Медведев Александр Дмитриевич. Нулевые годы.Роман в стихах

Медведев Александр Дмитриевич : другие произведения.

Нулевые годы.Роман в стихах

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Медведев Александр Дмитриевич (antanta@proc.ru) Размещен: 14/07/2004, изменен: 11/09/2004. 111k. Статистика. Поэма: Поэзия		Ваша оценка:
Аннотация: Поле поэтического действа романа: Коммерция как род человеческой деятельности. Таможенный терминал - место встречи характеров и страстей. Товарные потоки как источник обогащения поэзии ресурсом пластических образов. Деньги как субстанция, пограничная энергии и материи. Судьбы столицы и провинций в зеркале друг друга. Толчея вокзальная, причудливо свитая из высокого и низменного. Село с его разрухой и ростками обнадеживающей новизны. Путешествия во временах и странах волей лирического воображения. Пути цивилизации в лихорадочных поисках прорывно-новых способов добывания энергии перед лицом вызова, брошенного миру исламским экстремизмом. История дефолтов. И - Москва как главная героиня и одновременно место действия и материалцентральных глав романа. Волей автора город становится человеком, обаятельной и умной женщиной, собеседницей герою-автору, мудрой спорщицей и желанной подругой.

Александр Медведев

нулевые годы

роман в стихах

Моей жене и другуЛюдмиле Медведевой,

чью огромную помощь в моей работе

я никогда не забуду.

К ЧИТАТЕЛЯМ

Т`ая в зеркале заднего вида,

настоящее время бежит,

И, как женские губы обидой,

пропадая из виду, дрожит.

Будет срок - до культурного слоя

мы возвысимся статусом! Тут

(возымел я дерзанье такое)

мой рассказ, как источник, найдут.

Мудренее таблиц клинописных

станет сей баснословный дневник,

все, что правдой нам виделось присной -

страсти лет наших, даже язык.

Извлекайте из тьмы толкований

только времени голос живой.

а подробностей именованья,

ставших прахом, оставьте за нами.

Мы ушли навсегда. Ни словами,

мы не сделались, ни облаками,

ни травой, ни землею самой.

1. ОПТ

Молвы, молитвы и мотива

вдох-выдох, в паузе затакт

тих, как удар локомотива,

когда сцепляется состав.

Сюжет я погружаю в лето -

зелено-синий купорос.

Средь железнодорожных веток

и семафорных роз

бродить он будет, но не сглупу.

В простое, чистое одет,

бюджет метафор тратить скупо

намерен мой сюжет.

Понежьтесь, милые подруги,

покуда скрытно, как войска,

сосредотачивается в округе

массив товарняка.

Диспетчер гласом Саваофа

диктует волглым небесам

составленные за ночь строфы

вагонных литер. Я и сам

сквозь эха долгие накаты

не слышу, что ты ждешь, тщета

и неизменная забота -

зерна, убоины и шрота,

соляры, соды, мазут`а

и целлюлозного субстрата -

технологической щепы,

бензола, аммиачной пульпы,

вагонки, бруса и плиты,

прута сортамент и проката.

Везут масличные, пасленовые,

а также маковые под

обшивкою надежной схрона

(кому-то это просто "опт")

и, словно в стрижке поголовной

оцилиндрованные бревна.

Бензол, бензин, цемент, шамот.

За пульманом проходит пульман.

Цистерн подгузники в поту.

Растягиваются составы

в коломенскую версту,

со сна

похрустывают суставы.

И стыкам в такт прозвякнут слабо

во чревах их стальные слябы,

как утренним ледком - весна.

А за последним из вагонов

уже теплынь, в такую рань,

передрассветный птичий гомон

составленный из "инь" и "янь".

Междувремение - лагуна.

Не ночь уже, не свет еще.

Весна гуляет с летом юным,

пылая стыдным жаром щек,

как институтская стажерка,

со старшеклассником - а он

уже глазами, в цвет крыжовника,

к ней откровенно обращен.

На сотню километров зона

суть электромагнит.

с контактных проводов

озона

стекает плазма и искрит.

Повсюду, где вольтаж особый,

мы чуем голос вещества,

усилье вымычаться в слово -

и наши заглушить слова.

Софитов станционных маревом

сторонний взор сбивая с толку,

работает Москва Товарная,

как в старину артельным волоком

влачила лодьи к Ламе сволочь

в мать неудобья оглашая...

Как ночь переворота - ночь,

бессонно-долгая, большая -

но вещь в себе она. Хоть век ты

живи обочь, а знать не хочешь -

и не узнаешь ночи смету

и - на какую заслан ветку

состав уйти готовой ночи.

Сезон премьер, продлись! Фартовая

жизнь, прошвырнись слегка,

пока

и двадвати- и сорока-

футовая течет - оптовая

железная Москва-река.

Приезжих орд с блажными мордами

течет аминокислота.

Вокзальными исторгнут хордами

аки Иона из кита,

и я вошел в тебя, как семя,

как в сталь патронника патрон

И на путейских стрелок

время

твое - переведен.

Мной признан твой устав и мера

по-истовому, c-нутра.

Не щусевых дебаркад`еров -

я, Ева, твоего ребра.

Люблю тебя, Москва Товарная,

с уоки-токи на ремне.

крутая, щедрая, коварная,

такая ты и снилась мне.

Запрет подписываться красным

я понимаю

в накладных

так: здесь неподлинность опасная.

Не ставь свое тавро на них!

Прикидываю, что крови,

а не чернил ты чуешь знак.

И я признания не скрою,

тебе подельник и кунак,-

что, как и ты, с собой не слажу,

и выгоды не упущу.

Ведь даже кровь моя - продажна.

Прости - и я тебя прощу.

Но и на совесть дело с делом

скрепить, как подпись, - как вагон

сцепить с вагоном, верь мне смело,

мне наслажденье и резон.

Твоя подвижная система

корыстных, но больших страстей!

Мотивчик этот - для поэмы

твой маневровый насвистел.

С тобой мы на мосту сливались.

Я закричал: "Моя! люблю!".

И наши тени отражались

в тебе-реке как W.

Все эти токи и потоки,

соосные стальным осям,

в ружейную пружину сроки

сожатые,- я буду сам,

с такими же, как я - в конторе,

шумящей, что твоя тайга,

означивать на мониторе

как стоимость (см. "Тамга").

2. ТАМГА

Там, за путями, за пакгаузами,

складами, спящими стадами

цистерн,

прожекторов слепящей плазмой,

краснокирпичными задами,

ангарами разнообразными,

включая овощные базы,-

есть ведомое мне давно

простое здание одно,

хорошее такое здание.

Окрашенное в цвет безумный

еще, пожалуй, до войны;

в нем с расторопностью нешумной

делами все поглощены.

Вы там бывали? Не бывали.

Счастливые. Но некий слой

трудящихся - избег едва ли

спешить сюда нуждою злой.

Быть может, психовенерический,

решили вы, живописал

приют я, взявши тон лирический

или тюрьму - где не бывал.

"И зря" - вы скажете. Глубоко

задумаюсь. Но, реалист,

в таких матерьях я - не дока.

Лишь измарал бы вздором лист.

Ну что ж, без фокуса картежного

я объявляю, наконец:

таможня железнодорожная -

вот что такое наш дворец!

Здесь клиентура типа но-

ворусских; полу- вовсе не.

Народов всяких тут полно,

включая древние вполне.

Я вас смутил, быть может? Смело

прошу за мной! Как раз пора -

здесь государственное дело

вершится с девяти утра.

Здесь очередью восьмирядной

овита, как Лаокоон,

чреда (в которой свой порядок)

с бойницу, слепеньких окон,

где, с ритуалом восьмикратным -

досмотров, платежей, квитков

как жрец, берет таможня плату,

порядок у нее таков.

Под распорядком образцовым,

как под покровом изразцовым,

ты, глыбь-старинушка!

Тогда

побор звался словцом свинцовым,

как плетка ханская, - т а м г а!

...В очередях ворчба-галда:

- Плати,- и прочь бы - завсегда

на время люд купецкий бедный.

Мы ж с утреца по час обеденный...

Ах, это скучно, господа!

По воле автора сегодня

я приглашаю вас туда,

где вряд ли запросто-свободно

вы оказались бы когда.

Прошу на склад (заводик бывший;

давно похерен за долги).

И вдруг! Как небосфера - крыша!

И в эту высь и даль - т а м г и

источник, так сказать, - рядами

парадно ровных штабелей.

Порядок, посудите сами,

в державе вашей и моей

возможен...

Даже и не это

Вы сущим чудом счесть могли.

Вы ждете здравого ответа -

о смысле полно света мглы:

тут не роман, пусть знаменитый,

таможня, а отнюдь не бал,-

тот, где блистала Маргарита,

а черт ей знаки подавал.

Здесь чудеса. Но леший бродит

подале от охраны. Тут

вам терминал (а был заводик) -

оплот Бюджета и редут!

Где деньги и товар - чудес там

не д`олжно, по определенью, быть...

Постойте! мысли интересной

мне б за рассказом не забыть:

мне вдруг попритчилось - а если

напротив - ба! - наоборот,

все мы сейчас в том самом места

где пышно мистика цветет?

Example: otkyda vse bogatztva,

почти незнамые допрежь?

За - что, зачем, кому - стараться

кем велено? И - как во брешь

Стены Берлинской вдруг, навалом,

на трейлерах, в контейнер`ах!..

Известно - "налом" и "безналом"

уплочено за все - но, ах,

и сам безнал - лишь код и цифра,

"неуловимый чувством звук".

Простой дензнак мне люб, как рифма

стиху - и с "челноком" сам-друг.

Трудяг мы кстати помянули -

вот наших дивных лет столпы!

Навряд ли вы хоть раз минули

их мощной сумчатой толпы.

Отважны, что твоя пехота,

навьюченные, как ослы,

с утра до ночи и до пота...

Шустры, уперты, веселы.

Их тьмы и тьмы. Отколь, ребята?

Девчата, вы из каковых?

Молчат. Я знаю. Сам когда-то

судьбой был ввергнут в табор их.

Здесь все народы и породы,

вооруженных сил роды

и утеснители свободы

в отставке. Вот клинобородый

профессор. С ним - без бороды

и документов колумбиец,

младых учителок рои,

до кадыка в тату убивец,

но с ксивой выправленной - и

кормилец для своей семьи.

Казак в лампасах Адидаса,

с деревни гарный гармонист,

калмыков лучший японист,

циркач, спортсмены, шофера,

бармен, брамин etc.

Мой беглый перечень - полней,

длинней, чем список кораблей

Гомеровых - сложил я вам бы,

когда бы повести моей

к развязке не спешили ямбы.

Но прежде скорого финала

феномен и фермент начала -

(читай: истоков Капитала)

изведать бы, хоть в доле малой

откуда денежки? - Известно:

какой ты бестолковый, право!-

от нефти.

- Что же, водки вместо

ее мы пили у заправок,

где сутки очередь плелась.

Ни денег, ни бензина. Ась?

Берем полштофа, по Некрасову,

и ну-тка заново.

- Прекрасно!

Пускай, добыли нефть магнаты,

потом ее загнали в Штаты,

и свежих USD тюки

в Россию-маму притащили,

о чем народу сообщили -

и выстроился брат-челнок

у касс чудесных

на раздачу,

по списку, что ли, плотных пачек,

не оттоптав соседу ног.

Но это шутка, экивок.

Я знаю, чт`о ответит проза:

из тумбочки! Смешно. - С извоза;

у тещи взял, "Жигуль" загнал...

И что ж, вот этот терминал

и бездна прочих появились

из тощей пены барышей

первоначальных, что копились

по тумбочкам у алкашей?

Ученый перст был поднят: рынок

есть плод наук, а не базар.

Эх, в млеко из колхозных крынок

плевать ты б, милый, не дерзал...

(Что первость -

курица? Яйцо? Ответ,

хоть штоф, хоть что, а нет как нет).

О, денег мистика! Движенье,

противоход всемирных сил.

Как жизнь свое происхожденье

таит,- так и бумажек сих,

кругляшек предвозникновенье

и рост

от терний и до звезд

не поддается исчисленью.

____________

Контора, между тем - финита.

Но мы здесь - тени без теней.

Исчезнем тихо, шито-крыто.

Вот дверь. Задержимся у ней,

особой меж иных дверей.

Табличка выделки отличной

Гласит: " Начальник..." - я о нем,

покуда все объято сном,

скажу. Он человек приличный.

Не ангел, но не из злодеев.

Матвей Алфеевич Закхеев.

И если нравы знать иных

аналогичных заведений,

рулит помягче остальных.

И у таможен есть свой праздник.-

Так день рождения его,

Матвея, то есть, распрекрасно

с ним совпадает. Каково!

И заведенья прихожане,

из VIP-клиентов, так сказать,

торт именинный заказали

по форме - как его печать,

и повод, благопожеланье

кондитер кремом начертал...

Сперва не понял ни черта

он, с телефонной трубкой в длани,

но - принял. И его уста

в улыбке благостной блуждали.

Однажды, чудно, входит поп.

Тираж, мол, надо растаможить.

Прямки к начальнику, но - стоп -

он преступить порог не может!

В табличку с именем ввинтил

свой взор - и вдруг перекрестился,

проворно рясу подхватил,

и, как безумный, прочь пустился.

Не поняли мы ни аза,

что это батюшку смутило?

Одна ученая коза

луч света в царство тьмы пролила.

Жил в Иудее иудей.

Властями к сборам был приставлен

на самом торном из путей

торговых. Узкими устами

на знатном сем пути врата

развьючиваться понуждали.

Хитро придумано? O, да...

Звались Игольное Ушко.

Так дело сборов споро шло.

Предание тот ветхий век

оставил, истине радея

не о случайном имярек,

а про апостола Матфея.

Сказ о Закхее был мельком -

тот слыл изрядным мудаком

(как эти ушлые ребята,

к которым в очередь встаем)

Но Божий меч рассек на нем

его удел - он роздал злато,

став праведником, бедняком.

Тут головой все покачали.

Такого сроду не встречали

да и не слышали, увы.

Наверно, мы не с теми знаемся,

не тем, по жизни, занимаемся.

В Ушко пролезть нам - чих, не лихо!

Но эхо посылает рифма -

А вы?

...Все рифмы - вздор. На комментарий,

рискуя, покушаюсь я,

в своем безверии татарин,

как говорит моя семья.

Богатому до рая так же

не близко или далеко,

как нищему, задаром сущему,

но и родне своей дающему

столь, сколь козлище - молоко.

Невежества опасна смелость.

И все-таки. В виду имелось,

что - трудно. Труд им, стало быть,

у Врат придется приложить.

...И вот

в хламиде я, в тюрбане.

Я из Дамаска, в караване,

с дрянной прислугой, при охране,

добрался, я живым дошел!

Вьюками вьючены верблюды.

Вьюки огромны, как века.

А в них... там не товар, а чудо!

Шелка описывать не буду -

в футляр перо верни, рука.

Есть опахала для собраний,

есть четки, кости для гаданий.

И благовонных притираний

флаконы алого стекла.

Кувшины для вина. И блюда

с чеканкой; мелкая посуда

прикупленная слегка.

В шкатулках - взятые на пробу,

ассортимент расширить чтобы,

новинки либо пустячки -

божок фаллический треногий,

соль нюхательная - апчхи! -

и плод новейших технологий -

стекло для зрения: очки.

Дамаск! Он стал моим кумиром.

А сонный наш Ершалаим

провинциален перед ним.

О, Сирия - ты кузня мира!

Бесчисленны твои ремесла,

твои искусны мастера.

Дым от плавилен. Острый воздух.

И стук чеканщиков с утра.

Иные лезут вон из шкуры,

чтоб залучить покупщика.

Но ткацкие мануфактуры

таят от взоров чужака.

Есть все, что где-то и когда-то

понадобиться может вам

для боя, пира и разврата,

работ, причуд разнообразных,

для врачеванья, пыток, казни.

И все - изысканно-богато.

Тут специи и умащенья,

оружье - и, для обольщенья,

есть снадобье из желчи змей,

цепочки - в целях украшенья

людей, блядей и лошадей.

Тут геммы золота червонного,

слоновья кожа для щитов,

шагрень - индиго и червленая -

для седел, поручей, шатров.

Тут есть для модных дам наряды,

алхимиков шедевры - яды

в прелестных стклянках и перстнях,

есть четки ценности различной

для медитаций и молитв,

приправы остроты отличной,

силки и сети для ловитв.

Бинты из льна для погребенья

и покрывала для невест.

Негоцианту - наслажденье

еще продлить перечисленья,

потрогать, оценить, расчесть.

Всё, что в подлунной Ойкумене,

в Дамаске несравненном есть.

(Нет только пурпура в продаже,

о чем поздней поэма скажет.)

Любимый небесами город,

венчает зелень рощ нагорных.

Вы - мирный гость. Вас ждут. И взору

рукой Неведомого - путь

распахивает перспективу

волнующе неторопливо

и приглашает отдохнуть.

Прегородить всегда готовы

тысячелетний путь торговый -

казармы. Римский гарнизон.

(туда, нам, к счастью, не резон)

А пригородный рынок ниже -

пыль, рев ослов, скотопрогон,

харчевен чад и кузен звон;

как муть прибрежных волн, подвижен,

и всякой тварью населен.

Народ тут шастает опасный,

но даже труса овный разум

удержит вряд ли от соблазна,

хоть и без дела, поглазеть,

как вы, я думаю, глазели,

и даже заодно со мной,

особенно - недели

во день седьмой,

когда до солнца, на рассвете

(мы любопытные, как дети)

казнят преступников до смерти

или кнутами до крови,

чтоб люди низкие могли

зреть изъявленья милосердья.

Затем невольников торгуют -

мужчин и женщин порознь: тут

похвальной строгости порядки -

не внесших плату отлучают.

Необычайно облегчают

торговцам их нелегкий труд

аукционные площадки!

А что рабы? Они отменны!

Нубийцы черноты эбеновой -

каменотесы, стражи дома...

(А также жителям Содома

для осудительных утех -

они стройней и выше всех).

Для городской тюрьмы, пытальни

всего уместней хашиншин.

Наместнику в опочивальню

Урарту девы хороши -

там их выращивают спецьяльно,

как райских птиц в других краях:

лицом белы, с тростинку талия,

и чудо! - синева в очах.

(На племя юноши берутся,

из стран, где синий лед и снег).

Рабыни дивно продаются,

и ценятся дороже всех.

...Вечерним часом тени долги,

как развитые косы дев.

Я разомлел, устав с дороги,

заботам дела порадев.

Со странствующим поэтом,

что просит взять ему вина,

в корчме за ужином. Луна,

присутствующая при этом.

Поэт бормочет:

- Ведай: питие -

веселье Сирии... Смешок.

И вновь - а не хочу купить ли я

его изделия стишок:

- Под звездным небом бедуины

(заголосил он)... на коне

Слагают древние былины

О смутно пережитом дне.

И если подлинно поется

И полной грудью, наконец,

Все исчезает - остается

Пространство, звезды и певец!

Ему я лепты бросил в чашу

недопитую. Иногда

припомнится: беседа наша,

безумный взгляд, давно некрашеная

и в проседь волчью борода.

_____________

Я задремал - и в дреме грезил.

Мы у Ворот. Ну, что же, слезем -

досмотр товару предстоит.

Вьюки - на землю! Помогает

пинок погонщику - живей!

Передо мной стоит Матфей.

Летит песок - он не моргает.

Мне в сердце заползает страх.

Он парень справедливый, скромный,

но властью наделен огромной.

Судьба купца - в его руках.

Какой налог он мне назначит,

все так и будет - не иначе.

Умилостивить бы... но как?

Платил бы я сполна, как надо.

Налог - он кесарю награда

и - городу. Но фокус в том,

что не один в Ершалаиме

торгаш я, прибыли во имя.

Живу трудом,

трудящий жизнь свою до дна.

Другой - другому лепту сунет,

налог в итоге малым будет -

и не прошла моя цена!

А я в долгах. В рост под проценты

страшенные я брал. Залог -

моя и жен моих свобода

плюс весь товар. Не жди прощенья -

его не будет.

Ростовщики - такие люди...

- Распаковать. - Все? - Все. - Однако!

Придется сильно потрудиться.

(Тоскует сердце, как собака.

День - к заполуденным часам)

Эй, осторожнее, я сам.

- Так, значит, тут не чечевица,

стекло, небось? - Стекло ... и ткани.

- Да, из Дамаска все с шелками.

Он вынул нож - и взрезал штуку

не вглубь, слегка - и подмигнул.

Я понял, и ему кивнул.

- Побитое твое стекло.

Холсты в порезах, барахло.

Налог твой половинным будет.

А прокуратор не осудит.

Оставь, не надо мне даров.

Плати, старик, и будь здоров.

Обильно по усам текло

вино нетягостного пота.

Устал. Но кончена работа.

Товар доставлен. Пронесло.

____________

Прыжок - и я в уме. (Цитата).

Я бредил - но со мной когда-то

похожего бывало много.

Шелка? - для украшенья слога!

Кой-что еще мой стих прибавил,

когда культурный слой буравил.

Сюжет о казнях взять... Ни-ни! -

бытуют и по наши дни.-

Так, как и древле, на рассвете.

Исключены лишь только плети.

Зато в Алеппо ли, в Дамаске,

где вздумается, без опаски

гуляете вы поздним часом,

наличности имея массу -

и хоть бы пальцем кто до вас.

Мораль: да здравствует... Дамаск!

Да, `a propos. Во время оно

не шелк был в моде, а виссоны...

А так же и аукционы,

продажа лотами (поверьте,

отнюдь не то же что: с лотков!)

Патриархальные столетья!-

но список хитростей таков

в коммерции теневиков

(бессмертных, словно тень от Ра)

таких ходов набор присутствовал,

что современных игроков

заносчивых - привел бы в чувство.

Торговля - жизнь, а жизнь - игра.

Возмем хоть пурпур - не заката:

краситель, тайна мастеров.

Добытый из морского гада,

багров иль иссиня лилов,

считался (в том и фишка) он,

чтоб не польстился фараон,

нетранспортабельным - и баста!

Кочевник нищий - знай, грабастал

для стрижки овнов и козлищ,

и гнал тропой небезопасной

сырец дешевый до Дамаска,

где, обретая колер царский,

товар -в навар на много тыщ

посредством тайны получался.

Тем бартером и дань платилась

Египту, позже - Риму. Милость

лилась на данников ответом.

В кубышки тайные катилась

убереженная монета...

Как схемка вам? Аплодисменты!

______________________

Усталость - не воображенье,

а память едкая дает.

Я помню злое напряженье,

и этот пост - и тот. И тот.

О, тамож`енные поляки

и незалежные хохлы!

Арабы, чтоб вас! Наши враки,

и баксы комом с-под полы.

Что, мало? Н`а еще. Моргают

сквозь притемненные очки

(плоды новейших технологий).

И хоть молчи ты, хоть кричи,

хоть бухнись живодеру в ноги...

Какою низкой прозой, право,

я занимаю вас...

Бог мой! -

я влево глянул, глянул вправо -

нет никого со мной.

Я по путям бреду, по шпалам.

Вон - тени. А, привет, бомжи.

О вспомоществованьи малом

бормочут. На, братва, держи...

Я оглянулся. По антенне

таможни зданье различил.

Какое странное значенье

и проявленье тайных сил

во всем - и в ней, по размышленью...

Таможня спит, словно казенный

пес в конуре сторожевой,

причастна древнему резону.

Прощай пока, и - Бог с тобой.

3. ВОКЗАЛЬНЫЕ ПЕСНИ

Привет, вокзал мой, старина.

Твердь сопромата. Сон без сна.

Кишащий космос ты - и почва.

Подруге террориста юной

уже обещанный, безумный

калым. Ты и дворец бомжа,

где он себе глядится дожем.

Ты государства слепок точный.

Ты блеск и грязь, ты крепь и ржа.

Грудь богатырская. Душа

моя. Тут столько дней я прожил,

ночей бездомных и огромных!

Я ритмы на перронах темных,

в цезурах эха, заносил

по-ученически в тетрадку.

И, все что я ни попросил,

ты к нищенскому моему достатку

добавил, имя не спросил.

Через дефис

тебе граничит

базар в московском словоряде.

Кому милей его обычай -

да Бога ради!

Чт`о он? - лишь проза экзотическая,

кошелка быта, кладь съестная...

А ты - поэзия эпическая,

частушек дурь и даль провидческая,

и жисть-житуха шебутная.

Признал? - так выпьем! - Есть стакашек?

- Он есть всегда! За встречи наши

и в добрый, и в недобрый час,

и расставанья. За пропащих -

и здраствующих пуще нас.

Вот рой куплетов - новых, старых,

так, как сложилось, без помарок -

тебе в отдарок.

* * *

Наталку в молочке купали

и башмачки ей купували.

Лелеяла Украйна Наталку в Подол`е ,

да, видно, принесла нечайно в подоле.

А тильки ей семнадцать стало,

она перед Москвой предстала.

Расчет и страсть - ее глаза.

Тут столько теток с пуделями -

у этих хату можно снять;

тут столько баксов с кобелями,

кавказских тьма со шнобелями -

они Наталку хочут снять.

Они с того не обеднела.

Сердечком лишь оледенела,

но стала модная така,

шоб вид иметь для мужика.

Один в нее влюбился смертно,

хотя и знал про таксу-смету.

Ждал у подъезда стерву эту,

чтобы убить - торчал с букетом!

Наталья с ним шо твой наждак

была споперву - будто мстила.

Но дело сладилось ништяк,

и свой позор ему простила,

влюбилась, под венец пошла,

когда счастливо родила.

Весь двор зауважал Петровну -

бабу толковую и стройную -

шаг на пружинке. Будто маршем

идет, не видя никого,

собой, одновременно, маршал

и лошадь белая его!

...Я, спьяну, поздно спать ложился -

и этот образ мне приснился,-

осколок виденного - где ж?

Припас для ней жестокий штрих

(ревнивый нож? заразный шприц?)

Искусство мало чтит падеж

винительный, -

зато балдеж ему - губительный,

особо героинь, падёж.

Раёк - в подарок вам, на память.

Пруд с лодочкой и лебедями.

Узн`аете в нарядной даме -

прошу не падать -

бочком, картинно, на краю

сидящую, чуть располневшую,

вновь кавалера заимевшую

Наталью милую мою.

7мая 2003

* * *

Ветер перронный, грязный, как бомж,

мусор мотает, за полы хватает,

Заполночь приумолкает галдеж.

Даже вокзалу покоя хватает.

Здесь мое сердце. Родом я из

этой толпы, биомассы спрессованной,

мятых одежд, одинаковых лиц,

серых спросонок.

Ставлю над сталью путей синеву,

звезды превыше нее помещаю.

Злее похмелья обиду свою

я на перроне пустом ощущаю.

Если бы я до сих пор не имел

хлеба и лежбища, долга и дома,

я бы свободным остаться сумел

в меру, какую вы помнили б долго.

Рябью по тиши да глади - дозор.

Стелют цыгане свои одеяла,

и, освещая разор и позор,

встала звезда моего идеала.

2002

БАЛЛАДА О КАЗАНСКОМ ВОКЗАЛЕ

Катакомбы родные - вокзал!

Своды в желтых наплывах олифы.

Спят скитальцы вприсест и вповал,

как в годину вселенского тифа.

Безбилетные дни вспомянуть

я пришел - просвистевшие годы,

в лица многих людей заглянуть,

как в бездонные воды.

Не отыщется здесь ни один,

кто бы в помощи не нуждался -

даже сытый вон тот нелюдим,

что лоснится щекою наждачной;

свой казенный проезд офицер

променял бы на горсть золотого

с волжских плесов песку, например,

или женское слово.

Здесь теряют покой, кошельки,

и любовь, и детей, и билеты,

обретая дорожной тоски

номерные транзитные меты.

Чем смогу я помочь и кому,

сам за жизнь потерявший немало;

кто поможет мне здесь самому

в полуночной пустыне вокзала?

Чем помочь... Попытаться опять

трезвым словом и взором совиным

разглядеть, докумекать, понять

то, что кажется столь очевидным.

Эти люди... Лет десять назад

не тех самых ли видывал здесь я:

рты, разъятые дремой, глаза

и цыганское вечное детство!

Как мне нужно понять, почему

столь едины концы и начала;

почему никуда, никому

никогда не уехать с вокзала.

Как мне важно, чтоб эти черты

из наполненных светом потемок

видел в безднах иной пустоты

отдаленный потомок;

чтобы понял он, чтобы постиг

сквозь нагар исторической фальши

наши лица и наши пути,

перепутья великие наши.

1984

ПРОВИНЦИАЛ

Монетой звякнула минута,

как вышел из вагона прочь.

Москва. Подземный грохот смутный

и циклопическая ночь,

огонь другим огнем пронзая,

зовет избытое - забыть.

но вот уже и я не знаю,

где голову мне преклонить.

В высотах, светоносной мутью,

твоей бессонницы заря.

Вокзалы на твоем распутье

стоят, как три богатыря.

Еще я сам себя не вижу,

я только замысел, мечта.

Еще я безымянный, иже

никто, а значит - сто из ста.

Как велико мое жилище!

В нем стужа, свет, в нем жар и тьма.

Как сквозняком гигантским свищет,

о, как летит Москва-зима!

Как астронавт, чей фал случайно

борт сателлита вдруг отторг,

я испытал - нет, не отчаянье,

а торжествующий восторг.

Не жажда славы и признанья...

Нет, как не помнить - и она

водила в городском тумане,

томила, словно пса - луна.

Я заболел. Скамья вокзала

все мягче... голоса поют.

звенит, волной о борт причала,

озноб, куранты полночь бьют.

Белел рассвет, год начинался.

Я жил стихом, единым днем,

бездомен, одинок - и счастлив,

как никогда потом.

1979

4. ДЕНЬГИ

Нам с вами протеизм полезен.

давайте в шкуру вора влезем.

Зачем? да так... Я объяснюсь

позднее. Надо приступить

с подходцем к теме капитальной -

ей срок настанет: проступить

как бы сквозь бинт на госпитальной

лежанке...

Ап! - кусочек мыла

в кармане, чтоб рука скользила

у дамы в сумке, как змея.

Персты в головку гада сжаться

умеют. Миг - и бритвы жальце

в душистой полости ея

прошлось бесшумно и красиво.

Предмет рутинных вожделений -

наличность. М1. Лаве!

Всем - от вождей до отделений

ментовни - мают в голове

идею денег, денег. Денег!

Признаться, жаждали их вы - и

аз грешный. В годы нулевые

времен воистину иных,

для мысли трезвой недоступных,

пытайся угадать, мой стих,

как мы глядимся - купно, крупно

сквозь окуляры их.

Газетчик-хват, с бананом в ухе,

твой крепок слог, как нашатырь.

Опять читаем о разрухе

и о разгуле нищеты.

О, мы гуляем - и роскошно!

(Когда одну столицу взять).

Глядит Европа чрез окошко

Петрово - глупой не понять,

аршином общим не измерить,

когда не окна, шутишь, - двери

взялись мы настежь отверзать.

На форс-мажор мы шиком-форсом

ответим, протори явив,

оставим с носом даже Сороса.

(Его, небось, забыли вы...)

На их кунштюк мы свой извив

и вольт придумаем. Пока

растет долгов чересполосица,

пусть пояс автострад набросится

повкось - навроде кушака!

Мосты прокинулись, как радуги.

Там, там и там - жилые пагоды

возносят ввысь свои сады,

где возлежать нам с вами надо бы,

да уж куды...

_________________

...Весь год такая полоса:

"в багрец и золото одетые леса"

а в них, естественно, скелеты-корпуса,

где турки юркие, хохлы

возводят стены.

Как чадра - чехлы:

там - антикварные хибары.

Пади, покров! Явись, ЗА`О -

гнездовье мощного хабара,

небось, масонов штаб-квартира.

Старушка, в церкву идя, "ЗЛО"

читая, крестится ретиво.

Тут пир - когда чума,- вы спрашиваете?

Чума. И пир. Вполне. Сполна.

Иллюминированно-страшные,

трагические времена.

Когда бутылка стоит столько,

сколь труд учителев за жизнь,

"Дыша туманами" за столики,

поэзия, к ним не садись.

Хотя соблазны блеска, треска

есть в перечне моих грехов,

на музыку их питтореска

не надобно писать стихов.

А что народное веселье

пир с девяностых и доселе

и далее, Бог даст, годов?

Противоречья не посею,

сам заодно до дна готов.

Чума? так мы ее пролечим,

нальем в стакан чего покрепче,

не в пару пальцев, а с-полна.

И немочи - хана!

Рецепты наши самовиты,

как эти тосты, препросты.

Отнюдь не только московиты

проспиртовались до пяты.

Стакан мы держим, как тесло.

Похмелья не страшась ничуть,

принять на грудь не дрогнет со

мещерой мурома и чудь.

"Кто виноват?" бе слово. В паре

как в шар шар`ом: "Что делать?" Быть

или не быть - без Shakespeare

нам, россы, предстоит решить.

Сопит авось, вопит доколе?

но деловитое почем?

рукам мешает взять дреколья.

"Последний кто?" - не слышно боле,

зане коммерции - почет.

Вопросов - тьма, рогожный куль.

Торчат все разом, как патруль.

Пик интереса - знать "Откуль?"

- богатства у богатых, то есть,

магнатства у магнатых - совесть

продавших (нашу СКВ)?

- Ты - автор? Я-с... Где ж наши денежки?

Ответь зараз! Куда тут денешься.

В Москве - ответствую - в Москве!

5.СИТИ

Темнеет, как холсты Куинджи,

вечерний кобальт. Страстью лета

асфальт разнежен. Камень дышит,

он развращен избытком света.

Под небом ночи, вся раскрашенная,

становишься самой собою.

Плывешь, как лайнер многобашенная,

мильоннолюдная, но кажется,

что мы одни с тобою.

Москва, ты женщина. Как все вы,

ты убавляешь возраст свой.

А я тебя и вовсе девой

сегодня вижу молодой.

Протославянских ты кровей.

И Имя, тайное доселе

шептали угры у твоей

берестяной купели.

Нам не изведать ту землянку,

где крик твой первый прозвучал;

мордовка, Мокша ты, зырянка

в началах изо всех начал.

Какие беды, рвы и рымы

прошла ты! Труб военной меди

гремели зовы. Стлались д`ымы

над твоей русой головой.

Дарю тебе обличье леди,-

поэт и верный спутник твой.

Нам столько предстоит всего

сказать друг другу, без обмана.

Ты - героиня моего

любовного романа.

Я буржуа, в свой природе,

и обожать тебя легко мне.

Колена всех твоих просодий

я наизусть твержу и помню.

Свет из ок`он полуподвальных

харчевен и торговых лавок

затем и ярок,

чтобы от каблучков до талий

девиц подсвечивать, как рампа. Далее

кипенье лиц, и лип, тьмы-темени,

изжаленной стрекалом ватт,

чей преизбыток нагловат,

но в стиле времени.

Твоя луна - она особенная,

как бы в косметике, фасонная.

А где дорога окружная,-

как на машинке окулиста,

когда вам зренье промеряют,

и линзу подменяет линза,-

глянь - а луна уже иная.

Та в электричке ездит сызрану,

живет с земли и ходит в ситце,

и с деревенской укоризною

на эти глупости косится.

А мы бездельники, любовники

и горя мало,

какие приступают сроки,

и дни еще придут жестокие.

В столице на гастролях - тропики.

С указом на обложках: "топики

носить!" - диктаторы-журналы.

Какую ныне хочешь заповедь

забыть? В каком забыться блуде?

Нам атропин в зрачки закапывает

ночь. А вокруг другие люди.

И ты изысканно другая,

нарядная и дорогая.

-Я, я - не он,-

как шут, неон, -

вопит,- смеясь дневному свету

вослед; а тот, роняя лепту,

во шапки туч, ступает вон.

И словно бы ладонь прощальная,

на миг из бела рукава

мелькнула, властная и дальняя...

И я забыл тебя, Москва.

4. ПРОВИНЦИЯ

В противоход пути заката

мысль повелась туда, где я-то

давно чужой, но помню свято,

до слез, как будто виноватый,-

вас, полустанки безымянные

и без-имённые почти

те городишки на Пути

железном - с шуйцы и десницы

доныне больше деревянные.

Черны бараки окаянные...

И - новизна! Окон глазницы -

ряды, ряды, ряды - могилы

той жизни, что жила-была

нелепой, саморослой, милой -

и вдруг как тифом изошла.

Здесь комбинат из трубных дыхал

Как Бульба гоголевский, пыхал

травил округу, но - кормил.

И я там жил, шуровкой двигал,

столовский харч, уткнувшись в книгу,

рубал, провинцию корил.

Как будто пришлецов из Бездны

настигла катастрофа тут.

И вот дюралево-железный

зарос растительностью спрут.

Стада березок козлоногих,

да иван-чай, краса кострищ.

Как много средь живых немногих,

пропащих, мертвых иль убогих

по здешним тайгам городищ.

На срубы древних солеварен

железоделательных изб,

и жалованной государем

Петром - концессии, поставлен

был станом тут - социализм:

кузнечный по прямой задаче,

монголо-ханский по нутру.

Костьми мостить болота начал

воглубь, по самую юру.

Здесь слоем русская порода

белеет в керне из шурфа.

Потом бурильная корона,

почмокивая и шипя,

как фаллос динозавра, входит

в утробы нефтеносных лон;

и вот засасывает

на вдохе,

изрыгивая тотчас вон

несчетные разы качало

разведанную, наконец,

ту, что теперь всему начало.

Или - конец?

Как будто не из ниш породных,

а из разъятых жил народных,

его добытков и ремесл,

она берется,- злато черное,

всевластно сильная, проворная,

постыдно-жирный ставя крест

то на фабричные ворота,

то на заросшие поля.

И загибается работа,

покорно до пивной пыля.

Наш мир горюч. Та прорва чертова

потребна. Так. Но есть вопрос -

точнее, цепь их - и гремучая.

Ну что же, объяснюсь, по случаю,

коль все одно в такие врос

мой стих конгломераты прозы...

(Не ждет читатель - рифму розы,

читателя не ждет - поэт...

Зато препон бывалых нет!

Бегу ли "прозы" я? Нимало!

Системой шестерен она

в движенье вержет всё - поэзию

и штуки более полезные.

Но... "даль свободного романа"

как стройка, загромождена!)

1) Итак, она звалась метана -

проблема шахт, где я кайлил,

крепь укрепляя непрестанно!

Бандеровец прощенный был

старш`ой у нас. Но это к слову.

В глазу - пылинка из былого.

Проблемы нет теперь, поскольку

и шахты нет,

кирдык поселку

и от копра - один скелет.

Был факт ужасный обнаружен -

что уголек не шибко нужен.

Кто думал, что пора настанет

(точь-в-точь как на Москве - зима!)

Все больше газом да нефт`ями -

как бают в тех кругах - дома

с заводами сподручно пользовать.

Пинать Госплан? Немножко поздно -

его давно уже нема.

Вставною челюстью - сюжет

в сюжете: можно или нет,

скажите мне, разграбить шахту?

Не - из бытовки мыло с шахматами,

пудовый чайник, а - нутро?

"Проходческий комбайн. Недорого.

Дам вагонеток с ним - за так".

С понятьем ухмыльнется в бороду:

- Всё самовывозом? - простак.

Я отвечаю: можно. Запросто.

"Мы можем, следственно, должны"

(В. Ленин). Пару лет с азартом

кипели эти дележи.

Вы помните,

вы все, конечно, помните:

"Берите власти, сколько сбондите"

И акций... сколь начальство дасть.

Народная настала власть.

Акционерские собранья -

словно матросские бунты.

Модернизациям - заранее

единогласное кранты.

Им - про ремонт, иные важности;

в башке народной -

по домашности

ведь сколько можно прикупить!

И то сказать - кровать солдатская

да тумбочка - фанёра гадская.

Ведь это ж в с`емью - не пропить.

Голосовали важно - акциями,

в уме одно держа - семью.

А вылезло - за жизнь бедняцкую,

разруху скорую свою.

И на все деньги за отгрузку

и все "субвенции" - внатруску

до Партизанска, Воркуты

Тулуна, Кизела, Инты

и прочих райских мест летели

обновы жданные суля

и полоща холсты метелей,

товара полные вагоны

уже без блата и талона,

в покрытье честного рубля.

Кто оковалок угля бросит

в трудяг? Не я. А время просит -

кумекать - что почем? зачем?

Когда дешевле брать у ляха

в сам-три почти, пойдешь ты на...

без продолжительных речей.

Засим решили: закрываем,

и чем-ни то овладеваем,

чтоб: в пекаря - добычник`а!

И было все путем, пока

учебные и отпускные,

лечебные и отступные

не утекли у мужика.

Горняк - стиль жизни. И, отчасти,

как бы народность, в сходстве черт -

не столько в белозубой пасти

на роже, черной, словно чёрт.-

Он углекоп, он - консерватор,

как Тютчев: "в поте и пыли"

он "царь земли, прирос к земли",

пожалуй, больше, чем оратай

или чабан к ней приросли.

Жизнь у шахтера не длинна,

как горизонт, истощена,

и стала вдруг - вагон порожний.

Совсем недавно, как порода,

казалась вечностью она.

Лишь выпьет трошки - и заплачет.

Но он отсюда не уйдет.

Пущай российских аппалачей

судьба - забвенье и расчет.

Как эпос, шахты умирают

три и четыре сотни лет.

Спокойная туга земная

крепь, как бог`атыря, вминая

в себя саму, сведет на-нет

бряцанье фрез, породу рвущих,

огней мельканье в пыльной гуще,

трезвон капели проливной

и клекот приводов, берущих

движенье от оси земной.

А до того, ребята бают

там Шубин, скорбная душа,

проходит, чунями шурша,-

подземный зомби. Так бывает -

тень промелькнет,

фонарь мигнет - и ша...

В донецких гиблых шахтах, что ли,

пропал, трудяга - был, и нет.

Ни взрыва, ни завала штольни,-

без Шубина артель на свет

вернулась, по Господней воле.

С тех пор его видали всюду,

как будто ход подземных нор

соединил земные руды,

как с коридором коридор.

...Поселок мертв, да не совсем.

Вон виден весь, в своей красе.

Когда дичают псы домашние,

то ходят стаей рвать волков.

Опасней псов ватажки страшные

людей бараков и балков.

Палят костры. Из окон выбитых

их отсветами по ночам

испятнаны тропинки, вытоптанные

по серафическим снегам.

Играет стужа, веселится.

Прикалываться хорошо,

когда за двадцать и за тридцать

им - лет, ей - градусов еще.

А воздух синий, словно спирт.

Кто мертв - тот мертв.

Кто жив - тот спит.

_______________________

2) Подходим к точке поворота -

о, не сюжета моего!

Вот проходные. Чуть c отлета

пивные. В них народ. Работа

кипит, тусуется - всего-то

и дела ничего. -

Бумажки те полу-понятные

менялись щедро на рубли,

(что вдруг обильно пролились,

но деревянными звались)

тогда на них невероятные

чредою длительной нули

шли, как слепые Пита Брейгеля...

Край бездны той, "на диком бреге"

мы все метались и толклись.

"Бюджет метафор" не транжирю

для сценок гульбищ. Все они

словесностью растиражированы

и век тому, и в наши дни.

(Я отсылаюсь к Николаю

Успенскому и Глебу тож.

Некрасов! Жаль, не накаляют

его сказанья молодежь.)

Паи земельные да акции,

тому подобные квитки...

Как соль в осадке, жесткой фракцией -

той лабуды покупщики:

на шеях и запястьях цацки

литого золота. Зрачки

недвижные, прицельно-трезвые.

И нахлобученные лбы.

Солдаты закулисных крезов

и кузнецы своей судьбы.

Возможно ли - коваль и кузня,

поковка, било - воодно,

подобно кремниевой друзе,

спеклись, сдавились. Мне ино-

сказанье, как ни принимался

вертеть его, казалось хр`омым.

И тут я понял: биомасса

здесь будет самым верным словом.

Мы - что же, фабрикаты варки

каких-то пластиков и смол?

звучит цинически и варварски,

похуже "винтиков" глагол.

Сырье - субстанция товарная

и Стоимость кружит над ней,

А мы - живые, Божьи, тварные

с судьбой и самостью своей.

Когда трудящиеся массы

(и трущиеся о пупки,-

про это богатейшей кассы

ассоциаций - велики,

по счастью, лирики запасы)

когда бы мог я, повторяю,

трудящиеся Ермолаи,

вы - Львы, Иваны и Тарасы,

вы, Евы, Железновы Вассы -

братие-сестрие, ... братки,

представить вас единым часом,-

народных масс материки!

Есть логотип: "людское море"

точней метафора - Река:

исток, русл`о, протоки,- вторя

теченью твоему, история,

она и зрима, и близка.

Не чту полутонов исконно.

Куда милей мне -

четверть тона,

как из силков птенца, извлечь,

не с рук, а с губ вскормить влюбленно...

В том смысл твой, дышащая речь!

Не человек единый даже,

но - сердца чудные пропажи...

По чести, и они - канва,

где в тайнобрачии слова

питают млеком естества

тончайшие инстинкты наши.

История - бюро рекрутное -

лжи, мифов и темнот полна.

Но если брать масштабы крупные -

наука точная она!

Чьей мощью, по какому плану,

чьей мощью волящей она

и разрушает неустанно,

и благо созидать вольна?

Котел плавильный, плазма тигля

яд каббалических реторт -

в сравненьи с тем, что мы постигли -

лишь только муляжи пустые:

не тот накал, масштаб не тот.

Везувий, Момотомбо, Этна

бьют в небо бомбами камней.

Мощь циклопическая эта

не вровень - но уже теплей!

И только толщ твоих давилья

и твой хохочущий огонь,

Земля! - равны, как с сильным сильный,

истории страны Россия,

поболе, чем какой другой.

Там, где предание

с природой

сплетаются в один подвой;

где племя - архетип народа -

и пахоты живородящий слой

еще состав не разделяют свой,

уже - тая грядущее с испода,

проходит пал подсечно-огневой!

Тома веков и верстка поколений,

кураж империй, гибель королей,-

все, что ни есть - игралище давлений,

температур, энергий и полей.

...Летит экспресс. Дождь по стеклу стрекает -

и одомашнивает купе.

Но по воде недопитой в стакане

вибраций кольца, внутрь себя вбегая,

узором волн мельчайших намекают,

какая мощь влечет нас - в скорлупе,

сквозь ночь и бурю - и сама в себе

как буря, даль на схватку выкликая.

Мы веруем: в возглавии движенья -

ведущая разумная рука.

О, верующих утешенье...

Блаженство. Ночь. Бессонница. Тоска.

Что стих! что - слово! Тонкой сеткой дрожи

нас пронизающих страстей

оно не может... или, все же, может? -

понятье дать о сшибке скоростей,

что ушлый век на массу перемножит.

Вот - тяжесть сущего, его простые части,

а не каприз искусства, не миры

эфирные... И я уже не властен

опомниться и выйти из игры.

6. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Вдруг кто-то громко, сипловато:

- Еще коктейль? Я не наскучил?

Да это же, на всякий случай,

мой голос! - Sorry, - виновато, -

я призадумался... отвлекся...

Признаться недостаток лоска,

увы, во мне великоват.

- Ну вот, вы снова здесь. Виват!

Вы, друг мой, где это витали?

(Она на вы, а я на ты,

вот странно!) Весь ушел в мечты,

уснул как будто.

Диковат

был мой ответ, и невпопад:

- Тебе понравится едва ли...

Не то!.. Девятый век считают

тебе, но ты всё молодая.

Я удалился мыслью вдруг

за темный тот, необозримый

круг, что у древних, в их вселенной

был за пределом Ойкумены,

рождая в помыслах мгновенно

мистический испуг:

грек видел стены льда - и только.

Недвижно-страшное ничто,

вставало где-то там, за Волгой

до Неба с каменных плато.

Вот я - родился там, однако,

где волк мне, человеку - брат:

со всеми звезды одинако

своей морзянкой говорят.

- Ну, и как жизнь, в краю родном?

- Ты хочешь? Расскажу потом.

Как бы то ни было, решили,

что кофе где-нибудь в другом

мы выпьем баре тихом или

кафе недорогом.

И вот мы, по парижской моде

ликеры пьем на пароходе

прикольном - в смысле, на прикол

поставленном как заведенье,

чья генеральная идея -

быть... "ах, это братцы, о другом"!

В гранит одетые излуки

люблю, как всю тебя, Москва.

Так нежно, как девичьи руки

из ветреного рукава,

глядятся русла среди улиц,-

те рады вторить жестам их.

Попробуйте пройти сутулясь

близ дебаркадеров речных!

Москва - ты женщина; как все вы

ты любишь слушать в честь свою

востогов выспренних распевы.

И я, как тетерев, пою!

Тебе показывать тебя же,

с тобой по тупичкам твоим

и людным площадям бродяжить,

и всюду бражничать, и даже

торчать в подъездах нам двоим...

И дань занятиям другим,

ты знаешь, - для меня пропажа.

Ночь, из реки черпая тралом

огней трепещущий улов,

навалом к чопорным порталам

отелей, банков, бутиков,

смеясь, швыряет как попало.

И я сказал, салфетку скомкав:

- Ты праздник жизни на земле.

А хочешь правду знать о том, как

она идет - не в этой мгле,

праздноглагольной и душистой,

не банковским коротким днем,

а там - в лесистой, каменистой,

степной, овражной и холмистой,

поречной, топкой, заболоченной,

полузабытой, заколоченной,

ругливой, скрытной, голосистой...

- С полслова догадалась я;

вы цените мой ум, ведь правда? -

транжирить столько слов не надо

и причитать, как плачея.

Поверх стихов, эссенций мистики

ложатся данные статистики

утрами на мое бюро.

Хотели - коли не мерещится -

меня вы уколоть остро:

сказать , что я, Москва - помещица;

что сотня миллионов душ

(и более) - оброк и барщину,

ясак - вы любите татарщину

в своих поэзах поминать -

столице нравится имать?

Ну что же, двигаем ладью!

Скажу: любила и люблю

поболее, чем вас, поэтов

и толп различных едоков

я корневое право это.

Мой нрав от Грозного таков.

Я эти земли собирала

от Новгорода до Урала,

с дней Калиты до дней Петра.

Я и большевиков смогла

запрячь...

- ...Копать канал "Москва"

задаром, понагнав невольников...

- ...и вот ко мне пожаловала Волга,

и токи водные слились,

и, две царицы, обнялись

мы с ней навеки

во благо ваше, человеки!

Я на крови стою, - про это -

тома, тома... слова, слова! -

как все великие проекты,

такие же, как я сама,

как Питер - вечный мой жених,

так и не сделавшийся мужем.

(Живая кровь - и в нас двоих.

Ее ты чувствуешь не вчуже).

Он прихорашиваться был

всегда умелец - блеск любил.

Но, на вторых ролях затуркан,

своих румян, своих белил

теперь утратил штукатурку...

Твоя поэма позвала

меня на странное свиданье.

И вот я, странное созданье,

вдруг согласилась и пришла.

Условность, нонсенс и котурны -

суть твой прием литературный.

Я не в упрек. Мы все манерничаем.

Противен естеству натуры,

он все же, много менее, чем

дипломатический прием

в протоко-лепии своем.

Но мы о крови и о власти.

- О почве, воле к власти, да.

О денежной, тем боле, массе -

их подоснове.

- Не всегда.

Из самых бескорыстных - рано

иль поздно делаются тираны.

(Она пригубила фиал).

Тут, как рояль в кустах, компьютер

раскрылся. Вот он, старый файл:

"открыть", "печать".

- Одну минуту...

Пока несут нам кофе - вот

набросок. Девяностый год.

СУЖДЕНИЕ О ДЕНЕЖНОЙ МАССЕ

Стихотворные тексты

я уже не люблю, не читаю.

Нынче предпочитаю

договорные тексты.

Сутью бренного мира считаю

денег вязкое, тучное тесто.

Все в нем - месиво силы,

откровенье прямого разбоя.

Подло, смело, красиво

это мясо живое,

воплощенная сила!

Я не в раны сомнений влагаю,

прямо в вещи вперяю персты.

Этой массы алкаю

и не н`адолго, полагаю

наши кассы будут пусты.

Денег хочется страстно

графоманам несчастным,

народившимся классам

и трудящимся массам.

Если паркера дорогого

жальце вынуто из колпачка,

над последним листом договора

обмирает рука.

Договор - приговор. Ты заложен,

ставший ссудой кому-то, кто должен

с той и с этой границы таможен.

Взгляд участливо-добрый,

"о, пардон" - и ответ на звонки.

Только строчки контракта - как ребра,

цифры в столбик - твои позвонки.

Гулы сессий и пулов

и туфты тектонический вымах.

Меценатов загулы

человеколюбивых.

Вот штрихи в два-три слова

обо всем, что свалилось,

понеслось, закружилось,

встало рядом и возле.

А о будущем - снова:

"Побеседуем после".

____________

- Как видишь, я - еще лишь частью

в той центрифуге, перемалывающей

со страстью павший камень власти.

Кураж в те дни я не поймал еще...

- О, я была куда клыкастей!

(Смеется). Денежным потоком

в систему тайных вентилей

и шлюзов, не сморгнув и оком,

то утекала я глубоко,

то, расщедрясь, как водолей,

плескала алчущим...

- Я помню!

То был кредитов карнавал.

Поверишь, - сильно горевал,

что дали денег слишком много -

а менее никак нельзя-с:

итог не сходствовал итогу,

горел баланс.

Вот так, ей-богу,

верстался собственников класс.

Реформам протеин полезен -

не артистизм карманных рук,

но - взрыв алчбы, ее поэзия

и - историческое Вдруг.

Мембраны государства статусные,

склерозом тронутые ячеи

вдруг спутались, как мысли старческие...

О, тех годков высокоградусные,

с кровавой подмесью, стру`и!

Народ, как свитер, распустился,

толпой по биржам ну шнырять -

в который раз - раскрепостился;

откуда-то явилась рать

широкошеих, низколобых,

златоцепных... и не сказать,

что как-то уж изрядно злобных,

спокойно любящих жевать,

что бы ни делалось, кого бы

ни доводилось убивать

или наоборот. Все встало

не на исконные места,

как будто паспорт поменяла

законность, логика - и та,

что меж людей во все встревала,

болела вечно, как дитё,

суровой, матушка, бывала -

не надобилось и битье,

чтобы стыдом лицо пылало

под взором пристальным ее...

И что б вы думали! - поэту

вокруг да около крутить

пришлось, чтобы банальность эту

как лыко в стр`оку, поместить!

"Быть даже лучше, чем богатым,

прикрытым, вовремя больным" -

считают здравые ребята,

чей реализм непобедим.

Народоволья протоплазма

самотворящая - всегда

волнующа - и безобразна.

Но - страсть, но - гон, позыв! О, да.

Мне говорил один завмаг -

в дерьме, мол, ройся иль не ройся,

а на дешевке ты никак,

никак не сделаешь "Роллс-ройса".

А нынче у него их три -

Сabriolet - для куража;

есть красный - для игры "замри,

шалава" - он из гаража,

кажись, не выезжал ни разу.

И "черный скарабей" - от сглазу.

Он, соплеменник Ким Ир Сена,

любил night-clubные угары,

но, обращаясь в коммерсанта,

был трезвым, точно стеклотара.

- "Учитесь торговать". Ильич нам

цитатку, как мильён наличными,

и очень кстати подает.

Вот вы писаки,

как собаки,

когда пис`али, все углы

обметить поспешали нужными

цитатами. И чем заслуженней

считался автор, тем приличней

тот почитался ритуал.

(Хохочет. И - еще бокал).

О да! Эпоха карнавала!

А вы, негоцианты драные...

Я наблюдала ваши странные

рывки - когда я всем давала -

ха-ха! - на старт и обзавод -

шанс на великом перепутье! -

вы торговали Красной Ртутью

и, как у Тэффи, мочевиной.

Уж лучше бы мочой ослиной

- ...из коей агроном старинный

и получал азот...

- ...а ты ...а вы сейчас получите

по фейсу картой вин - наскучите,

коль будете перебивать!

- Осмелюсь все-таки напомнить

Вам гишторический сюжет -

он Красной Ртути может дать

реальный смысл и подоплеку,

а "чувства" крупно сэкономить.

Опять придется издалека

глоссарий целый заверстать.

Итак...

- ...она звалась Татьяна?

-( Ну, что ты будешь с бабой пьяной...)

Алхимия, - акупунктура,

в известном роде - поиск точек,

чтоб знание из тьмы извлечь.

Оттуда - Красная Тинктура,

иначе Красный Лев, - сиречь

Великий Эликсир и...

- ...или:

в ходу поныне панацея

еще с времен до Парацельса

герр Теофаста фон Бомбаста.

- Ученым дамам - браво, браво!

- Мы польщены: нас похвалили.

Какой же вы наивный, право -

латынь,

(как вам - бурьян-полынь)

иврит, санскрит и суахили,

и многое, что сам Бомбаст

не знал, не говоря об вас то,

мне ведомо, пиит лукавый.

Парад тщеславий кончим, баста.

- С алхимией и с этой... с астро...

точек схождения у наших дней

побольше будет, чем рублей

в том счете, что вертлявый гей

в итоге ужина подаст нам.

А в девяностые - в начале

чего? - я, впрочем, оптимист -

такие карты выпадали,

куда там покер или вист! -

И красной ртути мы вдохнули

галлюцигенные пары.

Выходит, что не обманули

сулившие - из-под полы

ее по полной предоплате...

В иных веках и градах, кстати,

бывала Красная Тинктура

предметом опытов всерьез

тех, чьих имен титулатура

на верноподданных мороз

и жаркий трепет нагоняла.

- Я одного из них знавала

в тыща семьсот... соврать боюсь...

ну, как же, помню! - Яшка Брюс!

Колдун...что? - не цыган: потомок

прямой - шотландских королей,

тож из магических потемок

не выпутавшихся, ей-ей.

- Когда у Августа такого-то

иль Карла, Генриха и проч.,

в делах монарших так проколото,

что хоть себе топор пророчь,-

тотчас, как черт из табакерки,

являлся, будто званый, вдруг

маг, чародей, пройдоха редкий,

магистер множества наук.

И дело спорилось, кипело,-

поток дублонов и гиней,

сочтенных поначалу смело

за золотые - королей

спасал на время от дефолта.

Но зуб народный это золото

раскусывал все злей и злей.

Народ (как мы) не знал, что делать,

но узнавал, кто виноват -

алхимик! Изо всех он девять

нарушил заповедей, гад.

К тому ж изрядно рыжеват -

как граф-алхимик Каэтано

(крестьянский сын, "наполитано").

Берлинских вкладчиков толпа -

свидетель казни знаменитой

на виселице, что была

его же золотом покрыта!

История - реестр войн.

И, словно секачом, наколота,

как ствол, распиленный пилой

веков,

на то, что звали мы дефолтом

кажись, вчера - и вот уже

почти забыли, двинув дальше!

Искрят на следующем вираже

всемирной гонки экипажи.

Известный парадокс: борьба

за "польcкое наследство" или

французский трон (смешаем стили

и времена)- пальба

и рубка

завершались,

подсказка: миром?

Нет! - всем миром

на стройподряд занаряжались

голодных подданных толп`ы,

дабы во славу возвышались,

дворцы, соборы и столпы,

само собою, монументы,

что на прешпектах, как менты,

среди столичной суеты

стоят, туристких стай кумиры!

Меж тем, казна пуста бывала

чем боле от реформ и прей,

тем истовее и скорей

власть стройки века затевала

на месте гиблых пустырей

и там, куда она своей

державной тростью доставала.

...В тот срок, когда падут Зураба

скелеты в сто локтей и крабы,

лишь Мэр на бронзовом коне

и в кепаре оспорит рок - зане

он по душе Тебе... и мне.

За то, что загибал неслабо

подковы новых автострад,

тотемом нашей древлей славы

грядущего запечатлеют слайды...

- А что твои провинциалы?

- Забудут, если не простят!

Ты, время, - как экзамен сданный!

Когда паркетные гектары

музеев, где царит пир духа,

по слову знаменитой дамы,

лощим в защитных тапках -

мы-с

не те ж ли, в сущности, татары,

что славу устрояли просто:

на спины пленников помосты

веля набросить, возлежали.

И фрязин освежал скрижали,

и пенный тек рекой кумыс.

В тиши дворцовой звуки...это

лишь скрип усохшего паркета!

И плеском невская волна,

с московско-яузской не спорит,

сестре-венецианке вторит,

от горя кметей, как от моря

недальнего - отделена.

_____________

Стихи, вино, беседа - легкая,

как полуночная жара.

И лишь во взгляде искра колкая

сквозь милый стёб и пикировку.

Что ж, нам договорить пора.

Ценю твой сан, твою породу.

Я сам скажу то, что с исподу

таили мы - несет молва.

Мы - челядь твоего феода,

состав субэтноса - народа

в народе. Если б "москова"

рядком с "мордва" давал словарь,

свет удивился бы едва ль.

Мы кормимся от стольных брашен

и сладко пьем из этих чаш

по-разному, но общность наша

уже переросла в типаж.

Сто верст отъехать, много - двести,

где, трактор оседлав, к невесте

жених по древним хлябям прет.

Там наскладуха, что ни год,

потоп и сушь программа "Вести"

в эфир все равнодушней шлет...

Лишь урожай с бумажных дестей

не поражает недород.

- В мой, понимаю, огород.

Почти погибших деревень и

поселков возлезаводских

народ не тронь - там нет народа,

а лишь остатки населенья,

редеющего год от года.

Я не беру налогов с них.

- Да, п`итие там - не веселье,

а просто смерть, как есть, сама,

тиха, как инокиня, ходит,

на лёгку руку обиходит,

минует редко чьи дома

средь серых вётел, черных елей.

И, кроме ливней да метелей

здесь ничего не происходит.

- Ты говорил об этом с болью.

Я не скажу - на раны солью

ложатся мне твои слова -

иначе я бы солгала.

Иных, по жизни, много ран.

Признаюсь: не люблю крестьян.

Войти в ярем всегда готовы;

мужицкий бунт, пример Тамбова?

А Тухачевского полки

не из крестьян ли, большей частью,

нивесть откуда взятой властью

составили большевики?

Теперь село бунтует за

колхозы!

Найти в истории нельзя

нелепее метаморфозы.

- Ну, отчего же! Негры в Штатах

на стороне конфедератов.

Всегда водился сорт существ,

которым хорошо в неволе.

Для них защита, а не крест

такая доля.

Дорога! хлябай и пыли,

свидетельствуй ухабом битым

о них, - кто ехали и шли.

Они войдут в состав земли

и ею будут позабыты.

__________________

Я называл уже народо-

строительством толчки глубин.

Империи обрушив хорды,

они же вызвали зачин

стяжанья генофонда - крепкого,

из безнадеги, шлака - тот

отбор здорового и редкого

-увы-

что исподволь идет.

Уже и дикая пшеница

пустилась полем, как орда,

где был кормилец колоситься

назначен волею труда.

На кровли деревень заброшенных

вползает, как дозор, пырей.

И дерна жесткая подошва

ступает чрез межи полей.

Как древле мурома и меря,

поляне, кривичи и рось

узлы родов своих, по мере

времен, не в силах выжить врозь,

на сеть грядущей русской карты

свою неметывали сеть,

так ныне, снова, в век двадцатый

и первый, не в любви зачатый,

уже надеются - успеть.

Так истощенная грибница

подпочвенную тянет нить

с соседствующей съединиться,

лишь множеством умея жить.

Не все крапива окропила,

как злая лебедь, лебеда

о голоде не возопила,

дурман-трава не навсегда

туманом забытья накрыла

степные агрогорода.

__________________

Средь обезлюдевших равнин

(Европы!) гонит в землю корни

особенный простолюдин

все истовее и упорней.

Лабораторий и контор

он бросил стены городские.

Убёг от свары, дрязг и контр

в себе, вовне ли,- принял схиму

крестьянства, в пахари попер!

Доит коров, стыдит воров,

очки доцентские поправив.

Враг деревенских фраеров

и созидатель новых правил.

Се - новорусский феномен

уже иной, новейшей складки.

Сычуг, романный тип, фермент.

От соли сивые лопатки.

Не любит тех, кто водкой за

век бы на тракторе катались.

Девиц на выданье слеза

и несвершенного катализ.

"Большого стиля" реализм

к таким особенно мирволил.

Я рад - хоть каплей оптимизм

в наш разговор застольный пролил.

- Ну, так налей. Путь грянет тост.

- Мы славим труд! Виват до звезд!

Она с высоких каблуков,

вертя бокалом, чуть не пала.

Хлебающих пивко быков,

похоже, малость напугала.

И я решил начать сначала:

- Нет, я не спьяну говорю -

знать не желаю, как другие,

а я неласково смотрю

на тех, кому, ну, никакие

формации не по нутрю.

- Мне твой пейзанский волапюк,

прости, мой друг, неинтересен.

Давай-ка тем изменим круг.

Желаю новых песен!

Оркестр навострил смычки,

весь в нашу сторону вниманье.

- Глянь, услыхали. Дураки.

Давай покинем их собранье.

Твое желание - закон

воистину, мадам. Гарсон

помог сгрузиться нам по трапу,

подав с изысканным кивком

воображаемую шляпу.

- Теперь послушай ты меня,

хоть ночь давно, и я пьяна,

как ты - и вся моя страна...

"Фуражно-зерновой баланс" и

тэ пэ оставим или - к черту!

Мы, часть великой белой расы.

Прокорм - решенная забота.

Гляди - сверкает тьма огней.

Она - лишь пена, а под ней

кипит энергия такая,

всечасно гигаватт алкая,

что с ней справляться все трудней

и потрафлять комфорту барскому,

мне, а тем боле - государству,

выкачивая нефти зелье

и прочий углерод... Туземный

обычай добывать тепло.

Еще велик запас подземный

и времечко не истекло.

Но мы стоим на табуретке

с петлей! И надо думать крепко,

уже пора. Кумекать надо,

не медля, будущее взвесить!

Не могут жить и куролесить,

как прежде, жители Земли

хоть перемножь мои на десять

слова, хоть на сто раздели.

Ум человеческий ширяет,

взрывообразной мощью так,

что мир и строй веществ теряют

свой остов... Помнишь "Токамак"? -

Попытку русских сделать плазму

ручной,

пустить в энергоблок...

Ответ, как некий томагавк

выковывается на вызов -

не наш, конечно. Наша пря

закончена. Но... терроризм,

Одиннадцатое Сентября,

чеченки-смертницы с пластитом ...

И радость матерей шахидов!

В такой игре

за шахом шах

еще получим много раз мы

с ошметками кишок в ушах.

Мир поделился на две расы,

два человечества, верней.

Мысль эта мрачная ужасна,

как смерть, но жить придется - с ней.

Взгляни: на сайте в Интернете

в разрезе - ядерный заряд.

В А-бомбах, как в утробе дети,

взрывчаток колобки сидят -

они - запал войны

урана

с устройством атомов своих,

чтобы мгновенным ураганом

сорвать и смять орбиты их.

И расцветает солнце взрыва!

Как дети, счастливы творцы.

Объятий лестные порывы

им дарят нации отцы.

Эй, вы, шахиды из пластита!

Не оттянуться вам в раю.

Вы рвете на клочки, шахиды,

лафу исламскую свою -

всем обладать за нефтедоллары,

не в силах что-нибудь создать.

Ваш рай земной еще бы долго

мог барствовать и обладать;

но христианский ствол познанья

ветвь выгонит - и будет плод,

уже имеющий названье.

Из рода топлив

углерод

избудет, как кизяк да хворост,

лучину зимних вечеров.

Так голод, чумный мор и хворость

мы избываем в свой черед.

Цепным реакциям решений

огромных, ростом с век проблем

взрывчаткой ваших покушений

ускорен ход. О, смысл явлений

так грозно сопряженный. К е м?

Своею верой и отвагой

хвал`итесь сами, меж собой,

хоть кем, хоть чем - своей ватагой,

трудом, коль сможете, судьбой.

...- Ты, вижу, даже протрезвела,

и речь твоя была тверда.

Не мне, а им в глаза глядела.

- О, я их чувствую всегда.

- Вернемся вновь к баранам нашим.

Котельные пока дымят.

Пока еще он заперт - ящик

Пандоры - этот Термояд.

High-tech, как идиот, пролезет

везде, куда нельзя и льзя,

найдет отмычку - и отверзет,

и - извиваясь и скользя...

-... приехали! Химизм эмоций:

кипит в них тоже синтез мощный -

где яд, там змеи страхов наших,

нас, революций повидавших.

Индустриальных, в том числе.

А мир, как встарь, погряз во зле.

Чур, нас от новых, горших лих.

Мы стали, среди всех иных,

одной из осторожных наций.

- Так. Но история своих

не повторяет комбинаций.

- Истфак кончали-с?

- Не сходи с ума.

Ведь я - история сама,

о стольких вас, которых - тьма,

печась, ревнуя и печалясь.

- О да, мадам, вполне, весьма,-

забормотал я обалдело,

запамятовав, с кем имею дело.

- Мы о серьезном - или как?

Раз нет, тогда грядем в кабак.

Вишь как он вывеской сверкает!

В его зеленой полутьме

колышут плавниками дамы,

зевают нервно портмоне

и метрдотель во цвет удава!

У стильных врат, чтоб лад блюсти,

швейцар, как статуя литая.

И из-за фикусов блестит

его улыбка золотая.

- Одно другому не мешает,

кто водку с пивом не мешает,

но и не мешкает.

На знак

явилось мигом то, другое.

Беседа потекла рекою.

- Давай о будущем. Допустим,

что нефть, как фатум, пресеклась.

Кое о ком с понятным чувством

мы позлорадствовали всласть.

Продолжу: матушка Россия

ведь тоже станет "вне монет".

- Войдут поставки хлеба в силу,

как раньше гнать зерно могли,

с Айовой и Канадой споря...

- Еще скажи про "Жигули",

что обожают в Эквадоре.

Дыру в казне, размером с море

Каспийское, как ни пыли

про чернозем, о сем да том

в воображаемой дали

мы ни в какую не заткнем.

К`ак власть имущая шпана

и сколько бы ни воровала,

и всенародная мошна

имела из Трубы немало.

Судьба народов, ты с конца

начертана, а не с начала!

И черты нашего лица

претерпят перемен немало.

Прогнозы - все - не удались,

а сколько их перебывало.

Всего сильнее обожглись

фантасты-профессионалы.

Качнет ученой головой,

понять наивных предков силясь,

читатель мой:

"Дался им водородный синтез"

Уже без нас, и век иной,

быть может, аттестует хмуро

неодоленною стеной

мильонные температуры.

Так симфонический гигант,

нагромоздив фиоритуры

из музыкальных гигаватт,

и тему нагрузив, как фуру... -

и вдруг какой-то дилетант...

- Грядущий, верно, Циолковский,

такой особенный талант,

конечно, русский? Отголоски

патриотических радений

и в вас я слышу! Снова - росский

уму непостижимый гений?

- Напрасно спорить и гадать.

Поэты изредка

звериным

чутьем умеют попадать

в цель, что за временем незрима.

...Такси. И руки все хмельней

последний стыд воруют сами.

А несметь праздная огней

висит рыбацкими сетями.

Уж заполночь, передрассветный час.

Ловили, не поймали нас.

Чей это дом, где потолок

плывет и мглится? Локоток,

колени, плечи - и поток

волос, и воздуха так мало!

И тьма в сознании настала.

Тих, как удар локомотива...

Порыв навстречу твоему...

И я стрелою генотипа

пронзил разъявшуюся тьму.

"О, буди, буди" слышал, и

в слезах тебе я вторил жадно.

И воздух был тугой и жаркий,

как груди млечные твои.

ЭПИЛОГ

Очнулся север, будто по Указу.

Я вышел рано, холоду раскрыт.

Гляжу - а ветвь надломленная вяза

на провода склонилась - и искрит.

До света город весь, ошеломленный,

нутром почуял, что издалека,

как грузовые эшелоны,

проходят грозовые облака.

И где-то там, в провинции предсердья,

расщеп воспоминанья дребезжит.

(Где пустота - там тяжесть). И в усердьи,

как погорелые соседи,

кому и что теперь принадлежит,

с воображеньем грустно спорит память,

пока с усмешкой не спешит уставить

сомнение свои очки

на обожженные клочки.

Сюжет исчерпан. Всей тщетой и славой

век, словно на изломе ветвь, изжит.

Шаги шагов. И жизни камень слабый

передо мною плачет и дрожит.

Опять землей преобратится камень.

И дни мои, труды мои, слова,

как мертвое зерно под лемехами

войдут, чтоб прахом сделаться сперва;

а что затем,- на то не наша воля.

Я чую только крови колотьё,

усталость, словно вспаханное поле,

и одиночество мое.

Май - октябрь 2003 Переделкино

Оставить комментарий
Размещен: 14/07/2004, изменен: 11/09/2004. 111k. Статистика.
Поэма: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"