| В глуши леса, возле избушки на курьих ножках, тлел костёр. Перед ним сидела девочка лет восьми и жарила пару строчков, насаженных на длинную ветку. Напротив девочки лежал Змей Горыныч. Костёр освещал среднюю голову, две другие похрапывали, укрывшись в ельнике.- Дрова сырые, лес ещё не просох, - сказала девочка. - Гера, подмогни.Горыныч лениво приоткрыл пасть и выдул струйку огня. Костёр отозвался треском угольков, загорелся ярче. Отблески пламени заиграли на чешуйках и в глазах Горыныча, а девочка чуть отодвинулась от жара.- Чой-то, Гера, ты сегодня смурной. Случилось что? - спросила она.В чаще заухал филин. Горыныч прислушался к нему, помолчал, потом неохотно произнёс:- Весна...- Ага! Опять к бабам тянет? - подмигнула девочка.- Ой, не трави душу, - ответил Горыныч. - Никак не найду себе вторую половину.- С ума взбесился? Куда тебе ещё половину, ты и так ни в один дом не помещаешься.Девочка осмотрела своё жаркое, поднесла ко рту и попробовала кусочек. - Не в размере дело-то, - сказал Горыныч. - Ты не поймёшь.- Да уж куда мне, - протянула девочка тоном, означающим, что если уж она не поймёт, то никто не сможет.Горыныч засопел с досады.- Я не о том. Чтобы понять, надо выпить, а ты не пьёшь.- Мне нельзя, я малолетка, - быстро отказалась девочка.- Всегда пила, а нынче... - обиделся Горыныч. - Не уважаешь ты меня, Яга. Я тебя уважаю, а ты меня нет.Девочка ткнула в морду Горыныча веткой с грибами.- Гера, ты - фука. Ты, когда пьяный, такой нудный. Я же тебе говорила, у нас завтра урок по бисероплетению, не хочу пропускать, а то на второй год оставят. А уже полночь, детям спа-ать пора-а, - девочка нарочито зевнула.- Никто меня не любит, никто не понимает, - проворчал Горыныч. - Все от меня убегают, если съесть не успеваю. Несчастный я. Ни детей, ни жены...Девочка хмыкнула и решительно произнесла:- Ладно. Помогу горю твоему, пока сама при памяти. А то пить, пить...Она поднялась и, откусывая на ходу от жареного гриба, пошла в дом. Вернулась со склянкой в одной руке и шилом в другой.- Давай палец - счастье колдовать буду, - девочка прокалила шило над углями, помахала им, поскребла протянутую лапу и сказала. - Шкура ты толстая, давай сам. Чего дрожишь? Крови боишься, не видал никогда?- То чужая, а то своя, - Горыныч выудил из ельника полную бочку, содрал с неё крышку и вылил в пасть. - Для храбрости, - пояснил он, утёршись. Примерился, уколол себя шилом и зашипел, как убежавшее на плиту молоко.- Ты меня знаешь, - говорила девочка, набирая кровь в склянку. - Я к полумерам не привыкла, проблемы решаю радикально. Есть у меня одна штуковина заветная, у Кощея на побрякушки выменяла. Будет тебе счастье.Склянка наполнилась, девочка достала из кармана платок и перевязала лапу Горыныча.- А какое оно, счастье? - поинтересовался Горыныч.- Какое, какое... - передразнила девочка. - Такое. Увидишь. Ко мне приходят за делом, а не за объяснялками. Жди здесь.Девочка снова скрылась в доме, чем-то гремела там, стучала в бубен, завывала тонким голосом. Из трубы повалил дым, потом грохнуло, в звёздное небо взметнулась туча искр, и стало тихо. Только две головы Горыныча продолжали храпеть.Дверь избушки отворилась, вышла чумазая девочка, неся на ухвате горшок.- Эт'чё, закусь? - оживился Горыныч.- Я тебе дам, закусь! - возмутилась девочка. - Такое великое колдунство учинила, а тебе лишь бы лопать!Горыныч смутился и икнул.- Эк тебя развезло-то, - присмотрелась девочка. - Значит так, слушай сюда. Три ночи и три дня держать подле себя, в тепле, не перегревать и не переохлаждать. Лучше под крылом.- Я же хладнокровный.- И огнедышащий. Поддерживай температуру, приближённую к оптимальной.- Это как? - вытаращился Горыныч.- Как у птиц. Гусей, например.Девочка опрокинула горшок в подставленную лапу Горыныча. Тот осторожно сжал подарок, поблагодарил. Выпил ещё на посошок, да видно зря, потому что чуть не упал, сломав пару ёлок.- Не срони! - запереживала девочка за свою работу.Горыныч покачался на задних лапах, завязал на груди шеи спящих голов, чтобы не болтались по сторонам, и взлетел.Как добрался до дома - помнил смутно. По дороге заскакивал куда-то, дрался, ел бублики, перепачкался дёгтем, вывалялся в перьях. Ближе к полудню проснулся у себя в пещере от разговора.- Смотри, смотри, он яйцо отклал. А ты говорил - самец!- Не отклал, а отложил. Да и не яйцо это, а сферический конь в вакууме.- Скажешь тоже! Причём здесь вакуум?- Я иносказательно. Это яйцо Пегаса.- Откуда у него яйцо Пегаса? И где сам Пегас?Горыныча с давних пор донимали голоса. Голоса трепались, пока он спал, обсуждали интимное, подбивали сменить рацион на вегетарианский и всячески надоедали. Если Горыныч что-то делал, они отвлекали и лезли с советами. Больше всего удручало, что голоса принадлежали ему.Горыныч уже забыл, когда другие головы зажили самостоятельной жизнью. Левая любила детективы и хоровое пение, правая решала сканворды и предпочитала филармонию. Из-за музыки они ссорились, дулись друг на друга, надолго замолкали. Бывало Горыныч и сам начинал рассуждать об эстраде, если хотел добиться тишины. Но потом головы мирились и дружно пилили Горыныча за поднятие провокационных тем, отсутствие художественного вкуса и такта, попрекали тягой к колбасе и солонине.Об уединении не могло идти и речи. Ему, как интроверту в компании экстравертов, приходилось хуже всех. Головы патологически не могли молчать, если не спали или не обижались.С другой стороны, с ними не заскучаешь. Соскучишься тут, когда расслабиться нельзя - того и гляди, съязвят и оценят, все косточки обсосут. Зато чужаку они готовы были горло перегрызть за Горыныча.Несмотря на приверженность к здоровому питанию, во время обеда головы пожирали всё подряд, причём норовили стащить с тарелки самый лакомый кусок - еду приходилось разыгрывать. Иногда Горыныч устраивал аукцион среди себя, торговался азартно, тратил последние деньги, занимал себе в долг, злился, ёрничал, обижался.Самая обидчивая была левая - страшно огорчалась по любому поводу. Правая делала вид, что ей всё нипочём, но расстраивалась не меньше. Горыныч же слыл толстокожим и равнодушным, а сам себя считал оптимистом и везде старался найти свои плюсы. Например, ему не требовалось зеркало, чтобы побриться. Хотя и бриться было не нужно, но всё же плюс.Минус был в том, что у Горыныча никак не складывалась личная жизнь. Пристрастия голов к женскому полу не совпадали категорически. И ладно, если бы другим головам нравились приличные девушки, но нет: правая сохла по скуластым худышкам с ядовитыми мозгами, левая симпатизировала премудрым матронам, с удовольствием планировавшим бюджет. Вкус же Горыныча к простой красоте и доброму нраву головы называли плебейским. Ходить на свидания вместе с двумя язвами - только позориться, и Горыныч страдал.Когда особо припекало, он наведывался в гости к Яге. Та его по-женски жалела, поила мёдом-пивом, и сама напивалась за компанию. Посиделки заканчивались взаимными признаниями в уважении, душеспасительной беседой и головной болью на утро. Так было, пока Яга не наслушалась разговоров кикимор про пилинг, подтяжки лица, иные процедуры омоложения и не скинула пару веков. Только перестаралась, доколдовавшись до детства, зато теперь носила бантики, сверкала веснушками и ходила в школу. И пить не желала.Горыныч разлепил веки.- О, гляди, очухался! Не прошло и года, - сказала левая голова.- Алкоголик! - подхватила правая. - О других не думает, лишь бы набраться.Горыныч же смотрел прямо перед собой. А на него в упор таращился большой гусь. Гусь сидел в корзине, нервничал и порывался удрать, но не мог подняться. Под гусем виднелось яйцо, размером с человеческий череп, белое и гладкое.- Ты зачем одного гуся припёр? - спросила левая. - Для завтрака маловато.- Не хочу я им завтракать, - сказала правая. - Мне бы бульончику или рассола.- Фи, рассол, - отозвалась левая, - ты ещё квашеной капусты закажи.- А что плохого в квашеной капусте? Знаешь, сколько там витаминов? - спросила правая.- Ты ещё посомневайся в моих знаниях! - насупилась левая.- Тихо! - сказал Горыныч. - Мне и так худо, а тут вы ещё.Лучше бы он этого не говорил - проспавшиеся головы молчать отказывались, язвительно интересовались самочувствием, предлагали несуществующее пиво из погреба, рассказывали о чудодейственном средстве из Китая, до которого было не меньше двух дней лёту.- Кажется, - припомнил Горыныч, - это Яга яйцо дала. Сказала, три дня высиживать надо. Зачем - не знаю. Вот я гуся и добыл. И на клей прилепил.Гусь загоготал, захлопал крыльями, но с места не сдвинулся.- Тоже мне, птицевод, - фыркнула левая.- Маловато для птицефермы, - засомневалась правая. - Чтобы нас прокормить, нужно, дайте прикинуть... Три тысячи девятьсот двадцать один гусь.- Ты как считал? - не поверила левая.Они заспорили, демонстрируя обширные познания в диетическом питании, но так и не сообразили, что яйца несут не гуси, а гусыни.- Вспомнил! - воскликнул Горыныч. - Он счастье нам высиживает!Боковые головы замолчали, с интересом рассматривая яйцо.- Золото? - предположила правая. - Нет, мало. Рог изобилия?- Фи, как приземлённо, - фыркнула левая. - Там знания или истинная мелодия мира.- Музыкой сыт не будешь, - отвергла правая.- Подождём - увидим, - сказал Горыныч и головы согласились.Гусь тоже не возражал. - Не проворонить бы счастье, - сказала левая.- Без охраны оставлять нельзя - сопрут, - отозвалась правая. - Придётся караулить. Может, пульку пока распишем?Три дня Горыныч ждал своё счастье. На третий день, вечером, у пещеры приземлилась Яга и вприпрыжку вбежала внутрь. Горыныч сидел на камне и внимательно наблюдал за гусем. Тот отощал и осунулся.- Высиживаешь? - весело спросила Яга.- Ага, высиживает, - сказал Горыныч и ткнул в гуся.- Оп-па, - Яга замерла. - Я же тебе велела самому высиживать?- Да какая из меня наседка, - отмахнулся Горыныч.- Окстись, женщина, из него даже наседка не получится, - подхватила левая.- Раздавил бы или простудил, одни убытки, - поддержала правая.Яга хмуро смотрела на гуся и кусала губу, порывалась что-то сказать, но сдерживалась. Потом всё-таки произнесла:- Знаешь... Я тут об одном деле вспомнила. Важном... Короче, лететь мне надо. Она стала пятиться. Горыныч не ответил, сосредоточившись на яйце - по скорлупе как раз пробежала первая трещина.- Счастье вылупляется! - обрадовался Горыныч, сунул было коготь - ломать скорлупу, но головы дружно завопили, чтобы не лез грязными лапами куда не просят.Яга поняла, что Горынычу не до неё, бросилась наутёк и едва успела взлететь, когда из пещеры раздался рёв, полный боли и разочарования.Прошло несколько лет. Змей Горыныч лежал у входа в пещеру и наблюдал, как трёхголовый гусь, размером с доброго страуса, гонял по поляне ошалевшего медведя.- Куда рулишь?! - крякала левая голова Гуся Горыныча.- Справа заходи, балда! - вопила правая.А средняя деловито пыхтела и отругивалась:- Поучите ещё меня, балаболки!Змей Горыныч всхлипнул. Нечаянная слеза скатилась по его бронированной щеке. |