Артем догадался, где находится, по запаху: подсыхающий линолеум распространял привкус хлора. Перед глазами все плыло, дневной свет щёлочью проедал сетчатку, полагаться поначалу пришлось исключительно на органы обоняния и слуха. Пахло влажной уборкой, в коридоре зычно звучали женские голоса, этому способствовали просторные коридоры с бетонными полами и абсолютная тишина за окном.
- И из четвертой не забудь белье забрать!
- После деда-то? А куда его перевели?
Артем отнял с подушки голову, взглянул на капельницу, запустившее ему под кожу свое бесцветное жало, и ощутил себя в конец обессилевшим. Она будто бы не давала, а наоборот - отнимала у него последние силы, собирая их в перевернутый бутыль с зеленоватой субстанцией.
Я в больнице...
Все реакции в его голове проистекали невыносимо медленно, лентопротяжные механизмы, что вывозили из самой вялой части мозга мысли одну за другой, то и дело вращали шестеренки в обратном направлении либо вставали на полпути. Так что Артем перескакивал с одного обрывка воспоминания на другой в совершенно бессвязном, нелогическом порядке.
Я в больнице.
Что-то доходило, но из-за общей заторможенности организма и замедления тока крови паника охватывала его постепенно, крадучись, как вражеский диверсант, которого не видишь, но чье присутствие чувствуешь. И когда прояснилось окончательно, захотелось сразу все прекратить. Страх сдавливал ему глотку до него будто никак не могло достучаться почему именно.
Потому что. Ты... Ты в больнице...
Содрав с руки лейкопластырь и выдернув иглу, Артем толкнул штатив и тот завалился на соседнюю койку. На глаза, выдавив к углам палаты остатки яркого дня, надвинулась серая мгла; в ушах нарастал писк. Но он сумел подняться на ноги. Схватился за деревянную спинку кровати, сделал несколько шаркающих шагов по направлению к широкой двери с рифленой стеклянной вставкой.
- Сестра! - будто сквозь застрявшие в ушах ватные тампоны. - Сестра-а!
Артем обернулся на голос. В висках долбило так, что на каждый удар сердца его голова синхронно втягивалась в плечи, а левое веко едва ли не полностью смыкалось. Через одну кровать от него завернутый в одеяло лежал седой мужчина, к его тощему белому предплечью подключена капельница. С трудом сфокусировав взгляд на его испуганном лице, Артем медленно поднес палец к губам.
- Ш-ш-ш... Сестра уже мертва...
Тут дверь распахнулась, обдав его теплым воздухом, напоенным въедливым запахом стерильности: спирта и хлорки. В палату вбежали две полнотелые женщины в халатах, с убранным под белоснежные, высокие колпаки волосами. Зычно изумившись, что пациент смог пробраться так далеко, и выругав его за оброненный штатив, они не стали церемониться - тут же подхватили под руки и потащили обратно в постель.
- Нет! - сипел Артем, бесполезно цепляясь в наутюженные до хруста белые спины. - Отпустите! Отпустите меня!
- Нельзя вставать! - рявкнул на него накрашенный нелепой розовой помадой крупный рот с жидкими усиками над верхней губой. - Постельный! Все!
Страх ледяной ртутью затекал ему в глотку, вдруг жуткими ему начали казаться и эти женщины, чьи голоса звучали словно на замедленной пленке, и сосед по палате, глядящий на него круглыми полыми глазницами, и даже стены, то набегающие на него, норовя раздавить как насекомое, то отступающие.
Больница... Больница... Больница... Я в больнице... Сколько точек... Господи... Сколько точек...
В его голову, как в дырявую посудину, любознательными мышами влезали чужие боли. Точки - повисшие в воздухе на уровне бедра черные ядра, будто солнца, от которых во все стороны исходили черные волнистые лучи, растворяясь в пространстве, - приветственно помахивали ему своими руками, поглощая свет.
Неприятно прилипла к спине влажная рубашка, когда его бросили на кровать. Артем закричал. Падение сковырнуло в основании черепа едва начавшую присыхать рану. На глаза напросились слезы, по сердцу прошлись крупной теркой.
- Ле-е-ена... Ле-е-енка-а-а-а-а!
Склонилось над ним сосредоточенное лицо врача. Укол. Облегчение. Долгожданное забытие.
- Домой... - попросил он, теряя связь с настоящим, уносясь по трубам в далекое прошлое, в тот день, когда он спросил у сестры, правда ли она хочет знать, как это происходит. - Отправьте меня... домой...
Коротко дзынькнул дверной звонок.
Мать, выключив воду на кухне и вытерев руки в висящее на крючке полотенце, пошла открывать. В последнее время к ним часто кто-то приходил. Соседи, немногочисленные родственники приходили узнать последние новости из первых уст, подставляя свое плечо женщине, то срывающейся в истерику, то впадающей в близкую к суицидальной депрессию. Приходили Ленкины школьные подружки, плачущие с порога, и дворовые друзья, предлагавшие свою помощь. Приходили, что было вообще глупостью несусветной, одноклассники Артема во главе с классным руководителем, которыми кроме червоточащего любопытства больше нечего было и предложить. Спрашивались, разумеется, о здоровье Артема, пропустившего несколько дней занятий, вроде как позабыв, что между ними никогда не было даже товарищеских отношений, лишь грубо соблюдаемый нейтралiтет. На все их вопросы уклончиво отвечала мать, ссылаясь на Артемово недомогание и постоянные головные боли, что было, в общем-то, не таким уж и враньем.
Но чаще остальных приходили менты.
Вот и сейчас, судя по громкому материнскому вздоху, на пороге стоял тот самый, молодой следователь.
- Екатерина Владимировна, разрешите поговорить с вашим сыном? - скомкавшись, попросил он.
- Вы думаете... - слегка удивившись такой просьбе, повела плечом Артемова мать.
- Да, да, - опередил ее лейтенант, вытянув руку, - я все понимаю, он несовершеннолетний, его показания невозможно будет использовать в качестве доказательств, но я бы вас просил... Это очень для меня важно. Просто поговорить, если это нетрудно и если позволяет его состояние. Наедине, - добавил чуть погодя.
Конечно, он уловил запах алкоголя от Екатерины Владимировны еще с порога. И заметил легкую туманную поволоку в ее глазах. Ее нельзя было назвать пьяной, разве немного расслабленной, но лейтенант уже знал - ее прострационное состояние весьма обманчиво. Стоит лишь свернуть не в том месте, как из прячущей в кулак слезы убитой горем матери она превратится в монстра, желающего сорвать ему голову и сожрать ее.
- Он еще не совсем отошел от всего этого, они были очень близки с сестрой. К тому же вы должны знать, что он... болен, с детства, - надавила она на 'детство', давая понять, что воспоминание об этом всегда вызывает в ней боль, - и лишние потрясения ему ни к чему. Артем очень тяжело переживает утрату. И если вы...
- Я вам обещаю, - воспользовавшись секундной паузой, заверил ее лейтенант. - Клянусь, если он не захочет со мной говорить, я не стану добиваться от него ответа.
Войдя в гостиную и увидев знакомое лицо, воспоминания брызнули Артему в глаза новыми, яркими красками - красными с пятнистого грязно-желтого фона. Исптыв прилив стыдливости, его бросило в жар. Сконфуженным казался и лейтенант Камнев, неуверенно протянув Артему руку. Еще бы не казаться, не каждый день девятиклассник указывает на прорехи в следственном деле тем, кто в общем-то считал себя не пальцем деланным.
- Я не могу тебя допрашивать, Артем, и не хотел бы, чтобы ты воспринимал наш разговор именно так, - мягко, располагающе заговорил следователь. - Я ничего писать не собираюсь, потому что хочу поговорить с тобой не как следователь, а просто как человек. Которому можно верить. Если ты посчитаешь, что мне чего-то не нужно знать - никаких проблем. Окей? - Парень не ответил, но и ничем не выказал своего нежелания продолжать диалог. - Знаешь, я ведь тебя понимаю, возможно, как никто другой. Мне было восемнадцать, когда я остался без матери, поэтому я весьма хорошо представляю себе, что ты сейчас чувствуешь... Я знаю как это больно, говорить о родном человеке в прошедшем времени, но иногда это просто необходимо.
Артему неоткуда было знать, что толковый следователь должен уметь быть еще и хорошим психологом, уметь адаптировать диалог в удобную для допрашиваемого форму, выискивать нечто общее, так чтобы стать для него своим и в итоге вытащить из него то, что необходимо для следствия. Вместо этого, заглянув тому в глаза, Артем просто знал, что Камнев сейчас говорит правду, не искажая и не привирая. Не испытавшему утрату близкого человека на своей шкуре, вряд ли удастся так убедительно играть.
- Ты оказался прав, предварительно экспертиза подтвердила, что там был автомобиль. Сейчас устанавливается марка шин, возможно, удастся узнать и модель машины. Это зацепка. И да, кровь на зубах твоей сестры... это не ее кровь. В связи с этим мне хочется спросить тебя, - лейтенант Камнев плотно сжал губы, гадая не провалится ли под ним пол в следующее мгновение, - каким образом ты сумел узнать об этом? Я понимаю, что бы ты сейчас не ответил - к делу это не пришьешь. Ведь ты не мог быть прямым свидетелем случившегося. Правда? - спросил он сам себя, поскольку парень слушал его преимущественно с опущенной головой. - Значит, это тебе как-то иначе открылось, ведь мы видели, что с тобой тогда... Я мог бы, конечно, думать так, как остальные мои коллеги, будто это совпадение, будто ты пересмотрел "Секретных материалов" и возомнил из себя невесть кого... Но я думаю, ты не насмотрелся. А если так, если я не ошибаюсь, то... В общем, - собрался с духом следователь, - если ты можешь говорить с умершими, может, нам удастся узнать что-нибудь еще, какую-нибудь важную деталь...
Артем, сидевший сгорбившись, будто на чужом диване - поставив ступни вместе и свесив голову, выпрямился и повернул к лейтенанту ясное, открытое лицо. Тот как-то сразу умолк, будто осознав, что брякнул что-то оскорбительно.
Молодого сотрудника милиции еще не успело протащить по всем служебным фильтрам, выскабливающим из человека все эмоциональное, правдивое, искреннее, душевное. Он еще не научился использовать людей. Еще не утратил возможность краснеть и чувствовать неловкость. Если его глаза говорили, то делали это красноречивее слов.
Они будто бы спрашивали: кого ты видишь перед собой, Артем? Похож ли я на человека, которому доверят расследование убийства при отягчающих, всерьез рассчитывая, что я доберусь до истины? Что я найду его и отправлю за решетку? Убийство 19-летней девушки, сопряженное с изнасилованием, при минимуме улик, отсутствии свидетелей и неуставленном лице преступника не сподручнее ли доверить волкодавам следственного ремесла, а не вчерашним курсантам? Разве разумно доверять такое дело человеку, все делающему по учебникам, который если и совершит мелкое отклонение от буквы закона, то без особых компромиссов с совестью - по-ребячески наивной, чистой еще? Разумеется, нет. Если только цели не другие. Такому как Камнев, человеку непременно умному, деликатному, что занятно - открытому, трезвому, показывающему решимость, напористость, неотступность, полную заряженность для достижений поставленных целей, ему будет проще убедить общественность, что он сделал все от него зависящее для поимки убийцы. Его глаза не смогут утаить, соврать, он не сможет отмахнуться, мол "сделал все, что было в моих силах". А ежели родственники жертвы возжелают распять "следака" - высшее руководство, прокурорские его с легким сердцем бросят им на растерзание. Кто такой Камнев, в самом-то деле?
Вот почему сейчас Олег Камнев, упрощенная копия самого себя, слабая, беззубая, совсем как щенок из картонной коробки, готов сейчас верить в медиумов, экстрасенсов, колдунов вуду и прочую чертовщину. Во что-нибудь, лишь бы иметь источник информации. Это был единственный его шанс высунуть голову из того дерьма, в которое он по наитию своему погрузился.
В комнате повисла неудобная, глухая тишина, в которой сопение обретало мощь пропеллерного шума.
Артем вдруг со всей ясностью, так несвойственной для его четырнадцатилетнего возраста, понял, что убийцу его сестры не найдут. О нем забудут, как только об убийстве перестанут говорить люди на улице, что случается довольно скоро.
Что в нем такого? "Бытовуха", перенесенная за пределы жилищной зоны. Он хотел - она сопротивлялась. В конце получилось так, как хотел он. Наверняка об этом инциденте не расскажут в новостях, разве что упомянут в спецрепортажах криминальной хроники на второсортных каналах, мол, разыскивается лицо, совершившее то-то и то-то, разбавив сюжет отзывами о личности потерпевшей от имени матери и близких плюс коротенький абрис дела от пресс-офицера. Вряд ли покажут место преступления - кому интересны деревья да кусты?
Наверняка продюсеры, зажмурив один глаз, почмокают губами, прикидывая на сколько звезд может потянуть такое убийство и придут к заключению, что больше троечки по десятибалльной шкале оно не тянет. Присное слишком, бедное какое-то, к нему невозможно будет приклеить ярлык 'зверское', который прозвучав, вынудит какую-нибудь домохозяйку отставить флакон с моющим средством и прильнуть к голубому экрану. Потребительское правило просто: нет 'зверства' - нет резонанса. Не содрана кожа, не выколоты глаза, не отрезана голова, даже не сожжена после изнасилования... Белье оказывается недостаточно грязно, чтобы с замиранием сердца ожидать, что же в нем отыщут проныры-журналисты. Соответственно нет смысла рассыпаться воспевающей прозой о личности жертвы и тратить на это эфирное время.
Недостаточность же эту зритель легко восполнит своей версией.
Кто она на самом деле, Ленка-то ваша? И не студентка, и не трудящаяся, и не замужняя в свои девятнадцать лет. Кто она? Чем полезным занималась? Чем отличилась в этой жизни? С другой стороны тот, кто с ней совершил такое, он ведь не выкрал ее посреди улицы, не выволок за волосы из дому - о том, было ли это похищение вообще ведь ни слова. Значит, можно предположить, что села она к нему в авто добровольно. Где-нибудь в клубе, на дискотеке, в дешевом придорожном кафе.
Располагая только этими данными, можно легко предположить, что нелестных домыслов будет уйма. Вполне возможно, Лену сделают того пошиба потаскухой, которая сама провоцирует мужиков на сексуальные эксперименты над собой. Может, она из тех, кому нравятся штуки, вызывающие у зрелого человека лишь позор за пришедшее на смену поколение? Эх, молоде-е-жь! Нет-нет, да и встретится же на пути вполне обычного парня развращенная личность, которой становится мало просто секса. Кого возбуждают насилие и унижения. Кто ловит кайф от предасфективных ощущений, кто просит, чтобы их во время полового акта хлестали по лицу, душили, мочились им на грудь.
Вели человека по грани, вот он и сорвался, придавил тощую шейку сильнее, утратил контроль, а на выходе что получил? Преднамеренное убийство. Не отвертишься. Ну кто бы хотел в здравом уме примерить на себя его рубашку?
В итоге все эти озабоченные лишь благополучием собственных детей мамаши, болтливые парикмахерши с кассиршами из супермаркетов, таксисты со строителями-шабашниками и просто сорокалетние неудачники, живущие с родителями, в один голос, махнув рукой, скажут: 'Сама виновата!' Мол, сидела бы дома, книжку интересную читала, глядишь и осталась бы целой да невредимой.
В какую бы сторону не прокладывал Артем цепочку дальнейших событий, в итоге имя его сестры ждали срам и пристыжение, в лучшем случае с вкраплениями никому не нужной жалости под затяжные гортанные вздохи.
- Артем... - аккуратно, понимая, что выдергивает человека из глубинного погружения, позвал парня Камнев.
- Простите...
- Ответь мне, пожалуйста. Ты - можешь?
- Я не умею говорить с умершими, - ответил Артем.
- Но ты ведь знал, что... Как ты это узнал? - хватался за соломинку Камнев. - Машина и... прочее?
- Что вы скажете, когда вас о ней спросят? - спросил Артем, не слыша.
- Спросят? Кто?
- Люди с камерами.
Секундная пауза.
- Ах, вот ты о чем, - поняв, что терзает юную душу, выдохнул лейтенант. - Знаешь, Артем, если они и приедут, то вряд ли станут разговаривать со мной. Для этого есть люди важнее, интервью обычно берут в больших рабочих кабинетах. Я им вряд ли понадоблюсь, я ведь винтик, а они там, наверху - они компьютер, - попытался улыбнуться он.
- Вчера приходил оперуполномоченный, кажется, Дегтярев. Он сказал, что для "Главного свидетеля" могут понадобиться Ленины фотки. Я дал ему альбом и он отобрал самые... - Артем призадумался над тем, как бы их правильнее назвать.
- Откровенные?
- Да, в купальнике или в самом коротком платье... Я спросил почему он взял именно их, на что он ответил, что такие у него просили. Зачем? Зачем им именно такие? Почему он не захотел взять фотографию с виньетки?
- Не знаю, - впервые за время их разговора соврал Камнев. - Ты ему их не дал?
- Нет.
- Мне фотографии ни к чему. Но если спросят меня, я скажу, что твоя сестра была твоим лучшим другом. Что у нее могли быть трудности в жизни, как это часто бывает у людей переломного возраста сплошь и рядом, но она ничем не заслужила такой участи. Вот и все.
Артем чувствовал, что ход за ним и сделать его нужно, причем вовсе не из соображений вежливости. Он ведь может помочь человеку, который пытается делать свою работу. И роботу для них обоих важную. Опираясь на это, Артем вроде бы и созрел дать ответ, даже набрал в легкие воздуха, как вдруг дверь с размаху бахнула о стену и в комнату ураганом ворвалась мать.
- Я вам не позволю! - закричала она. - О чем вы только думаете?
- Поверьте, я вовсе не собирался... - приложил руки к груди Камнев.
- Убирайтесь вон из моего дома! - закричала она с побагровевшим лицом. - Вы врете так же, как и остальные!
- Да прекрати, мам.
- Марш в свою комнату, Артем. А вам я последний раз говорю: еще раз появитесь на пороге - буду писать прошение, чтобы вас отстранили от дела! А если не найдете, кто это сделал с моей дочерью, я вас сама...
Сквозь неплотно прикрытую дверь Артем продолжал слушать, как его мать вычитывает Камнева, пока тот в спешке собирается.
"Он же бо-олен" - последним упреком она с болью в голосе бросает тому в спину. Затем закрывает за ним все замки и плачет.
В конце рабочей недели, так ни разу не посетив школьных занятий, поскольку само ученическое общество, с которым за девять лет так и не смог сколь либо сродниться, стало нестерпимым, он заявился в районный отдел полиции. Стрелки на часах показывали четверть пятого, погода оставалась, как и на протяжении всего дня - мерзопакостной, когда Артем, мокрый весь, с чавкающими кроссовками, сочившимися белой пеной на каждом шагу, постучался в окошко дежурной части. Лейтенанта Камнева на месте не оказалось и из ответа дежурного стало понятно, что сегодня он вряд ли появится. Тем более, пятница. Но, к превеликому удивлению, получив более чем однозначный ответ, Артем направился не к выходу, а вглубь вестибюля, где уселся на скамью и вытянул ноги. Было похоже, что парень решил дождаться лейтенанта во что бы то ни стало. Даже если ждать придется сутки. Или целые выходные.
Камнев же, по звонку выдернутый из ванной, прибыл двадцать минут спустя с мокрой еще головой. По гражданке.
- Погнали, погнали, погнали, - отбирая у неторопливого старшины кулек с семечками, он потащил его к служебному "Уазику". - Все потом расскажу.
Время поджимало - в лесу сумерки сгущаются гораздо раньше, поэтому Жорич, тот самый сгорбленный, начавший седеть старшина, нещадно давил на гашетку,.
Едва выехали за город, Артему начало недоставать кислорода. Он занервничал, нетерпеливого поглядывая через плечи на дорогу вперед. Следователь считал, что на парня действуют воспоминания, а потому пытался завести с парнем разговор на нейтральные темы, лишь бы как-то его отвлечь. Но действовало это слабо. Ему было не понять, что дело не только и не столько в Артемовых воспоминаниях.
Артем с детства ненавидел езду в машине. С тех пор как кричал, пятилетний, на весь автобус, сам не понимая, что он только что увидел, и вусмерть перепугав остальных пассажиров. Автодорога - одна из главных сборщиц жатвы, ветвь первенства уступающая разве что инсульту. Даже на тихих загородних серпантинах никто не отменял пьяных лихачей или уставших дальнобойщиков, готовых пустить руль навстречу малолитражке, едва сомкнутся потяжелевшие веки.
И все это оставалось тут, на месте. Десять, пятнадцать, а иногда и больше двадцати или даже тридцати лет.
Ни одно, даже самое красочное воображение не позволит обычному человеку испытать то, что испытывает Артем, пересекая оставшуюся на дороге точку. Когда рассеянно смотришь в окно, вспоминаешь о чем-нибудь приятном, мечтаешь или с горчинкой в душе перебираешь несбывшееся, чему уже никогда не суждено будет повториться - и тут в твоей тихой комнате ударяет громкий, жуткий оркестр.
Где главным концертмейстером выступает визжанье шин - мерзкий, отвратительный звук, словно три сотни свиней в одночасье летят с обрыва и каждая из них визжит по-особенному дико, потому что в последний раз. Людской крик - гортанный, трескучий, на грани возможного, с впечатанным в него, вросшим: "Сер-р-р-еж!!!" Под звонкий скрежет с которым искажается, деформируется до неузнаваемости металл, рвется с такой легкостью, будто бумажный. Это увесистое "Р-р-г-гух!", с которым смещается двигатель, вторгается в чужое пространство, в салон, придавливая ноги видителя. И серебрянный дождь из тысячи крупиц, бывших прежде лобовым стеклом, под тихий хрустальный перезвон рассеивается по асфальту.
Адская музыка.
Стон железа и треск пластмассы. Женский крик, оборвавшийся резко, будто перерезали натянутую нить. Шум, который поглощает хруст костей, разрывающих мягкую плоть, прорываясь наружу.
Секунда - и все ушло, будто и не было. Только сердечный ритм шкалит, зрачки расширены, дыхание - глубокое, сбивчивое, и перед глазами - только кровь и зубы.... Кровь и зубы...
И пусть именно на этой загородной трассе ДТП было редкостным явлением, Артем все сжимался и сжимался, ожидая того момента, когда очередная точка на трассе вторгнется в его мозг.
Наконец, они остановились.
- Кажется, приехали, - неуверенно сказал стршина и огляделся по сторонам. - Кажется, это тут мы были.
За пару недель лес и вправду изменился. Ковер под ногами стал пышнее, а грабовые ветви - чернее и тоще, почти не закрывая неба. Заросли поубавили в пышности, обнищали, так что точно уже и не определить на том ли они самом "месте" или еще нужно поискать. Точку-то видно только вблизи.
В ушах послышался внезапный оглушительный писк и внутри черепной коробки образовался вакуум. Левая часть Артемова тела стала невесомой, ему не подчиняющейся.
Швах! - далеко-далеко упала тяжелющая поверхность пресса.
Болезненный укол в череп прошел. Опавшие листья пришли в движение. Подталкиваемые неведомой силой, они начали обратное падение - на черные, оголтелые кроны.
"Но это не здесь!" - рвалось из Артема, глазами сумасшедшего глядящего в образовавшееся прямо перед ним черное солнце, охватывающее его своими жгучими лучами. - Это не Ленкина точка!
Швах! - не терпящее возражений.
Отняло левую часть тела, по ветру будто бы мелкими-мелкими пылинками...
Листья, сыча, подобно змеям, изящно отклеивались от грязной земли и с невообразимой легкостью забирались обратно на деревья. Мертвенно-желтые, они будто хамелеоны меняли окрас, наполняясь жизнью и обретая свойственный оттенок. Зелено и ощутимо жестче стало под ногами. Теплый летний ветерок дунул в лицо... Затем зеленое убранство уменьшалось и уменьшилось, пока деревья трясли своими ветвями будто лихорадочные под яркими и тусклыми вспышками восходящего солнца. Уменьшалось до такой степени, пока не стало совсем крохотным и убралось в початки. Затем пришел холод, и спрятавшуюся в землю зелень накрыло белым ковром...
Швах!
Цикл повторялся и повторялся, каждый раз быстрее предыдущего. До того момента, пока времена года, проходя сквозь Артемово тело, не сменялись как заставки в калейдоскопе. Желтое, зеленое, белое, черное, и снова желтое, зеленое... Угрюмая желтизна съедалась животрепещущей зеленью, а та в свою очередь исчезала совсем и уходила под снежный покров.
Швах!
Остановилось. Значит, исходник для точки.
Ночь, осень, но, чувствуется, теплая еще, живописная, возможно, ближе к середине сентября, золочение листвы еще только набирает обороты. Недавно прошел дождь, небо затянуто тучами, пахнет лесной влагой, опятами, трухлявыми пнями и мхом.
Двое от дороги продирались вглубь леса. Поочередно слышался то приглушенный женский плач, то мужское сквозьзубное злобное шипенье, требующее умолкнуть. Они тащили за собой что-то тяжелое и мягкое, габаритное и неудобное, громко шуршащее и загребающее собой влажные прошлогодние листья и ветки.
Тело грузного, рослого мужчины. С женской стороны явно не справлялись, темный силуэт падал на одно колено и отпускал тяжелую ношу.
- Галя! - громко шепнул мужской голос. - Перестань! Слышишь, успокойся и возьми себя в руки!
Остроугольный край луны вынырнул из-за черных облаков, где-то слишком высоко и бедно. Тем не менее, выхватил из мрачного лесного царства две сгорбившиеся, запыхавшиеся фигуры.
На вид им обоим под пятьдесят, женщина пышна телом и кудрява прической, тогда как он - высок, долгошей и худощав, кепка сдвинута на затылок, обнажая жидкие, облекшие пятнистый череп волосы. Классический образец семейной пары советской сборки. Он, возможно, главный механик на какой-нибудь ПМК-208, всю жизнь с гордостью в груди пронесший знамя лучшего работника предприятия. Она - учительница младших классов или заведующая фабричной столовой, люди обычные, заурядные, в лесу этой порой такие же лишние, неуместные, понужденные, как и сам Артем.
- Все! - переведя дыхание, заявила она и свалилась спиной к подножию дерева. - Не могу больше. Не могу, Вась. Не могу... Давай, лучше вызовем полицию, а?.. - умоляюще посмотрела она на своего мужа, не имея сил сдерживать поток слез. - Сознаемся давай. Ну поймут же, поймут... Дождь, плохая видимость да и он же пьяный... Обойдется. Верю, что обойдется, не станут же тебя садить в тюрьму. Христа ради прошу...
- Дура! - едва не визгливым голосом крикнул тот, выпрямив спину и оказавшись ростом выше, чем это можно было представить. - У твоей дочери в воскресенье свадьба! А через две недели - Лондон, симпозиум, лицензия на врачебную практику! Шанс один на тысячу. Ты забыла?! Хочешь, чтобы из-за этого пьяного дурака, - он с досадой пнул тело, раскинувшее руки, под ребра - все, к чему столько лет стремилась Настя, улетело в трубу?! - Он выждал, слушая как утихают всхлипы жены, а эмоции уступают место трезвому рассудку. - Не вздумай даже! Думать об этом забудь! Несчастный случай. Никто не видел. Ради Настеньки... Нельзя. Нельзя, Галь... Стой, я за лопатой...
Вместе с лопатой он тащил с дороги на плече велосипед. Старый, с поржавевшей рамой, вывернутым рулем и покореженными ободами. Вырванные спицы торчали как иголки у дикобраза, скрученный в спираль передний щиток держался на одном болту.
- Он тут зачем?
Но муж не ответил, ладонью нервно взмахнул, мол, не дразни глупыми вопросами. А затем сплюнул на руки, ухватился за черенок и стал копать. Яму настолько глубокую, чтобы в ней мог уместиться и крупнотелый мужчина с выпирающим брюхом, и его велосипед...
Артему показалось, будто выброс он сынициировал сам. Ему не было ни страшно, ни противно, сердечный ритм едва превышал норму для занятий спортивной ходьбой. После того, что он видел тогда, с Ленкой, погребение громоздкого мужика казалось ему скучным.
Впрочем, по выходу из точки он все равно обнаружил себя лежащим на земле, со склонившимися над ним обеспокоенными лицами.
- Ну ты, парень.... - перевел дыхание Камнев. - Предупреждал бы, а то так недолго и поседеть... - Будто для наглядности он стащил с головы черную шапочку и ею же сделал несколько круговых движений по макушке. - Как ты?
- Я кричал? - спросил Артем, ухватившись за протянутую старшиной руку. Это действительно сейчас заботило его - до того не хотелось снова чувствовать себя орущим неврастеником.
- В этот раз нет, - надевая шапку, заверил парня Камнев. - Когда мы оглянулись, ты уже вот тут лежал.
Тот пощупал ушибленное плечо. Падать вот так, шпалой, ему тоже не подходило, но это было лучше, чем орать на всю округу и в итоге все равно осознавать, что делаешь это лежа. Раз без крика обошлось, значит уже лучше.
- Ну, пошли? А то темнеет.
Но Артем, к удивлению сделав шаг назад, указал старшине на запыленные туфли.
- Он под вашими ногами.
- Что? - словно тот журавль на болоте, согнул шею старшина. - Кто... Под ногами...
- Человек, вместе со своим велосипедом, - выдал Артем и совсем огорошил: - Вам нужно искать бордовую "девятку" с номерами зэ, шесть-шесть-десять, вэ-и, наклейкой сзади на стекле с надписью "Лада Туринг".
Камнев, быстрее остальных выйдя из ступора, смекнул о чем толкует парень. Казалось, он начинал верить в Артема больше чем Мартин Лютер в Иисуса, - потому что повернул вытянутое лицо к водителю и чуть ли не заорал, несмотря на то, что тот был втрое старше его годами:
- Жорич, ну-ка "саперку" сюда! Быстрее, ну чего стоишь?! - и, обгоняя нерасторопного усатого старшину, сам помчал к служебной машине, крича неведомо кому: - Ничего там не трогать. Я вызову группу!
Будто Артем или тот самый Жорич, прекративши бег как только в том не стало нужды, могли уже что-нибудь там изменить.
Что-то скрежетнуло под штыком, едва Камнев углубился на сантиметров восемь. Оказалось торчащей из земли педалью. Удивленные, между собой переглянулись правоохранители, затем перевели взгляд на стоявшего чуть в сторонке Артема.
- Я не знаю, что вы будете им всем рассказывать, мне это неинтересно. - Не оборачиваясь, заговорил парень. - Но они не должны обо мне знать. Никто, кроме вас двоих. Подожду в машине.
Номера "пробили" по базе, и оказалось, что ВАЗ-2109 восемьдесят восьмого года с госзнаками з66-10ВИ не плод юношеского воображения. В том мог сомневаться, конечно, кто угодно, только не эти двое. Переглядываясь между собой, они передавали друг другу сигналы того типа, которым обычно сопровождают вопрос 'Ты что-нибудь понимаешь?', но даже ничего толком не в состоянии объяснить, они верили.
Артем видел в них сейчас то, что видел однажды в сестре.
Впрочем, сейчас это уже не вызывало в нем ни радости, ни гордости. Ничего подобного.
- Записываю! - нетерпеливо орал в автомобильную рацию Камнев, вытащив листик из папки и щелкнув шариковой ручкой. - Говори, прием!
- Переулок Гагарина, - захрипела рация в ответ, - дом восемь, квар... квартира шестнадцать. Василий Николаевич Садовский, сорок девятого года рождения. Прописан вместе с дочерью...
'Настя', - вспомнилось Артему.
- Автомобиль не проходил техосмотры с девяносто шестого, - продолжала вещать рация. - Возможно, продан 'по доверке', а числится на нем.
Часы на приборной панели патрульной машины указывали полдевятого, снова взялась за свое изморось, колкий ветер забирался за шиворот. На месте раскопок мелькали несколько фонарей, иногда там вспыхивало - эксперт со своим "никоном" в этот раз прибыл без задержек.
Пассажиры из проезжающих мимо автомобилей, не скрывая изумления, высовывались в открытые окна, так и норовя спросить: что, опять?!! Что на этот раз?
- Ты с нами? - спросил, повернувшись на переднем сиденье, Камнев. - Или домой подбросить?
- С вами, - ответил Артем.
- От матери-то не влетит? За прогул?
- Будем думать, оно того стоит.
По дороге Камнев с Жоричем хранили молчание, хотя было заметно, что обменяться впечатлениями и соображениями у них песком на зубах скрежещет. Ох, если б только парень пожелал бы ответить на их вопросы! Но он закрылся внутри невидимой ракушки и тем самым будто бы отрекся от наружного мира: не трожьте меня, не смейте.
С терпением отнеслись к нему полицейские. Пацаненок-то совсем юн, нужно поберечь, все-таки не для его возраста картины демонстрируют. Удивительно, что он все еще держится, ведь предыдущий раз для него в закончился неврологии.
Посему ехали втихомолку.
Надо отдать должное Жоричу, среди жилых кварталов он оказался в своей стихии. Все тракты старого города он подобно кишечной палочке, знал наизусть: не только улицы, улочки и самые узкие проезды, но и почти по наитию отыскивал нужные дома.
- Вот этот должен быть номер... - сворачивая в узкий проезд между двумя дворами, с уверенностью в голосе заговорил он и наклонился к лобовому стеклу, присматриваясь к ржавой табличке. - Восемь, переулок Гагарина. Прибыли.
На приезд первыми отреагировали собаки. В тихом проезде, далеком от городской метушни, остановившийся автомобиль всегда наводит переполоху. Последний из ряда трехэтажных домов больше напоминал складское помещение - длинное, окон мало, утлый свет лишь в нескольких.
- Квартира шестнадцать в правом крыле, - проведя нехитрые подсчеты, сказал Камнев. - Третий этаж. Пошли.
Поднимались нервно, скоро, как если бы преступление происходило в настоящем времени и наименьшее промедление стоило бы чьей-то жизни. Сбавили шаг лишь на подходе к нужной квартире, чтоб не поднять тревоги раньше времени. Отдышались, прислушались: за дверью тихо вещал телевизор.
Работа предстояла тонкая. Заявиться к человеку и потребовать признаний, мол, ну-ка, милок, поведай, что делал в сентябре начала девяностых - глупо. Он в культурной форме пошлет их к чертовой матери и ничего ему не сделаешь. Тут подход нужен, план, умения. Нужно раскурочить человека по болтику, морально его истощить, заставить занервничать, пот выпустить, дрожь в руках унимать. И наблюдать за ним, за каждой переменой лица, будь то нервный тик щеки или показавшиеся желваки, но в основном - глаза, ведь им труднее всего. Диалог необходимо вести в спокойной манере, подолгу записывая слова подозреваемого в блокнот, и всем своим естеством показывать, что мы-то все знаем, вам осталось лишь признаться. При этом ни в коем случае не открывать истинный повод визита, мол, мы нашли труп, не вы ли его таким сделали?
Олегу еще не приходилось работать на таких высоких частотах, но он верил, что справится призвав все свои знания, что в него втюхивал три года "препод" по криминалистике.
На стук спустя короткое время открыл человек, каким Артем себе его и представлял. Высокий, сутулый, с уставшими, обвалившимися плечами из-за чего повисшие вдоль тощего тела руки казались невероятной длины, редким волосом, зачесанным от левого виска к правому и синюшного цвета мешками под глазами. Но переносице характерные после долгого ношения очков вмятины. В самих же глазах - ни капли удивления. Разве только... чуть-чуть, словно юркнувшая в норку мышь, сверкнул в темных зрачках страх.
- Чем могу быть полезен? - перешагивая вопросительным взглядом с одного на другого, спросил он у пришедших.
Артем наблюдал за ним, как он держится. Спокойно, лишь раз дернулся кадык, предательски выдав чрезмерную внутреннюю настороженность. В остальном - человек, которого от домашних забот оторвали сотрудники полиции. А кадык - ну так это же естественная реакция на людей в форме. Мало ли.
- Василий Николаевич Садовский? - холодным, фирменным для людей его специальности, голосом спросил Камнев, неважно, что был одет "по гражданке".
- Он самый.
- Следователь Камнев. Имею пару вопросов к вам. Зайти можно?
Его выдал даже не кадык, скакнувший в этот раз как поплавок над заглотившей наживку щукой, а то сиюминутное замешательство, которое вылилось на его лице в отрицательную мину осознавшего суть: этого просто, мать вашу, не может быть! Этого! Не может! Быть!
Впрочем, взял он себя в руки достаточно быстро. Можно сказать сразу, хотя от немигающего, испытующего взгляда этой перемене было не ускользнуть. Камнев переглянулся с Жоричем и тот едва заметным кивком сообщил: я это тоже заметил.
- Да, конечно, - Василий Николаевич сделал шаг назад.
Самые страшные догадки Садовского подтвердились когда он притворил за ними дверь. В узком коридоре, напитанным до этого только слабым сигаретным дымом - он позволял себе курить только на кухне, - появился хорошо ощутимый запах леса. Букет из древесной гнили, прелых листьев и грибковой влаги, самый ненавистный хозяину этого дома, смиг вытеснил все остальные запахи.
К подошвам форменных туфлей, как и Артемовых кроссовок налипли куски серо-желтой земли, выдернувшие из Василия Николаевича воспоминания такой точности, будто это случилось только вчера...
Всё на нем, вся одежда смердела этой чертовой лесной землей... Как же трудно она отмывалась... Как долго он находил после этого засохшие пятна в самых неожидаемых местах. То на внутреннем стекле багажной двери, то под загибом фуфаечного воротника, то в носках... Цыганским проклятием повсюду за ним тянулся этот серо-желтый, воняющий прелой трухой и цветущим мхом, след. И вот - он не мним. Сколько бы раз не отводил Василь Николаевич взгляд, тот все равно возвращался к подошвам мокрых Артемовых кроссовок.
Лесная земля, лесная... Оттуда...
Только сейчас, кажется, до него дошло, что кто-то немного, мягко говоря, не вписывается в формат. Копы и вдруг с ними этот подросток. Кто он? Зачем здесь?
- А это, простите... - указал он на Артема.
- Сотрудник, - будто речь о какой-нибудь банальщине, слегка раздраженно отмахнулся Камнев. - Давайте присядем, - и, не дожидаясь разрешения, усадил себя и своих коллег на диван, указав хозяину на старое кресло напротив. Тот послушно в него опустился. - Итак, Василий Николаевич, прежде чем мы начнем, я бы хотел знать вот что. - Он полез в свой блокнот и добрую минуту благополучно накалял атмосферу заумным листанием. - У нас тут в базе некоторая неувязочка, поэтому будьте добры прояснить, принадлежит ли вам автомобиль "ваз" двадцать один ноль девять, госномер шесть-шесть-десять?
- Да, это мой автомобиль.
- Вот как замечательно. А есть ли возможность на него взглянуть?
Репортер шестнадцатого канала, кучерявый и плотноватый, своим упитанным видом разрушающий миф о недремлющем охотнике за сенсациями, рассказывал о задержанных на пункте пропуска контрабандистах. Головы тех режиссеры прятали за размытыми пятнами, объяснялись они коряво, косноязычно, будто читали текст, написанный ребенком.
- Я прошу прощения, но машина - моя собственность, - заявил Василий. - Я вправе с ней делать все, что угодно.
- Так на нее никто ведь и не посягает на вашу собственность, - вынужденно улыбнулся Камнев. - Простой вопрос: можно ли взглянуть?
Проведя ладонью по седым волосам, хозяин квартиры потянулся к пачке сигарет, лежащей на затертом журнальном столике.
- Сгорела, - ответил он, чиркнув зажигалкой и выпустив дым ноздрями. Теперь ведущий новостей в сером твидовом костюме, с прической отличника, ставя точки в конце каждого предложения клевком подбородка, цитировал заявления министерских о повышении цен на проезд в метро, мотивирующих свое решение, как обычно, необходимостью замены подвижного состава и повышением стоимости электричества. - Я порезал ее и сдал на металлолом. Вот так вот.
- И сделали вы это в каком году?
- В девяносто шестом, - кивнул Василий Николаевич, переведя на Камнева уставшие глаза, как бы говорившие: ты ведь знаешь.
- А остались ли у вас фотографии, на которых можно увидеть эту машинку? В бытность ее, разумеется.
- Увы, - развел руками тот.
- И все-таки. На даче, на природе, - в последний момент найдя замену так и рвавшемуся с языка "в лесу", предположил Камнев. - На общем фоне могла же попасть в кадр ваша машина?
- Простите, но чем же так могла моя скромная "девятка" заинтересовать доблестные органы? - разрядил нарастающую напряженность улыбкой Василий Николаевич.
- Вот мы поглядим - и обязательно с вами поделимся нашим любопытством, - улыбнулся в ответ лейтенант.
- Да не на что смотреть, товарищ офицер, - вновь став угрюмым, ответил Садовский. - Нет у меня таких фотографий.
А почувствовал, что петля вокруг шеи стала туже. Потрепанный жизнью, седовласый, шестидесятилетний мужчина в клетчатой байховой рубашке, совершивший нечто такое, что вынуждало его долгие годы прислушиваться к шагам на лестничной площадке - не за ним ли идут? - просыпаться в липком поту и каждый раз, усмотрев в толпе красное поле фуражки, вздрагивать, вспоминая ту ужасную ночь, чувствовал, что момент, которого он ждал целых одиннадцать лет, близок.
Они ищут... какие-нибудь опознавательные знаки. Черт бы их взял, но... Трезвая часть мозга сопротивлялась, крича: КАК?!!! Ведь он столько раз возвращался чтобы замести следы. И на следующий день, убрав с обочины даже мелкие обломки удочек. И через три дня, укусив себя за столь банальную рассеянность - наручные часы бедолаги лежали прямо возле места его захоронения. И через неделю, и через две. А позже - там ведь не было уже ничего. Совершенно ничего! Едва сошел первый снег от свежей земли не осталось и следа. Немножечко продавилось в том месте, где у сбитого им велосипедиста выпирало брюхо. Черви опорожнили его, после чего под давлением талой воды просела земля. Весной над ним пробились подснежники, осенью по нему ходили грибники. И так каждый год. Каждый, мать его, год. Так откуда?... Откуда им стало известно?... Галя?... Галя?! Неужели она кому-нибудь?.. Вот же ж, дьявол, проболталась-таки! Точно проболталась! Но столько ведь лет прошло, кому пришло в голову вспомнить об этом сейчас?..
Внезапно Артем поднялся с дивана и, сконцентрировав на себе внимание сидящих в этой комнате, беззвучно пошел по грязному, липкому ковру к порогу спальни. Толкнул дверь, до безобразия залапанную грязными пальцами у ручки и уставился в темноту. Точка размером с футбольный мяч уже протягивала к нему свой волнистый, мягкий, будто дымчатая рука, луч.
- Что происходит? - забыв стряхнуть в пепельницу, Василий Николаевич уронил пепел на ковер.
- Тихо, - вскочив первым и тем самым опередив хозяина квартиры, сделал запрещающий жест рукой Камнев.
- У нее был рак... - повернувшись, сказал Артем.
- Не позволю! - поднялся со своего кресла Василий Николаевич, прожигая юношу пылающим взглядом. - Не смей! Для чего бы вы сюда ни пришли! Что вам всем до того?! Послушайте, я не знаю зачем вы пришли и откуда взяли этого юношу, но эти дела вас совершенно не касаются!
- Успокойтесь, уважаемый, - вступил в диалог старшина, поднявшись.
- ...но умерла она не от рака. - Игнорируя яростный взгляд и пузырьки слюны на губах хозяина дома, закончил Артем и поднял на него полный невозмутимости взгляд. Василий Николаевич вдруг поперхнулся дымом, согнулся и захаркал слизью из легких.
Камнев уставился на парня.
- А от чего?
- От коричневых таблеток.
- Да что вы... Кх-х-х-х... Да что вы... Эк-к-х-х-х... в этом всем понимаете?! - сквозь кашель загудел Василий Николаевич. - Вы - вот все... Вы же ничего в этом всем не понимаете! У кого-нибудь из вас на руках умирала жена?! Вы видели, как это происходит? К-х-х... К-х-х... Хоть кто-нибудь из вас?! Жили с этим? Просыпались ли каждый час, проверяя дышит ли она? А? От таблеток? Да, от таблеток. Потому что никто из вас, я уверен, не знает, что такое головные боли, от которых на потолок скребешься. Волком воешь! Соседи через день на работу звонят - приезжай, сделай что-нибудь, потому что на весь дом кричит как сумасшедшая. Детей пугает. На много бы тебя одного с другим хватило?! Куда бы ты пошел? Что бы делал, если бы понял, что нет лекарства от этой боли? Ах, да, вы же все сраные гуманисты! Нужно дать человеку возможность умереть естественно. Только это там вот, где-то, слушая подобные истории и качая головой: "Ах, как не повезло! Рак мозга!" Но не здесь! Не в том случае, когда все это происходит у тебя на глазах. Изо дня в день, без изменений... Да что вам...
Пауза вытянулась в долгую, свистящую минуту, не нарушаясь даже после того, как все, кроме Артема, оставшегося стоять у порога спальни, уселись, и Василий Николаевич перестал кашлять, желтыми пальцами убрав спавшие на лоб жидкие масляные волосы.
Камневу, конечно, до конца было не понять, что происходило в душе человека, кормящего жену этинилэстрадиолом, уповая на то, что он в этот раз подействует, и боль отпустит ее. Навсегда. Способен был понять больше только Жорич, старшина Владислав Георгиевич, у которого десять лет назад умер сын. Впрочем, отсутствие чувства осуждения относительно сидящего напротив человека объединило и молодого, и старого.
Лейтенант Камнев, отняв от лица ладони, нарушил тишину корректным, спокойным голосом:
- Василий Николаевич, это вы совершили наезд на велосипедиста на шестом километре юго-западного шоссе, впоследствии закопав тело в лесу?
Садовский сначала нахмурился, но тут же горько улыбнулся и отправил окурок в старую алюминиевую пепельницу. Все его догадки оказались верны.
- Да, - ответил он.
- При каких обстоятельствах это произошло, можете рассказать?
- Да при каких... При каких это случается? Не умышленно же. Дался он мне, придурок. Ночь, слякоть, видимость на три метра, а спешишь, потому что такое дело... Дочь наша, Настенька, поздний ребенок, замуж выходила. Спешили... Сегодня среда - через четыре дня свадьба. Все заказано, рестораны и прочее, жених - доктор медицинских наук, сын эмигрантов из Минска, живет в Англии, и Настеньку к себе забирал... Аттестация ей была назначена меньше, чем за месяц. А она у меня золотая. Диплом с отличием, интернатура, специальные курсы по специализации лицевой хирургии, практика... Все старалась, язык учила, мечтала о сертификате пластического хирурга, потому что здесь такого не было... Девяносто второй, работы не всем хватало даже в районных больницах. Что уже говорить об... Знаете, а ведь и правда такое бывает, что шанс выпадает только раз в жизни. Упустишь - и больше никогда не повторится. Затянет потом суета эта житейская, дети, ремонты, дачи, машины, не заметишь, как закрутит тебя канитель. Как выбросит на обочину. Только чешешь потом репу, что же так оно все обернулось, что тебе уже ничего не нужно. Ставка врача поликлиники - и отлично, машина есть, муж... Все, что нужно для нормальной жизни. Бросаешь мечту, не стремишься к звездам, а копошишься мелким жучком, местечко свое под солнцем обустраиваешь. А то, о чем грезил, становится зыбким, далеким. Ни за что потом уже не достать. Я не имел права испоганить дочери жизнь из-за того забулдыги, - с ненавистью в голосе, которая не проходит и за десятилетие, заговорил Садовский, - что выперся на середину дороги со своими снастями, понимаете?.. Рыбак хренов. Вы уже, кстати, установили кто он?
Олег покачал головой:
- Думаю, это будет несложно.
- Я могу помочь, - сказал Василий Николаевич и снова потянулся к сигаретам. - Его зовут Иван Бучинский, отец, к сожалению, двоих детей, хотя с женой на то время уже был в разводе. Работал, пока не уволили за беспробудное пьянство, на подшипниковом заводе. Мать заявила о его пропаже, и объявление напечатали в местной газете. Я общался с людьми его круга, его знакомыми, никого это не удивило, все знали, что Ванька "Блесна" не просыхал, мог в той реке и утопиться, потому что редко трезвый на рыбалку уезжал, не то чтобы возвращался. Я знаю, как это звучит, знаю, что вы думаете. Может показаться, что я пытаюсь найти себе оправдание. Мол, что я обществу одолжение сделал, убрав непотребное. Но нет, не ищу совершенно... Я знаю, что повторись эта история еще раз, и я поступил бы точно так же. Мне было ради чего рисковать и брать на душу грех. - Он раскурил сигарету, но, похоже, ее ожидала та же судьба, что и предшественницу. - Вот, вы пришли через столько лет, а разве я вас когда-нибудь не ждал? Ждал. Но если раньше я боялся, то теперь мне все равно. Случилось все так, как и должно. Настенька счастлива в браке, она практикующий хирург, профессор сразу двух университетских клиник, у меня трое внуков - все пацаны... Прилетали этим летом, на даче неделю отдыхали, чудные детки, старшему восемь, немного понимает по-нашему, младшему полтора. Не говорит еще, - тепло улыбнулся своим воспоминаниям Василий Николаевич. - Жаль, конечно, теперь узнают, что деда преступник. Убийца...
От этого слова Артема пробило током. Вспомнилась сетра и черная тень над ней, как склоняется к ее шее, принюхивается.... Зверь будто.
- Хорошо, если поймут, - продолжал рассуждать Василий Николаевич, не особо полагаясь на то, что его речь вынудит блюстителей закона его понять. - Ну а не поймут... Что ж, так и будет. Знаете, ведь главное помнить, что самый паскудный в жизни поступок ты совершил не из-за трусости. Не потому что побоялся признать: "да, я виновен". А потому что от твоей никчемной жизни зависят другие. И ради этого ты не только закопаешь, не только спрячешь. Сделаешь все, что угодно, лишь бы не покачнуть тонкий баланс. Потому что если пойти и сдаться, ни о каком симпозиуме не могло быть и речи. Притом, что собирали эти самые документы всем тогдашним министерством. Я просто не посмел. А за все, что я сотворил, свое место на том свете я займу, конечно же, займу...
Как и предвиделось, сигарета истлела в его руке без единой затяжки. Пепел отвалился и упал на ковер, что дало основания думать, что старик чудом не сжег свой дом ранее.
Он оказался не мастером ПМК, как то предполагалось, а врачом, терапевтом, несколько лет назад уволившимся из районной поликлиники по собственному желанию, но совсем не по собственной причине. Причина оказалась банальной: уж слишком часто пациенты жаловались, что от врача несет спиртным. Впрочем, знамя свое, он до поры нес с гордостью, особенно в союзные времена. Заслужил несколько республиканских премий, заведовал терапевтическим отделением, пока в начале девяностых не утратил будто бы веры в себя. Страну лихорадило, население некогда огромной страны лихорадило, швыряло из одной крайности в другую, но Садовский относился ко всем переменам как-то по-особенному, апатично, равнодушно. Избегая не только шумных, но и вообще любых компаний, на перекурах не поддерживая ничей диалог, лишь иногда ради иллюзии заинтересованности во внутренних перипетиях.
Коллеги полагали, что перемены связаны с отъездом дочери, в которую он с рождения вкладывал душу, и не догадывались, какой груз на самом деле тянет ко дну его душу, вынудив однажды сжечь даже свою машину. В прибавку ко всему в девяносто восьмом он потерял жену, которая не заведовала ни младшими классами, ни фабричной столовой, а трудилась в отделе контроля городской электросети. После ее смерти фундамент, на котором держалась и без того шаткая костлявая конструкция терапевта Садовского, окончательно дал трещину. Запить беспробудно не позволял себе, но похоже, что он как Артемова мать - понемногу, но каждый день, без пропусков. И если последней приходится преимущественно работать с разделкой куриных туш, которым все равно, чем на них дышат, то от первых утренних пациентов последствия пропущенного перед сном стаканчика утаить не так просто. Особенно, если и не стремиться этого делать. Оставшись за бортом, он жил исключительно за счет дочери, каждый месяц присылающей ему деньги, пока в прошлом году не оформился пенсионером и не отказался получать переводы.
Выслушав исповедь убийцы, сотрудники полиции ушли, не записав ни слова. Конечно, придется что-то черкнуть в рапортах, совсем утаить не получится. Мол, по непроверенным данным к совершению преступления мог быть причастен гражданин Садовский, но получить показания не представилось возможным в силу неадекватного психического состояния подозреваемого вследствие злоупотребления спиртными напитками. Конечно, от него не отстанут. Василием Николаевичем будут заниматься другие, но к следующему визиту он и сам уже будет совершенно другим. Ведь от тех, кто придет после, уже не будет пахнуть землей и обувь у них окажется чистой. Это будут бездушные исполнители, бумажные маратели, гонцы за карьерным ростом, искренность в общении с которыми ни к чему.
Что касаемо Артема, то как бы он не надеялся, что дальше тех троих шепот не пойдет, о нем узнали. Разумеется, лейтенант не смог сочинить хоть сколь-либо правдоподобной легенды о происхождении информации о сбитом еще во времена его пеленочного возраста велосипедисте, как и о связи с гражданином Садовским. Ну ведь и правда - кто бы мог ему об этом подсказать? Да и не просто подсказать, но и точно указать место, куда сунуть штык!
Ему пришлось довериться начальнику РОВД, искренне надеясь, что тот сочтет рассказанное за чушь, пусть даже посмеется над ним, и на том все забудется. Но Самохин не только поверил, хотя вид его лицо во время Олегова рассказа об экстрасенсе, принимало скептический, а порой и совсем ошарашенный. Парня он захотел увидеть лично.
С тех пор и завертелось.
И начался у Артема совершенно новый период в жизни. Как предсказывала сестра - пусть не все общество целиком, но важная его часть стала испытывать в нем нужду. Он стал кому-то нужен! Он стал золотым ключиком для многих "гробов" - дел, которые долгие годы пылились в шкафах служебных кабинетов. Он видел лица, слышал голоса и имена, видел что, кто и куда прятал. Он видел тех, кто отнимал жизни.
Он стал самым засекреченным внештатным сотрудником. О нем знал лишь ограниченный круг лиц, которые едва ли не под расписку обязывались не разглашать секретную информацию относительно парня. До тех пор, пока Артем не окреп и не состоялся как мужчина, его берегли как зеницу ока. Преступный мир никогда не дремал, и даже незначительная утечка информации могла стоить парню жизни.
В связи с этим, школу он окончил заочно, чему был, по правде говоря, несказанно рад - следующий визит его классная нанесла матери совсем не из сочувствующих побуждений. Она пришла заявить, что если Екатерина Владимировна не возьмется за сына (у которого уже к тому времени набежало три недели пропусков), она будет вынуждена соответствующим образом реагировать, что грозит оставлением Артема еще на год в девятом классе.
В ответ на это начальник РОВД Самохин лично встретился с любительницей радикальных мер Тамарой Сергеевной и заявил ей, что если она еще раз озадачится Артемовым посещением школы, ей придется искать новую работу.
За свой вклад в расследование громких, но тупиковых дел Артем достойно вознаграждался, что позволило ему с матерью отойти от грани нищенства. Нанять репетиторов, которые занимались бы с ним дома, невзирая на то, что он сам вполне самоуправлялся с учебным процессом.
Связь с правоохранителями накладывала определенный отпечаток на образ жизни Артема, ему рано пришлось покинуть родной дом и часто менять место жительства. Но оно того стоило. Помогая следователям, он помогал себе. В каждом убийстве он искал след Нелюди, что лишил жизни его Ленку...