. Бодро промаршировав в ванную, поплескал на лицо прохладной водой и наклонился к крану, чтобы прополоскать рот.

Застывшее с другой стороны зеркала лицо почти разделила на две неравные половины клыкастая улыбка. Скользнувший по поверхности язык оставил быстро истаявшие голубоватые подтеки.

Оставить комментарий © Copyright Мат Маргарита Размещен: 07/09/2012, изменен: 07/09/2012. 24k. Статистика. Рассказ: Мистика Разное		Ваша оценка:
Аннотация: небольшая забавлялка из разряда "домашнего" хоррора. О том, что может окружать вас даже в родных стенах и почему стоит бояться психиатрических лечебниц Закончен, но возможно появление продолжения и, может быть, все это выльется в серию историй.

Мат Маргарита : другие произведения.

Одержимость